Проскочив блошиный рынок “На шоссе 66”, автокафе “На шоссе 66”, склад утиля “На шоссе 66”, еще одну столовую “На шоссе 66” и книжный “На шоссе 66”, мы въезжаем в Канзас. И вот что я скажу: через Канзас проходят всего 12 миль шоссе 66, но они отлично размечены. Тут и таблички “Историческое шоссе 66” повсюду, и практически через каждые десять футов разметка на дороге, тоже с цифрами 66. Ничего не упущено.

Однако радость от пересечения границы штата оказалась недолговечной. Вскоре мы оказываемся на “Полуакре ада” – голый и мрачный пейзаж, вулканы засохшей грязи, там и сям горы разбитой скальной породы. Путеводители объясняют, что здесь земля навеки изуродована, превращена в пустыню многолетней открытой добычей. Мне это место совсем не нравится. Представляются мужчины с жестокой улыбкой на лице, которые взрезали землю, обдирали ее начисто, уверяя при этом всех, что несут добро, – а в итоге ушли и оставили только шрамы.

Как не сострадать этой земле? Ландшафт моего тела на исходе жизни – удаление аппендикса, рассечение промежности, кесарево, удаление матки, удаление опухолей, протезирование бедренного сустава, протезирование колена, пластика артерий, катетеризация – такой же “полуакр ада” (что касается меня, так даже целый акр). Топографическая карта швов и шрамов, следов от скобок и прочее наследие медицинских процедур. Так что на этот раз, когда врачи впервые призадумались, стоит ли меня резать, я почувствовала облегчение, и вы теперь понимаете почему. Понимаете, почему я решила похитить мужа и удариться в бега. Рано или поздно приходит час сказать “довольно”.

Вот как это устроено: врачи рвутся спасать людей, но когда пациенту за восемьдесят, что еще осталось спасать? Зачем нас-то вскрывать? Да, если настаивать, хирурги за тебя примутся, но сначала распишут все возможные осложнения. Эти чертовы зануды произносят термины – язык сломаешь – вроде “коморбидность”. Такое словечко не враз поймешь. Но когда разберешься, все становится вполне ясным: гонки между болячками, какая тебя раньше убьет. На финишной прямой рак груди с метастазами! За ним идет гипертония третьей степени, с большим отрывом на третьем месте закупорка сонной артерии, и замыкает почечная недостаточность. О! Ишемический инсульт вырывается вперед. Инсульт идет ноздря в ноздрю с раком груди. Инсульт, рак! Рак, инсульт! Какая гонка, леди и джентльмены! Какой забег!

Кроме бакалеи братьев Эйслер единственное приятное для глаз место, упомянутое в моих картах и путеводителях, – старый мост, именуемый “Радужной аркой”. Раньше в Канзасе их было три – длинных изящных моста в форме радуги, наследие 1920-х годов, но два уже снесли, остался один-единственный. Я указываю Джону направление, и почти сразу же мы видим прелестный маленький мост над узким ручьем. На конце радуги кто-то изобразил маркером знак “Шоссе 66”. На мили вокруг никого не видать, так что я прошу Джона затормозить посреди моста.

– Что? – переспрашивает Джон, неуверенный, правильно ли меня понял.

– Останови здесь трейлер, Джон.

Джон притормаживает. Я открываю дверь и выхожу. Выхожу, чтобы постоять на крошечном мосту, соединяющем два берега ручья Браш.

– Что ты затеяла, бога ради? – сердится Джон.

Сама не знаю, просто хочу постоять на этом месте одну минуточку. На старых снимках другие два моста выглядели куда крупнее и даже красивее. Их снесли – кому-то втемяшилось, будто пора тут строить что-то новое и никакущее. Почему все время уничтожают все, что не вписывается? Никак люди не осмыслят: неспособность вписаться и есть то главное, за что стоит любить кого-то или что-то.

Я чувствую себя дома здесь, между двух берегов. Ведь так я и живу теперь – между здесь и там, тьмой и светом, тяжестью и невесомостью. Я перегибаюсь через перила моста, пытаясь заглянуть в пучину вод, но там темно и мутно.

– Элла!

– Одну минутку!

Смотрю ниже по течению ручья и вижу что-то у берега. Какое-то животное – кошка, ондатра или бобр, шерсть такая черная, глянцевая. Кто бы это ни был, оно давно уже сдохло. Не знаю, может быть, именно из-за этого мне захотелось вдруг остановиться и посмотреть. Но если так, то напрасно я это сделала. Зрелище смерти мне сейчас вовсе ни к чему. При виде дохлятины я второпях лезу обратно в трейлер, хватаясь за все ручки, что Джон приделал за годы поездок, и куда быстрее забираюсь на сиденье, чем обычно у меня получается по нынешним временам

– Поехали нафиг отсюда, Джон.

Мы минуем Бакстер-Спрингс и вскоре видим знак, приветствующий нас в Оклахоме.

– Быстро управились, – говорит Джон.

Да уж, с Канзасом мы разделались вмиг, даже Джон отметил.

– Верно. Сегодня мы молодцы, – улыбаюсь я ему, и Джон улыбается в ответ.

С утра он вел себя лучше некуда, поэтому следующие его слова застигают меня врасплох.

– Элла, где мой пистолет?