Последний день Горан оставил для встречи с Анатолием. Было раннее воскресное утро. В отличном настроении он шагал по пустынному шоссе. Кое-где на стеблях неубранной кукурузы, на сухой траве, на тонких паутинках блестела осенняя изморозь. Синее чистое небо дышало колючим холодом. Горан шел широким шагом и думал о Симеоне. Несколько дней назад он был в селе. Тетя Драга встретила его встревоженная: в носовом платке Симеона она видела кровавую мокроту. «Жизнь в нем угасает», — сказала она. Горан и сам это видел. В глазах семнадцатилетнего Симеона он читал примирение с неизбежностью. Горан обратился к Апостолову, полковник Биримиров предоставил в его распоряжение свою машину, и парня отвезли в одну из софийских больниц. Врачи сказали, что положение его не безнадежно: туберкулез сейчас лечат успешно…

Он зашел к тете Иванке. Анатолий был на аэродроме. Выпив предложенную ему чашку молока, Горан поспешил на аэродром.

Перед штабом он увидел звено Анатолия. Подполковник Ефимов отдавал летчикам последние указания перед предстоящим боевым вылетом. Анатолий заметил своего побратима и с радостной улыбкой дал ему знак подождать.

— Будьте внимательны, — предупреждал Ефимов. — Возможно, в воздухе встретите американские «Лайтнинги» и «мустанги». Вам хорошо известны их силуэты и опознавательные знаки. Смотрите не ошибитесь, иначе будем иметь большие неприятности.

Потом подполковник отпустил их, и Анатолий подошел к Горану, поздравил его с повышением, крепко обнял. Времени оставалось всего минуты две — Анатолию предстоял вылет.

— Я еду в Москву, — сообщил свою новость Горан. — Буду получать истребители.

— В Москву? Счастливец, завидую тебе! — воскликнул Анатолий. — Сходи в Москве на Первую Мещанскую улицу, дом восемьдесят, квартира десять. Там живет моя сестренка, Лялина Галя. Расскажи ей, как мы здесь живем. Возьми у меня в комнате что-нибудь ей в подарок. Непременно зайди к ней, ты же знаешь, она у меня единственный родной человек. Ну, прощай! — Анатолий поцеловал Горана и побежал к самолетам. На бегу он еще раз обернулся и помахал рукой. Горан долго смотрел ему вслед, мысленно повторяя адрес, потом поспешил на выход. Неожиданно он остановился, словно соображая что-то, затем повернулся и направился к штабу.

Подполковника Ефимова Горан застал склонившимся над столом, погруженным в раздумье, о чем красноречиво свидетельствовал его хмурый вид и разбежавшиеся по лбу морщины. Ефимов явно был чем-то озабочен. Когда Горан вошел к нему, он машинально бросил быстрый взгляд на часы: видно, его где-то ждали и времени у него оставалось в обрез. Но он тотчас уловил в глазах вошедшего смущение и сожаление о том, что явился не вовремя. Ефимов быстро овладел собой, улыбнулся, и его лицо снова стало приветливым.

— Поздравляю вас со званием, молодец! Нужно уже идти на командный пункт, но ничего. Садитесь. — И когда Горан сел на один из стульев у стола, он продолжил: — Вы, болгары, обычно доверчивы. А тут проявили такую бдительность. Я имею в виду случай с Владимировым. Вам известно, что он действительно поддерживал связь между немецкой разведкой и ее агентурой в Болгарии?

— Моя заслуга здесь совсем невелика, товарищ подполковник. Дело в том, что я хорошо знал Владимирова. А вы могли мне и не поверить. Мало ли сигналов остается без внимания? — Эти слова вызвали улыбку на лице Ефимова. — Я пришел, — продолжал Горан, — чтобы поблагодарить вас за то, что вы приняли меня в полк в трудный для меня момент, что вы поверили мне, доверили доставить самолет Владимирова. Для меня это была большая поддержка.

Ефимов снова украдкой посмотрел на часы.

— Я и в самом деле спешу, но все-таки должен вам сказать: строго говоря, я не имел права вас принимать. Но вы обратились к Анатолию, к нам, советским людям, за помощью с большой надеждой и доверием, и мы не могли, не имели права вам отказать, омрачить это доверие. О нем не сказано ни в одном уставе, о нем мы сами обязаны думать. Хорошо, когда два народа верят друг другу. Кончится война, наступит мир, и многие народы станут верить друг другу так же, как наши.

Ефимов поднялся, попрощался с Гораном и отправился на командный пункт.

На выходе с аэродрома Горан обернулся, и это напомнило ему, как однажды во время воздушного боя он так же вот обернулся, и это спасло его. Тогда на него неожиданно напали советские истребители. Сейчас все было совсем иначе: самолеты выполняли задания, а подполковник Ефимов руководил их боевыми действиями. И все были друзьями Горана, его братьями. И ему казалось, что нет ничего более великого, чем доверие между людьми. Он чувствовал себя счастливым. Может быть, часовой уловил его вдохновенный взгляд или ему просто захотелось пошутить, Горан не знал, но ему показалось, что часовой отдал ему честь. А может, это было сделано не в шутку, а в знак уважения?!

— До свиданья, браток! — сказал он ему.

Горан зашел к тете Иванке, положил в маленький чемоданчик несколько болгарских сувениров, которые нравились Анатолию, и отправился на вокзал…

Остановившись у окна вагона, он ждал, когда поезд проедет мимо аэродрома, на который ему хотелось еще раз бросить взгляд. В этот момент в воздухе показались самолеты. Они шли на посадку. Горан стал считать. «Один, второй, третий… А вот и четвертый!» Он вздохнул облегченно. Звено Анатолия возвращалось без потерь. «Первая Мещанская, дом восемьдесят, квартира десять. Лялина Галина», — повторил он про себя и вошел в купе. В нем никого не было. Интересно, какая из себя сестренка Анатолия? Наверное, такая же русоволосая, как и брат. И с веснушками на носу. И они ей, наверное, очень идут!

Болгарские летчики сидели прижавшись к иллюминаторам самолета. Внизу простирался украинский пейзаж. Оголенные деревья, сереющие луга. Дороги и колхозные нивы расчертили землю красивым геометрическим орнаментом. Населенные пункты были похожи на узлы, завязанные на ниточках прямых шоссе. Часть этих городов и поселков была разрушена, часть восстановлена. Земля, изъеденная окопами и воронками, словно отдыхала.

Летчики радовались тому, что первыми из болгарских летчиков летели в Советский Союз, и в то же время они были подавлены видом печальных картин, над которыми пролетали.

Самолет снизился до трехсот метров и летел теперь под облаками, то и дело погружаясь в их седые отроги. И тогда в самолете становилось темнее, а машину встряхивало сильнее. Летчики, как шоферы, не любят, когда их везут другие, а особенно в такую погоду. Они-то знают, что значит лететь низко над землей, да еще в облаках.

Но вот наконец самолет коснулся колесами узкой полоски взлетно-посадочной полосы аэродрома, и все облегченно вздохнули.

Одесский аэропорт.

Их встретила тридцатилетняя стройная красивая блондинка. Из ее разговора с летчиками Горан понял, что у нее солидные познания в области авиации.

— Это наша Мария Ивановна, — представил ее штурман. — Не удивляйтесь, что она несет такую службу, она сама летчица. — При этих словах штурмана Мария Ивановна зарделась. А он прошептал на ухо Горану: — Ее муж тоже был летчиком, на фронте погиб. У нее двое ребятишек.

Мария Ивановна проводила летчиков в столовую. А после обеда снова привела к самолету, пожелала им ни пуха ни пера и, когда самолет вырулил на взлет, помахала им рукой. Ей очень хотелось расспросить их о болгарских летчиках Кириле Бенковском и Вылкане Горанове, которые были ее командирами в авиационном училище, но почему-то она этого не сделала.

Горизонтальная видимость значительно улучшилась, но облачность оставалась все на той же высоте. Самолет почему-то взял курс не на Москву, как этого все ожидали, а на восток. Экипаж не дал никаких объяснений, и только штурман сказал:

— Не волнуйтесь, товарищи. Все будет в полном порядке.

Ничего другого, как ждать, не оставалось. Летчики уселись на сиденья и быстро задремали. Горан тоже уснул.

Примерно три часа спустя штурман вышел из кабины и, увидев спящих, негромко крикнул:

— Внимание! Через десять минут садимся. Приготовьтесь!

Все вскочили и прильнули к иллюминаторам. Справа показался военный аэродром со стоящими двумя рядами замаскированными самолетами.

— Полет закончится здесь, братцы! — крикнул кто-то.

Дальше все шло своим чередом. Представление молодому, но уже с сединой в волосах полковнику с Золотой Звездой на груди. Сразу же после обеда — занятия. Прибывших интересовало здесь все. Внимательно слушали они советских летчиков, которые делились с ними своими знаниями и опытом.

Лишь одна мысль тревожила Горана: удастся ли ему побывать в Москве? Найдет ли он там Галину? Неужели придется огорчить Анатолия — так и не повидаться с его сестрой?

Проходили дни, один напряженнее другого. Приближалось и окончание командировки. Горан уже решил было попросить, чтобы его отпустили в Москву, но необходимость в этом отпала. За два дня до завершения переподготовки полковник сообщил, что в награду за отличные успехи в период обучения для болгарских летчиков организуется экскурсия в Москву. Все встретили эту новость восторженным «ура». Разве можно, побывав в Советском Союзе, не увидеть Москвы?!

Первая Мещанская, дом восемьдесят. Во дворе Горана встретили десятка два мальчишек, разбившихся на две группы. Наверное, они играли в войну. Заметив иностранного офицера, они удивились его форме и закричали:

— Фриц идет, фриц!

Малыши бросились прятаться, а двое-трое ребят постарше остались стоять на месте, не осмеливаясь подойти к «фрицу». А что, если им задержать его? Но «фриц» спокойно вошел в подъезд.

Горан звонил долго — никто не открывал. Может, Галины нет дома или вообще нет в Москве? Он позвонил последний раз. Послышались шаги, и дверь открыла девушка лет двадцати. Видно, она недавно плакала, веки у нее были красные, лицо бледное, а глаза синие-синие, густые русые волосы перевязаны узкой черной лентой.

— Мне нужно увидеть Галину Лялину, — смущенно произнес Горан.

— Это я. А вы кто будете?

— Болгарский летчик.

— Входите, — пригласила его девушка.

«Наверное, скорбит о родителях», — объяснил себе Горан печаль на ее лице и черную ленту в волосах.

— Златанов, — спохватившись, представился он, когда вошел в квартиру. Он думал, как обрадуется девушка его словам: «Большой вам привет от Анатолия. А это для вас». И он протянет ей чемоданчик.

Но девушка не обрадовалась, не улыбнулась, не стала расспрашивать, как там живет ее брат. Губы ее задрожали, она прикусила их до крови, встряхнула волосами и срывающимся голосом спросила:

— Когда вы видели его в последний раз?

Горан почувствовал недоброе.

— Двадцать пятого в прошлом месяце. Перед его вылетом на задание. Я видел, как он садился.

Галина не в силах была говорить. Выдвинув один из ящиков письменного стола, она достала оттуда сложенный вдвое лист бумаги и протянула его Горану.

«Двадцать пятого… при выполнении… Лялин Анатолий Николаевич… Похоронен в Малораде, в Болгарии… Подполковник Ефимов».

Листок стал тяжелым в его руке. Все вокруг исчезло, исчезла девушка, исчез он сам. К горлу подкатил комок.

— Но это… невозможно. Я же видел, как он шел на посадку.

— Он вел самолет из последних сил. Сел, а через несколько минут…

Стены закачались, пол куда-то уплыл из-под ног. Горан почти упал на стоящий рядом стул.

Галина стояла, словно окаменев. Это было третье письмо, которое посылала ей война — она поглотила и отца, и мать, а теперь и брата. Все слезы были уже выплаканы, все силы истрачены. Война перевернула всю ее жизнь, унесла все самое дорогое, но и закалила душу, сделала из девочки взрослого человека с суровым и твердым характером.

Но вот сейчас, когда перед ней сидел мужчина, с трудом сдерживавший рыдания, Галина снова почувствовала себя маленькой, беспомощной девочкой, очень одинокой и очень несчастной. Бросившись на постель, она зарыдала.

Горан поднял голову и увидел распростертую на постели девушку. В этот момент он почувствовал, что самое главное сейчас — помочь Галине, утешить несчастную девушку. Но как это сделать? Слова казались ему сейчас глупыми и ненужными. Он легонько дотронулся рукой до плеча девушки. Она приподняла голову, посмотрела на него и утихла. Потом поднялась с постели, глаза ее были сухими. Поправила волосы, извинилась и принялась заваривать чай.

Когда они сидели и пили чай, им казалось, что Анатолий рядом с ними, жизнерадостный, с веселыми огоньками в глазах. Галина хотела, чтобы Горан рассказал о нем все, что знал. Ей хотелось сохранить в памяти каждую черточку его характера, каждый штришок, ведь у нее ничего не осталось от родных, кроме воспоминаний. Только в воспоминаниях она черпала силы, чтобы жить. Горан говорил, а Галина слушала. Потом заговорила и она. Отец их погиб под Сталинградом, мать — под Белгородом, Горан это знал.

— Да… Странно устроена наша жизнь. Говорят, что человек привыкает и к радостям, и к горю. Человека больше учит горе… Отец был болен бронхитом, его не пускали на фронт. Он работал на оружейном заводе, работал до изнеможения… А потом ушел на фронт. Мы так боялись за него. Часто я слышала, как мама плакала по ночам. Когда он погиб, она стала проситься на фронт. Она была врач. Я осталась одна. Разве я могла ей сказать: «Останься дома»? Все Лялины сделали свое дело. Только я осталась. Что делать мне? Этот вопрос не дает мне покоя…

Горан слушал ее, и ему казалось, что он попал в другой мир, где все люди — и такие вот девушки и даже дети (тут ему вспомнилось: «Фриц идет, фриц!») — все другие, хотя и похожи на остальных людей в мире. Он машинально посмотрел на часы: нужно было расставаться. Но что-то удерживало его здесь, у этой единственной Лялиной, которую мучил вопрос, как ей стать достойной памяти своих родных.

— Мне… уже надо уходить…

Галина не задерживала его, поправила ему воротник шинели, когда он оделся, оделась сама и сказала:

— Я провожу вас, а то вы можете заблудиться.

Горану нужно было ехать на Центральный аэродром, где остановилась болгарская группа. Галина знала, что никто не скажет иностранцу, где находится Центральный аэродром, если он захочет спросить у кого-нибудь из москвичей.

В троллейбусе она взяла билеты, Горан почувствовал себя неловко, но не стал возражать. Все потеряло для него свое значение, как только не стало Анатолия. А каково же сейчас этой хрупкой девушке? И вдруг Галина попросила его рассказать о Софии. Как странно, неужели это могло ее интересовать сейчас! Ему не хотелось ни о чем говорить, и только обычная любезность заставила его напрячь мысли. Оказывается, он не знает Софии, хотя много ходил по ней, летал над городом, защищал его с воздуха. Он рассказал об уцелевших памятниках, о Народном театре. Она слушала его с интересом.

— Народный театр? Наверно, такой же, как московский Большой театр? А какие оперы идут на сцене?

Он единственный раз ходил в оперу — это была «Кармен» Визе. Девушка заговорила об этой опере с таким знанием дела и так увлеченно, что Горан изумился. Но постепенно он начал ее понимать. Нет, Галина не играла в прятки сама с собой или с ним, она говорила сейчас о неумирающих ценностях, созданных человеком. Говорила, чтобы расчистить небольшой кусочек почвы у себя под ногами и встать на него, чтобы более уверенно идти по истерзанной бомбами и снарядами земле. И Горан вспомнил, что в самые тяжелые дни для Ленинграда и Москвы под носом у врага люди ходили на концерты и в оперу. И все больше ему казалось, что он попал в сказку, в какую-то необыкновенную страну. И девушка эта была как прекрасная фея.

Галина стала рассказывать о достопримечательностях своей любимой Москвы.

Когда они вышли на площади Дзержинского, она показала ему на большую букву «М», под которой был вход в метро, и сказала, что проводит Горана до станции «Охотный ряд», откуда он легко доберется до аэродрома.

Вечерело. К театрам со всех сторон спешили люди. Но для Горана это уже не было чудом.

— И театры воюют, — сказала Галина. — Только у них особый фронт.

На станции «Охотный ряд» она ему объяснила, что нужно выйти на станции «Аэропорт», на четвертой остановке, и подала руку, маленькую, загрубевшую на ладони руку — Галина работала на заводе, — и Горан не мог отпустить эту руку. Перед ним словно стоял Анатолий и спрашивал его: «На кого оставляешь ее?» А потом как будто бы добавил: «Ничего не бойся. Она здесь не одна». Горан посмотрел в ее глаза, отливающие темным синевато-стальным блеском. Галина осторожно высвободила свою руку, произнесла:

— До свидания… Поезжайте… На четвертой остановке выходите.

Когда Горан вышел из метро, он, вместо того чтобы перейти через шоссе, свернул, следуя за массой людей, вправо и пошел по небольшой улочке. Потеряв представление, где он находится, Горан спросил какого-то паренька лет четырнадцати, как попасть на Центральный аэродром. Паренек удивленно повторил последние его слова, осмотрел иностранного офицера, подумал немного и решительно сказал:

— Пойдемте со мной.

Но вместо аэродрома паренек вывел его на главную улицу, позвал оказавшегося поблизости милиционера и что-то шепотом сказал ему. Милиционер предложил Горану следовать за ним и привел его в стоящее неподалеку одноэтажное здание. Оставив Горана в длинной с несколькими скамьями комнате, он появился примерно минут через сорок. Похлопав по плечу погруженною в свои мысли болгарского офицера, милиционер сказал:

— Вы уж, пожалуйста, извините нас. А теперь мы можем показать вам аэродром.

Два дня в Москве пролетели так быстро и походили на сон. Какими мелкими виделись теперь Горану его прежние мечты, какими примитивными, ограниченными были его представления о мире. Часто он вспоминал о днях, проведенных в Германии, сравнивал то, что видел там и здесь. Тогда немцы упивались своими победами, и это делало их еще более надменными, наглыми, на мир они смотрели глазами завоевателей, на людей других наций — как на своих рабов, людей низшей расы. Горан был направлен в Германию, как офицер союзной Болгарии, но все, с кем он соприкасался, держались с ним высокомерно, с чувством явного превосходства. И вот сейчас он в Москве, в дни, когда Красная Армия одерживает победы, освобождает народы. Бесспорно, это вдохновляло советских людей, но не делало их алчными, не заставляло их смотреть свысока на народы других стран. Напротив! Советские люди очень доброжелательны, хотя они и знают свою силу и силу своей Красной Армии. Вот почему Горан чувствовал себя здесь среди своих.

Чем больше он размышлял о советских людях, тем больше понимал самого себя; он все время о чем-то мечтал, к чему-то стремился, но все его мечты касались только его самого, они были оторваны от чаяний его народа. А вот у советских людей не так — у них у каждого своя жизнь, но в это же время их помыслы и действия невидимо связаны в единое целое. Как они постигли это?

Все эти размышления как будто приглушали тоску о погибшем друге. Все, что Горан наблюдал и слышал, напоминало ему о нем. Анатолий знал свою цель в жизни и неустанно шел к ней. И эта цель была не только его личной, но и общей. Такую цель видел сейчас перед собой и Горан — принять участие в одном общем деле, которым были заняты все народы, — положить конец преступной войне, развязанной фашизмом. Смысл жизни, значит, заключался в том, чтобы в любой момент находиться там, где ты необходим.

С этим чувством Горан повел группу совсем новых истребителей Як-9 и после одной промежуточной посадки взял курс на Софию.

Когда до аэродрома оставалось уже недалеко, Горан на большой скорости пошел на снижение. Со страшным ревом его самолет пронесся над бетонной полосой, затем резко взмыл вверх и скрылся над Софией.

На аэродроме их ждали генерал Нанчев, полковник Биримиров, капитан Апостолов, много летчиков и техников. Увидев первый самолет, генерал толкнул Биримирова и сказал:

— Это ваш Златанов.

— Не может отказаться от своих фокусов.

А Горан хотел только взглянуть на аэродром в Малораде и посмотреть, там ли еще находится советский истребительный полк…

Все посадки были совершены умело и четко. Встречающие восхищались, комментировали. Доложив о прибытии, Горан показал командирам самолеты, ознакомил с приборами, обратив внимание на то, как позаботился конструктор об удобствах для летчика в управлении чудесной машиной.

— Сейчас я ни за что на свете не согласился бы летать на немецких Ме-109, — заметил он, посмотрев на генерала Нанчева.

Нанчев все еще испытывал неприязнь к этому доставившему ему столько неприятностей летчику, хотя к ней и примешивалась доля восхищения.

— Советую вам, поручик Златанов, воздержаться от подобных высказываний. Летчик летает на том, на чем ему прикажут, — строго сказал Нанчев.

Замечание было правильным. Самолеты Ме-109 все еще имелись на вооружении в болгарской армии и еще могли сослужить полезную службу. Горан кивнул головой в знак согласия и, вопреки ожиданию генерала услышать возражение, обратился к Нанчеву:

— Господин генерал, прошу разрешить мне через несколько дней отправиться на фронт.

— Только что вы не желали летать на Ме-109, а теперь хотите идти на фронт. Но там сражаются на «мессерах», поручик!

— Я не пояснил вам, господин генерал. Когда я сказал, что хочу летать на Як-9, я имел в виду один определенный самолет, оставшийся без летчика… Прошу направить меня в советский истребительный полк подполковника Ефимова…

Полковник Биримиров посмотрел на капитана Апостолова. Оба они уже догадывались, откуда идет это желание у Златанова, но его просьба казалась им все-таки невыполнимой.

Генерал, поморщившись, твердо отрезал:

— Вы нужны здесь. И вообще, поручик Златанов, вы руководствуетесь разными выдумками.

Полковник Биримиров дал знак Горану, тот щелкнул каблуками, повернулся и отошел, продолжая мысленно возражать генералу: «Выдумки! Нет, господин генерал, это не выдумки! Просто не стоило именно сейчас поднимать этот вопрос. Неужели я провалил все?!»

А в это время Биримиров говорил генералу:

— Желание поручика Златанова похвально, господин генерал. Если генерал Судии даст согласие, мы ничего не потеряем. Болгарский летчик впитает боевой опыт советских летчиков. Что может быть лучше этого для нас? Полагаю, что такую просьбу можно удовлетворить.

Капитан Апостолов, внимательно слушавший разговор, поддержал полковника Биримирова:

— Желание бить врага — право каждого гражданина, и мы не должны препятствовать ему.

— Право есть право, но когда и где оно будет проявлено, это вопрос, который решает командование, — возразил генерал. — Что касается ваших доводов, — повернулся он к полковнику Биримирову, — я нахожу их убедительными, в принципе. А вот следует ли направлять непременно поручика Златанова или кого другого, это мы еще подумаем.

— Правильно, — согласился полковник Биримиров. — Но поручик Златанов был в дружбе с советскими летчиками и, как он сам дал понять, хотел бы заменить на самолете своего погибшего советского товарища… Это же тоже важно…

Генерал задумался. Он вспомнил об истории с Николом, о великодушии советских офицеров по отношению к нему, и это заставило его быть разумным. Он позвал Горана, стоявшего в стороне.

— Мы посоветовались, поручик Златанов, и решили удовлетворить вашу просьбу. Я слышал от полковника Биримирова, что в полку подполковника Ефимова у вас был друг и что он погиб.

— Так точно, господин генерал. Поэтому я и хотел бы получить направление туда.

— Не возражаю. Полковник Биримиров уладит вопрос с генералом Судиным. Вы за это время передайте самолеты и подготовьтесь к отбытию. А за успешное выполнение задачи благодарю вас. Желаю вам успехов в предстоящей боевой деятельности. — Генерал подал Горану руку, закончив на этом разговор. — А вы завтра к двенадцати будьте у меня, — добавил он, обратившись к полковнику Биримирову.