Мокрое утро висело над миром. Седло скрипело.
Проклятый Джимми, когда он выучится седлать? Чавкая, копыта месили рыжую грязь. Ветер швырял в лицо водяную пыль.
Судья завернулся плотнее в шерстяной, пахнущий псиной плащ. Слезть, переседлать? Не стоит, до города осталось совсем немного. Мысли плелись безрадостно и лениво. Противное время – эти зимние дожди. Вот и еще один год кончается. Уходит в вечность. Впрочем, жалеть его незачем, это был скверный год.
Дела судьи материально ухудшились. Он сделал по-своему, как всегда. Он прогнал Мюрэ, но имение не стало доходнее. Француз воровал, но знал хлопководство до тонкости. Впрочем, сидеть за одним столом с жуликом достаточно противно, прогнать его следовало давно. Стоит ли вообще возиться с хлопком – вот что нужно решить.
Север не хочет покупать, маклеры разоряются, плантаторы тоже. Судья усмехнулся, вспомнив лицо Аллисона, И ярость охватила его. Аллисон решил купить его, как покупают кусок мяса на базаре.
Далекий печальный звук заставил судью поднять лицо.
В сером небе плыл журавлиный клин. Он летел к югу медленно и низко, птицы с трудом взмахивали намокшими крыльями. Устали, бедняги. Когда-нибудь, не скоро, и человек полетит, куда захочет. Разумеется, не на этих дурацких шарах, конечно нет.
Люди придумают что-нибудь получше. Он не увидит этого, но Пол, пожалуй, увидит. Но только будет это не здесь, не в Луизиане… Ах, дорогие соотечественники, черт бы побрал ваши тупые головы и жадные руки. Неужели вы не видите, что сеете?..
– Эй, судья! – громко закричали сзади. Судья натянул поводья. Его нагонял закутанный всадник. Судья узнал худую серую лошадь, потемневшую от дождя.
– Доброе утро, отец Амброз. В такую погоду за лисицами?
– Какие, к черту лисицы! – сердито сказал священник. – На ферме у Джойсов умирает старуха. Вы слышали новости, судья?
– Новости? Нет. Я не был вчера в городе.
– Ха! – оживился священник. – Город сошел с ума! Вчера пришло известие: какой-то Саттер или Суттер словом, какой-то паршивый эмигрант… Швейцарец, кажется…
– И что же?
– Он ставил водяное колесо для своей лесопилки.
– Это и есть ваши новости? – усмехнулся судья.
– Не перебивайте меня. Суттер ставил водяное колесо для своей лесопилки. И вот выгреб из желоба чистого золота на шесть тысяч долларов. Недурно для начала?
– Да, – сказал, подумав, судья. – Для начала недурно. А где это случилось, отец Амброз?
– Не так уж далеко от нас с вами! Это было в Калифорнии, в долине реки Сакраменто.
– А это не враки?
– Я сам видел номер «Калифорнийского курьера», судья. Дурак Суттер тут же продал свой участок за сто тысяч. Эти эмигранты – бараны, клянусь богом. А вдруг там миллион?..
– А почему не сто миллионов? Что же будет дальше, отец Амброз?
– Начнется золотая лихорадка, судья. Начнется золотое безумие, великое переселение народов, небывалая волна убийств и всяких преступлений…
Они остановились на перекрестке дорог. Дождь перестал, небо медленно прояснялось.
– Скажу вам по секрету, судья…
– А старуха Джойс?
– Неважно, она подождет. Все Джойсы – крепкие люди. Я скажу вам по секрету: мне опротивела эта страна. За два цента я готов переселиться на Север!
– Но ведь там нет ни лисиц, ни форелей!
– Только это меня и останавливает, – грустно сказал отец Амброз. – Зато там собрались все деньги Америки и все умные головы Америки. Это стоит, пожалуй, лисиц и форелей…
– Не берусь советовать, отец Амброз, – вздохнул судья.
– Ладно, я заеду к вам, и мы поговорим обо всем поподробнее. Привет миссис Морфи!
Священник повернул лошадь на правую дорогу. Судья подхлестнул свою лошадку и поехал в город. Когда он подъехал к своей камере, никто не вышел ему навстречу. Тяжелый замок висел на дверях. Что это могло значить? Ну и задаст он головомойку Питерсу и его полисменам! Кряхтя, судья слез и отпер мокрый, успевший заржаветь замок. Он сел к столу и задумался.
Это золото, о котором говорил отец Амброз… Немало крови прольется там, на реке Сакраменто. Вся нечисть обоих континентов слетится на золотой звон. Любопытно, очень любопытно. Пожалуй, лет пятнадцать назад он и сам не усидел бы на месте, поехал бы взглянуть на золотую лихорадку поближе…
Дверь хлопнула. Вбежал горбатенький Питерс, бледный и дрожащий от возбуждения.
– Судья Морфи, сэр! – заговорил он, жадно хватая ртом воздух. – Я с вами покончил, сэр! Я больше не служу клерком в судебной камере, нет, сэр, не служу!
– Что это значит, Питерс? – спросил судья.
– Я свободный человек, сэр! – взвизгнул Питерс. – Никто не может заставить меня работать! Я уезжаю наконец! Могу я уехать или должен просить у вас разрешения?..
В комнату боком вдвинулся полисмен О'Хара.
– Что с Питерсом, О'Хара? – спросил судья. – Он пьян или взбесился?
– Не смейте оскорблять меня, сударь! – закричал горбун. – Я больше не служу у вас, и я уезжаю!
– Мистер Питерс уезжает, ваша честь! – насмешливо сказал полисмен. – Я полагаю, мистер Питере едет в Калифорнию.
– Да! Да будьте вы прокляты! Вы еще попомните Питерса! Я уезжаю в Калифорнию и вернусь богатым человеком!..
Он выбежал, бешено хлопнув дверью. Наступила тишина.
– Он погибнет, О'Хара, – грустно сказал судья.
– По всей вероятности, ваша честь. Какие шансы могут быть у такой мелюзги…
– А где Мэлони?
– Уехал в Калифорнию, ваша честь.
– Так. Весь город помешался. А вы, О'Хара, вы не едете в Калифорнию?
– Я стар и тяжел, ваша честь. Вот будь я помоложе…
– Спасибо и на этом. Видимо, священник был прав. Но это ничего не меняет. Подыщите мне другого клерка, О'Хара.
– Слушаю, ваша честь.
– Запомните мои слова, О'Хара. Это не имеет значения, ибо ничего не меняет, но я скажу вам: это начало конца.
– Конца чего, ваша честь?
– Конца Юга. Центр перемещается. Вам понятно, О'Хара?
– Нет, ваша честь.
– Возможно, это и лучше. Можете идти, О'Хара. Судья остался один и зашагал по пыльной камере.
Половицы скрипели и стонали под ногами. Жизнь проходила мимо, как пароход мимо рыбачьей лодки. Шли часы, а он все шагал.
Перед обедом в камеру вошел Джереми Хорн.
– Доброе утро, судья Морфи! – Обвисшее лицо приветливо улыбалось.
– Что скажете, Хорн? – Судья был подчеркнуто сух, он терпеть не мог маклера.
– Пустяковое дельце, судья. С Горячих Ключей бежало четверо негров.
– Какое вам до этого дело, Хорн? Горячие Ключи принадлежат, насколько я знаю, Джеральду Аллисону…
– Это поместье действительно принадлежало мистеру Аллисону, судья, – вздохнул маклер. – Но пути господни неисповедимы. Теперь Горячие Ключи принадлежат мне, Джереми-Джошуа Хорну.
– Что такое? Вы шутите, Хорн?
– Вот купчая, судья. Собственно говоря, мое полное имя – Джэкоб-Джереми-Джошуа ван дер Хорн, судья. Я принадлежу к старинному голландскому роду негоциантов… Так вот, судья, из этого поместья бежало четверо негров. Мне нужен приказ об аресте, и немедленно. Иначе негров переправят на Север по проклятой «подземной железной дороге».
– Вы отлично знаете, Хорн, что по законам штата Луизиана для поимки беглого негра приказа об аресте не требуется.
– Не горячитесь, судья. Мы знаем, что у вас мягкое сердце, а вы должностное лицо штата, сэр. Неграм устроил побег аболиционист из Новой Англии по имени Джон Робинсон. Приказ об аресте нужен мне для него. Судья на минуту задумался.
– Нет, Хорн, – сказал он решительно. – Не дам я вам приказа об аресте. Против этого человека у меня нет ничего, кроме вашего слова.
– Слово мое кое-что значит в этом городе! – улыбнулся маклер.
– Нет, Хорн, – судья встал со стула. – Ловите негров, это ваше право. Но для ареста белого человека нужны доказательства, а у вас их нет. Принесите доказательства, и я подпишу приказ.
– Сожалею, судья, очень сожалею. Возможно, мистер Робинсон и сам поблагодарил бы вас за приказ об аресте…
Маклер направился к двери.
– Минутку, Хорн! – окликнул его судья. – Скажите, что вы думаете о золотой лихорадке?
– Бог мой, судья! – усмехнулся маклер. – Не все ли мне равно? Для умного человека золото рассыпано повсюду, надо лишь уметь подбирать его во славу божью!
Он вышел, а судья вновь зашагал по камере. Интересно бы взглянуть на лицо Аллисона, когда он подписывал купчую. Проклятая гиена, поедающая трупы.
Мысли его перебил громкий лай. Свистнула плетка, лай перешел в визг. На пороге камеры стоял огромный детина. – Можно войти, мистер?
– Войдите.
На детине была одежда траппера. Кожаный камзол и бобровая шапка блестели от дождя. Высокие, выше колен, болотные сапоги были покрыты грязью и тиной. Веснушчатое голубоглазое лицо с полуоткрытым ртом вспотело от робости.
– Добрый день, мистер! – У верзилы был писклявый, почти детский голос. – Меня зовут Дэв. Дэвид Харт из Теннесси. Мистер Хорн велел мне обождать тут полчасика. Собачек я подвязал, мистер, не беспокойтесь.
Он уселся на застонавший стул и снял шапку.
– Вы и есть судья, мистер? – спросил он почтительно.
– Да. А вы кто, мистер Харт?
– Я? Я сын старого Харта, мистер, – сказал верзила с горделивой скромностью. – Я второй сын Эмоса Харта, первого негролова Теннесси. Работаю вместе с папашей и старшим братцем Джэйкобом. У нас восемь пар собачек, лучших во всем штате. Теперь мистер Хорн пригласил нас – меня и братца Джэйкоба – поработать тут у вас в Луизиане.
Мистер Харт-младший оказался разговорчивым парнем. Он достал пачку черного прессованного табаку, отрезал здоровенную жвачку и сунул ее за щеку.
– Угодно табачку, мистер? Нет? Как вам угодно. Челюсти его мерно двигались.
– Бог даст, у вас тут будут хорошие заработки. Мистер Хорн сказал: негры бегут сотнями…
Коричневый комок перелетел через комнату и метко шлепнулся в плевательницу. Судья с интересом проследил за его полетом.
– Сколько же вам платят, мистер Харт?
– По пятнадцать монет с головы, на хозяйских харчах и хозяйском корме для собачек, – с готовностью сообщил верзила. – Папаша сказал, что если мы с братцем Джэйкобом принесем домой триста долларов, то сотню он пожертвует на церковь, а на остальные… – Дэвид Харт стыдливо запнулся и прибавил, улыбнувшись во весь рот: – А на остальные устроит мою свадьбу… Человеку следует жениться, не так ли, мистер? Мы с Нэнси Бригг давно решили пожениться, но папаша позволил только сейчас.
– Понятно. А что, Дэвид, мистер Харт – очень благочестивый человек?
– Папаша? – благоговейно переспросил Дэвид. – Папаша наш – столп церкви, постоянный староста. Он знает библию наизусть до самой застежки! Папаша – ученый человек, мистер, не то, что мы. По воскресеньям он говорит проповеди.
– А по будням ловит беглых негров. Отличное ремесло. Скажите, Дэвид, а как вы насчет того, чтобы поймать для мистера Хорна одного белого человека?
Верзила уронил шапку.
– Белого, мистер? – Он плюнул и промахнулся, жвачка лежала на полу. – Нет, мистер, это дело не пойдет. Наше дело – беглые негры, а белых пусть ловит шериф, это его дело.
– Цена будет другая, Дэвид! – искушал судья. Верзила мотал головой, как конь, отгоняющий мух.
– Нет, мистер, никак нельзя. Ни папаша, ни дедушка, никто в нашем роду не занимался таким делом. И собачки к этому не приучены. Нет, мистер, этого мы не можем. И в библии сказано… Не помню только как…
– Правильно, Дэвид! – сказал успокоенно судья. – Пусть белых ловит шериф! Я очень рад, Дэвид, что вы уважаете законы!
– А как же иначе, мистер? Папаша всегда говорит: человек создает и соблюдает законы. Тем он и отличается от скотины. И в библии, мистер, есть насчет этого, не помню только, что именно.
– Совершенно правильно, Дэвид. К черту мистера Хорна, есть еще закон и порядок в этой стране!
Дыша со свистом, как загнанная лошадь, вбежал в камеру бледный О'Хара:
– На Канал-стрит самосуд, ваша честь, убийство! Я ничего не мог поделать с толпой, там сотни. Бежим!
Все трое бежали рядом – судья, полицейский и негролов Дэвид Харт. На углу Канал-стрит бушевала толпа, проклятия и угрозы гудели над ней. Из всех окон виднелись головы и неслись воинственные вопли. Посреди толпы трое со свирепыми лицами возились с веревочной петлей.
– Что вы делаете? Что вы делаете, безумцы? – срывая голос, закричал судья. – Именем штата Луизиана!..
Он бросился в толпу и отлетел от чьей-то дюжей спины.
Людская стена стояла упруго и плотно, без щелей.
Судья бросился еще раз, но стена была неприступна.
– Именем штата! Именем штата Луизиана!.. – почти беззвучно повторял судья. Он упал, чей-то сапог наступил ему на пальцы, но он не почувствовал боли. Как во сне, ледяное чувство бессилия охватило его. Он ничему не мог помешать.
Длинное тело поднялось и повисло на фонаре. Плотное кольцо сразу заколебалось, начало таять и распадаться.
Воровато озираясь, люди расходились молча. Вешатели исчезли неведомо куда. Стало совсем тихо, когда судья и О'Хара протолкались к фонарю.
– Его повесили уже мертвым, ваша честь, – глухо сказал полицейский. Он разрезал веревку и опустил на землю тело. Лицо было неузнаваемо.
– Кто это сделал? – яростно закричал судья. Люди расходились, пряча глаза, укоризненно качая головами.
– Стойте! Будьте свидетелями, джентльмены! – кричал судья, но свидетелей не было.
Четверо серых от ужаса негров жались к стене. Их стерег бородатый великан с винтовкой. Дэвид Харт хихикнул:
– С удачей, братец Джэйкоб!
– Ей-богу, я ничего не сделал такого, Дэв! – чуть не плача, сказал великан. – Я только крикнул: «К черту аболиционистов!» – больше ничего… Я не знаю, откуда взялись все эти люди. Клянусь, я не хотел этого!
– Не беда, братец Джэйкоб! – успокоил его младший. – Это дело не наше, а шестьдесят монет мы сегодня заработали. Вперед, черномазые!
Они ушли, уводя с собой негров. Улица опустела.
– Кто это был, О'Хара? – тихо спросил судья.
– Аболиционист, ваша честь. Северянин, я полагаю.
– Но имя, имя?
– Документов нет, ваша честь.
Неслышной походкой подошел Джереми Хорн.
– Как же без имени, О'Хара? – тупо повторил судья.
– Запишите, судья Морфи, – мягко сказал Хорн. – Мистер Джон Робинсон, тридцати восьми лет, родом из Нью-Гэмпшира. И упокой, господи, его мятежную душу…
Маклер вздохнул, покачал головой и зашагал по пустынной Канал-стрит.
– Я отказался дать приказ об аресте, – безжизненно сказал судья. Он отвернулся, снял шляпу и долго стоял над трупом.
Шел дождь. Окна закрывались, мерно журчали водостоки. Шел дождь, мелкий и тоскливый зимний дождь.