1

Вся его жизнь была полна весьма странных, если не сказать необычных, приключений. Или лучше сказать, что это его жизнь была необычна, а приключения с ним случались самые что ни на есть заурядные? А может, правильнее будет считать, что он проживал необычную жизнь, будучи самым обычным человеком?

«А-а-а, к черту эти вопросы. Надо хотя бы постараться поспать», – подумал Антон, пытаясь убедить себя, хотя заведомо знал, что сегодняшней ночью этого он не добьется.

Несмотря на свои странности, Антон был обычным «парнем, не лишенным простоты», как пел в одной из своих песен Майк Науменко. А где-то даже и раздолбаем.

Оценивая прожитые годы (а их было почти что сорок пять), Антон приходил к выводу, который не часто посещает головы среднестатистических россиян мужского пола (оно и понятно – когда четверти населения сверхдержавы с каждым годом жить становится все лучше, остается смотреть «Малахов +», жевать минтай и пить водку).

Как бы там ни было, вывод он делал следующий: все, что происходило с ним за эти годы, произошло с ним потому, что иначе и быть не могло. В те редкие дни, когда он мог позволить себе отдохнуть от работы и провести время с дочерью, жизни без которой он себе давно уже не представлял, Антон пытался ответить себе на один вопрос: так ли это на самом деле?

И в конце концов, неужели нельзя просто жить, не пытаясь строить из себя победителя «Поля чудес»? Одним из тех редких людей, которые считают себя настолько умными интеллигентами, что не могут смириться с тем, что достойны своего выигрыша.

Как оказалось, можно.

2

Этой ночью он вспоминал школьные годы. Каким он был в ту пору? Обычным подростком – немножко коммунистической начинки а ля марксизм-ленинизм, красные галстуки и прочие атрибуты советского детства. Вместо веры в светлое будущее позитивная жизнь в бедном настоящем.

Но, видимо, на то годы детства и юношества и даны – ты раскрашиваешь хмурые дни теми цветами, какими тебе хочется, и пока еще не думаешь ни о чем таком, что заботит работяг и стариков. Первыми в голову лезут мысли о том, как бы прокормить близких и получить путевку в санаторий, а вторыми о том, как бы умереть так, чтобы не было страшно, – Бога ведь никакого нет, есть только научный атеизм и безграничные возможности человека. Посмотрите на Юру Гагарина.

– Каких высот он достиг! Я тоже хочу! – били себя кулаком в грудь такие, как Антон, совсем не думая, что чем выше забрался, тем ниже падать.

Да, дети и правда цветы жизни. Ребенком не задумываешься о том, что ты – очередной цветок на могиле своих родителей. Смерть – это скучно. Лучше вертеться в карусели жизни, какой бы она ни была. А кроме того, пока ты ребенок, мир живет по твоим законам. Ты еще не думаешь, что будет дальше, живешь сегодняшними мелочами, ценность которых понятна только тебе и твоим сверстникам. Каждый день что-то новое – ведь так много следует открыть для себя!

Вот его первая рыбалка в деревне у бабушки (он тогда чуть не упал в речку, испугавшись того, что поймал рыбу). Вот и его первая прочитанная книжка (сказки Маршака).

Дед Мороз не тает, а в Африке негритята танцуют, радуясь жизни и мечтая о коммунизме (совсем не голодая и не умирая от СПИДа).

Мир полон добра, и всем живется лучше некуда. Быть ребенком здорово – в глаза бросается все хорошее, все удивляет, заставляет собой интересоваться и радует. Плохое же, наоборот, если и существует, происходит с кем угодно, кроме тебя. А какую бурю радости он испытал, оказавшись впервые в школе! Куча ребят, таких же, как и он. Учатся чему-то новому и интересному. Всего-то и нужно – слушаться учителя и приносить пятерки. Тогда мама испечет пирог, а папа сходит с тобой в зоопарк. Впервые.

Антон помнил, как, став постарше, они с мальчишками разбили окошко на школьной лестнице – решили посмотреть, что из этого выйдет, а может быть, просто спешили на физкультуру и на радостях кинули мяч так, что десятки осколков, блестящих в лучах солнца, словно золото Эльдорадо, посыпались дождем на их головы.

Он живо помнил, как смеялся в ту минуту – радовался, что успел спрятать голову от кусочков стекла.

– Фу-у-ух, меня не задело, – выдохнул он. Улыбаясь, Антон убрал руки от своего лица и открыл глаза, гордо выпрямив спину. В ту же секунду он увидел вокруг себя лужу крови и, забыв о товарищах, сиганул на первый этаж – в кабинет к медсесестре. Он забыл, что по пятницам медсестра не работала.

Ну что ж, надо пойти умыться. Стоя перед зеркалом в туалете, он впервые в жизни испугался. Испугался самого себя. Все лицо в крови, и вот что-то такое непонятное произошло с носом, так что его кожа свисает, как резиновая сопля красного цвета, а на переносице торчит кость.

Ничего себе зрелище! Но мгновением позже испуг прошел. Было только небольшое сожаление, что придется пропустить физкультуру и идти домой бинтоваться. Боли тогда тоже не было – она пришла, только когда Антон понял, что мама очень расстроится и ей будет не до пирога. А значит, и папе не до зоопарка.

Минуту спустя боли как не бывало. Скорей, скорей на улицу – там хотя бы свежий воздух, да и уроки уже поднадоели.

Несясь по коридору, Антон чуть не врезался в Татьяну Сергеевну, которую едва не хватил Кондратий, когда она увидела, что с лицом у ребенка.

– Антош, ты куда? – спросила учительница, охнув.

Посмотрев на нее, как на дуру, мальчишка ответил:

– Как куда? Домой, перевязываться.

– Ка-ако-ой домой. Тп-п-р-р-у! – ответила она, схватив мальчонку за шкирку.

Короче говоря, через полчаса он уже ехал в больницу. В «скорой» его забинтовали как мумию. Затем почему-то он оказался у окулиста. Размотав бинты, врач внимательнейшим образом осмотрел школьника и спросил, не скрывая своего удивления, почему его сюда привели.

– Глаза-то у тебя в порядке, – пожал врач плечами.

– Не знаю, – мальчик ответил ему тем же.

Пришлось забинтовываться снова, после чего самому добираться в отделение челюстно-лицевой хирургии – в соседний корпус, где его зашили уже основательно. И если в старшей школе он слыл «серым кардиналом», то в институте хулиганил по полной. Как он успевал учиться да притом быть отличником, Антон не понимал, но самое интересное было то, что ему все волшебным образом сходило с рук. Зато именно в ту золотую пору он учуял запах девочек, выпивал портвейн, играл на гитаре, а когда его неожиданно, прямо перед самой сессией отчислили из института, он отправился в геологическую экспедицию, в которой покуривал «Беломор» (непременно Ленинградский, только от фабрики Урицкого) и продолжал наслаждаться жизнью. Оно и понятно, ведь осенью придется пойти в армию (направили в Сызрань), отслужив в которой предстояло вернуться в институт и закончить учебу.

Так все и вышло. Учебу он закончил в девяностом году. Перестройка шла полным ходом. Октябрь 1993-го разорвали танки, стрелявшие по Дому Советов в Москве, и Ельцин, который тогда нравился всей стране (выбирать особенно было нечего, да никто и не спрашивал), взял власть в свои руки.

К тому времени Антону уже было страшно – за страну (Борис Николаевич был настоящим борцом, но плохим стратегом), за себя («что будет со мной завтра?») и за своих близких (в то время как мама с папой переживали за него). Это в те дни ему попались на глаза строчки Губермана:

Ребенком он понял, что жизнь устроена проще, чем кажется. Став старше, он дошел до мысли, что стоит копнуть жизнь поглубже, как сразу земля уходит из-под ног.

Из этого он сделал два вывода: первый гласил, что думать вредно, а второй говорил, что при всей простоте жизнь понятна только дуракам.

С тех пор Антон начал задавать себе множество вопросов и искать на них ответы. Но в то же время до маразма было далеко.

Чудом устроившись на работу (в этом ему помог любимый преподаватель), совсем уже не мальчик принялся учиться жить в новой стране, как и тысячи других, оказавшись в таком же, как он, «интересном положении».

Но и тогда он нашел выход. Он заключался в том, чтобы, став взрослым и найдя себя в некоторых аспектах жизни, оставаться по-детски непосредственным и жить, как и некоторое количество лет назад, здесь и сейчас.

Воспоминание о том, что детям не страшно, давало Антону надежду на то, чтобы принять жизнь такой, какой она есть. Ведь, конечно, бытие определяет сознание – как ты живешь, так ты и мыслишь. Но вскоре он понял, что верно и обратное – как ты мыслишь, так ты и живешь.

«Так что, – решил он, – мир будет таким, каким я хочу, чтобы он был. И все у меня получится».

Говорят, что самый главный поступок – это мысль. Ведь если ты по-настоящему принял решение, то тебя никто не собьет с пути, который ты выбрал. Как только Антон принял решение, дела пошли в гору.

А в 1998 году, когда страна встретила дефолт, он встретил свою будущую супругу. Тем не менее обоим было по двадцать пять лет, оба имели свою голову на плечах и вскоре поженились, поняв, что времена нелегкие, а вместе проще. Тем более, когда по любви, а не брачному договору.

Доказательством этого послужило рождение на свет хорошенькой дочки, которую молодые люди назвали Машечкой.

Он любил их двоих, и так было всегда.

Если же вспоминать о более прозаичных вещах, то работал Антон руководителем службы экономической безопасности на одном из заводов города. Прежние люди, занимавшие ранее ту же должность, что и он теперь, были сплошь из органов: бывшие эмвэдэшники, омоновцы, а может даже, и эфэсбэшники. Он ничего не имел против этих людей, кроме того, что им больше подходило выбивать мозги и показания, чем ловить воров внутри завода и, отслеживая спорные моменты в договорах, разбирать ситуации с поставщиками.

У них на этом поприще был один метод – силовой. Заключался он в том, чтобы разговорить подозрительного работника, а затем, используя шантаж, заставить его сотрудничать. Проще говоря – провинился, значит, стучи на тех, кто приворовывает. А если не хочешь информировать («стучать» это неполиткорректный термин в нынешней демократичной матушке Руси, хотя употреблять его можно – ведь «свобода слова»), тогда, как говорится, гуляй, Вася.

Антон же, напротив, никогда не играл в подобные игры. Родители его были интеллигентными людьми, учителями, привившими ему культуру воспитания высшей пробы. Его подход к работе кардинально отличался от того, который применяли его предшественники. Так что дела его не могли не пойти в гору. Но успех пришел к нему не сразу.

Вернее, это он шел к успеху, просто стараясь работать хорошо и наслаждаясь процессом. Он никого не подсиживал и не подставлял. Это заметили, и спустя год он уже был свой среди своих. А все потому, что умел договариваться с коллегами. В каждом из них он изначально видел не преступника или лоботряса, а человека. Честный взгляд на вещи помогал отделять зерна от плевел. Но и тут было новшество: отделение одних от других происходило на идеологической основе.

Хотя бы для того, чтобы у изначально хорошего работника заранее не тряслись ноги при входе в информационный отдел, где Антон был королем, которого не пытались свергнуть с трона его подданные.

Например:

– Мы с вами в одной связке. Ведь оба заботимся о благополучии завода, так?

– Точно так.

– Да бросьте, я же не бывший мент. Так вот, раз мы хотим, чтобы наше предприятие процветало… – и так далее.

Все это позволяло быть, как говорит молодежь, в теме, и знать, в какую сторону дует ветер (а не конкретных провинившихся за счет информации, полученной раскаленными клещами, щипцами или чем-нибудь эдаким).

Но и без того работы, что называется, хватало. Одно согласование договоров чего стоило. Антон помнил, как однажды ему прислали менеджера-новичка, по всей видимости, неопытного, который утверждал, что он и есть тот, кто ему нужен.

Примерно так:

– Вы уверены? – спрашивал Антон, слегка прищурившись и отложив свои очки в сторону.

– Да.

– А вы вправе принимать решения?

– Ну… я, это мой договор, – выдавил из себя менеджер, разведя руками.

– Ну… я… и хата не моя, – язвительно передразнил Антон. – Вы ведете этот договор, разница понятна?

– Очевидна.

– Тогда не тратьте свое время, мой друг. А в интересах нашего завода, – Антон сделал небольшую паузу для пущего эффекта, – и вашего руководства согласовать стоимость по вот этим трем позициям. В противном случае визы своей я не поставлю, – закончил начальник, имея в виду, что договор, который он только что вертел в руках перед лицом молодого человека, дальше не пойдет, если он не поставит свою подпись там, где ее очень и очень ждут.

Так что, как ни крути, а своей работой Антон был доволен. Он старался делать свое дело и беречь при этом свой нос, и его за это уважали. А кроме того, угорев на новогоднем корпоративе, Антон (как вам такое понравится?), как и многие начальники, изменил своей жене с секретаршей.

Первый и последний раз.

Рождество было скандальное: супруга сидит за компьютером и видит на одной из фоток его, пьяного и довольного, уткнувшегося в красивую грудь сотрудницы. Улыбка до ушей, глаза в разные стороны, как у Гомера Симпсона. Одной рукой обнимает раскрасневшуюся девицу, а другой пытается удержать початую бутылку «Чинзано Асти».

Антон тем временем, ничего не подозревая, входит в комнату и, мгновенно сориентировавшись, что одно неверное движение – и он труп, пытается побороть удивление и сказать Ольге: «Хэллоу».

На его приветствие жена оборачивается, и он понимает, что вся зловещая магия вуду, кризисы, теракты одиннадцатого сентября и бог весть еще какие ужасы – ничто в сравнении с его супругой, напоминающей ему в тот момент китайский танк.

Сексуальный, надо сказать.

– Антон, это что?! – ледяным голосом произнесла Ольга.

– Ты о чем?

– Фото…

– А, это… Это меня подставили.

– Да кому ты нужен! В «Газпроме», что ли, работаешь?

– Наша служба и опасна, и трудна, – улыбнулся он, пропев известную строчку.

– И давно ты с ней?

– С ней?! Ты что, смеешься? Тьфу, тут же плюнуть не на что. Это не я, это все «Фотошоп». Ребята, видимо, прикололись. Давай удалю.

– Пошел ты! – Она ударила по рукам потянувшегося к компьютерной мышке мужа.

И тут их дочка, эта милая Машенька, видимо, почувствовав запах жареного, прибежала, как Чип и Дейл, на помощь своему папочке:

– Мама, мама! – нырнула она в комнату в два прыжка так, что Оля спешно попыталась свернуть фотографию с рабочего стола. Не получилось, и поэтому она просто нажала кнопку на мониторе. Экран погас.

Маша тем временем прижалась к папе:

– Вы ругаетесь?

– Дочка, а ты как думаешь?

– Зачем. Она ведь и правда страшная. Папа бы не тронул эту селедку.

Так можно сказать, что его дочь спасла их брак. Преувеличив, конечно, – до развода и без ее участия не дошло бы, они были хорошей семьей.

3

И вот теперь, после всего, что произошло с ним за эти годы, мужчина в самом расцвете сил упорно старался понять, мог ли он поступить иначе. Вернее сказать, он пытался не вспоминать, а раз не вспоминать это невозможно, игнорировать тот факт, что его жена умерла. Который год он вдовец? Ага, шестой. Даже почти седьмой уже идет. Не прикидывайся, что припоминаешь. Некоторые вещи, хочешь не хочешь, сидят в мозгу если не как гвозди, то точно – как занозы.

И конечно же, как бывает в плохих сериалах, страшная правда заключается в том, что «его дочь» – это его падчерица. Да, вот так. Люди любят недоговаривать о себе… Кажется, что в этом такого? Подумаешь, кое-где немножко привирать, искажая легонько факты собственной биографии.

Но если быть честным перед самим собой (ведь только так, похоже, можно расхлебать кашу, которую сам заварил), стесняться особо и нечего. Пока нечего. Но раз уж он проводит очередную бессонную ночь в поисках ответов на вопросы и попытках понять, как быть дальше, то чем раньше он взглянет правде в глаза, тем лучше.

Тем более, когда осталось пару часов до рассвета, а там уже пора и на работу идти. Совсем не спавши. Странно, но его нервная система справлялась с нагрузкой. Временами он спал вполне себе порядочным мужицким сном. Но явно не в эту ночь… Лучше не отвлекаться!

Действительно, они с Ольгой познакомились в 1998 году, и все было точно так, как он подумал пару минут назад, за исключением того, что тогда у Ольги уже был на руках семилетний ребенок, дочка от бывшего мужа, который ушел из семьи тремя годами ранее. Причина была веской – в то время, как надо было искать средства к существованию, он предпочел отправиться на поиски спиртного.

Пристрастившись к спиртному, он так никогда и не вернулся в семью. Ольга знала, что у бывшего мужа есть комната, но не горела желанием разыскать его, чтобы наведаться в гости.

– Лучше всю жизнь быть одной, чем дружить с алкашами, – перефразировала Ольга слова Максима Горького, когда ей было совсем уже несладко.

Но потом она встретила Антона и вновь почувствовала вкус жизни, вновь поняла, что может любить и быть любимой… а жизнь продолжается. Тем более когда такой мужчина рядом.

В свое время Оля любила вспоминать их незатейливые, но снимающие напряжение разговорчики вроде этого:

– Вот и говори потом, что все мужики козлы.

– Что поделаешь, милая. Наверное, я не козел, а поросенок. Если не сказать «свинья».

– Не верю!

– Хрю.

– Собака какая!

– Гав!

О, эти двое стоили друг друга!

Глядя на них, становилось ясно – все возможно, если у тебя есть поддержка и повод посмеяться в лицо трудностям. Потому что все люди одинаковы. Разница только в том, как они справляются со своими проблемами. Вот она где, демократия…

Шутки шутками, но, как бы там ни было, он был достаточно открыт Маше, чтобы она потянулась к нему навстречу. А когда это произошло, он понял, что не может разделить дочку по грубому признаку «моя\не моя».

«Ну и в чем тогда вопрос?» – мог бы с недоумением спросить услышавший эту историю, если бы она не была потоком воспоминаний мужчины, предоставленного в эту ночь самому себе. Впрочем, как и во многие другие ночи с тех пор, как Ольги не стало.

Да, в эту ночь Антон, безусловно, был главным на сцене театра одного актера имени себя. Да, его жена была хорошей. Но вся соль этой истории в том, что с некоторых пор Антон очень и очень любил свою дочь (поправка: падчерицу) как женщину.

«Да-да, наконец-то ты себе в этом признался!» — воскликнул внутренний голос, но тут же замолчал под напором здравого смысла.

– Нет, все-таки дочь, и я ее правда люблю. Как отец, – прошептал мужчина, обратив внимание, как в утреннем тумане летали каркающие вороны.

«Но ведь одно другому не мешает. Это же не инцест, черт тебя дери!» — вновь попытался оставить за собой последнее слово голос внутри Антона. – «И признайся, тебе нравится, к чему все идет, а?»

– Наверное, ты прав. А я просто боюсь это признать, – шепнул Антон, лежа на кровати в пустой комнате и думая о том, что закон есть закон, а жизнь есть жизнь, и самые прочные рамки правил и предписаний трещат по швам, даже если ты не хочешь сделать ничего плохого.

А еще он думал о своей девочке – семнадцатилетней юной красавице, до сих пор девственно чистой и беззаветно любящей своего отца. И вот это-то и было тем самым важным, что происходило между ними все эти шесть лет. Они любили друг друга, и временами обоим казалось, что так может быть всегда. Пускай у каждого на этот счет были свои причины думать подобным образом.

И Антон был довольно-таки возбужден.

«Так, хватит спать», – подумал он, попытавшись посмеяться над собой, чтобы отвлечься от нахлынувших эротических фантазий.

«Правильно, все равно не уснешь, – одобрил внутренний голос. – Давай умывайся, на пробежку, а потом в душ. Как раз успеешь справиться к завтраку. Не забудь только ей его погреть».

– О’кей, босс. Меня устраивает твой план, – ответил Антон своему внутреннему Я, впервые за долгое время не ощутив ненависти к себе, и встал с кровати, распахнув одеяло волевым движением.

Сегодня он с собой справился. И так будет продолжаться столько, сколько понадобится. А если нет… Что ж, видит Бог, он старался.

4

Нельзя сказать, что он не считал биологического отца Маши за человека. Относился к нему снисходительно? Да. Какое-то время презирал? Было и такое.

Но неприязнь к «алконавтам» у него сложилась задолго до того, как он остепенился…

…Дело было в войсковой части в Сызрани, когда он с ребятами служил в армии. Пить спирт наскучило, и поэтому решили покурить травки. Эффект показался слабым, и тогда решили заварить ее на молоке. В литр молока насыпали два пакетика травы. Варили до тех пор, пока литр не превратился в стакан.

Попробовали это зелье только самые мужественные джедаи вооруженных сил страны, и их было трое. Каждому хватило по одной чайной ложке этого бронебойного варева.

Первый, кто его попробовал, сперва начал страшно хохотать, катаясь по полу, будто бешеный кабачок, а затем забился под кровать, считая, что его избивают.

Вышли на улицу от греха подальше. Антон отчетливо помнил, как второй начал показывать фокусы, вертя на пальце связку с ключами. Та в итоге оказалась на дереве. Сослуживец полез за ключами, и кончилось дело тем, что он упал на спину, распоров себе пах от трусов до пупка, что выглядело крайне непривлекательно.

Третий же – у этого парня было большое будущее, как потом оказалось, – недолго думая, разделся догола и начал маршировать на плацу, считая, что он «главный алкоголик всех времен и народов».

Все трое оказались, как не трудно догадаться, в медсанчасти. Но история эта имела продолжение.

Много лет спустя оказалось, что «главный алкоголик всех времен и народов» весьма метко предсказал свое место в жизни. Прошло лет десять после демобилизации, когда Антон услышал от одного из своих товарищей, что «главный алкоголик» убил свою жену, затем дочь, а потом и себя, поймав алкогольный бред ревности.

Вернее, случилось интереснее: жену он убил, заподозрив ее в очередной измене; дочку, чтобы она не осталась сиротой; а сам застрелился, исходя из оставленной записки, «чтобы защитить честь мундира».

Но и это еще не все. Технически все было сделано грамотно: пуля пущена в висок, так, что с одной стороны головы небольшое входное отверстие диаметром в пять рублей, а с другой стороны – дырка, обеспечившая мозгами добрую половину стены в ванной комнате.

Исход должен был быть летальным. Но, как бы там ни было, дуракам везет, а стране нужны в том числе и такие «Иванушки». Когда стали разбираться, оказалось, что пуля лишь немного задела мозг, а затем, доказав тем самым, что она – дура, вышла оттуда, откуда ей и полагается.

Мужчина выжил, и о нем говорили, что он достоин звания Рэмбо. Ребята так никогда и не узнали, понял ли «Иванушка», что лишил жизни своих жену и дочь.

Короче говоря, Антон не считал алкоголь злом, но по опыту знал – все хорошо в меру, а тем, кто выбрал алкоголь и наркотики (то есть сделал из себя раба своих страстей), верить в 99,9 % случаев нельзя. И тем не менее биологическому отцу своей дочери можно было дать эту самую 0,1 процента доверия – вдруг он не так уж плох и хочет исправиться?

Впоследствии, вспоминая свои хождения по мукам, Антон удивлялся тому, насколько черствым и циничным он был – особенно по отношению к этому алкоголику. А ведь его, как-никак, можно было понять, можно было пожалеть. Но в целом это ничего не меняло. Да и потом, спасение утопающих – дело рук самих утопающих. И вот почему:

– Да, я алкаш, – говорил Игорь, этот лысеющий седой дядька, похожий на Путина, только с глазами подобрее. – Я алкаш, это самое. И ты прав, ведь мне так привычно. Я, знаешь, мог бы не бухать и встать на ноги. Но мне грустно вспоминать, что я потерял жену, забив на дочь. – На этом моменте, в который раз пересказывая Антону свою историю, Игорь старался не плакать. – Будешь? – протягивал он собеседнику рюмку водки.

Мягким жестом тот отказывался и в который раз спрашивал:

– Но, может быть, ты не виноват, что так вышло? Неужели нельзя хотя бы извиниться и попытаться начать заново?

– Да хэ его знает, – смотрел он на Антона глазами виноватого пса, который не вполне понимал, как оказался на улице и вернется ли за ним хозяин.

Все это действо происходило в комнате Игоря, одной из многих в этой коммуналке, довольно-таки приличной, если не считать, что у соседей в комнатах был порядок, а у биологического папы Маши – словно в окопе во время боев Великой Отечественной. Ну или несколько позже оной: разваленный диван, матрас валяется на полу. Рядом – подушка, стул и микроволновка. Шкаф, ноутбук, телевизор. Много мух, мусора, и спиртное, спиртное, спиртное…

Пустые бутылки из-под «Арсенального» в одном углу комнаты, грязная посуда и тара, в которой не так давно были закупорены напитки покрепче, – в другом.

Иной раз чувства переполняли Игоря, и он просил Антона найти свою дочь «Вконтакте».

– Последнее время плохо видеть стал. И то капаю «Нафтизин», чтобы с красными глазами на работу не ходить. Можешь найти? – вопрошал биологический отец.

– Могу, – говорил естественный отец Игорю.

И они искали. Ясное дело, тут Антон лицемерил, но что поделаешь, ведь папаша порой ошибался в имени собственного ребенка! Но все же Антон жалел его, понимая, что пока еще здоровая часть Игоря помнит и любит ту девочку, которую любил и он.

Поэтому Игоря надо убить. Вернее, ускорить процесс самоуничтожения. Ведь, по большому счету, того все устраивало – поработает в троллейбусе контролером, вернется «уже хороший» домой и поставит ставок на футбол через тотализаторы вроде «БалтБет».

К чести Игоря, он соображал, на что и когда делать ставки. Но в целом это ничего не меняло: выиграй тот хоть пять тысяч, потратит все на выпивку.

Поэтому Игоря надо убить. И еще потому, что со смертью Ольги ребенка суд отдаст законному отцу. А этого никак нельзя допустить, размышлял Антон. Закон, конечно, есть закон, и логика его Антону была ясна: сначала прими ребенка, раз обязан содержать, а уже потом, если надумаешь, пиши отказ. При таком раскладе шансы Антона остаться с дочерью, даже если она этого хочет, малы, ведь она всего лишь одиннадцатилетняя, то есть не достигшая совершеннолетия.

К тому же для органов опеки и им подобных Антон после смерти дорогой Оли меньше, чем никто, так как у него нет даже опекунства. Это значит, что отнять девочку у него могли при первой же возможности.

Например, раздастся звонок из школы куда следует:

– Да, вы совершенно правы. Ольга Викторовна, к сожалению, умерла. А это значит, что Машу воспитывает ее муж. Но вы же знаете, какие сейчас мужчины. А чтобы быть хорошим отцом-одиночкой, нужно не только хорошо зарабатывать, но и любить приемного ребенка как своего. Да, вы знаете, вряд ли он на это способен. В школе-то бывал раза три. Правда, на машине. Но представьте, что будет, если он, не подумав, сядет пьяным за руль и угробит ребенка. Так что я его, конечно, не осуждаю, но вы понимаете…

Нет, этого не будет. Антон категорически не хотел об этом думать. Да и потом, вопрос опекунства решаем. Это пока что его нет. Но все хорошее требует времени, а оно пока что есть. А чтобы поторопить события, надо подкинуть дров в топку Игорю.

Мучила ли Антона совесть в ту пору? Первые недели да, а затем он окончательно убедился, что имеет исключительное моральное право совершить задуманное.

Во-первых, потому что он делал это ради Машиного благополучия – любовь требует жертв (или жертвоприношений), а во-вторых, Игорь и не пытался бороться. Иногда Антон спрашивал:

– Игорюх, но ты же понимаешь, что если бы не твоя работа, которая держит тебя на плаву, то ты давно бы уже сдулся и издох?

– Согласен, – отвечал биологический отец естественному, закладывая очередную стопку за воротник. – Но меня и так все устраивает.

«Ну раз так, то пей на здоровье», – думал Антон, все меньше и меньше жалея алкоголика, от выпитого и интоксикации организма временами покрывавшегося испариной и красными волдырями.

«Пей, а я буду добавлять тебе таблеточек в водочку, деньжат на «Охоту» добавлю тоже. Хотя нет, лучше буду покупать тебе это сам – для надежности», – продолжал свою мысль Антон, наблюдая, как неделя за неделей его конкурент угасал. Равно как и его любимая супруга.

До сих пор грустно вспоминать, но в те дни он чувствовал себя участником аттракциона «Смерть близких: у кого нервы сдадут быстрее».

Когда он думал об этом, в его голове возникал Андрей Малахов. Ведущий «Большой стирки» с задорным рвением продолжал предыдущую мысль Антона, говоря в воображаемый телеэкран:

– Ответ на этот вопрос мы узнаем после рекламы. Не переключайтесь.

Возможно, чтобы не сдаться и не опуститься ниже плинтуса, Антон и зачерствел. С другой стороны, хвала Игорю – он был для Антона тем, в кого нельзя превращаться, если не хочешь потерять всех, кто тебе дорог. Потому что из некоторых мест обратного хода нет.

Так длилось почти полгода. Заходя к Игорю раз в неделю на протяжении этих мрачных дней, Антон окончательно отстранился от того, с кем имеет дело. Игорь, в общем-то неплохой мужик, угасал, все больше матерясь, писаясь под себя, заговариваясь и теряя сознание все чаще…

Бывший спортсмен, а затем – диспетчер одного из железнодорожных вокзалов, заработавший себе сам на квартиру (ту самую, которую он подарил Ольге, кстати), сгорел как свеча в своей коммуналке.

С блестящим талантом выживания в комнате, походившей все больше и больше на хлев, пропахший спиртом и потом, Игорь не раз показывал Антону мастер-классы по выпиванию сырых яиц столетней давности.

Это зрелище, на которое нельзя было смотреть без содрогания, фокусник-алкоголик сопровождал следующими словами:

– Притом, что они уже давным-давно стухшие, меня это не берет. Может, и есть какие-то болячки, но я их не чувствую. Видишь, как проспиртовался.

– Может быть. Но ты только не думай, будто стал Кощеем Бессмертным. В России с легкостью подделывают лекарства. Как думаешь, это посложнее, чем подделывать пивко?

– Да х… его знает. – Из уст Игоря вырвалось грязное ругательство. – Ой, извини.

– А я вот в курсах, что у нас огромное количество алкогольных психозов и прочих бед именно из-за паленой продукции. Не удивлюсь, если молдавские виноградники орошают дустом. Да и вообще, цифры говорят, что…

Но тут, отвлекшись от своей праведной тирады, Антон замечал, что Игорь уже крепко спит, завернувшись в занавеску, словно младенец в пеленку.

И конечно, Антон не знал, сколько бы прожил Игорь без знакомства с ним, но фактически биологический папа Маши завернулся в саван, как уже говорилось, за полгода пьяного угара.

Может, оттого, что, как говорят, печень провалилась в трусы, – ведь под конец у этого алкоголика глаза приобрели красно-желтый цвет, отчего светились, будто волчьи. А может, оттого, что люди так устроены: в меру эгоистичны, агрессивны, жестоки.

Разок споткнулся, и не дай бог, тебе не помогут подняться. Тут уж или борись до конца, или виси на краю пропасти. Жди, когда тебя подтолкнут к падению в ад. А если уж решил выбраться из канавы, то иди вперед, кто бы ни попадался тебе на пути. Если же тебе не дорога жизнь («днем раньше – днем позже, ведь все равно сдохну»), тогда не обижайся – жди, когда тебя закопают, раз сам протягиваешь людям лопату.

* * *

Вот так сгинул биологический отец Маши. Не было особой проблемой оставаться инкогнито для соседей по коммуналке: переоделся в машине, оставленной за два дома до жилища Игоря, и вперед – играть свою роль собутыльника. Тем более что Ольге становилось все хуже, а это не могло не изматывать нашего героя. Так что, можно сказать, он мастерски вошел в образ…

Короче, подтолкнуть Игоря к прыжку в бездну небытия (без всякого парашюта в виде веры в afterlife) было довольно легко. Все потому, что, когда знаешь зачем, то как – не вопрос, согласно известному высказыванию. Но Игорь был и сплыл, и понимание того, что его любимая супруга, все больше похожая на ожившую деревяшку с головой усохшей куклы, завалявшейся в пыли на чердаке, едва не сделало из самого Антона уставшего от жизни пьяницу, сломленного под тяжестью испытаний (или пыток) Судьбы…

Если и можно считать, что ему стало легче, когда жена умерла, то только оттого, что она перестала страдать. С ее уходом, как ни странно, страдания Маши и Антона тоже ослабели: ее поезд ушел в Рай, тогда как паровоз для них еще не подоспел, застопорившись на одной из станций в ожидании очередных пассажиров…

Парадоксально, но когда память волей-неволей окунала его в омут тех мрачных дней, вязких как топь, Антон с благодарностью вспоминал Игоря – не будь его в то время рядом, наверняка он бы не выдержал напряжения и разорвался меж двух огней…

Но Игоря уже не было, а Антону еще предстояло пережить утрату любимой женщины, и сделать это так, чтобы его любимая падчерица не потеряла веры ни в себя, ни в afterlife, ни в человечество.

Масштабная задача, не правда ли?

5

В начале августа Игоря не стало, а в конце октября, когда на улицах уже чувствовалось холодное дыхание приближающейся зимы, ушла из жизни Ольга. Антон живо помнил тот день, когда он шагал домой к жене из магазина, неся ей упаковку любимого грейпфрутового сока.

Это было ранним утром, в пятницу.

Дороги были подморожены, а на траве возле детского садика напротив их дома блестел иней. Застывшая в этом серебре трава цвета квашеной капусты напоминала прическу школьника, который впервые воспользовался лаком для волос.

Морозный воздух был по-зимнему влажным, и в этой свежести для Антона было что-то от запаха спелых арбузов, которые достала из холодильника заботливая мама. Он шел домой к жене и старался не заплакать, понимая, что следующую осень Ольга не встретит.

«Да и эту, если честно, не переживет», – сочувственно, но твердо сообщил ему внутренний голос. Голос был прав, и они оба это знали.

При этом Антон позволил себе напомнить две позитивные вещи, которые придавали ему сил: Машечка проводила выходные у подружки, а значит, он мог сконцентрироваться на помощи своей жене. Вторым маленьким утешением служило уже то, что сегодня Оля смогла улыбнуться и, будучи почти в таком же хорошем настроении, как и до болезни, попросила его сходить за соком.

Антона эта просьба тронула до глубины души. Оба понимали, что жить ей оставалось всего ничего и из больницы ее выписали умирать. Провести последние дни дома было желанием Оли, и оно было исполнено.

К тому же Антон не знал, как лучше повести себя с Машей: с одной стороны, он хотел оградить ее от горя и смерти любимой мамы, а с другой понимал, что в одиннадцать лет его дочь – нет, их дочь – способна сама кое-что решить. И здесь, мягко говоря, было бы некрасиво ее ограничивать в общении с Олей.

Мысли об этом противоречии раздирали его голову еще и оттого, что он помнил – воскресным вечером он встретит Машу в метро, чтобы они вернулись домой вместе – как это обычно бывало, если она проводила выходные у своих друзей.

«Ладно, хотя бы два дня наедине с Олей», – подумал Антон, вздохнув. И тут же в голову закралась мысль: «А что если Маша не успеет проститься с мамой?» Не обращая внимание на тяжелое предчувствие и появившийся ком в горле, он оставил свой вопрос без ответа… ускорив шаг.

– Думай о Маше, думай о хорошем. Да и врачи ведь тоже иногда ошибаются, – сказал он себе, зная, что ключевым словом здесь было «иногда».

Что до Маши, она действительно все больше становилась тем лучиком (или светом из темноты), который помогал ему идти вперед и не сдаваться. Маша была его радостью, и вероятно, она тоже чувствовала, как сильно ему нужна ее поддержка. Маша, Оля и Антон – у них были хорошие, здоровые отношения, и вопроса о взаимовыручке в их семье не существовало. Она просто была.

Услышав, как пропищало из динамика, когда он приложил «таблетку» от домофона куда надо, Антон с пакетом покупок в руках поднялся по лестнице. Он спешил к любимой жене, и оттого провозился с замком возле двери дольше обычного.

Сердце стучало так бешено, что готово было разорвать грудь. Войдя, он выпрыгнул из ботинок. Швырнув куртку на тумбочку, Антон взял сок и прошел в комнату к умирающей женщине.

Женщине, которая даже сейчас для него была родной и привлекательной, несмотря на почти полный паралич, вызванный рассеянным склерозом (аж три крупных очага – один из которых поселился на мозжечке). Женщине, которая одним взглядом своих голубых глаз была способна разжечь в нем огонь и в ту же минуту затушить это пожарище. Несмотря на ее нынешнее состояние, Антон по-прежнему относился к ней как к той женщине, с которой они познакомились в магазине будто бы совсем недавно.

Он помнил, как в тот зимний день что-то побудило его без всякой задней мысли помочь ей донести покупки до дома, а потом они просто пили чай и общались. Спустя час он ушел и, честно говоря, не планировал возвращаться. Но что-то было сильнее него, и спустя неделю он примчался по адресу, который запомнил, и с замиранием сердца позвонил в дверь – откроет ему Ольга или нет?

Она открыла, держа на руках хихикающую Машу. Девочка добродушно дергала маму за волосы и, посматривая на незнакомого дядю, спросила, а кто он такой.

Мама ответила, что он ее друг, и впустила внутрь гостя.

…Теперь же огонек в ее голубых глазах медленно затухал. И ничего с этим поделать было нельзя. Но все равно он был рад ее видеть даже такую, потому что она была жива и по-прежнему с ним.

– Привет. Как ты себя чувствуешь? Я тут принес тебе сока. Сейчас, погоди, налью. – Антон, открутив крышку, наполнил стакан, стоявший на столике около их кровати.

«Боже, как же сложно налить ей соку так, чтобы она не заметила дрожь в руках. Прямо «Миссия невыполнима», черт побери», – подумал он, поднося сок к ее губам.

– Вот… Тихонечко… Попей, – сказал он супруге, заботливо поддерживая ее за спину.

– Спасибо, – ответила она сухо, попытавшись изобразить на своем лице улыбку. Болезнь ей не позволяла. Паралич схватил ее мертвой хваткой так, что никакой генфаксон уже не помогал, и было ясно – это конец.

Они смотрели друг на друга. Она с замиранием сердца, а он едва сдерживался от того, чтобы не оглохнуть – настолько сильно, казалось, раздавались удары в его груди.

Внезапно, видимо, ценой чудовищных волевых усилий, у нее дернулась правая рука.

Мгновенно поняв, что это значило, Антон нежно взял ее руку в свою. Он не знал, чувствовала ли она его прикосновение, но готов был поклясться (хотя, конечно, ему показалось), что она попыталась сжать пальцы.

Последним, что он увидел в ее глазах, была благодарность. Затем она умерла.

По иронии, выходные прошли в подготовке к похоронам. Вероятно, на фоне стресса (когда Антон решил откупорить стоявший «чисто для красоты» в серванте «пузырь» водки) ему примерещился Игорь.

Взяв его за плечо, он посмотрел на Антона своими виноватыми собачьими глазами и сказал:

– Хочешь быть, как я? Тогда вперед, выпьем вместе. – С этими словами жалостливые глаза превратились в волчьи, а в качестве закуски Игорь предложил отведать свою распухшую печень. – Гляди какая. Вся в дырках, будто сыр. Так что ты был прав. – Сказав это, Игорь исчез.

Больше он его не видел. Но и бутылку водки разбил, разрыдавшись от боли и страха. Вот уж действительно, не та картина, которую достойна увидеть их дочь…

Два дня было потрачено на приготовления: гроб, сборище родственников и друзей, цветы и венки. Шторы в кухне и их комнате были заменены на черные.

Выходные пролетели быстро.

* * *

Однажды, когда Антон с Машей шли в «Пятерочку» через городской парк, им попалась девушка-подросток с пшеничными волосами и грустью в зеленых глазах. На ней были грязные джинсы черного цвета, кроссовки-«патрули» и майка с надписью: «Русский – значит трезвый».

Девушка, прошагав по гравию, перегородила им дорогу так, что папа, отведя Машу к скамейке и оглядевшись, подошел к ней и спросил, в чем дело. Та ответила, что у нее СПИД, но так как она уроженка Украины и необходимых в России документов не имеет, то и лечение здесь получить не может.

Объяснив ситуацию, девушка натурально заплакала. Она была не похожа на обычных попрошаек, наркоманов и алкоголиков, у которых каждый прохожий, витающий в облаках, становится «братишкой», «командиром» или «сестрой».

– Помоги мне, – попросила она Антона.

– Но… я не знаю как. Я не врач и не Бог.

От его растерянности страдание девушки усилилось.

– Пап, а чего она плачет? – подбежала к нему обеспокоенная дочка. – Ей плохо?

– Да, очень, – ответила девушка вместо него и постаралась успокоиться, вспомнив, что слезами горю не поможешь.

– Неужели ей никак не помочь? – переминалась Маша с ножки на ножку, взяв папу за руку.

– Разве что деньгой, – немного подумав, ответил папа и, раскрыв кошелек, вынул оттуда тысячу рублей. – Тебе же это поможет? – спросил он у девушки, стыдливо утирающей слезы. Она не смогла ответить, и он протянул ей деньги. – На вот, возьми. Купи себе поесть… Или, не знаю, найди центр помощи какой-нибудь… как это называется? А, да, благотворительный.

Кивнув, девушка сказала спасибо и, несмело взяв деньги, села с пустым видом на скамейку.

Антон и Маша пошли дальше. Он знал, что скоро начнутся вопросы о том, что произошло, и формулировал в голове подходящий ответ, когда Машечка спросила:

– Разве бывает так плохо, что сидишь в парке и просишь о помощи?

Подумав, что бывает и не такое, Антон ответил так спокойно и ласково, как только смог:

– Я не знаю, как тебе это объяснить, но думаю, что ты поймешь. Штука в том, что иногда плохое случается даже с хорошими людьми.

– Как снег на голову, папа?

– Да, Маш, как снег на голову, – ответил он, и они вышли за пределы городского парка.

Магазин был все ближе и ближе.

Вот и в тот вечер, когда он встретил радостного ребенка на выходе из метро, которого придется расстроить тем быстрее, чем меньше останется идти до дома, Антон вспомнил о той больной СПИДом украинке и решился начать трудный разговор:

– Машуль, скажи, помнишь, как ты была маленькой и мы пошли с тобой в магазин. Мы тогда еще встретили девушку, которой было нехорошо, и дали ей денег, когда ты ко мне подбежала, да?

– Помню, помню, – улыбнулась она ему, но, когда не получила улыбки в ответ, начала понимать, что произошло что-то очень необычное.

Отец был напряжен, и ей передалась его напряженность. Улыбка детского любопытства исчезла с ее лица хотя бы на какое-то время.

– Молодец, – сдержанно похвалил он ее серьезный вид. Антон заметил, что если бы Маша вдруг расплакалась, то и он не смог бы сдержать своих слез. – Ты теперь довольно взрослая, так что я постараюсь с тобой поговорить насчет… Короче, последнее время твоей маме было тоже не очень хорошо, как той девочке.

– Я видела. А сейчас как, за выходные она отдохнула и ей полегчало?

– А сейчас она умерла. Это как уснуть и проснуться в другом мире. Понимаешь?

– Да… Это значит все, она не шевелится, как те люди из новостей по телеку и наша бабушка?

– Да, – только и смог сказать он. Ну а что тут было добавить?

Какое-то время они шли домой в гробовой тишине. Казалось, все вокруг опечалилось и побледнело вместе с ними. Отец думал, что он теперь один на один со всем этим жестоким миром, и ему придется сделать все, чтобы Маша была счастлива, а дочь вспоминала отрывки из своего раннего детства, те его сцены, на которых, словно на фотографиях, она запечатлела моменты грусти своих родных. Скорбь и смерть были ей тогда совсем непонятны, но в те дни она чувствовала, что с бабушкой произошло что-то такое, что одних пугает, а других заставляет приобрести мистическую торжественность. Смерть бабушки была для нее в тот день странным, мрачным, но все-таки праздником. И если Маша и плакала о бабушке в день похорон, то она этого не помнила.

Теперь же она повзрослела и понимала, что плакать об умерших близких не только не стыдно, но бывает нужно – не потому, что так просят, а только если сама захочешь. Украдкой она поглядела на папу.

«Если он не плачет, значит, все обойдется. Значит, не так все и страшно», – подумала она и вскоре спросила:

– А что будет дальше? Ты тоже умрешь? Будешь, как она?

– Все мы умираем. Так положено, – ответил Антон, до боли прикусив губу. – Но я буду с тобой столько, сколько смогу. И уж точно не брошу. И мама тоже.

– Просто в другом мире?

– Да, просто она в другом мире.

– А какой он, этот другой мир?

Антону вдруг захотелось сказать что-нибудь циничное, в духе Жана-Поля Сартра, о том, что мир убог, несправедлив и нескладен. Вспоминая слова этого пессимистичного философа, отец-одиночка захотел психануть и сказать, что Бог не то что оставил людей в сторонке и пошел по делам, а реально не существует вовсе (так, как ему пытались привить эту идею в его советском детстве).

Но Антон сдержался. Что-то невыразимое едва коснулось его души в эту секунду, и он понял, подумал, почувствовал, что, как бы мир ни был несправедлив, но Земля до сих пор вертится. И если все это существует столько лет и до сих пор работает, значит, есть что-то, что в разы больше и глубже, чем те страдания, которые он сейчас испытывал.

– Я не знаю, солнышко. Но хочется верить, что он лучше, чем тот, в котором мы живем.

Он мудро промолчал, оставив при себе крамольные мысли, что, может быть, все человечество для Бога – нечто похожее на клоунов в цирке, призванных Его развлекать. Клоунов, которых Он выбросил на Землю, как выкуренную сигарету, которой остается лишь тлеть.

Вполне себе, надо думать, по-сартровски… Не иначе как поэтому философ в свое время проникся коммунистическими идеями – теми, в котором вместо Бога выступали вожди, а беспорядок существования упорядочивался общественно-полезным трудом?

Что ж, может, Сартр и считает человека «тщетным» созданием, бегущим от свободы, таящей в себе одиночество – то, которое обязывает человека брать жизнь в свои руки, потому что он никому не нужен. Может, даже Жан-Поль в чем-то прав, но что если не убегать от свободы? Если человек и правда имеет свободу воли, свободу выбора, то почему же их не использовать на благо себя и своих родных?

И, повинуясь внезапному душевному порыву, Антон мигом остановился и обнял своего ребенка, который теперь был для него дороже всех на свете. Вулканом ли, водопадом, бурей – этих двоих взяли штурмом теплые слезы.

Но ни отец, ни дочь не боялись поплакать. Пожалуй, им одним было понятно, что горе может объединять, а если существует загробная жизнь, то любая боль будет зачтена.

6

Как бы там ни было, Антон изо всех сил пытался отследить, вычислить и вспомнить тот момент, когда его перемкнуло, заклинило или, как еще говорят о таком – щелкнуло в голове. Пытался, но не сумел. В общем, если он и страдал навязчивой идеей и в том была какая-то психологическая разгадка, то, наверное, она состояла в том, что, если быть честным, у Антона не особо клеилось с женщинами…

У него были друзья, были подруги. Было немало секса с самыми разными партнершами, но все эти партнерши были не совсем теми, каких ему хотелось бы. Вернее, они были не идеальными. Хотя они его сексуально возбуждали, удовлетворяли и нередко были приятными собеседницами и добрыми приятельницами – за дур он их не держал, но всегда (месяцем раньше, месяцем позже) вдруг находил, что они не идеальны. После этого все, что было, становилось наваждением, а поэтому – с глаз долой, а из сердца вон. Точнее, его сердце тошнило от ранее привлекательной для него женщины.

Временами Антон шутил (чуть не плача), что по нему плачет электрический стул, и пытался припомнить, подбрасывал ли его папа в детстве так, что он стукнулся головой. Потому что папа забыл его подхватить при падении. Задумывался он и о том, что дело в его тонкой душевной организации. Поэтому некоторое время он честно работал над собой в паре с психологом. Тот, кстати, отработал на совесть, высветив те стороны жизни, которые Антон старался в себе не замечать. Исключив навязчивые состояния, специалист пожелал Антону удачи, напомнив, что жизнь устроена таким образом, что мы далеко не всегда получаем то, чего бы нам хотелось.

Иначе говоря, хочешь падчерицу – хоти молча. Найди себе женщину, таскайся по проституткам или перетерпи это словно грипп, но табу создавались не просто так. И Антон искренне старался. Воздержание сменялось периодами сексуальных игрищ и даже непродолжительных романов, но в итоге он понял, что все куда глубже, и, стремясь не наломать дров, он убегает от себя. Падчерица – это все-таки хоть и родной ему человечек, но не состоящая в кровном родстве с ним девочка. А значит, речь не об инцесте, а скорее о нарушении табу и совращении малолетних. Впрочем, его родной котеньке уже исполнилось семнадцать…

Устав раскачивать маятник половой жизни из стороны в сторону, Антон успокоился и, разобравшись в себе, понял, что его желание хотя бы отчасти нормально. Другая же часть этого желания с горечью опускала глаза и говорила, что если он лишит свою девочку невинности, то нанесет ей тем самым много вреда. Того, последствия которого будут непредсказуемы для ее дальнейшей жизни. Как мужчина он хотел ее, но как родитель – искренне любил и боялся причинить боль.

– Если все мы ошибаемся, то какая разница? Ошибкой больше, ошибкой меньше. Мир и так несправедлив. Дети страдают, любимые люди уходят из жизни. Все катится к чертям… – С этими словами Антон чикнул пальцем докуренную сигарету, словно козявку. Спикировав наземь, она оставила после себя струйку вьющегося дымка, который очень скоро рассеялся, будто бы его и не было. Остался только шелест деревьев в синеве летнего вечера.

– Дети страдают. А она., она идеальна. В отличие от взрослых. От таких уродов, как я. Прекрасна и чиста. Для сверстников – тупая белая ворона, а для меня – божество. Вот бы… – Здесь он в который уже раз предался своим сексуальным фантазиям. Он плыл в их океане легко и свободно, как в тех детских снах, когда спишь и летаешь. В его фантазиях она, со своей прелестной белой кожей, с родинкой под правой грудью, с улыбкой и милыми зеленоватыми и слегка грустными глазками, с русыми волосами была его. В своих фантазиях он… они были одним целым, без стыда и страха. Он представлял, как она двигается все быстрее и быстрее. Он в ней, а она на нем. Обоим становится жарко и хочется еще. А потом…

Открыв глаза и прикусив губу, Антон прерывисто выдохнул. Кончив, он прошептал ее имя. А потом, будто ребенок, видевший счастливый сон, после которого его ждет унылый детский сад, он ощутил волну ненависти к себе. Такой силы, что вдруг захотелось сигануть вслед за сигаретой. Чтобы все закончилось. Покраснев как ребенок, он захотел плакать и шагнуть в воздух.

В который уже раз сдержав свой саморазрушительный порыв, Антон глубоко вдохнул, взглянув в небеса не то с грустью, не то с ненавистью. Выдохнув, он устало улыбнулся, подумав о Маше.

– Нет, выход в окно не для меня. Тем более, если я суицидну, что будет с ней? И где гарантия, что она не поступит так же? Будем жить, – сказал он сам себе, подтерев за собой, и пошел готовить ужин. Дочка скоро должна была вернуться домой.

Так и вышло, что Антон испробовал все известные ему средства, чтобы не «испортить жизнь» своему ребенку: вел сексуальную жизнь с женщинами, ходил к психологу, работал до одури и даже перечитал кучу книжек: от «Лолиты» Набокова (над которой проплакал, как ребенок) до «Тропика Рака» Генри Миллера.

После всех этих мер он понял, что у него два пути – стреляться или лечиться не пойми от чего, или хотя бы поговорить о том, что у него на душе, с самой Машей.

Странно устроены люди: когда еще несколько лет назад психолог предложил ему обсудить проблему с Машей, он покрутил пальцем у виска и прервал терапию. Слава Богу, специалист успел исключить насильственные мысли и предупредить Антона, что он может делать так, как считает нужным, но никто ему не скажет, как поступить правильно, а отвечать потом придется перед судом:

– Возраст согласия у нас, если ничего не путаю, с шестнадцати лет. Кроме того, по достижении ею совершеннолетия чисто юридически вы имеете право не заботиться о своей дочери, так как она перестает быть ребенком. Но примиритесь ли вы с моральной стороной вопроса?

– Наверное, это пошло и цинично, но что-то мне подсказывает, что у нас с ней может получиться. Звучит как сексуальное использование, я понимаю. Но все же хочется попробовать.

– Примите, пожалуйста, во внимание, что чисто технически, если вы намереваетесь «попробовать» свою падчерицу в ближайшее время, то мое положение обязывает сообщить об этом в полицию.

– Но конфиденциальность…

– Не должна превращаться в покрывательство, перечитайте наш с вами контракт.

Помолчали. Затем специалист продолжил:

– Антон Николаевич, мы не всегда получаем то, чего хотим, и это нормально. А вот если очень хочется, то тут уж смотрите сами – тюрьмы же никто не отменял… Только, прошу вас, представьте себе на секундочку, каково вам будет, стоит оказаться в тех стенах. Подумайте также, сколько людей по стране испытывают похожие затруднения… Как и о том, скольким из них удается не то что быть счастливыми после совершенного, а выйти сухими из воды. Какой вы находите для себя ответ на эти мои вопросы?

Молчание было консультанту ответом.

По опыту он знал, что в такой тишине готовится буря или назревает небольшой инсайт. Так, один из служивших в Афганистане мужчин во время очередной аффективной вспышки швырнул в «мастера человеческих душ» стул, а другая женщина, у которой была идея о том, что двойные стандарты в любовных отношениях – это нормально, неожиданно расплакалась, поняв, что перегибает.

«Клиенты могут вести себя как угодно. Не забывай и сам не перемудри», – напомнил психолог сам себе. Интуитивно уловив, что пора продолжить речь, потому что иначе ему больше не представится такой возможности, специалист продолжил:

– Надеюсь, вы простите мне эту поэтическую вольность. Как бы там ни было, решение за вами, но долг родителя – действовать в интересах ребенка… – Он видел, что клиент будто бы не понимал, как отреагировать на его слова.

Краска на лице Антона Николаевича временами сменялась бледностью, в то время как глаза наполнялись соленой влагой, и клиент старался смотреть в пол. «Самое грустное, что мужик и правда страдает. Жаль. Надеюсь, он правда выкарабкается», – подумал про себя молодой человек в белом халате, глядя на клиента.

Затем продолжил:

– Антон Николаевич, я понимаю: то, что я вам сейчас говорю, может казаться далеким или даже оскорбительным (вы же хороший отец, и доказывать это никому не приходится), но все-таки помните, что это только у нас в стране «секс – не повод для знакомства». И ворох прочих романтических вольностей на грани фола в придачу. Я уверен, вы помните и о том, что обязательное условие всех сексуальных отношений – это добровольность, верно? Кроме того, позвольте усомниться в том, что задуманное вами сохранит психику вашего ребенка… девственно чистой, не извратив при этом ее понимание мужчины и не сформировав у вашей девочки неприятие роли женщины. Но будем надеяться, что до этого не дойдет, как и до того, чтобы родной вам человек, который, судя по всему, вас действительно любит, пошел и накатал на вас заявление об изнасиловании.

Чувствуя себя подростком, которого застали врасплох за мастурбацией, Антон хотел в тот момент убить этого умника. Но, с другой стороны, психолог говорил по делу и заслуживал уважения.

Все же, чтобы «сохранить свое лицо», Антон, стараясь прийти в норму, попытался изобразить из себя сначала быка, готового вот-вот ринуться на красную тряпку, а когда это не подействовало, решил состроить из себя печального Пьеро из сказки про Буратино.

Когда же не сработала и эта Антонова хитрость, то он просто взял и по-детски, с каким-то истеричным визгом послал психолога куда подальше. Впрочем, тот все же успел порекомендовать ему несколько дельных вещей: не держать эмоции в себе, проговаривать то, что кажется важным, и обратиться к психотерапевту:

– Иначе, учитывая историю вашей семьи и ваши личные особенности, можно предположить, что, мучаясь от чувства вины или от ненависти к себе, вы заработаете себе минимум невроз, а максимум – какую-нибудь язву или даже рак… Зачем вам держать себя в стрессе?

Гораздо позже описанных выше событий Антон пришел к выводу, что правильный ответ на последний вопрос звучал бы коротко и ясно: «Потому что она того стоит, и я ее люблю».

Все так. Но прерывать терапию было глупо.

«Так же, как и говорить, что она того стоит, хотя все ваши плотские отношения – это всего лишь твои приятные фантазии. Иллюзии, от которых ты не хочешь уходить. И так будет до тех пор, пока ты не поговоришь со своим ребенком», – напомнил ему о своем существовании внутренний голос.

Так что пусть страшно, быть может – ненормально, но чем держать в себе всю эту бурю эмоций, завтра же, прямо с утра, он поговорит с ней. А после – будь что будет.

7

Если спросить у Маши, то ей не до друзей, когда папе плохо. Хотя порой он сам настаивал, чтобы она не стеснялась, не тратила время и общалась со сверстниками. Может быть, он был прав, и Маша прекрасно понимала, что умела нравиться мальчикам, но они все были ничто в сравнении с ее отцом, который временами гулял по дамам.

Она понимала, что это все оттого, что ему не хватало мамы, и не обижалась на него. Папа для нее был самым хорошим, самым добрым, сильным и привлекательным. Несмотря на редкие ссоры и принципиальные запреты, она знала, что он на ее стороне, и не дай бог что – угробит любого.

Так, в районе был целый скандал, когда Васька Макаров попытался ее изнасиловать, за что и он, и его отец получили в нос от Антона.

До суда не дошло – просто потому, что по всем законам добра и красоты этого мира биологически неродной, но эмоционально близкий папа девушки сделал все, что от него зависело, чтобы отец этого мерзавца Васьки вылетел вон с завода, на котором работал. Завода, на котором так кстати пришлась власть, которую пустил в ход Антон, дабы не ударить в грязь лицом перед коллегами, городом, самим собой, но главное – доченьки. Макаров, по слухам от «четких дворовых пацанчиков», был вознагражден за свое поведение охапкой крепких тумаков, после которых пол месяца писался кровью и не мог заснуть от боли. Узнав о его ситуации, Антон, хотя и посочувствовал Ваське, не мог не порадоваться, что негодяй получил по заслугам. Он знал по опыту и из газет, что подростки – самые жестокие существа на свете, особенно если их не воспитывать и не задавать направление тому ветру, который раздирает их на части во время взросления. Но ничуть не жалел о случившемся с парнем, который не умел ухаживать за девушками по-спокойному. Что ж, включил «самца» – получи урок. Пожалуй, это был единственный раз, когда Антон воспользовался бонусами своего служебного положения.

Хотя Маша не была отшельницей или белой вороной в том смысле, что отвергала сверстников или те не принимали в коллектив ее – нет, этого не было, – девушка охотно шла на общение со своими, но спокойно жила и без него.

Она любила все, что любила современная школьница, но при этом не курила и не злоупотребляла алкоголем. Ей были противны те из одноклассниц, которые с пафосом обсуждали гадкий анальный секс с мужиками, у которых они живут. Одноклассницы говорили, что у них «отношения», но в воздухе витало понимание того, что это некий подпольный вариант проституции. Той, когда школьница, почувствовав себя взрослой, начинает использовать свои интимные места как средство заработка.

Маше были противно их хвастовство новыми мобильниками, куртками, билетами на концерт. Она хотела быть с тем, кто ее реально любит. Но такого пока не находила. Впрочем, нельзя сказать, что Маша была в каком-то активном поиске. Она, скорее, была в пассивном поиске.

Скучая по маме, она тем не менее была способна радоваться жизни и тому, что может делить свою жизнь с Антоном, который был для нее единственным отцом.

Черт возьми, он реально был хорошим человеком, который действительно ей дорожил. И чего греха таить, стесняясь своей девственности (вроде рано, а вроде бы и пора уже ее лишиться), Маша с интересом заметила, что подумывает о том, как было бы хорошо переспать с ним. К тому же, он и так был первым человеком, представляя ласки которого она впервые испытала оргазм, неуверенно кончив.

И пускай он часто пропадал на работе, а чем старше она становилась – чаще ночевал у женщин, которых никогда не приводил домой, – он ни на секунду о ней не забывал, и она это знала.

Конечно, ей были приятны вечеринки у друзей или школьные походы с ребятами под предводительством физрука. В последнем их таких Анька Лисичкина, перебрав с алкоголем, получила весьма пикантную травму. В тот момент, когда все сидели около костра и по традиции пели песни под гитару, Лисичкина пошла в туалет так, что закончилось все криком:

– Бабы, я на йел-л-ку села-а-а! – в сердцах крикнула одноклассница, получив неожиданно столь нереальный сексуальный опыт.

Пришлось в целях реабилитации и обезболивания дать Лисичке еще сто грамм.

Но ближе всего Маше были поездки на великах со своим отцом (наперегонки, разумеется), разговоры о ситуации в стране и глоток холодного «7 up» аккурат после мятной таблетки «Рондо».

Кроме того, папа не препятствовал ее поступлению в художественное училище, а там она делала успехи. Вот и сейчас она тайком рисовала портрет своего любимого отца, чтобы подарить ему на день рождения.

И даже, может быть, признаться ему в любви.

8

Порнофильмы Антон не любил. Он предпочитал реальный секс. А те из роликов, которые он время от времени посматривал в интернете, когда после смерти дорогой жены был не готов к очередным интимным отношениям, скорее смешили его, чем вызывали возбуждение.

Ему были смешны трехметровые «сосисоны» порномужчин и накрашенные, словно на парад, лица порноженщин; смешно ему было также и то, когда в самый ответственный момент девушка старалась изобразить на лице улыбку и смотреть в камеру даже тогда, когда у внимательного наблюдателя создавалось впечатление, что ей самой противно то, чем она занимается; наконец, всякую охоту отбивало отсутствие сюжета в том порно, которое заявлялось как сюжетное: оказалось, что все эти видео можно было свести к двум или трем категориям. В категорию номер один Антон включал видео, где ученик приходит к учительнице домой поделать уроки (то есть потрахаться). Во второй категории у него оказывались ролики, в которых как бы брат заходит к моющейся в ванной как бы сестре, и они моются вместе (поправка: трахаются). Наконец, в третьей категории были видео, в которых полицейские не пойми зачем входят домой к развратной домохозяйке. Женщина недолго думая оплачивает свои штрафы за неправильную парковку натурой.

Антон, конечно, понимал, что секса хочется всем в своей мере. Но, насмотревшись таких видео, ему начало казаться, что всем хочется только секса.

Ему как зрителю полагалось получать удовольствие от происходящего в мониторе его компьютера, а он все чаще отвлекался на то, что ученик был похож на школьника, только если был так умен, что оставался в каждом классе по два года подряд. Или на то, что спальня домохозяйки походила на карикатурную пародию пряничного домика из жуткой детской сказки: казалось, весь интерьер комнаты был сделан из гипсокартона. А настоящая кровать, на которой рано или поздно разворачивалось все действо, лишь подчеркивала ненатуральность декораций.

Первые дни Антон искренне наслаждался всеми этими роликами, но не прошло и недели, как он понял, что еще чуть-чуть – и деградация будет неизбежна. Кроме того, Антону с его развитым аналитическим умом экономиста-управленца очень скоро стало просто скучно удовлетворяться подобным образом. Его скорее интересовало, как много денег приносит этим деятелям порноиндустрия и как много девушек и мальчиков получают от занятий сексом на камеру удовольствие.

Ему почему-то казалось, что если и получают, то не очень долго – любая работа рано или поздно становится просто работой. Если так, то будьте любезны – секс отдельно, а чувства отдельно. А хуже всего было, как он считал, то, что данная продукция обесценивала любовь, превращая женщину в товар, а мужчину – в самца, покупающего секс, который, в свою очередь, переставал существовать как нечто дарящее радость и приносящее удовлетворение. Секс как услуга превращался в недостижимого «сферического коня в вакууме».

Придя к такому противному для себя выводу, он бросил смотреть «порево». Времена года сменяли друг дружку, и вдовец постепенно вернулся к жизни. Заводил романы. Некоторые из них были действительно с хорошими женщинами. Другие были «отношениями на одну ночь». В итоге он понял, что все его новые отношения рушатся, так как он хочет видеть в новых женщинах любимую Ольгу, а кроме того, он недвусмысленно и отчетливо осознавал, что с каждым днем все больше и больше любит Машу.

В конце концов, живем мы (минимум) один раз, ведь никто не знает не только того, что будет после смерти, но и того, когда она позовет тебя за собой. Миллионы лет его не существовало. И вот, он прожил сорок пять лет, чтобы максимум еще через сорок пять обратиться в прах.

Ничтожная в сравнении с миром частичка, обладающая своими особенностями, надеждами, достоинствами и недостатками. Его не станет, а мир будет жить дальше. Как это будет происходить – непонятно, но время идет только вперед и не спрашивает, хочешь ли ты отмотать свою жизнь назад. Чтобы, положим, исправить прежние ошибки или пережить приятные моменты вновь, как впервые. Или, наоборот, сделать то, на что в свое время пойти не решился, а теперь вот жалеешь…

Поэтому, чтобы не жалеть, Антон, будучи навеселе после поздравлений с сорокапятилетием, решил с пакетом подарков от коллег вернуться домой и, обнаружив там Машу, выложить ей все как на духу. В крайнем случае все можно будет свести в шутку.

Она же, в свою очередь, целый день испытывала необычное для себя волнение и трепет, понимая, что у отца сегодня важная дата. Пропустив школу, она осталась дома, чтобы накрыть на стол, прибраться и вообще создать атмосферу праздника. Но если бы вы спросили Машу, что она сейчас делает и чувствует, она бы ответила, что и сама этого не знает. Ее, казалось, просто влекло делать так, а не иначе.

Особенно Машу радовало, что она успела написать папин портрет. Мало того что ей удавалось месяц прятать от него холст и держать все в секрете, так она еще была довольна конечным результатом.

Вообще говоря, Маша не очень любила портреты – они зачастую казались ей статичными и тусклыми, даже когда речь шла о классике. Но, вероятно, девушка вложила в мазки и краски всю свою душу, так что портрет получился жизнерадостным и игривым. На картине отец сидел за кухонным столом, улыбался и смотрел вперед. Он был в своем деловом костюме цвета голубой стали, который очень любил. На картине виднелась бордово-желтая полоска галстука. Костюм был расстегнут на несколько пуговиц. «Так что, – думала Маша мечтательно, – папочка поймет, что я нарисовала его вернувшимся с работы». Отец смотрел на нее с холста своими голубыми глазами, одной рукой опираясь на спинку стула – это надо, чтобы было видно его широкие плечи и красоту его сильных рук. На окне стояли цветы, и уличный свет, пробивающийся сквозь окно, освещал его загорелое лицо и русые волосы.

Маша хотела нарисовать и рабочий портфель отца, но подумала, что перегрузит картину деталями. Она и так допустила вольность, ведь знала, что папа, вернувшись с завода, в костюме за стол не садится. Исправлять было поздно, и к тому же ей показалось, что это придавало рисунку своеобразия.

Сдув попавшую на глаза челку, Маша поправила волосы и, взглянув с испугом на часы, попрыгала как белочка по коридору.

Вот уж в чем она себе отдавала отчет в тот день, так это в том, что вела себя как дура. Но девушка ничего не хотела с собой поделать – она была влюблена в папу, который с минуты на минуту вернется домой.

Напрыгавшись, она решила упаковать драгоценный холст в коричневую бумагу, но когда поняла, что от волнения у нее мало что получается, выскочив на лестничную площадку, выкинула бумагу в мусоропровод.

Отправив хлам в тартарары, Маша услышала, как кто-то вызвал лифт, и поспешно заскочила внутрь квартиры. Она нутром чувствовала, что это отец.

Все произошло неожиданно для них обоих. В этом было что-то театральное. Так бывает, когда смотришь хороший фильм или новый спектакль – с замиранием сердца, переживая за героев, как за себя самого, и при этом забывая, что сидишь в театре или в кино. Удивляясь тому, что все идет весьма гладко, словно по маслу, Антон в очередной раз почувствовал, что так должно было произойти. И это его «должно было» выходило за рамки логики, будучи необъяснимым.

Ведь сколько раз бывает, когда утром распланируешь себе день, а потом глядишь, что какие-то вещи не удается довести до ума. Здесь – кто-то что-то не успел, а вот тут – ты сам опоздал, а вот это, это и еще вот это – не могло получиться по определению, потому что всего учесть невозможно, вокруг тебя люди, а в сутках – стабильно двадцать четыре часа.

В их же с Машей связи (Антон не имел в виду секс) присутствовало все эти годы после смерти Ольги (а может быть, и раньше) что-то настолько объединяющее и интимное, что-то, что чувствовали оба. И поэтому все складывалось так, что иначе и быть не могло.

Поняв, в чем тут дело, Антон довольно долгое время провел счастливо, отодвинув в сторону свои самообвинения и привычку расставлять все по полочкам. Впрочем, если бы он этого не сделал, крыша бы поехала сама собой. Ибо уже на пороге он обратил внимание, сколь сильно она была рада его приходу, а кроме того, был приятно удивлен, с каким воодушевлением она прыгнула на него, повиснув на плече.

– Стой, Машуль, у меня ж пакет с подарками! – опешил отец, ощутив на себе ее мягкое женственное тело.

– Подарки – это здорово! – слегка игриво и отчего-то с хитрецой, как показалось Антону, посмотрела на него Маша.

«Удивительно, как же она повзрослела. Странно, что я раньше этого не замечал», – подумал Антон, пока она продолжала на него смотреть, грациозно отпрыгнув и подобрав в одну секунду пакет с подарками.

Возникла небольшая пауза. С каждой новой секундой она становилась все больше, и когда она уже готова была растянуться до размеров вечности и лопнуть как мыльный пузырь, Антон, набрав в себя как можно больше воздуха, сказал:

– Я люблю тебя.

Но почему его голос прозвучал так… двойственно? Или ему это послышалось? Действительно, сегодня творилось что-то странное с его слухом. И только еще через несколько мгновений до него дошло, откуда взялось эхо, – оба сказали одно и то же в одну и ту же минуту.

После этого они оба замялись и не знали, как быть дальше. Он смотрел, как глубоко дышала его взрослая дочь, так, что своей грудью поднимала и опускала всем известную футболку с Фиделем Кастро (вот счастливчик!). Было не вполне понятно, что произойдет в следующие несколько минут – Маша убежит и расплачется, посчитав, что праздник любимому папе испорчен, или еще что-нибудь эдакое, поэтому, не помня себя, Антон с какой-то странной и неподвластной ему уверенностью подошел к девушке, и они поцеловались.

– Нет. Давай лучше пойдем в мою комнату, – потащила она его за собой, и он послушался, мигом поняв смысл ее просьбы – Маша не хотела быть с ним в той комнате, где Антон занимался этим с ее мамой.

– Неужели ты тоже меня хочешь? – взволнованно спросил отец, пытаясь вспомнить, закрывали ли они за собой входную дверь.

– Конечно, и давно, – ответила она, когда они приземлились на кровать. А дальше, собственно, эти двое прекратили разговоры, так как они были не к месту.

Оба до самых последних дней своей жизни помнили, как Маша не то мурлыкала, не то стонала, пока его руки ласкали ее бедра и то, что между ними, такое теплое и манящее.

Когда они продолжили целоваться, он с облегчением подумал, как хорошо, что на работе он выпил всего-навсего пару рюмок коньяка, после чего добрался до дома на маршрутке. Если бы он выпил что-нибудь вроде водки, то от него бы не слишком сексуально пахло, а если бы он отправился сегодняшним утром на работу не на общественном транспорте, то мог бы и не вернуться домой, оставив любимую девушку сиротой.

Антон знал о пристрастии дочки к мятным леденцам и таблеткам вроде «Рондо» – иногда ему мерещилось, что она, проглатывая их одну за другой, избавляется от привычки курить – хотя Маша дружить с сигаретами и не начинала, но только при очередном поцелуе заметил, какими сладкими становятся ее губы и насколько освежает она его своим ментоловым дыханием.

– Прикольная у тебя конфета.

– Я старалась, – проговорила она ему, близкая к удовлетворению.

Направив его пальцы, Маша позволила проткнуть свое девственное драгоценное местечко (то, которое столько ребят пытаются взять силой и ведут себя потому как дикари, считая, что выглядят брутально) и, дернувшись от боли, смешанной с удовольствием, прикусила губу.

– Ай! – вскрикнула девушка, отметив, что ноги задрожали от наполняющей ее неги. – И больно, и щекотно, – рассмеялась она тихонько, аккуратно прижавшись к мужчине.

– Ты хочешь пройти весь этот путь до конца? – спросил Антон с заботой и необыкновенной преданностью, которой она раньше не слышала в его голосе. Вопрос казался обоим излишним, но он чувствовал, что его необходимо задать.

– Да. Теперь ты знаешь, – в спокойном ожидании подтвердила она.

– Но у нас могут быть проблемы. Я не хочу испортить тебя.

– Дурачок, ты делаешь меня лучше, – сказала Маша ласково, впервые употребив грубое слово в адрес своего отца.

– Тогда я согласен, – сказал он не без волнения. И в следующие минуты обоим стало тепло и хорошо в объятиях и ласках.

* * *

Когда их первый раз был окончен, они около часа дремали. Он испытывал невероятную легкость во всем теле, немножко стыда и чуть больше любопытства, а она была довольна произошедшим и еще тем, что по-настоящему стала девушкой или даже – женщиной.

Легонько поднявшись с кровати, он прошел в ванную. Она тем временем накинула на себя футболку и надела свежие трусики. Скатав белье, оказавшееся в крови, Маша сперва не поняла, откуда это, а потом, довольная собственной наивностью, расхохоталась.

– Машуль, ты чего? – крикнул ей Антон, одной ногой стоя в ванной так, будто бы готовился зашнуровать ботинок. Он боялся, что сломал доче психику и она впала в безумную истерику.

– Да я тут ржу, какая я дура. Стою и думаю, такая, что это тут все в крови, а она, оказалось, моя.

– Рад, что до тебя дошло, – отозвался довольный Антон.

– И не говори! – подыграла ему Маша, поняв его шутку.

С наслаждением включив воду, которая полилась на него из душа, Антон отметил, что этот день рождения, пожалуй, лучший в его жизни.

Когда мужчина вернулся из ванны, грязное белье уже стиралось в машине. Маша, заметив отца, сказала:

– С легким паром и с днем рождения!

– Спасибо!

– Рано еще спасибо, – ответила она, раскрыв дверцы шкафа и достав оттуда холст. – Алле-оп, вот теперь можешь и поблагодарить. Это тебе, папа, с праздником!

– Офигеть, и долго же ты старалась для меня? – Посмотрев на картину с разных сторон, будто в зеркало, он чмокнул девушку в подставленную щечку. Тут же в голове пронеслась мысль о том, что в отличие от «отца» набоковской Лолиты Антон хотя бы не лишил свою дочь полноценного детства. Эта мысль показалось ему добрым знаком.

– Секрет фирмы. Нравится? Ну скажи, что похож.

– Похож! Надо было только подрисовать на стол бутылку водки. Чтобы, если кто зайдет к нам в гости, поняли, что я алкаш без страха и упрека – с работы прямо в пиджаке и на кухню, – расхохотался он, после чего получил от своей семнадцатилетней дочки кулачком в живот.

– Какой ты, оказывается, жестокий папка, – говорила она ему, в шутку нанося удар за ударом.

– Ай, не смеши, а то забьешь батьку до смерти, – смеялся он, пытаясь от нее увернуться.

Следующие полтора года прошли на удивление тихо и мирно. Никто из их знакомых и друзей ни о чем не догадывался, а если кто и догадывался, то почему-то молчал. Видимо, эта история показывает, что бывает, когда боги шутят над людьми.

Но как же все-таки здорово, когда люди могут взять и рассмеяться богам в ответ, помахав руками в небо, подобно тому, как ребенок машет руками самолету, рассекающему лазурь под солнцем.

9

Для Антона друзья – это всерьез и надолго. Так было всегда. Он не был одним из тех добродушных и недалеких людей, которые позволяют себя использовать первому встречному, будь то приятель, прохожий или собеседник в очередной компании.

Конечно, все это пришло с опытом. Положа руку на сердце, Антон признавал, что все мы не без греха. Он был согласен с выражением «дружба дружбой, а табачок – врозь», но временами все же хотел руководствоваться принципом «не имей сто рублей, а имей сто друзей».

Разумеется, надо было выбирать что-то одно или быть предельно гибким, ибо жизнь всюду вносит свои коррективы. Антон понимал, что с ребенком на руках не будешь даже и мечтать о гулянках и прочих увеселительных мероприятиях – надо обеспечивать Машу.

Чем старше становилась его дочь, чем больше он набирался опыта в качестве отца-вдовца-одиночки, тем ответственнее он становился. Тем больше он ценил тех друзей, которых насобирал, как ягоды в лесу, за все годы, что пережил. Если же в жизни Антона появлялся кто-то лучше или умнее его самого, то он был только счастлив что-то перенять от своего старшего товарища.

Что касается дружбы, то своих он не бросал и был рад, когда они отвечали ему тем же.

В общем, он был общительным, умел заводить всяческие знакомства и налаживать контакты. Друзья – от детсадовского горшка до сегодняшних дней. С одними он в юности поднимался в горы Кавказа – оттуда закат СССР был особенно хорош, с другими – впервые выпил сто грамм, с третьими – не стал терять связь после службы в армии.

Но, как всякий невротик, даже в этом аспекте своей жизни он имел некоторое раздвоение: с одной стороны, он жаждал общения, а с другой – ему комфортно было одному.

Жизнь внесла свои коррективы так, что пришлось найти некоторое подобие золотой середины между сотней рублей и сотней друзей. Он благодарил Бога за то, что может кайфовать с Машей (во всех смыслах), и был от этого счастлив, но, с другой стороны, он также был глубоко несчастен, понимая, что все хорошее когда-нибудь заканчивается.

У него закралось предчувствие, что в их истории кончится все не слишком хорошо. И Антон хотел если не исправить ситуацию в корне, то хотя бы минимизировать будущий ущерб.

А значит, надо взять и выговориться. Но не тому психологу, которого он посещал на протяжении года после смерти жены, а другу.

Когда он представлял себя в кабинете у «мозгоправа», Антону виделась следующая картина:

– Понимаете, я трахаюсь со своей дочерью, – говорил Антон Николаевич почти шепотом, то краснея, то бледнея, то зеленея.

– Ясно. И как вы себя при этом чувствуете?

– Знаете, классно! Но… блин, понимаете…

– Что именно?

– Что…

– Что ваша психологическая защита не может срабатывать вечно. И когда стенка между тем, что Маша – ваша падчерица, и тем, что в то же время любите-то вы ее, как настоящий отец любит дочку, рухнула, вы перестали понимать, как быть дальше?

– Да… Похоже на то.

– И зачем же вы ко мне пришли?

– Чтобы… – Антон не замечал, как ерзал на стуле, в рубашке, прилипшей к мокрой от пота спине. – Чтобы вы сказали, как поступить правильно.

– Что ж. Не буду лгать, я и сам не знаю, как правильно. Психолог – не священник, не судья и не адвокат. Так что вы-то какое решение видите?

– Ну, мне бы хотелось, чтобы мы поженились… Но это нереально, и я все больше переживаю, что заслоняю собой ей дорогу к нормальным сверстникам и созданию здоровой семьи. Но ведь и секс с ней мне тоже очень нравится. Мне нравится быть с ней как с женщиной. Разве это плохо?

– Может быть, и неплохо. Но все хорошо в меру. Подумайте, что произойдет, когда вы остановитесь. И Маша для вас, она все же дочка или падчерица? Вы же не думаете, что получится всю жизнь усидеть на двух стульях, да?

…И прочий бред. Поэтому Антон не пойдет к специалисту. А лучше дождется проверенного друга, которому можно будет выговориться, а затем получить совет.

«Ведь на самом деле тебе страшно идти к психологу, потому что тогда придется разбираться в себе и выбрать что-то одно. Будет больно, и поэтому легче получить поддержку и оправдание от близкого друга. Хитер», – появился из ниоткуда внутренний голос Антона.

Чтобы не думать над словами своего внутреннего собеседника, Антон убил две кружки темного пива. Да и время в ожидании приятеля пролетит быстрее. Пригубив третью порцию пива, как раз в тот момент, когда из динамиков над головой перестал петь Михаил Круг, Антон Николаевич узрел, как в бар зашел Виталий Осипович.

Автоматически улыбнувшись и подняв руку в знак приветствия, Антон с радостью отметил, что с момента их последней встречи пару месяцев назад Виталик совсем не изменился.

Слегка похожий на Гошу Куценко, лобастый, коротко стриженный блондин в очках, голова которого по форме напоминала яйцо, тем временем на ходу расстегивал свое пальто и убирал шарф в карман.

Еще пара шагов, и наконец мужчины обменялись рукопожатиями:

– Здорово!

– Привет!

– Давно сидишь?

– Ну, с полчаса.

– Понятно, – ответил Виталик, отметив про себя, что дело плохо, раз Антон стыдливо отодвинул две пустые кружки из-под пива. Остатки пены на их прозрачных стенках напоминали человеческую слюну.

– Тебе взять? – спросил Виталика Антон, пока тот вешал пальто на спинку стула.

– Не, не. Сиди, я сам. А то опять назло мне темное закажешь, – ответил друг улыбнувшись.

Не прошло и пяти минут, как они начали разговор:

– Ну, что у тебя?

– Не знаю. Мне кажется, я не справляюсь с обязанностями отца. – Стесняясь рассказать правду, Антон начал издалека.

– Господи, кто ж с ними справляется.

– Не думал, что одному будет так сложно.

– Семейная жизнь – это лотерея. Никогда нельзя быть готовым к браку. На мой холостяцкий взгляд, это как зайти в незнакомую комнату, в которой темно, – ты можешь попытаться включить свет, но не факт, что дверь не будет заперта снаружи. Того и гляди, окажешься в безвыходном положении. Поэтому я и не женюсь. И ты все же вытянул счастливый билет и был счастлив, чувак. Это похвально, и я лично тебя уважаю.

– Это да. Спасибо. – Антон хлебнул напитка, засмущавшись. Уже не хотелось рассказывать о себе. Просто напиться и… уснуть вечным сном. Казалось, так сильно он устал от всего.

– Так найди себе какую-нибудь девочку, – предложил Виталик, глотнув пива.

В ответ Антон залился краской, и Виталик решил, что сморозил глупость. «Он все еще тоскует по Оле», – решил друг и поспешил извиниться, пока Антон стыдливо подумал, что буквально вчера Маша была в ударе в постели. После чего сказала, что никого не любила так сильно, как его, и уснула, закинув на него свою ножку…

Стыд и возбуждение – интересная смесь. Антону захотелось пойти в туалет, чтобы сбросить напряжение (англичане про это говорят «shake a snake» – потрясти змею).

«И, черт побери, как же сложно быть честным даже с одним из самых близких друзей! Даже при условии, что мы живем в России, а ее умом не понять», – подумал Антон отвлеченно, и тут наконец вновь стал способен слушать Виталика:

– …Я просто не думал, что это тебя заденет. Хотя, может быть, тебе уже пора начать новую жизнь, а? Все же в курсе, что вы с ней были парой, каких теперь мало.

«Ага, все в курсе. Что бы эти все сказали, узнав о нас с Машей?» – усмехнулся про себя Антон.

– Понимаешь, все сложнее… – Антон сделал паузу, взглянув на молоденькую официантку без всякого любопытства, обычного для мужчин его лет. – А как на самом деле, я даже тебе сказать не могу. Просто посиди со мной, и давай побазарим.

Услышав эту просьбу, Виталик удивленно взглянул на друга.

– Что, ты подумал, типа я превратился в гомика? – спросил Антон, после чего оба, совершенно не сговариваясь, расхохотались на весь зал так, что семья за соседним столом попыталась испепелить их своим взглядом.

Судя по нескольким литрам пива, которые любовно обнял мужчина в центре того стола и подаркам, которые ему подарили друзья и жена, – у этого самца был день рождения.

Но примечательным было то, что его малолетний сын лет девяти с отсутствующим видом аутичного верблюда посасывал пиво. Одно это для Виталика было оскорбительным. Поэтому розовая трубочка, через которую тянул алкоголь ребенок, была для Антонова друга чудовищной насмешкой, подчеркивающей безобразие, с которым ничего нельзя было поделать…

– Что, он думает, что это молочный коктейль?! – раздраженно обратился Виталик не пойми к кому. Ленивым жестом он махнул в сторону семейки.

– Вижу, – кивнул Антон.

– Вот, похоже, кто гомик и не справляется со своими обязанностями, – вздохнул Виталик устало, допив свое пиво. – Если бы ты знал, как они меня все бесят! – Виталик небрежно сматерился, покраснев и заморгав глазами с безумной улыбкой.

«Девчонки без ума от таких парней! Именно поэтому Витя – холостяк», – подумал Антон, нервно хихикнув. Он знал, что если вы слышите цепочку отборного мата, то значит «Остапа понесло», и поэтому с минуты на минуту этот специалист по социальной работе выдаст очередную жареную историю.

Так и вышло.

10

– Бесят? – переспросил собеседника Антон как ни в чем не бывало.

– Конечно! Ты глянь этого дауна. Празднуют они… Заметил, что ребенок в себя пол-литра засосал? Ну вот, так что не загоняйся, что плохой отец.

Тут Антон вспомнил, как однажды они с Машей наперегонки пили пиво. Было весело, но теперь Антон не знал, хорошо ли это или плохо.

Виталик продолжал:

– Меня достало, если так посмотреть, что наши забыли о здоровом образе жизни. Есть, конечно, спортсмены, которые не курят и не пьют, но…

– Их меньшинство.

– Ага. Да и те какие-нибудь националисты, бьющие после «Русских пробежек» хачье.

– Звучит так, словно ты устал от работы.

– Да как сказать, работа-то мне нравится, потому что есть динамика. Не нравится мне в ней то, что все не очень-то и понятно.

– Это и мне не по душе. В чем же дело?

– Помнишь, я тебе рассказывал, как в начале лета «вышел» на очередной «бичатник»?

– Да, припоминаю… – с интересом согласился Антон, вспомнив, как в прошлый раз Виталик похвастался, что скоро разберется с очередной новоявленной и крайне неблагополучной семьей. – Свежие новости? – спросил он, вкусив кусочек гренки с сыром.

– О-о-о, вагон и маленькая тележка. Короче, рассказываю.

И Виталик начал излагать свою историю, в правдивости которой Антон сомневался меньше всего.

– В том расселенном доме, на который я этим летом наткнулся, оказалось, есть семья из трех человек. А именно: мама, ее сын, девочка плюс собака. Мальчику одиннадцать, живенький такой, а девочке пятнадцать и она не разговаривает, хотя умеет. В школу они уже третий год, как оказалось, не ходят, но не суть.

– А как ты эти дома находишь?

– Да просто запоминаю, в какой части города есть опасные заброшки или здания, который год на ремонте. Ну и вот, поспрошал во дворе у местных (тех же прохожих, алкашни, бабушек спросил), кто чего подозрительного видел и все такое. Одни говорили, что видели какую-то женщину, вида крайне непотребного, другие называли ее Наташей…

– А дальше-то что? – Антон начал разочаровываться в новой истории Виталика.

– Ну, в тот раз я по дому походил и ничего особо необычного не нашел: есть следы бомжей, но в остальном – заброшка как заброшка. Потом как-то сидим мы с коллегой в машине и наблюдаем. Бац – и рожи эти в окне засветились. Мы побежали в дом – одна дверь закрыта, вторая. На чердак тоже не пройти – подперли проход шкафом. Репу почесали и ушли.

– И что же вы тогда сделали?

– А мы нашли тогда в этом доме другого бомжа, по имени Сабир – уроженец Ульяновска, регистрации не имеет. Сабир за две банки пива, которые мы ему из машины принесли, – тут Антон не смог удержаться от смеха, – подсказал, что да, есть такая Наташа и живет она на чердаке – под крышей дома. Провести нас к ней он отказался, и через неделю мы снова оказались у этого дремучего дома.

– Ммм… – разочаровавшись в рассказе своего друга, протянул Антон.

– Слушай, давай покушать закажем, и потом я дорасскажу?

– Не вопрос. А я пока в туалет забегу.

Когда перерыв закончился, Виталик продолжил:

– Попался нам тогда другой бомж – Андрей, ранее судимый. Он помог нам пройти в подъезд с черного входа. И то он это сделал потому, что мы представились операми из уголовного розыска.

– Да ладно?!

– Ну а как ты еще его разговоришь? Он раньше людей убивал, а ты ему морали начнешь читать? Таким вот образом выявили семью. Наташа, как Человек-паук, попыталась уйти от нас через подвал, полузатопленный такой. Она оттуда своим детям воды набирала.

– М-дауж…

– Ну и вот, коллега бежит за ней по говну, а я пока фоткаю помещения, беру в охапку бедных детей, и мы идем в машину. Эмиль, напарник мой, затаскивает в «Газельку» мамашу, и мы едем в 22-й отдел полиции, где инспектор берет с нее объяснительную. Та лепит горбатого, что приехала в гости к Шакиру с детьми, и живут они на другом краю города. Их, конечно, отпускают. – С этими словами Виталик отхватил добрую половину аппетитной рыбной котлеты и, прожевав ее, продолжил. – Это то, что было летом.

Дальше я вступаю в официальную переписку с властями – пишу в администрацию, органы опеки, в прокуратуру: мол, давайте разберемся. Съездите, посмотрите, что там за люди живут. На эту переписку уходит месяц, так как они приезжают на место, не могут найти вход, уезжают и пишут, что ничего не нашли. Пришлось встретиться и провести внутрь. Штука вся в том, что полиция с лета ничем не занималась по этому адресу, и дождались, что дочку Наташи той – ай-яй-яй, изнасиловали.

– То есть как?! Откуда об этом стало известно?

– Смотри. Кроме Сабира, Шакира и Андрея, там есть некий Дамир. Дамиру она доверяла, и поэтому оставила на него детей, а сама пошла жрачку «коммуниздить».

– Интересно… – Антон задумался о том, как живут люди, подобные Наташе и ее компании. «Сколько их повсюду, и как мало мы обращаем на них внимания из-за того, что хотим их не замечать. Будто призраки…» – думал он в некотором замешательстве от новых подробностей о том мире, который был для него теневым. Он сидел и пытался понять, что должно произойти с человеком или до какого уровня он должен опуститься, чтобы существовать, словно живой труп, и считать, что все в его семье хорошо. Все равно, что нет ни света, ни горячей воды, повсюду мусор, и с каждым новым днем такой образ жизни все привычнее.

– А как ты хотел? Думал, они в «METRO cash & carry» закупаются? А она вдобавок и алкоголичка, так что кушают они, пожалуй, не часто.

– Где же она бухло доставала?

– А вот молодец, что спросил. Штука в том, что она запускала через чердак к себе героинщиков. Устроила им, короче говоря, социальную гостиницу для наркоманов.

Тут Антон в очередной раз расхохотался.

– Отвечаю, – продолжал Виталик. – Там в одной комнате столько же шприцов, сколько же дерьма. Матрасы всякие. Все условия, чтоб они покайфовали в тишине, посрали и ушли. А взамен они ей приносили водки и пива.

– Своеобразный бизнес.

– Еще бы.

– Ну и вот, об изнасиловании… Дамир изнасиловал дочку, мать в это время вернулась домой и не постеснялась выбежать на улицу, а оттуда на дорогу. И прикинь, поймала машину с ОМОНом. Вот так просто, среди ночи. Круто, да?

– Да, неслабо, – только и смог ответить Антон, представив, как бомжиха вылезла на дорогу и пустым беззубым ртом прошелестела ребятам с автоматами наперевес, в чем суть дела.

– Те вызвали «скорую», а затем сопроводили ребенка на «скорой» конвоем до нашей Центральной городской больницы.

– Даже так?!

– Голливуд отдыхает. Было это все в пять утра. Гляди, сейчас копию заключения от гинеколога покажу, – произнес Витя и достал из своего кейса серый скан документа. – Видишь, поступила в 5:04 утра, пятое-десятое.

– Вижу. – Антон посмотрел на серый лист бумаги, заметив внутри себя рвотные позывы. «Посидели хорошо, нечего сказать», – шутил он про себя молчаливо, надеясь, что шутка успокоит организм. После того, как он отвлекся, стало легче.

– А самое интересное здесь в том, – Витя загадочно улыбнулся, – что обо всем этом мы узнали только тогда, когда Наташа пришла в офис нашей организации.

– Но как? – недоумевал Антон.

– Атак: «Здравствуйте, Наталья Зелимхановна? Меня зовут Виталий, я звоню вам из организации «Добрый мир», которая занимается поддержкой социально незащищенных семей без места жительства»… И так далее. Она, конечно, спросила, откуда мы знаем ее номер, а я ей: «У вас же, видимо, были приводы в милицию?» И Наташа мне, замявшись: типа, нуда, были. Так что в очередной раз с помощью вранья мы заманили это быдло к себе. Предупредили органы опеки, нашу администрацию. Она даже отзвонилась перед приходом, прикинь?

Антон промолчал.

– И вот мы сидим два часа в темной комнате, слушаем всю ее ахинею, а потом ее осеняет, и она выдает: «Ой, у меня же дочь вчера изнасиловали. Мне нужно в больницу, извините».

– Удивительно, что она вообще вспомнила.

– Ага. Так что вот такая история. Инспектор, которая летом с них отписку брала, взяла в рот воды и говорит, что я к ней семью эту не приводил даже. А сама надо мной смеялась: «Тоже мне, специалист по соцработе – за призраками гоняется». А могла бы еще тогда определить детей в больницу. Не думай, что их только криминал должен интересовать.

– Весело тебе. А что с детьми?

– Сейчас как раз в больнице. У психолога в кабинете видел их в последний раз, так они дрожали, как зайчата под осиновым кустом. Захожу, спрашиваю, где дети, а она мне показывает в угол, где они за шкаф прячутся, будто овощи.

– М-да уж.

– И я не удивлюсь, если Наташа та свою дочь как подстилку и под других абреков подкладывала. Когда я с ней говорил, она пыталась меня уверить, что они – хорошая семья.

– Кошмар! – Антону снова стало не по себе. Вдруг что-то позволило ему спросить у друга: – А много ли таких, которые спят со своими детьми? Ты их видел?

– Ну да, встречались… А чего?

– Да просто… представил, как она использовала ребенка в своих целях.

– Ну попадались. Обычно в алкоголизированных семьях мать говорит по-тихому, что ее муж или отчим с дочуркой развлекаются.

– Неужели? И ты сам как к этому относишься?

– Как-как. Шестнадцать лет у нас – возраст согласия, если речь про падчерицу. Ну трахаются они по тихой грусти, и что с того? – Виталик вдруг внимательно посмотрел в глаза Антону так, что он почувствовал себя Раскольниковым во время допроса.

– Понятно. Слушай… что-то меня блевать тянет.

– Ааа, то-то я и смотрю, ты позеленел. Раньше ты и не таких историй слушал.

– Не бери в голову. У них тут, наверное, пиво с димедролом, – ответил Антон и пошел удовлетворять просьбу организма.

Когда Антон вернулся, Виталик хлопнул его по плечу:

– Встряхнулся?

– Точно так.

– Отлично. И вот тебе мораль сей басни – не парься. Я парился, парился, а потом понял, что такой подход ни к чему не приведет. Поверь, я уже понял: выше головы не прыгнешь. Мне тоже хотелось бы, чтобы жизнь была такой, какая она в теленовостях или в красивых книжках. Но по факту получается, когда смотришь эти репортажи, будто снимают их на Марсе, предполагая о том, как живут эти странные земляне, то бишь мы. А когда поймешь, что выше головы не прыгнуть, тогда и жизнь, какой бы она странной и кривой бы ни была, станет проще. Потому что ни я, ни ты, в общем-то, ничего не решаем.

Подозвали официантку. Пока Антон обдумывал эту мысль, их рассчитали за горячее.

– Приходите еще!

– Обязательно, – сухо ответил Виталик и толкнул дверь вперед. Зазвенели колокольчики, и когда дверь захлопнулась, а друзья оказались снаружи, Антон спросил:

– А что стало с тем Дамиром?

– С Дамиром? О, этого негодяя поймали. По «трубе» местоположение его нашли.

– Ничего себе…

– В полиции и это умеют, когда захотят. А вообще, видишь ли, у них в базе эта Наташа как бомжа числится с 2007 года.

– Все это время они ничего не делали?

– Именно. Потому что лучше промолчать, иначе приедут с какой-нибудь проверкой из Москвы (и будет, как у Гоголя в «Ревизоре»), или Следственный комитет их «чпокнет». Атак…

– Сами сдохнут.

– Это я и хотел сказать.

– Ну у тебя и работенка.

– Вот-вот. Так что у вас семья нормальная. И отец ты хороший. А странности… – Виталик о чем-то поразмыслил, остановившись, чтобы закурить, – …они у всех бывают. Что до нормальных семей, то я верю, что они есть, но по долгу службы мне попадаются другие.

10

Все истории, даже самые удивительные и счастливые, когда-нибудь заканчиваются. И не обязательно, что эта будет одной из тех, которая закончится хорошо. Впрочем, не будем торопиться с выводами и посмотрим, что было дальше.

Однажды весной Антону приснился сон о том, как Дамир изнасиловал дочку Наташи, о которой ему пару лет назад, зимой, рассказывал Виталик.

Проснулся Антон в холодном поту, и почему-то ему пришли на ум слова психолога. «Можно знать о вреде курения, но осознать этот вред при этом только тогда, когда легкие в одно место провалятся. То есть, поймите меня правильно, осознание существенно шире, чем знание», – говорил тогда молодой человек.

Но во сне было не только это… Собственно, если вспоминать его полностью, то в нем Антон ходил по заброшенному зданию, среди призраков, которые без всякого стеснения витали вокруг него там и сям, то сгущаясь, как туман, то рассеиваясь, как дым от сигарет. Вот, без сомнения, те самые матрасы, на которых ночевали героинщики, а вот собачья миска с кормом.

– У нас в семье все хорошо! – услышал Антон голос Наташи и, испугавшись до чертиков, захотел проснуться, но не смог. Делать нечего – оставаясь во сне, он обернулся навстречу голосу. Он ожидал увидеть невзрачную бомжиху, но вместо этого увидел перед собой раскачивающееся взад-вперед тело человека, повешенного на крюк, державший раньше потолочную лампу. Веревка, похожая на канат, скрипела, раскачиваясь из стороны в сторону.

– Меня зовут Андрей. И меня повесили такие же, как я, за то, что я совершил доброе дело, – прошептал повешенный, вытаращив на Антона свои мутные глаза. В темноте они казались фиолетово-черными.

– Мне жаль… Но я-то тут при чем? – спросил Антон мертвеца, чувствуя, как холодок пробежал по спине. Хорошо, что это всего лишь сон.

В ответ добрый бомж Андрей опустил глаза и вперил взгляд в гнилой паркет под своими ногами. Вдруг Антон увидел, как к нему ползет рак. Еще один и еще.

– Раки – вещь, которая блестяще подходит к пиву, – шепнул Андрей, а затем веревка, в петле которой он все это время раскачивался, порвалась.

Он рухнул на пол, и только после этого Антон проснулся.

– О боже… Надо же… Наверное, я старею, – прошептал он сам себе, посмотрев в окно. Посидев так с полминуты, он лег поближе к Маше и, укрыв ее получше, вновь уснул…

Прошла неделя, и вроде бы все так же хорошо, как и раньше. А кроме того, Антон получил повышение на работе. Завод крепко встал на ноги. Маша по-прежнему была с ним и успешно училась в институте, но…

«Ты сам-то знаешь, что означает этот твой кошмар?» – мужчина вновь услышал голос внутри себя. Тот, который давным-давно его не беспокоил, но ошибался очень редко, если не сказать почти никогда.

Он, кажется, догадывался, что означает сновидение, но боялся ответить честно на прозвучавший вопрос.

Удивительно, но тут же привычный уклад их жизни начал меняться. Маша чувствовала странную напряженность, возникшую между ними, и, горько об этом переживая, считала, что папа ее разлюбил.

Несколькими днями позже Антон обнял ее и, решившись, произнес:

– Солнышко, нам нужно поговорить…

– Ох., я знала, что это произойдет. Отцепись, – сказала она ему, нервно отдернувшись.

– И все же, коть… Мне кажется… – сердце Маши, казалось, остановилось. – …что у меня проблемы со здоровьем… и даже, может быть, рак.

– С чего это ты решил? Пап, ты чего это? – Маша вдруг ощутила себя той испуганной одиннадцатилетней девочкой, какой она была, когда маму вдруг сковал миниатюрный паралич, так, что она шла-шла и упала, а затем поползла к креслу, надеясь, что Маша не услышит ее падения. Папа был на работе, и одна не хотела пугать другую.

Но произошло то, что произошло, и, перепугавшись за мамочку, Маша вызвала врачей, а затем помогла Оле подняться.

– Ничего, дочь. Не пугайся, пожалуйста. Просто мне сегодня не очень хорошо. Мама приболела, понимаешь?

Доча понимала. Наверное, впервые после смерти бабушки она почувствовала, что смерть может быть внезапной, а может быть долгой и мучительной, но неизбежно – касается всех.

– Ну просто сон мне был, Михалыч. Стоишь ты в красных труселях и манишь меня, манишь, – процитировал Антон как мог фразу из «Нашей Russia». Он высказался, и уже от одного этого полегчало.

– Ой, пап, да ну тебя! – обиженно, но все-таки с облегчением фыркнула девушка. – Вот не будет у нас с тобой секса.

– Дорогая, ты так жестока, – пошутил Антон, разрядив в очередной раз атмосферу.

– А пойдем гулять?

– Сдурела? Уже полдесятого, а у тебя завтра пары с утра.

– Забей, сам же был студентом.

– Схватила меня за язык, – ответил Антон своей девушке, и они вышли на улицу.

Вечер был прекрасен. Для нее он был хорош сам по себе, а ему напоминал те вечера, в которые он ребенком катался на велосипеде в деревне у бабушки.

Поболтали о том о сем. Затем Маша сказала:

– А я-то уж думала, что ты меня разлюбил. Чувствовала, что что-то тебя мучает, и не знала что.

– Я же говорил, что этого не произойдет, – ответил он ей и украдкой поцеловал, спрятавшись от кучки прохожих за ствол ясеня. – И все-таки я старше тебя и боюсь, что с нами будет, когда я буду старым… начну творить детские неожиданности…

– Не спеши. Раз уж я не накатала заяву ментам, как тебе пророчил твой психолог, то и дальше буду рядом.

– Ты меня любишь?

– Люблю.

– Это хорошо… А что будем делать, если у меня рак? – спросил Антон, вспомнив, как психолог «пророчил» ему не держать в себе чувства и работать над чреватым онкологией чувством вины.

«Например, за то, что ты помог Игорю отправиться на тот свет. Или за то, что ты занимаешься любовью со своей дочкой втайне от своей супруги. Носит же земля…» — проснулся внутренний голос, вновь испортив Антону ставшее хорошим настроение.

– Как что… Во-первых, рака у тебя не будет, а во-вторых, даже если он есть, то мы его вылечим.

– Не поспоришь, – ответил Антон, приободрившись. Хотя он был далеко не стар, но в ту минуту понял, что завидует Маше и таким же, как она, за ту легкость, с которой они смотрят на жизнь.

– А теперь обними меня.

– Маш, мы же договаривались… Сколько ты видела на улице отцов, лапающих своих детей за талию?

– Ой, так и знала, что тебе слабо…

Антон не отреагировал.

– Ну пожа-а-а-луйста! – пролепетала Маша с детскими нотками в голосе. Девушка знала, что папа не сможет перед ними устоять.

– Ну хорошо. Только чур, пойдем в дом. А то поздно ляжем, и у обоих день будет через одно место – опозоришь батьку, получив двойку, и все такое.

11

Рак все-таки оказался… неоперабельным, ибо находился близко к стволу мозга.

Жить Антону оставалось как максимум – несколько месяцев, а как минимум – никто не знал сколько…

Маша настояла (да он и сам был не против), чтобы он оставался в больнице да последнего:

– Вдруг лечение поможет. Бывают же случаи исцеления, – говорила она.

И чем хуже Антону становилось, тем меньше она навещала его. В те часы, когда у него никого не было, кроме его собственной душераздирающей слабости и одиночества, он думал о том, что же значит для него смерть.

С одной стороны, она была для этого мужчины жертвой во имя будущего своей дочери, а с другой – он не хотел бросать Машу, еще надеясь, что все будет как раньше.

Но время шло, часики тикали, а лучше ему не становилось. Так что Антон собрал все свои силы и посмотрел правде в глаза: улучшений нет, а Маша его разлюбила.

Впрочем, он не винил свою дочь – ведь она, так или иначе, всегда оставалась для него ребенком. «Ей, наверно, тяжело видеть меня таким», – думал он.

Лежа в кровати и устав размышлять о том, объяснения чему он вновь не находил, Антон уже приготовился было умирать, как вдруг… в палату вбежала милая, любимая Маша.

Казалось, они не виделись целую вечность, хотя она не приходила всего-то четыре дня. Эти дни были для него пыткой. И все это время он молил Бога, чтобы после того как он умрет, она долго не мучилась и начала жить заново.

– Привет, папочка! – сказала Маша, стараясь не плакать. – Прости, что я не приходила. Не думай, что я тебя бросила…

– Все в порядке.

– …ты же знаешь, какую дуру из меня вырастил, – договорила она и, когда оба устало рассмеялись, наклонилась его поцеловать по-взрослому.

В это самое время в палату заглянула постовая медсестра и, задумавшись, что работать двое суток подряд вредно для здоровья, тихонько закрыла дверь и пошла записываться к психиатру.

Антон заметил, что Маша была почти без макияжа. Только губы накрашены да на ресничках синяя тушь.

«Переживает, ей не до косметики… Бедная», – подумал он и спросил:

– Солнышко, какой был смысл начинать то, что закончится, даже если я этого не хочу?

– Не бойся, папа. Я люблю тебя и ни о чем не жалею.

– Правда?

– Да, – ответила она ему со всей честностью, обратив внимание на то, как сильно его состарила болячка.

«И все равно ты для меня красивый», – подумала она.

– Но разве так бывает?

– Почему ты перестал верить мне? – вновь расплакалась Маша.

– Я тебе верю. Просто жалко уходить от тебя.

– Вспомни, что ты говорил, когда не стало мамы: что она уснула и проснулась в лучшем мире.

– Да, я знаю, что она нас там ждет, – твердо и уверенно произнес он слабеющим голосом. – Но я не хочу быть там без тебя. Обидно.

– Ты же сам учил, что не надо переживать о том, чего не в силах исправить.

– Верно.

– Поцелуй меня, последний раз.

– А если там ничего нет?

– Ну, тогда нет и нет. Главное, что мы были, – проговорил он, чувствуя, как теряет дар речи. – Пожалуйста, береги себя, мой нежный цветочек. И не торопись к нам на тот свет. Помнишь, что я тебе говорил: кто понял жизнь, тот не торопится.

– Постараюсь… – Всхлипнув, девушка попыталась сдержать слезы. Было очевидно, что настало время прощаться, а как много ей хотелось ему в очередной раз сказать! – Пап, ты… для меня лучший отец в мире. И я буду скучать и всегда любить тебя.

Едва заметная улыбка осветила его лицо. Минутой позже Антона не стало. Звенящий гул в ушах сменился тишиной, а затем он ушел в лучший мир, так и не успев сказать ей спасибо за то, что благодаря ей он ответил на все свои вопросы, которые так долго его терзали, и прожил столь удивительную жизнь.

А что Маша? Спустя два года после смерти папы она нашла себе молодого человека. Он сделал ей предложение, и они поженились. По большей части в ее глазах он был противоположностью отца, возможно потому, что подсознательно она понимала – таких отношений, как с ним, и такого, как он, уже никогда больше не будет.

Девушка никому не рассказывала о том, что между ними было. И когда у них с мужем родилась девочка, а затем и мальчик, она была очень рада, назвав сына в честь отца. Своего. Естественного, а не биологического, о котором она никогда и не вспоминала.

Если же вместо праздника на ее улице выдавались мрачные дни (а у кого их нет?), то она с любовью смотрела на тот портрет своего отца, который подарила ему на день рождения.

И хотя она искренно любила своего супруга и с годами все больше окуналась в свою собственную семейную жизнь, перед тем как уснуть и невзирая на любые обстоятельства, она вспоминала отца и мысленно желала ему доброй ночи.

Эпилог

– Ну что, Господь Бог, скажешь? – обратился Сатана к седеющему старику после того, как они досмотрели жизнь Антона.

– Все хорошо, что хорошо заканчивается. Вот только чем ты думал, когда дал ему заболеть раком? Не жалко дочку?

– Сам виноват, со своей свободной волей. Хочу верю, хочу не верю, и вообще – что хочу, то и делаю. К тому же, твоего парня предупреждали об опасности его получить. Кто ж знал, что он у тебя такой сознательный.

– Ну, – развел руками с деланно виноватым видом Бог, – что поделаешь. – И в следующий миг Господь на пару с Сатаной взорвался смехом так, что в Африке пошел снег, а в Сирии взорвался вертолет.

– Ой не могу! Тише, тише! – хохотал Сатана, пытаясь отдышаться.

– Потому что… – пытался взять себя в руки Господь Бог, утирая слезу, – все дороги все равно ведут к нам.

– Ну а если серьезно?

– То история и правда замечательная.

– Но ты же понимаешь, что это единичный случай?

– Конечно. Таких, – Бог довольно расхохотался так, что мужчина из Рязани нашел по дороге домой несколько тысяч евро, – больше не выпускают. Отмучился.

– А то ад… рай. Гостя принимай! – скаламбурил Сатана, подумывая, что ад для некоторых начинается и заканчивается там, на Земле. Неужели не жестоко задумано? Они там страдают, пока мы здесь шутки шутим.

– Но все же, – сказал старец, – посмеялись и хватит. Ты же знаешь, что я не играю в кости, а значит, все варианты учтены. И еще, помни, что его дочка попадает под мою протекцию, и чтоб ни-ни.

– Ой, я вас умоляю! Это и так ясно, что вся эта семья никак не мои клиенты. Что их дергать-то? – ответил Сатана с деланно равнодушным видом. Вот она, тактика искусителя.

Зная своего comrade вдоль и поперек, Бог задумчиво и уже без улыбки произнес:

– Ox, mon cher, хоть мы с тобой и водим дружбу, как дипломатичные товарищи, но я никогда не любил твоего лукавства.

В ту же секунду снег в Африке прекратился, так что его почти не заметили. А те, кто заметил, посчитали, что им показалось.

– Ты же знаешь, что это полуправда… – с грустью ответил Сатана, думая о своем. После чего оба исчезли в густом белом облаке, на котором прежде сидели и наблюдали за происходящим.

Одному было пора встречать Антона, а второму деликатно оповестить жену о прибытии супруга.

19.12.2013 – 29.12.2013,

Санкт-Петербург