После обеда я поднялась к Тане. У нее в комнате дежурил Максим, чему я совсем не удивилась. Увидев меня, встал, приложил руку к груди, слегка поклонился. Я подошла, обняла его, прижалась, как к брату, он тоже тепло прижал меня. Мы все поняли без слов - я почувствовала его преданность, готовность защитить даже ценой своей жизни, но... В глубине его души жил подросток, чистый, открытый, мечтательный. И тот мальчик сейчас очень боялся за свою девочку. За ту, которая с первого взгляда стала ему роднее всех на свете. Упрямая, своенравная, непослушная. Одинокая. И он, конечно, переживал, что она оттолкнет его, не потому что не любит, а потому, что вбила себе в голову, что недостойна счастливой жизни рядом с тем, кто понимает, разделяет все ее страхи и горести и готов делить всю жизнь. Такой же, как она, разуверившийся в том, что где-то есть та, что поймет без слов, и полюбит его - такого, как есть. И еще он немножко ревновал ее ко мне, понимал, что ради меня она оставила его и ушла туда, где ее могли убить, а он, Максим, не мог защитить ее тогда.

   - Прости, - прошептала я ему в ухо.

   Он ничего не ответил, молча вышел из комнаты.

   Я подсела к Тане. Подруга по-прежнему была бледна, но уже не так, как тогда. Взгляд умных карих глаз стал живым, и каким-то солнечным. Я присмотрелась: на радужке появились светлые желтые пятнышки. Удивительно...

   Она улыбнулась мне. Я ей тоже. Нам и слова-то были не нужны. Мне только было интересно: поняла она, что нас связывает, или нет? Действовала по наитию, или у нее был план?

   - Ты все правильно сделала, - сказала я, и она опустила взгляд. - Это не твоя вина. Если бы не артефакт, Сережа уже был бы мертв. А камень, как видно, подчинялся мне. Только вот как быть дальше - не знаю...

   Она с трудом заговорила, вместо голоса у нее получался только свистящий шепот:

   - Я не могла... допустить... ты на коленях... и отдаешь себя ему...Так нельзя.

   - Знаю, знаю, милая.

   - Ты бы не стала... Ты бы сделала что-то с собой... я знаю. Потому лучше я...

   - Глупенькая. - Я сжала ее руку. - Что значит жизнь по сравнению с болью потери? А ты меня уже хоронила, так?

   Из ее глаз потекли слезы.

   - И молчала, не могла мне сказать, чтобы не нарушить хрупкий покой в моей душе?

   Она кивнула.

   - Бедная ты моя! Каково тебе было знать, кто я и молчать? Ты моя истинная дару.

   Она посмотрела на меня вопросительно. Брови приподнялись в немом вопросе. А я ошеломленно пыталась понять, что сама только что сказала.

   - Дару... Странное слово. Откуда оно?

   Я пожала плечами.

   - Сама не знаю, как-то на ум пришло. Ладно, поправляйся, ты мне еще нужна.

   Она благодарно кивнула, я вышла, посторонилась, давая пройти Максиму, он ждал в коридоре.

   Пока спускалась по лестнице, мысленно повторяла: "Дару... дару..." Что-то крутилось в голове, но так неясно, что я решила оставить на потом эту загадку.

   Потом мы пошли в те дома, где готовились хоронить родных. Я шла с огромной тяжестью на душе, чувствуя себя виноватой в их смерти. Но, стоило мне войти в дом, заплаканные, скорбящие люди светлели лицами, целовали мне руки: "Наша Аннушка!"

   Я подходила к гробам, вглядывалась в лица. Говорила с душами воинов, просила простить меня за то, что не хватило сил и умения закрыть, сберечь моих защитников. Плакала, конечно. С огромной нежностью целовала холодные руки, благодаря за службу. И - странно: стоило мне сделать это, от тела погибшего появлялся еле уловимый чудесный аромат, а сам покойный светлел лицом.

   Везде, где я прошла, скорбь сменилась светлой грустью расставания, но люди больше не плакали. Они улыбались. Я чувствовала их веру.

   Весь вечер я провела у тела мужа. Сидела на стуле у его кровати, держала за руку и говорила, обращаясь не к нему, а к камню, что теперь всегда держала при себе.

   Тихо подошел Александр Евгеньевич.

   - Ну как вы? Как себя чувствуете?

   - Я в порядке, спасибо, - улыбнулась я ему.

   Он покачал головой, глядя в историю болезни.

   - В порядке... Вам еще очень повезло, что раны поверхностные, все могло кончиться гораздо серьезнее. Не забывайте обрабатывать швы, я все сказал вашим родным.

   Я кивнула.

   - А вот с мужем вашим... Ничего не понятно. Повреждений, способных вызвать такое состояние, не выявлено. А если не ясна причина, то и неизвестно как лечить. Я пригласил еще консультантов, может они что-то прояснят. Но МРТ...

   - Вы просто поддержите его пока, - перебила я врача. - Пожалуйста, дайте мне время.

   - Для чего? - озадачился он. - Вы хотите его перевести за границу? Не советую, жизненные функции очень слабы, да и у нас есть все нужное оборудование...

   - Нет, вы не поняли, - улыбнулась я, - просто время. Чтоб я была спокойна за то, что он дышит. Пока не найду выход.

   - Я вас не понимаю, Анна Александровна, - оскорбился врач. - Мы никого и не оставляем без внимания, во-первых, а во-вторых, какой выход вы надеетесь найти?

   - Я не могу вам сказать этого пока. Извините.

   - Делайте, как знаете, - обиделся он. - Я со своей стороны буду сам заниматься вашим мужем и искать свои выходы. Всего доброго.

   Развернулся и вышел. А я сказала Сереже:

   - Ну вот, ты в надежных руках. Потерпи, я скоро.

   Вышла из больницы, поежилась от холода, поглядела в высокое звездное небо. И вдруг поняла, что в мире стало удивительно спокойно. Как-то враз стало меньше пробок на дорогах, люди стали вежливее и не так часто ссориться, милицейские сводки сильно похудели, а у спасателей появилось свободное время. И про себя с печалью добавила, что за все это - на чаше весов против души дорогого мне человека. Если я открою камень, то вместе с Сережей в мир вернется Ловец, и в этот раз справиться с ним будет сложнее - он не будет так расслаблен и самоуверен.

   Позавчера его подвело чутье - он не понял, что Таня - мой Проводник. Сама она не излучает света, но может взять у меня, что и случилось. Второй раз так уже не повезет.

   И это спокойное течение жизни может быть долгим, век, а то и больше, без крупных войн, революций, природных катаклизмов. Расцветут искусство, культура, люди потянутся к прекрасному. Но... Тело Сережи долго не будет в коме, просто перестанет биться сердце, или начнется отмирание тканей. Могу я принять такое решение: подвергнуть мир новой опасности взамен на жизнь любимого?

   А если я не справлюсь в следующий раз? Я буду виной того, что мир погрязнет в войнах и несчастьях.

   Впрочем, я не знаю, как открыть камень. Я смотрю на него, и в памяти не возникает и мысли, что с ним нужно сделать. Дежурить в больнице, ожидая чьей-то смерти, и новая душа откроет артефакт? Так она сама станет его пленницей. Сейчас, как есть, он настроен на ловушку. Возможно, есть ритуал, позволяющий открыть его. И, думаю, этого нет в справочниках. Камень - обычный, без надписей и рисунков, и не излучает магии, чем он привлек внимание Ловца? О нем знали только посвященные. Значит, он из таких. И я знала. Но забыла.

   Домашние старались поменьше меня задевать, давали побыть в себе. А я и не хотела ни с кем говорить, сидела у открытой печи, подтянув коленки к подбородку, смотрела на краснеющие угольки и забывалась, погружалась в блаженный транс - без мучительных мыслей. Болели раны, а меня это даже радовало, я старалась лишний раз надавить, сесть так, чтоб тянуло и жгло, лишь бы не чувствовать другой боли...

   Вертела в руках камень, не пытаясь вспомнить, просто рассматривала каждую трещинку, каждую выемку.

   Подошла Таня. Я укоризненно посмотрела на нее, мол, зачем встала?

   Она, придерживая рукой повязку, села рядом, поморщившись от боли.

   Я понимала, что она не просто так спустилась, что-то сказать хочет.

   - Аня, - медленно, с трудом, начала она. - Я весь день думала... В общем, не знаю, поможет ли это тебе, но тогда, когда он назвал тебя Айей, и сегодня, когда ты сказала... В общем, мне в голову пришло...

   Она помолчала, а потом каким-то другим, не своим голосом произнесла:

   - Айя, рукхи кхан дару.

   Я обмерла, застыла взглядом в одной точке, оглушенная. Потом медленно ответила:

   - А ту рхан Уцце...

   Мы посмотрели друг на друга, расплакались и обнялись.

   Я поняла, что она сказала мне. Это слова о том, что наши души вместе, и я ответила, что это истинно так. Дару - душа. Но что это за имена - Айя, Уцце...

   Меня охватило странное воодушевление. Я не могла найти себе места. Что-то рвалось из глубин памяти наружу, и никак не могло прорваться. Я то сидела, зажав голову ладонями, повторяя, как магическое заклинание слова, что всплыли сами собой, то срывалась на улицу, бродила по сугробам, будто ища что-то.

   Ко сну готовилась так, будто предстоит долгая разлука со всеми - поцеловала сына, попрощалась с Таней, Глебом, тетей Машей, девочками.

   Легла в постель, положила камень на грудь, смотрела в окно на падающие снежинки и шептала: "Айя, рукхи кхан дару"...

   Мне показалось, я только прикрыла глаза, а когда открыла - вокруг раскинулся рай. По-другому нельзя назвать это место, наверное, самое прекрасное на земле. Как там оказалась? И, как это бывает во сне, я была собой - и не собой. В голове возникали слова на древнем языке, и я понимала их. Подняла руку - загорелую, позолоченную солнцем. И окончательно проснулась там...

   Я стояла на вершине высокой горы, покрытой изумительными по красоте деревьями, травами, цветами; с ветки на ветку перелетали птицы самых ярких расцветок, какие можно вообразить, над нежными бутонами цветов порхали огромные бабочки, сами похожие на лепестки. Отсюда мне было видно очень далеко. Внизу, по долине, бродили, величественно помахивая хвостами, огромные ваалы, лениво шевелили ушами, переговаривались на своем языке, высоко задирая длиннющий нос. Слева простирались горы, с них длинными прядями спускались, серебристо блестя, водопады. Позади уходила далеко в небо Великая гора, а вдалеке, за зеленым ковром ласково сверкало Большое море. Мама рассказывала, там водятся водяные Великаны, ростом с гору, и, когда они топают по морскому дну, земля трясется. А морские Змеи, плескаясь в морских просторах, поднимают волны, достающие почти до туч.

   У меня захватило дух от ароматов, высокого чистого неба, ощущения полета и свободы. Здесь, на вершине, я чувствовала себя царицей мира. Восторг переполнил меня, и, сложив руки лодочкой, приложила их к губам и закричала:

   - Я - царица Майана!

   Захохотала и понеслась вскачь по тропе вниз, раскинув руки, на бегу срывая охапки цветов, а возмущенные птицы с клекотом и жалобным писком поднялись в воздух пестрым гомонящим облаком. Я летела так до самого подножия, распугивая мелких зверьков и змей, несколько раз едва не врезавшись в огромные валуны, и как-то угадывая тропинку между ними. Вскоре заросли расступились, и за ними открылся удивительный водопад, и небольшое озерцо под ним. Вода спадала из пещеры, и была похожа на молоко, столь же белая, а внизу, у камней, парилась легким туманом. Но озеро казалось таким чистым, будто его и не было вовсе, а только тонкая прозрачная пленка над каменной чашей.

   Я, не раздеваясь, с разбегу вбежала в воду, что сначала обожгла, а потом оказалась теплой и приятной. Глубоко нырнула, опустилась почти на самое дно, от меня врассыпную бросились яркие рыбки, спасаясь в легких, нежных водорослях. На дне среди больших камней блестели россыпи огоньков: красных, зеленых, голубых. Эти камешки прозрачные и крепкие, и, если в них проделать дырочки, можно собрать на нитку и будет очень красиво, на солнце они горят как настоящие искры.

   Поднялась на поверхность, легла на воду, раскинув руки, и замерла, любуясь, как сверху падает вода, как плывут перья облаков, прозрачные, похожие на разных зверей.

   Выбралась на берег, устроилась на большом камне, прогретом солнцем за день, рядом разложив мокрое платье. Мне было так хорошо, что хотелось лежать так вечно. Я улыбалась и была абсолютно счастлива еще и от того, что все это богатство - мое, никто сюда не забредает, и уж точно меня тут не увидит. Я так пригрелась, что, наверное, уснула. Потому что, когда в следующий раз открыла глаза, небо уже розовело к закату. Я с неохотой поднялась, натянула невысохшее платье, отряхнула длинные, до поясницы, светлые волосы. И почувствовала опасность. Привычно пригнулась, готовая отпрыгнуть, огляделась, выискивая врага. Медленно - медленно, едва ступая на камень, перебралась ближе к воде.

   Резкий шорох слева, и я успела повернуться, выкинуть руки перед собой. С визгом, как обиженная кошка, отлетел на камень спиной молодой ягуар. Я, не опуская рук, пошла ближе. Это самка, они мельче самцов, но ничуть не уступают в силе и быстроте. Она задергалась, закрутилась на месте, пытаясь вырваться из невидимой преграды, и, наконец, стихла, замерла, пристально глядя на меня своими ярко-желтыми, с вертикальными зрачками, глазами. Я поневоле залюбовалась ею.

   - Да ты царица ягуаров! - восхищенно сказала я ей, и она облизнула мордочку длинным розовым языком. Я отпустила ее, но она не убежала. Забавно уселась на задние лапы, и, склонив голову набок, думала. Мы смотрели друг на друга оценивающе. Я видела перед собой гибкую поджарую бело-желтую пятнистую кошку с острыми ушками и опасными блестящими клыками, она - обычную светловолосую девчонку, остановившую ее на лету. Вдруг она растянула мордочку, словно улыбаясь, прогнула спину, выставив передние лапки, как в поклоне. Я рассмеялась.

   - Ах ты, хитрюга!

   Она посмотрела на меня, и я могла поспорить, что эта дикая кошка прекрасно понимает, что я ей говорю, и тоже смеется.

   - Я назову тебя Уца, что значит капелька солнца. А я - Майана, и мы теперь друзья.

   Кошка подошла ко мне, потерлась о ногу и села рядом, преданно заглядывая в глаза.

   - Хотелось бы поиграть с тобой, но некогда, тороплюсь, - сокрушенно пожаловалась я, и, достав из-под камня корзинку, побежала домой.

   Уца все поняла, осталась сидеть у озера.

   Второпях набрав кореньев к ужину, я вскарабкалась на Плачущую гору - по ней стекало много ручейков, бьющих прямо из земли, а внизу раскинулся мой хаарц. Конечно, не город, где много дворцов и храмов, но тоже красиво: дома выросли прямо на горе, и вечером, когда зажигаются масляные лампы, огоньки опоясывают ее ожерельем. Домов немного, и всех соседей я знаю, а им, кажется, до меня нет никакого дела. Поселение небольшое - пара десятков домов, один целитель на всех, зато два невысоких каменных храма и три жреца. Но они уже старые, скоро будут проводить ритуал посвящения и выбирать новых жрецов из молодых послушников. Главный - конечно, храм Ориса, бога Огня, он ярко-красного цвета. С тех пор, как Великая гора разгневалась и плевала пылающими камнями на Город, ритуалы и жертвоприношения во всех домах Ориса проводятся каждый день. А дом Уны - прост, в нем бродят птицы и забегают шустрые масаки, кричат и виснут на сетях зеленого опостуса, превратившего храм в огромный цветущий куст. Конечно, Солнце только ласкает, ну иногда наказывает, сжигая кожу. Но от этого еще никто не умер. Перед спуском в хаарц я спрятала под валуном свое покрывало, и, натягивая его, всегда вздыхала - время становиться невидимкой.

   Закутавшись так, чтоб не было видно лица, я прошла узкими улочками, невольно подслушав разговор соседок. Крепкая пышнотелая Уана отбивала палкой полотно на камнях и говорила Калице, высохшей от старости.

   - Говорю я вам, не позже праздника Рух стоит ожидать жрецов из Города. Они уже объехали много поселений, и везде выбирали невест для великого Ориса, да минует нас его гнев. Благодарю богиню Ирицу, не давшую мне дочерей, не хотела бы такой участи своему даце.

   - Ох, плохие новости, - вздохнула старая Калица. - Давно не собирали жертвенных дев, не иначе, Орис подал плохие знаки, и следует запастись зерном.

   - Да-да, - кивнула Уана, - мой Толис уже задумался об этом, и завтра мы принесем жертву богине Уне, чтоб побыстрее вызолотила наше поле.

   Дальше я не слушала, прошла мимо их домов. Проходя мимо храма Ориса, привычно коснулась ладонями каменных ступеней, едва преклонив колени. Побежала дальше, а вслед мне звучал зычный окрик старого жреца:

   - Лбом, лбом нужно касаться священного камня, проклятая!

   Я успела прийти домой до прихода матери. Зажгла масляный светильник, почистила коренья, слила сок из больших круглых плодов лунного дерева. Вскоре зашуршали шаги на дорожке, и в проходе показалась мама. Увидев меня, устало улыбнулась.

   - Кхан сару, родная, ответь мне, что значит: "священные девы"? - спросила я, когда мы улеглись рядом на жесткое ложе, покрытое сухостоем, и пока не спали, глядя на звезды в круглом проеме над очагом.

   - Где ты слышала эти слова, ахана? - прозвучал в темноте ее встревоженный голос.

   - Соседки болтали, что вскоре к нам прибудут жрецы из Города.

   Мама рывком села.

   - Айя, не ходи из дома, прошу тебя. Оставайся всегда в тени. Это плохие новости для нас.

   Я кивнула, в душе попросив прощения у нее за это. Конечно, я не выдержу, и завтра снова убегу. Но пусть она будет спокойна...

   Мама всегда, сколько помню, ходила в поля, собирать лепестки трав, почему-то очень ценных в других землях. Потом мы относили их к морю, чтобы обменять на блестящие кружочки с письменами у чужестранных торговцев. Они приплывали на больших кораблях, я видела их, покачивающихся на волнах у каменной пристани. Огромные, с высоченными мачтами и затрепанными в путешествиях парусами, они сами казались чудовищами. В их бездонное брюхо закатывали бочки с маслом и вином, заносили мешки с пряностями, кувшины с благовониями и ящики с камнями. Больше всего мне было жалко, когда проносили связки шкурок - я представляла, сколько зверей убили ради того, чтобы кто-то надел на себя их пушистый мех. Хотя, мир так устроен - зверей убивают, а они рождаются снова, и меньше их не становится. И люди умирают. Правда, их шкурки никому не нужны.

   Много наших соседей встречалось нам в порту, они чинно здоровались с мамой и смотрели на меня с жалостью: какой уродливый ребенок, словно говорили их лица. Я и сама понимала, что отличаюсь - вокруг все темноволосые и смуглые, с темными оливковыми глазами, а я в кого только уродилась светловолосая? Впрочем, отца своего я не видела, но, наверное, точно не в него - мама вздыхала частенько, гладя меня по макушке: "Айя, ты дитя богов...Видно, сама Катцлейна пролила на тебя молоко, когда ты родилась".

   Назавтра, едва рассвело, я, подвязав волосы, вихрем пронеслась по хаарцу - Уца ждала меня у валунов. О предупреждении матери я забыла.

   С Уцей мне было лучше, чем среди людей. Мы убегали далеко в горы, где я нашла удивительные штуки: реку, текущую наоборот, вверх, и дерево, растущее кверху корнями. А еще я дурачилась.

   - Смотри, что могу!

   И подняла руками воду в реке, заставила ее танцевать, а у кошки глаза стали большими, как миски. Мне нравилось так играть. Я делала стену из блестящих камешков, и любовалась, как причудливо проходят сквозь нее лучи солнца. Или заставляла камень катать меня, а Уца испуганно бежала следом и скулила. Никому из людей я не показывала свои забавы. Они и так-то меня не любили, а узнают, что я творю - и вовсе изгонят из селения.

   Спустя несколько дней со дня моей встречи с Уцей я, возвращаясь домой, почувствовала неладное. Над хаарцем, еще не скрытым ночной мглой, поднимался дым. Сердце недобро кольнуло, и я закуталась в покрывало и поспешила на площадь, прячась в тени домов. Шум и крики я услышала издалека. У Храма Ориса бушевало пламя, а вокруг собралась толпа - все мои соплеменники. Монотонное пение посвящений грозному богу сопровождалось вскриками, когда пламя взметалось выше домов. Любопытство повело меня сквозь толпу. Выбравшись в первый ряд, я плотнее закуталась в покрывало и замерла, пораженная увиденным.

   Перед храмом лежал большой каменный жертвенник, окруженный огненным кольцом, весь залитый кровью. На нем стоял, воздев руки к небу, тот, кого я сначала приняла за самого Ориса. В огненном мареве он показался мне огромным, его кожа сияла, как натертая маслом. Я не могла отвести взгляда от его гибкого, сильного тела, танцующего на скользком камне. Абсолютно голый череп, широкие плечи, но поджарый живот, сильные ноги. На нем была только повязка на бедрах и браслеты на предплечьях. Он напоминал хищного зверя - невероятно красивого и опасного. Я впервые видела мужское тело так близко, и растерялась, не могла шевельнуться. Впрочем, не я одна. Все стояли завороженные этой дикой красотой.

   Взгляд его черных глаз задел меня, и сердце ушло в пятки. Он стоял ко мне спиной, но словно почувствовал, что я смотрю на него, обернулся и стал шарить глазами по лицам. Я поспешила надвинуть покрывало пониже. Жрец поднял руку, призывая к тишине. В наступившем безмолвии, казалось, было слышно биение сердца. Я опустила голову, и скорее почувствовала, чем услышала, что он вышел из огненного кольца. Медленно шел он по кругу, проводя рукой перед собой... Я задрожала. В голове билась только одна мысль: бежать! Не оглядываясь, сорваться и лететь до дома. Сердце подсказывало мне: что-то случится. Он подошел уже так близко, что жар от его тела передался и мне. Вдруг чья-то рука схватила меня, дернула вниз, срывая покрывало, и визгливый голос возвестил: "Ее, вот ее возьмите, господин!"

   Меня толкнули в спину, и я упала к его ногам.

   Он наклонился, подцепил ладонью меня за подбородок, потянул вверх, я подчинилась, поднялась и решилась посмотреть в его лицо.

   Он торжествовал. Его охота удалась и теперь добыча стояла перед ним, бессильная, безвольная, побежденная. Отчаяние захлестнуло меня. Пусть я - никто, и обречена стать следующей жертвой этого прожорливого бога, но во мне есть сила, о которой он и не догадывается. Я перестала дрожать, выпрямилась, гордо вкинула голову. Он отдернул руку, словно обжегшись.

   - Как твое имя? - спросил высокомерно.

   - Майана!

   Он с удивлением всматривался в мое лицо, а потом расхохотался, схватил меня за плечо и толкнул в сторону своих помощников:

   - Берем эту!

   И вся смелость ушла из меня, вместе с силой, я беспомощно болталась в руках жрецов, тащивших меня по пыльной дороге, извивалась и плакала. Я тянула руки к людям, рядом с которыми выросла, и повсюду натыкалась на взгляды полные страха и скрытой радости: их-то дочери останутся дома...