— Согласна, согласна! — закричала она и выхватила у меня из рук монету. — Хорошая цена! Славная награда!

Хорвек не произнес ни слова, и я посчитала, что он в кои-то веки считает мое решение разумным. Лесная дева, вернувшись к своему обычному облику темноликой старухи, обнюхивала монету, пробовала ее на зуб, с почтением прикладывала то к груди, то ко лбу, что-то глухо бормоча.

— Так ты пропустишь нас через свой лес? — недоверчиво спросила я у нее, обтирая пальцы об юбку — монета их испачкала.

— Лес и его создания не причинят вам вреда, — ответила она не сразу, любуясь кроной, чернота с которой начала опадать хлопьями и мелкой крошкой. — Хотите сложить свои головы на юге, а не в моих владениях — ваше право. Но договор наш будет расторгнут, если кто-то из вас воспользуется магией против меня или моих подданных. Чародейское перемирие — и никак иначе.

— Чародейское перемирие? — рассмеялся Хорвек, наконец-то подав голос. — Ты ошибаешься на наш счет, лесная дева, как это ни прискорбно. Серьезное колдовство, способное навредить твоим владениям, непосильно для нас. А перемирие испокон веков заключают с равными, и никак иначе.

— Перемирие, мертвец, — отрезала она, и ее глаза сузились, как у рассерженного зверя. — Иначе договора не будет. Когда-то мы недооценили силу человеческих чародеев и поплатились за это. Самые слабые из вас хитры, как змеи, и столь же ядовиты. Я не спрошу у вас, что вы за люди, отчего желаете мстить рыжей ведьме и как научились колдовству во времена, когда оно под запретом. Ты смотришь на свет мертвыми глазами — и это тоже дурной знак, но мне до этого нет дела. Мне нужна только клятва мира.

— Будь по-твоему, — согласился Хорвек, равнодушно пожимая плечами в ответ на яростную речь лесной девы.

— И девочка тоже поклянется! — сурово приказала она, ткнув пальцем в мою сторону.

— Да какая же из меня чародейка!.. — вскричала я, но тут же сникла, припомнив, сколько раз за последнее время прибегала к помощи магии. Ничего о чародейском перемирии я не знала, но отчего-то мне не хотелось связывать себя хоть каким-то словом, данным странному существу из лесной чащи. Я покосилась на Хорвека, и увидела, как он едва заметно кивнул, показывая, что нужно согласиться. Что ж, бывший демон смыслил в магии куда больше моего…

Вслед за ним я пожала холодную, влажную руку лесной девы, невольно вспомнив о корягах, пролежавших долгие годы на дне болота, а затем, преодолевая отвращение, поцеловала ее шершавый бугристый лоб. Ее ответный поцелуй, обдавший меня вонью старых трясин, едва удалось стерпеть — магия начинала действовать, отзываясь в теле нутряной болью и мелкой дрожью.

— Мир между нами — либо проклятие земли, огня, воды и воздуха, — произнесла я положенные слова, и лесное создание довольно улыбнулось, ощерив зубы.

— Так-то! — на прощание воскликнуло оно торжестующе, отступая в темноту. — Клятва мира нерушима!.. Доброго вам пути, и да будет так, что смерть свою вы повстречаете не в моих владениях…

Пожелание это не показалось мне ободряющим, однако чего еще ждать от духа?.. Когда они говорят, что не собираются убивать тебя — большей милости не стоит и просить. Я обернулась к Хорвеку, чтобы спросить, верно ли я поступила, отдав монету из казны Господина Подземелий, но вопрос так и не сорвался с моего языка: бывший демон выглядел совершенно измученным и слабым. Должно быть, магическая клятва вытянула из него остатки сил. Нам следовало отдохнуть, препоручив себя воле лесной госпожи. Чувствуя, как окаменевает тело от слабости, я подползла поближе к Хорвеку, и мы, сплетя заледневшие пальцы рук, крепко заснули среди папоротников и мхов.

Всю ночь мне снилось, что я лежу в темной берлоге лесной девы и слушаю, как она бормочет свои путаные сказки о былых временах, а мох врастает в мою кожу, превращаясь в шерсть. Kни гoлюб .нeт Иной раз я вспоминала, что это всего лишь сон, но затем видение полностью подчиняло меня, и я начинала думать, что ждать весны, зарывшись в подстилку изо мха и сухих листьев — славная судьба. Должно быть, то во мне говорила часть лесной крови, откликнувшаяся на призыв дальней родственницы.

Проснулись мы, когда солнце стояло высоко над деревьями: его тонкие лучи проникали под густой полог низких ветвей, папоротника и высоких трав, словно кто-то неведомый натянул струны света в вечном сумраке. Птицы весело перекликались, шорохи не казались тревожными, и даже в скрипе деревьев мне теперь не слышался печальный плач. Дозволение лесной девы обрело силу. Мы могли свободно идти по любым тропинкам, не опасаясь ни зверя, ни духа. Не теряя времени, мы зашагали вперед, подкрепившись сухарями и солониной.

— Что за чародейское перемирие? — спросила я у Хорвека, припомнив ближе к полудню ночной разговор. — Важное колдовство?

— Одно из важнейших. Не думал, что мне когда-то выпадет случай его сотворить, — ответил он, не оглядываясь. Мы шли по узкой дорожке, едва заметной среди ажурной листвы густого кустарника, уже начинавшей краснеть и желтеть, оттого большую часть времени я видела только спину бышего демона.

— Выходит, чародеи все-таки примирялись между собой… — задумчиво произнесла я, на ходу обрывая с ветвей красные терпкие ягоды, пришедшиеся мне по вкусу. — А мне казалось, что они только и делали, что убивали друг друга да ненавидели.

— Все верно. Но иногда случалось так, что маги понимали: силы их равны. Или оказывались в таком положении, когда не могли выжить без помощи друг друга. И тогда они заключали чародейское перемирие — налагали добровольно на себя необратимое заклятие, не позволяющее использовать магию против того, с кем они примирились. Клятва мира была знаком отчаяния, бессилия или… или любви.

— Любви? — переспросила я, и некое предчувствие далекой беды кольнуло сердце, угнездившись в его потаенном уголке навсегда. Я не была сильна в искусстве предвидения, но сейчас словно далекий голос прошептал: «Берегись!».

— Да, любви, — говорил между тем Хорвек, не заметивший в моем голосе ничего странного. — Бывало такое, что два мага решали связать свои жизни, и лучшим доказательством своей верности друг другу считали клятву перемирия. Но подобное случалось редко. Природа чародейства такова, что доверию и верности в ней нет места, и только самые безумные из магов соглашались связать себя с кем-то настолько сильными чарами.

Так и не поняв, что же в словах Хорвека испугало меня, я постаралась выбросить из головы тревожные знания, спросив напоследок, не навредили ли мы себе, дав клятву мира лесной деве.

— Полагаю, что нет, — хмыкнул он. — Мы поклялись не использовать силы, которых у нас почти что нет. Дева — древнее существо, оставшееся умом в тех временах, которые уже никогда не вернутся. Она боится своих воспоминаний — оттого и заставила нас дать бесполезное обещание. Те, кто живут прошлым, слепы к настоящему. А настоящее таково, что колдовство в нем выжжено каленым железом, и только самые жестокие чародеи сумели выжить в мире, который их отторг. Теперь этот мир платит им кровавую дань, поскольку изгнав магию, разучился ее узнавать. Потомки победителей слабеют: откуда им знать, что делать с ведьмой, если о ней слыхали разве что из сказок, да и то — не поняли и половины того, что в них сокрыто?..

— А ты… ты ведь много знаешь о магии? Ты был когда-то чародеем? До того как… как покинул мир людей?.. — наконец-то у меня получилось задать эти вопросы. Впрочем, я не рассчитывала всерьез, что услышу ответ на них — раньше Хорвеку не нравилось, когда я заговаривала о его человеческом прошлом.

— Я… обучался, — промолвил Хорвек, замедлив шаг. — Но выбрал иной путь. Точнее говоря, иной путь выбрал меня. И магии в нем не было места. Но это ты знаешь, Йель. Не расспрашивай меня. Я слишком часто не знаю, что сказать. Лучше посмотри сюда…

Маленький язычок пламени плясал на кончике прутика, подобранного демоном с земли. Повинуясь его жестам, он то появлялся, то исчезал, а затем и вовсе остался висеть в воздухе, словно мотылек. Разумеется, то было чудо, но я, делая вид, что слежу за крохотным огненным существом, на самом деле не могла отрвать взгляд от счастливой улыбки Хорвека, полностью преобразившей его лицо.

Что-то новое росло и крепло в нем, делая его иным существом, но то самое тревожное предчувствие, горечь будущих потерь, примешивалась к моей радости — а я искренне радовалась, когда видела, как оживает Хорвек. Он постоянно пытался чему-то учиться, вспоминая заклятия, которые знал когда-то, и настойчиво повторял каждое из них, пока оно не срабатывало. Все это была пустячная магия — он сам признавал это — но эти крошечные шажки вели его к цели, о которой я ничего знать не могла, и это наполняло мою душу далекой, невнятной тоской.

Иногда его колдовство было безобидным, как тот огненный мотылек, но порой я сердито бранила его: свое тело Хорвек считал таким же материалом для обучения, как и всякий сор под ногами. Как-то я заметила, что он оставляет на своей руке тонкие порезы, которые потом пытается заживить с помощью колдовства.

— Ну уж нет! — напустилась я на него. — Ты, того и глядишь, голову себе отрежешь или брюхо вспорешь!

— Исцеление ран — очень важное умение, — спокойно отозвался Хорвек, продолжая водить ножом по коже. — На ком же мне проверять действие заклятий, как не на себе самом? Здесь, как ты видишь, кроме тебя и меня нет ни одного человека, годного стать моим учебным пособием.

— Себя я изрезать не позволю, так и знай, — отрезала я. — Но и себя ты полосуешь зря!

— Разве твой дядюшка стал бы лекарем, если бы не научился штопать раны? — насмешливо и отвлеченно отвечал он, сосредоточившись на самом свежем порезе.

— Кабы дядя Абсалом учился зашивать шкуру и выдирать зубы на самом себе — он бы стал не лекарем, а покойником, — проворчала я. — Хвала богам, в Олораке всегда хватало тех, на ком можно набить руку. Да и то, должна признаться, у дядюшки случалось немало неприятностей… Но ведь неудача лекаря — беда для больного да его семьи, а твоя неудача — совсем другое!..

Разумеется, мои доводы не принимались во внимание, и порой мне казалось, что я теперь Хорвеку в тягость — ничего не понимающая и неспособная чем-то помочь в его страстном поиске самого себя.