— 1-

— Я искренне признателен, уважаемая Парсбит-Хатун, и вам и вашему сыну, Ябел — Беку, за то, что позволили остановиться в вашем поместье. Приютили и обогрели. Ночевать в степи в такое время для моих старых костей сущее мучение.

— Не надо лишних слов, ребе. Как можно было поступить иначе?

В жарко натопленной зале, относившейся к женской половине дома, где полноправной хозяйкой была мать местного феодала, родового князя Ябела, Парсбит, в креслах перед открытым пламенем печи сидели мужчина и женщина, оба в преклонном возрасте. Морщины на лице отмечали земной путь, на когда-то красивом лице женщины, одетой в дорогие одежды из тонкой ткани и цветной шерсти. Мужчина, в одежде священника — иудея, с покрытой куском белого полотна головой, с рисунком каймы по краю, обладал длинной седой бородой. Его старческие в прожилках вен руки опирались на перекрестье инкрустированного костью, покрытого лаком деревянного посоха. Подавшись вперед, придвинувшись к собеседнице, священник взглядом прозрачных голубых глаз заглянул ей в лицо, понизив голос, сказал:

— Парсбит-Хатун, я принадлежу к религиозному течению нашей церкви, именуемому — ловцы снов. Видимо Господь наш, не зря привел меня к вашему порогу. Под сенью этого дома мне кое-что открылось.

Хозяйка поместья рукой остановила речь священника.

— Акшана, — обратилась она к сидевшей у окна девушке. — Иди, посмотри, милая, что там с обедом. Можешь не торопиться.

Встав с табурета, девушка кивнула хозяйке и вышла, плотно прикрыв за собой дверь.

— Так о чем вы хотели сказать, святой отец?

— Ах, да! — старый раввин, умостился поудобнее в кресле, облокотился левой рукой на подлокотник. — Во сне мы чувствуем себя как рыба в воде. Время от времени, мы выныриваем из сна, окидываем взглядом собравшихся на берегу, и опять погружаемся, торопливо и жадно, потому что нам хорошо только на глубине. Это мистическое искуство поглощает нас полностью, боимся мы только одного, что однажды вынырнув на поверхность, не сможем вернуться назад. Тому, кто подошел к концу пути, больше некуда двигаться. Уважаемая Парсбит-Хатун, не хочу вас пугать, но под крышей этого дома я увидел для себя конец земного пути. Опасность грозит и всем вашим близким. Что-то должно произойти в самое близкое время.

Высказавшись, священник умолк, смотрел как мысли и чувства после услышанного, отразились на лице хозяйки большого дома.

— Неужели пачинаки?

— Я бы так не сказал. Сон дал четкую информацию, что опасность придет с востока, тысячи желтых, хищных рыб с узкими глазами, заполонят степной океан.

— Я ненадолго покину вас, — взволновано произнесла старая женщина, поднимаясь на ноги. — Я должна переговорить с сыном. Ах, как все не вовремя. Савар вот уж день прошел, как ускакал на охоту. Это значит, вернется не сегодня, скорее всего даже не завтра.

Последнее, она говорила, кажется только для себя. Вышла из залы, оставив раввина одного у открытого огня.

За день, по приказу бека, была проверена готовность к отражению нападения, назначены дополнительные караулы на стенах поместной цитадели.

Вышедший вечером подышать свежим воздухом старый священник, с легкостью успел заметить косые взгляды воинов, бросаемые на него исподлобья. Усадьба князя на глазах превращалась в военное поселение, которым оно и являлось при соседстве степняков. На луки хазарские воины набросили тетивы, колчаны по максимуму наполнились стрелами.

— Акшани, — услышал раввин голос одного из родственников князя, шада Иосифа. — Проскочите с десяток верст на восток и возвращайтесь. Если увидите войско, или отряд чужаков, в бой не вступайте, сразу отходите. Лучами рассыплетесь по степи, не нужно врагу указывать дорогу к поместью.

— Слушаюсь, шад! — прижал ладонь к груди здоровяк уже сидевший в седле, рядом с ним, готовые в путь, стояли ещё четверо вооруженных людей бека, их лошади переминались с ноги на ногу, танцуя на месте, предчувствуя скорую скачку в степи.

Обитые медными полосами ворота со скрипом разъехались в стороны. Всадники с места пришпорив лошадей, галопом вынеслись на простор, беря направление на восход солнца, а вскоре уже издали слышались только глухие звуки копыт да понукания всадников: «Гха-а, гха-а! Гик-гик!»

Весенний ветер донес от берега реки влажные запахи перепревшей за зиму травы и тины. Ночная мгла заполонила собой все пространство большого двора родового поместья хазарского бека, со всех сторон закрытого высокими, саманными стенами, охранявшими спокойный сон домочадцев и челяди, состоящей из дальней родни феодала. Между домов с узкими улицами прошли четверо вооруженных, одетых в кольчуги воинов, неся в руках факелы, негромко переговариваясь о чем-то своем. Старший среди них взмахнул факелом, привлекая внимание караульного на обитой деревом, угловой вышке охранного периметра.

— Все спокойно, шад Иосиф, — раздался с вышки голос стража. — Если б не этот ветер с реки, то можно считать, что с дежурством мне сегодня повезло, а так, холодно, даже притом, что на мне шерстяной плащ надет.

Из-за угла одного из сооружений выбежали сворой псы, пристроились к ночным обходчикам. Позадирали морды вверх, уставились в темноту, но слыша знакомый голос, лаять не стали.

— Ты мне на ветер не отвлекайся. Особо смотри в сторону ворот. Конечно, печенеги только пришли на свои пастбища, но могут попытаться что-нибудь украсть. Будь внимателен, — оглянувшись на сопровождение, распорядился. — Двинулись. Глянем, что там у западных ворот.

Полная луна закрылась плывущими по небу облаками, превращая ночную мглу в кромешную темень. В просветах между облаками пробивалось бледное мерцание звезд. Караульный, облокотившись на деревянный поручень высокого насеста, бросил взгляд внутрь ограды, пытаясь разглядеть в сплошной массе стен узкие проемы окон-бойниц на строениях. Скучно. Даже шум идущей ночной стражи растворился во мареве ночи, гырканье псов ушедших следом, тоже было неслыхать. До утра ещё ой, как далеко. Хорошо зимой, кочевники с летних пастбищ уходят к теплому морю, перегоняя стада лошадей и рогатого скота, отары баранов. Можно слегка расслабиться и жить спокойной жизнью до следующей весны. Жизнь в диком поле приучила хазар к готовности в любую минуту встретить непрошеных гостей и соседей — печенегов, с оружием в руках защитить свою жизнь и имущество. Вскоре, вслед за печенегами, с юга на исконные пастбища, веками закрепленные за родом, пригонят стада лошадей родичи. Эту зиму скотоводов возглавлял средний брат бея. Младшего, Парсбит-Хатун, мать бея не отпускала от себя. Дай Бог ей здоровья. Сильная женщина, иногда, кажется, что это не бей, а его мать управляет всем в роду, хоть бею уж самому давно перевалило далеко за тридцать лет.

Отвлекшийся своими раздумьями и умозаключениями от охраны ночного поместья воин, приходя в деловой режим, приподнялся с локтей, развернулся к внешней стороне стен. В это время луна выпорскнула из-за облаков, осветила долину перед поместьем. Шелест в ночи негромко разнесся на близком расстоянии.

— Ха-а! — короткий выдох.

Тело стража отбросило назад к поручню вышки, уперев его спиной о дерево, смягчив звуки шерстью плаща. Широко открытые глаза уставились в пустоту. Стрела негромким щелчком вошла в лоб, проломив кость, торчала из черепа, ветерок раздувал оперенье на тонком древке. Караульный был мертв. За стеной послышалось сопение, шепот и шорохи. Вскоре через саманный забор, внутрь поместья соскочили тенями неизвестные враги, рассчитывая пробраться к воротам незамеченными. Где-то за домами, за стоявшей вдали большой конюшней, прорезал ночь протяжный вой дворовой собаки. Сколько безысходности чувствовалось в этих звуках. В ответ послышался лай целой своры и из темноты друг за другом выбежали сразу десятка полтора разномастных шавок. Поднявшийся гвалт и рычание в сторону неизвестных, привлекли ночную стражу, послышался приближающийся топот ног.

Гортанно прозвучавшая команда, и, не обращая внимания на собачий брех, тени бросились бежать к воротам. Цель была одна сбросить щеколду и открыть створы. Со стен посыпались новые тени, эти были уже вооружены посолиднее, прикрывались круглыми щитами из дубленой кожи. Часть из них развернулась в сторону приближавшегося хазарского дозора, другие побежали вправо, к воротам, вдруг потребуется помощь или поддержка.

Со стороны темных окон-бойниц в неизвестного неприятеля полетели стрелы, тетива на луках монотонно запела. Хазары, прирожденные лучники, мало кто сравнится с ними по умению обращаться с этим оружием. В один миг нападавшие были расстреляны, не помогли ни щиты, ни защита. А у ворот уже корчились от боли те, кому не повезло умереть сразу.

— Все к стенам, прикрыть ворота! — громкий голос бея Ябела раздался из ночи.

Поселение словно очнулось ото сна, отовсюду слышались звуки беготни, говора, стуки прислоняемых к стенам стоек, звон металла, пока ещё не боевой. На стены поднялись все мужчины рода, только рабов загнали в подвал и задвинули засов на тяжелой двери.

Снова голос бека:

— Иосиф! Иосиф ты где?

— Слушаю тебя, бек!

— Разберись, кто на нас напал? Может печенеги? С них станется.

— Нет, господин. Проверили трупы нападавших, на степняков-печенегов эти люди не похожи. Лица узкоглазые, одежда по крою совсем иная.

— Так, кто это?

Выглянувшая снова луна, показала нерадостную картину за стенами. С южной стороны укрепления, на расстоянии в полверсты, плотным строем стояли всадники, и число их внушало ужас. Над головами колыхались наконечники копий, щиты прикрывали половину корпуса каждого пришлого воина. Небольшого размера, степные лошади защитных нагрудников не имели. Одно было понятно, что к имению князя Ябела подошли племена кочевников, но это были не печенеги.

— Бек!

— Чего тебе, Макадас?

— Там к восточной стене, почти вплотную подгоняют большие повозки. Очень большие. Я таких никогда не видал, их тащат быками.

— Так чего ждете? Если их подведут вплотную к стене, забросайте горшками с зажженным маслом. Подожгите их! Жгите землю перед быками.

— Слушаюсь, мой господин!

Ябел окинул взглядом плотный строй неприятеля. Ему стало ясно, ясно как и каждому воину в поместье, наблюдавшему врага, встретить рассвет в этом мире не удастся многим. Видно прав был раввин, предсказавший опасность, нависшую с востока, ошибся только в одном, опасность явно переросла в понятие «гибель» для всего рода.

Задрожала земля под копытами тысяч лошадей, неизвестное воинство двинулось к сравнительно не высоким стенам поместья. А за восточными стенами уже вовсю шел бой, зарево горевшего масла подсвечивало округу.

— Стрелами бе-ей! — рычал бек, сам натягивая тетиву лука.

Тугие хазарские луки выплеснули стрелы в конную массу. Небыло нужды целиться, промахнуться было не возможно. В ответ к стенам прилетели тысячи стрел, в свою очередь, выбивая защитников, заставляю умирать их десятками, валиться со стен на землю. Лавина на скаку подошла вплотную к стенам, и в хазар полетели копья, жалами пробивая саман на стенах, вонзаясь в плоть. Крик, стоны, гомон, шум боя слышались отовсюду. Ворота были открыты, в самом периметре бушевала битва. Ночь подходила к концу, вот-вот загорится заря. Усталый, выдохшийся бек, истекая кровью, с трудом ворочал потяжелевшей непомерно саблей. Свесившийся с седла кочевник ударил в спину копьем, пробил металлическое плетение кольчуги, вгоняя наконечник между ребрами в сердце.

Знатная добыча досталась племени в этом краю. Бескрайняя степь, разделенная рекой и ее притоками, обещает родам сытую жизнь. С молоком матери воины впитали любовь к ней, к лошади, к оружию и походу. Уйти в набег вместе с родственниками, под началом родового вождя — разве это не счастье? Разве это не праздник для человека рожденного шары-кипчаком?

После захвата этого поселения можно будет искать переправу на другой берег реки, придется потеснить чужие племена, зовущиеся печенегами, своему племени необходимы выпасы, необходима своя территория. Конечно, печенеги не отдадут без боя свое, но племя приведенное ханом Баркутом насчитывает одних только воинов до сорока тысяч сабель. Великая орда. Как хитро они просочились в эти земли. Сначала спустились из степей по священной для племен кипчаков реке вниз, к полуденным землям, потом прошли в сторону захода солнца. Разведали кочевья простоватых печенегов и теперь, о Великий Тэнгри, это все должно быть нашим. По слухам если идти дальше на полночь, то попадешь в леса на землях племени урусов. Говорят, они сильны. Ничего, закрепимся, навестим их. Растрясем жирок у лесных людей, нельзя быть жадными, делиться надо. Да и для молодых воинов наука не лишней будет. Кроме того, еще одно племя обустроится рядом. Хан Селюк, думаю, тоже будет непротив сходить в набег.

Тарсок, старейшина рода в племени хана Баркута, прервал свои раздумья. Тронул коленями бока коня. Подтянул узду, не давая животному дотянуться до облюбованного куста травы, заставляя двигаться за проходившим вдоль реки кочевьем. Стоявшая у порога кибитки старость еще не вошла в нее, зато вошли опыт и удача в управлении родом и набегах, а это немало для жизни в чужом краю, который необходимо сделать своим.

* * *

Солнце медленно скользило по небосводу, погружаясь в кроны деревьев левого берега. Могучие дубы-исполины вытянулись к небу на все тридцать метров. Савар стоя на правом берегу у самой воды смотрел на поваленное прямо в реку дерево, огромный ствол перекрыл течение, сотворил запруду. В этом году в степи было много снега, а жаркое солнце марта, растопив его, подняло уровень воды так высоко, что вода подмыла корни этого дерева, и обрушила его в водный поток. Савар уже не раз в своей жизни видел такое, знал, что если вода пророет себе новое русло, то в этом месте может образоваться озеро.

Вечерний холодок наползал с реки на легко одетого молодого мужчину. Поежившись, он обернулся к тропе, замечая как в ветвях деревьев, растущих по низкому восточному берегу устраиваются на ночлег птицы, шебаршась и хлопая крыльями. Пройдет совсем немного времени и вся долина Донца погрузиться в сон, настанет время охоты сов, да быть может, к водопою потянутся дикие кабаны.

Савар протиснулся между веток кустарника, поросших молодой ярко-зеленой листвой, поднялся на пригорок и тут же спустился в овраг, чтобы снова подняться вверх. Берега Донца часто пересечены оврагами, с этим приходится считаться, не стоит использовать лошадей в таких местах. Наверху у тропы Савара встретил Аваз, один из троих воинов сопровождающих княжича на охоте. Он выглядел обеспокоенным.

— Шад, по степи у самой кромки леса воинство проходит, похожее на степняков. Идут со стороны поместья.

— Пачинаки? Что-то не понятно, почему идут по этому берегу, ведь их кочевья обычно по другую сторону реки стоят.

— Нет. На пацинаков не похожи. Лица узкоглазые, волосы цвета соломы и одежда иная. Медленно идут. Кибитки не схожи с телегами степняков. Эти, прямо дома на колесах, каждую тащат по два десятка быков, а колеса, огромные, оплетены прутьями, да и сами кибитки похожи на шатры, только из войлока. Пищу варят прямо на колесах, дымок от кибиток стелиться, и запах съестного мы учуяли. Нет, это не пацинаки.

— Наши где?

— Следят. Едва успели схорониться и спрятать лошадей.

— Это мы уже четвертый день охотимся. Пора домой показаться. Ладно, веди, гляну кто там пожаловал на нашу голову.

Подобравшись к опушке леса, хазары затаились, наблюдали, как уже в сумерках неизвестные кочевники ставят кибитки в круг, тем самым образовывают целый город в степи. Скрип колес далеко разносился в вечернем воздухе. Мимо хазар, сидевших тихо в листве кустов, по замеченной тропе мелкой рысцой в сторону реки проскакало два десятка узкоглазых всадников. Переговариваясь, подшучивали друг над другом, смеялись. Савар отметил про себя, что он слегка понимает гортанный язык пришельцев, один из диалектов на котором говорили хазары, был чем-то схож с их языком. Между тем со стороны реки раздались возгласы, с интонацией ругани и смех.

— Кажись, кто-то из них серьезно навернулся в овраг. Нельзя же в потемках, по нашим местам ездить на лошадях не зная дороги, да еще и рысью. Шад, вам не кажется, что нам пора покинуть эти места?

— Пора.

Все четверо прокрались к лошадям, и повели их за узду одним им знакомой тропой в сторону Донца. Не нужно испытывать судьбу, пробуя обойти скопление степняков по этому берегу, тем-более не имея кроме луков и ножей другого оружия.

Переправившись, прошли через лесок, встали на дорогу и, не дожидаясь утра, уверенно поскакали по знакомым местам. Кони недовольно всхрапывали, обижались на седоков, заставивших ночью преодолевать путь. К стремени у всей четверки были привязаны за копытца потрошеные, но не разделанные дикие козы, результат недавней охоты. Всадники торопились.

К рассвету, переправившись через брод, четверка хазар подъехала к воротам усадьбы. Савар соскочил с лошади, в рассветном мареве оглядывая неприглядную картину. Ворота нараспашку, одна воротина, сорванная с петель лежала на земле прямо в проходе. За стенами на узких улочках в засохшей, запекшейся крови валялись погибшие воины и убитые женщины и дети. Кочевники полной мерой поживились в имении. Многие трупы были раздеты, с мертвых мужчин поснимали даже порты и сапоги, женщин, по всей видимости сначала раздели, затем убили, надругавшись над ними. Хазары будто пришибленные ходили между домов. Каждый из них вначале бросился к тем строениям, где жили их семьи, потом выскочив из домов ошпаренными кошками, безумными глазами смотрели друг на друга. Живых людей в поселение не оказалось.

Савар зашел на женскую половину своего дома, проходя по комнатам, отмечал про себя, что враг вынес из комнат все, оставив голые стены. Он нашел, что искал в самой дальней комнате. Мать и сестры голыми лежали на деревянном полу. Парсбит-Хатун раскинув руки, смотрела в пустоту одним глазом, второй вытек, сабля убийцы рассекла череп старой женщины, оставив на лице рубленую рану. Сестер закололи, младшей перерезали горло от уха до уха.

— У-у-у-у! Пх-хы-пхы! — завыл, зарыдал в голос молодой шад, слезы градом катились из глаз. Помогло то, что сознание помутилось, и он на какое-то время выпал из реальности, быть может, даже потерял сознание.

Придя в себя, рукавом вытер мокрое от слез лицо, взглянул на мать последний раз, вышел из комнаты.

— Аваз, Бран, Мошег! Где вы, нечестивцы? Все ко мне.

Собрав понурых воинов у крыльца умершего вместе с хозяевами дома, произнес:

— Предать огню всех погибших не сможем, похоронить, тоже. Они уже дня три лежат не погребенными. Снимайте седла с лошадей. Перевезем покойников к оврагу, уложим всех в одну могилу и осыпим грунт.

— Шад, как бы потом кто из них не встал, чтоб кровь у живых пить, — выразил свое мнение Мошег.

— Глупости. Мне отец поведал, еще когда жив был, русы считают, и это так, что люди погибшие в бою никогда не превратятся в нечисть. Здесь все погибли в бою, — с раздражением произнес Савар.

Родичей и челядь свезли и захоронили только к вечеру. За погребальным делом никто не вспомнил о еде, да и вообще заикнись кто об этом, у Савара кусок бы в горло не полез. Вот теперь поместье было по-настоящему пустынно. Трое воинов разожгли костер прямо напротив ворот, уселись вокруг него, тупо глядели как языки пламени, потрескивая, отправляют в небо частички пепла, а ветер подхватывая их, уносил в сторону реки.

Савар вошел в комнату отца, прошел к стене, примыкающей к очагу, и охотничьим ножом расковырял кирпичи. По всей видимости, стена под побелкой была выложена на другом растворе. Вскоре кирпичи посыпались на пол, их можно было, не прилагая особых усилий, вынимать из кладки. Савар спихнул в сторону на пол мешающие кубики из обожжонной глины, расширил проход и вошел в небольшую кладовую. Постоял, заставил глаза пообыкнуться к темени, хватая охапками, выносил к окну все, что было уложено на полках. Очистив кладовую, ногой вышиб оконную раму, высунулся по пояс, крикнул воинам:

— Идите сюда!

Каждому сунул в руки по увесистому кожаному кошелю с монетами.

— Мы лишились родни, но не жизни. Нам предстоит еще какое-то время выживать в этом мире, строить новые отношения, вживаться в быт. Эти деньги помогут вам стать на ноги.

— Шад, вы сами куда направитесь? — спросил Бран.

— Сейчас, есть только одна земля, на которой можно выжить, не имея за плечами родни. Это Русь. Варягами, приходят на службу к князьям воины, мало кто среди них становится изгоем. Я ухожу на Русь.

— Я с вами, шад. Прошу разрешить присоединиться.

— Я тоже.

— И я.

— Ну, что ж, надевайте кольчуги, подбирайте оружие по руке. Утром уходим.

Оставшись один, Савар закутался в шерстяной плащ, прикрыл глаза и забылся тревожным сном. Усталость взяла свое.

* * *

Проход между деревьями, спускавшийся к реке, как будто специально предназначался для переправы большого скопления народа, путешествовавшего с телегами и кибитками. В этом месте извилистое русло реки заросло камышом и лозой, да и берега здесь были пологими. В этом месте не раз уж проходили печенежские сотни с одного берега на другой. Конец апреля месяца, половодье давно схлынуло, оставив в русле два лысых песчаных острова-отмели. Вот в этот-то проход и вошел передовой дозор кипчаков, не один день разыскивающих место переправы орды с правого, на левый берег. Низкорослые лошадки сами прибавили ход, услышав близкий плеск воды в реке и запахи влаги. Кочевников было десятка два, не больше. Узкими щелочками голубых глаз они, приблизившись, осмотрели наконец-то найденное удобное место. Тронув пятками бока животных, заставили их войти в воду. Медленно, боязливо стали переправляться через Донец, следуя в колонну по два. Когда первым до противоположного берега оставалось метров двадцать пять, а задние только вошли в текущую воду, с противоположного берега в передовых полетели стрелы, с завидной периодичностью разрывая тела тяжелыми боевыми наконечниками.

— А-а-а-а! И-и! — крики и стоны раненых, прорезали относительную тишину на переправе.

Вскоре в спину задним тоже полетели стрелы, сбивая узкоглазых воинов под ноги лошадям, на дно мелкой в этом месте реки. Ржание лошадей и затор из оставшихся без седоков животных, привел их ещё и в крепкое замешательство. Чужаки все еще не поняли, откуда приходит смерть. Вдруг прямо из воды, у самого стремени выпрыгнул крепкий малый, отбросил в сторону камышовую трубку, он вырвал из седла ближайшего кочевника. Плюхнул его задом о воду и от всей души врезал по макушке кулаком, размером с глиняную кружку. После чего обмякшее тело поволок в заросли камыша.

Только один из узкоглазых разведчиков, сообразил, чем может все закончиться для них и пригнувшись к луке седла, заставил лошадь, поднимая грудью волну и разбрызгивая по сторонам воду, скочить по течению реки.

— Ах, стервец, ну и ловок! — вырвался возглас из камыша.

Сразу две стрелы вошли в лошадиный круп, но животное жалобно заржав, выносило хозяина из-под обстрела. Кипчак умело спрятавшись под лошадиный живот, принимая водные процедуры, хлебая донецкую водичку, почти вырвался из лап смерти. Аваз прицелившись, выпустил стрелу, всадив ее в бедро хитрецу, а вскоре тот скрылся за изгибом реки. Ушел.

— Собрать лошадей — пригодятся! Добейте живых, — распорядился Савар.

Он вышел из кустарника на берег, сжимая в руке тугой хазарский луг.

— Бран, ты где?

— Здесь я, шад.

— Пленник жив?

— А, чего ему сделается-то?

— Тащи его на берег!

Зашуршал камыш под напором сильного тела, ломающего его человека, а вскоре появился и сам Бран, легко несший на правом плече сомлевшего от крепкого тумака кочевника. Выбравшись из воды, сбросил болезного на песок, ничуть не заботясь о нем. Савар сам стянул на запястьях и лодыжках кипчака кожаные ремешки и уже вместе с Браном забросили пленного поперек одной из захваченных лошадей, привязали ноги к рукам вокруг туловища животного.

— Уходим по течению! Следов нам оставлять совсем ни к чему.

Караван, ведомый Саваром цепью, преодолевая течение, двинулся вдоль камышей по речной воде, а через какое-то время свернул в рукав речушки, примкнувший к основному руслу Донца, поросший труднопроходимой порослью, составлявшей старицу. Распугивая уток и другую пернатую живность, в конце концов, вышли на печенежский берег. Перешли на рысь, а вскоре, поскакали галопом, держась поймы реки. Сменяя лошадей на кипчакских, скакали до самой темноты, с заходом солнца скрылись в плавнях.

Спрыгнув на землю, с добытой у степняков, мелкой, мохноногой конячки, Савар разминая затекшие ноги, распорядился:

— Мошег, оглядись по округе.

Расседлали лошадей, стреножив, отпустили пастись тут же на найденном поросшей травой пяточке твердой земли. Подошел Бран.

— Шад, что вы хотели узнать от пленного?

Савар кивнул, думая о чем-то своем.

— Аваз, разводи огонь, жарь мясо, с голоду умирать нет смысла.

Весело заплясал огонь в костре, пожирая сухие ветки и дрова. Запах жареного мяса, встал над низиной пойменного полуострова, составлявшего сорок-пятьдесят метров площади, скрытой камышом и лиственным лесом у воды. Со страхом вращая глазами, бросая взгляды на хазар, кочевник лежал на спине неподалеку от костра. То-ли от переживаний, то-ли от того, что вовремя не сводили оправиться, от его портков, шел резкий запах мочи. Присев рядом, нависнув над головой врага, Савар задал вопрос:

— Кто вы такие? Откуда к нам пришли?

Вопрос, заданный на одном из наречий пленник явно понял.

— Мы из племен шары-кипчак, кочевья наших родов были далеко отсюда за рекой Итиль.

— Действительно далеко. Зачем же вы откочевали из родных степей?

— Стало тесно на родине. Прошлой осенью ханы Баркут и Селюк увели свои орды на полдень. Переправившись через Великую реку, орды пошли за солнцем и перезимовали в степях Тавриды, но там тесно, пришлось воевать со многими родами печенегов, а в конце зимы кочевья повернули на полночь и вошли в эти степи. Здесь хорошо, много выпасов и рядом река. Теперь это будет наша степь.

Хмыкнув, Савар невесело посмотрел кипчаку в глаза. Ему захотелось всадить нож в грудь узкоглазого, поразившего шада такой непосредственностью, и простотой суждений. Видите ли, им понравилось, и они решили остаться!

— Так это обе орды кочуют вдоль реки?

— Нет. Это кочует наша орда хана Баркута. Нас много. Очень много воинов у хана.

— Где же тогда другая орда?

— Хан Селюк повел своих ближе к стороне, в которой заходит солнце, а потом, так-же как и мы, повернет на полночь. Он тоже ведет сотни родов. Зачем мешать друг другу в большой и сытной степи?

— А, как же печенеги?

— Они уйдут или покорятся.

— Да-а!

— Мы сильны, много молодых воинов хотят испытать себя. Вождь нашего коша, пусть Тэнгри даст ему ещё много зим силы, говорил, что ханы уже этим летом поведут в набег воинов. Мы победим и захватим большую добычу. В кочевьях не останется бедняков.

— Куда ханы направят набег?

— Вождь говорил, что урусы обладают большим богатством, но прячут его в своих лесах.

Савар поднялся на ноги, в раздумье отошел к крохотному песчаному пляжику, примыкавшему к стремнине, где высокая поросль камыша расступилась по сторонам. Отблески костра оставили просвет на бегущей реки. В раздумье тянулось время. Менялся первоначальный план действий. С самого начала, молодой шад хотел добраться до Киева, попытать счастья, поступив в дружину к тамошнему князю, добиться почета и уважения, осесть в стольном граде. Разговор с кипчаком повернул мысли вспять, неожиданно судьба предоставила возможность отомстить за погибший род.

Много лет тому назад, еще в юности, шад Савар сын Кофина, помог вырваться из степей Дикого поля горстке русов. Всего три десятка русских воинов навели шороху в степи, уничтожили много печенежских кочевьев, сотни воинов нашли свою гибель на своей же земле. Вождя русов до сих пор помнят в печенежских станах, называют его не иначе как Степным Лисом. Сотник Горбыль еще тогда приглашал шада приехать погостить. Раньше не было времени, да и повод был отдален пролетевшими годами. Теперь повод был, нужно навестить русича.

— Шад, мясо готово, — Аваз подошел, встал у плеча. — Пленник вам больше не нужен?

— Аваз, он нам сейчас нужен, еще как нужен. Накорми его, сами поедим и спать. Ночь делим для охраны на четверых.

— Шад, отдыхайте. Мы сами покараулим.

— Нет, завтра предстоит трудный день.

День за днем, лошади измеряли пройденный путь подковами своих копыт. Позади остались берега Северского Донца, реки, которую русы называют Доном, а греки Танаисом, меловые горы и степь с ее балками и длинными переходами оврагов. На пути встало березовое царство и пышные лапы светлого соснового леса — русское пограничье. В этих местах Савар еще не был. Вспомнил объяснения сотника, принял левее, выводя свой маленький караван к окраине северянской деревни, прилепившейся, окруженной лесной порослью к неизвестной Савару реке, прикрытой со стороны степи частоколом маленькой крепостицы. Направил лошадь к потемневшему частоколу, издали обходя стену по кругу, уже зная, что со сторожевых вышек их приметили.

У открытых ворот укрепления, хазар встретил крепко сбитый витязь, молодой, но с повадкой умудренного опытом воина, одетый в кольчугу, с саблей у левого бедра. Рассмотрев приезжих, оскалился белозубой улыбкой. За его спиной стояли воины в доброй броне, со щитами в руках, такие-же молодые, как и воевода.

— Никак в гости пожаловал? — витязь шагнул к соскочившему с лошади шаду, облапил его крепкими руками прижимая к груди, похлопал по спине ладонями, удивленного таким приемом Савара. — Да ты никак и не помнишь меня, княжич? Я, Людогор, пятидесятник в сотне Горбыля. Ну, вспомнил? Я-то тебя сразу признал, еще только с вышки глянул, понял, кто к нам пожаловал.

Савар присмотревшись, вспомнил, улыбнулся в ответ.

— Ну, здравствуй княжич! С какими вестями к нам в Рыбное?

— Беда у нас. Чужая орда в степи. Нет больше моего рода. А на Русь по лету они тоже в набег придут. Нам бы к вашему сотнику попасть, языка везем.

 

— 2 -

Кипчакские кибитки не похожи на телеги купцов. Одна кибитка, это дом на колесах, двигающийся по степи. Кибитки целого рода, если поставить их в круг, образовывали целый город, быстро вырастающий в любом месте, и также быстро исчезающий, скрипя колесами при переезде по ковыльному морю на новое место стоянки, попутно выпасая перегоняемые стада скота. Дворцы на колесах, тащили десятки быков, с усилиями движущие огромные платформы на больших, оплетенных прутьями колесах. Стены кибиток плетением сходятся вверх, к своеобразному отверстию-трубе. Обтянутые белым и черным войлоком, пропитанным снаружи известкой и жиром, чтоб войлок не набирал влагу от дождя и сырости. Здесь же, на платформах, установлены короба с домашней утварью и оружием. При длительных остановках кипчаки снимают свои дома с платформ и устанавливают за ними, превращая платформы в стены крепости. При кочевье, в кибитках жили женщины с детьми. Мужчины двигались верхом на лошадях, в седлах же передвигались и молодые женщины. Незамужние, они до рождения детей были на положении воинов, а при боестолкновениях с противником, вступали в бой, неся все тяготы войны.

Орда, словно сухие шапки перекати-поля, носимые ветром по степи, следовала по чужим землям, захватывая и убивая людей другой крови, без зазрения совести предаваясь грабежу, возводя его в закон жизни. Вот и сейчас хан Баркут вел орду по степи, выдавливал печенегов с насиженных мест, твердой рукой уничтожая непокорных. Его орда вступила в степные пределы племени когда-то руководимого старшим князем Кулпеем, погибшим при набеге на южные рубежи Руси.

Теперь уже новый, молодой князь Хабул, попытался преградить путь захватчикам. Само племя за время истекшее с момента гибели основной части воинства, так и не смогло оправиться от потерь. Молодые, выросшие за восемь истекших лет после войны, не превратились в степных волков, скорее стали простыми пастухами. Больших набегов на Русь, Хабул, помня о случившимся с дедом, так и не провел. Те, кто самостоятельно под руководством малых князей, попытался сходить за речку к соседям, так и не вернулись, будто и не было их никогда на свете. Измельчало племя, уменьшилась численность родов, как впрочем, и поголовье скота в стадах.

Получив весть о нарушении границ кочевья чужаками, Хабул вывел навстречу врагам восемь тысяч воинов, все, что смог собрать за короткое время. Вступил в бой. Это было похоже на избиение младенцев. Имеющие немалый боевой опыт кипчаки, окружили печенегов, разбили наголову. Лишь немногим удалось прорваться через вражеские порядки и уйти в степь. Отрубленную голову печенежского князя, старейшина Джарбаш, взяв за волосы, бросил к ногам ханского скакуна.

— Решил оправдать свое имя, Джарбаш? — нахмурился хан, его конь от такого подарка, пахнущего кровью, попытался прянуть в сторону, и только сильная рука хозяина удержала скакуна на месте. Только фырканье и перебор копытами по траве, рядом с лежащей головой, указывала на недовольство четвероногого красавца взятого из хазарских конюшен.

— Это голова их хана, великий!

Имя Джарбаш в кипчакском языке означало «рубящий головы».

— А между тем, куренной, я бы предпочел, чтоб у тебя на плечах тоже была голова. Он пригодился бы мне живым. Ты поспешил, Джарбаш.

Старейшина склонил голову, винясь перед ханом, но если бы Баркут смог заглянуть ему в глаза, увидел бы, что в них не было и искры сожаления о случившемся, там скользила лишь неутоляемая жажда крови.

После смерти печенежского хана возможность мирного отъема кочевий у племени Хабул, была утеряна. Ядовитую змею, живущую рядом с юртой, убивают, а не прогоняют прочь, иначе она может снова приползти и укусить. Баркут разослал воинов орды во все стороны, оставив при себе не более пяти тысяч всадников. Большие отряды, снуя по степи, разыскивали печенежские станы, угоняли скот, убивали целые рода. Некому было выкупать пленников, а из кочевников плохие рабы. Степь запылала кострищами стойбищ. Нередко на степных просторах можно было увидеть детей, чумазых и голодных, бредущих, куда глядят глаза. Зачем убивать щенков, сами подохнут или будут сожраны хищниками, им тоже нужна пища.

В стойбище малого князя Бурташа скорбные вести принесли люди, род которых кочевал в сотне стрелищ к югу. К княжьему стану смогли добраться лишь пятеро мужчин, прискакав верхами, и повозка с десятком женщин и детей.

Выслушав пришлых, старый Цопон задумался, перебирая в уме все варианты действий. Он сознавал, что останься кочевье на месте, его постигнет судьба соседей. Выхода все равно небыло. Или он был? Что-то промелькнуло в голове старейшины, но улетело вместе с нахлынувшим страхом. Роду не отбиться, это ясно. Он малочислен и небоеспособен. Он обнищал. Но все же, он существует. Как выжить? На что решиться?

Старик, кряхтя от боли в спине поднялся на ноги с обшитых кожей подушек. Оглядев собравшихся родичей, плотной стеной обступивших старика и вестников несчастья, распорядился:

— Сворачивайте стан, подгоняйте табун. Отары придется бросать, жизнь дороже! Выступаем к полудню. Готовьтесь к тому, что будем идти без передышки, быть может даже ночью. Я иду к князю.

Старческой походкой, припадая на когда-то раненую ногу, поковылял к белому шатру, стоявшему в центре кочевья. Остановившись у входа, отбросил полог, спросил:

— Уважаемая, Альтэ, не откажет старому Цопону в общении с князем?

За спиной, словно разбуженный улей, галдели люди, собираясь в путь. Был слышен людской гомон и ржание лошадей, стук копыт и словесная перепалка.

Из шатра откликнулся приятный грудной женский голос той, которая была когда-то младшей женой князя Азама, восемь лет назад сложившего голову в землях русов, вместе с великим князем Кулпеем.

— Входи, Цопон.

Старейшина вошел в шатер, уважительно поклонившись хозяйке, при этом почувствовал прострел в пояснице. Проклятая старость! И ведь нельзя уйти на покой, к предкам. Пока не на кого оставить род. Великий Тэнгри наверное смеется, глядя с небес как мучается, разминая по утрам кости старый Цопон.

— Что там происходит в становище? Почему суматоха? — задала вопрос Альтэ, женщина в летах, но еще сохранившая остатки былой красоты.

— Люди сворачивают стан, уважаемая. Сейчас придут убирать и твой шатер, уложат его в повозку. Распорядись собрать личные вещи.

— Почему так?

— Кипчаки, пришедшие на наши пастбища, жгут кочевья. Князь Хабул погиб. Мы вынуждены бежать, иначе нас постигнет участь соседей. Я хочу повидать князя.

— Он на своей половине. Пройди к нему.

— Благодарю.

Прошаркав в сторону мужской половины огромного шатра, откинув внутренний полог, просочился внутрь. На шкурах диких животных, животом вниз лежал князь Бурташ, с интересом разбрасывая цветные камешки, собирал их и снова разбрасывал, пытаясь выбросить удачную комбинацию. Шелест полога даже не заметил.

— Кхе-кхе, — обратил на себя внимание старейшина. — Приветствую тебя, мой князь!

Мальчик, десяти лет, одетый, как и все кочевники племени в самую обычную одежду, оторвался от своего занятия, перевернувшись на спину, уселся на пятую точку.

— Это ты, Цопон? — скорее утвердительно, чем вопросительно произнес он.

— Я, мой князь.

— Пришел вести умные речи со мной? Будешь снова учить, как управлять родом?

— Нет. Я пришел сообщить тебе, что всему племени грозит смертельная опасность. Тебе необходимо увести род из-под удара врага.

— А разве великий князь Хабул, вместе с моими воинами не победит врагов, Цопон?

— Князь Хабул убит в бою. Я пришел сказать, что становище сворачивают. Мы уходим к русам.

— Куда? Ты же сам говорил, что русы нам могут быть только врагами. Теперь хочешь, чтоб я увел род к ним.

— Все в мире изменчиво, князь. Тебе нужно запомнить это. Мы не успеваем откочевать в степь, но граница Руси сейчас совсем близко от нашего становища. Я пожил в плену у боярина из племени кривичей, скажу тебе, это сильные и смелые люди. Они добры и я надеюсь, что они примут нас на какое-то время. Если нет, то род погибнет, иные дороги для нас сейчас закрыты. Собирайся мой князь. Сейчас приведут твою лошадь, садись в седло, пусть родичи видят, что князь спокоен и знает что делает.

— Я понял тебя, старейшина. Я не подведу.

Ещё до полудня род маленького князя снялся с места, направился в сторону границы, двигаясь с наиболее возможной скоростью, скрипя телегами, перегоняя табун лошадей и стадо скота. Впереди был нелегкий путь.

* * *

Когда с пограничных вышек, спрятанных в листве высоких деревьев, заметили пылевое облако в степи, то об этом немедленно сообщили Людогору. В этом месяце его сотня несла службу в отстроенной на окраине Рыбного деревянной крепости. Население деревни спешно уводило живность в плавни, прятало наиболее ценное имущество в схроны. Мужчины, вооружившись ушли в крепость на усиление кривичей. Вскоре воины с забора частокола рассмотрели длинную колонну повозок и конных воинов по бокам каравана, а вдали нарушители границ гнали стада скота. Даже отсюда были видны изможденные, запыленные лица людей. Усталые животные тащили телеги с женщинами и детьми, хозяйственным скарбом.

— Никак печенеги? — прикрыв ладонью глаза от солнечных лучей, напрягая зрение, молвил сотник. — Странно. Вроде бы на набег не похоже.

Оглянувшись, распорядился:

— Коня мне. Эйрик, пойдешь в сопровождении со своим десятком, — и уже спускаясь со стены, по широкой, покатой деревянной лестнице, произнес про себя. — Сейчас посмотрим, чего это они все сюда прутся. Ну, прямо как мухи на говно.

Ухмылка прорезала ряд белых, крепких зубов. Людогор вспомнил своего наставника и в недалеком прошлом командира, Сашку Горбыля.

Ворота крепости отворились, выпустили сотника с десятком всадников, и тут же затворились обратно. Печенежский караван встал на прикол, но люди не разошлись в стороны, не покинули телег. Конные печенеги лишь проскочили в промежутках между телегами, встали со стороны приближающегося десятка русичей, закрыв собою родню. От каравана отделился мелкий отряд, порысил навстречу пограничникам. И печенеги и русские остановились друг напротив друга, двадцать шагов разделяли всех от противной стороны. Люди с интересом разглядывали друг друга.

Людогор улыбаясь, толкнул бока своего коня пятками, заставил двинуться вперед. От печенегов отделился древний дед, морщинистое, цвета старого пергамента лицо его, тоже излучало радость. Слава Тэнгри! Знакомца встретил. И не просто знакомца, а одну из рук Степного Лиса.

— Рад тебя видеть, Людогор! Сколько лет прошло, с того времени как я выехал из Гордеевой крепости?

— Здоровья тебе, дед. Я уж и не гадал, что встретимся когда-либо. Почитай семь лет минуло. Каким ветром тебя занесло в наши края? Или понравилось гостеприимство моего племени?

— Ай, беда пришла, Людогор, совсем плохо в степи. Враг пришел издалека, лютует. Нет больше моего племени. Вот подумал, что смогу хотя бы род свой сберечь если к боярину Гордею родичей уведу.

— Хм! Так ты что, у них самый главный теперь?

— Нет, что ты. Смеешься над стариком? Князь у нас есть, князь, понимаешь?

— Ну, так и где твой князь?

Цопон обернулся в седле, сказал пару фраз на своем языке, и от десятка передовых печенегов отделились трое всадников. Людогор заметил, что двое воинов сопровождают по бокам несмышленого мальчишку, лет этак десяти. Одетого в одежду из кожи, без всяких украс, с маленькой сабелькой у левого колена, с таким же игрушечным луком, выглядывающим из чехла, притороченного к стремени. Подъехали.

— Вот, наш князь Бурташ!

— Пацан еще, — вырвалось у Людогора.

— Ты не смотри, что мал. Мой воспитанник. Года через четыре будет настоящим воином и вождем.

Людогор обратился к князю, на полном серьезе представился, вскинул руку ладонью к шелому, как это часто делал Горбыль:

— Сотник Людогор, временный начальник пограничной стражи на заставе селища Рыбное. Хочу узнать численный состав ведомого тобою каравана.

Мальчишка, даже зная язык русов, не понял большую часть слов. Вопросительно уставился на Цопона. Исправляя замешательство, старейшина сам ответил на вопрос:

— Людогор, ты это…. Ну, в общем, мы не в Гордеевом городке воспитаны. А людей у нас, следующим числом: три сотни воинов, было больше, да остальные с князем Хабулом погибли. Женщин да детей без малого девять сотен.

— Ясно. Ну, что-ж, двигайте караван, разворачивайте стан по левую руку от околицы веси, ну, а уж скотину отгоните версты за три ещё левее. Там и водопой поблизости. В общем, поехали.

— Спасибо! — подал голос маленький князь, грустными глазами глянул в глаза сотнику.

Взмах руки, и караван сдвинулся с места, заскрипели телеги, послышался радостный говор женщин. Оно и понятно, князь сумел договориться с вождем русов. Всадники, печенеги и русские смешались в общий строй, легкой рысью направились к Рыбному.

— Как там Лис Степей поживает? — задал вопрос Цопон.

— Ничего себе, поживает. Сын у него, пять лет уж как минуло. Совсем взрослый, богатырь, весь в отца, только лицом в мать удался. Да это и хорошо.

— Жену значит взял. Родовитую?

— Ха-ха! Да уж взял. Сына нашему Лису, русалка родила. Какая любовь была, позавидовать можно. Вот, только не ужились. И двух лет не прошло, сына оставила и слиняла. Одно слово — нежить, хоть и светлая, чего с нее возьмешь.

— А, еще какие новости? Как воевода поживает?

— Нет воеводы. Уж два года, как в Ирий ушел. А и то хорошо жизнь прожил долгую, а помер всеми уважаемый, на руках у боярина Гордея. Горевали все очень.

Князь Бурташ, следуя стремя в стремя с Цопоном, прислушивался к разговору между давними знакомцами, удивляясь, что старейшина обо всех на Руси знает и его тут тоже почитают. По малолетству он не догадывался, насколько велика Русь, а Гордеево городище, лишь маленькая песчинка на просторах ее.

— Сотник Андрей? Небось, тоже женился?

Грусть наползла на лицо Людогора, тоску в его глазах заметил и Цопон.

— Что?

— Нет больше Андрия. Уж пять лет минуло, как в Тавриде погиб.

— Он был воином, Людогор, как мы с тобой. Каждый из нас знает, что может не вернуться из набега, или поляжет защищая порог своего дома.

Цопон мельком посмотрел на князя, слушает ли речи двух воев? Такие разговоры шли на пользу будущему вождю.

Людогор продолжил:

— Пять лет тому, боярин водил дружину в Византийский поход под знаменами князя Святослава. Наши вои теперь покоятся в земле Тавриды, под стенами Доростола, на берегах седого Славуты. При возвращении из похода, ваш князь Куря устроил нам большую подляну. Только наш боярин вывел свою дружину из той задницы, а Святослав погиб.

— Князь Курэй не наш, он вождь другого племени. А боярин Гордей, великий воин. Если бы мои сыновья были живы, я мечтал бы, чтоб они, хоть немного походили на него.

— Вот мы и приехали. Располагай своих соплеменников, дед, а я пошлю гонца к смердам, проживающим в Рыбном, нехай возвращаются в свои избы. Неча им прятаться.

— Людогор, мой князь хотел бы увидеться с боярином Гордеем.

— Почему, нет? Обязательно увидится. Через седмицу нас сменит другая сотня. Вот и поедете с нами.

Уже к вечеру, за околицей Рыбного, развернулся печенежский стан. Уставшие за дорогу люди, поставив шатры и загородившись телегами, провалились в сон, поверив, что вырвались из лап кипчаков, и теперь все будет хорошо. Два десятка русичей поднявшись в седла, ускакали в ночь, направившись произвести вороп в диком поле.

 

— 3-

Третья неделя пошла на исход, с тех пор как Монзырев послал его на большак, связавший по сухопутью Чернигов с Курском. И то дело, хоть какое-то развлечение. Давно уже Гордеево городище получило статус погоста в северянских землях. Вот только в самом стольном Чернигове, три года назад случился мор, унесший немало жизней. Не стало Светлого князя Черниговского, вымер весь его род, не оставив наследников. Упокоилась и добрая половина дружины. То-ли колдовство, то-ли действительно хвороба, косой прошлись по всему княжеству. Только теперь в стольном граде правил наместник Великого князя Киевского, боярин Везнич Пачеславич, тот еще жук, взял в оборот Монзырева, наездами недопекал, но задачи ставил, присылая нарочного с различными требованиями и приказами. Вот и теперь, приказал разобраться, почему на главном тракте пропадают мелкие караваны купцов, так сказать, бизнесменов средней руки. Поэтому Монзырев и отправил Горбыля осмотреться и если получится, то порешать проблемы. А, что, Сашка был непротив. Захватил десяток юнцов, которым в это лето не более семнадцати весен минуло, да и выехал по утру на пленэр, обкатать молодежь, дать почувствовать свои силы, да вкус кровушки, ежели найдутся романтики большой дороги.

— Батька, дозволь с тобой, — напрашивался Олесь.

— Ты уже сам сотником стал. Куда тебе со мной? Да и дело плевое. Я этих мальчиков, что со мной уйдут, почитай уже года три дрессирую, с вами меньше вошкался, вот в деле и проверю. К тому ж, тебе через две седмицы на западную заставу уходить, Ратмирову сотню менять.

— То так!

Вот и бороздили Горбылевские хлопцы тракт, сначала в одну, потом в другую сторону. А все-ж, кроме мелких ватаг, способных на что-то большее, чем нападение на едущих на базар смердов сбыть произведенный ими-же товар, крупной «рыбины» будто и небыло. Горбыль сломал голову, что предпринять? Нецензурными словами поминал каждый прожитый на дороге день, отводя душу хотя бы так. Но самое похабное было в том, что слухи об исчезновении людей и купеческих караванов не прекращались. Метания по дорогам ничего не давали. Прямо колдовство какое-то! Ой, стыдно-о!

Уже ночью, когда уставшие за день юнцы позасыпали, к задумчиво сидевшему у костра Сашке подошел Кветан. Сотник всегда учил своих подчиненных думать головой, анализировать ситуации, принимать решения, включая логическое мышление. Ему было невыносимо видеть рядом с собой тупых болванов, способных лишь саблей махать.

— Надумал чего, батька?

— Нет. Не выходит каменный цветок, видно старость подходит. Однажды встану поутру с криком «Здравствуй маразм!». Никто и не удивится. Ну, а ты чего не спишь? Или твое время сторожей стоять?

— Нет, в карауле сейчас Наседа с Хвощем. Я вот о чем подумал. Помнишь, верстах в сорока от Чернигова мы вроде бы следы потасовки зрели? Неподалеку от пересечения дорог.

— Ну?

— Там еще, поросший мхом жига, дорогу кажет.

— Ну, одна на север к смолянам ведет, другая к границе, в Переяславские земли. И, что?

— А, то, батька! Мыслю неподалеку в засаду садиться надобно, неча нам дорогу бороздить туда-обратно.

— О-о, да таких примыкающих дорог, на всем тракте десятки, так что, мне вас у каждой по одному расставить?

— Таких, да не таких. Я у челяди на постоялом дворе узнавал, поблизу от тех мест уже с добрый десяток пропаж было. Одно смуту на ум несет, я на месте потасовки окромя людских, волчьи следы зрел. Може волки опосля наведались, на запах крови приходили? Так днесь зима ушла, в лесах живности много, сытые они нынче. Чего им на дорогу выходить? А, все-ж, решайся на засаду, батька!

— Добро. Иди, ложись, утро вечера мудренее.

— Да и ты б ложился, глухая спень на дворе.

Утром, перекусив остатками еды, выехали, взяв направление на Чернигов. Галопом поскакали по извилистой, довольно широкой дороге, с песчаным грунтом, утоптанным сотнями повозок. Справа и слева тянулся пейзаж густого леса, в котором пространство между деревьями заполнил колючий, высокий кустарник и лещина. Шорох песка под копытами глушил лошадиный топот. Возницы телег, едущих навстречу, издали заметив всадников одетых в кольчуги и шоломы, оружных до зубов, принимали правее, выезжая на обочину, нашаривая, подвигали поближе к себе топоры и мечи, с опаской наблюдали, как вои верхами проходят мимо, спешат по своим делам.

К деревянному, широкому и длинному мосту через Десну, отряд вышел только к средине второго дня, а переправившись, уже версты через три, подъехал к вожделенному перекрестку, где на обочине дороги, ведущей в смоленские земли, лежал огромный, с сединой от поросшего мха, камень, вещающий о дорогах и их направлениях — жига.

Горбыль огляделся. Простора для маневра было мало. Вокруг перекрестка и дорог, уходящих с него, простиралась стена густого леса.

— Кветан, ну и где предлагаешь залечь в засаду? — спросил у подъехавшего юноши.

— О прошлом разе нападение было менее чем в версте отсель. Мыслю, что ежели и нападут, то менять место не будут. Так и мы недалече схоронимся.

— Мал, Ощера, слазьте с коней. Значит так, остаетесь на перекрестке, выберете дерево повыше и погуще, но так, чтоб дорогу видеть. Следить за всем что происходит. Где, куда, откуда кто появится, проедет, пройдет, все подмечайте. Сидите тихо, а главное, что-бы не происходило, ни во что не вмешивайтесь. Если ворог на нас выйдет, я думаю, что с лесными братьями мы и без вас справимся. Маскхалаты надевай прямо на броню. Задача ясна?

— Так точно! — два голоса слились в один.

— Выполнять!

Проскочив еще с версту, кривичи спешились, увели лошадей подальше в лес. Ослабив подпруги, стреножили животных, оставили пастись на крохотной полянке, случайно найденной в двухстах метрах от дороги. Напялив маскхалаты, просочились в обратном направлении. Каждый выбрал себе схрон, чувствуя присутствие соседа справа-слева, замер, слился с местностью, затих в ожидании.

До самого вечера на дороге ничего не происходило. Перед сумерками в сторону Курска, торопясь проследовали десяток подвод. Лошади тащили тяжелые, загруженные до верха товаром телеги. На первой, рядом с возничим сидел дородный, в преклонных летах, бородатый словен, в наброшенном прямо на плечи тулупе, видимо мерзли старые кости. На остальных повозках возничие восседали по одному. Шестеро верховых, вооруженных и бронных, державших в руках круги деревянных щитов, сопровождали караван спереди и сзади. Постепенно скрип телег перестал быть слышен.

К Горбылю ужом проскользнул Кветан, прилег рядом.

— Торопятся. Но думаю, до постоялого двора к ночи не успеют. До него отсюда, через реку верст пять будет, а то и боле. Либо у обочины расположатся, либо ночью пойдут.

— Согласен. Что предлагаешь?

— Может, сдвинемся к перекрёстку?

— А, смысл? Глядишь, сейчас еще караван в другую сторону пройдет. Что нам, разорваться?

— Тоже верно.

— Здесь не десятком, минимум сотней работать нужно. Иди на место, замри. Ждем.

Стемнело, в лесу темнеет раньше. Потом и дорога погрузилась в ночь. Звездное небо по-весеннему было чистым. Похолодало, только от лесной прели слегка шло тепло влажного духа. Ближе к полуночи по дороге глухо распространился топот ног одинокого бегуна. Пробежав чуть дальше засады, человек негромко окликнул:

— Батька!

Горбыль выбрался на дорогу.

— Чего шумишь, Ощера?

Боец подбежал к сотнику, зашептал, хотя смысла в этом шепоте уже не было:

— По правую руку от перекрестка был шум борьбы, правда, далековато от нас. Ржали лошади, люди кричали. Потом все стихло, а к перекрёстку подъехали десять телег с привязанными за уду к задкам оседланными лошадьми. На перекрёстке повернули к смолянам. Мал остался на посту, а я сюда, доложить.

— Добро, — Горбыль повысил голос, подал команду. — Всем ко мне, вывести лошадей на дорогу!

Галопом выдвинулись к месту вероятного нападения, хотя торопиться, в общем-то, уже и не требовалось. В «кармане» у дроги обнаружили следы пребывания каравана, тлеющие кострища, следы крови и натоптанные людские следы. В лесополосе, как не шерстили, трупов не нашли.

— Собаками их травили, что ли? — указал на следы Честигнев, подняв факел над головой.

— Какими собаками? — возмутился Гостил. — Здесь поработали волки. Ты смотри, следы-то какие крупные, а много-то как! Стая. Волков двадцать-тридцать не меньше. Батька, уж не оборотни ли тут побывали?

Горбыль, прожив на Руси много лет, уже ничему не удивлялся. Собрав для себя всю информацию, какую только можно было собрать ночью, принял решение:

— По коням! Идем по следу каравана.

Остановившись на самом перепутье, ожидая пока Мал слезет со своего насеста и подбежит к отряду, Горбыль задумчиво смотрел на сереющего в свете факела жигу.

— О чем задумался, батька? — спросил подъехавший Кветан.

— Да, вот думаю, когда возвращаться назад будем, поставлю вам задачу очистить камень от наростов, а вместо невидимых сейчас указательных словес напишу на нем: «Здесь покоится Змей Горыныч. Он был рожден для высокого полета, имел пламенное сердце и владел тремя языками».

Юноша опешил от таких слов.

— Зачем?

— А, чтоб лет этак через восемьсот-девятьсот, потомки, когда найдут камень и прочитают надпись, офигели и выдвигали гипотезы, какая сука украла останки пресловутого Горыныча и кому и за сколько их загнала.

— …

— Шевелись, Мал. Ползешь как беременный таракан.

Встав на дорогу в северном направлении, отряд поскакал рысью, высматривая свежий след повозок. Ночью прошли мимо одиноких хуторов по сторонам широкого летника, миновали три деревушки с десятком изб в каждой, а в утренних сумерках Жвар, сам родом из лесного поселения, сызмальства натасканый отцом-охотником читать следы, на развилке указал вправо.

— Туда свернули.

Дорога явно сузилась, но позволяла скакать в колонну по два. Зазмеилась между лесной опушкой и возделанным полем по левую руку. Вскоре встающий рассвет вывел десяток к прилегающему к лесу баштану, неполивному огороду, неподалеку от которого проявилась околица селища, домов на тридцать, с хозяйственными постройками, крепкими изгородями, за которыми во многих дворах были видны стога прошлогодней травы.

— Богато живут смерды, — выразил общее мнение Ощера. — Ничуть не хуже нас в пограничье.

— Не расслабляться, — рыкнул Горбыль. — Ощера, Мал, обогнете деревню слева, Наседа, Хвощь — справа. Остальные, входим в деревню.

— Батька, — молвил Жвар, — дорога опять на развилку ушла. Одна в саму деревню тянется, другая ее справа огибает. К дальнему лесу ведет.

— Вот с деревни и начнем. Поспрошаем что, почём.

Собачий лай поднялся в деревне еще до того, как всадники подъехали к околице с вкопанными с обеих сторон дороги столбами, обозначившими божков, хранителей селища, с грубо вырубленными ликами, потемневшими и щелястыми от времени. Из-за околицы навстречу приезжим выставилась толпа бородатых, серьезно настроенных мужиков, с топорами и вилами в руках. Судя по всему, к сельскохозяйственному инвентарю смерды этой деревни относились не в пример лучше, чем к настоящему оружию, но постоять за себя и общину были способны. За толпой мужиков стояли женщины с покрытыми платками головами, следившие чтоб ребятня не высунулась вперед, проявляя интерес к происходящему.

— Стоять всем здесь, — Сашка соскочил с лошади, в одиночку направился к замершей в ожидании толпе, приглядываясь к людям, окидывая взглядам саму деревню. Хорошо помня армейский закон, проверенный на чеченской земле: «Против толпы не переть, если хочешь поговорить и договориться».

Горбыль, остановившись метрах в семи от общества, гаркнул:

— Кто старейшина?

Колхозники зашумели, загомонили, исподлобья глядя на чужака.

— Есть старейшина в этой богадельне, спрашиваю?

Из толпы выступил совсем не старый, телесно крепкий смерд, годов тридцати-тридцати трех. Одетый в длиннополое рубище из домотканой грубой материи с подкладом, на котором швы походили на шрамы. По-видимому, сельская мастерица не озаботилась красотой своего творения, а имела ввиду, прежде всего удобство в носке и работе. Длинные, широкие рукава завершали крой. Порты, заправленные в короткие широкие грубой кожи поршни, пузырились из-под полов рубища. Точку во всей этой красоте ставил вышитый пояс-оберег.

«Кардэн отдыхает», — хмыкнул про себя Сашка.

— Ну, я!

— Как звать?

— Кучма.

— Ка-ак? — Сашка чуть не обоссался от смеха, вспомнив президента самостийной Украины.

— Кучма! — повысил голос старейшина селища, может, подумал, что чужак глухой.

— Что ж, любезный, можешь сказать своим орлам, что на сегодня грабеж, мордобой и остальные показательные выступления для вашей деревни отменяются. Насиловать женщин у моих юнцов безусых, — Сашка кивнул себе за спину, проследив за взглядом мужика, вскользь брошенным на юных кривичей, — сегодня настроения нет. А вот поесть, причем солидно, в вашей деревеньке нам бы хотелось. За еду, мы естественно заплатим звонкой монетой. Ну и лошадей соответственно тоже накормить потребно.

— Тебе витязь, кто-то неправду сказал. У нас в селище постоялого двора отродясь небыло.

— Что ж вам деньги не требуются? Богато живете, смотрю.

— Ну, богато-небогато, а не бедствуем. Почитай все селище кровная родня. Ладно. Три деньги серебром с вас, и накормим, а уж потом уезжайте.

— По рукам!

Уже входя в деревню пешим шагом, из уважения к жителям вели лошадей в поводу. Сопровождаемые деревенскими, юнцы оглядывали дворы, выискивая глазами, какое-либо несоответствие спокойной, крестьянской жизни. Сотник дивился на добротность и величину изб, крытых дранкой, с пристройками сеней, с расписными окнами, выходящими на улицу или на южную сторону, в рамы которых вместо стекол была вставлена слюда. Крыши домов односкатные, у иных владетелей даже двускатные с коньком наверху. После устроенной тревоги, женщины поняв, что все решилось миром, разбежались по дворам, хозяйство не будет ждать долго. Открывались калитки и на улицу погнали коров, прекрасно помнящих в какой стороне выпас, потянувшихся к другой околице деревни. Хлопотливые куры далеко не отходили от заборов своих хозяев, тем паче при каждом гареме вышагивал свой султан, зорко глядевший за действиями многочисленных жен.

Прискакали разведчики, доложили, что тати на развилке погнали караван по правой дороге. Горбыль торопить события не стал, уж если Жвар взял след, то не выпустит. Если не суждено выхрючиться, то нужно, хотя бы плотно поесть, да и ноги размять дорогого стоит.

— А, что Кучма, хорошо ли вам здесь живется? — отдуваясь, набив утробушку, задал вопрос хозяину. — Вижу, селище у вас действительно богатое.

Старейшина явно подобрел, после того как три серебряных кругляша перекочевали из Сашкиного кошеля в его заскорузлую от работ ладонь, поэтому и угощение выставил доброе. Молодые организмы набивали желудки вчерашними щами, причем варево принесли сразу из трех дворов, слили в один казан и подогрели до кипения. Из погреба на столы выставили куриный холодец, грибы, нашинковали шмат сала, нарезали лук, головок с десяток чеснока неочищая положили прямо на столешницу. Две паляницы душистого хлеба завершали угощение.

— На житье не жалуемся. Пока боги хранят наш род.

Три пригожие девицы, в вышитых рубахах и кофтах, в поневах ниже колен, в возрасте невест, споро управлялись, угождая снедающим воям, бросая усмешки молодым парням. Здесь же сновала детвора, разглядывая экипировку и оружие, пользуясь моментом, что их не гонят и не обращают на них внимания.

— Девок-то своих, небось, в другие деревни замуж отдаете? Берут? Смотрю красавицы они у тебя.

— Та, без мужей не остаются.

— Издалека сватают, или поблизу есть кому пристроить? А, то смотри, сколько у меня женихов за твоим столом собралось.

Кучма окинул взглядом притихших юнцов, в глазах читалось: «И чего пристал? Поели? Пора и уезжать».

— Да не так уж и далеко отдаем, кругом люди хорошие живут. На полночь пойдешь, селища Кормильцево, Рыжухино, а дальше смоляне селятся. На заход солнца — Якино, Колпино, Магуры. Ну, с полдня вы пришли, сами видели сколь деревень. Теперь везде почитай родня. Волох наш, Простивой, счет добре ведет, не даст крови близких смешаться.

— Ага! А чего-ж про восходную сторону умолчал? Или деревень там нет?

— Да были когда-то. Теперь нет. Осталось одно, у самого болота стоит.

— А с остальными что случилось?

— Не ведаю. Может мор прошел, а еще говорят, что колдун извел. Он на болотах живет. Мы в ту сторону не ходим.

— Что, даже к соседям, которые у болота живут?

Кучма напрягся, не зная как повести себя. Сказать, не сказать? Решился:

— Недобрые они. Не пашут, не сеют, скотина и та есть-ли, не ведаем. Но нас не трогают, и мы к ним не лезем.

— Чем же промышляют?

— Трудно сказать, они даже в капище не бывают. Волох к ним ходил, так даже в деревню не пустили. А еще три года назад, ведь соседились, — сказал и смолк.

— Ну что-ж, спасибо за то, что накормили. Как говорится пора и честь знать. Прощай хозяин, пусть всегда будет в селище твоем милость богов.

Осталось позади селение с возделанными полями и баштанами, с людьми по-доброму принявшими их у себя. Дорога ныряла в лес, по правому боку ветерок донес резкий запах болота, к которому примешивался сладковатый, неприятный запашок тлена. Ехавший впереди всех Жвар поднял руку, жестом отпальцевав остановку всему отряду. Соскочил на землю, отошел в сторону болотного духа, присел на колено, приглядываясь к следам, ведущим через кустарник в чащобу.

— Здесь телеги делали остановку, люди что-то волочили в лес. Может там схрон?

Жвар первым протиснулся между ветвями, пошел по следу, стараясь идти бесшумно, но все равно, тишину леса нарушил гвалт, карканье и шелест множества крыльев взлетающих пернатых пожирателей мертвечины. Сотни ворон поднялись на крыло, уносясь подальше от нарушителя спокойствия.

— Батька! — позвал следопыт, небеспокоясь больше о том, чтоб сохранить тишину.

Вместе с Горбылем, на зов, топая и шумно раздвигая ветви, прибежали и остальные бойцы.

— Гляди!

В двух десятках шагов от полосы дороги начиналось болото, поглотившее лес. Прямо из зелени болотины торчали сухие стволы берез, осины. Вдали, островные возвышенности позволяли деревьям выживать, зеленеть распустившимися листьями. У самой кромки воды, замутненной, потревоженной, кривичи увидели множество людских трупов, сброшенных с возвышенности твердой почвы. Открывшееся взгляду царство мертвых пополнялось не один день, даже не один месяц. Виднелись обглоданные кости и черепа, истлевшие обрывки одежды, клоки волос. От разложившихся останков посвежее, тянуло гнилостным духом, вызывающим рвотные позывы. Двое из Горбылевской команды, не сумев перебороть отвращения, вывернули свои желудки наизнанку, выблевав все, что съели два часа назад в северянском селище.

— Чего продукты переводите? — недовольно заметил Горбыль. — Еще неизвестно когда теперь поесть сможем.

Он прошел дальше вдоль кромки, разглядывая масштабы своеобразной братской могилы. Словно показывая, что он лезет в чужое хозяйство, в десяти шагах от него, из плоской поверхности зеленого бархата болотного ковра высунулось непонятно что, проскользнув длинным, толстым телом, похожим на гофру земляного червя, снова ушло на глубину, заставив Сашку отступить от болота, выхватить клинок.

— Тьфу, нечистая сила, в рот тебе ноги. Напугал, зараза. Инвалидом сделать хочешь?

Кветан тронул за плечо.

— Идем глянешь, батька.

— Чего тут еще глядеть? И так все ясно.

— Идем.

Кветан указал на десяток свежих трупов, судя по всему сегодняшний сброс. Изуродованные неимоверно, с вырванными кадыками, выгрызаными кусками плоти, перепачканные кровью, сломанными куклами они валялись в одном месте.

— Вон тот купчина, который ехал с возницей на одной телеге. Теперь ясно, что это точно наш караван вели.

Издали, с левой стороны от сгрудившихся у болота бойцов, послышался безутешный горький плач, заставивший сжаться сердца. Юнцы без команды ломанулись в ту сторону. Стадное чувство заставило Горбыля бежать вместе со всеми. Кому-то, кто выжил, требовалась помощь.

У самого болота, у мелкого кустарника, сидела красивая девушка с распущенными, спутанными волосами. Слезы лились потоком из светло-синих глаз, с шеи на вышитую рубашку струилось монисто речного жемчуга, бликуя искрами под лучами пробившегося через листву солнца. Она протянула руки к подбежавшему первым Наседе, и тот послушно подал навстречу свои, завороженный красотой незнакомки.

— Сто-ой! — послышался позади толпы голос Жвара. Злодейка уцепившись за руки юнца, с невероятной силой потянула парня за собой в топь. Горбыль на автомате ухватил своего воина за широкий, кожаный ремень, уперся, не давая красавице исполнить мерзкий план. Юнцы от происходящего действа стали в ступор. Жвар протиснувшись между живыми статуями, проскочив мимо Горбыля и Наседы, от всей души взмахнул саблей из-за спины, снес красивую голову с лебединой шеи.

— Вх-хы, — выдохнул на излете клинка.

Голова покатилась в болото, а из освобожденного от головы среза Наседу обрызгало струей жидкости, отдаленно напоминающей кровь. Сила безголовой красавицы ослабла, хватка рук осталась. Горбыль вместе с Наседой выдернул из болота тело девицы, увидев которое, от отпустившего напряжения и нервов зашелся безудержным смехом. Красивые изгибы тела под рубахой, высокая грудь и аппетитная задница, заканчивались толстыми гусиными лапами с грубой кожей и черными перепонками ласт.

— Болотница это! — отдуваясь от бега, выпалил Жвар. — Почитай, сродственница русалки. Я же кричал, стой! Али не слышал никто?

— Молодец, Жвар, в этом цирке хоть один умный нашелся.

— Спасибо, батька! — наконец-то избавившись от рук болотной нежити, пролепетал Наседа.

— Жвара благодари. Домой вернемся, седмицу казарму драить будешь. В одиночку! Чтоб знал в следующий раз, куда руки протягивать.

— Батька! — Мал перстом показывал на болото, выпучив глаза от удивления.

Все глянули в указанном направлении. У сухой березы, на кочке сидел, держа в руке сучковатый посох седой дедок, с широким, желтым лицом. Заметив, что на него смотрят, поднял кулак вверх, вытянутым указательным пальцем погрозил, скорее всего, конкретно Горбылю:

— Попомнишь, еще!

Разнесся над болотом скрипучий голос.

— Не грози, угребище. За болотом бы своим смотрел лучше. Устроил здесь залежи триппера. Старый маразматик!

Горбыль сложил левую руку на внутреннюю сторону локтя правой руки, приподняв резко кулак в характерном жесте. Отвернувшись, демонстративно больше не обращая внимания на деда, отдал приказ:

— По коням!

Уже выходя из леса и умостившись в седле, спросил:

— Жвар, что за крендель был на болоте?

— Батька, это болотняник, родич водяного. Хозяин этого болота.

— Ну, я где то так и представлял. Все! Двинулись дальше.

Раскинувшаяся среди леса деревня в десяток изб, удручала взгляд всем своим видом. Покосившиеся изгороди, пустые проемы окон, незакрытые двери, еще державшиеся на ременных петлях. Во дворах не мычало, не кудахтало, не гавкало никакой живности. На задних дворах стояли пустые телеги, с колесами, вросшими в грунт. У изб буйство некошеной травы, переходило на ленту уличной дороги. Сады в запустении. Повалены на землю столбы чуров, когда-то хранивших род от посягательства нежити. Даже в небе над деревушкой клубилась, играя и резвясь, немалая стая ворон, то сходясь, то распадаясь, поднимаясь ввысь и опускаясь, пролетая над самыми коньками крыш. Устав, стая рассаживалась по крышам, каркая, делилась впечатлениями от игрищ. Раздолье для пернатых, главное и жрачки на болоте завались. Проголодаются, полетят на поклевку.

— Ка-аг, ка-аг! Ка-аг! — слышалось на всю округу.

Так жить можно. Сытно и весело.

Издали наблюдая за пернатым царством, Горбыль мотнул подбородком в сторону деревни, посылая разведать обстановку в ней. Гостил с Кветаном, в маскхалатах поверх кольчуг, с арбалетами в руках, пригибаясь к земле, побежали к строениям. Перепрыгнули изгородь, прижимаясь к подогнанным бревнам стены, обошли избу. Никого! Обошли вторую, третью. Заглядывая за пустую конюшню, скорей по запаху, чем визуально, наткнулись на два полуобглоданных человеческих тела. Видимо их слегка прикопали землей, да воронье, чуя поживу, разрыли лакомство, использовали по своему назначению. Дальше, больше. В следующем дворе, прямо в центре лежал труп лошади, с вздувшимся от дневной жары животом. Птицы труп поклевали, да погибла-то она от того, что какая-то нечисть разорвала ей горло, вырвав из него большой шмат мяса. В саду с борта пустой телеги, выпачканное в меду, свисало тело мужчины, изуродованного до неузнаваемости, все погрызенное и поклеванное. Исходивший от него запах, говорил о том, что висит он здесь не меньше седмицы.

— Квет, да что же здесь деется-то? Глянь сколь много народу погублено, — зашептал Гостил.

— Идем дальше. Нам еще половину деревни обойти потребно. И, так, Ярило на сход уже пошел.

Вывернув из-за угла избы, нос к носу столкнулись с сидевшим у входа в жилище смердом. Прищуренным, недобрым взглядом из-под тяжелых надбровных дуг, мужик посмотрел на вставших столбами чужаков. Зловещая ухмылка поползла по губам, обнажая крепкие зубы, с ярко выраженными клыками.

— Это вы зря забрели сюда, гостечки дорогие. Теперь навсегда останетесь деревню сторожить, вона у вас и самострелы имеются, — смерд выплевывал слова так, как будто отвык разговаривать человеческим языком.

Стоявший чуть в стороне Гостил, увидел полосу жесткой шерсти, тянувшейся от макушки к загривку мужика.

«Длака», — вспомнил он название, когда-то упомянутое бабкой Павлиной, ведуньей кривичей.

— Квет, это волкодлак!

Оба не сговариваясь, подняли арбалеты, направив их на смерда. Тот уворачиваясь, соскочил с чурбака и бросился бежать в направлении заднего двора, рывками меняя направление. Юнцы побежали за ним.

Гостил успел разрядить арбалет, но промахнулся, болт воткнулся в землю в том месте, с которого беглец отвернул в сторону.

Крепкий, верткий мужичара, на полном ходу рыбкой перелетел через вбитый в землю деревянный кол, кора на котором подсохла и слезла, валялась у основания. Перевернувшись через голову, из тряпок на теле, вывалился матерый волчара, гораздо больших размеров, чем обычный лесной санитар. Тут же в ляжку волкодлака вошел болт, пущенный Кветаном. Серый зверь с темным следом по всей спине, взмахнул пушистым хвостом, человечьими глазами глянул на обидчика, и несмотря на торчавшую из ноги стрелку, на большой скоростью припустился к лесу. У самой опушки остановившись присел, поднял к верху зубастую пасть.

— У-у-у-у!

Разнесся протяжный, не то вой, не то стон по округе.

— Ясно! — подвел итог Горбыль, выслушав пешую разведку. — В лес нам соваться не стоит, скоро ночь на двор придет. А, посему, Жвар отгони лошадей подальше, припрячь, может не сыщут. Сам вернешься в деревню. Ну, а вы, козыри дивные, забирайте все оружие, какое есть, выдвигаемся в деревню. Разместимся в двух избах по соседству, готовимся к встрече с серыми разбойниками. Могу, так сказать, поднять настроение перед схваткой. Либо мы их всех угандошим, либо нас даже вперед ногами ни одна б…дь не вынесет, будем в этой деревне землю унавоживать.

Ближе к ночи, Сашка приказал поджечь соседние избы и сараи. Пока разгорится, наступит ночь, а в темноте враг может подобраться и порезать всех как овец в отаре. Высушенные временем деревянные постройки хорошо разгорелись, давая не только свет, но и прогревали воздух. Двери изб закрыли и заблокировали, как могли. Проемы окон изнутри и снаружи забили досками с большими щелями для удобства стрельбы. Проверили ходы на чердаки, куда можно было отступить, если будут «поджаривать». Разделились на две пятерки, плюс в одной сотник. Ожидали. Вторые сутки не спали, а спать хотелось неимоверно, поддерживало лишь напряжение неотвратимого близкого боя. Тишина и молчание напрягало еще больше, чем близость смерти. Чего ее бояться — дважды все равно не умирают. Отсвет пожаров поддержала бледным светом круглая, полная луна. Наконец, со стороны леса прозвучал надрывный волчий вой, ответом которому был протяжный клич десяток волчих глоток.

— У-у-у-у-у! У-у-у-а-у!

— Начинается. Готовность ноль!

В тихой ночи, по деревне разносился мягкий топот волчьих лап, отсветы горящих изб и хозяйственных построек проявили тени бегущей стаи. Рык, хрипы и нетерпеливое повизгивание, казалось раздавалось повсюду. Со стороны слепой стены послышалось мощное шуршание, как будто кто-то лопатой отбрасывал мелкий гравий от дома.

— Подкоп, что-ли роют?

— Да сколько же их тут?

Волки хаотично разбегались у домов, своим поведением напоминали натуральных лесных хищников. При появлении в пределах охотничьих угодий стаи неизвестной добычи, волки никогда не нападают сразу, присматриваются с кем их свел господин случай, какую опасность добыча таит, а уж разведав все, бросаются в атаку. Валят, рвут, грызут. Поведение волкодлаков было таким-же.

— А ну парни, поработайте-ка арбалетами, — вглядываясь через щели, негромко молвил Горбыль. — Только не все сразу, а по одному, не торопясь, через промежутки времени. Пусть думают, что в избе один человек сидит.

Хвощ, выцеливая из окна молодого волчару, припавшего брюхом к земле, выпустил болт, пробив тому череп в районе лобной кости. От еще живого, сучащего ногами зверя, в стороны порскнули серые товарищи, уходя из сектора обстрела, чтоб стрелок из окна не мог достать их. Было странно, но волкодлак с пробитым черепом был еще жив. Мал всадил в него еще один болт, чтоб наверняка упокоить хищника. Все из темноты избы увидали, как на месте волка лежала молодая девушка с обкромсанными на голове волосами.

— Карна, — выдохнул кто-то.

Да, перед окнами лежала наказанная за что-то девица. Кто-то при жизни обрезал ей волосы в наказание свершенного проступка.

— Молодая, какая!

— Я те дам, молодая, — зашипел Горбыль. — Небось, крови отведать успела. Не расслабляться, лови в прицел следующего.

В дверь с разбега приложился кто-то весом с носорога, не меньше. Дверь слегка подвинулась, оставив щель в палец шириной. Еще удар, еще подвинулась. Сашка навалился спиной на припертую к двери столешницу, уперся ногами в доски пола и следующий удар чувствительно ощутил на весь свой корпус. Подбежавший Ощера, сунул цевье самострела к щели, разрядил его в образовавшуюся дверную прореху.

— У-у-у-у!

Взвыл оборотень за дверью, при этом в дверь забухали еще ожесточеннее и чаще, видимо заработал не один волкодлак. Шум ковыряний за слепой стеной усилился тоже, сопение слышалось уже под досками пола.

— Все на чердак! Разбирайте дранку, стреляйте сверху, — приказал сотник.

По скрипучей лестнице, вся пятерка, привыкшая, безоговорочно подчинятся своему батьке, полезла на горище, оттуда послышались удары и звуки сбрасываемой на землю щепы. Все пятеро повылезав через образованные дыры на двускатную крышу, выцеливали метавшихся у изб серых, обстреливали их болтами. Глаза волкодлаков красными угольками светились из тьмы ночи. Сильные, подвижные оборотни, представляли собой трудные мишени. Много болтов юнцы потратили впустую. Вокруг изб валялось всего шесть тел, посмертно обернувшихся из волков людей. Защитники второй избы-крепости, углядев из окон своих товарищей на крыше, тоже посбивав дранку, повылезали наверх, стали стрелять оттуда. Для кривичей бой превращался в вялотекущую развлекуху, для оборотней, наблюдавших за бойцами из укрытий, и прячущихся под стенами — в созерцание пустой траты болтов чужаками.

Горбыль уже пожалел, что заставил бойцов втащить лестницу на чердак. Рытье нор под полом избы уже раздавалось с трех сторон. Стоя посреди избы, с саблей в одной руке и щитом в другой, он гадал, с какой стороны на него набросятся первые волкодлаки. Факелы, закрепленные на стенах, чадя, хорошо освещали горницу. Первыми в избу проникли копатели из-под слепой стены. Подгнивший пол вдруг встопорщился, трухлявые куски досок разлетелись во все стороны, поднимая тучи пыли. В горницу свечой ворвался матерый оборотень. Сашка не упустил момент, на взлете развалил его клинком от самой шеи, через позвоночник и ребра, почти располовинил на две части. За первым в помещение прорвался второй. Откатившись в сторону, ушел из-под удара. По виду походил на молодого, годовалого волка. А из норы, уже лезла голова очередного выродка, которому Горбыль, в горячке походя, снес саблей пол черепа. Выпачкивая сапог в кровь и мозги, втоптал убиенного обратно в нору, тем самым пломбируя прокопанный ход. Вовремя обернулся к верткому хитрецу, в любой момент готовому броситься на спину потенциальной жертве. Потеснил того в угол, не давая напасть, перешел в боевой режим оборотня-берсерка, замечая как исполосованная шкура на волке мгновенно затягивается, не оставляя шрамов.

— О-о, какой ты северный олень! — удивился Сашка.

При прыжке принял на щит тушу и вгоняя в пасть острие клинка, вышедшее из затылка, спинным мозгом почувствовал, что уже из другой дыры, образовавшейся у печи, лезут оборотни, почему-то чихая, кашляя, с закрытыми глазами отползая в сторону, давая время перевезти дух. Сашка заметил как в голову очередного, показавшегося из дыры волка, из печи полетела добрая горсть старой сажи. Он ударом отделил ему голову от туловища, прикончил тех, которые уже были в избе.

От околицы раздался протяжный волчий вой, а вскоре оборотни, пронесшись по улице, покинули деревню, скрывшись в ночи. Выйдя на воздух, Горбыль рукавом вытер вспотевший лоб, полной грудью вдыхая ночной прохладный воздух.

«Фух, выстояли».

Освободив от трупов избу, вытащив тела на улицу, по лестнице выбрались на чердак, втащили и ее за собой и, не заботясь об охране, провалились в глубокий сон.

 

— 4-

Сашке снился Яков Моисеич.

Еще будучи курсантом первого курса десантного училища, Горбыль чуть не лишился законного увольнения в город. Курсовой офицер Витя Галкин, капитан, отбарабанивший два года Афгана, имеющий красную звездочку на кителе, полученную не за протирание штанов в штабе армии, а по возвращению в Союз, ставший большим любителем выпить, обратил внимание на обросший череп курсанта стоявшего в строю увольняемых. Строй распустили, а Галкин все еще стоял на плацу, вертя в руках Сашкину увольнительную записку. Выпить хотелось неимоверно, просто до усрачки. Курсант мешал проделать заветный путь до ротной каптерки, к шкафчику с вожделенной бутылкой прозрачной жидкости, сорокаградусного пойла. Стоял и канючил:

— Ну, товарищ капитан. Ну, товарищ капитан!

Переступив через себя, Витя сунул увольнительную в руки молодого «черепа», сделав грозные глаза, приказным тоном заявил:

— Чтоб из увольнения прибыл постриженным под ноль! И смотри не опоздай.

Первый курс во всех без исключения военных училищах России называли «минусами», или «желудками». Ну, «минуса» за курсовку на рукаве под шевроном, а вот «желудки» — за то, что в любое время суток, хоть днем, хоть ночью, молодые всегда хотели есть, все равно что, но побольше, главное чтоб было съедобно. Шла перестройка организма.

Горбыль мухой выскочил через центральные ворота КПП, предъявив на выходе клочок бумаги с печатью — увольнительную записку. Бегом побежал в ближайшее заведение общепита, «свившее гнездо» неподалеку от внешней стены рязанской «дурки», а уже через двадцать минут сыто отдуваясь, набив утробушку, направил свои стопы к месту жительства родни. Там тоже можно было не хило перекусить. Сойдя с автобуса, проходя ряд многоэтажек, заметил неброскую вывеску «Парикмахерская». Если б не Галкин, со своим приказом, проходя десятки раз мимо скромного заведения, Сашка и не зашел бы в него никогда, да вот, так случилось, что пришлось.

Совсем крохотный зальчик, на два кресла, и ни одного посетителя по случаю майского воскресного утра. Курсант Горбыль оказался единственным клиентом уже старого, полностью седого колобка, совсем не богатырского роста, с характерными чертами лица.

— Молодой человек, как желаете подстричься? — слегка картавя, задал вопрос парикмахер в белоснежном халате.

Так Сашка первый раз увидел Якова Моисеевича, в прошлом киевского еврея, в незнамо каком поколении, а сейчас жителя стольного города Рязани. С тех самых пор, стричься Горбыль приходил только к своему мастеру. В очередной раз сидя в кресле, слушал приятный, южный говор, со сменой букв с «р» на «г»:

— Я вас, Саша, даже в чем-то понимаю. Вы молоды, красивы, сильны, но простите меня, могли бы выбрать несколько другой род деятельности. Быть военным, Саша, это опасно, это сейчас не престижно. На этом не сделаешь гешефт. Я вас уверяю. Я сам болею за киевское Динамо, но как говорил покойный Наум Соломонович, очень достойный человек был. Уже лет двадцать как Яхве прибрал его до себя. «Лучше быть плохим дантистом, чем хорошим футболистом». И вы знаете, Саша, я ему таки, почему-то верю. Заметили, наверное, люди моей крови, поддавшись уговорам каких-то забугорных шлемазлов, в свое время ринулись на землю обетованную, в Израиль. Но там война, Саша. Там постоянно воюют, даже когда мир. И де они теперь, спросите вы меня. Так я вам отвечу. Попробовав, чем это все пахнет, они осели в Америке, Германии и Австрии, ну некоторые в Канаде. Сейчас с палестинцами воюют те, которые приехали в Израиль, опять же с Америки, Германии и Австрии, ну может еще из Польши. Но эти не наши. Им, что, так было очень нужно бросать насиженное место в спокойных странах? Это, Саша, какие-то неправильные евреи. А, нашу молодежь сейчас, туда и калачом не заманишь, там же служить надо, а потом еще в горячем резерве находиться. А, здесь красота! Заметили, восемьдесят процентов великих артистов в России, евреи. И каких артистов, Саша! А, певцы и мастера разговорного жанра, а-а? Обратно, деньги сейчас у кого? Отвечу! У наших. Советники президента страны, тоже из нашего семени. Один Боря Березовский чего стоит! Голова! А, спортсмены, Саша? Вы видели среди них евреев? И не увидите. Шахматы, это да, это так сказать, наш вид спорта, головой работать, это вам не руками-ногами размахивать. Так что, примите совет старого еврея, со своими погонами на плечах, вы кроме проблем в жизни, ничего другого не заработаете.

Жестом фокусника, старый мастер сбросил простыню с обрезанными лохмами волос, с Сашкиной груди.

— Все, уважаемый Саша. Было приятно с вами поболтать. До свиданья. До следующей стрижки.

Вот и сейчас Сашке снился Моисеич. Он как всегда, мило улыбаясь, говорил во сне своим приятным, спокойным, южным говором:

— Ну почему, Саша, вы никогда не слушаете нас стариков? Вот и сейчас у вас возникли проблемы. Думаете, если отбились от оборотней, так ваша жизнь в шоколаде? Таки нет! На болотах живет колдун. Так этот поц и заварил всю эту кашу, а расхлебывать ее предстоит вам, уважаемый Саша. Что это вы дергаетесь? Дышать тяжело? Ничего, это пройдет, да вы дышите. Глубже дышите!

Горбылю действительно было тяжко дышать, что-то тяжелое, горячее давило на грудь. Сашка проснулся в холодном поту, открыл глаза, спокойно рассмотрел двух человекоподобных существ, устроивших посиделки прямо у него на грудной клетке. Через прорехи в крыше избы, давно поднявшееся солнце создавало хорошую видимость на чердаке.

— Смотри, кажись, проснулся, — баском оповестил один из бородатых мужичков игрушечного роста. — Ну и спать же ты горазд!

— Так, я и от пожрать не отказался бы, — Сашка в раздумье принимал решение, смахнуть домашнюю нежить рукой с груди, или пусть уж сидят как сидели. — Что, другого места приземлиться не нашли? Обязательно нужно по костям потоптаться?

— Хорош дрыхнуть. Ярила вскорости в зенит встанет.

— Ну, и чего вы от меня хотите?

— Ты, это, ты нас давай с собой отседова забирай. Деревня умерла, так почитай нас двое на всю округу и осталось.

— Ага. И с чего я вас забирать должен?

— Дак, мы тебе вчерась помогли, вместях от волкодлаков отбивались.

До Сашки дошло, кто вчера метал сажу в глаза оборотней.

— Хгу-у, так оказывается, вы мои боевые товарищи, вместе кровь проливали в борьбе с нечистью!

— Ты давай, не юли. Говори, заберешь нас али нет?

— Таких бравых парней грешно оставлять. Ясен пень, заберу. Только перед тем как забрать, мне от вас кое-что узнать надобно.

— Спрашивай. Ежели знаем, скажем.

Сашка аккуратно сдвинул обоих домовых со своей груди, поднялся присев на ноги. Весь его отряд беспробудно дрых. Пригибаясь под потолочными балками, пытаясь не треснуться лбом об них, поманил обоих вниз. Следом за Горбылем домовые вышли на подворье. Солнце действительно приближалось к зениту. От прогревших пожарищ на месте изб и построек, курясь, поднимался дымок. На улице и у оставшихся целыми изб лежали трупы бывших волкодлаков, своей бледной наготой портили впечатление солнечного денька.

— Вот что, мужики, расскажите как в этой деревне народ дошел до жизни такой? Как, так случилось, что целая деревня превратилась в оборотней?

— А, че тут говорить? Года три назад, объявился на наших болотах колдун. Полесуном его кличут. Пришел в деревню девку в жены требовать. Он ведь совсем даже не старый, с виду можно сказать, молодой людин. Да-а, девку выбрал самую баскую, Радой ее звали. Надо тебе сказать, что девка та была уже сговорена за сына старейшины селища Кормильцево. Значится, случился ему от ворот поворот.

— А по осени, сваты с молодым приехали, невесту забирать, — влез в разговор второй дедок-с-ноготок. — Все честь по чести, гостей за стол усадили. Угощают. Обратно, все соседи собрались, радуются за молодых. Э-эх, хотя б волхв рядом был, глядишь и обошлось бы. Дверь скрипнула, глядь, а на пороге Полесун стоит, улыбается. Прямо с порога молодых поздравляет.

— Ага, только видим, в горнице от подарков его колдовство исходит. Смерды сумрачными становятся, волками друг на друга смотрят.

— Дальше, шерстью покрываться стали.

— И морды, слышь? Морды волчьи вместо лиц у людин проявились. Началась грызня.

— Многие в окна уже волкодлаками повыскакивали, на родовичей набросились, кои людьми пооставались.

— Вот их десятка три за колдуном в болото и ушли, а деревня с тех пор пустой стоит.

— Да-а, десятка три волчар — это серьезно. Им человечинки постоянно хочется. Попробуй такую ораву прокорми. Это выходит, они на других дорогах баловали, а нынешним годом на черниговский тракт перешли, чтоб не светиться.

Горбыль почесал пятерней лысый затылок, провел ладонью по обросшему щетиной подбородку.

— Та-ак, значит, по-первых наведаюсь к колдуну, а на обратном пути вас заберу. Устраивает?

— Ага!

Подняв отряд, Горбыль распорядился внести тела, включая и давнишних жертв оборотней в соседнюю избу, поджег ее, чтоб не было в дальнейшем никаких проблем. Вернувшийся Жвар, ходивший за лошадьми, угрюмо развел руками.

— Батька, нет у нас больше лошадей. Порезали их ночью волкодлаки.

Расстроившийся было Сашка, прикинул по количеству покойников, что отряд уничтожил девятнадцать волчар, а уж с одиннадцатью, в дневное время, они должны справиться.

— Ладно, — махнул он рукой. — Идем в болота. Воевать придется на голодный желудок. Ничего-о, злее будете. Построились. Жвар, Кветан, в передовой дозор. Остальные, напра-во. Потопали, граждане.

До болот оказалось, рукой подать. Чуть вступили в лес и вот они, пожалуйста. Когда-то протекающая река, заросла, заилилась, превращаясь в болотину, потянула за собой поросшую разномастным лесом долину. А за десятки лет большую территорию покрыло сеть болот, низменная, переходная и верховая. Лес заболотился, во многих местах высох, повалился в бездонную пучину. Даже с берега виднелись пеньки и обломки стволов берез, выпирающие из плоской поверхности зеленого бархата мхов и травостоя. То тут, то там возвышались кочки, бугры и мочажины. Вдали на бугрившихся островах с твердым грунтом, поросших кустарником и травой, росли сосны и ели, толстые в обхвате, они вымахали в вышину на добрых двадцать метров.

Проходя вдоль берега, Горбыль заметил у одного из островов открытое водное окно, от основания, к краям которого шла рябь, как будто из глубины всего этого, пованивающего тиной хозяйства сновали рыбы величиной никак не меньше размеров старого сома. Вода на цвет напоминала заварку в забытом заварочном чайнике. Честигнев усевшись на задницу, дотянулся носками поршней до болотного грунта, прощупал вязкую мшистую поверхность, всколыхнувшуюся от прикосновения.

— Ну и куда тебя черти понесли, дитятко? — возмутился Горбыль.

— Так, ведь, проверить!

— Я те щаз проверю. Я тебе щаз так проверю, что ты у меня седмицу на заднице сидеть не сможешь.

Молодой воин пулей отскочил от кромки болота, а из густого кустарника высунулась хитрая мордуленция Жвара.

— Нашел, батька, — радостно оповестил он. — Следы на гать вывели, да такую широкую, что телегами по ней ездят. Их по ней и в болото загоняли.

— Веди. Всем компактно построиться. Идем колонной по два, прикрыться щитами. Еблом не щелкать. Окрысились все! Вперед.

По широкой гати чапали по щиколотку в воде, не торопясь, обращая внимания даже на незначительный звук из болотных глубин. Гать вывела на наезженную колесами телег тропу. Только поднялись на возвышенность, как из кустов, с разных сторон на них набросились волкодлаки. С зубастых пастей на землю падали хлопья пены и слюней. Глядя на все это, Горбылю в голову пришла мысль о хворобе, называющейся у медиков, бешенством.

Не смотря на то, что среди нападавших были две матерые особи, с ними разделались за полчаса, поставив жирный крест на всю дорожную банду. Стащив тела в кучу, Горбыль, потирая от удовольствия руки, дал короткую передышку, после которой отряд двинулся дальше. Кроме покусов на руках и ногах потерь небыло. Не радовало только одно — вечерело.

Между тем, гать спустившаяся с острова уже в сумерки привела их на другой гораздо больших размеров остров. Натоптаная дорожка закончилась у порога терема, окруженного хозяйственными постройками, конюшней, за которой в рост человека стояли пяток стожков пересохшего прошлогоднего сена. Дальше отхожее место, стилизованное под игрушечных размеров избушку, а за ним телеги и повозки, поставленные рядами, они были загружены разномастным добром, разбросанным и неимоверно перемешанным. И ни души, хоть зови, все равно никто не ответит.

— Я, так понимаю, что пришли, — подвел итог Горбыль, глянув в лица своих пацанов. Сложив ладони рупором, крикнул в них. — Э-эй, мы пришли. Полесун, покажись, чего прятаться-то? Все равно тебе песец припрыгал.

— Ты сначала меня найди! — эхом разнеслось со всех сторон.

— Как скажешь. Разобраться по тройкам. Хран, пойдешь четвертым в тройке Кветана.

— Есть!

— Жду всех у входа в терем. Первая тройка, забирает вправо, на второй — центр, третья влево. Начали. Не забывайте контролировать друг друга.

Ожидающий результатов Горбыль, стоя у резной теремной лестницы, во всю отмахивался от пернатых. Болотные комары совсем озверели, тучами мессершмидтов налетели на пропитавшегося потом Сашку, норовили влететь в ноздри и рот, забраться в глаза. Он, как мог, отмахивался от них, потихоньку зверея и сам, нагревался до белого каления.

Колдун, по возрасту был и сам не старше Сашки, поэтому не стал сразу брать пришлых в оборот. Скучно! Можно сказать, в жопе еще играло детство. Живя на болотах, так мало развлечений. Жаль конечно, взлелеянной стаи волкодлаков, но за три года, они здорово наскучили ему, надо придумать что-то новенькое, веселое, очень неприятное для людей. От болотной нежити он колдонул весь остров и она его больше не допекала, сосуществовали, не вмешиваясь в дела друг друга.

Полесун с интересом рассматривал юнца делающего обход у крайнего стога. Как раз пятым стожком был он, иллюзия делала его неотличимым от остальных натуральных. Парень остановился в шаге от него, держал клинок в правой руке, прикрыл половину груди круглым щитом.

— У меня чисто, Кветан, — подал он голос, обернувшись к конюшне, оставляя за неприкрытой спиной свою смерть.

— Добро, Хран! — откликнулись в ответ.

Полесун сделал шаг к воину, левой рукой облапил его вокруг груди, ухватил за плечо, правой зажал рот, дав возможность повести подбородком влево. Резкий рывок в сторону. Хруст! Тело человека безвольно оседает под своей тяжестью на землю. Наклонившись над ним, колдун присмотрелся к мертвому юноше. Распрямился над телом уже живой Хран, один в один, похожий на лежащего мертвеца. Примерившись, забросил убиенного на плечо, прошел к избушке-нужнику, открыл дверь и пропихнул в отверстие ямы свою жертву. Вернувшись, подобрал саблю и щит, двинулся к конюшне, веселье переполняло его. Совсем не жалко оборотней, потеха стоила таких потерь. Нет, надо остепениться. Не все сразу. Чашу веселья надо пить по капле, не пьянея от крови. Надо посмотреть на всех со стороны. Это не зрелые рассудительные вороги, это дети. Как же все-таки весело.

На улице окончательно стемнело. Воины, с неутешительными вестями, группками подходили к сотнику. Сашка присмотрелся. Все!

— Идем в дом. Может он там, — распорядился Горбыль. — Осветите все комнаты, шерстите второй этаж. Я закрою входную дверь, обожду всех в горнице.

Реалии десятого века, однажды преподала ведунья Павлина. Сашка прослушал многочасовую лекцию с вплетенным в нее узором примеров из жизни, слухов и небылиц. Переварив информацию, на следующий день, приехав к деревенской знахарке, еще много часов задавал ей вопросы, скрупулезно фильтруя ответы. Сейчас он решил испытать, так сказать, одну из домашних заготовок, припасенных к случаю.

Пока все, топая по лестнице, потянулись наверх, Сашка из носимого на поясе замшевого кошеля достал пузырек. Он привез его много лет назад из Доростола, с тех пор ни разу не открывал, но всегда носил при себе. Быстро вскрыв пробку, извлек из ножен боевой нож, обильно, не жалея содержимого пузырька, облил и клинок и рукоятку свяченой в Доростольской православной церкви водой. Скорым шагом, войдя в горницу, сразу направился к деревянному столу, огромных размеров. Присев, подлез под него, с размаху всадил освященный клинок под столешницу.

«Вот так! А, теперь будем поглядеть».

В горницу гомоня и споря всей толпой, ввалились юнцы, с горящими свечами в руках. Сашка и сам, пока ожидал парней, зажег в помещении найденные в нем восковые свечи.

— Нет никого, батька, — за всех доложился Кветан.

Горбыль вновь пересчитал всех. Все на месте. Хорошо! Поднялся с лавки, руками раздвинув в стороны военных. Прошел за дверь. Гаркнул снаружи:

— Как, это никого? А это, что х..?

На возмущенный голос начальника, из терема как ошпаренные выскакивали бойцы.

— Раз, два…, девять, — посчитал Горбыль. — Кветан, кого нет?

— Все здесь.

— Не торопись. Как следует, глянь.

— Храна нет.

Горбыль не торопясь поднялся по ступеням к открытой входной двери, заглянул внутрь. Из терема на него смотрел Хран, непонятливо хлопая глазами.

— Пацана куда дел? — спросил тихим голосом Сашка.

— Батька, я…

— Ну, выйди ко мне.

Полесун уже понял, что его провели как несмышленого мальчишку. Лицо Храна смотрело на Горбыля чужими, пылающими ненавистью глазами, в которых одна за другой, читались мысли, направленные на то, как вырваться из капкана.

— Вот видишь выйти-то ты и не можешь.

— Я прокляну тебя самым жестоким проклятием. Я уничтожу вас всех! — заревел колдун.

— Пустое. Сидя в тереме, ты не можешь причинить нам вреда.

Молодые воины с удивлением смотрели на перепалку сотника с их товарищем. Не понимали, что же случилось. Сотник спустился на землю, устало произнес:

— Парни, поджигайте терем с четырех углов. Пусть он сгорит, дотла очищая нашу землю от колдуна и его чар.

Пламя заполыхало, пожирая сухую древесину, пробегая по сторонам, соединялось в общий костер. Русичи молча смотрели, как в окнах мелькала тень совсем не похожая на Храна. Треск пожарища подстегнутого порывами непонятно откуда вдруг взявшегося ветра, эхом разносился в ночи. В освещенном проеме двери возник незнакомый человек.

— Слышишь меня, сотник?

Сашка промолчал, говорить с живым покойником не было ни какой охоты.

— Вы все равно не покинете остров. С моей смертью, колдовство исчезнет, и сюда ринутся сотни ночниц, выползет болотная нежить. Я жалею только об одном. О том, что не увижу, как вас будут жрать живьем. Аха-ха-ха-ха!

Сашка сплюнул под ноги.

— Ну, что за жизнь пошла, ни минуты покоя нет. Родина требует героев, а гм, рожает вот таких вот уродов. Квет!

— Я, батька.

— В конюшне лошади есть?

— Десятка два в стойлах стоят. А, что?

— Все к конюшне. Этот засранец прав. После того, как он сдохнет, туго нам придется. Ищите лопаты и заступы, окапывайте конюшню по кругу.

Разделившись, бойцы под освещение горевшего дома, пары зажженных факелов и полной луны, рьяно бросились отбрасывать дерн на сторону, окапывая по кругу конюшню.

— Все, — запыхавшись, доложил Кветан. — Круг есть.

— Все внутрь.

Горбыль не поленившись, прошел по всему кругу, проверяя, нет ли где разрывов. Достал из пришитого к подкладу кармана листок бумаги, с надиктованными бабкой Павлой текстами заклинаний.

— Та-ак, не это, не это. Вот, оно.

Сашка вздохнул, посмотрел на небо, увидел, как серебрятся в ночном небе облака под светом луны.

— Прости меня Господи, будем надеяться, что поможет.

Вошел в круг и монотонно стал зачитывать наговор:

— Небу синему поклонюсь, реке улыбнусь, землю поцелую, в росе умоюсь, Срече порадуюсь. Доверюсь вам во всякий день и по всякий час, поутру и повечеру…. Поставьте вокруг меня тын железный, забор булатный, от восхода и до заката, от полдня и на полночь. Пусть вырастет он до небес…. Оградите сварожичей от нежити и нечисти, от черного и белого, от русого и двоезубого, от троезубого, от одноглазого и красноглазого, от косого и от слепого, от всякого ворога, по всякий час. А, с поставленного забора, всяк не добрый взгляд соскользнет да назад не воротится.

Весь без остатка отдавшись трехкратному повторению заговора, он, только закончив произносить заклинание, ощутил на груди жжение от своего нательного креста. Сунув руку под кольчугу и рубаху, вытащил наружу еще горячий крестик.

— Однако. Глядишь, и поможет-то бабкин наговор.

Зайдя в конюшню, распорядился:

— Двери закрывайте. Забаррикадируйте их вон тем хламом. Всем сидеть тихо, как мышам, быть готовым успокоить лошадей. Всё, ждем.

Снаружи, со стороны горевшего терема, раздался шум глубокого выдоха:

— Вху-уг!

Это сгоравший дом колдуна рухнул вниз, погребая первый этаж под еще не сгоревшей полностью крышей. Кони в стойлах забеспокоились, затоптались на месте в своих денниках. За пределами конюшни явно что-то происходило. Все рассредоточились по огромному, высокому помещению, каждый пытался найти щель в стенах, приникнув к ней хоть что-то разглядеть во дворе.

В какой-то момент Горбыль осознал, что колдун погиб, склеил ласты в доме, как говорится, сгорел на работе, туда ему и дорога. Над широким двором, хлопая кожистыми крыльями, пролетела стая летучих мышей. В узкую щель было трудно разглядеть пернатых. Левым краем стая напоролась на заговоренную стену невидимого круга, посыпалась вниз, ломая шеи и крылья. Остальные, сделав разворот, осели на ветвях ближайших к жилому пятачку деревьях. Разволновавшиеся лошади били копытами в деревянные щиты стойл, несмело подавали голоса, предчувствуя неладное за стенами конюшни. А, там было на что посмотреть. Такого количества уродцев и чудаковатостей, Горбыль за всю свою жизнь, еще ни разу не видел.

Из болота на остров, продираясь сквозь кустарник и сминая его, двигаясь по дорожкам и тропкам, выползали разномастные особи. Отовсюду слышался клёкот, обрывки человеческой речи, детский плачь и старческий смех. Кто-то подвывая, в личине человека, кособоко подтаскивая ногу одну к другой, проследовал через двор. Стайка девок, в опрятных сарафанах, пробежала мимо, мазнув взглядами по прочным стенам конюшни. Уже знакомый Сашке дедок с суковатой палкой, подойдя к горевшему терему, постоял в раздумье у пожарища, скрылся в темноте. Повсюду мельтешили уроды. Если б не трагичность момента, Сашка отнес бы их к категории клоунов-недоучек. Прикольно переругиваясь между собой, обзывая друг друга непотребными словами, они нарезали круги и петли по территории подворья. Каких-то выползней, можно было рассмотреть почетче, не торопясь. Они змеились по земле. С десяток болотниц пеликаньим шагом продефилировали рядом с заговоренным кругом.

— Мама дорогая! — сам себе зашептал Горбыль. — Куда-же все это исчезло, не дотянув до двадцать первого века? Ученые зоологи, увидев-бы сейчас все это, отгрызли б себе локти от зависти.

Слева от себя, Горбыль уловил посторонние звуки. Глухой, монотонный, совсем тихий стук отвлек его внимание от созерцания происходившего снаружи. Скосив взгляд, наткнулся на приникшего к щели Наседу, непрерывно пялившегося на болотную нежить. Звуки, привлекшие Сашкино внимание, были стуком зубов парня.

— Что, сынку, страшно?

— Д-да! — не попадая зуб на зуб, откликнулся Наседа.

— Так ты и не смотри туда.

— Н-не могу, н-не смотреть. Тогда еще с-страшнее с-становится!

— Ну-ну. Кстати скоро рассвет, ночь на исход пошла.

Нечисть колобродила почти до первых лучей солнца так и не нарушив границу обережного круга. Ретировалась также быстро, как и появилась, оставив после себя вытоптанную траву по всей округе.

Сашка вышел из конюшни, устало потянулся, улыбаясь солнечным лучам.

— Хорс поднимается на своей колеснице! — восторженно промолвил вставший рядом Кветан.

— Ага, а по двору, словно стадо слонов потопталось.

Никто больше не хотел оставаться на злополучном острове. Команду сотника, готовиться в обратную дорогу, восприняли с радостью, несмотря на то, что кишки играли походные марши на самых низких нотах.

Теперь уже побывавшие в лихих передрягах воины, сноровисто выводили из конюшни лошадей. Горбыль, обойдя телеги с неразгруженным добром, отобрал самые «сладкие». Зачем колдуну столько барахла, понять так и не смог. Видно к крови колдовской, примешались капли из семени израилева, византийского и печенежского, все разом, или еще в детстве, получил воспитание от хозяина рачительного и скаредного, но теперь этого уже не узнать.

Двадцать две телеги, по числу лошадей, нагруженных сукном, медом, воском, крицами железа, зерном и маслом, выделанными кожами домашней скотины и шкурами самых разных пушных зверей, доброго оружия, да и другого хозяйского барахла, караваном потянулись по болотной гати, выплескивая из-под колес бурую жижу. Бойцы, контролируя каждый свой шаг, были готовы к любым неожиданностям. За последней телегой шел пешим шагом сотник, бросая косые взгляды то вправо, то влево, часто оглядываясь назад.

Когда последняя телега миновала болота, колесами покатилась по твердому грунту лесной тропы, к Горбылю подбежал радостный Кветан. С восторгом от переполняющих его чувств, воскликнул:

— Вышли, батька!

— Вышли, сынок, — словно подводя итог, вымолвил Горбыль.

— Знаешь, а ведь на острове осталось еще много добра. Отгоним домой этот караван, вернемся за остальным. Правда ж, здорово?

— Нет, Кветан. Сюда я больше не ездец. Пропади оно все пропадом. Ты не забывай о том, что это добро кровью оплачено. Хран погиб, а мы даже тело его не нашли. Но, это ничего, сынок. Так иногда бывает в разведке. Есть приказ, группа ушла в поиск. При боестолкновении, кто-то погиб, кто-то пропал безвести. Хуже всего, что придет время, когда таких пропавших героев, объявят предателями.

Горбыль ненадолго задумался, бередя воспоминания о грядущем, шагая рядом с телегой на автомате, возвращаясь в реальность, подтолкнул в плечо Кветана.

— Давай, шуруй в голову колонны.

Оставшись один, меряя шагами пройденный путь, произнес шепотом:

— Радуйся мальчик, что одержал победу. В твоей жизни она первая и самая сладкая. Сегодня твой день. Радуйся солнцу и небу над головой. Радуйся, что просто выжил.

 

— 5-

У границы с Диким полем, в лесной глуши, Савар ожидал увидеть все что угодно, но только не то, что увидел. В живописной долине, у довольно широкой реки Псел, раскинулся город, схоронившийся за высокими, каменными стенами, с башнями и бойницами, одетыми в кирпичную кладку. С каждой стороны, стены тянулись на большое расстояние, а выступающие из них башни, подчеркивали крепость и неприступность всей конструкции. Подвесной мост был опущен, переброшен через широкий вал с глубоким рвом, прорытым по периметру цитадели. На верху карниза, над галереей южных ворот, на крепком древке развивался стяг с изображением летучей мыши, распростершей крылья над непонятным Савару славянским символом, представлявшим собой, слегка растянутый в стороны круг с продольными и поперечными линиями.

Их, продвигающихся с проводником по землям русов на лошадях, заметили с крепостных башен еще издали, никакой тревоги, своим появлением, они не вызвали. Все так-же спокойно у лодок и лодий на реке трудились люди, лишь из любопытства, бросившие взгляд на прибывших. На дальних от крепости огородах ковырялись в земле женщины.

У самых ворот, кавалькаду остановили. Пятеро одетых в брони воинов, вышли за пределы городских ворот. Старший наряда задал вопрос русичу сопровождавшему хазар:

— Растич, каким ветром тебя принесло к дому? Людогор-то, где?

— Я тоже рад тебя видеть, дядьку Простивой, — широко улыбаясь, отповел старшему дозора их сопроводитель. — Сотник дела на заставе сдавать готовится. Меня, отправил вот, провести гостей к Горбылю.

— Кто такие будут? — мотнул бородой в сторону прибывших.

— Друзья.

— А, узкоглазый, повязанный по рукам, тоже друг?

— То пленник.

— Горбыля в погосте сейчас нету. Уехал Черниговский тракт чистить. Гостей к боярину Гордею веди.

— А то б я сам не догадался. Добро. Кто, нынче, дежурным по гарнизону?

— Михайла стоит.

— Доложись о прибытии, мы сразу в терем поедем.

Проехав ворота, всадники очутились в городской черте. Савар и здесь не разочаровался в увиденном. Чистота и спланированность улиц, не походила на скученность домов в ранее виденных им городах. Добротность построек, крепость деревянных заборов и ворот в каждом дворе, избы, иные постройки, торговые ряды базара, лавки купцов, все указывало на то, что бедностью в этом углу княжества, даже не пахло. Сам народ не суетно, не отвлекаясь от дел, жил повседневной жизнью, управляемый твердой, умелой рукой. Разглядев кого-то у лабазов, Растич громко окликнул бородатого, одетого опрятно, но без каких либо изысков человека, по повадке видимо привыкшего руководить людьми:

— Здрав будь, дядьку Боривой!

— И тебе не хворать, племянничек.

— Ось, глянь, из Хазарии гостей по приказу сотника Людогора привел. Сейчас к боярину представлю, а там и на гостиный двор. Жильем обеспечишь?

— Приводи, для хороших людей всегда место найдется.

— Добро.

Уже отъехав, Савар допытался, с кем это Растич говорил.

— Боривой. Правая рука нашей боярыни, ее помощник по хозяйству на всех землях нашего племени, а коли поход воинский, так у боярина начальником тыла значится. Великого ума человек, с дружиной в Булгарию ходил, вои ним очень довольны были. Когда у других бояр дружины голодали, наши конечно не жировали, но и с голоду не пухли. Торговые дела в погосте також под его дланью стоят.

Изнутри крепостные стены тоже отличались самобытностью постройки. Проезжая мимо, хазары подивились шириной лестниц ведущих на галереи второго этажа, покрытых двускатными крышами, защищавших воинов от стрел противника. Видя проявленную заинтересованность хазар к крепостным стенам, Растич с готовностью сообщил, указывая на верхний парапет укреплений:

— Высота больше трех саженей. По открытым коридорам второго яруса можно насквозь, через проходы в башнях, обойти всю крепость и вернуться к месту начала обхода. Пять лет все селенья в пограничье строили сей детинец. Начинали с деревянных стен, закончили, как сотник Горбыль сказывал, каменным монстром. Однако мы подъехали.

У широких ворот, одна из створ на которых была открыта, Растич соскочил с лошади на отсыпанную речным песком дорогу. Оповестил юного воина, караулившего ворота:

— К боярину гости из Хазарии.

Кивнув в ответ, вой кликнул кого-то в глубине двора:

— Сердюк, Путыня, принимайте лошадей у гостей.

На его зов выбежали двое разбитных мальчишек, подхватили лошадей за узду. Кони дичась, отступали назад, но потом все-же неохотно пошли в ворота. К приезжим подошел одетый в одежду из домотканой холстины бородач, с круглой серьгой в ухе, опоясанный мечем каролингского типа.

— Зван, пригляди за пленником, — распорядился он. Обращаясь к гостям, предложил. — Идемте в терем.

Боярин принял хазар у себя в светлице, большом, обставленном не по местным традициям помещении, действительно светлом, с застекленными окнами, с узорчатым шелком штор на них. Кресло, в котором он сидел, стояло на возвышении. Савар знал еще по рассказам покойного отца, что такое возвышение в княжеских хоромах называлось столом. По левую руку от боярина, в кресле поменьше, сидела молодая, красивая женщина в дорогой одежде русского покроя, уже не раз виденного хазарами в путешествии по славянским деревням и селищам. Еще две женщины, по возрасту схожие с боярыней, восседали в креслах у окон. Чуть дальше, облокотившись о стену, калачом сложив руки на груди, стоял крепко сбитый, одетый в броню, с мечем на поясе, воинский муж, с ярко-рыжими усами и длинным чубом на лице и голове.

— Исполать, тебе боярин! — поздоровался Растич с поклоном.

— Здравствовать тебе и всему твоему роду, тархан русов, — поздоровался Савар и вместе с ним дружно поклонились его люди.

— И вам здоровья, добрые люди. С чем пожаловали?

Растич выдвинулся к боярскому столу, на ходу извлекая из-за пазухи свернутую в трубочку бумагу, протягивая ее Монзыреву.

Такое дорогое удовольствие, как бумага, ранее закупалось Боривоем на рынках Киева и Чернигова. На завезенную из Византии бумагу приходилось тратить немалые средства, сам Боривой, отдавая звонкую монету за белые листы рисовой соломы, страдал. Умолял Монзырева прекратить транжирить деньги на баловство, доказывал хозяину, что даже купцы используют в деле письма бересту или восковые дощечки. Не помогало! На выручку жмотистому хозяйственнику пришли боярышни Анна и Людмила. Они объяснили Боривою, что для производства своей бумаги требуются старые рваные тряпки, другая мягкая рухлядь вышедшая из употребления, рассчитали сам процесс производства и дело пошло. Боривой радовался как мальчишка, за дорого сбывая излишки серой бумаги на рынке Курска. С тех самых пор улучшилось качество самой бумаги, а гонцы доносили вести не только на словах, но и на бумажных носителях.

Шесть лет уж минуло с тех пор, как Людмила и Анна, заставили начальников от низового до среднего звена в Монзыревской дружине, выучиться грамоте. Уметь читать и писать, было одно из требований боярина к людям, управлявшим воинскими подразделениями. Не мудрствуя, женщины ввели в обучение грамматику двадцатого века, чего огород городить, когда уже все придумано.

«Здрав будь, боярин Гордей Вестимирович.

Направляю тебе пришлых до нас хазар, во главе с княжичем Саваром. Сей вой, когда-то давно, спас твой вороп, вывел его из под удара печенегов, и был приглашен в гости сотником Горбылем. Несчастье постигло весь род княжича. И такое же несчастье нависло в сё лето над Русью. Княжич обо всем обскажет на словах, передаст на руки захваченного им пленника. Прошу, прими его до себя и приветь, как ты всегда привечаешь друзей. Долг платежом красен.

За сим, прощай боярин.

Писано на заставе деревни Рыбное, сотником Людогором».

Монзырев передал письмо Галине, анализируя скупую информацию из письма, пригляделся к хазарам, не торопился задавать вопросы.

— Спасибо, Растич. Иди, отдыхай, нужен будешь, призову, потолкуем.

Поклонившись, сопровождающий вышел за дверь.

— Присаживайтесь, воины. В ногах правды нет, — жестом указал на длинную лавку покрытую ковром, стоящую у слепой стены. — Рассказывай княжич, что произошло с твоими родными, и какой помощи ждешь от меня? Знаю, проголодались с дороги, но сначала дело, успеем еще поесть, да вина попить.

Савар несмотря на упреждающий жест боярина, все же встал с лавки, склонил голову в поклоне, прижав руку к груди, только после этого поднял глаза на хозяина.

— Я, шад Савар сын Кофина, приехал к тебе боярин не за помощью, и не в гости. Приехал предложить свои услуги воина. Используй нас четверых, последних оставшихся в живых из рода, когда враг придет на твою землю. Клянусь стать с оружием в руках у твоего плеча и если потребуется, умереть рядом с тобой.

— Добро! Ты говори, говори все, что знаешь про ворагов.

Ненадолго задумавшись, Савар начал свое повествование с того места, когда они четверо вернулись с охоты в поместье. Закончил свой рассказ словами:

— Теперь нас можно назвать только изгоями без рода и племени, но все еще способными на такое чувство как месть.

— Мы можем принять вас в дружину кривичей, с обязательствами защиты и покровительства с нашей стороны, — вопросительно глядя на Савара, подытожил Монзырев.

— Не может быть! — сорвалась с места Людмила. — Анатолий Николаевич, этого просто не может быть! Я хорошо помню, что из Ипатьевской летописи известно о первом появлении кипчаков у границ Переяславского княжества.

Людмила, недипломированный учитель истории, напрягла память, и это отразилось на ее красивом лице.

— Год одна тысяча пятьдесят пятый, я же хорошо помню. Тем более, что первоначально половцы заняли районы среднего и нижнего течения Северского Донца, нижнего Дона и Приазовья. Именно там кочевники установили каменные изваяния в честь умерших предков. До появления половцев должно пройти еще не менее семидесяти лет. А воевать русскую землю они начали только с тысяча шестьдесят первого года. Анатолий Николаевич, с нашей историей все это не сходится.

Поднявшись со своего кресла, Монзырев усадил Людмилу на ее место.

— Успокойся, Люда. Лобан! — громко позвал он, и тут-же, в открывшуюся дверь вбежал приведший в светлицу хазар, воин. — Давай пленника сюда.

— Слушаюсь батька.

Раньше половца, в светлицу вошел молодой человек, одетый в чистую, чуть выше колен, белоснежную рубаху с широкими рукавами, подпоясанную поясом. По вороту и на концах рукавов, рубаха была расшита цветным орнаментом рун. Порты всунуты внутрь высоких, выше колен, сапог из тонкой, мягкой кожи, стянутых на щиколотках ремешками. Он был безбород, но носил усы, спускавшиеся на подбородок.

— Позволите поприсутствовать, Анатолий Николаевич?

— Проходи, Слава. Вот, знакомься, хазарский княжич Савар со своими товарищами. К нам в пограничье на службу пожаловал.

Вячеслав, в прошлом воспитанник Вестимира, а теперь и сам волхв-стажер, проходящий обучение у северянского волхва Святогора, посмотрел на молча сидевших на лавке хазар. Улыбнулся Монзыреву. На его вопросительный кивок, ответил:

— Все путем, Николаич.

Прошел на свое узаконенное место в этой светлой комнате. Напрягшийся было боярин, успокоился, поерзав, удобнее устроился на своем кресле, глянул на все еще вышедшую из душевного равновесия Людмилу, порывающуюся что-то сказать.

— Ну? — разрешающе промолвил ей.

— Знаете, Анатолий Николаевич, — Людмила горящими глазами поедала старшего товарища. — А, ведь о нашем городке в истории даже воспоминаний не осталось. Почему?

— Не знаю, Люда, — честно признался Монзырев.

На приведенного половца, со всех сторон посыпались вопросы, Славка не только переводил, но и читал сокровенные мысли пленника. Спрашивали обо всем. Численность орды, кто привел, зачем, куда и когда собрались в набег на Русь. От такого прессинга кочевник потел, каждую минуту ожидая, что его будут бить и пытать. Выжав половца как лимон, боярин, теряя к нему интерес, бросил Лобану:

— В холодную этого интуриста. Накормить не забудьте, — обратился к присутствующим. — Что скажете?

— Толя, это война, — обеспокоенно пролепетала Галина.

— Херсир, необходимо срочно ставить на уши всех кого сможем, — сказал, словно отрезал Рагнар Рыжий. — Убирать заставу у Рыбного, а смердов отводить в леса. На восход вдоль реки устроить плотный, непроходимый завал по всей дороге, как тогда с печенегами. Оповещать Чернигов, Курск, другие города. Оповещать северян. Дружину надобно собирать. Так?

— Это ты верно расписал, Рагнар Фудривич. Хотелось бы еще знать, сколько у нас времени осталось до всей этой свистопляски? Что скажешь, Слава?

— Анатолий Николаич, я не волшебник, я только учусь, — невесело пошутил Славка, словами мальчика Паши из сказки «Золушка».

Хазары с интересом и удивлением наблюдали за происходящими в светлице разговорами, пытаясь въехать во многие моменты обсуждения.

— К Святогору поеду, — оповестил Вячеслав. — Во-первых, может, что подскажет, во-вторых, деревенских в дружину сколотим, а то пока бояре раскачаются, так и половцы дальше порога пролезут.

— Добро. Рагнар, отсылай Растича обратно в Рыбное, завтра с утра пусть мухой скачет. Ратмира, если догонит, пусть развернет назад, а дальше Людогору передаст приказ на свертывание.

— Понял, херсир.

На лице Анны проскользнула довольная улыбка. Расставалась с мужем на полтора-два месяца, а он через неделю вернется. Это не укрылось от Галкиных глаз, отвлекшись, чуть не прослушала обращавшегося к ней Монзырева.

— О чем задумалась?

— А?

— Я говорю, ставь задачу своему проныре Боривою, чтоб завтра все старейшины близких и дальних деревень, к вечеру были у меня. Пусть высылает посыльных.

— Хорошо, милый.

— Да-а! И пусть гостями займется. В баню сводит, на котловое довольствие возьмет, поселит, — обратился к молчавшим хазарам, извиняющимся тоном сказал. — Вы уж простите, други. Сами видите, какая заваруха начинается, но вас поселят и обиходят.

— Мы понимаем, тархан, — привстав, согласился Савар.

Боярин уже не думая о хазарах, обратил свое внимание на Рыжего:

— Вот что воевода, — после смерти старого варяга, он назначил на этот пост Рагнара Рыжего. — Посылай посыльных в Курск и Чернигов, как ты и хотел.

Рыжий кивнул соглашаясь.

— Посылай вести погостному боярину Воисту, на Остер, в его Уненеж, пусть ополчается. Когда это Олесь у нас выехал на западную заставу?

— Два дня уж прошло.

— Вот, вслед ему тоже посыла шли с наказом, чтоб Мстислав со своей сотней на месте оставался. Пускай вдвоем в усиленном режиме границу берегут.

— Так ведь хан Баркут, со стороны Рыбного идти вознамерился. Это до западной заставы, почитай без малого, сто пятьдесят верст.

— Ничего, береженого бог бережет.

— Сделаю.

— Кажись все. Чего расселись, поднялись и работаем. А я как самый умный, к Павлине Брячеславовне наведаюсь, может старая ведунья чего и подскажет.

Поднявшись на второй этаж, Монзырев хотел проследовать в свою комнату, когда из детской, увидев его, выбежала худенькая девочка в сарафане, с заплетенными тугими косичками цвета вызревшего колоса.

— Папка! — радостно позвала его и с разбегу запрыгнула боярину на руки. Ребенку было восемь лет, и был он дочерью Толика и Галины. — Папка, ты обещал, что завтра поедем к бабушке Павле. Не забыл?

— Не забыл, Олюшка, — ласково улыбаясь, Монзырев поцеловал дочь в щеку. — Не забыл, но наши с тобой планы резко изменились. К бабушке Павлине я поеду сегодня без тебя, родная, а когда приеду у меня будет много дел.

— Ну, ты же обещал!

— Вот завтра с нянькой и в сопровождении воев, сама поедешь к ней.

— Ура! — дочь обняла отца за шею, прижалась щекой к его обезображенной шрамом щеке. Отстранившись, маленьким тонким пальчиком провела по зажившему следу, оставленному печенежской саблей, проходившему через бровь и всю щеку до подбородка. Словно констатируя факт, глядя в глаза боярина, сказала. — Все равно, ты самый красивый у меня папка.

— Это ясно, что самый красивый, — произнесла незаметно подошедшая к ним Галина.

— Мама!

— Иди, гуляй, пигалица. Только мальчишек не обижай.

Пройдя к себе в опочивальню, Монзырев из сундука вытащил подклад, собрался одеть его на рубаху. Галина, усевшись на углу широкой кровати, позвала:

— Толя.

— Да, родная.

— Толя, ты не забыл, сколько лет прошло с тех пор, как мы попали сюда?

— Не забыл.

— Через десять дней, мы могли бы пройти по проходу, и очутится дома. Снова увидеть современные города, людей, автобусы на дорогах, в конце концов. Мы могли бы читать книги, ходить в кино. Толя, я соскучилась по родителям.

— Ты предлагаешь, бросить тут все как есть? Бросить людей, эту ставшую для нас родной землю?

— Я, я не знаю! Но, мы же, наладили здесь все. Люди не пропадут без нас.

— Галчонок, на пороге война. Большая война. Ты же слышала, большая орда кочевников-половцев готова войти в пределы Руси. Я не могу сейчас взять и просто сбежать от всего этого. Это было бы, по меньшей мере, не честно по отношению к людям в трудную минуту приютившим нас.

Устало поднявшись с кровати, подошла к мужу, обняла его крепкое, жилистое тело, также как дочь, провела ладошкой по шраму на лице, спросила, глядя в глаза:

— Тогда, когда же?

— Вот, прогоним половцев, тогда и уйдем. Прости, Галочка, надо ехать. Кто знает, сколько времени еще отпущено на мирную жизнь?

Когда Монзырев и Лобан поднялись в седла, в ворота вошел воин в полном доспехе, с саблей у бедра. Молодое, без единой морщинки лицо, обрамляли коротко стриженые волосы на голове и усы, подернутые сединой.

— Едешь куда, батька? — с места в карьер задал вопрос боярину.

— К ведунье проскочим, Мишаня.

— Так, я с тобой?

Сменился с дежурства?

— Да.

— Отдыхай, завтра много дел предстоит.

— Догадался уже. Боривой с воеводой, гонцов во все концы северянских земель рассылают. Представляю, какой переполох в Чернигове и Курске поднимется.

— От Сашки вести есть?

— Нет.

— Ладно, пора нам. Вернусь завтра.

— Удачи.

Неспешно проскакав по городской улице, пересекли черту северных ворот, перешли на рысь, взбивая дорожный песок, утрамбованный сотнями ног и колесами телег. Очутились у кромки леса. У родового чура Монзырев придержал коня. Лобан, соскочив в траву, из седельной сумки достал кусок рыбного пирога, поклонившись деревянному хранителю поселения, положил подношение к подножию божка.

— На тебя уповаем, Диду. Просим и дальше хранить нас, родовичей твоих.

Щебет какой-то пичуги из ветвей дерева, над головой идола, был им ответом. Подношение принято. Кони с места сорвались в галоп, ворвались в сумерки непроходимого леса по сторонам дороги. Вот-вот, златокудрый Хорс сойдет с небосвода и тогда в лесу станет так темно, что только знающий эту дорогу, сможет следовать по ней. Но до бабкиной поляны не так уж и далеко. До ночи, при быстрой скачке, успеют. А, вот и развилка. Дорога, которая шире, идет на север к Черниговскому тракту. Узкая, способная пропустить телегу лишь в одном направлении, заканчивалась у выхода на поляну где обитали бабка Павла с Ленкой.

Сбавив ход при повороте, Монзырев заметил одинокую фигуру человека стоявшего у самых кустов, одетого не по летнему времени, в бараний тулуп. По всклокоченной бороде и нечесаным патлам волос, сразу признал в человеке Лешего, опиравшегося на сучковатую палку. Сходу, соскочив с коня, беспокойно косившегося на незнакомца, Монзырев протянул ладонь для рукопожатия.

— Здорово, хозяин леса!

— Здорово, боярин, хозяин пограничья.

— Меня дожидаешься?

— Догадывался, что к бабке наведаешься. Мои насельники доносят, что гонцы из твоего городка во все стороны рассылаются. Русалки отследили и Водянику обсказали о том, что по дороге у реки которая, к тебе с восхода гости пожаловали. Случилось чего, Николаич?

— Не случилось, Леха, а случится. Опять беда на Русь идет.

— Никак, копченые для набега созрели? Сколько уж лет спокойно живете.

— Нет, не печенеги, тем самим впору сбегать придется. Новые вороги у порога. Половцы.

— Это что еще за шишки лесные?

— Многочисленные и безбашенные племена пришли в Дикое поле, потеснили печенегов, воюют их. Вот и в наши земли их собрался вести хан Баркут. Я приказал дружину собирать. Поможешь иностранных челноков усовестить, а то они пол России с собой вывезут?

— Ну, так, одно ж дело делаем. Ты границу, я лес, бережем. Гонцов твоих, мои не тронут, не беспокойся.

— Спасибо.

— Спасибо, потом скажешь. Сашка еще не вернулся?

— Нет.

— Тоже не переживай. Живой он. Правда, владения моего соседа здорово потревожил. Недоволен сосед-то. Обижается крепко.

— Это выходит, Сашка тебе проблем подкинул?

— А-а! Гамно-вопрос. Я сам ему хотел разборку учинить, жадный больно стал. Ну, прощевай Николаич, пойду теперь своих напрягать. Как ты говоришь, племя прозывается?

— Половцы, — Монзырев вставив ногу в стремя, поднялся в седло. — Бывай, здоров, Леха! Погнали, Лобан.

Леший долго провожал своими разноцветными глазами спины удаляющихся от места встречи всадников.

— Удачи тебе, боярин, — вымолвил он и растворился среди сумерек лесной зелени.

Бабка с Ленкой на пару, встретили Монзырева и Лобана у крыльца избушки. Обнимая бабку и ее ученицу, Монзырев отметил, что та с момента их первого знакомства не постарела совсем. Ленка же превратилась не просто в молодую девушку, перед ним предстала красавица, каких еще поискать в славянских городах и весях, да ито, найдешь ли ей под стать.

Прошли в дом. Женщины выставляли на стол съестное. Из печи бабка достала горнец, из которого вкусно исходил паром запах гречи. Под ногами боярина, терся лоснящийся от сытой жизни, черной, как ночь шерстью, хитрющий котяра Игрун, давно признавший Монзырева главным над всеми живущими на белом свете.

Поев, Монзырев откинулся к деревянной, бревенчатой стене, кивнул на просьбу Лобана, пойти к лошадям. Сам первым начал рассказ о событиях в печенежской степи и в пограничье. Закончил вопросом, обращенным Павлине Брячеславовне:

— Когда ждать половцев? Сколько времени мы имеем на подготовку?

— Ночь на дворе Николаич. Ты ложись, отдыхай, утром поговорим. Утро вечера мудренее.

И то, правда, Монзырев лег на постеленную в избе лавку, не заметил когда и заснул. Лобан спал на сеновале. Никто из смертных не видел, как бабка с Ленкой вышли в ночь, ушли к центру поляны, а вскоре оттуда раздалось пение и хоровод, водимый неясно откуда появившимися женщинами, простоволосыми, одетыми только в длинные срачицы. Над самой поляной видны были отблески зарниц, хотя костром не пахло.

Утром ведунья подняла боярина с лавки, не дав ему насладиться сном. Умывшись, он, позавтракав от нетерпения, ерзал по табурету пятой точкой своего тела.

— Ну? — покончив с завтраком, удосужился задать вопрос.

— Плохо, Николаич, — отповела ведунья. — В запасе у тебя осталось меньше двух седмиц. Идет ворог жестокий, многочисленный и жадный до чужого добра. Печенеги, по сравнению с этими, дети несмышленые. Трудно нам придется. А еще, хочу тебе сказать, помимо воинов, с ханами половецкими на Русь придет колдовство, не наше, не славянское. Десятки шаманов следуют с ордой. Всякие они, кто сильней, кто слабей, но больше всех берегись колдуна Кончара. Силен, ох и силен же он. Уж на что стереглась, все одно почувствовал меня, старую. Как живой вернулась, не ведаю, еле ноги унесла. А посему пришли ты ко мне Олега с десятком воев из твого воропа, что еще с Горбылем в дикой степи много лет тому назад побывали. Олег даром предчувствовать лихо обладает. Вои ему в помощь будут, сам не сдюжит.

— А что делать им предстоит?

— Сей десяток направим на истребление колдунов. Ничем другим им заниматься непотребно. Поставлю им полог незаметности, не знаю, насколько его хватит. Там тоже не дураки придут.

— Ага, значит, своеобразный спецназ готовить будешь?

— Буду. А это, тебе зелье колдовское, — бабка поставила на стол кувшин с узким горлом. — То, про которое ты мне в прошлый раз сказывал. Ежели его в малом количестве раненому воину дать испить, боль перестанет чувствовать. Только смотри, если в больших количествах его испить — заснешь, можешь не проснуться. Двух капель на кружку воды хватит.

— Спасибо, Брячеславна. Вы бы с Ленкой, сами в крепость перебирались, вместе спокойнее.

— Сейчас спокойствия нигде не будет. Первый клин орда к Курску нацелит.

— Ясно, что на Курск. Дорогу вдоль нашей реки мы уже завтра лесным завалом перекроем, по ней к нашему погосту лошади не пройдут, а половец без коня не воин, так, пакостник мелкий. Все старая, пора мне восвояси.

— Пусть боги ведут тебя по жизни. Береги себя и божичей береги.

Завертелось колесо времени. Потянулись к Гордееву погосту десятки кривичей и северян из деревень по соседству с границей. Прислал вести боярин Воист, сообщая Монзыреву, что погостный городок Уненеж к обороне готовится, а смерды и людины в деревнях ополчаются. Монзырев радовался, видя, как разбухает от людей его погост. Сначала казармы в крепостных пределах заполнялись по полному объему, потом люди в них потеснились, подселяя к себе вновь прибывшее пополнение, вскоре в каждом дворе горожане приняли на постой по десятку воев, ставя их в своих семьях на котловое довольствие. В самом боярском подворье, боярыня умудрилась разместить три десятка пешцев пришедших из Велиминова, дальней северянской деревни. Днями, кадровые бойцы боярской дружины комплектовали для себя сотни, выводили за крепостные ворота и проводили слаживание смердов, напоминая и обучая командам и маневру, десятки раз заставляя повторять ранее показанные удары копьем и мечом. С таких занятий, прибывшие селяне, ворочались под крышу на отдых обессиленными от усталости, мечтая только о том, чтоб, где-нибудь прилечь и чтоб их больше никто до утра не трогал.

В один из дней, в городок вернулись сотни Ратибора и Людогора, замыкали колонны пограничной стражи четыре сотни печенегов в сопровождении обоза из скота. Удивлению местного населения не было предела. Исконный враг, воевавший Русь сотни лет, сам пришел, спасаясь от половецкой орды. Только увидев, развернувшийся в самом конце долины, у лесной черты, печенежский стан, люди в полной мере осознали опасность, исходившую от неизвестного врага. Не осталось ни единого человека, который бы мог поставить под сомнение действия боярина кривичей. Мир перевернулся, заставив степняков покинуть свои пастбища, уйти в леса, прятаться у русов, племен, на которых они совершали набеги.

— Вот, батька, представляю тебе малого князя печенежского Бурташа, — Людобор положил ладонь на плечо стоявшему рядом с ним мальчишке, горящими от обожания глазами смотревшего на восседавшего в кресле теремной светлицы, Монзырева.

Народу в светлицу набилось как огурцов в бочку для засола. Воевода, сотники, старейшины деревень и весей, старшины ремесленных слободок, а теперь вот и печенеги. Старый Цопон, когда-то год, проживший в городище, не то на правах пленника, не то гостя, встал рядом со своим маленьким повелителем.

— Рад снова видеть тебя боярин, сильным и любимым твоими богами, таким же умным и рассудительным как вначале нашего с тобой знакомства.

— Я радовался бы встрече вместе с тобой, старейшина Цопон, если бы повод для встречи был другим. Но от судьбы не уйдешь, нас всех проверяют на крепость. Смотрят со стороны, прикидывают, сдюжим ли удар, не дадим ли слабину. Достойны ли мы даденной нам в володение земли наших предков. Однако я смотрю, ты еще крепок, старый и рука в состоянии держать саблю. Вижу, достойного князя для своего рода воспитываешь, не жалея своих сил и ума. Отрадно. Добро пожаловать к нам в дружину, — благосклонно кивнул князю Бурташу, как равному себе по возрасту, подчеркивая тем самым, что отнесся к мальцу серьезным образом. Отвлекся на своих сотников. — Что на границе?

— Северяне Рыбного ушли в плавни, забрав с собой скарб, какой смогли, и скотину. Остальное попрятали, — доложил Ратмир. — Сейчас граница открыта. По ходу нашего следования, как ты и приказал, по всей дороге смерды устроили завалы. Конный ворог вдоль реки не пройдет. Жители деревень уходят в леса. Северянские деревни восточного крыла нашей границы, по решению старейшин придут к тебе в дружину. От каждой деревни по десятку воев с оружием и в бронях.

— А как же родовые бояре? Разве они были не против такого самоуправства старейшин?

— К родовым боярам старейшины сами отведут людей. Можно сказать, сработали и вашим и нашим, но тебя они уважают. Знают, что люди не зря у тебя будут, хлеб есть.

— Добро. Приму коли так. Воевода, завтра поутру делай общее построение всей собранной дружины. Буду проводить смотр, пришла пора определяться, какие силы оставим здесь, а кто выйдет в поход.

 

— 6-

Обустроив племя, определив каждому роду выпасы и обозначив границы кочевий, хан Баркут, нелюбивший оседлый образ жизни, назначил старейшину Клыча старшим над всем племенем на время своего отсутствия. Под страхом смерти, повелел во всем слушаться его представителям других аилов. Повел орду на север.

Из куреня Клыча, в набег не смог пойти ни один воин, им надлежало оберегать самое ценное, передвижной город, кочующую столицу орды. Клычу и шести тысячам воинов рода, была обещана доля с добычи, взятой в походе. Возразить хану, Клыч не посмел, уж слишком крут был Баркут, весь в своего покойного деда, призванного к себе Тэнгри одиннадцать лет назад.

Баркут послал гонца хану Селюку с вестью о том, что дорогу на Русь он расчистил и среди полоненных печенегов нашел проводников знающих дороги, тропы и расположение урусских городов. Ждать пока Селюк закончит приводить к порядку соседние племена печенегов, на землях которых тот решил обосноваться, он больше не хотел. Да и набег лучше проводить по летней поре, а не тогда, когда польют дожди или выпадет снег. Если хан Селюк захочет присоединиться к веселью, пусть поторопит своих родовых старейшин, пусть заставит воинов жестче и быстрее отвоевывать место под солнцем. Не надо разводить церемоний с печенегами.

Тридцать и еще три тысячи всадников, не обремененных семьями и скотом, шедших налегке, даже без вьючных и заводных лошадей, не имея съестных припасов, кроме мешочков муки из твердого, высушенного мяса, каждый, стаей голодных волков покрывали степные просторы копытами своих коней. Питались только перед сном, бросая в казаны мясную муку, превращая вскипевшую воду в наваристый бульон, выпив ее, спали не больше пяти часов. Еще в потемках испив сырой воды, прыгали в седла и летели за своим вождем. Там, там, где заканчивались степи и начинались бескрайние леса, воинов ждала добыча, несметные сокровища, еда, питье и рабы которых можно продать, обменять, при большой охоте просто убить, скормив хищникам. Там можно взять молодых, здоровых и выносливых девок, потешить похоть, а если захочется разбавить, укрепить кровь своего аила. Там можно добыть славу сильнейшего, удачливого воина, уважение всего племени. В рассказах о походах будут десятки лет из уст в уста передавать имена отличившихся в битвах, ставить в пример и желать, чтобы сыновья, родившиеся в стойбищах, с рождения получили такую удачу и смелость как те герои, ходившие в первый набег на урусов.

Хану Баркуту отрадно было сознавать, что в поход вместе с ним идут два его сына, Лачан и Курт, Сокол и Волк. Никто не вечен под благословенным небом, настанет день, когда один из них возглавит племя, поведет тысячи воинов в набег или поход, куда-нибудь на заход солнца, расширит границы земли, где будут жить и плодиться племена кипчакского корня. Быть может, правнуки вспомнят, что был такой хан Баркут, который первым привел орду на эти земли.

Войско прошло развалы меловых гор, прошло первые, еще не густые, а светлые лесные массивы, встало на отдых у покинутой крепости из деревянного частокола, и такой же покинутой людьми деревушки, раскинувшийся среди зарослей не широкой реки. Войску требовалась еда. Не сказать, что оно голодало, но свежее мясо пришлось бы воинам впору. Солнце приблизилось к заходу, но синее небо еще не скоро вызвездят ночные светила. Осматривая жилища урусов, собранные из стволов деревьев, Баркут подозвал Торсока.

— Старейшина, возьми проводников, отправь по следам жителей селища три полусотни из любого коша, пусть едут в разных направлениях. Чувствую, прячутся эти дети сурков в норах лесных зарослей. Хочу посмотреть на первых пленников этой земли.

— Слушаюсь, повелитель!

— Поторопись.

Торсок-аба отправил одну полусотню, по следу вдоль реки по хорошо натоптанной дороге на запад. Проводник утверждал, что в том направлении дорога уходила в земли приграничного племени кривичей. Вторая полусотня, ушла на север, туда тоже вела дорога, но там еще была лесостепь. По этой дороге печенежские вожди водили в набеги свои племена. Третья полусотня, возглавляемая внуком Торсока, Бастияком, прошла через деревню, по другую сторону речки, сразу же наткнулась на препятствие — не широкий рукав водной артерии.

Бастияк, плетью подгонял печенега, скакавшего на своей лошади впереди растянувшейся цепи конных кипчаков. Река поросла камышом, по берегу поднималась густая насыщенная зеленью трава. Ивы тянули плети к воде, укрывая острыми продолговатыми листьями стволы, спускаясь к омутам. В воде под невысокими кручами плескала хвостами большая рыба. Чуть дальше, вдоль речного русла, рос стройными пиками сосновый лес. Версты через две под копытами лошадей зачавкала болотина, сверху поросшая мхом. Густой лес камыша шумел на ветру жесткими листьями. Следы, оставленные людьми, читались все слабее. Проводник — печенег, все чаще оглядывался на едущего за ним Бастияка, ожидая в любой миг получить кожаным ремнем плети по спине.

Завечерело. Еще присутствовали отсветы солнца, а на небосводе проявилась бледная тень лунного круга.

— Э-й! — Прозвучало неподалеку, и в стороне послышался частый плеск воды. Кто-то бежал по болотине.

Кипчаки остановились, прислушались к звукам.

— Э-э-й! Ха-ха-ха! — слышался женский задорный смех.

— Атлы, Улак, скачите вперед. Всем приготовить стрелы. Если что, стреляйте первыми. Щиты возьмите в руки, — распоряжался Бастияк. — Н-но! — двинул в бока лошади пятками.

— Ха-ха-ха! — раздалось совсем неподалеку, но чуть ближе к реке и левее. — Козлено-ок! Ула-ак!

— Что за дела? Двое, принять влево. Пропустите колонну, потом догоните нас. Остальные, продолжить движение вдоль реки, — волнуясь от непонятностей, приказал Бастияк.

Ночь набросила покрывало на все небо. Пора было поворачивать назад, а смех, зов, эхо шагов раздавались, казалось отовсюду. Отвлекшись на миг, на близкий звук, обернувшись, Бастияк не сразу осознал пропажу проводника. Оставив лошадь на месте, проклятый печенег скрылся с глаз, затаился где-то поблизости в высоких камышах. Но худшее ждало впереди. Передовой дозор вернулся. Атлы и Улак везли на своих лошадях, посадив перед собой, двух красивых девушек. Распущенные волосы падали на плечи красавиц, воины влюблено смотрели в глаза урусок, не обращая внимания на удивленных таким поведением товарищей, обнимали их, целуя в губы. К отряду из камышей, из болотного кустарника потянулись прелестницы.

— Иди ко мне милый! Как я ждала тебя! Любый мой! Обними, согрей меня! Идем со мной, что тебе здесь делать с этими? Ха-ха! Какой ты сильный. Согрей, согрей меня! — слышалось отовсюду.

Воины, зачарованно отдавались в руки дев, глупо лыбились, больше ни о чем не думая. Из ступора Бастияка вывел старый дедок, покашливанием, обративший на себя внимание. Дрожь прошла по телу молодого воина. Он был один, лошади подчиненных, оставшиеся без седоков, разбежались по плавням. Люди исчезли, ушли вместе с девицами, кто в камыши, кто к болотине, а кто и вовсе затерялся в стороне омута, где все также играла и развлекалась крупная рыба.

— Ты кто? — Бастияк задал вопрос старику.

— Конь Буденного, — Бастияк не мог предположить, что старичок в свое время пообщался с неизвестным ему сотником кривичей, Сашкой Горбылем, распил с ним пузырь сорокаградусного пойла, в честь знакомства и приятельских отношений, с тех пор у старого проскакивал ряд непонятных, но обидных другим выражений.

— А, зачем ты здесь?

— Да вот хочу спросить, ты зачем к нам приперся, гнида?

— Я не сам, меня дед послал.

— Так вот, передай деду, что если и дальше на Русь намылитесь, все там и подохните. Подельники в болотах, да омутах, давно мавок да навок греют. Ох, и порадовали вы их своим приходом, это ж просто песня, просто праздник какой-то. Езжай ущербный, здесь не подают.

Дед сделал жест рукой и лошадь Бастияка обезумев, сорвалась с места, унося уцепившегося за гриву, стучавшего в страхе зубами, половецкого полусотника.

Вырванный куренными из объятий сна хан, только со второго раза въехал в рассказ полусотенного, представленного пред грозные очи Баркута. Взъярился на молодого Бастияка, отходил плетью согнутую в унижении спину вождя потерявшего своих воинов.

— Деревню сжечь, дотла сжечь! Шаманов ко мне!

Двенадцать колдунов кипчакского племени, одетых в лохмотья длинных халатов с нашитыми на материю бляшками оберегов и бубенцов, не заставили себя ожидать, появились перед ханом, созерцавшим бушевавший пожар в неприветливом, пустом селище. Высушенное ветрами и солнцем дерево изб, пожиралось пламенем с удивительной быстротой, образуя высокие кострища вдоль широкой деревенской улицы.

— Мы знаем о постигшей твоих воинов беде, — кланяясь, произнес самый старший по возрасту кама.

— Так сделайте что-нибудь. Накажите виновных в гибели воинов!

— Мы повинуемся хан.

Летняя ночь коротка, рассвет приходит быстро, отгоняя сумерки на заход светила. Весь лагерь заворожено наблюдал как двенадцать фигур, вышедших на степной простор, в хаотичном хороводе кружили, камлая в бубны, завывая, гнусными голосами призывали духов, в сторону реки разбрасывали поднятую пыль из-под ног.

Со стороны степи послышался гул, по звуку напоминающий глухой перестук тысячей лошадей, согнанных в табун и несущихся во всю прыть. Глазам предстало видение пылевых столбов, двигающихся к месту пляски с разных сторон степи. Воины притихли, удерживали за узду своих напуганных, храпящих и ржавших лошадей. Тысячи людей застыли в ожидании увидеть, что произойдет дальше.

Двенадцать смерчей, разной высоты, силы и объема встали по кругу, закрыв собой вызвавших их шаманов, оставив их внутри аномальной зоны. Пылевые столбы подняли такой шум, что люди не слышали даже своих голосов. Вдруг смерчи разом сорвались с мест, выстроились в цепь и влекомые невероятной силой помчались к реке, к лесу, к пожарищам, оставляя за собой пропаханные борозды на степной стерне, цепляя и увлекая в себя огонь пожара, унося горящие бревна изб, удаляясь все дальше и дальше от многотысячного войска хана Баркута.

Когда солнце полным кругом встало на небосвод, со стороны реки, в обратную сторону, к кипчакскому стану, потянулись воронкообразные монстры смерчей. Они двигались медленно и тяжело, напоенные тоннами речной и болотной воды. В полуверсте от воинства, уже сидевшего в седлах, готового продолжить поход, смерчи, один за другим рассыпались, расплескивая водяные плямы большими кругами. После них на степной траве оставались десятки людских тел, изломанных, скрученных, мертвых, охапками валялись измочаленные стебли камыша, ветки и стволы деревьев, мертвая скотина.

Двенадцать колдунов, вымокших до нитки, предстали перед ханом и старейшинами.

— Твое желание исполнено, хан. Посмотри на тела своих обидчиков, — устало произнес старик-шаман.

— Спасибо, абыз Кончар! Я знаю, что на тебя можно положиться. Что проку рассматривать поверженного, мертвого врага? Заглянем в глаза врага живого.

Выхватив саблю из ножен, взметнул клинок над головой, развернул коня к лицам своих воинов.

— На Русь! Дорога перед нами и осилит ее смелый и сильный. Старейшины, выводи курени в походную колонну. Проводников отправить с передовыми дозорами.

Многотысячная орда, копытами своих лошадей взрыхлила дорогу на Русь, вступила в лесные пределы северянских земель.

По указке проводников обогнув южную часть меловой возвышенности, сам скат которой был обращен к югу, к луговой пойме реки Семь, хан Баркут подступил к небольшому, сторожевому городку, не так давно поставленному на речном берегу в пятидесяти верстах к западу от Курска. Попутно орда зорила попадавшиеся на пути деревни урусов, растекалась по лесным дорогам и тропам, грабила и убивала смердов живших в медвежьих углах. Жить стало веселее и сытнее.

Стоявший на возвышенности у реки город, застать, врасплох не удалось. Слухи о набеге, как в степи, так и в лесу, расходятся очень быстро. Горожане вовремя закрыли ворота и поднялись на высокие стены. Крепость-город стояла на белесых откосах кусковой белой глины, горожане видели как окрестные луга, изгибы вдоль реки, пространство у кромки леса заполняется большим числом ранее не виданных конных воинов, раскидывающих стан, ведущих приготовление к бою.

Еще при входе в пойменную долину, Баркут заметил как жители посадов, избы которых стояли у самых стен, бегут со скарбом и гонят скотину к воротам, но приказ на перехват населения не отдал. Зачем торопиться? Пусть все соберутся в одном месте, деревянные стены не могут устоять под напором большой орды. Вместе с куренными объехал город по кругу, определил каждому участок атаки, посовещался с камами. Решил утром штурмовать деревянную сторожу, с таким не понятным названием, Льгов. Прежде всего, надо озаботиться прокормом воинов, а для этого несколько кошей из куреня Торсока придется отправить, навестить урусские деревни вдоль дороги на стольный Чернигов. Пусть Торсок-аба исправит ошибку внука, не будет смотреть побитой собакой в глаза своему хану.

Десять сотен кипчатских всадников выехали из ханского стана, возвращаясь по своим следам на большой тракт. Торсок-аба не стал рисковать, распыляя силы по капле. Проходя по тракту, в каждое ответвление среди леса он посылал не меньше двух сотен воинов, приказывал: «Захваченный скот, перегонять в кипчакский стан. Рабов не брать, скорость исполнения приказа дороже сотни пленных урусов. Тем, кто не участвует в перегоне скота, галопом догонять основной отряд».

Ведущий передовой дозор, имея под своим началом теперь всего десять воинов, Бастияк заметил, как в ответвление от основной дороги в южном направлении, забежал растрепанный славянин, одетый в бараний тулуп. Пришпорив коней, дозорные поскакали за беглецом. Взять живым, попытать, глядишь, и выведет к богатой лесной деревне.

Беглец привел половцев к хвосту большого обоза. Бастияк увидел его уже рядом с последней телегой, когда он на бегу, что-то выкрикивал охране, указывая рукой себе за спину. С первого взгляда обоз показался кипчикам большим и богатым. Кони с натугой тянули тяжело нагруженные повозки, на которых помимо поклажи сидели женщины и дети. У колесных пар бегали, виляя хвостами собаки. То ли жители селенья переселялись к новому месту проживания, то ли купец вел богатый караван, с первого взгляда и не скажешь. Хотя, скорее всего первое. Помимо телег, в караване перегоняли скот.

Помня свою оплошность и, не имея, достаточно сил, Бастияк развернул своих воинов, поскакал к основному воинству. Караван не пропадет даже по темени, ведь скоро стемнеет, он все равно оставит следы на дорожном полотне.

Выехав на дорогу, дозор лоб в лоб встретился с остальными силами куреня. Соскочив с лошади, Бастияк прижав в почтении руку к груди, доложил деду:

— Олугла Торсок-аба, в версте от этого места мы обнаружили караван, урусы движутся со скарбом, домочадцами и скотом. С этой дороги они свернули в лес. Нас видели, а значит, могут попытаться спрятаться.

— Большой караван?

— Повозок тридцать. Скот не даст им быстро скрыться от нас!

— Воины, — привстал на стременах Торсок. — Добыча ждет нас. Да поможет светлый Тэнгри пополнить алыш каждого воина с этой добычи. Когда нагоним урусов, аилы Отрака и Мангуша обходят караван слева, Тугора и Хурсана по правую руку. Вперед мои волки.

Более четырех сотен воинов углубились в лес, галопом понеслись по довольно широкой, поросшей редколесьем берез и сосенок лесной дороге, нахлестывая лошадей, предвкушая добычу не способную отбиться от нападавших. Уже издали узрели медленно кативший в сторону юга караван. Безжалостные, жадные и наглые, готовые пролить чужую кровь, они завыли, заулюлюкали, вздели к потемневшему небу кривые сабли. Пошли в обход, обтекая повозки по бокам, совсем не замечая, что копыта лошадей с чавканьем ступают по жидкому торфу, что деревья от дороги расступились вдаль и только стволы высохших берез вздымаются к просторному небу. Не хотели чувствовать беды, даже когда лошади попытались изменить направление скачки, косясь на караван, ржали, подавая сигналы тревоги.

Передовые всадники с обеих сторон каравана, совсем чуть-чуть не дотянувшись до головы колонны, десятками ушли в болотную бездну, вскочив в пространство открытых водных окон. Странно как их раньше никто не заметил! Инерция скорости сыграла плохую шутку, с теми, кто следовал у них на хвосте. Лошади провалились по брюхо в тягучий мул, как мухи в сироп. Болото с неимоверной силой засасывало бьющихся, пытающихся вырваться животных. Вот, на поверхности еще видны лошадиные головы, и люди, барахтающиеся между ними, тянущие руки к телегам.

— По-мо-ги-те! А-а-а! Тону! — раздавались повсюду голоса.

Те, кто шел в задних рядах нападающих, успели осознать опасность. Воротили узду в сторону и назад, пытаясь выбраться из гибельного места.

Внезапно караван словно растаял, сбросил личину беззащитных смердов, убегающих от ворога. На месте телег проявились длинные сосновые ветви, метра по три длинной, а лошади вдруг стали походить на разожравшихся земляных червей, шустро ползущих к тонущим лошадям и людям. С ветвей вспорхнули сотни ночниц, хлопая кожистыми крыльями они, облетев болото, обрушились на самых умных и рассудительных, тех, кто имел шанс выскочить из западни. Вцепившись в живую плоть, они рвали мясо обливаясь человеческой кровью, полосуя когтями одежду и кожу, разметая в клочья жалких в своих потугах на выживание кочевников. Кругом, по всему болоту, были слышны стоны и уханье.

Старый Торсок, кривой саблей рубил слетевшихся тварей, умело закрываясь щитом, вертелся так, как будто сбросил три десятка лет. На кон была поставлена жизнь, а умирать не хотелось. Ой, как не хотелось! По щекам струились слезы смешанные с его же кровью, стекающей с головы, поцарапанной, порезанной, покрывшейся струпьями кожи. Ушел в перекат, убравшись с направления пикировки твари с детским лицом на туловище без шеи. Срубил двух крокодилоподобных страхинь. Снова отшагнул, пропуская очередную нежить, и…

Боль пронзила нервные узлы шеи, горло наполнилось тягучей кровью, забулькало, не стало возможным вздохнуть, в глазах потемнело и разом пропали все ощущения. Над мертвым телом старейшины приподнялся, озираясь кругом, упырь с измазанным свежей кровью лицом.

Болото опустело, затихло, на его поверхности не осталось и следа от былой бойни. Только открытые окна мутной воды, да пузыри, с глухими хлопками вырывающиеся из глубин на поверхность, говорили о том, что в его недрах происходят посторонние процессы. До рассвета было еще далеко. Издали, стоя под кроной разлапистой сосны у самой кромки болота, Леший помахал рукой болотнянику, развернувшись, опираясь на сучковатую палку, уклоняясь от ветвей и колючек кустарника, пошел в чащобу.

 

— 7-

Дружина Монзырева вчера поутру покинула Гордеев городок. Конные сотни и пешая рать, посаженная на повозки, вышли на Черниговский тракт, повернули в сторону Курска. Наместник Курский, боярин Вадим Всеволодович, прислал гонца с вестью о набеге кочевников на северянские земли, уже захвативших несколько городков и погостов Курского наместничества, беспощадно грабивших и убивавших жителей селищ и деревень. Боярин просил помочь отразить набег.

К самому Курску орда подошла на расстояние двух десятков верст, окружила его разъездами, шерстила округу по лесам и долам, оставляя главный город юго-востока северянского края как бы на потом, на сладкое. На юг в Дикое поле потянулись колонны невольников, сопровождавшиеся ударами плетей. Опустели деревни и хутора, смерды уходили в леса, прятались в схроны в надежде пересидеть набег и вернуться в родные избы. Время изменило людей. Еще каких-то сто лет назад, люди, живущие на этой земле, дружно взяли бы в руки оружие и встали плечом к плечу, вытолкали бы любого врага со своей земли. Сейчас же в мышлении людей произошел сдвиг, переосмысление понятия бытия в этом мире. Смерд должен пахать землю, растить хлеб, выкармливать скотину. Купец должен заниматься торговлей. Защита земель ложится только на плечи княжеской дружины. Невместно брать в руки меч.

Проходя по тракту, Монзырев ощущал такую политику почти на каждом шагу. Но время еще не полностью, не везде изменило старые порядки в Киевской Руси. Глядя на все это, Монзырев понимал, что именно сейчас происходил поворотный момент, ведущий к повальному пацифизму народа, когда русский мужик отринул умение, навык владения оружием, когда мысль, что воевать за него должен кто-то другой, привела к крепостному строю, к узаконенному рабству в государстве. Пройдут сотни лет и демократы, уже при другом строе, с пеной у рта с высоких трибун, будут доказывать, что мужчины не должны иметь личного оружия, а защита народа в целом и индивидуума в частности, возлагается на ряд структур, имеющих право вершить суд и наказание за содеянное преступление. Само время доказало ущербность таких законов, нерасторопность и тяжеловесность правоохранительных органов, несостоятельность закона о праве на свою защиту и защиту своей семьи гражданином государства, имеющим оружие и умеющим им пользоваться. Ах, как же можно разрешить иметь оружие? Ведь народ у нас такой, что перестреляет друг дружку! Ах, надо запретить даже травматику! А то, что деклассированный элемент, профессионально занимающийся грабежом, чихал на все законы и запреты, давно обзавелся оружием любых калибров и систем, на это глаза у правительства закрыты. В государстве все чинно, благородно и спокойно. Они не хотят замечать, что если в средней полосе России простой народ безоружен и неприкрыт от нападок и поползновений вооруженной шантрапы, то на юге — только ленивый не ходит со стволом, а Ставропольский край скоро заселят «зверьки» вытеснив коренное население, и эта орда обожравшись исконно русской землицей, может двинуться дальше.

«Тяжко приходится казачеству, сдерживая ненасытных жителей гор. Порушены на Руси родовые связи, помогавшие выстоять в самых тяжелых условиях. А мина под все это, закладывается именно сейчас!», — Монзырев вздохнул, отвлекся от грустных мыслей.

Перед выходом в поход, совсем уже поздним вечером, когда голова отказывалась работать, а тело ныло, высказывая пожелание отдохнуть от трудов праведных, в погосте объявилась ведунья. Прошла в трапезную в сопровождении Ленки, где Галка с подругами как раз кормили уставших домочадцев, глянула на женщин насмешливым оком:

— Кыш отсюда, девки, — слегка шевельнув ладонью, заставила тех неохотно подвинуться в сторону двери.

Одобрительно хмыкнувший Горбыль, сидящий за столом с набитым яствами ртом, тут же нарвался на ее тяжелый взгляд.

— Да и вам, витязи, стоило бы выйти. Мне с боярином потолковать с глазу на глаз потребно.

Оставшись вдвоем, ведунья присела рядом.

— Готов к походу?

— Умаялся, сил нет. Может чего и не учел, может и забыл чего, но сейчас уже все это побоку. Завтра выступаем.

— Я чего к тебе пришла? Расстаемся, Николаич. Путь твой нелегок, может так статься, что уж и не свидимся никогда. Знаю, что ждут тебя впереди лихие годины, а узелки на нити судьбы я повязать, прости, не в силах. Как оно будет, так и случится.

— Ты к чему это такой разговор затеяла?

— Чую, выйдешь поутру из ворот погоста, ступишь на путь, и не всегда он тебе будет казаться правым, запомни лишь три наставления мои, коль случится тебе пойти ошую.

— Хм!

— Помни! Вступая на Шуйный путь — будь готов потерять все. Следуя по нему — не оглядывайся назад. И последнее, достигнув Цели — откажись от нее смеясь.

— К чему ты, все это?

Бабка Павлина поднялась с лавки, своей старческой ладонью, накрыла ладонь Толика. Показалось, взглядом в глаза, проникла в самую душу.

— Придет час, если суждено, поймешь. Ты только помни!

Направившись к выходу, у самой двери оглянулась на озабоченного непонятными речами боярина, молвила:

— Привела я Олегов десяток в городок.

— А, почему он не пришел с тобой?

— Нечего ему здесь делать, у него свой путь. Перуновы хорты сами по себе, они с тобой лишь до перекрестка дойдут. Прощай, боярин.

К стоящему в задумчивости на обочине, пропускавшему мимо себя дружину Монзыреву, пристально вглядывавшемуся в лица людей, идущих воевать, подъехал на лошади Олег. Придержал лошадь, заставив ее встать стремя в стремя с конем боярина. Его десяток, люди выбранные ведуньей из боярской дружины, проследовал мимо, бросая отрешенные взгляды на Монзырева.

— Пора нам, Анатолий Николаевич, пришло время расстаться.

— Не рано ли уходишь Олежка? — спросил боярин. — От этой развилки, до Курска километров шестьдесят будет.

— В самый раз. У нас теперь своя дорога, нам ее одним пройти придется.

— Береги себя, и людей береги. Удачи тебе сынок.

— Спасибо. Свидимся еще.

Монзырев не знал, да, в общем-то, и узнавать не было времени, чем Олег с людьми целую неделю занимались, будучи в гостях у бабки. Когда вернулись, отметил, изменились не только внутренне, но даже внешне. Один взгляд чего стоил. Поймаешь его на себе, и будто не человек, волк смотрит на тебя. А движения? Плавные, расчетливые, движения хищного зверя, готового в любой момент ответить на опасность действием. Ох, бабка, что-же ты сотворила? А может быть так и надо, ведь держава в опасности, люди ее населяющие? Может, для того, чтобы победить, потребовалось создать бойцов именно такого склада?

Монзырев даже не предполагал, что эти люди, собранные по семьям смердов и людин, практически последние кто остался от первого выпуска горбылевского курса диверсантов, за десять лет превращенные жизнью из мальчишек в бойцов профессионалов, колдовским обрядом проведенные Павлиной Брячеславовной по тонкой грани Перунова моста, не смогут больше жить прежней жизнью. Став белыми хортами Перуна, нельзя жить вместе с людьми, можно жить только рядом, каждому замкнувшись в своем собственном мирке. Лишь в минуту погибели Руси, земли которой в магическом плане издревле прозывались Ристалищем Богов, посвященные Перуну могли сбиться в стаю. Ведунья пошла на такую жесткую меру, лишь осознав, с кем ей пришлось повстречаться в ту ночь, когда Монзырев приезжал за советом. Пройдет не одна сотня лет, и из брошенного в народ такого семени, родятся на окраинах земли русской, казаки характерники.

Олег тронул поводья, и больше не оборачиваясь назад, направил лошадь на рысях догонять своих людей.

Оставив позади голову колонны, десяток воев галопом унесся по вытоптанному, извивающемуся загибами между лесным буреломом по обочинам шляху. Источавший на солнце влагу лес, заставил вспотеть и людей и лошадей. Кавалькада проскочила мимо покинутой жителями деревни, на восемь изб, с невысокими тынами, возделанными полями и огородами, мимо постоялого двора, с настежь открытыми воротами. По прикидкам Олега, от дружины оторвались верст на десять. Верхами въехали в широкие ворота, ведром из колодца натаскали воды, вылив в деревянные корыта поилки скота, напоили лошадей. Сами испили прохладной, сводящей зубы, воды. Размяли ноги, пройдясь по широкому двору, брошенному в спешке людьми, на произвол судьбы. Молча, поднялись в седла.

— Вперед! — последовала команда Олега.

Рысью выскочили в ворота, сразу пошли в галоп, копытами коней отмеряя версты.

Под вечер, за очередным изгибом широкого шляха, русичи нос к носу столкнулись с половецким отрядом.

Передовой дозор половцев, оторвавшись от куреня, выполнял наказ по разведыванию дороги. Полусотенный Муйуз, одним из первых увидел урусов, маленький отряд, воины в котором не закованы в бронь, не имеющие щитов и копий, все в длиннополых кафтанах, по бокам которых висят по две кривые сабли в ножнах, все с непокрытой головой, лишь за плечами видны славянские самострелы. Быстрой птицей, в голове пронеслась мысль, что сейчас предстоит погоня, впрыснула в кровь порцию адреналина. Многие воины потянулись руками к скрученным арканам, но урусы сами пришпорили коней навстречу противнику, не обращая внимания на численное превосходство врагов. Атака! Над головой у каждого уруса взметнулись сразу по два клинка. Обоерукие! В орде ходили сплетни об обоеруких воинах урусов, но говорили, что таковых мало, а тут повстречалось сразу с десяток. Ни криков, ни возгласов, только горящие страшным блеском глаза напротив, пугающие закаленных в боях воинов, заставившие душу содрогаться в нехорошем предчувствии.

— Ур-ра! — перебрасывая из-за спины на руку щит, подал голос Муйуз, и две силы столкнулись на полотне шляха.

Сабли врагов, словно мельницы, словно работающие жернова, перемалывали соплеменников Муйуза. В плотной толпе, мало похожей на подобие строя, сразу образовалась прореха. Урусы всунулись в нее, расширили проход, отодвинули кочевников к обочинам, выгрызая середину, срубали воинов куреня. Половецкие кони, оставшись без наездников, не могли выбраться из такой толчеи, своими копытами добивали раненых, выпавших из седел. Гвалт и крики, стоны и мольба о помощи, были слышны только на кипчакском наречии. Урусы с момента начала сшибки не проронили ни слова.

Когда тело Муйуза сверзлось наземь, те из состава дозора, кто находился в задних рядах, поворотили коней, поскакали прочь, за их спинами послышались щелчки разряжаемых арбалетов. Болты настигли своих жертв. Из полусотни кочевников, ускакать с места схватки, сумели только двое.

Олег окинул взглядом место побоища, кругом, как после взрыва, лежали трупы врагов, десятки лошадей, оставшиеся без своих седоков, ходили по округе. Глянул на своих людей, тяжело дышавших после серьезной работы, приводивших себя в порядок.

«Велибор, Свирыня, Шуст, Идан, ага вон Валуй, Ослябя. Так, вон Тур, Храбр, Сувор. Слава богам, все живы! Никто не погиб, никто не ранен».

— Сувор, послушай, что там на тракте творится? — спросил Олег.

Сувор спрыгнул с седла, вставая на четвереньки, прислонил ухо к земле. Прислушался.

— Земля гудит, орда идет, — приподняв голову, оповестил всех.

— Олег, тут неподалеку к шляху полянка примыкает. Предлагаю раскинуть круг, напустить омману.

— Принято, друже Шуст. Сувор, в седло. Двигаем на поляну, чего нам от узкоглазых бегать.

Оставив порубанных половцев посреди тракта, погнали перед собой, теперь уже бесхозных лошадей, путая след. Отстав от табуна, через пятьсот метров осторожно подошли к поляне, пятачком разнотравья приткнувшейся к полоске шляха.

— Место силы, — почувствовав приятные ощущения, с восторгом произнес Идан.

Осторожно вступая в траву, держа лошадей в поводу, русичи прошли к центру поляны. Каждый достал кол и загнал его в землю, закрепил за него повод своей лошади.

— Парни, садимся в круг, времени мало, — Олег подгонял и без того все понимающих товарищей.

Образовали круг, усевшись прямо на землю, в густую траву. Вытащив из ножен сабли, каждый воткнул их у себя за спиной, чуть прислонился к клинкам. Лошади мирно щипали сочную траву поляны.

Сосредоточившись, заглянув в себя, действо начал Олег, как старший отряда:

— Мы будем шептать, а вы боги половецкие спать. Пусть ни смертный, ни нежить, ни демон чужестранный не воспримет нас…

— Пусть муж каменный, да и девка красная, какая с ордой пришла в земли наши ратиться, мимо пройдут, глаза от нас отведут, да не заметят…

— Тела наши, свят круг образуют, в кругу том мы и животина наша замкнута, она глас свой не подаст, нас не выдаст, — продолжил наговор Велибор. — А тела наши за булатом схованы, березняком на ветру качаясь…

— Ты, Перун, наш батьку, десяток своих детей, хортов белых сохрани, — распевно произносил уже Ослябя. — Услышь нашу Саму.

— А коли время придет нам ратиться, пожелай чтоб сабли наши, вертелись кругом как мельницы, а стрелы противника, были не стрелы, и шли они не в тела наши, а во чисто поле, в мать сыру землю…

Издали слышался гул приближающейся орды. Сотни лошадей шли в галоп, пытаясь догнать тех, кто погубил родичей из передового дозора.

— И чтоб ножи булатные, ворожъи, да сабли вострые, были смирные, и вреда бы нам не причинили, — закончил Тур.

— Слава, роду!

Мимо поляны плотным строем проходили кочевники. Погоняя лошадей, они бросали взгляды на открывшуюся, простором травяного ковра, поляну, в центре которой, слегка трепетал на ветру, редкий, молоденький березнячок, просматривающийся насквозь, позволяющий с дороги увидеть, что урусы не могли спрятаться за его тонкими стволами с редкими листочками на ветвях.

Целый курень, числом сотен в семь всадников, миновал полянку. Торопливо, без остановки, скрылся за лесным углом. Русичи, еще некоторое время пережидая, сидели в круге, затем Олег поднялся, встал на ноги, громко произнес за всех:

— Спасибо, батьку, молниерукий Перун, за то, что схоронил своих хортов, а мы уж послужим роду и тебе боже! — обратился к отряду, не многословно произнес. — По коням!

 

— 8 -

Начало июня на границе Руси выдалось засушливым и жарким. Степь за рекой, одетой в узкую полосу кустарника и колючей акации, смешанного леса и травяной поросли, из насыщенно-зеленой превратилась в ярко — салатную, поменяла на солнце окрас. В этом месте, обмелевший после схода половодья Псел, неспешно несущий свои воды к седому Днепру, образовывал затон, а берега по обеим сторонам реки, покато спускались к воде песчаными пляжами. Десятки лет это место использовалось печенегами для перехода через границу Руси, а в обратную сторону, через брод гнали караваны с награбленным хабаром и связки плененных русов в рабство. Такая деятельность, беспокойных соседей, для этих мест, прекратилась лет восемь назад, после того, как пограничные кривичи ощутимо уменьшили поголовье степняков граничивших с ними племен. На пути через брод, в сотне метров от берега, выросла крепостица из толстых бревен с башнями по углам, с укрытыми под крышу галереями второго этажа, на стенах с бойницами, со сменяющимся раз в два месяца гарнизоном, числом в сотню воинов. С тех пор для жителей степи халява закончилась. Печенеги по старой памяти, еще два лета подряд, малыми ватагами пытались перейти брод и погулять по пограничью, но были биты и завязали с этим опасным занятием на этом участке границы.

Монзырев, инспектируя заставу, окинув хозяйским глазом внутренние постройки крепости, отметил ряд недостатков, в частности то, что на территории сторожи нет автономного источника воды — колодца. Сто метров до реки решали эту проблему, а ставшие редкими вылазки степняков, сделали заставу спокойным, периферийным объектом. Внутри крепости, в ее центральной части, по приказу боярина, людины близлежащих деревень поставили бревенчатые постройки казарм, конюшни и лабазы, образовав каре, оборудованное дубовыми воротами. Крыши строений крепости в крепости покрыли черепицей, дабы уменьшить вероятность пожаров от горящих стрел врага. Под добротными домами, стоящими на песчаной почве, проходили широкие подземные переходы, обшитые досками по бокам и потолку, ведущие к погребам с едой и питьем. По всему периметру коридоры были оснащены дверьми из мореного дуба, с железными запорами и деревянными щеколдами. Третий уровень защиты, был уровнем последнего шанса для оставшихся в живых защитников крепости, давая возможность в случае крупного конфликта продержаться до подхода дружины. Стойла в конюшнях рассчитаны на содержание двух десятков лошадей дежурной смены. Остальные кони всегда находились на выпасе в табуне, в двух верстах от самой крепости.

Пограничный наряд нес службу вдоль русского берега реки, наблюдая с высоких круч за водной гладью и пологими берегами соседей. Конные разъезды и зимой, и летом, в любую погоду, на десятки верст вправо — влево от крепости тропили натоптанную дорогу, а будучи в отдыхающих сменах занимались повседневными делами и боевой учебой. Бойцам, сотники расслабляться не давали, гоняли их, по установленному Монзыревым, распорядку жизни на объекте. Отлучиться из состава дежурной сотни по надобности, на свадьбу, похороны или к болящим родителям, можно было только с дозволения сотника, да и то, лишь по прибытию с такой вестью гонца из Гордеева городка. За мелкие нарушения при проживании на заставе, молодых, не имеющих опыта, призванных из деревень воев, вне очереди загружали трудотерапией в кузнице, конюшне или ставили наводить порядок в местах общего пользования.

Олесь привел свою сотню на заставу. Рассказал Мстиславу о событиях в городке и Диком поле, передал наказ боярина оставаться со своей сотней вместе с ним на кордоне. Расстроенный разлукой с молодой женой и сыном, Мстислав распорядился прекратить сборы для отъезда в погост, продолжить несение службы вместе с бойцами прибывшей сотни друга.

Уже на следующее утро, Олесь с десятком своих бойцов выехал на осмотр приграничной территории, одноконь двинувшись на запад вдоль берега реки. Предстояло неспешно пройти десяток верст, переночевать в деревушке Вепрево, следующим днем вернуться назад. По случаю перепада тепла и прохлады в низинах, над речкой встала пелена тумана. Безветренная погода на утренней зорьке создала звенящую тишину на пути следования, нарушаемую только глухим стуком копыт по шуршащему песку. Постепенно просыпались пичуги, подавали голоса из ветвей придорожного кустарника.

— Ха-ха-ха! — заливисто раздался звонкий девичий смех из ивовой поросли совсем недалече от тропы. Вои услышали плеск в реке, словно кто-то сверзься с ивы в омут под деревом, над которым склонилась его крона, косо выросшая из боковины кручи у тропы.

— Русалка балует, поселилась неподалеку, — пояснил Барсук, десятник Мстиславовой сотни, сопровождающий Олеся, как было и положено, при первом проходе по маршруту патрулирования. — Уж месяц, как на этом месте, наших встречает и провожает.

— Может мавка?

— Не-е, точно речная берегиня.

— Ну-ну.

Зоркий глаз сотника заприметил на чужом берегу пятерых всадников на низкорослых, мохнатых лошаденках. Необычность картинки была в том, что степняки предстали полностью одетыми в кожу, а их волосы имели цвет соломы. На желтоватой коже лиц, выделялись раскосые, узкие глаза. Создали же боги таких уродов! Таких людей в степи Олесь раньше не встречал. Давно рассеявшийся под солнечными лучами туман исчез, это позволило рассмотреть чужих более детально, хоть и издали. Вооружение — копья, луки, круглые щиты. У некоторых заметил татуировки на предплечьях, только что именно выколото на коже, не разглядел. Всадники на чужом берегу, тоже с интересом рассматривали пограничников.

— Барсук, это кто?

— Сам первый раз таких вижу!

— Интересно девки пляшут.

Чужаки, переговорив между собой, прытко исчезли в кустарнике лесополосы, прямо верхом на лошадях, больше похожих на собак переростков.

— Полель, — обратился Олесь к одному из своих воев. — Скачи на заставу, Мстиславу скажешь, что в полутора верстах от крепости замечены степняки на чужом берегу, но точно не печенеги.

Боец, развернув коня, галопом умчался в сторону переправы. Кривичи двинулись дальше.

В утренних лучах солнца за редкими деревьями и кустарником бликовала река, протекающая понизу холмистых круч. Олеся не покидало чувство, что за ними наблюдают с той стороны реки, причем взгляд был липким, ненавистным. Успокаивало только то, что на этот берег, по таким кучугурам вряд ли переберется всадник, а степняк без лошади, плохой воин. Чувства близкой опасности накрыло сознание, заставив в считанные секунды сорвать щит с крюка позади седла, перебросить его на руку, прикрыть грудь. Тут же справа из ветвей лесной поросли, зазвенели тетивы на луках, а в дерево щита с тупым стуком вошло сразу две стрелы, железные наконечники которых вылезли с внутренней стороны.

— А-а-а! — послышались глухие стоны за спиной.

— К бою, враг справа! — выкрикнул сотник.

Соскользнул на землю, высвободившись из стремян. Лошадь валилась на передние ноги. Кувырок через голову, переброс самострела из-за спины и тут же единственный выстрел болтом на шум в кустах. Олесь, привыкший в Горбылевском воропе к работе в одиночку, отбросил разряженный арбалет. Мгновением просканировал лесные шумы, выделил посторонние звуки, не верным, раскачивающим тело из стороны в сторону шагом, пошел на невидимых, в кустах зеленки, врагов. Качая маятник, прикрывал грудь щитом.

— Кто жив, отходи к реке! — не глядя за спину, прорычал команду для своих.

Пальцы нащупали звезды сюрикенов, и он на звук, сбросил с них четыре железных лепестка. Кувырок в сторону. Прикрылся щитом, услышал стон в зарослях. В шлем, не успев, выпрямится, встать на обе ступни, со звоном врезалась стрела, с силой сбила его на сторону. Кувырок в противоположную сторону, снова посыл двух звезд в расслышанный шум. Работал, считай, вслепую. Снова стон и предсмертный выдох. Вот и заросли, скользнул вдоль них на растяжку, соскочил с нее в промежуток между ветвями. Растворился в зелени листьев, а в руках уже боевой нож. Щит бросил еще у дороги, единственное спасение от стрелы, это лес, между стволов деревьев не сильно то и постреляешь. Змеей проскользнул под низкими, колючими ветками, прополз с десяток метров, стараясь не шуметь. Затих, слыша как часть напавших ломится к дороге справа от его схрона.

Послышались гортанные выкрики и звон железа со стороны реки, звуки тренька спускаемых луков. Кто-то из русичей был еще жив, еще сопротивлялся. Обоняние Олеся, помимо запахов леса и трав, уловило запах терпкого, лошадиного пота, пропахшей дымом костра одежды, и запах немытого, человеческого тела. Хруст ветки под ногой, и сотник почти без замаха, бросил метательный нож, только в последний момент разглядел совсем рядом врага. Коренастая фигура осела на землю, спиной сползла по стволу сосны, пятками пробороздила борозды на траве. Изо рта узкоглазого красавца толчками выходили сгустки крови, а уже не видящие глаза, уставились на Олеся.

Сотник мельком оглядел тугой лук, выпавший из рук мертвеца, два колчана стрел, закрепленных на ремнях у пояса рядом с кривой саблей и ножом. Прополз мимо мертвого чужака дальше в лес, выходя за спину тем, кто мог еще остаться незамеченным в лесной засаде.

Шум борьбы на дороге стих. Слышались лишь выкрики кочевников, спорящих, ругающихся на незнакомом Олесю языке. На слух определил с десяток голосов на тропе. Прислушался к лесу. Тишина. Опять вернулся к покойнику, подобрав лук, снял с пояса один из колчанов, наспех подвязал на свой пояс. Скользнул к дороге, в просветах между листвой, наблюдая как чужаки, растянувшись по всей длине места побоища, снимают кольчуги и одежду с его погибших воинов. Воткнул перед собой пяток стрел, примерившись, стал пускать их в спины налетчикам. Три первых стрелы сразу нашли цели, уложив одетых в кожу, без брони на теле, людей в дорожную пыль, спугнув поднявших немедленный гвалт остальных от места грабежа. Две стрелы пропали даром.

Меняя позицию, Олесь услышал, как позади него, в то место откуда он только что ушел, с шумом влетело десяток ответных стрел. Присев на колено, вогнал стрелу в грудь бежавшему к месту разборки кочевнику, растянувшемуся на песке, ломающему древко стрелы своей падающей тушкой.

Бросив награбленную рухлядь, кочевники следили за лесополосой. Прикрывшись отобранными у мертвых русов щитами, медленно передвигались вдоль дороги, старались расслышать передвижение противника, понимали, что уцелел одиночка, но сбежать не торопится.

Олесь насчитал восемь человек, двое из которых были ранены, еще двое вошли в лес. Противник пытался устроить загонную охоту. Стрелы прошелестели справа-слева над головой. Чужаки примерно определили его местоположение и пускали стрелы на авось. Углядев в промежуток между деревьями одного из врагов, вогнал туда сразу две стрелы, прополз в сторону, цепляясь колчаном за траву, слыша шелест летящих в него стрел. Не отвлекаясь на громкие выкрики грабителей, искал того, кто затаился в лесу. Стрела чиркнула его по предплечью, срывая звенья кольчуги и материю рубахи, оставляя кровавую борозду на теле. Скользнул за широкий ствол дерева, услышав, как очередная стрела тюкнулась в кору над его головой, только с противоположной стороны. Определил направление засады стрелка, на брюхе отполз в сторону, уходя с траектории стрельбы. Сетуя на отсутствие арбалета, стрелять из лука, лежа на животе невозможно, вскочил на ноги, лавируя между деревьями, бегом припустил в чащобу, огибая по кругу нападающих.

Сотник, даже в мыслях не собирался отпускать узкоглазых врагов. Вернувшись к дороге, завалил еще двух вонючек, снова растворился в кустарнике.

Кипчаки, решив, больше не гонятся за одиночкой, а забрать оружие и амуницию, уйти, снова потеряли двоих. Прилетевшие из леса стрелы, уложили их рядом с раздеваемыми мертвецами.

— Эй, уроды! Это вам не во чистом поле на лошадках разъезжать. Здесь лес, здесь моя земля. Я обещаю, вы отсюда никуда не уйдете, все здесь ляжете!

Кипчаки услышали хриплый голос воина-одиночки. Понимая, что угроза не беспочвенна, прикрываясь щитами, с дороги отступили в сторону кустов на краю крутого берега реки. У самых кустов споткнулся и упал со стрелой в спине еще один грабитель. Олесь пускал стрелы как на стрельбище, на звук ломающегося колючего кустарника. Опустевший тул отбросил в сторону, выскочил на дорогу, перекатившись через голову, на выходе из кувырка срезал колчан с трупа, лежавшего у ноги, зацепил его за ремень, потянув стрелу наложил ее на тетиву. Снова заработал на автомате, цепляя тетиву кольцом на пальце, следуя по дороге за шумом ломающихся ветвей. Паника и бегство сломали оставшихся в живых кипчаков, довели их до гибели.

Впереди показались очертание стен и башен сторожи. Когда Олесь в поводу вывел шестерку лошадей с привязанными к ним телами своего погибшего десятка, в вечернем небе, едва начало темнеть. Устало переставляя натруженные ноги, увидел, как навстречу скорбному каравану, из ворот крепостцы, бегут толпой родовичи. Кружилась голова, саднило перемотанное оторванным подолом рубахи, на скорую руку, плечо. На немой взгляд — вопрос Мстислава, Олесь ответил односложно:

— Враг уже у ворот, братко. Что будет дальше, время покажет.

Провалившись в сон, Олесь отключился от треволнений и боли прошедшего дня, дал отдых усталому телу. Решение было принято и одобрено Мстиславом. Необходимо было выведать, с кем столкнулся отряд, что собой представляют основные силы противника? Их численный состав и намерения.

После переправы и прохода через не широкую полосу леса на чужом берегу, степь встретила наворопников высокой волной раскачиваемого ветром ковыля, со следами лошадей, уходившими на юг.

Изучив следы, Тихомир, старший в воропе, один из тех самых первых птенцов Горбылевского гнезда, которые восемь лет назад ходили в Дикое поле, в гости к печенегам, пришел к выводу, что ворог числом в сотню конных воев, приходил к границе на разведку. Воины той сотни рассыпались, уходили десятками вверх и вниз по реке, наблюдали за русским берегом, а снова сойдясь, ушли в степь. Вот по этим следам, Тихомир и повел тройку своей разведки, заставив надеть на себя маскхалаты, широкие куски материи, выкрашенные под цвет самой степи.

Когда ветер так гоняет волны по стеблям ковылей, любое движение издали, становится незаметным. Степь, это и есть само движение. Тот же ветер относит звуки конских копыт в стороны, рассеивает их, заставляет слиться со звуками пространства. Три лошади, идущие в галоп, превращаются в невидимок для всех, кто удален от них хотя бы на треть версты, к тому же, если он не ожидает появления рядом с собой опасности. Движение воропа, стало движением степного моря, потерялось в цвете и шуме ветра и трав. Вдали, по левую руку, всадники разглядели слегка чернеющую балку, убегающую в полуденном направлении длинной косой, кронами деревьев отрезавшую вид бескрайнего моря в Диком поле. Только криницы — родники, вырвавшиеся на поверхность земли, могли вырастить эту косу в бескрайней дали.

Тихомир заставил перейти свой маленький отряд на рысь, внимательно читая следы и вглядываясь в степь.

— Ставр, как мыслишь, сколько верст отмахали?

— Да, пожалуй, около двух десятков будет. Ярила, в зенит стал, а шли то мы ходко, все больше в галоп.

— Тихомир, глянь. За изгибом балки, никак табун пасут? — указал рукой Вторуша, еще один ветеран Горбылевского спецназа.

— Тпру-у! Стоять, волчья сыть! — Тихомир резко затормозил своего мерина. — В балку! Быстро.

Сменив направление, уходя со следа, вороп двинулся к лесополосе, надеясь лишь на то, что никто из пастухов их не приметит.

Оставив Ставра у лошадей, уведенных к самой низине поросшей дубами и боярышником, Тихомир с Вторушей по дну яра направились в сторону подмеченного табуна. Передвигались, как на охоте легким, осмотрительным шагом. Слышимость в лесополосе намного превышает распространение звуков в степи, здесь нет такого ветра, незначительный треск ломаемой ногой ветки, голос, шум продвижения по кустам, разносится на сотню метров, укажет врагу направление движения, позволит ему визуально найти разведчика. Принюхавшись, уловили запах костров, а вскоре с противоположной стороны балки, поднявшись по склону, услышали доносящийся издали шум орды, гортанную речь, лай собак, скрип сотен телег. Не выходя к кромке леса, хватаясь за толстые ветки густого, столетнего исполина, вскарабкались на верхотуру, из листвы дубовой поросли окинули пространство степи примыкающей к лесной косе. Оба удивленно молчали, не имея возможности пустить в ход производственный язык, привитый сотником за время учебы.

С высоты дерева, на расстоянии половины стрелища от балки, наворопники узрели растянувшиеся на марше конные отряды кочевников, плотной колонной двигавшиеся на полночь. Ближе к балке, со скрипом, медленно тянулись запряженные десятками волов кибитки-дома, на огромных плетеных колесах.

Тихомир подметил, как из степи, ручейками стекались и пристраивались к основной колонне, мелкие отряды узкоглазых, одетых в кожу и кольчуги, воинов с волосами цвета соломы, заплетенными в косицы или увязанными в хвосты на затылках. Лошади у ворога были лохматы и низкорослы, да и сами мужчины, силачами не выглядели. Поток орды шел непереставая, и направлялся прямиком к границе.

— Да, сколько же их здесь? — подобравшись вплотную к командиру, зашептал Вторуша. — Неужели эта силища на нас в набег вся пойдет?

— А ты сомневаешься?

— Так ведь боярину донесли, что на Курск кочевники пойдут.

— Значит, кривду донесли. Мыслю, язык нам без надобности. Все одно, то, что они кажут, не поймем. Это не печенеги. Дивись, глаза якие узкие и волос будто полова.

— Ага.

— Пора ноги уносить, да отцам сотникам, на заставу весть недобрую донести.

— Слезаем.

Перебираясь с ветки на ветку, спускаясь к земле, Тихомир сам себе прошептал:

— Их же тысячи. Как выстоим? Помоги нам Сварог!

Покрывая галопом степные просторы, вороп прошел по дуге от проторенной дороги, снижая вероятность встречи с передовыми дозорами неизвестной орды. Отдохнувшие лошади без устали шли, раздвигая грудью высокие ковыли. Солнце, расцветив кровавыми красками вечерний небосвод, видимо к перемене погоды, клонилась к заходу.

До реки оставалось проскочить еще верст пять, когда зоркие глаза Ставра выловили в степи силуэты всадников двигавшихся наперерез воропу, отрезая русечей от границы.

— Кочевники, Тихомир!

— Вижу. Принять влево! — уже не прячась, не таясь, он принялся понукать и без того идущего быстрым темпом коня. — Гик-гик-гик!

Боги забыли про них, а заходящее солнце сыграло злую шутку, проявив на фоне своего захода кавалькаду из трех силуэтов, отличных от унылого пейзажа вечерней степи.

— Всем не уйти! Расходимся в стороны. Ставр, когда оторвешься, положишь лошадь в траву. Затаишься, схоронишься, может, не заметят, — выкрикнул Тихомир.

— Не-ет!

— Это приказ! Ночью просочишся к нашим. В стороны-ы! Гик-гик-гик!

Протяжный свист подбодрил шедших галопом лошадей.

Пригнувшись к гривам, русичи наяривая пятками бока лошадей, рассыпались по степи, лучами расходясь друг от друга, в надежде раздергать погоню, уйти от преследователей отрезавших им путь к реке. Бешеная скачка, хлопья пены, падающие с лошадиных морд, мокрые крупы животных. Лошадей не жалели, сжигали им легкие. И это только для того, чтоб потерялся след молодого Ставра.

Погоня отстала, но кочевники с упорством гнали добычу, загоняя ее в силки, понимая, что лошади урусов не столь выносливы как их тихоходы, хоть и обладают высокой статью и скоростью передвижения.

Усталый конь сдавал позиции, Тихомир выжал из него все что смог, но оторвавшись от преследования, уже знал, что не выйти ему из степи. Вдалеке была видна полоска леса, примыкавшая к реке, но для него она была недосягаема. Конь вот-вот падет и больше не встанет на ноги. Позади слышен топот копыт. Пройдет совсем немного времени, и степняки нагонят его. Тихомир соскочил с обессиленного животного, сорвал щит с петли на крюке седла, ладонью ударил по мокрому от пота крупу животного.

— Гуляй, Красун! — добавив тихо про себя. — Стало быть, не увидимся больше в этой жизни.

Сорвавшийся с места конь, почувствовав легкость, освободившись от седока, заржал, будто понимая весь трагизм положения хозяина. Отбежав метров тридцать, присел на задние ноги, поведя голову в сторону хозяина, скосил глаз на него, припал на передние ноги, лег на бок, растворившись в ковылях. Тихомир одетый в маскхалат, большими прыжками отбежал в сторону оставленного следа, присел, положил рядом с коленом взведенный самострел, пристроил по удобнее щит. Достав из колчана стрелу, наложил ее на лук, зацепил кольцом тетиву, сидел, ожидая рассыпавшихся неводом по полю врагов, их гортанные выкрики раздавались все ближе и ближе. Обострившиеся как у загнанного зверя чувства, подсказали, сеть мимо не пройдет, его заметят и попытаются полонить. Тихомир поднялся, отставил ногу в упоре, пустил стрелу в ближайшего к нему врага. Потянул из колчана следующую стрелу, наложил на лук, выстрелил в соседа. Ответом были разъяренные крики кочевников. Еще стрела. Пол-оборота вправо. Очередная стрела срывается с тетивы, попадая в щит. Левую руку обожгло, острая боль и онемение конечности, а к самому Тихомиру на полном скаку мчатся сразу трое половцев, размахивая над головой кривыми клинками. Отбросив бесполезный лук, наклонился, подхватил арбалет, в упор разрядил его в первым подскочившего врага. Противник тяжелым мешком свалился под копыта своей лошади, собою притормозив следовавщих за ним соплеменников. Здоровой рукой русич извлек из кармана разгрузки метательную звезду, шагнул навстречу загонщикам, не глядя на поднятые над их головой сабли, бросил ее в лицо ближайшему, молодому, безусому выродку. В спешке, следующей звездой, ссадил с коня соседа. Услышал свист над головой, почувствовал, как волосяной аркан стянул плечи, сильный рывок опрокинул тело на спину. От боли в раненом плече на миг потерял сознание, между тем как его тащили по полю. Жесткие листья ковыля царапали лицо, а рядом с телом, тащившимся на аркане с визгом и победными криками, проносились конные вороги.

— У-у-у! Алга-а-а! Алга!

Колчан со сломанными в нем стрелами давно был сорван с пояса, сабля цеплялась за мелкий кустарник. От боли хотелось завыть, присоединиться к вою кочевников. Тихомир подтянул правую ногу к животу, рывком вытащил засапожный нож и изгольнувшись, полоснул острым, как бритва клинком по волосяной веревке. Освободившись, перекатившись, встал на колено, отбросил ненужный теперь нож, левая рука висела плетью, выхватил из ножен саблю, вонзил ее острием в стерню. Поднявшись на обе ноги, ожидая возвращения промчавшихся мимо степняков, почувствовал, как вместе с кровью, выходившей из раны, уходят силы. Услышал топот с обеих сторон от себя, и теперь уже знакомый свист, ухватив саблю, срубил арканы в полете. Толчки в спину принесли мгновенную боль и красную, кровавую пелену в глаза. Ноги подломились в коленях, на тело навалилась темнота.

Тихомир лежал, раскинув руки в стороны, сжимая в одной из них свою саблю, выкованную для него своим родичем Туробоем. Из спины, пробив разгрузку и кольчугу, торчало оперение двух стрел. Тихомир был мертв. Над степью повисли сумерки, солнце скрылось за горизонт.

В этот день русичи княжества Киевского отмечают праздником Ярилин день.

* * *

В большой, поставленной в центре кипчакского стана юрте, собрались старейшины куреней, их было четырнадцать. Убеленные сединой, со складками морщин на обожженных солнцем лицах, они полукругом стояли перед очагом, открытый огонь в котором языками пламени пожирал древесину. За жаровней, на возвышенности укрытой коврами и шкурами диких животных, сидел крепкий еще не старый мужчина в богато отделанной кусками меха одежде. Спокойным, полным достоинства взглядом он смотрел на склонившегося в поклоне одного из куренных. Всем своим видом оправдывая имя, данное ему. Селюк, что значило спокойный, уравновешенный.

Хан Селюк, даже наказывая нерадивых, провинившихся соплеменников, никогда не повышал голоса до крика, считая это ниже своего достоинства. Родичи воспринимали это как недостаток, признак смешения крови отца нынешнего хана с женщиной из далеких северных племен, взятой за необычную для степей красоту в жены, и родившую старому хану такого сына.

— Говори, Соглук-оба, — спокойно промолвил хан, обращаясь к старейшине. — Что нам принес степной ветер ушедшего дня? Что готовит утро, дня завтрашнего?

— Великий хан, мои воины ходили разведать брод и реку, о которых нам поведали кочевавшие в этих землях до нас печенеги. Сотня воинов, одного из моих аилов, из леса, на нашей стороне реки, наблюдала за урусами в деревянной крепости, охраняющими проход на другой берег. Два десятка родичей, во главе с Иналом, переплыли реку на построенном печенегами, из надутых бурдюков и скрепленном арканами, большом древесном щите. Переплыли за пять стрелищ от крепости вниз по реке. Тебе уже докладывали, что противоположный берег крутой и высокий?

— Я знаю об этом, говори.

— По арканам они влезли на эти кручи, и ушли осмотреться. С тех пор о них нет никаких вестей. Я не знаю, живы ли они?

Хан скосил взгляд в сторону, туда, где в темном углу, внизу возвышенности, сидела, поджав ноги калачом грязная, одетая в лохмотья с пришитыми к ним железными бляшками седая, старая женщина, взгляд которой бездумно уперся в горящий костер внутри юрты. Хан всегда держал ее под рукой, дабы иметь возможность вопрошать духов по тупиковым вопросам. Шаманка Арюжак жила при ханской юрте еще у отца Селюка. Может тогда она и была красавицей, как трактовалось ее имя, но не будь она колдуньей, над нею теперешней, можно было бы только посмеяться.

— Я прикажу Арюжак узнать судьбу твоих родичей. Рассказывай дальше.

— Хан, крепость стоит у нас на пути, она не велика, но стены ее высоки, а воины в ней умелы и сильны.

— Сколько их там?

— Две сотни.

— Ха-ха-ха! — каркающий смех рассыпался по юрте. Смеялись кошевые хана, услыхав численность заслона на пути орды.

Сам хан даже не улыбнулся, холодными глазами окинул присутствующих, заставив всех замолчать, отвести взор в сторону.

— Вот, что, смешливые мои. Чтоб к завтрашнему утру каждый кош, в вашем курене, имел по два десятка штурмовых лестниц. Какой высоты стены у крепости, Соглук-оба?

— В длину лестница должна быть примерно в четырнадцать шагов взрослого мужчины.

— Все слышали?

Старейшины загомонили, соглашаясь, закивали седыми головами. Были слышны разговоры о том, что лестницы можно сделать из древесины деревьев растущих в балке по соседству.

— Что еще, Соглук?

— Еще, повелитель, в степи воины аила Рыжей Лисицы наткнулись на трех конных урусов, скачущих к границе. Их оттеснили от реки. Двоих убили, а третий ушел. Как сквозь землю провалился, поймали лишь его запаленную лошадь. Прости хан, ночь стерла следы.

— А вы не думаете, старейшины, что он может принести вести о нас в крепость. А потом, гонцы из нее разлетятся по городам урусов и их коназы соберут войско против нас? Приказываю всем. Еще до рассвета, поднять воинов в седла и двинуться к переправе. Туду-оба, весь твой курень остается охранять наш стан. Стариков, женщин и детей я не потащу в уруские леса. Оставим их прямо здесь. Даже скудоумные печенеги, не брали с собой в набег такую неподъемную тяжесть.

— Прости, хан, но наши близкие всегда кочевали с нами!

— За речкой, степей нет. Все. Идите, займитесь делом, вся ночь у вас впереди.

Старейшины поклонившись, вышли из шатра, обсуждая на ходу проблемы наступившей ночи.

— Что поведали тебе духи степей, Арюжак? — задал вопрос шаманке хан.

Поднявшись на ноги, старуха подошла к огню, морщинистой рукой с не стриженными грязными ногтями ухватив поленце, бросила в огонь. Бляшки на одежде глухо звякнули, соприкасаясь друг с другом.

— Ты давно вырос и стал мужчиной. Я помню тебя Селюк, еще безусым юношей среди многочисленных сыновей твоего отца. Да, много жен имел хан Мангуш Утрюк, недаром его прозвали хитрецом, но шаманке Арюжак всегда нравился тегин Селюк и духи решили, что ханом орды после Мангуша, станет именно он.

— Я ценю расположение духов ко мне!

— Да-а, так вот, из молодого тегина, орда взрастила достойного хана и великого воина. Сейчас духи говорят тебе, Селюк, не ходи в землю урусов. Набег будет трудным и не принесет большего богатства. Многие женщины не дождутся мужей из набега. Ты сам сказал, лес не похож на степь.

— Я обещал хану Баркуту поддержать его набег. Урусы разобщены, часто сорятся и воюют между собой, и в этом наша сила.

— Баркут угру, и всегда им останется, не смотря на то, что его орда больше твоей. Он всегда думает лишь о том, как бы поплотнее набить кёбурчук добром соседа, даже если его потом не сможет оторвать от земли. Твой отец вряд ли бы послушал Баркута, он был хитрецом по жизни и выбирал всегда дорогу сам. Не торопись, посмотри, какая богатая степь нам досталась. Осмотрись сперва. Урусы никуда не уйдут от тебя, за рекой их земля.

— Я услышал тебя, колдунья, но менять своих решений не буду. Орда уйдет в набег, и ты пойдешь с нами. Сейчас иди, у тебя есть время узнать у духов о пропавших воинах.

* * *

Всю ночь уставший, голодный Ставр шел к реке. Периодически заслышав конский топот разъездов, ложился на землю, замирал, прислушиваясь к происходящему в степи. Слишком далеко он ускакал от родовичей выполняя наказ старшего воропа, слишком долгой оказалась теперь дорога домой.

Под самое утро, вдали показалась полоска леса, отделяющая степь от реки. У самой ее кромки, наворопник заметил стоящих всадников, тоже вглядывающихся в степные просторы. Ставр присел в траву, радуясь, что маскхалат позволил слиться с пейзажем живущей своей жизнью степью. Он словно хамелеон в рассветном зареве всходящего солнца, потерялся в движении ковылей, колышущихся волнами под порывами свежего ветерка. Нет, не пройти ему в этом месте. Вон, в половине стрелища по левую руку, неспешным шагом, проходит еще пяток всадников с луками в руках. Никто не поручится в том, что и по правую руку нет подвижных постов. Что же делать? Как пробиться к своим? Как предупредить заставу? Принять бой значит погибнуть! Жажда мучила воина. Еще ночью, допив из фляжки остаток воды, он выбросил ее, чтоб не мешала, своим объемом не сковывала, даже мизер движений.

Решившись, Ставр наискось пополз в сторону лесополосы, выбрав место прохода как раз посредине дозоров. Периодически останавливался, замирая, прислушивался, анализируя действия и местоположение кочевников. Эх, если бы он успел еще до восхода солнца пройти этот участок! Тогда не надо было бы ползти на животе, покрывая на четырех костях такое расстояние. Не надо было бы, особо сторожиться чужого взгляда, даже случайно брошенного в его сторону. Справа послышалось фырканье лошади и тихий говор врагов. Хорошо еще, что кочевники стояли на месте, не сновали по полю туда-сюда. Тогда бы точно нарвались на проложенный за ним след примятой травы.

Всего лишь бросок до кустарника и деревьев. Сейчас бы подняться и рвануть по прямой! Нельзя. Эти узкоглазые, люди с желтым цветом волос на голове, могут и не гнаться, пустят стрелы и превратят его спину в шкуру ежа. Будем двигаться медленно, не допуская шума. Вот так, так, ну-у, еще чуть-чуть. Пот градом заливал глаза. Нет, не от тяжести действий, скорее от страха, что словят, что попадется. Ставр чувствовал, как струйка влаги сбегает по позвоночнику. Все, кусты. Теперь также незаметно просунуться между ними. Фух. Над ним раскинулась зелень ветвей.

«Прошел!».

Он выбрался где-то в верхней точке, в версте перед переправой. Марш-бросок через лес отнял последние силы, усталость навалилась на организм, проникла в мысли и чувства. Припав к воде, погрузив в нее руки, наклонившись, задержав дыхание, стал жадно втягивать в себя воду из реки. Утолив жажду, малость отдышался, глянул на противоположный берег. Крутой, высокий, поросший кустарником, он сейчас для него являл собою неприступную крепость.

— О чем задумался, вой? — мелодичный голос вывел Ставра из задумчивости.

В пяти шагах напротив него, прямо из речной воды, на него глядела девушка с мокрыми распущенными, падавшими на плечи длинными волосами. От усталости в голове было пусто, Ставр не мог даже как следует проанализировать ситуацию.

— Ты кто?

— Речная берегиня, али не признал меня? Я в ваших местах уже с весны как обосновалась. Ты, наверное, из тех, кто недавно пришел в крепостное городище? Другие вои ко мне привыкли, я их часто провожаю, когда они вдоль реки дозором проходят.

— А-а, ну да, мне говорили про тебя.

— Так о чем твои невеселые помыслы?

— Хочу на ту сторону реки перебраться, да в крепость мне надо срочно. Вороги недалеко в степи, сказать бы сотнику об этом.

— Мыслю, он обо всем уже знает и так.

— С чего ты взяла?

— Сегодня поутру, много конных чужаков на ваш берег через брод прошли. Крепость в осаду взяли. Тебе через их кордоны, теперь уж и не пробиться.

— Много их там?

— О-ой много. Я столько войска, почитай и не видела отродясь.

— У-у-у! Не успел. Не успел предупредить родовичей! Теперь только за подмогой бежать. Могут не выстоять сами. Как тебя кличут, русалка?

— Руся.

— Помоги через реку перебраться и на берег выбраться.

— Тут в пол версте, на том берегу айна, зверьем протоптана есть. Входи в воду, берись за плечи. Да не нажимай так сильно, больно же. Поплыли, — стараясь не делать резких движений хвостом, русалка, тем не менее, плыла довольно быстро. — Куда руку сунул, не балуй!

Переправившись через реку и на прощание, махнув Русе рукой, Ставр по извилистой еле заметной тропе поднялся наверх, цепляясь за поросшие кустарником кучугуры. В раздумье постоял на дороге, прикидывал в уме, что делать. Побежал против течения реки. К обеду, совсем вымотавшись, свернул в лес, а вскоре добрался до околицы небольшой деревушки. Лай собак оповестил, что его заметили. Первыми, встретили пришлого быстроногие мальчишки.

— Осьмун в деревне? — спросил у самого бойкого мальца.

— Ага.

— Добро, веди.

С приходом Ставра в деревню, жизнь в ней завертелась, закрутилась. Старейшина Осьмун, тертый калач, узнав обо всех недобрых новостях, тут же, пока Ставр обедал, собрал родовичей, оповестил о набеге. Заставил брать добро и скотину, уходить в лес, прятаться в схроны. Сын старейшины, Зловид, уже подвел к избе заседланную лошадь с котомкой съестного припаса.

— Торопись, Ставр. Хай боги не оставят тебя в пути. Встретишь кого, кажи про набег, может, успеют оповестить соседей. Ну, а боярину Гордею, кланяйся от нас, скажи, как придет с воинством, мы из лесу повыходим, подмогнем.

— Добро, старый, передам. Нно-о!

Ставру предстояло одолеть не менее пятидесяти верст.

 

— 9-

Олеся разбудил громкий стук в дверь. Свесив ноги с лавки, увидел, что Мстислав тоже проснулся, вскочив со своего места, потянулся за мечом. Спали они в небольшой комнатушке, издавна отведенной для проживания начальнику заставы.

— Заходи, — подал голос Мстислав, уже опоясавшийся и только после этого всовывавший ноги в высокие поршни.

Переступивший порог, Мстиславов десятник Шестак, крепкий дядька, давно пришедший с семьей в Гордеев городок из Чернигово, по распоряжению боярина, отца Мстислава, не здороваясь, сразу выпалил мрачным голосом:

— Поднимайтесь сотники. Со стен видать, как к броду великое воинство подходит, и все на конях. Застава по тревоге поднята, вои оружны, расходятся по местам.

— Чего ж ты, пенек старый, нас-то последними поднял?

— Поднял, как положено, выйдите как раз во время, а ворог от вас ни куда не сбежит.

Поднявшись на стены, оба сотника с высоты укреплений на пологом спуске к реке, в лучах раннего солнца разглядели нерадостную картину. Через брод, по воде доходившей лошадям по брюхо, шли плотной колонной, растянувшиеся на марше конные отряды кочевников. Шли, прикрываясь круглыми щитами от возможных стрел русечей. С высоты, вся эта масса людей, одетых в кожу и малым числом в железо, напоминала тело извивающейся змеи, высунувшей голову в сторону крепости, хвост которой терялся где-то в подлеске. До ушей русских воев доносился плеск воды и топот копыт, говор и команды старших над отрядами. Пересекая реку, колонна, раздваиваясь, хлынула вверх по шуршащему пляжу, взбираясь на пологую возвышенность берега, обтекала крепость с обеих сторон по широким дугам. Было заметно, как вражьи воины, косясь на стены, переговаривались между собой, видимо оценивали возможности укрывшегося за ними противника.

Олесь видел, как после передового отряда, составившего по его прикидкам, никак не меньше восьмисот всадников, после промежутка, двинулся следующий отряд. Кочевники шли беспрестанно, заполнили собой все пространство в отдалении от заставы, окружив крепость.

— Что делать будем, Олесь? — не отрывая взгляда от двигающейся рати, спросил Мстислав.

— А что тут сделаешь, Мстиша? Воевать будем, стоять до последнего бойца. Эх, жалко Горбыля с нами нет, глядишь, може придумал чего, — Олесь оглядел ближайших к нему воинов, заметил, как спокойно смотрят на врага ветераны, не раз побывавшие в походах, как волнуется молодежь. Пошел по галереям, спокойно, уверенно глядя в лица людей. — Чего приуныли, родовичи? Хотите жить вечно? Ничего, ежели ляжем здесь, Диды встретят на мосточке Калиновом, в Ирий проводят, никого не оставят. Так что нам ли чужаков бояться, пусть ворог нас боится.

Мстислав шел по галерее в другом направлении, тоже подбадривая людей, отдавал приказы десятникам, смотрел, много ли стрел вынесли на стены.

От вставшего на безопасном расстоянии воинства отделился всадник, без щита и лука, без сабли. Рысцой он подскочил к единственным крепостным воротам, окованным полосами железа и запертыми наглухо. Поднял перед собой ладони, показывая, что он безоружен. Выкрикнул на языке печенегов:

— Хочу видеть тархана урусов! Хочу передать ему, слова хана орды Селюка!

Мстислав наклонился, выглянул с надвратной галереи.

— Я сотник пограничной стражи Мстислав. Говори.

— Мой хан готов сохранить вам жизнь, если вы откроете ворота крепости и сложите оружие. Хан милостив и позволит вас выкупить вашему тархану!

— Вот засранцы, нашли, что предложить, — зло усмехнулся Олесь.

— Передай своему хану, что если он уведет свое войско обратно в степь, мы не будем таить обиду на него, и наш боярин будет считать, что этого перехода границы небыло.

Развернув коня, ханский посланец ускакал прочь. События, последовавшие далее, оставили в голове у Олеся, цепь воспоминаний отрывочного характера.

На окруженную со всех сторон, маленькую, деревянную крепостицу, приткнувшуюся на краю Черниговского княжества, кочевники накатили волнами куренного воинства. Конная масса сдвинулась с места и, набирая скорость, вышла на предел полета стрелы. Тысячи вестниц смерти сорвались с тетивы и полетели на стены в поиске укрывшихся за ними кривичей. Русы пускали стрелы в ответ, но две сотни людей, это капля в море по сравнению с ордой стервятников. Место у проемов бойниц ощетинилось древками с оперением, появились первые убитые и раненые. Стоило чуть зазеваться, высунуться для выстрела из бойницы, и дружинник валился со стрелой, застрявшей в плоти.

Олесь заметил, как строй лошадников раздвинулся, и в его промежутки выскочили клинья скачущих к стенам штурмовиков, держа у стремян лестницы, попарно двигаясь друг за другом. Следом появились отряды поддержки.

— Арбалеты к бою! — своим голосом он перекрыл шум боя.

На самых подступах к стенам защелкали арбалеты, болтами ссаживая противника с лошадей. А лестницы, уже у стен. А лестницы уже приставлены к стенам. Всадники штурмовых отрядов умело соскакивали с лошадей и, прикрываясь щитами, сноровисто и прытко полезли по перекладинам вверх. Стрелы тучами закрыли пространство, прикрыли штурмующих, выбивали зазевавшихся русов. Все это было по всему периметру объекта. Количество защитников погранзаставы было слишком мало, чтоб защитить стены, да и крепость предназначалась, несколько для другой цели, нежели сдерживать многотысячную орду штурмующих. Потери защитников стали ощутимы. В какой-то момент противник ворвался сразу на северную и восточную галереи. Началась рубиловка на широкой площадке под крышами козырьков.

Оставив большой промежуток стены почти без прикрытия, Олесь повел полтора десятка воев в атаку, грудь, в грудь, встречая врывающихся на стену врагов. Кочевники строем, с внешней стороны крепости, придвинули боевые порядки под самые стены, и в ряды штурмующих влили дополнительное число бойцов.

Упал, неловко вывернув шею Борщ, выпустил из рук клинок, кривая сабля рассекла ему трахею, располосовав сонную артерию. Рядом молодой вой, заливаясь кровью, тускнеющим взглядом окинул спины прикрывших его родовичей, потеснивших прорвавшихся кочевников. Ор и крики ужаса, стоны, победный клич и призыв стояли повсюду. Кровь лилась как вода, бойцы противоборствующих сторон скользили по доскам пола, падая и снова поднимаясь. Споткнулся пронзенный копьем старый, отмеченный заслугами за все походы, дружинный Олеся, Ладислав. Даже умирая, попытался прикрыть своего сотника щитом. Домаш, вздымая над головой тяжелый боевой топор, словно дровосек, изо дня в день надежно и профессионально выполняющий свою работу, крушил головы и шеи противника то острием, то обухом, а брызги мозгов и крови, будто отлетающие щепки, летели во все стороны. Из мощной груди, через рот его раздавалось:

— У-у-ух, э-эг!

Русы почти сбросили прорвавшихся со стены, когда в сутолоке боя Олеся кто-то приложил тяжелым то ли молотом, то ли обухом топора по шлему. В глазах померкло, поплыло, тело стало ватным, неуправляемым. Сотник потерял сознание. Придя в себя, какое-то время кроме звенящей тишины ничего не чувствовал и не видел. Потом, сначала услышал, как отдает команды десятник Некрас, понял, что штурм отбили.

Вернувшиеся краски дня, восстановившемуся зрению преподнесли картину свершившегося побоища. Вокруг него лежали трупы своих и врагов. Родовичи пробираясь по завалам из человеческих тел дорезали или закалывали раненых кочевников, не сумевших откатиться со стены при отступлении. Дружинники перевязывали раны. Неподалеку от Олеся, Милован прислонив к бревнам стены совсем молодого парня, кожаным ремешком перетягивал культю на его правой руке. Парню напрочь срубили кисть. Перепачканная кровью одежда и отсутствие конечности, вогнали того в ступор, на бледном лице собрались крупные капли пота, а глаза неверяще блуждали по округе.

С противоположной стороны стены разнеслись победные крики кочевников. Олесь шестым чувством уловил момент того, что ворог прорвался на галерею, что вот-вот толпы разъяренной орды хлынут через захваченную стену внутрь крепости.

— Некрас! — поднявшись на непослушные ноги и шатаясь, позвал он. — Некрас, уводи выживших во внутренний двор.

— А, как же…

— Пошли посыльных по галереям. Приказываю, всем уходить во внутреннюю крепость.

— Понял!

Выжившие после первого приступа воины потянулись по лестницам вниз, во внутренний двор крепости, с собой уносили раненых. Еще слышались крики и шум борьбы на южной стене. Кочевники сбивали последний заслон. Уходя по галерее одним из последних, Олесь через бойницу выглянул вниз, наружу, туда, где тысячи врагов вновь готовились штурмовать эту стену. Подбежал Девятко.

— Сотник, масло, где смогли, разлили, с башен вышли все кто смог.

— Поджигайте стены и уходите. Только быстро, быстро!

По стенам поползли языки пламени, и смолистый запах дыма распространился над рекой. Масло, пролитое в башнях, и на стенах занялось огнем, въедаясь в древесину словно зубами. Внутри пожара, за последними выходящими из боя воинами, сбивая с их плеч врагов арбалетными болтами, закрылись ворота внутреннего крепостного сооружения. Из узких бойниц, по беснующимся рядом с огнем кочевникам полетели стрелы. Стреляли в упор, зная, что короткая передышка обеспеченная пожаром это ненадолго. Пока горят стены, противник не полезет на приступ внутреннего двора.

Олесь прошел по внутреннему дворику хозяйственных сооружений, расставляя оставшихся в живых бойцов, посмотрел, как заносят раненых на нижний, подвальный уровень строения, увидел Шестака, Мстиславового дядьку, и по совместительству одного из его десятников.

— Шестак, где сотник Мстислав?

— Погиб сотник, — мрачно сдвинув брови, промолвил десятник. — В заслоне на южной стене погиб, нам уйти давая.

— Стало быть, не зря голову сложил. Ты пройди, пересчитай выживших. Проход вниз, пусть только в одном месте открытым оставят. У прохода охрану выставь. В случае прорыва, все кто сможет, в подвалы уходят.

— Сделаем.

— Не журись, старый, в скорости чую, рядом с Мстиславом все мы будем в Ирии медовуху пить!

* * *

Издали глядя, на то, как языки огня пожирают стены, хан в раздумье посмотрел на сидевшую, прямо на песке, в десяти шагах от ног его коня, шаманку. Арюжак закрыв глаза, отрешившись от всего мирского, казалось, даже не слыша шума вокруг, пальцами перебирала стеклянные шарики бусин мониста.

К созерцавшему пожарище хану, охранная сотня пропустила старейшину Йазука, это воины его куреня первыми ворвались в горящую крепость и довершили захват русской заставы. Соскочив с лошади, куренной, припадая на поврежденную еще в юности ногу, подошел к стремени хана, поклонился. На его морщинистом лице, припорошенными сединой усами, отражалась еще не прошедшая горячка боя.

— Что скажешь олугла Йазук-епа?

— Крепость пала, мой хан.

— Это я уже вижу и сам.

— Внутри пожарища есть внутреннее укрепление, в туда отошли выжившие урусы.

— Какие потери в твоих кошах?

— Из моего куреня погибли полторы сотни воинов, мой хан.

— Значит, моя орда лишилась сотен шесть-семь смелых и сильных воинов?

— Потери еще никто не считал. Урусы огрызаются стрелами внутри, не давая в тесноте и пожаре вскрыть ворота.

— Так и не штурмуйте их, — хан обернулся к одному из своим телохранителей. — Кечле, скачи к старейшинам штурмующих кошей, передай мой приказ. Пусть поджигают внутреннее укрепление. Пусть урусы сгорят заживо.

— Слушаюсь, повелитель!

— Великий хан! — взмолился старейшина. — Погибло так много воинов, а ни рабов, ни добычи, мы еще не взяли. Если все сгорит в огне, жизни твоих людей, погибших под стенами, не будут стоить ничего!

— Кечле, ты слышал мой приказ?

Воин в галоп помчался в сторону пожарища.

— Ты уже должен знать, Йазук-епа, я не меняю своих решений, — от хана повеяло холодом. Старейшина почувствовал себя пустым местом, прошла дрожь по всему телу, вызванная спокойным голосом и взглядом хана.

— Да, мой хан.

— Исполняй приказ, Йазук.

Согнув спину, старейшина поковылял к своей лошади.

— В чем-то и он прав, Селюк-хан, — раздался скрипучий голос шаманки.

— У урусов много деревень и городов в их землях. Я не желаю задерживаться здесь, у крепости оказавшей сопротивление. Бешеную собаку убивают, а не сажают на цепь.

От пышущих жаром стен крепости раздался многоголосый рев кипчаков:

— У-у-рра-а!

Солнце близилось к закату, хан тронул поводья застоявшегося за день коня, спокойным шагом направил его к месту своей первой победы на этой земле. Охранная сотня последовала за ханом.

* * *

Когда теряя людей, подтаскивавших хворост к стенам, укрываясь за сколоченными щитами, кочевники подожгли внутренние укрепления, первыми забеспокоились лошади в конюшне. Запах дыма, распространяющийся через щели, привел их в неистовство. Олесь объявил сбор командиров. Пятеро оставшихся в живых десятников, хмуро подошли к нему. Сотник, глядя на невеселые лица, грязных, испачканных кровью порванных во многих местах, порубленных кольчуг, людей с повязками на ранах, не стал, что либо, объяснять, приказал:

— Уводите людей вниз, на поверхности на сей день, для нас война закончена. Некрас, лошадей порезать, нечего им мучиться. Проследите, чтоб задраили проходы в нижние галереи.

Оказавшись под землей, сразу же направился в галерею южной стороны укрепления, увлекая за собой силача Домаша с его топором и Беляя. Указал на место, обитое доской.

— Руби здесь, будем копать проход. Песок к реке влажный, если копать нору, глядишь, не обвалится. Скоро ночь на дворе, если работать сноровисто, к утру отроемся, и еще по темноте выползем к речке.

Расщепив доски, отделяющие коридор от стены песка, в дело вступил Беляй. Лопатой обвел контуры будущего лаза, отбрасывал в сторону песок, сначала суховатый, а потом и влажный.

Над головой трещало и что-то с грохотом падало. Это рушились прогоревшие избы и пристройки. В коридоре собралось человек сорок воинов, усевшихся прямо на пол, отдыхающих, ожидавших своей очереди поработать в норе.

* * *

Арюжак пройдясь по дымившемуся пожарищу, остановившись на бывшем дворике внутреннего укрепления, закрыла глаза, раскинув руки ладонями к земле, отключилась от всего. Большинство кипчакского воинства, образовав стан, расположились неподалеку от пожара, но по развалам сновали шайки молодняка, в надежде найти на обгорелых развалах что-нибудь ценное оставшееся от прежних хозяев. Они ругались, спорили между собой по всякой мелочи, мешали сосредоточиться.

— Пошли отсюда, ниигрен иринчек! — погнала ближайших к ней молодых шакалов.

Сняла с пояса бубен.

— Они зде-есь, под землей! — улыбка тронула ее уста, накручивая себя, она настраивалась на рабочий лад.

Под звездным небом послышался глухой удар в бубен, зазвенели бубенцы на одежде. Притоп ногой, снова удар в бубен.

— Хэй-я! Хэй-я-а хэй!

Начало камлания отогнало последних кипчаков от места занятого колдуньей, заставило их отойти на приличное расстояние. Пение подстегнуло шаманку, вынудило нырнуть в транс, и под звуки бубна она заплясала. Глухо брякали нашитые на одежду бляшки-подвески. Иступленная пляска шла по кругу дворика. Кочевники издали наблюдали экстаз старухи, ее конвульсивные жесты, слышали бессвязные выкрики. Им казалось, что колдунья сама уже не владеет своим телом, что ее воля отсутствует, что тело полностью во власти духа вселившегося в нее.

— У-у-у-у!

Протяжный вой шаманки, заставил остатки любопытствующих отступить еще дальше, а самых впечатлительных бежать без оглядки от места камлания.

— У-у-у-у!

Колдунья выскочила из пепелища окружающего дворик, побежала по внешнему кольцу бывшего внутреннего укрепления. Вздымая над головой бубен, она беспрерывно била по натянутой коже, выбивая такт одного ей понятного напева. Убыстряя темп, она уже неслась, в очередной раз, смыкая кольцо вокруг курящегося дымком, обугленного карэ.

— А-а-а-а! — вырвался ни то стон, ни то выкрик из ее гортани.

Колдунья встала как вкопанная, подняв ладони к темному, ночному небу. В тот же миг с небес не закрытого тучами звездного неба, в самый центр дворика, слетела широкая, светлая стрела молнии. Звук грома, отставая, догнал ее.

— Рщу-угу-гух!

Шаманка упала на колени, выронила бубен возле бедра. Ее голова склонилась на грудь, повисли бессильными плетями руки, пачкаясь в пепле. Вокруг наступила гнетущая, пугающая своей пустотой и разреженностью воздуха с запахом озона, тишина. В этой тиши, всем смотрящим за действом, послышался вздох. Сама земля вздохнула, чуть качнувшись, заставив многих присесть, уцепиться, за что придется. В табунах заржали лошади. От пепелища послышался новый звук:

— Ффф-фгугух-х!

Остатки внутреннего укрепления, вся постройка-каре, резко ухнула, ссыпалась вниз, оставляя на месте глубокую, огромных размеров яму. Сотни тонн песка ухнули разом вниз, погребая под завалом всех, кто выжил и спрятался в подземных галереях.

Шаманка пришла в себя, подхватив свой бубен, устало поднялась на ноги, в глубоком поклоне склонилась в сторону захода солнца.

— Спасибо тебе, дух земли! Спасибо тебе повелительница небес! — подняла лицо вверх. — Враг похоронен заживо. Родичи, погибшие при штурме, отомщены.

Мелкие капли дождя упали на лицо колдунье. Дождь моросью пролился над исчезнувшей крепостью русов, не выходя за тот круг, в котором камлала Арюжак. Все кто стоял рядом с колдовским кругом, находился под ясным, безоблачным и сухим небом, мог протянуть руку, почувствовать падающие на ладонь капли, при падении разбивающиеся во влажную пыль.

* * *

Олесь сам полез в нору лаза, подменяя уставших, испытывающих кислородное голодание бойцов. По его подсчетам, до возможного выхода на поверхность оставалось пройти десятка два локтей, но из лаза нужно еще отрыть, отбросить, и вынести, ох сколько песка. Между тем, в выкопанном проходе почти полностью отсутствовал воздух. Люди, работая падали от усталости, обливались потом, и он как их командир, решил рыть ход наравне со всеми.

Следом за ним ползли Беляй и великан Домаш, которому особенно тяжело приходилось в узком лазе. На остатках былого воздуха они рыли проход, расширяли его, отбрасывая песок на холстину, которую Домаш по заполнению, оттащит в галерею, когда почувствовали колебание земли. Сверху посыпались комки влажного песка, от правой стены, под ноги отвалился добрый слой песчаного грунта, сразу сузив нору.

— Что сие? — взволновано, спросил Беляй.

— Земля дышит, — ответил Домаш. — Я такое в Таврике уже видал.

Факел чадил неимоверно, еле-еле подавая свет в нору. Вдруг там, позади них, раздался звук, действительно похожий на громкий вздох. Со стороны галерей послышался гул:

— Угу-гух-х!

Опять посыпался песок сверху, сжимая внутренний объем вырытого хода.

— Домаш, сползай назад. Проверь, что там случилось, — забеспокоился Олесь.

Дышать становилось совсем нечем. Факел погас, в темноте были слышны шорохи ползущего Домаша. Как он умудрился развернуться в узкой норе, при всем его крупном теле, было непонятно. Не теряя времени, кривичи продолжили работу.

Вгрызаясь в песок, лопата Олеся почувствовала легкость, пробилась наружу, пробороздила склон, спускавшийся к реке. Большая шапка песка свалилась прямо на голову, даже звон пошел в ушах. Не обращая внимания на такую контузию, он, прилагая усилия, отбрасывал песок в стороны, протискивал тело наружу, стремясь заглотнуть проступившие крохи воздуха.

— Отрылись! — выдохнул напарнику информацию.

Как пробка из бутылки, сначала по пояс вырвался из песка, а усилив нажим на боковую поверхность, выскочил весь. Откатился в сторону и задышал, задышал полной грудью, смакуя каждый глоток ночного, с запахом реки, воздухом.

Следом из лаза выскочил Беляй. Пытаясь отдышаться, он таращил глаза по сторонам. Шум, слышавшийся из прохода, оповестил обоих, что на подходе Домаш, а вскоре большое тело силача протиснулось из дыры.

— Хы-ххы, хы-ххы, — тяжело дышал Домаш, он спиной откинулся на поверхность пляжа. — Кто жив, все здесь!

— Как?

— Я кажу, что только мы трое и выжили. Все остальные лежат под завалом.

— С чего ты решил? Может это только ход обвалился, а хлопцы живы, на нижнем ярусе отсиживаются.

— Не-е. Если б только лаз обвалился, звук был бы другим, глухим и тихим.

— Ладно. Идем к реке, схоронимся в камышах, а завтра, как уйдут узкоглазые, наведаемся в крепость.

Обвалив, на всякий случай, отверстие лаза, прокрались к реке, лицами припали к воде, жадно глотая ее пересохшими глотками. Напившись, скрылись в камышах. Из оружия, у выживших бойцов остались засапожные ножи да лопата.

 

— 9-

Сашка шел по крепостной галерее, совершая ночной обход караула на стенах и башнях Гордеева погоста. С тех пор, как Николаич оставил его на «хозяйстве», спал по ночам плохо, а днем все равно занимался «текучкой». Для деятельного Горбыля, приказ майора, был как серпом по яйцам.

«Пойми Сашок, время сейчас такое, что не знаешь, с какой стороны тебя припечет сильнее. Я с дружиной к Курску уйду, гарнизону тамошнему на выручку, а у самого здесь, считай жопа голой остается. С тобой в крепости только две сотни бойцов кадрового состава останутся, да бабы с детворой, да старики, ну смерды с ближайших деревень подтянулись, так и то, молодняк со мной уйдет, а старики опять на твои плечи лягут. Семьи пришлых печенегов, в случае чего за стены заберешь. Вот и думай, кого я на такое воинство старшим поставить смогу? Только своего, проверенного, чтоб за тылы не беспокоиться».

Скрипя сердцем, Горбыль согласился отсиживаться в тылу. Да и то, может быть это и справедливо. Что отдых нужен любому, знают все, а он все девять лет как та затычка, что в каждую дырку суют! Только вот, с тех пор как ушла дружина, что-то не отдыхалось сотнику, мысли в голове вертелись схожие с предчувствием близкой беды.

Оказавшись на надвратной галерее южных ворот, вместе с караульными услышал хорошо доносившийся в ночи топот копыт по западной дороге. Прислушались.

— Нет, на наших печенегов не похоже. Да и чего им среди ночи вдали от своего стана гулять.

— А всадник то один скачет, — высказался один из караульных.

Лошадь за стенами перешла на шаг, силуэт прибывшего проявился у самых ворот. Небо, закрытое облаками, не позволяло рассмотреть одиночку. Снизу раздался едва знакомый голос.

— Впустите братцы, к боярину я с вестями.

— Подсвети факелами, — распорядился Горбыль.

Даже при свете факелов, толком ничего не разглядели.

— Ты кто?

— Ставр, я! Дружинник сотника Олеся. С заставы прискакал. Впустите, мне бы весть донести. Который день без сна и отдыха.

— Жди!

Через башню, по внутренней лестнице вышли к воротам. Закрепили факелы на стенах.

— Открывай, — Сашка вдел руку в ременные петли щита, вытащил саблю. Береженого, бог бережет.

Ушла в сторону верхняя щеколда, подняли металлический шкворень. Оба караульных с трудом приподняли, освобождая из пазов, воротный брус. Через приоткрывшуюся створу, на заморенной лошади въехал молодой вой. Створа ворот, тут же встала на место, накинули брус, и в той же последовательности поставили запоры.

Ставр устало сполз с лошади, охнул при соприкосновении ног с землей. Один из караульных поддержал лошадь за узду.

— Ставр, я. Мне бы к боярину, — лепетал парень.

— Нету боярина. В походе он. Узнаешь меня?

— Кто ж сотника Олексу не знает.

— Вот я за боярина остался. Говори, с чем прибыл.

— Так, это, кочевники узкоглазые, на печенегов совсем не похожи, через брод прошли. Заставу окружили, уже наверно на приступ пошли.

Ставр запинаясь, рассказывал все, о чем знал, что сам испытал в Диком поле.

— Сколько этих кочевников?

— Мыслю, тысячи.

— Значит, орда на наши земли пожаловала.

— Нам то, что делать сейчас? — задал вопрос один из караульных.

— Ну, до рассвета часа два осталось. Народ поднимать, смысла большого нет. Да застава этих орлов, хоть слегка, а придержит. Погост поднимем с рассветом.

Сашка положил руку Ставру на плечо.

— Идем герой. Выспаться тебе нужно.

* * *

Остатки сожженной крепости, неподалеку от которой хан собрал верхушку своего воинства, розвальнями завалов ласкали взгляд, нет-нет, да и брошенный в ту сторону. Куренные, хмурясь, не поднимали прямого взгляда, не смотрели в глаза хану. Старейшины притихли, сами ждали, что скажет, куда хан повернет орду. Начало набега было победоносным. За день уничтожили форпост славян на переходе через пограничную реку, а радости победы небыло. Вот и выходило, что победа была, а радость украли погибшие в пожаре враги. Для племени, цена победы оказалась слишком высока.

Весь большой пятачок песчаной земли с примыкающими к нему тремя дорогами, на восход и закат, на полночь, был окружен непролазным для всадников лесом. Благодатная степь, степь кормилица кочевого народа, осталась за речкой, манила к себе. Через брошенный взгляд на полдень, заглядывала каждому в душу, звала:

— Вернись. Что ты забыл в землях поросших лесом, покрытых зеленым мхом болот? Чего ты хочешь от людей населяющих эти злые места? Вернись ко мне, дурашка. Здесь хорошо и привольно, здесь ты оставил семью!

Жажда наживы, обогащение за счет славянского племени, перекликаясь со степью, твердила:

— Ты воин, ты достоин быстро обогатиться, взять на копье все, что пожелаешь. Богатым, удачливым и сильным, ты вернешься в степь, и семья встретит тебя как героя, добытчика приносящего в дом благосостояние.

Тысячи воинов заполонивших временный стан и оставшихся после победы без добычи, пока не испытывающие голода, бросали в котлы, взятые с собой запасы тертого в муку сушеного мяса, расположились у костров. Многие прислушивались к разговору хана со старейшинами, но охранная сотня, вставшая в каре, не давала подойти к совещающимся на близкое расстояние.

На ковре, подшитом мехом степного волка, по-походному облокотившись локтем на свое же седло, хан холодным взглядом смотрел на стоявших полукругом перед ним куренных. Своим затылком он ощущал направленный на него взгляд шаманки, сидевшей за спиной, прямо на траве, подвернув ноги калачом.

— Ваши воины слишком долго провозились у этих деревянных построек. Слишком много потерь, — тихим голосом вещал хан. — Вы плохо учите воевать своих людей. Выходит так, что урусы сильнее нас.

— Хан!..

Поднятая Селюком рука, заставила замолчать, открывшего было рот, старейшину.

— Пожар уничтожил добычу. Он же лишил нас большого количества стрел. Сколько сейчас стрел приходится на одного воина?

— По полному колчану имеем, — отозвался Соглук.

— И вы хотите продвигаться дальше? — с усмешкой спросил присутствующих хан. — Печенеги говорили, что вверх по реке, в трех переходах отсюда, стоит город, стены которого закованы в камень. Город небольшой, но очень богатый. Вы, старики, хотите лишить меня победы, лишить добычи своих воинов? Мы упремся в стены, при этом, не имея достаточно воинского припаса.

Селюк сделал паузу, раздумывая над своими мыслями, окидывал взглядом по отдельности каждого из присутствующих, принимал решение, как распорядится людьми.

— Олуглы, я не могу сломя голову вести орду дальше. Поступим так. Ты Исси-оба, поведешь свой курень вверх по реке. И смотри мне, в лес с дороги сойдешь не раньше, чем свершишь один дневной переход. Понял?

— Слушаюсь, мой хан!

— Пойдешь на разведку. Близко к городу, чтоб твои коши не подходили. Не спугни мне добычу.

— Я понял.

— Посылаю тебя туда потому, что знаю, ты молодой, сильный волк. К тому же, ты утрюк-хитрый, а хитрец в этом деле мне сейчас ох как нужен. Твоя тысяча воинов почистит округу у самого города, там ждешь орду.

— Я все понял, мой хан.

— Всем старейшинам приказываю отсыпать каждому воину куреня Исси еще по колчану стрел.

— Но, у нас же…

Под тяжелым взглядом хана, открывший рот куренной замолчал.

Хан продолжил:

— Соглук. Твоих людей больше всего полегло в бою.

— Да, мой хан.

— Даю тебе возможность отвезти тела воинов в стойбище. Вернешься через два дня. Буду ждать тебя здесь. Через два дня, ты привезешь сюда двадцать подвод нагруженных стрелами.

— Благодарю, повелитель.

— Остальные курени разошлют коши по округе, по урусским селищам находящимся отсюда не далее половины дневного перехода. Между собой разберетесь, кому куда двигаться. Войско нуждается в продовольствии. Захваченных в полон рабов, можете пока пригнать сюда же.

— Великий хан, — за спиной раздался скрипучий голос шаманки. — Позволь мне пойти с куренем старейшины Исси-оба, думаю, что понадоблюсь ему. Перед твоим приходом, своим оком окину город, который хы хочешь взять приступом.

— Езжай, — не поворачивая головы, разрешил хан.

* * *

При первых лучах рассветного солнца, Гордеев городок зашумел растревоженным ульем. Толпы горожан подошли к воротам боярского терема, запрудив собою большую часть улицы. Поднявшийся галдеж, слышался даже у южных ворот. В пришедшей к терему толпе можно было разглядеть и самих жителей городка, и пришлых из деревень. Отдельной кучей народа, стояли печенеги, одетые в стеганые халаты и шапки-колпаки. Накал страстей повысился до предельного градуса, когда с боярского крыльца спустился Лобан, дворовый распорядитель. Легкой походкой проследовал к открывшимся перед ним воротам, чуть выставив ладони перед собой, поднял руки, повышая голос, закричал:

— Тихо, родовичи! Боярыня, с сотником Горбылем и погостной старшиной думу думают.

Народ разом притих, присмирел, приученный к дисциплине. Толпа, молча уставилась на бородатого людина, наделенного боярином полномочиями следить за его личным хозяйством в тереме.

— Боярыня просит вас маленько обождать, не кричать под окнами. Всем, обо всем объявят.

Высказавшись и добившись желательного результата, Лобан горделиво окинув взглядом притихший народ, спокойно развернулся и двинулся назад.

В самом тереме собралась вся старшина городка. Галина восседала на боярском столе, заменив собою ушедшего в поход мужа. Горбыль стоял на противоположной стороне поставленного посредине светлицы, широкого стола. За прошедший со времени сбора час, уже многое было обговорено. Такие предложения, как послать гонца вослед дружины, повернуть ее обратно, Горбыль отверг. Времени мало, не успеет дружина вернуться.

— Что сам предложишь, сотник? — задала вопрос боярыня.

Бледность лица и неровное дыхание, выдавало ее волнение. Оно и понятно, женщина переживала не только за себя, но и за людей, оставленных на ее хрупкие плечи. Были не забыты воспоминания о захвате городища нурманами, тогда удалось отбиться и победить. А как будет сейчас? На городок шла многотысячная орда, погибнут многие жители погоста. Сложившаяся ситуация требовала решения.

— За пару дней вернуть дружину нереально. Полагаю, наши воины на западной заставе, на день, два, задержат орду. Больше не смогут, сил мало.

— А-ах! — толи стон с оханьем, толи всхлип, разнесся по залу.

— Что там? — спросил Горбыль.

— Боярыня Анна чувств лишилась, — низким голосом прогудел Туробой, глава кузнечной слободы, подхвативший обмякшее тело женщины на руки. — Про мужа свово помыслила. Ты б сотник Олекса, как-нибудь полегшее мыслю доноси. Вишь, загодя Мстислава похоронил.

— Никита, — попросил Туробоевого помощника Сашка. — Отнеси боярыню наверх. Недосуг нам, Туробой кашу по тарелке размазывать. Время теряем. Так вот, друзья мои, что мы имеем? Высокие каменные стены городка. Так?

— Ну, так.

— На все сооружение имеем две сотни воинов, остальные бабы, дети да старики. Если, как говорит Ставр, половцев как грязи, не меряно. Городок не удержим.

Старшина загомонила, завелась с пол-оборота.

— Не удержим! — повысил голос Сашка.

— Что предлагаешь? — фальцетом закричал Итларь, старшина плотников.

— Предлагаю, слегка проредить число половецкой орды.

— Как?

— Хитростью.

— Это как так? — Итларь подался вперед, обеими руками облокотился на стол.

Так уж случилось, что в свое время Сашка прошел через руки подполковника Семибратова, по жизни большого шутника и оптимиста. В мирной жизни ему было в радость поизголяться над вышестоящим командованием и проверяющими из родного направления ГРУ, у которых поездки в часть, стоящую в ста километрах от Москвы, значились положением «работа в войсках». За такие выходки Семибратов долгое время переходил в майорах, на его семью долго не распределялась квартира, и вопрос с ней, начальство всячески обходило стороной. Несмотря на все это, он как баран, после очередной каверзы-подначки по отношению к начальству, преподносил новую хохму, над которой потешался весь гарнизон. Мазохист, твою мать! На войне он шутил с полевыми командирами противника, но те шутки пахли кровью, а к веселому парню, с позывным «Кот», местные товарищи в лице моджахедов тройку, раз подсылали настоящих убийц.

Жене Семибратова, обремененной тремя детьми, однажды это все так надоело, что она, встав на колени перед мужем, со слезами на глазах попросила:

— Сереженька, Христом Богом тебя прошу, перестань издеваться над начальством. У тебя трое детей, а ты сам все никак не вырастешь. Прошу тебя, заклинаю, молчи.

И Семибратов замолчал. Замолчал и через полгода получил трехкомнатную квартиру, еще через полгода, стал подполковником. Да и очередной конфликт на юге страны закончился к тому времени. Опять-таки, возраст. Короче из волка во всех отношениях, Семибратов превратился в демократа. Лишь иногда, глядя на выверты московских проверяющих, на его лице нет-нет, да и проскочит хитрая ухмылка и улетает в небытие.

Когда Горбыль попал в часть, о Семибратове кое-что поведали ветераны. Так, легкий флер, не более того, типа как пример, проведение стопятидесяти километрового ночного марша с молодыми водителями, поминали многие. Над этим случаем, Сашка долго смеялся.

Так уж заведено в Вооруженных Силах, что после прохождения учебы на автомобильной технике, молодняк сажают за руль «железного коня», выстраивают в колонну и неспешным маршем, мурыжат по кругу неподалеку от зимних квартир. Ведет все это воинство лично командир части, впереди, с шашкой на голо, на своем командирском Уазике. Старшими машин, на все время марша, назначаются офицеры части. Такая картина маслом.

ГДР. Тюрингия. Командир ДШБ СН, вывел своих птенцов по вечернюю пору, совершить пресловутый марш. Колонна тронулась. Маршрут — четыре немецких деревеньки и городишко — плевок на крупной карте. Бойцы проходят круг. На окраине городка, прямо на автобусной остановке, стоят молодые подвыпившие немецкие товарищи со вскинутыми руками в нацистском приветствии. Мудаки, одним словом. Кричат: «Хайль Гитлер!», при этом добавляют на ломанном русском: «Руськи, пошли на х…, нах хауз!». Девицы тоже вносят свою лепту в налаживание взаимоотношений, слегка нагнувшись, спустя штаны показывают солдатам свои филейные части. В общем, на пути повстречалась продвинутая молодежь.

Отъехали, остановились. Комбат объявляет перекур, впереди опять предстоит делать круг по уже знакомому маршруту. Народ нервно курит, возмущается. Комроты-один, Сашка Судаков, говорит: «Ща, только увижу, остановлюсь хавчик начищу!»

Старший лейтенант Семибратов, ухмыляясь, вдавил бычок в дорожную пыль.

«Сашок, не стоит никому хавальник чистить. Ребята, доверьтесь мне, мы сейчас с ними шутку пошутим. Ну, а если не выгорит, тогда на третьем круге и начистите. Гут?»

«Ну, смотри Кот, не выгорит, всем в гаштете проставишься!»

«Заметано. А если выгорит?»

«Тогда мы все тебя водкой поить будем».

«Договорились!»

Подошел к своему прапору, Витьке Псинову, одесситу, любителю рыбной ловли.

«Витя, у тебя с собой в кабине леска есть?»

«Есть, командир».

«Дай».

При прохождении колонны мимо автобусной остановки, уже стемнело, но под фонарями пополнившаяся новыми членами толпа молодежи, подогретая спиртным, вновь устремилась выкинуть тот, же фортель: «Хайль Гитлер!»

Проезжая по хорошо освещенной улице, старлей открыл дверь кабины, стоя на подножке «Боливара» крикнул: «Камрады, лови в подарок ручную гранату от советского офицера!»

Хорошо освещенный фонарями, демонстративно рванул кольцо стопора, бросил к ногам толпы РГДешку. Граната упав, покатилась по брусчатке. Толпа порскнула в разные стороны, кто не успел, тут же попадали в пыль мостовой, прикрыв ладонями затылки. Девичьи крики и визг разнесся по округе. Менее шустрые девицы с голыми жопами, частично сходили в туалет по малому, а кое кто и по большому, обгадив одежду. После случившегося кратковременного помешательства, в тишине нарушаемой исключительно ревем проезжающих машин, по мостовой за машиной Семибратова, со звуком: «Блямсь-блямсь-блямсь», катилась привязанная леской к каркасу бокового зеркала автомобиля учебная граната. Дикий хохот русских, заглушая рев техники, потряс округу.

Следующим вечером старший лейтенант Семибратов за свои действия получил трое суток офицерской губы. Получил лично от начальника разведки армии, руководство города все-таки нажаловалось. А часам к десяти того же вечера, свободные от служебных обязанностей офицеры, во главе с Сашкой Судаковым, вливали в него и прапора Псинова очередную порцию «Ювеля», в ближайшем гаштете.

Вот такие добрые шутки, частенько шутил молодой Семибратов.

Сашка Горбыль, тоже любил пошутить. Прикинул, чтобы такого на его месте отмочил Семибратов? Вспомнил про кувшин с пойлом от бабки Павлы.

Еще вчера, проходя по терему, Сашка не думая, обратил внимание на закрытый деревянной пробкой кувшин, стоявший почему-то в оружейке. Позвал Лобана:

— Что сие?

— Ах, это! Это боярин от ведуньи лекарство привез, чтоб значиться, тяжелых поранетых в бою, пользовать. Да забыл. Так теперь и стоит.

— Хм. А как ним пользоваться, знаешь?

— Боярин сказывал, — Лобан наморщил лоб, вспоминая о предупреждениях боярина, что жидкость — лекарство, но опасное для жизни, и чтоб его никто не брал. — Сказывал, что ежели две капли на такой горнец с водой размешать, то человек боли чувствовать не будет и уснет. А, ежели больше накапать, то и вовсе не проснется.

— Короче, Склифосовский, в кувшине отрава?

— Не-е, я ж кажу, лекарство.

Вот и сейчас, на совете старшины, в мозгу Горбыля щелкнул предохранитель, родилась идея пошутить в стиле Семибратова.

— Боярыня, — обратился к Галке Горбыль. — Мы можем выкупить у Порея его обоз с медовухой? Там всего-то одиннадцать подвод.

Порей, купчина торговавший по всей территории княжества Киевского, еще девять лет назад посетил Гордеево городище, с тех пор частенько наведывался сюда, даже лавку открыл в погосте. Так уж случилось, что набег половцев застал его обоз в северянских землях. Порей, чтоб не рисковать, привел телеги с жидким товаром в городок, решил переждать войну за каменными стенами.

— Зачем нам та медовуха, сотник? — брови боярыни поползли вверх, она удивленно и вместе с тем озадачено спросила. — Или ты хочешь половцев медом встречать?

— Именно медом я их встречать и буду. Так мы можем обоз купить? Только вместе с лошадьми и телегами.

— Можем.

— Тогда у меня есть идея.

Сашка расстелил на столе широкий, отбеленный кусок холста. Подошел к давно нетопленной печи, взял из топки не прогоревший кусок деревяшки с угольком на конце, уверенными взмахами руки по полотну набросал на ткань контуры извилистого берега Псела, дороги, леса, сам погост и потерянную заставу. Старшина сгрудилась вокруг стола, рассматривала рисунок импровизированной карты.

— Отравлю всю купленную медовуху, с охотниками выдвинусь вот сюда, — Сашка коряво изобразил между рекой и лесом мост верстах в двадцати от погоста. — Вот на этом месте развернусь, будто иду к городку. Дождусь половцев. Подставлюсь. Дальше действую по обстановке. Боярыня, надо бы к медовухе пару телег со жрачкой добавить. Чем закусывать, гости дорогие будут? Дашь?

— Куда же от тебя денешься? Дам.

— Вот! Кто из узкоглазых выживет, засадная сотня выйдет и довершит дело.

Между слов он набросал на полотно стрелки выхода своих людей к предполагаемому стану половцев.

— Как, а?

— Лобан! — Галина позвала помощника.

— Я, матушка боярыня!

— Позвать в терем купца Порея. Да вынеси из кладовой шкатулку с серебром, вот тебе ключ. Неси.

— Слушаюсь, государыня.

— Матушка, — Итларь развернулся к боярыне. — Пока сотник с кочевниками шутковать будет, ты пошли гонцов по лесным схронам. Нехай смердов да людин в погост кличут, бо мыслю, сотник правильно кажет, не осилить нам самим защиту погоста таким малым числом воев.

— Добро Итларь. Кто еще, что сказать хочет?

— Потребно баб да ребятишек в лес сховать, — пробасил Туробой.

— Еще кто?

— Дозволь, боярыня и я скажу?

— Говори Третьяк Прибыславич.

Третьяк, старейшина деревеньки Гадяч, раскинувшейся недалече от погоста на восход по реке, всего в трех верстах, поклонился боярыне.

— Худа не будет с того, что до боярина весть донести о нападении ворога на имение его. Пока отбиваться будем, глядишь, боярин с дружиной подойдет.

Старшина загалдела:

— Мудро сказал, Прибыславич!

— Слать гонца!

— Соглашайся, боярыня!

— Добро, старейшины, гонца пошлю. Туробой, а ты займись тем, чтоб жен да детей в лес проводили, да схоронили их там. Проконтролируй весь процесс. Но чтоб к осаде успел возвратиться.

— Все исполню, боярыня.

— Все, уважаемые, не держу вас боле. У каждого из вас есть чем заняться, вот идите и занимайтесь, но помните, что времени у вас мало. Про печенегов не забудьте. Народ подбодрите, успокойте, насколько это возможно. Скотину спрячьте.

На выходе из светлицы, Никита, оглянувшись, оступился и нечаянно толканул Горбыля плечом. Туробой, сколько не бился, так и не смог искоренить в силаче и увальне, своем ученике, его рассеянность.

— Ты чего толкаешься? — шутя, осведомился Сашка, зная о симпатии молодого кузнеца к Галке.

— А-а, ой, прости. Но, какова Галина? Настоящей боярыней стала!

— Эт, да-а! Повезло Николаичу с женой. Тем более по отношению к прежней, у Галки имеется неоспоримое преимущество, которое Монзырев прочувствовал в полной мере.

— Это, какое же?

— Отсутствие тещи. Мать прежней жены командира, была женщиной чудной, но сукой, каких еще поискать.

— Что, так то?

— Когда она наезжала в гости, он сразу начинал считать дни до ее отъезда. Душу выматывала постоянным нытьем, о том, как ей в жизни не повезло. С ее слов, и муж ей достался, страшный человек, жить ей мешает, строгий очень, развернуться, как бы она хотела, не дает. И на работе она устает, не ценят ее там. Соседи по дому, один к одному, монстры ходячие и быдло. Да и вообще всё кругом плохо и все плохие. Заметь, эта песня повторялась с постоянной периодичностью, как только Монзырев попадал в поле зрения тещи. Добавь последний штрих к ее нареканиям в адрес зятя, денег толком не зарабатывает, своего бизнеса — не открыл, еще, ее дочь — смеет поучать жизни. Николаич, слушал-слушал, терпел-терпел, да и предложил. Ты, типа того, на работе устаешь — так уходи с нее. Сиди дома. Я, сказал — деньги, которые ты на работе своей получаешь, высылать тебе обязуюсь. Только не зуди и в жизнь нашу не вмешивайся. Вон в огородике ковыряйся.

— Ну, и?

— Ха-ха! Не отказалась!

— А, что, и тесть такой же?

— Да ты, что? Монзырев в нем души не чаял. Он тоже из наших, только летчиком был. Полковником в запас ушел. Мужик молодец, после дембеля на работу устроился, не сломался. Опять же, мочалку свою в ежовых рукавицах держал, она при нем на зятя бочку катить остерегалась. А по мне, так я б, от такой давно ноги сделал. Так, что, ты прав, с нынешней женой нашему боярину повезло. Ладно, тебе в кузнечный конец, а я к лабазам пройдусь, Порея там поищу. Бывай!

— Пока!

Они разошлись, каждый в свою сторону.

Порей не торговался. Заслышав от Горбыля, чего он хочет от него, купец сорвал с головы шапку, с размаха шмякнул ее в пыль, расправил фалангой указательного пальца усы, вымолвил:

— Эх, чего там, забирай все так.

— А не жалко товар? — криво усмехнулся Горбыль, прижимистого и жадноватого купчину он знал давно. — Ведь пропадет товар то.

— Зачем обижаешь, сотник? Что ж, разве мы не одного корня? Я сотника Андрия, покойного друга твого помню, почитай животом ему обязан, да и в погосте вашем чай не чужой, прижился. Во-он лавка моя, боярин дом пожаловал. Забирай так! Будем живы, добром обрастем. Радан, Чаруш, Пороша, а ну, запрягай в телеги лошадей. Выкатывай бочки. Загружайте на телеги. Да не сами, остальных-то в помощь зовите.

Тройка скучающих возле лабаза купеческих работников пришла в движение. Одни стали открывать воротины, кто-то побежал за возничими, кто-то за грузчиками. Сашка перевел взгляд на купца, стоявшего подле него, что-то шептавшего одними губами.

— Прикидываешь потери?

— Прикидываю, — не стал отпираться купец.

— Так давай заплачу?

— Нет. Потери по торговле, то моя забота. Ты свое дело сделай.

— Сделаю. Хворощ, — оглянулся на ординарца, молодого парня, ходившего с ним на зачистку Черниговского шляха. — Оповести Кветана, пусть весь свой десяток сюда ведет. Потом сбегаешь к боярыне, скажешь, что я просил передать баклагу с бабкиным лекарством.

— Понял!

— Мухой, туда-обратно.

Дело пошло. Из бочек со стоялым, хмельным медом, извлекали деревянные затычки, Горбыль лично отмерял стопкой бабкино зелье, заливал его в горловины. Пробку забивали вновь. Купеческие работники и Сашкины бойцы, некоторое время катали бочку по земле, и только после этого грузили в телегу. Три бочки — телега готова к применению. Как раз на десятой телеге зелье и закончилось. Последняя кадушка осталась не заряженной, ее крайней загрузили для общего вида.

— Та-ак! Теперь выгоняйте караван за южные ворота. Остаетесь там. Сейчас боярыня еще пару возов с продовольствием туда же подошлет. Встретите.

— Сделаем, батька, — Кветан вместе с возничим, понукая лошадь, сдвинул с места первую телегу.

По округе раздался мерный скрип колес отъезжающего каравана.

— Спасибо, купец, расскажу боярыне о твоем бескорыстии.

— Да чего уж там…

— Скажу, а теперь прощевай, пора мне.

— Удачи, сотник!

По дороге в терем, Горбыль зашел в казарму. Велел построить за южными воротами всю сотню в пешем строю. Пятидесятники Первак и Лель, привычные к выходкам Горбыля, вопросов не задавали, бросились собирать людей и вооружать их при полной экипировке для боя.

Рассказав боярыне, что все готово к выходу, ответив на кучу заданных вопросов, Сашка поднялся на второй этаж. Заглянув в детскую, поманил рукой сына. Увидев улыбку на лице отца, Вовка подхватился на ноги, бросился к нему.

— Па-а! Я тебя жду-жду, а ты все не приходишь!

Подняв на руки свое дитя, Сашка нежно прижал его к груди, тихо прикрыл дверь. Погладил Владимира по гриве не стриженных, светлых волос, заглянул в глаза мальцу.

— Ну, извини, Вовка. Дел за гланды. Хочу с тобой побыть подольше, а дела не пускают.

— А ты гони эти дела прочь. Про меня тоже нельзя забывать, я ведь скучаю.

— Э-эх! Была бы наша мамка путевой, так, сколько бы проблем сразу решилось.

— Ничего-о, — Владимир прижал ладошки к папкиным щекам. — Ты не думай, тетя Люда и тетя Аня за мной присматривают, говорят, что я их сын полка.

— Во-во. Сирота при живых родителях.

— Ты у меня есть, и мамка, только она далеко. Пойдем, погуляем с тобой.

— Прости, Володька, не могу. Проститься пришел. Командировочка у меня тут образовалась. Вернусь, обязательно погуляем вдвоем.

— Когда уезжаешь? — насупился Вовка, его детское лицо сразу повзрослело.

— Уже.

— Что?

— Уже уезжаю, сынок, так получается, что враг у наших границ. Проучить его надо, чтоб не баловал.

— Тогда иди. Дядя Толя, тоже ворога воевать ушел.

— Все, сыночка, ты уж прости своего батяню, пора, — Сашка поцеловал Вовку в оба глаза, крепко прижал к груди.

Сердце забилось. Тревожно. Муторно на душе. Так не хотелось уходить из дому, но от Сашки уже ничего не зависело, необходимо было вести колонну, пусть даже и бился под ребрами его «вещун».

Отбросив суеверия, Горбыль поставил на пол своего парня, потрепал по волосам, сорвал с груди цепь с крестиком, сунул в маленькую ладошку.

— Тебе, Вовка, всяко память об отце будет. Иди, нам обоим пора.

— Пока, папа. Я буду ждать твоего возвращения.

— До свидания, сын.

Сашка не оглядываясь спустился по лестнице, зашел в оружейку, напялил на себя подклад, кольчугу, поверх которой надел разгрузку местного производства. Пораспихивал в карманы все свои «приблуды». Опоясался саблей, с полки прихватил арбалет и сумку с болтами.

«Пора!»

Перед самой дверью, на выходе из терема столкнулся с ожидавшей его Галкой.

— Чего ты, Галочка?

— До свиданья сказать вышла. Береги себя, Горбыль. Не вздумай там подставиться, лысая голова. Ты нам здесь нужен.

— Все будет тип-топ, первый раз, что ли? Бывай, здорова боярыня.

Колонна двинулась по дороге вдоль реки, солнце перевалило далеко за полдень. Впереди катились телеги, за телегами шли вои. В передовой дозор Сашка определил и отправил всего троих наворопников, не хотел, в случае чего, вспугнуть половцев. Чуть склонив голову, одними губами прошептал: «Господи, спаси и сохрани меня грешного», незаметно правой рукой, щепотью, положил крест на живот.

— Шире шаг! Подгоняй лошадей, плетутся как беременные тараканы. Впереди еще путь не близкий.

 

— 10-

Длинный, летний день, день первого месяца лета, истекал, растворяясь в окрашенном в бледно-красный цвет небе. Река по правую сторону от дороги нет-нет, да и показывалась за кустами и деревьями, на частенько поросших крутых склонах, обрывающихся к воде. Тогда с высокого берега можно рассмотреть и неширокую, медленно двигающуюся ленту воды, и пологий, песчаный противоположный берег, поросший камышом, аиром, низким и высоким кустарником, а за ним лес, редкий, прозрачный.

Исси-аба знал, что сразу за полоской леса была степь, ласковая мать-кормилица, дающая степному воину жизнь, блаженство бытия, и, когда приходило время, место упокоения. Как далека для них она была сейчас. Узкую, извилистую реку нельзя было переплыть, не бросив на этой стороне лошадь, а до воды с таких круч невероятно опасно спускаться. Куренной, направив степную кобылицу, невысокую, с длинной гривой, поближе к просвету между придорожными ветвями зелени. Прямо из седла, слегка приподнявшись в стременах, наклонившись, глянул вниз. Ого! Очень крутой склон. До воды, если упадешь с этой кручи, долетишь не сразу, точно больше сотни локтей получится, хватит времени подумать о смерти.

Услышал, как позади него кто-то вздохнул, по-видимому, тоже произведя такие же подсчеты. Исси обернулся, хотя точно знал, кто может находиться за спиной. Шаманка. Старуха ответила взглядом на взгляд куренного, чуть тронув поводья, затесала лошадь в общую массу одного из кошей. Исси-аба пустил кобылицу в галоп, проносясь мимо строя в голову своего куреня, стараясь держаться от сплошной стены смешанного леса подальше.

Курень легкой рысью двигался в сторону восхода солнца, совершая второй дневной переход.

Сегодня поутру, совсем немного нарушая приказ хана, Исси, названный ханом утрюком, будучи действительно хитрецом, послал одну сотню воинов коша Ястребов на разведку по примкнувшему к центральной дороге проселку. Пришлось сбросить темп передвижения своего воинства, заставить лошадей плестись шагом, но потеря времени стоило того. Необходимо раздобыть пищу, людей требовалось кормить. Старуха-шаманка лишь поцокала языком, таким образом, осудив старейшину за его замысел, но вслух не произнесла, ни слова. Вот и получилось, что увидев тропу при объезде старицы, на переходе по бревенчатому мосту через протоку, Исси «спустил с руки» ястребиное племя своего куреня. Сейчас, под конец долгого дня, он понял и осознал правоту ханских приказов, но как это тяжело поведать самому себе, что ты не прав. Спасибо божественной Этуген, сохранившей Кутлуга, старшего сына. Он молод, но обещает быть хорошим воином, этот поход действительно должен прославить весь род, для этого есть все признаки, аймак Исси-аба, не погибнет, не прервется. Он это сегодня понял, когда увидел вернувшегося живым Кутлуга, хоть и заметил кровь на его одежде.

Еще утром войдя в чертоги леса, кошевой Алиш был вынужден пустить свою сотню по тропе друг за другом. Проселок, вытоптанный славянами, был узким, но сразу стало понятно, что пользуются ним часто. Попав в тесноту лесных пределов, степнякам сделалось не по себе. Лес давил, вынуждал бояться себя. Через версту погиб один из родичей, шедший в колонне первым. Все сразу прикрылись щитами, бесполезные для этих мест луки и арканы сдвинули назад. В руках заблестели клинки. Вот только рубить и резать было некого. Разобрались. У самой тропы нашли привязанный к дереву самострел с хитрой системой спуска тетивы. Чуть тронь ветку и болт, прилетев, вонзится в грудь неудачника. Так и случилось. Тело привязали к его же лошади, и колонна тронулась дальше.

Проселок вывел на широкую поляну с густой, сочной травой. Кипчаки, уставшие от недолгого, но опасного перехода загалдели, и сотник Алиш объявил привал, сам за собой чувствуя неприятный осадок давления леса. Отдыхали мало, но усевшись в седла, десятники не досчитались троих воинов, отошедших по нужде и не вернувшихся назад. Их лошади сиротливо щипали траву у копыт. Покричали, в надежде услышать отклик пропавших родичей. Проскакали вдоль края леса. Бесполезно. Пропали, словно и не было их в походе. Следы терялись у самой кромки «зеленой стены». Алиш в сердцах сплюнул на землю. Что делать? С тяжелым сердцем повел сотню дальше, приказ старейшины еще никто не отменял.

Следуя по тропе, Алиш по надобности нагнулся, потянувшись рукой подправить стремя, когда боковым зрением, через ухо коня увидел почти рядом с тропой непонятное существо, похожее на человека с всклокоченной бородой. Алиш в два приема бросил повод и наложил стрелу на тетиву лука. Стрела вылетела точно в лоб неизвестному, следом за первой уже летела вторая, а позади и спереди кипчака, в том же направлении пускали стрелы соседи.

— Что там? — вопросительно закричал десятник.

— Кого-то непонятного приметил рядом с дорогой, но что это был человек, то точно.

Шорох ветвей в том месте, куда пускали стрелы, оповестил о правоте воина.

— Аха-ха-ха! — донесся смех уже из чащи.

Кочевники, переглядываясь друг с другом, взглядами искали поддержку у товарищей, их лошади как вкопанные встали на тропе. Никто самостоятельно не мог решиться на какие-либо действия.

— Посмотри там. Может, попал? — приказал десятник одному из родичей.

— Кичичук, посмотри ты!

Мелкий, худой кипчак соскочил с лошади, прикрываясь щитом, держа в другой руке клинок, раздвинул кусты, шагнул в подлесок. Сделал шаг, второй. Никого не увидел, лишь стрелы выпущенные товарищами застряли в стволах деревьев, хорошо высматривались по оперению на древках.

— Никого здесь нет, — кося глаза к лесу, слегка поворотив голову на сторону, отрапортовал Кичичук.

— Хорошо посмотрел?

— Да.

Заметив три стрелы вонзившихся в поваленное уже давно дерево, державшееся в распор на весу толстых стволов, Кичичук сунул саблю в ножны, приблизился к нему. Извлек одну стрелу из трухлявого ствола, сунул ее в колчан, вторую. Потянувшись за третьей, ощутил как из-под поросшей мхом коры, словно из воздуха материализовалась узкая, маленькая, копьевидная головка змеи, а следом и тело тонкое, совсем не длинное, с неярким, неброским зигзагообразным узором. Зубы впились в руку кочевника, на миг сверкнули бусинки глаз.

— А-а-а! — Кичичук взмахнув рукой, будто плетью, ударил впившейся в руку змеей по стволу соседнего дерева.

Змея отлетела, оставляя в ране осколок одного из зубов.

— А-а-а-а!

— Что с тобой? — раздался голос десятника.

Вдоль всей тропы был слышен людской гомон, бередящий душу ропот. Ломая ветки деревьев, на тропу вывалился Кичичук, без щита и оружия, обхватив кистью здоровой руки, укушенную руку.

— Змея-а! Зме-ея-а укусила! — распухшая рука была поднята вверх для всеобщего обозрения, лицо Кичичука окрасилось в ярко-свекольный цвет.

— За мной, в галоп! Пош-ли-и! — громкий приказ кошевого стронул колонну с места.

Отряд пошел в галоп, двигаясь по тропе, уносился подальше от места, где с их товарищем произошла такая неприятность. Родичи мелькая, косили глаза на обреченного, помочь которому никто не мог, да, в общем-то, и не хотел.

— А, как же я? — вырвался хрип из горла Кичичука.

Из кустарника ответили, и кочевник, почему-то понял ответ на чужом языке.

— А ты, сынок, в лесу теперь и подохнешь. А, неча на чужой каравай роток раззевать. Вота!

Спазмы в горле мешали дышать, сердце в груди сжала в кулак невидимая сила, будто кто-то хотел раздавить его, глаза на лице повылезали из орбит. Кичичук стоял один на лесной дороге. Степняк попытался закричать, но из горла вырвался лишь свистящий хрип. Ноги подломились, и тело половца ничком завалилось в вытоптанную, придорожную траву.

Урусское селище, среди дремучего леса как глотком воздуха встретило кипчаков простором распаханного поля и латками огородов, примкнувших к дворам десятка бревенчатых строений. С узкой тропы сотня наконец-то смогла развернуться в конную лаву, пронестись мимо деревянных чуров славянских божков. Ворваться на единственную улицу, начинавшуюся у околицы, обжитую и совсем не страшную. Страхи остались позади, на лесной тропе.

Деревня была пустой. Ни людей, ни животины не видать нигде. Покинув сёдла, кочевники группками разбрелись по подворьям, подмечая, что люди ушли с этого места совсем недавно, оставили свои пожитки, спасаясь от набега, явно кем-то предупреждённые.

— Никого! — слышались возгласы то в одном, то в другом дворе.

— Ищите, куда ушли! — распорядился сотник. — Далеко уйти не могли, они должны были оставить хоть какой-то след.

Вдруг от крайнего к лесу дома прорезался голос Кутлуга, молодого десятника, сына Исси-аба:

— Есть! Алиш-епа, здесь в лес уходит тропа.

Кошевой подъехал на лошади к крайней избе, стоявшей почти у кромки леса. Прямо за изгородью дорога виляла вправо, уходила в лес, по своим габаритам способна была спокойно пропустить телегу.

— Кутлуг, и ты, Кылый, — подозвал он второго десятника. — Берите своих людей, скачите по этой дороге. Проверите, куда ведёт. Если найдёте след, пришлёте кого сообщить. Жду здесь.

То, что жители селища, уходя не оставили следов на этой дороге, было видно уже сейчас, но следов бегства и так не было заметно нигде. Складывалось впечатление, что урусы ушли не по земле, а по воздуху. Прямо колдовство какое-то! Между тем в деревне шла привычная работа для воинов, из изб выносили пожитки, увязанные в узлы. Нет, не такой добычи ожидал сотник Алиш!

Пахнуло речной прохладой, и дорога вывела воинов к неширокому притоку реки, от которой сотня ушла утром. Следов урусов так и не нашли, но к шуму быстрой речки вскоре добавилось мерное постукивание, а вместе с ним и звуки льющейся воды. Когда впереди, за лапами сосен, показалось высокое, громоздкое строение с приделанным к нему, крутившимся течением большим колесом с лопастями — ковшами, Кутлуг распорядился:

— Спешиться всем. Алын, сходи, проверь, что за постройка и кто там есть из живых.

Алын под пристальными взглядами соплеменников, держа стрелу на тетиве лука, стал тихонечко красться к непонятной избе. Слушая мерный стук деревянного колеса, и наблюдая искрящуюся на солнце радугу, оставляемую влажной пылью падающей в реку воды, он с опаской ступал по утоптанному песку. Каждую минуту кочевник готов был повернуть назад, убежать от постройки непонятного назначения. Останавливаясь, он чутко прислушивался к происходящему вокруг, но слышал только щебет птиц, да шум реки и стук колеса. Подобравшись почти вплотную к избе, увидел, что всё сооружение стоит не на земле, а на деревянных сваях, торчавших из воды. Широкий бревенчатый мосток, перекинутый к двухстворчатым воротам в стене избы, был выстроен надёжно, мог выдержать тяжёлый груз. Оглянувшись, прошёл по брёвнам мостика, сунув стрелу в колчан, чтобы не мешала, если потребуется выхватить саблю, потянул на себя дверь на ременных петлях. Исчез в дверном проёме.

Кочевники наблюдали, как их разведчик вошёл в избу. В долгом ожидании различали лишь плеск воды и никаких посторонних шумов. Наконец-то увидели, как из темноты прохода выперлась большая, кряжистая фигура бородатого мужика, почему-то припорошённого белой пылью от макушки до пят, а следом за ним показался Алын, остриём клинка подталкивая полоняника в спину. Широкая, белозубая улыбка во всё лицо, и призывный взмах руки, заставили всех расслабиться, двинуться к реке.

Мельница. Это была мельница урусов, а мужик с бородой, припорошённый смолотой мукой, мельник. Через пень-колоду, жестами и отдельными словами, зуботычинами и остриём ножей, удалось выведать немного. Мельник не знал, куда подевались деревенские жители. Но и на мельнице он не один, с ним брательник и дочери с племянницами. Покличет, они мигом набегут. Осознав сказанное, кипчаки заулыбались. Вот он, первый полон! Да ещё девицы.

— Кличь! — велел Кутлуг.

— Ага! — в глазах мужика сверкнули искорки. Было непонятно, чему он обрадовался, хитрая морда.

— Зови! — Кылый блеснул единственным глазом, задёргался шрам, перечеркнувший бровь и щёку, ткнул клинком мельника под припудренную мукой бороду.

Кипчаки полукругом собрались у мельницы, ожидали действий бородача. Кое-кто обследовал помещение, обыскивал жилую хозяйскую пристройку. Настроение всех поползло вверх, встало на отметку «радость идиотов!»

— Ну что ж, как скажете, — мужик глубоко вздохнул.

Обернувшись к реке, мельник отвесил земной поклон, приведя гостей в лёгкое замешательство такими высокими взаимоотношениями. В степи такого не увидишь.

— Чествую тебя, вода текучая, и тебя, братец водяник. Окажи милость, прими на постой гостёчков незваных. Пусть мавки да навки проявят уважение к люду не нашему, улестят, потешатся, приютят на веки вечные.

Указательным пальцем мужик сделал в воздухе круг, изобразил в нём зигзаг представляемой волны и заскорузлым, корявым пальцем ткнул в него, как бы ставя завершающую точку.

Как по мановению волшебной палочки, неподалёку из камышей, и справа и слева от мельницы серебром рассыпался девичий смех, ласковые голоса раздавались по округе. Прятавшиеся в камышах прелестницы нарисовались в пейзаже реки, будто ждали приглашения. Куда-то исчез языковый барьер, половцы понимали каждое слово, обращённое к ним.

— Любый мой, иди ко мне!

— Единственный!

— Согрей, согрей свою ладу!

— Ты же хочешь целовать меня?

Кутлуг с удивлением увидел как всегда жёсткий по отношению к женщинам, даже в чём-то ненавидящий их, по причине своего уродства, Кылый, потянулся к красивой златовласке, как баран пошёл на голос, выпустил на землю кривой клинок из своей руки. Все соплеменники двинулись навстречу девицам, разбредались с прелестницами кто куда.

Грудь Кутлуга обожгло огнём, будто раскалённый уголёк попал на кожу, а мысли в голове не путались, сложились в стойкую уверенность: «Колдовство!»

Ещё перед походом шаманка Арюжак, повесила на грудь молодому воину амулет на кожаном шнурке. Оберег от злого колдовства.

— Стойте-е! Стойте, это колдовство, — взвыл десятник.

Никто не обратил внимания на его выкрики. Его даже не услышал никто.

— А-а-а!

— Куда же ты, милый?

К Кутлугу потянулись руки прекрасной молодой девушки, в расшитой красной нитью белой полотняной рубахе. Её длинные волосы распушил ветерок.

— Иди ко мне, желанный мой!

Амулет прожёг кожу под одеждой.

— А-а-а!

Кутлуг, теряя лук и щит, метнулся к своему коню, ухватился за луку седла. Рука прелестницы успела догнать его, но ухватиться за руку не смогла, лишь ударила пальцами в лопатку с правой стороны спины. Прыжок — и десятник в седле.

— Пошёл!

Конь вынес хозяина подальше от мельницы, подальше от колдовства. Уносил в сторону покинутой урусами деревни. Амулет больше не обжигал грудь, но на смену пришла другая боль, боль в спине. Только теперь, отъехав далеко от мельницы, Кутлуг почувствовал, как по его спине стекает кровь. Загоняя коня, прискакал в деревню. Натянул поводья у ожидавшего на деревенской улице кошевого. Соскочил с седла, даже скорее всего выпал из него на землю.

— Что?

— Колдовство, сотник! Воинов, ушедших со мной, можно не ждать, они не придут. И даже отсюда нужно скорей выбираться. Эти места могут нести нашим воинам только смерть.

Бросая награбленное, оставляя за собой горящие избы лесной деревеньки, кочевники покинули её в спешке. Им ещё предстояло вырваться из лесной глуши на дорогу к большой реке.

* * *

— Исси-аба! Впереди, верстах в трех, замечен обоз урусов!

— Много воинов в обозе?

— Обоз купеческий. Воинов нет.

— Тэнгри услышал нашу просьбу! Суук, Иги. Ведите свои коши. Обоз захватить, урусов, что следуют в нём, пленить.

— Будет исполнено, бильче Исси-аба!

К старейшине подрысила на своей лошадке шаманка. Арюжак пустила лошадь стремя в стремя с лошадью куренного.

— Не кажется ли тебе странным, Исси-аба, что этот обоз появился на твоём пути именно сейчас?

— Ничего не вижу странного, уважаемая Арюжак. Божественный Тэнгри преподносит нам дар. Глупостью было бы отказаться от него. Наш хан перед походом вспомнил слова своего отца, было сказано, что для настоящего степняка священны три желания. Первое — оседлать коня. Мы оседлали лошадей и уже находимся в набеге. Второе — съесть мясо. Сейчас воины догонят обоз и добудут мясо. Ну, а третье — любить жену. Когда мы захватим крепость урусов, наши воины будут любить полонённых жён. Так что странного в наших действиях ничего нет.

— Я хотела лишь вызвать осторожность в тебе, заставить думать.

— Я благодарен за заботу, оказанную тобой моему роду.

Уже в глубоких сумерках сотники, подъехав, доложили куренному о захвате обоза.

— Потерь у нас нет. Первая же телега из обоза застряла на мосту, переезжая через приток большой реки, — рассказывал Суук. — Обозники скрылись в лесу. Успели застрелить только одного уруса, да еще одного захватить в полон.

— Что везли?

— Везли хмельной напиток. Урусы называют его медовухой. Это вроде нашего кумыса, только сладкий. Две телеги загружены продовольствием.

— Хок! Хорошо! Место здесь доброе, просторное, раскидывайте стан, разжигайте костры. Становимся на ночёвку. Коней напоить. Кипятить воду в котлах. Уруса привести ко мне. Иги.

— Слушаю тебя, старейшина.

— Озаботься охраной лагеря и табуна.

— Сделаю.

Пред ясны очи куренного, сидевшего на кошме, облокотившегося на седло, подвели молодого юнца, совсем не похожего на воина. Он, понурившись, стоял в длинной до колен холщовой рубахе, подпоясанной тонким шнурком. Руки полонённому даже не связали. Куда сбежит такой неудачник из стана воинов?

В становище заполыхали костры, грелисьлись казаны с водой. Лошадей отвели на пастбище, предварительно напоив в реке. Место действительно было удобным, лес далеко отходил от дороги, приток реки, впадающей в Псёл, обеспечивал водой и людей и лошадей. Месяц, повисший в звёздном небе, помимо костров хорошо освещал округу. Кочевники принялись потрошить телеги с едой, наконец-то разжившись в походе нормальной пищей.

При свете костра куренной неспеша рассмотрел пленника. Молодой урус исподлобья тоже наблюдал за вождём половцев.

— Позовите печенежского келимчи, — велел Исси-аба.

К костру подвели Темиша, проводника по славянским землям, печенега — толмача, склонившегося в почтительном приветствии при виде куренного.

— Спроси его, кто он, откуда и куда ехал караван, — кивнул на русича Исси-аба.

Печенег, удивившись в душе, но, не показывая своего удивления захватчикам, переводил ответы. Обычно, чтобы добиться ответов, русов приходилось пытать, а этот пел, как соловей. Может быть, сказывалось то, что он слишком молод и напуган.

— Меня зовут Кветан, нанялся работником к купцу Порею, я вольный людин из Чернигова. Везли на продажу дорогой, стоялый мёд, сначала в Гордеев погост, а оттуда собирались в город Курск.

— Что знаешь о Гордеевом погосте?

— Я там ещё не бывал, но по слухам, огромная крепость из камня. Купец сказывал, что одного воинства там две с половиной тысячи человек, да местного люда мужеска полу столько же. Поэтому и медовуху туда везли. Ратники любят хорошо выпить.

— А, зачем снедь везли?

— Так, это…. Везли-то, в основном, копчёное мясо, да солонину. Это уже на продажу в Курске.

В разговор вклинилась шаманка.

— Исси-аба, а пусть он этот напиток сам и опробует. Сомнения меня берут, вдруг, да и отравлена еда.

— Тоже верно.

Услыхав приказ, Кветан, будучи не связанным по рукам и ногам, смело шагнул к крайней телеге. Дернувшиеся было воины охраны, чуть расслабившись, встали на местах, остановленные жестом куренного. Запрыгнув на телегу, попросил топорик и, получив его в руки, сбил верхний обруч на крайней бочке, ним же подковырнув плоские дощечки, освободил бочку от кружала. Глазами поискал емкость, чем бы зачерпнуть мед? В руки проворного юнца сунули черпак. Под взглядами куренного, подозрительной шаманки и воинов охраны, Кветан зачерпнул добрых поллитра медовухи и приложился к черпаку. Выпив сладковатую, хмельную жидкость, снова сунул черпак в бочку. Никто не успел открыть рта, как юнец оприходовал емкость, потянулся за добавкой.

— Довольно, хватит с него! — повышая голос, приказал куренной.

Кветан спрыгнул с телеги, в голове зашумело, приятная истома расползлась по телу и конечностям. Шагнул к телеге с едой, какая-то эйфория, легкость мыслей, заставила открыть рот:

Из глотки вырвался мотив, слышанный им давно от сотника Олексы, будучи тот на крепком подпитии, запомнившийся ему.

Здесь так не обломилось. Стоявший возле телеги кочевник заставил замолчать, сам отрезал ломоть мяса и протянул юнцу. Белые, здоровые зубы с аппетитом вгрызлись в копченое мясо, закусывая выпивку. Продышавшись, после торопливых глотков, нахал расплылся в пьяной ухмылке, судя по всему копируя кого-то, икнув, громко произнес, обращаясь к присутствующим:

— Халява, рекомендую!

— Ну, что ж, судя по всему, пища не отравлена, — констатировал куренной.

— Да ты погоди. Посмотрим, что с ним дальше будет, — с интересом глядя на уруса, проговорила Арюжак. — Может не сразу-то помрет? Может, этот урус хоть и молод, да хитер?

Кветан действительно был слишком молод, но не глуп. Литр стоялого меда для молодого организма, нелегкое испытание. Его повело, глаза осоловели, а совсем скоро он свалился прямо у телеги.

— Подох, хитрец! — из темени сумерек раздался торжествующий голос шаманки.

Один из кипчаков наклонился над пленником, пригляделся, прислушался, поднявшись, широко улыбаясь в предвкушении выпивки, доложил:

— Да он спит, — заржал словно конь. — Молод еще. Наша молодежь от кумыса тоже соловая ходит, а этот, так и вовсе юнец. Спит, не сомневайся Исси-аба.

— Та-ак! Сбивайте обручи с бочек на трех телегах. Для воинов хорошего напитка не жалко. Остальные телеги не трогать. Могут перепиться, будут как этот инигрен урус. Кошевые, смотрите, чтоб те, кто будет охрану стана нести, лишнего не выпил. Тамачак, ну-ка, налей мне на пробу этого напитка. Медо-ову-ха. Ну и названия придумывают урусы, язык сломаешь.

Костры горели, лагерь спал мертвым сном, светлая летняя ночь укрыла землю своим звездным покрывалом.

* * *

Именно это место выбрал Горбыль для осуществления своего замысла. Мост через приток Псела с западной стороны был оголен от растительности. Природа, как специально, распорядилась лесу отступить на север не меньше чем на полкилометра, образовать травяной, поросший пыреем на песке, пятак. Пологий берег речки позволял подвести и разом напоить большой табун лошадей. Не раз Сашка проезжал по мосту, следуя на западную заставу, эти места знал как родные. Не могли половцы пройти мимо такого места, и не остановиться.

Телеги миновали мост, прошли дальше. Через полверсты караван развернули. Ожидая сигнал к обратному движению, сунули на землю, под хвосты лошадям дерюги, чтоб не выдать стоянку кучами конских яблок. У степняков хорошие следопыты, любой неверный шаг может быть просчитан. Слазить с телег на грунт, народу Горбыль запретил: «Кому приспичит по малому, ссыте на обочину прямо с колес. Нефиг демаскировать позицию перед местом боевых событий. Никакого оружия с собой не брать. У кого замечу, я вам ним же ваши тистикулы с корнями и обрежу. Ваше оружие на сегодняшний день, хитрость, изворотливость и быстрые ноги, способные вынести вас в лесные трущобы».

Разрешил оставить засапожные ножи, человек без такого инструмента может привлечь внимание, если попадет в руки врагам. Пацифистов на Руси изначально никогда небыло, мода на них пришла на Русь с запада, вместе с пидерастами, кокоинистами и демократами.

Горбылевская сотня, ступая след в след, прошла вдоль реки, углубилась в лес, растворилась в зарослях, затихарилась до особого приказа. За обстановкой на дороге следили только наблюдатели в маскировочных халатах, похожие в них на лесных духов. Трое дозорных, верхами проскочили на запад, на них легла вся ответственность за своевременное оповещение «погонщиков». Все заинструктированы до отрыжки, оставалось только ждать.

Когда палящее солнце стало заходить за горизонт, и вечер сделал шаг к вступлению в свои права, из-за поворота дороги появилась тройка верховых.

— Орда! — подскочив к каравану, выдохнул информацию старший воропа. — У нас за плечами их передовой дозор.

— Тронулись! — подал команду Кветан.

Караван стронулся с места, поспешно, скрипя тележными колесами, двинулся к мосту. В попытке просчитать момент, когда следует прибавить ходу лошадям, юнцы часто оглядывались назад.

— Наддай! — поторопил Кветан.

Уже на самом мосту, парни ювелирно уронили с бревен колесо первой телеги, ломая хлипкое перило, вывесили его, имитируя неумелое управление лошадьми.

— Уходим! — чувствуя дыхание смерти за спиной, приказал молодой десятник.

Юнцы горохом посыпались с телег, проскочили мост, свернули в сторону леса. Лес был совсем рядом, когда позади бегущих послышался сдавленный стон кого-то из своих. Обернувшись, Кветан заметил лежавшего в траве со стрелой в спине Ощеру.

«Может, еще жив?»

Чуть промедлив, вернулся глянуть на своего воя.

«Мертв!»

Метнулся к лесу. Не пробежав и десяти шагов, когда почувствовал удавку, прилетевшую со стороны врага. Рывок. Кветана сорвало на спину, потащило по траве, царапая лицо и руки об мелкий колючий кустарник, разрывая рубаху. Крепкие руки вздернули юношу на ноги, освободили от аркана. Узкие глаза кочевников внимательно изучили пленника, не восприняли юнца как воина. Оно и понятно — молод по личине. Десятник зыркнул в лес.

«Ага, остальные успели скрыться! Уже хорошо!»

Глядя на происходившее с противоположной стороны моста, Горбыль упражнялся в произношении выражений, составляющих цвет нецензурной лексики великого и могучего. Слегка успокоился только тогда, когда половцы стали разворачивать стан на нужном для него месте. В лагере противника запылали костры, лошадей отвели пастись. На небе, в окружении ярких южных звезд, расцвел рогатый месяц. Теперь нужно было только ждать!

Тишина спящего лагеря кричала «Пора!», Горбыль отправил порученцев к своим командирам полусотен. Скользящим шагом направился к лагерю. Люди сами знают, что кому делать дальше. Шурша песком, вошел в мертвый стан. Два десятка бойцов следовало за ним по пятам, шли, нагибаясь от костра к костру. При свете тлеющих угольев прикладывали пальцы к шеям кочевников. Все как учили!

У этого костра все мертвы. И здесь тоже. А здесь двое живых. Клинки с натугой входят в грудь, проскальзывают между ребер прямо в сердце. Готовы! Дальше, дальше. Ох, сколько же людей, хоть и чужой крови, заснули мертвым сном на этом пятачке русской земли. Вдали послышалось ржание лошадей, словно отвечая на эти звуки, ночная птица обозвалась:

— Пу-гу, пу-гу!

— Батька, охрану лагеря и табуна сняли. Потерь у наших нет, — доложил один из командиров.

— Ясно, что нет. Подводи полусотню сюда. Тут работы еще много. Их не меньше тысячи сюда пришло. Хоть и сволочи, но все же люди. Однако жалко, вот так, не в бою, потравили, словно крыс.

И снова от костра к костру шли попарно кривичи, страхуя друг друга. С запада, от дороги послышалась возня, потом возбужденный говор, и уже не слишком пугаясь, в сумерках утра, к Сашке направилось пять фигур.

— Кто там? — Горбыль насторожился, рука потянулась к эфесу кривой сабли.

— То я, батька!

Родной, до боли узнаваемый голос, послышался от приближающихся теней.

— Олесь?

— Я, батька!

Обнялись стоя у телег среди сотен мертвецов, где богиня Мара, этой ночью собрала богатый урожай.

— А я смотрю, батька, вроде наши в ночи шуруют у половецкого стана, ну и вышли мы к ним. Твоя придумка, командир?

— А то ж! У каждого свои тараканы в голове, Олесь. Только у кого-то они мадагаскарские, а у иных — простые.

— Достойные проводы в Ирий, ты устроил нашим хлопцам!

— Застава?

— Только мы трое и выжили.

— Печально, но на то она и война. Как сюда добрались?

— Разъезд узкоглазых порезали, лошадей забрали, и домой подались, а тут и ты с сотней прямо у дороги работаешь.

Под телегой раздался вздох. Сашка наклонившись, заметил кого-то прижавшегося к противоположному колесу. Сторожиться никого уже было не надо. Горбыль попросил ординарца:

— Честигнев, подсвети факелом.

Сунутый в угли, ближайшего кострища кол с намотанной паклей, вспыхнул. Поднесенный факел осветил под телегой красивую, славянскую девушку в разорванной рубахе, диким, испуганным зверьком, забившуюся в самый дальний угол. Горбыль, улыбнувшись своей доброй, гоблинской улыбкой, страшной для чужого человека, протянул девице руку.

— Ты кто есть, красуня? Иди к нам, не обидим, все уже кончилось, ты свободна. Ну, иди!

Рука несмело потянулась к Сашкиной, ухватила ее. Девушка выползла из-под телеги, прильнула к груди своего спасителя, приобняв левой рукой. Потянулась правой обнять шею воина. Горбыль почувствовал ожог с левой стороны шеи и резкую боль, волна горячей крови, толчком выплеснулась на разгрузку. Он оттолкнул деву прочь, ладонью тут же потемневшей от крови прикрыл шею, обернулся к Олесю, слабея, в один миг теряя силы, выдохнул:

— Подставился!

— А-а-а! Га-а-а-а! — зверея, взревел Олесь, в одно мгновение понявший случившуюся трагедию с другом и командиром.

Он выхватил из Сашкиных ножен клинок, резко взмахнул им, опуская светлую полосу металла на голову вероломной славянской девы. Скрежет костей разрубленного черепа и брызги крови напополам с мозгами упали ему на лицо.

— Огня сюда, огня — ревел Олесь.

И уже с десяток факелов ярко осветили место гибели вождя. Горбыль лежал, отбросив в сторону правую руку, левая все так же зажимала рану в последней попытке остановить смерть. На бледном, умиротворенном лице опущены веки.

Из пересохших глоток воинов, полукольцом окруживших телегу, вырвался выдох, заставивший Олеся оторвать свой взгляд от лица друга, перевести его на зарубленную девицу. На траве лежала старуха в грязных лохмотьях, с нашитыми на них бубенцами и бляшками. Оскал торжества, последним приветом живым, запечатлелся на лице, выпачканном кровью, с вытекшим из левой глазницы глазом.

— Ведьма!

— Колдунья!

Зашумели, зашептали близко стоявшие к страшному месту родовичи.

— Тихо-о! — рыкнул Олесь на воев. — Слушай сюда!

Он заскочил на телегу, оглядел подходивших к месту трагедии родовичей.

— С этого времени принимаю командование на себя. С телег снять пустые бочки, сбросить их в реку. Все оружие, взятое с мертвого ворога, сносить и укладывать в повозки. Мертвецов половецких сбросить в реку. Первому десятку провести захваченный табун лошадей через мост, уводить к погосту. К утру место подчистить, привести в первозданный вид, кровь присыпать песком. Десятники, людям поставить задачу! Выполнять приказ!

Олесь спрыгнул на землю, подозвал прибывших с заставы людей.

— Беляй, Домаш, сбросьте эту старую гниду в реку, пусть раки сожрут её плоть.

— Не боись, сотник, сбросим, ещё и кол осиновый в грудину вобьем. Так оно понадежнее с колдуньей будет, — прогудел великан Домаш.

Оставшись наедине с телом Горбыля, Олесь присел рядом.

— Батька! Как же ты не уберегся? Ведь сам нас учил таким заморочкам, все чехов каких-то вспоминал. Как же мы теперь?

Сотник, замолчав, прикрыл лицо командира рядном, и, поднявшись, пошёл исполнять обязанности, вдруг легшие на его плечи со смертью Горбыля.

За прошедшими через мост русами, людины, оставленные Олесем в замыкании, подожгли мост. Еще через десяток верст, в самом узком месте дороги, остались рубить лес: требовалось сделать завал.

 

— 11-

Это было так, или ему всегда это только так казалось, но для него уста ее почему-то пахли спелыми вишнями. Как сладко было целовать их, прикасаясь своими губами к полуоткрытым прохладным лепесткам губ девы. Какой трепет пробегал по всему телу, заставляя сердце биться в груди быстро — быстро, когда он обнимал ее, сжимая, ласкал ее неразвитые перси, а жар поднимался от низа живота вверх, заставляя его мужское естество наливаться силой, принося в мозг желание обладать ею, выплеснуть семя в ее лоно, затем, долго отдыхая, смотреть в зеленые глазища, растворяясь, тонуть в них.

Эта плотская связь приносила им обоим и радость и боль. Родовые законы славян строились на определенных правилах жизни, а их отношения, на взгляд людей, из мира, в котором он жил ранее, могли называться гражданским браком. Он — молодой волхв, пришлый в чужое племя для обучения у мудрого Святогора. Она — северянка, проживающая в роду старейшины Громобоя, хозяина Лесного. Как сказали бы Славкины современники, Млава — девушка из хорошей семьи. Он, по всем понятиям этого века, молодой муж, она — девица-перестарок. В свои восемнадцать весен не сподобившаяся быть выданной замуж, ни разу не носившая под сердцем дитя. А всё он, Славка! Ведь знает, что в силу своей нынешней профессии не сможет жениться на девке, а сил отпустить ее не имеет. И ведь не единственная она у него. И в Гордеевом городище, и в Уненеже, да и во многих других селищах пограничья у молодого волхва имеются подружки, но всем сердцем любвеобильный Вячеслав тянется лишь к Млаве.

Как коротка южная летняя ночь. Усталая от любовной страсти Млава, разбросав прекрасное тело свое, разметав густые длинные пряди волос, по разложенной на сене постели, улыбалась во сне, еле слышно посапывала рядом с любимым. Славка бережно, стараясь не потревожить сон девушки, приобнял ее, прильнул к теплому, пахнувшего только ее запахом телу. Нужно было хоть немного поспать: с первыми лучами солнца предстояло отправиться в дорогу. Разомлев, прикрыв глаза, он тут же провалился в глубокий сон.

Очень часто сны заводят людей в странные, непонятные миры. Люди во сне могут летать, плавать как рыбы в подводном царстве, встречаться с давно умершими родственниками, а то и видеть то, чего не может быть в принципе, вообще на белом свете. Ну, неоткуда ему просто взяться! Это человек двадцать первого века может рассуждать о том, что мозг — сложная система в организме, а в каждой его нервной клетке содержится информация, накопленная на генном уровне предками или почерпнутая из реала, астрала — да мало ли еще откуда. Заснув, человек перестает контролировать себя, а его мозг в это время тащит из подсознания всякую белиберду, с которой люди мнительные, проснувшись, начинают разбираться, строить гипотезы на увиденном во сне материале. Славка по роду своей деятельности не мог отмахнуться от снов, да и Святогор частенько заставлял ученика трактовать увиденное. Вот и сейчас Вячеславу снился сон.

Темная зимняя ночь расплескала по лесной дороге призрачные, серые тени волчьей стаи. Звери бесшумно скользили по заснеженному лесу, выскочили на дорогу, метнулись в сторону северянского отряда, в среде которого скакал на лошади и он, Славка. Поземка мешала рассмотреть, сколько этих тварей атакует отряд, мешала выцелить во тьме вожака, пригвоздить стрелой его тело к мерзлой земле. Идущая на убыль луна закрылась тяжелыми, свинцовыми облаками. Славка не слышал скрипа снега под лапами хищников. Сопровождавшие волхва людины, одетые в кольчуги, закрывшись щитами, беспомощно вертели головами, пытаясь определить, откуда последует первое нападение, какая из теней, с оскаленной пастью, первой набросится на них.

Славка, протиснувшись вперед, направил в сторону волков Вестимиров волховской посох, ощущая силу, готовую вырваться из него и поразить серых разбойников. В голове складывался узор заклинания.

«К тебе, Перуне, взываю…» — произнёс молодой русич.

Кисть руки, сжимавшая артефакт, защемила, налилась непомерной тяжестью, а сам посох вдруг с треском переломился на две половины, выпал из ослабевшей руки. Из зимней тьмы молнией выпрыгнул огромных размеров серый зверь и впился клыкастой пастью в Славкину правую руку, стащил волхва под копыта лошади…

— Любый, любый мой! Проснись!

— А-а!..

Млава тормошила своего мужчину, пыталась вытащить его из ужаса сновидений.

— Просыпайся, скоро рассвет.

— Да-да, — Славка в сером сумраке рассмотрел склонившуюся над его лицом девушку, ладошкой стряхнувшую бисеринки выступившего пота со лба любимого.

— Приснилось чего? Ты так кричал во сне.

— Это только сон, Млава. Все будет хорошо, а вот разбудила ты меня вовремя, скоро в дорогу.

— Когда теперь увидимся? — девушка прильнула к груди, целуя ее.

— Скоро. Выгоним орду, и я приеду к тебе, — бережно оттолкнув деву, он стал одеваться, в мыслях уже находясь в седле, нежности для него отошли на задний план.

— Знай же, любый мой. Мокошь наконец-то благословила семя твое. У нас родится дитя. Я еще ввечеру хотела сказать об этом.

— Ну, этого следовало ожидать, — Славка на миг прекратил сборы, прильнул губами к губам молодой женщины. — Я рад, Млавушка. Сейчас прости, мне надо уходить. Все потом. Будем живы — у нас все будет хорошо.

Оставшись в одиночестве, северянка смахнула слезу, потянулась к одежде. Нужно было на людях проводить уходящих в дорогу.

К околице селища подтягивалось все население. Два десятка воинов, выделенных Громобоем в сопровождение кривича, уже собрались, прощаясь с родичами, не выпускали из рук уздечек лошадей. Старики напутствовали своих сыновей и внуков. Жены обнимали мужей, а дети помладше жались к отцовским ногам, цеплялись ручонками за материю длинных рубах.

— Как пойдешь, Вячеслав? — спросил Святогр, положив крепкие ладони на плечи ученику, вглядываясь в глаза уходящему.

— Дорога известная, диду. По тропе мимо Хинелино, потом через Волчью падь на Ставрово городище, обогну топь, там и до дороги недалече. Да ты не волнуйся, доберусь.

— Ты уж извинись за нашего князя перед боярином Гордеем, да и за нас тоже. Князь неплох, но человек ума недалекого. Так уж случилось, что боги подвели его к такому решению. Род против его приказа не пойдет, на то он над нами и поставлен.

— Да я понимаю, диду. Боярин вывернется и без князя. Уже не раз так было.

— Ну-у, пусть боги не оставят тебя на пути твоем.

— Прощай, Святогор. По коня-ям! — подал команду Славка.

Сам, не выпуская из руки посоха, вдел ногу в стремя, с подскока уселся в седло. Мимолетно бросил прощальный взгляд на стоявшую в толпе родичей Млаву.

— Тронулись!

* * *

Ещё до света, старый Кюндюз поднял воинов в седла. С передовым дозором кошевой выслал переводчика-печенега. Объяснил каждому воину, что двигаться следует не торопясь и скрытно. Не будет никакого лихого кавалерийского наскока. Хан с ордой остался под Курском, а это, отсюда, два дневных перехода. Курень, наоборот, ушел в сторону Чернигова. Поэтому, если сотня нарвется на большие силы урусов, отбиться им никто не поможет, а степи в этой земле нет. Нет простора для маневра.

Свою трудовую деятельность на ниве войн и набегов Кюндюз начинал еще в бытность ханом орды отца хана Баркута. Ходил с ним в походы на восток и на север, еще простым воином. Только благодаря хорошим учителям из родного аила, остался жив и живет по сей день. Вот только старость напоминает о себе все чаще и чаще, изношенные кости начинают ломить по осени и в начале весны. Не за горами то время, когда придется сменить седло на место в тесной кибитке. Так что, в этом походе Кюндюз передает часть своего умения и мудрости молодому Иги, одному из своих многочисленных племянников. Великая богиня неба не даровала ему сыновей, непонятно за что она так наказала его. Жены Кюндюза рожали исключительно девочек.

У правого стремени кошевого озабоченно рысил племянник, у левого — молодой кама Орлюк, тоже родич, и тоже можно считать, недоросль на воспитании у старейшины. Абыз Кончар доволен Орлюком. Когда-то он сам выбрал мальца в стойбище Кюндюза, выбрал, чтобы передать тому навыки и умения. Кончар не вечен, хоть еще и крепок телом. По возрасту Кончар старше кошевого, и это факт.

Да-а! Что ни говори, жизнь утекает, как вода, сквозь пальцы. Казалось, только вчера он был молод и глуп. Только вчера отец учил его на скаку пускать стрелу в цель. Не успел оглянуться, а на плечах лежит бремя ответственности за благополучие рода. Иги впитывает в себя все, чем делится с ним кошевой. Как он сначала удивился, когда старейшина не позволил зарезать Татрана, разрешил проживать в их аиле его семейству, не тронул пожитки печенега, оставил ему часть скота. Теперь тот идет с сотней проводником по землям урусов, где не раз бывал в набегах со своими конозами. Даже сейчас печенег повел к Зартыевому погосту передовой дозор коша. Поход на эту землю не последний, сразу все тропы и дороги изучить невозможно. Еще не раз сгодятся знания печенега.

Песок на дороге глушил звуки конских копыт. Светлый лес по бокам ее не пугал своей запущенностью и буреломом. Татран был прав, когда говорил, что в этих местах лес не представляется опасным. По его рассказам, земля на западе от этих мест и на севере, за Черниговским шляхом и рекой Семь, покрыта непроходимыми лесами, в них спрятались от посторонних глаз, закрывшись болотами и озерами, лесными чащобами, урусские селища. Вот там, действительно будет тяжело брать добычу и полон. Тяжело проводить воинов по лесным тропам, каждую минуту ожидая стрелу, пущенную в спину, или волчью яму на тропе.

Иги заволновался, издали узрев скачущего навстречу воина из передового дозора. Тот на полном скаку осадил лошадь.

— Олугла Кюндюз, впереди урусский разъезд. Два десятка верховых направляются к нам. На версту я от них оторвался, но урусы идут рысью, у каждого заводной конь.

— Значит это не разъезд, — сделал вывод кошевой. — Где остальные воины дозора?

— Их Татран укрыл за россыпью поросших мхом белых камней. Не заметят. Могут увидеть только мой след на песке. Прости, но я торопился.

Старейшина обернулся в седле, оглядел притихших воинов коша, обвел глазами местность вокруг. События требовали поторопиться с решениями.

— Иги, бери полусотню, рассыпьтесь по левую руку от дороги. Остальные за мной — по правую. Живей! Лошадей прячьте в кустарнике.

Кош распылился по кустам, готовился встретить приближающегося противника.

— Два десятка пусть останутся в седлах. Быть готовыми преследовать выживших урусов. Остальные, готовьте луки, по сигналу пускайте стрелы по врагу.

— Ах! Демон ночи! Во что это мы влезли? — Орлюк поднял над собой руки с луком и стрелой в них.

Оказалось, что пройдя на лошадях через высокую траву у дороги и соскочив с седел в сочную зелень растений, воины очутились во владениях расторопши, листья которой своими иголками кромсали открытую кожу рук и материю одежды кочевников. Растение, вымахав по пояс, даже чуть выше, заполонило поляны по всей лесной дороге. Недовольный шепот раздавался то справа, то слева от кошевого.

— Всем зарыть рты, это всего лишь колючки. Приготовьте с десяток арканов, живой язык нам не помешает. Наплодили вас женщины, надеялись, вырастут воины, а вы похожи на иринчек йазук. Убогие ленивцы. Замерли все. Ждем.

В поле видимости старого воина появились два десятка вооруженных урусов, двигавшихся с заводными лошадьми плотной колонной. Чувствуя себя хозяевами этой земли, славяне не выслали вперед даже одинокого всадника на проверку дороги. Рослые, совсем не похожие на степных лошадей животные, несли на себе бородатых воинов в разномастных кольчугах, прикрывшихся круглыми щитами. У большинства воинов, кроме мечей и топоров, в руках виднелись длинные ратовища пик. Судя по заводным лошадям, отряду предстоял путь неблизкий. Значит, шли не с целью разведки. Лошади холеные, совсем не вымотаны, без следов пота на лоснящейся шерсти, значит в дорогу противник вышел этим утром. Настороженных взоров по сторонам за урусами кошевой не подметил, тоже хороший признак, говоривший о том, что с ордой кипчаков это племя еще не встречалось.

Ах, неужели повезло?

Между тем кавалькада втянулась в ловушку засадного коридора, сейчас ее передний ряд может заметить следы коша, оставленные на песке и в придорожной траве. Кюндюз мельком глянул по сторонам, в последний раз определяя готовность родичей к бою. Натянул тетиву своего лука, прицелился, выпустил стрелу. Урус в центре колонны вскрикнул от пронзившей его боли, уронил щит под копыта вставшей на месте лошади. Смертельно раненый воин судорогой конечности придержал повод, внося сумятицу в ряды соплеменников. Его борода в считанные секунды запачкалась кровью: стрела кошевого пронзила шею у ворота кольчужной рубахи.

Затренькали луки кипчаков. Сотни выпущенных стрел обрушились на маленький отряд с обеих сторон дороги, неся боль и смерть беспечным северянам. Разом нарушилась тишина на дороге, со стороны славян послышались крики и стоны, стук стрел, впивающихся в круги деревянных щитов, ржанье лошадей, больше похожее на плач ребенка. Убитые и раненые бородачи валились в придорожную пыль.

Кошевой больше не стрелял, смотрел на дорогу, видя людей, которые, сопротивляясь, еще не понимали, что они уже все мертвы. Кто-то из урусов попытался переломить ход боя, отдавал какие-то команды. Кюндюз заметил, как горстка лесовиков сошлась на маленьком пятачке, пытаясь телами и своими щитами кого-то прикрыть от стрел.

«Никак, спасают вождя?»

Мысль старейшины прервалась при виде блеснувшей молнии, золотистой змейкой вылетевшей из вражьего прикрытия. Молния широкой полосой скосила пятерых воинов коша, острейшим клинком располовинила их тела. Теперь к порогам кибиток в родном аиле лошади уже никогда не принесут пятерых родичей.

«Шаман! Среди урусов находится их шаман!» — пришло моментальное озарение в голову старика.

— Азрак, выводи на дорогу всадников, — махнул рукой такому же, как сам, старому воину, Кюндюз. — Попытайся шамана живым взять! Орлюк! Сейчас твое место в седле. Примкнешь к атакующим. Чему-то же тебя должен был научить Кончар? Пытайся успокоить колдуна!

— Хок!

— Ур-рра-а!

Два десятка кипчаков во главе с Азраком выскочили из леса, конной лавой понеслись на погибающий заслон. В первых рядах скакал Орлюк, нервно пытавшийся сообразить, что предпринять ему, как шаману аила. Со стороны урусов снова полыхнуло, и в конную массу степняков ударил разряд молнии. Он был слабее прежнего, но все же, это был удар, и пришелся он по Орлюку. Молодой шаман, а с ним и еще трое воинов были сметены с лошадей. После очередного града стрел только трое бородачей оставались на лошадях. Бежать им было некуда, они приготовились достойно умереть. Колдун был жив. Это с его посоха срывались молнии. Теперь было заметно, что он такой же молодой, как и погибший Орлюк. Урусский шаман в последний момент принял удар кипчакской сабли на посох, и тот, расколовшись, сломался на две половины. Еще взмах сабли и рука колдуна с обломком посоха отделилась от тела. Обильно заливая кровью, хлеставшей из обрубка конечности, одежду и свою лошадь, урус сверзся под копыта лошадей, топтавшихся на пятачке обороны. Все! Последние защитники погибли. Сам шаман в бессознательном состоянии был взят в полон. Азрак перетянул культю славянина кожаным ремешком, не позволив пойманному врагу изойти кровью. Безвольное тело привязали к лошади.

— Собрать оружие и добычу, отловить лошадей. Шевелитесь, мы уходим в ханский стан. Павших родичей обернуть в холст, увязать на крупы. Живей, живей! — распоряжался кошевой. — Иги, пошли кого-нибудь за дозором.

Уже сам себе старейшина прошептал:

— Абыз Кончар еще даже не догадывается, какой знатный подарок мы для него захватили.

Кипчаки галопом уносились с места боя, оставляя за собой на лесной дороге раздетые тела урусов и трупы лошадей. В скоротечном бою кош потерял девятерых соплеменников, но это с лихвой покрывалось захватом живого шамана славян.

* * *

Половцы расположились на ночевку прямо на поляне, в трех десятках шагов от дороги. Теплая летняя ночь коротка. Лесные пределы давали людям защиту от ветра, костры в стане небольшого коша, пылая, потрескивали, поднимая к звездному небу шлейф легкого нагретого дыма, освещая собравшихся кипчаков, прибавляя им чувство успокоенности и храбрости при нахождении на чужой земле. Неподалеку от костров паслись лошади, вносившие в обстановку лагеря привычные каждому степняку звуки и запахи.

Славка давно пришел в чувство. Еще на дневном переходе он, осознав весь трагизм своего положения, будучи привязанным к лошади, несущей его на себе все дальше и дальше от селищ лесных северян, просканировал людей, захвативших его в плен. Это были обычные кочевники, такие же, как печенеги. Степняки, пришедшие пограбить чужую землю, отнять добро, не принадлежавшее им, выказать своему хану доблесть в походе. Дар перехода позволял читать их мысли, в основном направленные на грабёж, однобокие и примитивные, позволял понимать их язык. Лишившись руки, он мучился болью, не отпускавшей ни на минуту. Культя, перетянутая шнуром, саднила. Ее даже не прижигали огнем. Слабость от потери крови и бессилие изменить что либо, навалились на молодого парня. Славке связали ноги, здоровую руку завели за спину, притянули к поясному ремню и бросили себе за спины, отделив его от пылающего костра. Рассевшиеся у огня кругом кочевники не обращали на раненого никакого внимания. В ближнем к Славке кругу сидел и вождь разбойничьей ватаги. По его косым взглядам, бросаемым в сторону пленника, а еще ярче по его мыслям, Вячеслав понял, что его везут в подарок главному шаману орды. В мыслях старшего среди кочевников он вычитал приговор себе, даже понял, что смерть его будет медленной и мучительной, что везут его для совершения обряда, связанного с магией крови. Мысли вождя подсказали молодому волхву даже то, как это должно быть. Старик не раз видел это действо, проводимое шаманом. Обычно для этого отбирались самые сильные и красивые рабы, их убивали медленно, по каплям выпуская кровь. Апофеозом всего при обряде, было то, что у измученных, но еще живых людей, Кончар разрезая грудину, рукой вырывал сердца. Он впитывал в себя энергию смерти, сам становился сильней, омолаживал свой организм, приобретал сверхчеловеческие способности. Мог разрушить вставшую на пути каменную твердыню крепостного сооружения. Мог общаться с представителями потусторонних сил самого высокого уровня.

Славка содрогнулся от ярких мыслей половецкого вождя, даже боль в культе притухла, отступила на задний план, принеся незначительное телесное облегчение. Вот только сердце, сердце стало биться в груди, пойманной в силки птицей, будто хотело вырваться из западни. За тяжелыми думами, не сразу заметил, как молочно-белая пелена отделяет его от пропахших конским потом кочевников. Из стены тумана вынырнула до боли знакомая фигура человека.

— Здрав будь, Вячеслав! — послышалось приветствие.

Сердце затрепетало радостью встречи.

— Здравствуй, дед Вестимир! Как ты смог оказаться здесь? Ведь ты же погиб много лет тому назад.

— Вот, почувствовал, что моему подросшему ученику потребна помощь, сподобился явиться, поддержать тебя в трудный час.

Появление волхва отбросило все невзгоды и боль на второй план, в прояснившуюся голову пришла мысль о родном городище.

— Дед, надо скорей весточку Монзыреву подать. Родовой князь северян не пойдет к нему на соединение, он принял решение не выводить племя и свою дружину из лесов, не идти к Курску. Старейшины родов его в этом поддержали. Святогор послал малый отряд из своего селища, сопроводить меня к границе, да все погибли, а я, видишь, попал в полон.

— Прости мальчик, но к Николаичу у меня дороги нет, да и тебя я могу поддержать только наставлением, ну может, еще кое-чем, — старый волхв, грустно вздохнул. — Не властен я в мире сём, давно ушло мое время.

— Эх!

— Перетерпи! Мы все на земле только гости. Помни о том, Вячеслав, что та, которая владычествует в смерти — призовет каждого во срок его. А, взойти в обитель Её, Самой Владычицы Чертогов тех, в сердце своем не противься. Может быть, подошел срок твоего бытия в Яви. Я понимаю тебя. Страх смерти обездвиживает и лишает сил. Ты молод, жажда жизни вопит, требует глотка воздуха! Борись со своим страхом до того мига, пока у него не останется ничего, чем он сможет тебя одолеть.

Нервы у Вячеслава превратились в сжатую пружину, на лице заострился нос, само лицо стало белесым пятном в ночи.

— Ты готовишь меня к смерти, Вестимир?

— Там, — волхв поднял палец вверх, указывая на бледно мерцающие звезды. — Еще до конца ничего не решено. Там сейчас идет борьба. Неподалеку от этого места, следуют по своим урокам, десяток Перуновых белых хортов, но пересекутся ли ваши пути, сейчас сказать трудно. Ты, Слава главное не бойся. Пока ты здесь, твое тело в твоих руках. Но ты сам — поистине, не тело твое, а тот, кто облачен в тело до срока. Познай истинного себя — и преодолеешь страх смерти! Если наступит година, когда стоять у кромки будешь, не бойся ничего.

Глаза Вестимира излучали доброту, но вместе с тем были печальны. Там, наверху еще ничего не решено.

* * *

— Смотри, видишь свежие следы. Утром здесь прошли половцы. Не меньше сотни будет.

— Что с того? У нас свой урок! Мыслю, из-за какой-то сотни кочевников, не стоит отвлекаться от маршрута следования.

— Олег, я согласен с Иданом. Предлагаю зачистить тылы.

— Кто еще так думает?

— Я.

— И я.

— Я, тоже согласен. Кто может поручиться за то, что эта беспризорная сотня, не зайдет в самый ответственный момент боярину Гордею за спину, и не наделает там делов выше крыши?

— Ослябя, Тур, что вы скажете?

— Согласны с Велибором и остальными.

Десяток русов, разобравшись по два, развернули лошадей на примкнувшую к Черниговскому шляху дорогу. Они сменили направление своего движения с восточного, на южное. Поскакали в сторону, где в светлых лесах проживало одно из племен северян. На высоком небосводе лучезарный Хорс, почти совсем увел колесницу за кроны деревьев. Сумеречный лес затихал, отправляя на покой своих обитателей, лишь сороки-провокаторы, перескакивая с ветки на ветку, оповещали округу, о том, что на их территории находятся чужаки.

Там, наверху, окончательно еще ничего не решилось!

* * *

Фигуру Вестимира закрыла пелена молочного тумана, а порыв, непонятно откуда взявшегося ветра, слизнул ее, словно и не было ничего секунду назад. Перед Славкиными глазами опять выделялись в ночи спины кочевников, собравшихся у костров да очертания лошадей. В уши попадали звуки ночного леса. Вождь степняков, повествовал соплеменникам какую-то степную быль, для Славы более похожую на сказку.

— Мой дед рассказывал об этом случае еще моему отцу. В далекие времена, когда кочевья нашего рода были у Синих гор, а самому деду, было столько же лет отроду, сколько сейчас Иги. Жил в их аиле пастух, именем Балакур. Боги от рождения наделили его силой, но не дали ума, да и ленив был родич непомерно. А, уж о хвастовстве его и прожорливости, слухи по степи дошли до самого дальнего юрта, — повествовал старик.

«Олигофрен, скорее всего» — сделал вывод Славка.

Кочевники, развесив уши, слушали кошевого, его рассказы интересные, а чаще всего поучительные для молодых воинов, любили все. После посещения Вестимира, боль в культе почти совсем притихла, и Славка тоже слушал рассказ.

— В средний месяц осени, на берегах большого озера, племя Шеркес, наше племя, собралось на праздник великой богини всех шары-кипчак. Как водится, было богатое угощение в стойбищах. Хан объявил о начале состязаний в силе и ловкости у мужчин. Куренные выставили лучших борцов и лошадников. Зрителей собралось великое множество. Вот в один из состязательных кругов вышел и наш Балакур. Увидев своего поединщика, он как обезумевший лось бросился на него.

«Нахрапом решил взять» — рассудил Славка.

Кошевой между тем спокойно вел рассказ:

— Он, видно хотел силой и своим немалым весом задавить противника. Да вот беда, споткнулся, считай на ровном месте наш торопыга, да так хорошо приложился о землю головой, что сам уже не встал. Умер!

— Как так? — подал голос Карамыш.

— Быть может, духам степи надоело смотреть на лентяя каждый день, может еще по какой причине. Дед не говорил об этом.

Усмешка, в отблесках пламени костра, пробежала по лицу кошевого.

— Все решили, помер Балакур. Отвезли его тело подальше от празднества, чтоб не мешал веселиться, торопиться покойнику уж и некуда больше. А через пару дней, он вдруг ожил. Оголодал, на еду набросился, будто месяц не ел. Ох, и напугались же женщины аила. Ну, а старейшины, его тут же в оборот взяли. Рассказывай мол, как, да, что было? Тот и поведал. Ха-ха!

Старейшина рассмеялся молодым смехом, разнесшимся в ночи по поляне.

— После того, как Балакур умер, он явился на суд, представ пред грозными очами великого Тэнгри, а вместе с ним и еще двое почивших.

«Ну? — спрашивает у них, бог степей, неба и подземного мира. — Что скажете?».

Балакур всегда отличался невыдержанным характером. Первым и взял слово.

«Всемилостивый Тэнгри, в земном мире я был уважаемым человеком, сильным и смелым воином. На праздниках в твою честь выходил я бороться в круг и побеждая соперников, приносил радость своим соплеменникам. Пошли же меня в небесную обитель».

«Врешь, всю жизнь свою ты ленился и только жрать был горазд. Воин из тебя получился никудышный, да и как борец, ты из себя ничего не представлял, всю жизнь надеялся, что поединщиков силой да жиром задавишь. Только из уважения к твоим отцу и деду, тебя и терпели. Пойдешь в преисподнюю, к демонам подземелья».

Вторым пришедшим на суд оказался знахарь из соседнего племени.

«Господин наш, вседержатель вселенной, — заявил тот. — Всю жизнь я делал добро людям своего племени. Я целил их от болезней. Не было в кочевьях знахаря искуснее меня…»

«Лжешь! — рассердился Тэнгри. — Ты не умел правильно распознать ни одной болезни, совал в свои снадобья даже конский навоз. Сколько больных заморил! Даром только брал с соплеменников подношения. Под землю его! Ну, а ты кто у нас?»

Тэнгри сверкнул злыми глазами в сторону третьего умершего человека.

«Всеблагий, я, в бытность человеком, был шаманом. Тебе поклонялся, молился и приносил требы. Духи воды, земли и неба, подвластные тебе, внимая мне, дарили свою милость племенам кипчаков. Мои заслуги высоки».

«Вот ты как раз самый худший из всех плутов и обманщиков! — в гневе закричал Тэнгри. — Всю жизнь ты обманывал людей. Учил их всяким глупостям: прикладываться к амулетам, читать выдуманные тобой заклинания. А требы, приносимые ими духам стихий, жрал сам. Этого тоже в подземелья!»

Демоны схватили всех троих и унесли в преисподнюю, там потащили к огромному котлу с бурлящей ключом водой в нем.

«Конец нам пришел!» — возопили борец со знахарем.

«Спокойно, — зашептал шаман. — Есть у меня против огня хорошее средство».

Забормотал себе под нос заклинание.

Влезли все трое в котел, а вода в нем уже и остыла. Повеселели. Балакур из котла нахально кричит рогатым истопникам: «Эй ты, рыло, подкинь еще дровишек, с такой работой как у вас, того и гляди простудимся».

Демоны, знай, дрова под котел таскают, кострище горит выше краев котла, рядом стоять невозможно от жара, а трое наказуемых лежат в воде, отмокают, нежатся.

Услыхав о лихости своего давно жившего соплеменника, кочевники дружно рассмеялись. Над ночной поляной смех разнесся чужеродным звуком. Из ближайших кустов послышался легкий шум. Кипчаки озираясь, притихли.

— Что там, Кубатай? — спросил караульного старейшина.

— Живность лесную, своим смехом спугнули.

— Ага. Так вот, сожгли демоны все топливо в преисподней, а вода так и не закипела. Тогда вытащили всех троих из котла, потащили на другую пытку, по дороге сорвали с них всю одежду. Толкнули к подножью горы. А гора вся острыми саблями утыкана. Красным огнем сверкают клинки почти до самой вершины.

«Бегите вверх!» — приказал главный подземный демон.

Делать нечего, подошли к рядам клинков. Куда деваться.

«Пропали!» — выдохнул шаман.

«Ничего. Сейчас попробуем пролезть. Как говорил, в отношении меня хан нашей орды: сила есть, ума не надо».

Посадил Балакур на одно свое плечо знахаря, на другое шамана. Собрался, да и стал между рядами сабель, как горный козел, перескакивать. Сил много, дури хоть отбавляй. Так на вершину горы и взгромоздился. Отдышался. Хорошо! Сидят все трое на горе, любуются окрестностями. Снизу демоны беснуются, но на гору лезть опасаются, от безысходности зубами скрипят.

Доложили о таких делах богу Тэнгри, тот мигом явился.

«Ну, погодите, мерзавцы. Смеяться они надо мной вздумали».

Стал он расти в размерах, от человеческого роста и следа не осталось. Божество, оно божество и есть. Склонился над вершиной, глазами тройку неслухов сверлит.

«Проглочу вас скотов!»

Ухватил жреца, да в пасть свою бросил. Не успел зубы сжать, как хитрован проскользнул в живот. Остальные, видя такое дело, сами на язык попрыгали, да вниз на задницах съехали. Сидят в животе, пригорюнились. Темно.

«Спокойствие, только спокойствие, — послышался голос знахаря. — Мы сюда, хоть и голышом попали, да все ж я тут коробочку с малой толикой лекарств, от жадности, себе в зад впихнул. Сейчас попытаюсь отковырять».

«Только без подробностей, уважаемый, — в темноте обозвался шаман. — Молча делайте свое дело».

В темноте долго дулся, да ковырялся, вздыхал, да чертыхался знахарь. Добился своего. Из коробочки, пригоршню порошка сыпанул во все стороны. Уж что там было за лекарство, неизвестно. Только поднялась в животе у Тэнгри настоящая буря. Скрутило его в три погибели. Сунул он два пальца в рот, да и выблевал всех троих обратно.

Кричит демонам: «Гоните их в шею, вон из преисподней. Пусть назад убираются небо коптить. С меня хватит!»

Так Балакур и ожил, хорошо, что праздники были, не успели родичи вовремя тело захоронить.

— Ха-ха-ха!

Раскаты хохота заполонили поляну. Славка смеялся вместе со всеми.

Вдруг над кострами пронеслась тень, на миг закрыла собой ночное светило и звездное небо. Приличных размеров птица, чем-то очень схожая с филином, уселась на ветви крайней березы. Под ее тяжестью дерево прогнулось, заскрипело.

— Что, старый дурак, байки молодняку сказываешь? — прорезался из крючковатого клюва гнусный голос. — Смотри, договоришься до того, что и жизни лишишься и родичей своих потеряешь.

— Див, див… — зашептались кочевники, подскочили от костров, кланялись пернатому созданию.

Кошевой, кланяясь, приблизился к дереву, поднял голову к вещуну.

— О, див, божество племени кипчаков, пророчащее трудности и беды в пути. О чем хочешь поведать родичам моим?

Существо, сидящее на ветке, нахохлилось, глаза его, больше похожие на блюдца, отразили в себе отблеск небесного светила. Неохотно продолжило разговор со смертным, в уничижительной позе, стоявшим перед ним на коленях.

— Поведаю! Славянские волки идут по следу, и нет для них разницы ночь сейчас или день.

— Что посоветуешь недостойным лицезреть тебя?

— Посоветую? Не-ет, советов я не даю. Я приношу лишь вести, а понять и принять решение должен ты, человечишко. Если сможешь, конечно.

Тяжёлая туша, расправив широкие крылья, сорвалась с ветви, освобождая от тяжести дерево, взмахнула ними, накрыв кипчака потоком ветра, скрылась в ночи. Над поляной повисла тишина, даже лошади притихли, не производили и малого шума, лишь костры чуть потрескивали, пожирая пламенем хворост. Кошевой поднялся на ноги, обернулся к пришиблено стоявшим соплеменникам.

— Бросаем становище, костров не тушить, пусть так и горят. Седлай коней. Пленника привязать к стременам. Иги! Головой за него отвечаешь. Проводник, ночью не заплутаешь?

В свете костров, старейшина видел, сколь напуган печенег. Импровизированный лагерь пришел в движение, половцы готовились покинуть место стоянки.

— Мы сейчас у дороги, набитой параллельно шляху, ведущему к Курску. Заблудиться здесь трудно, — молвил Татран.

— Тогда веди.

Ночная скачка по лесной дороге, временами переходившей в тропу, покинутые людьми деревни, с рублеными столбами чуров у околиц, выматывали остатки нервов. Казалось, еще немного, и сотня выберется на широкий шлях, а лес все не кончался. Казалось, сейчас из темноты посыпятся стрелы, а отряд проскакивал гиблое место без проблем. Ну, еще чуть-чуть!

С противоположной стороны широкого поля, от далекой лесной опушки, раздался протяжный волчий вой, поселяя ужас в душу каждого воина, попавшего из родной степи в эти дикие места. И без того, взмыленные лошади прибавили в беге. В предутренних сумерках на пашне замелькали серые тени четвероногих санитаров леса. Большая стая волков шла отряду на перехват. Защелкали луки, ушли стрелы в туманное марево. Послышался визг раненых животных, кто-то кубарем покатился через голову, кто-то, оказавшись хитрей, вильнул в сторону. Много стрел ушло в никуда. Сейчас отвалят, не может быть по-другому! Не свернули.

В растянувшийся строй, с рычанием ворвалась поредевшая стая. Заставила лошадей сбиться с привычного темпа скачки, устроила свалку в голове колонны, тормозя ее, полосуя клыками плоть людей и лошадей, сваливая в завал на дороге. Из леса выскочила новая стая волков. Свежая, жаждавшая крови. Серые разбойники с разбегу запрыгивали на лошадиные крупы, валили под копыта пытавшихся отмахиваться саблями воинов. Рык, визг, вопли раненых людей, проклятья, ругань, ржание коней и звуки боя, все это шумом зависло в предутренних сумерках. Обе стороны несли потери.

«Прорвемся!» — с надеждой подумал кошевой.

Он поймал звук конских копыт. Боковым зрением углядел вдали приближающихся всадников. Но, что это значит? Со стороны двигавшегося к ним отряда послышался волчий вой:

— У-у-у!

Такой же вой раздался рядом, вой опознания, может быть приветствия, предложение поучаствовать в охоте, в пиршестве.

— У-а-у-у!

Старейшина заметил, как в хвосте его отряда, сразу с десяток его людей, до сей поры успешно противостоявших волкам, сверзились на землю, заметил болты самострелов в их телах.

«Об этом предупреждал див!» — пронеслось в голове.

— Иги, — орудуя клинком, преодолевая старческую одышку, закричал Кюндюз. — Руби пленника!

— Что? — перекрикивая неразбериху боя, вопросил тот.

— Пленника убей!

Славка понял сразу, о чем прокричал старый пердун, но сделать, что либо, он не мог. Ноги прочно привязаны к стременам, единственная рука — прикручена сыромятным узлом к луке седла, а повод его лошади — к поясу кочевника. Прочитал мысль у того в голове.

«Убить!» — отразилось в мозгах Иги.

Поднял лицо к небу, что было мочи, закричал, отрешившись от всего:

— Вестимир! Встречай, я иду к тебе!

Взмах кривой сабли, и голова Вячеслава скатывается с его плеч. Сразу два волка, почувствовав, что человек отвлекся, вцепились в лошадь Иги. Голову одному из них он все же развалил клинком, в замахе поднял его для очередного удара, когда его отбросило с седла назад, на круп животного. Что-то острое, с болью вошло в грудь. Отрешившись от действительности, опустив глаза, он с удивлением смотрел на арбалетный болт, впившийся в тело. Глаза закатываются, он уже мертв, лишь бренная оболочка, еще какое-то время держится в седле. Вот и она, сдвинувшись, падает под копыта лошади.

Кошевой, мечась среди родичей, доверивших ему в походе свою жизнь, пассивно наблюдает, как в разорванный строй коша вваливается десяток всадников-чужаков, как они, словно косой, заговоренной от волчьих нападок, клинками в обеих руках, будто детей-несмышленышей, ссаживают с коней его воинов, неуклонно продвигаясь к нему.

«Боги! Все как один обоерукие, — приходит в голову мысль. — Чистят пространство вокруг себя, превращают родичей в мертвецов. Этому нельзя противиться! Любая попытка — гибель. Тэнгри! Зачем ты привел нас сюда? На этой земле, славянские боги сильнее тебя!»

Это была последняя мысль кошевого. Темнота и смерть. Чертоги небытия.

Серые тени волчьей стаи растворились в легкой дымке тумана. Только у самой опушки леса, матерый вожак присев на миг на задние лапы, задрал к небу окровавленную пасть, протяжно завыл.

— У-у-у-у!

На дороге, покромсанные и истерзанные, остались лежать воины половецкого коша. Никто не смог выжить в мясорубке ночного боя. Только, непонятно откуда появившийся десяток обоеруких воинов, продолжил свой путь. Один из них, скакавший последним, придержал коня, приставив ладонь к устам, подражая волку, ответил вожаку.

— У-у-у-у!

Протяжный вой человека, можно было понять, как слова благодарности стае: «Прощай, серый брат! Мы с тобой одной крови, славянской!»

Совсем смолк топот конских копыт. Рассвет над дорогой встретило царство тишины.

 

— 12-

То, что должно было случиться, случилось. Орда половецкая, перекрыла все подступы к Курску. Сам город к исходу дня, был окружен плотным кольцом степняков. С высоких стен, куряне могли видеть, как чужие воины разбивают свой стан. Часть из них спешилась, а лошадей собранных в табуны, погнали на задние выпасы. На виду у горожан полным ходом шел процесс изготовления длинных штурмовых лестниц. Мимо городских стен постоянно сновали мелкие группы конных воинов противника, на ходу пускавшие стрелы в осажденный город. То тут, то там, в посадах клубились дымы, языки пламени пожирали избы, хозяйственные постройки, даже целые улицы, брошенные людинами на произвол судьбы. Черный, смолянистый дым пожаров, вызывал в душах жителей города протест против действий захватчиков, наводил на невеселые мысли о судьбе города. Уж слишком большая силища стояла у ворот.

Вернувшийся из разведки вороп, обо всем увиденном доложил Монзыреву. Боярин остановил свою дружину в трех дневных переходах от Курска, у покинутой деревни под названием Медведица. В ней он должен был соединить свои силы с дружиной и ополчением северянского князя Малха. Контрольное время соединения истекло, северяне не пришли, не прибыл и Вячеслав, посланный за ними.

Монзырев терялся в догадках. Одному двигаться на Курск не хотелось. Против орды хана Баркута его дружина была слишком мала. Шесть сотен конного войска, включая примкнувших печенегов, четыре сотни пешцев, состоящих из людей собранных по деревням пограничья. Не густо! Тем более, союзники пограничников — дремучие леса, остались позади. Земля Курская радовала глаз лесами светлыми, широкими полянами, да огромным количеством пашен. Такая природа — раздолье для кочевников, все равно как степь в Диком поле, поросшая лесом, с разбросанными по ней плямами болот. Тяжело придется воевать.

«Где же князь с дружиной?»

Медведица, околица которой соседствовала с Черниговским шляхом, представляла собой богатое селище, домов, эдак на сорок, не меньше. За жилищами смердов, отступив шагов сто, высился частокол боярского детинца, войсковое сооружение, отнюдь не малых размеров, с хозяйственными постройками внутри. Боярский терем в два этажа, возвышался внутри ограды. Все было покинуто людьми.

Родовой боярин Тихомир, принадлежавший к северянскому племени, при первых вестях о набеге, увел своих людей в леса, к реке Семь, оставил по округе лишь наблюдателей. Когда дружина кривичей обосновалась в Медведице, Тихомир появился на пороге своей вотчины, привел за собой три десятка воев, да полсотни смердов, мобилизованных для войны. Монзыреву боярин понравился. Бородатый, краснощекий пузан, совсем не богатырского роста, оптимист со смешинкой в глазах. Прибыл не права качать, а с просьбой влиться в дружину, на время отражения набега, тем более, что ранее он ходил под рукой курского наместника. Вместе они посетили деревенское капище, принеся требы богам. Там же Медведицкий волхв, привечал и кривичей, пожелавших помолиться за победу над ворогом.

Время уходило как вода в горячий песок. Поразмыслив, Монзырев решил выдвинуться поближе к Курску. Если так случится, что объявится северянский князь со своим воинством, то пусть догоняет. В самой Медведице, боярин оставит полсотни пешцев во главе с Михаилом, да четверых хазар с их княжичем. Ну, и естественно хозяина, Тихомир, все-таки боярин северянский, да и вотчина его. Подождут денька два, ну, не придут лесовики, так Мишка на подводах догонит. В прямой контакт, с такой малой дружиной, Монзыреву все равно вступать нежелательно, остается партизанить, а это дело знакомое. Половцы, по докладам разведки, непугаными идиотами носятся по всей южной провинции, подскребают смердов, шлют невольничьи караваны в степь, почем зря жгут деревни, как будто решили устроить геноцид на Руси.

«Не правильно это все. Будем делать правку!»

* * *

Див дождался того, что вождь куреня, спешившегося и павшего ниц перед ним, поднимет голову к верху, заговорил:

— Овлур, десятки лет я присматривался к тебе. Ты возрос из простого пастуха в главу куреня, рода приняли твое главенство. Сейчас ты на свободной охоте, тебе выпало доверие хана, так докажи, что он не ошибся! Твоей тысяче воинов придется пересечь большую реку вброд. Он совсем рядом. Скорым маршем, не отвлекаясь на брошенные деревни, выйти на шлях и повернув в сторону Курска, пройдя треть дневного перехода, напасть на славянское городище укрепленное оградой из бревен.

Существо, совсем по-птичьи переставляя конечности с крючковатыми, острыми когтями, передвинулось по толстой ветви, прогнувшейся под тяжестью туши покрытой перьями серого цвета, продолжило вещать:

— Овлур, там полторы сотни окольчуженных урусов, умеющих воевать, их надо всех убить. Поторопись, путь дальний, а скоро ночь.

— Повинуюсь тебе, о божество кочевого народа!

Существо, с трудом вспорхнуло с ветви и разгоняя воздух махами огромных крыльев скрылось за кронами деревьев. Куренной поднялся на ноги.

— Воины, все вы слышали пожелание божества. Мы, смертные выполним его. Куре-ень, всем в седла сади-ись! Катай, подойди ко мне.

— Звал, мудрый Овлур?

— Ты слышал, куда нам нужно выйти?

— Да.

— Возьми воинов своего коша, скачи галопом вперед, до моего прихода тихо вырежешь охрану. На нас не оглядывайся, следопыты прочтут твои следы. Я надеюсь на твою ловкость. Удачи твоим родичам!

Кочевники стронулись с места, копытами лошадей поедая расстояние. С каждой пройденной верстой небо становилось все темнее.

Сотню своего коша он вывел к самому проходу в невысокой изгороди славянского селения. Десяток изб прилепились к кромке леса. Чем занималось население деревни, в темноте ночи разобраться было сложно, да и то ли было селение, про которое говорил куренной, или первое встречное на тяжелом для кипчаков, ночном переходе. В задачу кошевого входило, тихое снятие выставленной на ночь охраны, после чего, розыск и блокада путей отхода оставшихся после штурма в живых урусов. Где, скажите ночные демоны, в такой темени искать вражьи тропы? Как легко воевать в степи! Однако, что-то не верится, чтобы в такой захудалой деревне мог разместиться большой отряд противника.

Кошевой с сомнением вглядывался в темные пятна изб, трудно различимые под серым, закрытым тяжестью туч, небом. Хмарит, видно к дождю. Где ж высланные вперед следопыты, лучшие охотники в коше? Если вскорости не появятся, порву ленивых байбаков. Совсем отбились от рук в набеге. Хм, первая деревня на пути, где нет возделанных полей. Если б здесь разводили скот, были бы видны просторы пастбищ. Их нет! Чем все же живут тутошние люди?

— Катай!

Слева от стремени кошевого, из высокого кустарника, вынырнула тень Хулуза, старшего в команде охотников-следопытов. Родич совсем как урус, без лошади, придвинулся к потнику, заговорил свистящим, громким шепотом:

— Урусы выставили три тайных поста. Один, на дороге по которой вы прошли, еще пара у ограды. Посты мы вырезали, все едино толмача у нас нет, значит, язык нам без надобности. В деревне все спят, все тихо. С задних дворов в лес натоптаны тропы, но там их немерено. Можешь слать вести куренному.

— Сколько в селении может быть воинов?

— Не больше пяти десятков. Ошибся див!

— Лошадей видел?

— Их мало. Мои люди считают, что урусы передвигаются на повозках.

— Хулуз, твои люди хорошо потрудились, — похвалил кошевой, обернулся к сидевшему за его спиной на своей лошади младшему брату. — Все слышал?

— Все.

— Отправляйся к старейшине куреня, все ему расскажешь. Пусть не медлит. Селение, считай беззащитно.

Приказал своим ближайшим помощникам:

— Полусотнями обойдете урусское стойбище справа и слева, отсекайте возможность кому-либо скрыться.

Над большим отрядом кипчаков, в любой миг готовым ворваться в неширокий проход лесной дороги, опять тенью распластались крылья степного божества. Див, как и в прошлый раз, с шумом уселся на ветви разлапистой сосны, пугая людей и лошадей внизу. Сложив крылья, по совиному, бочком передвинул громадные, когтистые лапы ближе к стволу. Уставился на куренного круглыми плошками глаз мерцающих в ночи.

— Чего застрял на шляхе, старейшина? — недовольно проклекотал он. — Или ожидаешь, когда рассветет?

Куренной, надтреснутым голосом, словно оправдываясь перед ханом, выдавил из себя:

— Там, Катай со своим кошем, охрану селения снимает. Как только весть пришлет, что готово все, я двину воинов на штурм.

— Ну, да! Только, Катай твой ошибся, свернул с тракта раньше времени. И ты за ним поперся. Катай сейчас, у лесного схрона ватаги дорожных разбойников толчется, а боярская усадьба, почти у самого шляха приткнулась, до нее еще десяток стрелищ скакать. Торопись, старейшина, рассвет не за горами. Урусы не будут ждать пока ты почешешся. Высылай охотников, только не жди, что они так-же легко справятся, как Катай с татями.

— Повинуюсь тебе, посланец стихий! Кавуса ко мне!

Кош Кавуса сорвался с места, наметом пошел по натоптанному шляху в сторону Курска. Сотник в уме отмерял расстояние пройденное лошадьми, прикидывал, сколько осталось двигаться не покидая седел. Негромко подал команду:

— Стой. Спешиться, привязывай лошадей к придорожным кустам.

— Кавус-оба, — в ночи раздался звонкий девичий голос.

— Чего тебе, Балыкчи?

— Прямо передо мной, совсем узкая, почти незаметная тропа. Если она нас выведет к славянскому улусу, нам будет проще зарезать охрану.

Соплеменники загалдели, напоминая стаю галок перед обглоданной костью у кибитки. Женщин в набеге участвовало много, но как она позволила себе открыть рот, когда мужчины еще молчали. Лезет с советами к старейшине рода!

— Тихо, вы! Балык может и права. До урусского стана, по шляху не больше стрелища скакать осталось. Мангуш, вот ты со своим десятком по тропе и пойдешь. И племянницу с собой прихвати.

— Слушаюсь, уважаемый, — соглашаясь, десятник приложил ладонь руки к своей груди, тем самым, даже в темноте проявляя видимое почитание, перед главой родового улуса.

— Остальные, за мной, идем по дороге.

Кавус глазами окинул наполовину скрытые темнотой ночи фигуры соплеменников.

«Да-а!»

Воинов у него осталось меньше половины, из тех, кто ушел в набег. Чувствительно потрепали его семейство, славянские лесовики. Сорок восемь кипчаков, скользящей походкой охотников, двинулись за своим кошевым.

Десяток Мангуша растворился среди лесной поросли.

Проклятый лес, никак он не мог привыкнуть к нему. Хотелось вольного ветра, да степного простора. Над головой, в промежутках между деревьями, огромное черное облако закрыло луну. Тропа змеей довела до небольшого оврага, откуда-то, с его противоположной стороны, он услышал собачий брех.

«Кажись, подходим», — рукой поманил за собой воинов.

Опустившись на дно оврага, десятник глубоко вздохнул, рукавом вытер пот со лба. Возраст давно брал свое, ходить пешком, это так утомительно. Взобравшись на противоположную сторону, почувствовал, как легкий ночной ветерок коснулся лица. Он же, разогнал облака. Луна снова, призрачным светом залила округу, осветила высокий частокол боярского имения. За плотно пригнанными, друг к другу бревнами, с заостренными поверху краями, была мертвая тишина.

«Может, затаились, ждут нападения? — попытался выловить посторонние звуки. — Да нет, спят. Где-то должна быть охрана!»

— Делитесь, пройдите вдоль забора, ищите охрану. Осмотритесь, возвращайтесь на это место. Жду всех здесь.

Время для Мангуша остановилось, ждать он любил меньше всего.

* * *

Оставшись, Мишка не ожидая кочевников со стороны Чернигова, все-же выставил посты-секреты за околицей деревни, отладил очередность караульной службы, и все это делал под веселые прибаутки боярина Тихомира. Хазары держались своей малой обособленной командой, подчиняясь только шаду Савару, обиделись за то, что их оставили в тылу. Боярские смерды разбрелись по своим хозяйствам, проверяли, не пропало ли чего за время пребывания в Медведице чужаков, да там и заночевали, успокоенные тем, что в сторону Курска ушло большое, по их крестьянским меркам, воинство. В войсковой избе за частоколом привычно расположились Тихомировы вои, разделившие кров с кривичами, они заступили дежурить на обе вышки деревянного периметра. Всего с десяток лошадей заняли обширное помещение конюшни: восемь хазарских, клячонка боярина, да Мишкин мерин. Немногочисленную тягловую скотину спровадили на выпас у леса за околицей.

За мелкими заботами и ожиданием, день и прошел. Дело шло к вечеру, когда в крепостицу охрана привела усталого посланца от боярыни Галины. Вот тут-то, выслушав рассказ о событиях в приграничном «хозяйстве», пришибленный плохими новостями, старший переваривая информацию, взялся за голову.

— Что делать думаешь, боярич? — задал вопрос хазарин.

Мишка призадумался, мысленно поставил дядю Толю на свое место. Взвесил все за и против, на весах примеров былых боевых выходов. И выходило так, что нужно по-быстрому сматывать удочки и мчаться в родной погост. Сейчас, там даже один воин лишним быть не может.

— Гонца накормить и выпроводить в дорогу, до наших всего один переход, доберется, не развалится. Мы здесь ночуем, а по утренней зорьке выдвинемся в Гордеев погост. Хрен с ним, с князем. Если уж до сего времени не пришел, значит и не придет, — подумав, спросил Тихомира. — Ты как, боярин, с нами пойдешь, или здесь останешься?

Хмыкнув, боярин расправил усы, прятавшие вечную усмешку.

— Мыслю, с тобой идти потребно, соседу помощь оказать, для нашего племени первое дело.

Холоп в светлице накрыл стол, еще днем челядины боярина раскидали схрон с продовольствием, и теперь все воинство прибавило к ужину прошлогодние заготовки квашеных и соленых овощей, грибов, а трехведерный бочонок хмельного меда помог им скрасить невеселые мысли о доме.

За столом сидели втроем: Михаил, шад и боярин. Ели молча, каждый думал свою думу. Мишка, не различая вкуса, глотал куски прожаренного мяса, слизывая жир и мясной сок с пальцев. Предстояла дальняя дорога домой. В повозки придется распихать немалое количество боярских людей. Оружие не оставишь, уж лучше продовольствие, но на голодный желудок не навоюешь. Как быть? Задумавшись, отвлекся от еды, чуть не сплюнул на пол от безысходности.

— О чем задумался, боярич Михаил?

Хитрый прищур Тихомировых глаз, уже порядком достал Мишку.

— Не знаю, как столько народу в имеющихся телегах разместить. Пешком идти, так рейд затянем, к бою можем не поспеть.

— О том не печалуйся, я уже гонцов по лесным схронам разослал. К утру придет десяток подвод, да отдельно от них, табунок лошадей. Извиняй, боле подвод не собрать, оповестить всех не успевают. Либо задержаться придется.

— Добро! Больше и ненужно. Разместим. Фф-ух! Тихомир Иданыч, какой груз с души снял, спасибо! Теперь живем! Что за жизнь в пограничье? — возмутился он. — То печенеги, набегами надоедали, то Византия, шпионов присылала, теперь, вот половцы объявились. Не сидится им в степи!

— А, что половцы? Такие же кочевники, как и печенеги, ни чем не лучше. Пограбят, да уйдут, — откликнулся северянин.

— Не скажи, боярин. Этих, числом побольше печенегов будет. Да и злее они. Выучка матерая, как у волков. Печенеги с большим войском старались не связываться, уходили. Половцам, все это до лампады. Много их. Однако, караулы проверю и на боковую. Завтра тяжелый день. Вы бы тоже шли отдыхать.

— Я, пожалуй, с тобой по постам пройдусь, — поднялся с лавки и Савар. — Не спится, что-то.

— Идем, коли желание есть.

Сам Михаил, просто не мог спать в такую ночь, зная, что под стенами городища, ставшего для него родным, разгуливал враг, чувствуя себя как дома.

Уже глубоко за полночь, возвращаясь с Саваром в боярский детинец, остановились у ворот.

— Не спится, бояре? — подал голос полусонный северянин из воинства Тихомира, одетый в кольчужный доспех, явно страдая от жары из-за стеганого подклада под ним, ночь была теплой.

— Да, вот, сходим еще на пост, который на задах городища выставлен, да спать пойдем. До рассвета еще часа четыре осталось. Выспимся.

— Ну-ну, — зевком попытался свернуть себе челюсть северянин.

Проследовали вдоль частокола, уже наблюдая бойца, вглядывавшегося с вышки за пределы охраняемой зоны. Пост выставлялся для наблюдения за лесом, всегда считался спокойным местом дежурства. Что-то привлекло внимание воина.

— А-акхр! — глухо сделал последний в своей жизни выдох караульный.

Оба уставились на оседавшего, на деревянный помост, смертельно раненого стрелой русича.

— Ну, ни хрена ж себе! — только и произнес Мишка.

Прямо у них над головой, на обструганные верхушки карандашей частокола, упали с пяток арканов, затягивая на петлях удавки. За забором послышалась возня и негромкое скребание ног по ошкуренной от коры округлой поверхности. Оба, спинами вжались в скользкую от росы поверхность стены, освободили клинки из ножен, замерли в ожидании, наблюдая за верхним срезом частокола. Через считанные секунды, над ним показались головы в малахаях. Враги огляделись по округе и, не заметив никакого шума, стали перелезать внутрь огороженной территории.

Первый же спрыгнувший во внутренний периметр, приземлился спиной к хазарину. Савар не дал ему времени разогнуться, всадил нож в основание черепа, так, в полуприсяде и завалил половца на землю. Набрав в легкие побольше воздуха, шад набросился на следующего гостя, срубил с плеч голову. Рядом Мишка расправился со своим головорезом, а шустряка вычислившего засаду и попытавшегося нырнуть обратно за частокол, в последний момент, стащил за ногу на свою сторону, при этом другой ногой получив чувствительный пинок в челюсть. Вместе и завалились под забор, схватившись в рукопашной потасовке, оба потеряли в темноте клинки.

— Тревога! Тревога, половцы! — крики Савара разрушили тишину ночи.

Через частокол забора больше никто не пытался перелезть. Шад рубился сразу с двумя степняками, уворачивался от наскоков, юлил, сам устремлялся в атаку, умело работая клинком. В отличие от половцев, схватившихся с ним, школу сабельного боя он прошел у настоящего мастера клинка. На телах степняков можно было заметить следы порезов и крови.

Мишка со своим противником катались по земле, тискали друг друга, лягались и царапались. Русич был на голову выше своего оппонента, но тот оказался проворней и изворотливей. Извиваясь в медвежьем захвате, обеими руками схватил за горло Михаила, изо всех сил стал душить его. Давно слетевшая с головы шапка, открыла перед взором богатство волос, заплетенных в множество тонких косичек, обрамлявших юное лицо половчанки, показала ее дикую, необузданную красоту в холодном свете луны. Борясь за каждый глоток воздуха, он может от безысходности положения, приник губами к губам девушки, впиваясь в них поцелуем. Скорее всего, сработала неожиданность действия уруса и ее женское начало, хватка ослабла. Втягивая воздух носом, Мишка почувствовал запах женщины, смешанный с запахом конского пота. Амбре убийственный. Успел отстраниться, что было сил, нанес кулаком удар в лицо своей противнице, отключая ее сознание.

— Тревога! — снова послышался призыв шада, имеющего теперь в противниках только одного степняка.

Северянское городище растревоженным ульем ожило в ночи. По всей территории метались люди, в поисках врагов освещая факелами пространство между внутренними постройками детинца. На стенах замелькали лучники, в любой миг готовые выпустить стрелы по назначению. За частокол, к деревенским подворьям выдвинулись два десятка воев, с целью, произвести эвакуацию, если таковая еще возможна. Галдеж и выкрики команд слышались отовсюду.

— Пора и нам, боярич, — тронул за плечо хазарин.

— Что с ней делать?

Удар оказался силен и пришелся в нужное место, половчанка с трудом приходила в сознание. Шад сделал шаг к распростертому телу девушки. Мишка не мог видеть, как исказилось ненавистью его лицо. Сабля с легким шелестом покинула ножны, ее острие вонзилось в грудь ночной разбойнице, c легким треском распарывая материю одежды, заставляя тело дернуться в предсмертной судороге, заскрести конечностями по вытоптанной траве. Половчанка затихла навсегда.

— Так будет лучше. Идем!

С тех пор, как появилась перспектива, грудь в грудь схлестнуться с половцами, шад Савар переменился, посветлел лицом, кураж разбудил в нем зверя готового мстить за поруганный родной кров, за погибших родичей. При одной мысли о мести, в нем бурлила кровь.

Шум и колготня, разбудили забытого кем-то в деревне вестника нового дня.

— Ку-куреку-у!

Крик петуха в средине ночи, словно прорвал нарыв на теле северянского селища, и стук множества копыт лошадей выплеснулся гноем на деревенские улицы.

— Половцы-ы! Отходи к изгороди!

Призывными криками переплетались голоса славян.

— Ур-ра! Ур-ра-а-а!

Вторила им темная масса заполонившая проходы между изгородями, растекаясь по подворьям, без разбора кромсая саблями всех, кто не успел отойти к детинцу.

— Ур-ра-а!

Темные тени тяжелой каплей упали на бегущих из последних сил смердов, оравших в бессилии, уже понявших, что им не успеть укрыться от неотвратимости. Сбивая лошадьми, втаптывая в пыль тела, срубая тех, кто попытался ускользнуть в сторону от живого лемеха, острой стали над головой, кочевники рвались внутрь укрепления.

— Закрывай ворота! Закрыва-ай!

Впустив в себя всех, кто оказался рядом, и предоставив судьбе неудачников, тяжелые дубовые створы со скрипом встали в ступора, отделяя два разных мира друг от друга. В надвратные пазы, четверо бойцов с натугой вбросили бревно, окончательно запирая их. И ворожья капля разбившись о стройный частокол, растеклась вдоль него. Засвистели в ночном небе выпущенные из луков стрелы, с глухим стуков впиявливаясь в струганные карандаши ограждения, мягко разрывая человеческую плоть.

— Ур-ра-а!

Половецкий боевой клич, казалось, слышался повсюду. Славяне только сейчас со стен заметили первые пожары в самой деревне. Только сейчас кто-то из зачищавших ее от смердов, степняков, прошелся огнем по не хитрым постройкам. Языки пламени пока неуверенно, как бы пробуя дерево на вкус, лизали покинутое жилье на окраине.

Не такими уж и высокими оказались стены детинца, не таким уж и большим воинством являлась сотня славян, защищавших эти стены. На острые концы бревен упали удавки арканов, а по ним прямо из седел, упираясь ногами в скользкое дерево, лезли половецкие воины.

— Кощщии на левой стене!

Чей-то громкий крик перекрыл шум завязавшейся схватки. Савар не раздумывая ни минуты, поманил своих за собой, придержав колчан, спрыгнул со стены наземь, чуть облокотился на руку, оступившись при приземлении. Не оглядываясь, побежал в сторону призывного крика, его хазары, тенью топали позади своего предводителя. Краем сознания, он отметил, что внутренние сооружения, мимо которых пробегал, стояли покинутыми, будто вымерли все те, кто в них проживал.

Шустрые степняки успели отвоевать добрый кусок места на помосте за стенами. Справа и слева, русичи загородившись щитами, отмахивались мечами и копьями от наседавших на них половцев, пытавшихся массой задавить защитников, расширить отвоеванное пространство. Но даже того места, которое они расчистили, хватало на то, чтобы через стену в очередь лезли все новые и новые захватчики. Оказавшись на стене кочевники спрыгивали с нее внутрь периметра, накапливались внизу, готовились изнутри ударить по славянам. Вот, как раз в этот-то час, четверка хазар и появилась перед ними.

— Бе-ей! — с каким-то весельем в голосе, проревел Савар.

Шад первым выпрыгнул из-за угла постройки. Не имея щита, в любой миг ожидая получить стрелу, он по-обезьяньи согнувшись, стартовал к группе прорвавшихся, веря в то, что товарищи не отстанут от него, веря в свою звезду. На острие маленького клина ворвался в еще не сформированную в отряд, толпу. Кого-то сбил с ног, кого-то зацепил ножом зажатым в левой руке, и рубил, рубил, рубил, обагряя клинок чужой кровью. Рубил не замечая, что его люди всячески пытаются прикрыть вождя, кто щитом, кто саблей, а иногда и подставляя свое тело. Он метался волчком среди росших вокруг него трупов, спотыкаясь и наступая на них, рассеивая чужие силуэты в ночи. Стоны и крики сопровождали его путь, а рев пугал врагов спрыгнувших во внутренний двор крепости. Со стены уже никто не прыгал вниз, не поддержал погибающих товарищей. Над ухом промелькнула стрела, не причинив вреда. В шуме битвы никто не услышал стон, не заметил, как Аваз упал на оба колена, завалился на трупы половцев, смешивая свою кровь с кровью чужаков. Стрела прервала его земной путь, увела на иную стезю, стезю, где он встретится с Богом, встретиться с погибшими от рук половцев родичами.

На освободившейся площадке, у стены заваленной телами, переводя сбившееся дыхание, на ногах осталось стоять только тройка хазар. Шад, весь выпачканный своей и чужой кровью, смотрел наверх, на помост примкнутый к частоколу. Скопившиеся там кочевники, так и не смогли расширить пространство, отвоеванное у славян, теперь толпились на узком пяточке, мешая друг другу, не имея возможности даже воспользоваться луком. Напирающие из задних рядов, грозились толкнуть находившихся на краю. Недовольные выкрики неслись из первого ряда кочевников.

— За мной! — отвлекся от созерцания неуправляемой вражеской массы, княжич.

Все трое отбежали к стене конюшни. Потянули из колчана луки со стрелами, высвобождая их, наложили на тетиву по стреле, и пустили в давку помоста. Потом еще, еще, заработали как автоматы, опустошая колчаны. Целиться не пришлось, уж слишком детским было расстояние до противника и слишком тугими были сами луки. Поверженные кочевники, градом посыпались вниз, ряды живых напряглись, посунулись назад к срезу стены, расталкивая соседей, прыгали наружу, за пределы злой крепости. А тут и русичи на стенах, почувствовав слабину противника, довершили дело, сбросили оказавших сопротивление в ночь, закрыли прореху.

— Здесь все, сами управятся. Идем вдоль периметра, — распорядился шад.

— Аваза, вытащить бы из-под трупов…

— Все потом…. Если сами выживем.

Теперь уже не по прямой между постройками, а вдоль ограждения двинулись в сторону ворот. Наблюдали как светлеющие белыми рубахами силуэты русичей на помостах, пускают стрелы за пределы крепостицы, выкрикивают в адрес кочевников обидные фразы. За срезом ограды, со стороны захваченной половцами деревни, ясно просматривалось зарево от бушевавшего пожарища, горели избы и подворья, хорошо подсвечивая расположение неприятеля, да и ночь пошла на убыль, вбирая в себя черноту красок. В сумерках различались результаты половецких наскоков, то тут, то там, глаза находили скопления тел убитых и раненых воинов, их было много.

По правую сторону от ворот горел частокол. Пламя пытались тушить водой, но тех кто занимался этим неблагодарным делом, было явно недостаточно. Сухие бревна горели знатно и, по-видимому, уже давно. Широкий двор подсвечивался веселым костром боярского терема.

«Здесь мы все и поляжем» — пришла в голову шальная мысль.

Издали на стене частокола, там, откуда вся эта кутерьма и заварилась, разглядел скопление бойцов гарнизона крепости, там шел бой, туда же, кто-то из людей начальных стягивал все силы, пытаясь залатать очередную прореху в обороне.

«Эх, людей мало! Везде не успеешь».

— Вон, телега с грузом стоит, хватаем ее и тащим к горящему забору. Как бы в этом месте поганые проход не открыли, — скомандовал шад.

Подбежав к обычной крестьянской повозке, доверху наваленной чем-то готовым в дорогу, Бран бросив поверх холстины, закрывавшей добро, свой щит, сильными руками облапил оглобли, разворачивая транспортное средство в нужном направлении, уперся в натоптанный грунт, а тут и Савар с Мошегом поднатужились. Пошло дело! Телегу поставили параллельно горевшему пролету, но чуть в стороне, обеспечивая готовность закрыть ею выгоревший отрезок периметра, прикрыться хотя бы от всадников. Бран вытер рукавом лоб, вспотевший от усилий и огненного жара вблизи пожарища.

— Шад, может поможем на стенах? Тяжко там!

— Здесь сейчас еще хуже будет. Стоим, ждем. Эй, ты, да бросай ты ведро, все едино опоздали тушить. Все ко мне, стоять у телеги, ждать! — Савар окликами собрал всех, кто попал в его поле зрения и мог держать руках оружие.

Среди призывников очутились двое воинов северян, двое кривичей, и с десяток боярских смердов, вооруженных топорами и луками.

— Готовьтесь ворога бить!

Хазарин рассчитывал, что горящий пролет еще постоит некоторое время, но тот вдруг со скрипом и скрежетом подался наружу и последний раз дернувшись, сорвался с вкопанного основания, потащился по земле, отбрасывая от себя искры.

— Кощщии, сгоревшую огорожу заарканили, да лошадьми дернули на себя. Вот она и завалилась, — сказал свое слово знакомый по Гордееву городищу кривич, звавшийся Славеном.

— Ставь телегу в проход! Закрывай нею прореху! — командовал Савар.

С внешней стороны частокола разнесся вопль торжества, смех и отдельные выкрики кочевников. Крепостицу вскрыли как скорлупу ореха, осталось войти в нее и умертвить всех, кто еще не погиб.

— Держись братья! Сейчас полезут, — подал голос Славен.

— Приготовить луки! — подстегнул опешивших смердов хазарин.

Во исполнение его слов, в проход между горевшими боковыми бревнами, словно тараканы из-под печки, внутрь частокола полезли кочевники. Заработал десяток луков, выпуская стрелу за стрелой, образовывая в проходе хлипкую баррикаду из трупов атакующих. В отместку снаружи посыпались стрелы половцев, жалили немногочисленных защитников скупо укрытых телегой. На улице уже совсем рассвело, и солнце показало первые лучи за кромкой леса. Это утро может стать последним для всех них.

Савар, сунув руку в колчан, обнаружил, что тот пуст. Сорвал контейнер для боеприпасов с пояса, отбросил в сторону, чтоб в сутолоке боя не путался под ногами. Прислонил, теперь уже бесполезный лук к тележному колесу. До сих пор судьба и Бог берегли его, но плотный рой стрел не давал высунуться из-за укрытия. Истаявший заслон, составлял теперь пять человек. Сжимая в руках оружие, Савар наблюдал за действия поганых. В проход по трупам вломились десятка четыре грязных, воняющих гарью и потом половцев, бешено вращавших глазами, выискивая тех, кто все это время не пускал их внутрь.

— Вперед! — скомандовал шад, сам выпрыгивая навстречу судьбе, понимая, что из этого боя живым уже не выйти. — А-а-а!

Пятеро бойцов, стараясь прикрыть себя и соседа, погрузились в гущу кипчаков, одетых в кожу и плотную ткань, покрытую легкими кольчугами с мисюрками на головах. Ощущая удары сабель по своим ламелярным богатым доспехам, Савар крутил клинком смертоносную мельницу, на острие клина двигался вглубь вражьего отряда, оставляя за собой широкую полосу из окровавленных трупов. Бездумное состояние пропало, когда ощутил, что правый бок обожгла боль, на мгновение скосил глаза, и больше не увидел за своим плечом силача Брана. Это могло означать только одно — в роду их осталось только двое, он и Мошег. Кривич Славен вяло отмахиваясь мечом, будучи сам неоднократно ранен и истекая кровью, пытался прикрыть им спины.

Со стороны деревни раздался вопль то ли ужаса, то ли восторга, но все трое почувствовали, как ослабло давление, а половцы, бросая импровизированный строй, толпой отваливали в проход, рискуя быть затоптанными своими же родичами. Сил преследовать их не осталось. Мошег помог Славену доковылять до повозки, а там они оба, не обращая внимания на трупы и кровь, присели, облокотившись к ее заднему колесу. Молча сидели, ни о чем не думая, пустыми глазами оба уставились в никуда. Отдыхали, отрешившись от всего.

Савар окинув взглядом округу, застыл с саблей в руке на том же месте, где завершил свой бой. Сознание вернулось быстро.

«Что же могло произойти такого, что половцы ушли? Причем ушли бросив все. Бросили почти захваченный детинец, телеги с добром, своих раненных, в конце концов. Что?»

Провел ладонью по слипшимся волосам, пытаясь стереть обильный пот, вздрогнул от боли, ладонь выпачкалась кровью.

«Значит я ранен, — это мысль не вызвала в нем никаких эмоций, ее тут же догнала другая мысль. — Я дожил до утра. Спасибо тебе Боже, позволил встретить еще один день на этой земле!»

Сторожа дружины наместника Великого князя в Черниговском княжестве, посланной на выручку земель посемесья, верст за десять от расположившегося стана заметила в ночи огромное зарево пожара. Так могло гореть только большое поселение. Оторвали ото сна боярина Щедра, ведущего воинство. Полки, скорым маршем, без передового дозора поскакали выручать попавших в беду соотечественников. Кипчаков спасло только то, что куренной выставил на шляху дозорных, вовремя услышавших топот множества кованых лошадей. Так могло двигаться лишь большое войско, а не сотня — две оружных крестьян. Куренной увел всех, кто мог удержаться в седле, оставив все, в том числе, надежду и славу в почти сгоревшей славянской крепости.

Черниговские вои, узрев уходивший на полном скаку в сторону Курска хвост половецкого куреня, сломя голову поскакали в погоню, не отвлекаясь на догоравшую по левую руку северянскую деревню. Лишь сотник Щен, ведущий замыкание, свернул со шляха. Проезжая мимо обугленных подворий, подмечал распростертые на земле тела смердов. Он был готов поворотить сотню на большак, когда увидал частокол укрепления и слабые пожары внутри него. Здесь было на что посмотреть. Под стенами навалены трупы лошадей и людей ворожьего корню. Сбоку затворенных ворот отсутствовал пролет деревянной огорожи, в проходе которого завалом возвышалась баррикада из тел своих и чужих воинов. Пришлось спешиться, лошади ни в какую не желали идти по трупам, дурели от запаха свежей крови.

— Шуст, придержи лошадь, — распорядился сотник, бросая повод молодому вою. — Десяток Валуя со мной, остальным спешиться, ожидать здесь.

Без брезгливости, шагая по мертвым телам, отрубленным конечностям, черниговцы вошли в проход, миновали поставленную посреди улицы ни к селу, ни к городу, телегу утонувшую колесами в мертвечине. Осмотрели стены изнутри.

— Есть, кто живой? — подал голос Валуй.

Ответом была тишина, только легкий порыв ветра заставил всколыхнуться пламя догоравшего терема, да стон у телеги оповестил, что кто-то выжил, но ранен.

— О, смотри, поганый выжил, — наклонившись над стонущим человеком, оповестил молодой Лисуня.

— Добей! — велел сотник.

Вскрик, и Лисуня вытерев кровь с ножа об одежду покойника, спрятал его в кожаный чехол.

— Живые, есть? — снова громко крикнул десятник.

— Шукайте, должен кто-то выжить. Не могли все сгинуть! — распорядился Щен.

Вои разбрелись по уличным переходам, и уже скоро разнесся призыв:

— Сюда! Есть живые!

На задворках городища, там, где было изначально поменьше трупов и не было большого побоища, сидели и вповалку лежали выжившие в ночной мясорубке защитники детинца. Сотник глазом прикинул, десятка три, не более. Ему на встречу тяжело поднялся молодой витязь в дорогом доспехе, который сидел на нем, словно вторая кожа, но был грязен, а сам вой перепачкан кровью от макушки на не покрытой голове, до носков черев.

— Я, шад Савар из дружины родового боярина кривичей Гордея, сейчас старший среди выживших.

— Сотник Черниговской дружины Щен. Поведай мне, как тут все было, боярину доложиться потребно будет.

— Слушай, коли так.

* * *

Три телеги, сопровождаемые четверкой верховых, свернули с Черниговского шляха на юг, встали на лесную проселочную дорогу, отмеряя скрипом колес движение по утрамбованному песку. Вымотанные люди и лошади плелись, не обращая внимания на какофонию птиц и шорохов чащи по сторонам широкой тропы. Возница с первой телеги, окликнул старшего в отряде, рыжего воя в дорогом доспехе:

— Княжич!

— Чего тебе, Славен?

— Слышь, чего скажу, кажись Михайло наш, отмучился. Не довезли, маленько, до бабки Павлины.

Направив лошадь к передней повозке, Савар с седла склонился к лицу боевого товарища. Тело покойного вытянулось на устроенном лежбище в полный рост, из полотна повязок на голове, со следами спекшейся крови, выделялся заострившийся нос на бледном восковом лице. Умиротворение черт на нем, указывало на то, что боли воин больше не чувствует, что он уже совсем ничего не чувствует. Он умер.

Тогда, сразу после ночного побоища, хазарин вышел на задворки боярского укрепленного подворья, сюда же стягивались все выжившие. От полуторасотенного отряда, остались крохи, среди которых небыло никого, кто был бы не ранен. Голова израненного боярича, находившегося в бессознательном состоянии, покоилась на коленях у Останца, людина преклонных лет, с подачи Монзырева, в походе исполнявшего при Мишке роль дядьки.

«Как он?» — устало спросил шад.

«Плох. До Павлины треба везть, иначе кончится».

Спасительное забытье помогало молодому человеку не умереть от болевого шока. Пересиливая усталость и боль в наспех перевязанных ранах, шад поковылял глянуть, что можно было выбрать из «переживших» ночные пожары и буйство прорвавшихся половцев, повозок. Куда уложить раненых для их перевозки. Отправил Мошега на розыск лошадей. Время завертелось, отсчитывая свой шаг. Случилась встреча с черниговским сотником, сам отъезд, из-за боязни за жизнь раненых, больше походивший на бегство.

Перед отъездом к Савару подошел Девятко, старший у северян.

«Ты прости нас, княжич, — смущаясь, проговорил он. — Не пойдем мы с тобой. Боярин наш погиб, да от дружины его, нас шестеро-то всего и выжило. Ежели мы, где поляжем, кто тогда малого боярича на крыло ставить будет, хозяйство боярское захистит? Смерды землю поднимут, а вот меч в руке держать, только вои научат».

«Добро. Никаких нареканий на вас нет. Оставайтесь. Сами управимся».

Так и расстались, увезли своих тяжелых на повозках, да вот беда, за три дня езды, по дороге они перемерли почти все. Теперь, вот и Михаила не стало, одного дня не дотянул до бабкиной избушки. Видать, так на его роду написано было.

 

— 13-

Еще не подъехав к основным силам противника, Олег с товарищами ощутили присутствие чужаков. По многострадальной территории южной Руси, враг прошелся огнем и мечом, словно браконьер с сетью по мелкому прудику. Сожженные городища, пустые деревни, на улицах которых лежали никем не захороненные тела смердов, в основном стариков и детей. Не слышно голосов скотины в хлевах, избы зияют пустыми глазницами оконных проемов, двери нараспашку. Картина ужасала своей безысходностью.

Не привлекая к себе внимания, пропустили мимо два половецких разъезда. С запада, по Черниговскому шляху, степняки провели большой караван телег с награбленным добром. За доверху нагруженными повозками, тащились, еле переставляя уставшие за дорогу ноги, пленные русичи. Людей за связанные руки прицепили к длинным веревкам, закрепленным за задние борта телег. Лихие наездники, снующие взад, вперед вдоль дорожного поезда, плетьми подгоняли бредущих славян. Переговаривались, смеялись, радуясь добыче.

Сам стан, заставил кривичей крепко призадуматься. Такого скопления воинства они в своей жизни еще не видели. Издали, остановившись на лесной опушке, наблюдали, как спешенные степняки штурмуют высокие каменные стены города. По длинным, штурмовым лестницам, прикрываясь щитами, половцы, как муравьи, лезли вверх. Тучи стрел с обеих сторон, пожинают скорбный урожай. Идан указал на клубы дыма за городскими стенами.

— Тяжко приходится курянам. В городе горят постройки.

— Слишком много ворога собралось под стенами. Сдюжим ли мы? — засомневался Велибор.

— Ничего, глаза боятся, руки делают. Так боярин всегда говорит, — вспомнил Ослябя.

— Судя по всему, города им сегодня не взять, — глядя на жалкие потуги половцев, преодолеть стену, констатировал Олег. — Значит, дождемся, когда выдохнутся, да ближе к вечеру и сами начнем.

К концу подходил четвертый день осады Курска. С переменным успехом орда и дружина города вели сражение на стенах, неся невосполнимые потери. Никогда ранее, куряне не видели под стенами своего города столь огромного воинства. Сверху были хорошо видны конные потоки кочевников, заполонившие окрестности. Крики людей, ржание и топот копыт лошадей, растворили в себе все посторонние звуки. Даже при слабом ветерке от скопления кочевников, в сторону славян исходил чужеродный запах застарелого пота вперемешку с квашеным молоком, заставляя с нарастающей в сердцах тревогой оценивать силу врага, его количество и качественные показатели навыков и вооружения.

За те дни, что половцы похозяйничали по округе, городские посады, вынесенные далеко за стены укреплений, превратились в свежие головешки потухших кострищ. Все поля и огороды, вражья рать пустила под копыта табунов. Земля не скоро сможет родить хоть что-то на таких местах. На глаза многим женщинам наворачивались слезы, порушен уклад жизни, в стычках со степняками полегли отцы, мужья, их сыновья, и враг при этом не повержен, враг у ворот.

Воины русской дружины уже отбили десяток штурмов. Городские ворота устояли даже тогда, когда со стороны степи появившийся смерч, с невероятно огромной силой ударил в них, не осилив, рассыпался сухой пылью к их подножью, оставив после себя чутьли не барханы мусора.

Сегодня после «трудового дня», усталые воины, те, кому посчастливилось выжить, усевшись вокруг костров, жарили мясо, пили хмельную славянскую брагу, отдыхали, вели беседы. У себя в шатре, главный хан орды собрал старейшин и кам. Сильный, порывистый, не терпевший чтоб кто-либо прервал его речь, он «строил» своих куренных. Старейшины понурив головы, внемлили его упрекам. Прервавшись самостоятельно, большими глотками отпил красного вина из походной чаши, прищурив глаз, переключился на шамана.

— Уже который день я топчусь под стенами этого города. Я устал смотреть, как неумело и неслажено воины кошей, словно собаки пытаются вырвать друг у друга победу. И это происходит тогда, когда надо действовать сообща, а не тянуть кошму каждый на себя. Кама, я потерял надежду на то, что ты и твоя братия, сделаете что-либо путное в этом набеге. Вы смогли разрушить огорожу только мелких селений и городков. Так воины это сделают и без вас!

— Хочу напомнить, великий хан, что после пожара за городской стеной, урусы лишились большей части своих хлебных припасов, — окрысился на хана главный шаман орды, выказывавший спокойствие до той минуты, пока упреки не касались его самого. — Ждать осталось недолго. Городская беднота оголодает, поднимет бунт. Урусы ничем не отличаются от других народов. Так уже было не раз.

— Ага! Как же! Ты знаешь, что эти племена не имеют рабов, они варвары. Все поголовно носят оружие, и самое главное умеют им владеть. Не будет ни какого бунта. Ты…

В шатер ввалился десятник из родового аила Баркута. С порога, со спешкой склонился, прижав к груди ладонь правой руки, пытаясь больше соблюсти ритуал, чем приклониться перед величием вождя.

— Хан! В твоем стане затеялась вооруженная потасовка. Курени что-то не поделили между собой. Уже есть убитые и раненые.

Только сейчас старейшины обратили внимание на шум за пологом шатра. Звуки сечи, звон сабель и выкрики на родном языке, подняли их на ноги, заставили первыми выбежать на вечерний простор, хан с шаманом смогли последовать за ними только в последних рядах.

Почти по всей площади, разместившей на себе половецкий воинский стан, в непосредственной близости от ханской ставки, шел настоящий бой. Потасовкой все это действие назвать можно было с большой натяжкой. Между кострами мелькали кипчаки из разных куреней и кошей, полосующие друг друга саблями, сцепившись в смертельном объятии, душили соплеменников руками, пинали ногами и втаптывали в пыль упавших.

Баркут с двумя десятками телохранителей призывая и ругаясь, грозя и требуя подчинения, метался в гуще обезумевших мужчин своего народа. Только одинокая фигура шамана, застывшая у ханской вежи, чужеродным столпом выделялась из картины всеобщего помешательства. В сотне шагов от себя, в лучах закатного солнца, старый поклонник степных богов разглядывал молодого уруса, белую одежду которого прикрывала тонкая кольчуга, два сабельных клинка на поясе его покоились в ножнах, а длинный локон волос слегка бередил теплый летний ветерок. Их взгляды встретились, и шаман понял, кто перед ним, почувствовал как на его немеющих руках и ногах повисли невидимые оковы.

Олег, а это был именно он, нашел того, кого искал среди разворошенного улья кочевников. Вот он стоит и молча смотрит на происходящее. Он силен и умел, он полон знаний, полученных, пройдя тропой колдовства десятки лет назад, добровольно переступил черту пролитой невинной крови, вышел за светлый круг, окунулся в пучину темноты на неизвестном пути. Познав Черное Искусство, стоявший перед ним человек, да и человек ли он теперь, встал над законами общества, лишь для видимости прикрывшись фигурой хана.

В недалеком прошлом, Олег с десятком, ставших в одночасье братьями, кривичей, прошел дорогой Перуна, приняв посвящение от светлого Бога воинов, обрел немалую силу молниерукого божества славян. Белый Хорт своим взглядом сделал посыл на поединок, между делом нехитрым заговором проверяя, не ошибся ли он в отношении старика. В это время его братья искали в стане противника колдунов рангом пониже, между делом подталкивая кочевников словом и делом к братоубийственной бойне.

На лице степняка мелькнула легкая усмешка, его тонкие губы всего лишь на мгновение дрогнули. Мыслеформа заклинания пришла в действие, оковы на руках и ногах шамана с ослепительной вспышкой распались на оплавленные осколки. Все это могли видеть только они двое. Откат невидимой взаимосвязи накрыл Олега, белый витязь почувствовал холодок страха, проскользнувший по позвоночнику. Подсознание пришло к убеждению — ошибки нет. Он нашел!

Умудренный жизнью Кончар, еще не проявил волнение, с его стороны тоже шла своеобразная подготовка. Любая работа колдуна, всегда начинается с оккультной диагностики сложившейся ситуации, и только потом уже предпринимаются какие-либо действия. Поэтому выяснение ситуации — дело особой важности. Ошибка может привести к поражению. Шаман пытался просчитать варианты судьбы, не допустить того, что его магический поток мог вернуться и ударить по его же подсознанию.

Степняк всего лишь на миг смежил веки, а когда поднял их, чуть не опешил от увиденного. У ног славянина сидел молодой волк, его совсем белая шерсть лоснилась в лучах заходящего солнца. Пристальный оценивающий взгляд его был прикован к глазам колдуна.

Зловещий шепот, казалось, дошел до ушей белого зверя, шерсть на загривке его встала дыбом, губы чуть разошлись в стороны, обнажив крепкие клыки сахарного цвета.

У ног шамана материализовался серый зверь. Седая шерсть, закаленного во многих схватках живого половецкого тотема, ощетинилась в предвкушении смертельного поединка. Пространство вокруг поединщиков, все это время оставалось свободным, никто из смертных не замечал их манипуляций.

— Ты думаешь, что это будет легким делом, урус? — подал голос Кончар.

— Не трудно догнать старую повозку, к тому же если она еще и катится навстречу.

— Н-ну, посмотрим!

— Смотри, колдун.

Серый сделал три шага по направлению к противнику. Крупная округлая голова чуть повернулась в сторону, будто зверь выбирал место, куда поставить переднюю лапу. Его поднятые уши, встали торчком вперед, а углы рта выдвинулись. Глаза, устремленные в глаза Белому, излучали ненависть, совсем не присущую животному. Оскал на морде, продемонстрировал желтые, не малых размеров клыки. Белый приподнялся с места, наморщив складки кожи позади носа над верхней челюстью, шагнул навстречу врагу, выразился звуком, вырвавшимся из пасти:

— Ы-ыгр-ггы!

Хвост белого волка поднялся выше уровня спины, сам он застыл, прямо стоя на ногах. Сила и мощь во все времена привлекала, магнитила к себе взоры обывателей. Так, в средних веках завораживал вид доспехов и оружия сильного воина. Так, в веке девятнадцатом строй гусар вызывал бурю эмоций у горожан провинциальных городов. Так, наши современники, подняв лица к небу, любуются парадом пролетающих над Красной площадью истребителей последнего поколения. Если бы кто-то мог увидеть двух хищников, готовых помериться силой в смертельной схватке, он на время забыл бы обо всём, наслаждаясь зрелищем поединка. Но люди вокруг были лишены возможности созерцать прикрытый для всех пологом бой, они сами боролись за свои жизни, также проливая кровь, и страдая от боли в полученных ранах. Каждому своё!

Прелюдия смертельного танца началась. В отличие от своих истинных тел, стоящих неподвижно, взиравших на развернувшееся действо, каждый контролировал эгрэгор своего бойца, волки на месте не стояли. Как настоящие хищники, пошли по кругу, то останавливаясь и припадая к земле, втягивая носом воздух, обнюхиваясь на расстоянии, то резко меняя направление движения, делая шаг к противнику, или отступая на тот же шаг от него. Злобное взрыкивание, указывало на крайнюю степень возбуждения обоих дуэлянтов. Движения сделались резче, круг сузился.

В опасной близости, почти касаясь телами, хищники прошлись один возле другого. В последний момент смогли разойтись в стороны, обдав соперника лишь жарким дыханием, проделав все это, чтоб извернуться, и сорвавшись с поводков рассудка, удариться грудь в грудь. Оба не рассчитали силу соприкосновения, отлетели, крутясь как кегли в кегельбане сбитые мячом. Покатились по вытоптанной тысячами ног земле, вскочили на лапы, и снова бросились в бой, изрыгая гамму звуков, способную повернуть вспять целую стаю настоящих волков. Контакт!

Танец превратился в смертельную пляску на ограниченном пятачке земли. В ход пошли мышцы, острые как ножи зубы и клыки. Клочья шерсти с каплями крови, летели в стороны. Тела извиваясь, таранили противника, заставляя то одного, то другого, барахтаться в пыли, превращая ее во влажную грязь, смешавшуюся с кровавыми сгустками. В глазах поединщиков читалось бешенство, хлопья пены и розовой слюны сочились из пастей.

Еще наскок друг на друга! Широкие грудные клетки матерых представителей лесной фауны, свечками взвившихся вверх, оторвавших от земли задние лапы, встретились как боевые секиры. Оба теряя последние силы, вошли в ближний бой. Было заметно, что Серый лишился хвоста, а у Белого перекушена левая передняя лапа, из его паха обильно струится кровь, и что-то волочится за ним по траве.

В другой обстановке половецкий волк, закаленный не в одной схватке, выживший, и получивший бесценный опыт и знания ведения поединка, отошел бы в сторону, огляделся, проинспектировал состояние визави, нанес контрольный удар, но он выложился полностью, сам попал в капкан вражеских челюстей, сомкнувшихся у него на шее в последней атаке. Мертвая хватка Белого, только чуть ослабла, но его мозг был жив. Сознание подсказало Белому, что медлить, значит дать выжить ненавистному ворогу. Вложив все оставшиеся в нем силы, он рванул сомкнутой пастью на себя, вскрыл трахею Серого, захлебываясь горячей струей руды противника.

Оба волка лежали на земле прижавшись друг к другу, оба были еще живы, но их глаза покрыла пелена тумана, пленка, через которую нельзя увидеть свет, она свидетельствовала — жизнь по капле выходит из совсем еще недавно сильных тел. В случившемся бою победителей не оказалось. С последним вздохом, оба волка, и Серый, и Белый, растаяли в воздухе, будто и не выходили на смертельный бой. Как под жарким солнцем испаряется вода, так, в несколько мгновений, испарились лужицы крови, обильно натекшие на ристалищном пятачке. Небо над славянской землей поглотило остатки негативной энергии — ненависть двух полярно противоположных сущностей. Не далее, как в ста шагах друг от друга, на голой земле лежали два мертвых человеческих тела, без признаков насильственной смерти. На их коже, нельзя было разыскать, даже свежей царапины. Орда хана Баркута лишилась главного камы. Десяток Перуновых Хортов, лишился брата.

Всеобщая суматоха и кровавая резня половецких куреней стихла так же неожиданно, как и началась. Лагерь кочевников представлял собой жалкое зрелище. Повсюду лежали тела убитых, стонали раненые, посылая проклятия обезумившим, непонятно по какой причине соотечественникам. Живые, вымотанные дракой, не могли взять в толк, что же произошло. Как все это случилось? Им было невдомек, что за личинами воинов разных кошей, прослеживался русский след. Попутно Белые Хорты выискивали и выбивали шаманов, лишая ордынское воинство поддержки степных богов.

Единственные, кого не коснулось в орде всеобщее помешательство, были лошади собранные в табуны и отведенные на пастбища, они спокойно «выкашивали» траву на отведенных местах, да славянские полоняники. Вторые — увязанные гроздьями на длинных веревках, ждали своей незавидной участи. Утром караваны с награбленной рухлядью и новоиспеченными рабами должны были отправиться в Дикое поле. Во время случившейся заварухи, охрана полона, разобравшись в том, что свои бьются со своими, бросилась на выручку родных кошей. Оставшись беспризорными, русичи нежданно-негаданно, получили помощь от соотечественника, развязались и сделали ноги, даже не помахав дяде ручкой. Самые смелые, рассудив, что оказались стороной потерпевшей, с особым цинизмом увели упиравшихся, не желающих признать хозяевами, лошадей, кто сколько смог.

Уже когда на небосвод взошел рогатый месяц, а звезды, будто овцы в отаре у пастуха, заняли надлежащие им места, Баркуту доложили о том, что его войско лишилось всех шаманов. Хан схватился за голову. Настроение вождя упало еще ниже от вести, что каждый курень, только убитыми потерял от сотни до трехсот воинов. А, что делать с увечными и получившими раны?

Когда над осажденным городом встало солнце, его жители со стен увидали пустой половецкий стан. Орда покинула его ночью. Посланные разведчики, вернувшись, доложили наместнику: «Орда ушла в сторону степи, увезла с собой погибших и раненых».

Город ликовал! Осада снята, люди, в большинстве своем живы, а что посад сожжен, да поля потоптаны — не беда. Отстроимся, с голоду не умрем!

На тихой лесной поляне, шестеро славянских воев, молча стояли у сложенной из веток, хвороста и поленьев крады, последний раз вглядываясь в лица своих погибших братьев.

— Олег, Идан, Тур, Сувор. Прощайте братья, пусть будет весело вам в чертогах Перуна. Каждый из нас придет к вам в свой час. Прощайте!

Родислав прошелся вдоль сложенной лодьи, факелом поджег краду с четырех углов. Со словами молитвы всех выживших, обращенными к своему небесному покровителю, огонь вспыхнул ярче, пламя загудело, поднялось высоко над погребальным сооружением. Стайка пичуг, вдруг выпорхнула над кронами деревьев, спикировала к поляне, проносясь над самым кострищем, и вновь взмыв в небесную синеву, скрылась из глаз.

— Жаворонки, — с улыбкой промолвил Шуст. — Души наших братьев унесли в Ирий!

— Вот и нам пора. Проводим кощщиев до Дикого поля.

Родислав, негласно приняв главенство над Белыми Хортами, первым направился к неподалеку пасущимся лошадям. По узкой лесной тропе, маленькой колонной, в большой мир уходили вои, через много лет потомков которых, на землях юга России и Украины народ будет называть голдовниками, людьми — чужими для всех, но стоящими на страже рубежей Родины и проживающего в ней коренного населения. Но это уже дела грядущие!

В густых ветвях послышалось шевеление, птица огромных размеров, глазами-плошками оторвалась от зрелища догоравшего костра. Она все видела и слышала. Расправив крылья, была готова взлететь с разлапистой ветки вверх. Когтистая рука, больше похожая на обезьянью конечность, просунулась из-за ствола, схватила в кулак лапу филина переростка, уже взмахнувшего крыльями.

— К-куды так поспешаешь? — раздался голос чуть ниже выбранного насеста. — Гость дорогой! А, поговорить?

Недовольный клекот, рывок с целью вырваться и взлететь, и оба существа с треском ломаемых ветвей валятся вниз, оставляя на острых сучках клоки шерсти и перьев. Приземлившись в высокую траву, косматый мужик, с глазами разного цвета, в портах и старом кужухе надетом на голое тело, так и не выпустил птичью булдыгу из рук. Осознав, что не вырваться, пернатый пошел на переговоры.

— Тебе чего от меня надобно? И что ты есть такое, чтоб касаться Дива, божества людей живущих в степи?

— Ха-ха! Это ты в степи божество, а здесь я хозяин. Ты зачем сюда без спроса пожаловал? Что ты здесь забыл?

Див дернулся в еще одной попытке освободиться.

— Сейчас сверну тебе шею как глупой утке, и не станет больше в степи божества!

Леший, а это был он, без особых усилий взмахнул тушей пернатого нарушителя границ, да и со всей своей немалой силы приложился ею об ствол сосны, с которой они оба только что сверзились. При таком добром ударе, половецкое божество успело что-то крякнуть. Кость лапы хрустнула, оставшись зажатой в ладонях хозяина леса. Отделившаяся от конечности туша, покатилась по мягкой траве поляны. С удивительным проворством, освободившийся, покалеченный пернатый «друг», оттолкнулся единственной лапой от земли, взмахнув крылами, взмыл вверх. Прилагая усилия, поднялся высоко над поляной.

— И чтоб я тебя, инвалида, здесь больше не видел. Таким как ты, у нас не подают! — заорал вослед удаляющейся птичке лешак, словесные подначки и обороты, доставшиеся ему от друга, Сашки Горбыля, из него так и перли. Лесная нежить, подконтрольная ему, поначалу удивлялась непонятным словам и выражениям, потом — обвыклась.

Повертел в руках оторванную конечность.

— Э-хе-хе! — разочарованно вздохнул он. — Ладно, может, на что и сгодится.

Забросив когтистую лапу пернатого существа на плечо, сунулся к кустарнику лещины и растворился в зеленой чащобе.

 

— 14-

Июньское солнце в средине дня палило нещадно. Птичий оркестр распевался на разные голоса, заставляя воспринимать лес большим живым существом. Испаряющаяся влага, высасываемая жарой из подлесков и чащоб, превратила сам лес с его буйством зеленых красок, в парную, заставляя постоянно смахивать пот, а думать только о том, как было бы хорошо залезть сейчас в прохладную воду речушки.

Верстах в трех от Черниговского шляха, на развилку лесной дороги на полном галопе выскочил всадник. Выскочил он прямиком на секрет десятника Белаша, наряженного со своими людьми в дозор. Белаш, воин со стажем, еще с покойным сотником Андреем участвовал в Крымском походе, был ранен, чудом остался жив, и еще долго потом в одиночку добирался до родных краев. Всадника признали за своего, и по одежде, и по манере езды верхом. В седле был русич. Послышался топот копыт, к развилке мчались десятка полтора, а то и больше лошадей. Десятник сразу смекнул, славянина гонят. Всадник, не замечая секрета, нахлестывал усталую кобылу, выжимал из нее последние силы.

— Готовь луки, чую, сейчас цель появится на тропе. Стрелять по готовности! — распорядился Белаш, сам потянул стрелу из колчана, подвинулся в сторону, выбирая место так, чтоб растительность не могла помешать прицелиться.

Противник не заставил себя ждать, можно сказать на хвосте у лошади беглеца, сразу по двум направлениям развилки на тропе показались преследователи, с криками и гиканьем пускали стрелы по убегавшей цели.

— Грамотно травят бедолагу, — укоризненно, сам себе прошептал Белаш, натягивая тетиву на луке, скомандовал в голос. — Бе-ей!

Десяток стрел одновременно сорвались в полет, выбивая зарвавшихся в азартном порыве охотников. Послышались крики боли. На землю выпадали из седел убитые.

— По коням, — заревел Белаш. — В мечи их, сукиных детей!

Не так уж и много было степняков. После такого поворота судьбы, десятка полтора их развернувшись назад, нахлестывая коней, бежали без оглядки.

Настало такое время, что по земле курской малыми отрядами шакалили представители разных куреней, разыскивали прятавшихся по лесам смердов. Дружина Монзорева, не имея силы встретится с врагом в открытом бою, третьи сутки уничтожала по лесным артериям вот таких охотников за чужим добром и людьми, помаленьку продвигаясь к самому городу Курску. Надо сказать, успехи превзошли ожидания. Ведя строгий учет, боярин пришел к выводу, что своими партизанскими методами за короткий отрезок времени они уничтожили более пятисот захватчиков, освободили десятка два мелких полона и взяли примерно столько же караванов. Прогресс налицо!

Отряду Белаша только и осталось, что добить раненых кочевников. Меньше чем в версте от места боестолкновения, нашелся и беглец, лежавший у кромки леса без сознания. Половецкая стрела ссадила его с лошади, обломком торчала из спины, сломавшись при падении. Он был жив. Туша лошади русича перекрыла дорогу, в последних издохах брыкалась копытами. Желание поймать беглеца было так велико, что степняки не пожалели и ее.

— О-о! Десятник, так это ж Зловид! Наш, погостный.

— Подивись, что там за рана у него, — велел Белаш с седла, наклонившемуся над раненым Гулу.

— Ништо! До лагеря довезем, а там стрелку-то и достанем. Плотно сидит, крови почитай что и нету вовсе.

Так раненый кривич Зловид в бессознательном состоянии и добрался до лесного лагеря боярина Гордея. Рана его оказалась не опасной, стрела вошла под правое плечо, не задев легкое, но помялся воин изрядно. Кроме сотрясения мозга, гонец полам ногу и руку.

— Всю дорогу боги хранили меня, и только два дня назад, нарвался на половецкий отряд, мыслил отсидеться в лесу, а уж потом вернуться на шлях. Лошади вконец обессилили за долгую дорогу. Сам вымотался. Зашел поглубже в лес, ну и приснул. Утром выдвинулся к шляху и вновь неудача. Опять вражье семя попалось на встречу. Заметили. Гоняли словно волка. Заводную кобылу потерял. Не знаю, как и ускакал от них. Заплутал в лесу, да поблукать пришлось. Думал, ну все, теперь уж точно найду вас. Ан нет! Кощщиев в лесу, как изюму в булке у ромейского хлебопека.

— А про изюм откуда знаешь? — раздался голос за спиной Зловида.

Раненый, услышав знакомый голос боярина, быстро повернул голову. Здоровой рукой потянулся к кожаном подсумку на ремне, лежавшему рядом со снятым подкладом, испачканным кровью.

— Дык, я ж с сотником Олексой в Тавриду хаживал, потом с тобой, боярин, в Деревестре был. Ан не признал меня?

В грязном, оборванном, с замотанной головой, и лицом покрытой коростой человеке, было мудрено признать знакомца. Морщась от боли Зловид подсунул сумку ближе к ногам вождя.

— Бумага там тебе. Боярыней писана. Беда у нас!

Монзырев вздрогнул, поспешно схватил подсумок в руки, попытался развязать кожаные узлы завязок, запутался, извлек из ножен боевой нож, обрезал их. Достал письмо, вчитался в написанный супругой текст. Галка писала:

«Здравствуй мой муж!

Пишу тебе по настоянию старейшин. После ухода дружины, дошли до нас вести о приходе на наши земли орды. Еще один хан решил попытать счастья и захватить пограничье. Половцы уничтожили нашу западную заставу, сожгли крепость, стоявшую на пути к Уненежу. Сашка Горбыль сегодня ушел им навстречу, задержать хочет продвижение противника в нашу сторону. Ты не волнуйся, городок к встрече непрошенных гостей готовится. Баб, детей, да стариков отправляю в лесные схроны. Подгребаю в деревнях всех, кто может держать в руках оружие. Бог даст, отобьемся. Если можешь, приезжай, все-таки я боюсь. Жду тебя и люблю.

Твоя Галина».

Письмо явно было написано женщиной, в крайней степени, переживавшей за происходящее у порога ее дома. Монзорев знал, что на людях Галка вряд ли выкажет боязнь и неверие в хороший исход дела, но в душе ее, когда писалось письмо «кошки скребли». Не просто далось его жене написание такого послания, видно здорово приперли обстоятельства.

«Что сделает Горбыль со своей сотней против многотысячной орды? Как задержит?».

— Сколько дней к нам добирался? — задал вопрос гонцу.

— Так, с блуканиями да погоней, седмица уж прошла.

— Ах, ты ж…! — боярин, с размаха приложился рукой к стволу березы, у которой стоял, читая письмо.

Обернулся к сопровождавшим его воинам.

— Всех командиров подразделений немедленно собрать ко мне! Живо!

Мысли и сомнения полезли в его голову. Трудно было понять, как оказать скорую помощь своей вотчине, находясь за многие километры от дома. Трудно было надеяться на помощь славянских богов. Да и таинственный мир лесных духов и нежити, вряд ли придет на помощь. В раздумье, сосредоточившись на своих мыслях, он шел по лесу к месту, где развернулся штаб. С разных сторон лагеря слышались торопливые шаги, это его командиры спешили на призыв собраться.

Взглянув в лица своих подчиненных Монызрев отрывисто, рублеными фразами, не терпящими возражений, объявил:

— Вот что, господа хорошие. Долго объяснять не буду, скажу лишь о том, что на пограничье напала орда. Нет, не эта. Оказалось, что мы просчитались. Поэтому, Рагнар Фудривич, ты с пехотой остаешься здесь, оседлаешь черниговский тракт, бьешь тех степняков, которые «пасутся» на землях Курских. Все равно за мной не поспеешь, так хоть какой-то прок будет. Людей береги, на рожон не лезь. Я забираю три сотни конного войска, печенегов, и на максимальной скорости двигаюсь к родному погосту. Все! На сборы даю один час. Людогор выстраивай колонну, направление следования на юго-запад! Головной дозор возглавляет старейшина Цопон, два десятка кривичей следуют с его печенежской сотней. Это на тот случай, если своих по дороге встретят, так чтоб, не ровен час, за половцев не приняли. Выполнять.

Встав на шлях, уже часа через три головной дозор повстречался с черниговской дружиной боярина Щедра. Монзырев встретившись с самим боярином, политесов разводить не стал, времени терять жако, в двух словах объяснил ему, что столица княжества в опасности, что к ней движется еще одна орда. Пусть боярин подумает и примет решение, как поступить в сложившейся обстановке. Анатолий Николаевич был совсем непротив увеличить численность воинства для встречи с половцами у родного погоста. Щедр дураком ни когда не был, понял, чем пахнет потеря столичного града, поворотил воинство назад.

С потемками русские дружины расположились на отдых прямо у дороги, оккупировав берег небольшой речушки, протекавшей тут же. Жгли костры, кашеварили на скорую руку, поили уставших лошадей, сами сгоняли усталость нагревшейся за день речной водой.

Монзырева от нелегких дум отвлек боярин.

— Позволишь ли присесть к твоему костру?

— Милости прошу, присаживайся, — сбрасывая пелену дум, откликнулся Толик.

Пошел тихий разговор про житье бытье в княжестве, на границе с Диким полем, да и в самом Чернигове. Щедр, скосил глаза на печенежского князя, сидевшего тут же, локтем облокотившись на колено старого Цопона.

— Гляжу, печенеги у тебя в дружине. Как так?

— А, чего ты боярин хочешь? Одно время ратились с ними, это было. Да вот пришла общая беда, вместе ее встречаем. К тому же, старейшина Цопон, у меня в погосте целый год прожил, — Монзырев подмигнул печенежскому деду, не встревавшему в разговор между двумя вождями. — Почитай, свой человек в степи теперь имеется, и не простой скотовод, а воин имеющий вес в племени.

На лице Анатолия появилась слегка заметная ухмылка, сказывалось уже подзабытое отношение войскового офицера к приехавшему вдруг из столицы штабному. Сам Щедр, таковым себя не считал, да и понятий таких не знал вовсе. Если перевести все это, на понятный нашему современнику язык, то получалось, что служил боярин всю свою службу во внутренних округах, в Диком поле небыл, с князем Святославом так уж получилось, в походы не хаживал. Но служакой Щедр был отменным.

От костров потянулся запах сготовленной еды. Вождям подали по тарелке варева с кусками сала, черствые лепешки. Ложку каждый достал свою. Снедали молча, а насытившись, полуразвалившись на кошмах у весело горящего костра, продолжили разговор.

— Понять не могу, и откуда сия напасть к нам пожаловала? Ведь раньше и слухом не слыхивали о кощщиях.

— С восхода пришли. Их ханство, далёко отсюда, — подал голос Цопон.

— Зачем же они пришли к нам, ежели путь не близкий?

— У них скота много, выпасов не хватает, вот и пришли, — опять обозвался старейшина печенегов.

— Это, боярин, разведка боем была. Пришло два племени, прошлись по Дикому полю, местных скотоводов под корень извели. Места понравились. Давай, думают, еще и по лесам мечом пройдемся, посмотрим, как карта ляжет. Если им сейчас рога не поотшибать, следом, как саранча, в десятки раз больше восточного народа припрется. Но знаю, лет через пятьдесят их потомки все едино к нам заявятся, да не двумя ордами, а гораздо большим числом. Мы-то с тобой боярин Щедр, до того часа не доживем. Вот детям нашим, да вот ему, — Монзырев кивнул на печенежского князя. Малец спал, громко сопя, рядом с печенежским дедом, любовно прикрывшим своего господина попоной. — Ох, не сладко придется. Уже сейчас прослеживается их тактика ведения войны. Внезапное нападение, потом ложное отступление, засады. В полевом бою их хан грамотно разделяет силы. Летучие отряды авангарда начинают с завязки боя, потом эти отряды подкрепляются атакой основных сил. Следуют удары по флангам и из засады по тылам. Орды многочисленны, позволяют так драться, не то, что у нас, дружина из полутысячи человек — уже великое воинство. Наши князья к такой войне не привычны.

— И откуда ты все это ведаешь?

— А я тут помимо уничтожения кощеев, еще и пленным языки развязываю, да информацию собираю и фильтрую. Есть у меня на этот счет умельцы в дружине.

— Да-а! Слушай, а что значит карта ляжет? Объясни.

— Это только поговорка. А вообще, есть такая игра на деньги. На листах бумаги нарисованы масти, вожди, бабы, витязи, ну и мелочь всякая…

— А-а-а! Знаю, знаю. Слушай, это не с твоей вотчины, года три назад сотник с караваном в Чернигове пребывался? Так наместник очень недоволен был на него, за то, что тот все купечество городское, да гридь, можно сказать «обул» в такую игру.

Монзырев досадливо засопел.

— С моей.

Далась боярину эта игра! Действительно, три года назад, в целях предоставить Горбылю хоть какой-либо отпуск, Толик отправил его начальником охраны торгового каравана в Чернигов. Типа, езжай Сашок город глянешь, отдохнешь, развеешься немного. Вот, тот и съездил. Уж что там проныре Боривою, руководителю каравана, не подфартило с местным купечеством, тайна покрытая мраком. Галка рассказывать не стала, Сашка всего и не знал, а Боривой молчал, как рыба об лед. Только накололи купчины хозяйственного кривича, и ведь по Русской правде не подкопаться. Горбылю много знать и не хотелось. Увидел смурного торгаша, подкатил к нему навеселе.

«Что, Боря, обидел кто?»

«Ох, сотник, не знаю, как на глаза боярину показаться!»

«Ага. Ну, так поведай мне, родной. Где купеческая братия кучкуется? В каком кабаке?»

Вот с этого все и началось. Короче, неугомонный Горбыль заявился в указанное заведение, неразбираясь кто прав, кто виноват, на стол подвыпившей компании бросил колоду карт из нашего времени. Люди во хмелю, а игра в «очко» не сложная. Горбыля споить, бочку водки оприходовать! Втянул в игру купчиков. Выиграет, слегка даст отыграться. Снова выиграет, и опять все поновой. В кабак на огонек потянулись гридни из детинца наместника, деньги-то водятся. А Сашке, что? Знай, наяривает, только от недосыпу бледным сделался.

На третьи сутки наместник прислал вооруженных посыльных за отпускником. Очень недоволен был Сашкой, ругался, колоду карт изъял, а ушлых кривичей «попросил» убыть восвояси и передать большой привет «голове пограничной мафии».

Николаич, Сашку конечно вздрючил, но осадок остался. Зато Боривой после черниговского вояжа на Горбыля чуть ли не молился. Мало того, что свое вернули, так еще и в прибыли дикой случились.

— С моей.

— То-то, я помню, что кривич был.

— Ну, был и был. Время позднее, боярин. Отдыхать пора.

Дорога домой для любого человека всегда кажется короче и проходит быстрей, хотя расстояние и не становится меньше. Монзырев подгонял воинов, которые и без того торопились, зная, что дома беда. Черниговский шлях опустел, будто вымер, да может, так оно и было. Пустые постоялые дворы, селища брошенные смердами, вызывали у людей плохие ассоциации с родными местами, наверное, сейчас также покинутыми домочадцами. Прошли Медведицу, боярское городище, сожженное, со следами недавних боев, где Толик оставил Мишку. Сердце сжалось в груди от чувства тоски и безысходности. Враги на шлях глаз не казали, быть может скрывались заслышав топот сотен лошадей, а может просто ушли в свои степи от греха подальше.

На пределе возможного, лошади несли седоков закованных в брони от рассвета до заката, с небольшими привалами, переседлаться, испить воды, и в седло, и снова скачка. Короткая летняя ночь не способствовала полному восстановлению животных, но возможности длинного отдыха небыло. Снова утро и дом все ближе. Вот и пора сворачивать к югу, впереди осталось всего два дневных перехода. В проход летника первым проследовали два десятка кривичей Белаша, за ними сотня Цопона, а уж потом, постепенно наращивая ход, сотня за сотней пошли остальные. До боли знакомые места подгоняли верховых не хуже десятников. Вот и большая поляна, через центр которой проходит дорога, на противоположной стороне, по правую руку от дороги, у начала зеленой стены леса отчетливо был виден невысокий щелястый истукан. Бородатый лик, с подобием улыбки, производил впечатление уюта при виде толстого божка. Как не торопились, Монзырев соскочил с седла, из переметной сумки достал свою походную чашку, оглянувшись, окликнул вестового, молодого паренька, участвовавшего в первом своем походе:

— Плесни из бурдюка вина, Бажан.

Ставя к подножию чура угощение, попросил деревянного хранителя земли кривичей:

— Прими подношение Диду, извини, чем богаты…. Сотвори чудо, сделай так, чтоб я успел.

Щелястый божок, все так же молча, наблюдал за тем, как мимо него на рысях проходило русское воинство, всадники которого на скаку бросали косые взгляды на вождя, стоявшего рядом с невысоким чуром. В глазах читался невысказанный вслух вопрос.

«Что мы сможем увидеть у себя дома? Цела ли семья?».

* * *

Он лежал в сделанном им самим гнездовище, нависавшем с толстых ветвей почти над узким проходом дороги. Само гнездовище, напоминало больших размеров вороново гнездо, только сплетенное, из веток со свежей листвой, очертаниями и цветом зелени вплеталось в общий пейзаж. Лежал тихо, временами выпадая из действительности, не то, засыпая, не то, теряя сознание. Вот уже три ночи не спал, не мог спать.

Бурлящим потоком захватили события трех минувших суток. Добравшись до крепости, они попали к завершению ее осады. Придти на помощь осажденным, было чистым самоубийством. Проще самому себе перерезать глотку тупым ножом, чем пробовать прорваться внутрь, возни меньше, а результат один. Вот издали и наблюдали за ходом штурма и последними конвульсиями населения. Сам штурм был не первым, но судя по стремительности карабкающихся по лестницам и веревкам арканов половцев, и численности прикрывавших идущих на штурм лучников, главный вождь всего этого разбойного кагала, пообещал вождям малым, ни как не меньше, чем усекновение яиц, ежели таковая крепость, не будет к вечеру покорена. Вот и старались, как могли. Плотный рой стрел не давал защитникам высунуть носа из бойниц, а на стенах уже хозяйничают чужаки. С ветвей высоких сосен они видели лишь мельтешение, давку да толкотню на крепостной галерее с их стороны. А, что происходит сейчас по другую сторону цитадели славян?

За задними рядами лучников проследовала кавалькада пестро одетых всадников, в добром доспехе, с оружием в походном положении. Ясно, что хан со свитой и телохранителями! Сами в свалку не лезут, контролируют действия черни. Он пристально вгляделся в лица ордынской элиты, запоминая и фиксируя в памяти каждую вражиную морду. Сейчас не поможешь ничем, но месть у нас никто не отменял.

На стенах раздались победные возгласы половцев:

— Сарын на къоччакъ!

Строй лучников внизу сорвался с места. Запихивая луки в кожаные подсумки, обнажая сабли, они бросились к стенам крепости.

— Ур-ра-а-а! — заревела толпа. — Ур-ра-а!

— У-у-у! — отвернувшись от происходящего, прижавшись лицом к шероховатому стволу дерева, взвыл Славен. — Суки! С-суки!

— Смотри, кривич, злее будешь! Я через это прошел, — бесцветным голосом проговорил Мошег, сидевший на соседней ветке.

Между тем, ворота городища еще стояли запертыми, из чего Савар сделал вывод, что идут бои на улицах погоста. Городок не смотря ни на что, продолжал сопротивляться. За стенами, клубясь на ветру, в разных концах его валил густой дым. Начались пожары, а через приличный отрезок времени половецкая орда вломилась в черту городка через открывшиеся ворота. Гордеев погост пал.

Опустившаяся на землю пограничья ночь, прикрыла плывущими по небу облаками, словно тяжелым корзном, звезды и месяц. Заставила голоса победителей, разносившиеся по округе из-за стен крепости, звучать громче.

— Что делаем, княжич? — спросил Славен.

В хмуром кривиче с поникшей головой, нельзя было узнать того разбитного весельчака, каким его знали до сегодняшнего дня. Шад вгляделся в его лицо как в зеркало, узнавая знакомые чувства, даже в темноте резавшие глаз.

— Ворота на ночь они закрыли. К крепости вернемся ближе к утру. Сейчас, Славен, проведешь нас к вашему святилищу. Думаю, что хан наверняка еще сегодня захочет разорить его. Вот отсюда и пляшем.

По самой кромке леса, семеро воинов полукругом обошли городище, шагая след в след по высокой траве. Без приключений добрались до священной для каждого кривича, проживающего в этих местах, дубравы. Следуя по чуть заметной тропке, Славен едва не наступил в темноте на мертвое тело. Наклонившись над ним, признал в мертвеце знакомца из соседней деревни, часто бывавшего в погосте.

— Кукса, — назвал имя покойного. — Тело еще не остыло.

— Значит мы на верном пути. Идем дальше, будем тризну править.

Савар тронул кривича за плечо, заставляя продолжить движение.

— Прости брат! — оправдываясь перед мертвым, произнес Славен, перешагнув через неподвижное тело.

Тропа была не основной, и уперлась в стену частокола, повела вдоль него, петляя между стволов дубов-исполинов, листвой на длинных стрелах лещины и густых кустов папоротника. Бойцы сразу услыхали возню, смех и голоса людей за щелястой оградой, в воздухе ощущался запах гари.

— Сердюк, Путыня, ну-ка подсобите заглянуть за загородку, — прошептал Савар.

С помощью северянина и кривича, приподнявших его над краем бревен частокола, заглянул внутрь. При свете горящих факелов, копошившихся внутри степняков, разглядел и посчитал их число. Грабители занимались поисками чего-нибудь ценного спрятанного славянами в их капище. Поваленные истуканы богов, свидетельствовали о том, что даже под ними чужаки искали спрятанные клады.

— Опускай.

— Ну, что там? — поинтересовался Славен.

— Семнадцать половцев, все при деле, сторожу не выставили. Заходим в ворота, кого не посечем стрелами, возьмем в клинки. Идем, пока нас не ждут!

Приготовив луки, молча вломились в святилище, сразу от самого входа, выпустили первые стрелы. Рассыпались в стороны, чтоб немешать друг другу, одну за другой выпускали вестниц смерти во все, что могло шевелиться. Терзая тела людей, которых застали врасплох, стрелами, семеро воинов Монзыревской дружины, в считанные секунды оприходовали всех. Пробежались по небольшому двору капища, делая правку ножами раненым ворогам, когда из оконца волховской избы, вылетевшая стрела, клюнула в грудь стоявшего к ней ближе остальных Славена, откинула его назад, заставив упасть наземь.

— Ох-х! — выпустил кривич остатки воздуха из легких.

— Бойся! — крикнул Савар, отступив в сторону, потянул из колчана стрелу.

В окно влетело сразу пяток стрел, а крик боли оповестил, что хотя бы одна из них достала скрывавшегося в бревенчатой постройке лучника. Вбежавший в избушку Савар проткнул обнаженной саблей уже мертвое тело, за шиворот выволок его наружу, бросив у двери.

Русичи выносили половецких мертвецов за пределы ограды оскверненного священного для них места, кучей сваливали за воротами. Тело Славена, Мошег занес в избу, уложив на лавку, прикрыл покрывалом из волчьей шкуры. Это все, чем мог почтить сейчас память боевого друга, обретенного в чужой земле и теперь потерянного им.

— Прощай!

Со двора донеслась команда шада:

— Выходим все! Берите с собой арканы, идем к стенам погоста.

Теперь уже по центральной тропе прошли на выход из дубравы. С ночью повезло, темень прикрыла землю. Издали осмотрели стены крепости, выбирая место потише. Из самой крепости раздавались пьяные голоса, заунывные степные песни, шум веселья, даже какие-то причитания. Редко где на крепостных галереях горели факелы, да и сами галереи частично сгоревшие, до сих пор испускали дымный шлейф.

— Перебираться будем здесь, — указал княжич на разломанную часть стены. — Запомните хорошо — мы идем в крепость не воевать. Силенок у нас для этого нет. Идем мстить, резать шакалов. Поэтому, когда окажемся внутри, расходимся, работаем только ножами, постарайтесь все делать тихо. Перед рассветом покинуть городок. Желаю вам всем удачи. Готовы? Пошли.

Со стороны реки ржали лошади, там большим табором стояли табуны половцев, там же находилась и малая часть орды.

Савар раскрутил веревку аркана, с петлей на конце. Бросил. Петля, упав на выступ какой-то стойки на галерее, затянулась. Подергав аркан, убедился в крепости захвата, упираясь ногами о стену, полез наверх, отмечая, как справа и слева от него на стену взбираются его товарищи, слышал, как при этом непроизвольно пыхтят. Перебросив ногу через парапет, оказался на галерее. Отчетливей услышал гам внутри городища. Сверху оглядел площадь знакомых строений. Привлек шум из района рыночной площади, заставив шада двинуться по горелым доскам надстройки поближе к ней. Стены были пусты, тысячи пьяных кочевников колобродили внизу. Вот и рынок, хорошо освещенный кострами и факелами.

«По-моему здесь собралась вся верхушка людокрадов! — отметил он. — Но, что это? Что-то не то во всей картине происходящего».

Пригляделся к сборищу половецкой элиты, гулявшей за накрытыми столами, славившей хана и куренных.

«Что-то не так!»

На улицах покоренного городка лежали никем не убранные трупы его защитников. Свет костров позволял видеть лужи запекшейся крови натекшей с них. Но самым страшным было то, что половецкие воеводы расположились гульбищем на снятых пролетах заборов, положенных на живых людях. Раненых защитников крепости связали, кучно положили на рыночном майдане, а поверх страдающих от ран воинов и женщин, наложили щиты забора. Под стоны боли произносились хвалебные тосты.

«Нелюди!» — одним словом, ворвалось в сознание шада определение увиденного ним.

Савар спустился внутрь крепостного сооружения, прошмыгнул к полуобгоревшим лабазам, здесь встретил первого ворога, здесь же и расправился с ним. А дальше время замедлило свой бег. Шад ночным нетопырем передвигался по умершему вместе с его жителями селищу, выискивал спящих и сильно пьяных половцев, при помощи своего ножа, переправлял их в «страну счастливой охоты». Не раз сталкивался с теми, кто даже в столь поздний час, пытался набить мошну барахлом или насиловал женщин, чудом выживших при штурме. Его помощница — ночь, не раз выручала его. Воспоминания о судьбе собственного рода, урывками посещали сознание, жалости к чужакам он не испытывал. С выпачканными по локоть кровью руками, Савар перед самым рассветом покинул чертоги Гордеева погоста, шатаясь от усталости, протиснулся в лесную поросль, дождался прихода остальных русов.

Вернулось только двое, Сердюк и Мокроус. Шад понял, что больше никогда не увидит Мошега. Хотелось спать, но возле крепостных стен начинало происходить какое-то шевеление. Разбившись на сотни, половцы пеше полезли в лесную чащобу, и вместо сна вои прокрались за ними, шли тихо, скрадывая и уничтожая отставших, зазевавшихся, и слишком любопытных. Кочевники искали тропы способные вывести их к схоронившимся смердам.

Так схлестываясь в мелких стычках, прошло время. Савар остался в одиночестве, потеряв остальных товарищей. Теперь он лежал на ветвях в своем гнездовище, сжимая в руках найденный им арбалет с единственным болтом. Дорогу, по которой проследует орда, он просчитал, просчитал и то, что его выстрел скорей всего будет последним в его земной жизни. Ему оставалось только ждать.

В этом месте дорога отступала от реки. Псел протекал в версте отсюда, делал изгиб, а летник спрямлял расстояние, ныряя в лес с вековыми соснами, в два обхвата толщиной, росшими вперемешку с дубами и березами по обеим обочинам дороги, их ветви, почти смыкались вверху над дорогой, образовывали затемненный коридор.

Пустынная дорога под ветвистым схроном, расслабляла усталого воина. Ему показалось, что он всего лишь на миг прикрыл глаза, когда открыв их, чуть не вскрикнул от досады. На степных, гривастых лошаденках, по летнику продвигалось вражье войско. Песок под копытами не кованых лошадей громко шуршал, люди переговаривались между собой. Все это шад наблюдал из укрытия. Прошла сотня, вторая. Вот и третья показала хвост колонны.

«Фух! Чуть не проспал! Стало быть, это передовой дозор прошел».

Облегченно подумал Савар.

Выплеск лошадиной дозы адреналина в кровь, взбодрили хазарина, он приложился к ложу арбалета, приноравливаясь к придумке кривичей. Была б его воля, стрелял бы из своего лука, да вот где он теперь, один бог ведает. Звуки, донесшиеся снизу, привлекли внимание, шла основная часть орды. Среди множества доспехов и вооружения, шад взглядом вылавливал того, кого приметил и запомнил у крепостных стен.

«Ну, где же он?»

Наконец-то, среди холеных всадников, одетых в доспехи, хотя не все половцы имели даже старую кольчугу, разглядел, кого искал. Надменным спокойным взглядом, вождь чужаков из седла взирал на мир. Мудрено было спутать повелителя с простолюдином. Хазарский княжич направил арбалет в людской поток, прицелился хану в грудь. Удары сердца отсчитывали последние секунды жизни. В людском говоре и шуршанье песка, почти неслышно щелкнула тетива арбалета. Хан, дернувшись в седле, откинулся на круп скакуна, завалился на летник, выпадая из стремян, умер, еще не долетев до земли. Болт хазарина, целившего в грудину, попал хану точно в голову, пробив лобную кость, застрял в черепной коробке.

Постоянный недосып и дикое напряжение, сделали свое дело. Адреналиновый откат вырубил воина. Когда внизу на дороге в бессилии метались телохранители хана, ревели вельможи и ближники, во все стороны пускались стрелы, увязавшие в стволах деревьев, теряясь в ветках чащобы, Савар спал мертвецким сном.

Хан Селюк нашел свою смерть в Русских землях, его сильно потрепанная орда лишилась головы.

* * *

Когда до погоста оставались не более шести верст, Монзырев остановил дружину, объявил привал, чем удивил сотников и черниговского боярина. Не вдаваясь в подробности, свернул с наезженного летника на узкую айну, в сопровождении десятка охраны, поскакал галопом по хорошо знакомой тропке.

Бабкина поляна встретила его гнетущей тишиной и потухшими головешками свежего пожарища. Небыло больше веселившей глаз избушки, похожей на сказочный домик под разлапистой вековой сосной, да и самой сосны не было. Все пожрал огонь.

— У-у-у! Твою ж мать! — вырвался стон из обескровленных уст.

Пришпорив лошадь, Толик подъехал к месту потухшего пожара, заставил обеспокоенное запахом гари животное объехать его по кругу.

— Здрав будь, хозяин!

Непонятно откуда взявшийся басовитый голос, заставил его оторваться от невеселых раздумий. Монзырев, да и остальные вои, закрутили головами, бросая взгляды по округе, пытались понять, кто говорит.

— Да, ты головой-то не крути. Вниз, перед собой глянь.

Снова услышал голос Анатолий Николаевич.

В густой траве, чуть выше ее поросли, стоял мужичок обросший клочковатой бородой, одетый как обычный русич того времени, в рубаху и порты. Перепачканный сажей, со следами пропалин на груди и рукавах, от обычного человека он отличался лишь ростом, да ушами, поросшими ни-то мхом, ни-то шерстью.

К его плечу жалось существо, явно женского рода, в холщевой рубахе и поневе до пят.

— И тебе здравствовать, коли не шутишь. Кто ты?

— Домовой я. У Павлины проживал, вот, со своей водимой. Востуха, кланяйся хозяину.

Крохотная бабенка неловко поклонилась боярину.

— Что тут случилось?

— Дак, прискакали вчера поутру степняки. Казал ведь бабке, уходи в лес, не искушай судьбу. Рази ж послушает, упертая. Говорит, ништо мол, глаза отведу, как приехали, так и уедут. А, оно вона, как случилось. Эти тати разбираться и грабить не стали, бегали вокруг да орали только, «Урус шаманка, урус шаманка». Дверь и окно заколотили, да избу и пожгли. Бабка нас через щель в полу на улицу спровадила, а сами с Ленкой-то так и сгорели.

— Ой, несчастье-то како-ое, — подала голос домовуха. — Слышно было, как славница криком исходила, бедная. Бабка, та смерть молча приняла. Чего ж теперь делать?

Если раньше у Монзырева оставалась хоть какая-то надежда на то, что Павлина с Ленкой живы, то после слов домовых, она улетучилась. Горький ком подступил к горлу, слеза скатилась по щеке в усы.

— С-суки! Отомщу! Землю нашу жрать заставлю! Клянусь!

— Дак, а нам теперя, как?

— Не знаю. Я про себя-то ничего не ведаю.

Развернув лошадь, помчался галопом к ожидавшей дружине.

Зрелище разрушенной крепости, почитай что полностью сгоревшего погоста, привели боярина в ярость, а воинство в уныние. Уходя из городища, половцы постарались на славу, предали огню все, что могло гореть. Внутри него остался целым лишь помост из щитов забора, на котором они пировали, под которым кривичи нашли сотни полторы мертвых тел мужчин и женщин. Когда подняли щиты, Монзырев ожидал со страхом, что вот сейчас увидит мертвое лицо Галины, но боги милостивы. Тела жены он не нашел. Лишь мельком взглянув на мертвую Анну, найденную среди тел. Опустил ей веки на невидящие глаза, поднялся с колен, распорядился:

— Прикройте пока тела щитами, как было. После захороним, а сейчас в седла. Цопон — в передовой дозор. Людогор, выстраивай дружину. Боярин Щедр, ты как, со мной?

— Да!

— По ко-оням! Я этих пи…сов, зубами рвать буду!

 

— 15-

Дружины кривичей и Черниговцев разделились. Не понятно было, почему кочевники вдруг распылили и без того уменьшившееся в разы воинство. Часть из них двинулась на Уненеж, следуя по летнику вдоль реки, малая часть свернула в лесные чащобы, выискивая поживу в пограничных селениях, спрятавшихся под сенью лесов, а третья часть, пересекла Псёл, устремилась в Дикое поле. Попрощавшись с боярином Щедром, Мозарев через брод и неширокую полоску заречного леса, вывел своих воинов в степь, крепко уцепился за след половецкого каравана, гнавшего полон. По седым ковылям, дружина разогнала бег своих кованых лошадей до галопа, шла лавой, не задумываясь над хитросплетением следа. Только вперед, только бы догнать неприятеля. Версты проносились под копытами скакунов. Следы отчетливо свидетельствовали, что переполненный полоном половецкий курень, не имеющий возможности увеличить скорость передвижения, уже недалече.

Их заметили издалека. На высоком кургане промелькнули едва различимые всадники, одетые в кожу, на невысоких гривастых лошаденках. Да и немудрено было не заметить такого количества бронных воинов, несшихся охотничьим веером, во все стороны сотрясающих землю на многие версты, глухими звуками конских копыт. Обогнув курган, далеко в степи дружинники узрели широкий хвост колонны врага, и направлявшийся к ней десяток конников, ранее виденных на кургане, смотревшихся крошечными силуэтами. Далеко успели уйти! Только не оторваться им от русов с грузом захваченного хабара и полоном, тяжелым камнем повисшего на ногах.

— Ату их! — взревел боярин, налитыми кровью глазами рассмотрев удалявшийся караван.

Услыхав приказ, воины, пришпорив лошадей, словно спущенный с руки в полет охотничий сокол, ринулись на добычу. Уже понимая, что караван не уйдет, они еще на подходе к нему заметили, как в разные стороны от повозок, верхами, по одному и небольшими группками, в степь рассыпались половцы, бросая награбленное и полон, а навстречу дружине, кто-то из вождей выводит наспех сколоченную ватагу степных воинов. Из их среды послышались возгласы, знакомые русичам по прежним столкновениям с кочевым племенем половцев:

— Алла билэ! Сарын къоччакъ!

И слитный хор голосов подхватил боевой клич в скоплении бойцов рванувшихся в последнюю в их жизни атаку:

— У-у-рра-а! Де-ерт! Де-ерт!

Какое-то непонятное мельтешение наблюдалось и в остановившемся караване, но разобрать, что происходит в тылу ворога, пока было не возможно.

Слитный удар, страшной силы, и от половецкой ватажки не осталось и следа. Русская лава разметала слабенький заслон. Кого не смогли зарубить в коротком бою, просто затоптали копытами лошадей. Прошли по трупам, будто не заметили препятствия. Справа и слева, огибая телеги каравана, пришли в еще большую ярость от увиденной картины резни. Где-то, около сотни степняков, практически на глазах дружинников добивала полон. Сотни связанных людей полосовали саблями прямо с седел, не жалея ни женщин ни детей инородцев. Кровь, как вода, выплескивалась из разрубленных тел, окрасила листья ковыля. Плачь и крики о помощи, были почти не слышны, уже некому было плакать.

— Бей! Бе-ей! — до хрипоты орал Монзырев, не слыша сам, что подобный возглас ревет вся дружина.

Лавина кольчуг и щитов, в едином порыве обрушилась на все живое, инородное, верещащее от боли и страха, заставляя его умереть, пожалеть о том, что это инородное вообще появилось на свет божий.

В захваченном караване кроме лошадей, из живых существ не осталось никого. Спешившись, русичи окружили место трагедии, осматривали тела погибших пленников, искали своих родных среди них, а найдя кого, зверели, на глазах теряли все людское, которое жило в них с рождения.

Привалившись спиной к колесу телеги, Монзырев прижал к груди окровавленный сверток материи. Слезы скатывались по морщинам на его лице, терялись в седых длинных усах. В полотне было завернуто тельце его маленькой дочери.

— Батька! Батька, очнись. Слезами горю не поможешь, — хриплым голосом, привел в чувство своего вождя Людогор. — Мои, вон тоже здесь. И жинка и сыночки.

Сотник тяжелой рукой ухватился за край телеги, перевел дыхание. Давалось ему все это нелегко.

— Что дальше делать?

Монзырев неловко поднявшись, уложил на телегу завернутую в полотно мертвую Ольгушку, окинул взглядом округу, представлявшую собой картину скорби, повернулся к соратнику.

— Передай сотникам, пусть люди сбрасывают барахло с повозок. Всех наших покойников грузят на них. Караван повернуть на Русь, в сопровождение отрядить один десяток воев.

Монзырев с усилием задавил в себе, готовый вырваться из груди всхлип.

— Как реку пересекут, пусть захоронят.

— Ясно. Нам-то как дальше?

— Дальше? Дальше. Цопон! — позвал стоявшего неподалеку печенега.

Старик, молча подошел, отводя взгляд от глаз боярина, уважая его скорбь по погибшим.

— Половцы не все погибли, единицы разбежались. Мыслю, что их следы поведут к одному и тому же месту. Ставь на след охотников, а уж дружина пойдет за ними.

— Сделаю, боярин.

Следопыты Цопона, пастухи, рожденные в степи, читали след оставленный беглецами, как прилежный ученик читает открытую книгу. К половецким аилам, движущимся в южном направлении на своих громоздких телегах, запряженных быками, воины Монзырева вышли под вечер. Вести принесенные сбежавшими половцами в родные вежи, заставили стойбища, разбросанные по выпасам, сняться с мест и попробовать уйти вглубь степного моря, попытаться спрятаться, раствориться на его просторах. Звуки ударов плетей о землю, копыт тысяч голов перегоняемой скотины, мычания, блеянья, ржания, разносились по всей округе. То тут, то там, были заметны следы погасших кострищ, мест стоянок людей. Казалось, сама степь пришла в движение и пытается сбежать от настигавших ее русичей. Половцы уходили не единой ордой, и даже не куренями, уходили кошами, каждый аил сам по себе, авось кто-то и прорвется, если орду захотят преследовать. Теперь-то старики в кочевьях осуждающе заявляли о недальновидном поступке хана Селюка, ушедшего из степей в леса на север, и бросившего на произвол судьбы рода без прикрытия воинов. На всю орду, глупец оставил лишь один курень для охраны, теперь куренной Туду, жирный прощелыга, прикрыл своей тысячей воинов только рода своих аилов. На призыв стариков других куреней отмахнулся рукой, сказал, что мертвый хан ему теперь не указ. Йазук утрюк! Великий Тэнгри видит все, чем живет степь! Он накажет семуза Туду.

Распаленные местью кривичи ждать до утра не стали. Ночь для половцев и русичей превратилась в сплошную пелену кровавого тумана. Печенеги отсекали голову очередного коша, схватывались в сабельном бою с немногочисленными воинами, перегонявшими стада, а русичи проходили вдоль повозок на больших оплетенных лозой колесах, гвоздили пиками и стрелами находившихся в них людей чужого племени, мстили за своих родных, за набег на Русь. Арьергард дружины следом врукопашную добивал всех, кто пытался спрятаться от возмездия. После жестокой разборки, дружина перемещалась на другое место, где был выявлен очередной кош, и все начиналось поновой. Русичи без устали выполняли грязную работу. Их лошади, уставшие от беспрерывного перехода и бесившиеся от запаха крови и вида мертвых тел, покрылись потом и хлопьями пены, пытались противиться седокам, но русы, как заведенные, догоняли аилы и убивали, убивали, убивали…

Лишь к утру Монзырев прервал кровавый гвалт. Заставил дружину спешиться у последнего «почищенного» каравана. Дал людям прийти в себя, сбросить напряжение нелегкой ночи. Предрассветная хмарь отогнала сумрак ночи. Стоявшие на месте, выстроенные как при движении в колонну, запряженные в громадные телеги быки, ревели дурниной, может быть понимали, своими тупыми мозгами, что их хозяев больше нет.

— Собрать сотников! — распорядился ординарцу.

Когда командиры собрались, молвил слова приказа:

— Сейчас всем отдыхать. После, уходим на Русь.

Все молча, склонили головы в знак согласия по решению вождя.

Старейшина печенегов чуть отодвинул в сторону своего маленького князя, сделал шаг к боярину.

— Позволь сказать, боярин?

— Говори Цопон.

— Вождь, нам здесь жить, позволь моим воинам собрать по степи, теперь уже бесхозные стада. Они позволят роду подняться с колен, стать как прежде на ту ступень, где находился раньше.

Толик задумчиво посмотрел в глаза старика, мысленно анализируя ситуацию, если печенеги станут так же сильны как прежде.

«Не возжелает ли возросший возрастом князь попытать силушку в пограничных землях, лет эдак через десять, пятнадцать? Хотя если так рассуждать, то напрашивается известное всем высказывание о том, что свято место не пустует. Не будет под боком этого рода, степь приютит другой. И что будет тогда? Неизвестно! А так, хоть какая-то надежда на мирное сосуществование».

Старый Цопон, словно понял, о чем мыслит боярин, растянул улыбку на морщинистом лице.

— Я думаю, мой князь не будет против принести клятву вождю русов о мире!

Бурташ встал рядом со своим воспитателем, поклонился боярину, произнес:

— Клянусь, что никогда не подниму оружие против тебя и твоего рода, а если потребна будет помощь, позови. Клянусь, я приду. Даю в этом роту, порука, мое княжеское слово!

Монзырев невесело улыбнулся.

— Я принимаю твою дружбу, князь Бурташ.

Обратившись уже к Цопону, кивнул.

— Добро. Уводи своих воинов, собирайте стада.

— Хок!

У широкой балки, после ухода печенегов, дружина сутки приводила себя в порядок. В прохладных криницах отмыли с себя сгустки запекшейся крови, почистили одежду, позашивали раны на своих телах. Понурые и молчаливые, они как роботы выполняли нехитрую работу. В стане небыли слышны громкие голоса, смех и шутка покинули это воинское подразделение. Монзырев лежал неподалеку от костра, отвернувшись в сторону от других. Думы темными тучами наплывали из небытия.

Кто он такой? Что сделал для людей, однажды поверившим ему? Как жить дальше? И жить ли вообще? Кому нужна такая жизнь? Он, человек потерявший все, лишившийся семьи и друзей. Все, что он выстраивал в течение десятка лет, в одночасье рухнуло, похоронив под собой его жизнь. Он мертвец, только люди вокруг него этого еще не поняли. Трудно, ох, как тяжело, но пока не поздно надо бросив все, уходить! Благо дело, срок возвращения в родную реальность наступил, пора возвращаться. Нет больше места среди этих людей, да и незачем ему здесь оставаться.

«Решено! Приведу дружину к сожженным очагам и растворюсь в сотнях лет отсюда, а там, как Бог даст».

К разрушенному порогу Гордеева погоста, поредевшая дружина добралась только через седмицу. Путь оказался не таким прямым, каким его представлял себе Анатолий. Продвигаясь по Дикому полю в сторону Руси, на кривичей наскочил старейшина половцев Туду. Видно, что наблюдавшие за славянским воинством соглядатаи, донесли хитрому толстяку о числе вторгшейся в степи дружины. Количество русов не впечатлило куренного и он напал, напал всей тысячей своей рати. Это была его ошибка, стоившая его воинам и ему самому, жизни. Кривичи только обрадовались заметив степняков, их кровь бурлила не находя выплеска, душа и так просила предоставить хоть кого, для расправы, а тут такое…

Сбежать с поля боя смогли не более сотни врагов, остальных порвали отдохнувшие физически, но не морально, славяне, сами потерявшие до половины численного состава бойцов. Все равно было мало, душа требовала продолжения пляски смерти. Монзырев и сам за собой заметил, как радостно билось сердце, наполнялась жизнью кровь, когда он кромсал степных бедолаг, по дурости напавших на выходящих из степи моральных уродов, выходцев гнезда Гордеева городища. Как же сладостно это чувство.

На переправе через Псел, судьба подарила русичам еще одну встречу с врагом. Люди Монзырева напали на малую часть осколка орды, которая промышляла по мелочи, в лесах пограничья. Бой был яростный и скоротечный. Двести дружинников приложились к половцам, словно хмельной мужик причесавший оглоблей соседа. Полон, да и никому не нужный хабар, отбили весь, подчистую. Мертвых половцев за ноги стаскивали на быстрину реки, угощая местных раков, дабы не разнести заразу по родной стороне, своих погибших и в степи и у переправы, наконец-то придали земле.

Пройдясь по опустевшему, в ранах ожогов, городищу, Монзырев, в поводу, вывел лошадь через остатки северных ворот. Подошел к воинам, при виде боярина поднявшимся с земли на ноги. Всего-то и осталось их, не больше трех десятков. Поклонился в пояс.

— Прощайте, родовичи. Ухожу!

— Как так, батька?

— Все, Людогор. Нет меня больше, я умер вместе с городищем. Не поминайте лихом.

Анатолий вдел ногу в стремя, чуть подпрыгнув, оказался в седле, ни на кого не глядя, поворотил повод, пришпорил лошадь пятками. С места в галоп поскакал в сторону реки и по летнику помчался к заветной тропке, ведущей к месту силы.

Вот и оно. Все так же перекрученные стволы деревьев, трава густая, будто ее здесь каждый день удобряют, почем зря. Неподалеку из ветвей раздалось громкое:

— Ку-ку! Ку-куу! — а, через короткий промежуток снова. — Ку-ку!

Монзырев невесело хмыкнул, глядя в сторону птичьего голоса.

— Провожаешь? — окликнул невидимую в листве птицу.

— Ну а кому ж тебя проводить, кроме меня? — из-за спины раздался насмешливый голос.

Обернувшись, Толик увидел рядом с собой Велеса Коровича, сжимавшего в крепкой руке резной деревянный посох.

— Только и осталось, что проводить в дорогу дальнюю, — вымолвило божество славян.

— А, и то, правда, нечего мне здесь делать. Прощай Велес Корович!

Монзырев поклонился седому крепышу.

— Погоди! Скорый какой. Я тебя, уж не обессудь, через коридор провожу. Так оно надежнее будет.

В проходе между уродливыми березами просматривался веселый светлый лес, казалось, шагни к нему и ничего не произойдет, а щебет птиц, только подтверждал эту идиллическую картинку. Толик столбом застыл в шаге от стремного перехода, тело само вспомнило, как его выбросило обратно.

— Ну, чего застыл? Шагай! — требовательно приказал Велес.

— А-а-а! — боярин шагнул, сделал еще шаг, и весь окутался непроглядной пеленой, только в этот раз не испытал противодействия, лишь чувствовал рядом присутствие славянского бога.

Тело вынырнуло из пелены в зелень красок леса. Глаза наткнулись на стоявших у перехода в одну колонну людей, словно слепцы, державшие руку на плече впереди стоявшего товарища. Что-то неуловимо знакомое почудилось в любопытных, и вместе с тем, беспокойных взглядах встреченного народа. Анатолий перевел взгляд на второго персонажа «слепцов». Полностью лысая голова, нагловатое выражение лица с большим горбатым носом на нем. Гоблин, в натуре! Перед Монзыревым предстал ни кто иной, как молодой Горбыль.

«Етическая сила!».

Взгляд по колонне, «хвостом» уходившей в заросли. Просто физически почувствовал, как на его лицо наползала идиотская улыбка. Среди всех присутствующих, Толик разглядел Галку, удивительно красивую, и до безобразия молодую и желанную.

«Аб-бал-деть! Что же здесь происходит? Мираж или плод моего безумного воображения?».

— Ну, вот и встретились! — прозвучал голос Велеса. — Круг замкнулся!

Славянский бог смотрел только на застывших в колонне людей, проникновенно заговорил, своим голосом заставляя всех присутствующих гипнотически слушать его речи.

— Так уж случилось, что вы все должны были просто прожить отпущенную вам жизнь. Для кого-то она предстояла быть длинной, кому-то судьба озаботилась предоставить уход уже в этом году, но тысячу лет тому назад степное божество кочевых народов востока, решил подправить реальность. На пятьдесят девять лет, раньше назначенного срока, он подтолкнул племена поклоняющихся ему степняков на переход к границам Киевской Руси. Этот не правильный шаг с его стороны пришлось поправлять исконным богам славянского пантеона. Никто не любит, когда в дела его лезет сторонний. Результатом всех действий, явилось ваше появление на границах Дикого поля.

Люди стояли, будто под гипнозом, слушали монотонный голос выходца из далекого прошлого. Никаких мыслей в голове, только голос!

— Много событий свершилось в вашей жизни, многое вы свершили своими руками и головой. Мне самому, на протяжении десятка лет, было приятно работать с вами. Свой урок вы исполнили. Правду сказать, за исключением Монзырева, никто из вас не выжил в том мире. Чтобы хоть как-то загладить нашу вину перед вами, за то, что без чьего бы то ни было согласия, протащили вас в прошлое и использовали, как нам было нужно, хочу сделать вам подарок Я хочу оставить вам память, пусть каждый из вас помнит все, что произошло с ним в веке десятом. Пусть годы, прожитые с нами, прибавят мудрости и силы вашим телам, пусть дружба и любовь останутся с вами. Из памяти вашей будет исключен лишь момент смерти, незачем живым помнить такое. Желаю всем долгой жизни, пусть будет она интересна у всех вас. Вот теперь пришло время проститься. Удачи!

Тугая пелена тумана, скопившаяся за плечами пришельцев из прошлого, вдруг выплыла из-за их спин, накрыла застывших в колонне людей, на мгновенье, лишив их возможности различить рядом стоявшего соседа, потом с такой же скоростью втянулась обратно, слизнув за собой пришельцев, будто и не стоял никто перед ними прежде.

Монзырев на пару с Горбылем, первыми пришли в себя. Оглядели своих подопечных. Каждый переживал случившееся по своему, выходил из мимолетного ступора.

— Батька, теперь-то что с нами будет? — вдруг прорезался голос из распавшейся на кучки толпы.

Вопрос задал пацан, по виду тянувший лет на четырнадцать. Толик машинально откликнулся, не вдаваясь в мелочи:

— Будем жить, Мишаня!

«Ё-пэ-рэ-сэ-тэ! Вот это финт ушами! Как же так?»

В голове Монзырева сложилась полная картина, что с ним происходило раньше. Причем картина была настолько реалистичной, что он просто охренел. С ним ли это было? По всему выходило, что с ним. У выхода на поляну поднялся шум голосов. Все обсуждали не случившееся с ними, а свои ощущения и воспоминания. Кто-то положил ему руку на плечо, обернувшись, он увидел Галкины глаза, проникновенные, наполненные влагой.

— Милый, как же я соскучилась по тебе!

Монзырев обнял жену, впился губами в манившие губы молодой женщины.

— Все будет хорошо, родная. Ты только верь мне. Все будет хорошо!

 

— 16-

Неширокая река торжественно спокойно несла свои воды на запад, где через сотни километров вливала их в мощную артерию седого Днепра. Левый берег ее, обращенный к югу, был пологим, во многих местах поросшим зарослями камыша, с длинными песчаными пляжами, обрамленными шапками кустов шиповника и акации. Колючий терновник на нем, почти по всему протяжению реки, сформировал труднопроходимую стену зелени. За этой стеной так же, как и сотни лет, тому назад, расстилалась бескрайняя степь, которую издревле величали Диким полем. Правый берег, высокий, во многих местах обрывистый, нависал над текучей водой, позволяя со своей высоты разглядеть всю прелесть изгибов Псела, круговерть замутненных омутов и игру серебра, искрящейся на закатном солнце рыбы у поверхности воды. Его лесистая местность отличалась по своему составу от левобережного соседа, образовывая светлый, легко проходимый массив из молодых, не старше ста лет дубов, березняка, да поросли все того же шиповника. Рясные ветви боярышника, были усыпаны крупными, красного цвета, ягодами, словно каплями крови, расцветили зелень листвы. Всю поверхность массива, будто шрамы, избороздили десятки наезженных и нахоженных проселочных дорог и тропинок.

В одном из таких чудных мест, природа на правом берегу создала широкий затон, с песчаным, оголенным от растительности пляжем, в подкове реки, с мелководьем под водной гладью. Место приметное, пользующееся популярностью в летние месяцы у приезжих и местного населения, позволяло людям расположиться на отдых у самой воды. Осенний день короток, особенно на юге, а ночи темные и теплые, по темени лесными тропами много не наездишь, есть риск повредить подвеску на авто, лишиться колес. Потрепанная, видавшая виды «девятка», с подмосковными номерами, свернула с проселка к реке, остановилась в тридцати метрах от тихо несущей свои воды реки. Из машины вышли трое, крепких, спортивных вида мужчин, одетых по-летнему. Двое молодых, третий постарше. Три двери, закрываясь, синхронно хлопнули, а приезжие шагнули к реке, молча замерли у берега, осматриваясь по окрестностям.

— Ну, что, командир, кажись прибыли на место? — задал вопрос жилистый, высокий, похожий на гоблина, полностью лысый парень лет двадцати восьми.

— Да, Сашка. Вряд ли есть в окрестностях второе похожее на это место, — откликнулся старший. — Открывай багажник, Андрей. Будем располагаться. Завтра приступим к поисковым работам.

— Есть, командир!

Вскоре в сгустившихся сумерках, прямо на песчаном пляже запылал костер, весело слизывая языками пламени тонкие ветки хвороста, вгрызаясь в тело поленьев потолще. Поверх армейских, пятнистого цвета спальников, у огня расположились приезжие, подсовывая под языки огня нанизанные на прутья кусочки хлеба с салом. На расстеленной тут же клеенке, навалом лежали пахучие южные помидоры, зеленый лук, огурцы. Початая бутылка водки «Хортица», уже два раза обошла автомобильный набор металлических стопок.

— Как же хорошо быть в отпуске, — откинувшись на спину, потянувшись, заглянув в мерцающую глубину низкого звездного неба, с восторгом заявил самый молодой из приезжей компании.

— А, то! — подтвердил лысый гоблин.

— Да, парни. Как же я за вами соскучился!

— Да ты че, Николаич? Мы ж, считай, весь летний сезон в лагере вместе отбарабанили.

— Я не о том, Сашка. Для меня наше прошлое, словно вчера было.

— Ну, да! Тем более молодая жена у тебя под боком все лето была. Небось, приедем из отпуска, отношения с Галкой документально оформишь?

— Обязательно! Только ничего вы не понимаете. Для меня, вон Андрей, погиб семь лет назад. Я с этим уже давно свыкся.

Ищенко принял удобное положение, полулежа, облокотился на локоть, через языки пламени уставился на командира.

— А когда всем нашим трындец настал, я чуть с ума не сошел. Представляете, всех кого любил, кем дорожил, в одночасье не стало. Остался один как перст. Можно сказать, сбежал от проблем десятого века. Когда вышел через «окно» в свое время, опять получил встряску организма. Смотрю, стоят все перед проходом, в том числе и я сам. Все живые, здоровые, только молодые. Представляете? Мечта идиота свершилась. Помолодел на десять лет, а мозги в черепе остались прежними с наработанными навыками, повадками, и чего греха таить кое-какой мудростью. Ха-ха!

— Да-а, это тебе не фиги воробьям показывать, — хмыкнул Горбыль, словно разливая водку по стопкам. — Вздрогнем, бояре?

Выпили, захрумтели закусывая свежими огурцами.

— Слушай, Андрюха, давно хотел у тебя спросить. Как оно там? — Сашка неопределенно показал пальцем в сторону призрачно мерцавших звезд.

Ищенко опустил взгляд на пламя костра, подбросил в него пару веток, в раздумье дождался, когда пламя станет ярче, ответил:

— Да не помню я ничего. Вот раньше, точно знал, как. Потом как обрубило. Не помню. Только знаю, что есть там что-то!

— Ясно дело, что есть. Это я и без тебя знаю, все-таки сам смертушку от руки половецкой колдуньи принял, и тоже ни хрена не помню. Просто думал, раз ты там так долго пробыл, то может чего и запомнил.

— Не-а!

— Эх, сейчас бы под водочку, да дичины, да еще осетрины пожевать!

— Губу раскатал, — Монзырев криво улыбнулся. — Отвыкай, в нашем веке вместо таких деликатесов, «докторскую» колбасу выдумали. А если кто и предложит их, запросто нарвешься на татей, только деньги на ветер выбросишь.

— Ну, не скажи, Николаич…

— А, чего это, не скажи? Если ж даже за кардоном, и то наши доморощенные «бизнесмены» умудряются «обуть».

Монзырев сплюнул в сторону.

— Да ты что? Ну-ка, расскажи.

— Спать пора. Дорога была дальней, а завтра вставать рано. Завтра трудный день предстоит.

— Расскажи, Николаич. Успеем выспаться, чай не в походе. Караул на ночь нам не выставлять, — присоединился к просьбе Горбыля и Андрей.

— Тьфу на вас! Ладно, слушайте захребетники.

Вздохнул.

— Вы, наверное, знаете, что наша контора многогранна. Она как любая подобная структура в других странах, как спрут, своими щупальцами окутала земной шарик, и каждое щупальце имеет свое назначение. Мы, например, являемся представителями боевого звена, нас посылают туда, где наступает полная жопа, а слова убеждения уже бесполезны. Есть структуры, где работа ведется другими методами. Под видом дипломатов, работают наши коллеги. И, поверьте, молодые, такая работа важна не меньше нашей. Хоть вы себя и считает элитой. Все это ваш горячечный бред.

Так вот. Дело это было в одной из стран юго-восточной Азии, а конкретно в Бангкоке. Там представители разведок разных стран, кудлятся, как пауки в банке. Да дело даже не в этом. Они все прекрасно знают, кто, чем дышит, и кто есть кто. А для общения друг с другом, устраиваются шалманы и сборища, называемые приемами. Типа, собираются отдохнуть от трудов праведных. На самом деле на этих приемах, ведется кропотливая работа разведки за всю мазуту. Существуют в этой среде даже совместные сообщества. Про одно из них я и поведу рассказ. Называется оно — «Ассоциация Военных Атташе».

Как-то на одном из таких мероприятий, к главе нашей военной миссии подвалили представители американской и английской структур.

«Господин полковник, идет молва, что русские могут устраивать приемы на высшем уровне, лучше, чем мы. Ну, в посольстве — это само собой, а вот, что вы думаете об устройстве приема для членов Ассоциации?»

Надо сказать, что полковник Сырчин Геннадий Власьевич, калачом был тертым, расплылся в улыбке, расшаркался. Дипломат — мать его так, доморощенный.

«Да, нет проблем. Вот на следующую субботу приглашаю. Оповещу всех коллег. Прошу приехать с супругами».

Все чин чинарем, наше ведомство еще никогда мордой в грязь не падало.

А надо вам сказать, что и до сего благословенного места, успели-таки добраться наши с вами соотечественники, представляющие бизнес России. Открыли ресторацию под броской вывеской «Русский самовар». Вот Сырчин и направил свои стопы к генеральному директору этого кабака. Встретились, договорились, обговорили меню со всеми изысканными деликатесами, вроде медвежатины и осетрины. Даже бумагу к общему согласию подписали. Чинуши, от министерства обороны, в нашей стране только на армию всегда денег жалели, на дипломатические пьянки, хорошо отстегивали. Власьевич директору бабки отвалил в полном размере. Успокоенный, в благодушном настроении, вернулся к себе в миссию.

Наступила долгожданная суббота. Спинной мозг полковника, сработал как барометр в грозу. С утра пораньше подъехал к заведению, а на дверях висит огромный амбарный замок. Песец, зверь северный! Власьич поднимает на уши всех до кого только смог дотянуться. Находит хозяина дома, в котором бизнесмены снимали «угол» под ресторан. Замок — на фиг, двери — нараспашку, полковник в полном ауте, до инфаркта «четыре шага», как в песне про войну поется. Зал засран, в холодильниках шаром покати. Единственный плюс кухня работает. Да и та, если в нее заглянуть, жрать в этом заведении не захочешь.

— Кинули?

— Всенепременно!

— Твою ж ма-а-ать! И чего? Что дальше?

— Дальше? Дальше, как в карточной игре. Как говорится, полковник был большая сука, и посовал на трех тузах! Мухой помчался в миссию, поднял на ноги всех офицеров и членов их семей в возрасте от двенадцати лет и старше. Сбросил общак на выпивку и кое-что на закусь, все выгребли содержимое собственных холодильников, в заведении бросились наводить порядок. Жарили, парили. Маленько не уложились. Приглашенные стали съезжаться за два часа до назначенного времени. Жрачка не готова, а на пороге гости.

Но наше «авось» и русскую смекалку, так запросто не пропьешь! Прошерстив загашники в посольстве и миссии, разыскали костюмы казачков да русских крестьянок конца девятнадцатого века, уж откуда они взялись никто и не упомнил. Нарядились. Каждого приглашенного, включая супруг атташе, встречали лафитником «беленькой» причем со словами:.

«У нас дорогих гостей завсегда с порога водкой угощают! Пейте до дна! По русской традиции, первую не закусывают».

Стояла задача — споить даже трезвенников!

Дальше пошло, поехало.

«Внимание, дамы и господа! Сегодня пьем только национальный русский напиток, для мужчин, это «ерш», женщины пьют исключительно «белого медведя» или по-другому «северное сияние».

— Да ты что? — удивился Горбыль.

— Вот, так, служить захочешь, и не так раскорячишься. Короче, с приема иностранцев обоего пола, в машины просто заносили в невменяемом состоянии. С выносом последнего приглашенного, Власьич ухватился за сердце, а народ, учавствовавший в обеспечении сейшена, от усталости валился на пол.

— Песец полковнику! — констатировал Ищенко.

— Ничуть не бывало. Оказывается, прием понравился всем, от русских традиций, народ иностранный был просто без ума. Правда, оклемались дипломатические семейства только к следующему вечеру.

— Ха-ха-ха!

— Ну, клоунов-бизнесменов, потом уже в России нашли, что с ними было, не скажу, не знаю. А ты Сашка, про осетрину не заикайся больше. Нет ее в наших реках. Во всяком случае, пока нет. Всего два года как в государстве к власти Путин пришел. Порядок наводит, это радует. Глядишь, чего в жизни нашей и изменится. А сейчас спите, полуношники.

С первыми лучами солнца троица была на ногах. На скорую руку перекусили.

— В трехстах метрах отсюда начинались южные ворота нашего городища, — стоя у самой воды произнес Ищенко.

Обернувшись, он посмотрел на близко подступивший к пляжу редкий смешанный лес.

— Как время постаралось, убрав следы нашего пребывания здесь.

— Вот в сторону, где стояла крепость и пойдем, — объявил Монзырев. — Машину закрыл?

— Да.

— Тогда двинули.

Все трое углубились в лесной массив, шли, обходя деревья и кустарник, держались выбранного направления. Оттого, что десять веков тому назад здесь возвышались крепостные стены, не осталось и следа, не сохранилось даже развалин.

— Николаич, ты уверен, что мы правильно определились с местом? — продираясь через куст шиповника, спросил Горбыль.

— Меньше вопросов, Сашок. Так! Где-то здесь. Принимаем вправо. Не торопитесь. Всем считать свои шаги. Для начала, пятьсот шагов будет достаточно, потом оглядимся.

— Да чего тут оглядываться? Сплошные поросли вокруг.

— Сплошные, да не совсем. Не может быть того, что от священной дубравы ничего и не осталось. Ищем пока молодые дубы.

— Это как?

— Ну, чтоб деревьям лет по двести, по сто было.

— Ага, понятно.

Долго блукали по намеченному квадрату. Действительно обнаружилось скопление дубовых деревьев, заполнивших собой в лесу большой пяточек. Что самое интересное, тропы проложенные людьми делали крюк обхода найденного места. При вступлении под сень дубовых ветвей, все трое испытали чувство дискомфорта, давящей на психику ауры места. Не заметили, как встали на тропу, обходя по кругу дубравник. Время в лесу идет по своим законам, иногда замедляет свой шаг, иногда незаметно переходит на быстрый бег, заставляет человека понять, что он песчинка в необъятной вселенной.

Солнце, пройдя по кругу, необъяснимым для трех друзей образом, вдруг оказалось в стороне захода, тем самым обозначив скорый конец дня.

— Хорошо прогулялись, ничего не скажешь, — подвел итог поисков Сашка. — Николаич, а ты уверен, что сможешь найти свой тайник, ведь, сколько времени прошло?

— У нас с вами еще месяц отпуска впереди. Носом лес рыть будем, а захоронку найти надо. От этого будет зависеть, как наша жизнь повернется, так и жизнь наших мелких. Ладно, если вечер подходит, надо уходить, идем к машине. Уже плюс, что хоть дубраву отыскали. Есть у меня задумка на завтрашний день, глядишь, помогут нам боги славянские.

Еще на подходе к машине, заметили у реки одинокую фигуру человека, стоявшего у самой воды, бездумно бросая с горсти мелкие камушки в стоячую воду затона.

— Смотри, гость к нам пожаловал, — подал голос Андрей.

— С чего бы это такой интерес к нашим персонам?

Приблизившись, Монзырев первым обратился к обернувшемуся на звуки шагов человеку, оказавшемуся молодым парнем годков двадцати пяти — двадцати шести отроду, ни чем не примечательному по внешнему виду.

— Гой еси, добрый молодец. Чем обязаны присутствием у места выбранного нами для проведения рыбалки?

— И вам не хворать. То-то, гляжу, весь день рыбалите по лесу. Много рыбы наловить успели?

— Слушай, ты, твое какое собачье дело? Где я рыбу ловлю. Моя коза, хочу е… — наехал на парня Сашка. — Понял, нет?! Мы никого не ждем, и видеть кого-либо меньше всего хотелось бы.

— Здесь наша земля, наши места, вот за ними и пригляд и ведется.

— Хм! — Монзырев внимательным взглядом оглядел пришлого, решил не обострять взаимоотношений с местным населением. — Ты вот что, любезный. Мы, пару дней отдохнем у реки и дальше покатим, ничего не нарушая, и никого не трогая.

— А зачем вы у дубравы целый день кружили? Наш старший об этом обязательно поинтересуется.

— А кто такой ваш старший?

— По номерам на авто видно, что вы из России, вот у вас там таких как мы по телеку называют неформальными группировками. Так, что?

— Да ничего, я сказал, дня через два уедем, а до тех пор отдыхать здесь будем. А относительно группировок, так их у нас скоро, всех под корень изведут. Так что готовьтесь и вас на Украине такая же участь постигнет.

— Ну-ну. Я так старшему и передам.

— Передай, уважаемый. Передай.

Все трое молчаливыми взглядами проводили удалившегося по дороге представителя местного уголовного сообщества.

— Однако отдыху пришел пипец, — со вздохом констатировал Толик. — Придется активизировать поиски. Машину, Андрюха, отгони вплотную к лесу. Нефиг нам у воды со всех сторон отсвечивать. Ночь делим на троих, чтоб хоть врасплох не застали. Нет, ну что за жизнь? В каком времени не живи, всюду норовят обобрать. Тьфу!

Поутру Монзырев заставил взять саперную лопатку, сухпай на день и бутылку водки. Вошли под сень деревьев и двинулись прямиком к дубраве, не отвлекаясь на пересечение троп по лесу. Почувствовав дискомфорт у самой кромки желудевого царства, майор приказал Ищенко:

— Вот в этом месте расчисть от порослей полянку квадратов на пять. Сашка, собери сушняка, да березовое полено приволоки, чтоб горело подольше.

Сам достал из вещмешка водку, стаканы, открыл коробку сухого пойка. Андрюха работая, краем глаза отметил, что стаканов было приготовлено четыре штуки.

«Чудит командир» — подумал, заканчивая работу.

У пылающего костра, Монзырев встал лицом к дубраве, держа в одной руке стакан, наполовину заполненный водкой, в другой краюху хлеба. Не обращая внимания на сослуживцев, напевно заговорил, легко переходя на старославянский:

Слова слетали с языка привычно, будто говорил Толик на этом наречии с самого детства. Десять лет проведенных в Киевской Руси давали о себе знать. Сашка с Андреем помимо воли встали за плечами своего командира, лица серьезные, услышав слова призыва, понимая все сказанное дословно, напряглись.

И три голоса, единым порывом выкрикнули слова прославления и пожелания быть древнему божеству на этой земле:

— Слава! Гой! Слава! Гой! Слава! Гой!

— Прими подношение от соотечественников твоих!

Монзырев бросив в горевший костер, приготовленный ломоть хлеба, затем выплеснул водку на языки пламени. Костер полыхнул в гору, затрещал, пережевывая древесину. Трое офицеров молча стояли у костра, вглядывались вглубь дубравы, ждали.

Некоторое время не происходило ничего, но это только казалось. Между стволов деревьев прямо из земли поднялась легкая дымка тумана, которая на глазах уплотнялась, сделав невидимым происходящее в глубине лесной поросли. Вдруг из клубов туманной дымки проявился, будто выплыл, здоровенный как шкаф седой мужик с бородой, одетый в нормальный прикид начала двадцать первого века.

— Ну, здрав будь боярин! И вам здравствовать, сотники. Чего звали? Али какая беда у вас тут приключилась?

— И тебе здравствовать, Велес Корович! Нет у нас беды, а вот без помощи твоей, не обойтись нам никак.

— Говори, что нужно?

Толик оглянулся на Горбыля, стоявшего за правым плечом, с интересом разглядывавшего славянского бога.

— Сашка, наливай, — кивнул на бутылку водки.

— Ага!

Четыре стакана сдвинулись разом. Одним глотком водка ушла по назначению.

— Десять веков минуло, как я спрятал клад в святилище кривичей, вот в этой дубраве. Время подвергло изменению всю местность. Не найти нам без твоей помощи захоронку, времени мало, а тут еще местные тати наезжают.

— Ха-ха! Ну, на счет татей ты погорячился. Это община, как у вас тут называют язычников, засим местом пригляд ведет. Ежели б не они, так может и не дозвался ты меня, а так на святом, намоленном месте, требы ушедшим богам кладут. Молятся. Я же когда-то объяснял тебе, что только благодаря таким как эти людины, я в вашем мире и обретаюсь.

— Да, помню. Просто тут, от них клоун был, так неформалом обозвался.

— Во-во, неформалы и есть. Но дюже полезные неформалы. Ладно, а где ты поклад-то спрятал?

— Да, считай, что под Вестемирову избенку и зарыл. Аккурат под задний правый угол положил, это который рядом с воротами.

— Ну, пошли тогда. Укажу место, а там уж сами копайте.

Металл лопаты глухо звякнул о что-то похожее на прогнившее в земле железо. Монзырев помнил, как уложил византийскую шкатулку в железный ящик, специально для такой цели откованный кузнецом Туробоем на пару с Никитой. Сверху, он когда-то накрыл его дубовыми плахами, да видать сгнили они за тысячу лет, превратившись в труху, да и от ящика остались тонкие стенки ржавчины, которую и ребенок-то пальцем проткнет. На свет божий появилась резная шкатулка, почти не попорченная ушедшим вглубь веков временем. Откинутая набок крышка, позволила увидеть золото перстней, браслеты с цепями, крупный жемчуг, и Галкину диадему с цветными камушками, вделанными в тонкую золотую проволоку, привезенную когда-то Толиком из византийского похода. Отсунув цацки ладонью в сторону, майор добрался до кругляшей золотых византийских монет.

— Все как было, — произнес он.

— Ну вот, а ты переживал, что не найдешь, — улыбнулся Велес. — Теперь у вас одна задача, довезти все до дому.

— Довезем! — с энтузиазмом пообещал Ищенко.

Провожая офицеров по тропе к их транспортному средству, славянский бог с улыбкой спросил Монзырева:

— Дочь-то как назовешь, Николаич?

— Так ведь…

— Когда ты уезжал, она еще не знала.

— Ну, тогда Олюшкой, — голос Монзырева задрожал от воспоминаний об утраченной в «прошлой» жизни дочери.

— Ну, и правильно. Удачи вам воины.