Сельский староста поджидал тетю Драгу во дворе. Она шла с полными ведрами, когда староста окликнул ее и, потрясая газетой, засеменил навстречу.

— Драга! Читала газету? Портрет твоего сына напечатали!

Женщина устало поставила ведра и встала как вкованная.

— Живой? — спросила она испуганно.

— Не пугайся. Жив, здоров, да еще героем стал. Дай, думаю, побегу обрадую старуху. Есть у тебя два разбойника, так хоть третий человеком стал. Бери, читай!

Староста отдал ей газету и, считая свой долг исполненным, исчез со двора.

Старая женщина держала в руках газету, боясь развернуть ее и чувствуя недоброе, — ведь новость ей принес ненавистный всем староста.

Симеон спал, он поздно вернулся, и матери не хотелось его будить. На душе у нее было неспокойно. Она знала, что староста наведывается в их дом неспроста, шпики не сводят глаз с Томы. Успеет ли он уйти в горы? Была ли она спокойна за Горана? Нет, она не припомнит такой минуты. А эти чемоданы… Друзья Горана, которые навещали ее, передавали посылки, которые Симеон и Тома переправляли к партизанам.

Сын ее Горан жив, он смотрит на нее с портрета. Но она не радуется. «Сбил советский самолет!» — читает она по слогам. И душат ее слезы, и не мил ей белый свет. Дрожащими руками она придерживает очки, связанные суровой ниткой, и смотрит на фотографию.

— Вот уж чего не ожидала! Неужели это правда, сынок?! Что мне сказать людям? Спросит меня Пена Минкина — ты же знаешь ее, сынок, у нее сына фашисты расстреляли, что я отвечу ей?

Она вспомнила Горана ребенком, непоседливым, бойким мальчишкой. А в школе учился лучше всех. А в праздник Кирилла и Мефодия каждый раз Горан читал на площади стихи. Там собиралось все село. Мать слушала его, и сердце ее заходилось от счастья. И вот он летчик. Ни на минуту не покидает ее тревога за него. Однажды он пролетал над селом — низко-низко. Все высыпали на улицу — и стар и мал. Славка тоже. Она не скрывала своей радости.

Мать смотрела на портрет в газете, и перед ее глазами проходила вся жизнь ее старшего сына.

— Господи, господи, что же это такое? — простонала она.

Старуха позвала сыновей. Симеон решил, что случилась беда. Он еще никогда не видел мать в такой тревоге: черный платок сбился с головы, седые волосы обрамляли суровое, потемневшее лицо.

Она молча подала ему газету, и Симеон увидел улыбающееся лицо брата. «Погиб!» — мелькнула страшная мысль. Испуг на его лице сменился удивлением. Мать молча ждала, пока он прочитает заметку.

Симеон положил газету на кровать и молча отвернулся.

— Ну, что ты скажешь?

— Я думаю, газета врет, — отозвался сын.

Симеон хорошо знал свою мать. Она могла иногда плакать, а случись настоящая беда, становилась строгой, решительной и ни слезинки.

— Газеты могут обмануть, а Горан — нет. Пошлем ему телеграмму. Что он нам ответит?

Тетя Драга ухватилась за эту мысль. «Как же это я сразу недодумалась?» — волновалась старуха.

— Живее, сынок, на почту! — И она проводила его до калитки.

В углу маленькой кондитерской «Пчелка», где из сладостей имелись только лимонад и кукурузные лепешки, сидели Владимиров и Тончев. К ним подошел курьер эскадрильи Апостолов.

Владимиров пригласил его сесть.

— Есть что-нибудь? — осведомился он.

— Так точно! — Апостолов вынул из сумки телеграммы.

— Вручите их адресату, — просмотрев телеграммы, Владимиров вернул их курьеру.

Солдат съел сухую лепешку, запил ее лимонадом и, поблагодарив за угощение, ушел.

Через полчаса он уже был на квартире Златанова. Телеграммы в основном имели одно и то же содержание. «Поздравляю вас с героическим подвигом» или «Восхищены вашим патриотизмом». Но одну из них Горан долго держал в руках. «Сынок, верить ли газетам?» — читал он. Остальные телеграммы, не читая, он отбросил в сторону.

«Бедная мама!» — услышал Апостолов.

— Что-нибудь случилось с матерью, господин кандидат в офицеры?

Горан не ответил. Он взял лист бумаги, что-то быстро написал, сложил лист вчетверо и отдал его курьеру.

— Я прошу тебя, побыстрее! Вот деньги.

Когда солдат вышел, Горан тяжело опустился на кровать, придвинутую к столу. Стал раздумывать над тем, что он не смог предупредить мать вовремя. Он уже который раз упрекал себя за невнимание к матери.

«Ничего, получит телеграмму, успокоится. Все будет хорошо», — утешал он сам себя.

А в «Пчелке», облокотившись на стол, вполголоса говорили о Горане.

— Если нам удастся проверять всю его переписку, мы сможем понять наконец, что он собой представляет, — рассуждал Владимиров. — В этом нам может быть полезен Апостолов. Мне кажется, он порядочный человек. Что ты думаешь о нем?

Тончев промолчал. Он знал Апостолова как руководителя подпольной партийной группы, членом которой был сам Тончев. «Что подразумевает Владимиров под словом «порядочный»?» — подумал Тончев, когда Владимиров, снедаемый любопытством, предложил выяснить, в самом ли деле Горан сбил советский самолет.

Ходили слухи, что он отрицал свой подвиг. Апостолов предложил Тончеву принять участие в этом «расследовании». Может быть, настал момент, когда они должны уяснить себе, с кем Златанов? Владимиров не нравился Тончеву, и поэтому он вел себя с ним осторожно.

Владимиров ждал ответа. В дверях показался Апостолов. Как условились, он должен был рассказать им о своих наблюдениях за поведением Горана. Он молча положил на стол свернутый вчетверо лист бумаги.

— «Это ложь, мама», — вслух прочитал Владимиров. — Подлец! Он обманывает свою мать! — раздраженно выкрикнул он. — Фашист! — добавил он с гневом, но тихо, боясь привлечь внимание хозяина.

Тончев не спешил выразить возмущение и по-прежнему молчал.

— Он просил меня немедленно отправить телеграмму. — Апостолов встал.

— Вы свободны, — сказал Владимиров. — Телеграмму оставьте мне. Мы отправим ее сами.

Апостолов положил на стол деньги, которые дал Горан.

— Видишь, какой человек этот Златанов? — спросил Владимиров, когда солдат вышел.

— А может, он действительно не встречал советский самолет?..

— Что за вздор! — прервал Владимиров Тончева. — Он израсходовал все боеприпасы. Что, по-твоему, он стрелял в воздух?

— Может, и в воздух… — предположил Тончев.

— Не будь наивным! Он на всякий случай старается не признаваться. Кто будет победителем в этой войне, ему не вполне ясно, понял? Мы должны сказать матери правду, все как есть.

— Поменять текст? — Тончев даже привстал.

— Разумеется.

Тончев почувствовал, что он невольно становится соучастником какого-то подлого дела.

— Стоит ли?

Владимиров не слушал его. Он вырвал из блокнота лист бумаги и размашисто написал: «Верь, мама. Горан», Тончев вышел из-за стола.