1

Счастья нет. Добра и зла нет. Ничего нет.

Все люди рождаются с равными возможностями – вранье. Чтобы быть успешным, надо много трудиться – лажа. И т. д. и т. п. Абстрактное общество навязывало ему гнусные социальные фикции – конфетные обертки, в которых сокрыта пустота. Иллюзии, подобные с виду здоровому дереву, которое достаточно пнуть ногой, и оно без труда развалится в труху. Жизнь тратится на общепринятые стандарты и нормативы. А все для чего? Чтобы ты в один прекрасный (читай: «неизвестный») день скукожился, чтобы отправиться в домок из шести досок, будто чучело, отслужившее свой век. СССР нет, а Вождь до сих пор в мавзолее. Тогда как рядовые мертвецы, если повезет, отправляются на кладбище. Единственная истинная социальная гарантия – все там будем. Одно неясно: там – это на кладбище или в другом, лучшем мире?

Глубины Космоса. Планета Земля. Окружающий их мир. Его квартира. Все это антураж, декорации, среди которых они разыгрывали свои роли. Эти двое – вот что составляет ядро новой живописной истории. Какими они были?

Он – мужчина, уставший гнаться за любовью женщин, беспристрастных к нему; можно сказать, мазохист, решивший уйти в отставку. Дезертир, бежавший с любовного фронта, которому надоело выдавать желаемое за действительное. Она – гуттаперчевая девушка (не в смысле «резиновая баба», а в смысле «несгибаемая жизнью»), студентка, боящаяся смерти, но в то же время уставшая от жизни.

Оба лежат на кровати в обнимку и смотрят то в потолок, то в окно, то друг на друга – глаза в глаза.

Вова говорит ей:

– Не надо бояться смерти. Посмотри внимательно и увидишь, что она всегда рядом.

– Знаю. Жизнь убивает нас, – отвечает она, лениво выпуская изо рта сигаретный дым.

Она устала надрываться на почте – работать на износ, дабы помочь родителям. Людям, которых она искренно и безмерно любила, несмотря на заморочки, которые присутствовали в их семье. Как-то: тяжелое детство (она сменила семь школ, потеряла много друзей), наркотики (употреблять которые она перестала, поняв, что ступила на неверный путь), забота о сестре (наивной в своей жажде общения наркоманке, иной раз напоминавшей ей инфантильную зверушку).

Лена устала заботиться об остальных и уже была готова наложить на себя руки, как вдруг появился он, решивший проявить к ней заботу и тепло – те метафизические, призрачные для нее вещи, которые с его появлением стали реальными.

Он устал надеяться на любовь, а она устала заботиться, потому что «так надо». Усталость их объединила.

В итоге оба пришли к выводу, что любовь – фикция. Миф, лопающийся как мыльный пузырь, стоит тебе до него дотронуться. Поэтому она никогда не говорила ему, что любит его, а он… он был не против. Оба как-то раз неожиданно осознали: нет смысла выходить замуж и жениться на тех, кого любишь, гораздо круче – полюбить тех, кто рядом, и держаться друг друга, что бы ни было.

Он рассказывал ей о своих «кошмарненьких» снах:

– Сплю и вижу, что живу в особняке и все у меня есть. Чур, и выхожу во двор, а меня окружили танки, тягачи и БТРы всякие. Вот ведь как новостями про переполох на Украине голову мне засрали. Или вот еще. Снилось однажды, что люди вокруг – это те же муравьи, хорошие и плохие, черные и красные, свои и чужие. Заразные и здоровые. Стенка на стенку. Плохих становилось все больше и больше. Они уничтожали хороших как ни в чем ни бывало. Люди прячутся, кто-то отбивается, а потом все равно становятся как они. Тут у меня звонит городской телефон, дисковый такой. Поднимаю трубку. Слышу, Владимир Владимирович обращается: «Ты должен взять ситуацию под свой контроль». Как тут откажешь? Хоп – и в следующую секунду я уже среди каких-то каруселей, собранных из живых, здоровых людей. Тут, как стало голодных свиней в загон, вбегают злые люди-муравьи и откушивают наших по частям. Я пытаюсь бороться, но тут же оказываюсь сам винтиком в очередной карусели. Сон заканчивается тем, что я без боли и страдания отмечаю, как меня раздирают на куски.

– Же-есть, – протянула она с печальной улыбкой. Его сны напомнили ей о том, как она убежала от прежнего молодого человека. Не потому, что он ее бил, пил или еще что-нибудь. Нет, он просто над ней издевался, стоило им остаться один на один, тогда как на публике он был чуть ли не святой. – В итоге однажды вечером я тихой сапой кусила его за кадык, да так, что выдернула его на хрен. Он тут же взял, захлебнулся кровью и помер, свистя и пыхтя, как сапог, шагнувший в грязную лужу, полную земли.

– М-да. Одним козлом в этом идеальном мире стало меньше. Не удивляюсь, что тебя не поймали.

– Правильно, меня и не собирались искать, потому что не собирались ловить. Или наоборот.

2

Эти двое понимали, что глупо отрицать смерть, неоднократно сталкиваясь с ней вживую, а не в новостях по телевизору. Лене было знакомо страшное чувство всепоглощающей тревоги и абсолютной беспомощности, когда она едва не умерла от простого, казалось бы, гриппа. Затем, когда все обошлось и она стала старше, ей приходилось наблюдать за тем, как угасают ребята, жизни которых выжгла дотла когда-то приятная, а затем уже ставшая жизненно необходимой привычка употреблять наркотики. Привычка, которая заставляет тебя умереть, стоит тебе разок пойти у нее на поводу. Слава богу, от опиатов у Лены случались панические атаки – в результате рукой Всевышнего на героиновой зависимости был поставлен крест. И лишь потому, что она сумела отказаться попробовать.

– А почему «рукой Всевышнего»? – спросил Вова.

– А потому что атеизм не срабатывает, а значит, что-то там да есть. Иначе были бы мы как животные – пожевал, поспал, потрахался и умер. С точки зрения эволюции, сознание – это бред. А мы все считаем, что это здорово… На что смотришь?

– На вон того чертенка. – Вова мотнул головой в сторону малыша, с любопытством исследующего при помощи палки подернутую льдом лужу. Парень отчего-то подумал, что для ребенка на улице эта лужа может быть целым озером.

– И о чем задумался?

– О том, что у детей голова еще не замусолена правилами и предписаниями. Они еще могут быть свободными, – выдохнул Вова. – И еще о том, что между человеком и животным не такая большая разница, как это принято считать. Видишь ли, в науке принято считать нас «венцом творения», а животных чем-то второсортным – на класс ниже, пожиже, только потому, что они не могут отчитаться, что у них в голове.

– Откуда ты знаешь, ты же двоечник? – удивилась Лена.

– Именно потому что я двоечник, я и не разучился размышлять. Все гении нарушали норму: Чехов, Пушкин, Толстой писали свое чтиво не так, как это было принято по тем временам. Глинка как композитор тоже отклонялся от нормы. Уинстон Черчилль бухал коньяк и немало прожил на такой диете. Сказал бы ему кто-нибудь о здоровом образе жизни, ха-ха! Нормальный человек – это обыватель, человек, всячески удобный обществу, – винтик, которого все устраивает. Нормальным быть классно и полезно. Но ориентируются потом на чудаков, деяния которых превращаются в классику.

– Эти-то понятно, – зевнула Лена. – А ребенок-то что?

– Ребенок? А как по мне, и котенок, играющий с каким-нибудь кузнечиком, и этот ребятенок, играющий палкой с лужей, покрытой коркою льда, очень похожи и одинаково прекрасны. И можно сколько угодно галдеть о нашей сознательности, прямохождении и большом пальце обеих рук, бравировать всеми этими особенностями, но по факту мы просто другие.

– Я где-то читала, типа речь животным не нужна, потому что им и так неплохо живется.

– Иногда я им завидую. Так, и что там было дальше?

– Поняв, что наркотики – это реальное зло, я смогла сойти с кривой дорожки и вернуться на прямую.

В довесок ко всему смерть была ей знакома еще и оттого, что не раз приходилось вынимать из ванной посиневшую и окровавленную сестру, жаждущую совершить суицид, пока кайф не кончился.

– Если бы я могла, то я бы посвятила свою жизнь заботе о себе, – признавалась Лена.

Но жалость к сестре, кровное родство (а может быть, Что-то еще, высоко над облаками) говорили: «без тебя она сгинет». К тому же Лена винила себя за тот образ жизни, который теперь вела ее сестра. Или как раз за то, что он закончился.

– Возможно, я бы давно перечеркнула свою жизнь, не будь у меня Ксюшки, о которой я забочусь как о трудном, очень болезненном и своенравном ребенке. Я за нее отвечаю. Я за нее порву.

– А если ее вдруг не станет?

– Тогда… мне будет очень жалко, но вместе с тем полегчает.

Случались дни, в которые на хрупкие плечи этой сильной духом девушки наваливалось столько трудностей, что забота о сестре казалась ей сизифовым трудом. Бывало и такое, когда Лене приходилось носиться по районам и закоулкам города, по тем гнойникам и потаенным местам Санкт-Петербурга, о которых нет упоминания ни в одном путеводителе или справочнике, – все, чтобы отыскать Ксюшу, пока родители в депрессии. Поиски, уборка, стирка, готовка. Пара часов сна – и все заново.

– Это ужасно – просыпаться с мыслями о том, а наступит ли завтра. Не зарежет ли меня какая-нибудь «шестерка» наркодилера, пока я буду играть в детектива, и все такое, – рассказывала Лена.

А потом в ее жизни появился Вова.

Что до него, Вове с самого детства казалось наивным и глупым не замечать того, что жизнь и смерть шагают рука об руку, дополняя друг дружку. Да что там говорить, его детство прошло в те самые лихие девяностые, когда людей стреляли на улице, словно птах, народ пил стеклоочистители, словно воду, а реанимационные отделения были переполнены героинщиками. Рос он в квартире, в одной из комнат которой до сих пор на полу виднелись капли крови. Они служили напоминанием о том, как, будто походя, один сутенер взял да избавился от двух проституток:

– Откуда я знаю, почему он это сделал? – говорил Вова. – У богатых свои причуды. Не угодили ему девочки, я-то что поделаю. Старожилы поговаривали, что этот парень сжег бедняжек во дворе, устроив fire show в мусорном контейнере. Вот так, прям у всех на виду. Нет, я, конечно, сам этого не видел, был мелкий. Но уши не закроешь, а глаза видят кровь, спрятанную под ковром. Да и папе квартирка оттого и досталась подешевке.

3

Больше всего они любили вести умные и неторопливые разговоры о жизни в этом бренном мире. Они упивались беседами и были рады тому, что могли проявлять интерес друг к другу, в том числе и с помощью слов.

– Мир устроен совсем не так, как мы о нем думаем. Людям кажется, что они должны получить то, чего заслуживают. Чаще же выходит так, что мы получаем то, что получаем. Я помню двух своих подруг. Первая – умница, красавица и пять лет была одна. А когда же, в надежде найти прекрасного принца, стала знакомиться с мужиками, она в ужасе сообщила мне: Вов, все дерьмо Санкт-Петербурга стекается ко мне. Другая подруга – заурядная внешность, умом не блещет тоже, но есть в ней что-то такое, от чего все мужики балдеют. Только официально она была замужем восемь раз! Мы обижаемся на жизнь, считая, что она нам должна, а на самом деле забываем или не хотим понимать, что взяли ее взаймы. Помню еще одну бабенку, так та честно поставила перед собой цель: найти красивого, обеспеченного мужика и выскочить за него замуж. А началось все знаешь с чего? С обиды и самонадеянного эгоизма. «Вон у Люськи-то муж яхту имеет. А я-то чем хуже?»

– Да ничем она не хуже. Просто другая.

– Но ей этого было не понять. Три года она превращалась из обычной девушки в леди. Реально перевоплотилась. Нашла себе мужика, реально получила себе яхту.

– И?

– И новые проблемы в придачу. «Я тебя обеспечиваю? Обеспечиваю. Поэтому сиди дома. Через неделю уматываем в Париж». А у нее дети в интернате, воспитателем она там работала и очень это дело любила. Я это все к тому, что у каждого в голове своя иллюзия того, как надо жить и как должно быть. Но происходит всегда по-другому. И поэтому самое важное – не гнаться за счастьем, а научиться принимать жизнь такой, какая она есть, чтобы быть счастливым здесь и сейчас, а не когда-то потом, завтра.

– Потому что завтра может не быть, – сказала она, вспоминая свое мрачное прошлое.

– Точно, – подтвердил Вова и продолжил: – Так вот, чтобы ты меня лучше понимала. Моя философия выглядит следующим образом. – Он стал загибать пальцы. – Первое. Человеческие представления о мире – это всего-навсего карикатура на ту жизнь, которая течет своим чередом, пока остальные думают, страдают и на что-то рассчитывают. Они наблюдают со стороны, вместо того, чтобы жить. Второе. У каждого в голове есть свой, персональный Таракан. И третье. Если верно, что жизнь – это школа, то, чтобы ты чему-то научилась, жизнь будет ставить тебя в такие условия, чтобы ты встретилась лицом к лицу со своим Тараканом. Если на протяжении всей жизни ты совершаешь одни и те же ошибки или влипаешь в примерно то же самое говно, то это неспроста. Чтобы идти дальше, надо уметь меняться.

– К примеру?

– Ну… Раньше я носился за девчонками с голодными глазами и брызгал слюною – мол, полюби меня. Когда меня воспринимали чисто как сексуальный объект, я предпочитал обманываться и не замечать этой очевидной, но горькой и болезненной правды. И когда… когда отношения заканчивались, я все время думал что-то вроде: «Капец. Ведь я же ее люблю. Почему же мы не остались вместе?» Заламывал руку, кусал губу и ныл, считая, что жизнь несправедливо устроена.

– А потом?

– А потом до меня дошло, что любовь – это не дорогие подарки и красивые слова. Это забота, желание понять и поддержать. Дать пинка, если ты не права, или быть рядом, или дать тепла, когда тебе холодно. Короче говоря, очередным пунктом моей философии будем считать следующее: не надо рассчитывать быть всю жизнь с тем, кого любишь. Люди предают. Гораздо важнее полюбить того, кто с тобой рядом. Вот, например, помнишь наши первые дни, когда мы хотели с тобой погулять, а потом ты позвонила, и «обрадовала», что застудила шею?

– Ага.

– Я тогда не обиделся, скорее расстроился. А потом сижу такой и думаю – я расстроен оттого, что не получилось так, как я рассчитывал, или оттого, что тебе плохо? И следующая мысль: «Вовчик, оттого, что ты грустишь, Ленка быстрее не поправится».

– О! Я поняла, – захохотала вдруг девушка.

– Чего?

– И ты вдруг стал безудержно веселиться, чтобы мне скорее полегчало. – Лена уже была красная от смеха, как редиска.

– Да ну тебя! – засмеялся Вова в голос с Леной..

Отсмеявшись, он договорил свою мысль:

– Когда любишь, ты понимаешь, что находишься в жизни на своем месте. Любовь – это самоотдача и принятие. Все хотят, чтобы их любили такими, какие они есть. Поэтому умение любить – это редкий дар, а если тебя любят, то это вообще сокровище. Вместо этого люди начинают ругаться из-за всякой фигни, переделывать одного под другого, подстраиваться, убегать или находить кого-то на стороне. Любовь – это уверенность в другом человеке. В том, что он тебя не кинет, если ты из богатого превратишься в бомжа, из здорового превратишься в больного и так далее. А люди обижаются на жизнь. Вон, у него яхта, так он небось красную икру ложками жрет, а я такой простой – всего лишь хлеб с маслом и немножко колбаски. А ты, дурак, радуйся, что жив-здоров и есть что пожевать. Яхта, икра… Известность, деньги. В одну секунду все может перевернуться вверх дном, и никто от этого не застрахован. Тебе плохо? Посмотри на Жанну Фриске. Так и хочется сказать: «Ну что, дружище, кому из вас двоих хуже?»

Оба они были пессимистами, закалившими характер. Будь Сартр современником этой сладкой парочки, он наверняка написал бы статью «Пессимизм – это реализм». Оба понимали, что мир устроен как-то криво и по-дурацки, и чувствовали, что это сделано не просто так. Оба при этом сохраняли в своих душах огонек детской непосредственности. В их сердцах жила надежда на лучшее и еще теплилась вера. Да, они были странной, но очень хорошей парой.

4

А потом все пошло в тартарары. Однажды и, как это водится, весьма неожиданно умерла Ксюша.

– Отмучилась, – многозначительно вздохнула на похоронах ее бабушка. Лена молча плакала, а Вова ее утешал.

Как говорят наркоманы, героин умеет ждать. И они не ошибаются. Попробовав его однажды, побывав там, в совершенно другом, своем мире, ты уже не хочешь быть здесь. А потом и не можешь. Впрочем, героин уже не в моде. В сознании Вовы появилась картина: спортивный бег на короткие дистанции. Наркоманы – те же спринтеры. Бегуны. Пока они бегут, героинщики передают эстафету метадонщикам. Метадон нынче модный.

Вова понимал, что ему необходимо встряхнуться, отвлечься от этого болота грязных мыслей, но он не мог этого сделать. Человек умер, и не важно, какой она была. Она – сестра той, которая ему близка. Точка. Молодой человек утопал в этой грязи ментального безумия с каждой новой мыслью, тостом или фразой, брошенной одним из гостей.

Когда Вова думал обо всем этом, его вдруг охватило чувство глубочайшей бессмысленности всего. И, если ему так тяжело, то каково ей? Ей – девушке, для которой Ксюша не только и не столько наркоманка, сколько родной и близкий человек. Сестра, с которой у нее волей-неволей было одно детство на двоих. Или даже, можно сказать, одна жизнь на двоих.

Вова терпеть не мог, когда женщины плакали. Его это пробирало до костей. Когда он видел на лице Лены разводы от размытых слезами теней и прочей косметики, чувствовал на своем плече ее мокрое, печальное тепло соленых капель скорби тающей души, ему хотелось остановить время и послать весь мир к чертям.

– Я думала, что мне полегчает, но я ошибалась. Боже, я и не знала, что может быть так больно, – сказала она через какое-то время. Видимо, тогда, когда на плач не осталось сил.

Наблюдая горе своей любимой, Вова будто бы пропитался им сам. Слушая смешные и не очень истории из их с Ксюшей прошлой жизни – светлые и радостные истории детства, грустные опыты юношества, – он изумился, до какой степени сильно в его голову было вдолблено общественностью, что наркоман равняется убогому нолю без палочки, – не способный ни на что хорошее мерзавец, которого нужно сжечь на костре. Слушая Лену, перенимая ее страдания, он не заметил, как тихо плачет вместе с нею об ушедшей из жизни Ксюше. В рассказе Лены он нашел для себя, что Ксюша была доброй и чистой девочкой, которая, однажды замаравшись, не смогла очиститься.

– Общество видит в наркоманах только торчков. Оно не думает, что у них есть или были свои семьи, братья и сестры, для которых они – часть себя. Просто падшие люди, которых или втаптывают в грязь, или же они сами спешат в пропасть. У нас в школе, на входе в спортивный зал висела растяжка со словами: «СОЗДАЙ СЕБЯ САМ!». Господи, какой же это бред! Я не просила рождаться на свет. А Ксюша? Ей-то это за что? Грехи отрабатывает? Карма плохая?

– Малыш, ты была с ней до последнего, – пытался успокоить ее Вова. – И все делала правильно. Ты любила ее, а теперь ее не стало. А зачем и почему так – этого мы не узнаем никогда…

– Ах вот как ты заговорил? Молчи! Заткнись, падла! – набросилась на него Лена, раздирая его одежду, царапая в бессильном гневе его кожу, избивая его своими ладонями. А потом вдруг успокоилась и в очередной раз разрыдалась.

И он тоже плакал – в пику большинству мужчин, которым плакать не положено по определению. Молчал и нежно гладил Лену по голове, вдыхая запах ее русых волос.

На поминках произошел конфуз: кто-то из присутствующих, говоря речь, обмолвился о каком-то мужике:

– Был у меня один товарищ. Поехали мы с ним в апреле на речку. Было холодно, но он накатил водочки, и ему стало тепло. Захотел искупаться. «День рождения у меня – говорит. – Значит, можно!» Ну, я его удерживал, удерживал, а потом думаю – я ж ему не папа. А он прыг в воду. Плыл, плыл, околел да умер. Вот такой подарочек на день рождения… Так о чем я. Вот…

Больше говорящего никто не видел. Возможно, его распяли на кресте за крамольную речь. Родители Лены были буквально убиты горем. Казалось, в один миг она лишилась всего и всех, кто был ей дорог. Оставался один только Вова.

5

Уход Ксюши из жизни для него был очередным доказательством бессмысленности этого мира. Для Лены все было по-другому. Для нее тот момент, когда Ксюша канула в Лету, стал поворотным пунктом рассказа. Ксюша умерла, и смысл жизни для Лены был утрачен. Создавалось впечатление, что она живет зря.

– Как ты? – спросил парень, наливая Лене крепкий сладкий чай.

– Была у психолога, – ответила ему дорогая, отстраненно и одновременно весьма сосредоточенно.

– А он что? – Вова испытывал живой интерес, но его воображение рисовало неприглядные картины: профессиональный «моральный урод», не понимая состояния клиентки, считает, что лечит ее душу, тогда как на самом деле режет скальпелем по живому. Так, как извращенцы изучают женщин или маленькие дети поджигают котам хвосты или обрывают мухам крылышки. Животное любопытство без человеческого понимания своих действий – вот что определенно движет дикарями такого рода.

Приготовившись слушать, Вова уныло хлебнул свой чай. Напиток обжег губы. Вот и хорошо. Хотя бы это заставило его проснуться.

– Она, – уточнила Лена. – Я ей говорю, у меня сестра умерла. Плачу. А она мне: «В глубине души каждый из нас думает, что он вечен. Это нормальная защитная реакция». Сидели с ней в кабинете, как два придурка, – только я слепая, а она глухая.

– Тише-тише. В следующий раз, если к ней соберешься, то не молчи. Пойдем вместе, и я ей плюну в рожу.

– Не будет никакого следующего раза, – ответила ему Лена, поставив жирную точку над «Ь>.

Сказала как отрезала. Обрубила. Пресекла на корню. Он уже тогда все понял. Но все же переспросил для проформы:

– В смысле? – Вопрос прозвучал глупо, но зато вежливо. Молодой человек подумал, что такого рода «ритуальные пляски» никогда не потеряют своей актуальности. В этом смысле высокотехнологичный двадцать первый век ничем не уступает каменному веку. Вот они – издержки хорошего воспитания, помноженные на нежелание осознавать то, что ранит душу.

– В прямом. Я жить больше не хочу. Каждый из нас вечен… В глубине души… Один хрен – сдохнешь! Ты сдохнешь, я сдохну. Какой в этом смысл?! – взвизгнула Лена, сверкнув нездоровым блеском своих уставших глаз.

– Ленуш, надо быть сильнее… – Все же Вова сделал последнюю попытку выцепить девушку из цепких лап депрессии. Он считал, что вместе они справятся, но не учел, что Лена хотела, чтобы их пьеса закончилась по-другому. Когда он проговорил свои слова, парню показалось, что он будто ворошит тлеющие головешки кочергой. Оба чувствовали, что скоро все будет кончено.

Как мужчина, он здраво считал, что надо быть сильным и преодолевать трудности во что бы то ни стало. Но для нее все было иначе. Для Лены жизнь теперь представляла собой основную трудность. И трудность эта стояла костью в ее горле.

Перед тем, как ответить своему молодому человеку, она вспомнила дурацкий анекдот из «Аншлага» – юмористической передачи, которую вела Регина Дубовицкая. Сидишь, бывало, ешь какую-нибудь дрянь за неимением лучшего, и шутки, доносящиеся в этот момент из телевизионной передачи, кажутся не смешными, а наоборот – издевательскими. Как бы там ни было, анекдот, как припоминала Лена, звучал следующим образом.

Больной заходит в аптеку.

– Доктор, у вас есть что-нибудь от головы?

– От головы? Посмотрим-с. Средство от головы – топор!

Гомерический хохот в зале. Занавес.

Такой вот привет из детства – того времени, которого давным-давно не стало; напоминание о тех днях, когда Ксюша еще была жива и здорова.

Борясь с желанием в очередной раз расплакаться, думая о том, что Смерть будет лекарством от болезни под названием Жизнь, Лена выпалила:

– «Сильнее»… Для чего? Чтобы однажды я проснулась, а тебя нет рядом? Или ты того, тю-тю? Нет уж, пошел ты на фиг со своим «сильнее»!

– Но что я могу для тебя сделать? – До него дошло, что он неправильно поставил перед ней вопрос, но слово и правда не воробей.

– Да ничего не надо делать! Я вправе сама распоряжаться своей жизнью!

– Извини, я не об этом хотел сказать. Я тебя не отговариваю. Мне-то что тут без тебя делать? Я вот о чем. Об этом, обо мне ты подумала?

– Нет… – Лена вновь раскисла, опешив не меньше, чем Вова.

Возникла нездоровая, враждебная, напряженная тишина. Чтобы молчание не сыграло с ними злую шутку, вместо войны обе стороны заключили мир.

Искать компромисс? Нет, это не про них. Она негласно пришли к соглашению, которое обоих устраивало. Затем ночью долго занимались любовью, а после – болтали о том о сем. У обоих было ощущение, что они не только открывают друг друга заново, но и готовятся сотворить что-то великое. К утру уснули и проспали до середины следующего дня.

– Чему ты улыбаешься? – спросила у него Лена, сладко зевнув.

– Герои Достоевского бунтовали понарошку. А мы с тобой будем протестовать по-настоящему. Ты ведь не передумала?

– Нет.

– Тогда я буду рядом. И похоже, у меня есть план. – Молодой человек загадочно улыбнулся.

План был адски прост в своей безбашенной импровизированности – найти машину, найти человека, который снимет происходящее на камеру для потомков, разогнаться и улететь в Неву с моста.

– Вот уж будет эпичный финал у этой почти фантастической истории.

– Гений!

– А то ж! Ты вчера когда сказала, что ничего не надо делать, я тут же смекнул, куда ты клонишь, и решил, что пойду с тобой до конца. – Вова не врал. Он лишь не договорил, беспокоясь о хрупком душевном равновесии Лены (не поздно ли?), что готов был ходить по потолку, лезть на стену и прыгать в окно, стоило им пару дней не видеться.

По существу, он принял решение тогда, когда понял, что если он не может протянуть без нее и дня, то чего думать о всей оставшейся жизни? И только потом, когда они плотно (и в последний раз) позавтракали, когда начали собирать свои скромные накопления – даже сегодня им понадобятся деньги, – до парня дошло, что, пожалуй, Лене так же тяжело представить свою жизнь без Ксюши, как и ему свою собственную без нее.

– Спасибо тебе за это.

– Пожалуйста.

6

Машину нашли легко. Просто зашли в ближайшую «шавермочную». Там уговорили гостя из Средней Азии. Затем он кому-то позвонил, и через полчаса к кафе подъехала ржавенькая «Лада».

– Сойдет! – сказал Вова, переглянувшись с Леной. Машину пообещали вернуть к вечеру. Для надежности оставили свои паспорта и пять тысяч рублей.

Затем поехали искать режиссера, оставив азиатов ломать голову и пытаться умом понять Россию, аршином которую не измерить. Рестораторы думали-думали и в итоге пошли да оформили на паспорта Лены и Вовы сим-карты, купленные в переходе метрополитена – бизнес по-русски. Капитализм.

Вова и Лена нашли режиссера почти так же легко, как и автомобиль. Мальчик стоял на набережной и торговал лицом (точнее, раздавал никому не нужные флаеры).

– Эй, чувак, как сам? – завязал разговор Вова.

– Да ничего.

– Деньги нужны?

– Нужны, поэтому и работаю. Только их все равно нет.

– Странная вещь эти деньги.

– И не говори, – согласился мальчик.

– А хочешь, фокус покажу?

– Нет уж, спасибо.

– Нет уж, смотри фокус. – Тут Вова взял да и достал из кармана очередную бумажку в пять тысяч рублей. – Когда я был маленький, мы смотрели «Сам себе режиссер». И там была рубрика «А вам слабо?»…

– Так вот, если тебе не слабо, то нам нужно, чтобы ты снял, как мы сейчас развернемся, потом отъедем, разгонимся и вмажемся в ограду, – прервала Вову Лена, дабы он не пустился в свои длинные объяснения.

– Чтобы улететь с моста в речку, – добавил Вова. – Понимаешь?

– А, это типа как у Чудаков. Трюк? – спросил мальчик.

– Да, кино снимаем.

– Если ты согласен снять видео и выложить все это дело на «Ютуб», тогда вот эти вот бабки – твои. Если же нет, то можешь дальше раздавать свои рекламки. Бумага хорошая.

– В натуре? – Парень удивленно вскинул брови.

– Натуральнее некуда.

– И всего-то, только выложить в сеть?

– Да. Ты согласен? Или мы идем искать другого… более смелого парня?

– Ладно тебе, пошли, – поторопила Лена. – Он же мелкий.

– Не, ребята. То есть да, давайте, – остановил их мальчик.

Обсудив детали, втроем выбрали точку съемки. Убрав деньги в карман джинсов, школьник какое-то время смотрел вслед паре, шагающей к автомобилю. Он видел, что они смеялись и нежно держались за руки, которые он им только что пожимал. Эта жизненная картина так тронула мальчика, что он мысленно пожелал ребятам счастья. Отложив флаеры в сторонку, он приготовил смартфон к съемке.

7

На старт. Внимание. Марш! На похоронах Ксюши Вове мерещились бега, а теперь он участвовал в гонках.

– Давай поговорим последний раз? – Предложила ему Лена.

– Давай, только о чем? И думаешь, успеем?

– Все, что было можно, мы с тобой уже успели. Будем считать, что это у нас такое интервью. Ответы на вопросы, о которых никто никогда не узнает, самые честные. Ты всегда любил говорить, а мне так нравилось тебя слушать, – произнесла она, вздохнув о прошлом. Она не жалела, нет. Но ей было интересно, что будет дальше.

Проехав квартал, Вова развернул «телегу» и взял курс к мосту.

– О'кей. Скажите, а есть ли в нашей стране справедливость? – Девушка посмотрела на него с деланным любопытством.

Машина набирала скорость. Они ехали умирать как на праздник. Они жили недолго, но счастливо, и главное, что они умрут в один день. А остальные – что бы они ни подумали, – увидят, что смерть реальна и отрицать ее глупо.

Но надо было отвечать на вопрос. Интервью так интервью. Времени мало.

– Ну как вам сказать, чтобы не обидеть? Помню, ехал я однажды в электричке (вид транспорта такой, знаете ли), а в тамбуре со мной заговорил мужичок. Закурили, и он рассказал, что недавно вышел из тюрьмы. Поделился радостью. Я спросил: «А за что посадили?» А он мне: «Старичок, я однажды вышел вот так же в тамбур перекурить. Смотрю – пьяненький пацик молодуху насилует, а она визжит, охрипла уже. И народ в вагоне сидит как ни в чем ни бывало. Ну я его беру за шкварник и выбрасываю из вагона на подходе к Мурино». Я спрашиваю: «А что, дядя, было дальше?» А он и отвечает: «А дальше оказалось, что я выбросил из поезда сына начальника Финляндского вокзала. За это и посадили». Так я, ей-богу, и не понял после услышанного, есть ли справедливость на свете или она всего лишь очередная из моря выдумок.

– Скажите, а что было дальше? – спрашивала Лена голосом пафосной журналистки. Мост был прямо по курсу. Вокруг визжали прохожие, сигналили автомобилисты. Все они превратились в точки – атомы, прыгающие туда-сюда, до тех пор, пока не наступит Абсолютный Ноль.

– А дальше мы с ним докурили, посмеялись над тем, что в тюрьме у него было много времени помедитировать и исправиться, и разошлись каждый в свою сторону.

Свет. Камера. Мотор!

Ржавая «девятка» разгонялась и дрожала всем своим железным телом, как наркоманка, нанюхавшаяся «speed’oB». Удивительным образом машины разъезжались в стороны. От греха подальше. А им было совсем не страшно. Им было весело. В зеркало заднего вида было видно, что от машины отлетел локер. Лишние детали.

– А вообще все озвученное становится чепухой. Превращается в шелуху. Стирается в пыль, за которой нет ничего, что похоже на реальную жизнь, – говорил Вова, вдавив педаль газа в пол. Он не собирался убирать свою ногу. – Стоит тебе разок высказаться публично, и твоя мысль может десять раз переиначиться другими уже оттого, что каждый из сказанного слышит то, что хочет услышать.

– М-да. Выскажи правду, и ее превратят в ложь. Замолчи, и она скиснет в тебе, не найдя выхода наружу…

У обоих бешено колотились сердца – чувствовали, что свобода была близка. Ручьями стекал пот, но этого молодые люди уже не замечали.

– Жизнь – это сон. И смерть – всего лишь пробуждение от этого кошмара.

– Только ведь они этого не поймут.

– Да и хрен с ними. Главное, что ты рядом, – сказал Вова и круто повернул руль вправо. Все завертелось, закружилось, посыпалось с ног на голову – мостовая, стекла, ржавчина. Вот ремень безопасности лопнул и улетел в Неву, извиваясь как змея. А вот паренек мужественно снимает их падение, раскрыв рот от ужаса. Или онемев от восхищения.

– Снимай-снимай, парень! Когда еще такое увидишь! – прокричала начинающему режиссеру Лена. Школьник готовил шедевр российского кинематографа. Документальный фильм-катастрофа. Новое слово в искусстве.

Последним, что увидел Вова, была улыбка Лены, державшей его за руку. И вновь они понимали друг друга без лишних слов. В следующую секунду автомобиль (или то, что от него оставалось) нырнул под воду и пошел ко дну. По ветру разлетались рекламные листовки.

Стоп. Снято.

8

По телевизору показали об этом репортаж… Престарелая бабушка, оказавшаяся одной из свидетельниц происшествия (видимо, особенно выгодно смотрящаяся в кадре в своем удивлении под фатой старческого слабоумия), каркала: «Молодежь совсем от рук отбилась». Показали также какого-то врача, напоминавшего скорее студента театрального кружка, который с серьезным видом утверждал, что случившееся было явным «альтруистическим самоубийством». Заснять удалось даже маму и папу Вовы, которые говорили, что все произошло из-за несчастной любви.

Итогом видеосюжета почему-то стало заявление о том, что в произошедшем виновата несправедливая социальная политика властей. Подтекст был таков – жизнь дерьмо, но завтра будет лучше.

И только один недобитый романтик, абсолютно трезвый в тот день алкоголик, полюбовался прекрасным полетом влюбленной пары в разлетающемся вдребезги автомобиле. Позднее он хотел было сказать, что на самом деле произошло с молодыми людьми, но потом решил, что они обойдутся без его показаний. Не поверят – скажут, интерпретировал. А что его слушать? Алкаш, да и только.

Промоутер, размазывая сопли по носу и плача не то от горя, не то от радости, честно выполнил возложенную на него миссию – загрузил видео на «You Tube» до того, как приехали журналисты.

Через пару часов ролик взорвал Интернет, собрав полмиллиона просмотров. Отклики превысили все возможные ожидания. Настолько, что вскоре Сеть перестала существовать как класс.

Смеркалось.

* * *

Бог проплакал всю ночь:

– Этого не должно было случиться, – утирал Он слезы, испытывая вселенское чувство вины.

Оно было настолько сильным, что на следующий день Господь стер человеческий мир в прах – бах, и вселенское чувство вины привело к новому Большому Взрыву. Внеплановый конец света.

Бог, как ребенок, разбросавший по всей комнате кубики, из которых строил домик. Проявил милосердие.

Передохнув, он начал стройку заново. В этот раз Всевышний будет умнее. Не только люди учатся на своих ошибках.

26 марта – 4 апреля 2014, Санкт Петербург.