С этого момента началось стремительное улучшение моего состояния, если так можно сказать, когда память о последних трех месяцах жизни по-прежнему оставалась за семью печатями, паралич правой половины тела не проходил, зато вернулась ясность мысли, трезвость рассудка, день ото дня крепли силы. Прошло всего несколько суток, а я уже мог, пользуясь здоровыми рукой и ногой, вставать с койки, натягивать халат, усаживать себя в инвалидное кресло и самостоятельно совершать прогулки, вращая колесо левой рукой. И уже не впадал в гипнотический транс от зеркальных очков седовласого, оказавшегося сотрудником особо секретной группы ФСБ, которая занималась всесторонним изучением аномальных явлений. Как я понял, все окружающие меня лица являлись сотрудниками этой группы, арендующей в Ботаническом саду часть административных помещений. Весьма удобно и взаимовыгодно для обеих сторон: для ФСБ — оперативная база подальше от людских глаз и «шума городского»; для администрации Ботанического сада — гарантия, что элитный дачный поселок не расширится из Павловой рощи на территорию сада, к тому же живые деньги за аренду позволяли продолжать научную работу.

Речевой аппарат не восстановился, но я научился мычанием отвечать «да» и «нет», а чуть позже — писать левой рукой, и теперь наши «диалоги» с экспертом первого ранга группы «Кси» седовласым Николаем Ивановичем Серебро затягивались порой на несколько часов. Постепенно меня посвятили в тайну моего заточения на базе ФСБ, но, поскольку о последних месяцах жизни я ничего не помнил, в сказочку о якобы проявившихся у меня паранормальных способностях не верил. Пользуясь словами новомодного шлягера, почему-то навязчиво крутившимися в голове, «слишком много привидений» присутствовало в предложенной версии, чтобы она оказалась правдой. А скепсиса благодаря стараниям узбека Махмуда у меня было хоть отбавляй. С памятного дня первого выезда в инвалидном кресле на природу Махмуд заменил улыбчивого массажиста, и теперь ежедневную разминку мышц сопровождали не увлекательные рассказы о конном спорте, а уничижительно едкие замечания о моем никудышном здоровье, хилом телосложении, слезливости, апатии, моральном упадке и прочих недостойных качествах, которых настоящему мужчине иметь не положено. К концу массажа реплики Махмуда доводили меня до белого каления, и будь я здоровым человеком, непременно полез бы в драку, несмотря на то что ее исход из-за разницы наших весовых категорий был заранее предрешен не в мою пользу. Вполне возможно, что это был один из приемов психотерапии, и если так, то он приносил ощутимые результаты: копившаяся злость направлялась в иное русло, восстанавливая силы и активизируя умственную деятельность.

Напрасно я грешил на рассудок, предполагая, что во сне он фантасмагорически интерпретировал разговор доктора с руководителем группы «Кси». В отличие от тела рассудок был полностью здоров и в точности воспроизвел диалог у моей койки, ничего не добавляя и не искажая, что позже подтвердили приведенные Серебро факты. Другое дело, были ли эти сведения настоящими, и не разыгрывали ли у моей постели интермедию, каким-то образом прознав о «магнитофонных» способностях моего мозга? Диагностическая аппаратура в комнате стояла добротная… Но зачем все это нужно, я терялся в догадках.

Лечащий врач, нейрохирург Василий Андреевич Артамонов, одновременно являвшийся резидентом группы «Кси» в Алычевске, действительно совершенно случайно оказался на месте происшествия, когда меня поразила шаровая молния. А через полчаса Артамонов стал и свидетелем моего спонтанного предсказания гибели господина Популенкова. (Прослышав о несчастном случае на своей вилле, Популенков примчался в дачный поселок, почему-то, и скорее всего небезосновательно, подозревая, что на него готовилось покушение, но жертвой оказался я. Узнав, что все дело в необычном природном явлении, я, живой и внешне невредимый, прихожу в себя, сидя на крылечке, а дорогостоящая аппаратура не пострадала, Популенков пришел в благодушное настроение. Он даже позволил пошутить в мой адрес, что, мол, кому суждено быть повешенным, не закончит жизнь на электрическом стуле, и тут же отбыл в город. Чтобы через несколько секунд погибнуть у всех на глазах под бетонной плитой, свалившейся с самосвала на крышу «Мерседеса».) Дальнейшие события закрутились, как в детективе. Доложив о моем предсказании по инстанциям, Артамонов по собственной инициативе установил за мной наблюдение и оказался прав в своих подозрениях. На следующий день он под видом случайного посетителя подсел ко мне в кафе, где я основательно напивался по поводу вынужденного увольнения с работы. Напился я тогда здорово и в пьяном откровении поведал Артамонову о постигшем меня несчастье. Оказывается, шаровая молния наделила меня неприятной особенностью выводить из строя электронную аппаратуру, с которой я, по несчастью, находился рядом. Пришлось в срочном порядке рассчитаться с работы, чтобы не заподозрили в умышленной порче оборудования, так как при моем появлении в офисе персональный компьютер задымился и полыхнул ясным пламенем, а компьютеры на соседних столах все как один начали барахлить. Кто в этом виноват, для меня не составляло загадки, поскольку я ко всему прочему обнаружил у себя еще и дар предвидения. Пытаясь доказать случайному собутыльнику, что все это правда, я предсказал Артамонову несколько серьезных событий, которые должны случиться в городе. Что это были за события, мне сейчас не сообщили, но они сбылись, и отношение группы «Кси» к моей персоне круто изменилось. На фоне многочисленных предсказателей, зачастую липовых, мои способности выглядели ошеломляюще, и я мгновенно превратился для группы «Кси» в фигуранта номер один. В Алычевск срочно вылетела оперативная бригада во главе с экспертом первого ранга Николаем Ивановичем Серебро, которая установила за мной плотное круглосуточное наблюдение, скрупулезно фиксируя все мои действия, перемещения и проявления мною уникальных способностей, на всякий случай до времени себя не афишируя. Как сейчас в доверительном монологе признался Серебро, тайное наблюдение было, пожалуй, его ошибкой — на контакт следовало идти с самого начала, пока я находился в растерянности, поскольку, когда пообвыкся с уникальным даром и понял свои возможности, было уже поздно. Видя, что я и сейчас не склонен идти на контакт и считаю его рассказ чистой воды вымыслом, непонятно для чего сочиненным, Серебро решился на крайнюю меру и предоставил мне для ознакомления пухлую папку моего дела.

Три дня, положив на пюпитр листы компьютерной распечатки, я читал дело, как читают фантастический роман. Сочинен он был добротно, профессионально, но содержал настолько неправдоподобные сведения, что в реальность описанного просто не верилось. Все мое бытие с середины мая до середины июля было запротоколировано по минутам: что делал, с кем встречался, о чем говорил, хронометраж, фотографии, показания очевидцев, заключение экспертизы…

После поражения шаровой молнией моя жизнь кардинально изменилась. Бросил работу, прекратил общение с друзьями, приятелями, бывшими сослуживцами, расстался со своей девушкой и вел уединенный образ жизни, если так можно охарактеризовать шатание по кабакам, где я тихонько напивался в одиночку. Меня неприятно поразила выписка из застенографированного телефонного разговора между Аллой и ее подругой Натали.

Наталья Лужина… Слушай, ты это серьезно?

Алла П а х н о в а. А как по-твоему?

Л уж и н а. У вас такая любовь была… Ты за него замуж собиралась. Помнишь, как ты его у Маринки отбила?

Пахнова (со смешком). Прошла любовь, завяли веники. Это вы с Маринкой замуж по любви выскочить хотите. А мне нужен мужик, который семью содержать будет. И хорошо содержать, чтобы ни я, ни дети ни в чем не нуждались.

Лужина. Так у него вроде бы работа высокооплачиваемая. Сама говорила, через год квартиру купите, машину…

Пахнова (зло). Кончилась работа. Как молния его шарахнула, он рассчитался. Ходит, словно пришибленный, деньги пропивает. Шарики за ролики в голове заскочили. На фиг мне такой мужик нужен?

Л уж и н а. Да что ты говоришь?!

Пахнова. То и говорю! Крыша у него поехала. Так что передай Маринке, если хочет, пусть такое «добро» назад забирает.

Лужина. Маринка месяц назад замуж вышла.

Пахнова. Ну?! И за кого?..

Я в сердцах оттолкнул пюпитр и чуть не рассыпал листы компьютерной распечатки по полу, успев схватить их левой рукой. Собирать листы было некому, и пришлось бы ждать, пока придет медсестра — мои успехи управляться одной рукой прогрессировали день ото дня, но были еще не настолько хороши, чтобы ползать по полу, подбирая рассыпанные страницы.

С полчаса я сидел, пытаясь убедить себя, что запись телефонного разговора может оказаться хорошо сработанной дезинформацией. По отчетам агентов наблюдения к разрыву с Аллой я отнесся равнодушно, но сейчас этого не помнил и испытал неприятное потрясение. Горько узнавать, что тебя предает близкий человек, особенно когда находишься в столь незавидном положении.

Нельзя сказать, что у нас была такая уж возвышенная любовь, как можно представить со слов Натальи. Жили вместе почти год, я даже начал привыкать, может быть, и женился… Никогда не задумывался над этим, мало того, понятия не имел, что Алла столь прагматически относится к нашей связи. Если это правда, то слава богу, что мы расстались. Разбирая по косточкам телефонный разговор двух подруг, я восстановил в памяти наши редкие ссоры, сравнил их со стенографической записью и пришел к неутешительному выводу, что такой диалог вполне мог состояться. Увы мне… Перевелись в наше время жены декабристов, следовавшие по зову сердца за мужьями в Сибирь. Меркантилизм правит миром — днем с огнем не сыщешь женщину, готовую сидеть у постели парализованного мужа и выносить из-под него утку.

С горьким осадком на душе я принялся читать дальше. Некто Вальдштейн, аналитик оперативной бригады группы «Кси», сравнивая мое психологическое состояние до травмы и после, аргументированно доказывал, что «…разрыв отношений с друзьями, систематическое уклонение от встреч с сослуживцами, замкнутость, угнетенное состояние, есть нечто большее, чем посттравматический шок в результате поражения мощным электрическим разрядом». Проводя параллели с Екатериной Воробьевой (Донецк, Украина), которая после удара электрическим током стала обладать рентгеновским зрением, и Гражиной Ольховски (Краков, Польша), перенесшей аналогичную травму и заговорившей на фламандском языке времен эпохи Возрождения, Вальдштейн сделал парадоксальный вывод, что «…сознание Романа Челышева если и не полностью, то в значительной степени вытеснено чужим — оставлены только общие поведенческие функции и речь. Психоматрица наложенного сознания постепенно осваивается с телом, окружающей обстановкой и только затем, убедившись в полной адаптации, обзаводится новым кругом знакомств и приступает к действию. Все это весьма напоминает внедренческую акцию парадасцев, однако в отличие от их методики психотип наложенной матрицы у Челышева не поддается распознаванию, к тому же запрос по дипломатическим каналам дал отрицательный результат — наблюдательная служба Парадаса не посылала сюда своего агента. Вполне возможно, что в Алычевске действует агент из еще не идентифицированных миров, намеренно не входящих в состав Союза, либо вообще не подозревающих о его существовании. Лишним тому подтверждением является метастабильный изотоп золота, технология получения которого не известна ни на одном из миров, входящих в Союз. По всем законам физики, этот изотоп не имеет права существовать в стабильном состоянии, к тому же ядерный распад изотопа идет по необъяснимой схеме: с мощным выбросом свободных электронов образуется натуральная платина, но при этом не наблюдается никаких следов жесткого излучения. В результате взрыва монеты из изотопного золота на пригородном шоссе зарегистрирован всплеск ядерно-магнитного резонанса, который вывел из строя всю систему энергоснабжения района и в радиусе шести километров от эпицентра взрыва полностью разрядил автомобильные аккумуляторы и другие источники питания. Парадокс необычного ядерного распада изотопного золота состоит в том, что он никак не сказывается на биологических объектах, но в то же время безвозвратно выводит из строя все электронные системы. Строгому научному объяснению столь необычное поведение изотопа золота не поддается. Серия экспериментов по его распаду, проведенная в кратере Циолковского, анализируется. Выдвигаемые гипотезы…»

Далее в отчете Вальдштейна пошла сплошная научная абракадабра, в которой мог разобраться только узкий специалист-ядерщик, и я, отстранившись от пюпитра, ошарашенно откинулся на подушку.

В голове царил сумбур. Это даже не фантастика, а черт знает что! Кратер Циолковского, если не ошибаюсь, находится на оборотной стороне Луны. Кто, спрашивается, мог провести там серию экспериментов? А что это за Союз миров, наблюдательная служба Парадаса и прочая инопланетная белиберда?

Ответов на вопросы в тексте не было, поэтому я отложил отчет Вальдштейна в сторону и продолжал изучать свое дело. По непонятным соображениям мне предоставили не все дело, а лишь фрагменты из него: наспех скомпонованные страницы пестрели не всегда вразумительными обрывками медицинских заключений, актов технических экспертиз, результатов химико-биологических анализов, заключений специалистов из разнообразных областей знаний, отчетов агентов наблюдения. И все это без объяснений и комментариев. Что хочешь, то и думай.

Выдержка из донесения агента «Охотник»:

«…Мы взяли дюжину кружек пива и порцию креветок. Во время разговора я заметил, что кто-то невидимый аккуратно стаскивает с тарелки по одной креветке и начинает их есть. Фигурант тут же подхватывал со стола надкушенную креветку и старался незаметно бросить ее под стол. В разговор фигурант не вступал, выглядел озабоченным и рассеянным; все его действия были направлены на то, чтобы никто не обратил внимания на невидимого едока. Когда я попытался опередить фигуранта и схватил сползающую с тарелки креветку, невидимый едок меня укусил, как бритвой, срезав клочок кожи с указательного пальца. Сделав вид, что укололся о панцирь креветки, я продолжал разговор…»

Понятно, что фигурант — это я, но что за невидимый любитель креветок присутствовал за столом? Какое отношение он имеет ко мне?

Выписка из патологоанатомического заключения:

«…Исследуемый образец представляет собой смесь перемолотых костных и мышечных тканей человеческого тела, полуразложившихся в среде, похожей по своим характеристикам на желудочный сок кровососущих насекомых, но гораздо большей реакционной способности. Выделенные составляющие субстанции способны растворять металлы платиновой группы, керамику, кварцевое стекло. Невозможно вообразить чудовище, способное столь тщательно пережевать человека, к тому же обладающее поистине всеядным метаболизмом…»

А это как понимать? Любитель креветок «переквалифицировался» на поедание человечины? Сплошная мистика…

Выводы о качестве продуктов питания на основе химико-биологического анализа:

«…Как видно из результатов исследований, образцы: „красная икра лососевых рыб“, „севрюга копченая“, „салями“, „сыр выдержанный, твердый“ — по внешнему виду и вкусовым качествам соответствуют названным пищевым продуктам, однако на самом деле являются идеально выполненной имитацией на основе псевдобелка, который не усваивается человеческим организмом. Псевдобелок крайне нестабилен и в течение пяти-семи часов полностью разлагается на нетоксичные продукты распада. Анализ жидкостей: „водка „Смирновская“, „коньяк «Арагви“ и «тоник“ — неполный, поскольку к началу исследований эти жидкости уже представляли собой слабый водный раствор уксусной кислоты с минимальной примесью продуктов распада неизвестных биологических структур.

К сведению: проводя аналогию с химико-биологическими результатами анализа субстанции, ориентировочно именуемой «желудочный сок», можно сделать гипотетическое заключение, что данный псевдобелок может быть переработан и усвоен организмом животного, которому этот «желудочный сок» принадлежит.

М-да… Ребус за ребусом. Мало ли сейчас в стране появилось неудобоваримых искусственных продуктов из-за рубежа? Крабовые палочки, кофе без кофеина, бескалорийный заменитель сахара… Едят все это россияне, морщатся, но едят, хотя в их желудках и не растворяются металлы платиновой группы. Ага, вот и результаты анализа окурка сигареты «Camel», не содержащей никотин и со странной структурой целлюлозы…

А это что? «Экспертное заключение о работе вышедшего из строя компьютера»… Ну и названьице! «Работе вышедшего из строя…» Надо понимать, того самого компьютера, который, по словам Серебро, сгорел ясным пламенем на моем рабочем столе только от одного моего присутствия.

«Процессор вплавлен в плату и восстановлению не подлежит…» Какой умник это писал? Где это видано, чтобы вышедшие из строя процессоры восстанавливали? «Системный блок оплавлен… микросхемы сплавлены в однородную массу… винчестер обуглен…» «При включении в сеть дисплей компьютера светится ровным голубым светом…» И кто же догадался сунуть вилку в розетку, когда провод ведет к куску железа? Как его током не шарахнуло… Стоп! А вот это интересно. «При подключении к компьютеру модема на экране наблюдается быстрое, на пределе фиксации, мигание. Заснятая на видеокамеру, а затем воспроизведенная с меньшей на два порядка скоростью, видеокартинка позволила выделить некоторые составляющие изобразительного ряда. Полностью расшифровать изображение не представляется возможным, поскольку скорость работы компьютера во много раз превосходит разрешающую способность дисплея, но на одном из кадров просматривается изображение рыжей обезьяны, идентичной той, которая иногда наблюдалась возле фигуранта. Снимки прилагаются…»

Я посмотрел фотографии. На одной, размытой, крупнозернистой, явно заснятой с дисплея, с трудом угадывался силуэт рыжей лохматой обезьяны с одним глазом на месте переносицы — это изображение вполне можно было принять за игру световых пятен на экране, подобно «каналам» на Марсе, если бы не вторая фотография. Изображение на этом снимке было предельно четким: рыжая одноглазая обезьяна стояла на задних лапах на пустынном шоссе возле темно-синей «Тойоты», нагло скалилась в объектив громадными клыками, а передними лапами совсем по-человечески пересыпала с ладони на ладонь какие-то золотистые цилиндрики. Будто конфеты Драже. А рядом с ней стоял… я. Почему-то разгневанный, вне. себя, я что-то истерично выговаривал обезьяне… Ничего себе — новый круг знакомств!

Не обращая больше внимания на различные экспертные оценки, я стал выискивать в деле информацию о том, с кем еще познакомился в выпавший из памяти период. Оказалось, что нормальных людей было всего двое — бармен из питейного погребка «У Еси» и официантка из того же заведения. Бармен был тяжело ранен во время перестрелки в подвальчике, и я навещал его в больнице, платил за лечение. Что же касается официантки… По показаниям агентов наблюдения, с Людмилой Карташовой у нас были близкие отношения. Я внимательно всмотрелся в фотографию Карташовой. Молоденькая, симпатичная, лет семнадцати-восемнадцати, она не обладала той яркой красотой, которая была у Аллы, но, вглядываясь в лицо на снимке, я почему-то подумал, что эта девушка, пожалуй, сидела бы у постели парализованного мужа и выносила из-под него утку… Остальные мои «знакомцы» были либо паранормальными существами, либо агентами сопровождения группы «Кси». Прямо-таки сонм «привидений» самого различного толка, от реального до мифического, крутился вокруг моей персоны. И всего-то два нормальных человека…

Наиболее правдоподобной выглядела криминальная составляющая моего личного дела, но, как выяснилось, к криминальным событиям я имел лишь косвенное отношение. Оказывается, наш ничем не примечательный городок являлся перевалочной базой по контрабандному вывозу раритетных произведений искусства за рубеж. Иконы, картины, реже — фамильные драгоценности царской короны, краденые, скупленные за бесценок по всей России, собирались гражданином Ураловичем в Москве, а затем переправлялись в Алычевск под видом реквизита для местного театра оперы и балета (Уралович, уроженец Алычевска, давно проживающий в столице, якобы считал своим долгом спонсировать театр родного города). Принимал «атрибут» не администратор театра, а мэр города Ираклий Колубай, который затем чартерным рейсом через практически «личную» таможню Алычевска переправлял «театральный реквизит для зарубежных гастролей» в Анкару, где груз встречал сириец Сайд Шерези. С Ближнего Востока гораздо проще доставить российские раритеты в цивилизованную Европу. Немаловажную роль в этой цепочке играл господин Популенков, лично руководивший погрузочно-разгрузочными операциями в Москве и Алычевске. На момент случайной гибели Популенкова в Алычевске оказалось несколько поистине бесценных произведений искусства, в том числе две иконы Рублева, на общую сумму свыше ста миллионов долларов. Поэтому Ираклий Колубай решил воспользоваться подвернувшимся случаем и вызвал в Алычевск Ураловича и Шерези якобы для «инвентаризации» раритетов после смерти ответственного исполнителя. Операция по устранению своих соратников в погребке «У Еси» прошла успешно, и быть бы Ираклию Колубаю безраздельным наследником приличного состояния, но тут на сцене появляюсь я, ни сном, ни духом не ведающий о махинациях с произведениями искусства. Как и у каждого криминального авторитета высокого ранга, у Колубая были налажены связи со всеми правоохранительными структурами. Одним из его информаторов в УБОП являлся следователь Иван Андреевич Оглоблин, который и сообщил мэру о подозрительной личности — Романе Анатольевиче Челышеве, присутствовавшем при гибели господина Популенкова, а затем и в погребке «У Еси» за несколько минут до устранения Ураловича и Шерези. Пикантность этой информации заключалась в том, что личностью Челышева заинтересовалась и ФСБ, причем не местное отделение, а столичное. Особо насторожило Оглоблина, что для наблюдения за Челышевым из Москвы прибыла группа из двадцати человек, расследование велось в режиме чрезвычайной секретности и никого из местных оперативников к нему не подключали. Колубай заволновался, предполагая, что на самом деле охота идет на него, а после странного происшествия в букмекерском зале ипподрома, когда опять же не без моего участия погибли трое бандитов, работавших на Грызлова, подручного Колубая в игорном бизнесе, мэр запаниковал. Последовало покушение на меня в кафе «Баюн», а затем инсценировка ареста на загородном шоссе, когда меня должны были устранить якобы при попытке к бегству. Уж и не знаю, как работают у нас ФСБ, УБОП, ОМОН, СОБР и прочие мобильные подразделения правоохранительных органов, если, имея на руках такие факты, они не могут и пальцем пошевелить, чтобы арестовать высокопоставленного преступника. Только гибель у Сивцевой Балки пяти омоновцев развязала им руки. Все участники группировки мэра были арестованы, но сам Колубай все-таки улизнул (связи есть связи — успел его предупредить Оглоблин) и теперь скрывался где-то то ли в Таджикистане у сепаратистов, то ли в Афганистане у исламских фундаменталистов. Понятное дело, в Европе Интерпол его быстро бы вычислил и передал России.

Так что эпопея охоты криминальной группировки на бедного программиста закончилась для меня весьма благоприятно. Живи — не хочу. Беда только в том, что так жить не хотелось…

Я захлопнул папку и бросил ее на кровать. Какое мне дело До криминальных перипетий в нашем городе? Ни тогда это не было моей проблемой, ни сейчас. Гораздо важнее разобраться, что творится вокруг меня, и почему группа «Кси» считает мою персону дороже ста миллионов долларов, если вела за мной столь пристальное наблюдение, не обращая внимания на «коммерческую» деятельность мэра города.

До позднего вечера я пытался осмыслить прочитанное, все больше и больше склоняясь к мнению, что какая-то доля реальности во всем этом все-таки есть. Как ни странно, но основное влияние на возникновение такого мнения оказал тот факт, что мне дали ознакомиться не со всем делом, а лишь с выдержками, и только то, чего я знать не мог (криминальную составляющую), предоставили в полном объеме. Вероятно, рассчитывали, что невразумительные обрывки событий, которые я знал, но забыл, помогут мне восстановить картину целиком и оживить память, подобно тому, как воображение дополняет мозаичную картину, когда в ней недостает части глазурованных плиток.

Память не восстановилась, ничего я не вспомнил, к тому же некоторые вещи в деле основательно смущали меня. Во-первых, не хотелось верить Вальдштейну, что два месяца я ходил с подсаженным в тело чужим сознанием, подавляющим мое эго и отводящим ему незавидную роль безропотного наблюдателя. Слишком унизительным представлялось такое положение моему человеческому естеству, чтобы с ним согласиться — никто не хочет быть марионеткой, которую дергают за ниточки. Во-вторых, откуда, спрашивается, у российских спецслужб такие чуть ли не беспредельные финансовые возможности, которые позволили установить" за мной широкомасштабное наблюдение (судя по многим фотографиям, даже из космоса) и проводить комплекс весьма дорогостоящих исследований, в том числе и в области ядерной физики (при упоминании «кратера Циолковского» речь скорее всего шла о кодовом названии секретной лаборатории)? Затраты на это если уж и не близки, то по крайней мере сопоставимы с теми суммами, которые вращались вокруг краденых произведений искусства. А это уже нонсенс для нищего государства, весьма прагматично относящегося к подобным исследованиям — гроша ломаного у правительства не выпросишь, если не предусмотрен возврат вложенных средств, и непременно с прибылью. А какая, спрашивается, с меня может быть прибыль? Сплошные убытки. Наконец, ни в какие ворота не лезло то, что я одним махом, точнее, несколькими телефонными разговорами, порвал со всеми знакомыми и друзьями. Допускаю, что с шефом из-за сгоревшего компьютера мы могли разругаться насмерть, но чтобы я точно так же поступил с Володей Арутюняном, Севой Рубиным, Славкой Мещеряковым, с которыми по бочке пива вместе выпили, — это в голове не укладывалось. Не детский сад все-таки: «Подавись своей куклой и не писай в мой горшок». Тут, ребята группы «Кси», вы что-то перемудрили…

Мысли на эту тему назойливо вертелись в голове, но ответа на вопросы я не находил. Точнее, ответ был в отчете Вальдштейна, но я отказывался его принимать.

В сумерках, после ужина, которым меня накормила молчаливая медсестра, ко мне неожиданно пожаловал Артамонов.

— Добрый вечер, — поздоровался он от дверей, пересек комнату, включил в углу торшер. — Удивляетесь, почему появился в неурочное время? Нет-нет, осматривать вас не буду, просто так заглянул. — Он прошелся по комнате, остановился у окна. В его порывистых движениях угадывалась сдерживаемая нервозность. — Воскресенье сегодня, выходной… А у меня дача на том берегу озера, вот и решил вас проведать.

Артамонов раздернул шторы и уставился в окно долгим взглядом. В сереющей полумгле над горизонтом блистали частые зарницы надвигающейся грозы.

— Непогода разгулялась, никогда такой не было! — заявил Артамонов нарочито приподнятым тоном. — Что ни день, то гроза. Гидрометеоцентр удивляется — по всем прогнозам такого не должно быть, аномалия какая-то. Будто над Алычевском образовалась воронка сверхнизкого давления…

Он вдруг резко повернулся и посмотрел мне в глаза.

— Между прочим, во время грозы вчерашней ночью молния попала в виллу Популенковых и подожгла ее.

Что-то ухнуло в груди, морозные иглы впились в сердце. Сбылось дикое желание, о котором я думал неделю назад, глядя со своего берега на элитный дачный поселок. Неужели все, что я прочитал в деле, все, о чем рассказывал мне Серебро, — правда?! Но как тогда расценивать ночное происшествие с виллой Популенкова — предвидение ли это или исполнение желания?

— Еще два раза во время пожара молния била в дом, — медленно, с расстановкой говорил Артамонов, не отводя от моего лица внимательного взгляда. — Пожарные не отважились тушить, и там сейчас одни головешки.

Оцепенев, я застыл в инвалидном кресле, надеясь только на то, что смятение полупарализованного человека нелегко распознать.

Щека Артамонова дернулась, он отвел взгляд, тяжело вздохнул, нервно прошелся по комнате. Было неясно, сумел ли он что-либо понять по выражению моего лица. Рассеянным взглядом Артамонов обвел комнату и увидел на кровати папку с моим делом.

— Уже прочитали? И что вы обо всем этом думаете?

Заторможенным движением я положил на пюпитр чистый лист бумаги, взял карандаш. Было очень много вопросов и к Серебро, и к Артамонову, но внезапно я понял, какой именно вопрос надо задать нейрохирургу, чтобы разрешить все сомнения. И начал старательно выводить на бумаге печатные буквы.

Артамонов принял от меня лист, повернул его к свету торшера, прочитал. И отпрянул от бумаги. На некоторое время он застыл, второй, третий раз перечитывая написанное, и вдруг его громадная фигура начала оплывать, будто в течение нескольких секунд мелькали годы и его тело старилось на глазах. Артамонов ссутулился, безвольно опустил руки. Куда подавалось его нервное напряжение — передо мной стоял опустошенный, неуверенный в себе человек, чью тайну разгадал бессловесный калека.

— Лишний раз убеждаюсь, — с кривой улыбкой сказал он в сторону, — что парализованные мыслят гораздо четче и видят проблемы глубже, чем нормальные, здоровые люди. Понятно — мозг не обременен мирскими заботами…

Он стрельнул в меня виноватым взглядом и снова отвел глаза в сторону. Вымученная улыбка сползла с лица, оно окаменело.

— Двенадцать лет, — глухо ответил он на мой вопрос.

«Двенадцать лет…» — эхом откликнулось в моем сознании. Господи, целых двенадцать лет! Боже, но я-то каким образом очутился в их компании?! И зачем, господи, в чем я провинился?!. Не верил я в бога, но в моем положении не к кому было обратиться. Кто услышит парализованного калеку, кто его поймет, кто посочувствует?

Артамонов что-то говорил, частя словами, оправдывался, доказывал свою правоту, но я его почти не слышал и практически не видел. Комнату заволокло туманом, стены растворились в мерцающем мареве, открыв взору зияющую беспредельную пустоту. «Боже, — спрашивал я в эту пустоту того, кого нет, — как мне теперь жить?» Но заранее знал, что ответа не будет.

Артамонов понял мое состояние, положил лист бумаги на пюпитр и тихонько вышел из комнаты, аккуратно прикрыв дверь.

Медленно, очень медленно я опустил взгляд на лежащий передо мной лист. Корявые буквы расплывались, и я больше по памяти, чем зрением, прочитал свой вопрос:

КАК ДАВНО ВЫ РАБОТАЕТЕ НА ИНОПЛАНЕТЯН?