Как часто я слыхал, что главный наш порок — Любовны клятвы все и нежны уверенья Писать лишь на песке: повеет ветерок, И мигом страстные исчезнут выраженья, А с ними и любовь. Так точно иногда Поэт, обиженный судом несправедливым, Клянется с музами расстаться навсегда, Навек прости сказать мечтам любимым, И, чтоб верней свой выполнить обет, Об этом он друзьям в посланье объявляет, И, разругав путем коварный злобный свет, Стихов он не писать... стихами обещает. Что эту истину не трудно доказать,           В том спора нет нимало, Лишь только б в вас, друзья, терпения достало То выслушать, что вам хочу я рассказать. Однажды в скуке я (тому назад неделю) Дремал у камелька, десятый час пробил,           И я сбирался на постелю,      Как вдруг вбежал ко мне Людмил,           Старинный мой приятель,      Изрядный малый и с умом!           А ремеслом      Комический писатель. «Что вижу, — я вскричал, — ты бледен и смущен! Взглянувши на тебя, нельзя не испугаться». — «Ах, дай прийти в себя и с мыслями собраться:           Я так замучен, разбешен!» — «Да сказывай скорей, что сделалось с тобою?» — «Ничтожный вздор; к чему рассказывать его? Я только в дураках — и больше ничего! — Осмеян, посрамлен — и сам тому виною! Какой нечистый дух...» — «Да полно, не тужи! Садись-ка лучше здесь — и все мне расскажи!» — «Ты хочешь знать?» — «Весьма желаю». — «Так слушай же, мой друг, и смейся надо мной! От Вельского вчера письмо я получаю, В котором просит он — любовию одной К моим талантам побужденный — Прочесть в кругу его лишь искренних друзей Мой новый труд и что, заране восхищенный, Творца он завтра ждет с супругою своей. Попутал грех меня: подумал, соблазнился И, давши мой ответ на сей проклятый зов, Сегодня вечером я ровно в семь часов С пиесою моей у Вельского явился. Вхожу — и что ж? Полна гостиная людей. «Кой черт, — подумал я, поклоны раздавая, — Как много искренних у Вельского друзей!»      Меж тем хозяйка пожилая,           Известная своим умом,      Ужасно суетилась Вокруг стола, покрытого сукном. И вот толпа гостей по креслам разместилась,      Умолкли все — и начал я читать. Увы! Язык гостей не долго был спокоен! Чтоб тонкий вкус вполне свой оказать, Знаток прямой ничем не должен быть доволен. Хвалить! И кстати ли себя унизить так,      Хвалить ведь может и дурак; Но тот, кто смело все бранит и осуждает, Уж верно умница и все на свете знает. Едва лишь первый акт окончить я успел, Как вдруг один, словесности любитель, Известный меценат, талантов покровитель, Своим блеснуть умом и вкусом захотел.      Окинув взором всех надменно, «Я вам,— сказал он мне,— признаюсь откровенно, Что экспозиция ужасно не ловка». — «Быть может, что долга?» — «О нет! Ее бы можно Еще порастянуть». — «Что, вижу, коротка?» — «И этого в ней нет, признаться должно». — «Скучна?» — «Нимало, нет!» — «Так, видно, не верна, Фальшива, сбивчива?» — «О нет, совсем другое! И лучше б быть могла, конечно, вдвое...» — «Позвольте мне сказать,— пристала тут одна           Премудрая жена, Которая везде по городу считалась Игрицей первою в бостон и модный вист, — Мне кажется, у вас язык не очень чист: Я это замечать, по чести, не старалась, Но, признаюсь, мой слух давно уже отвык           От всех тяжелых выражений. В комедии у вас слуга совсем мужик, Везде он говорит без всяких украшений      Таким преподлым языком;           Признайтесь сами в том!           Ведь я не вовсе виновата, И если критика вам кажется строга...» — «Помилуйте! Да он не принц — простой слуга!» —      «Так что ж, не важная утрата —           Могли б и выкинуть его! А впрочем, — знаете ль, прочтите Мариво! Вот истинный талант — везде в нем превосходство! Какой прелестный тон, какое благородство! Служанка, госпожа, лакей и господин». — «А я совсем не то заметить вам желаю, — Прервал с улыбкою и нюхая табак Мудрец, которого назло везде встречаю,      Педант несносный и чудак, — Искусством вы меня своим не обманули: Сюжет в Теренции вы точно почерпнули». — «В Теренции?» — «Ну да! Я вздора не скажу:      Поверьте, сходство есть большое;           Вы спросите, какое? —           Постойте, докажу: У вас...» — «Нет сил терпеть, — хозяйка закричала, — Вы только спорите, а время все идет!» — «Позвольте доказать!» — «Нет, нет! уж я устала, И этот долгий спор тоску лишь наведет.           Прошу вас, продолжайте! Успеем, может быть... Ахти, десятый час! Что, если б вы... иль нет, послушайте, для вас, Конечно, все равно, вы все-таки читайте, А я меж тем могу гостей занять в бостон!» Хотя терпеньем я изрядным одарен, Однако ж, черт возьми, всему ведь есть граница: Я вышел из себя, вскочил, схватил тетрадь — И прежде, чем могла проклятая игрица Опомниться путем, ударился бежать,      Кой-как до улицы добрался;      Забывши о гостях, не помня о себе.      Прыгнýл в карету и помчался           Прямехонько к тебе. И вот, мой милый друг, судьи, которых мненья, Везде всеобщего достойные презренья,      Оракулом, законом чтут, Которые, к стыду нас всех, признаться должно, Хваля без толку все иль все браня безбожно,      Бесславие и славу раздают! И после этого за славою гоняйся!      Забудь веселье и покой. Пиши комедии — будь мученик — старайся, Но льстить себя не смей наградой никакой! Читать в домах — беда! Отдать играть — другая; Да что и говорить, скажу без дальних слов: Театр, где царствует посредственность златая, Страшнее для меня и самых знатоков. У нас хоть не пройдет без новости недели, Зато уж ничего, не езди под качели, Играют мастерски — ну, любо посмотреть! А если примутся артисты наши петь Иль станут в опере при всех менять кулисы,      То вон беги! И, словом, от царя до самого слуги Певицы и певцы, актеры и актрисы,      И даже самая суфлера западня      Терзает все и мучит лишь меня. Нет, кончено! Писать я больше не намерен, Клянусь — и клятве сей, конечно, буду верен! Да, да, мой друг! Клянусь... а жаль! Ведь есть сюжет, И если б только я решиться мог... да нет! Все кончено!.. А план и сцены уж готовы —           Придумал и конец,      И все характеры так новы! Прекрасный резонер — чувствительный отец; Контрасты резкие — с природы, а не с сказки! Тут будет все: и плут, и честный человек, Интрига чудная... а веселей развязки      Нельзя придумать ввек, И интересных сцен, конечно, будет с двадцать! Да впрочем... почему ж... ага, уж бьет двенадцать! Пора домой!» — «Так ты решился не шутя?» — «Прощай!» — «Да погоди, карета не готова!» Но мой Людмил в ответ ни слова;      Поклон и, шляпу ухватя, Отправился домой. Домой? Конечно, спать? Ах, нет, мои друзья: комедию писать!