— 1-

Гордеево городище еще не оправилось после посещения соседей из Дикого поля, когда в один из теплых погожих деньков Монзырев позвал к себе Ищенко и прямо с порога огорошил своего сотника словами:

— Застоялся ты у меня здесь, лейтенант, а как известно, волка ноги кормят. Пора бы уже и делом заняться, а то не заметишь когда и зима в окно постучит. Собирайся в дорогу дальнюю.

— Это куда ж? — опешил Андрей, и без того хлопот полон рот было, а тут такое.

— Поедешь на закупки. Вон Боривоя с собой возьмешь, Сашкин печенежский хабар, у степняков взятый, два десятка бойцов из своей сотни. Ну, это сам подберешь, кого сочтешь нужным.

— Это понятно. Закупать-то что?

— А то не понятно? Продукты, одежду, обувь, да много чего. Галка с Боривоем полный инструктаж провела, полный расклад дала и все разъяснила. Нас сейчас разве что погорельцами называть можно, куда не посмотри, везде дыры латать нужно.

— Я-то, зачем поеду, если Борька сам все знает?

— А ты его только до ближайшего непострадавшего от набега погоста доведешь, там оставишь. Назад сам доберется. Ну, а тебе дальше по Руси проскочить следует, а то живем в медвежьем углу, не зная, что в мире творится. Короче, со своими орлами следуешь в разведывательную миссию. Ясно?

— Чего уж не ясного. В какую сторону переться прикажешь?

— А вот тут тебе и карты в руки. Как говорится, полный карт-бланш, единственное что, не зарывайся. Скажем так, к зиме жду восвояси с подробной картой и сведениями по стране. Надоело быть слепцом на своей земле.

Ранним утром ведя лошадей в поводу, таща на хвосте пустые телеги с компанией Боривоя, через северные ворота разведчики проследовали в направлении черниговского тракта. Прощай Гордеево городище, счастливо оставаться родичи! Авось все сложится удачно!

Пустая дорога не стала тяжким бременем кривичам, родные места давно остались где-то позади. Большое поселение, имеющее все претензии на звание «городка», выросло перед глазами как-то неожиданно среди царства светлого южного леса. Одним боком погост прилепился к запруде на реке. Судислав, десятник Ищенко, сидевший в седле и сам Андрей, шедший сбоку от жеребца, левой рукой, державшийся за стремя, рассмотрели хатки предместного городища, а за ним высокую стену из рубленных тяжелых бревен, венчавшуюся заостренным частоколом. Пока торговая процессия кривичей проезжала посад, Андрюха с интересом рассматривал жилища древних славян, пришел к выводу, что перед частоколом обосновалась голь перекатная, едва сводившая концы с концами. Как-то не очень заметно родовых связей и традиций в этом погосте. Может быть, набеги печенегов в свое время довели проживающих в нем людей до края бедности? Или уже свои постарались? Да-а, картина не веселая.

У открытых нараспашку ворот скучали два стража, разомлевших на солнышке, нагревшем железные шеломы на их головах. Вместо воинского доспеха, оба блюстителя порядка были одеты в подобие жилетов поверх подкладов, сшитых из грубо выделанной кожи, с нашитыми на груди железными пластинами. Широкие шаровары заправлены в черевы. Мужики дородные, оба в возрасте, обросшие густыми бородами и усищами с проседью на лицах. Сотник кривичей ухмыльнулся. Если бы этим двоим сменить прикид, запросто можно выставлять под двери богатых гостиниц и ресторанов, у них и взгляды такие же, на снующих мимо людей, обремененных повседневными заботами, смотрят лениво. На идущего пехом Андрея глянули вскользь, зато Судислава окликнули.

— Эй, купец! За проезд, подорожную деньгу плати, чай не в лапотную весь въезжаешь.

Десятник косо зыркнул в строну своего воинского начальника, с ухмылкой созерцавшего картину въезда в поселение, без разговоров щелкнул пальцами руки, и мелкие монеты сорвавшись со щепоти в воздух, крутясь по наклонной траектории, полетели в сторону одного из бородачей. На удивление тот словно лопатой, широкой ладонью смог налету, ловко поймать оплату проезда, сунул деньги в поясной кошель, кивнул приезжим, и тут же потерял ко всей кавалькаде и перевозчикам всякий интерес.

Внутри погост несколько отличался от халуп под наружными стенами. Большая рыночная площадь, правда, пустовавшая по причине неурочного часа. По вечерней поре торговые ряды обезлюдели, а торговые точки закрылись. От площади разбегались вкривь и вкось улицы, дома на которых выглядели явно побогаче ранее виденных, рублены из светлой древесины, с островерхими крышами. От улиц, и друг от друга, их отделяли плетни. Вон видна церковь, с широкой папертью перед входом в нее. Чудеса, да и только! Каким это ляхом на Руси прижилась греческая церквуха, да еще видать пустившая корни, имеющая свою паству. Нда! Народ постарался, умельцы сработали ее из ядреного чистого дерева, украсили резными вставками. Смотрится как игрушка, словно ее стены кто-то намастичил воском и натер их до блеска. На солнце сверкает янтарем. От увиденного к вставшим столбами воям протиснулся Боривой.

— Сотник, — обратился к Андрею. — Я своих у базара пристрою, там и заночуем. Тебя, если что, где искать?

— Надеюсь, что в сей богадельне постоялый двор сыщется. Пошлешь кого, найдут. Да, я тебя завтра сам на рынке увижу.

— Тогда бывай!

По довольно узкой дороге проследовали в один из концов. Перед распахнутыми воротами Ищенко пригляделся к внутреннему устройству двора, решив что-то для себя, соскочил на землю, взяв коня под уздцы, потянул за собой. Распорядился за спину:

— Входим, — мотнул головой в сторону двора. — Здесь остановимся. Судя по всему, тут вся улица, сплошные постоялые дворы для приезжих.

— Видно это мы не в базарные дни приехали, а так народу не протолкнуться. — Изрек Судислав.

— А ничего так, — усмехнулся Первак, молодой воин одного из взятых в путешествие десятков. — Я уж за дорогу отвык от теремов.

От сарая послышался скрипучий голос смерда коловшего дрова для бани:

— Хм, теремов? Да, нет, терема здесь на другом конце погоста отстроены. Там вся верхушка местной старшины проживает. Там же и боярские хоромы, а сие так, для приезжих.

За крепкими тесовыми воротами, открытыми по причине раннего времени настежь, по центру высилась двухэтажная изба, поражая широкими размерами. Справа от избы помещался хлев с хрюкающей и мычащей живностью. Судя по тому, что смрадом оттуда не несло, за животными был пригляд. Перед хлевом находилась коновязь с яслями и выдолбленным бревном для водопоя, это для тех, кто заехал перекусить. Рядом ясли для лошадей постояльцев, там же находился погреб закрытый дубовой дверью.

Спешившись, бойцы отводили лошадей к коновязи, привязывая уздой к перекладине, те тут же потянулись губами к воде.

— Ждите пока здесь, — Андрей кивнул бойцам, сам с Судиславом направился к дому.

Навстречу выбежал юнец, поправляющий на ходу, запачканную чем-то съестным рубаху.

— Ночевать у нас желаете?

Глянув на неряшливый вид встречающего, Андрей скривил губы, но десятник на такую мелочь не обратил внимание. Сотник отозвался на вопрос:

— Гляну, пожалуй, сначала.

— Милости просим.

Юнец открыл дверь, пропуская посетителя вперед.

Внутри было опрятно. Столы чистые, выскобленные, пол подметен, ставни на окнах открыты, в них поступал прохладный воздух со двора. Под притолокой торчали ветки полыни и можжевельника.

За спиной послышалось сопение:

— Светелки наверху.

Парень показал рукой на ведущую на второй этаж лестницу.

— Ну что ж. Зови хозяина.

Хозяин, бородатый, тучный мужик в чистой вышитой рубахе, появился незамедлительно.

— Хозяин, крышу-то у тебя снять можно?

— Дык, а насколько остановишься? — хозяин постоялого двора скосил глаз на прикид гостей, видно прикидывая, что взять с приезжих за постой.

— А это как дело пойдет. Думаю, дня два точно пробудем.

— А коли так, оставайся.

— И сколько за это удовольствие я должен?

— Ты один?

— Два десятка нас, но воям моим достаточно будет одного большого помещения на всех, да свежего сена в тюфяках, чай не бояре. А то ведь, мыслишь три шкуры с меня содрать?

— Ага, с тебя сдерешь! — слегка задумался, в подсчетах ничего сложного не было, каждодневная рутина. — Четыре деньги с вас и шесть за остальных скопом.

— Побойся Бога! Чай не базарный день, а я тебе не купец, не торговать приехал.

— Охо-хо, разорюсь! Ладноть, три и пять за всех остальных.

— По рукам. Пускай юнец устраивает моих воев, а ты показывай светелку, умоемся, ужинать спустимся. Так что, ты на всю братию меда хмельного выставь, да щец, а к ним по доброму куску свинины зажарь.

— Сделаем. Давай деньги, и идем смотреть светелку.

Андрей полез в кошель, отсчитал монеты и сунул в руку хозяина заведения.

Сполоснувшись с дороги, вдвоем спустились на ужин, где за широкими столами расположилось голодное воинство. После дороги еда показалась необычайно вкусной. Хмельной мед бодрил. Помимо них в зале хватало посетителей и жильцов. После хлопотного дня в заведении был аншлаг. Набив утробушку деликатесами, потянуло в сон. Уже стоя на лестнице, Андрюха окликнул хозяина:

— Уважаемый, как бы нам всем с утра в баню сходить, уж очень помыться хочется, но сегодня сил уже нет.

— Дак, на заднем дворе баня. Сегодня отдыхайте, а завтра с утра милости просим. Баня у нас знатная, спозаранок пошлю топить, как проснетесь, все будет готово.

— Благодарствуем.

— Да и бельишко простирнуть можно, в оплату все уложено.

Добрая пища и хмельной мед благотворно сказались на организмы. Чтобы заснуть мгновенно, потребовалось лишь добраться до лавок и снять с себя верхнюю одежду.

Поутру, сытые и намытые, словом как две новые гривны, Андрей с Судиславом, оставив остальных отдыхать, вышли на рыночную площадь. Рынок гудел как растревоженный улей, пройдя мимо купеческих лабазов, они очутились у начала торгового коловорота. По понятиям Андрея, рынок мало чем отличался от барахолок тысяча девятисотых годов, только сам народ здорово отличался одеждой. Холщевые рубахи свободного покроя с вышивкой по рукавам и вороту, просторные штаны, редко цветные, все больше серого цвета из отбеленного полотна, кожаные куртки, грубо пошитые, да безрукавки из шкур мехом наружу, а у женщин платки, завязанные под подбородком, реже головные уборы с вышивкой или жемчугом, но это у тех, кто побогаче. Перед глазами промелькнула ватага скандинавов, гастарбайтеров из северных стран, бряцающих воинской справой. Каким ветром их занесло в лесной погост переяславского княжества? Смеясь и переругиваясь на своем языке они, раздвинув толпу, прошли в боковой проход. За деревянными лотками, крытыми навесами из дранки, торговали узнаваемые по прошлой жизни лица кавказской национальности, среднеазиаты, да и славян-торговцев присутствовало много. Торговали всем, чего душа пожелает. Нынешняя толкотная торговля, наполнила сердце его ностальгией по дому. Раздавались зазывные выкрики на ломаном русском языке.

Торг шел по полной программе, народ торговался, пытался выгадать даже в какой-то мелочи. Лотки тканей и готовой одежды, обувь — все это рядами, подходи, выбирай кому что надо. Лотки кожевников — выделанные кожи и изделия из нее: ремни, куртки, упряжь, седла. Ювелирные изделия из серебра, стекла. Мед пчелиный всех сортов, оттенков, вкусов. Мед хмельной, ромейское вино в бочках, кувшинах. Пушнина.

Они продефилировали мимо лотков с овощами, где продавали репу, морковь, какую-то зелень. Дальше находились лотки оружейников — мечи, щиты, топоры, ножи, кинжалы, наконечники копий и стрел. Под одним из навесов, крепкий бородатый мужичонка, восседая за прилавком, молча созерцал прохожих, приценивавшихся к товарам. Кольчужные рубахи мелкого плетения с бляхами на груди, шеломы, наручи, поножи, все лежало перед ним или было развешено за спиной продавца. Наконечники стрел соседствовали с незамысловатыми, без особых украс ножами и кистенями. Отдельно в ряд стояли мечи, на взгляд Ищенко, не самого доброго качества. Да и выйдет ли оно из рук деревенского коваля, так, потуги на столичные штучки, но для боя сойдет.

— Доброго здоровья! — послышалось приветствие за спиной.

— И тебе не хворать, Боря, — обернувшись, откликнулся Ищенко. — Что на торгу? Может придется в другое поселение перебираться?

— Незачем. Здесь скупимся. И цены на все товары вполне приемлемы.

— Храм божий видел?

— Это византийское капище-то? Видал. А, что ты хочешь сотник? Погост в уделе княгини Ольги, она здесь верховодит и порядки устанавливает. Святослав на этой земле матери перечить не станет. Вот местный люд и поделился по вере. Теперь одни к волхву, другие к чернецу за напутствием и моленьями бегают. Так и пусть им, нам-то что за дело до ущербных?

— А и то верно, — согласился с Боривоем десятник, больше рассматривая оружие на прилавке, чем вдаваясь в осмысленный разговор.

— Ладно. Завтра уходим Боря. Ты и без меня свое дело исполнишь.

— Сполню, боярин.

— Вот и хорошо. Пойду, прогуляюсь, погляжу как местная верхушка живет, чем дышит.

— Мне с тобой, сотник?

— Не нужно, Судислав. Ты тоже пройдись, осмотрись, может у меня глаз замылится, так подскажешь чего.

Расставшись с родовичами, Ищенко вышел за пределы базарной площади. Ноги привели его в мастеровую слободку, на самой окраине погоста. Еще на подходе он услыхал из-за тынов и плетней веселый перестук молотков по наковальням и почувствовал запах сжигаемого угля и жженого железа. Кузнецы.

— Наша корчиница, он та, — отставший от ватаги малец в длинной, ниже колен рубахе с вышивкой, указал воину пальцем на одну из кузниц.

Андрею захотелось побывать в кузнице, направился к указанной пацаном. Протиснулся под навес небольшого помещения, площадью, где-то шесть на четыре метра. Навес почти открытый, лишь огорожен плетнем. На глиняной площадке овальной формы в центре выложен был горн — неотъемлемая принадлежность каждой кузни. Он представлял жаровню, расположенную на каменном возвышении со стенкой у одного из краев. Около стенки в горне имелось небольшое углубление для углей и нагреваемых поковок. Это «горновое гнездо» в форме прямоугольника с полукруглым дном. В углубление, проходя через стенку, выходило глиняное «сопло», через которое к углям подводился воздух от воздуходувных мехов. В Гордеевом городище кузня устроена была несколько по иному.

Андрей когда-то читал, что кузнечный горн служит для нагревания железа и стали при кузнечной ковке или готовых изделий при термической обработке. Топили здесь древесным углем, присутствие пыли которого явно ощущалось в воздухе, вместе с дымом создавало першение в носу и горле.

Крыча, хозяина данной «богадельни», отменно характеризовали аккуратно разложенные аксессуары и инструментарий мастеров. Кочерга, пешня, железная лопата и прыскалка — швабра из мочала для смачивания угля водой, все лежало по своим местам. Основной инструментарий кузнеца состоял из наковальни, молота, молотка, клещей, зубила, бородков. Любопытный Андрюха подметил и специализированные инструменты, дошедшие из-за своей простоты и нужности до слесарей двадцать первого века. Кроме основных средств, у кузнеца имелись гвоздильни, нижние зубила, подсеки, обжимки, подкладки, штампы, напильники, тиски и круговые точила. У самой стены в каком-то одному хозяину ведомому порядке, сложены крицы, куски железа с серыми и темными пятнами пустот и шлаков и уклад — стальной сплав.

Судя по инструменту и порядку на рабочем месте, кузнец действительно был знатный. Интересно, каким ветром занесло его семейство в захолустный погост на границе двух княжеств?

Крепкий черноволосый детина лет под сорок, с лицом испачканным разводами сажи, по голому торсу которого струился пот от жара и работы, в фартуке из кожи. Одной рукой клещами удерживал поковку какого-то изделия, нагретую до малинового цвета, на наковальне, поставленной на толстый чурбан, врытый в землю, другой, ударял по ней молотком, показывая напарнику куда шарашить кувалденкой. Умелец давно заметил глазевшего на происходящее в его пенатах пришлого, но отрываться от процесса не торопился, помахивал ручником, окучивая изделие, да покрикивал на подмастерьев, двух парней очень похожих на него ликом, с хорошо развитой мускулатурой.

— Данила, с оттягом бей! Так, так, добре! Микула! Как там вторая, разогрелась?

Для усиления горения угля и повышения температуры в горне, второй подмастерье качал мощные меха, две вытянутые сердцевидные планки, объединенные кожей, собранной в складки, чем достигалась возможность раздвигать их. Узкий конец планок оканчивался трубкой — соплом, вставленным в сам горн. Стойки сверху соединялись бруском, к бруску подвесили коромысло, один конец которого соединявшийся верёвкой с нижней крышкой и качал упарившийся второй воспитанник кузнеца. Было заметно, как жар пышет и в его сторону.

— Дак, готова, батя!

— Данила, хорош поковку ласкать, пока ее в сторону отложим. Микула, тащи вторую, берешь молоток и проковываете без меня.

— Добре, батько, зробим! — повеселевшим голосом откликнулся горновой.

— Что привело доброго человека, к порогу моей кузни? — обратился кузнец, выведя сотника из жаркой кузницы наружу.

— Шел мимо, услыхал перестук молотков, дай, думаю, зайду на огонек.

— У меня, воин, как раз по тебе имеется готовая байдана. Возьмешь? Сковал, да вот беда, заказчик погиб.

— Покажи.

Когда кузнец вынес свое изделие, Андрей долго и обстоятельно приглядывался к работе, надел на себя, покрутился, поприседал, спросил:

— Сколько желаешь за нее получить?

— Э-э! Чего там! Две куны серебром, работа отменная.

— За байдану дороговато, но так и быть, согласный. Только раз так, я еще во-он тот круглый щит заберу.

— По рукам!

Тряхнув мошной, Ищенко расплатился с мастером.

— Байдану отправишь с посыльным на постоялый двор Весеня, пусть найдет людей сотника Андрея, отдаст ее им. Не досуг мне с железом по погосту ходить.

Обе стороны остались довольными друг другом.

Конец на котором жила местная старшина, по своему напоминал подмосковный поселок для новых русских. За высокими заборами из струганного теса, с массивными воротами на железных петлях, по краям дороги в два ряда выглядывали терема, украшенные резными наличниками и ставнями. Однако вместо стекол в рамах окон поблескивала на солнце мутная слюда. Из-за заборов раздавались голоса челядинов и лай дворовых собак. Жизнь кипела, как и везде. По-над самыми заборами, умная голова догадалась проложить канавы. Рассматривая дома местного бомонда, Ищенко вышел к берегу реки, прямо к широкому затону с мостками для лодок и лодий. Сама улица не доходила до него метров сто, и не занятое никем место поросло кустарниками и деревьями. Видно разлив реки в половодье не позволял отстроить еще пару дворов. Противоположный берег порос лесом и радовал глаз спокойствием пейзажа. Светлая листва на березах наполняла радостью душу.

В одиночестве Андрей посидел на досках одного из мостков, полюбовался на реку. За временем он не следил, спешить было вроде бы некуда. Задумался и только в последний момент направил внимание на происходящее у себя под боком. Два дюжих молодца, щекастых и явно никогда не испытывавших голода, тащили от ворот крайнего подворья к реке упирающуюся бабку. В силу своей немощи, потуги старой женщины пасовали перед силой откормленных парней. Те, с шутками и прибаутками, не слушая стенаний старухи, волочили ее прямиком к мосткам.

— Вы, че творите, уроды! — возмутился он.

— Пшел с дороги! — сбросив улыбку с лица, погрозил один из катов.

— Изыдь отседова, пока цел чужак! — вторил приятелю второй.

Вся троица была уже не далее чем в пяти шагах от Ищенко. Спокойствие и благолепие слетело с него в один присест. Андрей очень не любил самодовольных лизоблюдов, а именно эта порода из рода человеческого сейчас мозолила его глаза. Андрюху переклинило, как было не раз в прошлой жизни. Теперь даже бабка была непричем, просто встретилось с его одиночеством, два хамства, и вылилось это все в неприятность для кое-кого.

Бабка не больно отлетела в ближайший кустарник и, прикусив угол платка зубами, молчаливо наблюдала за тем, как непонятно откуда взявшийся на дороге у самой реки чужин, по виду вой, раскидал по сторонам челядинов купца Силуяна. Так мало им, нет ума, так его и не купишь! Поднялись болезные и снова в драку полезли. На глаза Властимире навернулись слезы, не от боли, нет, скорее от веселья проступили. Давненько никто так не тешил старую. Ох, и давненько! Конечно, зря чужак в разборку влез, она бы и сама справилась. Это для видимости упиралась, нельзя же вести себя перед двумя дурнями, словно овце на заклании. Еще бы три-четыре шага, и плавали бы в воде Вторуша с Тетеревом, вместо нее, как два карася. Ха-ха! Но так, даже интересней. Вот уже и с земли подняться не могут. А, молодой вой то, каков молодец! Ай, да витязь! Небось, девки по такому десятками сохнут? Ха-ха! Надо бы глянуть какова судьбина у молодца, что Веды на се скажут?

На Руси каждый сварожич знает, что Ведами называется самое древнее и объемное Священное Писание Земли. В них содержится информация обо всем, в частности об Яви, Прави и Нави, и о каждой сфере человеческой жизни. Вне зависимости от веры, все человечество подчинено единым законам. В духовной жизни людей действуют законы единые метафизические, которые также изложены в Ведах. На Земле в древнейшие времена была единая цивилизация, было и единое Знание, то есть Ведическое знание. Духовицей-ведуньей называли посредницу между Небесами и Землей.

Властимира, сколько себя помнила, а лет ей было уже не мало, ведала тайным знанием. Она имела врожденный дар ведать всеми взаимосвязями мира тонкого духовного и земного, обладала знаниями всего человеческого, знала древнюю мудрость, которую передала ей еще в детстве ее бабка. У нее был дар к ясновидению и духовному видению. Она ведала причинами жизни и смерти любого человека, могла общаться с душами, которые уже ушли за кромку. Она знала о причинах всевозможных человеческих проблем, ведала прошлыми воплощениями, которые влияли на живущего здесь и сейчас человека.

Славянские ведуньи были весьма авторитетными личностями, наделенными мудростью женщин. Они становились духовицами для целых поселений. Вот и к Властимире каждый шел за советом, с проблемами и за помощью в бытовых и семейных делах. Даже просто ее присутствие вело к процветанию и одухотворению, к росту благосостояния поселения.

Понятие добра и зла смешались с приходом на Русь христианской религии, иного для славян бога Иисуса. Некоторые стали думать, что колдунья и ведунья это одно и то же, но это неверно. Духовица или ведунья, суть светлая, не может принадлежать силе темной, ей нет надобности, пользоваться черной магией, ибо сам ее Дух сильнее темных сил. Черноризные греки после крещения славян в уделе княгини Ольги, приложили немало сил отворотить от ведунов и ведуний народ, кнутом и пряником загоняли всех в новые храмы. Славяне крестились на иконы, ставили свечи перед ликами святых, слушали проповеди на непонятном для них языке, а с просьбами шли к чурам родовых богов, за толкованием своих проблем обращались к духовицам. Нет, люди верили в нового бога, но и старых не хотели отпускать.

Купец, позвавший к себе Властимиру, слыл в погосте удачливым и богатым человеком, вот только была в нем червоточинка, и даже не одна, а целых три. Жаден был непомерно, завистлив и властолюбив. Иной боярин к своей челяди относился лучше, чем Силуян к домочадцам, а посторонних и за людей не считал. Не раз ведунья пыталась вразумить самодура, тратила слова и время на него. Не помогало! Все, как с гуся вода. В этот раз сам позвал в дом. Нужно было решение принимать по серьезному вопросу. Пришла. Выслушала. В глаза заглянула. Да и чего там заглядывать? У купца за челом сплошная чернота.

— Вот, что, Своерад, — назвала, как родитель нарек. — Нет тебе дальней дороги. Дома сиди. Тогда быть может, пройдет стороной черная полоса мимо. Если решишься в Новгородские земли плыть, потеряешь больше чем найдешь, а то и голову сложишь. Оно такое надо?

— Да ты, старая, из ума совсем выжила! — вспылил купчина. — Я у тебя спросил всего лишь, каким путем мне идти, а ты мне дорогу решила закрыть! Да знаешь ли ты, с какими людьми я дело имею? Это первые люди на торговых полуночных путях. Вся Ладога под ними ходит. Ведьма проклятая! Прости Господи! Эй, Тетерев! Подь сюда!

В светелку вбежал вызванный челядин.

— Я тут, Силуян Чередич!

— А ну, хватайте на пару с Вторушей эту глупую бабу, да скиньте ее с мостков в речку. Нехай охолонить, можэ ума ей бог прибавит! Чего встал? Тащи ее вон с терема!

— Ага!

— Эх, Своерад, стал ты совсем скудоумен. — Высказала напоследок ведунья, влекомая Тетеревом за загривок прочь из купеческих палат. — Попомнишь мои слова, когда туго придется!

Последнее напутствие кричала уже со двора, когда оба челядина тащили ее к воротам.

Старческой семенящей походкой подбежала к переводившему после стычки дыхание нежданному заступнику, стоявшему неподалеку от купцовых смердов. Ухватила за руку, обратив на себя внимание светло-голубых глаз парня.

— Идем скорее отседова! У купчишки дворовых много, со всеми разом не управишься, да еще и видаки найдутся, обвинят во всех смертных грехах. Здесь племя жадностью порченое живет. Идем. В гости тебя приглашаю.

— Ну, что ж, коли приглашаешь, тогда пойдем, бабуля.

Давно уже остался позади погост, под сенью леса змеилась тропинка. Старушенция споро перебирая ногами упорно вела Ищенко за собой. Наконец бабка остановилась и громко произнесла слова, будто кого увидела и обратилась к нему:

— Будь, наша хоромина, богами вместима, от лиха хранима, пресветлая, благословенная, каждая дырочка, каждая щелочка, со дверьми, со окошечками, со бревешечками!

Андрею показалось, что лес расступился перед ними, что деревья развели в стороны ветви, и на маленькой уютной полянке обнаружилась избенка под крышей крытой крупной щепой.

— Ну, бабуля, предупреждать же надо, а то ты своими спецэффектами из меня заику сделаешь! — вырвался возглас у молодца.

— Ха-ха! А, я-то думала за мной витязь идет, который никого не побоится в этой жизни?

— Может и так, но мера-то во всем быть должна.

— Пошли.

Вблизи бревенчатая, почерневшая и щелястая от времени изба не выглядела такой уж и игрушкой. Небольшое оконце, закрытое бычьим пузырем подслеповато смотрело на пришельца со старухой. Трава у приступки в жилище, выкошена. Дверь, на ременных петлях. Ну, по большому сету все как у людей, правда, местных.

Старуха первой подошла к двери, потянула ее за деревянную резную скобу. Оглянувшись, напутствовала Андрея:

— Ты голову-то пригни, ишь вымахал, этак лбом потолок в избе прошибеш, и во влазне осторожней, рухлядишка у меня в ней кой-какая сложена.

— Ага.

— Тогда заходь, гостенек дорогой!

Пройдя точно за бабкиной спиной через совсем мелкий коридор, через вторую дверь попал в горницу, она же и единственная комната в избе. Естественно, в центре ее печь, как у всех в этом времени, без привычного гостю дымохода. Стол, лавка для сна, покрытая шкурами животных, а рядном, два табурета. На настенных полках полно горшков, у дальней стены, той которая «слепая», на протянутых бечевах развешаны пучки разных трав, запах которых дурманил обоняние. Горище в избе отсутствовало. На центральной, лежащей поперек избы балке сидела и подслеповато пялилась на людей настоящая сова.

— Оба-на! — заметив птицу, проявил восторг парень.

Старуха хмыкнула.

— Птица Сва — Божественная Птица — Птица Сварога, от которой невозможно что-то скрыть даже в тёмное время суток. Она же, символ таинственного ночного собрания. Помощница моя, сопровождает меня по Миру Нави, помогает общаться с теми, кто за кромку ушел, узнавать у них прошлое и будущее нашего Мира. Совы вместе со змеями охраняют от злых и жадных тварей все великие тайны Природы. — Менторским тоном оповестила гостя.

— Так-так, бабушка, а скажи-ка мне, такому глупому и недальновидному, уж не в дом ли ведьмы я в гости наведался?

— Дурак ты, право слово! Оно конечно и без всякого знания видно, что ты в погосте чужак. Но ведь вступился за старушку, а долг, как известно, платежом красен. Но с той дрянной породой, кою ты назвал, ничего общего не имею. Ведунья я. А ты небось крещеный? Хотя чего это я спрашиваю? У нас родового имени Андрей, отродясь небывало. За стол садись, кормить буду.

Ищенко почувствовал как от упоминания о еде, засосало под ложечкой. Проголодался!

Ведунья споро выставляла на стол холодные закуски, немудреную деревенскую снедь. Пироги, зелень, крашенки, сало, сметану. В общем все, что было. Уселась и сама напротив гостя, произносила, заглядывая в глаза:

— Людины с проблемами идут, ну и подношения приносят. Сама я…

Старая женщина, вдруг, ни с того, ни с сего, напряглась, оборвав свою речь. Показалось или есть что-то? Пришлый воин, сидевший перед ней с такими светлыми голубыми глазами, отвел взгляд на съестное, но что это промелькнуло в этих чистых, казалось бы, незамутненных глазах. На Властимиру взглянул отнюдь не человек, рожденный под этими звездами, так мог глянуть только умудренный жизнью, нею же битый не раз мужчина, познавший бремя власти и утрат. Пришелец из другого мира? Нет? Не может быть! А, может все же может?

— Стой!

Ищенко придержал у самого рта руку с пирогом, зажатым в пальцах.

— Чего?

— С дороги умыться треба, а потом и за еду браться. Пойдем солью воды на руки, умоешься.

— А, ну да.

— Рубаху-то сыми, замочишь.

— Да….

— Сымай, кому говорю.

Пока бабка вышла на крыльцо за водой, нехотя стянул с себя рубаху, бросил на лавку, а тут и бабкин голос призывно подоспел, оповестил, что его ждут на крыльце. Приложившись лбом низкого потолка коридора, вышел. Старуха в ожидании стояла с глиняным горшком в руках, а перед ней на траве у входа стояла большая миска, выдолбленная из цельного куска дерева.

— Подходи, наклоняйся, солью.

— Ага.

Ну, наклонился, помыл лицо и руки. Вытерся рушником.

— А, се, чего у тебя на предплечье шуйцы.

Вот же дотошная карга. Углядела татуировку. Над земным шариком раскинула крыла летучая мышь, и надпись: «Военная разведка». Ну и чего отвечать старой? Сказать, мол, грехи молодости. Типа, сделал по глупости, теперь жалею! Не прокатит. Гм!

— А это, бабушка, знак принадлежности к роду. Как говорится, «Мы родом из спецназа».

— Тотем родовой.

— Во-во!

— Ну, иди, снедай. Меня не жди. Дело у меня появилось малое.

— Добро.

Ищенко не видел как бабка склонившись над водой, слитой ему на лицо и руки, читала заговор, как потом пристально вглядывалась в воду. Удовлетворившись увиденным, старая духовица вошла в избу, уселась напротив него.

— Значит в Белого Бога ты не слишком-то и веришь, и в родных богов тоже.

— Ну, и?

— Не прост ты, касатик, ох не прост. Только ведь и я не проста. Личина твоя юнакская меня сперва подвела, теперь знаю кто передо мною. Знать боги решили дать тебе возможность прожить жизнь здесь?

— А, хоть бы и так!

— Ладно, дай я теперича поближе на тебя взгляну.

Властимира вгляделась в узлы энергии в теле сидевшего перед ней мужчины, так называемые вихри — мощные полевые образования, невидимые глазу простого смертного. Местоположение второстепенных вихрей разбросано по всему телу, часть из них соответствует положению суставов конечностей: шесть верхних, являют здоровье плечевым суставам, локтевым суставам, лучезапястным и кистям рук; шесть нижних соответствуют тазобедренным суставам, коленям и голеностопам со ступнями. Когда ноги человека разведены не слишком широко в стороны, коленные вихри соединяются, образуя один большой вихрь. Добре, здесь он здоров. Дальше. Девять главных центров-вихрей. Род, вот он, в районе темени, его энергия имеет белый цвет, хороший, насыщенный. Дальше, вихрь между бровей, он фиолетового цвета. Ничего не скажешь. Хорош! Тар, горло, рот, цвет его — синий. Следующий, кален, левая сторона груди, сердце, цвет — голубой. Ах, как играет цвет, вот что значит, молодость человеку дадена! Хор, правая сторона груди, зеленый. Вол — солнечное сплетение, желтый. Сак — живот, в районе пупка оранжевый вьюнок вихрит. Добре, здоровый бычок. Малка — елда, цвет красный, все как должно быть. Ну, а даж можно и не смотреть, вон он черный как смоль, это копчик. Все вихри вращаются с большой скоростью, обеспечивая силой его всего, сливаются в одно плотное вращающееся веретено, по фоpмe напоминающее большое яйцо. Ты смотри, мало того, что здоров, так из него сильный ведун мог бы получиться. Но видать не судьба. На роду ему воином быть. И кто я такая, чтоб волю богов изменять.

— Великий Коло — есть круг, круг богов покровителей. На руке у тебя, магический круг — надежное средство против упырей и нечисти. Круговое Святилище — хороводное священнодейство — способ прямого живого общения с родовыми светлыми силами и получения от них помощи огромной силы. Нетопырь в нем — знак рода. Это конечно не рерик, но свою роль он играет в твоей судьбе. Может, только благодаря этому символу на руке ты до сих пор жив, боярин.

— Так может мне теперь старым богам молиться?

— Ну, по-первых не старым, а родным богам, а во-вторых, славяне не молятся своим богам, они славят Правь — верхний божественный лучезарный мир, поэтому и называются православными или просто славянами. Ты думаешь эти, ну, которые в погосте живут, они почитай все крещеные, персты на лоб кладут, в церковь к греку ходят, они в родных богов не верят? Верят еще и как. Втихомолку в лес на капище бегают, требы носят. Так и живут. Так почитай все в Ольгином княжестве живут. И скажу тебе, не таясь, будут жить до тех пор, пока русы в церквях греков не сменят, да мало того, пока молитвы, эти новые жрецы Белого Бога на единый для всех славян язык не переложат, да не выучат наизусть. А то ведь срам один, чужаки душами верховодят. Тьфу! Верить или не верить, это только твой выбор. Хочу лишь сказать, жизнь твоя будет длинной, но легко тебе ее не прожить. Предстоит тебе умереть в бою, а потом возродиться снова. Да! Открою тебе имя твое, исконно славянское — Влесослав.

— И с чего ты взяла, старая женщина, что есть у меня такое имя?

От бабкиных умозаключений, ее настойчивых повествований относительно всей этой изотерической лабуды, касаемой непосредственно его, Ищенко изнутри стало корежить.

— Покровитель у тебя сильный, на него рассчитывать можешь всегда. Это он тебя через переход допустил, иной бы не прошел. На левой лопатке ты его знаком помечен, будто медведь лапой ударил, отсюда и имя твое настоящее.

Левая лопатка лейтенанта действительно помечена шрамом, так сказать приветом из детства, но в вольной трактовке старухи нашлось шраму другое объяснение. Долго прожила, чего с нее взять, из ума выжила. Спросил, чтоб не расстраивать старушку:

— Кто?

— Сам Велес, бог Света, Мудрости и богатства. Ты с ним еще повстречаешься, я это видела.

— Стоп! Я не хочу знать, что ждет меня впереди.

— Это твое право. Я тебя больше не держу, боярин, дорогу назад найдешь без труда.

— Тогда прощай, бабуся. Спасибо за приют, за ласку.

— Ну, за порог то я тебя провожу.

Только вышли за порог, как бабка ухватила Андрюху за руку. Откуда у старухи столько сил и руки как клещи? Аж дух захватило, не заметил, как оказался на коленях перед старческой грудью.

— Должок-то я тебе не возвернула, онучек! Всем, чем могу, отведу от тебя силу темную.

Андрей скорее почувствовал, чем натурально ощутил бабкины руки у себя на голове. Две ласковые, словно родные руки легли на отросший волос, покрыв пальцами затылок. Слова заговора он слышал как бы со стороны, будто ветер срывая их с губ ведуньи, тут же уносил в небо.

— Ой, ты Свет, Белсвет, коего краше нет. Ты по небу Дажбогово коло красно солнышко прокати, от, онука Дажьбожего Влесослава, напрасну гибель отведи: во доме, во поле, во стезе-дороге, во морской глубине, во речной быстроте, на горной высоте бысть ему здраву по твоей, Дажьбоже, доброте. Завяжи, закажи, Велесе, колдуну и колдунье, ведуну и ведунье, чернецу и чернице, упырю и упырице на Влесослава зла не мыслить! От красной девицы, от черной вдовицы, от русоволосого и черноволосого, от рыжего, от косого, от одноглазого и разноглазого и от всякой нежити! Гой! Теперь встань и иди своей дорогой, но всегда помни, не властна отныне над тобой любая нежить, ни своя, ни заморская.

Ищенко поднялся на ноги, вроде бы отступил от бабки на шаг, только глядь, а стоит он сам на лесной тропинке, и нет ни впереди, ни сзади, ни избы, ни поляны, ни самой бабки. Все будто примерещилось, только сытость в желудке напоминала о былой действительности. Пора настала возвращаться в погост.

* * *

Утро начинается, на-чи-нается!..

— Смотри за моими движениями. Ты атакуешь. Нападай! Я ставлю блок. Вот так. Видишь он скользящий. Я превращаю слабую защиту от твоего сильного рубящего удара в скользящий блок. При твоей атаке, в само касание клинков, принимаю рубящую грань твоего меча, на голомень своего меча. Ты проваливаешь удар, твой меч соскальзывает с моего, а я завершаю свое деяние вот так.

Меч Ищенко без должной силы в реальном бою, чиркает по кольчужной рубашке молодого Первака в районе левого бока и живота.

— Вот так! Стыдно тебе Первачина забывать уроки Стеги Одноногого. Погиб дед, но ведь науку свою он не только мне но и тебе, сиволапому передал, а ты ее забываешь.

— Прости, батька, не ждал удара!

— Не жда-ал удара!.. — Помните все, что защиты мечом или любым заточенным рубящим клинком выполняются не гранью клинка, а плоскостью — голоменью. Если у меча острое сильно закаленное лезвие, или тупое и более мягкое, удар лезвие-в-лезвие быстро приведет его в негодность. Такое деяние ускоряет поломку меча. Лезвия рубящих клинков должны оставаться острыми и не иметь зарубок или щербин.

С тех пор как они выехали из погоста, расставшись со своими соплеменниками, Андрей гонял своих бойцов после каждой ночевки, при этом вслух употребив выражение: «Чтоб служба медом не казалась!». Между делом он просто шлифовал технику клинкового боя, учил тому арсеналу каждого воина, который передается в роду из поколения в поколение и самостоятельно нарабатывается в боях.

— Судислав!

— Я, сотник!

— Как там наш дорожный попутчик?

— Совсем оклемался. Только левая рука не действует, но тут уж никак, сам ведаешь, перебита.

— Ну-ну!

Минувшим днем на лесной дороге они выехали как раз к месту сечи. Лесные тати напали на немногочисленную кавалькаду воев сопровождавших пару телег обоза, и успели качественно потрепать путешественников. Ко времени вмешательства в дела лихих людей, в живых была пара обозных и из десятка два воина, да и те исходили рудой. Обоз отбили, выжившие тати растворились в лесных дебрях, а на руки Ищенко легло бремя в лице раненого боярина Романа, возглавлявшего поход.

Пройдя вдоль походной стоянки, остановился у телеги, поверх накидки, на которой на медвежьей шкуре возлежал раненый боярин. Заглянул в бледное, усталое от боли лицо, спросил:

— Ну, ты как?

Роман открыл глаза, с интересом посмотрел на своего спасителя. Вместо ответа, задал вопрос.

— И куда мы теперь?

— Хм! Мы? Доведу вас до ближайшего жилья, там сдам на руки смердам, ну а сам на север подамся, в Новгород.

— Послушай меня! Я так понял, что вам все едино как ехать. Давай сделаем крюк, отправимся в земли ростовские, там у моего двоюродного брата по матери, боярина Олега отчина, усадьба с землей, от отца в наследство доставшаяся. Он хоть муж и молодой, только годков на пять старше тебя будет, а нас сирых приютит. Я к нему и обоз веду.

— Подумать надо.

— Чего там думать, Андрей? Едем! Примут там нас как родных!

— Вот так всегда у русских, планов громадье, мысли умные, цели благородные, а потом встречается на пути такой вот как ты, и по исконной традиции, и от широты души, р-раз и все коню под хвост. Помоч нужно, свой интерес всяко соблюсти успеется. Мать его так! Едем.

 

— 2-

— Многие из нас умеют предсказывать будущее, врачевать болезни, снимать с людей порчу, лечить скот, вызывать стихии. Иные могут с помощью заговоров превращать людей в животных.

Людослав помешав варево в небольшом котле, зачерпнул толику его, пригладив ладонью бороду и расправив полностью седые усы, подув в ложку, остужая кипяток до приемлемого состояния, отведал для пробы. Сидевший у костра напротив старца отрок, с интересом внимал словам собеседника. Казалось, юнец забыл обо всем, что их сейчас окружает. Старик крякнул от удовольствия.

— Еще чуть-чуть и будет готово! У щуров не было изображений Божеств и рукотворных храмов для них. — Глянув в глаза мальчишке, продолжил прерванное повествование старец. — По-первых, они посвящали им леса и рощи и называли «богами» нечто таинственное, осязательное лишь для преклонения в духе. С тех пор сохранился обычай вешать на ветви берёз, класть на камни у источника или к подножию старых дубов и лип нехитрые дары — приношения местным хозяевам и хозяйкам. И это вовсе не жертвы с целью ублажения, а просто знаки внимания и уважения. И не было там никаких сооружений и изображений. О том, что место священно, по ленточкам и лоскуткам, развешанным на деревьях, да по охватывающему человека чувству благодатного умиротворения, поймет любой родившийся на этой земле. Помни Веретень, наши божества с нами повсюду. Они населяют леса, горы, долы, реки и озёра, туманы и зарницы. Не станет меня, они всегда придут на помощь, когда попросишь. Многому я научил тебя с тех пор, как нашел в сожженной степняками деревне. Оба мы с тобой неприкаянные, лишившиеся рода. Во времена моей молодости, старший в роду был одновременно и жрецом в обрядах родового значения, служил не богам, а своему роду, и этим служением сама родовая жизнь закономерно обретала значение освящённой свыше. В моем роду главенствовал Велимудр, сильным волхвом был. На закате жизни исчез вникуда. Волхвом он выступал только на праздниках, зато при нем рода наши поднялись высоко.

Ложка вновь коснулась губ старика.

— Ну, вот и готово. Снимаем с огня, снедать будем. Отнеси к малиннику краюху хлеба и ложку каши, угости хозяйку сего места. Нехай берегиня полакомится подношением.

Малец встрепенувшись, легко вскочил с места, зачерпнув ложкой варева из котла, побежал к зарослям малины, заполонивших лесное пространство в двух десятках метров от облюбованной волхвом полянки приткнувшейся одним краем к узкому летнику на высоком берегу реки. Словно в благодарность за подношение, по листочкам растений прошелся шорох шепотка, а может быть легкий ветерок пробежал по округе.

Оба странника, и юноша, и старец, черпая ложками кашу, с удовольствием наворачивали ее за обе щеки. Разговор, видимо начавшийся давно, временно был прерван. Ласковое солнце августовского дня радовало глаз на синем небосводе. Река несла свои воды по древнему руслу. Птичий гомон услаждал слух. Но не спокойно было на землях княжества составлявшего удел княгини Ольги.

Старик приумолк, судя по всему, воспоминания прежней жизни заставили отвлечься от съестного. Старый волхв поднялся на ноги, оперся на резной посох. Свежий ветерок, нечаянно поднявшийся с речной стремнины на берег, трепал пряди седых волос.

— Пора идти, отрок, путь нам еще не близкий, чай не на лошадях скакать, пехом следовать.

Юнец идя впереди своего наставника, все по тому же летнику у берега реки, бросал взгляд за спину, пытаясь определить меру усталости старика.

Дед встав среди дороги, перевел дыхание. Старость явно давала о себе знать. Сколько лет ему? Он и сам сбился со счета. Весь седой как лунь, сгорбленный. Сейчас, вряд ли кто признал в нем воина. Любой бы определил в нем волхва, а по вышивке на вороте рубахи — кривича. Веретень тоже вынужден был остановиться, поджидая учителя.

— Идем, диду, колесница Хорса вскорости за верхушки деревьев зайдет, — позвал старого хлопец.

— А то я не вижу?! — усмехнулся старец. — Э-хэ-хэ! Время бежит неумолимо. Когда тебя, тогда еще несмышленыша подобрал да выкормил, решил свои знания лесной науки передать. Не всяк это умение понимать язык живой природы примет. Ты вот смог. Языки трав, деревьев, птиц, зверей и других лесных соседей, а также умение принимать их облик, сложное. Ты и до сих пор не можешь оборотиться зверем лесным. Будет ли у меня, старика, время восполнить этот пробел, одним богам известно.

— Ты еще крепкий, деда Людослав!

— От судьбы не уйдёшь, отрок, и часто смертный удел настигает бежавшего с поля брани человека в дому.

— Но ведь мы не бежим?

— Некуда нам с тобой бежать. Я образно баю, но ты прислушайся к речам сим.

На ночь укладывались в подлеске у дороги. Ночь, спокойная и звездная сошла на землю. Южное августовское небо было таким низким, что казалось, захоти дотянуться до ночного светила, достаточно руку протянуть и достанешь. Сама ночь жила своей жизнью. Еще сызмальства, в самом начале обучения, Людослав прочно вдалбливал в голову ученика прописные истины, известные каждому родовому волхву. Веретень крепко запомнил наставления старика:

— Любой волхв-отшельник всегда оставит требы лешему на пне, но никогда не будет приветствовать рукотворную боговщину. Не боги награждают или наказывают, а сам человек себя награждает либо наказывает, следуя или не следуя справедливым заповедям природы. Это ведунам и ведьмам, в их деяниях, идолы служат напоминанием, что существует нечто, о чём ничего не могут знать смертные, при этом плетут они словесные заклинания. Для Велимудра обряд являлся действием без всяких слов; слова были не нужны, а если и произносились ним для сопровождения обряда словесные заклинания, то только для находившихся рядом с ним людей. Ты еще слишком юн отрок, но силу слова должен понимать, посему произнося заученную форму оберега: «Умоюсь утренней росою, утрусь светлою луною, оденусь ясною зарёю…» или «Оденусь светлою зарёю, покроюсь облаками с частыми звёздами, опояшусь буйным ветром…», должен отчетливо осознать, что это не просто красочные иносказания, не просто песнь волхва-бояна. Здесь должно проявиться именно твое мироощущение, слияние души со всей полнотой родной земли и вселенской жизни. Ты уже не просто человек, для которого природа есть нечто внешнее. «Я со всем сущим! — кричит у тебя все внутри. — Я, сама жизнь!» Тебе становятся доступны самые тонкие и потаённые движения в природе, ты можешь слышать мысль дерева и внятно дыхание трав. А сказав: «Оболкусь я оболоком…», это значит, что ты проникаешь в мироощущение любого живого существа, облекаешься в духовную плоть. Облака — это облачение духов родов наших русских.

Теперь-то, по прошествии многих лет, Веретень знал, что заговор может быть и беззвучным. Если волхв доходит в своём служении добру до той степени, когда его благие сердечные порывы сами по себе облекаются тонкой живительной плотью и для их осуществления уже не требуется ни произнесение тех или иных заповедных слов, ни соблюдение того или иного ритуала. Добрая воля, насыщающая особой священной мощью слова, она творит чудеса. На этом основана действенность врачующих заговоров. Добрая воля жива и бессмертна. Голая же мысль, взятая сама по себе, бездуховна и бесплодна. Силой творить события, вызывать явления, исцелять друзей и укрощать врагов обладает лишь мысль, обуянная Доброй Волей.

Веретень, в том его состоянии, в коем пребывал и сейчас, гордился тем, что он ученик волхва, что мудрый Людослав, составлявший для него семью, и род, и всю Вселенную на этом отрезке времени, выбрал в ученики именно его, а не пристроил по младости в одну из семей смердов. Волхвы почитались, прежде всего, как праведники, самые уважаемые люди, которым дозволялось безнаказанно говорить правду в глаза князьям и народу. Благодаря своей правдивости они имели преимущественное право выступать на народных вече. Но все это было в прошлом. С приходом на Русь христианских жрецов, многое поменялось. Дед Людослав сетовал на то, что при распространении на Руси христианства на язычников в иных княжеских уделах начались гонения. Христианские пастыри охотно давали полезные житейские советы смердам, отпускали грехи, иногда врачевали больных. Но когда дело касалось судьбы человека, они говорили, что все в воле Господа! Поэтому религия, проповедующая христианские добродетели, во многом не удовлетворяла новообращенных славян. Например, желая погадать, что ждет их в будущем или преследуя корыстные цели, они по старой привычке предпочитали обращаться к старому. Однако ничто не вечно в этом мире. Постепенно старые жрецы, обладавшие всей полнотой магических знаний, начали вымирать. Дед Людогор чувствовал, что скоро настанет и его час уйти в Ирий. К тому же, новые духовные и светские власти стали нещадно карать носителей родной веры. Волхвы подвизались, как правило, в лесных дебрях и жили подобно волкам-одиночкам. Волхвы появлялись в городах всегда внезапно и неожиданно, и только по большой необходимости. Вот и сейчас старому Людославу пришлось сорваться с места и идти со своим учеником многие версты к большому погосту в княжестве Переяславском, стоявшем на границе с Диким полем.

Глаза слипались, тело вымотала дальняя дорога, а старику неймется. Когда только и спит? Словно сказку с поучением, на сон грядущий, Людослав тихо рассказывает ученику, при этом пеняя ему:

— Ох, не станет меня, останешься недоучкой. Как жить станешь? Ведь мало ты внемлешь силовым навыкам и занятиям, все на волховство ставишь, а так нельзя. В древнеславянском «Волховнике» любопытно описаны некоторые древнеславянские волхвы-воины. Часто нападали на наши древние капища, воинственные кочевники-инородцы. Русичи приносили щедрые дары своим каменным статуям богов и грабители знали, что там их ждёт много поживы, но капища стерегли безоружные воины-волхвы. И, несмотря на неравенство сил, только с киями, воины эти очень часто побеждали. Волхвам помогали их боги, без помощи высших сил такое воинское мастерство недоступно обычному смерду. Вот послушай, что мне в свое время Велимудр вещал. «Пришёл Межибор. И сказал Межибор: «Рука — молния, нога — гром, рука — меч, нога — молот. Неправде за правду — смерть!» И ударил Межибор печенежского князя в лицо, и закричал Межибор страшно, Перуна на помощь призывая. И ударил кулаком печенега под сердце. И упал мёртвый князь. «Не для рати это, но для чистого пути, по которому правда идёт», — сказал Межибор. И ударил кулаком по дубу. И зашатался дуб, и уронил листья с желудями. И закричал в лесу Див, и выбежал из леса тур. И упал в ноги Межибору. И с великим ужасом побежали печенеги, устрашённые силою Межиборовой». Как-то так. Э-э, да ты спишь! Ну, спи, отроче, твое время еще не пришло.

* * *

Погост Ряшицкий, давно уж перешел к прямому управлению наместника Переяславского стола. Канули в лету те времена, когда основанное северянским племенем городище было подвластно родовой власти. Погост, удаленный, что от Киева, что от Чернигова на месяц пути, представлял собой феодальный организм, внедренный княжеской властью в гущу крестьянских сел, весей и вервей. Во времена правления на Руси князя Святослава Игоревича, Ряшицкий погост уже стал небольшим многолюдным не только торговым, но и ремесленным городком на приграничье с Диким полем, а его процветание было связано, в том числе и с торговлей в южном направлении. Всего в седмице, по течению реки нес свои воды седой Днепр, и открывался путь к Константинополю, а в северном направлении река выводила к Западной Двине и Ловати, по ним в Варяжское море. При большой охоте купец всегда мог по речным «дорогам» добраться в Курск, Смоленск, Волжскую Булгарию, а там и на Восток к арабам. Но следует заметить, что в свое время погост был больше оторван от княжеского центра, больше предоставлен сам себе, чем становища на пути полюдья, а потому, в силу этого, да еще постоянным набегам кочевников, погост обзавелся своей крепостицей-острожком, со своим постоянным гарнизоном. Изначально в центре поселения находилось городище — укрепленная часть городка, рядом был расположен посад и курганы, в коих когда-то хоронили воинов. Теперь же Ряшицы разрослись, появилось место гощения купцов — постоялый двор, рядом с ним большой базар, торговые ряды с лабазами. Пряталось все это за разросшимися вширь стенами главного поселения. Место пребывания князя и его подчиненных, выезжающих за данью, а в отсутствие оного, наместника, составляло детинец в самом центре острога. С наружной стороны стен погост обильно порос посадами. Ошую от главных ворот крепости, но в значимом отдалении, ближе к реке поднимались к небу маковки деревянной церкви, а при ней, еще не успевшее как следует разрастись, кладбище с тесаными крестами на могилах. По посадским жилищам можно было сразу догадаться, что о прошлом годе погост посещала очередная банда половцев, да, как видно сходила неудачно, только посад и пожгла.

Люди, живущие в погосте, слыли не только купцами, ремесленниками, смердами и слугами, но и воинами. Оторванность их от больших городов создавала необходимость заниматься сельским хозяйством, охотиться, ловить рыбу, разводить скот. Что касается скота и коней, то в погосте содержались в конюшнях и княжеские кони для транспортировки дани, и скот для прокорма приезжающих данников. Воск, мед, пушнина, жито, собранные для повоза, хранились в крепкой постройке за детинцом. Мясо, рыба, прочий харч — в глубоких погребах с ледниками. Фураж и зерно — в срубных клетях и сеновалах. Все под неусыпным глазом княжеских людей.

Погост с его постройками, оборонительным тыном, примыкавшими к нему селами и пашнями, где вели свое хозяйство смерды, вольные людины и прислуга, поддерживающая порядок в погосте наровне с воями, представлял собой как бы микроскопическое полусамостоятельное государство, стоявшее в известной мере над крестьянскими мирами-вервями местного коренного населения. Когда-то каждый погост, каждый узел государственной сети был связан с соседними становищами, а все погосты в целом представляли собой живую связь столицы с отдаленными окраинами. Гонцы из стольных градов могли получать в каждом погосте свежих коней, чтобы быстро доехать до следующего погоста, иные вести передавались от погоста к погосту самими их жителями, лучше гонцов знающими дороги, местные топи и гати. Ежегодные набеги печенегов на южные рубежи государства, сильно порушили эти связи, ослабили их. Даже количество смердов уменьшилось. Смерды — это не все крестьянское население, а определенная часть его, близко связанная с княжеским доменом, подчиненная непосредственно князю, в какой-то мере защищаемая им и обязанная нести определенные повинности в пользу его. Смерды платили дань. Наиболее почетной их обязанностью была военная служба в княжеской коннице, ставившая смердов на одну ступень выше обыкновенных крестьян-общинников. Смерды пахали землю, проживали в селах, а приписаны были к погостам.

Погостный боярин Михайло Твердиславович проснулся рано. Мало того что поздно лег, так еще и спал погано. Не давало покоя боярину состояние души, с коим приехал два дни тому из Переяслава.

Ох, и попинала ему великая княгиня на его нерадивую службу в пограничье. Ругала, мол, не проявляет он бережения к доверенной ему вотчине. И тати по дорогам ватагами ходють! До чего дело дошло, что в самом Киеве про атамана Мизгиря каждый ведает, словно он князь какой. А, что он сделает, ежели этого самого Мизгиря никто в лицо не видал. Кто видел, тот уж давно мертв. Ни старого, ни малого не пожалеет разбойник, изувер, висельник. Прости Господи! Вот и по поводу веры попеняла княгиня Ольга. Баит, с языческими колдунами боярин борьбу не ведет. А столичные чернецы, греки, те и рады масла в огонь подлить, жалуются, что на церкву мало подают. Он, что, силой заставит? Людишки обнищали, так в надежде на лучшую долю, не токмо в церковь ходят молиться, еще и к родовым богам обращаются, к волхвам за советом бегают, здоровье у знахарок поправляют. Как быть, ежели он и сам в дороге спиной маялся? На жаре вспотел, а ветерком и проняло! Не к попу же бечь? У того ответ известен: «Смирись, Бог каждому за грехи воздает!». Так, что, он терпеть будет? Ну и позвали по его приказу бабку Дарицу. Так вот беда! Как он ее, патлатый черт, только углядел? Господи, прости мя грешного! Не к добру нечистого вспомнил! Так, вот углядел же. Пришел в своей длиннополой рясе с попреками. Теперь и спина болит, и бабку не ко времени прогнали, и чернец надулся, обиду затаил. Чего доброго накатает опять столичным воронам жалобу на него.

— Любава! — позвал ключницу стоя в светлице. — Любава! Где тя носит с ранья?

Жену и двух дочерей на выданье оставил в Переяславе, в приграничных областях неоткуда было женихам взяться, а так, может чего и сладится. Его Добрава, женщина с характером, дом и дворню держала железной рукой, без нее распустился народец, страх потерял.

— Любава!

По теремному коридору послышались легко узнаваемые, семенящие шажки старухи и в комнату тенью впорхнула престарелая ключница.

— Здесь я, батюшко. Чего так рано поднялси?

— Квасу подай, да вели, чтоб Ингвара и Снежана позвали.

— На стол накрывать?

— Нет. Вернусь тогда и снедать буду.

Озабоченный состоянием дел в погосте, незримыми княжими наушниками, обидой на него священника Григория и еще всякими другими проблемами, про которые ранее даже не задумывался, боярин вместе с сотником погостной дружины и вирником, пеше вышел из детинца в городище, по пути слегка кивая своей окладистой бородой встречным мужам, достойным его внимания. Направились прямиком на рынок, к этому времени находившийся в самом зените торговли.

— Так, что княгиня? — по дороге спросил скандинав.

— Недовольна службой, — скривившись от вопроса и боли в спине Михайло Твердиславич. — Какой-то мой тайный недоброжелатель наговорил, что погостная дружина не восполнена, а те, кто только что взяты, воинских навыков не ведают, обратно таки, зброя и брони плохи, боевые кони — клячи, из под плуга взятые. Десятники твои, Ингварь Скедьевич ленивы непомерно.

— Навет это все боярин! — возмутился сотник. — Занятия с молодью ведутся. Лошади и зброя, тут да! Так ведь и то! Когда в остатний раз на се серебро давалось? А? А степняков мы сами отбили! Без всякой помощи княжей дружины!

— Дак, ведь два года уже прошло. На дорогах тати шалят, купцам ни пройти, ни проехать. Дозоры, разъезды ты по дорогам пускаешь?

— Ну…

— Пускает, боярин, — встрял в разговор Снежан. — Только они далее десятка верст от погостных сел не ездят.

— Во-от! — встав столбом, поднял вверх указательный перст княжеский наместник. Зато Мизгирь со своими татями не ленится. Сегодня глянем, каково на сей день воинство в Ряшицах. Не держу тебя сотник боле, выстроишь мне на показ все свое воинство после полудня.

— Тут ты прав батюшка боярин, — Снежан после ухода сотника, придвинувшись, почти зашептал в ухо наместнику. — Ингварь со товарищи в пьянстве погрязли, своим идолам молятся, насмехаются над богом единым, молодь обучают плохо. Давно пора приструнить.

Боярин сдвинул брови.

— Ты думаешь, на тебя нареканий нет? Есть. Окрестный люд давно мне жалуется на всю вашу шатию-братию. В грехах погрязли, мзду берете непомерную. Чего встал? На торг идем. Грешен и я, последний год распустил вас всех, отдал на откуп ваш урок, а оно вона как повернулось. Чую, сгонит княгиня с насиженного места!

— Избави бог, он не допустит того!

Почти у самого рынка, на подступах к базарной площади столкнулись с Глебом Вихоревичем, направлявшемся в сторону лабазов, купцом по местным меркам богатым и уважаемым, водившим в края чужедальние струг с товаром, имевшим лавки в городах стольных, но часто заезжавшим и в Ряшицы.

— Ба-а! Кого я вижу!? Михайло Твердиславич, а мне донесли, что ты у княгини в столице. Думал, не увижу тя в сей, свой приезд в погост.

— Считай, не обманули, два дни как из стольного града. Ты-то каким ветром до нас?

— Добрым. Правда пришлось крюк делать, ну да он того стоит. На то и фарт купецкий, чтоб оборотисто товаром распоряжаться.

— Ты иди Снежан на торг. Догоню. — Михайло мотнул головой в сторону торговых рядов, а когда тот удалился, снова перевел свой взгляд на купца, спокойно ожидавшего собеседника в палатах которого был частым гостем. — Откуда ныне, что повидал, что скажешь?

— Плавал в беловежье, город ныне имеет крупное торговое значение. Ты бы видел как Белая Вежа выросла в размерах, вокруг нее образовалось несколько посадов. Торговля отменная, товар стекается туда и с полуденных территорий Руси, с восхода и с земель полуночных.

— Да, сказать по правде я его и ране-то не видал. Вот с твоих слов знаю, что есть такой. Кому он принадлежит?

— Ранее град был под Каганатом, но это давно, ныне-же в Черниговском княжестве обретается и многого достиг, наравне с Тьмутараканью. После беловежья, посетил новую факторию Тана, вокруг которой так-же появились славянские поселения. Это уже Приазовье. Вот там повезло, хороший товар взял, так в Тмутаракань и не пошел. Зачем?… С товаром, да сразу на Русь.

— Ох, и ума у тебя палата! — восхитился оборотистостью купца боярин. — Чего хоть привез-то?

— Связки бус из Басры и Багдада, посуда, поясные наборы восточные и византийские. Керамика из Басры, восточная металлическая посуда, блюда, чаши. Много всякой всячины. Звиняй боярин, недосуг мне, ежели разрешишь, зайду вечерком, там и обскажу все. Завтрева по летникам часть товара в Киев повезу.

— А, что не по реке?

— Посуху отсель быстрее будет.

— Не боишься Мизгиря? Лютует.

— Ништо, проскочу, да и охрана у меня не малая.

— Ну-ну! Заходи вечером. Посидим, хмельного меда выпьем.

— Тогда до вечера.

Михайло еще какое-то время постоял, глядя в спину уходившего купца. Не был Глеб Вихоревич крепок телесно. Росточек, так себе, средненький, и в плечах не косая сажень. Одежа на нем справная. Фарт имеется, это сразу в глаза бросается. Поди ж ты, сколь уж торгует, а с атаманом разбойников ни разу так и не повстречался на узких стежках-дорожках. Видно заветное слово знает, вот и берегут его боги. Тьфу! Снова оговорился. Прости мя Господи за слабоумие и память короткую!

До уже совсем близких торговых рядов так и не дошел. Десятник Зван перехватил его у базарного входа. Выбросив руку перед собой с поклоном, вой молвил:

— Прости боярин за то, что отрываю от дел!

— Чего тебе?

— Сторожа у ворот остановила Людослава.

— Это колдуна что ли?

— Его, волхва Велесова. Ты ж сам приказывал, чтоб ежели кто из них объявится, так руки скрутить и под замок.

— Ну, и?

— Руки мы ему сперва не крутили. Хотели просто не пущать. Так он в ворота прошел, пятерых твоих воев разбросал не задумавшись. Синяков да ссадин им наставил. Встал истуканом, баит, что к тебе пришел со словом вещим.

— Охо-хо! Воинов лучше обучать потребно было. Со стариком пятеро справиться не смогли. Срамота!

— Дак, сам знаешь, Людослав когда-то и сам воем был.

Вот так и получается, что меж двух огней он. Приходится крутиться как в жерновах. А, ежели чернец прознает? Да уж наверняка прознал. В погостах постоянно проживают княжеские `'мужи'', стоящие у кормила правежа, сбора дани, `'творившие'' именем князя, `'закона русского'', суд и расправу и взимавшие судебные пошлины. Как было бы просто все это делать по заветам предков, но нет, бог послал нам испытание в виде отцов церковных. Охо-хо! Вот и выходит: научись, верующий человек, быть благочестию свершителем, научись, по евангельскому слову, очам управлению, языка воздержанию, ума смирению, тела подчинению, гнева подавлению, иметь помыслы чистые, побуждая себя на добрые дела, господа ради. А ведь хотел сей день разнос устроить иным зарвавшимся. Как бы самому на месте удержаться. Княгиня скора на расправу. Его, боярина путь сложен, каждый шаг как по тонкому льду.

— Так, что делать скажешь? — пробился через мысли голос десятника.

— Ладноть, веди Людослава до терема. Встречусь с ним. Да-а! И пошли кого за чернецом.

Уже через короткое время наместник был у себя.

Давно воевода не виделся с волхвом. Постой, когда это было, дай бог памяти? Ну, точно, осьмнадцать годков тому. Тогда Великий князь Игорь Старый, его молодого сотника детской гриди, посылал объезд границ княжества с Диким полем вести. Интересно, что этому от него потребовалось, ведь его «нора» далеконько от погоста? Перед сидевшим в красном углу в светлице своего терема, под иконами с ликами святых, боярином, предстал старец в широком полотняном одеянии, с вышитым красными нитками орнаментом родовой вязи. На плечах у него вместо плаща — волохатая шкура медвежья, в руке — резной посох, изукрашенный дивно, по коему видно, что много дорог с ним пройдено. Волхв из-под полностью седых кустистых бровей, чуть наползавших на глаза, неодобрительно посмотрел на грубую иконопись, с тлеющей лампадкой на медных цепочках над головой хозяина становища. Его костлявые руки вцепились в посох, превратив темную старческую пигментацию кожи в бледно-серый цвет. Взгляд старика уперся в глаза воеводе, и чудится тому, не в очи — в самую душу смотрит вещий, взглядом очей своих, древней мудростью, ее, будто стрелой насквозь пронзая. За левым плечом ведовского старца стоит отрок годов пятнадцати. И воевода, и старец, молча изучали один одного, не торопились начинать разговор, тем паче, что воеводские ближники, рассевшись у стены, копируя видно думных бояр в княжеских палатах, словно воробьи заметившие крошки, тихо зачирикали, делясь впечатлениями. Последний раз Велесовы волхвы посещали погост десяток лет тому назад. Помнится, ничего хорошего из их прихода не было. Чего от этого медведя-перестарка ожидать?

— Нишкни! — утихомирил свой кворум наместник, и обратился к пришлому. — С чем пожаловал в погост, Людослав?

Волхв не успел ответить, как дверь за его спиной распахнулась, и в помещение темной плямой ворвался худощавый пастырь овец божиих Ряшицкого погоста, отец Григорий. Его глаза встретились с глазами оглянувшегося на скрип двери и шум шагов волхва. Два непримиримых врага, два разнившихся взгляда на бытие и сознание, встретились воочию. Волхв был стар и мудр, священник новой религии — начитан, молод и до фанатизма верил в свою правоту. Не терпел инакомыслящих в подвластной ему епархии.

— Просвети очи мои, Христе боже, давший мне свет твой дивный! Что я зрю в чертогах твоих, боярин? Али княгиня не отдавала приказа, бороться со врагами рода человецего? — возопил священнослужитель, накручивая себя, готовясь, если придется, вступить в полемику, в драку, в силовой вариант захвата лесного колдуна, бродяги неприкаянного. — Вам, сидящим в этом зале, нужда большая есть, Псалтырь открыть, заглянуть в него. Там для всякого христианина прописан канон: «И кто не восхвалит тебя, господи, и не верует всем сердцем и всей душой во имя отца и сына и святого духа, да будет проклят!». Забыли о том, кто за грехи ваши на Голгофу поднялся. Ирода принимаешь у себя, яко ближнего, подаешь ему милость свою. Покайся в грехах, пес старый, прими в сердце лучик веры в единого, и может простится тебе в судный день!

Давно старый Людослав перестал обращать свое внимание на словесные нападки в свой адрес, но чернец явно хотел нарваться на конфликт. Он желал этого конфликта, купался в флюидах негатива, как лесной цветок купается в лучах солнца упавших на него в просвет между деревьями. Распыляться на совсем ненужный ему спор с чернорясником он не стал, отворотил лицо к председательствующему воеводе.

— Боярин, уйми свово попа, бо вынудит, получит дерниной по бестолковке. Нет времени вести пустопорожний спор.

— Отец Григорий, — повысил голос воевода, — ты бы присел пока!

Батюшка сверкнув глазами, сдулся словно воздушный шарик, присел у самой двери на оставшееся для него место на лавке.

— Так, чего ты хочешь от нас, волхв?

— Знай же, боярин что пришел я в погост заветы предков выполняя, оберегать землю и люд на ней живущий. По воле небесной, реку тебе, родных богов забывшему, что прострит Чернобог крыла свои над становищем сим, и не далее как через седмицу, встанет время черное, смутное, когда призванные из Дикого поля Мизгирем на татьбу и дележ добычи печенеги, придут под стены крепости. Зло нареченное добром, а кривда — правдой покажет лик оскаленный в стенах детинца. Если ты не сможешь выстоять, люд простой в рабы обращён будет, и поведут его караваном, яко скотину на рынки востока и юга. Тогда немощь и уныние проявится в землях приграничных, и некому больше будет встать на защиту поруганной Правды. — Волхв оглядел боярских ближников, впавших в ступор от слов его, бледных как полотно, не могущих слова вымолвить. Обратился теперь именно к ним. — Как сие предотвратить, что сотворить еще возможно, в вещих сердцах своих ответ ищите!

Среди повисшего в светлице молчания вдруг раздался голос Григория. Чернец задал вопрос всем присутствующим:

— А, не кажется ли вам, мужи, наделенные княжей волей, что сей колдун пришел к нам в городок сомнения в вере истинной сеять? Может он сам надумал навести степняков на погост, прикрываясь именем Мизгиря? Боярин, разум мой подсказывает мне, что нужно сей же час схватить прихвостня Сатанаилова, и вместе с его щенком в железа заковать! На княжий суд его!

Шум и гомон поднялся после слов чернеца, галдели так, что в дверь вломилась растревоженная охрана, сгрудившаяся у самого входа, не зная что делать. Прошло время, прежде чем народ успокоился.

— Ну, что скажешь на обвинение отца Григория? — спросил у волхва воевода. Было видно, как потемнело от предреченного знания его лицо. Не осталось и следа от заплывшего жирком, погрязшего в житейских хлопотах человека. Сквозь маску самодура, ленивого жизнелюба и сибарита, проступал лик воина, оказавшегося на стезе, к которой готовили его сызмальства. — Что ответишь, волхв?

— Волхвы на Руси никогда не боялись владык. Ежели будет на то воля богов, я в глаза выскажу все, что думаю князю. Я, воевода, донес до тебя вести. Ежели нужна от меня тебе помощь, попроси, помогу. Ну, а дальше сам думай, на то ты здесь и поставлен. Знай, Мизгирь на сей час в погосте находится.

— Сможешь его найти?

— Найду.

— Сотник Ингварь, сам будь при волхве. С воями своими обойдешь все городище, но чтоб добыл мне Мизгиря живым али мертвым! Идите. Да-а! Людослав, отрок твой у меня останется. Так и мне спокойней будет, и тебе не накладно.

Кивок наставника, оповестил молчавшего все это время Веретеня о согласии с решением наместника. Солнце еще не встало в зенит, когда горожане увидали процессию, следовавшую по погосту, чем-то напоминавшую картину того, как слепец ведет поводырем таких же незрячих людей, как и сам. Это Людослав, словно локатор, пытается среди сотен людей вычленить и вычислить никогда ним ранее не виданого Мизгиря, а два десятка воев следуют за ним по пятам.

* * *

Уезжать из погоста пришлось впопыхах. Это было скорее похоже на бегство, чем на обычный отъезд. Ну, будем надеяться, что никто не свяжет воедино все нити его сегодняшних деяний. И какая нужда привела в Ряшицы старого козла именно сегодня? Хорошо нашлись добрые люди, вовремя оповестили о неотвратимости встречи, ежели ноги не унести. Люди эти прикормлены с руки и имеют добрый кусок пирога каждый месяц. Потому и на дорогах он полновластный хозяин, и знает все обо всех. Кто, с чем, куда и когда! Он богат, и власть его поистине сродни князю. Он вправе карать и миловать любого. Вот только миловать он не может и не хочет. Ощущать за плечами нечистого, стало потребностью. Он знает, что тот спит и видит тот момент, когда он допустит непоправимую ошибку, и его душа окажется в лапах большачонка, вынужденного работать на хозяина, и ждать своего часа. Он чувствует, как тает его плоть от каждого выгаданного ним фарта. В дневные часы, оставаясь один, без черта за плечами, его посещает тоска-кручина. Ведь мог бы, вот как любой из купчишек добывать себе хлеб торговлей, плавать в чужедальние страны, жениться, завести детей, но все это отступало с приходом сумерек. Его рогатый может превращаться в черную кошку или черную собаку, свинью, змея, иногда в человека, соседствует рядом с ним, выполняя любую доступную прихоть, от полуночи до третьих петухов. Сколько ловушек они расставили людям, сколь много принесли слез и обычных неприятностей — теперь уж и не упомнишь. Как он устал! Наверное, назрела необходимость отдохнуть, расслабиться, развлечься перед большим делом. Через седмицу Бурчев приведет свой кош в условленное место, и тогда посмотрим, чья возьмет. А сейчас хоть глоток воздуха.

— Вторуша, вороти коня в лес. Скажешь ватажкам, хай собирают своих подельников и через пять ден быть всем в погосте в личинах смердов, купцов, мастеровых. Коли что не так, я отдыхаю в гостинце. Там меня сыщут.

— Понял, Глеб Вихоревич, сделаю!

Один из спутников атамана, в честном миру — удачливого купца, потянул повод, воротя коня с летника на тропу, ожег круп животного плетью, и растворился в тиши заповедной пущи. Мизгирь повел остальных подельничков за собой, лишь на миг отвлекся. Вдруг почудилось, что стоит у раскидистого дуба на самом краю поляны, на посох рогатый опершись, длиннобородый старец, в одёжу из звериных шкур обряжен, смотрит на него. Помотал головой, пропало видение.

— Почудилось! — прошептали губы. — Заснули, подельнички! Галопом поше-ел!

 

— 3-

В дороге они вторую неделю. Сама дорога, уходя от деревни к деревне, начиналась с узкой тропы, летником погружалась в смешанный лес, пересекала речушки и змеилась вдоль болот. Песчаная почва южных территорий Руси, и лес делала светлым, не было того бурелома каковой бывает в лесах Подмосковья и Ленинградской области, какими их помнил Ищенко. На их пути не встретились заболоченные торфяные поляны с темными бездонными омутами, как на северных территориях России. Ночевали в попадавшихся в пути деревнях, один раз на постоялом дворе на перепутье дорог в глуши, а как же, везде люди живут. Пару раз пришлось коротать ночь на придорожных полянах, под шум ночного леса и потрескивание костра. Зато днем слух ласкал щебет птиц, погода им досталась отменная. Едешь непоспешая по лесным просторам и радуешься летнему солнцу и небу, и тому, что ты просто есть на белом свете. Хорошо! Ощущения у Андрюхи были как в детстве — особых забот — нет, что ждет их впереди — неизвестно, Русь велика. Прикольно! Точно, как в детстве.

К вечеру узкая дорога соединилась с дорогой раза в три шире прежней. По ней обычно проходили торговые караваны, воинские дружины, по ней перегонялись табуны лошадей и гурты домашнего скота. Дорога, на которую выскочили кривичи, была проложена между Черниговом и Киевом. По такому широкому тракту кони понесли седоков ходко, а колеса телег голосно зашумели, заставив торохтеть короткий поезд на всю округу.

— Если бы не твой крюк, верст через тридцать мы бы свернули на полночь, пересекли добрый кусок леса и попали бы на другой шлях, тот, что прямиком идет на Новогород, — не сбавляя ход своего коня, оповестил Судислав, как бы в чем-то пеняя своему сотнику, — а так, мы все через тех же тридцать верст, на полдень повернем. Я сии места добре знаю, не раз приходилось проходить по ним с дружиной северян.

Ищенко промолчал, не поняв, осуждает его в своем высказывании десятник или по обыкновению констатирует факт.

Галопом поскакали по извилистой, широкой дороге, с песчаным грунтом, утоптанным сотнями повозок. Справа и слева тянулся пейзаж густого леса, в котором пространство между деревьями заполнил колючий, высокий кустарник и лещина. Шорох песка под копытами глушил лошадиный топот. Возницы телег, едущих навстречу, издали заметив всадников одетых в простую повседневную одежду, но видно, что оружных до зубов, принимали правее, выезжая на обочину, нашаривали, подвигая поближе к себе топоры и мечи, с опаской наблюдали, как верховые проходят мимо, спешат по своим делам.

Выскочили к деревянному, широкому и длинному мосту через Десну, а переправившись, версты через три, подъехали к перекрестку, где на обочине дороги, ведущей в смоленские земли, лежал огромный, с сединой от поросшего мха, камень — вещающий о дорогах и их направлениях — жига.

Роман потянул поводья, останавливая разгоряченного коня, огляделся. Вокруг перекрестка и дорог, уходящих с него, простиралась стена густого леса. Андрей заворожено вглядывался в камень, будто сошедший в эту реальность с картин Васнецова. Серый валун, наполовину врос в землю, бегут по камню древние чиры-резы, временем неумолимым истёртые, кои лишь волхвы-ведуны разумеют.

— Интересные камни у вас на дорогах валяются. — Промолвил Ищенко.

— Ну, вот от этого жиги нам воротить на восход Хорса, — промолвил десятник, поравнявшись с лошадьми бояр, указал рукой направление.

Свернув, пустили коней легкой рысцой.

— Эх, Андрей, только после смерти отца, я понял, как мне его не хватает. Ты бы видел, как мы под Киевом охотились на всякого зверя, в своих родовых угодьях. В пущах лесных, два тура метали меня рогами вместе с конем, олень бодал, а из двух лосей один ногами топтал, другой рогами бодал. Вепрь у меня на бедре меч оторвал, медведь у колена потник укусил, лютый зверь вскочил ко мне на бедра и коня со мною опрокинул, и бог сохранил меня невредимым. И с коня много падал, голову себе дважды разбивал, и руки и ноги свои повреждал — в юности своей повреждал, не дорожа жизнью своею, не щадя головы своей. Отец посмеивался, говорил, что крепкий род у нас. Он сам, на войне и на охотах, ночью и днем, в жару и в стужу, не давал себе покоя. Весь распорядок и в доме у себя тако же сам устанавливал. И у ловчих охотничий распорядок свой завел, и у конюхов. О соколах и о ястребах заботился. Бедного смерда, и убогую вдовицу не давал в обиду сильным на своих землях. Вот каков был боярин Свенельд. Мы ведь род от варяжского корня ведем. Все в семействе воины. Теперь отца нет, я ушел из стольного града. Старшим в роду теперь мой средний брат считается. Род конечно не пресечется, только чую, моего семени в продолжении его не будет.

— Не кручинься, боярин, не все так плохо, ты еще молод, женишься, сына породишь.

Они как раз миновали деревеньку, и выехали к одинокому полю, возделанному у самого летника. По другую сторону от дороги раскинулся лес. Ищенко смолк, наблюдая необычную картину на недавно убранном куске земли. Женщина, одетая в полотняную рубаху и поневу перекатывалась по обработанной земле, и что-то бубнила в голос. Разобрать, о чем речь было невозможно, далековато. Рядом с ней застыло все семейство.

— Спятила баба? — кивнул в сторону смердов Андрей.

Судислав хмыкнул в усы, привычно обыденно глянул на своего сотника, практически менторским тоном пояснил «недоумку»:

— После окончания жатвы хлеба в этих местах, хозяйка дома выходит на поле и катается по последней полосе. Меж тем, еще и заветные слова кажет: «Нива, нива, отдай мою силу». Людины считают, что земля отдает женке потраченные во время жатвы силы. На поле оставляют несжатым пучок колосьев, смерды его называют пожинальной бородой и предназначают богу.

Поле осталось позади, а летник углубился в лесной массив. Солнце зашло за кроны деревьев, раскинув полутень на все живое вокруг. Пора было искать пристанище на ночь, но возвращаться к оставленной позади деревеньке не хотелось, да и прошли они от нее уже верст пять.

— Чего пригорюнился, Андрей?

— Скоро ночь, не слишком хочется коротать ее по-походному.

— А, и не придется. На расстоянии стрелища, гостиный двор будет.

— Это в такой-то глухомани?

— Сам ты глухомань! Ты не смотри на то, что дорога узкая, по ней часто купцы к пограничным городкам да погостам товар свой возят, оттого и место для постоя не пустует. Иной раз они в таких местах товаром меняются, могут в нем его за монету сбыть, перекупить, перепродать. По-другому такие дворы корчмой называют, проезжий и прохожий народ сходится на огонек для питья и еды, для бесед и попоек с песнями и музыкой. Хочешь, будешь пить квас, захочешь — пиво или мед хмельной. Ранее в корчмах в кости фарт свой спытать можно было, нонича, из византийских краев новую игру привезли, карты на дорогой лощеной бумаге, о четырех мастях, хиновскою цифирью помечены, с ликами цесарей, воев и венценосных женок.

Прилепившийся к дороге гостиничный комплекс, если таковым можно было назвать деревянные постройки с воротами и широким двором за ними, произвел на Ищенко удручающее впечатление. Почерневшие от времени, ветра и дождя, бревна очищенные от коры, слегка отесаны. Посредине подворья выложен из бревнышек колодец. У частокола выставлены телеги и повозки постояльцев заведения, лошади под навесами и в конюшнях. По двору шатается уйма народу, судя по всему у хозяев аншлаг, явно не бедствуют. Прислуга мечется как угорелая, пытается успеть выполнить все пожелания приезжих. Откуда-то с заднего двора до ушей доносится характерный шум, режут скотину к кухонному столу. С ним перекликаются заунывные мелодии текстов песен современной попсы из открытых окон среднего дома. Песни поются на русском языке, но лучше бы певцы молчали, Андрей сразу уловил дичайшую несогласованность в пении артистов. Если коту наступить на хвост, орал бы он не в пример выразительней. Косой взгляд, брошенный в сторону Романа, дал полный расклад на происходящее. Киевлянин воспринимал все как должное. Ну, что ж, знать так и надо!

— Вы у нас заночуете, гости дорогие? — задал вопрос один из двоих молодых парней, входивших в число обслуживающего персонала заведения, выбежавших к приехавшим. — На постой всех не разместим. Сами видете…

Абориген повел рукой по округе.

— Имеется хорошая комната на двоих, чистое белье сейчас постелем. Баня топлена. Лошадей почистим, напоим и поставим в конюшню. Все в лучшем виде сделаем. Только воям вашим придется…

Мужик снова замялся. Нашелся Судислав:

— Мы тут недалече разместимся. Не привыкать. Место я знаю, бывал здесь. Только бы в баньке помыться.

— Помоем и плату за помывку не взымем, — заверил работник гостиного бизнеса. — К заходу солнца подъезжайте. Харчи на два десятка людин тож к сему времени поспеют.

— Вот и добре!

Ищенко кивнул десятнику.

Сняв с лошадей нехитрую поклажу, Андрей с Романом сами занесли ее в предоставленные апартаменты. Комната небольшая на одно окно. У стен две лавки с тюфяками набитыми соломой. Скорая на работу женка при них постелила чистое белье, на лету поймав мелкую монетку, так же споро ретировалась прочь.

— Ну, как? — спросил Роман.

— Сойдет. — Односложно ответил кривич.

— Тогда поторопимся, пока на дворе еще нет кромешной темени, нужно помыться.

— Рухлядь нашу, не тиснут из комнаты?

— Нет. Видел в коридоре челядина хозяйского? Он нас считай, принял, проследит за дверью. Никто чужой сюда не войдет.

Через час распаренные и намытые они сидели в трапезной. Испорченному цивилизацией Андрюхе, место приема пищи и развлечений показалось похожим на самую затрапезную столовку времен девяносто первого — девяносто третьего годов двадцатого столетия. Антисанитария полнейшая! Шум, гам подвыпивших мужиков, сидевших за столами, составлявшими компании по интересам. Но судя по поведению Романа, его придорожная забегаловка вполне устроила. С кухни, да и в самом помещении гостевой комнаты, вкусно пахло снедью. Скромно, не акцентируя к себе особого внимания расположились в одном из углов помещения, за маленьким столом как раз на двоих, при всем, при том внимательно оглядев кворум. Молодой парень принял у них заказ, а вскоре оба путешественника своими ложками наворачивали наваристые щи, а на столе в деревянных больших тарелках материализовались, и жареная тушка гуся, и запеченная речная рыба, зелень и овощи, горшок с парующей ароматом кашей. По мере насыщения, Роман выказывал все больший интерес к происходящему за соседними столами. Там шла азартная игра, слышались негромкие возгласы распаленной толпы. Косые, алчные взгляды играющей братии блуждали по всему пространству залы, тормозили на удачливых игроках, на скобленых добела столах. Люди отдыхали.

Роман здоровой рукой потрогал кошель на своем поясе. Ищенко совсем не понравился азартный блеск в глазах напарника. Таких глаз он видел много еще в своей прошлой жизни. Было время, когда безденежье в армии заставило искать подработку на гражданке. Ему с его сослуживцами удалось устроиться вышибалами в ночной клуб на окраине Москвы, в одном из спальных районов. Клуб под не очень понятным для обывателя названием «Узурпатор», тогда с распростертыми руками принял их в свои объятия. Работать пришлось в команде с уволенными со службы ментами, спортсменами и действующими военными. Нормальные люди, пришедшие на работу в охрану той ночной клоаки, могли продержаться там не больше двух смен. Пьянь несусветная, нарки, проститутки, молодые ретивые даги, местечковые урки крышующей заведение группировки, работники рынка, вот неполный список еженощного контингента. Добавить ко всему вышеперечисленному «культурную» программу, душераздирающую музыку на полную катушку децибел, стычки, драки, часто кровь и потасовки, сауну в левом крыле «малины» и игровые автоматы в отдельном зальчике, и впечатление, что ты попал в дурдом становится полным. Вот там-то Андрей и насмотрелся на то, как люди проигрывались вдрызг, можно сказать «до нательных крестов». Вот такие глаза, как у Романа сейчас, были и у них.

«Оп-па! Неужели встряли!» — мелькнула мысль в сознании лейтенанта.

— Да-а! Давненько я не бывал в таких местах. Пожалуй, тряхну стариной!

— Так, это…

— Ты, Андрей иди, отдыхай, с дороги-то устал. Да и не стоит оно того, чтоб привыкать, меня отучать поздно.

Кривич с сомнением посмотрел на весь этот бедлам. Взрослые люди, иные из них купцы, воины, деловые. Ну, да не ему их судить. Как говорится, в чужой монастырь со своим уставом ходить западло! Поднялся по лестнице на галерею второго этажа, прошел к снятой комнатухе. В комнате стоял запах леса, тянуло грибной прелью, одновременно к этому примешивалась зелень трав и что-то ягодное. Хорошо, однако, никакой гари двадцать первого века! А лес-то вон он за окном, правда, его сейчас не увидеть — темно. Сняв сапоги, распустив сбрую с мечом и ножом, отложил к изголовью, как был в одежде, повалился на чистую кровать, втянул в нос запах свежего сена в подушке. Благодать! Всем телом, до хруста потянулся лежа на лавке. Свечу задувать не стал, прикрыл глаза в надежде скорого сна.

— Не рановато ли спать собрался, витязь?

Скрипучий голос с соседней лавки заставил Ищенко вскочить на ноги, оказавшись перед незваным гостем. На Романовой лавке спокойно восседал козлобородый мужик. Весь вид которого был потешным, если бы Андрей не разглядел его взгляд. Из-под густых, кустистых бровей, в свете мерцавшей свечи, на Ищенко смотрели глаза с разноцветными зрачками. Левая сторона меховой потрепанной временем одежды запахнута на правую, порты засунуты в сапоги, шапка надвинута на непокорные лохмы — задом наперед. Однако, на простого ворюгу не похож, и дух лесной именно от него исходит. Конечно, веет от него чем-то сродни враждебности, только вряд ли по отношению именно к нему, он бы почувствовал это.

— Вечер добрый, добрый человече! Никак дверью ошибся? — поздоровавшись, спросил гостя Андрей.

— Хм! Да, нет, зашел куда хотел.

— Стой-стой! Уж не лешим этих мест ты будешь?

— Ну?

— Ха-ха-ха! Вот так встреча. С твоим собратом я в дружбе.

— Да-а! И как тебя угораздило в сие гиблое место попасть?

— Обстоятельства. Эту корчму мимо проезжали, вот и решили заночевать.

— Плохо.

Из-за двери послышались быстрые шаги, Ищенко по звукам узнал Романа. Дверь распахнулась, и на пороге застыл киевлянин. Мельком окинул комнату, стоявшего на ногах Андрея, недовольно спросил:

— Ты чего не спишь?

— Так, не хочется еще. Уже наигрался?

Роман плечом подвинул его в сторону. Прошел в помещение, нагнувшись, вытащил из под своей лавки переметную сумку из выделанной кожи. Потянув за шнур, распустил горловину на мешке.

— Ты не поверишь, вот чую, что фарт мой, а кошель серебра спустил в один присест. Ништо, сейчас отыграюсь.

— Во что хоть народ играет?

— В разное. На трех столах в «зернь» кости мечут, за одним играют в карты. Ну, я пошел.

Роман, сунув за широкий пояс объемистый кошель, отведя взгляд от Андрея, выскочил в коридор, громко хлопнув за собой дверью.

Ищенко сразу и не понял, как напарник не смог разглядеть лешего. Сам прошелся взглядом по пространству комнаты, с трудом увидел хозяина леса у самой стены. Нежданный гость стал величиной с наперсток, не больше. Скошенный в улыбке рот и прищур глаз говорили о том, что произведенным на человека эффектом мимикрии он сам остался очень доволен. От увиденного челюсть отвисла, Андрей сморгнул, и чуть ли не отшатнулся. Леший сидел перед ним в свой обычный размер, только улыбка исчезла с его лица.

— В поганом месте вы на ночь глядя оказались. Сейчас твоего попутчика обдерут как липку, аще решат, что е у вас за душой серебро, попытаются отнять. В этих стенах фарт имеется только у хозяина сего гостинца и боле ни у кого.

— Шельмуют?

— И не только! — решив показать на сколько все серьезно, леший поднял вверх перед собой указательный палец. — На тебе охранная метка мово родича имеется, когда увидел в дороге, думал перенять вас, потом решил, что переночуете по-походному. Ан нет, твой напарник про сие пристанище знал. Я сюда чудом никем не замеченным проскочил. Гляжу, на тебя кто-то из сильных духовиц обережный круг наложил, тебя и не торкнуло черное колдовство, зато друг твой и так к игре слабость имеет, а тут еще черный наговор сего места, как капкан сработал.

— Да ты толком объясни! По мне, так здесь обычный игровой шалман обосновался, лохов разводят.

— Какой там…. Сейчас на приграничных дорогах хозяйничает ватага татей, а атаманом у них Мизгирь. Слыхал о таком?

— Нет. Откуда?

— Свою кличку, сей смертный оправдывает. Паук-волк, он здесь и есть паук. Да если б только это! С византийскими чернецами хлынули на Русь полчища нечисти, заметь, это тебе не нашенская нежить, к коей отношусь и я. Тут дела похлеще завернулись! Душа Мизгиря черным черна, продана за мнимый фарт ихнему дьяволу. Первый помощник атамана, Чекан, он тоже сейчас внизу кости бросает, шептун сильный, не всякий волох с ним сладит. Оба, и атаман, и его наперсник, под купцов рядятся. Ежели тебе сила дадена, а духовица смогла глаза раскрыть, сможешь увидеть, кто стоит за спиной атамана, угадаешь его меж другими. Чтобы увидеть черта, посмотри на худого купца через рукав рубахи. Словом скажешь: «Черт, черт, покажи хвост!». Иди, уводи свово товарища от столов, пока не проиграл все монеты.

— Слушай, а чем же отличается черт, от других персонажей сей реальности?

— Не ко времени вопросы задаешь! Ну, уж коль задал… Во-первых, он всегда делает только зло, он вообще не способен помочь смертному. Возьми хоть меня, я могу завести человека в чащу, но я же, ежели знать как себя повести, и ягод помогу набрать, дорогу домой укажу. Водяной, тот несмотря на все его коварство, может нагнать рыбы в сети рыбаков или помочь мельнику за мельницей следить. Уж на что банник сам по себе натура злобная, если его вежливо попросишь, разрешит в бане переночевать, еще и от других банников оборонит. У черта же, задача одна — как можно скорей сгубить людина, встреченного на пути, довести его до смерти и завладеть душой. Чтобы достичь сего, он способен на любую хитрость, на любой обман и притворство. Черт — абсолютное зло. Во-вторых, тебе бы друг ситный поторопиться!

За самым большим столом, в толпе играющих в кости, выделялась тонкая фигура бородатого совсем не крепкого мужика, обладавшего в манере поведения какой-то утонченностью, свойственной натурам аристократичным или артистичным, одетого в кафтан, похожего на купца средней руки. Он улыбаясь, верховодя в кругу игроков, отпускал шутки, подсмеивался, собирая игральные кости в стакан, выбрасывал их на столешницу. Ищенко мимоходом, как объяснял лешак, глянул ему за спину, туда где виднелся оконный проем, от увиденного чуть не споткнулся. На подоконнике сидело антропоморфное, не больших размеров существо, покрытое черной шерстью, с рогами, хвостом и копытами. Лукавый, забросив ногу на ногу, раскачивал верхней конечностью. Глядя из-за спины реципиента за происходящим за столом, он лениво морщил нос, больше похожий на свиное рыльце. Скучно было нечистому! Скучно и предсказуемо. Помимо воли хозяина, хвост рогатого отбивал такт музыкального сопровождения песенников.

Андрей заглянул за плечо Роману. На столе перед попутчиком лежал рассупоненный кошель с деньгами, явно похудевший с того часу, каким он был по-первых. Роман почувствовал присутствие товарища за спиной, недовольно повел плечами. Его очередь метать кости. Одной рукой, стаканом зачерпнул кубики со стола. Размешивая их под нетерпеливый гул собравшихся, высыпал на скобленую древесину столешницы. «Зернь» рассыпалась по столу.

— Го-о-о! — Разнесся над столом выкрик подогретой алкоголем и азартом толпы. Выпали «голь» — один-один. Роман скривился от неудачи. Ход перешел к соседу. Снова бросок, и снова выкрик толпы:

— Го-о-о!

Чуть лучше. «Петух» — два-три. Следующий претендент на победу выбросил «чикву» — два-два. Ход дошел до Мизгиря. Бросок.

— В-ва-а-а!

Толпа рвет голосовые связки. Вот это да-а! «Полняк» — шесть-шесть!

Андрей приник к уху напарника. Зашептал:

— Роман, завязывай, сейчас все деньги спустишь.

— Отстань! Чувствую со следующим броском придет фарт.

Что на такое скажешь? Пора валить из-за стола. Ох, как пора! Совсем незаметно ткнул указательным пальцем в узел нервных окончаний у самой шеи Романа. Чуть отступил, вроде бы как он непричем. Соседи по столу подметили как поплохело калечному. Видно расстроился с проигрыша. Вон как тяжело дышит, и глаза кровью налились. Не помер бы только! Возись с ним, от игры отрывайся. Ищенко в свою очередь заметил, как никем кроме него невидимый черт, сам сунул рыло к уху Мизгиря, зашептал чего-то в него. Увидел и то, как округлились глаза бандита.

— Человеку плохо! — объявил всем Андрей. — Сей миг я его до лавки дотащу, отлежится, оклемается.

Взвалив неподвижное обмякшее тело на плечо, тем не менее, не забыв сграбастать кошель со стола, освободив игровое место, понес товарища в номер, ощущая на своей спине тяжелый взгляд.

— Фух! Вроде костистый, а тяжелый!

Сбросил Романа на лавку.

— Уходить вам отседова потребно! — констатировал ситуацию леший. — Не оставлють вас в покое. Как пить дать наведаются в гости.

— Уходить? Как тут уйдешь? Лошадей не бросим. Мимо не просочимся. Разве что через окно?

— Не знаю. Но и мне пора линять. Тяжек мне дух сего гиблого места. Вот, кажись и лес в двух шагах, а терпежу быть тут, почитай и не осталось. Твой товарищ, когда в себя придет-то?

— А, сейчас и придет. Леха, ты уходил бы, чтоб Рому не смущать, он к таким вывертам положений не сильно приучен.

— И то верно. А вы как же?

— Как-нибудь, управимся, при помощи «палки и какой-то матери».

— Ха-ха! Эх, нравишься ты мне Андрюха. Лихой парень!

— Так я и есть лихой.

— Ну, тогда удачи тебе, лихой!

— Увидимся!

Леший на глазах уменьшился в размерах, соскользнул с лавки на пол и, протиснувшись в щель, исчез. Ищенко повернув Романа на живот, ткнул пальцем в известную точку на теле товарища. Прошла минута, не меньше.

— В-ву-у-а! — воплем выразил боль напарник. — Что это было со мной?

Не особо вдаваясь в лишние подробности, опустив участие лешего в деле, Андрей рассказал о некоторых событиях начала ночи. Предъявил опешившему Роману его частично оприходованный кошелек.

— Что, правда, черта своими глазами видел?

— Вот, как тебя сейчас. Что делать будем?

— Не знаю. Я ведь толком ничего и не помню, все как в пелене.

Молча посидели на лавках друг напротив друга, при свете свечи полупали глазами, еще не решаясь озвучить мысли. Роман хлопнул ладонью по своему колену.

— Так! Уходить нам никак нельзя, значит остаемся. Черт, говоришь?

— Угу.

— Тогда нужно продержаться до крика третьих петухов.

Ищенко подвинул свою лавку к двери, на нее взгромоздили вторую лавку. Оба одели брони. Расположились ждать.

Затянувшаяся тишина в комнате, в течение сравнительно короткого времени перешла в тишину за ее пределами. Затихли музыканты внизу, угомонились приезжие гости. Вместе с тишиной за стенами гостинца, нарастало напряжение душевное и телесное. Какой там сон?! Андрей впервые в жизни столкнулся с таким врагом. Это тебе не бородатый моджахед и не забитый жизнью и жаждавший поживы пастух из горского тейпа, не обдолбаный латинос и даже не янки, здесь что-то покруче будет, и ставка повыше. На кон выставлялась не только жизнь, но и душа. По всем прикидкам на дворе около трех часов ночи. Зубы непроизвольно отбивали бравурный марш, правда, не понять какой именно. Та-ак, что нам, продвинутым кабанам известно о чёрте? Ну, креста не выносит, еще молитвы, ага, от святой воды совсем не тащится, она для него вроде кислоты будет. Но это все инфа из фильмов, да и та из-за бугра. Ясно дело амеры могут придумать такую лабуду, что в натуре не расхлебаться! Тупой народец, ожиревшая нация.

— Роман!

— Чего тебе? — сжав в ладони рукоять клинка, отвлекшись от двери, спросил напарник.

— У тебя в сумке случаем святой воды не припасено?

— Откуда?! — округлившиеся от удивления глаза метнули неприязненный взгляд.

— Ну, да. Прости дурака, погорячился с вопросом.

Что там еще не любит нечистая сила? Где-то толи слышал, толи читал, чтобы унять нечистого, ему нужно накинуть на шею либо крест, либо недоуздок. С крестом напряг, из Андрюхи и в прежние-то времена, еще в прошлой жизни, всегда был плохой почитатель Иисуса. Только то, что в детстве бабка покрестила, вот и вся вера. Забыл, когда и в церковь заходил. Недоуздка ваще нет, он же не конюх какой! По коридору протопали шаги людей. Судя по шуму, человек восемь. С их приближением, к шуму шагов добавилось сопение. Сочный, совсем не старый голос, по интонациям привыкший отдавать распоряжения, сказал:

— Открыл бы нам дверь, боярин, нам с тобой непонятку утрясти нужно.

— Какую, такую непонятку? Ночь на дворе. Утром разберем все непонятки. — Сонным голосом откликнулся Ищенко.

— Ты калечного от игры увел, он мне должон!

Андрей вовремя прикрыл рот Роману, готовому ввязаться в пока еще словесный спор.

— Калека без памяти лежит. Утром приходи, может к утру ему полегчает.

— Значит, открывать дверь не желаешь!?

Кривич промолчал.

— Не откроешь, так я к тебе своего большачонка подошлю. Он мне откроет.

За дверью раздался гогот подвыпивших мужиков, явно чувствовавших себя в этом заведении хозяевами. Крепкий удар в дверь с той стороны сбил с притолоки скопившуюся пыль. Мысли выскочили из головы. Вдруг увидел, как через калитку, через щелястую древесину на ней, как через воздух, рука просовывается к засову на двери. Что за…! Рука волосатая, когтистая, чуть на обезьянью лапу похожа. Радует, что рука, а не лапища! Роман ее тоже естественно углядел, может и испугался, да только пока еще слишком короток был век христианства на Руси, служилый народ не боязлив. Хлестнул крест на крест мечем по просунутой конечности, повышая голос до командного гласа, продекламировал неизвестную Андрюхе молитву:

— Избави мя, Господи, от обольщения богомерзкого и злохитрого антихриста, близгрядущего, и укрой меня от сетей его в сокровенной пустыне Твоего спасения. Даждь ми, Господи, крепость и мужество твердаго исповедания имени Твоего святого, да не отступлю страха ради дьявольского, да не отрекусь от Тебя, Спасителя и Искупителя моего, от Святой Твоей Церкви. Но даждь мне, Господи, день и ночь плачь и слезы о грехах моих, и пощади мя, Господи, в час Страшного Суда Твоего. Аминь!

Подействовало! Да так подействовало, что от визга и крика пары голосов за дверью зубы свело, видно паршивый децибельный ряд подобрал нечистый.

— У-вва-а! За все посчитаюсь с тобой боярин!

— Ты сначала достань меня, Мизгирь!

— Признал? Призна-ал! Вышибай дверь!

Сильные удары обрушились на дверное полотно. Что-то заставило Ищенко обернуться. В открытый оконный проем при свете круглой луны лез до боли знакомый силуэт, и Горбылевский голос возвестил:

— Фу-ух! Еле разыскал тебя, бродяга!

— Сашка, ты? — удивился Андрей.

— Кто ж еще? Помоги!

Ищенко метнулся к окну, ухватил протянутую руку, впопыхах слишком резко дернул на себя, заставив не ожидавшего такой прыти Горбыля усиленно перебирать нижними конечностями через подоконник. Е-е-о! Вместо обычных ступней на глаза Андрею попались свиные копыта внизу Сашкиных порток. Действия в экстремальной ситуации, как натаскивают в спецназе ГРУ, опередили мысли. В лоб еще не успевшего разогнуться Горбыля впечаталась плюха от всей души. Да так славно впечаталась, что тело совершило обратный кульбит, вмазалось хребтиной в нижнюю планку подрамника на окне, а копыта на миг зависли выше головы.

— Мля-я-а! — со стуком верхнего ряда зубов с нижним, вырвалось из пасти «чудовища».

Сашкин лысый калган материализовался в свинячье рыло с короткими рожками на лбу черепа. А вот и хвостяра! Андрей не раздумывая ухватил рукой почти безволосую веревку, с коровьей кисточкой на конце, росшую из чертячей жопы, крутонув, наматывая на руку, дернул к себе. Видно черти боятся не только святой воды! Нечистый оклемался явно быстрее обычного человека, попытался выскочить в проем окна. Не тут-то было, Ищенко тащил его на себя, упираясь, как мог. Клешни и копыта черта одно время буксовали на месте, создавая шум скачки как при озвучке кадров на киностудии. Силы у такого бегемота было дохренище. Андрей понял, не удержит! Секунда и клинок в руке. Взмах и, черт перескочив подоконник, растворился в ночи. В сжатом кулаке остался лишь хвост беса. А за спиной Андрея уже шла настоящая потасовка. Ватага раздолбенив дверь, лезла через нагромождение лавок в комнату, где, считай однорукий Роман уже успел приголубить двоих мечом по темечкам, развалив черепушки и разбрызгав мозги и кровушку на пол и матрасы. Толпа напирала, спасала лишь узость прохода.

— Ку-ка-ре-ку! — донесся со двора крик разбуженного петуха.

Ищенко отбросив ненужный сейчас предмет чертовой плоти, сунулся на подмогу напарнику. Он не стал переть буром, скользнул по стеночке к углу, а уже оттуда провертел мечом дырки в паре беспредельных мужиков. Шум, стоны, крики слышались, казалось везде. Прилепившегося к стене Андрея неожиданно обхватила рука нечистого, просунувшаяся через древесину стены. Сдавила, выдавив воздух из легких. Ничего себе силища! И Романа на помощь не позовешь, некогда ему. Напрягся.

— Гы-ыть!

Попытался освободиться или хотя бы ослабить захват.

— Ку-ка-ре-ку-у!

Хватка действительно ослабла, но рука не убралась.

— Гы-ыть!

Поднапрягшись, из последних сил он протащил через стену всего черта. Блин, мохнатый! И из рыла прет отвратно! А само рыло у самой щеки, захотел бы, мог и ухо зубами оттяпать, с него станется. У-у, зараза адская! На тебе по печени! Дышать стало совсем невозможно. Точно задушит, свин рогатый!

— Ку-ка-ре-ку-у!

Черт отпрянул от Андрея, огненным комком, осветив комнату, ушел в пол. Пламя огня заструилось по древесине, в первую очередь набросилось на просыпанную солому и сено матрасов. Кругом стало светло. Снаружи донеслось:

— Го-орим! Пожа-ар!

Это проснувшиеся от шума постояльцы, оставленные мороком чертячего колдовства, наконец-то пришли в себя.

Роман, метнувшись к хрипевшему Андрею, подтащил его к окну.

— Лезь наружу, если жизнью дорожишь!

Ищенко потом с трудом мог вспомнить, как оказался на подворье. Как это здорово встретить рассвет и дышать свежим воздухом полной грудью. Он сидел на потоптанной траве, ошалело мотал головой, приходя в себя, наблюдая, как неподалеку мечутся люди, перетаскивая к повозкам какое-то имущество. Рядом с ним стоял Роман, держал в поводу их лошадей, под ногами которых, валялось спасенное барахло и оружие. Гостинец догорал. Скоро совсем не станет гнилого гнезда разбойничков. Огонь очистит все. Ночь прошла. А вот и кавалерия подоспела, и как всегда вовремя.

В ворота горевшего гостиного двора верхами заскакивали бойцы Ищенко.

 

— 4-

Нет ничего глупее, чем попасть из огня да в полымя. Но они попали. И случилось это, до обидного обыденно. Сначала поддавшись стадному чувству, пристроились к тележному поезду купцов, таких же погорельцев как сами, наяривавших лошадей, спешащих как можно скорей и дальше оставить за спиной сгоревший дотла придорожный шалман. Потом, то-ли от невнимательности, то-ли по злому року судьбы, прощелкали развилку летника, пошли вместе со всеми по более наезженному тракту. Только оказались они не там, куда стремились попасть. Сутки езды, можно сказать гонки по местности, имеющей плохую дорожную славу, в компании людей, ежеминутно ожидающих нападения татей, и они вымотанные и выжатые телесно, очутились в затерянном большом городище на окраине Руси.

Ряшицы встретили повсеместной суетой и волнением. Муравейник, да и только! Наверняка лишь глухой и слепой не знал, что в любой час на погост могут обрушиться печенеги. Все ведали и то, что воевода отправив гонца в Переяславль, не скоро ожидает помощи от княгини. Помощь не могла придти в такие короткие сроки, в лучшем случае она прибудет к шапочному разбору. Жители близлежащих сел и весей укрылись за стенами погоста. Набились в него как огурцы в бочонок. Теперь признать кто свой, а кто из дальней деревни, стало затруднительно. Иные отдаленные деревеньки, так те и вовсе не светились, их жители по старинке попрятались в лес. Авось пронесет нелегкая!

Вот-вот наступит темнота, а хлопоты местного населения не прекратились. Посад почти опустел, хозяева побросали избы, прикопали кое-какой скарб, и сейчас последние из них выдвигались к вот-вот закроющимся воротам. Роману не хотелось впихиваться в тесные стены детинца. Кто их там ждет? Там сейчас своих хватает. Ищенко, тому в силу монзыревского наказа, хотелось бы расспросить кого поподробней о сложившейся ситуации.

Что делать им, чужакам для этих мест, людям, не представлявшим полноты обстановки? Можно тупо забиться за стены крепости, слинять, куда подальше от самого погоста, спрятаться в лесу. Что выбрать кривичам, носящим на поясах мечи?

— Судислав!

— Я, сотник.

— Давай-ка парней за стены веди, устраивай ночевку и всем отдыхать. Я по округе прошвырнусь, погляжу, что и как. Не нравится мне вся эта суета.

— Понял, батька. С тобой Первака и Лиса отряжу.

— Не нужно, прогуляюсь без сопровождения.

Десятник недовольно покачал головой, но перечить не стал, знал норов начальника.

— Я с тобой, — всунулся в разговор Роман.

В раздумье, не сговариваясь, как кто пошептал на дорогу, направили лошадей по посадской улице, пытаясь в темени разобрать, что собой представляет сей конец.

— Вон, смотри у околицы, у самого леса оконце в избенке вроде как светится, — указал пальцем Андрей.

— Знать бы, чего это хозяин остался?

Хозяина не было. Была хозяйка. Обычная женщина, с тяжелым, неприветливым взглядом. Ее глаза едва виднелись из-под опухших покрасневших век. Умаялась бедолага! Встретила нежданных гостей на своем подворье, у порога избы, по вечернему времени кутаясь в платок, больше похожий на давно не стираный кусок полотна. Костлявые руки ее, казалось, постоянно находились в движении. Хоть опрятностью одежда на ней и не отличалась, но выбирать уже было не из кого. Хотелось выспросить обстановку у лица ни в чем не заинтересованного, есть и спать.

— Что привело двух молодцев к порогу бедного дома? — окинув обоих любопытным взглядом, при этом умудрившись ни одному не заглянуть в глаза, спросила хозяйка.

— Нам бы на постой до утра встать. Дорога вымотала. — Ответил Роман.

— Так ведь весь посад пустует, выбирай любую избу. Иди в любой конец, вряд ли живую душу найдешь.

— В котомках пусто. Привечай хозяюшка. На баню мы не рассчитываем, но за постой и кормежку заплатим звонкой монетой.

— Ну, что с вами поделаешь? На одну ночку пущу, — Андрею указала рукой на строение у дальней стены забора. — Лошадей вон туда поставь. Корму задашь, его там же найдешь. Воды им принесешь из того колодца.

Кивок в сторону деревянного срубчика с «журавлем», стоявшего почти у ворот.

— Заходи в горницу, болезный, — пригласила Романа в дом, посчитав его увечность не возможностью для всякой работы.

«Пока твой попутчик порается со скотиной, пригощать тебя стану, потом очередь и до него дойдет», — услыхал за спиной бабкины слова Андрей.

Дверь в избенку захлопнулась. Он потащил лошадей за узду, повел к указанной постройке. Животные, мотая головами, с неохотой подчинились хозяйской руке.

— Чего вы, кобенитесь? Я и сам устал. Понимаю, под крышу не хотите, так ведь в чужой монастырь… Пока я тут с вами управлюсь, Рома у старухи все и выспросит. Может, переночуем, а утром ноги сделаем.

Между тем на низком южном небосводе, конца последней декады августа месяца, повысыпали россыпи звезд. Полная луна огромным золотым шаром висела над самой головой. В ее свете неся от колодца в хозблок деревянное ведро с водой, заметил прошмыгнувшего за угол постройки черного кота, лишенного каким-то средневековым живодером, такого достоинства, как хвост. Интересно, кто постарался, поиздевался над животинкой?

Уже привычно расседлал обеих лошадей. Налив воду в деревянную поилку, сам пучком соломы прошелся по крупу сначала своей лошадки, а после и Романового конька, сгоняя пот со шкур. Снизу вверх протер соломой конечности животных, усиливая кровообращение и предотвращая отеки. Лошади фыркая, оглядывались на человека, ожидали еды. Сунув нос в неаккуратно сложенные мешки из холстины, при свете глиняного светильника наткнулся на овес. Во что насыпать, так и не нашел. Подтащив ополовиненный мешок к конским мордам, сыпанул добрую порцию злаков прямо на утоптанный пол.

— Жрите! Пора и о себе побеспокоиться, Роман, небось, уже налопался.

Только успел закрыть дверь, как различил едва заметный вздох совсем рядом. Не раздумывая ни секунды, влепил с разворота стопой в предполагаемое место грудной клетки незваного гостя.

— Ой-й-я!

Услышал в потемках вырвавшийся вместе с выбитым воздухом стон, и звук кубарем откатившегося тела. Подошел к незнакомому мужику, распластавшемуся на траве.

— Ой-й-я! — снова услышал всхлип со стоном. — Чем это ты меня приласкал? Копытом, что ль?

— Зачем копытом? Просто ногой приложился. А, зачем ты так тихо со спины подходишь, и вообще, ты кто такой?

— Дворовой я здешний. Местные мы! А, вот ты каким боком на наше подворье вперся? Кто разрешал?

Внешне перед Ищенко сидел на травке, не придя еще в себя, бородатый мужик, правда заросший больше положенного по современной моде, но так себе, ничего необычного.

— Бабка, говоришь? Хм! Это не бабка. Это ведьма черниговская, с Мизгирем шашни крутит. Появилась тут два дни тому. Вчерась хозяев подворья, вместях со скотиной всей извела. Домовик разговор слухал, ждут они каких-то двух смертных, незнамо чем насоливших хозяину дорожных татей.

— Та-ак! Ну, значит дождались.

— Так, что, вы те самые и есть? Ну, которых ждут?

— Выходит что так.

— Ага!

Мужик пристально уставился на кривича. Что он там хотел разглядеть при бледном свете луны, было непонятно, нервно проглотил подступивший к горлу комок, потряс за штанину находившегося в раздумьях пришлого.

— Ты, это, ноги уноси отсель, пока не началось. Время у тебя наверное еще есть. Я тут кота со своего подворья шуганул, думал соседский дворовой балует, оказался нечистый. Мизгиря побратим, в кота обернулся. Ну, я его…

— Бесхвостый?

— Черт-то? Угу.

— Тогда времени точно уже нет. Напарник мой, Рома, он сейчас в избе у ведьмы. Не бросать же мне его?

— Не знаю, ведьма страсть, какая вредная. Мово хозяина, словно коня взнуздала, да в усмерть заездила за ночь. Хозяйку и деток Мизгирь сам, своей рукой зарезал, а его тати скотинку с подворья свели кудась.

— Что же делать? — скорее сам себе задал вопрос Андрей.

— Бечь, пока не поздно.

— Это не наш метод, Федя! — возразил словами Шурика из комедии Гайдая. — Как говорится, «Бог не выдаст, свинья не съест». Будем делать свою игру.

— Чаво-о?

— Чаво-Чаво? Живу я здесь! Так, а ты вообще, кто такой будешь, что-то я не понял?

— Ну, ты тугодум. Люди меня рисуют в своем уме так: «Немного кошки побольше. Да и тулово похоже на кошкино, а хвоста нет. Голова как у человека, нос горбатый-прегорбатый, глаза большущие, красные, как огонь, а над ними брови черные, большие, рот широкущий, а в нем два ряда черных зубов, руки как у человека, только кохти загнутые. Весь оброс шерстью, вроде как серая кошка, а ноги человеческие». Ну, понял теперича? Не-ет? Нежить я домашняя.

— Тьфу, ты черт! А я смотрю, и никак не пойму, кого ногой приложил!

— Не поминай нечистого, бо не ко времени явится!

— И то верно.

Дверь в избе открылась, и на низком крыльце проявился силуэт старухи. Старческий голос прокаркал:

— Уж не заснул ли ты там часом? Снедать иди! Твой товарищ заждался, да и заснул.

— Уже иду, бабушка! — как можно ласковей откликнулся Ищенко, и уже тише, дворовому. — Что присоветуешь, дружище?

— Гм! Ты по-первых постарайся ничего ведьминого не есть, а уж потом не спать.

— Понял!

— Увидишь черного кота с хвостом, не спутай с нечистым. Не ровен час опять приложишь! Я, то буду. Если чё, мы с домовиком тебя поддержим как сможем.

— Значит впишитесь? Добро.

— Ты на многое не рассчитывай. Если б могли чего, хозяева бы живы были. Но по мелочи подмогнем, не сумлевайся.

— Ви-и-тязь, ты где-е?

— Иду-у, хозяюшка-а!

Еще не зная, что будет делать, Андрюха твердой походкой направился к стоявшей на крыльце со светильником в руках ведьме.

— Ну, бабушка, вот он и я. Справился! — веселым голосом проговорил он.

— Заходи, полуношник. Твой каличный, видать здорово устал. Поел и сразу уснул. Я ему на лавке постелила. Осторожней! На, возьми светильник. Не ровен час в узкой влазне за какой скарб зацепишься.

Пройдя через действительно узкие сени, Андрей оказался в большой и широкой, но единственной во всей избе комнате. Икон в красном углу не было, значит здесь жили родноверы. Еще один масляный светильник, сделанный из керамики, горел на столешнице, добре освещая стол и небольшой участок светелки. На столе в тарелке был уже нарезан хлеб, стоял кувшин, горловина которого, по-хозяйски накрыта куском полотна. У дальних окон на лавке развалился Роман, лежал, не раздевшись, даже не сняв брони. Его богатырский храп заставил притихнуть даже мышей под полом лачуги. Большая печь, на треть помещения выдвинулась от стены своей беленой известкой массой, выделялась из тени.

— Проходь, чего истуканом застыл? — подтолкнула в спину к столу. — Поснедай и тоже лягай.

— Ага.

Преодолев усилие над собой, шагнул к столу, уселся на табурет. Рука непроизвольно потянулась к еде. Боковым зрением увидел, что женщина наблюдает за каждым его движением.

Ищенко не был в своей конторе оперативником, не был штабистом, не имел отношение к нелегалам, он был обычным бойцом, если придется, пушечным мясом, но уже накопил кое-какой стаж и опыт. Мысль нагрянула в голову лучиком света в темном царстве. Ведьма, говоришь? Чем она отличается от обычного человека? По анатомии, практически ничем, а хоть бы и хвост есть. Бабка, как бабка.

Поднося ко рту ломоть хлеба, внезапно остановил движение руки. Елейным голосом спросил, глядя не в лицо, а за спину старухе:

— Ой! Бабушка, кто-то в окне мелькнул!

Реакция у старухи была на удивление отменной, еле поспел за ней. Крутнулась на табурете, любо дорого посмотреть. Не всякий солдат первогодок проделает такой финт, а тут старая женщина! Но, внутренне Андрюха и сам был, как взведенная пружина. Как только бабка оборотила лицо к окну, пальцы левой руки с силой вошли под черепную коробку бедной женщине. Тело старухи сломанной куклой, обмякнув, свалилось под стол. Свалилось тихо, практически без всхлипа.

Ищенко вскочил на ноги. Ведьма, говоришь? Хм! Ну-ну. По мне так самый обычный человек из мяса и костей. Сейчас спеленаю, поглядим, какая такая ведьма.

Сноровисто, профессионально связал хозяйке ноги. Руки заведя за спину, стянул ремешками не только у запястий, но и у локтей. Береженого, бог бережет! Прошел к храпящему на всю Ивановскую напарнику, не сильно попинал в бок. Роман не просыпался, спал как сурок, пушками не разбудить. Ясно! Опоила, старая карга. Та-ак! Что дальше?

Со двора раздался кошачий ор, потом громкая возня и вой. Подхватился, пробежался по светелке. Как на грех, ничего существенного на глаза не попадалось.

— Мешалку бери, нею коли чего, удобно по хлябальнику трахнуть, — послышалось из-за печи.

Пригляделся. Во, прикол! Мелкий, заросший по самые гланды мужик, величиной с шариковую ручку, одетый как обычный смерд, стоял у печной топки. Своими круглыми, словно у совы, глазищами подмигнул в сторону стоявшего в углу деревянного весла.

— Ты домовик?

— Домовой. Хозяева звали Бородачом. Так ты, это, мешалку-то бери.

— Ага.

Схватив за удобную ручку хозяйское весло для размешивания съестного скотине, подбежал к двери в прихожую, где происходила чья-то схватка. Резко дернув дверь на себя, отстранился за стену, готовый ко всему. В ту же секунду в комнату влетел хвостатый черный котяра, весь поцарапанный, роняющий на пол кровь и клоки шерсти. Даже замахнуться не успел. Но уже второго не пропустил. Не раздумывая, со всей дури хрястнул с размаху по морде второго кота, чуть замешкавшегося в темной влазне.

— М-мяв! — прозвучало напоследок.

Весло смело в сторону бесхвостого кота, приложив о бревенчатую стену. Не слишком ли сильно? А, мелкий домовой уже подсвечивает свечкой пространство влазни. Оп-па! На полу лежал кот величиной с подросшего ягненка. Надо ж, так закормили! Дышал тяжело, прерывисто, но дышал. Вся морда расквасилась до состояния фейса породистого персидского кошака.

Отбросив весло, Андрей схватив кошачьего выродка за задние лапы, втащил в освещенную комнату. Из-за печи послышался уже знакомый голос дворового.

— Ну, чаво там? Где тот чертяка, который меня подрал?

— Выходь, Фаня. Боярич яго веслом окучил.

— Ага, а вдруг оживет? Добей его поскорей!

— Фаня, — возмутился домовой, — ты ж ведаешь, так нечистого не убить.

— Тогда и вовсе не выйду!

Не вдаваясь в перепалку домашней нежити, Ищенко пригляделся к поверженному коту. Хрен там, это был уже вовсе не кот. Существо быстро приходило в себя, быстро трансформировалось в знакомый уже чертячий облик, но еще не могло осознать происшедшего с ним.

— Веревки тащи, быстро! — велел домовому.

Сам, заведя верхние конечности черта за его спину, стянул их последним оставшимся у него кожаным ремешком.

— Вот! — домовой сунул веревку в руку кривичу.

Андрей перевел дух лишь тогда, когда чертяка был упакован по полной программе. Задние и передние конечности лукавого связал воедино, заведя их ему за спину. Набросив петли на рога, подтянул и голову поближе к жопе, вывернув козлиную бороденку вперед. В клыкастую пасть плотно затрамбовал скомканный пучок тряпок.

— Ф-фух! Упарился. — Вытерев вспотевший лоб, плюхнулся на табурет. — Слышь, Фаня, хорош прятаться, выходи. Теперь твой страх и ужас не страшен. Можешь его даже ногами попинать, если желание есть. Как ты, Бородач?

— Норма, — односложно откликнулся домовой.

— Му-му-му-му!

Ведьма с кляпом во рту издавала недовольное мычание. Ищенко наклонился над дергавшейся бабкой, елейным голосом спросил:

— Оклемалась, бабушка? Сказать чего хочешь?

Расшатав кляп, вытащил из ведьминого рта.

— Кха-кха. — Прокашлялась. — Радуешься? Недооценила я тебя, звереныш. Ну, ничего, Мизгирь с тебя, с живого ремней нарежет!

— А, вот с этого места, пожалуйста, поподробней.

Перевернул старуху на бок, заглянул ей в лицо.

Знал бы он, что перед ним на полу лежала женщина, обладающая вредоносными демоническими свойствами, никогда бы не стал глядеть в старушечьи глаза. Не одного, не двух, многих, своим взглядом свела в могилу бабка Обрена, наслав болезни, потом издали наблюдая, как сгорает человек от смертельного недуга. Считанные единицы ведуний в княжестве, могли снять Обренову порчу. Ведьма набрала силу, могла околдовать человека, превратить его в коня и заездить до смерти, и все это проделывала всего лишь взглядом.

Их взгляды встретились, и сотник почувствовал, как что-то липкое, обволакивающее, сначала даже приятное, вползает в его мозг, поглощает мысли и волю. Отвести глаза он уже был не в состоянии. По спинному мозгу, словно ветерком погнало его энергию вверх к голове, оттуда через взгляд наружу. В голове все замутилось, как вдруг, будто перещелкнул кто переключатель.

Знала бы Обрена, кто склонился над ней, никогда бы не подняла глаз, не посмотрела в глаза мужчине, находившемуся перед ней. Мозг Ищенко, как магнитофон, воспроизвел заложенную в него запись. Отчетливо послышался голос языческой ведуньи Властимиры:

— Ой, ты Свет, Белсвет, коего краше нет. Ты по небу Дажбогово коло красно солнышко прокати, от, онука Дажьбожего Влесослава, напрасну гибель отведи: во доме, во поле, во стезе-дороге, во морской глубине, во речной быстроте, на горной высоте бысть ему здраву по твоей, Дажьбоже, доброте. Завяжи, закажи Велесе, колдуну и колдунье, ведуну и ведунье, чернецу и чернице, упырю и упырице на Влесослава зла не мыслить! От красной девицы, от черной вдовицы, от русоволосого и черноволосого, от рыжего, от косого, от одноглазого и разноглазого и от всякой нежити! Гой!

Вдох. Две, практически ни кем не замеченные, короткие молнии, вместе с покидавшей тело энергией, выскочили из глаз парня, впились в глаза колдуньи, все круша на своем пути. Выдох — мгновенный, шумный, всей грудью. Изо рта непроизвольно вырывается звук «Хорс-с!», тело броском с неимоверной силой сгибается вперёд, вытянутые руки почти достигают тела колдуньи. Взмах руками крест-на-крест и направленный поток энергии от копчика к голове, начинает возврат в исходное положение, в свою очередь, вытягивая назад вместе со своей силой и энергию ведьмы. Старуха забилась в конвульсиях, в районе таза по полу растеклась лужа с характерным запахом. Бледные, как у мертвеца, губы, смогли выдавить лишь одно слово, прошептали:

— Пожалей…

Несмотря на эйфорию, захватившую всего его, Ищенко смог услышать просьбу. С большим трудом сморгнул веками, отвел взгляд от бабкиных глаз. Во всем теле ощущалась дикая, необузданная сила. Она бурлила, искала выход, давила. Андрей чувствовал, что способен сейчас оторвать от земли любой предмет весом под тонну, способен отбросить его от себя. В отличие от него, старуха сдулась, как латексный шарик, но была жива. Лежала с закрытыми глазами, отдыхала после всех потрясений. Местные аборигены — Бородач и Фаня из-за угла печи наблюдали за происходившим действом. Обескураженные, они не могли въехать в ситуацию. Кого бояться? Что произошло? Не пора ли сбежать куда глаза глядят, только подальше от всего этого? Молодой, теперь непонятный им воин, походя, на раз-два-три, отнял силу у страшной черниговской колдуньи, которую боялись все, кто слышал о ней.

— Что скажешь о Мизгире? — дав старухе передохнуть, спросил Андрей.

— Уж где-то час, как здесь появиться должен, — с трудом ворочая языком, говорила Обрена. — Я здесь осела по его просьбе. Побоялся Мизгирь, что при печенежском князе шаман объявится. По слухам — колдун отменный. Вот и решил мною подстраховаться, пришлось из стольного града на время в сю лачугу перебраться. Они с князьком хоть и подельники, да, друг дружку не жалуют. А, как при таком раскладе добычу делить будут? Ты и твой товарищ, в мои планы совсем не входили. До вчерашнего дня я и слыхом не слыхивала о вас. Атаман просьбишку кинул, пожелал, чтоб я ваш путь подвела к сему порогу, усыпила и сонными передала в его руки. Зол он на вас.

— Ну, это ясно. Только не ясно то, как он из закрытого на ночь городища сюда попадет?

Лежавший у двери в виде разделанного цыпленка-табака черт, судя по всему, тоже слушал весь разговор. Не в силах, что либо, предпринять, и даже слово молвить, заскреб когтями по доскам пола. Покряхтев, бабка не глядя в глаза кривичу, ответила:

— У прикормленного человечка, состоящего на службе у наместника, с подворья подземный лаз за стены проложен. Через него он к утру и назад воротится.

— А печенеги когда напасть на погост должны?

— Отпустил бы ты меня, старуху неразумную. А? — плаксиво запричитала Обрена. — Чем хочешь, поклянусь, что не стану боле на твоей дороге. Сама десятой дорогой обмину. Отпусти!?

— Я тебя спросил!

— Ну, да. Так этим утром и нападут. Они снаружи, Мизгирь изнутри.

— Твою ж ма-ать!

Времени у них с Романом совсем не было. К тому же, какой сейчас из боярина боец? Бабка материал отработанный, черта тоже в минус нужно убирать. Где этот чертов Мизгирь? Пора бы ему появиться. Народец у нас, каким был, таким и остался. За тысячу лет, хоть в одну, хоть в другую сторону, так к пунктуальности и не приучился. Да и сама страна, ничем по большому счету не отличается от той, в которой он рожден. Что эта, что та Русь становятся все больше и больше похожи на поле боя. Только там даже похлеще. Раздолбанные, словно после бомбежки дороги, одно славянское лицо на полсотни иноземцев, вывески на чужом языке, будто коренной народ в оккупированных городах проживает. Те же чиновники, депутаты — слуги народа, мать их так, ощущаются в роли старост и полицаев в населенных пунктах при гитлеровцах. И это не иллюзия. Он пожив среди всего этого беспредела, давно понял, Русь действительно является полем брани. Врагов у нее всегда было много, но они терпеливо ждали своего часа. И он настал — благодаря шайке общечеловеческих демократов, разоривших и без того полузадушенную застоем страну, Россия стала лакомым кусочком для любого пробегающего мимо шакала. Но купленное правительство еще не дает врагам полной власти над страной — для этого нужно поработить народ, сломить его, ассимилировать и превратить в стадо. Поэтому война против России еще только началась, а все корни этого идут, быть может, отсюда, вот от таких Мизгирей.

Без всякой жалости ударил больше похожим на бебут ножом, старуху в сердце, прекратив тем самым ее земной путь. С нечистым было посложней. Как же его нейтрализовать? Горло перерезать? Не факт, что не проявится в другой ипостаси.

— А ты ему осиновым колом грудину развали, — посоветовал домовой.

— Да где ж его взять?

— Фаня, сбегай к бане, там осина растет. Хозяин все срубить хотел, да так руки и не дошли.

Черт замычал в тряпичный кляп, задергался. Пока дворовой мотался за осиновым поленом, Андрей попытался растолкать Романа. Безуспешно! Ответом на попытки, был только шумный прерывистый храп.

Осиновый кол, пробив шерстистую кожу под соском, между ребрами вошел в сердце нечистого, и при приложении некоторого усилия, вышел со спины. Фаня в свою очередь притащил глиняную емкость с узким горлом, вылил из нее жидкость на извивающегося и никак не желавшего упокаиваться представителя пекла.

— Хозяйка воду из семи источников, в нужное время собирала, поила родных, чтоб болячки стороной обходили. — Пояснил Андрею.

Как ни странно, вода помогла больше, чем осина. Черт издох. Над его бездыханным телом закрутился парок, перешедший в клубы дурно пахнувшего пара. Черт растворился, будто и не было его в светелке вовсе. На дощатом полу осталось только темное влажное пятно.

— Вот и все, — произнес Ищенко.

От сердца отлегло. Вышел на порожек, вдохнул прохладу ночного воздуха. Золотой круг луны висит на низком темном небе. Вот ковш созвездия Медведицы, такой же, как в его прежнем мире, а там, за окоёмом сияет, манит звездным серебром Путь Небесный — Земного Пути продолжение…

За подворьем, там, где забор закрывает уличный проход, услышал еле различимый говор и шаги людей по песчаной, поросшей спорышом тропинке. Правильно, чего им опасаться, посад пуст, а они с Романом давно должны спать, испив сонного зелья. Родненькие, как же он им рад. Есть возможность слить распиравшую его энергию, ненароком вычерпанную из ведьмы. Пробежался к воротам, спрятался за кустарником, росшим под самым забором.

— Атаман, может, Чуса сперва пошлем?

— Кого ты опасаешься, Чекан? У Обрены ошибок не бывает. Ха-ха!

Толчок в калитку и четверо человек, подсвечивая путь факелом, спокойно вошли на подворье, двинулись к избе. Ищенко тенью метнулся к замыкавшему шествие, облапив его, закрыв рот рукой и с легонца приподняв, на противодействии свернул татю шею. На звук хруста шейных позвонков гости как по команде оглянулись. За секунды неведенья, Андрей успел проделать еще одно действие. Брошенный ним нож вошел точно в область яремной вены очередного бандита. Из темноты послышались булькающие звуки и истошный вопль, словно кого-то кастрируют без наркоза:

— Чека-ан!

Факел, удерживаемый первым идущим, в долю секунды был отброшен в сторону, а силуэт урки по-рачьи попятился к углу избы. В отличие от первого, шедший в колоне вторым, выхватил из ножен на поясе меч и кинулся на обидчика.

Ищенко ушел в передний перекат. Взмах мечом. Сталь прогнав воздух, прошелестела у Андрея за спиной, а он на выходе из кувырка впечатал кулак в мужское хозяйство смельчака. Резаный поросенок наверняка кричит тише, и визгливые звуки у него совсем не той тональности. Был четвертый, поэтому разбираться сейчас, кто есть кто, не имело никакого смысла. Кривич подобрал выпавший из руки бандита клинок и с оттягом рубанул скулившего, свернувшегося эмбрионом человека, бросился догонять скрывшегося за углом последнего гостя.

Гость оказался шустрым малым, но испорченным чревоугодием. Толстого бандюгана, сотник за ноги отодрал от высокого забора. Перелезть забор мужик никак не мог, повис на нем как сосиска, суча ногами по плохо обработанным доскам. Уже лежа в траве и прикрыв голову ладонями, только поскуливал.

«Н-да! На Мизгиря явно не тянет, но как язык сойдет со свистом» — отдыхая, сбрасывая боевой задор, подумал Андрей.

Оставив лошадей и остальной скарб на представителей славянской нежити, и направив их в лес, Ищенко взгромоздил спящего Романа Чусу на спину, и подгоняя жердяя пинками, заставил того вести к лазу.

* * *

— Боярич! — снизу послышался знакомый голос Потворы.

— Чего тебе? — подойдя к пелирине помоста, спросил огольца, исполнявшего сейчас при наместнике обязанности посыльного по погосту.

— Воевода велит тебе до него прибыть! — прокричал малец. — Кажет, печенеги с той стороны накапливаются, не ровен час на приступ пойдут.

— Добро! Скажи, сейчас буду.

Прошло всего полседмицы, с тех пор, как они попали за стены погоста, а кажется целая вечность минула. Нет больше киевлянина, погиб Роман. И то понятно. Степняки обрушились на городище, словно стая голодных волков, и было их не тысяча, как планировалось изначально встретить, а гораздо больше. Степные добровольцы «упали на хвост» кошевому князьку целыми бандами, можно сказать, образовали нехилый отряд наемников. В первый же день сначала пограбили посад, после сожгли его дотла. Безуспешно прошерстив округу, на второй день полезли штурмовать забрало. Первый приступ был самым неукротимым, нахальным и кровавым. Из двух десятков бойцов, сопровождавших Андрея, именно в первый день погибли четырнадцать. Всех жалко, но таких как Судислав, особенно. Тьма стрел выпущенных по защитникам крепости собрала богатый урожай погибших славян. Сотни арканов взметнулись на частокол городища, по лестницам наверх полезли самые сильные и ловкие смельчаки, пытаясь проделать коридоры в людском муравейнике. В дубовые ворота забухали удары бревна. То в одном, то в другом месте за стенами возникали пожары. Шум сечи, криков, стонов, гортанного языка инородцев был слышен, казалось по всей округе.

Нападавшие, добре получив по зубам, откатились на безопасное расстояние от стен. Печенежский князь решил перенацелить, перераспределить свои силы, а между делом, дать воинам возможность передохнуть, зализать полученные в первой схватке раны. Когда от стен схлынула темная масса одетых в шкуры и кожу чужаков, защитники увидели кучи трупов врагов, оставшихся под стенами. В самом городище дела обстояли не намного лучше, чем у окупантов. Там, где напор был особенно силен, деревянные доски помостов пропитались кровью настолько, что по ним было скользко передвигаться. Стороннему наблюдателю, если бы он попал туда после боя, могло показаться, что там поработала гигантская мясорубка. Обрубки конечностей, отделенные от тела головы, просто трупы, с ног до головы испачканные кровью, заполонили все пространство на помостах и под ними. Стонавших раненых сносили подальше от таких мест, стаскивали на подворья. Между делом, бабы и детвора гасили пожары.

Потерявший в дикой сутолоке боя Романа, Андрей лишь напившись воды, пошел на его розыски. В голове шумело после полученного по шлему удара, в плетении кольчуги, сразу в трех местах застряли наконечники стрел, а подклад пропитался его же кровью. Помятое тело ломило. Ищенко невесело порадовался за то, что в этом населенном пункте он не был никаким начальником и отвечал лишь за себя и своих кривичей, которых осталось совсем мало. Перебираясь через завалы тел и вглядываясь в бледные лица погибших и раненых, он после схлынувшей горячки боя бездумно искал друга. Задавать, кому-либо вопросы было бесполезно. Слышались распоряжения и команды людей начальствующих, где-то неподалеку голосили бабы, плакали дети. Вполне возможно, неподалеку находился Роман. Хоть криком зови! Может, откликнется? С досады плюнул.

— Рома-ан! Рома-ан, если жив, подай голос! — громко позвал киевлянина.

Со двора вышла женщина, понева которой, была обильно испачкана кровью. Присмотрелась, кто мог кричать. Вперила взгляд в Андрея, видно определив, что звал именно он. Окликнула:

— Вой, ходь сюда! Тут он.

Своего напарника нашел во дворе, среди доброго десятка других раненых и увечных. Роман почувствовав, что над ним кто-то склонился, открыл глаза. Мутным взглядом окинул Андрея, улыбка промелькнула на губах. Он знал, что скоро умрет, к главному поединку на смерть, славянский воин готовился с детства, не испытывая страха перед смертью. Даже князь выходил иногда на поединок со знатным противником, чтоб чести своей не уронить, поэтому и Роман был спокоен, зная, что свой земной путь прошел и чести воина не уронил, и уходит он не калекой, а бойцом. Дышать ему было тяжело, грудь, перевязанная чистым куском полотна обильно кровила, да и изо рта сочилась кровь.

— Пришел? Я уж думал не свидеться нам. — Шептали губы. — Вот и все, Андрей, дальше сам. Не успел я.

— Выкарабкаешься.

— Молчи и слушай. Выберешься, добирайся до земель Ростовско-Суздальского княжества. В сорока верстах от Ростова…, - Роман закашлялся, продышался, передохнул. — Там, в сельце, Луканиным прозываемом, усадьба мово брата двоюродного по матушке, Военега…. К нему пойдешь. Скажешь от меня…, мол…, обскажешь все…, ну, что погиб я, землю русскую захищая.

Дернулся, порываясь двинуть рукой, снова закашлявшись, вместе с воздухом изверг из себя сгусток темной крови, отдышался.

— …сними с моей шеи родовой медальон…, брату отдашь, кхе-рр-кхерр….

— Рома!

— …Кх-хрр! Успел-л-хрр-р.

Тело Романа вдруг выгнулось дугой. Киевлянин хрипло выдохнул и расслабился на веки вечные. Роман умер.

Ищенко ладонью прикрыл веки на невидящих глазах. Снял с шеи серебряный оберег на кожаном шнурке, спрятал за подклад. Со стороны стен послышались призывы:

— Всем воям на стены! Печенеги! Поганые на приступ пошли!

— Прощай, брат! Спасибо тебе за дружбу.

Уже через день Ищенко пришлось брать под свою руку оборону на восточной стене. Никто и слова не сказал, после того как он стал распоряжаться людьми после гибели старшего, ранее поставленного на ней боярином, а там и воевода принял как должное это самовыдвижение чужого боярича на должность.

Хотел пойти к воеводе, когда заметил подготовку степняков к возможному штурму стены.

Печенежский князек Бурчев привел под стены погоста несколько близкородственных семей, это была в какой-то мере, даже орда. К тысяче конных степняков куреня, экипированных кольчугами, шоломами и щитами, вооруженных клинками, топориками, луками и сулицами, каждый воин имел при себе еще и волосяной аркан, присоединились на время похода полторы тысячи «бедных родичей», прозванных бродниками, полукочевое воинственное население Дикого поля, своего рода вольница, тоже решили вкусить халявы. Эти допекали сотника и его подчиненный контингент больше всех иных. Вот и получалось по подсчетам Андрюхи, что против населения погоста, которое вместе с жителями укрывшихся за стенами сел и весей, составляло не более тысячи двухсот — тысячи четырехсот человек, взрослых обоего пола, первоначально противостояли добрых три тысячи головорезов.

Посторонние мысли схлынули в потаенные уголки памяти, когда сотни стрел, с горящей паклей, примотанной к наконечникам, выпущенных на скаку с седла понеслись к частоколу стены. Печенежские сотни промелькнули почти у самого рва, теперь больше похожего на канаву, не представлявшую особой защиты.

— Всем за стену! — повышая голос, приказал Андрей. — Как полезут, бить нападающих из луков. Наблюдателям не зевать! Штурм проспите.

Свесившись с помоста, нашел глазами женщину, габариты которой внушали уважение. Бой-баба из-за кучи мусора и обгорелой древесины смотрела на него.

— Береника, — прокричал, надрывая горло в шуме людского гомона. — Будь готова с бабским воинством начать тушение пожаров!

— Мы свой урок ведаем, боярич. Вы сами на стенах не оплошайте! — послышался ответ.

Ряшицкое оборонительное сооружение представляло собой круглое городище с валом и рвом, внутри имевшее детинец. К этому времени рвы уже были завалены, а валы — основа которых состояла из деревянных срубов, забитых землей, основательно попорчены огнем. На валу еще держались наземные деревянные конструкции частокола. Ищенко очень жалел, что боевых башен городище не имело, роль площадок для стрелков играли заборола — боевые площадки с брустверами вверху стены и с местом для размещения воинов. Со стены было хорошо видно, как впереди основных сил бежала, закрываясь щитами, перенося на руках лестницы, штурмовая колонна бродников, за ними по пятам двигалась толпа печенегов спешившихся с лошадей, непрерывно пуская стрелы в защитников погоста. По действиям противника, Андрюха узнал в них «диких», а значит, основной удар придется по боярину. Колонна прошла пепелища посадов, вот-вот приблизится к самой стене.

— Стрелами бей, сукиных детей! — скорее взревел, чем выкрикнул кривич.

Всего лишь за сутки он правдами и неправдами приучил подчиненных действовать только по приказу, да это было не так уж и сложно. Профессиональных воинов на участке его ответственности было десятка два, из которых четверо пришлых с ним кривичей, остальные горожане, смерды, заезжие купцы со своей челядью, да бывшие подручные Мизгиря, попавшие в погост с целью «взорвать» городище изнутри и ограбить его вместе с печенегами. Лишившись «начальства», чтоб не погибнуть под печенежской саблей, они вынуждены были воевать на стороне защитников Ряшиц. Андрей сколотил из разношерстного народа подразделения по типу отделений, назначил из своих бойцов старших, и железной рукой привел всех в боевое состояние, нарезав каждому отделению по небольшому участку обороны.

Прежде чем лестницы неприятеля наткнулись на заостренные концы частокола, стрелы русичей собрали малую часть жатвы с поля брани. Бродники, держа над головой щиты, полезли на пятиметровую стену, снизу их атаку поддержали лучники противника.

— Принимай поганых! — подал команду сотник.

Наверху у каждой лестницы сгруппировались подразделения. Приемка осуществлялась следующим образом: основной, орудуя длинной пикой, сталкивал напиравших врагов, двое по бокам, защищали щитами его и себя от стрел, остальной контингент работал на подхвате, где стрельнуть, где уколоть, а то и срубить. Так и отбивались.

На сей раз напор был гораздо сильней, чем прошлые. Бродники остервенело цеплялись за каждую пядь стены, в одном месте смяли оборону, и в заборолу полезла масса неприятеля одетого в кожу и шкуры, расширяя проход, освобождая место у других лестниц. Торжествующие вопли, крики, и стоны поверженных, оповестили о том, что враг прорвался не по детски. Сутолока боя, кровь, смешение бойцов в тесноте проходов, дикий ор. Рядом с Ищенко, стоя спина к спине, непонятно откуда, появился седой как лунь дед, ранее незнакомый ему. Он, как медведь-шатун напоровшийся на стаю волков, кромсал их топором, отбрасывал в стороны, крутился на месте уходя от ударов, а трубный голос его разносил по округе, как молитву, слова:

— Чту вещего из богов — бога волхвов да людей, мудрости вышней взыскующего, вдохновенным баянам-сказителям да буйным скоморохам! Покровителя людей, строгого заступника нежити бестелесной, но справедливого хозяина. Чту вещего не за страх, а за совесть, потому как, и со днём светлым, и со нощью тёмной в ладу… В небе он пастырь стад волохатых, сам — быкоглавый, аки тур ярый; на земле — старец велемудрый, волхв могучий да гусляр вещий, а в лесной стороне — бер косматый, лесной хозяин; под землёй — грозноокий Вий, володетель подземья, да в облике Змиевом — Калинова Моста неусыпный страж… Сопровождающий души усопших, на Велесовы пастбища уходящих, да шаманов, в Ино стези торящих. Гыть!

— А-а-а!

Очередной бродник, выброшенный крепкой рукой старца, слетел со стены вниз, аки орел бескрылый. Помимо бродников, на стенах появились печенеги, повыползали, словно тараканы со щелей на стол с крошками, использовали свое численное превосходство и усталость защитников погоста от непрерывно длящихся атак.

— …ему ведомы пути в неведомые чертоги Родовы. Он наделяет скотом да приплодом в Яви живущих, и он же дарует мудрость вышнюю ищущим её…… достаёт из рога своего волшебного всемногие блага да богатства земные, людям для жизни во плоти потребные…

Постоянно находиться в боевом трансе Андрей не мог, чувствовал, как одеревенели от кровавой работы мышцы рук, а пот заливает глаза. Щит ему разбили, и вместо него приходилось использовать боевой нож, да и то, не в полную силу — мякоть бицепса левой руки продырявила через кольчужную рубаху вражья стрела. Шелом его потерялся после деформации, а войлочный подшлемник, спасший череп от удара палицей, пропитался кровью. Андрей видел, что боевой дед стал задыхаться, пропустил пару ударов и теперь ронял на доски помоста и свою кровь. Одышка, что поделать, старость брала свое. Но его голос был еще слышен:

— …тем же, кто всем сердцем своим, мудрости жаждет, даёт он испить священной Сурьи — напитка мудрых, что отверзает духовные очи достойным и лишает рассудка иных. Достаёт он из рога своего посмертные судьбы умерших — всех, из мира живых уходящих, и он же ведёт их по Калинову Мосту к рождению новому… Гыть!

И сыпятся, как из рога изобилия новые удары старца.

— Он Веду древнюю хранит, коя одна только души людские от иссушающей чёрной скорби безверия целит. Он учит сквозь пелену Яви сокрытое зреть, кривде беспутной да пустой маяте не поддаваться, стезю свою сердцем во Прави ведая…

— Ворота пали-и!

Душераздирающий вопль снизу, со стороны ворот, казалось, перекрыл шум битвы на стенах, заставил всего лишь на миг отвлечься от жестокой схватки.

«Песец! — пронеслась мысль у Андрюхи в мозгу. — Не долго музыка играла, не долго…»

Людослав не успел полностью прикрыть витязя, так лихо руководившего защитой стены, от действий и речей которого веяло отголосками молодости и службы.

Волхв успел отвести направленное в грудь сотнику копье, а вот под удары сабель пришлось подставить собственное тело.

— Ве-еле-ес, иду-у!

Зов старца, в смертный час, сорвавшийся с губ, прервался коротким стоном.

— Де-еда-а!

Ищенко увидел в беснующейся толпе давки неподалеку от себя отрока. Лицо грязное, длинные потные локоны волос прилипли к коже лица и головы, разорванная одежда и кольчуга забрызганы кровью. Увидел и то, как вдоль стены, по-видимому, овладев наглухо заваленными изнутри землей воротами, рвут ненадежный и малочисленный заслон кочевники, как они бросаются занимать ближайшие подворья и дома, круша и убивая всех и вся на своем пути. Это был конец! Теперь это была просто бойня, смысла держать оборону стены, никакого.

— Все кто жив, вниз! — отдал он свой последний приказ, сам спрыгнул с помоста на землю.

В одно мгновение заслон смяли. Смяли так быстро, что защитники на верхней площадке стены, те, кто откликнулись на приказ своего командира, спрыгивали с заборола практически на головы атакующим печенегам и охваченным паникой своим, оказали весьма слабое сопротивление. Большая часть воинства легла на месте, усеяв путь продвижения врагов телами, своими и противника, выше чем на пару саженей. Натиск неприятеля был ярым, а после того, как опрокинули и приступили к уничтожению последнего островка сопротивления, просто убийственным.

Ищенко, находившегося в здравом уме, но неоднократно раненого, своими движениями напоминавшего сонную осеннюю муху, помятого в свалке, вытащили из общей кутерьмы, впихнули в ворота подворья. Оглядевшись, он обладая фотографической памятью, сразу узнал знакомую обстановку и избу. Ухватив за руку парня втащившего его сюда, бывшего с ним на стене во время боя, приказал:

— Оповещай всех кого сможешь, пусть отходят в подворье. В самой избе подземный лаз, выходит он за стену городища. Хоть кто-то из этой жопы живым выйдет.

— Понял!

Вскоре с улицы, где слышны были шум драки, звон клинков и крики печенежского клича, в избу потянулся ручеек русичей. Они, израненные, истекавшие кровью, сами или с помощью товарищей своих, вбегали в единственную комнату избы, завидев своего командира, стоявшего с горящим самопальным факелом перед открытым зевом погреба, почти спрыгивали в темноту «норы».

— Шустрей, шустрей! — подгонял воинов кривич.

Он даже смог улыбнуться, когда услышал от бородатого стражника погоста, такого же раненого, как и сам, втаскиваемого товарищем в лаз, слова благодарности:

— Храни тебя Господь, батька!

Входная дверь, закрываясь хлопнула, послышался звук вставшей в паз дверной задвижки, появился парнишка, давешний его помощник.

— Все! — оповестил тот. — Из живых за дверью остались только поганые.

И словно в подтверждение его слов, в дверное полотно забухали удары. Разбилась слюда в узком оконце.

— Вниз, быстро! — указал на лаз.

Бросив факел на какое-то тряпье, закрыв за собой крышку погреба, спустился по лестнице вниз в темноту. На ощупь нашел кромку лаза и согнувшись в три погибели, поковылял по подземному ходу.

Сторожевая крепость, упорно сопротивлявшаяся до последнего защитника пала. По приказу князя Бурчева были вырезаны до единого человека все выжившие мужчины вместе с женами и детьми. После грабежа и дележки добычи, повсюду, почти сплошным ковром землю устилали тела непогребенных людей с перерубленными руками и ногами, со стрелами, воткнувшимися в плоть. Окинув взглядом мертвый погост, князь отрывисто бросил ближникам единственное слово:

— Сжечь!

 

— 5-

— Несмотря на то, что ваши пастыри постоянно вдалбливают, вам, что человек смертен, и только его душа вечна, было время, когда люди были физически бессмертны, да и сейчас в каждом человеке заложено это бессмертие.

Крепкий седовласый мужчина, с окладистой шелковистой бородой, по движениям больше похожий на косолапого хозяина леса, сидевший, за столом напротив Андрея, можно сказать, в парадном прикиде славянина-пахаря, волооким, с хитринкой из под кустистых бровей взглядом умных карих глаз, в который уже раз за долгий разговор, взглянул на собеседника, таким образом молчаливо задавая вопрос тому, проверяя, понимает ли он, о чем идет речь? Сама манера беседы, совсем не походила на словеса средневекового повествования, велась на близком Ищенко языке. Продолжил:

— Раньше относились к смерти как к преображению, переходу человека из одного кона в другой кон. В действительности, смерть ничем ниотличима от летаргического сна. Человек всё слышит и даже видит, но не может пошевелиться, до тех пор, пока в нём не произойдет преображение. Утрата бессмертия произошла во времена правления русского царя Венатыря. «Венатырь, предупреждённый Сварогом, пережил потоп и после потопа смог сохранить и восстановить культуру своих предков. Тогда русских называли венедами или вентами. Впоследствии Вена был обожествлён и приравнен к богам. Имя Вены происходит от «вани», что на санскрите означает «лес». Столетняя война, которую вёл Вена, привела к уничтожению бессмертия у людей и появлению перевоплощения. Поскольку человеческое тело от природы бессмертно, на Земле было осуществлено ряд мер, утвердивших на всей планете смерть. В фокусах пирамид, разбросанных по всей Земле, стали помещать трупы, заражавшие Землю частотами смерти. Уничтожили много видов фруктов и овощей, предотвращавших увядание организма. А чревоугодие объявили смертельным грехом, хотя именно отсутствие чревоугодия является одной из причин, ведущих человека к смерти. Смерть изобрели как средство дальнейшего совершенствования человека, а сегодня используется как наказание ему. Башковитые научники на Руси в двадцатом веке, ставили опыты на стариках по возвращению им молодости. Слыхал про такое?

— Нет.

— Ну и что ты думаешь? У тех выросли волосы, зубы, кожа восстановила эластичность и прежний тургор, на вид им всем можно было дать не более четверти лет. Они вернулись к полноценной жизни. Вот и выходит, что человек бессмертен и в нём нет никакой «природной» программы на смерть, его программирует среда, вернее, человеческое невежество, точно так же, как нет никаких генов смерти, которые упорно пытаются найти ваши учёные.

— Но я-то тут причем? Ладно, ты бог! Ты можешь сменить обличье, постареть, помолодеть, умереть и снова возродиться. Но ведь я, как ты говоришь — смертный! Как может пятидесятилетний мужик, снова стать пацаном?

— Ты практически сам ответил на поставленный вопрос. Да, я бог. Сын Рода, брат Хорса. Андрей, ты русич и в отличие от других народов, признавших себя рабами божьими, ты плоть от плоти детей божьих. То, что может с тобой произойти, это переход из кона в кон. Ну, теперь дошло? С Монзыревым общаться было намного проще, а ты упертый как баран. Прости, ежели обидел ненароком.

До лесного капища кривича довел Веретень, тот самый парень, который вытащил его из свалки боя. Тогда, выбравшись из «лисьей норы» подземного хода, далеко от побежденного погоста, они отдышались в подлеске. Помогая, Веретень стянув с тела воя и кольчугу и байдану, разорвав на раненой руке пропитанный кровью рукав рубахи, вперил взгляд в предплечье раненого.

— Чего, застыл? — глядя на онемевшего парня, спросил Андрюха. — Рот прикрой, муха залетит.

— Ты кривич? — последовал вопрос.

— С чего ты взял, отрок?

Парень, молча, стянул через голову свою рубаху, пропахшую потом, с потеками чужой и своей крови, оставшись в портах. Андрей увидел на его предплечье татуировку. За исключением некоторых мелочей, татуаж выбитый на коже Веретеня, повторял знак принадлежности к военной разведке России: летучая мышь расправила крылья над земным шариком. Только у Ищенко наколот на коже текст под эмблемой: «ВР ГРУ ГШ», а у парня текст отсутствовал. Андрей сделал свою наколку еще «зеленым» лейтенантом. Теперь и знак заменили на гвоздику и ГРУ уже не то, что было раньше, а поди ж ты, в одиннадцатом веке встретил коллегу.

— Ты тоже…? — вырвалось из уст Андрея.

— Дед Людослав сказал как-то, что моя судьба переплетется с судьбой человека из рода кривичей, а узнаю я его по родовому знаку на плече.

Справившись с мимолетной растерянностью от облома встречи с современником в этом богом забытом погосте, весело сообщил новому знакомцу:

— Так что, будем знакомы — боярин Андрей. Ты не стой столбом, и не таращись на меня, как на новую гривну, в предплечье древко торчит, поверь, ощущения не из приятных. Наконечник стрелы ты обломил, оперенье тоже, теперь тащи из раны остачу, да рану замотай.

Так и познакомились. Оставшиеся в живых защитники Ряшиц, как-то между делом рассосались по своим ведомым только им стежкам-дорожкам, оставив новых друзей на попечение друг друга. В лесу друзья разыскали их с Романом лошадей, сохраненных домовым на пару с дворовым. По лесным тропам, неплохо известным Веретеню стали выбираться к большому тракту, попутно завернули на старое капище.

Страдая от полученных ран и ушибов, от сотрясения мозга, не обращая внимания на боль, Ищенко за седмицу осилил дорогу. Увидев за березовым редколесьем густую дубраву, даже огорчился.

— С чего ты взял, что святилище Велесово обязательно должно быть в овраге, в сыром и тёмном месте? — подъезжая к священному месту, удивился Веретень предположениям товарища, его упреку на то, что Сусанин мол, завел их не туда, куда должны были попасть. — Велес — он же Сварожич, он царствует во всех мирах. И место для святилища Велесова определяют по наличию признаков в том или ином месте силы Велесовой, — сосновый бор, дубрава или ельник, а первый из них — высокое, солнечное и сухое место, а поблизости гнезда семейства воронов.

Словно в подтверждение слов Веретеня, с ветвей пока еще далекой дубравы сорвалась небольшая стая черных птиц, оглашая округу характерным гомоном.

— А вот и подтверждение моей правоты! — парнишка указал рукой на воронью стаю.

Кривич со скепсисом посмотрел в небо, хмыкнул:

— Так, вроде бы, сам Велес темный бог?

— Что значит, темный бог? Боги русские не берут ни жертв людских, ни животных, только плоды, овощи, цветы и зёрна, молоко, питную сурью, на травах забродившую, и мёд, и никогда живую птицу, рыб.

Людослав заставлял наизусть заучивать строки из Велесовой книги.

— Слушай, как родовичи могут обратиться к нему словесами! — Закрыв на мгновенье глаза, Веретень процитировал, непонятные для Ищенко, откуда-то взятые изречения. — «Мы молим Велеса, отца нашего, чтобы он вознёс в небо коней Сурьи, чтобы Сурья взошла над нами вращать вечные золотые колеса. Ибо она и есть наше Солнце, освещающее дома наши, и пред ней бледен лик очагов в наших домах». Понял теперь? Так какой же он темный? Эх, сам ты темнота! В потемках ходишь по земле предков. Узнал бы твой прадед про то, что ты крещен…! Те-емны-ый! Сам ты темный! Да, Велес хозяин Царства Мёртвых, но сам он — Сварожич, один из Солнечных Богов.

Тут же на память пришлись сказанные когда-то Анной слова в пользу славянских богов: «В нашей недавней истории, в Великой Отечественной войне, в битве под Москвой, когда сил Перуновых было недостаточно, чтобы остановить силы инородных захватчиков, на помощь Перуну пришёл генерал Мороз, который обездвижил противника, вморозил его в поля заснеженные, лишил его силы воинской, а там уже подоспели и силы Перуновы, — дивизии воев из Сибири, и враг был разбит. Мороз — одна из ипостасей Велеса. И он всегда помогает нам как наш предок. Он наш помощник и защитник от ворогов Земли-Матери нашей». Андрюха всегда был разгильдяем и скептиком и к словам подруги тогда отнесся с недоверием.

— Вон там, в дубраве, родовое капище. Моего рода нет, а оно есть. Там сегодня и заночуем, ежели боги позволят. Теперь уж мало кто помнит о нем.

— Тогда тронулись. Чего на дороге стоять? Вон и солнце скоро за макушки деревьев зайдет.

Заветной тропинкой под сенью вековых дубов, Веретень повел старшего к капищу. Весь короткий путь оба молчали, каждый думал о своем. Вымотанных долгой дорогой лошадей вели в поводу. Тропинка наконец-то уперлась в открытые ворота, огражденного двора, изгородь в нем составляла частокол. Войдя в старые, побитые временем и непогодой ворота, остановились. Во дворе с обеих сторон давно нехоженой площади, прямо из земли, утопая в высокой траве, возвышались рубленые истуканы, судя по виду простоявшие здесь не одну сотню лет. Справа от ворот нашла свой приют небольшая избенка, на первый взгляд имевшая еще прочную крышу.

— Приветствую вас, боги славянские. Пустите переночевать? Мы вас особо не побеспокоим. — Не дожидаясь дальнейших объяснений спутника, подняв руку в приветствии, вымолвил Ищенко, обращаясь к замшелым истуканам, поймав на себе осуждающий взгляд Веретеня.

Ответом ему была тишина, только сквозняк из-за частокола принес непонятно откуда взявшийся обрывок осеннего тумана. Он как облачко, похожее на футбольный мяч, проплыл над подворьем, проскользнув у самых лиц пришлых, наверное, не прошеных гостей, изменил направление, двинулся к одному из истуканов, и распался, будто его и не было.

— Ну что ж, молчание — знак согласия.

— Глупость изрек! — пожурил напарник. — Ты же видел, над чуром Велеса облачко? Это скотий бог к нам милость проявил. Дозволяет родовичам своим остаться в обители.

— Ну да, ну да. Все остальные боги, надо думать, тоже дают добро на то, чтоб и лошади попаслись на заброшенной площадке капища. — Констатировал сотник. — Давай-ка, расседлывай живность, найди из чего лошадок напоить, колодец я уже заметил. Глянь, чиста ли в нем вода?

Повернув вправо, кривич вошел в древнюю избушку. Обстановка внутри состояла из печи, выложенной из обожженной глины, топившуюся по-черному. Возле окна, где вместо стекла была вставлена слюда, стояла небольшая деревянная кровать, накрытая свалявшимися, побитыми, наверное молью, шкурами животных. К столу приставлены скамьи, а на столе стоял предмет, слепленный из глины — допотопный светильник. Без всякой задней мысли, взял его в руку, поболтал из стороны в сторону.

— Хык! — усмехнулся про себя.

Поди ж ты! В глиняном изделии, простоявшем на столе непонятно сколько лет, присутствовало масло. Словно кто-то совсем недавно налил его туда.

Одноразовой зажигалкой, оставшейся из прошлой жизни, со времен, когда еще курил, зажег его и поставил на средину стола. Единственная комната, она же горница, осветилась тусклым ненавязчивым светом. Просидев, какое-то время, ожидая Веретеня, завороженный мерцанием огонька, не заметил, как голова поникла на ладони, и он уснул прямо за столом. Сказалась усталость прожитого дня.

Проснулся от скрипа двери, сквозняка и появления незнакомого человека. Подняв глаза на вошедшего, увидел перед собой крепкого, здоровенного седого мужика с бородой, одетого в самую обычную одежду, какую на Руси носят смерды. Лицо серьезное, но вместе с тем открытое для общения, в глазах плавают смешинки.

— Гой еси, добрый молодец!

— И вам долгих лет и здоровья крепкого, добрый человек. — Ответил на приветствие Ищенко.

Кинул мимолетный взгляд на Веретеня. Отрок, вытянувшись на лавке, крепко спал, громко посапывая. Может пришедший дед, местный волхв, знакомец парня? Будить или пускай спит?

Словно подслушав мысли, мужик кивнув на Веретеня, произнес:

— Пусть спит. Ну, здравствуй, боярин.

— Здрав будь и ты, человече.

— Вижу, не догадываешься, кто перед тобою.

— Нет.

— Ну, познакомимся, что ли? Велес я.

Андрюха предрассудками он не страдал. Ну, подумаешь Велес? Ну и что?

— Рад видеть. Присядешь?

— Не откажусь.

— Чем обязан вниманием к своей скромной персоне?

Они уже сидели друг напротив друга.

— Давно наблюдаю за тобой. С Монзыревым мы приятели давние. Решил лично, так сказать, с тобой познакомиться и пообщаться.

Скотий бог потянулся к кожаной торбе, принесенной с собой, выложил на стол нехитрую снедь. Завершил сервировку стола бурдючком, емкостью литров на пять. Пояснив при этом:

— Сурья. Медовуха, по-вашему. Разливай.

Ищенко потянувшись к бурдюку, дернулся от вступившей боли — недавняя рана все еще его тревожила. Он испытал некоторую неловкость перед вышним существом за проявление чувства боли. Мгновенно справился с ней. Разлил по глиняным кружкам жидкость с запахом меда. Выпили. Рассказал о житье-бытье в городище. Как-то так, непринужденно поведал гостю все, что за долгие годы накопилось на душе. Рассказ его переплетался с воспоминаниями юности, переходил на зрелое понимание жизни. Нет, он не жаловался на то, что случилось лично с ним. Обидно было за судьбу государства, процессы, происходившие в нем, ведь такого колосса, казалось непотопляемого броненосца, свалили не войной, а предательством, деньгами из-за бугра и разноплановыми идеями, лишив единства в народе, навязав ему за короткое время иные жизненные ценности и приоритеты, выплеснув в общество загримированную под добро заразу.

Велес внимательно слушал пришельца из двадцать первого века, сидел, кивая возбужденному слову Андрея. Когда тот прервался, глотнул медовухи, славянский бог сам повел речь:

— Не все так просто, как кажется. Ноги в происходящем будущем растут из прошлого времени.

— Как это может быть?

— Новые веры широко шагают по территориям земли, отрывая от родных корней целые народы. Наверное, так должно случиться. На других обитаемых планетах такое уже было не раз. Но всегда остаются приверженцы старых богов, они представляют собой не кучку свихнувшихся старцев, а обладающих способностью напустить порчу на целый народ, подвергнуть проклятию целые поколения, вызвать мор, неизлечимые болезни у своих врагов.

— Это могут у нас там, — Ищенко неопределенно махнул рукой куда-то себе за спину, — политики и ученые.

— Да, согласен, но гибель людей от их действий не растягивается на тысячелетия, а волхвы посильней ученых твоего времени будут. Хочешь примеры?

— Ну-у, хотелось бы услышать.

— Без проблем! Как ты считаешь, природа, сама по себе целесообразна?

— Без сомнения.

— Тогда почему гомосексуализм наблюдается у животных?

— Ну-у-у…

— А ведь если вдуматься, присмотреться получше, можно заметить, что ежегодно на земле рождается определенное количество преступников и педерастов, причем циклично и в определенной местности. Эти мутанты разрушают общество.

— Пока не вижу связи…

— Этой заразой люди заболевают в периоды, когда начинают действовать заговоры волхвов, направленные на то, чтобы заразить неприятельские народы этими мутациями.

— Сомнительный пример.

— Ты смотришь на мир стоя на маленьком пригорке, смертный! Поднимись выше, обозри пространство вокруг себя. Те же идеи превосходства одной нации над другой, это симптомом начала гибели государства и народа. Когда в такой стране зараженные мутанты приходят к власти, они ввергают свою нацию в хаос и гибель. После самопровозглашения евреев богом избранным народом, исчезла не только нация, но и государство. Боги приняли вождя и пророка еврейского народа — Моисея в свой Пантеон и всячески помогали Израилю. Ты думаешь, библейский рассказ как расступилось Красное море, когда их преследовали египтяне, фантазия доморощенного автора, придумавшего сказочку на ночь? Нет, все происходило реально, и я тому свидетель. Боги оказали помощь семени израилеву. Но с тех пор, как евреи стали почитать лишь одного бога Пантеона, остальные боги отвернулись от них. И если некоторые думают, что Пантеон, дав им «богатство» и деньги, тем самым сделал их счастливыми, то они глубоко ошибаются, поскольку в действительности он проклял их, сделав заложниками вещей, денег, обстоятельств и обрёк всю нацию на несчастья. Это ли не пример?

Оба помолчали, не сговариваясь уходя от поднятой темы, не ко времени выплеснувшейся наружу.

— Хм! А, хочешь, верну тебя обратно? Такая возможность у меня имеется.

— Не надо.

— Чем заниматься будешь?

— Выполнять приказ, его никто не отменял.

— Ну-ну! Куда направишься?

— К Романовым родичам. Потом на север, в Новгород, а там уж и обратно. Если не против, вон, Веретеня с собой возьму.

— Бери. Чую, просьба ко мне имеется. Проси.

— Там во дворе, в суме походной, лапоть всунут, и ветка с шишкой еловой. Пришлось с погоста домового с дворовым забирать. Помощь они мне оказали. Таскать с собой неизвестно куда не рационально. Помоги пристроить домашнюю нежить. Можно сказать, погорельцев, без хозяев оставшихся.

— Добро. Заберу с собой и пристрою. Еще что?

— Да вроде бы все. С остальным сами справимся.

— Тогда вот тебе еще от меня…

Велес привстав, опустил широкую ладонь на плечо Ищенко.

— Прощевай, боярин. Глядишь, и свидимся еще вскоре.

— Легких дорог тебе Велес Корович. Спасибо за приют.

Легкий сквознячок прошелся по горнице, пламя светильника на секунду погасло, затем вспыхнуло вновь, более ярко осветив помещение. Велес исчез, на лавке у окна посапывал Веретень, улыбался во сне, видно снились молодому парню веселые сны. Андрей почувствовал, что изменилось в нем что-то. Прислушался к своим ощущениям. Что-то было не так! Понял. Перестали болеть раны, не тревожила головная боль. Заголив рукав и сорвав с предплечья повязку с лечебными травами, увидел заживший шрам оставленный стрелой кочевника, по виду давнишний, будто ему десяток лет, не меньше. Вот так чудеса-а! От выпитого хмеля приятно шумело в здоровой голове, а глаза слипались, требуя сна. Не заметил, как и уснул.

* * *

Давно осталось за плечами приволье пограничья, дубравы и перелески, возделанные смердами поля и их веси, веселые светлые леса. Уже через пять дней пути в природе стала заметна перемена. Лес, бывший и без того густым, надвинулся на путешественников темной громадой, сходился над узким летником непроглядным шатром, стал сумрачным, а воздух в нем как-то потяжелел, запах сладковатой прелью мхов и прошлогодних листьев. Теперь даже деревни у дорог встречались редко, и только тропы, уходящие от них в чащобу, говорили всадникам о том, что где-то совсем рядом живут люди, которые не спешат появиться на глаза чужакам. Халупы и полуземлянки на пограничных землях, сменились во встреченных селах, рубленными четырехстенными избами. Редко за частоколами высокой изгороди возвышались боярские терема, на взгляд Ищенко, очень отличавшиеся от известных ему по рисункам из книг и по фильмам о средневековой Руси.

Приходилось ночевать в селах, а чаще всего просто в лесу у костра. За все время, постоялый двор повстречался лишь раз, да и то, на Черниговском тракте, который они пересекли, взяв направление на северо-восток. Печенежские бандиты, судя по всему в эти места наведаться еще не успели. То ли лес их смущал, то ли дальность расстояния от Дикого поля — не понятно. Если раньше Судислав, а потом и Роман, выступали в роли проводников при проходе по территориям княжеств, то теперь приходилось Андрею самому напрягать извилины, вспоминать примерное расположение земель и населенных пунктов из воспоминаний карт европейской части СССР. Вроде бы пока что общее направление он выбирал верно. Ну и конечно, как известно каждому россиянину: «Язык до Киева доведет». Спрашивали. А куда денешься? По дороге встречали купеческие повозки, составленные в поезда. Издали приметив двух всадников, бородачи настораживались, но разобравшись, охотно шли на контакт, рассказывали новости, давали советы по направлению движения, остановкам, и пути следования.

Так, не торопливо, без приключений, Андрей с Веретенем и добрались до места своего назначения. Казалось, ничего не изменилось кроме погоды, но под ногами лошадей уже было княжество Ростовское. На дворе листопад, то бишь, месяц октябрь прорезался. В этом году средина осени расплескала раннее ненастье, пригнала с севера холода и дождь.

У небольшой деревушки, хозяйств на пять, повернули правее, встав на двухколейную тропу, оставив летник, вроде бы как шедший к Ростову, превратившийся в широкую дорогу, в стороне. Жители этой деревеньки и подсказали им, что вотчина луканинских бояр совсем неподалеку будет.

«Откуда путь держите? Из земель пограничных Дикому полю? Эк, вас занесло! Небось развилку проскочили где-то. Тут проехать то осталось пару десятков верст, не боле! Только вам в сторону тракта возвращаться придется. Луканино, оно на основном тракте и стоит. Ежели не сворачивать с сей тропы, то через Листвянку, Поречье, на тракт и выедете, уже по нему к околице Луканино и подъедите», — жестикулируя руками, скороговоркой съедая окончания слов, объяснил смерд, житель деревушки, у подворья которого остановили лошадей путешественники.

Еще два десятка верст! Лошади подустали, а время вот-вот подползет к полудню. Ненастный день создавал и настроение соответствующее. В такую погоду хороший хозяин и собаку из дому не выгонит, поэтому лесная догога была пустынной, сыро, вогко, под деревьями сумрачно. Одно радовало — конец пути не за горами. Что их ожидает в Луканино?

В полной темноте, такой, что ни черта толком и не увидишь, добрались наконец до конечного пункта своего путешествия. Еще на подъезде к нему Андрей стянул с себя бронь и упрятал ее в кожаную сумку.

Деревья вдоль летника расступились, открывая широкую дорогу. Свернули, и в потемках им открылись очертания населенного пункта. За околицей, в моросящей пелене и темени, едва просматривались заборы дворов с крышами домов за ними. Лошади встали, удерживаемые поводом, всадники осмотелись, услыхав собачий лай в большой деревне.

— Кажись, добрались, а-а, боярич? — подал голос Веретень.

— Добрались. Но-о! — Ищенко пятками тронул бока своей лошадки, заставил ее двигаться к жилью.

Сама дорога проходила между домами села. Именно села с церковью, надо сказать с виду довольно большого и зажиточного. Из каждого подворья их облаивали дворовые псы, слышалось мычание и блеяние скотины. Кое-где над калитками виднелись головы местных колхозников, взглядами провожавших всадников, непонятно как оказавшихся в этих местах. Боярской усадьбы за селом не оказалось, дорога вильнув за околицей влево, отпочковалась от основной магистрали, за углом леса аппендицитом уперлась в периметр выстроенных в ряд, вкопанных в землю заостренных карандашей с пятном двустворчатых ворот посредине и в темноте контуром высокого строения со светом в узких окнах. Подъехав к воротам, пришлось стучать в них, и только через какой-то промежуток времени, услыхав мужской голос:

— Кого там к ночи бог к порогу привел? Чаво надоть?

— Открывай ворота! К боярину Военегу родич приехал! — откликнулся Веретень.

— Ага! Чичас! Самого боярина нетути. Полюет. — Объяснял между делом, отпирания запоров, неизвестный страж ворот.

Молодеж поняв, что сейчас попадут во двор, соскочили с седел на землю, подняв из-под ног брызги грязной воды из луж. Во дворе послышалась беготня дворни. Из отдаления, суровый женский голос подал команду:

— Эй, кто там есть? Яков, Сувор! Огня несите!

Наконец створы ворот разошлись в стороны, и путешественники ввели лошадей во двор уже заполненный людьми, осветивших подворье факелами. От терема, тот же женский голос, снова отдал приказ челядинам:

— Лошадей у витязей примите, олухи!

Ищенко и Веретень освободившись от транспортных средств, неспешно прошли вглубь двора, по дороге при свете факелов пытаясь рассмотреть жилой комплекс и его хозяйку.

Огромный деревянный терем в ночную пору смотрелся несколько пугающе, вымокшей под осенним дождем громадой нависнувший над центральной площадкой периметра. Свет из узких окон-бойниц, отбрасывал призрачную тень. Задрав головы, на широком и высоком крыльце, со множеством ступеней, в свете колыхавшегося на холодном ветру огня, разглядели две женских неподвижных фигуры. Впереди стояла немолодая худая и стройная женщина в черной однорядке до пят, с покрытой платком головой, под которым угадывался головной убор типа кокошника. Теперь уже можно было распознать, что на лице ее, по-стариковски бледном и серьезном, практически не имевшем морщин, глаза выдают удивление от самого вида гостей. Вторая, молодая да пригожая, фигуристая и легкая как тростинка, одета была, в веселого колера одежду, встречала прибывших с улыбкой на устах, и с деревянным корцом в руках.

Глядя на молчавших хозяев снизу вверх, задрав голову, прошли по ступеням мимо оружных воинов у подножья крыльца. Воины с суровым видом, взглядами пропускали мимо себя пришлых, можно было догадаться, что случись чего, за хозяек эти псы порвут любого.

На предпоследней ступени по обычаю поклонились.

— Здравы будьте, витязи! — послышалось приветствие старшей хозяйки. — Отведайте сбитня с дороги.

По кивку старшей, молодка протянула Андрею корец. Отпив половину, тот сунул остачу Веретеню, поблагодарив за обоих.

— Проходите в дом, — пригласила гостей в терем.

За дверью обнаружился большой, потонувший в полусумраке зал, освещенный глиняными светильниками. Деревянные стены в призрачном свете отдавали белесой желтизной бревен. Широкий длинный стол темного дерева, у стен сундуки и лавки, окна не по-русски задрапированы плотными занавесями, в темени не понять какой расцветки, на полах домотканые ковры, явно местной работы — такая вот обстановка.

Их усадили за стол, а челядь споро выставляла на стол съестное. Обе хозяйки не донимали особыми вопросами, угощали, да заставляли прислугу подливать в чаши хмельной мед. Если Ищенко воздерживался от хмельного, то Веретень не стесняясь, запивал ним блюда из рыбы и овощей. На столе присутствовало скоромное — пост. Кривич предполагал, что основной разговор предстоит после ужина, и угадал. В течение всей трапезы молодка практически не проронила ни слова, лишь прыснула смехом в кулачек. Старая, напротив, говорила о хозяйстве, дороге, стольном граде Ростове и боярах населявших его, о соседях, а убедившись, что гости насытились, подала голос прислуге:

— Пошли вон!

По тому, как быстро челядь ретировалась из светлицы, Андрей осознал кто в доме хозяин, и насколько крепко рука этой женщины держит всех в кулаке. А, молодка-то, настоящая красавица! Бросив мимолетный взгляд на молодую хозяйку, Андрюха почувствовал, как горячая волна поднялась от паха вверх. Длительное воздержание дало о себе знать.

«Куда поднимаешься, сволочь! А ну, лежать, зараза такая! Эта женщина не для тебя. Ежели невтерпеж будет, мы с тобой кого ни будь попроще, вон хоть из прислуги, поимеем. Лежать я сказал!»

С такими мыслями до него не сразу дошло, что хозяйка затеяла теперь уже серьезный разговор. Хозяйка выжидательно смотрела в глаза сотнику.

— Прошу прощения, о чем вы спросили?

— Я спрашиваю. Какая нужда привела тебя к нам в медвежий угол?

Настала пора колоться!

Боярыня Снежана с интересом слушала рассказ приезжего о жизни в Киеве своего племянника Романа, о их встрече в Переяславском княжестве, о путешествии по дорогам Руси, событиях и гибели пограничного погоста. Гибель самого Романа восприняла стойко, в отличие от невестки, которая тихо залилась слезами, хоть и не видела никогда воочию самого Романа. Андрей выложил на столешницу Романов оберег.

— Вот, — сказал Снежане. — Велел Военегу передать.

Побарабанив пальцами по столешнице, старая боярыня заглянула чужаку в глаза, словно рентгеном просветила его мысли.

— Сам-то ты, какого роду-племени будешь? Какому богу молитвы несешь? Может безбожник, языческих истуканов прославляешь?

Андрей встрепенулся.

— А, хоть бы и так? Я последнюю волю погибшего исполнил, спасибо за хлеб-соль, поспать мы можем и в Листвянке.

— О, какой колючий! Значит, славишь ушедших богов. Н-да!

На лицо Снежаны наплыла тень мыслей, она в раздумье отстранилась от стола, по-новому рассматривала сидевшего напротив нее. Андрей хмыкнул, медленно развязал тесемку на вороте рубахи, откинув вышивку на полотне, показал на груди Романов крест, взятый на память о друге. Лицо хозяйки прояснилось.

— Чего ж сразу-то…

— А, что изменилось? Какая разница, во что человек верит? Или скажешь, что среди христиан гнили не встречается? Так позволь не согласиться. Среди них, ее быть может даже больше чем среди язычников. Многие переняли от византийцев жажду наживы. Золото застит глаза. Как там, в «Псалтири» сказано: «Злоумышляет грешный против праведного, и скрежещет на него зубами своими; Господь же посмеется над ним, ибо видит, что настанет день его. Оружие извлекли грешники, натягивают лук свой, чтобы пронзить нищего и убогого, заклать правых сердцем. Оружие их пронзит сердца их, и луки их сокрушатся. Лучше праведнику малое, нежели многое богатство грешным. Ибо сила грешных сокрушится, праведных же укрепляет Господь. Ибо грешники погибнут, — праведных же милует и одаривает. Ибо благословляющие его наследуют землю, клянущие же его истребятся. Господом стопы человека направляются. Когда он упадет, то не разобьется, ибо Господь поддерживает руку его. Молод был и состарился, и не видел праведника покинутым, ни потомков его просящими хлеба. Всякий день милостыню творит праведник и взаймы дает, и племя его благословенно будет. Уклонись от зла, сотвори добро, найди мир и отгони зло, и живи во веки веков».

Ищенко говорил как по-писанному. В свое время в моменты отдыха он, от нечего делать, изучил единственную имеющуюся у Романа книгу от корки до корки, а на память свою никогда не жаловался. В отличие от священников средневековья, в большинстве своем не умеющих без книги и двух слов сказать, ни то, чтобы трактовать ее, он как показало время проведенное в десятом веке, оказался не плохим аналитиком, разложил все прочитанное по полочкам.

— Часто ты, боярыня, праведников встречала?

— Ну-у…

— Вот то-то и оно. Зато я знал и знаю язычников, кои, ежели рассмотреть их, могли бы под категорию христианских праведников подпасть. Только и разница, что своих родовых богов славят. А роду-племени я древнего. Из кривичей. Коли слышала чего о Гордеевом погосте, так это моя родовая вотчина. И еще, к людям родноверие исповедующим, лично у меня никаких претензий нет. Они в своем праве, боярыня. Помнишь ли, кто к матери божьей после рождения Христа первым пришел?

— Помню.

— Правильно, волхвы! А, знаешь ли, что сам он, посылая учеников своих нести веру людям, направлял их идти на полночь, на восход и на закат, только в нашу сторону не слал. Знал, что вера дедов наших и так праведная, Правь славящая. Только наши дуболомы, на хвосте притащили за собой византийцев и их веру.

— Господь с тобой, да христианин ли ты, после слов таких?

— «Бог идежи хощет, побеждается естества чин», что значит, «если Бог захочет, меняется естественный порядок». — Вспомнил строку из Кормчей книги законов и правил русской православной церкви, еще по молодости вычитанную ним и с тех пор почему-то запомнившуюся. — Не сомневайся. За Белого Бога любому пасть порву, но и старых богов помню. Когда на Русь приходит беда, исконные боги не стоят в стороне. Они помогают родовичам. Ты матушка-боярыня не торопись делать выводов, ибо, как сказано в Соборном послании апостола Иакова: «…всякий человек да будет скор на слышание, медлен на слова, медлен на гнев; ибо гнев человека не творит правды Божией».

Опять пришла на помощь его всегдашняя любознательность. О-о, ввернул к месту! Сам не ожидал, что память сохранила такое. Боярыня Снежана в обалдении глазела на молодого пиезжего, и только рядом с ней молодая невестка, позволила себе хихикнуть, да Веретень переводя взгляд туда-сюда, с хозяйки на друга-соратника, только и смог, что тихо, почти про себя, сказать:

— Да-а-а!

Потом опустив взгляд в стол, заткнуться.

— Глаза отказываются верить тому, что видят.

Снежана была не в своей тарелке, утратила грозный вид и суровость. Она и сама понимала, что пасует перед гостем. Хотелось сказать отповедь на все его высказывания, да слова не хотели складываться во фразы. Все, что было наработано нею за всю сознательную жизнь, все поучения и мудрость, все испарилось в небытие.

— Мой сын, боярин Военег, отправился на охоту. Когда вернется, мы не знаем, но я мыслю, что хлеб и кров он вам предоставит. А сейчас после дальней дороги вам надлежит отдохнуть. Светелку на втором этаже вам челядь приготовила, идите, располагайтесь, а поднимитесь поутру, будет готова баня.

— Очень вам благодарны, хозяюшки.

Спать после дороги и отменной еды хотелось неимоверно. Дойдя до лавок, оба успели раздеться, уснули на пахнувших свежим сеном расстеленных на лавках матрасах.

Усадьба оказалась не такой уж и большой, как показалась обоим ночной порой. До появления хозяина, Андрей с Веретенем изучили ее вдоль и поперек. Огромный дом был выстроен еще прежним хозяином, вернувшимся с наемной службы из Византии. Прежний боярин Лютомир, в крещении Павел, захотел выстроить в своей вотчине терем похожий на подсмотренные ним жилища византийцев, возвести нечто подобное, да как ни пыжился, большой дом, все едино получился похожим на славянский терем. То ли материал для постройки подкачал, то ли мастера умели строить только свое, но потуги не удались. Так все и оставили. Новый хозяин, получив вотчину в наследство ничего менять не стал. За кордоном он не служил, в Ростове за всю свою жизнь был раза четыре, в дальнюю дорогу сходил лишь раз, да и то по случаю женитьбы. Отцы в свое время сговорились обвенчать детей. Вот и пришлось после кончины родителя, Военегу отправляться в дальнюю дорогу за женой. Вернувшись, боярин уже года три не покидал свой кров, чаще его можно было заметить на охоте в поле или в лесу. Изредка напрягал в занятии воинской учебы свою дружину, которой у него было аж два десятка воев. Как всякий феодал разбирал непонятки между своими смердами, да и то, выступал в таком качестве больше как свадебный генерал. Хозяйство было возложено на плечи матери, боярыни Снежаны, вот уж действительно в ком была жесткая воля и холодный разум. Молодая жена, привезенная Военегом из княжества Полоцкого, красавица Яромила, в муже души не чаяла, свекровипобаивалась, но привыкла и к ней. Детей бог пока что не дал. Так и жили до приезда нашей парочки, в тихом омуте житейских радостей.

Больше по привычке, чем из прихоти, Ищенко обошел округу, рассматривал все, через призму террористической угрозы будь с чьей стороны. Ну, что поделать, привычка, вторая натура. День был такой же ненастный, как и накануне. Заметил, что частокол периметра ограды в двух местах подгнил. Бревна-то сосновые, ремонт последний был черти когда, может со времен постройки и вовсе не был. Полукругом к периметру подходил лес. Тоже, по мнению военного, слишком близко подходил. Надо бы спилить карандаши, по меньшей мере, метров на семьдесят. Очень удивился, когда увидел снаружи, у самой тыльной стены огорожи пруд — обширный водоем исчезавший очертаниями в лесной чащобе. Конечно, если оградой никто не занимался, то прудом и подавно. Он зацвел, покрылся ряской и водорослями, в нем плавали ветки и опавшая листва. Про берега и говорить не нужно — заросли высокой травой. Во, бесхозяйственность! А все потому, что не на глазах Снежаны. Небось в жару от комарья не отбиться?! Вместе с Веретенем еле продрались через непролазные колючие заросли, потом оба стояли неподвижно, отдыхали, молчали, переваривая увиденное. Где-то в ветвях леса крикнула птица. С противоположной стороны в ответку раздался подобный крик. Обернувшись, Андрей понял, что его смущало в видимой картине. Дом с этой стороны смотрелся каким-то безликим, напоминая обычную бревенчатую стенку. Не было в нем красоты.

К обеду вернулись уставшие, вымокшие как речные ондатры. За столом познакомились с хозяином поместья и села.

На первый взгляд, Военег показался кривичу несколько грузноватым, вальяжным молодым мужчиной лет двадцати пяти-двадцати восьми. С отпущенной, на взгляд Ищенко, больше меры, бородой. Широколицый, с доброй, но покровительственной улыбкой старшего по возрасту человека. Он производил впечатление сибарита и сладкоежки одновременно. Одежда на нем шита добротно, вся из хорошей ткани. На ногах мягкие черевы из крашеной кожи, без каблуков. Походка медвежья. Скрытая физическая сила, словно по запаху чувствовалась в этом человеке. Легко познакомились, легко общались за столом во время обеда, к концу которого, Андрюха понял, что при любом раскладе пора и честь знать. Отдохнули, настала нужда отчаливать.

 

— 6-

Ночь вступила в свои права, укрыв все живое темным покрывалом. Внезапно наступившая теплынь убаюкивала спящий мир едва заметным ветерком. Не спалось. Терех, старый дворовой пес, учуяв появление Ищенко на подворье, вылез из конуры. Еще раз принюхавшись, подав лапы вперед, прогнувшись, потянулся, зевнул, подняв при всем, при этом, филейную часть своего организма, выше головы. Помахал хвостом, тем самым выражая радость при виде начальства.

— Что, Кабыздох, ничего постороннего не чуешь? — зыркая взглядом по темной стене изгороди, спросил собаку Андрей. — Или спокойная жизнь заставила забыть о несении службы? Как говорится, кормят и ладно.

Не спалось. Внезапно не знамо откуда появившееся чувство опасности и внутреннего дискомфорта, вытащили Андрюху из теплой постели под темное, ночное небо. Усевшись на задницу, Терех через темноту вглядывался в лик, чувствовал адреналин будораживший кровь человека. Может быть думал своей собачьей головой о том, чего это не спится гостю, когда под утро самый сладкий сон.

Ну, да, ты еще поучи меня уму-разуму. Поведай, как правильно жить меж аборигенами!

Ищенко привык доверять вещуну, не раз спасавшему жизнь. Не мог просто так взять и уснуть сегодняшней ночью. Ходил по двору, маялся как неприкаянный. Вот и видно, какие разные они с Веретенем по годам. Стало ясно, что не дорос еще тот до натурального волхва, малость не доучил его Людослав. Пацан! Кольчугу напялил, теперь вон спит в ней без задних ног, все нипочем. Небось и сон добрый снится.

— Гав! Гав! — обозвался Терех, в сторону ворот отвернув лобастую морду.

— Ну, чего там? — задал вопрос псу.

Ответ получил от караульного, пост которого был расположен на забороле, рядом со створом.

— Зарево со стороны села! — выкрикнул вой. — Видно, что здорово горит!

— Может Кострому палят? — обозвался напарник.

— Я, те дам, Кострому! — озлился Андрей. — Поднимай по тревоге бойцов! Боярина буди!

— Ага!

— Бего-ом!

Вот оно. Началось! Скорым шагом двинулся вдоль забора. Проверял, не спят ли бойцы на постах после праздничного возлияния. На месте ли они, и живы ли?

Усадьба пришла в движение. При свете факелов на подворье, бряцая оружием выбегали бойцы, под брех Тереха, лишившегося остатков сонливости. Появившийся боярин, на ходу опоясывавшийся мечом, задал вопрос:

— Что случилось?

— Зарево в стороне Луканино, — ответил, стоявший отдельно от всех Веретень. — На пожарище схоже. Ежели кто напал, смерды по любому в усадьбу прибегут.

— Боярин Андрей где?

— На заднем дворе охорону проверяет.

На высоком крыльце появились обе хозяйки, встав наверху, оперевшись на перекладину перил, наблюдали за происходившим во дворе. За их спинами шмыгали челядь и дворня с какой-то поклажей в руках.

— Что думаешь делать, сын? — прорезался в шуме беготни голос Снежаны.

— Ждать! — за Военега ответил появившийся из-за угла терема Андрюха. — Пока ничего не ясно.

Это была ошибка. Его ошибка! Забылся в порыве происходившего, что не он командир. Скосил взгляд на хилое воинство. В строю стояли двенадцать человек. Курам на смех! Остальные не догуляв, остались в селе. Что там сейчас с ними?

— Как это, не ясно? — взыграло ретивое в груди Военега.

Он боярин! Его люди!

— Ежели пожар — тушить поможем. Ежели напал кто — отбиться. Седлать лошадей!

— Боярин… — Ищенко попытался остепенить Военега.

— Седлать лошадей! В село идем!

Военег первым двинулся к конюшне. Его воины обогнав боярина, раскрыв двери, выводили коней на двор.

— Тьфу! — в сердцах сплюнул Андрей. — Заставь дурака богу молиться…. Чую, хреновая ночка будет. Веретень! Куда это салабон подевался? Веретень!

— Да, здесь я! Чего?

— Не вздумай вместе с ретивым в деревню умотать. Здесь нужен.

— Знаю.

— Поднимайся в терем. Всех баб заведешь в покои боярыни Снежаны. С ними изнутри запрешься. Открывать только по моему голосу. Окликнет кто другой, уводи всех через подземный ход. Боярыня знает. Понял меня?

— Да. — Обижено засопел как паровоз.

— Давай, действуй!

— А ты, как же?

— Не боись, со мной все путем будет! Если что, встретимся у пруда, у выхода из подземного лаза, — подмигнул другу.

Поднял взгляд на крыльцо. Даже в свете факелов выделялась бледность на лице главной хозяйки Луканино, тоже смотревшей на него.

— К соседям гонца с известием о нападении послать нужно. Может, помогут?

— Пустое! Язычники кругом нас.

Военегов отряд готов был сорваться с места в галоп, нестись в неизвестность ночи. Ищенко оглянулся.

— Не вмешивайся! — услышал спокойный, холодный, отрешенный голос боярыни. — Он делает, что должен делать вотчинный боярин. Там его смерды, которых он обязывался защитить. В писании сказано: Уповаю на бога, ибо верю в него. Возвеселится праведник, когда увидит отмщение, руки омоет свои в крови грешника. И скажет человек; «Если есть награда праведнику, значит, есть бог, творящий суд на земле». Пусть будет, так как будет.

Повернувшись, боярыня вошла в терем, следом Веретень расставив руки в стороны, заставил зайти внутрь женскую половину дворни.

* * *

Двое суток ночуя в лесной чащобе у берега реки, они добирались к месту проведения контракта. Таились. Прошли как воры ночные. Они даны. Их хевдинг, умудренный сединами, и десятками лет, проведенных в виках, старый Сигурд Меднолобый, привел в Гардарики восемь десятков воинов. В Новом Городе русов, работы для хирда не сыскалось. Потом были другие города, не брезговали ничем, добывая пропитание и монету в самых глухих местах Руси. Дюжина воинов нашла свой конец в стране городов. Как живы до сих пор, даже не понятно! Наверное Один своим единственным оком присматривает за дружиной. А, месяц назад очутились в Ростове, на землях вятичей, народа скрытного и злопамятного. Если одно поселение тронуть, соседние просто затопчут викингов, уж очень много расплодилось их в бескрайних лесах. На удивление наниматель нашелся. И денег посулил и навел, а еще пообещал, что за сожженную и разграбленную деревню и боярскую усадьбу никто не вступится, мол, чужаки осели на землю. Забрать можно все что пожелают, единственное, что нужно отдать, так это захваченную девку, да еще в целости и сохранности, чтоб не вздумали попортить. За это и деньги плачены.

Еще два дня наблюдали за трэлями, за самой усадьбой. Сигурд не торопился, хотел присмотреться получше, но вот случился в поселении праздник, грех было не рискнуть, и хевдинг рискнул. Поделив хирд на две половины, приказал Асбьёрну, старшему над второй частью воинства под утро зажечь селение. Сам, с основным хирдом, сел в засаду у усадьбы. Хвала богам, умный у них предводитель! С таким вождем они вернутся домой богачами. Конечно, если живы останутся. Три десятка викингов из леса наблюдали за изгородью частокола. Все побывавшие в переделках, знавшие толк в ночных налетах. Война для каждого из них — это жизнь! Долгое пребывание дома — это мучение! Хирдманы видели караульных на стенах, неяркое свечение факелов внутри изгороди. Проклятый боярин на полстрелища очистил от деревьев и кустарника место у стен! Близко по-тихому не подберешься. Интересно, сколько воинов у славянина?

Викинги в шеренгу по одному рассредоточились по лесной кромке, в любой миг, по первой команде вожака готовые штурмовать изгородь. Кьярваль, молодой воин, сын старшей сестры Сигурда, которому его первый вик в Гардарики, несмотря на кровь и лишения странствий по бескрайним лесам, воспринимался сродни сказке, напрягся, высунув голову из кустов, всмотрелся в ту сторону, с которой пришли. Над кронами деревьев за вырубленным русами пространством противоположной стороны частокола, который хирд обогнул уже в ночное время суток, расплылась зарница, след работы Асбьёрна. Хотел открыть рот, когда услышал:

— Асов медведь поджег избы трэлей! — негромко, но с воодушевлением и завистью в голосе оповестил Гринольв, находившийся от Кьярваля через два человека. — Если так полыхает, значит, потеха в разгаре.

— Закрой пасть, зеленый волк! — зашипел Орм Спокойный.

Первый после Сигурда воин в хирде, его тень и друг. Во всех виках следовавший за спиной хевдинга, прикрывая его щитом и боевым топором от любой возникшей внезапности. Данное еще родителями имя оправдывал поступками, мог, как змея внезапно ужалить словом и оружием. О его злопамятстве ходили легенды. При всем этом, воином он был отменным. Стал бы и вождем, если бы раз и навсегда не решил для себя быть вторым в хирде Сигурда Рагнвальдсона, прозванного Меднолобым.

— Голос в ночи могут услышать собаки в боргене, а уж если они услышат, то твой поганый язык не спасет даже хевдинг. Я вырву его с корнем!

Обиженное сопение было ответом. Кьярваль только порадовался за то, что не оказался шустрее Гринольва. Сейчас бы распекали его! Что это за шум? Ага, забегали за стенами, загоношились! Скорее всего, охрана заметила зарево пожара в селении. Интересно, о чем сейчас думает Сигурд?

В отсветах факелов и мельтешении теней, хоромина высилась черной громадой. Так смотрятся ночной порой утесы в норвежских фиордах. Величественно, страшно! Что их ждет? Серой неприметной тенью, из глубин и темных углов души, на поверхность прошмыгнул страх. Это бывает, не лежит душа к предстоящему деянию, и все тут! Скосил взгляд на соседей. Вот уж две противоположности. Слева прикрывшись стволом березы сидел Сигвальд, такой же, как и Кьярваль, молодой воин. Может быть, пошире в плечах, да рыжий волос на растрепанной бородке жидковат. Доспех у него явно похуже, оно и понятно, род то захудалый, мужчины почти все бонды, хозяйством живут. Зато сам Сигвальд повадками на Тьяльви схож. Смел, быстр и напорист. Вон, уже стрелу на лук наложил. Небось приготовил ее для охранника у ворот. Даже если б не темнота, Кьярваль вряд ли увидал бы страх в глазах друга. Он это знал наверняка.

Справа, Хрут. Этот, потомственный викинг. Спокоен как камень. Вот и сейчас разлегся прямо под сосной, ожидает приказа штурмовать усадьбу. Ничем не проймешь! Руки раскинул в стороны. Хорошо, что дядя на другой стороне хирда, ох, он бы его сейчас… В правой руке меч, левую продел в ременные петли щита. В сече злобен словно тролль, а после боя любит много выпить. Ни в какие рассуждения в жизни не вдавался. Ему медвежья сила разум заменяет. Может так и надо?

Открывшиеся ворота усадьбы, выпустили небольшой отряд всадников с факелами в руках. Лошади понесли их в сторону селения. Когда последний из них скрылся из виду, по цепи передали приказ хевдинга:

— Быть готовыми…

А, вскоре прошелестело:

— Пошли-и!

Викинги, покинув лесной схрон, молчаливыми тенями двинулись к частоколу. Все же в усадьбе остался кто-то из бывалых воинов, догадался потушить факелы за оградой. До стены осталось всего ничего.

— Сигвальд, метни стрелу в того олуха, который маячит над створами ворот! — распорядился Орм!

Предсмертный крик караульного совпал с командой вождя.

— Бегом! Абордажные крючья на стену! Лучникам поддержать атаку!

Уже не заботясь о тишине, не отвлекаясь на посторонние мысли о вечности Кьярваль, спотыкаясь о корневища и кочки, вместе со всеми ринулся к частоколу. Из луженых глоток в один голос вырвался боевой клич данов:

— Тил ор-русту-у! Бар-ра фёлдин!

Да, именно на битву, именно в бой — призывал каждый из них соплеменников. «Бара фёлдин!», «Только силой!» — в виках привыкли брать все, что понравится, все, что под руку попадется. Он один из них. Он воин хирда! Вальхалла — «Палаты погибших в бою воинов», ожидают каждого из них!

Все завертелось, закрутилось в смертельном танце. Кровь в жилах забурлила, пьянила голову. Бар-ра фёлдин! Полезли через частокол, уже внутри вырезая и срубая сопротивлявшихся славян. Их оставалось в боргене до удивления мало. Напрягало отсутствие света, о факелах не позаботились заранее. В темноте подавили сопротивление в дворовом коридоре между хозяйственными строениями и боярским домом. Зажав руссов с двух сторон, посекли, чужой кровью кропя землю. В горячке боя что-то вгрызлось в икроножную мышцу ноги, не защищенную доспехом. Откуда взялся этот Фенрир? Мышцы свело болью. Воин, взмахнув мечом, резко опустил его на череп напавшей собаки.

Главные ворота усадьбы с петель даже срывать не пришлось, отбросив запорный брус, раскрыли настежь. Пока подчищали округу, через ворота на подворье быстрым шагом вошли Сигурд с Ормом, сопровождаемые двумя ветеранами.

— Поджечь сараи! Вошкаетесь в темноте, как блохи на собаке. Медленно! — высказал недовольство вождь. — Орм, ломайте двери длинного дома. Девку за косы тащите сюда!

— Эй, сюда! Да, шевелитесь вы! Вышибай! Вестейн, Кнуд, через окна внутрь лезьте!

— Орм. Малы окна. В броне не пролезть!

— Так, скинь бронь!

— Ага, понял.

Подбежал Сигвальд. Разгоревшийся сарай хорошо освещал поле деятельности викингов. Высохшая за многие годы древесина создала из строения на подворье гигантский факел.

— Орм, там славяне в бане заперлись!

— Женщины среди них имеются? — задал вопрос Орм.

— Да вроде нет.

— Сжечь! — распорядился Сигурд, наблюдая за тем, как его люди долбятся в дубовые двери терема. — Орм, пусть узнают, скольких мы потеряли.

— Сейчас. Дьярви, пробегись по боргену, узнай о потерях.

— Медленно! Медленно! — сокрушался вождь.

Орм сам сунулся на крыльцо. Поднявшись на него, отбросил щит за спину.

— В сторону! Места мне!

Его тяжелый топор стал с силой врубаться в древесину. Дубовые щепки с неохотой полетели по сторонам.

— И-и, э-эх! И-и э-эх!

Дверь трещала, дырявилась, но еще держала. Самое интересное, что проникшие в окно первого этажа Вестейн и Кнуд, до сих пор не могли изнутри подобраться к входной двери. Что-то им мешало.

— А-а-а! — раздался рык-вопль. — Хевдинга убили-и!

Орм поднявший над плечом топор, остановил удар, оглянулся. Перед крыльцом при свете пожаров, на утоптанной земле лежал его друг и вожак. В последней конвульсии тело Сигурда вытянулось и обмякнув, застыло. Бросив соратникам приказ:

— Долбите!

Он в прыжке через перила оказался у распростертого тела.

— Кто? — прошипел, обращаясь к растерянным ветеранам.

— Не понятно. Темно!

Действительно, общая суета и темень кругом, не добавляли возможности разобраться. Свои не могли! Кто? Тонкое лезвие стилета, пройдя через отверстие полумаски железного шлема, пробив глазницу, вошло точно в мозг Сигурда, не оставив надежды на жизнь.

— Закрыть ворота! Ищите чужака!

И как гром среди ясного неба послышался голос Кнуда:

— Орм, хоромину изнутри подожгли!

— А-а, Локи с нами решил пошутить! Вышибай двери! А, вы чего встали? Пройтись неводом, найти чужака. Чую, здесь он.

После очередного удара дверь поддалась, и викинги вбежали в горящий терем, но вскоре выбежали из него назад. Поток проникшего внутрь воздуха подбавил жара, заставил языки пламени дотянуться до одежды смельчаков.

— Что? — негодующе спросил хирдманов в тлеющей одежде.

Вестейн исподлобья глянул на лидера, в ответ произнес:

— Там Хель с факелом в руке, она несет смерть, и эта смерть будет явно не в бою!

Воины отступили от пожарища. Стояли и моча наблюдали, как терем пожирает огонь. Вместе с другими смотрел на огонь Орм. Часто так бывает, что человек слабее обстоятельств. Но любые обстоятельства мог подготовить другой человек. Кто? Ответить Орму мог только Вальгард, их колдун, оставленный Сигурдом в селении, присмотреть за Асбьёрном.

Вальгард не был берсеркером, воином-шаманом, пробуждавшем в себе «животную память», меняя обличье, превращаться в волка, кабана или медведя, чтобы получить сверхчеловеческую силу и нечувствительность к боли. Не был и дюловом — поэтом и пророком, достигавшим вдохновения в шаманском экстазе. Его скорее можно назвать варлоком — колдуном имевшим дело с духами стихий, а посему он мог восприниматься и как хагзисс — ясновидящий, способный к общению с богами и духами. Десяток лет тому назад, Сигурд подобрал колдуна в разграбленном свеями норвежском поселении. Приказал перевязать раны, выходить. Перевез в свой родовой удел. Там он и остался проживать. С тех самых пор хевдинг брал в вики Вальгарда. Пусть теперь отрабатывает свой хлеб, если предупредить об опасности не смог.

— Сколько погибших? — оглянулся на сопящего у плеча Дьярви.

— Девятеро, включая Сигурда.

— Сколько-о? — изумился Орм, он то думал, ну один, ну два, а тут, считай не полный десяток при таком детском бое.

— Девять. — Повторил хирдман. — Причем только двое в сече, остальных удавили, сломали шею, зарезали, как свиней.

— Да-а! Есть о чем спросить у колдуна. — Орм напрягшись крикнул в ночь, коверкая слова русской речи. — Нет, так просто ты от меня не уйдешь. Я тебя достану, даже если ты опустишься в Хель, достану!

 

— 7-

— Как так случилось Вальгард? Ведь выходя в поход, ты предсказал хевдингу удачу.

Хирд покинул сожженную деревню и отойдя от пепелища версты на три, расположился на берегу речки. Сейчас Орм сидя на покрытом сединой мха камне, казалось, безучастно наблюдал за дележкой хирдманами добычи. Пусть тешатся! То, что добыча незаслуженна, а контракт не отработан, понимали лишь двое. Для остальных поход удался.

Бросая косые взгляды на возбужденных дележкой воинов, Орм потянулся к сухожилью ноги, растер мышцы заскорузлой ладонью, нога тупой болью напоминала о себе. Ночью неудачно оступился, теперь приходится сидеть на месте. Колдун напротив, стоял на ногах в двух шагах от него, оперевшись на резной посох, созерцал текучую воду реки. Наблюдал как течение у самого берега, бередит тонкие стрелы осоки под прозрачной гладью, как стайка рыбной мелочи снует между отшлифованных камешков дна.

— Да. Я выбрасывал руны на предстоящий поход, — оторвавшись от раздумий, наконец-то соизволил произнести колдун. — Каждый человек имеет четко определенное будущее, прошлое и настоящее, хотя и невидимое большинству смертных. Но если будущее уже известно, нельзя с уверенностью сказать, что оно предопределено.

— Речи твои мне непонятны, в чем-то противоречивы.

— Хм. Ладно, объясню проще. Каждый из нас, в каждый момент времени сталкивается с множеством различных выборов и действий. Выбирается из всех возможных, лишь один путь. Причины могут быть разными.

Вальгард отвел взгляд от реки, заглянул в глаза Орму. Понимает ли его викинг?

— Этот путь, так-же, как и другие возможные, уже известен. Тем не менее, как все сложится, мы еще контролируем выбор действий. Сделав расстановку сил на захват вотчины славянского хускарла, Сигурд мог предопределить судьбу хорошей или плохой. Роль сыграли зависимость от его способностей лидера, его возможностей и личного выбора. Еще до нападения я просмотрел ближний круг славянина, он не впечатлил. У нас простые бонды так живут. Приживалы, кучка воинов и толика родичей. Челядь в расчет не бралась. Затесался даже слабенький маг, приверженец их бога Волоса. Совсем зеленый, не имеющий опыта недоучка. Среди всех насельников усадьбы остался непонятен лишь один человек. Он серым пятном проходил через все предсказания и видения, не имея и крупицы магических умений. Просчитать и распознать его невозможно. Руны предсказали удачу в походе. И что ты после этого хочешь, Орм Спокойный? Поход удался, усадьбу сожгли, селение тоже. Твои воины с радостью делят добычу.

— Я хочу знать, почему погиб Меднолобый! Я хочу отомстить его убийце, конечно если он не сгорел в длинном доме.

— Сигурд погиб из-за своей самоуверенности. Он должен был остаться в селении, а в усадьбу послать Асбьёрна, как я ему советовал. Не захотел. Я дал ему заговоренный амулет против колдовских козней, а его убийца воспользовался обычным железом. Что касается самого убийцы, то тут мне придется на время покинуть расположение хирда. Для свершения ритуала необходимо найти глухое место при отсутствии лишних глаз и ушей. Силы звездного неба, воздуха, штормовых ветров и перекрестков не приветствуют посторонних зевак. Хозяин Скрещивающихся дорог может воспринять все, как обиду, а ответ на твой второй вопрос может дать только он.

— Иди. Я буду ждать столько, сколько придется.

Покинув Орма, колдун раздвигая кусты, переступая через поваленные стволы деревьев, прямо по бездорожью углубился в лес. Высушив траву и росу на листьях, солнце наполнило воздух тяжестью испарений, казалось, уплотнило его, утяжелило. Стало тяжко дышать в естественной парной. После недолгих блужданий, он наткнулся на малюсенькую полянку среди развалов бурелома, по чьей-то прихоти, лишенной высокой травы. Грунт по центру представлял собой лысую плешь на крохотном пригорке. То, что нужно! Ведьмина метка в чистом виде. Сбросил на землю плащ, на него котомку. Расчехленным ножом расчертил на проплешине квадрат, сориентировав его по сторонам света. Достав из заплечного мешка флягу и оловянный кубок, налил в него хмельного меда, поставил в угол, обращенный к северу.

— Прими скромное подношение, о, Повелитель Душ!

Горевшая свеча стала в противоположный угол квадрата.

— Вам, духи стихий!

Достав замотанные в тряпицу парочки рун, уселся в центре квадрата, отрешаясь от действительности и настоящего течения времени. Щебет птиц и шелест трав, лучи солнца и синь неба, все стихло и померкло, перестало существовать. Границы квадрата приняли в себя серую пелену.

Три палочки рун заняли свое место перед магом. Скандинавский варлок растряся мешочек, следом выбросил уже предложенную Одином руну. Выпал символ berkana — березка — дева — красота, девочка, молодая женщина. Отвлечься в созерцании руны, ее трактовки, ему не дали. В серости пелены приоткрылось оконце, и ясновидец увидал в нем молодую женщину, по одежде явно славянку. Усталое лицо со следами печали было красивым. Она шла в средине цепочки людей, двигавшихся по лесной тропе у берега какой-то реки. Шли навстречу течению. Сосновый густой лес обрамлял совсем не крутой берег. Видение померкнув, исчезло, окно прикрыла пелена.

Отдышавшись, собрав мысли в узел, варлок вновь повторил обращение:

— Твоим именем, о, Один…

Из мешочка выпала руна. Символ puer выказал преобладанием над другими. Мальчик — парень, безбородость, завистливость, подозрительность. В окошке лишенном завесы пелены, перед взором колдуна предстал силуэт мужчины в одежде воина при полном доспехе. Оглянулся. Лица не рассмотреть, оно слилось в лучах солнца в зеркальный отсвет. Это он вел всех за собой. Нет, прошел, больше не рассмотреть. Вереница людей проплыла перед глазами. Окно снова исчезло за пеленой, последним показав юнца.

Нужно усилить действие предсказаний. Потянулся, наколов острием ножа палец, пустил капли крови в кубок. Снова уселся на место.

Бросил палочки рун. Выпали: raidu, othala, fenu, naudir, caput drakar. Дорога, усадьба передаваемая по наследству, мелкое везение — богатство, нужда, а в завершение, голова дракона, то есть, конец. Только вот, какой конец?

Выходило так, что к ним перешли в наследство долги покойного хевдинга. Орм погонит хирд догонять сбежавших славян. Предстоит нелегкая дорога, с призрачными видами на добычу. Месть будет застить глаза новому хевдингу, которого не остановят даже большие потери. Чем закончится это путешествие, боги еще не решили. Предсказанное Сигурду, было намного счастливей, и то он не смог уберечь головы. Одно, во всем этом напрягает варлока. Что же это за воин такой, лица которого невозможно разглядеть ни с помощью гальда, ни через сейд?

Стать на тропу и распознать след беглецов — чего проще? Он мог в любой момент определить направление их движения. Для этого достаточно маятника. Привязанная нитью к пальцу жемчужина, укажет любое изменение маршрута. Стоит попробовать выследить и взять дичь. Наградой лично ему будет воин без лица. Что таит в себе знакомство с ним? Не нужно повторять ошибок Сигурда! Ладно, время покажет.

Вальгард возблагодарил духов и покровителей. Погашенную свечу сунул в котомку, туда же вложил кубок и любовно упакованные руны. Усталой походкой старого человека он двинулся в обратный путь.

Как в воду глядел! Лишь только узнал новый хевдинг, что жив убийца Сигурда, тут же велел готовиться в дальний поход. Про больную ногу забыл. И радовало его то, что беглецы пеше идут. Хирдманы ведь тоже, не на лошадях передвигались. Так, было с ними десяток коней, и то, чтоб поклажу возить. Не шагом двинулись, считай чуть ли не бежали, подгоняемые ненормальным мстителем. Недовольство выражали, но выполняли приказ. Орм в походе — царь и бог! Это потом, когда вернутся в родной фюльк, могут и предъяву кинуть, а нынче, если прикажет, хоть стони, но исполняй с прилежанием.

День прошел, второй. Широкую реку переплыли. Викингам вода — родная стихия. Догнать не смогли. Орм нервничает.

— Вальгард, ты уверен, что правильно идем?

— Да. Они от нас в половину дневного перехода находятся. Погони не чувствуют.

— Это хорошо! Тепленькими возьмем.

Хорошо в сожженном селенье поживились. Воины сытые, чтоб поесть и остановку не нужно делать, соленья да копчености на ходу потребляют. Ночь настает, скрипит зубами Орм, людям нужен отдых, без него никак.

Походя, почти без остановки, разграбили лесную деревушку. Ну, подумаешь, всего пятерых смердов завалили да с десяток баб оприходовали. Бабы так те вообще радоваться должны, заполучили в лоно семя настоящих крепких мужчин. Доброе потомство — деревне прибыток! Если б не хевдинг, могли отдохнуть как люди. Но, нет. Вперед-вперед! Куда от них кто денется! Догонят!

А это что? Время к вечеру подходит, впереди растянулась болотная топь. Вон, трава сочная да высокая, несмотря на осень, зеленым ковром стелется. Деревья на ковре редкие, высохшими стволами в небо голыми без листвы суками тычутся. Ни тропы, ни гати не видно.

— Варлок, что скажешь?

Пристальный взгляд Орма заставляет приложить силы. Однако усталость берет свое. Сбросить бы десятка три годков…

— За болотом они. Расположились на отдых. Но ночевать у топи не собираются. Передохнут и дальше пойдут.

— Проклятье! — в сердцах сплюнул Орм Спокойный. — Всем отдыхать! Кнуд, Вестейн, Сигвальд, Кьярваль, Хрут, ищите тропу, переправу, ну, я не знаю, перешеек через болото, в конце концов! Они же как-то смогли переправиться. Шевелитесь! После отдохнете.

Уставший за дневной переход хирд, расположился на отдых. Сейчас если бы кто и потребовал переправляться через топь, народ бы его не понял. На краю болота даны с ленцой разводили костры, дым от них должен был отогнать пернатых тварей сосущих кровь, а жар, сварить похлебку — устали без приварка.

* * *

Неспроста болота на Руси именуются Адово, Ведьмино, Сукино, Чертово… В этих названиях — маскируется страх соседствующего с ними народа перед загадочностью таких мест. У нас даже маленький человечек, можно сказать с пеленок знает, не стоит связываться с болотной нежитью — обманет, заманит, изведет себе на потребу. Слава у любого болота недобрая, вот и обходят люди десятой дорогой царство кикиморы. А она незваных гостей любит. Затаскивает зазевавшихся путников в трясину. Правда, людям она показывается редко — предпочитает быть невидимой и только кричит из болота громким голосом. Да если б она одна, негодница. Болотняник — хозяин болота, он покруче будет, а свита его, все как один под стать «папе»!

Слава тебе Господи, прошли трясину, а ведь могли бу-ултыхнуться и не мявкнуть. Спасибо Чернояру, повезло, встретили человека, ему тоже на другую сторону болот нужно было пройти. Он местный, гать знает, по ней и провел.

— Не бойся витязь! Я эти места, как свой дом знаю. Не утонем!

— Надеюсь.

Несмотря на протесты Веретеня, Ищенко доверился первому встречному и не прогадал. Провел-таки Чернояр их маленький отряд по гиблым местам.

Раньше Андрей не раз слышал рассказы бывалых людей о Белорусских болотах, что стоит оказаться человеку посреди топи, как вдруг появляется странный звон в ушах, кружится голова, иногда слышится зов, и голос знакомый до боли родной, ноги становятся ватными, в некоторых случаях — появляется желание вытаращив глаза, бежать не разбирая дороги на «Авось!», вдруг кривая выведет. А, попав в болотный капкан, необъяснимый страх сковывает с головы до пят, хочется забыть это место навсегда. Предчувствие гибели вводит в ступор, доходящий до безразличия ко всему. Это может продолжаться от нескольких минут до нескольких суток. Лишь когда болотная вода начнет заполнять легкие, человек оклемуется, но поздно пить Боржоми, почки-то глубоко в трясине.

Из уст непроизвольно вырвались слова, а из груди мотив:

Заткнулся только тогда, когда понял, что народ встал на гати, и прислушивается к его вокальным потугам.

— Хорошая песня, — оглянувшись на кривича, сверкнул зелеными колдовскими очами Чернояр. — Ты мне, боярин, когда выйдем, слова напомни.

— Всенепременно.

Вот он муда-ак! Ну, муда-ак! Здесь, понимаешь ли, трясина, народ не знает, дойдет ли до противоположной стороны, а он песенки поет, определенной направленности. Скотина! А Чернояр ничего себе мужик, чувство юмора не теряет.

Чоп-чоп, буль-буль! Чоп-чоп, буль-буль! — вышагивает общество, растянувшись друг за другом по гати, торя зеленую пленку на поверхности болота своими конечностями. Глубина настила, по самое не балуй, в общем, женщинам по пояс будет. Один Ищенко, вымахал, дубина стоеросовая, мотню не замочил.

Так помаленьку, без приключений и выбрались на противоположный берег. На проход затратили часа три, не меньше. Вымотались и при этом жрать хотелось. Андрюха «прошел» по людям, определяя их морально-боевой настрой после преодоления препятствия.

— Вот и перешли, — оповестил проводник, скосил глаз на Веретеня, добавил. — А ты, отрок, боялся.

— Так ведь, было чего.

— И то верно, — охотно согласился Чернояр. — Без меня, даже если б вас и не трогал никто, вы бы сё болото дни два торили. Везде полыньи бездонные раскиданы, омута. А последний участок прошли, так здесь и вовсе я не хозяин. Отвоевали у меня его византийские насельники. Целым кланом приперлись с полудня и отвоевали.

— Это ж кто посмел?

Багник невесело улыбнулся, с неохотой пояснил:

— Анцыбал — черт византийский, весь клан свой привел. Их сейчас голов под четыре сотни расплодилось. Ладно! Боярина благодари, иначе бы все потопли.

— Что так?

— Велено было препятствий не чинить.

— Кем?

— Тот, кто велел, имеет привычку на такие вопросы отвечать: «Меньше знаешь, крепче спишь!». За вами три дни уж как погоня спешит. Нурманы. Сейчас передохнете, и скатертью дорога. В восьми верстах отсель деревенька есть, спокойно отоспитесь, а поутру в дорогу, путь вам не близкий.

— Благодарствую, хозяин болота. Коли смогу помочь чем, помогу, не забуду.

— Чем? — скривил в ухмылке рот собеседник. — Прощай. В другой раз через топь так просто пройти не дам.

Женская половина общества приходила в себя с трудом. Во взглядах, бросаемых в сторону бескрайнего болота, присутствовал страх. Болото манит к себе. Болото несет в себе тайну.

— А где Чернояр? Что-то я не заметил, как он уходил. — Спросил Веретеня подошедший Андрей.

— Велел тебе кланяться, предупредил, что по нашему следу нурманы идут. Ты, что, так и не понял, что через трясину нас сам Болотняник вел. Оттого все и живы.

— Вот так компот! Раньше предупредить не мог?

— Чего уж теперь! Поднимай девок, в восьми верстах деревня. Хозяин сказал, что ночевать там будет лепо.

— Добро!

Присел у ног Яромилы, взял руку, усталой, почерневшей от горя и переживаний женщины, заглянул в потухшие глаза.

— Как ты, боярыня? Идти сможешь?

До сего времени, ему некогда было перемолвиться с молодой хозяйкой Луканино. Женская половина боярской челяди, вышедшая из передряги почти вся в целости, на привалах и ночевках выступала над ней как квочка над цыпленком. Только там, неподалеку от Луканино, в первый же день, когда он их разыскал в лесу, когда стало ясно, что Военег, как и Снежана, погибли. Вот тогда и встал вопрос, куда направить свои стопы. Ростов отпал сразу. С его непонятной дележкой на две «партии», когда не знаешь, кто и как тебя может разменять в свою пользу? А еще шайка скандинав могла потянуться по следу в такой близкий Ростов. Кстати родня в стольном городе, Военегова, Яромиловой кровной родни там нет. Вопрос, «что делать?», встал перед Ищенко, как говорится, раком! Веретень в таком вопросе ему не помощник. Молод! Решение принимать ему самому.

Тем утром кривич цыкнул на женщин, заставил их притихнуть, отойти на дистанцию от лиц начальствующих. Встряхнул, аморфную, потемневшую ликом, после свалившихся на голову бед, Яромилу.

— Встрепенись! Погибнуть я тебе не дам! Но, помочь всем нам можешь только ты.

— Что нужно делать?

— Решить, куда идти. Твой батюшка жив?

— Да.

— А, примет он тебя? Возьмет ли обратно в свой дом?

— Его честь я ни чем не опозорила. Муж мой, боярин Военег, погиб вотчину защищая. Почему мои родные должны от меня отвернуться? Батюшка и матушка примут.

— Уже лучше! Теперь рассказывай, где родители живут, а то я как-то упустил из виду эту информацию.

— Так, три села и усадьба у них верстах в тридцати от Менеска стоят. Батюшка не последний боярин у князя полоцкого. Ежели сможем туда добраться, защиту и кров получим.

Ищенко призадумался да пригорюнился, и стоило от чего. Далеко, и не по асфальтированной магистрали, и не за рулем иномарки, а пехом, автостопом, в смысле может, удастся некоторую часть пути пройти на купеческих лодьях по рекам. Скоро зима. Монзырев будет ждать его месяца через полтора, а тут…. Больше чем уверен, придется топать по лесам и болотам. Да-а!

Так родился план перехода в княжество Полоцкое. Вот и торил он путь по лесам, летникам, болотам, таща за собой бабское подразделение, со всеми его проблемами и неустроенностью.

* * *

Сумерки застали варягов на прежнем месте, до края трясины шагов сто. Пылающие костры лишь слегка отогнали комарье и мошкару. Душно не по-осеннему, но от открытого пламени далеко не отойдешь. Заедят! На хищные языки пламени бросали сосновые и березовые ветки. Колдуну, одному ему удобно. Ни один комар не вьется над головой. Толи кровь ядовита, толи сокровенное слово знает!

Посланные разведчики дорогу через топь так и не сыскали. Орм рвал и метал. Прозвище, полученное ним в походах никак не соответствовало ему нынешнему. Ведь русы как-то же прошли? Они тоже пройдут! Обходить далеко, можно на дни отстать от преследуемых. Колдун молчит, словно воды в рот набрал. Мог бы и советом помочь! Стоит в стороне на топь любуется.

Спокойный Орм прошел по округе, проверил, как несет охрану выставленная сторожа. На потемневшем небе появились первые, пока еще призрачные звезды. Серп месяца указывал на убывающую стадию луны. Тишина полнейшая. Безветрие. Лишь с болота сквознячком натягивает вонь. Почти у самой кромки топи послышался звук вздоха, похожего на вздох гигантского существа, вынырнувшего из глубин мутной бездны на поверхность. Дракон! Как он тут оказался? Ночь в одно мгновение накрыла все пространство вокруг, добавила яркости кострам. Люди, все разом издали непроизвольный вскрик, отодвинулись за кострища, будто те способны спасти. Все заметили едва различимые огоньки на болоте.

Это в двадцатом веке подо все, головастые ученые подвели научную основу, и все знают, что огни на болотах — это не фантазии и не выдумки заблудившихся путников. В теплые темные ночи на болотах или свежих могилах можно увидеть бледно-голубоватые, слабо мерцающие огоньки. Они словно пляшут в воздухе, выписывая сложную траекторию. Это «горит» фосфористый водород. Фосфорные соединения, входящие в состав трупов животных и человека, под действием грунтовых вод разлагаются с образованием фосфористого водорода. При рыхлой насыпи над могилой или небольшом слое воды в болоте газ, выйдя на поверхность, воспламеняется от паров жидкого фосфористого водорода.

На земли родной Дании и на норвежские фиорды дикая Русь похожа мало. Вон, хоть это болото чего стоит. Скандинавы смелый народ их видениями и звуками не проймешь, но суеверия сыграли шутку с мужественными викингами. Из-за характерного расположения огоньков — на высоте человеческой руки, и славяне, и германцы их называли «свечами покойника», ведь все знают, что тот, кто увидит их, получает предупреждение о скорой смерти. Их носят по болоту пришельцы с того света.

В отсветах костров, на воинов с болота клочьями наползал белесый туман, потянуло промозглой сыростью. Не сговариваясь, успевая захватить оружие и мешки с добытым добром, бросая на произвол судьбы пасущихся неподалеку лошадей, люди ринулись в сторону откуда пришли к болоту. Стадом бежали, петляя по лесу, потеряв тропу, остановились, вдыхая воздух как загнанная скотина.

Орм первым пришел в себя. В темноте прошелся по толпе подчиненных, считай, каждого потрепал за плечо. Не подвел Один, все вроде бы живы. Вальгард пропал, как сквозь землю провалился.

— Ночь кругом, места гиблые! Нужно дорогу искать, хевдинг. Не сыщем, пропадем! — вслух выразил общее мнение Асбьерн. — Веди!

— Веди! — взревела толпа, громким криком приводя себя в состояние куража.

Всю ночь и весь день они бродил по густому лесу, вымотались, устали, и только ближе к вечеру вышли на едва приметную лесную дорогу. Дорога вывела к заброшенному хутору на краю, скорее всего, того же большого болота.

Судя по всему, хутор был покинут довольно давно. У просторной большой избы в землю вросли хозяйственные постройки, сараи для скота, конюшня. За хутором простиралось поросшее сорняком высокой травы поле, давно не знавшее хозяйской руки.

— Значит так, — распорядился Орм. — Ночуем здесь, а утром выясним, как пройти болото. Асбьерн! Устраивайтесь на ночлег. Дьярви, Вестейн. Караулите первыми. Кто вас будет менять, подберете сами.

Поднялся на крыльцо и толкнул входную дверь избы. Она со скрипом отворилась. Внутри дома ничего примечательного не было, везде запустение, грязь и пыль. Сломанный стол и лавки годились только на растопку. В углу за печью следы чьей-то давней ночевки: охапка дров, лежанка накрытая тряпьем. Оглянулся.

— Сигвальд, пусть хирдманы готовят еду, да, и приберись тут.

Кьярви проснулся внезапно. Еще не придя в себя, ощутил дикий ужас, заставивший шевелиться волосы на голове. Насторожился. Что-то было не так! Глаза плохо видели в темноте.

Кто-то шаркающей походкой прошел в трех шагах от его лежбища. Неподвижно лежал и прислушивался к звуку, старался понять, кто из воинов не спит. Приподнялся на локте. Тьма, ничего не было видно.

— Хурт, это ты бродишь? Опять ищешь чего бы пожрать?

Неизвестный остановился, его дыхания не было слышно. Быть может он и вовсе не дышал. Мрак не хотел светить чужака. А то, что это не свой, к тому же смертельно опасный человек, Кьярваль уже понял. Это он и Эрик, залезли спать наверх, на сеновал конюшни, остальные заснули внизу, рассудив, что если придется отражать нападение, они быстрее выскочат в дверь.

Толкнул спящего, громко сопевшего соседа, услышал сонное:

— Чего тебе? Рано еще, нам в охорону с рассветом. Ночь еще, спи!

Недовольно засопев, Эрик отвернулся в сторону, спокойно задышал. Все это время неизвестный неподвижно стоял на месте, будто в темноте прислушивался к чему-то.

Торопливо достал из-за пояса кресало, молодой высек искры на трут, рискуя устроить пожар, подсунул пучок соломы. В свете импровизированного факела, рассмотрел внизу стоящего неподвижно сутулого древнего старика, седая борода которого, была обильно испачкана кровью, а полотняная одежда, грязная и дырявая во многих местах сопрела и расползлась. Шестеро товарищей Кьярваля валялись растерзанными на полу конюшни. Огонь лизнул пальцы руки.

— Ай!

Он упустил горящий пучок вниз. Пнул Эрика.

— Ну-у!

— Проснись!

Снова принялся высекать огонь. Послышался скрип лестницы, основанием упертой в пол, скорее всего, дед медленно поднимался наверх. Добившись огня, увидел обалдевшего от экстренной побудки друга, сидевшего рядом. Скосив взгляд, сам чуть не закричал.

Голова дедка медленно появилась почти у самых ног, подалась в его сторону, незрячие зрачки уперлись в его глаза. Растопырив обе руки, пришелец потянулся к викингам. Нос уловил сладковатый запах разложения. Перед ними предстал труп. Упырь! В отчаянии Кьяри из сидячего положения, стопой влепил покойницу в лоб, почувствовав как гниль, вонью заляпала сапог. Его вопль слился с воплем Эрика, а снизу рыком упавшего упыря.

Темноты больше не было, внизу ярко пылал пожар, беснуясь вокруг мертвых тел погибших товарищей и копошившегося мертвяка. Страх придал силы обоим, столкнув лестницу вниз, бросились к основанию крыши, рывками вырывая и отбрасывая старый камыш перекрытия, проделали отверстие, через которое протиснулись на наружную сторону ската постройки. После отвратного запаха тлена, с охотой заглотили свежий воздух, слегка пахнувший болотиной. Странный звук привлек внимание Кьярваля. Не сразу понял, что это у него и у Эрика стучат зубы.

Судя по небу и темени на подворье, до рассвета еще было далеко. Сверху рассмотрели суету и гомон голосов. Хирд не спал.

— Э-эй! — привлекая внимание, позвал напарник. — В сарай упырь забрался и сено внутри горит. Подставьте лестницу, спуститься хотим!

— Погоди малость, не до тебя нам! — откликнулся пробегавший с факелом в руках Ингольв.

— Что у вас происходит? — Кьяри прокричал вопрос вслед тройке хирдманов.

Кто-то смилостивился, откликнулся:

— Упыри! Целое семейство!

— Хоть нашего снаружи заприте!

Мельтешение внизу продолжалось. Помимо криков были слышны звуки ударов, рева и грязной брани. Приток воздуха вытащил из дыры на скат крыши первые языки пламени, стало посветлей. Высушенный ветрами и солнцем камыш вспыхнул в одно мгновенье, жар становился невыносимым, пришлось прыгать вниз, не разбирая куда. Огонь перебрался на другие постройки, казалось, он бушевал везде. Стало светло как днем, но бежать, спасаться в ночи было страшно.

К утру хутор превратился в пепелище. Мертвяков упокоили навечно, а хирд уменьшился на четверть мечей. Павших воинов сожгли в огне, дабы не плодить в сем гиблом месте нечисть. Орм окинул взглядом толпившуюся дружину. Из восьми десятков хирдманов приведенных в Гардарики Меднолобым осталось сорок шесть человек. Болото отделило их от беглецов, отбросило на большое время. Догонят ли? И куда те бегут? Вопросов много, ответов нет!

Непонятно откуда, появился Вальгард. Колдун устало присел рядом с хевдингом, перевел дух.

— Быстро бегают твои воины, — с укором сказал Орму. — Еле догнал.

— У нас тут…

— Знаю. У русов в северных землях по старинному колдовскому обряду колдуну или ведьме перед смертью нужно передать свое знание, иначе их черные души не смогут найти успокоения и обрекаются на вечные муки. Это семейство, колдовало все, от мала до велика. Их убили, да по незнанию прикопали без соответствующего понятия. Вот в упырей и превратились. А упырям без разницы, чью кровушку пить. Им на радость вас сюда нелегкая и занесла.

— Дальше-то как быть?

После бессонной ночи и разборки с нечистью, внешний вид, как и само лицо Орма, выглядели дико. Хирдманы ничем не отличались от лидера. Лица покрытые сажей, красные белки глаз, растрепанные волосы на голове и бороде — сейчас они сами походили на упырей. Варлок криво усмехнулся в усы.

— Догонять. Пока вы по лесам бегали, я на болотах тропу разыскал. Как люди брюхо набьют, так и поднимай. Авось утром и проскочим топи.

— Спасибо, Вальгард!

— Отблагодаришь, ежели живы останемся.

Колдун повел людей по звериной тропе, протоптанной в этом месте с незапамятных времен. Растения под ногами плотно сплелись корнями, зеленый ковер от шагов плавно колышется из стороны в сторону. Опасность подстерегает на каждом шагу. Вскоре тропа изменила свой вид. Пошли по каким-то зыбким кочкам, то и дело, проваливаясь в торфяную жижу. По таким местам без большой нужды ходить не стоит.

Движение напоминает вышагивание слепцов объединившихся в общину. Идут растянувшись, щиты за спинами, оружие в чехлах и ножнах, в руках длинные жерди. Впереди колдун, перед каждым шагом тычет палкой в жижу перед собой. За его спиной Орм, слега на плече, в правой руке зажат боевой топор. Он не верит в спокойствие болота. Все разговоры смолкли давно. Слышно только как пыхтят уставшие люди.

Снова смена декораций. Зверье проложило тропу через гряду. Можно чуть перевести дух. Гряда — это более уплотненный вал торфа, на котором растут болотные кустарники. Вон, даже деревья не погибли, стоят сосенки, только уж очень маленькие, карлики какие-то. Прямо из-под ног выпорхнула куропатка, перепугав бывалых бойцов.

— Да будь ты добычей троллей! — рассерженным голосом пожелал ей удачи Асбьёрн.

Шагов через триста возвышенность гряды закончилась, тропа соскочила с нее в сторону, обходя огромное окно влажного мха.

— Осторожно! — предупредил остальных Вальгард.

Зигзагом повел хирд, доверившись чутью зверья, переходил с гряды на гряду. Мшистое покрытие болота окрашивалось в разные цвета. От светло-зеленого и рыжего до красного и даже фиолетового. Иногда среди гряд и мочажин попадались странные черные пятна, наводившие ужас на викингов. Провались в такое, помочь вытащить из него вряд ли кто сможет!

Перед твердым грунтом острова небольшая полоска переходного болота с глубокими окнами открытой воды. С натугой миновали и ее. Остров был небольшим, шагов сто твердой земли, полностью покрытой хвощем под сенью светлого лиственного леса. Наконец-то желанный отдых. Одежда вся в липкой грязи, а в сапогах влажно от воды. Спать хочется неимоверно. Народ почувствовал под ногами твердую почву и все как один обессилено рухнули в травяной ковер. Тучи комаров преследовавших пропотевших, давно не бывших в бане людей, не оставили их и под ветвями деревьев. Лежали, отдыхали. Каково пройденное расстояние? Солнце вон, к полудню подходит.

Отдышавшись, Орм Спокойный приподнялся на локте, и тут же встретился с взглядом варлока. Тот отрицательно покачал головой, поняв намерения хевдинга.

— Болото — оно имеет душу, оно живое и разное, каждый его уголок обладает своим характером. Утонуть в его трясине, что тебе Орм, два пальца обоссать! Не торопи людей, пусть отдохнут, что впереди, даже Один не скажет, потому как здесь царство славянской нежити, а она за нас пока что не бралась.

Покинув остров, Вальгард повел хирд дальше. Звериная тропа виляла из стороны в сторону. Изменилось и само болото. Ноги проваливались в жижу. Взгляд впереди натыкался лишь на непонятное марево. Стараясь не отстать от проводника, Орм прилагал неимоверные усилия. Ноги в сапогах уходят в мох почти по колено. Раз — погрузилась правая нога. Два — вытащил. Три — погрузилась левая нога. Четыре — вытащил. Движение колонны замедлилось.

Вот и сумерки. Они принесли с собой стену мелкого моросящего дождя. Что там впереди? Скоро ли берег и твердая земля под ногами?

Из стены дождя выплыл силуэт. Неизвестный встал на пути. Остановившийся Вальгард рассмотрел незнакомца. Не старый мужчина, на лице борода и усы черного волоса. По вороту рубахи славянская вышивка красной нитью. Оружия нет.

— Не в добрый час привел ты воев в мои владенья, нурман! — первым заговорил незнакомец. — Хочешь выжить, вертай в зад.

— Нет!

— Что ж, свой выбор ты сделал.

Незнакомец исчез, тем самым освободив путь.

— К бою! — подал команду Орм, тоже рассмотревший незнакомца.

И началось… Из глубин топи полезли никем ранее не видимые существа, с неба, из пелены дождя на шлемы и щиты викингов слетались и падали когтистые птицы с кожаными крыльями и клыкастыми головами детей и девиц, с когтистыми лапами. Вся эта нечисть рвала и кромсала людские тела, стаскивала с тропы в топь. Люди отбивались, медленно продвигаясь вперед, но гибли, было ясно, что из болота им уже не выбраться.

Колдун, в сторону отбросил ненужную теперь слегу, из-за спины потащил свой посох. Думать о чем либо, времени не было. Жить вечно никому еще не удавалось, пора узнать, как выглядит Вальхалла. Он поднял над собой свой колдовской инструмент и резко с силой ударил его о колено, ломая на две половины.

— О-оди-ин! — послал в пустоту дождя зов.

Стену моросящего дождя широкой полосой прошила стрела молнии. В один миг посветлело небо, округа притихла, затихарилась, отступила в стороны, но не ушла в глубины нежить, попустила конвульсии своих жертв. Викинги, тяжело переводя дух, сжимая щиты и мечи в руках, скучковались на крохотном пятачке, сами еще не поняли чего ожидать от краткосрочной перемены в болотной бойне. Как мало их осталось! Тишина ночи внезапно разразилась страшным гулом. Нарождающийся месяц померк прямо на глазах. С поднебесья на болотную гладь с огромной скоростью со свистом сверзься вихрь, с треском сметая с пути редкие деревья, поднимая с поверхности комья грязи, жижу и клочья мха. С силой сдвинул вцепившихся друг в друга людей, разбросал не успевших нырнуть в топь ночниц, шишиг, чупакабр, иных мерзких существ населявших болото.

— Дикая охота-а! — перекрывая гул, прокричал Вальгард. — Прощай Орм! Вальхалла, надеюсь, ждет нас!

Держа в обеих руках обломки посоха, он поднял их к небу, что есть мочи взревел, призывая свое божество:

— О-оди-ин!

На статном, белом как молоко коне, извергающем из ноздрей и рта пламя, в разрушительной буре несется по воздуху Дикий Охотник. Во главе огромной свиты скандинавской нежити, ведет он собрать смертельную жатву свою демоническую кавалькаду, и нет никакой разницы для него нежить ты или человек. Плащ, накинутый на плечи, далеко развевается по ветру. Гулко хлопают бичи в руках его воинства, а после каждого удара сыплются искры молний во все встреченное на пути. Смерть и небытие несет дикая охота!

Всего один заход и широкая полоса болота опустела, словно плугом прошлись по ней всадники Одина. Умчались в никуда, накрыв всю площадь тишиной. Орм тыльной стороной ладони стер с лица грязь, оглянулся. За его спиной стояли грязные и мокрые Кьярваль — племянник Сигурда и Ингольв — единственный берсерк в его хирде. Все! Хирд перестал существовать. Выжили только они трое.

 

— 8-

Насколько велика Русь, Ищенко понял, преодолевая ее просторы. Темные густые леса чередовались озерами и болотами. По берегам рек ютились славянские поселения. Здесь в северных областях время замедлило свой бег, сюда еще дошли посланцы новой веры, и люди, сотни лет назад осевшие на земле щуров славили родных богов, приносили требы в места намоленных капищ. На въездах в деревни стояли щелястые грубо рубленные чуры, призванные охранять покой и благополучие поселенцев. Здесь и сами смерды отличались от жителей юга, имея в своем арсенале помимо сельского инвентаря, боевой. Меч, сулица и щит были у каждого. Только брони не могли позволить себе пахари, заменяя их доспехом из грубой толстой воловьей кожи. Старейшины и родовые князьки руководили укладом в весях, руля по понятиям Русской Правды. Почти каждое поселение представляло собой оборонительное сооружение огороженное частоколом, к которому тянулись тропки от лесных хуторов и мелких деревушек, избенок по пять-шесть каждая. Как бы ни был труд тяжек, кривич подмечал светлые лица русичей, довольных свободной жизнью. Веретень и сам светлел ликом, глядя на людей одной с ним веры, не упускал возможности побывать в святых для него местах, поговорить с общинными волхвами.

Андрей из истории помнил, что минет примерно сотня лет, и всему этому благолепию родной веры придет конец. Доберутся до глухих мест представители греческой веры, а князья и бояре заставят поменять родных богов на единого, но чужого для племен и родов бога, поделят угодья и пашни, закабалят свободных людей, сделают зависимыми. На светлых чистых лицах осядет тень рабства не только телесного, но и душевного, и станет племя Сварогово, рабами божьими, которые могут обрести счастье только в царстве небесном и то, лишь после смерти. Ведь жизнь на земле дадена для искупления грехов, а они преследуют смертных от самого рождения. Уйдут в предания и сказы стариков, годы, прожитые в веселии и свободе, когда славяне живущие сейчас, славили своих богов, внуками которых они являются. Ищенко взгрустнул. Не ему, попавшему в этот мир из будущего, менять ход истории.

Полтора месяца потребовалось путешественникам, чтобы добраться до Полоцкого княжества. Поиздержалась мошна сотника, потому как, помимо пропитания на десяток ртов, приходилось тратиться на провоз по рекам. Купцы не отказывались брать попутчиков, но деньги считать они любили, особливо ежели деньги те попадали к ним в кошель.

Улич, купчишка средней руки, имеющий свою лодью с десятком судовой рати, успел восвояси до ледостава, высадил их на правом берегу Свислочи, там, где Немига разделившись на два рукава, в нее впадает. Рубленые стены древнего Минска виднелись в полуверсте на островном высоком берегу.

— Прощай добрый человече, — попрощался с кривичем купец. — Тумаши, Омьша и Ольстино, это вниз по реке. Мне поворачивать на Менск, я почитай, что и приплыл. Ты же, хошь пехом, хошь лодью дождись. Купцы в том направлении товар возят часто. Вам верст тридцать до ближайшего нужного вам селища осталось.

— Спасибо, Улич. Уж если тысячу верст прошли, тридцать как-нибудь осилим.

Пройдя с версту, Андрюху, шедшего во главе поистрепавшегося за долгий путь общества, догнала Груша, одна из девок молодой боярыни. Загомонила, как всегда скороговоркой, что-то пытаясь объяснить. Встав, сотник жестом придержал словоизлияния молодушки.

— Тихо-тихо! А теперь спокойно расскажи, что случилось. Только не торохти.

— Боярыне снова плохо. Ей бы телегу раздобыть и уложив, довезти до дому.

— Ох уж на мою голову… Потерпеть никак нельзя?

— Непраздна она, боярич.

Подошел Веретень. Словно в продолжение разговора, спросил:

— А, ты не знал? Я ее уж седмицу как травками пою.

— Та-ак! А я-то думаю, и чем она травонулась. Всю дорогу блюет, бледная как смерть, а это оказывается вон что. Ладно, привал всем. Веретень, остаешься при бабах, а я пройдусь, может хутор разыщу. Тропинок много и город недалече, глядишь транспорт надыбаю.

Поиски затянулись часа на два, но завершились успешно. Толерантность по отношению к вере в местных деревнях было налицо. Народ косо смотрел на соседа, но в бочку не лез, оружием не бряцал. Двоеверие с перевесом язычества присутствовало открыто. Обратившись к служителю культа, заведовавшего сельским капищем, через него нашел владельца лошади с телегой, согласившегося за небольшую плату потаксарить до Тумашей.

Затемно добрались до боярской усадьбы, находившейся как раз в центральной части большого села, проезд по улице которого, сопровождался лаем дворовых собак с крестьянских подворий и любопытными взглядами населения. Кого там в такое позднее время леший принес? Высокие дубовые ворота на кованых петлях, по причине темного времени суток были закрыты, и телега и следовавшие за ней пешеходы встали перед ними. Ищенко кулаком от всей души приложился к створам, услыхав брех дворовых кобелей, скорей всего бегавших свободно, и ответное слово кого-то из челяди:

— Кто там балует? До утра жди, боярыня с чадами почивать изволит!

— Отпирай ворота, смерд! — повысил голос, обычно спокойный Веретень. — Боярыне передай, дочь в гости припожаловала. Да, пошевеливайся!

Пока внутри решали, что делать и будить ли хозяйку, Андрюха отошел подальше, попытался рассмотреть комплекс строений за высоким забором. Так как все село погрязло в темноте, то и боярский терем было не увидеть, и очертания его были смазаны, реалий никак не разобрать.

Разбуженный двор наполнился охами-ахами принимающей стороны. Дородная дама, мать Яромиры, Студеника Белозоровна, как заправский полководец, командовала дворовым воинством. Мамки с няньками не отстали от своей благодетельницы, оттеснив от молодой боярыни в сторону ее дворовых девок.

Умучившись за день, сдав дочь боярыни и женскую часть коллектива с рук на руки, вместе с Веретенем по-быстрому напихались холодными пирогами с убоиной, все запили квасом и несмотря на слабые протесты Студеники Белозоровны и не летнюю прохладу в преддверии зимы, полезли на чердак сарая спать в сено.

Вот оно как бывает, пашешь как ломовая лошадь, недосыпаешь, недоедаешь, а стоит сбросить с себя ярмо ответственности, и ты вольный стрелок. Делай, что хочешь, иди, куда хочешь. Андрей сидел на плоской крыше многоэтажки, свесив ноги вниз, рассматривал людей, с высоты больше похожих на букашек, копошившихся на асфальте дорожек, машины, проезжавшие по близкой к микрорайону магистрали. И какого фига он сюда забрался? Времени много? Так сходи, проведай друзей! Соскучиться уже успел.

Оторвавшись от зрелища давно забытых видов, опустил взгляд на свои руки. Мать моя женщина! В руках держал полную миску густой деревенской сметаны, чуть желтоватой от процентов жирности, и пахучей до одурения! В сметане виднелся черенок деревянной ложки, основная часть которой благополучно утопла в плотной массе. Зачерпнул, и не долго думая, полнехонькую сунул в рот. М-м-м! Какое удовольствие! Ничего вкусней не ел! Еще! Еще! Без напряжения оприходовал половину. Передохнул и снова взялся за черенок. Шалишь! Хрен у меня кто отнимет такую вкусноту. Пусть с горшка день не слезу, но заточу всю!

В уши залетел какой-то посторонний звук. Заставил отвлечься от съестного. Что за хня? Не хочу-у! Звук, словно надоедливый поутру будильник, заставил открыть глаза.

Не далее, как в трех шагах от него, с жерди, за каким-то ляхом примостыренной в этом месте, горланил петух. Причем, крик его был, скорее всего, не первый, и даже не второй. Хозяин подворья надрывался орал, скосив глаз на незнакомцев.

— Кыш, пернатый душман!

Ищенко подхватил рядом лежавший сапожок Веретеня, швырнул в наглую птицу, тут же отдуплился вторым, сбив несносного представителя птичьего племени вниз.

— Ну, конечно, оно чужим-то добром разбрасываться сподручней! — послышался насмешливый голос друга.

— Утро доброе.

— Кому как, а мне теперь сапоги шукать потребно.

— Да, ладно, подумаешь. Далеко они не упали. Что под руку подвернулось, тем и пульнул.

Будто забыв о перепалке, Веретень лежа на запашистом сухом сене, промолвил, глядя в открытое боковое пространство под скатами крыши.

— Хорс на небосвод взошел.

— Что? А, ну, да…

В приподнятое сном и отдыхом настроение ворвались звуки обычной сельской жизни. С подворий кричали петухи, выводя гаремы на прокорм. Коровы, подоенные поутру, мычали, здороваясь с товарками, следующими к местам оскудевших пастбищ с пожухлой травой. Людскому гомону вторили собаки. Денек обещал быть погожим. Осень теплая, хоть с дождями, туманами, и ночными и утренними морозцами.

— Э-эй, бояричи! — раздался молодой, звонкий девичий зов снизу. — А чего это вы поршни разбросали?

Оба подались вперед, перевернувшись на живот, свесились с верхнего настила сарая, жадными взорами окидывая прелестное создание, по возрасту дотянувшее лет до четырнадцати. По нынешним временам самое то! Гибкое тело, преодолев считанные метры, в два наклона с точными, без суеты, движениями рук, оприходовало в ладошку за халявы оба сапога с высокими голенищами. Задрав голову, заметила на себе два внимательных взгляда, поправила прядь волос цвета спелого колоса, слегка покраснела, но переборов себя, сама открыто и где-то с какой-то властностью вгляделась в двух олухов, словно коты щурившиеся от удовольствия в лучах утреннего солнца.

— Чего застыли и молчите? — снова задала вопрос. — Матушка велела еще до рассвета баню истопить. А то вы за дорогу грязью заросли и коростой покрылись. Баня готова.

— А ты кем здешним хозяевам доводишься?

— Дочь я боярская.

— Ух, ты! А звать как?

— Меня звать не нужно. Я сама приду, ежели нужным посчитаю! По имени, Олисавой нарекли. Что лыбитесь? Слазьте! После вас остальные мыться пойдут. Исподнее вам уже в баню снесли.

— Все-все, уже в пути. Куда идти?

Андрей первым оказался на земной тверди, за ним по лестнице соскользнул Веретень. Девушка махнула рукой.

— Там, на задних дворах, в сторону речки. Ой, да сами найдете, если грязными быть не хотите.

Оставив сапоги, быстро ретировалась в сторону терема. Только сейчас заметив, что за их общением наблюдали десятки глаз, на время прекратив привычные работы, затихнув по углам. Даже дворовые псы не подавали голосов. Чудно!

— Пошли, что ли? — позвал Веретень.

— Почапали.

Отпарившиеся и вымытые, оба в новой одежде, каким-то чудом нашедшейся в богатых скрынях хозяйки, оба друга очутились за праздничным столом. Сидели почему-то втроем. Они двое и матушка-боярыня. Женщина с характером покруче Снежаниного, Ищенко сразу понял это.

Большой стол в обширной светлице уставлен яствами. Когда и успели приготовить все великолепие поварского искусства? В чаши из серебра, стоявшая за резными спинками стульев челядинка, своевременно подливала хмельной мед. Андрюхе, что — не привыкать, знай себе, льет в глотку, а вот Веретень после бани, да с непривычки, осоловел. Задумчивая улыбка задержалась на юном лице. Боярыня не смогла удержать удивления стойкостью организма кривича. Андрей заметил, как подмигнула «разводящей». Мол, не телись, видишь, клиент не дозрел, лей почаще.

Андрей не стесняясь, заедал выпитое пирогами с различной начинкой, отведал каши, своим ножом отчекрыжил и в присест оприходовал поросячью лапу, набросился на овощи, с них на жирную утку. Сам подмигнул челядинке. Давай, процесс не задерживай, вишь, хозяйка нервничает! Не нужно нервировать тетю!

Витиевато заворачивая предложения, соскакивал со скользких тем, превращал расспросы в шутки, и сам качал информацию с раскрасневшейся от спиртного боярыни, выясняя общую обстановку в княжестве и поместье.

— Уж боле двух десятков лет у нас правит князь Брячислав. Шесть лет тому, ходил он в поход на нижегородцев с князем киевским. Так потом, словно ведьма пошептала. Рассорились. А, о прошлом годе он с дружиной разграбил соседние княжества пощипал и зробил набег на Псков, в осаде его долго держал. Так рази ж это лепо? — боярыня посмотрела в глаза трезвому Андрею. — И мой старый всюду с князем, как хвост волчий за волком. Весь род княжий порченый!

— Это как?

— Дак…. Ой, чего это я говорю? — Студеника прикрыла ладонью рот, только ведь сказанного не вернешь, слово слетело с уст. — Да, ты не слухай бабу, боярин! Сама не ведаю, о чем баю.

— Студеника Белозоровна, не переживайте вы так. Друг Веретень, вон уже задремал, а мне с Брячеславом детей не крестить.

— Ой, оно и верно! Тем паче, что князь наш не византийской веры, в рубашке рожденный, сам в четырех ипостасях обретается.

— Ну-ка-ну-ка, это интересно?

— Он сам волхв, а еще чародей и богатырь.

— Скажите, право слово, сколько достоинств, и все у одного.

— Это, да-а. Вот и сейчас, мой-то с князем в набег ушел. Ляхские земли опустошают. Прости господи, люд в неволю уведут.

— Мало ему смердов в вотчинных селах?

— Эх, боярин! В наших селах вольные люди живут, и богов чтут тех, к каким сердце открыто. А дружина-то у мово боярина, Остромысла Яруновича, вся из люда вотчинного. Они нам все родовичи. Вот две сотни воев он за хабаром и повел. А, что? Так из покон веков щуры ратились. Вот челядь у нас, та из чужих мест, с полоном приведена. И у селян наших челядины имеются, кои с воинской добычей им досталась. Вот те-то по окраинам селищ избы ставят, да землю пашут.

— Интересный поворот дела.

— Донесли мне, что на теле у вас обоих одинаковый знак наколот. И что он означает? Мои-то знахари разобраться не в силах.

— Ха-ха! Это тоже родовой знак. Оберег, можно сказать. Родовой тотем. Под этим знаком отпрыски древнего боярского рода обретаются, он им удачу приносит. Пращур наш в Византию в походы хаживал, вот под этим самым знаком.

— Вот и Брячеслав, такой же удатный.

Их беседа затянулась надолго. Андрей тянул из боярыни информацию какую мог, тут же фильтруя, закрывал пробелы белых пятен в своих знаниях действительности. Так получалось, что обособление Полоцкой земли от Киева и превращение её в самостоятельное княжество фактически началось уже при Изяславе. В это время Полоцкая земля уже занимала достаточно большую территорию Северо-Западной Руси, располагаясь в бассейне реки Западная Двина, верховьях рек Березина и Неман. Близость Верхнего Днепра и среднего течения Западной Двины обеспечивали удобную транспортировку товаров из Чёрного моря в Балтийское, что давало большие выгоды Полоцкому княжеству. Процветанию его во многом способствовали земледелие, охота, рыболовство, и кузнечное производство, сырьём для которого в изобилии служили местные болотные и озёрные руды. Сын Изяслава, Брячислав, присоединил к Полоцку земли, лежащие между Западной Двиной и Десной. Куда нынешний князь заведет своими набегами раскачивающуюся ладью княжества полоцкого, непонятно. Добро еще то, что Святослав киевский смотрит на такие телодвижения сквозь пальцы. О! Встрял во времена междоусобиц! К какому берегу прибиться, чтоб в один прекрасный день жизнь не рассыпалась как карточный домик?

Уже на столе сменили блюда, уже Веретень ушел отдыхать, а мочевой пузырь требовал слить лишнюю жидкость из организма, когда боярыня отпустила Андрея из-за стола. Мимолетный взгляд, брошенный ним за плечо, показал, что проверку на лояльность они прошли.

В первый день зимы из похода вернулся боярин с дружиной, добычей и полоном. Полоцкий князь захватил и сжег десяток польских городков у границ княжества, подверг опустошению земельные уделы шляхты. В один из дней на боярское подворье прискакал десяток воев из передовой сотни Остромысла Яруновича.

— Боярин на подходе. Велено передать, чтоб готовили пиршество для дружины! — отрапортовал десятник боярыне приказ мужа.

И забегала челядь, загудело село, в предвкушении встречи с отцами, мужами и детьми, возвращающимися с войны. Столы выставлялись на площади, резали живность для угощения дорогих сердцу людей. Жарили, варили, парили, подтаскивали прямо к столам бочонки с хмельным. Еще никто не знал, кто выжил в боях, а кого злая доля заставила сложить буйну голову на чужбине. А к вечеру конные сотни окольчуженных воинов пересекли околицу Тумашей. Позади, скрипя полозьями по снегу, двигался тележный поезд с рухлом и добычей взятой на щит. Самым последним, замыкая движение, велся пехом полон. Мужчины, женщины, дети возрастом старше десяти годков. Ищенко с Веретенем стоя в шеренгах встречающих, смотрели только на них. Какие нахрен поляки, все русские люди, в грязных, запыленных, кое у кого рваных и окровавленных тулупах. Потухшими глазами они смотрели на будущих хозяев. Сегодня пир победителей, а завтра дележ добычи, и к какому хозяину попадешь — неизвестно. Ясно только, что кончилась вольная жизнь.

Вот и встреча! Боярин в байдане поверх одежды, у своих ворот соскочил с седла, бросив повод лошади подбежавшему челядинцу, сделал два шага к вышедшей для встречи жене, с корцом сбитня в руках. После приветственных слов и ответного поклона, задал вопрос:

— Все ли добре в вотчине моей? Нет ли в чем ущербу имени и имущества мово?

На взгляд Ищенко, был он ростом низок, но широк в плечах и объемен в талии. Борода лопатой, прикрывала грудь и добрую половину брюха. Судя по всему отросшие за поход запыленные космы волос с проседью, спадали чуть ли не на плечи от центра лысого черепа. Но глаз орлиный, цепкий. Видно не прост боярин, не страдает от недостатка ума. Красавцем его, ну никак назвать нельзя. Жена на голову выше будет.

— Слава богам, в вотчине твоей все хорошо!

Оприходовав поданный корец, хозяин вотчины обнял жену, приник к губам поцелуем, и народ словно прорвало, заставило смешаться прибывших с селянами. Объятья и речи, смех и тут же женские вопли и детский плач в разных местах столпотворения. Кого-то не дождались семьи! Сложил голову кормилец, показывая удаль в дальних землях.

Один из сотников, житель другого села, отправил десяток воев отвести голодные рты полона за дальнюю околицу селища. Пусть там под присмотром небольшого эскорта хорошо вооруженных воинов дожидаются утра и своей дальнейшей участи. Сегодня праздник у родовичей, всем за столы! И пошло веселье! Хмельное лилось рекой, жареных целиком свиней и бычков, воины дербанили на части, запихивались съестным, будто не ели целый год. Каждый имел право приветственное слово сказать, поднять кубок и выпить за князя, боярина, воинского товарища. Гуляй Русь полоцкая, плещи веселье через край, топи грусть-печаль о погибших земляках и друзьях своих, во хмелю!

Уже в процессе застолья, боярин жестом подозвал Ищенко к себе, скорее всего, предварительно перемолвившись с женой. Усадил рядом, выпил за знакомство.

— Оставайся гостевать в усадьбе, сынку, — молвил в самое ухо, перекрывая застольный шум. — Мне бог сынов не дал, так хоть вы с родичем, поможете зиму нескучно перезимовать.

— Спасибо, боярин. Останемся, коли, не в тягость будем. — Легко согласился Андрей, для приличия поинтересовался. — Как в набег сходили?

— О-о! Удачно! Люду в полон взяли — многие тыщи! Серебряных гривен да дорогих украшений, жемчугов… — запнулся, усмехнувшись в усы. — В общем, вона как сходили. Да, ты сам глянь, как дружина моя довольна!

Жестом руки обвел пирующие сотни людей за столами.

Весело потянулось время в усадьбе боярской. Месяц промелькнул, даже не заметили как. Через мутные тонкие плашки слюдяных листочков призрачное солнце заглянуло в окно. Опоздавший по каким-то своим причинам, дворовой владелец птичьего гарема словно опомнился, запуская свою ежедневную, осточертевшую «шарманку».

— Кукареку-у! Кукареку-у! — раскричался на все лады.

Интересно, он что, специально садится рядом с их окном?

— А, чтоб тебя, ехидна крылатая! Ведь специально орет, будто его режут! — подскочил с лавки Андрей.

— Чего ты так на него взъелся? — со своего места лениво подал голос Веретень.

— А, что, не за что? Вон, ты до рассвета с Олисавой проженихался. Небось спать хочешь?

— Ну, хочу.

— Вот! А он мозг долбит.

— Он в своем праве.

— Да мне чихать на его права! У нас здесь не Женевская конвенция.

— Чего-о?

— Того! Попрошу боярыню, пусть распорядится приготовить суп из этого деятеля. Дюже люб мне такой супец, жить без него не могу!

— Так она тебя и послушает.

— А…

Дверь, вывешенная на ременных петлях без скрипа подалась внутрь комнаты. На пороге их светелки застыл собственной персоной хозяин усадьбы, полностью одетый по погоде для верховой езды, опоясанный широким ремнем, с навешенными на него мечом и тулом. По его кривой ухмылке, можно было предположить, что разговор молодых людей он успел прослушать. Уж слишком громко Андрей выражал свои чаяния на предмет куриного супчика.

— Хо-хо! Говоришь, пивень всему виной, что Хорс гонит свою колесницу по небосводу? А ты, вон, шаблюку свою вынь, да и снеси ему чубатую бестолковку! Хо-хо! Только уже завтрева заместо него на подворье другой кукарекать зачнеть. Свято место пусто не бывает! Долго спите, бояре! Швыдче одевайтесь, сынки. Лошади под седлом стоят, дело не ждет!

— Куда ехать прикажешь, Остромысл Ярунович? — удивленно приподнял бровь Андрей.

— Так я ж с вечера казал! Охота! По всей вотчине провожу. С набегом и так время упустили. Зима. Не изничтожим волчий молодняк, по снегу голод их за глотку схватит. Тогда и нам просраться дадут. За зиму столько скотины порежут, что и нам голодно будет. Так ведь еще и расплодятся! Собирайтесь, у коновязи вас жду.

За всю прежнюю жизнь, Андрюхе никогда не приходилось участвовать в загонных охотах. Одеваясь, в голову пришел рассказ Семибратова, когда старый перец вспоминал, как будучи молодым старлеем, на пару с друганом Вовкой Костенецким пошли в деревенский «бутик» за водкой.

Сходили неудачно. Возвращаясь в гарнизон, шли через поля. Так ближе! Откуда ни возьмись, прямо перед носом, ну, буквально метрах в тридцати, нарисовалась пробегавшая мимо лосиха. Судя по размерам, лесной корове лет было не мало. Видать, из ума выжила старая! Наверное, у лосей тоже маразм наступает.

Азарт, словно моча, ударил в голову молодым офицерам. Ничего лучше не придумали, как погнаться за четвероногой добычей. В ответ на инсинуации с их стороны, лосиха прибавила скорость. У ребят в кобурах пистолеты, к ним, по два снаряженных патронами магазина. Мишень в виде огромной звериной жопы перед глазами, но уже метрах в сорока, не меньше!

— Валим окорок! — кричит Володька.

Глаза блестят. От адреналина руки тремерить стали, так свежего мясца отведать охота.

— Вова, остынь! — пытался спустить проблему на тормозах Семибратов. — У нас же не Стечкины, обычные ПМы. Пукалки.

Но Костенецкого уже не остановить.

— Валим! — кричит, убыстряя бег.

Короче! Пожгли все патроны, намотали лишних километров семь-восемь, коровью жопу частью пуль утыкали. Только ушла лосиха! Вот и вся охота. Примерно такую поездку Ищенко и представлял.

Андрей так и не сподобился выучиться пользоваться луком. Знал за собой этот пробел, но для антуража лук с тулом взял. Покинув спальное расположение, оставляя в нем ухмылявшегося Веретеня, в душе применяя к нему такие эпитеты, как, негодяй и сачок. И на фига сдалась им эта охота? Ведь только месяц минул, с тех пор как с войны воротились. Придется идти, за двоих отдуваться. Хотя сам, больше чем уверен, у него не лучше чем у Семибратова с лосихой получится. Делать нечего!

Из большого лесного массива, огибая заросшие кустарником, лесом, пронизанные замерзшими ручьями и криницами буераки и возвышенности, загонная команда выгоняла лесных санитаров на поле. Выдавленные из мест обитания волки побегут именно сюда, в надежде проскочить открытое пространство и скрыться в другом лесу. Уже явно прослушивался шум загона, лай собак, крики людей. Шума действительно было много. Чем они там колотят? Не понять.

Боярин расположил стрелков на противоположной опушке леса, по фронту перед полем. Народ ждал, предчувствуя развлекуху. Ищенко опершись плечом на ствол березы, стоял недалече от Остромысла Яруновича, оставив свой лук притороченным к седлу. Зачем тащить лишнее? Все равно, дохлый номер! Только стрелы потратит. Боевые кони в подлеске издали учуяли волчий дух, пряли ушами, тревожно всхрапывали, но ржать не пытались. Вот что значит школа жизни!

Вот оно! Началось! Выйдя из леса, первые волки встали на заснеженную стерню, принюхивались, озираясь назад, предчувствуя скорое приближение людей. Место засады выбрано умело, ветер дул со стороны волков. Луки у засадников уже в боевом положении, стрелы на тетиве, дай цель и взлетят в воздух.

Всё! Побежали! Массово побежали! Голов под сорок торили снежную целину. Может здесь даже не одна стая? Андрей хорошо различал серых, мог определить матерых и молодых — худых и поджарых. У волка хорошая обтекаемость тела, приспособленного для бега: узкая грудь, длинные стройные ноги, поступь очень экономна. Сейчас волки, подняв хвосты, встопорщив косматую шерсть, щелкая острыми зубами, трусцою добежали до средины поля. Было видно, что сразу бороздить снежную целину вышли не все. На лесной опушке в робком ожидании застыла малая часть стаи.

Видно не один Андрей приметил, что бегущий первым волк уже заметил далеко впереди, как из-за куста промелькнула тень человека, и на мгновение задержал свой бег, тут же издал протяжный, визгливый крик. Это сигнал товарищам в стае.

— Бе-ей! — почти рычит Остромысл Ярунович.

Два десятка засадников вскинули луки, выпуская на волю вестниц смерти. Закрутились, задергались на месте в предсмертной судороге четверо серых братьев, поднимая над собой снежное марево. Протяжный вой вожака заставил стаю идти на прорыв, и самые сильные и ловкие волки с рыси переходят на редкие большие скачки, еще наддают, учащая ход, рывками меняя его, следуя то уступом, то зигзагом. Хвост-полено на отлете у всех, головы вытянуты, а уши заложены на затылок. Скорость! Скорость и маневр, сейчас он решает все! Если первый вал серых бойцов доберется до людей, то будет возможность вывести из схлопнувшегося капкана глупый молодняк, вожак как никто другой в стае понимает это, и ведет свою часть игры под названием «Охота». Игры и для людей и для волков ценою в жизнь.

Видно, как взмокла клочковатая волчья шерсть, широко ходят ребра на торсах зверей, у кого-то язык вывалился на сторону, кто пасть для боя раскрыл.

— Не зевай, робяты! — слышна бодрящая речь боярина. — Шевелись, а то не удержим! Важдай, левого бери, я, того что за ним хитрит!

— Разумею, боярин!

— Андрей, чего без лука стоишь? Так всю лепость охоты пропустишь!

В автоматическом режиме работают вои. Вон еще парочка волков прилегла на стерню со стрелами в телах. Вон и еще волк, припал к земле…

Наддала стая! Деваться некуда — все до единого пошли на прорыв. Вместе с волками из лесных схронов на простор снежных полей выбегали очумелые кабаны, олени. Вон и серовато-рыжая лиса метет хвостом след! Всю дикую животину подняли загонщики по округе.

— Ай, добре! — веселится боярин.

А зверь, вот он уже тут! Ему прыжок и добраться до глотки вражинам, а Ищенко кирдык! Кажется слышно горячее дыхание серого. Шалишь, брат, еще поживем! Андрей вовремя извлек дареный когда-то Монзыревым клинок. Взмах, и острая сталь половинит лесного разбойника, заставляя его откатиться к кусту и умереть без звука. Сбоку нудит Остромысл Ярунович:

— Шкуру попортил.

Ну и хрен с ней, со шкурой той! Зато своя цела, а это по нынешним временам, существенно приятней, чем наоборот.

Судя по веселому голосу боярина и смешинках в его глазах, охота прошла удачно. Больше двух десятков волчьих трупов загрузили на подошедшие сани, но уезжать никто не торопился. С одной из телег сгрузили бочонок, литров на сто, хмельного меда, а разделанная туша кабана, по глупости попавшего под стрелу, повисла на вертеле над огнем. В толпе охотников одни мужчины. Воины, смешавшись с местными колхозниками, призванными в подразделение обеспечения процесса охоты, и челядинами, всем кагалом приняв на грудь горячительный напиток, громко в голос обсуждали прошедшую охоту. Ни дать, ни взять, за тысячу лет на Руси ничего не изменилось. Как в старом анекдоте: — «Горы — не те! Воздух — не тот! А люди — все те же!»

Кривич подошел к хозяину вотчин, задал мучивший его вопрос:

— Чему так радуются, ведь часть стаи прорвалась?

— А и хорошо, что ушли! Молод ты, Андрей, еще многого не понимаешь. Хорошему хозяину для вотчины это только на руку. Вон, князья, своих родовичей почитай всех в холопов, челядинов да лапотников оборотили. Те теперича не знают с какой стороны за сулицу браться. Лишь малая часть боярствует, остальные — смерды. Так и здесь. Самые сильные и опытные волки вырвались, да с ними малая часть молодняка. Убей мы их всех, на пустующие угодья придет новая стая, может быть более многочисленная и будет наш скот почем зря резать. А так и нам расслабляться не дадут, и им пищи хватит, и чужаков отвадят. Понял ли?

— Теперь да.

— Выбрось думки из головы, празднуй окончание охоты!

В небе над полем встали на крыло и кружили над пиршеством еще одни охотники, охотники до падали. Нехилая стая воронья облетала свои угодья, знала, что скоро полакомится объедками с людского стола.

Возвращаясь в усадьбу, разомлев от выпитого, на узкой проселочной дороге покачиваясь в седле рядом с боярином, ехавшим на своей лошади, Андрей затронул давно волновавшую его тему междоусобных войн в русских княжествах, на что получил исчерпывающий ответ аборигена.

— Мы, люди, смертны, и если кто нам сотворить зло захочет, то и мы вольны кровь его пролить. — Сказал и замолчал, не желая продолжать разговор.

Вот и понимай, как хочешь! А может быть, чтобы понять высказанную мысль, нужно родиться в этом времени, чтоб понять их менталитет, их видение жизни, запросы и чаяния. Не ему осуждать их, за их дела и поступки. Время сейчас такое!

В один из погожих дней, по льду Свислочи до боярской усадьбы на заморенной лошади добрался гонец. Спешившись у ворот частокола и заведя животное в поводу на подворье, снял меховую рукавицу и приняв в заскорузлую от холода руку ковшик с горячим сбитнем, одним махом опорожнил его.

— Беда, боярин! — отдышавшись, выпалил он на одном дыхании. — Изяслав новгородский рати собрал, двинул их на княжество Полоцкое. Наш князь воинство призывает, тебе, как ближнему к Менску вотчиннику, велит идти под стены града сего! Удерживать их до прибытия воинства полоцкого!

Не думал кривич, что придется ему в дружине Остромысла Яруновича встать на защиту будущей столицы Белоруссии, но так уж случилось, что пришлось.

В последний вечер перед отъездом дружины, Веретень попытался снова поднять вопрос с выездом. Посопев, Андрюха не стесняясь в выражениях устроил ему контрольную отповедь:

— Останешься в усадьбе, я сказал!

— А, если ты погибнешь, как я тут?

— Не надейся! Поживу еще! Я не намерен портить пока что отношений ни с небесами, ни со служителями преисподней, и в той и в другой конторе при прохождении вооруженных конфликтов, завершили свой путь фигова туча моих друзей. Снятся мне часто. Иногда спать не дают. Так вот они мне настоятельно советуют не торопиться к ним и к себе не зовут. На отдых не надейся. Ты мне здесь не для раззвиздяйства нужен. В твою задачу, если мы вовремя не вернемся, входит: сохранить в целости сие семейство, по возможности хозяйство. Во, на молодшей боярышне женись и жди. Если придется — год, два, пять лет жди. Понял?

С рассветом две сотни конных воинов поднялись в седла, в колонну по два растворились за околицей села. Вдоль русла реки путь их лежал в торговый город полоцкого княжества, Менск, через тысячу лет будущий столицей Белоруссии.

* * *

Одетый в теплую меховую шубу, из-под которой у самого ворота был чуть заметен край кольчужного доспеха, остроконечный русский шлем с наносником, по кругу обрамленный серебром и златом позумента из сложного рисунка, меховые варьги на руках и валенные сапоги, Ярослав Олегович, молодший князь новгородского содружества, окруженный полукругом ближними боярами и старшими дружинниками, застыл на крутом берегу реки. Пред взором князя простирался остров с градом Менском, спрятавшимся за высоким валом и крепкой изгородью с крепостными башнями. За спиной ладожан, прямо в вытоптанном снегу стояли палатки раскинутого воинского стана. Несмотря на дикий мороз, вои жгли костры, готовя в казанах нехитрое варево, кругом проводилась повседневная походная работа, составлявшая для любого воина его жизнь. Воины готовились к приступу, несколько дней подряд валили деревья, делали приступные лестницы, готовили тараны для вышибания и пролома ворот.

Растекавшуюся на два рукава Немигу, обтекавшую высокие крутые берега природного острова, сковал прочный лед. Морозы в этом году стояли жуткие, не смотря на стену леса, подходившего во многих местах к самому берегу, ветер казалось, продувал все насквозь. Ниже по течению оба эти рукава впадали в широкую глубоководную Свислочь. Деревянные стены городища на возвышении горы, издали казались непомерно высокими и неприступными. Из воинского стана, где расположились ладожские вои, Ярославу был хорошо виден широкий бревенчатый мост, переброшенный с берега на остров, толстые бревна стоек под ним, державшие над водой всю конструкцию, на таком трескучем морозе вросли в лед. Как продолжение моста, бревна наката переходили в деревянную дорогу, стелившуюся до самых ворот укрепления, и исчезали под их створами, над которыми возвышалась четырехстенная башня с окнами-бойницами, с остроконечной скатной крышей, тоже на четыре стороны.

По лету, случись такое, что к Менску подошли вражьи рати, оба моста ведущих к Месту, жители града, скорей всего разобрали бы, дабы не допустить под стены неприятеля, но по зиме такие действия ничего бы не дали. Перейти на остров можно было и с других мест, там, где берег не настолько крут. Нужно было всего лишь проторить снежные заносы противоположного берега, протоптать проходы на гору к стенам.

Над стенами частокола поднимались сизые дымки из печных труб. Несмотря на то, что сам Менск обложили со всех сторон, город жил своей повседневной жизнью. Князь поежился, стоя на холодном ветру. Эту крепость предстояло брать с боем. Вороп никого не смог полонить, и какими силами обладает в граде князь полоцкий, не ясно. Над окольным Верхним городом высился детинец князя. Ох, и попотеют же вои, пока захватят его! А сколько погибнет народу, даже думать страшно. Земляной вал перед стенами, наименьшее из зол, хоть по рассказам видаков и широк непомерно вал, но пройти можно. Хитрые менчане, армировали его деревянным каркасом из сосновых бревен, положенным в девять накатов строго поперек и вдоль трассы вала, на морозе полили кипятком, воссоздав ледяную корку. Перед валом еще и ров, но вода в нем замерзла.

Взор князя перешел ниже городища. Там к югу от моста-перевоза, находился рынок — «торжище», сейчас пустующий, лавки, крытые торговые ряды и лабазы, занесены снегом. Вдоль снежных заносов на дорогах, расходящихся к югу и юго-западу застройкиподворий с избами, хлевами и сараями неукрепленного посада, там же ремесленные концы слободок, кузни, гончарни, ближе к реке кожевенные мастерские и красильни, и тоже покинутые хозяевами, вымерзшие на таком морозе. Вот оно — самое начало полоцкого княжества, когда-то центральная вотчина кривичей и дреговичей!

Два месяца, двигаясь с восхода до заката, на коротких остановках греясь у костров, ночуя в селеньях смердов, княжеская рать добиралась к месту сбора дружин. В начале первого месяца сего года, над всей русской землей разверзлось небо. Над городами и весями, над лесами и реками прошли обильные снегопады. Снег завалил тракты, летники, тропы и даже зимники сделал непроходимыми. Лютые морозы, пришедшие следом, добавили проблем и волнений в пути следования. Для юного князя это было первое серьезное дело в его жизни. Когда увидел в вечеру многочисленные костры, их огонь отбрасывал отблески на белом снегу и озарял округу, которые воины князей северной Руси разложили вокруг города, на душе потеплело. Дошел!

Был совет всех прибывших на битву князей в шатре новгородского посадника, были споры и родственные обиды, но в конечном итоге все свелось к тому, что все согласились: — раз менчане затворились, то город нужно брать только приступом.

И вот теперь он стоит на крутом берегу, пытается понять, что его ожидает будущим днем. Второго сечня, просинец — славят возрожденное солнца. Середина зимы. Кощеевы морозы — то-то так холодно! В этот день славят Небесную Сваргу — Сонм всех богов. Излитая на землю небесная Сурья в этот день делает все воды целебными.

Утро просинца и вправду раскрасило небосвод ярким солнечным светом, нарядив все вокруг праздничными красками, но мороз ни на пядь не ослабил свою хватку. В такой мороз и рану не так чуешь, можно истечь кровушкой и не заметить, что ты уже мертв. Грешно в такой день умирать. Войска выстроились в боевые порядки и походные колонны, ждали приказов своих воевод.

— По-ошли-и!

Сотня за сотней прошли его вои, личные дружины ближних бояр, охотники ополченцы, нестройными колоннами двинулись сначала вниз с крутых берегов, по протоптанным тропам, преодолели реку, втягивая в легкие холодный воздух, кашляя и уже тяжело дыша, и снова вверх. Взбирались помогая один другому, тащили лестницы, тяжелые бревна таранов. Эх, во всякие времена нелегок солдатский хлеб, но понять это простому обывателю можно только когда война громко постучит в дверь его дома.

— Живей! Живей! Шевелись ленивцы! — подгоняли десятники молодежь, участвующую в первом походе. — Щиты не терять! Турила, Ошурок, Варяжко, Падинога, Тур! Разобрались по второму и третьему десятку, помогли тащить тараны! Оглоеды, поразжирались на княжьих харчах, а как до дела…!

Послышался голос боярина Важдая Осмолыча, сотника князя:

— Вторая сотня ошуюю прими! Десятники, не зрю вашей помощи молодым воям!

— Лестницы в голову колонны!

Давно ушла в небытие тишина. Шум, гам, ругань и команды начальства заполонили пространство штурмующих. Перейдя реку, войска взгромоздились на остров, в полный круг взяли крепостное городище. На некоторых участках воев столько, что яблоку негде упасть! Подгоняемые ветеранами, сходу перешли на бег, бороздя и утаптывая глубокий снег.

Ярослав бежал с воропом и охороной за основными силами. Острым глазом подмечал, как отстают от других ополченцы. Что тут скажешь? Нет у городского люда привычки к войне, навык хромает, а то и возраст дает о себе знать.

— Берегись! Щиты на руки вздеть! — послышался глас боярина Зоряна.

И надо сказать вовремя! Со стен в атакующих посыпались стрелы, появились первые раненые и убитые в стане ладожан. Стены совсем близко.

— Прыгайте в ров! Чего стали? Бросай туда же лестницы. Вам по ним из него выбираться! Э-эх, зелень! Я те ща сброшу таран! Я те его так сброшу! Ежели кого ним пришибешь, лично его тебе в задницу впихну!

Молодец боярин, может народ подбодрить. Ярослав смотрит в сторону соседней дружины, воев князя Вышеслава. Как там он продвигается, троюродный брательник? Ослябя, схватив князя за пояс, с силой потянул на себя, прикрыл кругом щита. В щит дробом ударила стрела, показав малюсенький кончик жала с внутренней стороны.

— Ты, тово-этово, княже! За ворогом смотри да не подставляйся! На то тебе и щит нужен!

— Спасибо за науку, старый!

— А это завсегда, пожалуйста. Чего встал, княже? Стрыбай в ров, а то, вои твои чичас повылезають, та лестницы и утянут! Будешь с нами в мерзлой ямине сиживать, когда победа другому достанется.

Начальствующий над первой сотней, сотник Милятин, птенец, выпущенный из отцова гнезда, имел воев не раз сходившихся грудь в грудь с печенежскими ордами да нурманскими шайками, уже преодолел ледяной каток валов. Закаленные и вышколенные бойцы, воины сотни под самыми стенами сбили щитами подобие черепахи, в «мертвой» для лучников зоне дожидались отставших, накапливались, готовились бросить на стену лестницы и начать подъем по ним. С определенной периодичностью им на щиты и на округу у их ног, местные жители сливали кипяток и смолу, через раз чередуя свое угощение.

— Держаться! Не стонать! Потом, опосля боя можете мне поплакаться! — увещевал сотник.

Но тут и без него дело шло. Мороз, зимний подклад, ну и сами щиты, во многом спасали людей от жидкой смолы и кипятка. А в стороне от них уже слышны звуки долбежки в ворота. Судя по звукам, долбят попеременно двумя таранами. Сейчас и защитникам и долбильщикам не позавидуешь! Милятин стер варьгой выступивший из-под шлема холодный пот.

— Приготовились!

Выждал мгновенья, дав бойцам осознать, что сейчас пойдут на смерть. Выдохнул:

— Щиты разомкни! Лестницы на стену!

Грубо, но надежно сколоченные приспособления с гулким стуком встали на шестиметровые стены, уткнулись в углубления остро заточенного частокола.

— Десятники! Вверх пошли! Подпирай-подпирай!

По небу рясно летали стрелы, собирая свой скорбный урожай. Противники метали их друг в друга в надежде существенно ополовинить наличные воинские силы. Подступы к городищу усеивали тела убитых и раненых воинов новгородской коалиции. Кровь обильно окрашивала снег, быстро высыхая на крепучем морозе. Под самими стенами тела чужаков, смешались с телами защитников города. Из-за всеобщего гвалта, стоны раненых услыхать было невозможно.

Может и выстоял бы Минск, да только не в этой жизни. Слишком неравны были силы сторон. Все происходившее было похоже примерно на то, как стая воронья набрасывается на коршуна, и так полощит его, что перья летят во все стороны. Дружины князей практически одновременно ворвались на стены, вышибли все городские ворота, и как апогей жаждущие добычи дорвались до сладкого, пред ними открылась панорама улиц богатого торгового города.

Ярослав в окружении охороны переступил городскую черту. Еще кипел бой на заборолах стен, еще сражались вои менского гарнизона, пытаясь подороже продать жизнь, но молодой князь уже знал, это действительно агония города. Он шел крайней улицей, граничащей с защитной стеной, старался рассмотреть и запомнить все происходящее.

— Победа, князь! — откуда-то навстречу выскочил Зорян, распаленный, разгоряченный боем, испивший вражьей крови.

На довольно узком помосте заборолы, прилепившейся к частоколу, шестеро половчан скучковавшись в единый «кулак», отражали атаки его дружинников. Нет, не ополченцев — ветеранов! Мало того, что не давали им развернуться и ударить, сами били смертным боем. Ярослав, молча наблюдал картину схватки. Еще один его дружинник с рассеченной головой тяжелым мешком свалился под стену. Хитро встали! С одной стороны невысокий коренастый вой с двумя мечами в руках, крутя их как лопасти мельниц, не дает ни сулицу сунуть, ни топором намахнуться, ни мечом ударить. С другой, долговязый, стройный воин, умело, казалось без устали, работает клинком и обитым железом деревянным щитом. Шелом с головы, видать кто-то сбил, и кровь с коротко стриженных волос стекала по щеке. Где он его видел? Вертится, как угорь на раскаленной сковородке. Вот это скорость! Вон, десятника Остапа умудрился сбросить вниз, отправил умелого воя прямиком в Ирий. Жаль, добрый вой был!

Четверо остальных воинов неприятеля, выполняли роль вспомогательную. Двое прикрывали всех большими щитами со стороны городских улиц и соответственно княжих лучников. Двое и прикрывали щитами, правда обычными, но еще и помогали в отражении наскоков. То кольнут вовремя, то рубанут. Ясно, что воины зрелые, умельцы в своей профессии. Ярослав занервничал. Все-таки, кто сей вой! Узость прохода мешает додавить противника числом.

— Долго еще продолжится избиение моих дружинников? — сказал не громко, но слышно ближникам и охороне.

— Ща, княже!

Зорян свистом подозвал своих дружинников.

— Значит так! Вставайте рядом с теми лучниками, — указал на сборную солянку ополченцев и сотенных. — Долбите по тем шестерым, не переставая! Вперед!

Оглянулся, глазами нашел Домаша и Орма. Домаш в отцовской сотне еще молодым воем начинал, теперь вот и в бой с ним послан был. Скандинав в дружине не так давно, но и он успел себя проявить. Правду сказать, лют не в меру, ну, сейчас это только на руку.

— Домашь, Орм, оба со мной. Пора кончать со скоморохами на стене.

— Добро, боярин! — обозвался нурман, по обыкновению от удовольствия кривя рот.

Не смотря на очаги сопротивления, княжеские дружины смешались. Не обращая внимания на одиночные стычки и бои местного значения, народ двинулся подтверждать свое право победителей. Князь с неприязнью посмотрел на пробежавшую мимо него гурьбу. Люди были не его. Его небось тоже где-то… Плюнул во след, снова проявил интерес к пока еще живым врагам. Смотри-ка! Тот, который мелкого росточка запел!

И действительно, низкорослый крепыш, находящийся по правому краю своей обороны, запел, и голос у него был сочный, а слух, как показалось князю, музыкальный.

После слова «ветер», мелкий как-то лихо изгольнувшись, смог отдуплиться мечами. Правым смахнул голову воину, промедлившему с защитой, левый воткнул в шею зазевавшемуся коллеге убиенного, забрызгав струей ярко-красной крови соседей.

— Хо-хо! — Услыхал князь, отмечая про себя, что «правый» выдыхается, дышит тяжело, и песня, это обычная бравада. — Молодец, Андрей! Так их, новгородцев!

— Не отвлекайся, батька, удар пропустишь! Как я тогда без тебя? — через головы бойцов перекликнулся молодой.

По щитам стреляли лучники, утыкали их как ежовые шубы, умудрились двоим прострелить лодыжки. Но полочане держались слитно. Снова послышалась хрипотца коренастого, продолжившего песню:

В рядах своих дружинников заметил оживление. На стене появились Зорян с бойцами, выперлись в первый ряд. Зорян мечом сковал движения молодому, Домаш, работая на нижнем ярусе, провел удар по ногам, а когда молодой воин подпрыгнул, уходя от меча ветерана, Орм боевым топором, вкладывая в удар всю силу, приложился по щиту, а через него и по плечу полочанина.

Будто ветром снесло полоцкого воина через частокол стены за внешнюю сторону городской черты. Вся оборона посыпалась, словно карточный домик. В считанные секунды полочан задавили, разметали и зарубили.

Вот и все! Ярослав развернулся и не оглядываясь пошел в город.

Стон повис над Менском. Проходя по улицам, молодой князь с ужасом смотрел на озверелые лица соотечественников. Безоружных и уже не сопротивлявшихся менчан его воины походя рубят мечами и секирами, бьют булавами не замечая куда попадают, глушат щитами. Гвалт и грабеж повальный! Дележ добычи проходил тут же, не отходя от выбитых в избах дверей. Стоны, крики, рыдания, победные возгласы и проклятия — все это смешалось в едином вздохе взятого на поток города.

Юн князь! Ох, как же он еще юн! Не загрубел душой. Облокотился о покосившуюся ограду с внешней стороны улицы загородившую чье-то подворье, чувствуя за спиной дыхание телохранителей, от мгновенно навалившейся усталости прикрыл глаза.

Истошный женский крик, совсем близко от него, привел князя в чувство. Из ворот появился воин, тащивший на плече узел взятой с потока добычи. На запястье его правой руки, широкой полосой намотаны длинные волосы молодой полураздетой женщины, волочившейся за ним по снегу, пытавшейся упираться, вырваться прочь. Сбросив в снег узел, воин ближе к себе подтянул несчастную, и принялся пинать ее по извивающемуся от боли и унижению телу.

— Зачем? — вырвался у князя вопрос.

— Не мешай князь, теперь наше время! За это мы на стенах голову подставляли! — сверкнув глазами отповел ему на ходу дружинник.

Ярослав отступил, не стал препятствовать. Вспомнил, что еще перед походом сам обещал дружине добычу. Теперь эту добычу они и берут. Пусть берут!

К вечеру запылал город. Как завороженный смотрел на бешенную пляску огня. Видел как языки пожарищ сжирают древесину, превращая в пепелище город, еще вчера бывший одним из центров торговли на Руси.

Выживших при штурме и грабеже Минска горожан согнали как скот в один большой гурт. Мужчинам тут же вязали руки, потроша одежду и обувку на них, искали ножи. Женщин и детей с их скупыми пожитками пихали в повозки, заботясь о том, чтоб людской скот, за который можно выручить монеты, не померз раньше времени — до того момента, пока в очередном городе, уже вдали от военных действий им не встретятся торговцы, покупавшие и продававшие рабов.

Наряженные люди из ополчения, мелкими стайками шли по местам начала утреннего штурма, переходили от покойника к покойнику. Своеобразная похоронная команда свое дело знала. Можно было собрать брони с убитых соотечественников, срезать с пояса ненужные им кошели, а тела погрузить в сани, подкатившие под берег по замерзшему рукаву Немиги. Хоронить придется по старым обычаям. Грунт на морозе померз накрепко. Такой не растопить. Вот и придется сжигать. А, куда там их души попадут, о том пускай у Богов своя душа болит.

Заметив десятка полтора тел и спустившись в ров, самый молодой при свете факела в сумеречном вечернем мареве осматривал трупы.

— Ну, ты чего там застрял? — окликнул сверху старший. — Вяжи веревку до ног, тащить будем. Морозко тут, ветер разгулялся, да и ночь на дворе!

— Дядько Панкратий, тут живой один есть! — послышался возбужденный голос снизу.

— Наш, кто?

— Та, не-е! Чужой!

— Так, дорежь его и дело с концом! Эх, молодь! Всему вас учить потребно.

Тот, кто был внизу, некоторое время провел в раздумье, потом снова подал голос.

— Дядько Панкратий, это тот юнак, которого нурман со стены секирой сбил! Я глянул, так на ём ран почитай, что и нема. Лежит в беспамятстве, но дышит!

— Это интересно. Марко, лезь вниз. Сам глянешь, чего там нам на больную голову молодой нашел.

— Ага.

Через короткое время, обозвался пресловутый Марко.

— Он! Точно он! Панкратий, може погодим резать? Бронь на ём дорогая. На кольчугу байдана надевана! Зброя хороша! По виду, так боярских кровей. Може родич найдется, да выкупит его. Ежели поторговаться, за такого парубка папаня гривен пять золотом, отдать должон!

— Тьфу на вас обоих! — в сердцах сплюнул старший, кто б знал как не хотелось старому лезть в ров да и кости ломило, видно к перемене погоды. — Сейчас веревку закреплю и спущусь!

Панкратий спустился на лед рва. Пройдя два десятка шагов, наклонился над распростертым телом, при свете факела разглядел черты лица.

«Он! Тот парень, что бился на забороле. Хорошо, надо сказать бился!»

Распорядился:

— А ну, снимай с него бронь!

После того, как с тела сняли железные рубашки, высунул руку из варьги, полез под подклад, сорвал с шеи тесемку с оберегом, поднес ближе к глазам, рассматривая чудный рельеф картинки.

— Точно ран нет? — спросил, не оглядываясь на коллектив.

— Ну, точно, говорю! — обиженно откликнулся молодой.

Хмыкнул. Ладонью похлопал по щекам найденыша. Раненый пришел в себя. Открыв глаза, при отсвете языков пламени факела встретился со взглядом Панкратия, внятно, хоть и с трудом произнес:

— Добрая была охота! Жаль, что Акелла промахнулся…

Впал в беспамятство.

— Не понял… — попытался спросить молодой.

— Тащите его к веревке. Поднимать будем. Остальных уже завтрева оприходуем. Ночь!

Два дня делили победители захваченное добро, а потом по непролазному снегу двинулись навстречу рати полоцкого князя, опоздавшей к Минскому сражению.

 

— 9-

Сознание подсказывало ему, что этот город знаком. Может быть, само название его, заставило всколыхнуть остатки прежней памяти? Но, вроде бы тогда город представлял собой большой населенный пункт, разбросавший по холмам между неширокими реками районы совсем не похожих на теперешнее зодчество домов. Тогда округа была усыпана бетонными коробками многоэтажек. Пришло на ум, что даже старый город под таким названием пестрел непонятными ему сейчас постройками, а по окраинам мельтешили улочки, построенные из плинфы избы, которые прикрывались стенами добротных заборов, выкрашенных в разные цвета. То, что называлось сейчас Курском, даже отдаленно не походило на остатки воспоминаний. Огромных размеров деревня. Из достопримечательностей — деревянная крепость с посадами под ее стенами и рынки. Все! Вот и весь Курск. В какую задницу он угодил?

Все чаще и чаще его посещали непонятные, ярко расцвеченные сны, где люди, одетые в одежды странных покроев, вели свою, какую-то непонятную ему жизнь. Вот, даже сегодня, проснувшись, он вспомнил сон. Человек с полностью бритым лицом, в странной шапке с черным козырьком на голове, в начищенных до блеска черных сапогах, голенищами доходивших до колен, однотонная одежа которого, была перепоясана ремнями, после череды не особо запомнившихся во сне событий, изрек, скорее всего глядя ему в глаза: «Ищенко, ты своей смертью не помрешь!».

Кто это был? Почему он приснился, и почему он назвал его непонятным прозвищем? Сколько вопросов, а ответа нет ни на один. То, что он не должен умереть своей смертью, тут все просто. Он в полоне. Попал сюда с другими воинами. Скорее всего как и они, после поражения в Полоцком княжестве. Редкий воин мог позволить себе умереть своей смертью. В остальном полный провал памяти.

Рынок гудел, напоминая пасеку в цветущем саду. Торговцы как пчелы пыльцу, выхватывали из общей массы праздно шатающихся, людей интересующихся тем или иным товаром. А посмотреть было на что! Большая площадь. Ряды, ряды, ряды! По ним речным потоком снует народ. Зазывалы расхваливают привезенный товар. С телег торгуют овощами прошлогоднего урожая. Снуют лоточники. Под навесами идет торговля тканями, шелками, поволоками. Выставили на продажу свой товар горшечники, кожевенники, кузнецы. У самых лабазов, небольшие рубленные домишки, в них продают свои изделия ювелиры. Возле них с лотков можно купить готовую одежду на любой кошель.

На огромном пространстве утоптанного до состояния цемента песка, кучками сгрудились люди. Руки у мужчин связаны за спиной. Хмуро, потухшим взглядом смотрят перед собой, не видя никого женщины. Дети тихо роняют слезы. У всех застарелая грязь на одежде и лицах, давно не мылись. Отдельно собраны молодые девушки, и хоть их лица и выглядят чистыми, одежда сплошное рванье. Совсем недавно большинство этих людей были свободными, имели имущество, семьи, жили на землях своих предков. Теперь это челядь взятая в походах, это рабы которых работорговцы выставили на продажу. Среди них выделяется своей статью, силой и молодостью и он. Стоит, высоко подняв голову, не смотрит в лица подходящих покупателей, русских, арабов и греков — так он их классифицировал. Он уже проходил через такой фильтр. Что дальше приготовила ему судьба, он знать не хочет, он просто видит очередной сон. Он сроднился с неправильностью происходящего. Мозг подсказывает, что все это понарошку. Как понять, где правда, а где вымысел? Где сон, а где явь? Он спрятался в себя, закрылся и собирает информацию. Ошибиться нельзя, он неосознанно чувствует это. Он чужой для этого мира.

Дальше за площадкой с рабами, слышны звуки подаваемые домашним скотом. Там торгуют лошадьми, коровами и овцами. Бойкая торговля доносит споры по цене. Каждый хочет подешевле купить или подороже продать. На рынке с рабами, торговцы более спокойны, а покупатели потише, но тоже торгуются.

— Почем просишь вон за того долговязого? — слышит он, и понимает, что речь идет именно о нем.

— Только для тебя уважаемый сделаю скидку! Ты подойди поближе. Посмотри, какой товар! Раб молод, но силен, и к тому же красив. Если переправить такого, скажем в Багдад, его цена возрастет стократно.

— Я спросил всего лишь цену.

— О-о! Только для тебя немного скину. Скажем…, - лишь на один миг хозяин призадумался, и тут же ответил. — Шесть гривен кун тебя устроит? Видит бог, дешевле уступить не могу.

— Гнат, а иди сюды!

Покупатель окликнул от соседней кучки, такого же интересующегося, и когда тот подошел, обратился уже к нему:

— Смотри, Гнат, вот этого купец предлагает за шесть гривен купить.

Худой, ущербный на левый глаз русский купчик, мазнул по его лицу здоровым оком. Скривив рот и закатив око, стал вести свою партию представления.

— И он прав, Свирыня. Парень действительно стоит шесть гривен! — повернулся лицом к продавцу. — Твой товар?

— Мой.

— Четыре гривны он будет стоить на киевском торжище. Пять — на рынке в Белой Веже. Шесть, а то и все десять — на побережье Джуржана. А ежели его для гарема продать, когда оскопят, он будет стоить раз в пятьдесят дороже, чем в Курске, так туда еще доплыть нужно. Ты, уважаемый, хочешь втулить нам его по цене смазливой девки, и то, не порченой!

Ни хрена себе поворот в сновидениях! Этот кривой сморчок, как он понял, мечтал отрезать ему яйца и торгануть в гарем. О-о, а ведь он без подсказки знает, что такое гарем! Откуда?

Прежде чем продавец соображал, что на все услышанное ответить, раб, до сей минуты стоявший расслаблено и безучастно, с ноги со всей дури какая накопилась в нем, всандалил ущербному между ног, плюща мужское достоинство.

— Вва-а-а! У-у-и-и! — падая на грязный песок в позе эмбриона, завыл кривой.

Второй из покупателей набросился на не в меру ретивый товар, но был оттянут охранниками этого самого товара, назад. Работорговец, извиняясь за инцидент, все же портить товарный вид скотины не позволил.

— Уговорили! — оповестил он пришедшего в себя кривого и его товарища. — Три с половиной плати, и можете делать с ним все, что в голову взбредет.

Оба покупателя не прогадали. Они закупили на торжище около сотни душ, выбив из хитреца приличную скидку за моральный ущерб и за опт в целом. Вместе с другими бедолагами, был продан с молотка и теперь в общей колонне, под присмотром охранников выделенных покупателям продавцом, шел, загребая ногами песок в сторону причалов и раб «поднявший ногу» на теперешнего хозяина.

Кривой похабень, не обращая внимания на купленных людей, шествуя неподалеку от обидчика, с восторгом говорил Свирыне:

— В Константинополе платят за рабов шелками, «паволоками», по две паволоки за челядина. Одна паволока стоит от десяти до пятидесяти номисм. Если на дирхемы перевести, это… — купец в уме произвел нехитрый по размышлению ретивого раба расчет. — …, оттрехсот двадцати до тысячи шестисот дирхемов! Неплохо, да? Рабыни в четыре раза дороже. Ежели сможем все удачно провернуть, мы с тобой в большом барыше окажемся! Весь Курск в шелка оденем, еще и в Киеве на торгу отметимся.

— В Киеве и своих купцов в достатке. — Критически заявил напарник купца. — Ныне в княжествах неспокойно, челядинов в полон тысячами гребут.

— Мои розмыслы не зря мой хлеб едят. По ихним расчетам выходит, что рабов, кажногодно продаваемых арабам и в Византию, десятки тысяч. Ништо! Продадим с наваром! Даже не сомневайся.

Он не стал больше слушать пустой треп новых временных хозяев, отвернувшись, призадумался. Его самого перепродали уже в третий раз. Сначала княжеские дружинники. Во время походов они получали свою долю добычи, в том числе и взятой на поток, такой как челядь. Но те особо не торговались, им лишь бы сбыть обузу с рук. Дружинники получали содержание от князя — порядка двухсот «гривен кун», то есть четыре тысячи дирхемов в год. Это были очень большие деньги. Он «потоптавшись» на торговищах в качестве товара и имея аналитический склад ума и интерес ко всему происходящему вокруг него, прокачивал любую информацию. Знал — вол стоил одну гривну, а баран — ногату. От скучавших на постах, не обращавших внимание на человеческий скот, и потому трепавшихся между собой вслух охранников услышал, что варяжские гвардейцы в Византии получали за свою службу базилевсу тридцать солидов, то есть четыреста восемьдесят дирхемов в год, и были довольны. Но там и цены были значительно выше, чем на Руси.

Сама структура военизированных подразделений государства, в которое он непонятно как попал, воспринималась ним с сомнением. Теперь зная, что он далек от всего этого, не мог никак въехать в перипетии действительности. За то время пока он оклемывался после контузии и потери памяти, за время перевозов его с места на место, он смог пообщаться с такими же, как и сам неудачниками, загремевшими в плен и подвергшимися лишению права быть человеком. Теперь уже в прошлом профессиональные военные, они рассказали, что в дружине киевских князей преобладали варяги, и понятие «боярин», «старший дружинник», отождествлялось на Руси с варягом. Флотилии варягов и норманнских викингов — ловцов удачи в чужих державах, как и сотню лет тому назад, приходили на Борисфен в поисках добычи или по пути в Царьград. При этих разговорах из памяти всплывали названия: Днепр, Константинополь. Он все подмечал и продолжал слушать.

Многие из воинов поступали дружинниками к киевским князьям, однако, если в Византии варяги были просто наемниками, то на Руси дружинники были причастны к власти, без совета с дружиной князь не предпринимал никакого важного дела. Дружинники владели обширными усадьбами с множеством челядинов и холопов. Знатные бояре имели свои дружины из младших родовичей. Собирали дань для князя, часть этой дани шла в пользу бояр-наместников и их дружинников.

«Прямо не государство получается, а банда батьки Махно, живущая по понятиям братков, во главе которой стоит пахан, именуемый Великим князем», — непроизвольно выскочило сравнение.

Вот, опять! Из каких глубин памяти, по каким извилинам мозга, пришло сравнение с батькой Махно? Махно! Махно! Кого же ему подсунула чертовка память? Нет, не помнит! Промелькнула мысль и исчезла в никуда.

Действительность он и не мог воспринять по иному, информации было маловато. На самом деле, это правда, князья, имевшие столы на Руси, жили в главных волостных городах, в ратных делах опираясь на дружину и бояр. Бояре, служа князю, занимали важные посты в управлении городской общиной, получали в кормление младшие города и села. Свободные граждане старшего города, пригородов и близлежащих сел образовывали ополчение. Свободное население было поголовно вооружено и в совокупности составляло «тысячу», делившуюся на «сотни».

Городские и торговые новости узнавались на торгу. Торговые сделки осуществлялись только при свидетеле — весовщике, собиравшем весовой сбор в пользу казны наместника, отчитывавшегося перед князем. Средняя цена раба не поднималась выше пяти гривен. Челядин находился в полной и безусловной власти своего господина. Это — забитое и бесправное существо, отличающееся от животного лишь речью. Но челядь — это не просто рабы, а именно пленники-рабы. За коня платили две-три гривны. На четыреста гривен можно было купить сто пятнадцать кобылиц, или двести коров, или две тысячи баранов. Торговля здесь шла полным ходом. С курских рынков вывозились меха, рабы, воск, мед, лен, полотно, серебряные изделия.

Купленные товары загружались на корабли. Вниз по течению рек шли одиночные корабли, а иной раз и целые флотилии из сотен лодий отправлялись на юг в Константинополь и на юго-восток, пересекая море, плыли в страны Азии. Это был всего лишь один из торговых путей.

* * *

Дикое поле. Это не ровное как бильярдный стол поле зеленого цвета весной, и не равнина с пожелтевшей выгоревшей на летнем солнце травой. Земная твердь, изрезанная реками и оврагами, которые подмывают почву и оголяют мел горных срезов, покрытых обильной буйной растительностью лесов на севере, переходит в лесостепь — ниже по течению Танаиса — Великого Дона, через пять сотен лет окончательно закрепившего за собой имя — Северский Донец. Это — степь поросшая седым ковылем, с оврагами и балками, курганами и целым ареалом стариц и разветвлений водной магистрали — в срединной части. Ближе к югу ровное полотно колышущегося моря трав от чабреца и ковыля до полыни.

Флотилия из пяти лодий, главенство в которой взял на себя торговый человек из Посемесья, Гнат Косой, уважаемый всеми курский купец, везла на продажу помимо воска, меда и пушной рухляди, множество рабов. Такой товар купцы везли не впервые, знали, чем рискуют, и знали, чем окупится риск, если удача повернется к ним лицом. Суда шли по широкой глади реки на веслах, корабельщики без напряга добавляли ними ход, чуть прибавляя скорости, помогая лодьям идти быстрее течения Донца. В унисон поскрипывали по бортам уключины, да и сами корабли, словно живые существа, издавали каждый только ему одному характерный звук дерева, голос большой лодки. Паруса подвязанные на мачтах пока не использовались.

Остались далеко позади за кормой меловые горы, с громадой скал стоявших белесой стеной по левую руку от бортов. Лес плавно перешел в степь, и через окна кустарников и деревьев по берегам реки на пойменных лугах можно было любоваться желтыми и красными тюльпанами. Весной приятно путешествовать по воде: тепло, но не жарко, красиво и зелено, но это только если ты не прикован цепью к кольцу на полу такелажа.

— Э-хе-хе! — тяжело вздохнул сосед по рабской лавке, худой крепкий старик со старым шрамом, пересекавшим бровь, которого торговец прикупил за сущие гроши, можно сказать получил в нагрузку к товару. — Видать от чужбины не отвертеться.

Искоса глянув на молодого парня, позавидовал:

— Ты-то, вон молодой да крепкий! Ежели фарт будет, может сбежишь, вернешься в земли полоцкие, а мне уж чую, назад дороги не будет. Видать придется в землицу чужую лечь.

— Как же, сбежишь от этих мироедов! Так что, не боись дед, вместе ляжем.

Сосед, понизив голос, зашипел в ухо, через щербатый рот, выплескивая капли слюны молодому на щеку:

— Глуповство баишь, молодой! Оно-то конечно, живые и мертвые пред богами равны, потому, как души вечны…, - пошамкал ртом. — Только рано тебе ишо про Ирий думать. Ежели все поляжем, кто отомстит за поруганные очаги. Ты свободным рожден, так будь им даже в колодках рабских. Ты в челядины где угодил?

Парень сделал вид, что не понял вопроса. Помотал головой. Что ему ответить, если и в самом деле ничего не знал? Только тоска в душе и пустота, но чувствовал, если проснется, то будет еще хуже. Может он потерял в этой жизни большее чем просто свободу? Не хочу-у! Пусть лучше снится все это. Просыпаться не буду!

Но деду-то это все не скажешь. Абориген не поймет. Да и зачем объяснения персонажу из сна? Сколько их, таких вот челядинов встретилось за время мытарств по рынкам рабов в его растянувшемся сне.

Настырный дед въедливо продолжил расспросы:

— По говору, так и не наш вовсе. Говор больше на киевский смахивает. Гм! Я-то думал, ты под дланью нашего князя сражался. Ан, нет. Ты чей будешь, рысич?

Свист плети оборвал разговор. Сплетенная в косицу кожа, словно бритвой распорола рубаху на предплечье парня, болью, как гадюка ужалила тело.

— Йё-ё-ё! — вырвалось из уст.

— Эй, раб! — один из воинов команды набранной для сопровождения груза, его кажись, Груздем зовут, после удара окликнул именно его. — Еще раз откроешь свой поганый рот, раньше яиц, лишишься языка! Понял ли, нет, бесталанный?

Притерпевшись к такому обращению, он, молча, кивнул. Если честно, то его стал напрягать такой сон. Терпение подходило к верхнему пределу, пора было переломить ситуацию, вот только как, он пока не представлял.

За спиной послышался шепот Хвоща, сильного и хитроватого чернявого мужика с курчавой густой бородой, с медной серьгой в ухе:

— Дед Омыша, ты б не трогал с расспросами соседа, к нему и так Груздила не ровно дышит.

— Н-да. — Дед отвернувшись к борту ладьи, приумолк.

Прошел день, вечер клонился к ночи. Купец уверенно вел караван судов по реке.

— Гнат Ксаверич, — подал голос кормщик. — Вон за той извилиной пляжик будет. Надоть к берегу приставать. Дале, версты через полторы залавок с мелью и порогами.

— Помню, Островец. Приставай. А ты, Ушмян Хлынович, готовься челядь на берег свесть, да цепи на колодах закрепить.

— Помилуй бог, хозяин! — удивился десяцкий охраны. — Сколь уж везли, ни разу на берег не сводили. Сейчас-то зачем такое делать?

— Да ты, никак в первый раз подрядился на сей маршрут?

— Оно так. Мы ранее все больше по Славуте лодьи сопровождали, только после войны с Полоцком нашего брата переизбыток, вот многие и подались кто-куда за лучшей долей. Мы вот в Курске пока осели.

— Понятно. Так вот, живой товар сведешь, потому как дальше пороги на реке. Ночь переночуют, а с зорькой их скованных цепями поведешь по берегу.

— Добро, сполним.

Кормщик на рулевом весле видать, зная дорогу не хуже купца, уже в сумерках приткнул ладью на береговой песок природного пляжа, умудрился оставить места для соседних плавсредств. Судовые команды, сойдя на берег разводили костры, ставили на них большие таганы, начинали готовить горячую пищу.

Рабов кормили плохо. По краюхе зачерствевшего хлеба утром и вечером. Хлеб можно запить водой. Пей сколь хочешь, воды много! Туда же и оправляйся. Сторожа ни на миг не выпускали челядников из поля зрения. Кто его знает, они хоть и получили душевный надлом, а пристежка цепи к кольцу и присмотр, никогда не лишние. Ну, а ежели преставится кто за дорогу, на все воля богов!

Освободившись от рабов, ладьи будто и не почувствовали облегчение. Носы судов, чуть вытащены на песок, на корме чувствовалась осадка при избыточном перегрузе, борта к ней по-прежнему глубоко сидели в воде. К стоявшему у воды старшине каравана, в темноте пытавшемуся что-то разглядеть возле кормы, подошли остальные купцы владевшие лодьями.

— Что там, Гнат? — первым спросил дородный бородач.

— Вот, прикидываю, может суденышко след разгрузить малость перед залавком и порогами?

— Да каки-таки, там пороги? Одно названье! О прошлом разе прошли, и в этом бог милует.

— Ох, Скиба, как же мне хочется верить, что ты прав!

— А-а! Оставь Ксаверич. День был муторный, шебутной, идем, выпьем медку, поедим, да на боковую! Товар твой, — купец мотнул головой в сторону рабов, темной массой усаженных поодаль на песок, — мы конечно за малую долю провезть согласились, но будь они неладны, хлопот много. Так что неча возжаться по ночи с грузами.

— Ой, верно кажешь, Миней! Завтрева помимо порожков, к ночи печенежский град минуть не получится. Река зигзагом идет, почитай назад возвертает, да к новым порогам приводит. Самое говенное место по всему пути. Пошли братцы, скоро кулеш готов будет.

Соглашаясь с мнением остальных, Гнат Косой плетясь в конце общества, тем не менее, почти про себя выказал свое отношение к печенежской столице:

— Шарукань! Стойбище в степи на берегу реки. Они называют это сборище степных разбойников и оборванцев в юртах, городом.

Не такая уж и короткая апрельская ночь, а речная прохлада заставила не только рабов жаться друг к дружке, но и свободных людей из купеческого каравана к утренней зорьке придвигаться к почти потухшим кострам. Выставленная охрана, борясь со сном и утренней сыростью, не смогла пересилить «час волка», безбожно дремала, пристроившись, кто, где смог. Лишь один из ее числа встрепенулся, продирая спросонья глаза, очумело прислушался к тишине, присоединившей к себе лишь шум течения реки, показалось, наверное, отдаленное ржанье лошади в степи. Нет! Все тихо. Действительно показалось.

* * *

— Изай, нужно сказать Ашину о том, что урусы на своих больших лодках заплыли в пределы земель нашего рода.

— Зачем? Это купцы, не воины. Они не будут покушаться на наши стада, утром усядутся на весла и уплывут вниз по реке. Тем более Благородному Волку сейчас не до них, на завтра назначено погребение Хазарат-бобо.

— Эх, ничего ты не понимаешь! — в сердцах произнес молодой голос пастуха, выражения лица которого, Изай не мог разглядеть в темноте ночи. — Пять лодок, это жирный кусок для всех! Не нужно идти в набег. Кто осудит Эль-Бори, за добычу, взятую в степных пределах?

— Купцы — табу!

— Ай, не говори ерунды! Если все сделать по-тихому, то никто их и не хватится. Мало ли препятствий на дальней дороге. В общем, скачи к нашим пастухам, продолжайте выпасать скотину, а я подамся в стойбище, может чего и выгорит. — Жур потянув повод, развернул жеребца, тронул пятками ног ребра животины. — Чу-чу!

Скачка ночью по дикой степи может обернуться для всадника такой неприятностью, как потеря лошади. При быстром беге всегда есть вероятность того, что нога животного может угодить в сурчиную нору. Жур не стал испытывать удачу на прочность. Легкой рысцой он погнал жеребца по кратчайшему расстоянию к стойбищу, и лишь когда зоря подсветила степные просторы, перевел бег животного в галоп.

Проснувшаяся ото сна степь, постепенно наполнялась звуками жизни. Впереди показалась поросшая дубами и колючим кустарником балка. Места эти Жур мог пройти с закрытыми глазами. Он здесь родился, и это уже была его земля. Направив жеребца по натоптанной тропинке к оврагу между порослью молодняка, сплошь заросшей стелющейся и обильно цветущей лапчаткой. Весна, все цветет. Пологий северный склон длинного оврага был почти сплошь заросшим пионами, которые уже набрали бутоны. Проехав по нему, выскочил с противоположной стороны, увидел на границе степи и поросли балки зверьков, во множестве сидящих у своих нор. Байбаки. Утро заставило проснуться и их. Заставило заняться повседневными делами. Были эти грызуны большими, явно сытыми. Завидев всадника, они тревожно засвистели, выражая свое недовольство появлением чужака, и предупреждая зазевавшихся об опасности.

— Порасплодилось вас, тварей! — огрызнулся на их свист Жур.

Соскочил с коня, взявшись за повод, неторопливо повел его. Вся округа была оприходована их норами, и пока пробирался через кучки препятствий, все время слышал их предупреждающий свист «Чив!». Зато, когда смог снова сесть в седло, дал волю жеребцу, понесся во всю прыть по бескрайним просторам.

Еще издалека увидел вежу родного стойбища — укрепленный лагерь кибиток, на каркасы которых натянут войлок. Помимо воли сравнил привольную жизнь в своем стойбище с жизнью города. Сейчас их аил встал становищем в дневном переходе от столицы орды, и то если не пускать коня рысью, а гнать его всю дорогу в галоп. Журу не раз доводилось бывать в городе, ставке великого князя, мог все сравнить. Единственное что у них было лучше, это красота мест у городской черты, величие курганов-некрополей. Это, да-а!

Вдоль реки, верстах в трех от ее берега возвышались среди буйства трав семь курганов, в них были захоронены самые заслуженные предводители и «герои» доводившемуся нынешнему хозяину орды кровными предками. Чуть дальше на юг, отодвинувшись от воды, но держа водную магистраль под неусыпным оком, раскинуло свою территорию главное стойбище княжества — Шарукань. Идеальное закрытое от ветров место для стойбища. Здесь есть и река с не заболоченным берегом, и родники, и даже источник топлива — поросший лесом овраг с восточной стороны. Основой городу послужили десятка полтора каменных строений, огороженных крепкими стенами с воротами, явно далекого по времени происхождения, выстроенных из белого камня в два этажа, с элементами архитектуры и орнамента никак не связанных с нынешними хозяевами степи, окружали сотни юрт кочевников, имеющих все основания считаться горожанами.

В представлении европейца печенег рисуется дикарем умеющим пасти скот, оправляться не сходя с лошади, ходить в набег на соседей, да плодить себе подобных со скоростью полевых мышей. Это не так. Своя культура, ничем не хуже европейской была у степного народа. Юрты в городе князя ставились не спонтанно, как кому взбредет в голову. Имелись улицы и кварталы. В квартале ремесленников кузнецов с утра до ночи кипела работа. Изготовление железных удил, стремян, клинков сабель, ножей, наконечников стрел, все это делалось здесь. Рядом, кочевые умельцы отливали и полировали зеркала из светлой бронзы, тогда как на Руси зеркала в то время не производились. Еще дальше почти на окраине, печенежские папы Карлы занимались обработкой дерева, изготавливали луки, остовы юрт, телеги. Более тихо в квартале, где основным занятием людей является резьба по кости, оно и понятно — художники люди творческие, натуры тонкие, любящие приложиться к хмельному, а потом выдать шедевр на гора. На рыночной площади города свои законы, но они мало чем отличны, от законов любых других городов. Короче — город живет своей повседневной жизнью под мудрым приглядом старейшин, а вся орда под твердой дланью князя Шарукана.

Стойбище князя, его столица, располагалось в центре территории проживания всей орды, что позволяло легче контролировать подвластные народы и вовремя реагировать на появление опасности у границ своей территории. Каждая малая орда, делилась на роды, имеющие территорию выпасов. Кочевники старались селиться в привычных для них степных районах, избегая лесных массивов и пересеченную местность, поскольку основным родом их деятельности было скотоводство.

* * *

Жур прогнал посетившие его глупые воспоминания княжьего города, осталось ехать совсем чуть-чуть. Принял правее. Судя по положению солнца на небосводе, почти все родичи должны быть у кургана.

Курган, у подножья которого собралось все население аила, возвышался над степью поросшей ковылем скалой. Еще при жизни хозяин рода приглядел его для своей домовины. И, как понимал Жур, имел на это все права. Хазарат-бобо, приходился князю орды Шарукану, двоюродным дядей. Родство очень близкое, через него и их род находится в прямом родстве с княжеским родом. Каменотес Балта уж год как создал каменное изваяние мудрому Хазарату.

Жур подскочил к толпе родичей, плотной толпой обступившей подножье большой насыпи, сделанной ушедшими в небытие прежними хозяевами степи еще в незапамятные времена.

— Гуляй! — соскочив, ударил ладонью по крупу жеребца.

Тут же зашикали женщины, криком и стенаниями в голос выражавшие вселенскую скорбь по поводу утраты кормильца всей чади. Они тут понимаешь, работают, а он подлец, приперся позже остальных и мешает проведению церемонии погребения. Осмелев, Жур протиснулся сквозь плотные ряды родичей.

На самом верху кургана склонился над телом умершего и молился степному богу будущий преемник полномочий, старший внук Хазарата, Ашин. Чуть ниже стояли в молчаливом спокойствии лучшие мужи. Опытные воины, они к последнему одру господича пришли одетыми в кольчуги и шлемы, некоторые с маской для защиты лица. Богатый у них род!

Наконец-то сигналы подаваемые Журом заметил Сабаш, родич, в сотню которого входил Жур. Отмахнулся, мол, не вовремя окликаешь.

Ашин поднялся на ноги и кивком головы дал разрешение проститься с дедом главам родов. Плач и стенания женщин стали на пару тонов громче. Все шло к кульминации действа. Вот и главы родов подвинулись в сторону, и на их место встали профессионалы обряда — вышли шаманы. Перекрывая женский плач, звеня бубенцами, нашитыми на одежду, завели свою заунывную песнь, отбивая ритм в размалеванные бубны. Под эту песнь, умершего спустили в могилу и стали поверх него сноровисто устраивать на раму доски, плахи пола верхнего этажа погребения.

— Подводите! — махнул рукой старший из них, Куртул.

Людской круг расступился, и на бугор завели боевого коня кошевого. Конь под дорогим седлом, сбруя с серебром, чепрак из цветистой мягкой ткани, косит тревожным глазом на разверзшуюся могилу, на месте перебирает копытами грунт под собою.

— Ближе! — снова командует шаман, и воин подает жеребца к нему.

Один расчетливый и ловкий удар острого клинка куда-то в область шеи, и конь становится вялым и безразличным к своей судьбе. Кровь толчками, струей вырывается в могилу. Вот он припал на передние ноги. Восемь помощников на арканах опускают жеребца на доски сверху покрывшие умершего.

— Собрать в дорогу вождя! — распоряжается Куртул.

Влезшие на помост первого яруса могилы двое воинов, принимают и укладывают на дерево колчан со стрелами, саблю, лук. Оборонительные доспехи — шлем с полумаской и кольчугу, уложили рядом с кошельками монет.

— Прощайтесь! — громогласно объявил всем старший шаман.

К вершине кургана потянулась цепочка людей. Теперь никто не плакал, не стенал, лишь почти без остановки проходя мимо открытой могилы, каждый, будь то старуха, воин или ребенок, высыпали вниз землю из наполненных нею шапок. Яма стала быстро наполняться землей.

Вместе со всеми протиснулся к могиле и Жур. Опорожнив шапку, наконец-то смог пробраться к сотнику. Зашептав на ухо, слил всю информацию о приплывших по реке урусах.

— Откуда приплыли? — спросил Сабаш.

— По разговорам, которые смог разобрать из кустов, так вроде бы из Хурса. Пять больших челнов, но думаю, что судовой рати мало. Живой товар на продажу везут, а в одну из таких лодок можно разместить не больше четырех десятков людей. А ведь еще и обычный товар.

— Ладно, стой пока здесь. Ожидай.

Могилу засыпали полностью, слегка приподняв ее вершину на тройку локтей вверх. Каменную статую, дюжие молодцы при помощи лошадей и кожаных постромов, втащили на вершину, подняв за один край и уперев другой, всунули низ в оставленную не засыпанной нишу в самом центре погребения. Оборотили ее держащую в одной руке чашу, в другой меч, лицом к востоку, засыпали землей и утрамбовали подножье.

— Мы проводили тебя, владетель малой орды Хазарат, в заоблачную страну населенную нашими предками! — подняв голову к небу, срываясь на крик с неврастеническими нотками в голосе, обратился шаман к душе усопшего. — Отныне и навечно поставленный над твоим прахом балбал будет озирать великую степь в урочище твоего рода. Охранять его от незваных гостей! Пусть всякий рожденный в печенежском племени, поднявшись на курган в котором ты отныне спишь, сгибаются вдвое перед балбалом. Всадник, который подгонит к нему коня, положит к подножью стрелу из колчана в твою честь. А пастух, который заведет на курган стадо, опустит перед каменным изваянием овцу!

Куртул оглянулся, кивнув своим помощникам, и один из них, Нохай, подвел к старшему, стоявшему напротив статуи, маленькую девочку-славянку, лет шести. Ребенок доверчиво и безбоязненно вложил ладошку в ладонь доброго дедушки. Колдун поставил девчонку перед собой.

— Прими от нас кровь невинного существа! — провозгласил Куртул.

Тонкое острое лезвие перечеркнуло шейку ребенка, вторая рука приподняла его подбородок, и горячая детская кровь окропила каменное изваяние. Мертвого ребенка уложили к подножью статуи.

— Гу-ух! — разнесся одобрительный возглас степного народа.

Они исполнили все свои обязательства перед умершим, и теперь его дух будет хранить рода орды.

— Подвести коня господичу! — послышался голос Сабаша. — Старейшин и сотников, молодой князь будет ожидать в своем шатре. Поторопитесь! Жур едешь вместе с нами. Остальным возвращаться в аил!

Шатер вождя едва вместил всех приглашенных для обсуждения сложившейся ситуации людей. Молодой господич на почетном месте восседал на слоями уложенном войлоке. Старейшины родов, сотники, шаманы и умудренные воинские мужи сидели у стен и стояли в проходе. Ашин дал всем возможность выслушать рассказ Жура.

— Жур, можешь идти, и не забудь держать свой рот на замке, — велел пастуху, а дождавшись, когда тот выйдет, орлиным взором лидера стаи, обронил вопрос. — Что скажут мудрейшие?

Мудрейшие молчали. Мудрейшие думали. И было о чем призадуматься. Хазарат был стар, мудр и хитер. В отличие от заступившего на его место двадцатилетнего внука, он не стал бы по такому поводу собирать весь курултай. По-тихому увел бы в ночь сотню воинов и решил бы все дело к утру, но теперь поздно жалеть об ушедшем в страну предков князю. Повисшее молчание нарушил сам Ашин:

— О чем так задумался, Буре?

Седой старец, ровесник прежнего хозяина малой орды, провел пятерней по своей щеке, погладил клиновидную бороду. Выцветшие блеклые глаза встретились с голубыми глазами нового хозяина стойбища. Прокашлявшись, он ответил:

— Я думаю, бог неба Кок Тенгри отнесется благосклонно, если проходящих через Великую Степь чужаков настигнет стая волков, но что скажет великий князь орды Шарукан, если до его ушей вдруг дойдет слух об убийстве купцов? Все знают, как болезненно он относится к таким делам. Нельзя рушить торговлю на торговых путях.

— Ты, Яшлав?

— Я разделяю мысли Буре. Если проделать все продуманно и скрытно, то никто и не вспомнит о купцах, даже если и видел их на реке.

— Ты?

— Воинов у урусов мало. По словам Жура их, примерно пять десятков, да судовой команды может быть столько же. Рабов считать будем потом, они в цепях и на сторону купцов не станут, знают, кто бы ни победил, судьба для них останется прежней. Думаю, достаточно будет двух сотен воинов.

— Ты, Мангыт?

— Уходить надо в ночь. Засаду учинять за порогами. Там, правда, река широка, но купцы, везущие на продажу рабов, проведут их по берегу, а чтоб забрать, пристанут, частично вытянут лодки на берег. Вот в это время из кустов и посечь стрелами всех.

— Нельзя забывать про сопровождающих самих рабов. Там будут воины!

— Ерунда! Атакуем их в конном строю. Для этого полсотни всадников, уложить вместе с лошадьми в степную траву, недалеко от реки она особенно высока и густа, а как начнется заваруха — атаковать.

На молодом лице Ашина проступила хищная улыбка, он был доволен своими советниками.

— Хорошо! Ты, Сабаш?

— После разгрузки лодок, их нужно отвести в один из рукавов реки и в старице пробив днища, затопить.

— Что на сей счет нам скажет уважаемый Куртул?

Шаман в отличие от старейшин поднялся с войлочного пола на ноги, зазвенев бубенцами нашитыми на заношенную почти до дыр одежду, встал по правую руку от князя, высокопарно произнес:

— Духи степи еще до этого собрания пообещали мне удачу в набеге!

— Ну, коли духи на нашей стороне… — подвел итог молодой вождь. — Готовьтесь, выступаем в ночь. Идут сотни Сабаша и Касайдара. Вьючных лошадей и повозки под присмотром старейшин подогнать на место после утренней зорьки. Все свободны, никого больше не держу.

У самого порога остановил вдруг согнувшегося из-за старческих болей в спине Буре.

— Да-а! Буре, тебе поручаю провести поминки по Хазарату-бобо, да и проследи, чтобы воины названных сотен не увлекались кумысом.

— Воля твоя, князь!

Набег обещал быть легким, а его цель находилась недалеко от печенежского кочевья. Ашин не захотел брать с собой степную голытьбу, пытавшуюся набиваться в родню. Снизится боеспособность и стойкость воинов, и это все может произойти в самом начале его правления. Двух сотен хватит за глаза!

Молодой князь окинул взглядом теперь уже его воинство. Легковооруженные всадники, на невысоких выносливых кобылках, имели саблю, лук, берестяной или кожаный колчан со стрелами, волосяные арканы, копья. У некоторых по два меча-сабли, крепившиеся по обе стороны ремня, или две ножны крест-накрест за спиной. Это удобно, потому что, в любой миг, бросив поводья, одним движением справа и слева вынуть саблю-меч из ножен и нанести смертельный удар легко. Щитов воины практически не использовали. Воспитывали печенегов с малолетства умелыми, быстрыми и выносливыми воинами. Тяжелое вооружение, кольчуги, доспех и шлемы только у знати, у опытных воинов, да у глав родов.

— Сабаш, отправляй вперед дозорных, выдвигай сотню! Направление держать на речные пороги. Я поскачу в средине строя, между твоей и сотней Касайдара.

* * *

Второе утро подряд началось с того, что их подняли с холодной прибрежной земли.

— Поднимайся сучье племя! — как резанный вопил Груздь, чувствуя власть над беспомощными, бессловесными рабами. — Шевелись! До рынков еще далёко. Пороги надоть по берегу ногами пройти.

Остальные надсмотрщики хоть и не так конкретно выражали чаяния своих нанимателей, но плетями поработали, оставив кровавые следы на телах людской скотины. Торопились. Видать кормить двуногую скотину будут тогда, когда усадят в лодьи, а то и вовсе забудут до вечера. Пропущенная через железо браслетов на руках рабов цепь, глухо позванивала звеньями, доказывая сведущему человеку, что сделана она из плохого металла. Людская лента вышла на границу степи и береговой поросли, потянулась вдоль берега, из-за ветвей наблюдая, как суденышки друг за другом проходят речные порожки, чем то вызывала схожесть картины со щепками несущимися по протокам луж после сильного дождя, а команды на них упираются веслами в воду, подтормаживая скорость прохода, в любую минуту готовые к тому, что судно может столкнуться с препятствием под водой. Крики распоряжавшихся людьми на веслах кормщиков, доносились, перекрывая шум речной воды.

Река, предоставив возможность преодолеть сразу три подводных препятствия подряд, умчала лодьи вниз по течению.

— Кажись, все без потерь прошли! — оповестил своих Ушмян, десятский киевских наемников, по совместительству старшина охороны каравана. — Поторапливайсь! Русав, Голуб, Онуфрий! Подстегните челядь. Чего плетутся, будто сонные мухи по осени?

Тут же раздались бодрящие возгласы, звуки ударов плетей и глухой перезвон длинной цепи.

— А ну, пошли! Шевелись! Шевелись! Швыдче!

Не успели пройти и двух сотен шагов, как до ушей донесся понятный любому вояке шум ниже по течению реки. Он тоже прислушался, непроизвольно замедляя шаг. Что там?

— Никак напали поганые? — услыхал слова сказанные Хвощем.

И ответ старика брошенный на вопрос:

— А нам-то, в чем разница, душа моя?

— Не скажи, дед! Печенеги, может еще похлеще наших будут.

Шум впереди за извилинами реки и порослью деревьев и кустарников стал более громким. К нему прибавилось ржанье лошадей и отчетливый конский топот.

— Степняки, Ушмян Ксаверич! Чё делать то нам?

— А-а! Все ко мне! Становись в круг! Ежели не отобьемся, так хоть в царство Морены с прибытком попадем!

Охрана, три десятка провожавших берегом рабов, бросив скованных цепью людей, гремя железом снаряжения, во всю прыть понеслась к командиру. Прямо на глазах из степной травы поднялись конные печенеги и тут же стали пускать стрелы в бегущих. Кто-то успел закрыться щитом, кого-то вестница смерти успела клюнуть в разгоряченное бегом тело, и он заливаясь кровью, падал в жесткую весеннюю зелень ковыля. Стоявшие рабы, молча, безучастно наблюдали за происходившим избиением.

Печенежские всадники пришли в движение. Умелая рука направила воинов к сгрудившимся в конце цепочки рабов руссам, в то время, как малая часть степняков припустила лошадей в голову рабской колонны.

— Бар-р-ра! — истошно разнеслось по степи.

И в ответ голос Ушмяна:

— Крепи ряды робяты! Не зевать арканы обрубать! Эх! Нет у нас рогатин и сулиц. Бо-ой!

Понеслось избиение более слабого противника, не имеющего сулиц и копий. Их топтали лошадьми, кололи пиками и вырывали из хлипкого строя удавками арканов. Они огрызались, причиняя раны степнякам и их лошадям. Ор и стоны давно нарушили тишину Великой степи.

Он быстро пришел в себя от происходящего. Неподалеку, не обращая никакого внимания на скованных цепью людей, сидел на лошади голубоглазый блондин с золотистыми волосами, выбивавшимися из-под кожаной шапочки. Лук, колчан со стрелами, сабля и аркан, вот и все его вооружение. Оскалившись степняк смотрел, как тает островок русской обороны.

— А мы-то, чего стоим? — задал, казалось бы, никчемный вопрос.

— А что тут сделаешь? — ответил дедок.

Носком сапога он сковырнул камень из песчаного грунта, вывернул увесистый голыш, нагнувшись, поднял его, примерил по руке.

— Ты чего удумал, ирод? — спросил наблюдавший за ним Углеша, боязливый мужик, в прошлом смерд из-под Логожска.

Поздно! Голыш прицельно выскочил из руки и врезался в череп степняку.

— В-ву-уй! — от боли взвыл печенежский воин.

Глаза тут же нашли ухмылявшегося обидчика.

— Де-ерт! — визгливо завопил как резанный, привлекая внимание соплеменников. — Чу!

Пустив лошадь с места в карьер, всадник на ходу выхватил из ножен саблю. Лошадь в три прыжка преодолела расстояние до обидчика и встала свечей на задних ногах. Взмах сабли, метясь снести голову с плечь глупому урусу…

— Г-гых!

…и в последнее мгновенье раб выставил впереди себя звенья цепи, растянув зажал их с обеих сторон в кулаки. Дзинь-нь! Плохое железо столкнулось со сталью боевого клинка, звено развалилось на две половины, освобождая от себя заклепанные на запястьях браслеты.

— Атас! — изрыгнул из себя клич, наверное, понятый всеми стоявшими рядом. Сам поднырнул под конскую тушу. Чисто на автомате, за левую руку сдернул с лошади всадника, умело свернул ему шейные позвонки. Не раздумывая, запрыгнул в седло без стремян, разобрал повод. Лошадь почувствовала на себе чужака, сразу не поддалась, сделала попытку куснуть нахала, но отведав кулак на крепких зубах, скакнула в сторону зарослей, а пройдя через них, чухнула с берега в реку.

 

— 10-

Река приняв его в свое лоно, словно мачеха пасынка обволокла тело холодными объятиями. Вынырнув вместе с лошадью, преодолевая течение соскользнул с седла, стараясь не перегрузить животное, уцепился за жесткие волосы длинной гривы, поводом подправляя направление, куда нужно плыть. Оглянулся. От берега оторвались. Показалось, что кто-то из таких же как он сам горемык нырнул в воду. Эх, ему бы только к противоположному берегу добраться, а там посмотрим… Нет, в рабство он больше не хочет! Нахлебался, по самое не могу. Хватит! Бляха-муха! Бережок-то высоковат, не в пример тому, с которого сиганул в речку! Да и крутоват. Облом-с! Хрена с два так запросто выскочишь!

Противоположный берег действительно был крутым и высоким. Широкая полоса рыжих стрел прошлогоднего высохшего камыша перед кручами, уже ощутимо позеленела новой порослью. По водной глади с бултыханьем забили стрелы. Снова оглянулся. Выстроившись в шеренгу, с берега по нему пускали стрелы с десяток степняков. Его лошадь, преодолевая водную преграду, жалобно ржала. Держись родная, остались сущие пустяки! Кучно метали, гады. Быстро же они успели окуклиться, нет бы, еще хотя бы минуты три му-му потрогать! Спасало только неравномерная скорость течения реки в этом месте, да широкая спина лошади, в теле которой торчало три оперенных стрелы.

— А-а! Кхе-кхе!

Огромная сила оторвала от гривы животного, бросила его на мелководье, потом вдруг протащив, погрузила с головой в омут, закрутила в водовороте, пришпилила к самому дну. Странно, он ни на минуту не паниковал, словно в подкорку его мозга были вбиты знания, а в тело навыки поведения. Оттолкнувшись ступнями от дна, пружиной скакнул в сторону, вырвавшись из природной ловушки, выплыл к поверхности.

— Кхе-кхе!

Прошел средний порог. У самой стены камыша глаза наткнулись на теперь уже его лошадь, судя по всему ступившую на мелководье, его же легкое тело течением протащило мимо. К берегу, к берегу, экономно, саженками. Вот уже ноги нащупали мягкое дно. Двинулся вдоль камышей по речной воде, а через какое-то время свернул в рукав речушки, примкнувший к основному руслу Донца, поросший труднопроходимой порослью, составлявшей старицу. Распугал уток и другую пернатую живность, ломая сушняк выбрался на берег, тяжело дыша, растянулся всем телом на прибрежном грунте.

Вот вам с-суки степные! Поднял дрожащую руку, сжатую в кулак с оттопыренным средним пальцем. Попробуйте теперь взять его!

Лежал. Отдыхал не думая ни о чем. Если б не холод, точно уснул бы. Чувство опасности под сердцем, заставило пересилить себя и подняться. Расслабляться рано. Ведь с самого начала всей этой кутерьмы, чуял, что чужой он в этом мире. Ну, хоть на куски режь — чужой.

Делать-то, что? Поразмыслил. Лошадь нужно разыскать, тут она где-то.

Неспешным шагом прошел по самой кромке воды к основному руслу реки, из потайных шхер своей памяти выуживая схожесть внешнего мира, с его внутренним. Деревья здесь, кстати, были все больше лиственных пород: липа, ясень, вяз, росли дубы, а над самым берегом в одном месте, ива положила свои ветви прямо на стрелы камыша. Но ведь все свое, все родное! Блин! О чем он еще думает, если даже имя свое вспомнить не может?

Лошадь он разыскал. Животина издохла, туша лежала у самого берега. Столбом простояв какое-то время над трупом, спохватился, лошадь назад не воротишь, значит выбираться придется пехом.

Та-ак, что там у него имеется? Стащив с крупа переметные сумки, аркан с крюка на седле, сняв уздечку, в кулацком хозяйстве сгодится все, уселся неподалеку провести блиц ревизию. Не густо, но хоть что-то. В сумках нашлись размокшие от воды лепешки, а в матерчатом мешочке тонкие полоски вяленого мяса, судя по цвету — конина. При виде еды, желудок стал бурчать и дал отмашку на выделение слюны во рту. Старый провокатор! Успеешь нажраться, сначала дело. Так. О-о, повезло — нож! Свинорез приличных размеров, с деревянной рукояткой в кожаных ножнах пришелся по руке. На душе потеплело. Оружие в такой жопе, куда его привезли, это первое дело. Оружие — это жизнь! От удовольствия не удержался и прокрутил рукой нож, чередуя боевые положения хватов и отмашек, перебросил в другую руку и снова прокрутил. Мышечная память работала как часы. А-атлично! То, что доктор прописал! Дальше. А дальше у хозяйственного степняка обнаружились кожаные штанцы. Широкие, но коротковатые для наследника. Глянул на свои порты и понял, что пора рванье заменить. Рубаха. Чистая! И рубаха сойдет! Здесь они молодцы, им размеры не указ, штампуют видать по единому лекалу. Что еще? Дальше пошла мелочевка: с десяток наконечников для стрел, что-то похожее на причендалы для рыбной ловли, и скорее всего, устройство дикарей каменного века для добычи огня, другого назначения этой хрени он придумать не смог. Все! Другой подсумок был наполовину наполнен подмокшим овсом. Сгодится, если жрать захочет, а нечего!

Стараясь потреблять пищу неторопливо, он оприходовал сразу две хлебных лепешки, на вкус пресные и совершенно не соленые. Зубами рвал и пережевывал полоски конины. Эти были повкусней, но тоже без соли. Что у них тут, соль за белую смерть считают?

Насытился, сменил одежду. Подпоясавшись уздой, навесил на боку ножны с тесаком. Тонкую бухту аркана пропустил через голову и одну руку, прикинул по ощущениям, не стесняет ли движений. Вроде бы нормалек. Сунул мелочевку в подсумок с ячменем, не оборачиваясь, двинулся в сторону старицы. Пора было возвращаться хотя бы к людям одного с ним языкового племени.

Хлопотным оказался сегодняшний день. После утренних треволнений пришлось шагать без остановки, считай до самого вечера. Солнце медленно скользило по небосводу, погружаясь в кроны деревьев противоположного берега. Могучие дубы-исполины вытянулись к небу на все тридцать метров. Стоя на правом берегу у самой воды, притаившись, он смотрел на поваленное прямо в реку дерево, огромный ствол которого, перекрыл течение притока Донца, сотворил запруду. Наверное, в этом году в степи было много снега, а жаркое солнце марта, растопив его, подняло уровень реки так высоко, что вода подмыла корни этого дерева, и обрушила его в водный поток. Вечерний холодок наползал с реки на него, легко одетого молодого мужчину. Поежившись, он обернулся к дороге, непонятно кем построенной в этом богом забытом углу вселенной, замечая как в ветвях деревьев, растущих по низкому восточному берегу устраиваются на ночлег птицы, шебаршась и хлопая крыльями. Пройдет совсем немного времени и вся долина Донца погрузиться в сон, настанет время охоты сов, да быть может, к водопою потянутся дикие кабаны, тогда если из ножа сделать копье, можно было бы постараться, завалив небольшого подсвинка. За всем этим благолепием природы ему показалась скрытая угроза, что-то было неправильным, что-то было не так.

Он, всячески стараясь передвигаться как можно тише, сошел с полотна дорожного покрытия, давно не использовавшегося, покрывшегося трещинами и поросшей из них травой спорыша, протиснулся между веток кустарника с молодой ярко-зеленой листвой, поднялся на пригорок и тут же спустился в овраг, прошел по нему метров сто, чтобы снова подняться вверх. Обходил, таким образом, насторожившее его место. Дальше подползал со всеми предосторожностями, уже поняв, что впереди люди.

Добрался. Порыв ветра в ветвях заставил лес шуметь, перекрывая его потуги к подкрадыванию. Жизнь кипела в недрах донецкой поймы, в траве постоянно стрекотали насекомые. Теплый южный вечер преподнес сюрприз. У давешней застарелой старицы, превратившей рукав в крохотное озерко, у корневого комля, сваленного исполина, прямо перед широкой поляной расположились на отдых старые знакомцы. Вот уж не ожидал, что свидеться удастся! Ну и место выбрали — лохи! В двух шагах дорога, а они разомлели, беседу ведут. Видать мало жизнью шлифованы. Уродцы комнатные! Оружия ни у кого нет. Вышел к ним, обозвался первым.

— Привет, клоуны! Почему дозор не поставили, раззвиздяи?

Немая сцена.

— Не слышу ответа. Или по рабским кандалам скучаете?

— Так ведь кто нас здесь сыщет? — первым выпал в осадок дед Омыша.

— Я-то сыскал, значит и другие такой финт проделать могут.

Повскакивали на ноги, боязливо озираясь, вслушались в шум леса и реки.

— Ты, это… Ты как тут… — пытался сформулировать вопрос Хвощ.

Остальные, Углеша, Третьяк, и кажется Сом, открыв рты, выпученными глазами созерцали картину «возвращение блудного попугая». Все пятеро стояли грязными истрепанными вешалками с напяленным на них рваньем.

— Хм! Вольно, бойцы! — кривая ухмылка сама собой наползла на лицо. — Можно расслабиться. Ну, что лишенцы, небось голодуете?

— Ага!

— Ну, тогда двигай все ко мне, авось продуктов на легкий перекус хватит, а завтра будет день, надыбаем и пищу.

Еду разделил поровну на всех. Пришлось прикрикнуть на Углешу, чтоб не пихал в рот все сразу. Ели, поглядывая на самого молодого, оказавшегося среди них самым удачливым.

— Видать любят тя боги, — сделал вывод дедок.

— Однако и тебя тоже, — усмехнулся в ответ старику. — Вон, ведь тоже живой и свободный.

— Все не то! Мы тебя еще вчера другим знали. Смотрел я на тебя, думал, без стержня паря. Случись чего, погибнет первым. А ты вона как… Слухай, имени твово мы доси и не знаем. Обзовись.

Что ответить? Выдумать имя?

— Эх, дед, имени своего я и сам не ведаю. Наверное память потерял.

— Значит ни роду, ни племени не знаешь? Носит тебя по свету, яко калику перехожего. Видать, это тебя лешак обошел, дороги все для тебя закрыл, — высказал свое мнение Сом, жилистый мужик со светлой бородкой, из сословия воинского. — Видал я таких, раза два видал. Ходють по Руси неприкаянными, никого не помнят, ничего не знают.

— Да не похож он на лешаковского крестника! — возмутился дед Омыша. — Глуповство баиш Сом. Не слухай его, молодой! А имя тебе пока будет…, ну, скажем э-э…. Какое имя дадим молдцу, а, Хвощ?

— Пусть будет Удалом, раз уж удача идет с ним рука об руку. Глядишь, и мы подле него выживем, и дорогу к дому осилим.

— Х-ха! Где он, тот дом? — хмыкнул новоявленный Удал. — Ладно, спать нужно. Завтра будет трудный день.

Пришедшее вслед за ночью утро, принесло с собой клубы плотного тумана, солнце отгоняло их от реки в лес. Щебет проснувшейся пернатой живности разбудил его, заставил понять, что он не дома. На фоне этой птичьей какофонии в уши проник посторонний гул, ничем не схожий со всем тем, что можно было бы воспринимать со спокойной душой. Обвел взглядом спавшую честную компанию. Спят без задних ног, и даже голод их, смертельно вымотавшихся за прошлый день, не смог поднять. Гул нарастал, походил на приближение большого пчелиного роя. Проснулся дед, за ним открыл глаза Углеша, беспокойно завращал зрачками, трусовато вжался в корневища комля.

Над поляной на высоте метров тридцати пролетал предмет, напоминающий искусно вытесанный из цельного ствола дерева бочонок, на краю которого, чуть свесившись, восседал человек. Скорость полета — не высока. Детали одежды снизу рассмотреть не получалось, но то, что это мужчина сомнений не возникло. Память услужливо подсказала — «ступа»!

Ступа! А если ступа, то в ней должна быть Баба Яга, а там мужик.

— Твою ма-ать…! — возглас вырвался помимо воли, разбудив всех остальных.

Взгляды всех приклеились к летательному аппарату.

Неожиданно для всех, со стороны недалекой от поляны дороги в воздушное средство неизвестного летчика полетели стрелы и, судя по их количеству, стрелков было много.

— Твою ж ма-ать…! — снова словами дал проявиться чувству Удал.

— А…? — открыл было рот Третьяк.

— Нишкни! — змеей прошипел ему в самое ухо Хвощ.

Лежа под кореньями с закрытыми глазами, Углеша едва слышно поскуливал, всем видом напоминая слепого щенка брошенного сукой.

— Заткнись, отвлекаешь! — тихо-тихо успокоил смерда Удал.

Самое интересное он увидел в том, что посланные в летчика стрелы при близком приближении к летательному аппарату, на глазах рикошетили, можно сказать от воздуха, меняли траекторию дальнейшего полета и дальше разлетались какая куда придется.

Ну, ни фига ж себе у аборигенов технологии…!

Летун следуя по маршруту старой дороги, исчез за кронами деревьев. Через короткое время, по самой дороге, голосом понукая лошадей, проскакали десятка три печенежских всадников.

Лесной дорогой, по которой проходил маршрут беглецов, уже давно никто не пользовался. Кочевники редко переправлялись через реку на эту сторону, считая степь, более удобной для проживания территорией. Когда-то эти места занимали, облюбовав их, аланские племена, выстроив по реке белокаменные крепости. Вот только время и постоянные набеги кочевых племен из степи, давно прекратили существование твердынь, и, только высокие, крепкие стены, заброшенных руин все еще возвышались на крутых лесистых берегах, как свидетельство о былом величии ушедшего в никуда народа.

Всем стало ясно, что проскочившие всадники, это погоня за ними. Настырные печенежские начальники не успокоятся, пока не добьются либо поимки беглецов, либо их смерти.

Тишину прервал голос Хвоща, он обращался к самому молодому из всех:

— Что думаешь, Удал?

— За нами, — подтвердил свершившийся факт парень. — Интересно, какова ширина лесополосы на этой стороне берега? Знает кто?

— Я здесь по молодости отметился, — кивнул головой дед. — Поход был коротким и неудачным, но выбраться из Дикого поля смогли.

— Дед, ты ближе к телу давай! Воспоминаниям предаваться будешь, если выберемся из этой жопы.

— Ага! Вот я и баю, По высокому берегу лес выше среднего течения Дона верст на шесть разросся, в иных местах на все восемь. Озера, болота, мелкие притоки, старицы, родники, все это иногда заставляет лес походить на бурелом. Ни конному не проехать, ни пешему вольготно пройти.

— Радует.

— Ну?

— Хвощ, не нукай, не запряг!

— Тьфу! Я ж от тебя чего умного услышать хочу!

— Умного? Ну-ну. Тогда слушай. По-первых, наши друзья отлично себе представляют последовательность наших шагов в процессе возвращения на русскую землю…

— Во, завернул! Ты б попроще объяснял, а? — возмутился Сом. — Кажешь, как нерусь какая.

— Согласен с Сомом. — Вставил и свои три копейки дед. — Балабонишь як дите неразумное!

— Гм, попроще? Ладно. Печенеги знают, что мы можем идти только на север. Больше чем уверены, что в степь мы не выйдем.

— Это правильно!

— Значит им нужно всего лишь пустить мелкие отряды вдоль противоположного пологого берега — как патруль. Пустить отряд побольше, по границе степи и леса по этому берегу. И наконец, малый загонный отряд со следопытами по самому лесному массиву, а за ним я бы подставил на подхвате два десятка бойцов. Проутюжить раза два округу, и золотой ключик в кармане!

— Какой, такой, золотой ключик? Причем здесь ключик?

— А-а! Не бери в голову, Хвощ. Это присказка такая. Короче. После таких телодвижений, мы по их мнению, должны либо сами к ним выйти, либо они сами нас повяжут, либо мы с голодухи подохнем, либо они нас кончат в стычке. Понял теперь?

В стороне опять послышался скулеж Углеши.

— Замовч! — одновременно прикрикнули на смерда Третьяк и Сом.

— А мы?

— А мы в отместку им, их перехитрим! Пойдем все вместе и по-тихому утопимся в речке. Хай ищут!

Все молчали, переваривая полученную информацию. Парняга как ни в чем не бывало, рассматривал грязь, скопившуюся под ногтями, чем-то она ему не нравилась. Наконец, лицо Хвоща стало приобретать цвет недозревшей свеклы, дыхание участилось.

— Кх-ак это?

— Ха-ха-ха! Умора! Да пошутил я просто!

Хвощ оглянулся на Омышу, ища поддержки у умного человека.

— Дед, ты уверен, что этот шутник нас отсель выведет?

— Теперь даже больше чем вчера, душа моя! Ты сам прикинь все то, что он тут нам обрисовал…

— Ну-ну!

Удал посерьезнел, встретился взглядом с Омышей.

— Дед, если ты такой умный, может разъяснишь молодому дураку, что за байда тут над нами пролетала?

— Ить, так кто ж яго знаить? Богам все ведомо, так они ж нам не скажуть.

— Ну да, ну да.

— Есть охота! — подал голос из своего укрытия оклемавшийся Углеша.

Да, насчет провизии надо было что-то придумывать.

* * *

Сотник Сабаш в набегах и сшибках провел свою юность. Набрался уму-разуму, теряя друзей и убивая врагов. Шесть лет тому назад, участвуя в набеге на Русь, потерял лучшего друга и побратима, Эмеля, отца нынешнего князя Ашина. Удалым рубакой был Эмель! Сколько добычи приносили они с ним под войлок своих юрт, было что вспомнить! И сына своего погибшего побратима на крыло ставил уже он, Сабаш, конечно с разрешения Хазарата, но всему, что должен знать и уметь настоящий воин степи, научил Ашина именно он. Он же, мог мудрым словом подвигнуть господича к правильному решению в возникающих жизненных коллизиях. Ашин, сам не глупый парень и в будущем обещавший стать смелым родовым вождем, часто, прежде чем принять решение, интересовался мнением наставника.

Лодки купцов и судовую рать они обезвредили чисто. Когда носы лодий уперлись в берег после прохода порогов, урусов расстреляли из луков, как на празднике воины расстреливают стрелами подвешенный на шест лисий хвост. Никто не успел оказать мало-мальски достойное сопротивление. Раненых дорезали прямо на досках палуб. Корабли освободили от груза, а трупы от оружия и одежды. Навьючив добро на спины лошадей, увязав его, отправляли в родной аил. Добрая добыча, такую трудно и на землях кайявского княжества взять! И дальше его люди не сплоховали, нашлись те, кто смог худо-бедно, довести лодки до одной из боковых проток, там пробив им днища, утопили. Теперь держи рот на замке и пользуйся добытыми благами!

Подвела Касайдарова сотня. Сначала все шло как рассчитали, и схоронились, и охрану каравана изничтожили, да вот только рабы у них вырваться смогли. Пришлось им их десятка три убить, а пятеро или шестеро смогли переплыть реку и укрыться на лесистом берегу.

Не уследил Касайдар за ситуацией на своей земле. Мало того, потеряли одного из родных братьев Ашина, рожденного от младшей жены Эмеля. У волчонка еще не выросли крепкие клыки, а ворон уже выклевал его смелое сердце. Жур узнал, что раб свернул ему шею, угнал коня и скрылся. Угру! Тэнгри — Великий отец небес поможет догнать беглецов, а убийцу покарать страшной смертью. Если этого не сделать, кто знает, может их приберет к рукам чужой род, выведает все про набег на купцов и донесет это знание до ушей Шарукана. Великий князь мало того, что жадный, так ведь еще и приказ его нарушен. Милостивый Тэнгри! Что с нами тогда будет? В страшном сне не приснится!

Воспитаннику посоветовал, с десятком воинов навестить в городе дядю, самого Шарукана. Мол, давно не виделся, решил повидаться. Касайдара отправили с добычей в становище, только три десятка его воинов будут барражировать берег по нашей стороне реки, изображать охотников на дичину. Быстро найти пропажу не удалось. Пока добрались до переправы, пока вернулись к месту случившегося, время и ушло. Не блукать же ночью по лесу? Он командует загоном. Действует неспешно, чтоб наверняка поймать и оприходовать зверя. Сотне его воинов это только в радость! Голод заставит этих байбаков вылезти из нор в поисках съестного.

* * *

Весь день пришлось протоптаться почти на одном месте. Прятались. Печенеги разделившись десятками сновали конным ходом туда-сюда-обратно, своими действиями напоминали ему недоросля занимающегося онанизмом. Оставляя своих подопечных на Хвоща, он тоже периодически исчезал среди соснового лапника. Приблизившись поближе к реке, протискивался сквозь колючий кустарник терновника, проходил по-над крутым берегом то в одну, то в другую сторону, откуда курсировали печенеги. Ходил, соблюдая тишину. Спугнул с гнезда певчую иволгу, сам чертыхнувшись при этом. Он изучал обстановку, повадки врага, уклад его жизни в походных условиях. Он анализировал все, до чего мог дотянуться его глаз. Он не помнил кто он такой, но его подсознание выдавало ему знания на выполнение задачи стоящей перед ним.

Наконец-то ночь. На небольшой поляне, неподалеку от старой, проросшей сорняком дороги, за день до голодной тошноты примелькавшейся ему, укрытой ветвями деревьев, в уютном затишье — горит костер. Маленький очаг живого огня, дарящий людям тепло и свет. Пламя, перебегая по хворосту, то бледнеет, угасая, то ярко вспыхивает, взрывается с треском, рассыпает искры. Они взлетают и гаснут, не долетев до неба. Из темноты слышится лошадиный храп, бренчанье сбруи и легкое ржанье. Печенежский начальник своим приказом расставил воинов по десяткам на какой-то определенной дистанции. Умный, блин!

Тень в отблеске костра промелькнула по стволу старого ветвистого в кроне исполина. Спят, кругом оккупировав широко разложенный костер. Двое бодрствующих тихо разговаривают между собой, хотя один из них сонно куняет подбородком, вот-вот заснет. Но они как слепые, насмотрелись на огонь. Оно и понятно! Народу много, все вот они рядом, а разбежавшиеся рабы безоружны.

Снова мигнула тень, сползла в траву. Пришлось лечь, у лошадей еще дозорный. Хорошо хоть один. Сволочные животные уже почувствовали присутствие чужака, забеспокоились провокаторы. Начинать придется с этого кадра.

Тратя время, метр за метром подползал к степняку привалившемуся спиной к шершавому стволу сосны росшей неподалеку от выпаса на полянке. Еще пару метров! Сгруппировался. Разгибаясь, в движении метнул нож в серую мишень, противника.

По звуку клинок вошел в мякоть. Человеческого крика не слышно, только лошади дружно отошли подальше, но тревогу не поднимают. Спасибо хоть так!

Приблизился. Извлек нож из тела покойника, угодил засранцу в яремную вену. «На кошачьих лапах» добрался до дозорного у костра, напарник уже дрых. С легкого замаха вонзил нож под основание черепа, придержал обмякшее в одночасье тело. Догнала мысль. Интересно кто ему удар ставил? Дальше пошло дело техники, сначала крайних, потому, что крайние, потом соседей. Кем же он был в той забытой ним жизни, ведь кровь не водица? Хорошо еще, что от такой работы не испытывает кайф. Работы! Так может быть…

Последний задергался и умер не сразу, мысли отвлекли, и рука дала сбой. Пришлось делать правку. Остальным повезло, попали в страну вечной охоты почти безболезненно! Воняло от них не на шутку, в ноздрях зачесалось от запаха пота людского и лошадиного одновременно. Вонючки, мать их так!

«Доберусь к своим, обязательно в баню пойду. Скоблиться буду часа три, не меньше! Не-е, ну это ж надо так засраться, что рядом находиться противно? Тьфу! Небось тоже великим народом себя считают».

Не таясь, побрел по темноте к схрону, издали подал голос:

— Эй, орлы! Хорош на массу давить, просыпайтесь! Айда добро оприходовать и ужинать за чужой счет!

Увидев десять трупов, разложенных у не потухшего костра, Хвощ как-то странно посмотрел на молодого. Остальные приняли все как данность. Дело житейское, мол сегодня эти, а завтра может и их очередь придет. Дед хихикнул:

— Я бывалоча в молодые года тож наваливал покойников…

Удал поняв, что ему и придется брать за рога инициативу, стал распоряжаться:

— Так, что, готовимся к ночлегу, Третьяк в дозор. Отойдешь шагов на тридцать по дороге против течения реки, может на ночь в лес и не сунутся, но все же, а то, чем черт не шутит, когда бог спит! Углеша, жрать охота, сил нет. Быстро пошустрил, нашел съестное и накрыл на всех «поляну». Если где приварок найдешь, совсем хорошо, соскучились поди, за варевом все.

— Ага, это я мигом! Щас, все будет, поснедаем.

— Давай, мухой! Хвощ, собери в одну кучу все оружие. Сом, покойников стащи всех вон за те кусты, дышать у костра легче будет.

— Понял.

— Дед, а ты разберись, что у них ценного в подсумках, что из всего нам пригодиться может. Ну и чистую одежду поищи, а то на вас смотреть жалко. Одеты, как с пугала огородного отоварились. Я отдыхать до приема пищи буду. Как говорится, каждому свое!

Оседлал он их всех пятерых конкретно. Даже трусоватый Углеша без разрешения пикнуть не мог. Ночь перекантовались кое-как, но все ж часа по полтора сна урвал каждый. Утром вывел свое теперь уже не голодное, вооруженное и преображенное в печенежские шмотки воинство, на первое дело. Народ прибрался на поляне и свел лошадей по узкой тропе к реке, оставив их там, чтоб под ногами не путались.

Глядя на противоположный берег Донца, едва различимый за клубами тумана над водой, Сом подошел вплотную, умоляюще задал вопрос:

— Может держась за лошадей, переплывем на тот берег, а там по степи галопом, а? Не так уж и далеко отсюда до Черниговского княжества.

Посмотрел в добродушные глаза великовозрастного ребенка, ответил:

— Видишь ли, друг мой Сом, оно-то конечно не далеко, но опасно смертельно. То, что доехать через степь нам не дадут, я тебе еще вчера на пальцах объяснил. Так что, не бери в голову, бери в руки, слушай меня и останешься жив. Понял?

— Да.

— Все меня поняли, или кому, как Сому еще раз разжевать?

— Да, поняли.

— Вот и хорошо, тогда работаем очередных поганых. Хвощ, так, по-моему, ты их называл?

— Верно.

Вывел всех на облюбованную еще вчера позицию, расставил, как говорится по номерам. Как оказалось луками пользоваться умели все… кроме него. Это уже было интересно!

Конечно, рассматривать противников, как непуганых идиотов было глупо, но то, что сами степняки воспринимают их сродни зверью на охоте, это стало ясно по ночной вылазке. Печенеги на своей земле, они здесь хозяева, только эти хозяева никогда не сталкивались с тактикой партизан на территории Дикого поля. Что уж там крутилось в его черепушке, но теорию партизанской войны от щедрот своих охотно предоставил Удалу его мозг.

Сидели в засаде, ждали появления врага, вслушиваясь в звуки окружавшей природы. Буйная растительность разрослась широкими полосками кустарника по обеим сторонам дороги. Разгуляться конной лаве, излюбленному варианту действий кочевников, было в этом коридоре негде. Прошло много времени, прежде чем русичи услыхали сначала далекий перестук копыт, глухо отражавшийся и гасимый листвой. Напряжение ожидания нарастало. Показался передовой дозор — двое конных следопытов, взглядами просвечивающих маршрут движения. Эти, внимательны, тоже напряжены и насторожены, проскакали, не заметив засады, скрылись за углом «зеленой стены». Вот и ударная сила, ведомая явно не рядовым воином. Во всю ширь дорожного полотна, окруженный, скорее всего ветеранами, ехал в седле полноватый, но крепкий еще мужчина, в отличие от многих в ламинированном доспехе и шлеме восточного типа, скорее всего хазарской работы. Взгляд глаз не блуждающий, прямой, у него есть, кому вглядываться в лесные «окна». Едущий рядом с ним седовласый воин, полностью экипированный в выкрашенную черной краской кожаную одежду, кафтан и порты, заправленные в высокие сапоги, о чем-то вел беседу с патроном, жестикулируя правой рукой.

Голова колонны уже миновала место засады, оставив его в стороне от себя, предоставив спины в качестве мишеней. Как же их много! Без малого — два десятка. Справятся ли его орлы? Первоначальная задача им стоит — первым залпом слить из седел пятерых всадников. Глухо слить, так чтоб без иллюзий, насмерть. Кто команду подаст? Не сдрейфят ли? Он-то отдельно от всех засел, отдельно и работать будет.

Команды не услышал, но видел, как стрелы, вылетевшие из донецких «джунглей» нашли своих жертв. В пыль сухой дороги, под копыта лошадей, тяжелыми мешками валятся люди. Снова залп вестниц смерти. Снова!

Кочевники задергались, понимая, что их натурально убивают. Им бы вперед проскочить, а там уж решать, что к чему и как быть дальше, а они замешкались, начали воротить животных в сторону опасности. Крики возмущения и ругани, падение тел, а вскорости и стоны раненых разнеслись по округе. Протиснувшись через кустарник и вклинившись в тесноту случившейся сутолоки, поднырнул под крупали двух лошадей, со всадниками на седлах, вынырнул у колена печенежского начальника. При его высоком росте и ростовых качествах степных лошадок, своей макушкой сравнялся уровня груди доспешного воина. Скопление врагов только усилило неразбериху в стане. Не мудрствуя лукаво, он простым движением руки ткнул клинком в глаз знатного печенега, а извлекая его из глазницы, понял, что тот уже мертв. Как говорится, подарил легкую смерть мужику. Нырнул вниз, а вынырнул уже в другом месте. Тем же Макаром проделал «операцию» с двумя соседствующими блондинами.

— Гых!

Услышав возглас за спиной, не раздумывая нырнул вниз, прячась под животом лошади. Буквально у самого плеча, впустую промелькнула сталь сабельного удара. Фух, пронесла нелегкая! Увернулся.

Перекат вперед — и он, едва не задетый копытами, пробил печень очередному степняку, перепачкался плеснувшей в лицо кровью. Сутолока разомкнулась, воочию выказав картину того, как от погибшего отряда наяривая лошадей, ускакали двое выживших в бойне. Самые умные! Эх, было бы больше людей, во-он там бы поставил заслон, тогда бы вообще чисто сработали, а так….

Видя плоды дела рук своих, на поле славной победы повыскакивали его подельники, неслись во всю прыть, не пряча счастливых улыбок на рожах. Не отдышавшись, Хвощ, кинувшись, обнял его.

— Ох, и не прост ты паря…! Не прост!

— Вот тут ты не прав Хвощ. Во мне простоты, как в этой реке, течет себе, никому не мешая, только думать нужно, где брод перейти. Не расслабляться орлы! Пополнить стрелы в колчанах, монеты ищите, пригодятся, а в остальном, ничего кроме еды не брать. Живее потрошите клиентов, время уходит!

Завидев его, дед Омыша криво усмехнулся, намекая на выпачканное кровью лицо, спросил:

— Что, душа моя, опять кровушки испить пришлось?

— Да, пошел ты дед лесом! Работай, давай!

Зоркое око не выпускало из поля деятельности никого. Подгонял, подгонял. Не хотелось, что б дикие аборигены пустили насмарку все дело.

— Все, завязываем. Общий отход! За мной пошли.

Сошел с дороги. Повел людей, нагруженных сумками с провизией в бурелом, там степному народу достать их будет проблематично. Не привыкли они к такому экстриму. Сориентировался по солнцу, мелькавшему в кронах деревьев, изменил маршрут, повел товарищество параллельно дороге. Пора было наматывать километры в сторону Руси.

 

— 11-

Он без устали, как двужильный, не отвлекаясь на мелочи, тащил за собой уставших, спотыкающихся, штурмующих заросли и поваленные стволы берез и осин людей. Наверняка найдется человек в стане печенежского шалмана, который твердой рукой возьмет руководство погоней, заставит голубоглазых бестий юга, сунуться в лес и гнаться, гнаться за добычей показавшей матерые клыки вроде бы из беззубого рта. Должен найтись! Сколько они могли пройти? Солнце показывает вечернюю пору. Километров двадцать отмахали.

— Удал, передохнуть бы?

— Скоро, дед, скоро!

— Мочи нет! Стар я для таких маршей!

— Потерпи!

Местность как-то изменилась, шли уже не по бурелому, но и лесопарком такой пейзаж не назовешь. Добрались до крохотного озерка, судя по сваленным стволам деревьев у самой воды и характерным отметинам на коре и древесине, облюбованного семейством бобров. С разбегу плюхнулся на пятую точку выжатого до капли организма.

— Привал!

— О-хо-хо! Слава тебе Велесе, не дал помереть страшной смертью от замыслов молодого глупака!

— Ф-фух!

Все как один лежали переводя дух, не решаясь пошевелить натруженными конечностями. Да-а, загнал мужиков! Распорядился:

— Ночуем здесь у воды.

Стемнело. Весело заплясал огонь в костре, пожирая сухие ветки и дрова. Запах жареного мяса, встал над низиной, когда-то бывшей пойменным лесом. Третьяк, оклемавшийся быстрее остальных, заполевал неподалеку двух сроду непуганых бобров средних размеров. Мясо пошло на «ура». Его, горячее рвали зубами, с аппетитом глотая, почти не жуя, казалось, не замечали отсутствие соли. Первым наелся дед, лежал на спине неподалеку от костра, сыто переваривал пищу. То ли от переживаний, то ли от того, что изголодался по такому деликатесу, Углеша точил продукт дольше всех. Присев рядом, нависнув над его головой, Удал заметил:

— Не удивлюсь, если после следующего ломтя протянешь ноги.

— Это как?

— Хм, да просто. Обожрешся и здохнешь!

— Правду баешь, — откликнулся Сом. — У нас в сотне, когда в Берестье стояли, один вой вот так же помер.

— Не-е, — не согласился с товарищем Третьяк. — Тот, который в Берестье, он просто куском мяса подавился.

— Но ведь помер?

— Это да-а!

Несмотря на мытарства ушедшего дня, сразу не заснули, тихо сидели у костра, смотрели на горящий огонь. Выставлять дозорного на ночь не стали. Смысла нет. Степняки не отработали на сегодня алгоритм действий после случившихся потерь. Нужно отоспаться всем, а вот завтра все будет по-иному.

Дед вернулся от озерка, после марша отмачивал в воде старые натруженные ноги. Аккуратно уселся рядом с ним, покряхтел, видно решал, начинать ли разговор. Улыбка едва скользнула по молодым губам.

— Чего, дед?

— Да вот, спросить хотел. Вспомнил чего про себя?

— Какое там! Даже тумана в голове нет. А, что?

— Да все думки. Был бы ты постарше, решил бы, что ты тать. Уж очень сноровисто людями и деяниями управляешься. А сам жизни у людей отымаешь, так любо дорого поглядеть. Вести доходили, что не так давно в границах Переяславского стола разбойничий атаман кудысь делся. Мизгирем прозывался. Слыхал?

— Ну, дедунюшка, старый маразматик, ты и выводы делаешь! Дать бы тебе по бестолковке…

— Вот и я маракую, молод ты ишо! Мизгиряка, он почитай уж лет эдак с десяток точно, на больших дорогах гуляет. Не мог же ты в десять годков ватагой заворачивать?

— А-ха-ха-ха!

Безудержный людской смех надолго повис над озерной водой. Смеялись ухохатываясь над ним, над дедом, над своими мыслями и страхами. Наконец-то развеселился и Хвощ, видно мысли о лихом Мизгире приходили и в его буйну головушку, только в отличие от деда Омыши, сложить два и два он не догадался. Иногда так бывает.

Отсмеявшись, дедок повел речь дальше:

— Ты не печалуйся, душа моя, знаю, чем тебе помочь!

— Ну-ну, хотелось бы услышать.

— Сказ мой долгий. Ежели хочешь, слухай. Наши князья на Руси не всегда грызлись меж собою. Еще по молодости, собрались трое князей по осени ратитья с ворогом как раз в энти самы места. Ходил и я в дружине князя полоцкого Изяслава воевать степняков в Дикое поле. Добрый поход случился. Как ты любишь говорить, душа моя, навешали копченым по самое не балуйсь! Только мне не повезло, поранили меня поганые. Други казали, думали, шо не довезут до дому, кончусь. А назад возвращались берегом Дона, река сильная несет свои воды из глубины русских лесов. Добрались до Харьковского городища, вотчина северянского племени. Порыскали мои товарищи, пошукали, и нашли-таки волхва способного поставить такого как я на ноги. Сдали с рук на руки, а сами с князюшкой нашим ушли. Оно и понятно, служба есть служба! Долго волхв возился со мной, но из рук красавицы Мары вырвал, на ноги поставил. Ну и прожил я меж северян полтора года.

— Ты ближе к делу, дед. Спать хочется.

— Да, ты послухай! Успеешь поспать. Так вот. Поведал мне как-то Велимудр про свого друга, который еще с Олегом Киевским в ромейский поход ходил.

— Так это ж… — попытался сказать Хвощ.

— Да! Лет сто тому назад было. Жил тогда род Велимудра близко от Переяслава, а как стали правоверные христиане свои законы и понятия в княжестве насаждать, чесной люд снялся с вотчин и ушел в другое место. Они и образовали Харьковское городище.

— Ну и хорошо. Я-то тут, каким боком?

— Так что, до Велимудра тебе путь положен, там все узнаешь.

— Старый человек, — Удал с сомнением покачал головой. — Да он помер уже небось?

— А может, и нет! Волхвы живут долго. Ладно, спать будем.

Половина народа у костра уже спала и так, не дослушав сказку на ночь. Он, подбросив в угли, ставшие малинового цвета, пару сучкастых кочерыг, хмыкнув, отвернулся в ночь, улегся, подставив теплу поясницу. Мгновенно уснул.

Стараясь не шуметь в серости утра, медленно погружался в воду, чувствуя, как ступни ног зарываются в мягкое, скользкое, илистое дно. Сделав лишний шаг и, тут же ушел под слой воды с головой, глубина у самого берега оказалась на удивление большой. Появился на поверхности воды, отфыркался, вытерев ладонью стекающую на лицо с макушки воду:

— Ф-ф-ух!

Отрадно, тело словно впитывало в себя бодрость и силу нового дня. Ночь как всегда прошла без снов, ему казалось, он их и не видел никогда в жизни. Хватаясь за стрелы прошлогоднего камыша, шелестя ими, выбрался на берег, постоял голышом, обсыхая от влаги приставших капель, оделся. Пора идти к своим.

По заливным лугам, мимо многочисленных озер, стариц, мимо болот, поросших кустарником и пойменными дубравами, подступающими к самой воде, вел свой маленький отряд Удал. Он понимал, что преследование кочевники не прекратили. Он бы и сам, будучи на месте печенежского вождя, продолжил погоню за врагом, поэтому не давал расслабиться никому, всячески подгонял бедолаг, доверивших жизнь именно ему. Голову непроизвольно посетило выражение кого-то из классиков прошлой жизни — движение это жизнь. Это высказывание в полной мере соответствовало сложившейся ситуации.

Прошел день, ночь, и снова день, а за ним ночь. Его стало напрягать отсутствие погони. По всем его понятиям такого быть не должно. Люди воспряли душой, радовались, а он мрачнел, становился темнее тучи. Пусть радуются, пока могут! Значит, основной печенег оказался умней тех людей, с кем пришлось столкнуться ранее. Он больше чем уверен, погоня есть, но она видоизменилась, она превратилась в капкан, выставленный где-то впереди на их пути следования, а он как лягушка, загипнотизированная змеей, ведет всех прямиком в раззявленную пасть. Вот тут ты братец не угадал! Хрена с два я тебе подставлюсь!

Короткая майская ночь и подняв всех поутру, он после приема пищи, никому ничего не объясняя, изменив маршрут, водил народ петлями и кругами, пока не нашел «медвежий угол» в буйстве растительности. Прикрепляя за спину крест-накрест ножны двух сабель, а к поясу с ножом два небольших матерчатых пакета — один с сушеным мясом, второй с короткими обломками стрел с наконечниками, монотонным голосом преподавателя, инструктировал Хвоща:

— Мне тебя учить нечему, ты сам кого хочешь, научишь, поэтому держи все под контролем, выставляй и меняй дозоры, место базирования покидать только в крайнем случае, если печенег зад подпалит, а так, сидите тихо как мыши, выдвинетесь через три дня, не раньше! Ясно? Найду вас сам в самом узком месте лесополосы.

— Как же ты там один? Может я с тобой?

— Хвощ, сказать по правде, один бы я да-авно выбрался из этой клоаки. Поэтому всем сидеть на попе ровно и не жужжать, а время придет, собрать ее в горсть и вперед с песней! На дорогу ни при каких условиях не соваться.

* * *

Молодое тренированное тело казалось, не знает усталости, нипочем ему горки и овраги. Сердце перекачивает по венам литры крови, а легкие перегоняют кислород кубами. Ноги поедают километры пути, чуткое ухо вычленяет из общего фона звуков тревожные шорохи. Движется человек по немому бору, дремлет сонная пуща в тиши заповедной, только шорох шагов, приглушенный травой и песком, да иногда прорывается осыпь мелкой каменистой крошки под ступней. Двадцать-тридцать километров для него ерунда, пройти их труда не составляет. Вот только напрягает незнакомая местность, ведь известно ему только общее направление, дорога, параллельно которой он движется, да где-то в сотнях метров по правую сторону несет свои воды Северский Донец.

Густые заросли одновременно и помощники и предатели. Они укроют от посторонних глаз, в случае чего, и скрыться дадут, да и стрела степняка застрянет в них или изменит направление своего полета, но и мешают они не по-детски. Чуть расслабился, зацепил ветку, нашумел, обратил на себя внимание. За любым кустом мог и вражина притаиться, подпустить поближе и спеленать как последнего лоха. И такое развитие событий может быть! Опять-таки, скорость передвижения… Просто вышагивать прогулочным шагом в таких условиях нельзя, вот и приходится напрягаться, потеть и отвлекаться на каждый шорох, на каждый птичий свист.

Спуск. Подъем. Упал. Прислушался. Поднялся. Прошел сотню метров. Присел, прислушался. Это вам не фиги воробьям крутить, подставиться никак нельзя, на его шее пять душ уселись, ножки свесили и радостно болтают ними. Никто из них не вернется домой, если он напортачит. Какая эйфория была в душе, когда вчера он остался в одиночестве. Одиночный поиск. Вот это кайф! Шел по дороге, проложенной в этих богом забытых местах, может сотни лет назад аланскими племенами, радовался даже таким отголоскам цивилизации. Пацан! След, оставленный степняками, быстро привел его в чувство, будто на голову слили ведро ледяной воды. Еще мозг не определился с увиденным, тело шмыгнуло в заросли. Конское «яблоко», свежее, свежее не бывает. Мудак! Он бы еще шел и громко распевал песняка, чтоб уж наверняка!

Нормальная работа и началась вот только после той встряски. Печенежский секрет он нашел километра через полтора. Пятеро копченых сведя лошадей в низинку, бодрствовали в засаде, организованной почти у самой дороги. Тихий разговор молодых парней едва был слышен с пяти метров. Не ожидали они одиночку, были заточены на мелкий коллектив беглецов. Аккуратно их обошел. Зачем беспокоить ребят? При деле и ладно! Все это не то, уровень мелок. Где же их по-настоящему ждут? Вопрос открытый.

В первый день встал на ночевку, когда по прикидкам проделал путь больше двадцати километров, а солнце, спрятавшись за кроны деревьев, заставило выйти из подполья сумерки. Оно конечно можно было, и погодить с отдыхом, но организм не казенный, на него запасных частей у человека нет. Переломать ноги в темноте, это любому, как два пальца об асфальт… Так что не фиг и стараться, в конце концов и без него есть кому этим заняться. «Встал», подкрепился первый раз за день, заправил систему пищеварения водой, ну и естественно сходил, оправился. Снял экипировку, расслабил ремни, выложил под руки колюще-режущие причендалы, и без всякого зазрения совести подлез под лапник сосенки, стоявшей в окружении товарок такого же юного возраста. Завалился на мягкую простилку, обильно сбрасываемых ежегодно иголок на бархат мхов. Спа-ать! Пусть делают что хотят. Пусть хоть всю ночь шныряют взад-вперед по дороге в поисках пропажи, его это не заводит.

Биологический будильник поднял до первых петухов, если б таковые нашлись и горланили по округе. Повалялся с открытыми глазами, давая время организму свыкнуться с тем, что впереди ожидает не легкий день. Поднялся, перекусил. Напялив «сбрую», проверил все ли на местах, как выходит из ножен оружие, не бренчит ли чего. Всем остался доволен. Ужом просочился на исходную. Залег и долго прислушивался к окружавшим звукам. Вот и рассвет, пора приступать к работе.

Еще вчера заметил, что по дороге редко снуют гонцы. Может и не гонцы, а приманка, легкая добыча для дурака, кто их разберет, но одиночные всадники проносились пару раз со скоростью ветра и в одном и в другом направлении. Неплохо бы заполучить такого лихача в качестве языка. Смущали два момента. Первый, с какой стороны появится это чудо, а второй, будет ли он знать русский язык? А то, может и смысла мараться нет? Может положиться на элемент национальной политики, так сказать, элемент народного менталитета — «Авось!»? Может, выгорит что?

Прошел по дороге метров пятьсот, она удобно по широкой дуге вильнула вправо. Вряд ли сбросит скорость. Огляделся, определился с центром поворота, расправил бухту аркана, один его конец привязал к стволу ближайшей к обочине березы на уровень конских сухожилий. Протянув волосяную веревку через дорогу, определился со вторым деревом. Теперь ждать. По большому счету, спешить ему некуда, и так видно, через столько кордонов пройти вшестером нереально, вычислят в самом узком месте даже в густом лесу. Они на своем поле играют.

Солнце медленно ползло по небу. Вдали по дороге послышался приближающийся конский топот, судя по глухому перестуку, кочевник был один, шел ходко, будто не по лесной магистрали, а по бескрайней степи. Скакал с того направления, куда стремился попасть он.

Хмыкнув, перебросил тонкую веревку за стволом с нужной стороны, улегся на спину, уперся в дерево ступнями согнутых в коленях ног, вывернув голову, смотрел, ожидая, когда из-за угла появится долгожданный товарищ.

Конь со всадником на спине, прижимаясь противоположной обочины, появились из-за стены ветвей, на всем скаку вошли в поворот. Молодой кочевник сидел в седле как влитой. Помимо воли руки сами потянули волосяную веревку, выбирая слабину. Еще чуть-чуть. Пора! Разгибая ноги, резко натянул аркан. Практически повис на вставшей на боевой взвод струне. Рывок. Н-на!

Видел, как животное налетает ногами на препятствие, как подгибаются его ноги, заставляя голову податься вперед. Кувырок. Человек сидящий в седле откидывается на круп скакуна, выставляет вперед ступни ног, при падении пытается приземлиться на свои конечности, но так же как и животное с принудительного разбега идет в перекат. Пора!

Бросив конец аркана, схватившись на ноги, во всю прыть бежит к месту падения. Пробежал мимо животины, пытающейся привычно подняться на конечности, он притормозил у раскинувшегося тела человека. Присел, опершись коленом на камень дороги, в попытке нащупать жилку, прислонил пальцы к шее неудачника. Живой! Дорога не мягкая подушка, соприкоснувшись с ней печенег, можно сказать, получил контузию, ну, может и поломал чего себе, но это мелочи.

Взгромоздил тело на хромавшую скотинку, повел в поводу в гущу кустов, при каждом шаге поощряя конька добрым словом. Завел подальше, привязал узду к толстой ветке дерева, мешком свалил в траву живую добычу, с восторгом услыхав стон при падении. Похлопыванием ладони по щеке, привел языка в чувство.

— Рад нашей встрече, чувачок! Говорить будем?

Зря старался. Чуда не произошло. Молодой, зеленый кочевник знал только свой родной язык. Да и откуда уродцу знать русский, видать в набег не ходил, только от сиськи оторвался. Жаль, только время потратил, как говорится, придется своими ногами грызть гранит познания. Жаль парня, но с собой таскать не будешь, а отпускать нельзя. Жестокий век!

Судя по солнцу, часам к пяти вечера добрался до искомого места. Как в воду глядел, все что предполагал — в лузу.

Прекрасно сохранившиеся развалины белой крепости стояли в самом узком месте полосы леса, на скале, примкнувшей к Северскому Донцу, возвышались над местностью на выступе горного склона, с краю плодородной долины, почти напрочь разорвавшей на две половины лесной массив. На первый взгляд город-крепость была изначально малодоступной для неприятеля. С высоких стен когда-то обеспечивалось наблюдение за местностью, включающей посады и ближайшие деревни. Вот оно, умный дядя нашел-таки точку рандеву, которую не минуть беглецам. Выходившая из зарослей дорога становилась совершенно голой, пересекала останки небольшого поселения — одного из тех, которые обычно вырастали неподалеку от крепостной стены, на настоящий момент, лет больше ста, как брошенного жителями на произвол судьбы и в забвении «доживающего», наверное последний десяток лет.

Хмыкнул, над пришедшей в голову мыслью, только косвенно связанной с предстоящей вылазкой — дорога проложена таким образом, что пришельцы всегда обращены к замку правым боком, не прикрытым щитом. Непосредственно перед крепостной стеной находится голое плато, лежащее под значительным уклоном. Наверняка и растительность здесь вырубали, чтобы не было укрытия нападающим. Сейчас-то местность подзаросла редколесьем, оно и понятно, все это благолепие степнякам и даром не нужно, они здесь дома — справа степь, слева река и степь. Полоска леса на всем протяжении реки, шириной восемь километров, для печенежских кочевий и выпаса скота, это просто геморрой, никакой пользы не несет.

С места, на котором он устроил себе лежку, отчетливо просматривался пустой широкий, похожий на зев, проем, без всяких поллюций на ворота. Дорога, проложенная мимо, отпочковывала ответвление, стремящееся в гору, именно к этому проему. Лежал и в вечернюю пору созерцал красоту памятника старины. Тишина напрягала, за битый час не заметил ни единой души. Ну не могло быть такого! Именно это место являет собой наибольшую вероятность засады, именно это место он и сам бы выбрал для захвата беглых рабов.

Пора менять позицию. Словно рак, задом сдал назад, стараясь не шуметь и не отпиндючивать кормовую часть организма, сполз с громады валуна. В прилегающем леске, нарезав веток с густой листвой, при помощи аркана стал навязывать их на спину и конечности, закреплять по вороту и на голове. Вроде бы все в масть. По зарослям прошел к срезу возвышения, заглянул за гребень скалы с большим количеством вкрапления мела в камень, пропастью обрывавшуюся вниз, прямо в течение реки. Если отсюда чебурахнуться, костей не соберешь, а не разобьешься, то утонешь уж точно. Делать нечего… Вдоль самого среза, цепляясь за выступы, растущий из щелей кустарник и хиленькие деревца, подтягиваясь на руках, поперся выше, на ту верхотуру, где много веков тому назад, какой-то придурок построил защитное сооружение.

Все! Дальше хоть плачь, уперся лбом в шероховатую, но тем не менее непреодолимую стену. Ну, кто так строит? Он же не скалолаз, да и снаряги, кроме аркана, у него никакой нет! Откинувшись, облокотившись спиной о стену, сидел и тупо уставился на носки грубо пошитых сапог. Что делать?

Тишина проявила посторонний звук, исходивший откуда-то из-за среза обрывавшейся в пропасть скалы. Если б он не был в прострации, не сидел без движения, он бы его и не различил на общем фоне. Шуршала вода. Лилась не водопадом, не ручьем, не плескалась толчками, именно шуршала. Откуда? Подполз к краю, высунул голову на максимальное от среза камней расстояние. Где-то внизу. Но видна только влага, делающая мел на общем белом фоне, серым. А, что было делать? Только посмотреть откуда она выходит, тем более тут не так уж и далеко, если все сделать по-умному — дотянется. Потаенная часть сознания предоставила ему слова с мотивчиком: «Шанс! Он не получка, не аванс. Шанс!..». Откуда что берется? А-а, была, не была! Чего он собственно теряет?

Закрепил конец аркана за выступы валуна, для верности мотанул еще и вокруг него, сбросил основную часть веревки вниз почти отвесной скалы. Поехали! Сначала ноги, потом помаленьку съезжая по веревке, посунул тушку, вот он уже раскачиваясь, висит на руках. Что там темнеет? С перебором рук опустился еще ниже, нетолстая веревка из волоса впивалась в кожу ладоней, вносила дискомфорт в общее состояние, но терпимо.

Из рукотворной дыры темнеющего прямоугольника, на расстоянии двух метров от его повисшего над бездной тела, сочилась и шуршала вода. Ливнёвая система крепости. Не будь ее, те же талые воды, накапливаясь в крепости, превратили бы посаженное на уступ сооружение в чашу озерка. Такие магистральные ливневые коллектора иногда могут быть протянуты на километры, а уж выходы из них внутрь, обязательно существуют, не могут не существовать. Эх, чего терять? Раскачался на веревке, со второго раза с разгону смог просунуть ноги в зев ливневки. Раскорячившись, смог в ней застрять. В ограниченном пространстве, кое-как освободился от притороченных к спине крест-накрест сабель, смотать их вместе, просунуть перед собой. Затащил в микроскопический тоннель веревку. Вдруг пригодится! Отдышался. Словно крыса пополз по проходу, чувствуя влагу руками и коленями, натыкаясь на мелкий мусор.

Узкий ход был выдолблен мастерами своего дела, выскоблен прямо в горной породе, его ширина составляла всего сантиметров шестьдесят, а высота — около полутора метров, шел он под стеной в сторону цитадели. Темнотища, хоть глаз выколи. Ни черта не видать! Полз как слепой. Если застрянет — хана! Никакой могилы не нужно. Полз, пыхтя как паровоз. И чего ему дураку надо? Один бы он сделал кочевников, как несмышленышей. Не-ет! Надо же за собой пацанов протащить. Тем наверняка сейчас хорошо, сидят и ждут, когда он им на блюдечке с голубой каемочкой предоставит возможность слинять из крепких объятий друзей печенегов. Тьфу! Что за гадость в голову лезет? Хорошо еще, что сквозняк снабжает свежим воздухом, а то б совсем жмычно было.

Метров через тридцать вывалился в темноту широкого коридора. Ну как широкого? Проход расширился до метра, потолок тоже существенно отступил, можно было подняться на ноги, что он и сделал. Держась за стену, двинулся дальше, чуть не споткнулся о ступени поднимавшиеся вверх. Ура! Так он скоро и на поверхность выберется. Снова коридор. По чуть-чуть, по чуть-чуть. Спешить не будем. Нам спешить некуда. Бли-ин! Куда это он попал?

Не паникуя, вытащил из сумки рубашку, с треском разорвал на две половины, один кусок материи сунул обратно, второй намотал на клинок сабли высунутой из ножен. Долго возился с огнивом, дед Омыша научил пользоваться, добыл огонь, самопальным факелом ненадолго осветил темноту.

Интересное место. Ему открылось небольшое сводчатое помещение, к которому из-под всей цитадели стекались коридоры ливневых рукавов, что и следовало ожидать. Материалом для постройки послужил необработанный природный камень. Потолок — трёхслойный кирпич, сложенный по принципу «бойниц», нечётное количество блоков, средний из которых замыкающий. Это помещение переходит в трубу, слегка сплющенную со временем от давления. Через пять метров — небольшая комнатка, ещё примерно через пятьдесят — бассейн с бортиком, причем заполненный водой, из него-то и сочится вода по полу коллектора. В этой комнатенке богатая фауна подземелья — повсюду растут грибы, возвышаются сталагмиты и ниспадают разноцветные сталактиты. А чему удивляться — тёплая влажная атмосфера и антисанитарная обстановка, мало того, повсюду пыль. Ее здесь скопилось, наверное, не меньше тонны, а где ее нет, там ползет по стене плесень. Какая же невезуха! Где на полках вдоль стен покрытые пылью свитки пергамента, где окованные железом сундуки, наполненные золотыми и серебряными монетами? Где, черт возьми, россыпи драгоценных камней? Вот так и бывает, кому-то все, а кому-то шиш в кармане, да вошь на аркане!

Пока горел факел, успел добраться до противоположного выхода. Сразу за пустым проемом двери оказалась лестница, поднявшись по которой, уперся головой в закрытый деревянный люк, прикоснувшись рукой к которому, почувствовал, что плесень изнутри сожрала дерево, превратив его во влажную труху. Чуть приложи силу, и ты развалишь его в прах.

На поверхность попал к заходу солнца, его последние лучи золотили кромку стен внутри покоцаной временем крепости. Аккуратно выглянул из своего укрытия наружу во внутренний двор, заметил табунок оседланных лошадей. Не много, десятка три, и примерно столько же кочевников, ютившихся под навесом. Ясно. Группа быстрого реагирования. Из подвала сунулся, прошмыгнул в проем стены, поднялся по ступеням наверх, ползком добрался до места, с которого можно было обозреть внутренности замкового комплекса. В общем-то, все предсказуемо. Развалы строений и кучи мусора. На верхней площадке надворотной башни, вернее того, что от нее осталось, уткнувшись в россыпь блоков и щебня, «загорали» с десяток печенегов, разложив рядом с собой колчаны со стрелами и луки. Видно, что устали от безделья, разомлели на жарком солнышке, скорее всего, из последних сил дожидались смену.

Мозг выдал очередную порцию информации по цитадели. Нередко в замках строились двойные стены — высокая внешняя и небольшая внутренняя. Между ними возникало пустое место, получившее немецкое название «цвингер». Нападавшие, преодолевая внешнюю стену, не могли взять с собой дополнительные штурмовые приспособления, громоздкие лестницы, шесты и прочие вещи, которые нельзя перенести внутрь крепости. Оказавшись в цвингере перед еще одной стеной, они становились легкой мишенью для лучников, в стенах цвингера имелись небольшие бойницы. Второй стены в данном укреплении не имелось, но зато прекрасно сохранились верхние галереи, правда лишенные навесов и крыш. С внешней стороны стены от галерей остался прочный бруствер в половину человеческого роста, на котором были регулярно расположены каменные зубцы, часть из которых не пострадала от времени, ветров и дождей. Кучками, по двое-трое человек, степняки несли вахту на галереях. Вот угловые башни были разрушены почти до основания, открывая через груды строительного мусора пробелы наружу со двора, выказывая пейзаж внизу долины.

Из дверного проема центральной башни, более-менее сохраненной временем, появился совсем молоденький, безбородый «павлин» в расшитом халате, опоясанный не дешевым оружием, за ним маленькая свита, человек пять окольчуженных воинов, все как один отмечены шрамами на лицах, с сединой в усах и бороде. Достойные противники! Отдельной строкой в коллективе аксакалов, рваной походкой пьяного пеликана, вышагивал неряшливый полустарок с нашитыми на одежду бубенцами, опиравшийся рукой на клюку. Память услужливо подсказала — шут. Одна-ако!

Павлин притормозил напротив навеса, заставив подняться на ноги «группу быстрого реагирования». На своем тарабарском наречии выдал тираду на повышенных тонах, иногда оглядываясь на саксаулов, или вполоборота поворачиваясь к ним. Песец, и этого ожидание достало, нарушил маскировку тишины! Видно не ты здесь самый умный, не ты организатор засады. Самый главный — ты, а вот умом еще не разжился. Опа, чуть не спалился! Вся дежурная смена на галереях, отвлекшись на лидера, перестала обращать внимание на происходящее за стенами, хорошо, что смотрели вниз, а то он тут выпал из реальности, разлегся как на пляже — урод комнатный! Спасают его только наступившие сумерки. Прикинулся ветошью за валявшимся поблизости обломком блока.

На внутреннем дворе все пришло в движение. Вот и народ на постах сменился. Распаренные за день на солнце люди, спустившись со стен, расхаживали, разминая ноги. А, павлин-то, оставив на месте шута, и одного из свиты, с остальными продолжая нарушать маскировку, верхами ускакал прочь. Так, общая диспозиция ясна, чтоб не отсвечивать, наверное, пока нужно вернуться в коллектор.

Спустившись под землю в темноту прохлады, далеко от лаза уходить не стал. Поудобней примастырившись у стены в сухом месте, мысленно завел биологический будильник, прикрыл веки на глазах. В голову опять полезли мысли. Примерное расположение и численность постов сторожевого охранения он запомнил. По два человека выставленных в секреты и места этих секретов затвердил, как «Отче наш…», с них и придется начинать ночной скорбный труд. И если в сохранившемся окне центральной башни маячил степняк, периодически осматривая, что творится во внутреннем крепостном дворе, выполнял роль наблюдателя, то до назначения ночного патруля по территории, печенеги еще не доросли, да, честно сказать, и не они одни.

Тук-тук-тук! С определенной периодичностью скапывала где-то в темноте капель конденсата. Тик-тик-тик! Отщелкивали время биологические часы. Не пора ли на выход? Кажется пора.

Нападение из засады должно быть бесшумным, и такое нападение обычно осуществляется против малочисленной группы противника, обычно не более трех человек, когда требуется избежать шума и привлечения внимания остальных сил в любой момент ожидающего нападения врага. Для всего этого, необходимы решительность, хорошая подготовка, и наличие бесшумного оружия. Без решительности куда деться, подготовка, судя по прошлым его художествам, имелась, а оружие бесшумное — вот оно, рукоятью удобно легло в ладонь.

Выпорхнул из лаза. Темень — египетская. Хорошо печенеги, добрые души, факелами осветили весь периметр развалин. Оно и понятно, кто ночью полезет по кучугурам и буеракам испытывать судьбу, совершать переход? Вы? Да вы батенька мазохист! Инвалидом хотите стать? Так потренируйтесь для начала пройтись по бездорожью лесопосадки городского парка, там поймете, что не все просто в этой жизни.

Ладно мозги канифолить, не смычек для скрипки! На кошачьих лапах прокрался к первой точке на мысленно утвержденном плане.

Одним из условий успешного выполнения стоящей перед ним задачи, является скрытный подход к месту проведения операции. Не следует недооценивать степняков, думать, что они дурнее паровоза! Помимо воли, в мозгах проявилось изображение локомотива. Тьфу! Ну, что за наказание ему? Откуда, что берется? Главное своевременно. Все! Не отвлекаться! На чем он остановился? Ага! Надлежит учитывать тот факт, что противник в большинстве случаев ожидает нападения или налета на объект извне.

Используя кучу мусора, двигаясь медленно и умело, оказался за спиной двух бойцов присевших на углу слепой стены. Вот уж бл…ство, а как крался? Кто ж знал, что эти два распездала одновременно усядутся оправляться на высоте, дуясь, вглядываясь в ночную даль? Ждать недосуг. Шаг, и острое лезвие ножа с едва различимым хрустом вскрыло трахею одного из серунов. Хорошо радом примостились, второй тоже пикнуть не успевает. Как же мерзко отнимать жизнь ударом ножа! Скольких уже на тот свет спровадил, а все никак не привыкнет к запаху крови и булькающему звуку. Брр! Однако дело сделано, теперь его ожидает точка номер два. Поехали!

Второй секрет тоже снял без проблем. Проспали ребята свои жизни, самым натуральным образом проспали. Только намылился на третий, как в ворота галопом внеслась уже знакомая кавалькада во главе с павлином. Побудил, паразит всех кто спал сном праведника, пришлось схорониться, прижухнуть, снова прикинувшись ветошью.

Стук-стук-стук! Глухо ударяет огрызок деревянной палки-посоха по каменным плитам. Дуновением ветерка задилинькнули бубенцы и тень выраженная факелом в руке, прошкандыбала совсем рядом с его убежищем. Шут! Липкий щуп коснулся сознания, а вместе с ним тихий голос произнес слова:

— Ты здесь, урус? Не прячься, можешь выходить, побегал и хватит.

— Ага, щаз, держи карман шире!

— Не понял тебя. Что мне нужно держать?

Однако вычислил, зараза. И как? Нехотя поднялся. А чего он собственно теряет? Подошел к старому скомороху.

— Чего хотел, старче?

— Сдавйса урус.

— Спятил, болезный? Пусть ваши гаврики меня сначала изловят.

— Я тебя уже изловил. На колени, раб!

Шаман. А кто ж еще? Нельзя воспринимать действие плохо воспитанного дедушки, плохо образованного саксаула, пардон — аксакала, как нечто злое, несущее погибель. Он ведь тоже несет ответственность за успехи орды, в которой практикует, за жизнь и здоровье односельчан, за это справедливо заслуживает искреннего уважения. Тяжелый самоотверженный труд приходится выполнять старику. А шаман соперник более чем достойный, знай себе, что-то под нос нашептывает, только не понять. Ведь верное дело иностранные языки знать, да все руки не доходят и времени никогда на это нет. Такие вот отговорки! О-о, наконец-то созрел для угроз!

— Ты скоро сдохнешь. От твоей руки погиб Исыкан, младший брат володетеля малой орды, ты убил сотника Сабаша, а это уже мой единокровный племянник. Лучник, пустив в тебя стрелу, мог бы промахнуться, шаман никогда. Так что радуйся, урус, последним дням своей жизни. С тебя с живого сдерут кожу, это почетно, она послужит мне и племени, из нее сделают бубен. Ха-ха!

— Не спеши. Я еще держу в руке нож. Успею отправить тебя к твоим духам, там и повидаешься со своим племяшом.

— Да, ты на руку свою глянь. Ха-ха!

Он глянул на свою руку, в которой держал нож, внутри все захолодело. При свете факела было видно, что прямо из кожи на руке, проточив дыры, высунули гнусные головки черви. Их было немного, но смотреть на все это было отвратно. Сразу за визуальным контактом пришла боль. Стоявший напротив него колдун заливисто но тихо рассмеялся.

— Урус, они тебя живьем сожрут. Пока не поздно и черви не полезли дальше, срезай с руки мясо, только до кости срезай, может, успеешь от них избавиться.

Бляцкий род! Шутник, твою мать! Хрен себе срежь, советчик. Как же их смахнуть?

Заметил как в улыбке кривятся и беззвучно шевелятся губы колдуна, и только теперь до его притупленных болью мозгов дошел, как через вату старушечий голос:

«…от, онука Дажьбожего Влесослава, напрасну гибель отведи: во доме, во поле, во стезе-дороге, во морской глубине, во речной быстроте, на горной высоте бысть ему здраву по твоей, Дажьбоже, доброте. Завяжи, закажи, Велесе, колдуну и колдунье, ведуну и ведунье, чернецу и чернице, упырю и упырице на Влесослава зла не мыслить! От красной девицы, от черной вдовицы, от русоволосого и черноволосого, от рыжего, от косого, от одноглазого и разноглазого и от всякой нежити! Гой!».

Резко смахнул с руки уже довольно сильно выползших из кожи, извивающихся мелкими змеями червяков, обожравшихся его плотью и растолстевших до толщины указательного пальца руки.

— Кыш нафик! Вон, ползите своего хозяина точить, у него мясо вкусней моего будет.

Простейшая на земле форма жизни, гроздью извивающейся погани посыпалась на каменный пол галереи и сноровисто поползла к выпавшему от случившегося в осадок шаману, никак не желавшему воспринимать действительность происходящего. Челюсть отвисла, рот раскрылся. Вот в этот открытый рот, находящегося в прострации человека, он и метну метров с пяти боевой нож. Подскочив, перехватил падающий из мертвой руки факел. В одно мгновенье исчез клубок червей, словно и не было никогда, кожа на руке лоснилась гладью и редким волосом. В общем, все как всегда, только еще теплый мертвец в клоунском грязном костюме, с рукояткой ножа торчавшей изо рта, лежал на гладких плитах. А до него дошло, что все ранее виденное, оказалось банальной галлюцинацией, миражем, наведенным в его сознании мастером своего дела. Жаль деда, прикольный был персонаж, чуть со свету не сжил!

На стенах и во внутреннем дворе послышались крики засадной команды. Держа факел над головой, он был виден всеми как на ладони, со смертью старого печенега рассеялось его колдовство, снялся наведенный ним полог невидимости. Отбросив факел, припустил стрекача, слыша, как наконечники стрел чиркают по плитам и камням совсем рядом с ним. Сбежал вниз по лестнице, в ночной темноте опрокинув сразу двоих степняков, не ожидавших такой прыти от беглеца-одиночки. Сам, чуть не растянулся во внутреннем дворе, споткнувшись на подходе к лазу. Нырнул в открытый зев кромешной темноты, ощущая наступавших на пятки преследователей. Тыкаясь во все, что только можно, выставив руку перед собой, словно слепец посеменил по проходу колодца, а за спиной бесновались печенеги, успевшие сунуться в рукотворные катакомбы, подсвечивая огнем темноту.

Словно крыса вильнул в узкое боковое ответвление, понимая, что по центральному проходу от толпы уйти будет не просто. Встав на карачки, буром пер в неизвестность. Допрыгался! Доскакался! Сейчас догонят, подпалят задницу огоньком! Срывающееся дыхание впустило в легкие пыль времени, поднятую ним в узком тоннеле. Кашлял он, кашляли те, кто лез за спиной. Где же конец лаза? Из всего оружия, при нем остался только нож, все остальное в спешке пришлось бросить.

Тело вывалилось в темноту широкого коридора, плюхнулось в подземный водоем, глубиной по грудь. Стоялая вода в нем явно подтухла, издавала своеобразный запах, но дышалось терпимо. В темноте нельзя понять, куда двигаться дальше, поэтому застыл у самого лаза из которого выпал, вытащил нож, успокоил дыхалку, ожидал корячившихся по нему преследователей.

Огонь факела осветил взболтанную воду. В стене появилась голова человека, расширенные глаза попытались осмотреть открывшуюся панораму большого помещения наполненного водой, со сводчатым потолком в нем. Не раздумывая, он из-под низа среза узкого лабиринта, ударил появившегося первым преследователя в шею ножом.

— Ох-х!

Хлюпающий звук вырвался изо рта поверженного противника, а факел выпав из руки, погрузился в зелень воды, тут же погаснув, вновь погрузив все во мрак. Звуки шевеления и ругань, подсказали, что идущие следом за покойником напирают на безвольное тело, прилагая в тесноте немалые усилия. Им не развернуться там, назад не пролезть. Труп вытолкнули в бассейн, будто пробку из бутылки, разбрызгав воду. Он снова застыл в ожидании, готовился теперь уже в темноте нанести очередной удар.

«Я вас сук, здесь с десяток точно положу в этой тесноте! А, будет вас больше, то и больше положу. Давай! Чего там застыли?».

Холод через одежду добрался до его плоти, зубы отбивали дробь, а печенеги не торопились вылезать из норы, ругаясь, чихая и кашляя внутри нее от поднятой пыли. Патовая ситуация. Ему не отойти, и они опасаются дальше лезть.

Решились. Полезли. Он на звук принял на нож первого, отбросил, освобождая проход, принял второго, третьего. В темноте им могло показаться, что родичи один за другим самостоятельно выбираются в большой коридор. Четвертый оказался умней. Он из норы окликнул своих соплеменников, не получив ответа, оповестил лезущих за ним и притих, не высовываясь наружу.

В темноте снова поселилась тишина. Слышно было, как где-то в стороне будоражит устоявшуюся водную гладь редкая капель. Выждав какое-то время, он почти беззвучно, стараясь дышать тихо и редко, двинулся по воде, высунув из нее только голову, в сторону направления свода, подмеченного ранее еще при свете факела. Через долгий промежуток времени, вытянутая рука напоролась на бортик бассейна. Примерился, подтянувшись на руках, выбрался на сухое, по стене нащупав очередной проход, определил его габариты и чуть сгибаясь, пошел по нему. Сколько блукал по лабиринтам он не понял, только знал, что долго. Утыкался в тупики, возвращался на развилки, отдыхал и снова шел. Уже отчаявшись выбраться, наткнулся на ступени, ведущие к поверхности, выбрался на верхние галереи подземелий, по ним вышел к очередному лазу на поверхность. Жажда и голод мучили его, темнота порядком надоела. Когда разобрав завал, просунув голову на поверхность, чуть не ослеп от полуденного солнца. Оказалось, что он выбрался вдали от разрушенной крепости. Пить! Где бы испить воды? Его молодое тело ломило от усталости.

 

— 12-

Для него, беспамятного, потерявшего всякую связь с родичами, если таковые конечно были, раскрылась еще одна маленькая страничка бытия в этом огромном для его понимания мире. Он не пасует перед большой кровью, очень быстро может принять на себя ответственное решение, готов действовать автономно, умеет уверенно ориентироваться в темноте на незнакомой местности и в подземных коллекторах. Не сомневался, что сможет выйти на место, где остановится группа.

Еще двое суток он допекал печенежский заслон, вставший в самом узком месте пойменного леса на Северском Донце. Изучил место своих действий, как смерд собственный огород. Маскируясь и внимательно наблюдая за перемещениями групп степняков, вычислял, где противник затаился. Расстановка чужих бойцов в местах ночной засады практически не отличалась от дневного сидения, только в отличие от дневного варианта, позиции засадников располагались ближе друг к другу. Группы наблюдателей и захвата, были выставлены цепью, как пешим порядком, так и с лошадьми. Все та же команда обеспечения, во главе с павлином, пряталась в развалах старой крепости.

По ночам выходил из засады, и работая ножом, сокращал численность контингента, добывал пропитание и воду, восполнил потерю оружия. Понимал, что действует на грани фола, один неверный шаг, неточный удар, крик умиравшего наблюдателя, и уцелевшие враги могут взять его в кольцо, вычислить его позицию или дождавшись выхода на открытое пространство, забросать стрелами. Непросто, ночью в условиях густой растительности увидеть затаившегося врага, работать нужно, не торопясь и ювелирно, при этом не забывать про время, оно, то бежит стремглав, то замирает, словно попав в частую клейкую паутину. Обычно, он перемещался по намеченной для диверсии территории, переползая дистанцию по-пластунски или на четвереньках, только иногда — короткими перебежками, используя складки местности и различные естественные укрытия. Прямая для него, не являлась кратчайшим путем между двумя точками. Самый короткий путь тот, который самый безопасный. При движении, периодически останавливался, прислушиваясь к темноте, всматриваясь в нее и проверяя правильность направления своего движения.

Отход, как и вся засада, осуществлялся планомерно, по заранее выверенному еще днем маршруту. После ночной тишины, обнаружение в секретах соплеменных покойников, крики негодования и ярости, сразу приводили противника в чувство и позволяли ему быстро собраться с духом, осмотреться и приготовиться к контрмерам, а то и к преследованию. Только попробуй, отыщи ветра в поле! Были бы у степняков собаки, был бы совсем другой коленкор. Но удача, девка гулящая, сегодня она обнимает тебя, а завтра отдается врагу, улыбаясь твоей несостоятельности.

Подловили! Ай, молодца! Подловили.

Его загнали на не широкий, но открытый участок каменистого склона, нежданно-негаданно набрели на дневное логово. От одной полоски леса до другой было всего ничего. Плевок! Только попробуй под направленными на тебя десятками стрел преодолей этот участок. Задолбишься пыль глотать!

Дальнейший ход событий более чем предсказуем: либо попытаются взять живым, либо пристрелят, нашпигуют стрелами с недалекого расстояния, сделают инстоляцию гигантского ёжика. Могут, конечно, и подранить, печенеги парни меткие, с детства приучены к стреле и луку. А-а! Рискнем, пробежимся, может чего и выгадаем, «зеленка»-то, вот она, рядом! Рванул, что было дури. По каменистой земле с неприятным, подпускавшим холодок в душу чувством. Зачвиркали стрелы, в попытке отсечь от спасительного убежища.

Затормозил. Вильнул. Снова побежал, что было сил рваным бегом. Будто споткнулся, перекатом отпрыгнул в сторону, снова вскочил на ноги и бросился бежать, и все зигзагом с препятствиями. Преследователи, трое тех, кто вырвался в лидеры, лоботрясы с шаблюками наголо. По-прямой, им легче в своем роде. Хрен вам, чего выгадаете! Последний отстал, утомился болезный, а первый, считай в трех шагах. Мгновение, и брошенный назад взгляд высветил оскал улыбки на устах куцебородого кабана. Думает «бинго» в руки само плывет.

Упал на живот, перевалился, повернулся на спину. Левой ногой, как крюком зацепил за голень ногу степняка, потянул на себя, а правой, что есть силы, впечатал ступней в колено.

— Н-на-а!

— В-в-ва-ау-у!

Песец котенку, больше срать не будет! Отбегался видать на своих двоих навсегда. Ходу! Утомили, однако. Остальные двое, нехорошие человеки, увидав фиаско соплеменника, сбавили ход. Оно и ясно, законная добыча огрызается не по делу. Разошлись в стороны, зажимая в клещи. Ню-ню! Попробуйте, а мы поторопимся.

Прыжком, разогнувшейся пружиной встал на обе ноги. Красота! Тело молодое, сильное, ему только и нужно, чтоб голова варила да подсказывала правильный вариант действия. Рванулся, опередил врагов и тут же почувствовал, что стрелки издалека решили метнуть стрелы на поражение, «зеленка»-то, вот она.

Тормознул по какому-то наитию свыше, стрела хвостовым оперением чиркнула кончик носа. Вот и догнали. Поднырнул под мах стали над головой, при силе инерции пропустил ретивого чуть вперед. Оказавшись за спиной усатого печенежского перестарка с морщинами на лице, ухватил его за шиворот одежды, благо рост позволил, второй рукой за кушак, тушку живым щитом развернул в сторону стрелков. Жалобный вскрик, а затем и хрип выставленного перед собой человека, и сразу навалившаяся на руки тяжесть переставшего дергаться тела, оповестили о скором конце задумки.

— Баловство!..

Отшвырнув мертвеца на грудь подоспевшего последнего из плеяды противника, шуганул в наконец-то вставшие зеленой стеной перед носом кусты. Бежал, оставляя за спиной полосу примятой травы, сломанных веток и обрывков одежды на колючках кустарника и сучках. Пьяным носорогом пропахал борозду в «зеленке», еще и ревом огласил округу, подавая звуковой сигнал. Кровь бурлила по кровотокам, долдонила в виски, нагнетая запредельное давление. В ушах шумело, адреналин плескался через край. Пронесло! Выскочил из капкана, мать вашу! Ищите теперь, хоть раком раскорячьтесь! Здесь вам не там. Здесь не степь, в которой вы короли, здесь лес и он один в нем зверь, остальные «мясо», тушканчики долбанные. Было бы вас поменьше… Становитесь на след, а он его обежит, сделает крюк и так дернет за хвост, что мало не покажется.

Резко «спрыгнув» со следа, пошел по кругу почти бесшумно не оставляя мет о своем присутствии. Сгинул и все, будто исчез. Шебутной и насыщенный событиями день клонился к вечернему завершению. Заслышав передвигавшихся «неводом» загонщиков, полностью утративших контакт с преследуемым, подкатился под пышные ветки сосны, росшей с товарками кучно, словно сорняк из густой травы, на давно не возделанном смердом поле. Пропустил мимо себя людскую цепь, при этом готовый в любой момент ввязаться в смертный бой. Выполз из укрытия и нос к носу столкнулся с отставшим, не очень шустрым и трусоватым степняком. Он был готов к схватке, а печенег — нет. Захлестнувшая шею удавка, произведенная ним из куска волосяного аркана, в зародыше задавила готовый вырваться из горла крик замешкавшегося оппонента. Конвульсивно задергавшиеся ноги, в конце концов, расслабились, просигнализировав о смерти врага. Путь был свободен. Пора отлежаться на одной из оборудованных лежек, а ночью навестить печенежскую засадную периферию, как и планировал с самого начала, навести там «здоровый» шум, угнать лошадей и забиться с добычей в лесную нору. Пришло время встречать товарищей по несчастью, а там и возвращение на Русь организовать, не век же бичевать у стен разрушенной крепостицы.

* * *

Ночь пересидели в плавнях, попеременно меняясь на выставленных недалече постах, кормили комарье, гурьбой слетевшееся на запах свежего пота людей и лошадей. Костра не жгли, кожей ощущая возможное присутствие кочевников, из-за этого и съестное подъедали по-походному. Еще до рассвета Удал поднял товарищей по несчастью, заставив их всех выкупаться в прохладной речной воде, смыть пот и обиходить лошадей. Насколько прикинул дед Омыша, выходило, что до родимой земли осталось пройти не так уж и много верст.

По заливным лугам, мимо многочисленных озер, стариц, мимо болот, поросших кустарником и пойменными дубравами, подступающими к самой воде, маленький отряд шел прямиком на север. Все понимали, что преследование обиженная сторона не прекратила.

Снова не длинная южная ночь и снова в седло, и снова скачка, уж слишком велика численность погони позади. Только быстрые ноги коней, да сильное желание увидеть свободными княжество Полоцкое, помогали без скулежа преодолевать опасный путь.

В пойме реки, расширявшейся в этом месте, посланный передовым дозором Сом, первым заметил остров, словно ежик колючками, обросший соснами. Он призывно манил к себе, заставлял всматриваться в яркую зелень кустарника.

— Чего делать-то будем? Мимо пройдем? — заглядывая в глаза Удалу, спросил дозорный.

— А, ну, давай, переправимся на него. Скоро вечер, переночуем там, глядишь, кочевники мимо проскочат. — Озвучил свое мнение Хвощ.

— Мимо может и не проскочат, у них следопыты отменные, а, вот ночевать там, для нас будет вольготнее, чем на берегу, — высказался дед, обратился к молодому лидеру. — Решай, душа моя, только завтрева нам, хош-нехош, а придется переправляться на другую сторону реки. Один-два конных перехода нам степью скакать, и половцев на хвосте тащить. Отдых для всех потребен, вымотались.

— Плывем, Удал!? — подал свой голос Третьяк.

Углеша молчком, взглядом преданной собаки смотрел на негласного старшого. Старшой решился.

— А-а! Была — не была! Пошли.

Оставшись в костюмах Адама, завернув одежду и оружие в узлы и, уложив их, на связанные из веток на скорую руку плотики, вцепившись, кто за седла, кто за конские хвосты, ежась от холода воды, поплыли на остров.

Полоска земли посреди реки была не так уж и велика. Лошадей спрятали в центре лесного массива, расседлали их, пусть отдохнут, намаялись за дорогу. Поснедали, поделились, кому, когда нести охрану и спать. Вырубились.

Молоко тумана по реке втянуло беглецов в себя, эхом пронеслось по стремнине тихое ржание лошадей, понукаемых людьми, заставивших животных вновь пересечь водную преграду. Вот и берег, пологий с минимумом растительности на нем. За узкой полоской деревьев, через стену поредевшего тумана под первыми лучами небесного светила открылась картина бескрайнего Дикого поля.

Ковыльно-кипцовая степь по мере движения по ней, постепенно превращалась в луговую, представляющую ярко-зеленый густой цветущий травяной ковер, в котором главная роль отводилась уже не ковылю. Степные же злаки, хотя и встречались повсюду, забивались луговыми травами. Русичи издалека видели стада тарпанов, сайгаков, куланов и степных туров, своим передвижением беспокоили их, заставляли срываться с мест выпаса и уноситься подальше в сторону.

— Тарпаны, хоть размером и не крупнее домашней лошади, все-таки побойчее будут, — издали глядя на закружившийся, уводимый вожаком табун, просветил Удала дед Омыша. — Степняки их страсть как не любят. А, все потому, что те имеют привычку забегать в домашние косяки, из них отбивать кобылиц и уводить их в степь.

— А сами печенеги разве не так себя ведут, когда набегом на Русь приходят?

— Так-то оно так….

Хвощу надоело ждать, пока табун освободит проход. Он тронул коня, заставил порысить его вперед, обернувшись в седле, окликнул попутчиков:

— Чего ждете? Встали будто отроки на Купалу, ладно эти, но ведь и ты, дед, туда же! Айда за мной!

— Уже-уже, душа моя! — оправдываясь, откликнулся Омыша.

К вечеру в больших количествах появились заросли кустарников степной вишни, бобовника, таволги, караганы и ракитника, сначала изредка на склонах холмов или на возвышенностях, затем все чаще и притом на ровных местах. Постепенно в таких зарослях стали замечать приземистый и корявый дубняк, осины и березы. Как ни печален вид этого дубняка, он все-таки понемногу разрастается и, наконец, дает побеги уже на такой высоте, что животные не могут их обгрызать. Вот они почти и «дома», кусты дубняка понемногу выровнялись, выросли в крупные деревья. В одном из березняков заночевали.

Ночь принесла с собой не только отдохновение от дневных трудов праведных, но и беспокойство ночных звуков в степи. Степи без диких животных и хищников не бывает, она просто деградирует, но чтобы так! Почти касаясь редкого березняка, прошло стадо тарпанов, копытами выбивая дробь из земли, подавая разноголосицу из своих рядов. Справа послышался рев совсем другой породы живности, и на этот звук, заставивший волноваться их уставших лошадей, откликнулись еще с десяток таких же горластых особей.

— Кто это так рыкает? — поинтересовался Удал.

— Львы это! — проявил познания дед. — Целым семейством на охоту подались. Вон и тарпанов с ночевки согнали.

— Разве в этих степях водятся львы?

— Чудак человек! Где ж им еще водиться, как не в степи. В наших густых лесах им не прокормиться, там своего зверя хватает, а львы существа семейные, прожорливые дюже, им тарпаны с сайгаками самая еда. Только бы нас не потревожили. Помоги нам Велесе!

Звериный концерт продолжался до самого утра, пока звезды на небосводе не стали бледнеть. Кое-как отдохнувши, беглецы спозаранку, по северной границе степи пустили лошадей через мелкие и крупные дубовые рощи, внутри которых под тенью деревьев землю прикрыл ковер из ядреной травы и хилеющих степных кустарников.

В череде меняющих друг друга то степных пространств, то леса, в одной из заливных долин Донца их маленькую кавалькаду стали настигать преследователи.

 

— 13-

Глубокие, заросшие кустами труднодоступные овраги правого берега Донца, издавна пользовались славой глухих безлюдных мест, куда забредали только отчаянные сорвиголовы, по каким-либо причинам желавшие держаться подальше от людских глаз. На первый взгляд, предприятие их было совсем гиблым. Дикая степь служила обширным пастбищем для печенежских табунов и постоянным плацдармом, откуда уходили в набег на русские земли степные коршуны. Через эту же степь, возвращаясь, они гнали пленников, везли награбленные трофеи.

Многочисленные речки и ручьи, впадавшие в Северский Донец, образовали это место. Если стоять спиной к Руси, с левой стороны, глубоко прорезая песчаниковые и меловые скалы создавали удобные естественные укрытия, где можно было переждать проход вражеской конницы, не встречая ни единой души и находясь далеко в стороне от бурных событий, или наоборот — участвуя в них по мере сил. Когда начинался набег жители бросали свои жилища, скрывались в ущельях и лесах, составляли шайки, нападали на малые караваны печенегов, отбивая людей и захваченное добро.

Не всякий способен жительствовать в таком месте, поэтому и стекались сюда в основном всевозможные «оторвы, по каким либо причинам утратившие родовые связи или принудительно лишенные их. Те, кто не хотел мириться с законом, да люди, которым противно было вести спокойно-выверенную жизнь смерда, ковыряться в земле и плодить себе подобных, а опасная стезя человека с мечом в руке, наоборот, манила их, давала шанс не заскучать в житейском море.

К правому берегу Донца прилепилось большое село, название которого говорило само за себя — Лиховское. Вотчина боярина Прозора, до недавнего времени державшего в узде сотни две таких приемышей. Много лет он пробавлялся походами к соседям в Дикое поле, угоняя скот у степняков, попутно не брезговал и грабежом на реке. Людишки под его дланью не бедствовали, многие осев на землю, обзавелись семьями. Любой из них, помня, чья рука давала ему благосостояние, обеспечивала «заработком», способен был постоять за благодетеля. Но пришло время, и гроза лиховских земель тихо отошел в мир иной, оставив после себя богатую вотчину, да единокровную дочь, незамужней, разменявшую возраст длиною в четверть века. Ни то, что она была уродлива внешне, нет, можно сказать, мужчины засматривались на нее. Пригожа, сдобна, румяна, будто яблочко наливное. Вот только сначала папаша отпугивал женихов своей деятельностью, а потом и дочь успешно возглавила семейный бизнес. Какие тут могут быть женихания? Так, наверное, старой девой и суждено на роду остаться.

Сама боярышня сабелькой не махала, хотя и умела, но каждый выход своих головорезов планировала, седовласым сотникам внушение делала и строго спрашивала с них за каждый просчет. Ну, а уж добычу дуванить была мастерица, не скажешь, что волос длинный, ум короткий. Если б не высокородная, то была б чистой воды атаманом в сарафане. За такого лидера умные люди держатся крепко, всячески оберегают. Потерять такого, все равно, что самому на дорогу витую серебряную гривну нищему под ноги бросить.

Вот и в этот раз боярышня Велизара послала сотника Хиста с его людьми проехаться к границе со степью. По ее земле проехаться, ну разве что одним глазком посмотреть, чем там соседи промышляют. Много ли после долгой зимы привели с собой на выпас скотины? И не собираются ли в Черниговское княжество наведаться?

— Смотри там, сотник, не зарывайся! — умный взгляд зеленых глаз, казалось, проник внутрь мыслей умудренного жизнью человека, сказывались признаки происхождения существа привыкшего повелевать. — Всей сотней границу степи пересекать и не помышляй. А то, знаю я вас старых, и все выверты ваши известны наперечет. Время еще для этого не пришло. Потерпишь!

Стоявшее перед сотником капризное, своенравное, себе на уме существо, топнуло ножкой. Какое там! Да будь она трижды раскрасавица, кто такую замуж позовет. Хист крякнул в кулак, надеясь, что его мысли никак не отразились на лице.

— Ну, то, что на судовые караваны не нападать, то ты и сам знаешь. На одиночные лодьи дозволяю. — Улыбка тронула прекрасные уста, дева повторилась. — Дозволяю, но только ежели судно восточного купца будет. Своих пропущай, ежели из Руси на чужбину плывут. Ежели возвращаются, можешь брать, невозбороняю. Команду на корм рыбам отправишь, судно в одном из притоков притопишь. Жемчуга, драгоценные каменья, серебро, злато, пушную рухлядь, юфть, мед, это в усадьбу везешь, оружие, воск, пеньку, лен, зерно да кожи, в пещерных галереях спрячешь, там до осени пусть лежат. В общем не мне тебя старого учить, сам все давно знаешь.

— Все сделаю как надо, боярышня.

— Ой, смотри Хист, не откуси кусок, какой проглотить не сможешь!

Хист, старый воин, пора уж и на покой, да все неймется ему. Каждую весну одно и то же, будто кто ворожит, покряхтит-покряхтит и в седло. Ну, теперь уж точно последний раз воев ведет. После похода, повесит свой меч-кладинец на гвоздь в избе, всю сотню старшему сыну передаст, а сам, вон хоть рыбу с челна удить будет, тоже занятие.

Вниз по реке, на расстоянии версты от седого жиги, всего поросшего мхом, который испокон веку отмечал границу меж русской землей и степью, в двух стрелищах от старого печенежского кургана, выслал вперед дозорных, с остальной ратью встал поснедать. Ходили слухи, что в этом кургане укрыты сокровища древнего князька одного из тех, что некогда в дикой степи сложил голову от руки самого Рерика, легендарного варяга. Вот о князьке печенежском не осталось в истории даже имени. Да и неважно оно. Надоть будет собрать стариков, вскрыть погребение, да и ограбить убитого ворога. Да, так. А, чего старикам проклятий бояться, свои боги завсегда захистят, на то мы и славим щуров наших, требы и подношения приносим. Не-е, точно захистят!

Еще толком поесть не успели, когда Блюд вытянув руку в сторону кургана, изрек:

— Гляди, батька, кажись Могута свой десяток назад ведет! Чегой-то там случилось?

Ведет. Легко сказано. Десяток, который Хистом года уж два тому назад доверенный Могуте, во весь опор, нахлестывая, не жалея лошадей несся по высокой траве пойменного луга к Донцу, у берега которого остановилась на дневку сотня. Спокойные речные плесы остались в глубине боярской земли. Быстрые петляющие участки воды, размыв берег по левой стороне, в том месте, где остановились русичи, образовали пляж из белого песка, довольно больших габаритов, с обеих сторон поросший колючим кустарником. Правый берег Донца, находившийся за спинами всполошенных людей, гористый покрытый широколиственным лесом.

— Чего встали, байбаки? — сотник оценивающе окинул своих воев. — Стожар, Блюд, Никлот, Жирослав, быстро к лошадям! Остальным разделиться на три части! Ну! Грудим — со своими на правый край, Дан — на левый. Остальные выдвигаются на два десятка шагов вперед. Приготовили луки! Первый десяток щиты вздеть. Крепи строй!

К приготовившемуся для отражения атаки любого противника строю, на распаленных лошадях подскочили свои разведчики. С седла на скаку спрыгнул Могута, битый жизнью воин в кольчуге и шеломе с полумаской на лице.

— Батька, печенеги верстах в трех за курганом!

— Большим числом идут?

— Та, не-е! И сотни не будет!

— Так, какого же… Чего они там? — уже расслабившись, спросил сотник нерадивого десятского.

— Охоту учиняют.

— На кого?

— А, как раз в нашу сторону верховых гонят. Шесть душ гонят. По одеже, так своих.

— Ага! Значит, мимо нас не проскочат.

— Так, я ж и баю. Прямиком к Дону загоняют.

Сориентировавшись, Хист распорядился:

— Могута, забирай своих, проскочи дальше вдоль реки. Схоронишься в лесополосе, переймешь беглецов. Только постарайся живыми брать.

— Понял, батька!

— Грудим, в седла своих. Будь готов в рогатины сукиных детей взять. Этих не жалей!

— Сделаем!

— Остальные, рассыпались цепью в траве, наложить стрелы на луки, ждать приказа стрелы метать!

Никто не любит ждать, но ожидание в засаде, вещь вдвойне труднопереносимая. Засада — это заблаговременное и скрытное расположение ратников на путях движения противника для внезапного нападения на него. Засада применяется во всех видах боевых действий, на любой местности, в любое время суток, перед фронтом, на флангах противника, а иногда и в его тылу. У Хиста был опыт боевых действий в засадах, старый боярин воспитал его именно на таких деяниях. Особенность засады — в ее внезапности. Иначе теряется ее смысл, и по сути это уже не засада. Внезапность позволяет не только ошеломить противника, но и получить преимущество путем уничтожения в начале нападения наиболее опасной части воинства неприятеля, существенно уменьшить его численность. Перед нападением нужно расположить людей в укрытии в непосредственной близости от предполагаемого удара по ворогу и до последнего момента не выдавать своего местонахождения. Внезапно ударить и бить до полного уничтожения, не жалея никого. Таков закон засады.

Загонщики умело подводили шестерку всадников к реке, по широкой дуге отсекая выдохшихся лошадей от замаячившего вдали леса, беря их в «клещи». Куда им деться? Некуда! За речкой, ширина водной глади которой в этом месте составляла метров семьдесят-восемьдесят, стеной встала скала, на которой и с тверди-то земной не подняться, не то, что из несущейся по руслу реки.

Сотник приподнялся над кромкой травы, проверяя маскировку своих оторв. Оставшись довольным, снова прилег в луговину, беглецы вот-вот должны проскочить спрятавшихся цепью его воинов. Вот, оно! Степные лошадки, раздвигая грудью вымахавшую на метр в высоту траву, прошли контрольную точку. Первый всадник в кавалькаде побега принял левее, пытаясь по самому берегу увести за собой остальных, криком подгоняя и подбадривая их.

«Свои, что ли?» — заслышав родную речь, подумал сотник, снова приподнимаясь в траве.

Конский топот по фронту цепи подсказал смену движения степняков, те тоже брали левее.

«Пора!»

Вставая на ноги, Хист подал команду, как уже не раз подавал ее при захвате купеческих лодий:

— Бо-ой!

Группа нападения, пять десятков воев, одновременно вскочив на ноги, начала метать стрелы в растянувшийся бок вражьей конницы. Исключение составляла группа Грудимы, в задачу которой, входило внезапное нападение в отведенное для нее время, и которая до поры до времени скрывала свое присутствие в кустарнике.

Печенеги, сами вымотанные погоней, на уставших лошадях, шкуры которых покрылись влагой пота, прозевали первый залп вестниц смерти. От головы до хвоста растянувшейся колонны преследователей, все пространство покрылось шквалом летящих стрел. Люди работали на автомате, беспрерывно натягивая тетиву и выпуская очередную стрелу, проредили ряды степняков. Подвергшиеся внезапному нападению, не вошедшие в число убитых и раненых, спешно отворачивали коней в сторону, пригнувшись к шеям животных, слившись с ними, уносились прочь.

— Грудим! — во всю мощь легких взревел Хист. — Дава-ай!

Уставшие ждать засадники на свежих лошадях, наконец-то получили долгожданный приказ, взметнулись, выскочили на широкий простор степи, погнали беглецов, с каждым шагом лошадей сокращая расстояние между собой и преследуемыми. Погнали недобитки врага в сторону кургана, выплескивая накопившийся адреналин криком, свистом и гоготом. Во-оля! Гуляй браты-ы! Гей-гей-гей-й! Догнали отставших, порубили шашками и мечами в капусту. Не задерживаясь, растеклись по степи вылавливая и убивая вражин, вступивших на чужую территорию.

Бой завершен! Может и ушел кто живым, бросив коня и растворившись в неразберихе в высокой траве луговины, кто знает? Искать не будешь. Знать повезло бедолаге, донесет скорбную весть о гибели родичей до родного стойбища, но ему можно только посочувствовать. Выжить, при таких обстоятельствах, хуже, чем умереть.

* * *

Сельские барбосы подняли свой хай еще издали, каким-то седьмым чувством почуяв приближение к родной околице сотни воинов, ходившей в поход. Центральная улица Лиховского по причине вечернего времени наполнилась народом. Встречали своих семейных. Все ли вернулись? Почему так скоро, ведь прошло всего три дня, как уезжали? Призывные крики женщин слышались то тут, то там:

— Туробой! Туробоюшка, живой!

— Петро! Петра мово не видали?

— Да вон он, там позади!

— Лель! Где ты, бесова душа?

— Мамка, вон наш татка!

— Да, живы. Все живы!

Сбавив ход своего коня почти до шага, Хист подал команду:

— Сотне разойтись по домам! Десятку Могуты, сопровождать до усадьбы! Табун примите, лошадей обиходьте!

По узкой, хорошо протоптанной дороге повел десяток и найденышей к боярской усадьбе на разбор к боярышне. Что скажет хозяйка? Хист скосил глаза на ехавшего бок обок с ним молодого парня, пришлые называли его Удалом. Непроизвольно вырвалось из уст: «О-хо-хо!». Он, сотник, стар и не в пример глупому молодняку, понимал, что к чему. Молодую боярышню можно было смело отнести к современным ведьмам. Она не портит скот, не вызывает бурь, даже не наводит сглаз. Но она привыкла манипулировать людьми. И это удается ей дьявольски хорошо. Она попросту сводила с ума того, на кого положила свой глаз. Остальные для Велизары — пустое место, челядь, те, кто беспрекословно должен исполнять все прихоти хозяйки. А, пойдешь в чем-то против ее воли, разыграется маленькая или большая житейская трагедия, сам в петлю полезешь или утопишься. Мужчины выборочно теряют потенцию, разрушаются семьи. Из-за ведьмы, обычные люди ведут себя порой необыкновенным образом. Что оно будет, наверняка сами боги не ведают еще!

— Ты, это, Удал, с боярышней нашей осторожней будь, — не громко высказал сотник.

— В смысле?

— А, понимай, как хочешь. Большего сказать нечего.

В ворота усадьбы заводили лошадей в поводу, и все это уже когда золотой диск солнца заходил за кроны деревьев и сумерки чуть тронули внутренние постройки боярского комплекса. Подворье заполнилось челядью, бросившейся с расспросами к воям. На теремном крыльце появилась и сама хозяйка Лиховского, краса ненаглядная с томной улыбкой на лице. Перевела взгляд с сотника на лицо молодого человека вставшего рядом с ним, лишь слегка мазнула вниманием по другим незнакомцам. Кланяясь в пояс боярышне, прибывшие залюбовались нею.

— С чем пожаловал, Хист? — спросила приятным грудным голосом.

— Да вот, матушка, — повел ладонью в сторону незнакомцев старый сотник. — У печенегов беглых отбили. Пять десятков копченых в землю уложили, табун лошадей привели, оружие взяли, и все на твоей земле случилось.

— Кто сами будете, людины? — обращалась больше к молодому парню, чем к остальным, при всем притом заметила на запястьях железо рабских браслетов, одеяние, не свойственное славянам.

Ответ дал вышедший из-за спины молодого более зрелый муж.

— Хвощем меня кличут, в полоцкой рати князя служу пятидесятником. В зиму случилось на реке Немиге ратиться с дружинами новгородскими, мы все там в полон попали, везли нас на продажу в страны заморские, да на купецкий караван напали поганые. Нам повезло, живы остались, да в побег ушли. Твои вои, матушка-боярыня нас от неминучей смерти спасли, за то благодарность тебе великая.

— Значит, в челядины попали?

— Было такое дело.

— Ну, что ж, теперь вы люди вольные. Вон и оружие у вас не отобрали.

Взгляд быстрых глаз выстрелил в сотника.

— Время ныне позднее. Белояр, — вызвала из толпы дворовых кого-то. — Кандалы с рук гостей снять, в баню сводить и накормить.

— Слушаюсь, матушка!

— Исполнять. А с тобой Хист, разговор у нас будет. Идем в терем.

При виде молодого челядина, в груди Велизары взыграли завихрения, в голову пришли грешные мысли и заскоки. Конечно ничего искреннего, искренность, как и невинность, она потеряла давно… Она просто обожала разыгрывать для себя и окружающих нескончаемый интеллектуальный фарс, ради успеха которого не щадила даже саму себя. На первый взгляд, это глубоко эгоистичное и самовлюбленное существо, но если взглянуть глубже, можно разглядеть — молодая боярышня любит не столько себя, сколько эффектный образ себя в глазах окружающих. Кого ей стыдиться, она здесь высшая инстанция. Велизара не упустит случая покрасоваться. Ничего открытого, ничего искреннего. Хороший спектакль. Добро и зло, тьма и свет причудливо переплетены в душе каждого человека; в каждой душе, если поискать, можно найти свое представительство дьявола.

Их всех развели по разным местам. Вымытые, сытые, после дневных треволнений сон накрыл сознание в одно мгновенье. Он, тоже растянувшись на лавке вовсю ширь, прикрыл глаза, но заснуть не успел. Скрипнула входная дверь и в лунном свете проявилась она, такая красивая и желанная. Он не помнил своих женщин до нее, память отключила этот момент, как и многое другое.

— Ждал? — ручейком прожурчал тихий голос девушки.

— Даже думать, не смел.

— А я, увидев тебя, решила, что ты теперь мой, и будешь моим всегда.

— Не торопись Велизара, чьим-то сейчас я быть не могу. Мне нужно попасть в Харьковское городище.

— К чему слова? Обними меня, там видно будет.

Он обнял ее. Подсознание взорвалось. Секс, дикий необузданный секс! Именно этого ей недоставало с другими мужчинами, прошедшими через ее постель. Он довел ее до оргазма. Не просто довел — взорвал оргазмом саму душу, довел ее тело сладострастной пыткой на безжалостной дыбе любовного ложа, до невероятного, никогда ранее непознанного наслаждения. Она рвалась, стонала, кричала, но еще сильнее хотела его ласк, сладкой боли и твердости в его действиях.

Он не расслаблялся, помнил предупреждение старого сотника, уже догадался, что в его объятья попала избалованная сучка, вертевшая всеми и вся, считавшая, что все в этом мире принадлежит ей, и только для нее встает солнце, а на ночное небо восходит луна. Своим сознанием она в порыве страсти слилась своим информационным полем с его отсутствующей памятью, ничего не смогла вычерпать из пустоты, но вот он смог заглянуть в темную пропасть и интуитивно почувствовать дьявольское место. Это невозможно перепутать или не понять, находясь в одной постели с…

Ведьма! Она ведьма, причем сильная, желавшая, только одного, выпить по капле его жизненную энергию. Красотка еще не осознала, какую тайну она выдала в промежутке между оргазмами, а он не останавливаясь, продолжая пахать познавшее не один плуг молодое поле, размышлял — что же теперь делать с этой ведьмой? Какую пользу извлечь из сложившейся ситуации? Нет! Утром ему придется рвать когти из этого гостеприимного дома. Чтоб постоянно держать под контролем эту бестию, ему понадобится стальная воля и твердый рассудок, чтобы устоять перед ведьминским натиском, не стать ее сексуальным рабом.

— Ку-ку-реку!

Самый первый утренний лучик света пробился в открытую створу окна, упал на материю набитой сеном подушки, он привел девушку в чувство.

— Ой, милый, мне пора.

— Да и мне перед дорогой нужно хоть немного поспать.

— Ха-ха! Какой дорогой? Ты останешься здесь со мной!

— Велизара…

Лицо боярышни словно закаменело, превратилось в маску, наполнилось безразличием каменного истукана.

— Смотри мне в глаза, раб! — голос не дрожал, не казался звонким журчащим ручейком, голос повелевал.

Помимо воли его глаза встретились с ее глазами, зелеными, словно два болотных омута. Ее губы стали нашептывать наговор. Он почувствовал, как что-то липкое, обволакивающее, сначала даже приятное, вползает в его мозг, поглощает мысли и волю. Отвести глаза он уже был не в состоянии. По спинному мозгу, словно ветерком погнало его энергию вверх к голове, оттуда через взгляд наружу. Память подсказала, такое с ним уже было. В сознании все замутилось, как вдруг, будто перещелкнул кто переключатель, он уже понял, что что-то для ведьмы пошло не так.

В голове откуда-то из пустоты отчетливо послышался старческий голос:

— Ой, ты Свет, Белсвет, коего краше нет. Ты по небу Дажбогово коло красно солнышко прокати, от, онука Дажьбожего Влесослава, напрасну гибель отведи: во доме, во поле, во стезе-дороге, во морской глубине, во речной быстроте, на горной высоте бысть ему здраву по твоей, Дажьбоже, доброте. Завяжи, закажи, Велесе, колдуну и колдунье, ведуну и ведунье, чернецу и чернице, упырю и упырице на Влесослава зла не мыслить! От красной девицы, от черной вдовицы, от русоволосого и черноволосого, от рыжего, от косого, от одноглазого и разноглазого и от всякой нежити! Гой!

Две короткие молнии, вместе с покидавшей тело энергией, выскочили из глаз молодого парня, впились в глаза ведьме, все круша на своем пути. Выдох — мгновенный, шумный, всей грудью. Изо рта непроизвольно вырывается звук «Хорс-с!», тело броском с неимоверной силой сгибается вперёд, вытянутые руки почти достигают тела женщины. Взмах руками крест-на-крест и направленный поток энергии от копчика к голове, начинает возврат в исходное положение, в свою очередь, вытягивая назад вместе со своей силой и энергию ведьмы. Велизара забилась в конвульсиях, Изо рта побежала слюна, а по полу растеклась лужа.

— Пожалей…

Он смог услышать просьбу. С большим трудом сморгнул веками, отвел взгляд от колдовских глаз. Во всем теле ощущалась дикая, необузданная сила, словно и не было бурной бессонной ночи. Молодая женщина без сил упала подле их любовного ложа, лежала с закрытыми глазами, отдыхала после всех потрясений.

— Уходи! — приказал он.

— Ку-ка-реку! — вновь вестник зари подал свой голос.

Кое как встав на непослушные ноги, не глядя на своего недавнего любовника, Велизара вышла за дверь. Он не понял, что произошло с ними, но догадался, связь прервалась и теперь уж, не восстановить ее никогда. Откинулся на подушку, смежил веки, бурлившая в нем энергия неохотно отступила в тень.

В комнату, где он квартировал, ворвалось человек пять челядинов, навалились на него, связали крепкой веревкой руки и ноги, а в рот сунули смотанный кусок полотна. Спеленутое тело взвалили на плечи, тихо ругаясь меж собой, потащили на задний двор усадьбы. Во всей этой колготне он разглядел, как принесли его к открытому погребу, а вскоре и на всем организме прочувствовал, что его не развязывая, сбросили вниз, в холодный темный зев.

Поутру к радушной хозяйке явились благодарные гости усадьбы, вчерашние беглецы из печенежского плена. Поклонившись, они попросили отпустить их до дому, ведь им предстоял долгий путь. Весь вид боярышни указывал на произошедшие в ней перемены. Явно хвороба проявилась на бледном лице. Тени под глазами, усталость в голосе.

— Уезжайте хоть сейчас, я вас удерживать не собираюсь, — с доброй улыбкой ответствовала молодая боярышня.

— Спасибо за ласку, боярыня, только Удала своего, мы нигде не видим. Али оставишь его у себя?

— Его я тоже не держу. Сам остаться возжелал. Еще до свету с сотником Хистом к границе со степью отправился. Поклон вам от него передаю.

— Тогда все ясно, матушка. Знать пондравилось ему в твоих владениях. Прощевай и не поминай нас лихом, — отвесил земной поклон дед Омыша.

Когда-то в детстве, отец расправился с одним из недругов своеобразным способом. В одну из ночей он со своими людьми напал на усадьбу боярина Ставра, домашних и челядь побил всех до смерти, а вот самого боярина привез к себе на подворье. Маленькая Велизара запомнила, как связанного по рукам и ногам человека отец словесно поносил, а затем на ее глазах затравил собаками. Зрелище было ужасным. Но отец и дворня получали удовольствие от кровавой казни, созерцая, как безоружного, связанного, мужчину разрывали в клочья свирепые и голодные хищники. Теперь молодая боярышня вспомнила отцовскую науку.

«Ты еще пожалеешь, за то, что унизил меня! Пусть собаки разорвут в клочья твое тело!»

Для травли собаки имелись, хотя в усадьбе они давно в таком качестве не использовались, но видно пришло время им вспомнить сей навык. Эти животные могли выследить и легко догнать жертву, когда это было необходимо. Злобный лай, и острые клыки были хорошим средством психологического воздействия на убегающего пленника.

Когда его, просидевшего связанным в темном подвале вывели на подворье, освободили от пут и сорвали с него остатки одежды, оставив перед челядью обоего полу в чем мать родила, в голову закралась неприятная мысль.

«Будет больно!».

Тело на утренней прохладе покрылось гусиной кожей, «мужское хозяйство» внизу живота, скукожилось до минимальных размеров, вызвав смешки у женской половины населения усадьбы. Челядь воспринимала все происходящее как развлечение, не частое в «медвежьем углу» окраин Руси. Увидав стоявшую на крыльце терема Велизару с непроницаемым лицом, мысль, преобразовалась в подозрение.

«Будет очень больно!»

На подворье выводили на поводках собак, голодные глаза которых пожирали его на расстоянии, а шум, поднятый псиной породой, разносился по всей округе. Сказать, что он не испугался — покривить душой. Добрый десяток разнопородных разъяренных псов, учуяв страх жертвы, рвались с поводков.

Обросший волосом звероватый мужик подошел к голому пленнику, криво усмехнувшись в бороду, скрипучим голосом заговорил с главным действующим лицом постановочного спектакля для устрашения всей округи:

— Добрейшая наша хозяйка, боярышня Велизара, отпускает тебя на все четыре стороны. Ты волен уйти или остаться, но по прошествии некоторого времени, гм кхе-кхе, эти собачки набросятся на тебя и порвут плоть. Хочу поведать, с чем ты столкнешься, что б знал как смерть придет к тебе. Вон те, что на отшибе. Они не тренированы, но голодны. Если собака не натаскана, то она нападает на человека сзади или сбоку, вцепляясь зубами в какую-либо конечность. Чаще всего это локоть или плечо. Те, что ближе к нам, те специально обучались, нападут спереди и схватят в первую очередь руку с оружием, но у тебя его не будет. Будут стараться добраться до лица, шеи или паха.

Пленник непроизвольно прикрыл рукой «стыдное место», видимо дорогое для него, как память о былом. Снова людские смешки показали, что сочувствующих в среде присутствующих у него нет.

— Большая собака способна свалить с ног человека или перебросить его через себя. Собаки средних размеров прыгают на человека всеми четырьмя лапами, пытаясь сбить его с ног. Они могут для этой цели ударить человека головой под колени. Мелкие собаки очень прыгучие и считаются самыми ловкими. Они вцепляются в человека и повисают на нем. Есть собаки, обученные таким образом, что захваченную руку человека они заворачивают назад, и в таком состоянии, практическим вслепую, приходится с ними бороться.

— Спасибо, очень обстоятельно объяснил.

— Ты погоди, мил человек, это я их натаскиваю. Ежели тебя сразу схарчат, боярышня на меня и обидеться может. Ей, видишь ли, захотелось, чтоб ты смог помучиться малость, так что слухай и на ус мотай, а то, что от них ты никуда не денешься, сомнения ни у кого нет, оставь их и ты. Когда нападает собака, прежде всего не следует давать волю страху. Испугавшийся человек является для животного легкой добычей. Лучше всего представь себе, что нападает не собака, а низкорослый и злобный человек. Приготовься терпеть боль от укусов, куда без нее. Попробуй сберечь от укусов лицо, шею и запястья, а также внутренние стороны локтевых суставов, пах и сухожилия на ногах. В этих местах возможна большая кровопотеря и утрата подвижности. Коли оружье какое найдешь, помни, ежели нападает обученная собака, она до последнего мига не должна видеть его в твоей руке, иначе животное бросится на эту руку. Камень или палку можно держать за спиной. Загородиться локтем и ладонью. При нападении пса становись в низкую стойку, иначе животное собьет с ног, а в таком виде человек наиболее беззащитен. Ноги согни. Колени сведешь на разных уровнях таким образом, чтобы собака не могла откусить яйца. Можешь даже одно колено опереть о землю.

— Слишком много слов, Фрол! — послышался голос с теремного крыльца. — Он и так умный.

— Сейчас, матушка! — мужик оглянулся на боярыню, а переведя глаза на парня, прошептал. — Никогда не следует убегать от собаки. Главное — не давать ей оказаться за спиной и не потерять ее из виду. Если собаке все же удалось свалить тебя, быстро, рывком, поднимайся на ноги без помощи рук, потому что руки понадобятся для обороны. Попытайся растащить свору по расстоянию побега. Все. Удачи тебе паря!

Как только мужик отошел, десятки голосов вступили в исполнение своей части представления.

— Ату его! Ату!

Рычание, лай, шум и гвалт поднялся на подворье.

— Гоните его, а не пойдет, спускайте собак! — распорядилась Велизара.

Пора было уносить ноги, пока их не отгрызли по самые яйца. Он босиком, что есть духу, метнулся к воротам, бежал так, как никогда в жизни до этого.

Куда? Направо? Налево? Где здесь река? Кажись направо! Ох, колко бежать! А мужик молодец! Теорию выдал как по-писанному, а по виду — дебил-дебилом! Так, дальше куда? Интересно, сколько еще они их на поводках удерживать будут?

Проскочил среди густых зарослей, и кубарем, натыкаясь голым телом на сухие ветки, колючками в кровь, расцарапывая кожу, скатился с поросшего растительностью обрыва. Ма-ать твою так, как же больно! Подхватился. Побежал вниз между нависших над яром справа-слева круч, туда, к низинке, где, скорее всего, может быть вода. Далекие, заливистые раскаты собачьего лая донеслись до ушей. Вот и началось!

Собаки по складу характера во многом похожи на людей. Есть среди них быстрые и сметливые, работоспособные и ленивые от природы, но и различия колоссальные. Собака является превосходным напарником для человека. Она всегда настроена на встречу с опасностью и находится в состоянии повышенной тревоги, эти качества взращены в ней сотнями лет жизни подле человека. Выдрессированная собака не знает, что такое страх, и она абсолютно неподкупна — качества достойные, не всегда присущие людям.

Судя по проделанному им пути, он растянул свору по дистанции. Не все дворовые барбосы, пусть и натасканные на захват добычи за пределами охранной зоны, могут поддерживать темп самого быстрого среди них. Кто-то не вошел в возраст, кто-то стар, у кого-то ноги длинней, у кого-то покороче будут.

Память снова услужливо подсказала информацию из прикрытых до времени закромов, видимо на практике приходилось сталкиваться раньше с такой проблемой. Не останавливаясь, переварил сгусток прежних знаний. Если нападающая собака специально не обучена нападению на человека, то можно попытаться обмануть ее, изобразив неподвижность и беспомощность. Можно принять стойку на коленях и замереть, но следить за тем, чтобы руки и ноги не выдавались вперед. В крайнем случае, можно упасть на живот или на спину. Но кто знает, что собой представляет самая быстрая в своре псина? Иногда в подобных экстремальных ситуациях помогает изображение свирепого агрессивного пса, когда человек встает на четвереньки, лицом к собаке, скалится и рычит. Порой эта тактика срабатывает, животное не выдерживает психологического давления и отступает, но тут не тот случай. Свора, вступившая в охоту, своими повадками похожа скорей на стаю волков.

Первым, его догнал рослый кабель, своими размерами походивший на помесь волка и собаки. В простонародье таких особей называют болдырем. Заметив остановившегося запыхавшегося человека, пес не сразу бросился атаковать беглеца, только угрожающе поднял шерсть на загривке, чуть опустив морду к земле, не отрывая глаз от движений добычи, пошел в обход по кругу. Умный, с-сука! Не бросился сломя голову на голого человека. Наблюдал, как очень медленно и плавно, без шума и резких движений, человек отступает в сторону уклона балки. Время работало на четвероногого охотника.

Все-таки природа взяла свое. Не выдержал подхода остальной «банды», рыкнув, прыгнул, выцеливая ухватить зубами шею. Молодое тело в самый последний момент отклонилось в строну, рука приняла шею животного в мертвый захват еще в полете. Голову собаки зажал предплечьем в замок, который часто используется как прием в единоборствах. Предплечьем сдавил шею, повалился сверху на горячую, распаленную бегом животину, прижал к земле, кистью руки уцепился в предплечье второй руки. Второй рукой в это время, что есть силы, надавил на череп в направлении первого предплечья. Давил, давил, давил дергавшееся в судорогах животное пока не осознал, что задушил его. Бежать! Бежать пока не появились собратья болдыря! А дыхалка сбита. Куда с такой убежишь? Можно сказать, поплелся в низину, приводя себя в порядок и убыстряя шаг. Оцарапанный бок конвульсиями задних ног болдыря, засаднил тупой болью. Ну, вот, еще и это!

Далеко не ушел. Успел на ходу подхватить с земли сучковатую палку, по виду крепкую, принесенную в это место весенним половодьем при таянии снега. Сойдет!

Позади себя в последний момент услышал глухой мягкий топот, обернувшись на три четверти, резко присел, принял низкую боевую стойку в шаге. Дубина, как бита вмазала сучком в черепушку животного, калеча и отбрасывая, сметая тушу килограмм в пятьдесят с гаком в сторону, при этом не выдерживая ударной нагрузки, с треском ломаясь и сама. При нападении собаки хороши все подручные средства. Как и в борьбе с человеком, можно использовать камни, палки, землю, песок. Напарнице, следовавшей позади, повезло еще меньше. Двигаясь максимально быстро, чтобы собака не успела вцепиться в конечности, сунул в раскрытую пасть обломок сломанного орудия защиты, насадив животное как на вертел. Не обращая внимание на последствия и скулеж, побежал дальше, помня только о том, что не все еще кончилось.

Свора подловила его в двух десятках метров от берега одного из притоков Донца. Ну, еще бы капля форы, и он бы успел. Но не случилось! Прокладывая дорогу к воде, стал действовать так же, как и против людей — бить локтями, коленями, ребрами ладоней, ступнями, кулаками и предплечьями. Крушил черепа, позвоночники, собачьи носы, толкаясь сбивал с ног. Удары сочетал с захватывающими и удушающими приемами. Оторвав от земли самую мелкую шавку, с размаху приложил головой о попавшиеся прибрежные камни, дальше использовал ее тушку как щит и биту. На укусы внимания не обращал. Добравшись до воды, с разгону плюхнулся в холодную быстрину, при этом уволок за собой еще двух клыкастиков, утопил их. На берегу осталось на ногах только две собаки. Отбежав на более безопасное расстояние, они в один голос затянули печальную песнь, срываясь на одну ноту.

Встав по пояс в воде, окликнул выживших «охотников»:

— Что, падаль, не ожидали торжественной встречи? Это вам не простых смердов травить! А ну, идите сюда!

Он двинулся к берегу, выходя на влажный песок, свистом попробовал подманить собак. Псы порскнули в разные стороны, отказываясь от предложенного налаживания отношений, но вскоре оба с разных сторон, ощетинившись, слегка подрыкивая, сторожким шагом пошли на него.

— Вот это молодцы! Вот это я понимаю! Ну! Давай же! Кто первый?

Первого кабеля перебросил через себя в речку, и пока тот барахтался в воде, растоптал суку — упав на ее спину коленями, сдавливая в захвате рывками ее шею. Довершив все дело тем, что в реке утопил последнего противника. По течению поплыл по реке, на случай если насельники усадьбы захотят стать на его след. Все тело ломило и болело, но особых ран на нем он не ощущал, а прохлада воды скрадывала покусы. Нужно было решать, как выбираться из этих гиблых мест.

 

— 14-

Холод воды заставил его искать убежища на берегу. Завидев песчаный пляжик на левом бережке, за которым все пространство поросло кустарником и ивняком, а дальше вверх неравномерно лезли меловые кручи, он саженками стал загребать туда. Когда ноги встали на песок, а вода по грудь, отдышался, двинулся к песчаной заводи.

— Ха-ха-ха! — многоголосый, переливчатый девичий смех разнесся над водной гладью.

Заполошно поднял глаза. Что еще за напасть такая готова свалиться на его голову? Увидел как на ивовых деревьях, уцепившись за гибкие ветви, сидят и раскачиваются молодые, стройные женщины, соблазнительно хорошенькие, полногрудые, похоже сестры, все как на подбор с зелёными глазами. Длинные распущенные волосы светлого цвета ниспадали у кого на нагое тело, а кому на просторные рубахи, без опояски. У трех девиц голову покрывали венки из цветов и трав, смотревшиеся на них богатыми уборами.

Не успел и глазом моргнуть, как добрая половина прелестниц грациозно нырнула в течение реки, а вынырнув, хихикая, закружилась хороводом, взяв его в кольцо, при этом напевая восхитительными и заманчивыми голосами, демонстрируя вблизи превосходные груди и гладкую кожу.

В холодной воде мужская плоть вставать не торопилась, наоборот, зубы отстукивали чечетку, а в голове зрела мысль о том, что ежели его еще минут десять промурыжат в воде, насморк ему обеспечен.

— Как зовут тебя, молодец? — перекрывая хор хоровода, задала вопрос сидевшая на ветви красавица с покрытой венком головой.

Встретившись с ней глазами, он ответил, повышая голос:

— Удалом кличут!

— Удалой значит! — повела тонкой ладошкой, в голосе проступили повелительные нотки. — Сестры, выпустите его из реки. Или не видите, что вряд ли он сейчас кого согреет? Его самого отогревать следовало бы, но это не для нас. Выбирайся из воды, Удал.

Плескаясь рядом, девчонки разорвали кольцо хоровода, отдавшись на волю течению, отплыли ближе к средине, будто и не замечая прохладу весенней воды. Лишь одна задержалась, попыталась пощекотать его, причем ее холодные пальцы, под водой сунулись к скукоженному хозяйству внизу живота.

— Радмила!..

— Ой спасибочки, а то задубел в корягу!

— Ха-ха! Смешно сказал.

Он, не стесняясь своей наготы, выбрался на береговой песок. Дева, говорившая с ним, плавным движением соскользнула рядом. Оглядела его пристальным взглядом с ног до головы, посочувствовала:

— Кто же это тебя так? И где твоя одежда? Не голым же ты по земле ходишь?

— Это конечно. Хожу в одежде. Только вот гостеприимство одной молодой особы мне боком выходит. По ее слову связали, в погреб бросили, потом отобрали одежду и предложили пробежаться голышом, а сами собак по следу пустили.

— Ха-ха! Чудит, что-то ведьма. Обычно она вашего брата до смерти сама заездит, а мертвое тело челядины в реку выбросят, чтоб не прикапывать и злую нежить под боком не плодить. Река далеко мертвяков унести способна. Что-то не сложилось с тобой у нее. Что?

— А я знаю?

Он растирал кожу в тех местах, где не было покусов и порезов, где не сочилась кровь и сукровица, разминался согреваясь. Теперь в спокойной обстановке проинспектировал целостность кожных покровов. Повезло ему, могло быть гораздо хуже.

— Погоди, не лезь к ранам, — отстранила его руки от гематом и порванной кожи, провела, словно мягким перышком ладошкой по телесным разрывам, зашептала, вглядываясь в глаза. — Словом можно и убить и исцелить, слово обладает силой, как созидательной, так и разрушительной. Послушай мое живое слово — то, что созидает. На море на Окияне, на острове Буяне, лежит бел горюч камень-алатырь. На том камне-алатыре, сидит красна девица, швея — мастерица, держит иглу булатную, руду жёлтую, зашивает раны кровавые. Заговариваю я добра молодца Удала от кровавых ран на теле его. Булат, прочь отстань, а ты, кровь, течь перестань. Ныне и присно и от круга до круга! Тако бысть, тако еси, тако буди!

Кровь перестала сочиться из ран, сукровица на глазах загустевала. Чудеса, да и только! Неожиданно неведомая сила отбросила лекарку от парня шага на два, заставив приземлиться ее на пятую точку на песчаную подушку пляжа, а кровь вновь, теперь уже не так сильно, стала обратно сочиться по телу.

— Кто же на тебя такие сильные обережные слова наложил? По сравнению с ним, наш водяник несмышленый юнак. А с именем, зачем обманул? Тебя ведь иначе звать.

— Я не нарошно. Память потерял, вот мне такое имя и дали.

— Предупреждать надо. Не хватало мне еще чужой кармический удар получить.

— Тебя-то, как звать-величать?

— Зорислава.

— То, что твои подруги, — парень кивнул головой в сторону гомона в реке, — и сама ты, девушки необычные, я уже понял. Вот, только не знаю чего мне еще и от вас ожидать?

Дева присела на большой неровный камень, в руках непонятно откуда появился гребень. Склонив голову набок, она стала чесать ним свои волосы, с которых заструилась вода. В зелени глаз мелькнула искорка веселья.

— Странный ты! Что, правда, не понял, что к речным берегиням приплыл? Смертные нас называют русалками. А ведьма из боярской усадьбы нам тоже врагом доводится. Это она привадила ромейских злых духов в наши места, крещеные смерды их еще бесами называют. Фу — мерзость! Безобразные, со свиными рылами, длинными ушами и хвостами, рогатые и косматые. Особенно усердствуют в непогоду осенью и зимой. Хрюкают, чавкают, воют, визжат, плюются, кружась в бешеной пляске. Сбивают с пути одинокого путника, заводят его в непролазную чащу или в трясину, толкают в прорубь; пугают коней и, вцепившись в гриву, загоняют их до смерти. Могут превращаться во что угодно, вот хоть в этот камень. Облюбовали тут неподалеку омут глубокий, там и кублятся. У нашего водяника с их главным война.

— Так-та-ак! И кто побеждает?

— Слава Велесу, пока наш верх! Если б ты еще версты полторы вниз по течению проплыл, в самый омут к ним бы и угодил.

— Мне-то, что посоветуешь? Как из этих мест выбираться?

— Это тебе к мельнику обратиться нужно. Он тоже с ведьмой враждует. Если захочет, поможет, только дюже вредный он от природы, упертый и жадноватый. Зря ты к этому берегу приплыл, мельница на той стороне, и между прочим, дальше по течению за омутом будет.

— Ничего, переплыву обратно.

— Не нужно плыть.

Зорислава поднялась с камня, шагнула к воде. Под просторной, почти прозрачной рубахой женской красотою обозначились формы ее тела. Найдя кого-то среди плескавшихся товарок, позвала:

— Радица! Она бродница — охранительница бродов. Охотно поможет тебе с переходом через брод, доверься ей. — Пояснила ему, пока призванная дева подплывала к берегу. — Радица, проводи добра молодца через брод, да подскажи как получше омут обминуть, чтоб нечисть не потревожить.

Окинув смеющимся взглядом парня, нагая, как и он бродница позвала за собой:

— Идем!

— Прощай, Зорислава! Спасибо за помощь.

— Прощай.

* * *

Некрас по роду своему происходил из потомственных мельников, попал в эти места уже не в юную пору своей жизни. В одной из разборок между князьями, лишился семьи и родовичей, перешел в положение отщепенца рода людского, обозлился на всех, замкнулся в своем малом мирке. Дорога привела его на берега небольшой речушки, притоком впадающей в Северский Донец. На заливных лугах смерды снимали два — три укоса трав, в реке было обилие рыбы. Она была труженицей и кормилицей людей поселившихся рядом с ней. Прижился и он. От природы, наделенный умом и любознательностью, со временем стал настоящим мастером. Сам был плотником и столяром, хорошо владел глазомером и смекалкой, мог рассчитать и сделать топором своими руками водяные и подпольные колеса, вытесывать мельничные валы. От забивки первой сваи, и до последней, в одиночку построил нижнюю часть плотины, а затем надстраивал и верхнюю, с кокорами, козлами, стояками для коренных и верхних тварок. Построив плотину, запрудил ее. Русло реки перед плотиной заложил хворостом, затем соломой, не перегнившим навозом и в последнюю очередь все это засыпал глиной — создал затвор и плечи.

«Двужильный, что ли?» — удивлялся народишко.

Сам рубил и строил мельницу, где размещались жерновые пары для размола зерна. В амбаре поставил крупорушку, просорушку. Мельница пошла в работу.

О мельниках на Руси рассказывают всякие небылицы. Мол, что они заманивают прохожих и толкают их в омут или под колесо мельницы — иначе мол, утонет сам мельник, что мельник продавал душу водяному. Некрас действительно жертвовал водяному, бросая в воду дохлых животных, хлебные крошки, по праздникам прилюдно лил в воду чарку стоялого меду. Но это все для непутевых дурней, втемяшивших себе в голову ерунду, и забивая своими побасенками ум другим соплеменникам. Зачем ему вся эта котовасия? Деда водяника он и так в светлые праздники, зазывал в гости, только потчевал его за столом, а хмельное пили из чарок, не переводя добрый продукт в реке. Оба частенько смеялись над людской дуростью. Мельник сам мог гостить у водяных духов, они же — превращаясь в парней, иногда помогали ему в горячую пору осени, но это был большой секрет двух друганов — человека и водяной нежити.

В русальную неделю, Некрас гонял русалок, повадившихся смущая людей, расчесывать свои длинные гривы волос, сидя на мельничном колесе, вертясь вместе с ним, портили жернова и плотину.

С поместной боярышней мельник сосуществовал на равных, особо не мозоля глаза. За ведьмой стояла нечисть, за Некрасом нежить, хотя он и сам обладал колдовскими способностями. Вот так и жили каждый в своей епархии, тихо ненавидя друг дружку, ожидая подвоха от противной стороны.

Весенняя пора для Некраса всегда была временем спокойным, редко когда на мельницу привезет кто зерно для помола. Время обеда. Мельник выставил на стол нехитрую еду, достал из печи горшок с репой, обильно приправленной травками. Черный кот, крутившийся под ногами, призывно мурчавший, вдруг насторожился, распушил поднявшийся хвост, фыркнул на дверь.

— Ты чего, Черныш? Али в гости кто пожаловал? — Некрас пригладив густую бороду, прошел по комнате, сопровождаемый по пятам кошаком, открыл дверь, вышел на подворье.

Перед жилой избой стоял голый человек, на теле которого проступали свежие раны, которые могли оставить ему только ярые сильные звери. Улыбка осветила молодое лицо пришлого.

— Доброго здоровьичка, хозяин! Поможешь путнику с подсказкой дороги.

— Шел бы ты, мил человек, туда, откуда пришел. Неча тут тебе делать.

— Может, хоть ломоть хлеба в дорогу дашь?

— К хозяйке своей ступай. Боярышня, девка не жадная, накормит.

— Уже накормила. От богатого стола еле ноги унес.

— Ну и здесь ничего не получишь. Ступай мимо. Ежели я всех прохожих-перехожих кормить стану, вот как ты без порток останусь.

Некрас повернулся к избе, намереваясь уйти.

— Постой, мельник! — парняга сделал шаг к Некрасу. — Я на прощание про тебя сказ расскажу.

— Про себя я все и так знаю. Ну-ну, послушаем, чего скажешь.

Искорки веселья в глазах молодого, жестоко покусанного человека, сами по себе выводили мельника из равновесия, а тут этот скоморох еще и сказку про него решил сказывать. Что ж, послушаем!

— Ха-ха-ха! Аха-ха-ха! Ну, насмешил ты меня, прохожий, давненько меня так не уедали! Так говоришь, нищим снега зимой не дал бы? Аха-ха!

Раскаты смеха потрясли округу подворья, заставив черного кота слинять за угол избы от греха подальше.

— Это не я говорю, это меня Зорислава просветила насчет скаредности местного мельника.

— Совсем Фараонки распоясались. Пора приструнить. Ох уж я им! Ладно, заходи коли ты сам бог Переплут. Ха-ха!

— Меня Удалом кличут. Только сразу оговорюсь, имя это, мне недавно дали. Своего настоящего не знаю, память потерял.

— Хм. На каженника ты мало схож.

Зашли в хату. Некрас снова глянул на раны парубка нагишом вставшего столбом посреди избы, что-то прикинул в уме, изрек:

— Постой пока так.

Сунулся к сундуку, поковырялся в нем, локтем отодвинув простывающую еду к краю, выложил на столешницу рубаху и порты, а так же кусок небеленого полотна. Проследив взгляд молодого парня, направленный на съестное, хмыкнул.

— Успеем еще поесть!

Сдвинув висевшие на веревке под потолком пучки трав, прошел в закуток, чем-то пошуршал, погремел, позвенел в привешенных к стене полках, поставил на стол еще и крохотный по сельским меркам глиняный горшочек. Когда снял с него крышку, в нос шибануло пряными запахами.

— Переплут, говоришь? Хм! Ну, что ж, терпи, мазать тебя буду, коли фараонка заговором руду остановить не смогла, то я и пытать не стану.

Обильно измазюкав раны на теле нежданного гостя, перемотал их широкими полосами материи. Отойдя, со стороны посмотрел на качество выполненной работы, остался доволен ней, велел:

— Одевайся. Бери ковш с водой, рушник, идем на двор, на руки польешь. Эх! Забористый дух у мази, так и заживление скорое от нее.

После помывки рук, снова прошли в избу, хозяин занял почетное место за столом, распорядился трапезой, наблюдая, как гость жадно вгрызается зубами в ломоть свежего хлеба, как его рука тянется к жареной рыбе.

— Так-так! Значит, не славишь византийского бога, не оборотили тебя чернецы чужероды в свою веру. Я всякого повидал, знаю, что люди греческой веры, перед едой всегда молятся на иконы, а коли таковых в хате не имеется, то просто крестятся. Добре.

— Да не помню я, крещен или нет, — возразил гость с набитым едой ртом. — Говорю же, память потерял.

— Так-так! Не торопись так утробушку набивать — долю проешь. Все у тебя успеется.

Оторвав головёшку у сазана, кабаньей тушкой лежавшего на большой тарелке, Некрас бросил ее мурчавшему, извивавшемуся у ног Чернышу. Кот потянулся к угощению, но вдруг отпрянул к двери, выгнулся буквой «ЗЮ», выпустив на лапах когти, зашипел. Мельник встал с места, открыв дверь, прислушался.

— Так-так! Выходит, еще гостечки жалуют. По звуку копыт, так десятка два душ будет. Сами скачут, слава богам, без хозяйки своей. Ежели б ведьма с ними была, Черныш прятаться стал бы. Ох, не люба нам владелица Лиховского, да и народец ее, тож гниловатый. За серебрушку готов родню порешить.

Обернулся к гостю, оглядел его, будто только что увидел, решился на какую-то свою придумку.

— Ты, это…, - указал на табурет, стоявший подле распахнутого настежь окна. — Садись здесь. Ничего не бойся и молчи, мы сей сволочи глаза отведем, а то прятать тебя времени нет, да и, насколько этих знаю, перевернут все вверх дном.

Удал не заставил себя ожидать, метнувшись, присел на указанное мельником место. Черный кот вспрыгнул на его колени, умостился на них, заставив ярче почувствовать притупившуюся было боль в ранах. Животное из лежачего положения круглыми бусинами глаз наблюдало за пасами рук хозяина над головой гостя, прислушивалось к монотонной речи и звуку голоса.

— Выйдет добрый молодец в чистое поле — под красное коло, под светел месяц, под частые звезды, под полетные облака; станет в чистом, поле на ровном месте, облаками облачится, небесами покроется, на главу свою покладет красное солнце, подпояшется светлыми зорями, обтычется частыми звездами, что вострыми стрелами — всякий злой глаз от себя отведет. Кто увидит — не заметит, кто заметит — не поймет, а кто и поймет чего — у того глаз замылится! Будьте, мои слова, крепки и лепки, тверже камня, лепче клею и серы, сольчей соли, вострей меча-самосека, крепче булата; что задумано, то исполнится!

Между тем, к открытым воротам мельниковского подворья подвалил с десяток конных воинов. Не заморачиваясь, всадники верхами въезжали на хозяйский двор, пригибаясь под надвратной перекладиной, стали спешиваться.

— Илим, Вторуша, Петруха! Ну-тко, пройдитесь по сараюшкам, да смотрите там, поосторожней быть. Тать в одиночку всю хозяйскую свору кончил. Опасный и ярый, ему терять неча. Меч в руку возьми, щитом прикройся, дура-а! — властный голос за дверью в избу раздавал указки. — Федор, ты с сыновьями на чердаках и в конюшне пошеруди, авось объявится. Он и в сене сховаться может.

— Сполним, — прогудел неторопливый ответ.

— Липка, в погреб слазь. Кондрат, Михай, со мной пойдете. Навестим старого, потом все на мельницу.

Мельник, не дожидаясь никого, сам распахнул дверь перед носом приезжих.

— Это кто там в моем доме своевольничает? — повышая голос, нахраписто вопросил он.

Старший десятка, воин зрелого возраста, с окладистой курчавой с легкой проседью бородой на широком лике, сторожко придерживая правой рукой меч за рукоять, пытливым взглядом окинул хозяина мельницы. Собранные в жесткую нитку широкие брови надпереносьем, делали и без того серьезное лицо незваного гостя, смурным и серьезным. Будто констатируя факт появления мельника перед дружинниками, с ухмылкой, не обещавшей хозяину ничего хорошего, носком сапога отбросив в сторону ощетинившегося кота, произнес:

— Вот и Некрас. Боярышня со мной тебе привет передает, спрашивает, не у тебя ли схоронился ее беглый раб?

— Хм! Ты мою животинку боле не замай, а то пожалеть придется. А, что касаемо ведьминого привета, то нужен он мне, как собаке пятая нога. Чего распоряжаешься в моей усадьбе? Здесь, кажись земля боярышне не принадлежит, граница ее земель, во-он у той лесной опушки кончается.

— Ты не шибко-то голос надрывай, все едино в энтих местах ее власть. Ежели голову татя безродного сам выдашь, то и разойдемся миром, а нет, сами сыщем. Вот тогда говорить с тобой буду по-другому. Ну-ка, в сторону двинь от греха подальше, я ведь и зашибить ненароком могу!

— Храбрый, как я погляжу? Думай, что кому кажешь. Слово гадливое, ведь оно вернуться к тебе назад может, только уж заговоренным, необезсудь тогда, когда все тело корежить будет. А то, вот хоть дружка свово, водяника на тебя напущу. Ха-ха! Будешь до конца своей никчемной жизни даже мелкого ручья сторожиться.

— Не замай! По добру не хочешь… Хлопцы, а ну, заходь в хату! Перевертайте тут все вверх дном. Чую, тут где-то пропажа. Ежели отыщется, этого тож вяжи, хай его судьбину, боярышня сама решит.

Усадьба мельника пришла в движение, от рьяных поисков заходила ходуном. Квохтали, перелетая с места на место потревоженные представителями боярского ополчения куры, крякала и гагакала другая пернатая живность зажиточного вольного мужика. Оружные люди разгребли сено в конюшне и на горище, шерудили в овине, посбрасывали старое, но пригодное имущество и хозяйственную рухлядь с чердака. Необычно громкие голоса доносились из погреба, сигнализируя тем кто поймет, что беглеца там нет, а вот до хозяйской медовухи, охочий народ уже добрался.

— Ох, не будет тебе удачи Веселко, не в батьку, старого Хиста, видать пошел! Ростом, вон какой вымахал, да ума тебе твой бог мало отпустил.

— Замовчь, мельник! Я своим делом занят, а ты, ежели помочь не хочешь, в сторонке постой.

— Так вы ж, аспиды, мне весь дом разнесете!

— Нужда будет, так твою избу по бревнам разберу! Окромя как у тебя, татю укрыться негде. Любой смерд в округе, зная норов боярышни нашей, его со всеми потрохами выдаст, а голышом по лесу долго ненабегаисси. Последний раз добром предлагаю, выдай раба!

— Ищи, коли охота. Не было его у меня.

— Как же, не было! А почто на столе две миски стоит? Что? Молчишь?

Десятник указал на накрытый стол. Некрас ругнулся про себя, недоглядел, сам виноват. Пока остальные вои шарились по углам, остриями мечей тыкали под лавками, выбрасывая на средину горницы все, что было наложено в сундуках, Веселко пристально наблюдал за хозяином дома.

— Ну, чего примолк?

— То водяник в гости захаживал, да с вами, балбесами, встречаться не стал, ушел. — Пояснил Некрас.

— Нет тут никого, десятник, — оповестил один из поисковиков.

— Добро! Идите на мельницу. Ежели там не сыщется, вернетесь.

Веселко грузно опустился на лаву у стола, своим весом заставив заскрипеть дерево. Обозрел съестное, из кувшина неторопливо налил медовухи в глиняную кружку. Принюхавшись к запаху меда и разнотравья, в три глотка опорожнил посудину.

— Ох, хороша зар-раза, забористая, умеешь настаивать!

Повел глазами по захламленной выброшенным имуществом избе. Взгляд бездумно вперился в угол, где тихо как мышь сидел Удал. Во дворе к гвалту поиска добавились звуки встревоженных чем-то лошадей, жалобное ржанье. Животные расступились, подались в стороны, притискиваясь друг к другу, почти влипая к бревенчатым стенам построек. Из открытой двери избы освободился вид на настежь распахнутые ворота. В воротном проеме прорезалось новое действующее лицо, на тележке подкатившее к мельниковым угодьям. В легкую повозку прибывший впряг двух резвых лошадей вороной масти, которые почему-то шалыми глазами косили взгляд на сами ворота, при этом нетерпеливо били копытами по утоптанному летнику у самого въезда, заставляя возок с приехавшим человеком, елозиться вперед-назад.

— О! — радостно встрепенулся Веселко. — Целый боярский тиун по твою душу пожаловал. Гармаш носом чует добычу.

— Чего ж на двор не заходит?

— Не твово ума дело, сами до него пошли. Руки-ноги, небось, не поотсыхают, коли уважение проявишь?

— Было бы кого уважить!

— Пшел, а то силой потащу!

— Гм…

Взглядом выпроводив обоих «собеседников» из избы, Удал сам, приподнявшись с табурета, выглянул из-за угла наружу. Смотрел, как мельник на пару с десятником встали на границе ворот, прислушался к словесной перепалке, в которой главные роли теперь играли Некрас и здоровый, откормленный как боров перед забоем мужик с глазами навыкате и полными, висевшими варениками среди растительности на лице губами.

Что такое? Мельник задом скакнул подальше от ворот, приземлился на пятую точку, и громогласно понес такое, что у самого Удала от неожиданности и непредсказуемости момента, завяли уши, даже наверное разлилась краска на лице, если б он только мог рассмотреть себя со стороны. Мельник даже не кричал, он ревел во всю глотку:

— Велесе гой есе, услышаси и подажди все. Ты же, сила нечистая, и мать твоя сука…, - Далее шла ненормативная лексика отдаленно похожая на привычный язык, что уши вяли, — отойди, сгинь, пропади, исчезни. Отсылаю тя на…

Заговор состоял из сплошной, не прикрытой ни чем матерщины, а закончился…

— … тьфу, тьфу, тьфу! Всем гоям гой!

Вот это был загиб! Вот это коленца в словесах! Откуда только почерпнул такое Некрас? Не водяной же такому безобразию его научил? Ё-ёо! А, что это с тиуном-то происходит? Вот это перемена, ну и рожа! Да это и рожей назвать — мягко сказать. И до того, не красавец был, а после «добрых слов» в свой адрес, и вовсе в свиное рыло оборотился! Не может быть!

В коляске возвышалось существо серо-синего цвета кожи. Мохнатое, на пальцах рук — когти. Остроконечную голову, с прической «шишом», венчали рога. Если б не страхолюдность, ужимки на морде могли бы вызвать даже смех. Брр! Гадость какая по земле бродит. Нечистый погрозил пальцем, стегнул вожжами упряжку. Запряженные в тележку два непонятных по виду страшилища, еще недавно бывших лошадьми, дернули с места в карьер, унося основного чертяку от ворот. Десятник в процессе преображения слинял непонятно куда и как, забыв проститься с хозяином мельницы. Лошади, заметив открывшийся в воротах проход, выскочили не став дожидаться седоков, понеслись куда глаза глядят, оглашая округу ржанием, будто бежали от языков пламени на пожаре, по счастью не растоптав копытами Некраса.

— Это что? Это как? Это почему? — отовсюду слышались голоса досмотровой команды, выбежавшей на растревоженный двор.

Оклемавшийся мельник, уже стоя на ногах, только и смог, что перекричав общий шум, ответить:

— Спасайтесь люди добрые! Нечистая сила округ усадьбы бродит, всех грешников хватает и в омут стаскивает. Вона, и десятника вашего утащила!

В один миг двор опустел. Усталый, выжатый как лимон Некрас, вошел в избу. Он в самом деле выглядел так, будто в одиночку разгрузил большой обоз, до отвалу загруженный мешками с зерном. На негнущихся ногах подошел к деревянному ведерку, обеими руками, трясущимися как осиновый лист, подняв, поднес к губам, стал пить из него воду прямо через край, роняя на рубаху не то, что капли, потоки воды.

— Ф-фу-у!

Вытер рукавом мокрые губы и бороду, обернулся к выпавшему в осадок Удалу.

— Вот так-то! Ни кто иной, как «Сам» тебя разыскивает. Х-хы! Из омута выполз, поганка такая. Видать здорово ты боярышню допек.

— Так, это…

— Ноги тебе отсюда уносить нужно, и чем скорей, тем лучше. Нечисть на подворье не зашла, потому как забор заговоренный от сей напасти. Дак, ведь не ясно на сколько заговора хватит. Сильный чертяка, только обережным загибом и отвадил. Боюсь и мне какое-то время где-то отсидеться нужда пришла. Еду я тебе в котомку соберу, одежду дам, обувку, нож, дорогу укажу, и будь здоров, не кашляй.

— Понял, и на том спасибо.

— Чего спасибо, чего спасибо? Пошевеливайся, давай, время дорого.

Экипированный в дорогу Удал, покинул гостеприимный дом мельника. Сам Некрас, указав, куда идти гостю, в свою очередь зашел за ближайший куст на опушке леса, в одночасье сгинул, будто и не было его рядом еще минуту назад.

 

— 15-

Суета аэропорта, постоянное голосовое доведение информации до пассажиров рейсов и встречающих прилетевших, очереди в секциях отлета и у стоек кафе, оставляли в его душе непонятный осадок. Почему? Ведь он никогда ранее не испытывал неприятия таких мест. Он вышел покурить. Летний вечерний воздух еще обдавал жаром нагретого за день асфальта.

— Андрюша!

Возглас привел его в чувство. У открытой настежь двери в чрево аэропортовского здания, ему призывно махала рукой женщина.

— Андрей, сколько можно? Бросай свою сигарету, объявили посадку на рейс!

Он выбросил в пепельницу недокуренную сигарету.

— Куда летим?

— Совсем тебя твоя служба доконала. Ну, давай с нами, там узнаешь. Нам там будет хорошо! И мне и дочери без тебя тоскливо. Идем.

Кто эта женщина? Куда она его тащит, и зачем куда-то лететь? Из сознания, словно метлой вымело воспоминание, за каким ляхом он в аэропорту.

— Я не могу. — Взволнованно ответил, понимая, что что-то во всем происходившем с ним не так, что-то неправильно.

Помимо воли стал оправдываться:

— У меня тут работы полон рот! Опять-таки, люди доверили и жизнь и благополучие. Я потом, попозже прилечу.

Насупившись, она яростно посмотрела на него, буркнула «Проводи», и удалилась вглубь вокзала. Он с толпой пассажиров прошел вслед за незнакомкой, судя по всему знавшей его непонаслышке. Странно, все шли в здание аэропорта, назад никто не выходил. В людском мелькании и мельтешении едва поспевал за ее пестрым легким платьем. У стойки регистрации заметил девочку лет пяти, издали помахавшей ему ладошкой, прокричавшей:

— Мы с мамой летим без тебя. Ты остаешься.

Развернувшись чуть назад, находу произнесла:

— Летим?

— Нет, — утвердившись в своем решении, ответил безапелляционно.

— Как хочешь! Только смотри, предстоящая ночь для тебя будет тяжелой. Постарайся пережить ее. Прощай!

Женщина прошла регистрацию и присоединилась к девочке. Он с удивлением, только теперь понял, что регистрируют пассажиров в грузовом терминале. Водитель электрокара подогнал прицепной состав, на платформах которого плотно друг к другу былиустановлены открытые гробы. Люди подходили к ним, как ни в чем не бывало, укладывались внутрь скорбных ящиков. Два тощих работника терминала, издали похожих скорей на тени, чем на людей, накрывали гробы крышками, сноровисто забивали их гвоздями с двух сторон. Женщина с девочкой, на прощанье махнув ладошками, заняли место в пристанище «Груза 200». Кто они? Он не вспомнил, но душа заболела, заныла.

— Не-е-ет! — взвыл он, пытаясь прорваться через вставшую непроходимым забором толпу.

Сон в один миг отпустил из своих объятий. Проведя рукой по лицу и волосам, почувствовал на ладони влагу. Холодный пот залил и тело под одеждой. Раннее утро. Солнце еще не взошло, но ночь отступила, дала серой мгле заступить место темноты.

— Подъем! Седлать лошадей! — хрипло распорядился боярин, заставляя сонное царство вступить в утреннюю круговерть жизни, — Глеб, быстро всем перекусить, и отправляй Хольми и Юшка в передовой дозор. Эй ты, найденышь! Как там тебя? Удал. Чего встал, словно мавку увидел? Шевелись! Не поспеешь, ждать никто не будет.

Он встряхнулся, стараясь побыстрей отогнать от себя ночную одурь, само воспоминание о минувшем непонятом сне.

С десятком воев, находившихся под дланью боярина Садко скакавших по служебным нуждам в Курск, Удал повстречался еще перед вечерними сумерками, сам вышел на развилку дорог к намеченному старшим месту ночевки. У костра нашлось место для молодого парня, а рассказ о странствиях потешил всех. Отказа новому попутчику не последовало, да и свободная лошадь нашлась. И вот поутру вои как заведенные, легкой рысью бороздили летник, в самом хвосте кавалькады скакал и Удал, мысленно благодарил судьбу за то, что с каждым шагом лошади он становился все дальше от ведьминого поместья.

Ближе к обеду всадникам пришлось сойти с летника, отклониться с пути следования и углубиться в чащобу. А все почему? Будто ураган прошелся полосой по лесной сторонушке, вырванные с кореньями огромные сосны и ели, расщеперившись ветвями, покрыли дистанцию неширокой дороги. Ни пройти, ни проехать, хоть вертайсь обратно! Лесная айна чуть видна. Теперь только шагом, покачиваясь в седлах, ехали по едва протоптанной стёжке, напоминавшей больше охотничью тропу, способную пропустить в одну сторонулишь телегу. Под сенью зелени над головой, сомкнувшихся с двух сторон от обочин густых ветвей деревьев, дружинники, добротно одетые в брони, имевшие в своем арсенале разномастное оружие, замедлились. За спиной у каждого на ременной петле висел круглый щит, выкрашенная красной краской лицевая сторона его, имела еще и рисунок, символ-оберег. Пришло время, и немногочисленное воинство спешилось. По причине скованности лесного предела, скорым шагом дружинники повели в поводу лошадей, цепью вытянулись за спиной предводителя, по одежде ничем не отличавшегося от своих бойцов.

— А ну, пошла-а!

Молодой воин в самом хвосте колонны прикрикнул на свою лошадь, чем-то всполошенную, вставшую на месте и косившую глазом на густой придорожный кустарник.

— Чего ты, Бежан, рот раззявил? Повышать голос приказа не было. — Сделал внушение шедший за молодым воин в летах.

— А, чего она…

— Нишкни! На летник выйдем, ох получишь у меня.

Он, слыша словестный нагоняй, хмыкнул про седя. Все это показалось до боли узнаваемым. То, что в прошлом он был воином, теперь не вызывало никаких сомнений.

Тропа выплеснула военный караван к околице довольно большой, по виду зажиточной деревеньки в три десятка дворов. Причем дорожный загиб представил глазам воев сначала широкий луг, а вот уже за ним домишки по обеим сторонам единственной улочки, в центре которой, издали возвышалась маковка деревянной церквушки.

— Чудно! — высказал удивление в голос Хольми. — Византийская вера дошла и в лесную глушь.

Луг, огибая жилища и огороды, примыкал к змейке поросшей ивняком мелкой речушки, больше похожей на широкий и глубокий ручей.

Лепота! Летнее солнце, находившееся в зените, жаря неимоверно, создавало влажную духоту в самой чащобе, а здесь микроклимат. Легкий ветерок со стороны реки приносил прохладу, заставив тела, закованные в брони слегка расслабиться. Глаза людей вставших полукругом у кромки поляны, блуждали по местным достопримечательностям. Деревня будто вымерла. Никого! Никого, ни людей, ни скотины. Не слышен и лай собак, а ведь здесь поселились те, кто пробавляется охотой, ею же и живут.

— Хольми, Глеб где? — спросил у дозорного боярин.

— Десятник там, — указывая направление, скандинав махнул рукой в сторону, — в деревне. Они с Юшком по хатам пошли. Глядишь, может, и разыщут кого живого. А так, на скорый погляд, дак деревня брошена.

— Как думаешь, давно?

— С седмицу точно, боярин.

Сразу за околицей, деревня встретила отряд неказистыми избами, скорее всего в них проживает поселковая беднота. Ну, этого следовало ожидать. Все как везде. Садко повел воинов по набитой дороге. Кругом ни души. Вымерла деревня! Придержал жеребца на скромной деревенской площади напротив храма, подал команду:

— Всем спешиться! А ну, пробежались по жилищам, прошерстили все что можно. Живых ищите!

Бойцы с энтузиазмом бросились исполнять приказ. Сойдя с лошади, Удал размял ноги. Он не дружинник, значит приказ отдан не ему. Сам Садко не слазя с седла наблюдал за подчиненными, которые рассыпавшись командами, проверяли дом за домом. Услыхав топот копыт, повернул голову на звук. Глеб, его десятник, находившийся в передовом дозоре, несся во весь опор со стороны леса. Осадил на полном скаку лошадь у самих стремян боярского рысака, отдышавшись, доложил:

— Деревня пуста, батька! Только живую душу я все ж отыскал!

Десятник осклабился в улыбке. Вот он я какой! Хвали! Но, судя по всему, Садко не было никакой охоты терять попусту время на похвальбу. Хотел было отчитать весельчака, да вспомнил, что по возрасту десятнику нет еще и тридцатника. Молодой, лихость и жажда деятельности прет из него как вода из реки в половодье.

— Хм! Говори. Чего тянешь? Кого нашел? Где? Сколько?

Глеб стушевался.

— Так, это, одного и нашел…

— Ну-у!

— Деревня заканчивается у самого лес, а дальше дорога. В полверсте от околицы мельница поставлена. Вот мельник на ней живехонек…

— А тебе не показалось странным, что деревенские не сеют, не пашут, занимаются исключительно охотой и огородами, а мельница считай в деревне есть, а?

— Ну, так здеся все просто, боярин-батюшка. Деревня церкву имеет, люд в ней живет крещеный, в Христа верующий. Мельник тоже христианин. По округе соседние деревни славят родных богов, а землю возделывают, хлеб ростят, им все едино в какого бога Петруха верует, главное помол. Видать добрый из него мельник. Да и деревне через него, какой-никакой, а прибыток. Одним словом, чего такого — Русь-матушка. В ей всем места и дела хватить.

— Ну-ну! Все ко мне! — подал команду. — По коням! Веди Глеб, показывай своего мельника.

* * *

— Бог наказал Лесную и ее жителей. — Обреченно, скорее выдохнул, чем произнес слова мельник.

Печальный, меланхолический взгляд коснулся лица боярина. Удал, стоявший за спинами боярина и скандинава, заметил под радужной оболочкой глаз аборигена полоску белка. Широколицее, бородатое лицо собеседника, казалось, излучало усталость и нерешенные жизненные проблемы. Было явно видно, что зрелый мужчина стыдится своего положения.

— Сначала по округе поползли слухи. Потом соседи из дальних от нас деревень сорвались с мест, семьями со всем скарбом потянулись к нам с просьбой к обчеству принять. При этом рассказывая, как мы думали про небылицы.

— Чего ж не приняли?

— Язычники. — Видно поняв, что перед ним не единоверец, мельник потупился. — Батюшка сказал от лукавого сбегли, а правильную веру отринули. Не хотели они креститься, вот им остаться и не позволили!

— Эх вы! Случись ранее такое с вами, вас бы приютили!

— Может и так. Седмицу тому, в деревне объявился человечишка. Сам я его не видал, но кум приходил, рассказывал. Старикашка горбатый попросился у нашего старосты остаться в Лесной на прожиток. Мол, обузой не будет, а за поставленную обчеством избу деньгой заплатит. Емеля наш, спрос учинил, в какого бога верует чужак. Ну, тот засмеявшись, и скажи, мол, бог у него свой и точно не Иисус. Емеля ему отлуп заказал. Грит, иди до своих, в округе еще три деревни имеются. Они примут, а у нас все правоверные христиане, в церковь ходят, богу молятся, да и батюшка, как бы против такого соседства с язычником, ясно против будет. Чуть не повздорили. Выгнали из деревни чужака. Тот, уходя, слово приносящее порчу, вредящее християнам произнес, де вы свой урок сами заслужили. Ты ведь знаешь, боярин, урочить — значит говорить недоброе, во вред кому-то. Видишь, наслал-таки колдун на деревню порчу, теперь куда взгляд ни кинь, всюду смерть.

Петро сидя на чурбаке напротив боярина, в окружении стоявших на ногах дружинников прямо у распахнутой двери водяной мельницы повествовал о том, что происходило в родном поселении. Весь вид его говорил о том, что боится до колик в животе, что готовился умереть в скором времени, и что рад до чертиков прибытию боярина с воями. Удалу, даже на одно мгновение показалось, что осмысленный взгляд Петра, скользнувший по людям, озарился какой-то не людской радостью. С чего бы так прагматично радоваться?

— Дальше что было? — думая о чем-то своем спросил мельника Садко.

— Дальше? Дальше в лесу объявилась злобная тварь. Я сам ее издаля видел. Страшна, прости Господи, аки диавол.

— Ростом высокий, об одном глазе, в плечах пол-аршина, на голове щетина, на клюку опирается, сам страшно ухмыляется. — Произнес стоявший в воинском кругу Первак, воин в летах, уважаемый всеми в дружине. Это он чаще других опекал молодого Бежана.

— Точно! Она, тварь! Сильна, огромна и шерстью обросла вся. А, Микола, царствие ему небесное, сказывал, что и вонюча не в меру. А то, что на клюку опирается, так все едино вертка и быстра. Вот. — На одном дыхании подтвердил хозяин мельницы.

— Ты-то откуда знаешь, Первак? — удивился боярин, переведя взгляд на своего дружинника.

— Сталкивался по молодости с такой напастью. Едва жив остался. Тварь сию Верлиокой народ кличет. И без сильного колдуна здесь не обошлось, боярин.

— Так она, что, людей жрёт? — не удержался от вопроса Бежан, словно свербел у молодого язык.

— Может и жрёт. Сам не видел. — Ответил мельник. — Только видел, что тела людские в клочья рвет. В лоскуты шматует!

Мельник задумавшись, опять приумолк. Видать здорово страшно мужику.

— Не молчи. Ты давай, рассказывай, Петро! — подбодрил хозяина Глеб.

— А! Ну да! Первыми в ее лапы попали Стецько и Онуфрий, нужно сказать, отменные охотники. Как уж оно там было, только уцелел Онуфрий. Раненый, но до деревни дополз и обо всем перед смертушкой успел поведать. Из десятка крепких ловких, снаряженных против твари охотников-воинов…, вернулись в Лесную лишь двое, оба не в себе, к тому же увечные. А ведь мужики крепкие и повидали в этой жизни немало. Потом тварь дала всем нам передохнуть. Уж думали, ушла вглубь леса, а там в другое место подалась. Мало ли весей в округе… но видать не случилось. В одну из ночей прокралась в саму деревню. Погрызла, порвала скот в сараях. Нашумела, а когда её совершенно случайно увидали — наступила для поселян всенощная! К счастью все остались живы — тварь разумно решила сбежать. Потом исчезло несколько овец, пропали козы, исчезли пятеро стариков и трое детей. Иные селяне, видя такое дело, посбирали пожитки и съехали прочь, от греха подальше. Деревня воистину превратилась в проклятое место после того, как прямо в церкви эта тварина растерзала нашего батюшку. С той поры и времени-то прошло чуть, а Лесная опустела. Кто не ушел, того тварь умертвила. Один я остался. Днем хожу, останки людские соберу, да на кладбище без отпевания зарою.

Боярин резко поднялся на ноги, в раздумье прошелся взад-вперед по утоптанной перед мельницей площадке. Удал и сам призадумался. Да-а! Дела-а! Ведь все что угодно ожидал, но такого. И как прикажете быть? Что делать? К чему готовиться к наступающей ночи? А ведь темнота уже не за горами. Поневоле будешь считать свою прежнюю дорогу легкой и привычной, а сейчас и не знаешь, сожрет тебя какая-то Верлиока, или жив останешься. Если сожрать попытается, то как это будет на практике?

Озабочено глянул на своих вдруг притихших попутчиков, с интересом наблюдавших за метаниями Садко.

— Так! Десятник, отправляй двоих разведать округу. На ночевку здесь встанем. Готовьте места для отражения нападения. Первак ко мне, разберемся с твоей Верлиокой. — Обратился к мельнику. — Ну, Петруха, где тут спокойно покалякать можно?

— Так, это, боярин, пристройка у меня к мельнице стоит, там мы с дочкой обретаемся, там и поговорить можно.

— Веди.

Из любопытства пристроился к боярину. Мельникова изба-пристройка встретила вошедших не только теменью, но и пряным запахом трав, легким сквознячком и прохладой.

— Ой!

От двери в соседнюю с горницей комнатенку опрометью бросилась дева, видно прислушивалась к разговору отца с приезжими воями.

— Настасья! — окликнул мельник. — Подь в погреб, воинов квасом напои, потом и нам на стол соберешь.

— Слушаюсь, батюшка!

Расселись за стол. Он на автомате зыркнул в красный угол горницы. Мельник, судя по всему не слишком рьяно возносил мольбы святым. Иконы спрятаны за полотняные занавески, каганец лампадки не коптил огоньком. Проследив за его взглядом, хозяин пятой точкой заерзал по отполированной седалищами древесине.

Хм! Ну, это его личное дело! Профессиональные мельники, они все не от мира сего. Им по должности с тем же водяным дружить приходится.

Сняв шелом, боярин пристроил его рядом на лавке. Присмотрелся к жилищу Петра. Сказать по правде хозяин не бедствовал, можно сказать жил зажиточно. Судя по всему, мельница кормила не плохо.

— Рассказывай, Первак.

Призадумавшись на короткий миг, с чего начать, воин заговорил:

— Было это недалече от Курска, тому уж годов двадцать с гаком назад. Я тогда еще только из веси к боярину Воисту в дружинники пришел. Молодой, бегучий и до учебы рьяный. Малехо на нашего Бежана похожий. Вот так же как счас, поднял боярин ратников, и повел в сторону границы со степью. В его и соседних вотчинах кака-то тварь людин изводила. В одной из деревень застали едва живого вохва. Старик перед смертью успел поведать об энтой Верлиоке. Вот он-то и сказал, что злобна, ненавидит все живое, только сама из чащи носа не кажет. Боится! Ежели по деревням и весям крушить и убивать поперлась, значит, где-то рядом ищи сильного колдуна, который над ней власть заимел, чем-то обижен и пакостит обидчикам. Сказывал, пока колдуна не изведем, нападки не прекратятся.

— Горбун! — воскликнул мельник.

— Может и горбун, — согласился с ним Садко. — Дальше что было, Первак?

— Долго мы по деревням кружили. Только фарту не было. Мы в одной деревне караулим, а Верлиока в другой шурует, людей изводит. Воист дружину свою на три части разделил. Она в отличие от твоей, боярин, значительно большей была. Полная сотня. Тварина сия, умудрилась изничтожить три десятка воев оставленных в засаде в одной из деревень. Потом и нам повезло. — Хмыкнул в усы. — Ежели это везением можно назвать. В темную ночь хлынул дождь. Ливень. Ясно дело вои попрятались кто под крыши, кто под стрехи, полезли в шалаши. Только наш десятник нас всех собрал в одной избе в центре деревни, заставил рядом сараюшку изнутри запалить, чтоб хоть что-то видно было, сам под ливень вышел, да обережный круг вокруг пристанища навел. Ведал он от стариков кой чего! Дождь закончился, глядим, а при свете пожара по кругу одноглазая страшная нежить ходит, а в избу попасть не может. Круг не дает. Страху нагнал, ой-ёй-ёй! В жилах кровь стыла. Только десятник наш, лук натянул, стрелу наложил на тетиву, да прямиком в единственный глаз ее и пустил, а уж мы, выскочив, на куски раскромсали тварину. Утром оказалось, что из трех десятков ратников мы одни живы и остались. Вот так!

— Колдуна нашли?

— Нет. Ушел. Только после всего этого, спокой наступил. Потому и не искали.

— Поня-ятно.

Вот уже больше часа, усевшись в невысокую траву неподалеку от мельницы, и облокотившись о ствол поваленной березы, под сенью ее товарки Удал созерцал колыхание осоки в воде не широкой реки, текущей в сторону покинутой деревни. Вечерело. За спиной прозвучало покашливание. Оглянулся. Оказалось, Садко расположился неподалеку от него, и покашливанием привлекали не его внимание. Боярин тоже отвлекся от невеселых мыслей:

— А-а! Это ты, Глеб, и ты, Первак. Что скажете?

— Мельницу можем и не удержать, батька. Заговорный круг не получится. — Объявил Первак.

— Почему?

— В том месте, где кошара причалуется к хлеву, тварюка может через тын перелезть, там разрыв круга будет. Его в том месте, ну никак не обвесть.

— Понятно. Что предлагаете?

— Вернуться в деревню, — предложил Глеб.

— А там, что, лучше?

— Церковь ихняя на хорошем месте поставлена. Мы смотрели. Между избами добрый просвет, коли нужда будет, соседские избы подпалим. Дерево сухое, ежели огнем изнутри займется, то ливень не сразу погасит. В самой церкви имеется запас свечей. Опять-таки, не в тесноте десяток воев разместятся. Лошадей расседлаем и подальше от деревни отгоним, может не тронет. Жалко животинку.

— Согласен, принято. Так чего стоим? Кого ждем?

— Тебя, боярин.

— Времени нет, седлаться, едем в деревню.

К глубоким сумеркам едва успели приготовиться к встрече с неведомым. Церковь превратилась в крепость, очерченную обережным кругом. Первак казалось, знал ответ на любой вопрос. Магический круг охраняет только то, что заключено в круге. В силу этого, выход за его пределы снимает с человека или другого объекта охраны защитные свойства, атрибутируемые кругом. Непременным условием действенности круга является его завершённость, целостность, отсутствие лакун и стыков с другими объектами.

Оказалось, что диаметр круга имеет значение. Начертив маленький магический круг, места в котором хватает только для стоп, можно столкнуться с рядом проблем. Во-первых, это ненадёжно. Случайным взмахом руки можно выйти за пределы защиты или, потеряв равновесие, вдруг выпасть из круга. Во-вторых, для создания оберега от некоторой злой нежити требуется не только начертить круг, но и упасть в нём ниц, для чего диметр круга должен превышать рост человека. В-третьих, недоступный в кругу для самих демонических созданий и не упокоенных мертвецов, создатель оберега может подвергнуться дистанционной атаке, например, его могут закидать камнями. Слишком большой круг может быть ненадежен. По невнимательности легко допустить разрыв в нем, да и сила сдерживания от большого объема гораздо слабее.

Начало лета. Ночное небо высокое, не то, что в конце августа, покрытое звездами и освещенное кругом полной луны, делало саму ночь светлой. По бокам от церкви горели две избы, заблаговременно подожженные воинами Садко. Бревна на них скрипели и стонали от огня, языки пламени лизали предоставленную пищу. Боярин переживал, что высушенная временем древесина сгорит раньше, чем наступят основные события. Внезапный, сильный порыв ветра, откуда ни возьмись, пригнал темную тучу, тяжелой паволокой зависшую над Лесной. Если б не горящие избы, в темноте ничего бы нельзя было разобрать.

— Р-р-ща-а-гу-гу!

Раскат грома и мгновенный просвет стрелы молнии прорезали небесную темноту. Тяжелые, крупные капли дождя ударили по крыше, с силой забарабанили по ней.

— Всем быть готовыми к бою! — подал команду Садко. — Смотреть в оба!

Распределившиеся по большому помещению бойцы лицами припали к узким окнам-бойницам, там, где они были прорублены. Мельник с дочкой схоронились в маленькой комнатенке притвора, сидели тихо как мыши, лишь иногда девичий голосок, прорезаясь в тиши, позволял себе переходить с шепота, вслух, потому воины слышали обрывки молитв:

— Сохрани мя, Господи, яко на Тя уповах. Рех Господеви: Господь мой eси Ты, яко благих моих не требуеши. Святым…. Предзрех Господа предо мною выну, яко одесную мене есть, да не подвижуся. Сего ради возвеселися сердце мое, и возрадовася язык мой, еще же и плоть моя вселится на уповании. Яко не оставиши душу мою во аде, ниже даси преподобному Твоему видети истления….

Вся церковь изнутри освещалась сотнями зажженных свечей, расставленных, где только можно. Не было ни одного темного угла, пахло горячим воском. Тишина зависла в церковном пределе. Ожидать, хуже, чем догонять. Со стен из деревянных досок икон на русичей смотрели лики святых. Нельзя было понять, сердятся ли давно почившие в бозе византийские старцы и мученики таким соседям, осуждают ли их, или наоборот, они на их стороне.

В одночасье дождь прекратился, хоть и успел качественно залить бушевавшие рядом с церковью пожарища. Потянуло озоном, а одновременно с ним и запахом сырой гари. Почему то грозовая туча ушла в сторону и полная луна осветила округу за пределами церковных стен.

— Не расслабляться!

Удал не сдержавшись, добавил пару крепких выражений, тем самым выплеснув накопившееся напряжение.

— Здесь кто-то есть!

Возглас Силантия заставил Удала переметнуться с одной стороны церкви к другой, припасть лицом к окну, оказавшись головой к голове бойца. Все обернулись к ним, но от своих мест не отошли, понимали, что все происходившее снаружи может быть мороком.

Высокая, расплывчатая в сумерках фигура гоблина, облокотившаяся на посох или клюку, неподвижно застыла в двух десятках шагов от стены. Лица неизвестного существа разобрать не удавалось. Боярин окликнул:

— Чего тебе нужно, Чернобогово семя?

Фигура слегка качнулась, ненависть невидимыми флюидами распространилась от нее. Прошелестели слова, едва слышные, но понятые всеми:

— Твоего попутчика, смертный. Если сам выйдет из круга и последует за мной, обещаю, других не трону. Решай, времени у тебя мало, хозяину нужен он один.

Все, как по команде оглянулись на встреченного в дороге путника, так неудачно оказавшегося среди них. Боярин мотнул головой, тем самым дал понять всем, что никто никого не сдаст.

— Ты круг сначала преодолей, образина! — предложил Первак. — Не надорвись!

Верлиока никак не отреагировал на предложение, продолжал молчаливо стоять на месте, ожидая непонятно чего. Народ постепенно перешел к окнам, выходившим на сторону, где стояла тварь. Тихий гул голосов нарушил тишину внутри церкви. На шевеление в церковном притворе никто и внимания не обратил, а легкие шаги за спиной, тихий вскрик и чавканье, среди гомона возбужденной дружины и совсем осталось не услышанным. Все оглянулись только на звук отодвинутой щеколды, а за ним скрип открываемой входной двери. Спина мельника исчезла за дверью, оставив за собой щель в темноту. У одного из окон противоположной стороны в луже крови валялось тело Юшка, единственного, кто не поддался общему любопытству, и остался на определенном ему месте.

— Твою ж ма-ать! — вырвался возглас Удала.

— Десятник, почему вои покинули посты? Если выживем, тридцать плетей получишь! Всем по местам стоять! Закрыть, законопатить дверь!

— Хи-хи-хи!

Снаружи смех мельника показался всем вызывающим и ехидным. Елейным голосом Петро спросил:

— Что дальше делать будешь, боярин-батюшка? Магический круг нарушен. Не думал, что так быстро и просто это мне удастся. Не судьба видать, пережить вам всем эту ночь! Хи-хи-хи!

— Беда, батька. — Зашептал в самое ухо подошедший Первак. — Окромя Юшка, мельник девку и Олеся загрыз.

— … Что ж, он и родную дочь не пожалел?

Брови Садко сами по себе пошли вверх на лоб. Ладно, дружинники. С ними все ясно, но девка… На церковном подворье пока никаких действий не происходило. Нечисть чего-то ожидала.

— Ты еще не понял, что это вовсе не мельник?

— Кто же это?

— Скорее всего, это мы на хлопотуна напоролись и ему безрассудно доверились. Это дух мертвого колдуна. Отец мой сказывал, что сия вражина к нам из Византии перекочевала. Будь она неладна. Ихний дьявол использует кожу трупа умершего колдуна для того, чтобы по ночам сосать кровь и заедать живых людей. Хлопотун поджидает, когда в чьей — либо семье появится покойник, и как только душа расстается с телом, он входит в покойника. Тогда в семье одно несчастье, следует за другим. Знахари кажут, что хлопотун может принять чужой облик и проникнуть в свою же или чужую семью, тогда не только из этого дома, но из всей деревни станут пропадать люди. Он их заедает. Сам видел — тяжко его распознать, ежели даже дочка не разглядела.

— Обнулить-то его можно? — спросил Удал.

— Убить? Можно. Ежели ударить плетью, выделанной из кожи от нехолощенного коня, тележной осью, но только наотмашь, и с первого раза, потому как второй удар его снова оживляет.

Очнувшийся десятник, криком на своих воев разрядил натянутую струной тяжелую атмосферу военного коллектива, можно сказать на пустом месте потерявшего двух товарищей:

— Чего застыли? Глазеете, будто бабы на торжище! Стрелами в них сукиных сынов бей! Авось и попадем.

И покатилось лавиной действие, послышались возгласы ругани, поносящие нечисть. Из бойниц высунулись стрелы, и пяток их, почти одновременно сорвались, понеслись к близко стоявшим вражинам. С такого расстояния грешно не попасть, однако Верлиока вместе с бесом, упаковавшимся в тело покойного мельника, каким-то чудом смогли увернуться.

— Хи-хи-хи! — послышался уже знакомый пересмех, и гнусный голос с издевкой произнес. — Ай, боярин, знать миром решить дело не хочешь! Ну-ну, всем тогда хуже будет.

— Бей! — зарычал Глеб.

Бойцы стали пускать стрелы одну за другой, только на сей раз нечисть умело уворачиваясь отошла и спряталась за сарай. Торжествовать отступлением врага не было никакого желания. От всего происходящего, в душе остался горький осадок. Покинутое поле событий пустовало не долго, на место выглядывавших из-за укрытия тварей, со стороны деревенского кладбища потянулись тени, испускавшие тяжелый запах гниющей плоти. В лунном сиянии на телах отчетливо просматривалась простота крестьянского одеяния, выпачканного землей. Их угловатые движения и раскачивание при ходьбе, пока что не вызывали ни боязни, ни напряжения у защитников церковного предела.

— А вот и кавалерия пожаловала. Легка на помине! — констатировал Удал.

— Что скажешь, Первак? — спросил Садко.

— Дак, что тут сказать? Якась бесова душа покойников из могил подняла.

— Это и так видно. Ты же у нас специалист по таким штучкам-дрючкам. Делать-то что? Может заговоры, какие знаешь?

— Не! Я против колдуна не потяну. Обороняться потребно.

— Нда! Ну, браты, готовьтесь к остатнему бою, а там, как боги рассудят. — Подбодрил бойцов боярин.

То ли почуяв живых в церковном строении, то ли, как любая собака, распознав в крови бурление адреналина, только вытащенные на свет божий мертвяки ускорили телодвижения. Скорее всего, «по-тревоге» какая-то сволочь подняла все кладбище. В темпе вальса Удал, не обладавший крутыми познаниями в области парапсихологии, по привычке прокачал обстановку, все-таки смог припомнить, почему так произошло. Из неведомых глубин утерянного познания, пришла информация. Весь путь для славянских христиан из глубинки, начинался в потемках. Батюшки до всего доходили эмпирически, своим умом, и как водится чаще всего задним. Не сразу дошло до всех, что покойников нужно хоронить в освященную землю. Русский народ испокон века смекалистый, колдуны не исключение, вот и пользовались случаями вопиющей безграмотности слуг божьих. Чего ж не попользоваться, коли все само легко в руки идет? Однако и много ж их собралось!

Выпущенные из луков стрелы на покойников оказывали примерно такое же действие, как на выброшенную волной на берег рыбу. Скоро руки с истлевшими на них кусками кожи, через кованые решетки на окнах и бойницы просунулись внутрь, потянулись к живому. Хватательные движения пальцев напомнили Удалу обезьян в зоопарке. Отойдя к центру помещения, живые образовали большой круг, спинами внутрь. Стояли, ощетинившись клинками, прикрывшись щитами, ждали, что будет. Глядишь, ежели стену к утру не раздолбают, то с криком первых петухов может люди и выберутся из гиблого места.

Не случилось! Сначала всем показалось, что снаружи кто-то сильный стал приподнимать одну из стен церковного сруба кверху, потом из венца вырвали нижнее бревно, а дальше все закрутилось, завертелось. Казалось, из всех щелей полезли мертвяки, распространяя тошнотворные миазмы, через открывшуюся дверь вбегала нечисть, которую Удал визуально и припомнить не мог. Потом рубиловка отняла возможность, что либо воспринимать, кроме как, одно. Щитом отбить — отпихнуть, мечом располовинить. Прикрыть соседа. Оба! Да, сколько же здесь их?

С правой стороны часть стены имела огромную дыру. Иконы, срываясь под напором тел и ударов ими о стены, падали на искореженный пол. Шум неимоверный, к тому же перемешанный с диким рычанием погани, пытавшейся добраться до вожделенной горячей кровушки. Напор не ослабевал, а дружина численно уменьшилась. Их прижали к стене и что-то тяжелое обрушилось на голову Удала. Он еще успел во всем этом шумном бедламе услыхать предупредительный возглас Хольми: «Боя…». И все померкло, отправляя действительность к едреней фене. Здравствуй вечная нирвана!

* * *

Вернувшееся сознание притащило за собой боль. Болела голова — раскалывалась на две половинки. Остальная часть организма тоже сигнализировала о том, что с ним тоже не все в порядке. Тело ныло. Заплывшее синяками лицо, едва позволило зрачкам выглянуть в щели между ресницами. Через проплешены в дырявой крыше лучились пыльные снопы солнечных лучиков, значит уже день на дворе и он все еще жив. Как он оказался в этом сарае, к тому же со связанными вывернутыми за спину руками и щиколотками ног, с голым торсом, висел над землей, подвешенным к верхней балке? Рядом ни души.

Пошевелился, пытаясь хотя бы ослабить путы. Дохлый номер! Привязали на совесть. Хочешь, трепыхайся, хочешь, расслабься, один черт, ничего не выгадать. Вон, даже рот не заткнули, значит знают, что хоть оборись — бесполезняк, твои проблемы, на помощь никто не придет. Почему он один? Ведь если он жив, значит могли бы полонить еще хоть кого-то.

Снаружи донесся неявный шум. Изгольнувшись, качнув всем телом, он что было силы, вывернул шею в сторону щелястой двери. Со скрипом дверь отворилась и он смог-таки увидать двух организмов вполне нормальной людской наружности, одетых в одежду смердов.

— Ты гля, Спиридон, оклемался наш болезный, а я уж думал, до смертушки зашиб его Верлиока! — с каким-то восторгом проговорил один из пришедших.

— Видать крепка голова у полонянина. Иди, буди хозяина. Скажи, в себя пришел. Я тут побуду.

— Ага!

Оставшись наедине с пленником, пресловутый Спиридон, обойдя подвешенного со стороны, встал у глухой стены, чуть приподняв голову, стал разглядывать привязанного в лицо. Молчаливо прошелся из стороны в сторону, подмечая, как тот сопровождает его передвижения взглядом, промолвил:

— Чего молчишь, на помощь не кличешь?

— А, нужно?

— Хе-хе! — усмехнулся в бороду. — Нет. Все одно никто не услышит. Обезлюдела деревенька.

— Вот потому и не зову.

— Однако. Иные на твоем месте грозились, кричали.

— Помогло?

— Опять-таки, нет.

— Чего ж тогда надрываться?

Головная боль чуть отпустила, может от того, что переключил внимание на стоявшего внизу фрукта.

— Как-то все у нас с тобой не по-людски. Ты поори, и мне приятствие и ты душу успокоишь.

— Не-е, не буду. Да и с тобой говорить не буду. Пош-шел ты…, урод комнатный!

— Какой-какой?

Удал промолчал, даже глаза прикрыл, чтоб не смотреть на любителя пообщаться. Шум быстрых шагов и снова скрип открываемой двери заставил отвлечься от невеселых мыслей.

— Как он?

Большеголовый, тщедушный горбун, вставший рядом со Спиридоном, задал вопрос.

— Ругаться изволит. Сказал, что разговаривать не станет.

— Скажи-ка! Суходол, припусти веревку, — распорядился горбатый.

Тело Удала опустилось к земле, встало на уровне глаз хозяина. Горбун пронизывающим взглядом заглянул в зрачки, прошептал что-то нечленораздельно. Положил широкую пятерню руки пленнику на затылок, злобно выругался.

— Ничего не понимаю! — произнес сам себе. — Неужели опять ошибся? Велизара говорила совсем про другого! Как же так, ведь все сошлось?

Прикрикнул на пленника:

— В глаза мне смотри, смертный! Знаком ли боярышней Велизарой? Ты и есть Удал? Отвечай!

Испытывая вдруг навалившееся безразличие ко всему, он уцепился мыслями за боль, бушевавшую в голове, нырнул в нее, растворился в ней, поэтому биологический детектор лжи, пристально контролировавший его сущность, услышал безвольный ответ:

— Нет. Я никогда не встречал такую боярышню. Понятия не имею о ком речь, и Удала в глаза не видел.

— Врешь, смертный! Правду говори. Ну-у!

— Если отпустишь живым, могу сказать, что знаю ее, — тягуче вещал он. — Могу даже согласиться на то, что она моя родственница, сестра, жена, да все что хочешь.

Горбун брезгливо, одними пальцами, отвернул в сторону опухшее лицо пленника, повернулся к подручным, скомандовал им:

— Чего встали столбами? Тащите жаровню, разжигайте огонь. У вас есть возможность своими способами поспрошать этого никчему! К ночи быть обоим на мельнице.

— Бу сделано хозяин! — радость проявилась в голосах палачей.

Что же не так? В чем он ошибся? Угораздило же побывать в гостях у хозяйки Лиховского! Проклятая колдунья втянула в спор, а выиграв его, заставила поклясться именем Неназываемого, что выполнит тот, одно ее желание.

Если судить по рассказу ведьмы, то выходило так, что найти Удала не сложно. Вспомнившаяся вздорной бабой татуировка нетопыря внутри магического кола на левом предплечье в счет не шла, Горецвет узнал, что сей оберег распространен в родах кривичей осевших в этой местности. Пропажа вычислялась по одной особенности. Кто-то из ведающих, в свое время наложил на него заговор-заклятие. Любой из колдовской братии, попытавшись проникнуть в мысли Удала, взять волю под контроль, получил бы болевой отпор. Человек же висевший сейчас на дыбе, ничем не отличался от других, и Горецвет ничего кроме боли в нем не узрел. Живой кусок мяса, подвешенный к потолку, утратил у него всякий интерес. Пусть смерды потрошат его, сколь хотят, ему же снова предстоит поиск. Долги нужно отдавать, а то запросто можно и силы лишиться. Чует! Тот, кого ищет где-то совсем близко. Он прячется! Он от него не ускользнет, след всегда остается.

Удала отпустило, колдун скрылся за дверью, а два папуаса, корячась втащили в сарай полыхавшую огнем жаровню, расположили рядом под боком, сунув в самый жар пару факелов и металлические прутья.

— Ща, смерд, мы тя обсмолим, — потирая руки, оповестил Спиридон. — Для начала, ты у нас на порося станешь походить. Ага. Боишься?

Он промолчал.

— Ну-ну! Суходол, подай факел!

Проведенный с обоих боков вдоль рёбер факел, жаром лизнул кожу, заставил его непроизвольно дернуться на веревках.

— Что, не ндравится? То ли еще будет! Душу дьяволу продать не побоюсь!

— Так может ее у тебя уже и нет?

— Смотри, Суходол, заговорил. Как баит хозяин, это хороший признак.

— Тати!

— А, хоть бы и так! Я тебе даже вопросов задавать не буду. Поизмываюсь, а опосля кишки из брюха выпущу. Здохнешь в муках! Ежели б хозяин не лаялся, мы бы тебя просто загрызли, без всего огненного глуповства, но здеся ничего не попишешь. В кабале мы, вот и приходится куражиться.

Для Удала потянулись минуты боли, минуты понимания, что вот он — пришел его конец, и ничего поделать нельзя.

По сараю распространился приторно-сладковатый запах подпаленной кожи. Сдерживать эмоции, подстегнутые болью, он уже не мог. Со стоном выплеснул три этажа исконно-руссого языка, костеря, на чем свет стоит горбуна и его подручных, а блаженное забытье никак не приходило.

Совсем рядом с наружной стороны сарая что-то щелкнуло. Короткий болт самострела выскочив из щели стены, пробил черепную коробку Спиридона, вознамерившегося прижечь раскаленным железным прутом и без того пострадавший от огня бок. Болт толкнув татя, отбросив его тело на земляной пол, застрял в черепушке. Дверь распахнулась и с криками через порог ворвались боярские дружинники. Недолго заморачиваясь, зарубили второго палача. Удала сняли с дыбы, уложили на спину на расстеленный плащ.

— Ты как? — усевшись на корточки перед вытянувшимся на полотне во весь рост парнем, и поднося флягу с водой к губам пострадавшего, спросил Первак.

— Хреново, брат. — Ответил откашлявшись. — Бока словно огнем горят. Глянь там, небось и ребра обгорели?

— Не, ребра целы, а вот мясо присмолили. — Озадаченно, промолвил стоявший рядом Хольми.

— Мудаки!

— Нет, эти оба волкодлаками были. Чего это они огнем баловались, а не просто загрызли, перекинувшись в иной облик? Не понятно.

— Им горбун так велел.

Взгляд Первака производил впечатление «стеклянного», здорово видать придавила минувшая ночь этого уже не молодого воина. Поразмыслив, он распорядился товарищам:

— Хватайте концы плаща, выносим его.

Отходя, злополучный сарай подожгли. Удалу становилось все хуже и хуже, но он еще осознавал, что его куда-то несут, скупо переговариваясь между собой. Придя в себя, разглядел деревянный потолок над собой, озираясь вокруг, понял, что лежит на лавке в избе. Через узкое оконце едва пробивался тусклый свет. На дворе вечерело.

— Эй, кто там есть! — позвал он, в хрипе не узнавая собственный голос. — Подойди!

Видно услыхали. В единственную в избе комнату вошли двое, Первак и молодой Бежан.

— Оклемался? — спросил молодой.

Смотри-ка, как-то раньше не заметил, они ведь оба поранены. У старого через холстину на голове кровавое пятно проступило. Бежан ногу подволакивает. Хм. На вихрах паутина седины. Чудно. Ох, как мясо на ребрах ломит. От боли заскрипел зубами.

Воины засуетились.

— Где Садко?

— Чего там рассказывать? Нет больше боярина. Сгинул. Наверно помнишь, как на нас со всех щелей нечисть поперла, а когда тебя Верлиока по голове приложил, да из строя выдернул и унес, их напор малость ущух. Глянул я тогда на воев, а нас совсем мало в живых-то и осталось. Тебя нет, боярин и десятник в схватке полягли. Сбил кого смог щитом к щиту — до первых петухов продержались. Из церкви только трое нас и вышло. Нема боле дружины. Хоронить ни сил, ни часу не было. Велел тогда братов по старинному обычаю прибрать. Подожгли церкву, общим чехом отправили героев прямиком в Ирий. Передохнув малость, повел сироманцев по следу той твари, которая тебя охомутала, а он прямиком в сю деревушку и привел. Понаблюдали, потом напали. Ну, дальше ты знаешь. За боярина посчитались, долг свой перед ним сполнили, горбатого паскуду осиновым колом к земле прибили. Вот тебя ослобонили. Оклемуйся, а нам дали в Курск дорога урочена, время не ждет. Теперь каждый по себе. Тебе на полночь идти, нам на заход.

 

— 16-

Солнечный погожий день только начинался, когда передовой дозор охраны купеческого каравана наткнулся на сидевшего у обочины летника молодого парня, по виду смерда. При приближении к нему двух конных воинов тот не испугался их грозного вида, продолжал сидеть на траве, лишь подняв взгляд на всадников, остановивших лошадей в двух шагах от него, и сторожко озиравшихся по сторонам, ожидая возможных проблем от непонятки с одиночкой, повстречавшимся на лесной дороге.

— Кто таков? Почему здесь сидишь? — задал вопрос старший дозора.

Человек соизволил подняться на ноги и дозорные рассмотрели, что перед ними стоит высокий парнище, силу и здоровье которого не могла скрыть широкая рубаха из домотканой холстины. Усмешка скользнула по не так давно разбитым, но уже успевшим поджить губам незнакомца, он явно не боялся вооруженных воев.

— Прохожий, — был ответ. — Шел, устал, вот и присел передохнуть. Вас что-то напрягает в моем поведении?

— Напрягает. Места здесь глухие, до ближайшей деревни верст двадцать с гаком будет, и тут ты. Сидишь один одинешенек, морда побитая, ни дать, ни взять, по виду чистый тать.

— Так я сейчас уйду.

— А ну, стой!

Оба охранника не сговариваясь, схватились за рукояти мечей, поводьями подали лошадей чуть вперед, справа и слева огибая незнакомца с двух сторон.

— Стой, где стоишь. Сейчас Илья с караваном подъедет, он и решит, что от такого как ты ждать можно в сем медвежьем углу.

— А Илья у нас кто?

— У вас не знаю, а у нас, старший в охране купецкого каравана будет. Так что охолонись, вона слышь, колеса на повозках скрипят? Ща подъедут.

Трудности, которые приходилось испытывать купцам во время путешествий заставляли их объединяться в большие тележные поезда — караваны, но даже караваны могли стать объектом вооруженного нападения, что приводило к разорению купечества. Риск, связанный с участием в караванной торговле, побуждал его искать более прочные гарантии и объединяться в товарищества.

Длинный, скрипящий тележными колесами, купеческий поезд, вытянувшись по пространству лесной дороги, приблизился к месту стоявших у обочины дозорных и чужака. Шедший в голове колонны, седоватый крепкий муж с окладистой бородой, в кольчуге поверх рубахи и подклада, с мечом на поясе и шестопером в левой руке, остановил караван, сойдя с дороги, приблизился к ожидавшим. Пытливо окинув взглядом незнакомого парня со следами минувших побоев на лице, спросил у подчиненных:

— Чего это вы смерда удерживаете?

— Так, это, жилье далече, а он тут у дороги сидел, ну и мы…

— Кто еси будешь? — поняв все и не дожидаясь дальнейших пояснений, спросил начальник охраны у незнакомца.

Ответ не заставил ждать.

— Из печенежского плена сбежал, на родину возвращаюсь. Коль по пути, дозволь с вами до Харьковского городища пройти.

— Хм. То не у меня, то у старшего меж купцами дозволения спрашивай. Вон на третьей повозке сидит. Ну, да ладно, идем.

Между делом не преминул похвалить дозорных:

— Добре службу несете. Хвалю. Езжайте и дальше поперед поездом.

Рядом с возницей, возвышаясь над ним почти на целую голову, сидел широкоплечий, необъемный мужик в красной косоворотке, подпоясанной матерчатым тонким пояском под обширным брюхом, поверх которой была надета чуга, особый кафтан для верховой езды с короткими рукавами, имевшая на подоле по два боковых разреза. Такая одежда из дорогого сукна на медвежьей фигуре купца смотрелась несколько чужеродно, но может быть и носилась ним только для престижа и положения. Окинув вопросительным взглядом старшего охранителя, а с ним и незнакомого молодца со следами давнишней драки на лице, изогнув бровь дугой, спросил:

— Чего там, Илья?

— Да вот, Никита Онежич, до Харьковского городища в попутчики набивается, кажет, из половецкого полона утек.

— А чего ж? Хай идет, я не против. Как величать тебя, парень?

— Удалом прозвали.

— Скажи-ка, хм! Удал, значит. Крещен ли, али в темной вере обретаешься?

— Сказать по правде, не знаю. После войны о прошлом годе случившейся в полоцких землях память потерял.

— Ну-ну! Ладноть, пристраивайся за моими повозками. Не обеднею один рот до Харькова прокормить. Синица, — окликнул старшего приказчика. — Присмотри.

Караван снова двинулся по набитому летнику. Лошади ходко тянули возы, а люди, кто сидя на них, кто следуя рядом, внимательными взглядами скользили по округе. Чувствовалось, что скоро конец пути, и само Харьковское городище не за горами. Еще два дневных перехода и они на месте. Даже деревеньки и веси, стоявшие рядом с летником, стали встречаться почаще, чем ранее. Сам купчина, Никита Большой, проезжая жилые места, распорядился привалов и остановок в них не делать, неодобрительно косился на деревянных идолов у околиц и населявших деревеньки людей, что-то тихо шептал про себя.

— Что это он? — спросил Удал у мелковатого, можно сказать плюгавого мужичонки, являвшимся старшим приказчиком Синицой.

— А-а, Никита дюже не любит нас родноверов, а места по которым идем, ими и заселены. Ежели б не торговля, да ни добрая прибыль от ей, он бы сюда ни ногой. Меж тем, городище куда направляемся, оно тоже не по византийским заповедям живет, а по старому покону, с волхвами, ведунами и знахарями. Так что, мотай на ус, а то слово скажешь и в немилость Большому угодишь.

— Понял, спасибо за совет.

На ночь расположились табором на подтоптанной ранее прошедшими караванами поляне. Развели костры, приготовили пищу, поснедали от пуза, отдыхая и наслаждаясь остановкой после нелегкого для всех перехода. Ночь упала на землю, накрыв своим покрывалом все живое. Разговоры у костров велись неспешно, с ленцой.

— Мой старший братанич, тож купецкие караваны охранял. Нема его боле.

— Что так? — полюбопытствовал кто-то из сидевших рядом с говорившим.

— Кажут, в одну из безлунных ночей напала шайка Мизгиря на проходивший мимо купеческий караван. Не помогли купцам и сопровождавшие их три десятка добрых воев. Погромили всех. Без пощады вырезали ни в чем неповинных приказчиков, извозчиков, грузильщиков, перебили охрану. Каким-то чудом уцелел только один приказчик, притворившийся мертвым в самом начале схватки, а в разгар боя по темени сумевший сховаться в кустах. Вот он потом все родичам и поведал.

— И никто не нашел бедолагу?

— Не-е!

— Тати, утомились после бою и кровавой бани, зарыли тела несчастных и отдыхали около громадного кострища, разложенного там же у телег без всякой опаски. Мизгирь по слухам никого не боялся. Ну, а его душегубы порядком подпили найденной в возах хмельной браги, громко смеялись и лаялись меж собой. Так вот он, как заслышав хвастливые пьяные речи, понял, что время подоспело, и тихо сбежал из свово укрытия.

Удал вместе со всеми слушал рассказчика. При упоминании имени Мизгиря, что-то знакомое мимолетно проскочило в мозгах, да так там и кануло в потаенный омут беспамятства.

— Брехня-я! — оскалил зубы в улыбке чернявый возница одного из возов Большого.

— Эт, чего ж брехня? — обиделся рассказчик.

— А того! Хто к Мизгирю в лапы попадал, уж живым не уходил. Брешет твой приказчик. Небось, еще до нападения на купцов, его за каку провинность погнали, а ему дураку и повезло выжить.

— Может и так. — Легко согласился говоривший.

Стоявший в темноте, до той поры никем кроме Удала не замеченный Синица подал голос:

— И охота вам на ночь всякие страшилки слухать? Ложились бы ото спать, завтрева с ранья в путь. Язык у тебя Опрышко без костей. Тьфу! Скажу Никите, чтоб в следующий раз тебя с собой не брал. Накличешь беду. Кликуша!

— Так…

— Спать всем!

Спать, так спать. Удал ничего против не имел, но чувствовал, что Синица к их костру подошел не просто так. Пригляд за ним вел, заморыш. Оно и понятно, не на пустом же месте этот невзрачный человечишко, каким-то образом стал правой рукой богатого купца иной с ним веры. Зато и положительный момент был во всем этом, охрана тебя бережёт, можно выспаться всласть, не беспокоясь, что потревожат. Умостившись, постарался не обращать внимания на тупое нытье обожженных огнем катов боков под рубахой. За две недели лежки в глухой лесной деревушке раны поджили, а под струпьями старой кожи проявилась бледная молодая кожица. Прикрыл веки и поворочавшись, заснул.

На плечо легла рука, заставив его проснуться и открыть глаза.

— Совсем ты загостился у нас, пора и честь знать.

Крепкий седовласый мужчина, в добротной одежде, в тяжелой безрукавке из медвежьей шкуры, наполовину выглядывавшей из-за зеленого плаща на плече приколотого массивной металлической фибулой, склонился над ним. Улыбка незнакомца заставила собраться морщинкам на его крупном породистом лице.

— Что молчишь? Или не хочешь домой?

— Хочу. — Словно через силу выдавил он слова.

— Ну, так поднимайся, переход открыт, и он скоро закроется вновь. Не тупи, Андрей, времени мало.

Он поднялся на ноги, при этом отметил, что незнакомец выше и шире в плечах, чем он, хотя он тоже был выше среднего роста. Мужчина указал на светившиеся бледным мерцающим светом высокие ворота, непонятно кем поставленные прямо на поляне, в царстве лесной зелени. В самом воротном проеме серыми клубами крутился туман, беспросветно плотный и густой. Ему показалось, что через такую толщу тумана невозможно протиснуться, но незнакомец думал иначе.

— Не дрейфь. Здесь всего десять шагов и ты в своем времени. Ну, чего же ты? Или веры в своего покровителя Велеса не стало? Верь мне и иди смело!

А-а-а! Была, не была! Чего он теряет? Не глядя под ноги, по высокой траве ринулся к воротам, бросился как в омут в прохладную влажную вязкую пелену. Пересек ее, ничего не видя перед собой, и выскочил под яркое солнце, казалось другого мира. Лес отсутствовал. Перед ним были хорошо знакомые очертания далекого городка, чуть левее конус крыши старинной церквушки времен Иоанна Грозного, в небольшой деревушке. Осталось лишь пересечь до боли знакомое поле, и перепрыгнуть бетонный забор.

Вот оно! Прощай надоевшее средневековье с нетронутыми «цивилизацией» просторами, с его кочевниками и богами, с его волхвами, князьями и знахарями, таившимися в медвежьих углах!

Он побежал по давно никем не паханой стерне. Все ближе и ближе бетон высокого забора. Остановился только на миг, перевел дух от быстрого бега, затем привычно в три прыжка оттолкнувшись от полотна забора, уцепившись за его кромку, подтянулся и перескочил внутрь. Молодое тренированное тело совсем не ощущало перепадов нагрузок.

Вот и ГОК — Гарнизонный Офицерский Клуб. Его двухэтажная, неэстетичная коробка — детище соцреализма, возвышается перед ним. Скорым шагом пошел по раздолбанным дорожкам к дому, минуя хрущебы жилых домов, МИГарь на постаменте, школу. Люди, попадавшиеся ему на пути, словно тени проплывали мимо, совсем не замечая человека одетого в одежду средневековой эпохи, и он, почти бежал, не распыляясь на них своим вниманием.

Где его общага? Вместо привычной двухэтажки перед КПП, стояло непонятное по своему назначению сооружение, причем почему-то, чтоб добраться до него, нужно было преодолеть ров, наполненный мутной, покрытой зеленью ряски водой. Что за хня? Как это? Ступор и смятение чувств, придавили ступни ног к асфальту тротуара, веригами легли на плечи.

— Что-то не так, витязь?

Оглянулся на скрипучий старческий голос. Опрятно одетая старушка, молодыми зелеными глазами смотрела ему в лицо. Улыбка на губах собрала добрые морщинки на старческом лице.

— О-о! Да, ты, хлопчик обеспамятел! Совсем не помнишь старую Властимиру.

— Тут дом стоял, — непонимающе хлопая глазами, произнес он. — Я в нем жил.

— Да, знаю я. Ежели ты в это место попал, значит борьба идет за тебя. И ты столбом не стой, борись. Вон, видишь мосток, пройдешь по нему через воду. Тебе туда нужно.

Старуха махнула рукой в сторону сооружения.

— Иди.

Глянув в сторону бабкиной подсказки, отвлекся, а когда решил задать беспокоивший его вопрос, понял, что стоит в одиночестве перед мутной жижей рва. Нужно идти, стоять и ждать у моря погоды бессмысленно.

Преодолев мостик, очутился перед входом в короб из стекла и бетона. Войдя в дверной проем, шагнул в освещенный тусклым светом лифт. Двери автоматически захлопнулись, никакой панели управления с кнопками на стене не было, но лифтовая камера, стронувшись с места, натужно подняла его вверх, по ощущениям, на третий этаж. Двери открылись. Ожидая чего угодно, он выглянул наружу. И вправо и влево по широкому коридору — никого. Что он здесь делает? Чего ищет? Эти вопросы подспудно вертелись в голове. Куда? Вправо, влево?

Выпустив клиента, лифт производя характерный для подъемного механизма шум, самостоятельно ушел вниз. Он, определившись с дилеммой, пошел направо. Уже шагая по длинному, казалось бесконечному коридору, слышал монотонную музыку, прочно угнездившуюся в ушах, своим звучанием вытягивавшую все жилы, манипулируя по вдруг оголившимся нервам. Ни дать, ни взять, один к одному с пиликаньем музыкальной шкатулки из фильма «Ошибка резидента». Интересно, кто же это так постарался? Видневшаяся вдалеке дверь не приблизилась и на метр. Так можно идти к ней и час, и сутки и месяц.

Словно кто-то подслушав мысли, со следующим шагом приблизил дверь к самому носу. Чуть не воткнулся, Буратино недоделанный! Что же это за шутник решил поиграть с ним в такие игры? Дернул дверную ручку вниз, чуть навалился на саму дверь. Фигушки! Заперто. Постоял, подумал. Провел ладонью по поверхности дверного полотна. И дверь, и замок в ней казались хлипкими. Отступил на пару шагов.

— Г-г н-на-а!

С силой впечатал ступней в область врезного замка.

— А-а-а-а!

Действительно хлипкие, и замок и сама дверь. Ударом, проломив препятствие, не рассчитал сопротивление, не удержался, влетел внутрь соседнего помещения. Сразу за дверью находилась пустота. Ну, не совсем пустота. Просто после дверного порожка проявилось отсутствие пола. В полете, инстинктивно ухватился за один из крюков, свешивавшихся с непонятного механизма цепной передачи, двигавшихся из отверстия над дверью. Цепь рывками передвигала крюки к противоположной стене с такой же дырой над дверью. Помещение, в котором очутился, было по своим размерам огромно, выкрашено белой краской, а внизу, метрах в двадцати под ним бурлила мутью вода. Приглядевшись, увидел в этой мути десятки чешуйчатых существ, совсем не напоминавших добрых животных, скорее помесь змей с драконами. Резвясь в своем бассейне, эти монстры заставляли воду бурлить, а заметив его, повисшего в воздухе над ними, попытались, выпрыгнув вверх, достать добычу. Ух! Вот это морды, ну и клыки! Нет, не допрыгнут.

— Ха-ха-ха!

Разливистый смех отвлёк от созерцания досель невиданной живности. В открытой двери, противоположной стены, ухахатываясь стоял размалеванный клоун. Да, да, самый настоящий цирковой рыжий коверный.

— Ты погодь малость, сейчас подъеду, объясню, что смех может быть обоюдным, когда глаз на жопу одному смешливому натяну, — пообещал цирковому.

— А, ты прикольный! Я думал прямиком к моим зверушкам на обед попадешь, а ты вывернулся. Не-е. Ждать тебя мне недосуг. Бывай! Ха-ха-ха!

— Стой…

Громко хлопнув дверью, клоун скрылся с глаз, только эхо топота ног и смех рыжего донеслось до чуткого уха.

Перед самой дверью раскачавшись, умудрился пробить ее, зависнув на двигавшемся крюке. Спрыгнул, чуть не промахнувшись и не оказавшись в гостях «мира животных». Поднявшись на ноги, не мог поверить, что попал из сооружения наружу, мало того в вечерний парк с музыкой, людьми, аттракционами. Звездное небо оттенили фонари у дорожек. От столба к столбу мерцали разноцветные гирлянды лампочек. Всюду смех и гомон. Дети с шариками и сладкой ватой в руках мотаются от аттракциона к аттракциону как заведенные. Запах шашлыка, как стрелка компаса, повернул его в нужном направлении. Рот наполнился слюной. Сколько же он не ел?

— Андрей!

Голос, позвавший его, принадлежал лепшему другу Егору, погибшему на втором курсе военного университета. Голова дернулась на звук. Совсем рядом, не далее как в десяти шагах, в затемненной аллейке стоял Егор.

Он сорвался с места.

— Стой, Андрей! — Егор перед собой выставил раскрытую ладонь. — Стой там. Нельзя тебе приближаться. Рано тебе сюда.

— Егор…

— Андрюха, времени мало. Его совсем нет. Слушай и запоминай! Стерегись женщину с зелеными глазами и родимым пятном над верхней губой.

— Так…

— Помни…

Егор, будто голограмма, поблек и померк. В мгновение исчез, словно и не было его.

— У-у-у! — присев на парковую дорожку, завыл волком.

— Помни… — прошелестел ветерок в листве.

Открыл глаза. Вот и новый день вновь поднял его первым лучом утреннего солнца. Эх, жизнь хороша! А птички из лесной чащобы устроили свой концерт, кажется, стараются перисвистеть друг дружку. Суета вокруг возов была управляемой, любой из людей, входивших в состав каравана, знал, чем ему заняться. Поели на скорую руку. Вот, верхами на лошадях ушел вперед дозор. Купцы и приказчики без суеты вывели длинную кишку каравана на дорогу. Обождав в голове, когда с последнего воза подадут весть о том, что все встали на летник, Никита отдал приказ на движение купеческого поезда:

— Трогай! Илюха, смотри в оба, остатний переход перед городищем!

— Знаю, Никита Онежич.

Монотонный скрип тележных пар в утреннем воздухе слышен был далеко. Сегодня Удалу даже место на втором с головы колонны возу досталось, как раз между телегами Ильи и Синицы, а Большой уселся на своем крайнем возу. Словоохотливый Онуфрий, возница по виду годов сорока. В матерчатой шапке на лысоватой голове, в одежде как у всех, но в опорках и лаптях на ногах, почувствовав косой взгляд Удала, брошенный на обувку соседа по транспортному средству, пояснил, не дождавшись вопроса: «Так ноги не преют». В дальнейшем у водителя запряженных в воз кобыл, как из рога изобилия полилась речь, непринужденно менялась только тематика. Как у акына — о чем вижу, о том пою. Напрягшись, Удал понял, что от словесного поноса соседа не избавиться, может его и подсадили к словоохотливому мужику, решив подшутить. Расслабился. Пусть его, нехай выговорится.

— Чародеи кажут — страшна та трава. — Доверительно вещал тот, предварительно оглянувшись назад, на Синицу. Не слышит ли? — Когда людин найдет на нее в поле али в лесе, тот умом смятется. Ростом невелика, от земли чуть знать, по ней пестринки по всей, а в коренище черви и наверху тож. Добра ловить зверей. Аще кто что украдет — трава сия повернется к нему, только положи ее на его след. И вот еще, али ежели кто ставит поставухи. Ну, силки там, капканы! Ты положи той травы подле тропы — удачи и пути ему не будет. Это уж точно!

— Что, — не сдержавшись, задал вопрос Удал, — на себе проверял?

— А, хоть бы и так!

Речь далее пошла про мавок, и что происходят оные из душ умерших не своей смертью девок, чаще всего руки на себя наложивших, и что часто их можно увидеть ночью на полях, перекрестках дорог или в лесу в образе малых детей в белом. Они преследовали людей и просили, чтобы те их окрестили.

— Ежели доведется тебе услышать жалобы мавок, али их пенье. — Оглянувшись в очередной раз на Синицу, Онуфрий тихо, почти шепотом напел — «Мене мати народила, нехрещену положила», то ты не беги, встань столбом кажи в ответку: «Иван да Марья! Хрещаю тебе во имя Отца и Сына и Святого Духа!». Понял?

— Конечно понял. Чего ж не понять?

— Вот! С того часу блуждающая душа…

— Молчи!

— Чего?

— Нишкни! — зашипел соседу Удал.

Во всем благодушии окружавшего его пейзажа, мозг вычленил какое-то несоответствие. Что-то было не так. Что? Прислушался к своему внутреннему мировосприятию, благо дело сосед замолкнув, не допекал. Тишина. Скрип тележных колес, тихий говор людей в караване, и тишина. Точно! Птицы на дистанции дороги замолчали. Не слышно их пения из придорожных кустов и деревьев по обеим сторонам летника. Такое состояние лесополосы он уже на практике проходил на печенежских территориях Донца. Из глубин серого вещества мозг подсказал ранее знакомое ему знание. Очень похоже на V-образную засаду, при организации которой, подразделение, как правило, делится на две части. Они располагаются по обеим сторонам дороги. Противник, попавший в такую засаду, оказывается под перекрестным огнем с двух противоположных направлений и не имеет возможности организовать эффективное сопротивление, поскольку прятаться ему негде. При организации V-образной засады часто огонь сначала открывается с одной стороны, а после того, как противник перегруппируется и «покажет спину» второй группе, — с противоположной. Противник, увлеченный боем на одном направлении, вряд ли заметит у себя за спиной смертельного врага и понесет значительные потери. Если все так, то разбойничья шайка имеет большое число бойцов, а караван уже втянулся в капкан.

Спрыгнув с телеги на землю, легкой трусцой догнал первый воз. Следуя рядом, негромко поделился выводами со старшим охраны:

— Илья, ты главное не рви раньше времени глотку, но чуйка мне подсказывает, что караван втянулся в расставленную по обеим сторонам дороги засаду. Гляди, место-то самое подходящее, по обочинам между дорогой и лесом пустошь с каждой стороны шириной шагов в пятьдесят не меньше. Самое то для лучника. Слышишь, птицы не сверестят? Что делать думаешь?

Лицо старшего на глазах вытянулось, побледнело, сделалось цвета серого мела.

— Уверен?

— Да.

— Иди, как шел рядом с возом. Вон, видишь, рукоять топора у борта торчит и щит подоткнут, возьмешь, ежели что.

— Угу.

— Пойду вдоль возов пройдусь. Дозор проглядел, поздно, что-либо менять.

— Давай.

Соскочив, Илья придерживая меч рукой, пошел вдоль возов, о чем-то переговариваясь с людьми. Из-под бровей Удал еще раз оглядел округу, в своих мыслях, всего на миг поставил себя на место разбойного главаря. Он бы при планировании засады, ориентировался, прежде всего, на сопутствующий рельеф местности и исходил бы из тех преимуществ, которые он дает. Совершенно очевидно, что нападение на хорошо вооруженную колонну на открытой местности не будет иметь большого успеха. А вот потери у разбойников гарантировано будут. В условиях лесной местности эффект нападения на ту же колонну может привести к желаемому результату. Если засада есть, то место для нее атаман татей дорожных выбрал подходящее. Попав под обстрел, караванщики маневрировать смогут только в зоне уничтожения или не смогут вообще. Зона обстрела для лучников — сказка. Просто песня! Бросай стрелы из-за укрытия, бей противника на выбор, потом выходи и добивай. Если б не птицы, вообще бы прощелкал все на свете.

За густым кустом лещины Удал разглядел человека в серой холщевой рубахе. Бородач ладонью отвел ветку в сторону и тем самым выдал себя.

— Щиты вздеть! — поднявшись в полный рост, с топором в руке, подал команду людям в караване. — Тати по обеим сторонам дороги! Всем прыгать на правую сторону, от левой обочины прикрыться возами!

Из леса по правую руку по движению каравана раздались громкие возгласы и в караванщиков полетели стрелы.

Отбив топорищем стрелу, не стал дожидаться, когда прилетит следующая вестница смерти, сам пробежал к лесу. Ему что? Он не в охране, стоять насмерть прокладкой между хозяйским добром и разбойниками не надо. Где уклоном, где зигзагом, добрался до леса. Юркнул в заросли, тут же напоровшись на молодца преградившего беглецу дорогу.

— На-а!

Захлебнувшийся крик из разрубленной шеи, пробулькал предсмертное слово. Не достаточно сноровист, оказался разбойничек. Хорош топорец, не плотницкий — боевой. Ну, с почином!

Понеслось! Он рубил стрелков, рубился с подоспевшими мечниками. Вертелся, как уж на сковородке, спасаясь меж кустарником и деревьями от оголтелой толпы, отвлеченной от основного действа, и потому злых и лезущих напролом. По крикам и звону мечей на дороге, понял, что там бойня в самом разгаре.

Отбился. Положил шестерых лапотников, правда и топор посеял в свалке, оставив застрявшим в черепушке татя. Зато меч раздобыл. Услышал неподалеку разговор самых «умных».

— Боги! Морозко, ты смотри сколько их!

— Будило утверждал, что караван меньше будет, и охраны в нем десятка полтора воев, не боле. Грит, кого не постреляем, порубим, возы уведем, мошну набьем! Тфу!

— Вы чего здесь? Отсидеться решили? Брысь на дорогу! Помогай, — прорезался начальственный голос.

Двое хитроумных до дороги так и не дошли, он подловил их, встав на пути. Прикончил. Пора было самому выходить на большую дорогу, какую-никакую, но помощь охране стоит оказать.

Караван встал как вкопанный. С головы, примерно до его средины верх брали тати, а со средины, до хвоста охрана и обслуга. Тела людские валялись у колес, некоторых смерть застала на телегах. Слышался звон клинков, истошная ругань и крики раненых. Выскочив, врубился в задние ряды разбойников, насевших на Илью и Большого. Раненый Илья, едва ворочал мечом, вяло закрываясь круглым деревянным щитом, Никита сопротивлялся отчаянно, хотя и по его вихрам на бороду стекала из раны кровушка. Силища у него была медвежья — он, то швырял наседавших на него бандюганов о землю, то рубил топором. Малость не успел. Срубили с плечь буйну головушку старшины охраны, оставив Большого одного.

— Живьем брать купчину, — послышался приказ атамана.

Удал на этот сигнал проредил разбойничков, но и привлек внимание нехилой группы напавших к своей персоне. Пошла рубиловка. Удар — отбив — блок со спины, разворот, снова удар и опять блок, разворот, снова удар. Вокруг него, у его ног образовалась кучка покойников, а один из шустрил отползая, тянул за собой вывалившиеся кишки, подвывая при этом. Молодое тело не чувствовало усталости. Шаг за шагом Удал подобрался к выдыхавшемуся купцу.

— Добре! — выдохнул тот.

— Ан-налогично! — ответил, мечом перечеркнув кому-то жизнь.

Бой стал стихать, а тати потянулись к голове каравана, понимая, что выбрали добычу не по зубам. Казалось, вот сейчас уже все. Но, нет! Шум боя нарушило верещание женщины. Она не кричала, а действительно именно верещала. Все как по команде опустили оружие, повернули головы в ее сторону.

— Свят-свят! — Удал услышал шепот Никиты, в этом шепоте проявлялся дикий, первобытный ужас.

Высокая женщина, одетая в белую ткань с головы до пят, стояла неподалеку от них. Она внезапно появилась из лесу, встала на дороге. Постояв молча с закрытыми глазами, заплакала и, причитая направилась к Удалу и купцу.

— Белая Баба, Девка — предвестница несчастья. Мы пропали!

Удалу это ни о чем не говорило. Ну, не знал он ничего ни о какой Белой Бабе, и все тут! Это привидение средь бела дня, протянуло руку к купцу, довольно милым голосом попросило:

— Купи мне купец белой ткани на одеяние. Видишь, поизносилась я вся, а я тебе судьбу предскажу.

— М-м-м… — промычал Никита.

Взгляд зеленых глаз мазнул по лицу стоявшего сбоку от купца Удалу. Молодая женщина с распущенными под материей покрывала волосами, скривила рот в подобии улыбки, при этом бородавка с темной пигментацией над ее верхней губой жестко и ярко выразилась на лице. Удала словно ведром холодной воды окатили. Сон! Ну, конечно же во соне его предупредили об опасности, а он все забыл!

Не вдаваясь в переживания купца и преображение разбойников во вновь боевое подразделение, вот-вот готовое наброситься на растерянных людей каравана, он выдернул из ножен на поясе нож, подаренный мельником перед расставанием, и с близкого расстояния метнул его в грудь зеленоглазой ведьмы. Еще никто ничего не понял, еще крепко на ногах стояла женщина в белом, под ударом вошедшего в плоть клинка лишь отступившая шаг назад, а Удал, зная, что помеха устранена, метнулся к группе татей, стоявших за спиной «привидения», просчитав в ней атамана. Взмах меча и голова скатывается в пыль и песок летника. Нет больше среди живых атамана.

— Пошли вон, смерды! — заревел диким зверем. — А ну, спрятались в лес! Кого найду, не пожалею!

Так разбегаются тараканы со стола, вспугнутые ночью включенным светом на кухне. Некому объединить и повести за собой, а команда к бегству, вот она, дана. И не важно, кто отдал приказ, и плевать на поживу, сейчас бы ноги унести да с головой остаться.

Купец пришел в себя довольно быстро. Оторвал взгляд от мертвого тела Белой Бабы, перевел его на попутчика, наблюдавшего остатки ретирады дорожных разбойничков.

— Ну, ты…

— Что такое, Никита Онежич? — оглянувшись, спросил тот.

— Ну, т-ты…

— Все путём, — отвлекшись, присел у трепыхавшегося неподалеку раненого татя, пытавшегося отползти в сторону леса. — Знаешь ее?

Тать, оставив попытку отползти, со страхом в глазах посмотрел парню в лицо.

— Знаю.

— Кто такая?

— Полюбовница Будилы, нашего атамана.

— Ну и на что она рассчитывала?

— Дак, ведь не первый раз в личину Белой Бабы рядилась, и всегда получалось и с рук сходило. С вами с первыми промашка вышла.

Почувствовав над собой нависшую тень, Удал обернулся, вставая из присяда в полный рост. Купец услышал все, что хотел.

— Тьфу! — в сердцах сплюнул наземь. — И до чего же народ ушлый, прости Господи!

Его меч с замаха опустился на шею замолчавшего татя, прекратив мучения того и останавливая его жизненный путь на бренной земле. Купец размашисто перекрестился.

— Синица! — повышая голос, позвал старшего приказчика. — Синица, живой?

— Тута, я, батюшка, Никита Онежич!

Тщедушный приказчик, будто из под земли вырос пред ясны очи хозяина.

— Ты давай Синица, распорядись в караване. Раненых татей дорезать и всю падаль к лесу отнесть, хай дикий зверь полакомится их телами. Все оружье собрать, кажный знает, что кому причитается. Что с бою снято, то свято. Своих болезных обиходить да на возы сложить. Мертвым могилу ройте вот на той полянке. Место то доброе, погибшим почесть окажем и прохожий путник увидав, глядишь помянет.

— Все зробим, батюшка!

— Пошевеливайтесь, время к обеду подходит. Идем Удал, в теньке присядем, Синица без нас дело знает. За трофей не беспокойсь, все пособирают, обсчитают, а я уж звонкой монетой расплачусь с тобой. Выручил ты нас всех, и упредил и от гибельного шагу с бабой лихой избавил. — Горестно мотнул головой, почти выдохнул. — Илюху жаль! Но видать его время пришло, такую уж долю ему бог положил.

 

— 17-

Петушиный крик под самым окном разбудил его, заставил в одно мгновенье вспомнить, что он у цели своего пути. Утренняя зорька окрасила небо за окном в лазоревую синеву. Пора вставать. Всеми конечностями потянулся на лавке, вдохнул запах сена, набитого в подушку новому постояльцу подорожного двора.

Хорошо-о! Выспался так, как не высыпался давно. Интересно, Никита поднялся, или после волнений долгого перехода будет отлеживаться до третьих петухов? Нет, ему точно пора вставать и начинать поиски волхва. Все расчеты с купцом могут и подождать. Купец привез товар и ближайшие две седмицы отсюда никуда не двинет, а найти его на торгу не составит большого труда.

Одевшись, быстро сбежал вниз по неширокой деревянной лестнице, очутился на первом этаже опрятного длинного зала, с выскобленными рядами столов. Харчевня. Еще вчера, когда отмечали счастливое окончание путешествия, подметил какие огромные две печи, сложенные из дикого камня для обогрева помещения в зимнее время, поставлены друг напротив друга у самых стен. Ставни на окнах открыты, прохладный воздух со двора приносил влажную свежесть со стороны реки. Под притолоку, в щели между ошкуренных бревен, помощницы хозяина насовали веток полыни.

Не успев проскочить к выходу, когда услышал голос самого хозяина постоялого двора, Фроди Синеуса обращенный к нему с легкой хрипотцой и неискоренимым акцентом:

— И куда в такую рань собрался? Вона и слобода еще спит, народец горны в кузнях разжечь не успел, а тебе припекло. Уборная на заднем подворье. Помнишь ли?

Хозяин вышел из-за стойки навстречу гостю, сейчас было отчетливо видно, как он подволакивает правую ногу, и то, что на правой же руке, которой опирался о столешницу отсутствуют сразу три пальца. Пытливый взгляд уцепился за одежду приезжего, выискивая приметы, по которым можно определить, съезжает клиент или останется погостить.

— Дело у меня. Уезжать пока не собираюсь. Мне бы к капищу сходить, Фроди, — сказал хозяину. — Дорогу не подскажешь? А то приехали ночью, попили-поели и сразу спать. Вымотались.

— Оно и понятно. Так-так, значит, Славьих богов решил проведать! Оно по повадке видно в тебе воина, понятно, что к Перуну идешь. Такие как ты, редко к Роду ходят, а про Ладу и Мару я уж и не говорю.

Скандинаву видно было не с кем перемолвиться словами, а хотелось. В прошлом, воин, а теперь калека, он и постоялый двор-то выкупил, чтоб не так сильно чувствовать ущербность, и находиться меж людьми. Удалу, напротив, хотелось побыстрее слинять с глаз.

— Так куда идти-то?

— Известно, как за ворота выйдешь, ошую вороти, мимо кузней пройдешь, у самого Дона увидишь хозяйства кожемяк и красильщиков, так ты вверх по течению прими и иди до дубравы. Вот в ней капище и найдешь.

— А есть там кто из волхвов?

— Странный у тебя вопрос. Где ж им быть, по-твоему?

— Добро, спасибо!

— Хм!

Добро то, что народ еще только просыпался, поэтому редко кто видел бежавшего по посаду человека. А он не имея больше терпежу, несся по указанному маршруту, и даже в «царстве» кожемяк и красильщиков кожи, находившемся на отшибе, наверное даже не почувствовал стойкий отвратный дух. Ему было не до того. Вот сейчас он найдет Велимудра и вернется к нему утерянная память, глядишь, и не будет больше на свете Удала — калики перехожего. Родится кто-то иной, тот, кто помнит свою суть, свои корни.

Вот и изгородь частокола. Набитая сотнями ног дорога вывела к почерневшим от времени щелястым воротам, раскрытым для любого, кто с открытым сердцем пришел к Славьим богам. Внутри на ухоженном подворье истуканами застыли вырубленные из цельных стволов деревьев лики древних богов пантеона славян, перед каждым на подставках видны принесенные в дар предметы людского почитания: колечки, монеты, цепочки и медальоны. Все в основном из серебра с глазками из полудрагоценных камешков, грубой обработки. В мисках лежит еда — приношения древним родичам.

— К кому пришел? Кого славить хочешь, пришлый?

Обернувшись, он увидел молодого волхва, тихо подошедшего к нему со спины, и смотревшего на него с интересом. Худощавый, стройный, одетый в длинную до самых колен рубаху, расшитую хитрым орнаментом по вороту и широким рукавам, волхв без явной необходимости опирался рукой на резной посох. Пряди длинных, цвета спелого колоса волос бередил ветерок, а голубые пытливые глаза пытались заглянуть в душу. Служителя культа заинтересовало то, что в попытке самостоятельно определить желания и побуждения человека, в столь ранний час решившего придти на капище, зрак соскальзывал с пришельца, рассеивался. Что такое? Ведь он уже самостоятельно мог просчитать многих. Многих, но не этого.

— Мне нужен Велимудр.

— Кто?

— Мне нужен Велимудр. — Повторил пришедший.

— Он редко бывает на капище. Ищи его у святилища, там ему избушка поставлена, или в мольбище. Ну, можешь еще на требище заглянуть, может там.

Вот тебе и раз! В представлении Удала, все верования привязывались к капищу, а тут на тебе, еще много непонятных составляющих мест веры.

— Это где? Я приезжий, толком не знаю, куда идти.

— Это просто. Ты же из городища пришел?

— Да.

— Здесь все рядом. Так и пойдешь вдоль реки. Дорога проведет мимо требища, там и мольбище, а за ним, как через дубраву пройдешь, и святилище будет.

— Спасибо за подсказку.

— Ништо. Да прибудут с тобой боги!

Не так уж оказалось все и рядом! Следуя по указанной дороге, он пристроился к попутчику, низкорослому худому мужичку среднего возраста, посланного с утра пораньше старейшиной городища за какой-то надобностью к Изибору, одному из северянских волхвов.

Удивляясь тупости чужака, простодушный Первак, объяснял пришлому прописные истины. Да, Велимудр живет у самого мольбища, старый совсем, редко выходит в городище. Да, в мольбище входят Явьи боги: Хорс — бог юности, Велес — бог молодости, Вей — бог зрелости и Световит — бог мудрости. Они помогают во всех делах человека. Если хоть иногда им молиться, их помощь не ослабеет. Им много не нужно от тебя, в качестве жертвы приноси свои остриженные волосы, ногти или выпавшие зубы. Довел Удала до мольбища, где того направили к избе поставленной ближе к Донцу, и побежал исполнять свое дело.

На удивление, мольбище оказалось не в лесном массиве, а на безлесной возвышенности, практически полностью лишенной растительности, с высоты которой открывалось широкое обозрение окрестностей. На вершине холма стоял «капь» — идол. Вокруг возвышенности шел подковообразный насыпной вал, на вершине которого горели священные костры. Вал перед ним, был внешней границей мольбища. Пространство между двумя валами как раз и было требищем». Как ни хотелось Удалу поскорее увидеть волхва, все же он задержался, залюбовался светлым теремком, будто покрытым воском, а потом натертым до блеска шерстяной ветошью. Хоромы — место, где люди потребляли священную трапезу.

По тропинке взбежал на лысую гору, прямиком к подножью одинокого идола, высеченного из цельного ствола древесины. Седовласый старец, сидевший прямо на голой земле, о чем-то вел беседу с молчаливым божком, причем без всякого почтения перед оным, он не очень-то выбирал выражения при общении. На пришлого дед даже не оглянулся, хотя и слышал, что уже не один на мольбище.

— … нет, ты не понимаешь! Давно пришло мое время. Стар стал. Немощен. Что, отвернулся от меня? Не замечаешь?

— Послушай, уважаемый, — обратился к старику. — Где я могу повидать Велимудра?

— Вот, уже и людины не признают! — как ни в чем не бывало, старец выдвинул очередную претензию божеству.

— Ага! Так это ты и есть волхв Велимудр?!

Оторвавшись от беседы с идолом, дед обернулся, окинул Удала цепким взглядом выцветших глаз. На Удала смотрел седовласый старец с орлиным носом. Все его лицо и скошенный назад лоб были обильно испещрены сетью морщин. Такие люди обычно быстро соображают, а мысли их имеют практическую направленность. Они общительны, легки на подъем, в споре не лезут за словом в кошель.

— Чего тебе, болезный?

— Проблема у меня, волхв. Память потерял. Лезут в голову какие-то урывки, а понять не могу, откуда оно все прет. Неправильное какое-то все, не родное, ненашенское. Люди казали, ежели ты не поможешь — труба дело, никто не сможет помочь. Будь ласков — помоги!

— Ну-ну!

Старик в раздумье поднялся на ноги. Ростом он оказался чуть выше самого Удала, вот только старческую худобу, не смогла скрасить и просторная одёжа на нем. Взгляд парня помимо воли соскользнул на божество. Средневековый резчик смог воспроизвести четыре грани на древесном стволе. Интересно!

Заметив интерес пришлого к божественной скульптуре, волхв хмыкнул, пояснил:

— Четыре грани символизируют силу, распространяющуюся на все четыре стороны света. Вон, в верхней части граней, изображения богинь с рогом и кольцом в руках и богов с мечом и конем, и со знаком солнца. Богиня, та, что с рогом в руках — Мокошь, мать урожая. Вон та, что кольцо держит — Лада. Бог, на поясе которого висит меч, а у ног скачет конь — Перун, покровитель воинов, а бог с солнечным знаком на одежде — Даждьбог, владыка солнечного света. Эти, в средней части — взявшиеся за руки мужчины и женщины, исполняют ритуальный хоровод. Ниже — коленопреклоненный, вырезанный на одной грани лицом к пришедшему к нему, а на двух других — боком. Он держит на руках Землю. Это Велес, бог подземного мира. Деление на три части, символ мироздания. Горний мир — обиталище богов, земная юдоль, где живут люди, и, наконец, подземный мир — мир мертвых. Ладно. Идем разбираться с твоим делом будем.

Удал едва успевал за молчавшим всю дорогу стариком. Лишь в самом конце пути волхв соизволил оповестить парня:

— Почти пришли. Вон за той лядиной вековые сосны, там мое жилище.

В двух шагах от избушки похожей больше на шалаш, чем на дом в понимании Удала, стены которой, от времени потемнели и стали шершавыми, из под земли бил родник, обложенный голышами, а рядом с ним вросший в землю огромных размеров валун, поросший сединой мха. Исток родника, рукотворной траншейкой направлялся вниз к Донцу. Единственное оконце избенки подслеповато глядело на солнечную сторону. Словно встречая хозяина сокровенного места, ветер прогудел в вершинах сосен и тут же стих.

— Заходи. — Немногословно велел дед.

Вслед за хозяином переступил порог. Русская печь, выложенная из дикого камня, занимала едва не половину жизненного пространства единственной комнаты. Оно и понятно, тут тебе и лежанка — отрада для старых костей в долгие зимние вечера, и приготовление пищи, и тепло, и созерцание живого огня. В доме без печки русскому человеку всегда чего-то не хватает. Судя по тому, что бани поблизости от избы не было, волхв и мылся в ней же. Запах свежей полыни ударил в нос. Пучки этой травы обильно развешены под потолком на бечеве. Стол, лавка под окном, покрытая шкурами дичины, два крепко сбитых громоздких табурета. На полках, прибитых к глухой стене, стоят покрытые холстиной горшки.

— Присядь пока, — указал на один из предметов мебели, сам меж тем полез в подобие сундука, откуда извлекая нехитрую снедь, выставлял ее на стол. — Поснедаем, опосля и рекл еси о наболевшем.

— Так ведь не голоден я.

— Ничего, я не евши, да и ты, видать как брезг небо расцветил на ноги встал, с городища до мово нырища цельное поприще протопал.

— Ага.

— Вот и я о том же. Ешь, давай!

Молчавший Велимудр, не перебивая вопросами повествование, слушал пришлого людина. Его острый взгляд проникал в глаза человека обратившегося за помощью. Он не желал ему зла, поэтому лишь почувствовал силу заклятия наложеного кем-то из сильных коллег на неизвестного. Догадывался, что вот так, начни он без подготовки раздвигать тьму сей тайны и вернув назад время глянуть на пережитое человеком, элементарно может и по рогам получить. Но помочь-то надо! Всех тайн не раскроешь, но та, которая находится перед ним, обязана покориться и развоплотиться. А, Удала словно прорвало, он говорил, говорил. Рассказывал про рынки, где являлся элементом торговли, скотом выставленным на продажу, о странствиях по печенежской земле, про ведьму, свившую гнездо в низовьях Донца на русской земле, о дороге к нему, Велимудру.

— Кудесы речешь, витязь, — молвил старец. — Пока мне ясно, что порекло твое, тебя соответствует. Ночь на дворе. Ложись спать, занеже утро вечера мудренее.

Ночь. Тихая южная ночь. Конец первого летнего месяца не мог сделать звездное небо низким, а саму ночь безпроглядно темной, как в августе. Лесная живность, и весь лес жили своей жизнью. Кто-то вышел на охоту, кто-то, забившись в нору, пережидал страшную ночную пору. О чем-то шепталась трава на полянах, шумел камыш по речному берегу, резвились берегини в реке и плескалась в омутах рыба. Сгорбленная фигура старца с посохом в руке и котомкой за спиной рыскала у лесной опушки. Можно было, прислушавшись, разобрать слова, произносимые одиноким ночным сыскарем.

— Да, куда ж ты запропастилась? Ведь примечал тебя здесь. Рассвет уж скоро, а ты спряталась!

— Не это ли ищешь, Велимудр?

Юная красивая дева, облокотившись о ствол молодой березки, зажав в ладони пучок травы с корешками, обращалась к волхву.

— Это самое и ищу, полесунья. Тебе, лесной берегине ли не знать?

— Ха-ха! Так возьми, для доброго дела не жалко.

— Для доброго ли? Может он в себя придет, да татем окажется? Руду проливать он не боится.

— А ежели так, то тебе ли бояться татей? Лишних пять капель настойки из этого корня и он уже не сможет никого обидеть. В царстве Мары его к делу приставят.

— И то правда. Спасибо, выручила.

— Поспешай, рассвет уж скоро.

— Ништо, все что хотел, собрал. Теперь уж не опоздаю.

Первый рассветный луч упал на лицо.

— Поднимайся, витязь. Время подошло. Не передумал? — волхв пристально посмотрел в глаза.

— Нет.

— Тогда выходи из избы, сымай рубаху.

Сбросив рубашку, Удал вышел на порожек жилища. От утренней прохлады и легкого ветерка поежился, размял застоявшиеся за ночь мышцы. Велимудр вставший у родника, напутствовал будто готовил в космический полет:

— Запомни, после свершения заговора, лишишься защиты, кою тебе ранее поставили.

— Пусть.

— Все готово. Становись вот сюда и подставляй ладони. Лью в ладони мертвую воду, омой лицо, смой с него беспамятство.

Удал подставив ладони, поднес воду к лицу и ополоснул его два раза.

— Встану я и пойду в чисто поле. Навстречу мне Огонь и Полымя и буен Ветер. Встану и поклонюсь им низешенько и скажу так: гой еси Огонь и Полымя! Не палите зеленых лугов. Буен Ветер! Не раздувай полымя. А сослужите службу верную, великую: заберите у витязя беспамятство, понесите его через боры — часть потеряйте там, через пороги — уроните его и в них, через моря и реки — утопите остачу.

Волхв взял второй кувшин.

— Живая вода из родника, подставляй ладони. — Вдохновенно продолжил заклятье. — Разыщите его память, принесите ее к моему порогу, да и вложите в буйну голову. От сего часу и до веку, хай знает кем он был, кто он есть. Кто камень-алатырь изгложет, тот мой заговор превозможет.

Протянул чашу с приготовленным из трав и кореньев зельем.

— Зелье на цветах и лютых травах сварено, коли тать ты, то и помрешь смертью лютой. Пей!

Удал морщась, наклонил чашу, выпил зелье, все без остатка. В голове зашумело, тело скрутило будто веревку в узел. Захотелось кричать, но дух перехватило и крик застрял в горле. В голове, словно кадры цветного фильма пронеслась вся его жизнь. Показалось к богу на суд попал. Вот он малец, а вот уже и школа, военное училище, а дальше…. Все померкло вокруг, он ушел в спасительную пустоту.

Открыл глаза. Примостившись, рядом на лавке где он лежал, сидел старец. Морщины на лице волхва разгладились, рот под усами улыбался.

— Так как, Удал, вспомнил, кто ты есть?

— Да. И не Удал я вовсе, а Андрей.

— Ага! Крещеный значит?

— Ну, это не суть. Мы люди русские, если и верим, приемлим Христа, в душе все едино язычники. Чем тебе-то Белый Бог так мешает, волхв?

— Сам он не мешает ни чем. Пришел на Русь, здесь ему теперь место с нашими исконными богами. Так ведь те, кто веру в него несет, мешают жить люду росскому, мешают жизни радоваться, счастье наше им покоя не дает. Ведь в постах и молитвах нельзя забывать, что жизнь дана для радости, а не во искупление грехов.

— Согласен, перекос. Но и ты посмотри. Кто нам эту веру несет?

— Ну?

— Да, обычные люди. Причем, зачастую темные, безкультурные, сами не разбирающиеся в молитвах и трактующие их кто, во что горазд. Пройдут сотни лет, прежде чем приведут в норму священные книги, подведут к единому условию церковные каноны, а на Руси появится свой предстоятель. Ну а пока только так. Можно сказать, что на данный жизненный период отцы церкви сами язычниками являются.

Второй день Ищенко гостил у Велимудра. Сколько за это время было речей переговорено, сколько мыслей озвучено. Не счесть! Им обоим было интересно общество друг друга.

Поздним вечером, накануне ухода кривича, Велимудр приоткрыл ему картину сущего на землях славян, такого, каким оно является для родовых общин.

— Славяне дают имена не только по складывающимся качествам мальца, его очередности рождения в семье, иногда времени года, но и в соответствии с его варной. Люди, рожденные в наших землях, делятся на четыре варны — ведуны, витязи, веси и смерды. Так было спокон веков. Вот и твои попутчики, по наитию стали величать тебя Удалом, почувствовав в тебе не простого ратника оказавшегося в плену и разделившего с ними рабскую долю, а витязя, способного на большее, чем просто мечом махать. Варна — это уклад жизни, это место в миропорядке. Дитя рождается голым, но взращиваясь, может стать кем-то.

Брови на лице у Андрея удивленно полезли вверх.

— Ага. Навидался, знаю. Кто смердом рожден, ним и остается.

Показалось, что пронзительные глаза волхва заглянули в душу. Взгляд усталый, знающий об этом многое, да ведь так оно и было, не первую сотню лет Велимудр коптил это небо. Он усмехнулся, а вместе с улыбкой подобрели и его выцветшие глаза, кивнув, продолжил говорить:

— Прав, но не во всем. Росичи — внуки Даждьбожьи, прямые потомки богов, а боги славянские, когда-то в давние времена тоже были людьми. В скрижалях писано: «в прелъстъ великоу не внидят мняще богы многы Пероуна и Хорса, и Трояна и инiи мнози ибо яко то человецы были суть старейшины Пероунь в елинахъ, а Хорсь въ Кипре, Троянь бяше царь в Риме». Все рождены от одних корней, но в силу обстоятельств, один может подняться, а другой упасть и боле не встать с колен. Однако — варна! Взять хоть ту варну, к коей принадлежу я. Ведуны обладают мудростью, способны в узде удерживать ум и чувства, от других отличаются терпимостью и простотой, чистотой, знанием, правдивостью, верой в ведическую мудрость, преданностью Прародителю, да, много еще чем. В подробности влезать не буду, не надобны они тебе. Мы передаем ведическое знание тем, кто будет в родах после нас, совершаем обряды и правим ритуалы. Вы, витязи — обладаете добродетелью, силой, решительностью, отвагой в бою, благородством и умением руководить. Хотя, представители твоей варны и изучают ведические писания, но никогда не выступают в роли проповедников и учителей. Ваша обязанность — сражаться за справедливость. Веси — те, кто занимаются земледелием, торговлей, выращиванием коров. Кстати, ты знаешь, что корова считается одной из матерей человека? Да! Потому как кормит его своим молоком. Наши щуры издревле знали, что можно жить счастливо, имея землю, выращивая на ней зерно и коров. Ибо обогащает род не мышечный труд, а продажа зерна, являющегося чистейшим даром Макоши. Поэтому богатство весей составляют не деньги, а коровы, зерно, молоко и масло. Но, тем не менее, люди не отказываются от ношения украшений, красивой одежды и даже золота, получая их в обмен на продукты. Наконец, смерды. Они служат трём остальным варнам, ибо они не имеют склонности к умственному, военному и торговому деяниям, а посему довольны своим положением. Они довольствуются тем, что: едят, спят, обороняются и совокупляются. Долг всех четырёх варн — не причинение вреда, правдивость, чистота и самообладание. Включение в одну из варн зависит от индивидуальных природных способностей и наклонностей человека.

— Каждый человек хочет жить хорошо. Разве не так? — прищурив глаз, с подначкой спросил Ищенко.

Может волхву и не нравилась манера поведения вернувшегося к памяти молодого витязя, но Велимудр держал себя в руках. Что возьмешь от ретивого, не вошедшего в года, а значит пока обделенного житейской мудростью человека? Всему свое время.

— Недопонимание речей моих, я вижу в душе у тебя. Тебе не повернуть жизнь вспять, не изменить предначертанное богами состояние смертных. Состояние смерда, это вожделение — бесконтрольная деятельность жизненных чувств. Выгода — сознательно управляемое осуществление желаний, это состояние веси. Твое, как витязя — ответственность за правильность деяний. Самосовершенствование, жизнь в духовности и проповедование вероучения — это мое. Вот и выходит, что смерды всем своим укладом отображают тьму, неведение, неподвижность, не проявленные возможности, живут в страхе, унынии и заботах. Веси — соединение неведения, страсти и усиленного действия, обретаются в горе, радости и труде. Вы, витязи — соединение страсти и справедливости, ваша стезя пролегает в гневе, ярости и битве, на то вы и бояре. Просветление, покой, равновесие, состояние присущее волхвам. Они проходят земной путь в спокойствии, умиротворении и молитве. В соответствии с варной даются имена. Если у человека варна позволяет ведать, стоять посредником при обрядах славления богов, то его имя должно состоять из слов, означающих благость, прославление вышнего бога, радость, любовь, знание. Если варна воина, то имя должно содержать слова, означающие порядок, власть, защиту, борьбу, ратную силу, удаль молодецкую. Имя ремесленников и крестьян должно означать богатство, созидание, домовитость, вид деятельности; а у челяди — услужение, черту характера, внешнюю примету.

Ухмылка кривича подсказала волхву, что ко всем его речам молодой человек относится скептически. Меняя тему разговора, Велимудр спросил:

— Ну, что решил? Куда думаешь двинуться дальше? Ты ведь теперь помнишь все?

— Да, старче, теперь-то я помню все. Было время, когда дорога выбирала меня. Было и бездорожье — беспамятство. Теперь же дорогу буду выбирать я сам, и никак иначе. Погулял по Руси каликой перехожим, пора и честь знать. Дома потеряшку уж заждались давно.

Мысли сотника полетели в Гордеево городище на берега реки Псел, туда, где его ждали друзья и соратники, ставшие для него и семьей и Родиной одновременно. Домой! Домой! Пело сердце в груди.