Виталий Забирко

ЛОВЛЯ МЛЕЧНИКА НА ЖИВЦА

1

Я прибыл на Пирену трансгалактическим лайнером межнациональной компании "Торговый дом Кузнецова и внука Смита". Точнее, лайнер доставил меня в систему Гангута, а уже на планету я попал челночным катером, поскольку космопорта для галактических кораблей на Пирене не было. Захолустная, бесперспективная для торговли планета. Но для энтомолога - сущий рай, незагаженный отбросами технологической цивилизации.

Катер приземлился на бетонную посадочную полосу посреди плоской, выжженной солнцем, каменистой равнины и подрулил к зданию космостанции: несуразной одноэтажной коробке с непомерно огромной чашей антенны галактической связи на крыше. За космостанцией виднелись чахлые деревья редкой рощицы, в центре которой располагалось небольшое озерцо.

Встречало нас трое низкорослых темнокожих пиренита - все босиком и практически голые: на двоих болтались просторные набедренные повязки, а третий щеголял в потёртых шортах в обтяжку и пробковом шлеме времён колонизации Африки. Как я тут же понял, этот третий оказался не пиренитом, а единственным землянином на планете - консулом Галактического Союза, пигмеем Мбуле Ниобе. В дипломатическом корпусе Галактического Союза издавна повелось на планеты с гуманоидным населением назначать консулов более-менее похожих на аборигенов.

Мбуле Ниобе несказанно обрадовался моему появлению - жил он здесь безвыездно двенадцать лет, до окончания контракта оставалось ещё три года, а заказываемые им грузы доставлялись с оказией не чаще, чем раз в полгода.

Аборигены навьючили консульский груз и моё экспедиционное снаряжение на четырёх громадных долгоносов с подрезанными крыльями и погнали их к зданию станции. Насколько я знал, космостанция и посадочная полоса были единственными следами человечества на Пирене. Чего мне и хотелось.

Пилот челночного катера попрощался с нами, катер без разбега рванул в трепещущее от зноя марево у нас над головой и растаял в зените. И настолько атмосфера Пирены была однородной и изотермичной, что даже инверсионного следа в небе не осталось.

Рубашка на мне взмокла от пота сразу же после нескольких шагов по Пирене, и я с ужасом представил, что вот так вот со мной будет целых полгода. Климат на планете ровный, практически без сезонных изменений.

- Снимай рубашку, - безапелляционно перейдя на панибратский тон предложил консул. - Солнце здесь яркое, но не злое. Ультрафиолета в спектре мало, так что не обгоришь.

Изобразив на лице нерешительность с примесью некоторой стеснительности, я вежливо отказался.

- Ну и прей себе, - махнул консул рукой, по-своему истолковав мой отказ. - Через неделю сам снимешь, когда цивилизация с тебя чуть-чуть пообсыпется.

Я только улыбнулся. При других обстоятельствах я сам бы без напоминания стащил с себя рубашку.

Пока мы шли к космостанции, Мбуле Ниобе тараторил без умолку. Странно, но двенадцать лет добровольной робинзонады не сделали из него бирюка. Впрочем, оно и понятно - не времена парусного флота. Межпространственная связь позволяла ему связываться с любым закоулком освоенной Вселенной, и недостатка в собеседниках он не испытывал - таких консулов-отшельников было хоть пруд пруди. Но, естественно, общение с живым собеседником не шло ни в какое сравнение с переговорами по межпространственной связи.

Поток консульского красноречия буквально захлестнул меня, и мой сваренный вкрутую пиренской жарой мозг успевал схватывать лишь обрывки из рассказа консула о житье-бытье на планете, о её природе, о племенах, их обычаях, их взаимоотношениях, о местной пище... К тому же, Ниобе настолько быстро перескакивал с одной темы на другую, что я успевал только кивать, изредка вставляя неопределённые междометия. Радушие и говорливость консула вряд ли объяснялись исключительно моим появлением, скорее это было складом его характера. Флегматику в консулах-одиночках делать нечего. Можно свихнуться.

Внутри космостанция делилась на восемь отсеков: ангар, склад, диспетчерскую, кухню, столовую, комнату для прислуги, апартаменты консула и гостевую. Ниобе помог мне перетащить экспедиционное снаряжение в гостевую комнату, и тут же, извинившись, с явным сожалением ушёл рассортировывать свои грузы, пообещав через часок наведаться и пригласить меня на обед.

Гостевую комнату, похоже, никто не занимал со дня постройки космостанции. И, хотя здесь было чисто прибрано, застелена свежая постель и работал кондиционер - консула за неделю предупредили о моём прибытии, - затхлый, тяжёлый воздух нежилого помещения так и не выветрился, намертво впитавшись в обшарпанные стены, потолок и покоробившийся пластик пола.

Я открыл холодильник и с удовольствием обнаружил, что он доверху забит банками с консервированными напитками. Вскрыв банку темноте пива, я захлопнул холодильник, перевёл регулятор кондиционера на пять градусов ниже выставленной температуры и, стащив с ног ботинки и носки, лег на кровать поверх одеяла. Посвежевший поток воздуха из кондиционера приятно овевал покрытое испариной лицо, а ледяное пиво, скользнув долгожданным холодом по пищеводу, вернулось в голову охлажденной кровью и остудило разгорячённый мозг. Отупение от жары, охватившее меня с первых минут пребывания на Пирене, сняло, как рукой. Блаженствуя, я сделал ещё пару глотков и тут же пожалел о снятых ботинках. На большой палец правой ноги степенно взобрался огромный восьминогий жук, чем-то похожий на земного Antia mannerheimi, и, усевшись, стал покусывать ноготь жвалами, поводя по сторонам парой длинных гребенчатых усиков. Дрыгнув ногой, я сбросил жука на пол, но тут же почувствовал, как по левой ступне, щекоча, упорно карабкается какая-то многоножка. Стряхнув и её, я сел на кровати.

В моей комнате царил энтомологический рай. Казалось, из всех щелей и углов выползали разнообразные насекомые: шести-, восьми-, десяти- и более ногие; первичнобескрылые и крылатые, скрыто- и наружночелюстные. Закованные в хитиновые панцири и мягкие, как слизняки. Просто нашествие какое-то. Словно они прослышали о прибытии на планету энтомолога и спешили засвидетельствовать ему своё почтение. Некоторые из особенно нетерпеливых раскрывали крылья и взлетали.

- Э, - сказал я с нервным смешком, - вы ошиблись Я узкий специалист. Меня интересуют только парусники.

Обиженный таким ответом ярко-зелёный жук на лету сложил крылья и ухнул прямо в банку с пивом. Я осторожно поставил банку на пол, уселся на кровати в позе Будды и стал с интересом наблюдать за нашествием. С тайной надеждой что их привлек в комнату не запах человеческого тела.

Так оно и оказалось. Конечным пунктом нашествия насекомых являлся потолок. Крылатые достигали его довольно быстро, а вот бескрылым приходилось взбираться по стене; но, все они, оказавшись на потолке, замирали в полной неподвижности. Некоторые из них срывались, но, побарахтавшись на полу, упрямо возобновляли свой крестный ход. К счастью, на кровать влезали немногие, каким-то чутьём угадывая более короткий путь.

Через час, когда консул заглянул ко мне в комнату, потолок был почти полностью облеплен насекомыми. В некоторых местах они висели в два-три слоя, и я с замиранием сердца покорно ждал, когда эта хитиновая масса не выдержит собственного веса и рухнет на меня.

Консул с изумлением уставился на потолок, перевёл недоумевающий взгляд на меня и вдруг неудержимо расхохотался. Хохоча, он подошёл к окну и распахнул его настежь. И именно тогда вся масса насекомых и рухнула вниз.

Брезгливые не становятся энтомологами. Но только идиоту может понравиться, если ему на голову высыплют ведро живых, копошащихся тараканов. Я как ошпаренный соскочил на пол и стал лихорадочно стряхивать облепивших меня насекомых, меся ногами кашу из хитиновых панцирей и трахей. Ниобе залился совсем уж истерическим хохотом.

Через минуту, отряхнув с себя большую часть насекомых, я вдруг с изумлением обнаружил, что они лежат на полу абсолютно неподвижно - большинство лапками вверх. Я недоуменно посмотрел на Ниобе.

- Д-дневная диапауза, - всё ещё давясь смехом выдавил консул. - Выше двадцати восьми градусов местные насекомые впадают в спячку. Будь осторожнее в следующий раз с настройкой кондиционера - не буди спящих пауков!

Я не стал объяснять консулу в чём состоит разница между насекомыми и пауками - тем более, что Arahnida здесь тоже встречались, - подобрал с пола носки, отряхнул их, затем вытряхнул застывших в диапаузе насекомых из ботинок и на цыпочках, держа ботинки и носки в руках, пошёл в душевую. Мне была известна особенность пиренских насекомых во время дневной жары впадать в спячку, но то, что их биологический хронометр подскажет им, что ещё не вечер, и для продолжения диапаузы погонит на потолок самое жаркое место в комнате, - оказалось для меня новостью. Представляю, что здесь творится вечером!

Когда я вышел из душевой, Ниобе сидел на подоконнике и болтал ногами, а один из аборигенов заканчивал сметать насекомых в большой пятиведёрный чан, трамбуя их веником, так как в чан они уже не помещались.

- Спасибо, Урма, - сказал консул. - Можешь идти. Абориген, крякнув от натуги, взгромоздил чан себе на голову и вышел.

Ниобе соскочил с подоконника, закрыл окно и выставил регулятор кондиционера на тридцать градусов.

- Жарковато, - сказал он, - зато насекомых не будет. А теперь - прошу ко мне.

В своём кабинете он усадил меня в кресло, включил телеканал Галактического вещания и приготовил пару коктейлей. Как я давно заметил, включенный экран телеканала великолепно справляется с ролью коммуникационного связующего во время застолья. Вроде бы его никто и не смотрит, и не слушает, но он прекрасно заполняет паузы в разговоре, а иногда и направляет русло беседы.

- "Пирена", - сказал Ниобе, протягивая мне узкий стакан. Я назвал этот коктейль "Пирена". Кроме земной водки всё остальное здесь из местных трав. Ручаюсь, тебе понравится.

Коктейль мне действительно понравился. В меру пряный, алкоголя чуть-чуть, кислинки и сладости как раз по моему вкусу. Но в названии коктейля консул был не оригинален. Почти на каждой из полусотни планет, где мне довелось побывать, гостеприимные хозяева считали своим долгом угостить меня коктейлем из местных напитков. За редким исключением все они носили названия их планеты.

- Как ты уже убедился, - улыбнулся Ниобе, - работы здесь для энтомолога непочатый край.

Я пожал плечами.

- Как сказать. Боюсь, что вы ошибаетесь. - Панибратство консула я категорически проигнорировал. - Меня не интересуют синантропные насекомые. Как, впрочем, и все остальные, кроме парусников. Я скорее не энтомолог, а коллекционер.

Ниобе вопросительно посмотрел на меня поверх стакана.

- Парусники - это бабочки? - спросил он.

- По земной классификации - семейство бабочек из отряда чешуекрылых. Но в космической систематике эстет-вид Papilionidae объединяет различные живые организмы, имеющие лишь внешнее сходство с земными парусниками, и их главными отличительными признаками являются большие, так называемые "вырезанные", крылья и их цветовая гамма. Так, например, межзвёздный парусник Parnassius diaastros имеет только одно крыло и ни внешне, ни по своему строению и близко не напоминает насекомых. Но чего стоит форма его крыла, не говоря уже о гамме расцветки теневой плоскости!

- Понимаю, - закивал Ниобе. - Мне приходилось слышать об эстетической энтомологии...

Он приготовил мне ещё один коктейль, а затем, извинившись, исчез за дверью своих апартаментов.

Я осмотрелся. Рабочий кабинет консула был оформлен согласно всем канонам провинциального убожества. Несколько кресел, рабочий стол с двумя компьютерами и тремя дисплеями, экран галактического вещания и передвижной столик с напитками соседствовали с развешенными по стенам чучелами голов местных животных, либо увенчанных массивными рогами, либо ощерившихся пилообразными жвалами распахнутых челюстей. Чисто функциональная мебель до смешного уродливо дисгармонировала с охотничьими трофеями.

Ниобе вернулся, неся три большие плоские коробки.

- Когда десяток лет безвыездно сидишь в одиночестве на чужой планете, начинаешь увлекаться всем подряд, - словно оправдываясь, с улыбкой сказал он. - В том числе и энтомологией. Вот, посмотрите мою скромную коллекцию.

Он протянул мне коробки. Кажется, мой светский тон, с которым я официально-корректно вёл разговор, специально пересыпая его научными терминами, и холодное неприятие панибратства заставили консула перейти на "вы".

Под прозрачными крышками к чёрному бархату, устилавшему дно коробок, были приколоты булавками пиренские насекомые. Коробку с жуками я просмотрел мельком и сразу же отложил, а вот коробки с бабочками изучил более внимательно. О ловле бабочек и их мумификации Ниобе имел весьма смутное, если не сказать варварское, представление. Фактически, ни одного неповрежденного экземпляра в коллекции не было. То крыло сломано, то пыльца и пигментные пятна смазаны пальцами; не говоря уже о продавленных брюшках и нехватке у многих бабочек ног и усиков. Рядовая коллекция энтомолога-любителя, в которой не было ни одного интересного для меня экземпляра.

- Неплохо, - похвалил я, чтобы не обидеть хозяина Консул расцвёл.

- Это что! - явно рисуясь махнул рукой Ниобе и осторожно извлек из ящика стола ещё одну коробку. - А что вы скажете об этом?

Чутьё у меня, как у охотничей собаки. Я ещё не видел, что там в коробке, а сердце моё встрепенулось. И, как всегда, не ошиблось. На тёмно-синем бархате был распят огромный, с крыльями, как ладони, глубоко чёрный парусник. Чешуйки на крыльях напоминали пыль древесного угля - абсолютно не отражали свет. Лишь два чисто голубых пятна полумесяцами глаз смотрели на меня с верхушек передних крыльев скорбным взглядом.

- Парусник... - восхищённо пробормотал я. Горло у меня перехватило. Я готов был убить консула - так бездарно замумифицировать великолепный экземпляр! Лет через десять он рассыпется в прах...

- Я назвал его "скорбящая вдова", - с напыщенной гордостью произнес Ниобе. - Похоже, правда?

Я только кивнул и стал рассматривать парусника под разными углами к свету. Никакого радужного отблеска от пыльцы! Впервые я видел такое. Абсолютно чёрные крылья.

- Где вы его поймали?

- В бассейне реки Нунхэн. В среднем течении. - Консул защёлкал клавишами одного из компьютеров, и на дисплей спроецировалась аэровидеосъёмка участка широкой спокойной реки, медленно несущей странно мутные белесые воды между голыми плоскими берегами. - Приблизительно здесь. Местное племя называет бабочку вестницей смерти.

- Это её ареал?

- Вероятно. По крайней мере в других племенах я о ней ничего не слышал.

- Она часто встречается?

- Чрезвычайно редко. Я её видел единственный раз и сразу поймал.

- Н-да... - Я с сожалением вернул коробку консулу.

- Буду надеяться, что и мне её удасться поймать. Тем более, что маршрут моей экспедиции пролегает как раз вдоль русла Нунхэн. Кстати, я попросил бы вас завтра утром забросить меня на птерокаре к её истоку. Со всем моим снаряжением, разумеется.

- Зачем так торопиться? - искренне расстроился Ниобе. Успеете ещё насмотреться на Пирену. Погостите у меня с недельку - знаете, как я соскучился по цивилизованному обществу?

Будь это на любой другой планете, или при других обстоятельствах, я сам бы напросился. Всегда нужно время для акклиматизации. Но на Пирене консул был для меня помехой. И существенной. Я бы предпочел, чтобы здесь никого из гуманоидов Галактического Союза вообще не было. Кроме аборигенов, естественно.

- Весьма сожалею, - твёрдо сказал я, - но время моей экспедиции расписание чуть ли не по минутам. Я должен пройти вдоль русла Нунхэн всего за полгода - сами понимаете, что для трёх тысяч километров это весьма небольшой срок. Вот если удасться это сделать быстрее, тогда уж погощу у вас.

Ниобе несказанно огорчился. Готовя очередную порцию коктейля, он даже передозировал водки, и напиток получился излишне крепким.

- Останьтесь хоть на завтра, - попросил он. - Кстати, здесь у озера есть любопытные экземпляры бабочек.

Я категорически помотал головой.

- Вот, всегда так, - горестно вздохнул консул. - Пилоты челночных шлюпок ведут себя так же. Только разгрузились - и сразу назад. Словно космос им не надоел до чёртиков...

Его сетования прервал стук в дверь.

- Да-да? - отозвался Ниобе.

В дверь просунулась голова аборигена.

- Сахим, - сказала голова, - обед готов.

- Идёмте в столовую? - предложил консул, но тут же, махнув рукой, решил по-своему. - Да чего там - вези сюда, Харук!

- Знаете, - извинился он передо мной, - я как-то привык обедать в кабинете. Поэтому столовая у нас в запущенном состоянии. Здесь нам будет лучше.

Абориген вкатил в кабинет столик, уставленный тарелками.

- Мой повар, - наконец-то представил его консул.

- Готовит бесподобно. Спасибо, Харук, можешь идти.

- Приятной еды, сахим, - поклонился абориген и вышел.

Консул пододвинул столик ко мне поближе.

- Угощайтесь. Здесь всё местное. Решил вас удивить.

Некоторое время мы ели молча. Действительно, приготовлено было вкусно, хотя я и предпочитал пробовать больше растительную пищу, к мясной притрагиваясь только тогда, когда её клал себе на тарелку Ниобе. Подозреваю, что мясо, в основном, принадлежало членистоногим Пирены.

Впрочем, как я уже говорил, энтомологи не брезгливы. На Статусе мне приходилось лакомиться яйцами скальных пауков, а на Магоре-IY отведать круто перчёных коконов панцирного живоглота.

Беседа как-то не клеилась, консул был явно расстроен моим завтрашним отлётом и, похоже, не мог найти темы для разговора. Я ему не помогал. Заводить с ним близкое знакомство я не собирался. Кто он мне? Так, случайный попутчик в поезде жизни.

Внезапно Ниобе встрепенулся, и уставился на экран галактического вещания во все глаза.

- Слушайте, а ведь это о вас! - воскликнул он.

Я посмотрел на экран. Действительно, на экране был я, дающий интервью корреспонденту программы "Загадки и тайны Вселенной" в космопорту Весты.

- Господин Бугой, - тараторил корреспондент, - насколько нам известно, вы направляетесь на Пирену, чтобы поймать млечника. Как велика вероятность, что вам это удастся?

- Весьма велика, - лаконично буркнул я с экрана.

- Но по данным биологов в этом секторе Галактики млечники до сих пор не встречались. На чём основывается ваша уверенность?

- На моих личных исследованиях.

- Вы не могли бы коротко рассказать и них нашим зрителям?

- Нет, не мог бы. Это профессиональная тайна.

Корреспондент не растерялся. Тот ещё пройдоха.

- Простите, но это не праздный интерес. Дело в том, что профессор Могоуши утверждает, что ваша экспедиция на Пирену для поимки млечника чистой воды фикция.

Пройдоха знал, чем меня зацепить.

- Бред, - отрезал я.

- Это вы о его высказывании? - ехидно заметил корреспондент. Для этих стервятников нет ничего аппетитнее, чем стравить между собой двух старых недругов.

- Нет, это я вас просто поправил. Это Могоуши назвал мою экспедицию не фикцией, а бредом.

- И чем вы ему можете возразить?

- Ничем. Я ни с кем не собираюсь встать в полемику. Я сам выбираю маршрут своей экспедиции, поэтому чужое мнение меня абсолютно не интересует. О том же, насколько удачна будет экспедиция, а я верю в свою звезду, мы поговорим после моего возвращения.

Кадр сменился, и я увидел на экране всё того же. корреспондента, беседующего теперь уже с профессором Могоуши. Как всегда Могоуши больше растекался мыслею по древу, пространно повествуя о своей коллекции парусников и о том, как он их добывал, чем отвечал на вопросы корреспондента о целях и задачах моей экспедиции. Корреспонденту удалось пару раз вклиниться и всё-таки заставить Могоуши высказаться в мой адрес, но, честное слово, лучше бы он этого не делал, потому что профессор вылил на мою голову очередной ушат помоев. Оно и понятно - моя коллекция парусников превосходит его коллекцию и по количеству, и по качеству, и по широте охваченных регионов. Кроме того, в моей коллекции около сотни уникальных экземпляров, а в его - лишь два десятка. Для честолюбивого Могоуши я был что бельмо в глазу. Но больше всего профессора бесило то, что ни в одном интервью, ни в одной статье, я не упоминал его. Будто профессора эстетической энтомологии Могоуши вообще не существовало.

В конце передачи показали стереослайды парусников. Я насчитал около двух десятков из своей коллекции и лишь три из коллекции Могоуши. Но, право слово, могли бы показать ещё с сотню моих, которые по красоте превосходили этих трёх профессорских.

- Красивые у него бабочки, - сказал Ниобе.

- Не у него, а у меня, - отрезал я. - Из его коллекции показали всего три слайда.

Со злости я залпом опрокинул в себя налитый консулом стакан янтарной жидкости и поперхнулся. Жидкость напоминала собой адскую смесь из спирта, соляной кислоты и перца. Если бы я мог расцепить зубы, скованные невыносимой оскоминой, то из моего рта, наверное, вырвались бы языки пламени.

- Это настойка зелёного пиренского гриба, - спокойно объяснил Ниобе и, как ни в чём не бывало, протянул мне бокал с какой-то мутной жидкостью, чтобы я запил. - Пробирает изумительно!

Я оттолкнул его руку, схватил со стола банку земного оранжада и опорожнил её одним глотком.

- Да уж... пробирает... - сипло выдавил я, вытирая выступившие слёзы. Огненный клубок зелья медленно опускался по пищеводу, сжигая всё на своём пути.

- Напрасно вы запили оранжадом. Настойку зелёного гриба нужно нейтрализовывать соком кактуса Сиббелиуса.

Я взял бокал с соком и точно также, одним духом, проглотил и эту жидкость. Зубы отпустило мгновенно, и теперь уже приятный шар мятного холода стал медленно опускаться вслед за огненным, туша его пожар. Когда они встретились, я испытал нечто вроде взрыва внутри себя. Вначале огненные иглы пронзили всё тело, затем ледяные. Хмельная дурь настойки зелёного гриба, ударившая было в голову, развеялась в клочья, и сознание прояснилось.

- Этот сок полностью нейтрализует настойку? - спросил я, недоверчиво прислушиваясь к своим успокаивающимся внутренностям.

- Полностью.

- Зачем тогда пить?

- А для контраста! - рассмеялся Ниобе. - Хотите ещё?

- Упаси боже!

Я поспешно налил в стакан обыкновенной земной водки, чтобы консул не успел наполнить его какой-нибудь своей гадостью.

Ниобе последовал моему примеру и поднял стакан.

- За успех вашей экспедиции, - предложил он.

- Спасибо.

К водке я вообще-то равнодушен, если не сказать более предпочитаю лёгкие спиртные напитки, да и те в меру, - но сейчас я ей просто обрадовался.

- Вы извините, - проговорил консул, закусывая, - но я что-то не совсем понял цель вашей экспедиции. Если не ошибаюсь, млечник - это гриб?

- Не ошибаетесь, - усмехнулся я. - Но это в том случае, если вы исходите от латинского названия Lactarius. А если от греческого Galactikos (и то и другое слово переводятся как млечный), то вместо гриба получаете вид хищного психофага, обнаруженного на нескольких населённых гуманоидами планетах нашей Галактики в довольно обширной области. Видели его всего несколько раз, но по косвенным данным предполагается, что это довольно распространённый вид.

- Почему же его так редко видели?

- Потому, что гипотетически это либо материальный живой объект, обитающий в n-мерном пространстве и появляющийся в трёхмерном когда ему заблагорассудится, либо живая энергетическая субстанция на основе полей и столь малых физических частиц, что в материальном мире является абсолютно проницаемой. Отсюда, кстати, и его другое, более звучное название - призрачный парусник. Существует всего два снимка млечника. Я видел оба. Смею вас заверить, что в мире нет ничего более прекрасного.

- Как же вы собираетесь ловить его, если он абсолютно проницаем?

Я откровенно рассмеялся.

- Вы похожи на корреспондента из программы "Загадки и тайны Вселенной". Это моя маленькая профессиональная тайна. Кстати, пока я буду в экспедиции, попрошу вас меня не навещать и не вызывать по рации. Имеются сведения, что млечник очень чувствителен к электромагнитным полям, а птерокар создает такие помехи, что может его спугнуть. Если возникнет чрезвычайная ситуация, я сам вас вызову.

Консул совсем погрустнел. К концу дня (а наш обед как-то незаметно перешёл в ужин) Ниобе напился, хотя и утверждал, что к спиртному, как и я, равнодушен. Вполне возможно, что так оно и было, но мой категорический отказ отстаться погостить, видимо, сказался на этом обстоятельстве. Время от времени консул возвращался к уговорам и даже пообещал мне подарить свою "скорбящую вдову", если я останусь хотя бы на день, но я твёрдо стоял на своём. После каждой неудачной попытки уговорить меня, Ниобе тяжело вздыхал, от растройства выпивал рюмку водки и на некоторое время менял тему разговора. Но минут через двадцать всё повторялось. В конце концов он таки подарил мне парусника просто так, расщедрившись под воздействием алкоголя. И я не отказался, пообещав, что если поймаю ещё один экземпляр, то этот обязательно верну. Кончилось всё это тем, что после очередной порции водки консул откинулся на изголовье кресла и мгновенно заснул.

Я встал, размял затёкшие ноги и вышел на крыльцо. На каменистую равнину уже давно опустилась прекрасная пиренская ночь. У меня захватило дух. Я очутился меж двух звёздных сфер: одна надо мной - настоящая, неподвижная, холодная; другая в ногах - колыхающееся, мигающее, бесконечное море светлячков. Воздух звенел от пения, жужжания, скрипа и верещания насекомых. А в озере среди чахлой рощицы за зданием космостанции кто-то шумно, со всплесками ворочался.

"Здравствуй, Пирена", - сказал я про себя.

2

По-моему, консул солгал мне о своём равнодушии к спиртному. На следующее утро, наскоро позавтракав, он как живчик метался от птерокара в мою комнату, помогая прислуге переносить экспедиционное снаряжение. После такой дозы, которую принял вчера Ниобе, только алкоголики не испытывают синдрома абстиненции.

Загрузились мы быстро - экспедиционное снаряжение было упаковано довольно компактно, - и птерокар, легко взмахнув крыльями, поднялся в воздух. Я оглянулся и проводил взглядом уменьшающееся здание космостанции. Если млечник клюнет на приманку, то, как бы ни закончилась охота, мне сюда не вернуться.

Наш путь лежала предгорье хребта Хэнэ, откуда брала своё начало Великая Река Пирены. Во время полёта консул непрерывно тараторил, с излишней запальчивостью посвящая меня в гео- и этнографические подробности этой местности. Здесь, на берегу озера Таньтэ, из которого маленьким ручейком вытекала Нунхэн, располагалось селение племени хакусинов, где я, по словам Ниобе, мог приобрести долгоносов для своей экспедиции и нанять проводника. Во главе племени стоял некто Колдун (я так и не понял, то ли имя у него такое, то ли должность - на мой вопрос Ниобе ответил весьма путанно и невразумительно, и получалось вроде бы и то и другое, а вместе с тем и не совсем). Этот Колдун настолько сильный экстрасенс, что понимает галактический интерлинг без перевода, и я мог, по словам Ниобе, разговаривать с ним без транслингатора. Вообще иерархия в племенах Пирены довольно любопытна - здесь верхнюю ступеньку занимает не физически сильнейший, а обладающий наиболее выраженными парапсихологическими способностями. Учитывая, что все пирениты в той или иной степени владеют экстрасенсорикой, такое не удивительно.

Всё это я знал и без консула: готовясь к экспедиции, я основательно разобрался в психопотенциальных возможностях аборигенов. А они были огромны. Статичный патриархальный уклад их почти миллионнолетней истории не позволил пиренитам развиваться по технологическому пути, а повёл их по бесконечной дороге медленной эволюции парапсихологических наклонностей. К счастью, этот путь хоть и создал из пиренитов экстрасенсориков, но эволюционировавшие вместе с психикой физиологические особенности организма не позволяли направлять психоэнергию вовне. Не будь такого ограничения, пирениты давно бы правили Галактикой. Матушка-природа лишний раз показывала, что не допустит бога над собой. И если какой-то вид она чем-то щедро одаривала, то всегда можно было найти, чем она его жестоко обделяла. Человечеству достались непомерное честолюбие, рациональное мышление и логическое восприятие мира, позволившие владеть и управлять материей. Пиренитам - величие духа и тайны сознания, но абсолютное равнодушие к материальным благам. Соприкасаясь с материальным миром, они брали от него только то, что необходимо для поддержания своей физической оболочки. Как и человечество обращалось к духовному лишь при наличии хоть минимального материального комфорта. Именно это обстоятельство и сыграло огромную роль в том, что я оказался здесь. Не будь Пирены, я бы никогда не отважился на ловлю млечника. Но консула я не собирался ставить об этом в известность. Как, впрочем, и никого другого.

Пирена давно пережила свои геологические молодость и зрелость и вступила в предзакатный период спокойной тихой старости. Когда-то мощные тектонические разломы превратились в щебневые и песчаные пустыни, перемежавшиеся бесконечными лёссовыми плато и рыхлыми породами континентальных осадочных отложений. Горные кряжи выветрились и просели, почти все озёра и впадины занесло илом, и только хребет Хэнэ пока ещё противостоял эрозии. Поверхность Пирены выровнялась и, обезводев, сбросила с себя растительность. И жизнь отступила к берегам ещё сохранившихся рек да немногих озёр. Но с высоты пяти километров она совсем не просматривалась: зелено-жёлтые листья местных растений сливались с разводами серо-рыжеохристой почвы, и пейзаж планеты сверху напоминал марсианский ландшафт. Даже реки, насыщенные до предела взвесью лёсса и осадочных отложений, имели молочножёлто-бурые цвета и не отблёскивали на солнце.

Приземлились мы на песчаном берегу небольшого озера Таньтэ рядом с селением хакусинов, и птерокар сразу окружила восторженная толпа аборигенов. По-моему, единственное, что сближает пиренитов с людьми - это любопытство. Но если человек смотрит на необычную вещь с утилитарной точки зрения, оценивая, что она собой представляет, и стоит ли стремиться заполучить её в свою собственность, то любопытство пиренитов абсолютно бескорыстно. Мысль о том, что необычной, выходящей за рамки их патриархального уклада вещью можно владеть и как-то ею пользоваться, им чужда. Их цивилизация основана на чистом созерцании и осмысливании увиденного.

Хакусины помогли выгрузить из птерокара моё снаряжение, а затем провели к Колдуну. Колдун нас встретил, сидя на циновке перед своей хижиной. Пожалуй, и в племенах, где уважали прежде всего физическую силу, ему была бы уготована роль вождя. Высокий, чуть ли не с меня ростом, грузный, в отличие от своих соплеменников, с непомерно крупной головой и неподвижным тяжёлым взглядом чёрных глаз.

- Здравствуй, Ниобе, - сказал он. - Приветствую и тебя, тёмный человек.

Транслингатор, заблаговременно прицепленный мною к мочке уха, мгновенно перевёл его слова.

Ниобе с удивлением покосился на меня.

- Здравствуй, Колдун, - сказал он. - Это - господин Бугой с Земли. Он...

- Знаю, - оборвал его Колдун и жестом предложил нам сесть на циновки напротив себя.

Мы сели. Колдун смотрел мне прямо в глаза пронизывающим взглядом. Обычной улыбки аборигенов на его лице не было. Хорошо, что полгода назад мне вживили в подкорку мозга электроды, и теперь мой череп прикрывала экранирующая сетка. Правда, экранирование предназначалось от другого, но не будь его сейчас, на моей экспедиции можно было поставить крест.

- Почему ты прячешь свои мысли? - напрямик спросил Колдун.

- Я иду на опасную охоту, - также прямо ответил я.

- На бабочек? - приподняв брови, удивился Колдун.

Видно, все сведения обо мне он уже извлек из головы Ниобе.

- Эта бабочка - хищный психофаг.

Колдун задумался. Похоже, транслингатор достаточно точно перевёл ему смысл сказанного. Зато Ниобе недоумённо но уставился на меня.

- На Пирене таких бабочек нет, - наконец сказал Колдун.

- Людей на Пирене тоже не было, - возразил я. - Но мы пришли. Прилетит и млечник.

Колдун вновь задумался.

- Хорошо, - тяжело уронил он. - Все имеют право на тайну своих знаний. Что ты хочешь?

- Я хочу купить у вас трёх выносливых долгоносов и нанять проводника.

- Я понимаю, что ты подразумеваешь под словами "купить" и "нанять". Но у нас так не делается. Мы делимся всем, чем можем. Выбирай себе проводника, а он подберет из стада лучших животных.

Я оглянулся. Полукругом нас обступила толпа аборигенов. Все они доверчиво улыбались, и каждый готов был сопровождать меня.

- Я полагаюсь на ваш выбор, - уклончиво ответил я. Но в этом уступать Колдуну не собирался.

Колдун помрачнел.

- Когда ты уходишь? - спросил он.

- Сейчас.

По лицу Колдуна заходили желваки. Он встал.

- Темны твои мысли, пришелец Бугой, - глухо сказал он. - С тобой пойдёт Тхэн.

Он повернулся ко мне спиной и, не проронив больше ни слова, скрылся в хижине.

"Чёрт! - пронеслось у меня в голове. - Видно не так уж безукоризненна сетка экранирования, как мне обещали!" Холодок страха заструился между лопатками. Но отступать было поздно.

Тхэн оказался улыбчивым парнем с весёлым взглядом и беззаботным характером. Не мешкая, он привёл трёх тягловых долгоносов, мы навьючили на них экспедиционное снаряжение и, не откладывая, тронулись в путь. Ниобе, вконец растерянный после нашего странного, непонятного ему разговора с Колдуном, что-то невразумительно бормотал на прощание, но мне было не до него. Мне тоже очень не понравился разговор с Колдуном, и я спешил как можно быстрее покинуть селение. Поэтому я сухо попрощался с консулом, напоследок ещё раз предупредив его, чтобы он не вздумал вызывать меня по рации, или навещать на птерокаре.

Провожали нас всем селением с весёлыми шутками и добрыми напутствиями. Вначале я воспринял это благодушно, однако, когда мы прошли уже километра три по берегу озера и достигли истока Нунхэн, а толпа всё не отставала, я понял, что "провожание" может затянуться до самого устья реки. Причём на полном серьёзе из справочника мне был хорошо известен благожелательный нрав аборигенов и их готовность оказывать помощь вплоть до самопожертвования. Тогда я поблагодарил всех и объяснил, что такое количество сопровождающих будет мешать мне охотиться на бабочек. Слово "мешать" для пиренитов, как табу. С многочисленными извинениями они, наконец, отстали.

И моя экспедиция началась. Правда, через полчаса нашего продвижения вдоль узенькой здесь, как ручей, Нунхэн, нас догнал птерокар, медленно плывший на небольшой высоте. Консул высунулся из фонаря и помахал мне рукой. Но я состроил зверское лицо и погрозил ему кулаком. Птерокар поспешно затрепыхал крыльями, набрал высоту и ушёл за горизонт. Оставалось только надеяться, что этот идиот, страстно жаждущий общения со мной, не испортит мне охоту.

Наш путь вдоль реки был не из лучших. Предгорье есть предгорье. Крупный щебень, валуны, а чуть дальше от берега - глыбы потрескавшихся скал и крутые осыпи. Местами они подступали к самой реке, и тогда приходилось брести по колено в холодной воде. К счастью, Нунхэн - река не быстрая и не сбивала с ног, хотя я пару раз искупался с головой, поскользнувшись на невидимых в мутной воде валунах.

Тхэн дикой козой скакал по камням, радуясь, как мальчишка, для которого подобный способ передвижения был самым лучшим развлечением. Долгоносы шли подобно танкам на суставном ходу в маршброске по пересечённой местности - уверенно, монотонно, на одной скорости. Будь у меня восемь ног и такая же ориентация в пространстве, и я бы не спотыкался на каждом шагу, всмятку разбивая самовосстанавливающиеся бригомейские кроссовки. Пожалуй, при такой ходьбе кроссовкам не хватит ночи, чтобы полностью регенерироваться. Хорошо, что я не поскупился и заказал их две пары. За обувь, выращенную на Бригомее по спецзаказу, мне пришлось выложить баснословную сумму, но, право слово, кроссовки того стоили. Мало того, что они самовосстанавливались, они ещё и массировали ступни, снимали усталость и перерабатывали кожные выделения.

Но больше всего досаждала жара. Сухая, безветренная, от которой не помогало даже невольное купание. Добровольно же окунаться в холодную, но ужасно мутную, как грязевой поток, воду не хотелось. Пот лил с меня ручьями. Единственным утешением было то, что впадавшие днём в диапаузу местные насекомые не кружили назойливо надо мной. Сил отмахиваться от них просто не было.

Когда я вконец выбился из сил и стал отставать, то крикнул ушедшему вперед Тхэну, чтобы он остановил долгоносов, и тут же в изнеможении рухнул ничком на осыпь. Тхэн подскочил ко мне, схватил за руки, пытаясь войти в контакт с моей нервной системой, чтобы помочь мне прийти в себя и снять усталость. Но пуще жары я боялся именно этого. Рыкнув на Тхэна диким зверем, я ногой отшвырнул его, как котёнка. Не хватало только, чтобы он таким образом проник в моё сознание.

- Запомни... - прохрипел я пересохшим горлом. - Прикосновение ко мне - для тебя табу!

Тхэн сидел на корточках и испуганно смотрел на меня во все глаза.

- Сахим, - пролепетал он, - я только хотел...

- Даже если буду умирать, - отрезал я, - не смей прикасаться ко мне!

Отдышавшись, я хлебнул из термоса тонизирующего напитка и поднялся.

- Помоги мне, - примирительно буркнул я Тхэну, и его лицо вновь озарилось улыбкой. Бог мой, какие великолепные слуги получились бы из пиренитов, если бы не их экстрасенсорика!

Мы сняли часть груза с ведущего долгоноса и распределили его на двух других. Затем я достал спальник, сложил его вчетверо и затолкал в ложбину между средне- и заднегрудью первого долгоноса. Седло с виду получилось неплохим - даже со спинкой, роль которой выполняли атрофированные сочления подрезанных крыльев.

Когда я взобрался на долгоноса и уселся в импровизированное седло, челюсть у Тхэна отпала. Никогда пирениты не использовали долгоносов, как верховых животных. Я поёрзал на спальнике, проверяя устойчивость. Вроде бы ничего, только рукам ухватиться не за что. Тогда я отстегнул от тюка пару крепёжных полос и приторочил их к атрофировавшимся сочлениям крыльев наподобие ремней безопасности.

- Трогай, - сказал я Тхэну.

И наш маленький караван пошёл. Вид едущего верхом на долгоносе человека привёл Тхэна в неописуемый восторг. Он заливисто смеялся, забегал то с одной стороны долгоноса, то с другой, чтобы поглазеть на меня с разных точек, восторженно хлопал себя по бедрам, приседал... Но я мог дать голову на отсечение, что сам он никогда не усядется на моё место. Вещи и действия, выходящие за рамки обыденной повседневной жизни пиренитов, были для него табу.

Мне приходилось ездить на лошадях и слонах на Земле, на длинноногах на Миснере, на бородавчатах на Истре, но всё это не шло ни в какое сравнение с ездой на долгоносах. Они были рождены для верховой езды. Плавный, постоянный ход, с небольшим покачиванием, когда местность становилась особенно неровной. Просто чудо, а не животные!

Наконец я смог посмотреть по сторонам. Растительность в верховьях Нунхэн практически отсутствовала. Лишь изредка на скалах встречались чахлые, почти безлистые кустики, да на пологих берегах у воды некоторые валуны кое-где подёрнула тонкая жёлтая корка плесени. Зато рыбы в реке было много. В редких заводях на мелководье вода то и дело всплёскивалась, и по её поверхности расходились концентрические круги.

Некоторое время я рассматривал в бинокуляры окружающие скалы, но ничего интересного не обнаружил. Потрескавшиеся граниты, базальты, слоёные пироги карбонатных отложений. Голые, выгоревшие на солнце, разрушенные эрозией. Пирена была на миллиард лет младше Земли, но отсутствие океанов, насыщавших атмосферу влагой, не позволяло Пирене наложить макияж из почвы и растительности на свои морщины, и она быстро состарилась.

Тхэн наконец оставил меня в покое и теперь бежал впереди каравана, неутомимо прыгая с камня на камень. Его босые ноги так и мелькали, с одинаковым усилием отталкиваясь как от гладких валунов, так и от остроугольных камней свежих осыпей. В одном месте он прыгнул на столь острый скол кварца, что, как мне показалось, край камня по щиколотку пропорол его ногу. Но Тхэн словно не заметил этого, продолжая прыгать с той же сноровкой. Я вновь надел на глаза бинокуляры, но даже при сильном увеличении следов крови на камнях не обнаружил. Рассмотреть же в мельтешении ног, каким образом Тхэну удаётся не пораниться на острых камнях, мне не удавалось. Тогда я включил на бинокулярах запись изображения, заснял бег Тхэна, а затем прокрутил его с замедленной скоростью. Меня покоробило, когда я увидел, как острые грани камней вонзаются в ступни Тхэна, причём пару раз проткнув их насквозь. Но, всмотревшись в его прыжки и даже застопорив кадр, на котором была хорошо видна поверхность ступни, как раз после её очередного прокола насквозь, я ничего на ней не обнаружил! Да, пожалуй, его ноги могли дать сто очков вперёд бригомейским кроссовкам...

К полудню жара меня доконала. Не помогал и тонизирующий напиток, который я поглощал с методичностью Ниобе, хлеставшего вчера водку. Я впал в сумеречный транс безразличия и апатии. Окружающий монотонный пейзаж слился в глазах в однообразное серое марево, пышущее жарой, а русло реки превратилось в жерло туннельной печи, по которому медленно сползал наш караван. Мысли спеклись в единый ком бесконечного ожидания прохлады. Наверное, нечто подобное испытывают бедуины, пересекая пустыню на своих дромадерах.

Вышел я из этого транса только под вечер, когда мы наконец покинули предгорье и выбрались на равнину. Появившийся горячий ветерок мгновенно высушил пропитавшуюся потом одежду, и те секунды прохлады, которые я испытал при испарении с рубашки пота, привели меня в чувство.

Перед нами расстилалась бескрайняя глинистая равнина, поросшая пучками редкой остролистой травы. Река, подпитавшись в предгорье ручьями, стала шире, но, выйдя на простор, успокоилась. Но по-прежнему воды её были мутны, и потому извивающееся по равнине русло больше походило на гладкую искусственную дорогу, чем на реку.

- Стоп! - приказал я Тхэну. - Здесь мы устроимся на ночлег.

Поскольку днём пиренские насекомые впадали в спячку, я собирался ловить их по утрам и вечерам, а днём идти вдоль русла Нунхэн.

Чувствовал я себя окончательно разбитым. Но всё же нашёл силы, пока Тхэн развьючивал долгоносов, собрать фильтрующий насос и искупаться под его струей прямо в одежде. Душ из чистой тёплой воды освежил меня, и я ощутил себя почти человеком. Естественно, пока я купался, Тхэн прыгал вокруг меня и хохотал, будто присутствовал на цирковом представлении. Я окатил его водой из шланга, что вызвало у Тхэна бурю неуёмного восторга. Но когда я предложил ему искупаться, он категорически отказался. Чёрт поймёт их психологию!

- Сахим кушать хочет? - спросил Тхэн меня, когда я выключил насос.

- Да, приготовь чего-нибудь, - кивнул я.

Тхэн обрадовался, будто я щедро одарил его. Он залез по колено в реку, нагнулся и стал легонько похлопывать по воде ладонями. Я с интересом принялся наблюдать. Через минуту Тхэн прекратил шлёпать и тихо-тихо на одной унылой, свербящей в ушах ноте засвистел. А затем вдруг резко опустил руки в воду и одну за другой выбросил на берег пять крупных, как башмаки, панцирных многоножек, похожих на раков, только без клешней.

- Кушайте, сахим, - предложил Тхэн, выбираясь из воды.

Я посмотрел на копошащихся в траве многоножек, и меня невольно передёрнуло.

- Что, прямо живыми? - недоверчиво спросил я.

- Они так самые вкусные! - заверил меня Тхэн.

- Гм... А сварить их можно?

- Можно, - кивнул Тхэн, но лицо его при этом выразило неодобрение. - Но сырыми они вкуснее...

- Тогда вари, - не согласился я. - В рыжем тюке найдёшь котелок и печь. Печь - это такой белый металлический ящик с прозрачной крышкой. Как ею пользоваться потом покажу.

Тхэн собрал многоножек в охапку и, расстроенно качая головой, пошёл к тюкам. Не нравилось ему моё решение.

Я распаковал синий тюк и стал собирать автоматический сачок для ночной ловли крылатых насекомых. Установил на треноге пятиметровый шест со светильником, а затем долго настраивал гравитационную ловушку на классическую форму крыльев парусников. Как я уже говорил, остальные насекомые меня не интересовали. Пока я возился с настройкой ловушки, солнце скатилось к горизонту, воздух посвежел, и на свет божий из своих дневных убежищ начали выползать насекомые. Откуда-то потянуло дымком, и я оглянулся. Тхэн давно распаковал тюк, достал из него печь и котелок, но воспользоваться ими и не подумал. Развёл костёр и варил многоножек в глиняной плоской посудине. И откуда он её взял - ведь шёл налегке?

Я подошёл поближе. Четыре тоненьких прутика каким-то чудом поддерживали над костром глиняную чашу. Костёр жадно лизал прутики, но они стойко противостояли ему, словно были сделаны из металла. Я заглянул в чашу. Чистая прозрачная вода кипела ключом. А её откуда взял Тхэн? Если бы он включал фильтрующий насос, я бы слышал. Да и никогда он сам насосом пользоваться не станет...

- Сейчас будет готово, сахим, - улыбнулся Тхэн и стал бросать в кипяток многоножек. Они тут же покраснели, что раки. Нет, всё-таки много схожего у Пирены с Землёй.

Я сел на землю и тут почувствовал, насколько устал. Гудели ноги, болели все мышцы, отвыкшие от физических нагрузок. И саднила кожа на лице и открытых солнцу местах рук. Нет, она, как и уверял консул, не обгорела - действительно, в спектре Гангута ультрафиолета почти нет, - а просто стала дубеть от жары и ветра.

- Готово, сахим, - сказал Тхэн, спокойно опустил руку в чашу, достал многоножку и протянул её мне.

Я взял и чуть не обварился. Пока я перебрасывал с руки на руку горячую многоножку и дул на неё, Тхэн снова как ни в чём не бывало запустил руку в чашу, вытащил следующую многоножку и стал её есть. От многоножки валил пар, но Тхэн не обращал на это внимания, словно её температура была нормальной. Ел он многоножку не спеша, аккуратно, но всю подряд вместе с хитином и внутренностями.

Я не стал экспериментировать и следовать его примеру. Разлущил панцирь и осторожно попробовал мясо. По цвету и вкусу оно напоминало рачье, такое же сладковатое, белое, клейко-хрустящее. Довольно вкусно, хотя и несолено. Хорошо, что наши с пиренитами вкусовые ощущения совпадают. Но когда Тхэн протянул мне следующую многоножку, я достал соль и посолил.

- Будешь варить в следующий раз, - сказал я и бросил ему пакет приправы, - добавишь в воду щепотку соли и специй.

- Хорошо, сахим, - покорно согласился Тхэн, хотя в голосе его явственно прозвучали нотки неодобрения.

Я съел трёх многоножек, Тхэн - двух. Еды оказалось как раз в меру. Что-что, а норму еды пирениты чувствовали чисто интуитивно, никогда не превышая её. Нарвать плодов, или выловить рыбы больше, чем сможешь съесть, было для них невиданным святотатством.

- Навар пить будете? - предложил Тхэн. - Хороший навар, вкусный.

- Нет, спасибо. Я лучше вскипячу на печи чаю.

Тхэн пожал плечами, снял чашу с огня голыми руками, напился через край кипятку и снова опустил чашу на огонь. И тут чаша расплеснулась по земле жидкой грязью, а остатки воды затушили костёр. Чаша оказалась обыкновенным куском глины, чудом сохранявшим её форму. Я осторожно выдернул из земли один из прутиков, поддерживавших чашу над огнем, и он легко переломился между пальцами. Вот и верь после этого справочнику, что аборигены Пирены не используют психоэнергию вовне!

Пока я набирал фильтрующим насосом воду в чайник и заваривал на печи чай, Тхэн мановением рук нагнал под берег с поверхности реки ряску и накормил ею долгоносов.

- Чай будешь? - на всякий случай предложил я, когда он снова подошёл ко мне.

- Нет, сахим, - отрицательно покачал головой Тхэн.

- Хакусины сами себя обеспечивают едой и питьем.

Я пожал плечами и налил себе кружку.

Смеркалось. С реки потянул свежий ветер, и равнина стала оживать. То там, то здесь начали зажигаться огоньки светлячков, проснувшиеся насекомые заверещали, застрекотали, запищали, стали роиться в воздухе. Какой-то совсем обнаглевший паук с кулак величиной вскочил мне на кроссовку и впился в неё хелицерами. Я брезгливо сбросил его на землю и раздавил. Затем отставил кружку с чаем в сторону и достал из тюка баллончик репеллента. Что-то мне не улыбалось, чтобы ночью по мне ползали насекомые.

- Не надо, сахим, - остановил меня Тхэн. - Долгоносы этого не любят.

Он взял прутик и очертил вокруг меня на земле квадрат примерно три на три метра.

- Здесь вас никто не тронет.

И он оказался прав. Пока пил вторую кружку, я увидел, как два паука, один за другим бежавших ко мне, натолкнулись на черту и тут же в панике устремились прочь.

Когда я допил чай, стемнело окончательно. На небе высыпали звёзды, и я, глядя на них, представил, как в безвоздушном пространстве у самой кромки атмосферы Пирены прямо надо мной парит стая Papilio galaktikos. Если я правильно всё рассчитал, то сейчас они атаковать не будут. Подождут, пока мой охотничий азарт притупится. Это должно произойти где-то в середине маршрута.

Я встал, подошёл к мачте автоматического сачка и включил свет. Что ж, поохотимся пока на местных ночных парусников. Если они есть.

Вернувшись, я расстелил в очерченом Тхэном квадрате спальник и забрался в него.

- Давай спать, - предложил я своему проводнику.

- Спите, сахим, я лягу позже, - ответил Тхэн. Подтянув под себя ноги, он сел на землю и упёрся ладонями в колени. Лицом он повернулся в сторону предгорья, и его губы беззвучно зашевелились.

- Здравствуй, Колдун, - перевёл транслигатор, уловив неслышные мне звуки. Тхэн посмотрел на меня и плотно закрыл рот. Но своей напряжённой позы не изменил.

"Всё ясно, - подумал я. Каждый вечер он будет так переговариваться с Колдуном. Это плохо. Не знаю, каким образом они делают, но как бы их переговоры не помешали моей охоте. А точнее не влез бы между мною и млечником Колдун..." Но здесь я ничего поделать не мог. Моего запрета на переговоры они бы не поняли и не приняли - это их жизнь. Хакусины не консул, на которого я мог прикрикнуть.

Я перевернулся на другой бок и, хотя на сто процентов был уверен, что этой ночью млечник не отважится на нападение, всё равно принял таблетку тониспада. Тониспад позволял хорошо отдохнуть, но в то же время сон становился обострённо чутким. Теперь на протяжении всей экспедиции мне предстояло каждый вечер глотать эту гадость.

Засыпая, я почувствовал, как биотраттовые рубашка и брюки стали сжиматься и плотно облегать моё тело. Начиналась еженощная переработка кожных выделений. Не представляю, как в обыкновенной одежде, не раздеваясь, я смог бы провести на Пирене целых полгода.

3

Как и следовало ожидать, за ночь в ловушку никто не попался, хотя на земле под светильником я обнаружил около трёх десятков мёртвых ночных мотыльков. Видно сонм бабочек вокруг светильника привлек хищных насекомых, и они славно здесь попировали. Что же касается отсутствия парусников, то они, как правило, в основном ведут дневной образ жизни. Но встречаются и исключения, наподобие Ornithoptera monstre с Сигелы-2. Впрочем, этого теплокровного ночного хищника с метровым размахом крыльев лишь с большой натяжкой относят к насекомым, чаще выделяя в одиозный межкласс Insecta-Aves.

Пока я собирал автоматический сачок, Тхэн поймал большую рыбу и запек её в глине. Естественно, опять без соли и специй. Мы позавтракали и двинулись в путь.

Второй дневной переход я перенёс легче, чем первый. Может, стал потихоньку акклиматизироваться, а может, просто потому, что в этот день не шёл пешком, а всё время ехал верхом на долгоносе, и мои силы расходовались только на борьбу с жарой и гулявшим по равнине знойным ветром. Во всяком случае потел я меньше и в сумеречное состояние не впадал, несмотря на то, что ландшафт равнины был ещё более однообразен, чем предгорья.

Равнину мы прошли за четыре дня. В сачок мне так ничего и не попалось, поэтому все дни были похожи друг на друга. Каждый вечер я устанавливал сачок, каждое утро собирал его. Каждый вечер после ужина Тхэн, сидя на земле, застывал в прострации и вёл переговоры с Колдуном. И каждый день мой проводник кормил меня местной пищей, несолёной и пресной, В конце концов мне это надоело, и, когда он в очередной раз варил в своей неизменной чаше разового пользования рыбу, я не выдержал и бросил в воду приправу. Вот тогда я впервые увидел, как аборигены обижаются. Есть уху Тхэн отказался категорически. И долго насупленно наблюдал за мной. как я ем. Но когда я через силу выхлебал всю уху, он неожиданно повеселел. Оказывается, расстроило Тхэна не то, что я своим необдуманным поступком лишил его ужина, а то, что остатки еды придётся выбросить! Похоже, соблюдение экологического равновесия было заложено в него чуть ли не на религиозно-инстинктивном уровне. Мне бы его заботы...

На шестой день пути мы вступили на лёссовое плато, в котором Нунхэн вымыла глубокое ущелье. Здесь река стала уже, глубже и ускорила свой бег. Непрочные стены ущелья то и дело обрушивались в воду, и Нунхэн, разлившись озером, либо промывала себе новое русло, либо водопадом преодолевала естественную плотину. При этом вода настолько насыщалась взвесью лёсса, что напоминала собой сточную канаву. Стакан такой воды после отстоя был на две трети заполнен осадком, из-за чего фильтры в насосе приходилось менять чуть ли не после каждого откачанного литра. Если бы не умение Тхэна расслаивать суспензию в своих глиняных чашах, то фильтров не хватило бы и на половину пути.

Растительность, вновь исчезла - она просто не успевала укорениться на постоянно подмываемых берегах. Но количество насекомых осталось почти то же, правда, виды их изменились - появилось больше жесткокрылых; а мохнатые пауки равнины уступили место поджарым и гладким, с тонкими ногами. Удивляло и то, что рыба, и довольно крупная, спокойно существовала в клоаке, в которую превратилась река.

В первую же ночь на плато я, наконец, услышал знаменитый вой пиренского голого тигра, самого большого хищника планеты. На всякий случай я нащупал в кармане рукоять парализатора единственного оружия, которое взял с собой, - но воспользоваться им не пришлось. Тхэн досадливо, словно отгоняя муху, махнул рукой - и вой тигра стал удаляться. Вообще было удивительно, что на Пирене практически отсутствовали млекопитающие, хотя эволюция органической жизни во многом походила на земную. Но в какой-то период развития большинство млекопитающих по неизвестным причинам вымерло, и осталось всего три вида хищников и около двух десятков грызунов. Освободившееся место в экологической нише заняли членистоногие, эволюционировавшие до невероятных размеров, как, например, долгоносы. Существовало несколько теорий, объяснявших такую замену, одна из которых не последнюю роль отводила аборигенам, якобы намеренно уничтожившим на заре своей цивилизации почти всех млекопитающих. На вопросу зачем это пиренитам понадобилось, теория ответа не давала, но одним из косвенных аргументов, на которых она базировалась, являлся сам факт существования долгоносов. Иначе, как искусственной селекцией на генетическом уровне их появление на планете ничем не объяснялось.

Переход через лёссовое плато превратился в сущий ад. Буквально с первых же метров мне пришлось спешиться и помогать Тхэну вытягивать долгоносов на крутые сыпучие осыпи. Долгоносы, вопреки первому впечатлению, оказались на редкость тупыми животными - их интеллект находился на уровне тлей, разводимых на своих плантациях муравьями. Они могли часами месить осыпающийся под ногами лёсс на одном месте, пытаясь с упорством тараканов преодолеть косогор только по прямому пути. Кроме того, у долгоносов напрочь отсутствовало чувство непредвиденной опасности, хорошо развитое у млекопитающих. Даже видя, что на их пути в реку рушится подмытая водой скала, они продолжали движение под падающие обломки, и чувство самосохранения срабатывало лишь тогда, когда какой-либо из отскакивающих камней не попадал в них. Тут уж они удирали, не разбирая дороги. В одном месте только психоэнергия Тхэна, с помощью которой он более часа удерживал начавшую рассыпаться на наших глазах скалу, спасла караван от погребения под осыпью.

Каторжный труд по преодолению лёссового плато сблизил меня с проводником. О дружбе здесь вряд ли можно было говорить слишком разные у нас психология и интересы, - но чувство товарищества между нами определенно возникло. На стоянках словоохотливый Тхэн постоянно болтал, с детской наивной непосредственностью повествуя мне о своём нехитром житье-бытье. О жене, о детях, о Колдуне; много рассказывал о долгоносах, о том, что они значат для племени... Кстати, последнего я так и не понял: ни раньше из справочника, ни теперь - из рассказов Тхэна. Долгоносов холили, лелеяли, но никогда не использовали в пищу или на каких-либо работах. Да и смешно было представить, что аборигены, с их владением психоэнергией, будут привлекать на тяжёлые физические работы животных. Похоже, долгоносы занимали в племени место священных животных, наподобие коров в Индии. Но и это не совсем верно, так как хакусины спокойно, без всяких предубеждений, предоставили их для экспедиции. Впрочем, вместо долгоносов, или на равных с ними основаниях, могли пойти в качестве носильщиков и сами хакусины (стоило мне попросить - так бы и было. Другое дело, что именно это меня и не устраивало - мне нужен был только один абориген). То есть, получалось, что долгоносы занимали в племени абсолютно равное положение с аборигенами. Учитывая уровень их интеллекта, это выглядело весьма странно.

Хоть многое я знал из справочника, но ещё больше почерпнул из рассказов Тхэна. Так, наконец, я понял, кем на самом деле является Колдун. Оказывается, раньше он был таким же обыкновенным хакусином, как и все остальные. Но, когда срок жизни предыдущего Колдуна приблизился к концу, его по жребию выбрали на место вождя. Вот только тогда, после смерти старого Колдуна, новый Колдун начал претерпевать физиологические изменения, приобрёл известные мне формы и стал отличаться от своих сородичей. Как я понял, Колдун на самом деле не вождь (можно ли сказать о голове, что она - вождь рукам и ногам?), а хранилище знаний племени и, одновременно, парапсихологический связующий между всеми хакусинами. Именно он принимает излишки сбрасываемой аборигенами психоэнергии, хранит её и передаёт тому, кто нуждается в ней дополнительно. Кстати, именно с помощью Колдуна Тхэн удерживал рушившуюся на караван скалу. Вообще без такого Колдуна не обходится ни одно племя. Он и советчик, он и помощник, он и судья. Средоточие всего их мира. В весьма приближённом понимании - пчелиная матка в улье со всеми вытекающими отсюда обстоятельствами. Возможность столь сильной зависимости Тхэна от Колдуна весьма меня обескуражила - это ломало все мои планы, - но, узнав, что их связь не является постоянной, и мой проводник в обычной ситуации вполне самостоятельная личность, не в пример общественным насекомым, я успокоился.

Как я ни спешил побыстрее пройти лёссовое плато (не хотелось, чтобы млечник атаковал меня именно здесь, где пространство маневра было ограниченно), потратили мы на его преодоление две недели. Но, рано или поздно, всё когда-то кончается; кончилось и плато, и мы вышли на обширную солончаковую пустошь. Несмотря на то, что берега вновь разлившейся Нунхэн покрывал довольно толстый слой нанесённого рекой плодородного лёсса, ничего здесь не росло. Почва настолько пропиталась концентрированным раствором сульфата натрия, что выдавливала его на поверхность, где он застывал на солнце белой, хрустящей под ногами коркой. Вода в реке приобрела горьковато-солёный вкус слабительного, и мне приходилось в дополнение к обыкновенным фильтрам ставить на насос ещё и мембранные.

Нунхэн уже не только напоминала, но и полностью соответствовала сточной канаве. Ил, выносимый на берега излучин реки, гнил, и над водой висел удушливый смрад разлагающихся водорослей и микроорганизмов. Избегая его, мы зачастую удалялись от берега на два-три километра. Почва здесь была похожа на бетон, и лапы долгоносов дробно стучали по её поверхности, выбивая тонкую незримую пыль, белесыми кристалликами соли оседавшую на наши потные тела. От этого моя кожа окончательно задубела, причём до такой степени, что я, пожалуй, мог так же безбоязненно совать пальцы в крутой кипяток, как и Тхэн. Впрочем, подобных экспериментов я проводить не собирался, прекрасно понимая, что не в дублении кожи дело.

Насекомые практически исчезли, похоже, они, как и Тхэн, не переносили соли. Зато рыба в реке так и кишела. Тхэн рассказывал, что раз в полугодие хакусины спускаются сюда на лодках для ловли тахтобайи - угреобразной рыбы, достигающей двух метров в длину. Кажется, это единственная рыба, которую аборигены вялят, заготавливая впрок и нарушая тем самым свой же закон об излишествах пищи. То ли она отличается особым вкусом (зная неприхотливость пиренян к еде и их экологические табу, я был уверен, что это не так), то ли просто мясо тахтобайи содержит в себе необходимые аборигенам белки и аминокислоты, отсутствующие в их повседневной пище. Но не столько сам факт отлова рыбы впрок поразил меня, как то, что хакусины добираются сюда всего за два дня. Когда я переспросил Тхэна, не ошибся ли он, мой проводник недоуменно пожал плечами и повторил, как маленькому ребёнку, что хакусины добираются сюда на лодках. Можно подумать, что после такого объяснения, мне должно было стать всё ясно. Впрочем, поразмыслив, я представил, как хакусины при этом используют свои парапсихологические способности, и всё стало на свои места. Почти. Потому что, зная их потенциальные возможности, этот срок в таком случае был чересчур длителен.

На солончаках меня ждала непредвиденная удача. Нет, и здесь в автоматический сачок никто не попался. Удача пришла с неожиданной стороны. Когда мы, огибая то ли пятую, то ли шестую зловонную косу, в очередной раз удалились от берега, я заметил, как над белесой, слепящей искрами мельчайших кристалликов сульфата натрия почвой перемещается, беспорядочно мельтеша в воздухе, кусочек блестящей слюды. Честно сказать, вначале я принял его за кусочек целлофановой обёртки, гонимой ветром, и только минут через пять расплавленный жарой мозг слабо возмутился - откуда здесь, на Пирене, целлофан? Абсолютно индифферентно я поймал на прицел парализатора мельтешащий в глазах блеск и нажал на спуск. При этом у меня было только одно желание - избавиться от галлюцинации. Но то, что я увидел, резким толчком вывело сознание из дремотного созерцания. После выстрела блестящий кусочек слюды на мгновение замер, а затем мягко спланировал на почву. Значит, живое существо - мёртвую материю ветер бы по-прежнему продолжал гнать над солончаками!

Я уже говорил, что нюх у меня на парусников, как у собаки. И, хотя он в первый момент подвёл меня, сейчас я был уверен парусник! Не останавливая долгоноса, я спрыгнул на землю и помчался к месту падения бабочки.

Нашёл я её на белесой земле с трудом, но, когда обнаружил, обомлел. Небольшая шестикрылая бабочка, абсолютно белая, с размахом крыльев в полтора дюйма. Крылья её отличались от канонической формы парусников - ни одного острого угла, - но такое вполне допустимо. Их словно каллиграфически вырисовали плавными извивами рукописной славянской вязи. Конечно, парусник не относился к экземплярам экстра-класса - где-то третий-четвёртый по шкале Мидейры, - но, если правильно замумифицировать, третий эстет-класс ему можно было обеспечить. Я осторожно заключил бабочку в обездвиживающую её и непроницаемую для ветра гравиловушку, и только после этого приказал обескураженному моим поведением Тхэну разбить лагерь.

Чтобы по всем правилам замумифицировать насекомое, необходимо не менее трёх дней напряжённой работы. Впервые на Пирене я развернул палатку, поставил в ней препараторский столики, с видом триумфатора, водрузил на него ловушку с пойманным парусником. И приступил к священнодействию.

Первым делом я осторожно приподнял парусника гравиполем над поверхностью стола, а затем, медленно вращая верньер тонкой настройки, распрямил крылья. Да, пожалуй, лучшей позой для него будет "поза посадки на цветок" с полусогнутыми лапками, вот-вот готовыми коснуться цветка, и чуть наклоненными вперёд плоскостями крыльев, будто тормозящих полёт парусника перед посадкой. И хоботок, хоботок обязательно вытянуть в струнку, словно парусник собирается воткнуть его в нектарник. (Чёрт побери, не видел я здесь ни одного цветка! Может, мой парусник - некрофаг, но я этого и знать не хочу. В эстет-энтомологии всё должно быть красиво!)

Я зафиксировал парусника и принялся рассматривать его под микроскопом. Чешуйки на крыльях представляли собой мельчайшие прозрачные кристаллы тетрагональной формы с практически симметричными гранями. Перемещая окуляр по отношению к осветительной лампе, я попытался найти угол преломления света в чешуйках, при котором бы достигалась дисперсия. Однако мои глаза так и не увидели цветовой радуги дисперсного света, а неожиданно получили световой удар отражённого. Минут на десять я ослеп. Когда же световой шок прошёл, я, трясущимися от предвкушения открытия руками, уменьшил яркость освещения на два порядка и стал более детально рассматривать чешуйки парусника. Прозрачные четырёхгранные пирамидки чешуек обладали аномальным оптическим свойством: они не преломляли свет, зато под определённым углом плоскость кристаллов полностью отражала его. Ай да парусник! Это же скрытый эффект парусника экстра-класса! Световой убийца. Достаточно сфокусировать отражённый свет в одной точке, как объект, попавший в фокус, ослепнет навсегда.

Я понял, что поза, придуманная мною паруснику, никуда не годится. Если я хочу получить экземпляр экстра-класса, то вручную мне не справиться. И хоть я не любил при мумификации пользоваться техникой - ручная работа своей филигранной незавершённостью придаёт бабочке вид живой, что сродни искусству, в то время как автоматика, в своём стремлении к абсолюту линий и форм, мертвит насекомое, превращая его в муляж, - пришлось распаковать компьютер и подключать его к работе.

Восемнадцать часов компьютер манипулировал с парусником, по миллидолям изгибая его крылья, чтобы совместить отражённый свет всех чешуек в фокус. Наконец он закончил работу. Шесть крыльев парусника были выгнуты странным цветком, неподобающим по форме летящему насекомому. Но эффект превзошел все ожидания. Под каким бы углом сверху не падал свет на крылья, он собирался в двадцати метрах впереди насекомого в испепеляющий фокус. Видно, не прав я оказался в первоначальной оценке свойств граней чешуек. Разные грани у них выполняли разные функции, иначе бы получилось четыре фокуса. Вероятно, отражающей была лишь одна грань, а три другие всё же преломляли свет и направляли его через четвёртую, совмещая с отражённым, потому что сила светового потока обладала такой мощью, что даже на расстоянии двух метров поток прожег дыру в пологе палатки. Представляю, что делается в фокусе, рассчитанном компьютером!

Дальше я работал с парусником вручную, освещая его только снизу. Кропотливо придавая его телу вид атакующего хищника с плотно прижатыми к брюшку лапками и вытянутыми в струнку усиками, я просидел за препараторским столиком почти сутки. И только убедившись, что достиг совершенства в позе парусника вплоть до изгиба последней шерстинки на брюшке, я включил систему автоматической консервации насекомого. Ионизированное облучение убило в его теле всех бактерий и обезводило клетки. А затем тело Luminis mori - я назвал его так - было залито в тор гиперпрозрачного полибласта. Когда полибласт окаменел, я собственноручно наклеил на поверхность тора на пути отражённого светового потока рассеивающую линзу. При демонстрации на Земле я её уберу.

Возился я с парусником трое бессонных суток, а четвёртые отсыпался. Проснулся совершенно разбитым - как никогда вымотала меня мумификация парусника в полевых условиях, - но при этом блаженно счастливым. Выпил кофе, пополам с Тхэном съел зажаренного целиком какого-то грызуна, похожего на тушканчика, и мы, собрав лагерь, снова тронулись в путь.

Несмотря на жару и усталость, душа моя пела. Коллекция пополнилась ещё одним уникальным экземпляром экстра-класса.

Но самым уникальным в моей коллекции будет млечник. Я был в этом абсолютно уверен.

4

Два месяца пролетели, как один день. Казалось бы, каждый день растягивался до бесконечности, минуты пиренской жары превращались в часы, когда мерцающее сознание зацикливалось на одном желании - быстрейшем наступлении вечерней прохлады, однако отсутствие событий нивелировало пройденный путь, и жара сплавляла все дни в единый ком знойного кошмара. Я чувствовал, что начинаю тупеть. Однообразие дней, упадок моральных и физических сил, несмотря на достаточно калорийную пищу, постепенно низводили меня до состояния болвана. Я превратился в подобие кибера с унылой монотонной программой. Мои действия дошли до автоматизма: собрать утром сачок для ночной ловли, позавтракать, навьючить долгоносов; затем весь день потеть, либо сидя верхом на долгоносе, либо вытягивая караван на крутых осыпях; а вечером снова ставить сачок, развьючивать животных, ужинать...

Чтобы окончательно не отупеть, я стал по вечерам вести дневник, но помогало это слабо. Измученный дневным переходом мозг с трудом ворочался, требуя отдыха. И я, часто махнув рукой на записи, укладывался спать.

За это время мы преодолели более трети пути, пересекли еще одно лёссовое плато и вышли в долину среднего течения Нунхэн. Здесь в реку впадало несколько притоков, и она, по-прежнему оставаясь мелкой, раскинулась в ширину чуть ли не за горизонт, изобилуя многочисленными островами нанесённого лёсса. Великая Река текла по долине спокойно и неторопливо, но её вялый ход был обманчив. Раз в пять-семь лет острова полностью перекрывали ей путь, и тогда река меняла своё русло. Массы воды устремлялись в долину, сметая всё на своём пути. Иногда новое русло Нунхэн уходило за сотни километров от старого, и практически вся долина на аэровидеосъёмке напоминала собой поверхность старого мёртвого дерева с содранной корой, под которой усердно потрудились древоточцы.

Острова и берега густо поросли высокой травой, кое-где даже виднелись кусты и низкорослые деревья. Я с недоумением оглядывал окрестности. Когда Ниобе показывал мне видеозапись места в среднем течении Нунхэн, где он поймал свою "скорбящую вдову", берега реки были абсолютно голыми.

В этот вечер мы разбили лагерь в рощице редколистных деревьев, дававших какую-никакую тень. Пока я устанавливал автоматический сачок, Тхэн развьючил долгоносов и отпустил их пастись. При этом он, как всегда, разговаривал с животными, предупреждая, чтобы они далеко не отходили от лагеря, потому что неподалёку бродит тигр. Вообще мой проводник постоянно что-то бурчал себе поднос, обращаясь то к долгоносам, то к реке, то к траве, деревьям, солнцу, пустыне... Причём разговаривал он так, будто вёл диалог, а я просто не слышал собеседника. Вначале пути это меня веселило и развлекало, но потом я привык и перестал обращать внимание.

Закончив установку сачка, я достал из спальника дневник и, насилуя себя, записал свои координаты, километраж сегодняшнего пути, дневную температуру и атмосферное давление, хотя все эти данные автоматически отмечались на моём запястном календаре. Но, как ни силился, описать безликий день у меня не хватило фантазии. Тем временем Тхэн поймал хрящевую черепаху, собрал каких-то трав и кореньев и сварил суп. И я был чрезвычайно ему благодарен, когда он, позвав меня ужинать, прервал мои мучения.

Наученный горьким опытом, я теперь наливал суп в отдельную миску и только тогда солил его. Тхэн на словах не возражал, хотя каждый раз неодобрительно качал головой.

Мы уселись по разные стороны костра и стали есть. Я - ложкой из своей миски, а Тхэн - прихлёбывая суп через край глиняной чаши.

- Сахим, - проговорил Тхэн, - давайте переберёмся на другой берег. Я высмотрел здесь хороший брод. С острова на остров...

- Зачем? Там что, бабочек больше? - спросил я чисто из чувства противоречия. Я и сам собирался где-то здесь переправляться на тот берег, потому что километрах в ста вниз по течению на этом берегу находилось селение племени нухолосов. А встреч с аборигенами я намеренно избегал.

- Долгоносы устали, - сокрушённо покачал головой Тхэн. Потёртости у них на спинах от груза. Им отдохнуть надо, раны залечить...

Здесь мой проводник был прав. Местами хитиновый панцирь на спинах долгоносов протёрся до мяса, и хотя с помощью Тхэна животные успевали за ночь нарастить новый, был он тонким, некрепким и за день перехода вновь протирался насквозь.

- А почему для этого надо переходить на другой берег?

- На том берегу в двух дневных переходах есть селение.

Я поперхнулся и закашлялся. Как - на том берегу? Неужели я до такой степени вымотался, что стал путаться в карте? Ни слова не говоря, я достал карту и развернул её. Нет, всё правильно. Селение нухолосов находится на нашем берегу. Не верить карте я не мог, но, зная Тхэна, ему тоже.

- Здесь что, два селения? - спросил я.

- Почему - два? - теперь уже удивился Тхэн. - Селение в этой долине одно. И живут в нём нухолосы.

- А откуда ты взял, что оно на том берегу? На моей карте селение на нашей стороне реки.

- Было здесь, сахим, - согласился Тхэн. - Ещё двадцать дней назад было. Теперь селение за рекой.

Я недоуменно поднял брови.

- Почему?

- Скоро Нунхэн будет искать себе новый путь. И потечёт там, где раньше жили нухолосы.

"Понятно... - подумал я. - Теперь многое понятно. В том числе, и почему на аэровидеосьёмке консула берега реки голые и пустынные. Видно поймал своего парусника консул как раз в тот момент, когда Нунхэн изменила русло Так сказать, на новых берегах..."

- Это тебе Колдун сказал?

- Да, сахим. Он разговаривал с Колдуном нухолосов.

- И как скоро река изменит свой путь?

- Скоро, сахим. На третью ночь.

Я прикинул в уме. Хороша ситуация, нечего сказать! Продолжая идти вдоль берега, мы как раз попадём под наводнение на месте бывшей деревни. Если мы уже не в его зоне.

- Спроси у Колдуна, вот здесь, где мы сейчас находимся, вода нас не накроет?

Тхэн рассмеялся.

- Зачем тревожить Колдуна по пустякам? Я и сам знаю, сахим. Река начнёт поворачивать вон там. - Он махнул рукой вниз по течению. - Видите большой остров с деревьями?

- Значит, нам здесь ничего не грозит?

- Ничего, сахим.

Я задумался. Идти сейчас вперёд не имело смысла, а переправляться на другой берег - нельзя. Оставалось одно: переждать наводнение здесь. Я вновь развернул карту и, сверив на запястном календаре хронометраж пройденного пути с его разбивкой по карте, убедился, что опережаю график, составленный ещё на Земле, на трое суток. Маловато. Сидеть здесь придется минимум неделю, пока новое русло Нунхэн более-менее установится и уровень воды нормализуется. Значит потом нужно будет увеличивать либо скорость каравана, либо время дневных переходов, чтобы войти в график. Прямо сказать, перспектива невесёлая...

Я вспомнил, с каким напряжением мы штурмовали второе лёссовое плато, и понял, что такого темпа могу не выдержать. А если в этот момент меня атакует млечник? И тут до меня, наконец, дошло. Идиот! Нет, кажется я действительно отупел до маразма. Изматывая себя непосильными нагрузками, лишь бы только не выбиться из графика, я тем самым облегчаю млечнику его задачу. Ведь он только и ждет, когда я вымотаюсь до изнеможения, чтобы взять меня без всякого сопротивления! Конечно, соблюдение графика играет не последнюю роль в моём предприятии, но не ценой же собственной жизни навёрстывать просроченное время. Так легко из охотника превратиться в дичь.

- Решено, - сказал я Тхэну. - Завтра ставим здесь палатку и отдыхаем. Шесть дней.

- Может всё-таки пойдем в селение, сахим? - несмело предложил Тхэн.

- Нет. Бабочки не любят жить рядом с населёнными пунктами, - на ходу выдумал я причину.

Тхэн рассмеялся.

- Это, наверное, у вас, людей, - сказал он. - Мы живём со всем живым в дружбе.

- Знаю, - кивнул я. - Но бабочка, на которую я охочусь, обитает не на Пирене. А я говорю о ней.

Тхэн пожал плечами, загасил костёр и, взяв с земли мою пустую миску, пошёл её мыть. Я не стал ждать, когда он вернётся и усядется у погасшего костра с лицом истукана, чтобы вести переговоры с Колдуном, забрался в спальник, принял таблетку тониспада и закрыл глаза.

Этой ночью у меня страшно разболелась голова. Меня бросало то в жар, то в холод, я метался во сне, как в бреду. Экранирующая сетка, как мне казалось, раскалилась добела, сжигая на голове кожу и волосы, а электроды вольтовыми дугами испепеляли мозг. Руки сами собой тянулись к голове, чтобы сорвать сетку, и, если бы не действие тониспада, четко разграничивавшего в сознании реальность происходящего и фантасмагорию сна, возможно, в припадке боли я бы неосознанно и сорвал с себя сетку. Но стоило только рукам прикоснуться к голове, как я просыпался.

Тхэн, почувствовав, что со мной творится неладное, почти не спал. Пару раз он подходил ко мне, шептал успокаивающие слова, но прикоснуться ко мне не осмелился. В конце концов он сел рядом со мной на землю и просидел весь остаток ночи не смыкая глаз.

Наутро я проснулся с тяжёлой, как с похмелья, головой. Умылся, выпил кофе и поставил палатку. Отдыхать, так отдыхать. Похоже, переутомление, накапливавшееся во мне, выплеснулось прошедшей ночью. Как на финише у стайера, отдавшего все силы дистанции. Но до моего финиша было ещё далеко... Если только головная боль не имела другой причины.

Я попросил Тхэна, чтобы он оградил палатку от нашествия насекомых, установил в ней кондиционер и выставил температуру на двадцать градусов. И, право слово, чуть не замёрз - настолько привык к одуряющей пиренской жаре.

Закуклившись в спальник я всё утро пролежал в прохладе палатки, пытаясь дрёмой компенсировать кошмарную ночь, но уснуть так и не смог. Кофе меня взбудоражил, нормальная температура вернула ясность мысли, и я понял, что пора. Пора готовиться к встрече с млечником.