Для всех нас, работников органов национальной безопасности, было ясно, что кампания японского шпионажа — в полном разгаре; оставалось выяснить цели японцев. Дело Томпсона показало, что наших противников главным образом интересовали подробности артиллерийского вооружения. Фарнсуорт — человек без определенных занятий — снабжал японцев всевозможными случайными данными, какие ему удавалось добыть через своих вашингтонских знакомых.

Несмотря на важность двух упомянутых дел, они не давали ключа к выяснению действительных интересов японской секретной службы в США. С точки зрения задач контрразведки, а также для достижения ряда оперативных целей нам всегда чрезвычайно важно знать конкретные задачи, которые ставит перед собой разведывательная служба предполагаемого противника. Зная это, мы можем надежнее охранять свои специальные секреты, которые, как нам известно, интересуют иностранцев и их агентов. Знание целей разведки противника дает возможность нашим оперативным органам определить ориентировку командования противника и позволяет разгадать его намерения, что является самой трудной частью работы разведки. И, наконец, противник, пытаясь узнать секреты других стран с целью компенсации собственных недостатков, обнаруживает обычно свои слабые стороны.

Основная цель агентов секретной службы в прошлом (главным образом в европейской школе шпионажа, так называемой классической школе, применявшейся в тайной войне между Германией и ее западными и восточными соседями) состояла в том, чтобы добыть план развертывания сил, являющийся лишь частью общего стратегического плана, подготавливаемого генеральными штабами, причем такой частью, которая раскрывала довольно подробно действия войск в начале войны. Обладание этим планом давало возможность будущей жертве нападения произвести собственные приготовления, не только предполагая, но и действительно зная будущие планы противника, и тем самым расстроить их в самом начале войны.

Ввиду своей огромной современной и потенциальной ценности планы развертывания являются наиболее тщательно охраняемыми секретами всех военных и военно-морских ведомств в Европе. В истории разведки имели место случаи, когда одной стране удавалось добыть план развертывания своего будущего противника, хотя подобные сведения можно получить, не прибегая к шпионажу, например путем изучения системы укреплений будущего противника, изменений в построении его боевых порядков, распределения личного состава армии и флота и путем наблюдения за характером ежегодных маневров. Таким образом, французы получили первый вариант плана Шлиффена в 1905 году. Мольтке узнал о французском плане развертывания в 1870 году частично благодаря офицерам генерального штаба, которые совершали поездки на поля будущей франко-прусской войны и проводили необходимые наблюдения, и частично — с помощью блестящего мастера шпионажа доктора Штибера, работавшего во Франции до начала войны вместе с тысячей агентов.

Выдающимся примером получения одной страной плана развертывания другой державы методом «чистого шпионажа» служит дело полковника австро-венгерской армии Альфреда Редля. Полковник Редль, являвшийся начальником австрийской секретной службы, имел доступ ко всем военным документам, включая знаменитый план развертывания, разработанный фельдмаршалом Конрадом фон Гетцендорфом для будущей войны против России, в котором, в частности, описывалась система крепостей в австрийской Польше. Начальству Редля не было известно, что некоторые личные слабости полковника давали возможность шантажировать его. Однако об этом узнал русский военный атташе полковник Зубович. Зубович воспользовался интимной связью Редля с неким молодым человеком и поставил Редля перед альтернативой: «Либо вы работаете на нас, либо мы откроем подробности вашей личной жизни». При этом полковнику предложили приличное вознаграждение.

В результате измены Редля шансы Австрии на успех в войне с Россией в 1914 году значительно снизились, так как не было возможности внести радикальные изменения в систему крепостей, на которой базировался австрийский план развертывания.

Перед второй мировой войной США столкнулись со значительными трудностями в подготовке своих планов. Наши мобилизационные планы явились предметом многих газетных статей, и хотя не все подробности были опубликованы, многое перестало быть тайной, и наши будущие противники узнали в этой области вполне достаточно, чтобы направить свои усилия на достижение других целей. Так, одна из среднезападных газет даже опубликовала окончательный вариант нашего мобилизационного плана (причем во всех подробностях) накануне Пирл-Харбора.

Агенты противника, работавшие в США и за их пределами, интересовались главным образом техническими и тактическими данными, они стремились знать подробности наших достижений в области технологии, особенно относительно постройки кораблей. Развертывание нашей армии зависит от хода реальной войны, а географическое положение США требует, чтобы наш флот беспрерывно развивался как основная сила в нашей системе обороны, поэтому основное внимание было направлено на выяснение секретных данных о нашем флоте, а не армии. Вот почему борьба со шпионажем для морской разведки являлась делом более трудным, чем для армейской.

Однако армейская разведка сталкивалась с трудностями другого порядка, они были связаны с приказом, запрещающим использование в мирное время офицеров запаса, которые обеспечили бы развертывание армии до начала боевых действий. До сего времени для меня не ясна причина появления приказа министерства обороны, который запрещал офицерам военной разведки использовать офицеров запаса для добывания информации или проверки каких-либо данных любым способом. И это несмотря на то, что офицеры запаса были просто необходимы для разведки, а их положение облегчало использование их в разведывательной работе. Я всегда предоставлял разведывательному управлению армии основания для просьбы о разрешении такого использования, но всякий раз, когда план разведывательного управления относительно использования офицеров запаса в мирное время рассматривался в вышестоящих инстанциях, на нем неизменно ставили резолюцию: «Ничего предпринять нельзя до начала мобилизации».

Мы усиленно интересовались целями японской разведки и готовили свои контрмеры, когда мадам Фортуна, самый важный тайный агент любой разведки, дала нам в руки оригинальный документ, подготовленный самими японцами. Изобретательность и тонкое мастерство нашей тайной сотрудницы дали нам возможность отвлечь на короткий срок внимание важного японского агента капитан-лейтенанта Омаи. Так как и наши собственные офицеры оказывались иногда в таком же незавидном положении, полезно указать на те опасности, которые подстерегают путешественника, везущего с собой конфиденциальные или секретные документы. Например, один наш офицер «потерял» свой портфель в отеле города Давенпорт (штат Айова) вскоре после того, как он рассказал любопытной японке мисс Саканиси о своей поездке к побережью Тихого океана. Эта женщина была одной из лучших сотрудниц японской разведки в США, она прикрывала свою шпионскую деятельность службой в библиотеке конгресса. Что касается агента японской разведки Омаи, то не составило большого труда, воспользовавшись слабостью капитан-лейтенанта к женскому полу, заставить его покинуть свой номер в гостинице и зайти в другой всего на пятнадцать минут. Мы были сполна вознаграждены за предыдущую потерю портфеля. Когда лейтенант Омаи вырвался из западни, он оставил в наших руках документ огромного значения — список вопросов, которые интересовали японскую разведку. Перечень с пометкой «совершенно секретно», сделанной авторами документа в Токио, был очень длинным. В его детально разработанных разделах предлагалось собрать возможно более полную секретную информацию о наших военных и военно-морских силах. В одном из разделов списка в общих чертах перечислялись необходимые японцам данные по тактике, в том числе по тактике ночного боя, в другом говорилось о необходимости получения сведений о средствах опознавания и соответствующих сигналах; в прочих разделах предлагалось добыть информацию об обучении и боевой подготовке, о тактических данных наших линкоров и тяжелых крейсеров, о передвижениях нашего флота.

Необходимость изучать индивидуальные качества отдельных командиров противника мы осознали значительно позднее, а японцы уже тогда проявляли огромный интерес к некоторым выдающимся офицерам американского военно-морского флота, которым, как им казалось, предстоит занять руководящие посты во флоте в будущей войне. Японцы старались знать их биографии, характеры и поведение, особые качества, странности, взгляды на военное искусство, послужной список, отличия, служебные обязанности, опубликованные ими труды. Японской агентуре поручалось изучать организацию нашей разведывательной службы и указывалось, какими средствами следует проводить шпионаж.

Словом, это был чрезвычайно обширный список, в котором наряду с перечислением задач собственной разведки японцы откровенно распространялись о своих недостатках, что позволяло нам представить их слабости и до некоторой степени намерения. Особое подчеркивание необходимости получить сведения о тактике ночного боя показывало нам, что они во многом рассчитывали на боевые действия в ночных условиях. В то время как японцы направляли почти все свои усилия по этому пути, мы занимались разработкой нашей собственной контрмеры — радиолокатора.

Когда мы работали над этим важным японским документом и принимали меры к тому, чтобы не допустить просачивания секретных данных, содержащихся в перехваченном документе, в наши руки попал другой документ, в еще большей степени раскрывающий основные вопросы, интересовавшие японскую разведку. Стало известно, что японцам удалось получить доступ к одной из наших орудийных башен с 203-мм орудиями и что они особенно стремятся получить побольше данных о нашем новом снаряде к этим орудиям. Имея в своем распоряжении эту информацию и следя за деятельностью Ямагути, мы знали почти все секреты японской разведки. Задача состояла в том, чтобы наилучшим образом использовать добытый материал во вред нашему противнику, обратив его секреты против него самого.

Мы решили воспользоваться хорошо известным приемом разведки, требующим исключительного искусства и осторожности, — агентом-двойником.

Применение этого метода, обычно практикуемого неразборчивыми в средствах агентами, которые готовы служить двум и более господам, если им платят, является позорным пятном в деятельности разведки. Знаменитая Мата Хари была агентом-двойником, и таких агентов можно часто встретить среди профессиональных шпионов; ими руководят корыстные интересы, а не патриотизм. Однако лучшим агентом-двойником является тот, кому противник предложил вести шпионскую работу на него; агент-двойник же сообщает об этом нам и соглашается работать для нас.

В случае, о котором я рассказываю, японцы решили привлечь к себе на работу нашего человека после продолжительного изучения его тяжелых материальных условий и учитывая, что он работает на важном участке одного завода, выпускающего морские орудия. Такие факты быстро устанавливаются агентами противника; вот почему в своих лекциях заинтересованным лицам на тему о сохранении тайны на производстве я советовал «быть осторожными в выборе знакомств в свободное от работы время».

Как только наш человек, назовем его Джоунсом, получил предложение от японцев, он немедленно пришел в отделение военно-морской разведки, где его проинструктировали, как вести игру с японцами.

Таким образом, мы не рисковали при выборе наших собственных агентов, так как тщательно отбирали людей, патриотизм которых не подлежал никакому сомнению и на честность которых можно было безоговорочно положиться, несмотря на характер выполняемой ими работы.

План был предельно прост. Мы точно знали конкретные данные, которые особенно хотели получить японцы, ибо, встречаясь вне работы с доверчивыми и ничего не подозревающими людьми, они в якобы случайных разговорах интересовались именно этими данными. Вот почему мы решили дать доступ японцам к интересующему их материалу, но при этом слегка видоизменить его. Элемент, который делал эти данные охраняемым секретом, изменялся или изымался вовсе. Подготовленный таким образом материал затем передавался тому человеку, который сообщил нам о попытке иностранной разведки завербовать его и с которыми держал связь или Ямагути или один из его подчиненных. Таким образом, поток информации в японскую секретную службу целиком управлялся нами. Они могли получить лишь то, что мы решили дать им, — рассекреченные «секреты».

Первое, что было передано для вручения Ямагути, — это искаженная «синька» нового 203-мм снаряда. Внешние очертания снаряда были сохранены, но «синька» готовилась под наблюдением соответствующих военно-морских специалистов, которые изъяли все новые данные. Когда агент-двойник доложил Ямагути о своем ценном приобретении, его приняли с распростертыми объятиями и открытым кошельком: Ямагути вручил Джоунсу 500 долларов новыми хрустящими банкнотами, сумму чрезвычайно высокую, которой в разведке оплачиваются только материалы особой важности.

Мы ожидали возвращения нашего агента после первой встречи с капитаном 1 ранга Ямагути с большим нетерпением; он тоже был предельно возбужден, когда докладывал об успешном выполнении своей миссии.

— Вот, — сказал агент, — он дал мне пятьсот долларов за «синьку».

Ему предложили оставить эту сумму у себя как справедливое вознаграждение за его услугу, и мы разрешили ему в будущем оставлять у себя все деньги, какие будут давать ему японцы за передачу данных. Единственное условие, которое он должен был соблюдать при этом, заключалось в том, чтобы он сообщал нам о каждом центе, полученном от любого японца. Его пришлось, однако, уговаривать и убеждать, что он имеет право на полученные деньги и что этот факт не будет обращен против него. Эта игра продолжалась, как планировалось, и деньги, первоначально предназначенные для организации «маньчжурского инцидента», уходили в бездонный колодец.

Но в нашей игре мы не учли женщины. Жена нашего агента-двойника заподозрила что-то неладное в неожиданном обогащении мужа и начала задавать ему затруднительные вопросы. Мы посоветовали агенту открыть отдельный счет в банке и вести более скромный образ жизни, по крайней мере на время.

Я надеюсь, что, если его жена и узнает теперь из этой книги об отдельном счете своего мужа, она поймет и оценит положение более чем десятилетней давности, которое мы держали от нее в секрете.

Наши агенты-двойники развивали активную деятельность не только в Вашингтоне, но и в других местах, и нам удалось получить от одного из наших конфиденциальных информаторов в Детройте еще один ключ к раскрытию конкретных целей японской разведки. В Детройте в авиаполку сухопутной армии из Райтфилда (Дейтон, штат Огайо) была организована авиационная выставка, на которой помимо других предметов демонстрировался радиопеленгатор, строго засекреченный в военно-морском флоте. Армия применяла его у себя, и хотя разведка флота долго и упорно держала его в секрете, радиопеленгатор внезапно выставили для всеобщего обозрения, о чем ради связи с прессой позаботилась группа сверхревностных офицеров.

Внимание нашего тайного агента было привлечено к пеленгатору, когда он следил за одним японцем, который проявил необычный интерес к прибору и тут же ушел с выставки, чтобы вызвать по междугородному телефону «инспектора» японской конторы по закупке материалов для военно-морского флота в Нью-Йорке. На следующее утро наш человек нисколько не удивился внезапному появлению других японцев, также проявляющих нескрываемый интерес к выставке. У них были с собой фотоаппараты, блокноты и кальки с чертежами. Разумеется, наш агент в Детройте не знал конкретных секретных данных радиопеленгатора, но очевидная заинтересованность японцев не оставляла сомнений в том, что устройство его является исключительно важным. Поэтому он позвонил нам в Вашингтон и рассказал обо всем. По нашей просьбе армейская разведка сняла прибор с выставки. Это было сделано на следующий же день, 26 июля 1935 года. И когда официальные японские представители бюро по закупке и агенты японской разведки в Нью-Йорке прибыли в Детройт по вызову своего местного агента, секретный товар уже исчез с открытого рынка. Этот прибор так много значил для японцев, что японские офицеры прилетели в Детройт на специально заказанном самолете. А когда из Нью-Йорка прибыл их шеф капитан 1 ранга Сакураи и не обнаружил прибора на месте, он разразился бранью. Теперь мы ясно представляли себе размах деятельности японской разведки в Соединенных Штатах Америки. Мы знали состояние их дел и конкретные темы и объекты, которые их интересовали. Но мы по-прежнему не знали средств пересылки этой информации в Японию. Нас интересовала организация штаба японской разведывательной службы. Поэтому мы попытались получить дополнительную информацию о методах работы Ямагути. Как я уже упоминал; он жил и работал в двух смежных комнатах в Олбан Тауэрс на углу авеню Массачусетс и авеню Висконсин. Патриотизм некоторых граждан, проживающих в этом доме, полностью подтверждала их добровольная и обширная помощь нашим усилиям, направленным на открытие тайн японской разведки. Теперь было очень важно наилучшим образом использовать эту помощь и проникнуть в штаб японской разведки. Мы рассчитывали, что простой метод наблюдения даст нам бо́льшую часть необходимой информации, и решили для этой цели снять комнату, расположенную на противоположной стороне узкого двора, как раз напротив японского штаба. Дело происходило летом, и наши планы строились на том, что шторы и окна время от времени будут открываться; итак, вооруженные мощными биноклями, мы заняли свои боевые позиции за занавешенными окнами нашей комнаты. День шел за днем, проходили недели, а окна на другой стороне двора не открывались, помещение не проветривалось, хотя в этом ощущалась большая необходимость. Это упорное нежелание поднять шторы укрепило наши подозрения. Фактически мы убедились, что за шторами происходит нечто тайное.

Мы были полны решимости обследовать интересующие нас комнаты и в конце концов составили тщательный план, предусматривающий совместную работу нескольких агентов и даже специальную маскировку — метод, редко применяемый, но обычно эффективный. Планом предусматривалось удаление из штаба всех основных лиц — Ямагути и его помощников, остаться могли лишь второстепенные лица — клерк и шофер, который был старшиной японского флота и, вероятно, являлся телохранителем Ямагути.

Мы понимали, что очистить штаб полностью, не удастся, так как в помещении, занимаемом японцами, всегда кто-нибудь был (мы знали об этом из наших предыдущих наблюдений). Но мы рассчитали, что, если надежно отвлечь заправил, с мелкой сошкой будет справиться нетрудно. Мы решили действовать во время обеда, который я давал в своем доме на Портер-стрит в честь Ямагути и его сотрудников. Присутствие на таком обеде являлось обязательным согласно правилам нашего строгого вашингтонского этикета. Однако обед был лишь частью нашего небольшого заговора.

Вторую фазу заговора намечалось осуществить в доме, где проживал Ямагути, причем эта фаза в свою очередь также разбивалась на два совершенно отдельных, но тесно связанных между собой этапа.

Один этап состоял в том, чтобы вывести из строя освещение. До этого в помещениях, занимаемых японцами, на очень короткий срок периодически выключался свет с целью создать впечатление, будто временные неисправности связаны с незначительными повреждениями, такими, например, как перегорание электрических пробок. Процедура повторялась несколько раз, чтобы это явление показалось обычным, когда погаснет свет во время приема в моем доме.

Обед начался точно по плану. Ямагути и его помощники, кланяясь, входили в дом и удобно располагались вокруг импровизированной стойки, заполненной тщательно подготовленными по их вкусу коктейлями, которым предстояло отвлечь гостей от забот об их штабе. Когда я вторично наполнил бокалы, довольные улыбки японцев уверили меня в их спокойствии и неподдельном удовлетворении непринужденностью атмосферы. Количество прибывших на обед превзошло все мои ожидания: весь штат бюро Ямагути находился здесь. По моему предложению они приехали со своими гостями из других городов и студентами-лингвистами из различных университетов. Я заранее тщательно проверил, кто из них может остаться в Вашингтоне в этот вечер, с тем, чтобы включить их в число приглашенных, и теперь, мысленно перебирая в памяти все имена, я с удовлетворением отметил, что отсутствуют только клерк и шофер. Все шло прекрасно.

Я рассчитал, что как раз, когда моим гостям подадут третий коктейль, лампочки в бюро Ямагути начнут мерцать, потом тускнеть и после короткой вспышки погаснут совершенно. Я знал, как будет проходить спектакль, и держался поблизости от телефона для ответа на возможный звонок японца-клерка, который мог попросить указаний от своего начальника. Мой план заключался в том, чтобы посоветовать клерку позвонить портье вестибюля и попросить устранить повреждение. Но японец был простым парнем и не спрашивал совета. Он сам позвонил портье, как мы и предполагали.

Дежурный портье, рассыпаясь в извинениях, сам поднялся в комнаты, осмотрел проводку и с сожалением заявил, что эту работу могут сделать только профессиональные монтеры — он пришлет двоих для исправления повреждения. Несколькими минутами позже два «монтера» в спецодежде с чемоданчиками в руках постучались в дверь.

— Что случилось, приятель? — спросили они и услышали в ответ:

— Несколько недель уже эти лампочки плохо работают: перегорают. Надеюсь, наконец, поставите хорошие.

— Конечно, все будет в порядке, — ответил один из рабочих.

Луч его сверхмощного электрического фонаря освещал всю комнату и каждый угол в отдельности. «Монтер» тщательно изучил расположение комнат задолго до своего визита в штаб японцев. Разумеется, фактической целью всей операции являлся внутренний кабинет Ямагути. Задача состояла в том, чтобы проникнуть именно в эту комнату, обследовать ее и узнать, что японцы прячут там. В широком луче своего фонаря «монтер» видел дверь, ведущую в кабинет, он кивнул своему спутнику:

— Идем, Джим, надо проверить потолочные патроны в той комнате.

Так началась очень детальная проверка электросети в каждой комнате. Необходимо было узнать, имелись ли у японцев собственные радиопередатчики и машинное устройство для шифрования. И для передатчиков, и для шифровальной машины необходимо электропитание. Ознакомление с их шифровальными машинами дало бы нам важные сведения, и мы надеялись, проникнув во вражеский лагерь, добыть много интересного.

И вот мы там… В снопе света от фонаря появляются очертания сейфа и различных принадлежностей разведывательной техники, так долго и так тщательно скрываемых от наших глаз.

Наши люди должны были работать быстро и квалифицированно, если хотели избежать подозрения. И они полностью справились со своими обязанностями и как сыщики, и как монтеры…

После нескольких минут возни с проводом, обмотав его изоляционной лентой, наши люди спустились вниз, чтобы закончить работу — вставить обратно предохранительные пробки, предусмотрительно вывернутые заранее. В комнатах зажглись лампочки, и когда наши люди поднялись туда, собираясь проверить свою работу, и направились было в кабинет, клерк остановил их и дружелюбно, но настойчиво сказал:

— Очень вам благодарен, вы можете больше не беспокоиться.

— Хорошо, приятель, — ответил «монтер», — я уверен, что все в порядке.

Обследование кабинета с помощью ручного фонаря дало нам желаемые результаты, и не было никаких оснований настаивать на продолжении осмотра комнаты. «Монтеры» собрали свои чемоданчики и направились к дверям, когда клерк вынул из кармана две блестящие двадцатипятицентовые монеты и сунул их в руки «рабочим». Эти две монеты и теперь являются интересными сувенирами, как воспоминание о забавном небольшом эпизоде, который произошел в моем доме в момент, когда помещение японцев подвергалось осмотру.

В оживленном предобеденном настроении мы собрались в гостиной. Я заметил, что капитан 3 ранга Дзё, один из помощников Ямагути, сидит у столика, на котором лежал серебряный портсигар с выгравированным на нем гербом императорской фамилии: четырнадцать лепестков хризантемы вокруг кружка, символизирующего восходящее солнце. (Сам император имел герб с шестнадцатью лепестками, а другие члены императорской семьи ограничивались четырнадцатью.) Я видел, как его взгляд скользнул по красивому серебряному портсигару и остановился на лепестках. Внезапное напряжение охватило его, он выпрямился в кресле; на его лице не осталось и тени добродушной снисходительности, теперь оно выражало торжественное внимание, почти преданность. Казалось, он не верил своим глазам. Затем, подняв указательный палец, он начал считать лепестки: один, два, три… двенадцать, тринадцать, четырнадцать. Герб императорской фамилии! Когда он дошел до четырнадцатого лепестка, на лице его появилось выражение особой торжественности, руки его упали на колени и, сидя в кресле, он глубоко поклонился портсигару.

Обед прошел отлично. Итоги осмотра, проведенного «монтерами», нас вполне удовлетворили; «монтеры» определили, что там нет никаких условий для установки коротковолновой или другого типа радиостанции и что в таком маленьком сейфе нельзя поместить даже несложную шифровальную машину. Следовательно, вся эта работа осуществлялась в японском посольстве на Массачусетс-авеню. Если бы Ямагути мог заподозрить, что творится у него дома! Но он, всегда сдержанный и проницательный, чувствовал себя совершенно спокойно и щедро расточал похвалы нашему гостеприимству и угощению, которое в тот вечер было особенно обильным. Я вспомнил об этой истории в надежде на то, что, зная о потерях в подобной игре, наши люди будут больше заботиться о сохранении секретов на случай такого лжеосмотра. Чтобы какой-нибудь чрезмерно бережливый читатель не посетовал на растрату государственных средств на обеды и маскировку, я могу добавить, что эти мероприятия проводились по моей инициативе и за мой собственный счет. Я не просил возмещения затраченных средств, и правительство Соединенных Штатов не предложило мне получить их, когда был представлен окончательный доклад о проведенной операции.

И если случай с неожиданным выходом из строя электрического освещения явился, без сомнения, необычным событием, то такие обеды часто устраивались за кулисами Вашингтона. Тем не менее я сильно удивился, когда вскоре после организованного мною полезного для нас вечера получил приглашение на небольшой неофициальный обед в доме Такэми Миура, первого секретаря японского посольства. Мы и раньше часто получали приглашения в дома японцев, но они присылались по меньшей мере недели за две до вечера или обеда, и если в них не делалось специальной оговорки, то можно было предполагать, что представители других стран тоже приглашены. Тогда же приглашение пришло всего за день до вечера. И в нем говорилось, что единственными неяпонцами на вечере будем мы (моя жена Клер и я). Эти признаки достаточно убедительно показывали, что вечер задуман не для демонстрации кулинарного искусства, а преследует определенную цель. Наше предположение подтвердилось.

Когда мы прибыли в дом, расположенный в верхнем конце Коннектикут-авеню и Тилден-стрит, гости уже собрались. Первым приветствовал нас сам Миура, затем протянул руку военный атташе полковник Мацумото. Затем начали подходить офицеры армии и флота. Весь цвет японского посольства был здесь. Из важных персон отсутствовал лишь капитан 1 ранга Ямагути. Заметив это, я улыбнулся совпадению. Мы являлись единственными американцами.

Обед протекал, как обычно, с традиционными разговорами в атмосфере, наполненной ароматом аппетитных блюд. Затем нас провели в соседнюю комнату, где был сервирован кофе с клубникой Эти приготовления заставили меня тихонько заметить жене: «Японцы явно что-то затевают». Взгляд Клер выразил ее опасение, не последует ли за клубникой что-нибудь более важное.

И действительно, не успели исчезнуть со стола чашки, а гости зажечь сигары, как наступила тишина. Молчание было прервано легким покашливанием Такэми Миура, который, по всей вероятности, готовился начать разговор. Сначала он проронил:

— Так вот! — И затем решительно продолжал: — Захариас-сан, мы хотели бы обсудить сегодня японо-американские отношения.

Я вспомнил приезд Ёкояма в Ньюпорт и подумал, что на этом обеде мне, вероятно, придется столкнуться с такой же путаной аргументацией, как и тогда.

— Я очень рад этому, господин Миура, — уронил я небрежно, — что вы имеете в виду?

В начале нашей беседы почти слово в слово повторялся мой разговор с Итиро Ёкояма, а потом мы перешли к истории и русско-японской войне, которая по-иному освещает наши отношения.

— Давайте обратимся к 1904 году, — сказал я, — я уверен, вам известно, что в это время США испытывали к Японии самые дружеские чувства.

— Да, — подтвердил Миура, — это верно.

— Интересно, знаете ли вы, что эти чувства однажды спасли Японию от очень серьезного затруднения, более того, от значительных материальных потерь.

— О, это удивительно! — воскликнул Миура. — Каким образом?

— Так вот, — ответил я, — когда русско-японская война приняла широкий размах, президент Теодор Рузвельт понял, что Япония недооценила связанный с ней риск, рассчитывая, что она продлится всего несколько месяцев. А так как Япония не подготовилась к затяжной кампании, то не могла продолжать боевые действия дальше, несмотря на блестящие успехи в войне.

Все присутствующие слушали с исключительным вниманием.

— Ваши военные советники сами поняли, что война для Японии достигла критической точки. Продолжайся она еще три — четыре месяца, Япония израсходовала бы свои ресурсы и погибла. Полковник Мацумото, — повернулся я к военному атташе, — вы, конечно, помните обстановку? Верно ли я ее обрисовал?

— Совершенно верно, — категорически подтвердил полковник.

Всем присутствующим стало ясно, что я оказался в выигрыше. Хотя такое мнение о ходе русско-японской войны было у нас общепринятым, здесь мне впервые удалось получить от японца, причем человека военного, подтверждение правильности моего мнения по этому вопросу. Только тот, кто близко знает японцев, может оценить, что означало такое признание в присутствии группы японцев,

Я воспользовался возможностью, которая открылась мне теперь:

— Как вам известно, президент Рузвельт вмешался и предложил свои услуги с тем, чтобы добиться заключения мира. Предложение, предварительно одобренное определенными японскими кругами, было охотно принято обеими сторонами. Затем начались переговоры в Портсмуте, и, наконец, состоялось подписание мирного договора: Япония запросила с России контрибуцию в два миллиарда иен. Президент отлично знал мотивы Японии, приведшие к войне. И, зная военное положение Японии в этот конкретный период конфликта, он не признал ее права на контрибуцию. Что же случилось потом? Вместо благодарности американскому президенту за вмешательство, вся Япония, настраиваемая злобной кампанией в прессе, повернулась против Соединенных Штатов. Слухам, распространяемым в вашей стране, поверил весь народ. И против Соединенных Штатов было искусственно возбуждено негодование. Заметьте, что оно являлось односторонним. Несмотря на всю грязь, вылитую на нас, мы продолжали питать к Японии самые дружеские чувства. Хотя вы и поняли, что эти искусственно созданные враждебные отношения не могли привести к добру, вы разрешили им развиваться в течение всех этих лет. Вот вам и причина настоящих натянутых отношений между Японией и Соединенными Штатами во всех неопровержимых подробностях.

Я чувствовал, что все согласны со мной, хотя и не выражают этого. Я видел по лицам, что, приведя свой исторический пример, произвел глубокое впечатление; я подкрепил его другими примерами из совсем недавней истории, когда в конце концов дошел до «Закона об иммиграции», по которому японским переселенцам не разрешался въезд в США и который привел к еще одной антиамериканской кампании в Японии.

— Вы знаете так же хорошо, как и я, — продолжал я, — что этот закон был вызван чисто экономическими, а не расистскими соображениями. Основная вина лежит на японском правительстве, которое разрешило тысячам японцев эмигрировать, но забыло сообщить им, что как иммигрантам им придется сообразоваться с условиями жизни людей, среди которых они собираются осесть. Когда японские иммигранты прибыли в Соединенные Штаты, они проявили полное пренебрежение к нашему образу жизни и поступали так, будто находились у себя на родине. Они работали по шестнадцать часов в сутки и вскоре стали продавать товары дешевле, чем наши фермеры, с которыми японцы конкурировали. Это не могло не привести к столкновению интересов.

— Эта точка зрения очень интересна, — прервал меня Миура, — продолжайте, пожалуйста!

— Я хотел бы задать вам вопрос, господин Миура. Как решают в Японии подобные экономические вопросы?

— Право, я не думаю, что в Японии может возникнуть такое положение, — ответил Миура.

— И все-таки оно существует и в Японии, — сказал я. — Однажды я возвращался из Китая в Японию. Когда мы подошли к пирсу, все пассажиры выстроились на палубе, китайцы были отделены от них. После тщательной проверки всех паспортов с китайцами начала работать еще одна группа чиновников, я очень внимательно следил за всем происходящим. Сначала они спрашивали каждого китайца, есть ли у него сотня иен. Это условие было известно заранее, и потому у всех была такая сумма. Затем чиновники повторили обход строя китайцев и спросили каждого, зачем он приехал в Японию. Китаец, ответивший, что приехал в Японию заняться деятельностью, которая японцам казалась невыгодной с точки зрения конкуренции с китайцами, получал приказание перейти на другую сторону палубы. Когда опрос был закончен, на другой стороне палубы из ста китайцев очутилось восемьдесят пять. Затем с каждого из этой группы взяли по пятнадцать иен, после чего чиновник сказал: «Следуйте за мной!», причем не обычным вежливым тоном образованного японца. Китайцы пошли за ним. Я наблюдал эту сцену и видел, как они гуськом шли к кораблю, пришвартовавшемуся у другого края пирса… Через пятнадцать минут они очутились на борту этого корабля. Корабль отправлялся в Китай, чтобы увезти вероятных конкурентов туда, откуда они прибыли. Мы же, в противоположность вам, никогда не прибегали к мучительной и негуманной форме запрещения въезда в страну.

На лицах японских гостей блуждали глуповатые улыбки, японцы поглядывали друг на друга. Но напряжение внезапно смягчилось, когда Миура подошел ко мне и дружески положил руку на мое плечо.

— Вам следовало быть дипломатом, Захариас-сан, — сказал он.

Его слова вызвали общий смех среди гостей, которые чрезвычайно внимательно прослушали мою небольшую лекцию. «Обсуждение» закончилось. Ясный и честный разговор должен был иметь далеко идущие последствия. Он предназначался для передачи начальству гостеприимных хозяев в Соединенных Штатах и в Японии. К тому времени Япония уже далеко продвинулась по дороге агрессии, но еще существовала надежда, что ее можно остановить.