Сергей Хелемендик:
Философия — такая странная наука о смысле жизни, которая доступна немногим, в основном студентам философского факультета. Но есть фраза «философия жизни». Что она значит для вас? Что для вас в жизни главное?
Виталий Захарченко:
Отец сказал мне однажды: никогда ни о чем не жалей, никогда никому не завидуй. Не знаю, философия ли это, но я это услышал и принял еще мальчиком — так и живу.
Главное в жизни для меня, как, наверное, для большинства людей, — семья, Родина, вера, еще работа…
Сергей Хелемендик:
То есть вы трудоголик, как сейчас модно говорить?
Виталий Захарченко:
Нет. Я и отдохнуть люблю — с семьей, с друзьями. А иногда просто нужно побыть одному и тоже отдохнуть или подумать. Но поскольку я всю жизнь был на государственной и даже почти на военной службе, то работа, конечно, занимала и занимает основное время.
Сергей Хелемендик:
Я немного старше вас и все чаще задумываюсь над простым вопросом, почему чем старше становятся люди, тем больше они работают? Не все, конечно, но многие, и я в том числе. Может быть, это какое-то инстинктивное стремление, боязнь что-то не успеть?
Виталий Захарченко:
Возможно. До определенного возраста людям кажется, что их жизнь бесконечна. А потом начинают задумываться. В любом случае работы меньше не становится. А может быть, еще потому, что для определенных видов сложной деятельности человек созревает долго. И вот он созрел, он готов это делать, вооруженный опытом и знаниями только где-то к пятидесяти, и хочет успеть, потому как понимает, что возраст поджимает.
Сергей Хелемендик:
Я хочу попросить вас рассказать о себе коротко и по простому. Озвучить основные вехи жизни, как вы видите их сегодня. Конечно, есть ваша официальная биография, но это сплошные должности, награды…
Виталий Захарченко:
Я вырос в Константиновке — небольшом по донбасским меркам (около 120 тысяч населения) промышленном городе. Это моя малая родина, там прошла большая часть моего детства и взрослой жизни. Потом пошел в армию, служил в группе советских войск в Германии, в разведроте.
Сергей Хелемендик:
Это те подразделения, которые потом начали называть спецназом?
Виталий Захарченко:
Это не совсем спецназ в нынешнем понимании слова, потому что сейчас спецназов стало много. Тогда это было классическое военное подразделение для участия в реальной войне и решения стандартных боевых задач военной разведки — от «языков» до диверсионной деятельности.
Для меня это была одна из главных вех жизненного пути. Мне там все нравилось, я был отличником, хорошо стрелял, с рукопашным боем подружился, потому что несколько лет серьезно занимался боксом.
Был еще один важный момент, в совсем молодом возрасте я увидел большую европейскую страну. Конечно, увидел не много, на дискотеки нас там никто не пускал, и в кафе мы не сидели, но все же я увидел, как живут немцы, и мне это было очень интересно.
Сергей Хелемендик:
И как они жили?
Виталий Захарченко:
Жили очень неплохо, в бытовом смысле намного лучше, чем у нас на Донбассе, но главное — они жили по-другому, это была иная жизнь, иная цивилизация, как говорят сейчас. И к нам, кстати, относились совсем неплохо.
Потом я поступил в Рижскую среднюю школу милиции, окончив которую начал службу лейтенантом там же, в Риге. Практически сразу же поступил в Высшую школу и по ее окончании приступил к службе в городе Вентспилс. Это снова была другая страна, конечно, тогда еще республика СССР, но реально другая страна, интересная, сложная.
Я учился и работал в Риге несколько лет, и она навсегда осталась не чужим для меня городом. Частью жизни.
Сергей Хелемендик:
Почему вы выбрали милицейскую карьеру?
Виталий Захарченко:
Понимаю, что многим сейчас это покажется забавным, но мой выбор профессии, практически выбор жизненного пути был вполне идеалистическим. Я точно знал, что хочу связать свою жизнь с юриспруденцией (ведь изначально я собирался поступать на юридический факультет). Будет ли это милиция, прокуратура или КГБ, я тогда не определился. Но так сложилось судьба, что выбор как бы сам собой пал на милицию.
Я всегда считал, что милиция (как и другие правоохранительные органы) должна защищать людей, все общество от преступников. Я и сейчас так считаю, хотя, конечно, мои представления о том, что должна и что может правоохранительная система, сейчас иные и опираются на большой личный опыт. А тогда были вполне обычные для людей моего поколения романтические представления о работе следователей, захвате преступников. Романтика работы следователя, созданная в советской культуре, мне нравилась.
Потом я уехал из Риги, вернулся в родной город Константиновку, где постепенно стал подниматься по служебной лестнице.
Сергей Хелемендик:
Не так давно я наткнулся на комментарий в социальной сети: кто-то писал, что вы были хорошим милиционером и о вашей работе в этом качестве в Константиновке до сих пор помнят.
Виталий Захарченко:
У меня как у человека и милиционера не было конфликтов с гражданами, люди ко мне относились доброжелательно, и я считаю это нормой. Так же доброжелательно и вдумчиво я относился к нуждам людей. Это была хорошая школа жизни, поскольку каждый, кто начинает работу в милиции, в основном занимается бытовухой, то есть мелкими бытовыми правонарушениями.
Сергей Хелемендик:
Вы начинали службу в Риге с нуля и дослужились до министра внутренних дел Украины, 45-миллионой страны, до генерала внутренней службы. В России это соответствует званию генерала армии. То есть вы, в моем понимании, стали тем редким солдатом, в ранце которого действительно лежал маршальский жезл. Как вам это удалось? Я имею в виду не саму вашу служебную биографию, а именно философию жизни. Вы стремились к этому, мечтали, боролись?
Виталий Захарченко:
Мечтал ли я стать министром внутренних дел? Нет, конечно. Я вообще не мечтатель, обычно ставлю цели и стараюсь их добиваться. Но над заданным вами вопросом думал не раз.
В моей на первый взгляд головокружительной карьере было несколько эпизодов, когда я по разным причинам резко менял специализацию в милиции, иногда даже серьезно раздумывал над тем, чтобы уволиться из МВД. И тем не менее моя карьера была успешна. Нужно сказать, что основой этого было мое постоянное стремление к новым профессиональным знаниям. Все милицейские учебные заведения я оканчивал исключительно на отлично, потому что мне всегда было интересно получить новый опыт и новые профессиональные навыки.
Я думаю, что когда человек идет по жизни с какой-то своей убежденностью, не петляет, не мечется, живет своим умом, когда человек — целеустремленный, если хотите цельный, то рано или поздно с ним происходит примерно то же самое, что случилось со мной. Его замечают, кто-то его поддерживает, кто-то присоединяется. Он необязательно становится министром — на всех министерских портфелей не хватит. Но он получает признание общества, которое и выражается в том, что называют карьерой.
Если уж совсем начистоту, от предложения Януковича стать министром невозможно было отказаться. То есть теоретически отказаться, конечно, можно, но тебя никто не поймет, да и ты сам себя не поймешь.
Однако совершенно точно могу сказать, что этого наивысшего в иерархии моего ведомства поста я ни в коей мере не добивался. Цели такой не ставил. Просто так сложились обстоятельства: искали человека, который будет упорно работать, который в состоянии предложить пути реформирования МВД, менять сложную ситуацию, а я к тому времени уже зарекомендовал себя именно с такой стороны. Наверное, поэтому меня и нашли.
Сергей Хелемендик:
Есть английское определение trouble-shooter — тот, кто расстреливает несчастья и невзгоды. Что-то вроде универсального спасателя. В бизнесе таких людей называют кризисными менеджерами, их на самом деле немного — это особый дар.
Виталий Захарченко:
Да, определение «кризисный менеджер» отчасти подходит. Когда я сейчас оцениваю свою карьеру по государственной службе, то понимаю, что причиной продвижения были два главных фактора. Мне удавалось предложить решения сложных ситуаций и потом, хотя и не всегда, их реализовать.
Как говорится, ты это придумал — ты и будешь выполнять, тебя же и накажут, если сделаешь неправильно. Со мной такое было — жизнь наказывала за инициативу, за то, что придумал. Но придумывать я никогда не переставал.
Если говорить о вехах, то решающим толчком в моей карьере государственного служащего стала именно идея, с которой я пришел. Идея была большая, важная: как сделать так, чтобы механизм сбора налогов с украинского бизнеса заработал.
Идею я предложил, когда государственная казна оказалась пустой. Идея основывалась на системном анализе ситуации — и ее приняли на самом верху, вполне логично сказав, раз я всё так замечательно придумал, мне и выполнять.
И я начал — и казна быстро наполнилась, потому что в результате реализации моей концепции были отсечены главные каналы утечки налоговых поступлений от большого бизнеса.
Сергей Хелемендик:
А как большой бизнес отнесся к этим вашим начинаниям?
Виталий Захарченко:
Думаю, без особой радости, но поставленная цель была достигнута. Это к вопросу о работе и ее месте в жизни: если бы я не работал эффективно много лет, то не смог бы ни предложить такое решение, ни тем более его осуществить.
Вообще, идеи бывают разные — хорошие, плохие; вся наша жизнь, если задуматься, это идеи и ничего больше.
У меня идеи стать министром не было. Но была цель служить государству и народу, основанная на другой идее, по-моему, бесспорной — государство прежде всего должно служить народу. Это звучит старомодно, консервативно, многие считают, что государство вообще давно заменили корпорации, что в мире господствует корпоратократия.
Я не думаю, что это так, а если это в чем-то и так или уже во многом так, то это плохая идея. Потому что государство как форма общественного устройства, организация жизни народов и цивилизаций насчитывает тысячи лет, а корпорации возникли буквально вчера, и, может быть, завтра их не будет. В том виде, в каком они существуют сейчас, их точно не будет, это гибельный путь.
Сергей Хелемендик:
Значит, вы государственник?
Виталий Захарченко:
Именно так. Это хорошее слово, хотя я больше привык к слову «управленец», оно мне ближе.
После переворота на майдане не только я, не только Украина, весь мир видит, что получается, когда государство разваливается.
Каким бы несовершенным оно ни было, сколько бы сейчас ни называли Украину несостоявшимся государством, но украинское государство было. Главное — Украина жила мирно.
И если уж говорить о философии, то государство отрицают на корню только анархисты, а это совершенно маргинальное направление. Они пытаются отрицать нечто объективно существующее, а именно — власть, и вместе с властью отрицают и государство.
Сергей Хелемендик:
Какое значение сегодня для вас имеют события, которым посвящена эта книга, с точки зрения истории вашей жизни? Они вас как-то изменили? Говорят, то, что тебя не убьет, сделает тебя сильнее. Вы стали сильнее после того, что пережили?
Виталий Захарченко:
Да, стал. И дело не просто в том, что я пережил пограничную ситуацию, когда под угрозой оказались и моя жизнь, и жизни друзей и близких.
То, что я скажу сейчас, выглядит, возможно, не совсем логично, потому что мы проиграли этот бой и все, что происходит теперь на Украине, для меня окрашено в трагические тона. Но я чувствую, что был прав. Мы не обязаны были проиграть.
Я не только так думаю, я чувствую, а это больше, чем думать. Развитие дальнейших событий, все то, что открылось и еще будет открываться после майдана, показывает, что мы шли в правильном направлении. Мы — это все те, кто действительно стремился предотвратить катастрофу, и нас было много.
Хотя признаюсь: представить себе, что эта катастрофа будет такой страшной, я тогда не мог, и думаю, не мог никто.
Я старался остановить переворот как государственник, как патриот, как солдат, воин и делал для этого все, что мог. Делал не только я — так же вели себя тысячи наших соратников. Другой вопрос, что спасти Украину не получилось, но я был и остаюсь на правильной стороне.
Сергей Хелемендик:
Есть ли у вас ощущение, что в феврале 2014 года ваша жизнь как бы разделилась на две части — до майдана и после него?
Виталий Захарченко:
Не совсем так. Конечно, это было потрясение, перелом. Конечно, я никогда не забуду, как, прибыв в Донецк, готовый бороться с путчистами всеми средствами, я услышал, что теперь есть новая задача — выдвигаться в Крым.
Да, ничего подобного в моей жизни ранее не происходило и, Бог даст, не произойдет. Но жизнь — непрерывный процесс, жизнь продолжается.
Если взорвали, разбомбили твой дом — а миллионы дончан сегодня знают эту ситуацию не как метафору, — то это еще не значит, что нужно лечь на землю и ждать конца. И дончане себя так тоже не ведут, не делаю этого и я.
Вообще по жизни я всегда был настроен позитивно, я оптимист по характеру. Для меня стакан всегда наполовину полон.
И еще существенное замечание. Я встречал многих людей, которые, когда в их жизни начинается черная полоса, зацикливаются, бесконечно думают об этом, переживают… Мне пока удается этого избегать: трудности, опасности меня мобилизуют, настраивают на боевой лад. Бой проиграл не тот, кто упал, а тот, кто не смог подняться.
И наконец, жизнь для меня немыслима без друзей, соратников. Их положение в иерархии для меня никогда не имело значения. Некоторые мои подчиненные стали друзьями на всю жизнь. Немало друзей было и среди стоявших выше по служебной лестнице, особенно в молодые годы. Должности, регалии, деньги приходят и уходят, а родные и близкие люди остаются.
