Когда через минуту я вернулся с ватой и нашатырем, Наташа уже очнулась и сидела бледная как мел. Уловив запах аммиака, она слабо отмахнулась и пробормотала заплетающимся языком: — Не надо… Нельзя…

Я хотел протереть ей виски, но Валентин Сергеевич перехватил мою руку.

— Хватит экспериментировать! Нельзя, значит, нельзя! — Он наклонился к Наташе и участливо спросил: — Воды?

— Да…

Он дал ей напиться, затем обрызгал лицо. Щеки чуть порозовели, и Наташа наконец смогла сесть удобнее.

— Нельзя нам спиртное… — сказала она.

— Почему?

— Все, что сильно воздействует на эмоциональный фон, дестабилизирует эго, ввергает его в кому…

— Эго? Они так себя называют?

— Они себя никак не называют, мы их так называем. Второе «Я».

Меня охватило раздражение.

— Ты уверена, что второе, а не первое? Наташа глубоко вздохнула.

— Не имеет значения. У тебя какая рука первая — левая или правая?

Я сел, налил в стакан сока, выпил.

— Спиртное — нельзя, сигареты — нельзя, кофе — нельзя, наркотики — нельзя… А что — льзя? Сплошные минусы.

— Артем, вы выбрали неверную систему координат, — заметил Бескровный. — С каких это пор наркотики стали плюсом? И вспомните, что сами недавно говорили об алкоголе… — Он повернулся к Наташе: — Как вы себя чувствуете?

— Неважно. — Она попыталась приподняться, но ничего не получилось. — Мне лучше уехать.

— Что вы, Наташенька, как можно в таком состоянии! — замахал руками Бескровный. — В особняке много комнат, полежите, отдохните. Почувствуете себя лучше и поедете.

— Нет… В городе, среди своих, эго быстрее выйдет из комы.

Я посмотрел ей в глаза.

— Может, все-таки останешься?

Она не отвела взгляда, слабо улыбнулась и отрицательно покачала головой. Мои планы рухнули. Ничего от Наташи, которую я знал, в ней не осталось. Сплошное эго в коме.

— Как же ты доберешься?

— В стопоходе автопилот.

Она начала неуклюже подниматься с кресла.

— Я тебя отвезу, — внезапно решил я. — Стопоход потом кто-нибудь заберет. Думаю, Ремишевский со своими друзьями не замедлит объявиться.

Подхватив под руку, я повел ее к «Жигулям» и усадил на переднее сиденье.

— Как некрасиво получилось… — суетился Бескровный. — Извините нас, Наташенька.

— Что вы, Валентин Сергеевич, — через силу улыбнулась она. — Ничего страшного, вы же не знали.

— Приезжайте еще, — сказал он, — гарантирую, в следующий раз подобного не случится. Все будет красиво.

Я бросил на Бескровного красноречивый взгляд, но ничего не сказал. Старый ловелас — красоты ему захотелось! Обойдя машину, сел в водительское кресло и раздраженно захлопнул дверцу. Вернусь, тогда поговорим — не для того из города уезжали, чтобы «новообращенных» в гости приглашать.

Валентин Сергеевич заглянул в окно.

— Будьте добры; Артем, привезите сигарет.

Он помялся, но больше ничего не добавил, выпрямился и помахал на прощание рукой. Наверное, хотел напомнить о пиве, но после утреннего разговора об алкоголизме не слал этого делать.

Я кивнул и тронул машину с места.

— Как ты? — спросил я, когда спустились с косогора. Спросил больше для проформы, чтобы прервать тягостное молчание.

Уже лучше… — еле слышно прошептала Наташа, и я обеспокоено посмотрел на нее. Она сидела откинувшись на спинку кресла и закрыв глаза. Бледность почти исчезла, и это обнадеживало.

— Вы что, настолько крепко связаны, что при отторжении симбиота можете умереть?

— Не знаю, — помедлив, ответила она, не открывая глаз. — Но при старении организма мы умираем вместе.

— Значит, если бы ты выпила стакан водки…

— Нет, мы бы не погибли. Оба впали бы в кому, и надолго.

— Ну-ну…

Я покосился на нее. В расслабленной позе лежащей женщины всегда есть что-то влекущее, а я отнюдь не скопец. Еще совсем недавно нас многое с Наташей связывало.

Оглядевшись по сторонам, я остановил машину и повернулся к ней.

— Нага…

— Езжай в город, — бесцветным голосом проговорила она, не открывая глаз.

Тогда я наклонился и поцеловал ее в губы. Она не ответила, и губы у нее были твердые, неподатливые.

— Ната… — повторил я.

Наташа открыла глаза и посмотрела на меня холодным взглядом. В глубине глаз таилось нечто такое, отчего я отпрянул, словно получил пощечину. Нет, не сострадание ко мне «новообращенной» было в ее глазах, а пустота и равнодушие, будто я был неодушевленным предметом. Ничто так не цепляет за душу мужчину, как безразличие бывшей любовницы.

— Поезжай, — сказала она. — Ничего у нас не получится.

И я поехал.

С неба светило родное солнце, но поля вокруг были усажены чужеродными растениями, а на сиденье расположилось существо, рядом с которым я выглядел этакой кистеперой рыбой. Реликтом, чудом сохранившимся анахронизмом, стоящим на давно пройденной ступеньке эволюционной лестницы, соответствующей третьей-четвертой неделе развития зародыша, когда еще можно сделать аборт. И не имело значения, существовал ли еще за стеной купола человеческий мир с такими же, как я, анахронизмами или уже погиб в атомной катастрофе. Мне там никогда не быть, никогда не выйти за пределы розового рая.

Из-за холмов показались сооружения энергетической станции пришельцев, и вдруг одно из зданий подыхнуло ослепительной вспышкой, донесся грохот взрыва.

— Что это?

Небо над горизонтом дрогнуло, как поверхность спокойной воды, когда на нее падает капля, и в образовавшуюся воронку влетел светящийся дефис снаряда. Навстречу ему полетели уже знакомые мне светящиеся шары энергетического оружия пришельцев, достигли его, и снаряд разорвался в воздухе.

— Точечный пробой оболочки купола, — приподнялась на сиденье Наташа. — Тонкэ пакостит… Дурак.

Со всех сторон к энергетической станции по полю мчались с десяток стопоходов — и откуда они только взялись в пустынной местности? Словно из воздуха материализовались. Теперь мне стало понятно, почему вторые сутки безостановочно обстреливают купол с той стороны. Нет, не дураки генералы в нашей армии — видимо, такой пробой оболочки не первый.

— Не останавливайся, без нас разберутся, — сказала она, словно я был ее соратником или сподвижником, тоже мечтающим поймать взбесившегося биоробота-диссидента.

У меня было иное мнение, но останавливаться не имело смысла. Чем я мог помочь Тонкэ при такой крупномасштабной облаве? И я свернул на мост.

— Где ты живешь? Все там же? — спросил я, когда мы въехали в город.

— Да.

Я подвез ее к знакомому дому, молча помог выбраться из машины, провел, поддерживая под руку, к двери квартиры. И только когда она открыла дверь, сказал, стоя на пороге:

— Больше к нам не приезжай. Ни под каким предлогом. Видеть тебя не хочу. Прощай.

Сбежал вниз, прыгая через три ступеньки, вышел из подъезда, глубоко вдохнул полной грудью. Но облегчения не ощутил. Камень давил на сердце пустота и безысходность царили в душе, словно перенесенные в меня со дна глаз Наташи. Поставила она мне эту печать на всю оставшуюся жизнь.

Сев в машину, я поехал в универсам за сигаретами и пивом, но, когда вошел в магазин, испытал неприятное разочарование. На полках, ломившихся от всевозможных продуктов, как земных, так и чужеродных, отсутствовали спиртное и сигареты. Правильно, в общем-то; кому они здесь нужны, кроме нас с Бескровным; А нас, похоже, вычеркнули из списка потребителей.

В расстройстве я уже собирался покинуть магазин, чтобы начать колесить по городу в поисках, возможно, где-то сохранившихся товаров, не пользующихся в розовом раю спросом, но увидел на месте кассовых аппаратов большой электронный дисплей с табличкой «Справочная». Приблизившись к нему, я ознакомился с краткой инструкцией и набрал на клавиатуре: «Сигареты, пиво».

«Подсобное помещение, седьмой, восьмой, девятый стеллажи», — высветилась надпись.

Что ж, логично. Если товар не пользуется спросом, его убирают с прилавков в подсобку. Интересно только, кто занимается погрузкой-выгрузкой товара — в магазине ни одного человека, кроме меня.

Краем уха я уловил какой-то шорох и, пройдя вдоль прилавков, наконец-то увидел, кто занимается неквалифицированной работой грузчиков. Маленькие паучки, один к одному виденные мною при посадке ростков сельскохозяйственной «сколопендрой», Выкладывали на прилавок упакованные в прозрачные пластиковые коробки чужеродные дары полей. Пройдя за паучком, оставившим коробку на прилавке и налегке помчавшимся за следующей, я вошел в подсобное помещение.

Все левое крыло подсобки было заставлено коробками со спиртным, пивом, сигаретами и кофе. Лет на сто, наверное, нам с Бескровным хватило бы даже при неумеренном потреблении, но, скорее всего, не пройдет и месяца, как все это уничтожат. Что для нас — бесценные продукты; для «новообращенных» — отрава. Посему надо запасаться, пока есть такая возможность.

Разыскав на стеллаже с сигаретами любимую писателем «Новость», я взял целый ящик, а затем принялся затоваривать «Жигули» пивом. Брал в основном баночное — хоть оно и со стабилизаторами, зато срок хранения больше. На полгода хватит, а потом придется о пиве забыть. Как и о кофе — я взял килограмма три в зернах и с сожалением окинул взглядом два стеллажа, заставленных разнокалиберными банками. Есть нехорошее свойство у кофе в зернах — он стареет…

Закончив с погрузкой, я сел за руль и внезапно понял, что возвращаться не хочется. Мне вообще ничего не хотелось. Разве что умереть. По большому счету, умирать тоже не хотелось, но больше всего не хотелось так жить. Бездумно и бездеятельно, как растению. Хоть я и представлял себя кистеперой рыбой в обществе невообразимо высокоэволюционировавших потомков, жить в их хорошо обогреваемом аквариуме было противно. В отличие от кистеперой рыбы, навсегда замершей в своей ипостаси на миллиарды лет, и от обезьян, так и оставшихся сидеть на пальмах, в моем сознании было что-то такое, что влекло за горизонт. Не устраивала меня ни теплая вода в аквариуме, ни бананы на пальмах.

И еще. Какой-то червячок точил душу, что-то меня тревожило, но что именно, понять не мог. Нет, не судьба диверсанта-диссидента Тонкэ, хотя, несомненно, он имел какое-то отношение к мрей тревоге, но, как почему-то казалось, косвенное. Тревожило что-то другое, касающееся сведений, полученных от Наташи, а чуть раньше — от Ремишевского. Принимал я эти сведения с предубеждением, не анализируя их, не систематизируя, и, значит, что-то упустил, не сумел сделать правильные выводы. Это плохо. Одних деклараций, что я не обезьяна и не кистеперая рыба, мало. К горизонту надо идти, сбивая в кровь ноги, а не созерцать манящий стык земли и неба с верхушки пальмы.

Я медленно поехал вдоль улицы и кварталах в двух от универсама, за зданием почтамта, увидел три пустующих столика под зелеными зонтиками. Летнее кафе— это, пожалуй, то, что нужно. Можно посидеть, подумать, и чтобы никто не мешал.

Припарковав машину напротив кафе, я прошел к столикам. Разнорабочий в оранжевом комбинезоне доставал из киоска ящики и складировал на тележку.

— Кафе закрывается? — спросил я.

Он оглянулся, узнал Меня (интересно, найдется ли в городе человек, который нас с Бескровным не знает?) и приветливо улыбнулся.

— Нет, открыто. Присаживайтесь. Если хотите, могу обслужить. Черт бы вас побрал с вашей услужливостью и жалостью! В этот момент я как никто понял Джека Потрошителя и прочих серийных убийц. Жалость со стороны к своей ущербности всегда вызывает неприятие и неадекватную реакцию. Убивать таких жалостливых хочется.

— Пиво есть? — натянуто спросил я. — Алкогольное.

Он неодобрительно покачал головой, но указал на ящик, стоявший на тележке.

— Есть. Как раз забираю.

— Кому оно мешает? — пробурчал я, вскрыл ящик и достал пластиковую упаковку с четырьмя банками светлого пива. — Вы не потребляете, другим не мешайте.

— Вы забываете о детях, — сказал он. — Мы впервые сталкиваемся с миром, где так много разрешенных наркотических продуктов и столь длительный срок детского возраста.

— Ты что — биоробот? — я поставил упаковку на столик и уставился на рабочего недобрым взглядом.

— С чего вы взяли? — удивился он. — Обыкновенный, — он улыбнулся, — как вы называете — «новообращенный самаритянин». Учитель.

— Тогда почему отождествляешь себя с пришельцами? «Мы сталкиваемся…»

— Потому, что как история человечества, так и история цивилизации это для меня родные и неразделимые.

— А ящики почему грузишь, если учитель?

— Не нахожу в этом ничего зазорного. Мелкие работы требуют ручного труда, и каждый занимается ими помимо основной работы.

Его патетика меня покоробила. — Орден тебе надо дать… — пробурчал я, развернул кресло и сел за столик к нему спиной. Чтоб и глаза не видели.

Вскрыл банку пива, налил в бокал, отхлебнул. Но мысли не шли — мешал копошащийся за спиной учитель в оранжевом комбинезоне. Наконец он закончил погрузку и покатил тележку по тротуару мимо столика.

— Всего вам доброго, — пожелал он на прощание. Хотелось послать его подальше, но сдержался. Тоже мне, самаритянин выискался! Вмажь такого по морде крюком слева, он тут же правым боком к тебе услужливо повернется.

Прикрыв глаза, я попытался настроиться на аналитический лад. Много фактов таинственных и необъяснимых скопилось в голове, но самым таинственным и непонятным был факт существования могилы Мамонту

Марку Мироновичу. Почему к ней чуть ли не толпами стекаются пришельцы, почему мне запретили съемку на видеокамеру «таинства поклонения» бренным останкам Мамонта, наконец, почему эта могила существует именно на месте захоронения моих родителей? Подсознание подсказывало, что между могилой Мамонта и сегодняшним разговором с Наташей существует какая-то связь, но рассудком я ее не улавливал. С Наташей мы говорили о сущности пришельцев, о биороботе Тонкэ, и никакой связи, ни прямой, ни косвенной, с могилой Мамонту Марку Мироновичу я не находил. Просто идея фикс бередила душу. Разве что, исходя из энергетической сущности пришельцев, представить, что пришли они из потустороннего мира и являются душами давно умерших предков. Но с этой версией никак не вязалась высокая мораль розового рая — души наших предков принесли бы в мир вспышку религиозной активности и мракобесие Средневековья, но никакие высокие технологии, эрудицию, интеллект, быстрорастущие овощи, не уступающие по калорийности мясным продуктам. Конечно, в ветхозаветных текстах есть упоминание о «манне небесной», но она не имела ничего общего с «паториче к пиву». Я неверующий, но даже для меня кощунственно представить, что боженька в райских кущах выращивает «манну к пиву», пусть и к безалкогольному.

Я встал, подошел к киоску, взял тарелочку с темно-зелеными листьями и вернулся к столику. Снова пригубил пиво и принялся жевать лист паториче. Не приходилось мне вкушать манну небесную, но вряд ли она имела вкус вяленой воблы.

Что ж, будем действовать планомерно и рационально, как этому учили в спецшколе. Что мы имеем в исходных данных? Имеем факт существования на Щегловском кладбище могилы некоему Мамонту Марку

Мироновичу на месте захоронения четы Новиковых, погибших в автокатастрофе. Где можно найти информацию о смерти Мамонта и Новиковых? Архив на кладбище сгорел, остается загс. Там и надо искать истоки.

Написав на салфетке: «Пиво не трогать, со стола не убирать!» — я встал и направился на соседнюю улицу, где на первом этаже старого четырехэтажного здания располагался городской загс.

Загс оказался открытым, но внутри никого не было. Понятное дело — учет и контроль народонаселения — не для розового рая. Незваные благодетели друг друга чувствуют и чужака определяют чуть ли не за три версты. Мы с Бескровным здесь знаменитости — все знают нас в лицо.

Пройдя просторный холл, я вошел в общую рабочую комнату с четырьмя столами и маломощными компьютерами, в углу которой обнаружил дверь с табличкой «Архив». Подергал за ручку — дверь оказалась закрытой.

Включив один из компьютеров, я вошел в базу данных. Десяти минут хватило, чтобы разобраться, что данные о рождениях, смертях, бракосочетаниях и разводах были здесь только за последний год. Вероятно, компьютеры поставили недавно. Тогда я пошарил по ящикам столов и нашел связку ключей. Один из них подошел к двери «Архива».

В небольшой комнатушке стояли четыре стеллажа под потолок, все полки которых были забиты толстенными амбарными книгами актов регистрации гражданского состояния граждан Холмовска — кто когда родился, женился, развелся, отправился на вечный покой. Молодой городок Холмовск, а вот поди же сколько людей оставили в нем след между двумя датами. Легко вспомнив дату смерти Мамонта, я принялся разыскивать по указателям на полках нужный год и обнаружил его на второй полке у стены. Чтобы найти нужную запись, хватило бы минут пяти-десяти, но я потратил около часа и внимательно проштудировал все книги актов с полки. Каких только заключений о смерти я не прочитал — мастера наши медики ставить диагнозы. Судя по ним, причина смерти Мамонта должна была выглядеть приблизительно так: «множественные ранения, несовместимые с жизнью, в результате забивания камнями после попадания в ловчую яму». Но ни такого, ни какого-либо другого упоминания о Мамонте Марке Мироновиче я в книгах актов гражданского состояния не обнаружил. Создавалось впечатление, что «забили» Мамонта в другом городе, там зарегистрировали, а похоронили почему-то на Щегловском кладбище города Холмовска. Бывает, конечно, но что-то слабо верилось в подобную вероятность. Это все равно как если бы гражданин Мамонт оказался настоящим мамонтом и его «забивание» пещерными людьми относилось ко времени ледникового периода.

Тогда я обратился к актам, стоявшим на одну полку выше и соответствующим году смерти моих родителей. И вот здесь я испытал нечто вроде шока. Записи о смерти родителей тоже не было. Как такое могло произойти, я представить не мог — не занимался похоронами, поскольку на тот момент учился в спецшколе, и похороны организовала комендантская рота местного военкомата. Но как могли их похоронить без свидетельства о смерти, которое, кроме единственного в городе загса, никто выдать не мог? Быть может, книги подменили? Но зачем и кто?

Я присел на маленький стульчик между стеллажами и, положив на колени книгу актов, в которой должен был находиться акт о смерти моих родителей, задумался. Косвенных фактов по могиле Мамонта набралось предостаточно, для того чтобы понять ее истинное предназначение. Судя по тому, как часто пришельцы ее посещали, непонятному исчезновению парня у надгробия Мамонту во время моего первого визита на кладбище и необъяснимой смене пассажиров стопохода во время второго, можно было предположить, что это место является своеобразным перевалочным пунктом между нашим миром и миром пришельцев. Как функционирует станция перемещения из одного мира в другой, мне помешал заснять на видеокассету Ремишевский, но именно его действия лишний раз подтверждали правильность моих предположений. Допускаю, что пришельцы могли пойти на подмену книги актов гражданского состояния и поджог архива кладбища, чтобы на период разведки и рекогносцировки скрыть факт появления своей станции на месте захоронения моих родителей. Однако в то, что, уничтожив таким образом запись об их смерти, они «забыли» внести в акты запись о смерти мифического Мамонта, не верилось. Настолько явный прокол, что его не мог допустить даже начинающий агент, а агентам пришельцев ни в опыте, ни в интеллекте никак не откажешь. По всему выходило, что к архиву загса пришельцы не прикасались, как, скорее всего, не имели отношения и к пожару в архиве кладбища. Отсюда следует…

Сделать выводы я не успел. Чья-то тень прикрыла свет из окна, и я поднял голову. Облокотясь на стеллаж, передо мной стоял Ремишевский и насмешливо улыбался. Надо признать, что агента-биоробота пришельцы сотворили прекрасного, и я не почувствовал его приближения, пока он не заслонил свет. Странно, но даже подаренное Тонкэ сверхобостренное чувство опасности в этот раз не сработало.

— Раскопки проводишь… — сказал он, — Зачем тебе это нужно, объясни?

Улыбка покинула его лицо, и я понял, что в этот раз вопрос отнюдь не риторический. Мирно, как в прошлые разы, мы не разойдемся.

— Какой-то ты неласковый, — сказал я. — Посмотри, какие самаритяне нас окружают — вежливые, предупредительные, обходительные. Ты-то чего грубый?

— Потому и грубый, что они муху обидеть не могут. — Лицо Ремишевского посуровело. — Сделан таким, чтобы их защищать.

Это меня немного удивило — оказывается, Ремишевский сознавал, кто он такой, и продолжал четко выполнять свою программу, а вот биоробот Тонкэ, уяснив свое искусственное происхождение, восстал против тех, кто его создал.

— Странные дела творятся под куполом небесным, — заметил я. — Самаритяне мирно трудятся на пажитях земных, а воюют между собой биороботы. Спрашивается, какого черта они вас тогда создавали?

— Не твоего ума дело, — отрезал Ремишевский. — Я спросил, почему тебе дома не сидится? Что ты все вынюхиваешь и выискиваешь? Лавры террориста Тонкэ не дают покоя?

— Если бы я знал о целях Тонкэ, то, быть может, и поддержал его. Да беда в том, что человек, в отличие от биоробота, не знает цели своего создания. Не ограничен он жестко заданной программой, потому дома и не сидится. Но тебе этого, хоть ты и создан по образу и подобию нашему, понять не дано.

Я думал, что сейчас Ремишевский бросится на меня и наступит давно ожидаемая развязка наших неприятельских отношений. Ничего подобного — Ремишевский еще более расслабился, принял совсем уж фривольную позу и рассмеялся тихим неприятным смешком. Затем наклонился, взял у меня с колен книгу, раскрыл.

— Покойниками интересуешься? — Он удивленно вскинул брови, закрыл книгу актов и увидел дату. — Ах, нуда.

— Пытаюсь понять, почему вы соорудили станцию переброски на месте захоронения моих родителей.

— Вот даже как… — протянул Ремишевский. — Сам о станции догадался или Тонкэ подсказал?

— Своя голова на плечах имеется. Непонятно только, зачем записи в актах гражданского состояния вымарывать?

Ремишевский снова тихо рассмеялся и поставил книгу на полку.

— Теперь понимаю, что сам догадался. — Он смахнул улыбку с лица и, глядя мне в глаза, раздельно, по слогам, начал говорить: — Дело в том, что не было никогда никакой записи в этих книгах, потому что у тебя никогда не было родителей. Не погибали они в автомобильной катастрофе, никто их не хоронил и…

Давно брезжившая жуткая догадка, которую я подсознательно не хотел принимать, вспышкой озарила сознание, и я не дал ему закончить. Пружиной взвился со стульчика и изо всей силы ударил Ремишевского кулаком в лицо.

Голова дернулась, и любой другой на его месте рухнул бы на пол в глубочайшем нокауте. Но Ремишевский устоял. Мало того, молниеносно среагировал на удар. Из рукава пиджака в ладонь выпрыгнули металлические усики, и он ткнул ими меня в грудь. Я ничего не почувствовал, только тело вдруг окаменело, превратившись вживую статую.

— Вот… — назидательно протянул он. — Боли ты, как и я, не чувствуешь. Человек на твоем месте рухнул бы без сознания от болевого шока, а у тебя только паралич всех мышц. Пару минута сознании побудешь, пока кислород в крови еще есть.

Он вытер ладонью кровь из разбитого носа.

— В свое время ни включить твою программу, ни выключить твое тело кодовыми установками я не смог. Убивать же тебя запретили. Но запомни, будешь мешаться под ногами, как Тонкэ, в порошок распылю.

Страшно хотелось вдохнуть, но легкие не работали, и сознание начало окутываться шипящим туманом.

— Отдыхай, — сказал Ремишевский и толкнул меня в грудь окровавленной ладонью.

И я как стоял, так бревном и упал между стеллажами, а сверху посыпались увесистые фолианты актов гражданского состояния.