Дни проходили за днями без вылетов, но полные какого-то тревожного ожидания. Механики ремонтировали самолеты, летчики занимались спортом, проводили стрельбы или убивали время кто как мог.
Горан побывал в Софии. Он не предполагал, что разрушения настолько велики — невозможно было узнать город. Теперь он уже не сомневался в правильности своего решения — защитить Софию. «Нет, это у них не борьба с фашизмом, — говорил себе Горан. — Это разбор!» Он не сомневался, что американцы знали о том, что в Софии нет военных объектов.
Вскоре он узнал и о «важной задаче», на которую ему намекал полковник. Однажды командир выстроил полк и торжественно зачитал приказ командования. Летчики узнали, что создается эскадрилья для борьбы с советскими разведывательными самолетами. В ее состав включен и кандидат в офицеры Златанов — в качестве ведущего, ведомый — фельдфебель Владимиров, техник — Тончев. Горан слушал напыщенную речь командира с возрастающей тревогой и гневом. Что же это такое? Он еще думал о разрушенной Софии, о той битве, в которой считал себя правым. И вдруг его втянули в это грязное дело! «Воевать с советскими летчиками?! Нет, это уж слишком, господин полковник!»
— Личному составу эскадрильи предоставляется пятидневный отпуск! — услышал Горан. Он подошел к полковнику.
— Прошу вас отстранить меня от выполнения этой задачи!
— Потрудитесь объяснить причину! — рявкнул в ответ полковник.
Горан понял, что свалял дурака, и постарался свести свою просьбу к шутке.
— Не умею плавать. Боюсь летать над морем.
— Командование возлагает на вас большие надежды. Вы должны гордиться оказанным вам доверием! — Полковник испытующе посмотрел Горану в глаза. Тот почтительно наклонил голову.
— Польщен доверием!..
Сбитый с толку, полковник покачал головой; он решил, что парень набивает себе цену.
Горан принял решение. Оно не было внезапным. Он понимал его необходимость. Отпуск пришелся кстати; в тот же день Горан отправился в свое родное село.
Когда потемневшая от времени дверь устало скрипнула, мать Горана не оглянулась. Она сидела на низенькой табуретке перед окном, смотревшим на сумрачный закат, и вязала.
— Рановато что-то нынче, Тома, — проговорила она, не отрываясь от вязанья.
Горан увидел родные стены, знакомые стол и лавку, самодельные табуретки. Прохладный запах земляного пола, запах обветшалого дерева вернул его в детство. Мерно покачивались спицы в руках матери. Горан осторожно подошел к ней и тихо произнес.
— Это я, мама!..
Голос, который она распознала бы среди тысячи голосов, позвал ее. Она отложила вязанье, привстала, онемев от радости. Привычным движением поправила платок на голове, одернула фартук, все еще не веря своим глазам.
— Ты ли это, сын мой Горан?! Ох! — Она попыталась взять чемодан, который он держал в руке, стоя перед ней.
— Тяжеловат, — сказал Горан и поставил его на пол.
— Вот хорошо-то, господи! А я все думала о тебе. Сегодня утром петух вскочил на порог, да так громко запел! Ну, думаю, Горан вспомнил обо мне.
Горан присел на табуретку, взял за руку мать и посадил ее рядом с собой.
— А где Тома, Симеон?
— Тома небось в читальне, а Симеон — с молодыми на площади. Ох, сынок, сынок, вспомнил наконец о доме!
Горан снял френч, повесил его на гвоздь у двери. И мать, обрадованная встречей, принялась хлопотать. Потом она зажгла подслеповатую керосиновую лампу и при свете ее все смотрела и смотрела на сына счастливыми, повлажневшими глазами.
Ей было о чем поговорить с сыном. Какие только слухи не ходили по деревне! Они тревожили ее материнское сердце. Вчера сельский староста, ухмыляясь, сказал ей:
— В газетах пишут, Драга, твой сын отличился в бою.
Он говорил это так, будто ее сын не на войне, а на гулянке. А каково там парню! Разве легко ему в небе воевать! Ночами она не смыкала глаз, ей казалось, может, думами своими она сбережет его. Поговорить бы с ним, расспросить обо всем, да нет его рядом. И сжималось материнское сердце от боли и тоски по родному сыну.
— Мне надо увидеть Сашо, — нарушил молчание Горан. Мать вздрогнула. — Я должен передать ему кое-что. — Он указал на чемодан.
Она догадывалась, что привозил он в своем чемодане, когда приезжал в село. Ее сердце сжалось. Она встала и нерешительно пошла к двери:
— Ты прикрой ставни, сынок, и жди! Ох, страшное дело затеяли вы, — проговорила старуха. — А Славке тоже прийти? — Спросила она осторожно.
Горан почувствовал, что покраснел, но при тусклом свете лампы мать не заметила этого.
— Если можно, пусть придет!
«Хорошо, что старосту унесло в Софию!» — подумала старуха.
Близилась полночь. Мать видела волнение Горана. Он то подходил к окну, то к чему-то прислушивался. Она боялась спрашивать его о том, что так беспокоило ее. Вместе с ним она жила тревожным ожиданием, ощущением того риска, на который шел ее сын.
— Придут, сынок, не беспокойся. Придут. Я все передала, как ты велел. — И вдруг она не выдержала и с мольбой прошептала: — Береги себя, сынок.
В эту мольбу она вложила всю свою любовь, всю свою боль.
— Я собираюсь оставить службу. Меня посылают воевать против русских. Я уйду к Сашо в горы.
Что она может посоветовать ему? Может, так лучше? Там они будут вместе со Славкой…
— Да поможет вам бог! — проговорила мать. — В горах нелегко. Я все думаю о Славке, Добрая она девушка, грамотная, учительницей была. Каково ей в горах-то?! Нелегко, поди, сынок!
— Немного осталось нам ждать, мама. Спустятся с гор партизаны, придет Красная Армия…
Кто-то легонько постучал в дверь. Горан переложил пистолет в правый карман брюк.
— Откройте!
На пороге появился Сашо. Они обнялись, оглядели друг друга с ног до головы.
— Вот и снова свиделись! — обрадовался Сашо.
Горан направился к двери. На пороге появилась Славка.
Она показалась Горану еще красивее, чем раньше. Они поздоровались друг с другом, а взгляды их говорили о том, как они ждали этой встречи, как они тосковали в разлуке.
— Вы поговорите, а я выйду во двор, — сказала мать.
— Садитесь к столу, угощайтесь.
— Не беспокойся, тетя Драга. Там уже есть наши люди, — пояснил Сашо.
Но мать решила, что лучше и ей сейчас быть там.
— Ну рассказывай, Горан, как там у вас? — Сашо не терпелось узнать новости.
— Через два дня наша эскадрилья вылетит на Черноморское побережье. Нам поручено охранять Болгарию от советских самолетов-разведчиков.
Сашо обрадовала эта весть.
— Значит, они уже летят к нам! Молодцы братушки!
— Отобрали самых доверенных. В том числе и меня. Но… Сашо, я больше не могу быть там, не могу притворяться.
— Опять старая история! — недовольно прервал его Сашо.
— У вас я больше принесу пользы. Я решил остаться с вами.
Славка обрадованно посмотрела на Горана, и Сашо, перехватив ее взгляд, опустил голову.
— Я понимаю тебя. Но ты нужен там.
— Мне надоело быть там. Я устал.
— Есть посылка? — спросил его Сашо.
Горан указал на большой чемодан.
— Ты делаешь важное дело. Нам нужны будут самолеты, нужны твои знания, твоя смелость. Скоро все будет по-другому.
— А сейчас? — не отступал Горан.
— Ты же должен понимать: позволить советским самолетам делать съемки нашей территории — это значит приблизить конец фашистского ига. Это тысячи спасенных жизней наших и советских солдат.
— Это я знаю.
— А знаешь, так в чем же дело?
Славка вздохнула, и Сашо понял, как ей хотелось, чтобы наконец-то они оказались вместе с Гораном. Пусть их каждый день будет подстерегать смерть — в горах не легче вести борьбу против фашистов, но они будут рядом, думала Славка. Сашо видел, что он отнимает у нее эту надежду.
— Мы солдаты, друзья, и пока идет война… — Сашо хотел сказать что-то утешительное Славке, но у него не получалось. — Ну, тебе все ясно, Горан? Мне пора, — заторопился Сашо. — Пойду попрощаюсь с тетей. Драгой.
Он вышел. Горан и Славка поняли его уловку и с улыбкой и благодарностью посмотрели ему вслед.
Так много сказать они должны были в эти минуты друг другу! Но они стояли молча. Горан увидел в ее глазах слезы. Он обнял ее и поцеловал.
— Береги себя, Славка!..
Он осторожно гладил ее темные, спадающие на плечи волосы. Славка высвободилась из объятий. Она плакала, но глаза ее были полны радости и благодарности судьбе за эти счастливые минуты. Они стояли будто на островке, который вот-вот могло залить водой. Сейчас, в эту минуту, они думали только друг о друге и вовсе не думали о том, что каждый из них пойдет дальше нелегкой дорогой борьбы, что впереди их ждут тяжелые испытания.
За дверью послышались шаги.
— Нам пора, Славка! — услышали они голос Сашо.
Они простились молча.
Когда вошла мать, Горан сидел за столом, подперев голову руками. Он смотрел на тусклый язычок пламени, вздрагивающий под закопченным стеклом. Мать провела рукой по его волосам. Он взял ее огрубевшую руку и долго смотрел на нее, будто старался разгадать, откуда в этих измученных работой руках столько силы, тепла и ласки.
— Ты не ушел с ними, сынок?
— Нет, мама, я останусь там.
В эту ночь они не сомкнули глаз.
— Послушай, сынок, — решилась спросить его мать, когда Горан рассказал о своей службе. — В газетах пишут, что ты американские самолеты сбивал… Это правильное дело?
Горан понял, что тревожило мать, что не давало ей покоя. И решил успокоить ее.
— Я поступил честно, мама.
— Но они же помогают России?
— Они убивали мирных жителей, женщин и детей.
— Это как же так? Они же должны воевать с фашистами, с армией. Немцы к нам не с добром пришли. Еще раз скажу тебе, сын: с Россией нас породнила кровь наших дедов и отцов. Поможешь России — и своему народу добрую службу сослужишь. Против русского не поднимай руки, сынок.
Она помолчала, села напротив.
— Обещай, сынок, что ты никогда этого не сделаешь.
— Обещаю, мама.
Горан встал. Ему было больно, оттого что он, уходя, оставлял мать наедине с тяжелыми думами. Ему и в голову не приходило, как мучительно переживает она вместе с ним каждый его шаг, каждый поступок. Он не часто писал ей, а встретившись, старался говорить с ней о пустяках, успокаивал ее, пытаясь рассеять тревожные думы. А она все понимает и ночью и днем думает о нем.
— Тебе не придется краснеть за меня, — говорил он ей.
— Теперь я спокойна…
Горан так и не уснул в эту ночь. Он разбудил братьев Тому и Симеона, которых мать уложила в другой комнате, и они до утра говорили обо всем, что волновало их в те тревожные дни.