Возвращался я на дачу под утро. Небо затянули мглистые тучи, над полями моросил дождь, серая пелена тумана, разрезаемая неспешно планирующим над рекой катером, капельками холодной росы оседала на лице и руках. На душе было гадко и мерзко по погоде. Как ни убеждал меня Тонкэ-эго, что личность биоробота в их обществе столь же ценна, как и любого другого существа, однако когда я узнал о многоцелевых возможностях своего искусственного тела, то почувствовал себя приговоренным к казни. Фарисеи эго еще те. Личность личностью, а программу изволь выполнять. И хотя Тонкэ заверял, что окончательное решение буду принимать я, что-то не верилось в искренность его слов. Камикадзе тоже уверены, что жертвуют собой исключительно по личной инициативе, не подозревая, что идеологическая обработка их сознания сродни программе биоробота. Как в критической ситуации я смогу различить, мое это решение или такова программа, в которой предопределено не только выполнение задания, но и тщательно выписано психологическое состояние, подвигающее меня на осуществление поставленной цели?

Еще издали я заметил, что в окне кабинета Бескровного горит свет. Работал писатель всю ночь. С каким удовольствием я бы поменялся с ним местами…

Кот Пацан встретил меня на лестнице к причалу жалостным мяуканьем, но, учуяв запах шашлыка из пакета, тут же сменил жалобное нытье на требовательный мяв и принялся обихаживать меня со всех сторон.

— Что, хозяин так заработался, что и покормить тебя некогда?

Я зашел на кухню, взял одноразовую тарелку, выложил на нее несколько кусков мяса, поставил на пол. Кот набросился на еду с таким остервенением, будто голодал целую неделю.

— Сухонького винца к шашлычку не желаете? — предложил я.

В ответ раздалось свирепое рычание, словно я не вино предлагал, а собирался отобрать шашлык, Судя по поведению, Пацан был гораздо ближе к диким котам, чем к домашним. Приблизительно как я по отношению к «новообращенным самаритянам».

— Дайте водички напиться, а то так есть хочется, что и переночевать негде…

В дверях показался Бескровный. Его пошатывало, редкие волосы на голове и борода были всклокочены, рубашка застегнута вкривь не на те пуговицы, но запавшие глаза горели восторженным пламенем. Похоже, писатель, когда творил, испытывал неземное блаженство и сейчас пребывал в состоянии эйфории. Не от мира сего мужик.

— А для меня шашлычка не найдется? — уточнил он просьбу.

Я смерил его взглядом. Блажен, кто верует в свою исключительность. Я о его творчестве был несколько иного мнения, но высказывать это мнение не собирался. Зачем человеку настроение портить?

— Пару шампуров осталось… Но шашлык холодный. Разогреть?

— Не надо, — отмахнулся он, прихватил шампура и поплелся в холл. — Я бы сейчас и сырое мясо ел.

Я поставил на поднос бутылку кетчупа, тарелку с зеленью, положил лаваш и поспешил за ним.

Валентин Сергеевич уже сидел в кресле у журнального столика и жадно срывал зубами мясо сразу с обоих шампуров. Почти как Пацан, только не рычал.

— Извольте откушать, батюшко, что бог послал, — изрек я и водрузил поднос на столик.

— Бог мог бы послать и сухонького винца… — хитровато глянув на меня, протянул Бескровный, но тут же поправился: — Нет-нет, лучше пива…

— Бог мог бы послать и куда подальше… — начал было я, но, уловив состояние, в котором пребывал писатель, передумал. — Вам какого пива — светлого, темного, бутылочного, баночного?

— А мне и пятого, и десятого, но поболе… Пиво с устатку хорошо идет.

Сходив в погреба, я принес пять банок и пять бутылок разнообразного пива. Валентин Сергеевич тут же вскрыл бутылку светлого и, не отрываясь, выпил всю из горлышка.

— Эх… — отдуваясь, выдохнул он й поставил пустую бутылку под стол. — Хорошо-то как… — Он посмотрел мне в глаза и уже без ерничанья признался: — Так заработался, так взвинтил нервы, что без пива не усну. А работать уже не могу — организм вразнос пошел.

Я поставил перед ним пустой бокал, он открыл следующую бутылку пива, налил и принялся теперь уже степенно есть холодный шашлык, запивая глотками пива. Все-таки легкие алкогольные напитки хорошо снимают нервное возбуждение.

— А вы завтракали? — поинтересовался он.

— Д-да… — машинально ответил я, думая о своем. — Тогда пива за компанию?

Решившись, я порывисто встал.

— Сейчас вернусь, — пообещал я Бескровному, вышел во двор, подошел к «Жигулям», открыл дверцу.

Шерстяную экранирующую шапочку, которую надел на меня Тонкэ у кладбища, я нашел между передними сиденьями. Без нее начинать намеченный разговор не только не имело смысла, но и было бы непростительной небрежностью. До поры до времени не стоило ставить Ремищевского в известность о моих знаниях. Придет срок, он сам поймет, что мне известно, но раскрывать перед ним карты я не собирался. Ни сейчас, ни когда-либо.

— Наденьте, — предложил я, входя в холл, и положил шапочку на подлокотник кресла.

— Это еще зачем? — удивился Бескровный, вытирая платком обильный пот, струящийся по лицу. Он взял шапочку в руки, рассмотрел, пощупал. — Она же шерстяная! И без нее мокрый сижу, будто в бане…

Я выразительно посмотрел на него и приложил палец к губам. Валентин Сергеевич осекся, недоуменно огляделся по сторонам, затем все-таки нахлобучил шапочку на голову.

— Что дальше?

— А дальше будем разговаривать. Эта шапочка экранирует излучение мозга.

— Правда? — изумился он. — Значит, Наташ:.. никто нас сейчас подслушать не может?

Я рассмеялся, а Валентин Сергеевич неожиданно покраснел. Нет, все-таки еще тот кобель, хоть и старый.

— Никто.

— Где вы ее взяли?

— Где взял, где взял… — Внезапно на меня нахлынуло раздражение. — Купил!

— Что?!

Валентин Сергеевич ошарашено посмотрел на меня, но тут же пришел в себя и отвел взгляд.

— Не хотите говорить, не надо.

— Это долгая история, иона не имеет отношения к делу, — сказал я, стараясь унять раздражение. Не на него я злился, на себя. На свое безвыходное положение.

Валентин Сергеевич налил в бокал пива, отхлебнул и откинулся на спинку кресла.

— Хорошо, я вас слушаю.

Я не стал вдаваться в подробности и говорить, от кого получил информацию, а вкратце изложил судьбу «новообращенных» через десять поколений. Валентин Сергеевич слушал молча, кивал, прихлебывал пиво. Когда я закончил, он долго вертел в руках бокал, внимательно рассматривал его, стараясь собраться с мыслями.

— Надо будет раков под пиво наловить… — неожиданно заявил он. — Знаю я здесь места под обрывом…

— Вы щуку обещали повялить, — заметил я.

— Ах да, совсем забыл… Надо промыть рыбу и повесить на солнце… — Он решительно поставил бокал на столик и пристально посмотрел мне в глаза. — Говорите, через десять поколений человечество деградирует чуть ли не до приматов. Так?

— Так.

— Десять поколений «новообращенных самаритян» — это около восьми тысяч лет… Так?

— Нет, не так.

— Почему?

— Потому что воспроизводство любого вида происходит не в конце жизни особи, а в конце первой четверти средней продолжительности жизни.

Валентин Сергеевич заломил бровь.

— Гм… Вы правы. Хорошо, делим срок на четыре. Получается две тысячи лет. То есть через две тысячи лет человечество деградирует до стада бессмысленных существ. Теперь верно?

— Возможно, — не очень уверенно согласился я. — Тогда продолжим дальше. Генетика как наука существует около пятидесяти лет. С этим-то вы согласны?

— Да.

— Наши технологии, знания, уровень интеллекта в подметки не годятся «новообращенным самаритянам», тем не менее за пятьдесят лет генетика из чисто умозрительной науки превратилась в прикладную, и мы уже можем искусственно рекомбинировать генетический материал и вносить поправки в наследственность. Если мы со своим скудным умишком достигли этого за пятьдесят лет, то, как вы думаете, смогут ли «новообращенные» с их интеллектом разгадать тайну деградации биологического вида Homo sapiens за две тысячи лет?

Я отрицательно покачал головой.

— Во-первых, вы це учитываете, что деградация человека и, соответственно, его интеллекта будет происходить с каждым поколением, а не внезапным скачком через две тысячи лет. Во-вторых, ни вы, ни я не знаем, в каком возрасте «новообращенные» будут заводить детей. Судя по тому, что внедрение эго в нервную систему происходит после достижения устойчиво сформированной психики, которое наступает позже половой зрелости человека, детей они могут иметь уже в двадцать лет. Исходя из этого, срок жизни нового человечества сокращается до двухсот лет. Но даже если вы правы, то разве вы можете дать гарантию, что за две тысячи лет секрет деградации будет разгадан? Валентин Сергеевич развел руками.

— Конечно, нет. Я не господь бог. Но вы забываете о главном — если новое человечество будет жить две тысячи или даже двести лет, то старому осталось существовать максимум двадцать пять.

Меня снова охватило раздражение.

— А откуда вы взяли, что старому человечеству осталось жить двадцать пять лет? — процедил я. — Что оно неизбежно покончит с собой в ядерной катастрофе? Кто вам об этом сказал? «Новообращенные самаритяне»? Когда я узнало неизбежной деградации, я перестал им верить! Ни на грош!

В этот раз Валентин Сергеевич задумался надолго. Взял бокал с пивом, повертел в руках, отхлебнул… И вдруг неудержимо расхохотался, да так, что поперхнулся, и пиво брызгами полетело изо рта.

— Слушайте, ерунду мы с вами обсуждаем. Проблема не стоит выеденного яйца. Есть очень простой способ избежать деградации. Мы с вами знаем, что внедрение эго в человека происходит несколько позже достижения половой зрелости. Так вот, пусть эти половозрелые особи вначале обзаводятся детьми, и только затем в них внедряются эго. Как вам это нравится?

Я застыл с открытым ртом. Решение проблемы лежало на поверхности и оказалось простым до гениальности. Мне сразу почему-то вспомнился загс и секс малолеток в соседней комнате. Их потомки не будут деградировать…

— Так что, Артем, не забивайте пустяками голову и не тужите понапрасну — все прекрасно под небом голубым! — весело закончил Валентин Сергеевич, вставая с кресла. Он широко зевнул, потянулся. — Пойду-ка я спать… Славно поработал и славно отдохну!

Он прихватил банку пива и направился к коридору.

— Если понадоблюсь, — бросил он на ходу, — я буду спать в угловой комнате. В кабинете накурено…

Уже в коридоре пропел опереточным голоском:..Лучше выпить — пару пива!..

Я молча проводил его взглядом. Восторженность от «гениального» открытия Бескровного исчезла без следа. Малолетки в загсе — это дети нашей цивилизации. Их нигилизм и сексуальная раскрепощенность — плоды человеческого воспитания, точнее, его отсутствия. Дети «новообращенных» будут воспитываться по-другому и станут иными. Учитывая аскетизм и пуританство «новообращенных самаритян»; вряд ли в их обществе будет приветствоваться ранний секс. Хромосомная память эго Тонкэ во мне еще не проснулась, но по отголоскам ее пробуждения я уловил, что они не допустят применения «гениального» открытия Бескровного в своем обществе. Существа, питающиеся исключительно эмоциями, не могли упустить такой «деликатес», как первая любовь, первый поцелуй, первая брачная ночь. Какими бы разумными и высокоинтеллектуальными ни были эго, но паразитическая сущность в них превалировала. Вывод был лично мой, на основе предощущений, но было еще что-то такое, нечто, неясное, но подспудно господствующее над сознанием, и это «нечто» ставило жирный крест на предложении Бескровного.

Из кухни в холл степенно вышел сытый кот Пацан. Вспрыгнув на диван, он посмотрел мне в глаза и муркнул.

— Тоже спать хочешь? — спросил я.

Он взобрался на мои колени и начал умащиваться, меся передними лапами джинсы.

— Эх-хэ-хэ, — вздохнул я и погладил кота. — Ниче-

го не получится — я теперь не сплю. Придется тебе вновь укладываться с хозяином.

Я взял кота на руки, прошел по коридору к комнате Бескровного, постучал в дверь. Не дождавшись ответа — звукоизоляция в особняке выше всяких похвал, — тихонько приоткрыл дверь.

Бескровный спал, и его богатырский храп столь основательно сотрясал воздух, что стоявшая на прикроватной тумбочке пустая банка из-под пива резонировала тихеньким дребезжанием. Я не стал входить, поставил кота на порог и подтолкнул в комнату.

Одарив меня уничижительным взглядом, Дацан тяжело вздохнул и, смирившись с судьбой, медленно вошел.

Я притворил дверь и, вернувшись в холл, включил телевизор. За последние два дня столько «баек» наслушался под куполом, что не мешало разбавить их вестями извне.

Просмотрев вторую половину откровенно дебильного фильма о монстрах потустороннего мира, перемежавшегося во время кровавых сцен поедания героев рекламой гигиенических прокладок (надо понимать, что прокладки героям фильма следовало прикладывать к культям откушенных конечностей), я наконец дождался блока новостей.

Ничего в мире не изменилось. Продолжал заседать Совет Безопасности ООН, Индия по-прежнему грозилась сбросить на купол в Кашмире атомную бомбу (хотя срок ультиматума давно истек), а Пакистан предупреждал соседнюю страну об адекватном ответе. Единственной свежей новостью являлось то, что Соединенные Штаты отказались от ядерной бомбардировки купола в Иране. Похоже, напрасно я пошел на поводу у эго и поверил в их прогноз о неизбежном самоубийстве Земной цивилизации. Был все-таки разум у человечества, и предсказания о его неизбежной смерти, по моему мнению, преждевременны. В конец света на Земле я поверю только тогда, когда ядерная катастрофа разразится. И еще следует посмотреть, не предпримут ли это какие-либо шаги к подталкиванию человечества к ядерному конфликту. Чем дальше, тем больше я не верил информации, полученной от пришельцев. Человеческий мир на Земле несовершенен, и даже очень, но из этого вовсе не следовало, что его необходимо уничтожать. Не знаю и не хочу знать» где меня произвели на свет, но Земля — моя родина. Я ТАК СЧИТАЮ. И в этом меня никому не переубедить.

Когда новости закончились, я выключил телевизор и бесцельно прошелся по особняку. Надо было решаться, но приступать к возложенной на меня Тонкэ миссии не хотелось. Претило поступаться принципами и фигурировать в роли бездумного пушечного мяса в чужой игре.

От нечего делать я заглянул в кабинет писателя и увидел на столе стопку распечатанных листов.

К моему удивлению, это был не роман. Рукопись называлась «Топологическая теория строения атомов». Никогда бы не мог подумать, что Бескровный увлекается ядерной физикой, но над названием стояла его фамилия. Не знаю, что подвигло Валентина Сергеевича на написание этого труда, но писать роман он бросил и, как понимаю, всю ночь строчил научную статью. Статья была написана добротно, со знанием дела, что меня особенно удивило после отрывка романа, прочитанного вчера через плечо автора.

Вначале Бескровный рассмотрел современную теорию строения элементов, сравнил множество несоответствий физических законов микромира и макромира и указал, что все законы строения атома, часто противоречащие друг другу, ограниченные запретами и правилами, зиждутся исключительно на экспериментальных данных. То есть вначале выявляется то или иное явление, затем оно исследуется, определяются его параметры, и только потом под результаты подгоняются правила, запреты и законы. Как таковой, цельной теории строения атома, объясняющей, почему, в частности, периодическая система элементов имеет именно такой вид, нет. Затем он простым, доходчивым языком, понятным даже школьнику, объяснил азы топологии и далее, не применяя ни одной формулы, лишь приводя несколько простеньких схематических рисунков, показал, что ядро атома вместе с электронами находится в многомерном пространстве, а в нашем трехмерном мы наблюдаем проекцию составляющих его элементов.

Рукопись меня поразила. Я не знаток ядерной физики, мои знания в этой области не превышают школьных, но и их оказалось достаточно, чтобы поверить в правильность теории (не знаю, как в действительности преподавали ядерную химию в российских школах, нов моей виртуальной давали азы теории Поллинга). Теория не опровергала ни одного известного закона, а, наоборот, объединяла их в единое целое и давала им объяснение. В свете теории Бескровного, надуманные вроде бы правила и запреты превращались во вполне понятные законы, вытекающие из топологического строения элементов.

Работа, несомненно, была достойна Нобелевской премии, о которой шутил Бескровный, если к ее написанию не приложили руку это.

Я нашел в компьютере файл статьи, распечатал второй экземпляр, сложил его пополам и сунул в карман. Представится случай, поинтересуюсь у кого-нибудь из «новообращенных», насколько верны выкладки и имеют ли эго отношение к неожиданному озарению писателя.

Выйдя из кабинета, я прошел в холл, убрал со стола грязную посуду и приготовил кофе, по совету Бескровного добавив в него корицы на кончике ножа. Получилось очень даже неплохо.

Но не успел как следует оценить все достоинства вкусовых качеств приготовленного по оригинальному рецепту напитка, как зазвонил телефон. Звонок был столь неожиданным, что я расплескал горячий кофе и обжег руку.

Чертыхаясь, выхватил из кармана мобильник и раздраженно гаркнул:

— Я слушаю!

Вместо ответа из трубки звучал ровный непрерывный гудок. Будто никто и не звонил. Я бросил телефон на стол, вытер руку салфеткой и, прихлебывая обжигающий кофе, принялся размышлять, что бы все это значило.

— Таким образом я инициировал связь непосредственно между нашими сознаниями, — произнес в моей голове голос Тонкэ. — Теперь нас никто не может подслушать.

Я молчал.

— Говори, — сказал Тонкэ, — твои мысли я читать не могу, могу слышать только голос.

— Что вы хотите услышать?

— Ты готов?

Я опять промолчал.

— На проведение акции у нас максимум трое суток, потом будет поздно. А у меня в запасе остались всего сутки. Я хочу слышать твое мнение.

— Я еще не готов, — признался я. Тонкэ помолчал, затем тихо спросил:

— Можно узнать, почему?

— Вы меня так долго уговаривали, что я — человек, что я им действительно себя почувствовал.

— Именно этого я и добивался. Если ты человек, то ты должен защищать свой мир.

— Нет, не так. Человеку свойственно сомневаться. И еще человеку свойственно видеть будущее лучшим, чем оно может оказаться. Надеяться на это.

— У человечества под куполом нет будущего! — А вне купола — есть? Он помолчал, затем сказал:

— Не знаю. Но там возможны варианты, а здесь, под куполом, человечество однозначно прекратит существование через десять поколений.

И тогда я ровным, спокойным голосом привел ему контраргументы Бескровного. И то, что двух тысяч лет научных исследований более чем достаточно для решения проблемы, и то, каким простым и естественным образом можно избежать деградации.

— Насчет научных исследований не знаю — это, как говорится, вилами по воде писано. Второй же вариант неприемлем ни под каким предлогом.

— Почему?

— Эго не могут самостоятельно размножаться. Мы появляемся на свет в процессе зачатия носителя.

Я встал, прошелся по холлу. Вот, значит, в чем дело… Симбиоз между эго и человеком настолько плотный, что даже процесс репродукции нерасторжимо взаимосвязан. Вполне возможно, что именно этим и объяснялась деградация естественного носителя из поколения в поколение…

— Ну, так как, ты решаешься? — спросил Тонкэ.

— Нет.

— Почему?

Я набрал воздуха в легкие и заявил, как отрезал:

— ПОТОМУ, ЧТО Я ВАМ НЕ ВЕРЮ!

Тонкэ немного помолчал, затем опять спросил:

— Почему?

— По кочану! совсем рассвирепел я. — Это как? — не понял он.

— Никак… — буркнул я. Ярость схлынула так же стремительно, как накатилась. — Идиома есть такая…

— А без идиом можешь обойтись? Я все-таки, как говорится у вас, не местный.

— Именно потому, что не местный, и не верю. Поставьте себя на мое место и все поймете. Вы же разумный человек…

— Я — эго, — поправил он.

— Человек, эго — какая разница! Разумный, надеюсь?

— Я тебя понял. Продолжай.

— Ни черта вы не поняли, если просите продолжать. Так вот, поставьте себя на мое место. Место ЧЕЛОВЕКА, кем бы вы ни хотели меня назвать и доказать мое иное происхождение. Заявляются на Землю пришельцы, создают из людей под куполом образцовое высокогуманное общество, этакую Утопию лучезарного будущего, о котором на Земле мечтали многие века… Но затем появляется еще один пришелец, который начинает объяснять, что никакая это на самом деле не Утопия, а крах и деградация человечества. Этот пришелец наделяет меня неограниченными возможностями, которые со временем должны развиться, но которыми мне так и не удастся воспользоваться, так как моя основная задача — превратиться в гравитационную бомбу и взорвать купол к чертовой матери! Вы сами поверили бы в подобное?!

— Логично изложено, — согласился Тонкэ. — Какие тебе нужны еще доказательства, чтобы ты поверил?

— Словесные?

— Иных у меня нет.

— А я словам не верю! Зная цену слова политиков и экстремистов земной цивилизации, почему я должен верить, что цена слова эго — выше? Кем бы вы меня ни называли, но я достаточно хорошо знаю человечество, а вот цивилизацию эго — нет. Не хочу оказаться ни бездумной марионеткой в ваших руках, ни безмолвным пушечным мясом. Пока сам не побываю в вашем мире, не оценю его, ни на какие террористические акции я не пойду. Вы говорили, что на кладбище находится пересадочная станция между нашим и вашим миром?

— Мирами, — индифферентно поправил Тонкэ. — У нас очень много миров…

— Тем более, — непримиримо заявил я. — Побываю, оценю и, пока сам не разберусь, где правда, где ложь, не приму решение.

В этот раз Тонкэ молчал долго, и я даже подумал, что он отключился от моего сознания. Но ошибался.

— Что ж, твое право, — наконец сказал он. — Тогда пойду я.

— Каким же образом? — удивился я.

— Инстинкт самосохранения эго не позволит мне провести перестройку организма искусственного носителя в гравитационную бомбу, но я могу взять ее с собой. Хотя из-за этого шансов на успешное проведение акции у меня значительно меньше, чем у тебя, — гравитационная бомба легко сканируется на расстоянии, в то время как ты можешь спокойно пройти на объект и лишь там создать из себя бомбу…

— Можно вопрос? — спросил я.

— Задавай.

— Почему вы, зная, какую готовите мне судьбу, наградили меня особенностями, которые не успели бы проявиться до моей смерти? Это что — завлекалочка эго? По типу того, как земным террористам-смертникам обещают гарантированный рай на небесах?

— Нет, это не завлекалочка, — тяжело вздохнул Тонкэ. — Все, что я обещал, в тебе рано или поздно проявится:

— В чем же смысл этих подарков?

— Я с самого начала предвидел, что ты не согласишься стать смертником, поэтому и подготовил тебя к путешествию через пересадочную станцию. Без этих способностей тебе будет трудно… Прощай.

И он отключился — это я понял сразу по наступив шей в голове звенящей пустоте.