В дурачествах своих нам трудно сознаваться:       Мы все помешаны на том,       Что сами никогда ни в чем       Не можем ошибаться. Причиной неудач, всех горестей и бед — Иль случай, иль судьба, иль что-нибудь другое, Но только уж не мы. Один несчастье злое Клянет, с дурной игрой поставивши лабет; Другой, хотя блеснуть с умеренным доходом, Вступает с богачом в неравную борьбу И после, не сведя никак приход с расходом, Винит во всем жестокую судьбу, Как будто бы она и в том уж виновата, Что бедный человек не должен жить богато, А с взяткою одной бостон нельзя играть. Но чтобы вы, друзья, не начали дремать       От сих преважных поучений, Не лучше ль мне наместо рассуждений От скуки вам кой-что порассказать? Сюда, друзья, в кружок — я сказку начинаю; В одной из двух столиц, — а точно где, не знаю, Положим, что в Москве — для сказки все равно, —       Тому назад не так чтобы давно,       Среди веселья жил счастливец,       Фортуны баловень, по имени Клеон.       И подлинно был счастлив он: Красот московских всех любимец, Душа их общества и зависти предмет;       Все маменьки его ласкали       И часто дружеский совет             Без умысла ему давали              (Хваля своих любезных дочерей)             Жениться поскорей. И после этого — кому поверить можно — Счастливец сей, признаться должно, Природой был не слишком одарен:       Красавцем он не мог назваться,       Отлично не был и умен, И даже — я стыжусь по чести вам признаться       И даже не умел в мазурке рисоваться, А несмотря на то, как будто б наподряд, Невесты скромные его ловили взгляд. За что, вы спросите, Клеона уважали? Хотите знать? Он был... я вижу — отгадали!       Да, да, друзья, он был богат. Но участью своей кто в мире сем доволен? Клеон вдруг сделался задумчив, беспокоен;       Стал редко ездить со двора,       Вздыхать, грустить, томиться, Иль, попросту сказать, ему пришла пора жениться. Поверьте, в тридцать лет приятней жить вдвоем!       Итак, счастливец наш, обдумав все путем, Решился общему последовать закону И, чтоб сомненья все вернее истребить, Отправился тотчас к приятелю Честону             И так с ним начал говорить: «Жениться никогда, мой друг, шутить не должно! Уж надо поступать отменно осторожно:             Ты опытен и знаешь свет, Так в этом можешь дать полезный мне совет! Из всех невест я двух сестер предпочитаю; Послушай, я тебе точь-в-точь их опишу: Знать мнение твое, Честон, весьма желаю, Но только, милый друг, быть искренним прошу! Они фамилии не знатной, но известной: Аглая, старшая сестра, тиха, скромна,             Имеет нрав прелестный             И даже, говорят, умна, Но только утверждать я этого не смею: С тех пор, как езжу я к ним в дом, Едва ли удалось, как помнится, о том Сказать слов шесть мне с нею, Что время скверное и дождь идет с утра. Какая разница, мой друг, ее сестра! Представь себе,Честон, Киприду для примера: Как слабо и тогда сравнение твое! Нет, нет! Эмилия, конечно, не Венера,             А лучше во сто раз ее! Остра, умна, талантов бездна,       А как ловка, мила, любезна! Пускай иной в ней слабости найдет: Она, не спорю я, как будто бы спесива, Немножко ветрена, немножко прихотлива, Да только вот беда: все это к ней идет; Насмешлива — нельзя и в этом не признаться, И если уж над кем она шутить начнет,       То мертвого заставит рассмеяться!» — «Все это хорошо, да только не в жене — Ведь сердцу доброму таланты не замена!             Поверь, Клеон, как другу, мне:             Коварство, злоба и измена             Всегда насмешников удел!» — «И, милый друг, ну что за преступленье!             Как будто бы грешно             Над тем смеяться, что смешно?             Да где же взять терпенья             С глупцом без смеха говорить? Притом же — с клятвою могу я утвердить —             Чувствительней ее не может быть;             Она добрее, чем Аглая:             Та любит лишь людей,             А эта даже и зверей. Эмилия на днях, лишившись попугая.             Почти иссохла от тоски... Нет, нет, мой друг, она совсем не злоречива, А любит изредка глупцам давать щелчки! Сестра ж ее уж слишком молчалива.             Ты скажешь, что она скромна. Что ж толку в том? Зато ведь вовсе не видна; А я хочу, чтобы жена моя блистала,             Чтоб свет не только красотой — Талантами, умом и всем обворожала, Чтоб праздник тот считался за пустой, Который ей самой украсить не угодно. А если ж вздумаю явиться всенародно,             Пущусь в собранье с ней... Какое торжество! Среди толпы людей, В глазах у всех она как грация танцует; Не только что умы — сердца у всех волнует:                   Того-то и хочу.             Все вкруг нее теснятся,             Все ахают, дивятся.             А я — стою спокойно и молчу;       Гляжу на всех с улыбкой сожаленья И думаю: «Ей дань платите удивленья,       А мне — завидуйте, друзья!»       И вот уж шепчут, слышу я: «Вот муж ее, вот он», — и вкруг меня народу Ужасная толпа, и мне уж нет проходу!» —        «Умерь его, мой друг, — сказал Честон, вставая, — И выслушай совет — я в двух словах скажу: Супругой доброй быть способнее Аглая. Поверь, блистать всю жизнь не может человек — С женою жить не год, не два, а целый век.             Теперь прощай, — в деревню еду, Мне хочется поспеть на станцию к обеду; Смотри ж, Клеон, держи совет мой в голове!» Простился; а Клеон подумать обещался...             И на Эмилии спустя недели две             С большим парадом обвенчался. Три года минуло, и вот опять Честон             В столицу возвратился; Оправиться едва успел с дороги он И тот же час к приятелю пустился. «Ну вот, Клеон, опять в Москве я наконец: Куда, мой друг, давно с тобой мы не видались!             Ты был жених, когда расстались, Теперь любовник, муж и счастливый отец... Но ты нахмурил лоб, молчишь, не отвечаешь? Какой ужасный взгляд — ты стал совсем другим,             Тебя, по чести, не узнаешь! Давно ли чудаком ты сделался таким?» — «Давно ль? С тобой на что таиться... С тех пор, как за грехи задумал я жениться!» — «Возможно ли, Клеон? Да разве уж жена             Твоя в собраньях не блистает?» — «По-прежнему всегда окружена И всех собой обворожает». — «Талантов, что ль, убавилось число?» — «О нет... ведь нравиться желанье не прошло: В мазурке и пенье она весьма успела!» — «Так что ж? Неýжели богиня подурнела?» —              «Богиня, скажешь, красоты?..» — «Да это говорил не я, мой друг, а ты!» — «Не может быть! Я толк немного в этом знаю! И что в ней нравится — никак не понимаю, У ней во всем лице нет правильной черты». — «Скажи же наконец, что сделалось такое?» — «А то, Честон, что добрая моя жена Долг матери считает за пустое: По балам каждый день, в гостях разряжена! Супружеской любви в ней даже нет и тени: Со всеми страх мила, но только не со мной; И если я когда останусь с ней одной, Тотчас пойдут и спазмы и мигрени... И сверх того, злодейка так хитра, Что в свете прослыла предоброю женою, Я мученик — и все ж смеются надо мною!» —              «А где теперь ее сестра?» — «Давно уж замужем, Людмил на ней женился:             Ну, видно, богу он молился!             Как счастливо живет он с ней! Она всегда с детьми, всегда в семье своей. В женитьбе испытал Людмил одно блаженство;             За что ж такое неравéнство? Один счастлив, другой судьбою угнетен; За что ж не он, а я жить должен несчастливо? Куда, подумаешь, судьба несправедлива!» — «Напрасно ты винишь судьбу,— прервал Честон,—             Вини себя в своей печали: С Людмилом оба вы нашли, чего искали! Аглая попросту без пышных всех затей             Живет для мужа и детей; Зато твоя ловка, по моде разодета, Пленяет всех, а мучит лишь тебя; Но кто же виноват? Ты взял жену для света,             А он женился для себя».