По капле выдавливая из себя раба…

Первой, как я и просил, мне дают папку с надписью «И. Н. Голембиовский», вторую — с «личным делом» свергнутого главного редактора Н. И. Ефимова. Бывших друзей, ставших врагами. Произошло это не на какой-то бытовой основе, не из-за денег или женщин, а исключительно по мировоззренческой причине. Проще говоря, их разделила идеология. Один был как бы за красных, другой — за белых. Но об этой локальной гражданской войне в папках нет ни слова, здесь только биографические документы каждого.

Потом я просматриваю другие «личные дела», папки с постановлениями редколлегии, решениями совета директоров, делаю из них выписки, перечитываю стенограммы летучек, листаю подшивки газеты — и в памяти всплывают времена, когда еще ничто не предвещало будущих потрясений в доме на Пушкинской, когда о независимости прессы мы даже не помышляли, а Голембиовский и Ефимов еще не стали друзьями, поскольку не были даже знакомы. Тогда как в этих давних временах вызревало все то, что спустя годы произойдет в «Известиях» и с «Известиями».

Ноябрь 1977 года. У нас грандиозное новоселье — редакция покидает знаменитое старое здание с большими окнами на Пушкинскую площадь. Выбросив в корзины все ненужное, прихватив с собой пишущие машинки, перебираемся в построенный рядом, но уже с окнами на улицу Горького, нынешнюю Тверскую, шикарный восьмиэтажный корпус.

Когда двадцать лет спустя развернется битва за акции «Известий», то охотников за ними будет привлекать не только газета как таковая, а в не меньшей, может, даже в большей степени, это здание. Они понимали, что после Кремля, который не продается, одно из лучших, если не самое лучшее место в Москве для вложения денег — это Пушкинская площадь. Но в такой категории, как «цена на недвижимость», мы на свое здание не смотрели. А когда осознали, что это золотая жила, было уже поздно, «поезд с золотом» от нас ушел.

Во все годы главной ценностью для нас на Пушкинской площади, материальной и духовной, оставалась только она единственная — газета «Известия». Независимо от возраста, все мы были типичными советскими людьми, обычно считавшими место работы своим вторым домом. Им и стал для известинцев новый редакционный корпус.

Мы еще только сюда переселялись, как обнаружилась маленькая ошибка архитекторов, вызвавшая большой переполох. Она была допущена в главном вестибюле, где на отделанные мозаикой стены нанесено несколько сюжетов из истории российской печати. А на самом видном месте приведена широко известная, миллионы раз произносимая везде и всюду цитата Ленина: «Газета — не только коллективный пропагандист и коллективный агитатор, но также и коллективный организатор». Но там оказалось пропущенным слово «также». И хотя без него нисколько не менялся смысл, оставить цитату в этом виде, да еще в «Известиях», да еще у входа в кабинет главного редактора, да еще в камне, то есть на века, означало бы допустить недопустимое — надругательство над святыней, чуть ли не преступное отношение к гениальному автору.

Технически исправить ошибку было непросто. Чтобы вбить в тесное пространство еще одно слово, пришлось переходить на другой шрифт, разрушать художественное единство стиля. Восстановление цитаты сопровождалось тщательным разбирательством — отчего и по чьей вине такое произошло, дело слушалось в райкоме партии. К счастью для архитекторов да и для редакции, случившееся не было признано идеологической диверсией. Сам же факт, что в новом здании «Известий» отмечено некое вмешательство в ленинский текст, стал своеобразным предвестником того, что со временем газета начнет отменять уже не отдельные слова, а все ленинское наследие.

Именно в этом здании и наступит полное политическое прозрение для нас как журналистов и граждан. Но не сразу, оно будет происходить медленно, в прямой зависимости от складывающейся ситуации в стране и имея свои периоды: от одного главного редактора — до другого. А выдавливание по капле из себя раба начиналось у известинцев еще в старом корпусе, когда газету возглавлял Алексей Иванович Аджубей, при котором в редакции навсегда поселился сильный и сладостный дух свободы. После свержения Хрущева, а заодно и изгнания Аджубея, его зятя, высшая власть направила сюда в 1965 году партийного функционера Толкунова, надеясь, что он погасит известинское вольнодумство. Однако этого не случилось. Умный и совестливый человек, прошедший как корреспондент «Правды» многими дорогами войны, хорошо знающий реалии суровой народной жизни, Лев Николаевич и газету делал в основе своей умной и совестливой, гражданственно озабоченной. С годами у руководства страны накопилось большое недовольство ею, и в феврале 1976 Толкунова переводят на другую сторону Пушкинской площади — в далекое от злободневной тематики Агентство печати «Новости».

Через несколько дней нам представили нового главного — Петра Федоровича Алексеева.

 

Время Алексеева

Алексеев был известен журналистской Москве тем, что, руководя до этого «Советской Россией», он хорошую смелую газету превратил в серую и робкую. Что эта же перспектива улыбнулась и нам, стало понятно на общем собрании из его первой, программной речи.

Правда, не все в коллективе сделали такой пессимистичный вывод. Выступивший в прениях популярный и многими читателями любимый международник Мэлор Стуруа заявил, что «наконец-то в редакции подули свежие ветры». Этой фразой одни известинцы горько попрекают коллегу все последующие десятилетия, а другие дружелюбно посмеиваются, считая, что лесть была расчетливой: человеку хотелось снять запрет на его выезды за границу, вот он и добивался лояльности нового начальника. Как бы там ни было в тот раз, Мэлор Георгиевич Стуруа — выдающаяся персона в истории «Известий», его профессиональный вклад в газету очень велик.

Вспоминается еще одна фраза алексеевского времени в «Известиях», ставшая крылатой для московской журналистики. Дежуря по отделу информации, я сидел на выпуске газеты за длинным столом вместе с замредактора отдела Толей Шлиенковым. Минут за десять до подписания номера к нам быстро подошел дежурный член редколлегии Альберт Григорянц и, пробегаясь фломастером по первой полосе, потребовал:

— Парни, быстро меняйте свои заголовки! Главный редактор не любит такие, как сейчас на полосе.

На это Шлиенков немедленно отреагировал:

— То, что не любит главный редактор, мы ненавидим!

Григорянц вздрогнул, чуть не упал от смеха, я тоже. Такие словесные шедевры нельзя держать при себе — и с нашей с Альбертом подачи через полчаса Толиной фразой умилялась вся редакция.

Когда подули паршивые алексеевские ветры, нам многое приходилось делать такого, что любил главный, а мы ненавидели. Но иначе газета бы не выходила. Или пришлось бы менять профессию. Все тогда, тем более служба в печати, было с двойной моралью: публично говорится и пишется одно, как принято, как неопасно, а между собой — по-другому, как думаешь. Не на собраниях и планерках, а в обычном редакционном общении: в кабинетах, коридорах, в столовой, буфете — откровенно обсуждалось многое. Бывало, что днем, по ходу работы над номером, в буфете сдвигались столы и за чаем, кофе с бутербродами собиралось человек по десять-пятнадцать, а то и двадцать. Стихийно возникали поводы и темы, чаще известинские или просто житейские, но нередко — политические. Шел и обычный треп, перемешанный последними анекдотами, и серьезный разговор. Доставалось как главному редактору, так и всей советской власти и лично Леониду Ильичу Брежневу.

Алексееву докладывали об этих сходках, он их считал крамольными. С неприязнью относился к тем, кто там язвительно солировал, особенно к двоим — заместителю редактора отдела права и морали Анатолию Друзенко и первому заму ответственного секретаря Игорю Голембиовскому. Еще сильнее была к ним неприязнь в рабочей обстановке, поскольку оба иногда высказывали такие взгляды на содержание и облик газеты, которые не совпадали с мнением Петра Федоровича. Ему комфортнее было бы с другими подчиненными, но не доводить же дело до конфликтов, если люди с работой справляются. Сейчас не установить, кто подал главному редактору мысль о кадровом маневре — сначала для Друзенко: отправить его собственным корреспондентом в Польшу. Может, он сам туда попросился, о работе за рубежом в те годы мечтали многие журналисты. Как выходцу из Западной Украины, Толе был понятен язык, интересен менталитет поляков, и он с радостью укатил в Варшаву.

Зато точно известно, что Голембиовский никуда уезжать не собирался. Место собкора в Чехословакии ему предложил сам Алексеев. Но Игорь оказался несговорчивым. Тогда очень проявилась такая особенность его характера, как высокая самооценка. Она останется с ним навсегда. Именно высокая, порой сильно завышенная оценка своих качеств, возможностей не страшила его в трудностях, помогала в достижении успехов, но она же становилась и причиной различных неудач, а в конечном счете привела к непоправимым ошибкам, о которых речь впереди. Игорь сразу заявил, что если он и поедет, то ни в какую-то там социалистическую, а только в капстрану. Длительные, как, впрочем, и краткосрочные командировки в страны не советской модели всегда считались более престижными и привлекательными материально.

Это заявление, ставшее известным всей редакции, удивило многих, особенно сотрудников иностранных отделов, а кое-кого из них и возмутило. Куда, рассуждали там, он поедет, если в мире нет капиталистической страны, говорящей на русском языке или на его втором родном — грузинском? Другими не владеет. А что можно делать за границей без языка? Еще надо хорошо знать историю и сегодняшний день региона пребывания, ориентироваться во всех переплетениях тамошней внутренней и внешней политики, но это дается лишь долгой подготовкой. К тому же собкор должен постоянно находить новости, немедленно их оценивать и тут же передавать в Москву, а у Игоря подобного опыта не было — до секретариата он работал в отделах, не требующих каждодневной оперативной отдачи, — писем и промышленности. Наконец, в какую страну, если все сорок зарубежных корпунктов заняты, везде люди с женами, детьми?

Казалось бы, все складывалось против дерзкого предпочтения Голембиовского. Всё, кроме одного, — Петр Федорович был твердо намерен увести его с важной управленческой должности. В результате своего добиваются оба. В Мексике затянулся срок пребывания собкора Владимира Силантьева, его можно было менять — на Мексике и сошлись. Главный редактор обращается за согласием в ЦК КПСС и выкладывает все возможные аргументы в пользу нового кандидата в собкоры. Там с удовлетворением принимают к сведению, что после окончания Тбилисского университета он работал в комсомольской газете, откуда переведен в ЦК комсомола инструктором отдела пропаганды, что из своих сорока пяти лет почти два десятилетия — член КПСС, что перейдя в «Известия» в 1966 году, многократно избирался в партбюро редакции, был замом секретаря парторганизации. Словом, идеологически выдержан, делу партии предан, а без таких формулировок заграницы не видать. Проинформировав Игоря о полученном согласии ЦК, главный требует в тот же день освободить занимаемый им кабинет на третьем этаже (мимо которого Алексеев каждый день ходил обедать в буфет для редколлегии, а у Игоря почти всегда дверь была открыта).

Вечером, прихватив свою давнюю пепельницу на высокой ножке, он поселяется в моей комнате на шестом этаже, а я перебираюсь в соседний свободный кабинет редактора отдела информации. После этого мы стали часто видеться, набивая окурками пепельницу. К Игорю приходила оплачиваемая редакцией учительница испанского языка, он героически занимался. Я подсказал ему адрес автомобильных курсов на улице Шмидта, он их закончил, получил водительские права. И осваивал горы литературы, кипы текущей открытой и закрытой тассовской информации по Мексике и другим входящим в его собкоровскую зону странам Латинской Америки. Ни разу я не услышал от него сомнений — справится ли он на новом месте? Рассуждал в том смысле, что понимает, какие могут возникать сложности, но ведь не боги горшки обжигают. Срабатывала, давала о себе знать уверенность в своих силах. Та самая высокая самооценка. Месяцев через шесть, успев за это время расписаться с новой женой Анной Петровной, взяв с собой и собачку Глашу, новый зарубежный корреспондент «Известий» отбыл за океан, не имея ни малейшего представления о том, когда и куда он вернется.

В иностранных отделах, занимавших весь четвертый этаж, не любили чужаков в качестве собкоров и всегда ревностно следили за их работой. В случае с Друзенко все быстро сошлись на том, что он и в Польше, как раньше в Союзе, показывает себя умелым журналистом. Надолго затянувшийся дебют Голембиовского вызвал на четвертом этаже немало критики, смешанной со злорадством. Но шло время, и профессиональное отношение к нему стало меняться к лучшему. На втором году пребывания в Латинской Америке Игорь отправился в охваченную революционным огнем маленькую страну Никарагуа, и каждый день, находясь в опасности, диктовал оттуда большие репортажи. Как газетчик, он был бы счастлив, если бы знал, что в те дни говорили о нем в редакции. В тех же иностранных отделах говорили хорошие слова — и не только между собой, но и на летучке.

Цитирую по стенограмме Николая Ермоловича, редактора отдела соцстран:

— Что касается международных отделов, то необходимо особо отметить работу Игоря Несторовича Голембиовского в Никарагуа. В трудное для этой страны время он передавал оперативные, боевые корреспонденции.

На одной из следующих летучек обозреватель иностранного отдела Василий Кондрашов:

— По праву поставлен на первую полосу материал Голембиовского «Кто стрелял в журналистов?». Убедительная, острая, насыщенная фактами корреспонденция.

Приведенные выше кадровые решения были не единичными. Алексеев перетряс, обновил редколлегию и выстроил такую вертикаль своей власти, что все горизонтали стали очень послушными, не терпящими никаких мнений, кроме начальственных. Одним из первых, к сильному огорчению большинства сотрудников, был выдавлен из редакции ответственный секретарь Дмитрий Мамлеев, деловой и эмоциональный, настоящий мотор коллектива, ближайший соратник Аджубея, отдавший «Известиям» почти двадцать лет. Не выдержал заурядно-казенного менторства главного редактора им же возведенный в свои заместители Станислав Кондрашов, блистательный журналист-международник, один из кумиров демократически настроенной интеллигенции, ушел обратно в политобозреватели. Восстал против тактики запугивания редактор отдела информации Юрий Пономаренко, деликатный, застенчивый, какой-то робкий на вид, но с бесстрашным, закаленным в войну характером — он первым посадил свой самолет в горящей Варшаве. Высказав Алексееву все, что о нем думает, Пономаренко ушел в ведомственную авиационную газету. Был изгнан из редакции международник (ранее научный обозреватель) Михаил Ростарчук, осмелившийся покритиковать главного редактора в своем письме в ЦК КПСС. Происходили бесчисленные перестановки на всех восьми этажах, в корреспондентской сети по стране, насчитывающей 60 человек. На замену уходящим брались журналисты из других изданий, чаще малоизвестные, но были и яркие имена, потенциально большие звезды — Леонид Капелюшный, Борис Резник.

Однажды в нашем доме объявился такой крупный талант, которого мечтала бы заполучить каждая газета, а о его появлении на Пушкинской сообщили крупнейшие издания в Европе и все, наверное, в Западной Германии. Если бы они знали, то использовали бы любопытнейшую деталь: по указанию главного редактора «Известий» перед приходом этого человека устлали красной дорожкой длиннющий коридор на шестом этаже, где ему выделили большой кабинет с несколькими телефонами, включая кремлевскую вертушку. Это был знаменитый дипломат Валентин Михайлович Фалин, один из авторов международной разрядки, бывший посол СССР в Западной Германии, будущий (при Горбачеве) секретарь ЦК КПСС по международным вопросам, ставший впоследствии сильным оппонентом Михаилу Сергеевичу. Однако пришел он к нам не потому, что ему очень хотелось трудиться под началом Алексеева. Для Фалина это была ссылка из-за какого-то его просчета на прежней работе в ЦК КПСС. Но ссылка почетная, в высоком ранге политического обозревателя «Известий», а Петр Федорович к таким авторитетам испытывал особое почтение, больше похожее на заискивание. Вот что писал о нем в своих мемуарах другой, более ранний по времени ссыльный в «Известия» в том же ранге политобозревателя Александр Бовин:

Какой-то весь никакой. Просто серый. Пугливый до невозможности. По-моему, он и меня боялся: как же, крутится там рядом с Брежневым… Но мне от этого было легче, меньше вмешивался в мои публикации.

Меняя, расставляя по-своему кадры, Алексеев не принимал быстрых решений, долго взвешивал все «за» и «против». Припоминается случай, как ко мне подошел его помощник Слава Лукашин и свойственным ему дружески-интригующим тоном сказал:

— Старичок, ты замредактора отдела, а Петр Федорович мог бы тебя сделать редактором. Он мне говорил об этом.

— Кто ему мешает? — засмеялся я.

— Лично ты! — ответил Слава. — Тебе уже за тридцать, а ты неженатый!

В ответ пришлось сказать, что теперь я специально не женюсь, чтобы не считали меня карьеристом. Шутки шутками, но это так и было: для Алексеева первостепенное значение имела анкетная, по-советски догматическая безупречность своих кадров. У него болели глаза, он делал несколько операций, носил большие очки с разными диоптриями. Но читал до подписания полос всю газету, от первой до последней строки и всегда благодаря интуитивному цензорскому чутью безошибочно обнаруживал то место, ту фразу, что несли серьезную критическую мысль и были особенно дороги автору. Истолковывал ее как антисоветчину и непременно вырубал своим толстым фломастером. Фактически отстранил от газеты Анатолия Аграновского, проблемными очерками которого зачитывалась вся страна. Зарплату ему исправно выплачивал, только бы не приносил материалы, которые могли вызвать раздражение «наверху». Наверное, и наполовину не использовался потенциал таких маститых журналистов, как Егор Яковлев, Владимир Надеин, Александр Васинский, Олег Павлов, Альберт Плутник, Леонид Шинкарев, Эдвин Поляновский, Ирина Дементьева, Евгений Жбанов, Ирина Круглянская и многих других. Плюс ко всему главный редактор превратил в сухую формальность летучки, которые всегда были местом дискуссий, зачастую довольно интересных и полезных для умов. Обычно здесь оценивались и свежие номера «Недели», воскресного приложения газеты, после чего уже шел общий разговор о двух изданиях. Но когда сотрудник «Недели» Александр Коган позволил себе слегка пожурить несколько номеров «Известий» за скуку и мелкотемье, Алексеев запретил на летучках обсуждать «Неделю». Завел правило: доклады по газете делают редакторы отделов, их замы — и никто из тех, что ниже по должности.

Сверхзадачей всех кадровых перемен, повседневных требований, капризов главного редактора было издание газеты, отвечающей его вкусам, а они поражали редакцию своим примитивизмом, вызывали издевательский смех в журналистской среде. Например, он долго добивался и добился того, чтобы в каждом номере на первой полосе печаталось пятнадцать маленьких портретов героев труда — по одному из каждой союзной республики. Или в каждом номере шла целая полоса мелкой, в несколько строк информации, но чтобы ни в коем случае дважды не повторялся ее адрес. Если, скажем, из Ленинграда или Киева, Свердловска или Новосибирска поступили две новости, которые важнее всех остальных из других регионов, то на этой полосе и вообще в номере надо печатать только одну из них. Словом, вкус внедрялся еще тот. Ну а его критерием была одна, но пламенная страсть Алексеева: газета должна нравиться всесильному члену Политбюро ЦК КПСС Суслову, который и посадил Петра Федоровича в кресло руководителя «Известий». И она Суслову нравилась.

Однако я был бы несправедливым по отношению к Алексееву, если бы не сказал, что многие известинцы вспоминают его с благодарностью. В различных чисто житейских ситуациях он бывал отзывчивым на просьбы людей, участливым к их заботам, проблемам. При его содействии десятки семей улучшили свои жилищные условия, многие получили отдельные квартиры. Своими письмами в разные инстанции он помогал решать вопросы с детскими яслями, школами, больницами. Но он же, Петр Федорович, в принципе не любил общения с людьми. Так, чтобы ему реже видеться с рядовыми сотрудниками, один из двух редакционных подъездов вместе с лифтом был закреплен лично за ним и редколлегией. В общем, еще одно подтверждение вечной истины, что человек — существо сложное, противоречивое…

Итог редакторской деятельности Алексеева впечатляет. Приняв газету с тиражом в 6 миллионов 817 тысяч экземпляров, он уронил его за шесть лет почти на два миллиона, до 4 миллионов 900 тысяч. Дальнейшее падение прервала смерть Л. И. Брежнева в ноябре 1982 года. Для нового генсека Ю. В. Андропова было важно видеть во главе столь высокой трибуны, как «Известия», своего человека, кому бы он полностью доверял. В свое время Андропов заведовал отделом социалистических стран ЦК КПСС, у него тогда сложились хорошие взаимоотношения с заместителем, Л. Н. Толкуновым. Теперь ему, председателю АПН, было сделано предложение вернуться на Пушкинскую площадь, принятое им без минуты на размышление.

 

Второе время Толкунова

Февраль 1983 года. Переполненный Круглый зал долгими аплодисментами, переходящими в овацию, приветствует Льва Николаевича после семилетнего отсутствия. Теперь он для нас «дважды главный». Все встают, у всех радостные лица. Прошло уже тридцать лет, а этот день не забывается. Была атмосфера праздника — всеобщего и лично каждого. В этой атмосфере и была дружно одобрена брошенная мною шутка, что сегодня же должны быть национализированы персональные лифт и подъезд.

Новый ветерок повеял сразу. Только в этот раз по-настоящему свежий. На первой утренней планерке Толкунов попросил редакцию подумать, как можно улучшить газету. Ровным приглушенным голосом коротко призвал всех раскрепоститься в мыслях, суждениях, планах, не стесняться с критикой газеты, друг друга. Редакция очень хотела такое услышать, а услышав, поверила в лучшее будущее.

Вскоре, точнее — 28 февраля — состоялась летучка, с которой можно отсчитывать уже реальное начало перемен в «Известиях». Что весьма показательно, выразителем меняющегося настроения в коллективе стал не главный редактор, а сотрудник в должности обычного спецкора. Им был выступивший с докладом Альберт Плутник, проработавший в «Известиях» половину из своих сорока двух лет. Он с первых слов взял, что называется, быка за рога:

— Для начала я хотел отметить (единственно в порядке констатации), что человек моего положения, а именно специальный корреспондент отдела, выступает в роли обозревателя на летучках впервые после многолетнего перерыва. Изменив прежний порядок, нам дают понять, что газета «Известия» — это и наша газета, всех без исключения ее работников. Сегодня мы часто оглядываемся назад, что естественно в сложившемся положении. Важно только делать это не ради того, чтобы лишний раз бросить в прошлое камень — это занятие неблагородное и неблагодарное. Гораздо важнее думать о том, чтобы происходящие у нас перемены стали достоянием не только редакционного коллектива, внутриредакционной жизни, но и всех наших читателей. Чтобы на стол им ложилась газета принципиально иного уровня.

С этой точки зрения — о прошлом ради будущего — и взялся Плутник обозревать материалы, напечатанные в последний месяц под чудовищными или комичными на сегодняшний взгляд рубриками «Наш советский человек» и «Люди трудовой славы».

Сегодня мы не знаем, что будет со страной, обществом, соответственно и с прессой спустя еще тридцать лет, над чем тогда из нынешней практики газет, если они останутся, будут потешаться молодые журналисты, чему удивляться, чем возмущаться. Но в восьмидесятые годы и в предыдущие десятилетия такие словосочетания, как «наш советский человек», «люди трудовой славы» были сами по себе обыденными, ничей слух особенно не коробили. Постоянно мелькали в газетных текстах, звучали в эфире. Привычным, вполне естественным, а главное — идеологически выверенным было их присутствие и в названии рубрик во многих изданиях. Я не помню, кто конкретно их предложил в «Известиях», наверняка эти люди получили премию, так было заведено: одобрили твою идею, даже идиотскую, — прими скромную денежную награду. Потом был составлен и утвержден Алексеевым большой список героев очерков под эти рубрики, назначены авторы — и пошла писать губерния, начались одна за другой публикации. И только сейчас, при Толкунове, впервые в кругу, который считался одним из наиболее профессиональных в стране, публично прозвучало, что это же очень непрофессионально — допускать такие формулировки.

— И вот почему, — продолжал Плутник, словно читая лекцию студентам-первокурсникам журфака МГУ. — Рубрика не должна слишком многое говорить о материале под нею. А увидев рубрику «Наш советский человек», читатель уже знает заранее о том, что ему предстоит прочитать. Как и мы с вами, прекрасно знает, каков он замечательный, за исключением, разумеется, отдельных недостатков, этот «наш советский человек». Достаточно наслышан о нем и вряд ли от 1002-го знакомства ждет каких-либо сюрпризов, чего-то интересного и важного.

В наших писаниях, — говорилось дальше, — так много восторгов самыми обыкновенными, по сути, вещами, как будто мы никак не ожидаем, что наши герои, как и мы, дышат кислородом, что они иногда, представьте, ходят в театр и даже, случается, всерьез задумываются о чем-то. Они нас не столько удивляют, сколько умиляют. В работе — передовик, в семье — пример для всех. В отношениях с товарищами, соседями, знакомыми — пророк в своем отечестве. Всех рассудит, все поставит на свои места. Он с безупречным прошлым, его биография божественно чиста. И в этой умиленности видится недопустимое профессиональное высокомерие, а точнее — низкий уровень профессионализма.

О многом еще было сказано на той летучке докладчиком, а затем и выступавшими — о ложном, мелком и постыдном на страницах газеты. Так возобновлялся после долгого перерыва всегда нужный в газете разговор о профессионализме, а это не только рубрики, заголовки, жанры, язык, стиль. Это прежде всего направленность, позиция газеты, ее миссия — хотя это словечко применительно к нашей работе тогда еще не употреблялось. Наиболее частым, постоянным предметом обсуждения на всех планерках, летучках, в столовой, буфетах становится тематика публикаций, уровень их оригинальности, актуальности, смелости.

На состоявшемся 17 марта общем собрании с большой речью выступил Толкунов, сказав в ее начале, что только дружная, активная, творческая работа, только атмосфера товарищества, самокритичного подхода к сделанному могут создать благоприятный климат, который поможет «Известиям» найти свое яркое индивидуальное лицо.

— С плохими журналистами нельзя делать хорошую газету — это известно. Но с хорошими журналистами можно делать плохую газету — это тоже доказано неоднократно. Наша задача — с хорошими журналистами делать хорошую газету. Задача предельно простая и вместе с тем сложная, — говорил Лев Николаевич и продолжал: — Нам надо повернуться лицом к человеку. О чем бы мы ни писали, мы непременно всюду должны видеть человека…

Это было одно из тех выступлений, что не оставляют людей безразличными к услышанному. Понадобились считаные недели, и вот уже один за другим печатаются материалы, о появлении которых на страницах «Известий» еще недавно не могло быть и речи. В их числе острейший фельетон Владимира Надеина о чиновничьем унижении рядового гражданина, об откровенном, наглом нарушении закона его блюстителем — прокурором республики. Публикации в защиту интересов человека, социальная проблематика, а особенно темы права и морали занимают все большее место, появляются чуть ли не в каждом номере и вызывают огромную одобрительную читательскую почту.

«Дважды главный» пользуется любым случаем сказать доброе слово в адрес авторов таких материалов, но ему хочется, чтобы поиски касались всех направлений газеты, и он назначает специальную летучку. Выступить на ней просит Анатолия Аграновского, признанного журналистом № 1 в СССР. К этому времени он уже вернулся в редакцию с кинопромысла. Ненужный газете при Алексееве, он зарабатывал на жизнь сценариями документальных фильмов. За ходом его мысли на летучке интересно следовать и сегодня:

— Несколько общих соображений. Газета — это аппарат, который должен устойчиво держаться в атмосфере. Как самолет, когда он летит. Он может лететь выше, может ниже, но устойчивость — свойство необходимое. Как известно, у нас теперь круто пошла вверх человековедческая, нравственная проблематика, чего не было долгое время. Это крыло поднялось, и потому оказалось опущенным крыло экономическое. Включаю сюда все, что касается промышленной, сельскохозяйственной, научной жизни страны. Не скажу, что эти отделы резко ухудшили свою работу. Нет, они удерживают тот уровень — средний, какой установился у них в последние годы. Но поднялось другое крыло, и равновесие нарушено, вышел крен.

— Что в газете более всего запомнилось? — тут Анатолий Абрамович сел на своего излюбленного конька по имени «конкретика». — Работы Геннадия Комракова, Иры Круглянской, Александра Васинского, Эдвина Поляновского. Все на моральную тему, но суть не в этом. Морализировать тоже можно плоско и глупо. Эти вещи талантливы, они по языку, по мысли на порядок выше того, что печаталось рядом. А теперь хочу обратить ваше внимание на одну частность. На то, сколько писалось у нас едва ли не подряд о трупах. Мы хвалили на летучке, и правильно хвалили материал Леонида Капелюшного «Прежде чем ставить точку». О чем? Об убийстве. Высоко оценили очерк Эдуарда Кондратова «Жестокая слепота», который вызвал — это тоже надо учитывать — более тысячи читательских откликов. Опять труп. «Третий выстрел» Васинского — великолепно написанная вещь. Снова убийство. Давно я не получал такого удовольствия, как от очерка Поляновского, — и тут утопленник, труп. Все по отдельности хорошо, а вместе напоминает печальную историю «Дамы из омнибуса» Альфонса Доде.

Здесь Аграновский сделал деликатную скидку на то, что не все собравшиеся в Круглом зале могли читать или помнить Альфонса Доде, и коротко изложил эту историю. Когда дама рассказала, рыдая, что у нее погиб ребенок, то все пассажиры и даже усатый кондуктор прослезились. Потом она сказала, что погиб и второй ребенок, и третий, и как-то все потупились, а когда дошла до четвертого, которого съел крокодил, то омнибус с трудом удерживался от смеха, хотя смерть в пасти крокодила была, наверное, всего ужаснее.

— Зная меня, — замечает докладчик, — никто тут не подумает, что я против моральной темы. Проще всего подрезать это крыло до «нужной» нормы. Потерять еще два миллиона подписчиков и жить без забот. Речь о том, как уравновесить его подъемом другого крыла. Что же конкретно, говоря о стыке экономики и этики, можно за этот месяц отметить?

Называется материал, который прошел бы на ура и в лучшей сегодняшней газете. Это «Умысел» Егора Яковлева, в скором будущем главного редактора «Московских новостей». Совершенно новый конфликт, родившийся на гребне научно-технической революции. Суть его в том, что обиженный на начальство программист Волжского автомобильного завода заложил свою месть в ячейку памяти электронно-вычислительной машины и, уйдя в отпуск, уехав в другой город, остановил завод. До таких невиданных масштабов выросла новая мощь зла — из простого чувства мести один человек оказался способным прервать работу ста тысяч человек, принести заводу огромные убытки.

Ничего близкого к материалу Яковлева по новизне конфликта, журналистскому мастерству в газете нет.

— Да, — говорил Аграновский, — есть темы, из которых при всем желании морали не выжмешь, а с другой стороны, есть темы, где без морального осмысления обходиться нельзя.

Дальше последовал детальный разбор множества публикаций, потом разгорелся большой разговор, который, конечно, не выровнял сразу крылья газете-самолету, но был весьма полезным для всего экипажа. И для тех, кто пишет, и кто редактирует, формирует газетные полосы.

С наступлением новой атмосферы в редакции становилось все более очевидным, что грядут перемены и в руководящем звене газеты. И они произошли. На летучке 28 мая после многолетнего отсутствия появился человек, которого все мы хорошо знали, истосковались по его участию в редакционной жизни. Это был вызванный Толкуновым из Польши Анатолий Друзенко, назначенный членом редколлегии, редактором отдела права и морали. А в крайнем, у входа, кресле скромно сидел человек, которого не видел прежде никто, кроме Льва Николаевича, он его и представил: новый первый заместитель главного редактора «Известий» Николай Иванович Ефимов. Он расскажет о себе сам.

Рассказ был коротким. Пятьдесят один год, родился в Москве, отец и мать рабочие. Сразу после школы поступил на факультет журналистики МГУ. Окончил его в 1955 году, с тех пор работал в АПН. Занимался внутренней и международной тематикой. Десять лет в Лондоне. В последние годы в качестве заместителя председателя правления АПН возглавлял издательство Агентства, затем редакцию газеты «Московские новости».

Среднего роста, симпатичное лицо, приятная естественная речь, хорошо одет. Как обычно и везде водится, народ обменивался впечатлениями о новом начальнике, оно у большинства было благоприятным. Понравился и стиль работы Николая Ивановича. Не вельможный, ровный со всеми, энергичный. Что особенно было ценно для его высокого поста — он оказался восприимчивым к инициативам подчиненных, в чем я вскоре убедился на собственном примере.

Я был в «Известиях» уже двенадцатый год. С учетом предыдущей работы в Ленинграде общий мой газетный стаж составлял почти двадцать лет, и все это время я не покидал службы информации. Познал все прелести репортерства, поездил, полетал по всему Советскому Союзу, был на Северном полюсе и в Антарктиде, в разных странах, о чем только не писал — о пожарах, наводнениях, взрывах, разминировании, трудовом героизме и бандитизме, открытиях, поисках, находках. Дольше засиживаться в этом качестве не хотелось, на командные роли не тянуло (туда не звали и после того как женился). В 82-м мне предложили перейти в отдел соцстран, чтобы там подготовиться к работе собкором в Болгарии или Югославии, и я не отказался.

К моменту прихода Ефимова я между текущими делами занимался поисками какой-то конфликтной истории в экономических отношениях между европейскими социалистическими странами. Меня, как и многих сограждан, удивляло и возмущало, почему нигде и никогда не сообщается, что та или иная соцстрана не поделила чего-то с другой соцстраной или что между ними возникла проблемная ситуация, требующая разбирательства, а может, и судебного разрешения. Все, что писалось в газетах и говорилось в эфире о сотрудничестве в мире социализма, подавалось исключительно как достижения, общие радости, тогда как в реальности случалось все, включая срывы договоров, нарушение соглашений, взаимное недовольство, жалобы, претензии. Но о чем бы таком я не узнавал в чисто доверительном порядке от советских и зарубежных дипломатов, специалистов в разных областях, они категорически не допускали огласки, она могла стоить им карьеры. Над всеми ними нависало архаическое политическое табу: между социалистическими государствами-друзьями нет противоречий, тем более претензий друг к другу.

Однако я не останавливался и в итоге вышел на доктора юридических наук Сергея Николаевича Лебедева, завкафедрой международного частного и гражданского права МГИМО. Была у него еще одна должность: председатель Морской арбитражной комиссии (МАК) при Торгово-промышленной палате СССР. Являясь постоянно действующим третейским судом, МАК не входила в систему судебных или иных советских государственных органов, была общественной организацией. Двадцать пять ее арбитров назначались из числа высококвалифицированных юристов, экономистов, капитанов дальнего плавания. За полвека своего существования комиссия рассмотрела свыше трех тысяч дел, в которых выступали истцами и ответчиками компании более чем из шестидесяти стран, нередко в обеих этих ролях бывали и фирмы-соотечественницы. Я не собирался объять необъятное, мне требовалось лишь одно дело, и оно быстро нашлось — им занимался лично председатель МАК.

Это был иск страхового общества «Ческа статни поиштевна» (Прага) к «Интерлихтеру» (Будапешт) — совместному предприятию дунайских пароходств СССР, Болгарии, Венгрии, Чехословакии. Лебедев развернул передо мной любопытнейшие подробности коммерческого сюжета, где фигурировал еще и советский лихтеровоз «Юлиус Фучик». Опуская подробности, перейду к финалу сюжета: «Юлиус Фучик» доставил в Братиславу 1867 мешков оказавшегося подмоченным и заплесневелым жмыха земляного ореха, закупленного в Индии. Он предназначался пражской внешнеторговой организации, страховала груз «Ческа статни поиштевна», которая и предъявила иск перевозчику — «Интерлихтеру» на сумму 55 660 индийских рупий.

— С правовой точки зрения спор представил большой интерес, и я охотно взялся за его урегулирование, — комментировал Сергей Николаевич.

Я же охотно взялся за изучение и изложение этой истории. Получился материал объемом в три полных колонки на газетной полосе. Когда секретарь передавала его гранки Ефимову, я был уверен, что поработал на корзину — такое раньше в наших газетах не печаталось. Ефимов позвонил через полчаса:

— Дадим в следующем номере. Заготовьте свою фотографию.

Материал вышел со снимком автора и короткой биографической справкой. Заголовок — не мой: «Деньги любят счет». Банальный, но по существу.

Процитирую выступившего с докладом на ближайшей летучке замредактора по отделу науки Кима Смирнова, но не потому, что там речь обо мне, а чтобы показать, как приход Ефимова способствовал положительным сдвигам в работе редакции.

— Есть формула: «делать по прецеденту», — говорил Ким. — Это формула спокойной, бездумной газеты. А газета творческая, завоевывающая читателя, доходящая до его ума и сердца как раз делает все не по прецеденту, не так, как в прошлый раз, каждый раз ища новые решения. Мы возвращаемся на эту творческую дорогу, что само по себе непросто. Существует могучая сила этого самого прецедента, работы по инерции — как проще, как легче. И поэтому особого внимания заслуживают те примеры, когда проявляется творческое начало, нетривиальный взгляд на тему и ее решение. Речь идет о материале Василия Захарько «Деньги любят счет». Об экономических делах в СЭВ (Совет экономической взаимопомощи соцстран. — В. З .) мы рассказываем обычно в лучших традициях дипломатических коммюнике: «Встреча прошла в дружеской обстановке». В лучшем случае даем национальный опыт Венгрии, ГДР и т. д. А ведь СЭВ — сложный механизм, со своими противоречиями, со своими особенностями. Материал Захарько явился разрушением старого прецедента и одновременно открытием новой экономической темы в печати, сам стал прецедентом.

Я трезво выслушивал умницу Кима, отдавая себе отчет в том, что если бы не новый первый зам главного, то этот прецедент скорее всего был бы не в газете, а в корзине. Много позже, когда Николай Иванович станет главным редактором, он будет очень осторожным, будет побаиваться чуть ли не каждого нового смелого слова в редакции — даже в устном исполнении. А тогда, в начале известинской карьеры, он заявил себя смелым и активным участником улучшения газеты.

Осенью 83-го в редакции образовалась руководящая тройка, спаянная психологически и едиными взглядами на сегодняшний и завтрашний день «Известий». Это Толкунов, Ефимов, третьим был ответственный секретарь. По типовому штатному расписанию советских газет он находился ступенькой ниже других заместителей главного редактора — Валентина Архангельского, Бориса Илешина, Льва Корнешова. Они заняли эти посты при Алексееве и несли немалую долю ответственности за падение качества газеты. Толкунов мог при желании с ними расстаться, но, как человек не жестокий, не мстительный, предпочел дать им шанс реабилитировать себя, и они старались. Основную же свою кадровую ставку после Ефимова Лев Николаевич сделал на человека, которого в свое время принимал на работу, а через несколько лет назначил первым заместителем ответственного секретаря. Это был Игорь Голембиовский, досрочно отозванный из Мексики на должность ответсека.

Толкунов часто покидал редакцию. Как депутат Верховного Совета СССР он много времени проводил в различных парламентских комитетах и комиссиях, участвовал в переговорах с иностранными парламентариями, главами государств, ездил за рубеж в составе официальных советских делегаций, часто их возглавляя. В его отсутствие все, что касалось содержания газеты, решали двое — Ефимов и Голембиовский. При этом служебная субординация между ними как-то имелась ввиду, в принципе соблюдалась, но фактически их отношения с первых же дней знакомства приобрели неформальный, дружеский характер. У каждого была своя основная сфера влияния и ответственности. У Николая Ивановича — вся международная тематика, соответствующие отделы, работа зарубежной корреспондентской сети, охватывающей все континенты. Игорь курировал корсеть по стране, отдел информации, включая спорт, фотокорреспондентов. А главное, на нем замыкалась вся работа по формированию номеров газеты и ее выпуску.

В один из первых дней своего появления Игорь спросил, не пропала ли когда-то оставленная у меня его любимая напольная пепельница. Не пропала. И вернувшись теперь с шестого этажа на третий, она с утра набивалась окурками, секретарь едва успевала очищать ее в течение дня. Как и раньше, дверь уже в другом, гораздо большем кабинете Голембиовского практически не закрывалась, народ здесь клубился постоянно. Одновременно с работой над текущими полосами обсуждались следующие номера, новые идеи. Днем >— чай, бублики, вечером еще и бутерброды, иногда, в умеренных дозах, алкоголь. В ситуациях цейтнота речи короткие, четкие, но чаще атмосфера оживленная, шумная, споры, смех. Открытый, увлеченный, остроумный Игорь умел создать обстановку, когда всем было интересно, когда хотелось думать.

В середине ноября по поручению главного редактора он создает группу, которая должна предложить изменения в газете с января следующего, 1984 года. Называется свыше десяти имен, все авторитетные: Аграновский, Друзенко, Ермолович, Ефимов, Надеин, Плутник, Стуруа, Фалин, Эдуард Церковер (редактор отдела информации «Недели»)… В эту группу Игорь включает и меня. Накануне он поинтересовался, не хотел бы я перейти на работу к нему в секретариат, отказавшись от собкорства в Болгарии (уже определилось, что поеду в Софию). Мне страшно нравилось все то, чем зажила, зажглась редакция, и подумывалось, что, может, лучше остаться в Москве. Но сомнения были, и мы договорились с Игорем, согласовали с Ефимовым, что временно я поработаю при секретариате на внутреннюю тематику, а дальше будет видно.

Продолжая меняться своим содержанием в лучшую сторону, газета, конечно, ни на йоту не отходила от требований, вытекавших из той ленинской цитаты, что нависала над нашими головами в вестибюле редакции. Ее суть сильно давила на мозги. «Известия» оставались таким же партийным пропагандистом, агитатором и организатором, как и вся советская печать под водительством «Правды» — главного органа ЦК КПСС. Прежними были численность редакции (около пятисот человек), ее громоздкая структура, утвержденная в том же ЦК, принятые еще в сталинские времена организация и технология работы. Каждый номер — всего лишь из четырех или шести полос — вела многоуровневая контролирующая команда в составе: заместитель главного редактора, редактор отдела — член редколлегии, зам ответственного секретаря, двое выпускающих, дежурные сотрудники от каждого из двадцати двух отделов плюс служба проверок, корректуры… Одной из главных задач таких бригад было не допустить на страницах газеты инакомыслия. Но оно просачивалось, хотя и не в прямом виде, а в подтексте тех или иных публикуемых материалов, в выборе тематики, адресов для критики, на которую порой с немалым риском для своей карьеры мужественно шли наши корреспонденты и, конечно, главный редактор.

В конце ноября, выступая на летучке, Толкунов сообщил: «Подписка на “Известия” на 84-й год выросла на 428 тысяч экземпляров по сравнению с ноябрем прошлого года. Есть надежда, что до конца декабря тираж возрастет еще тысяч на сто — сто пятьдесят».

Естественно, дальше прозвучали слова, что нам нельзя самообольщаться — для этого и была создана группа по совершенствованию газеты. Каждый что-то предлагал от себя, несколько раз мы вместе подолгу всё обсуждали. Голембиовский обобщил мнения и сделал обстоятельный доклад, вызвавший живую дискуссию на специально созванном собрании. Немало из намеченного было реализовано, и с нового года «Известия» продолжили набирать профессиональную высоту.

Но и дальше самообольщения не наступало, его просто быть не могло. По большому счету, все мы хорошо осознавали, что, как бы ни улучшали газету, мы не сможем сделать ее такой, какой бы надо делать, — правдивой и честной, по-настоящему смелой. Журналистика, как и дипломатия, и политика — тоже искусство возможного. Государственная идеология, жесточайшая цензура оставляли слишком узкий коридор для наших устремлений. Надежды на реформы Андропова обернулись всеобщим разочарованием. В общественную жизнь пришли еще большие заморозки, еще сильнее стало подавляться инакомыслие. В конце 1983 года были приняты репрессивные по сути указы об усилении ответственности за антисоветскую, антигосударственную деятельность. Еще более узким был коридор журналистских возможностей в международной тематике. Наши полит-обозреватели, сотрудники иностранных отделов, собкоры за границей (некоторые от КГБ и ГРУ — Главного разведуправления Генштаба армии) держали руку на пульсе мировых событий, старались рисовать своими репортажами, статьями реальную картину многообразной жизни стран и народов, но могли это делать только сквозь призму официальной советской пропаганды. И уж совсем крайне ограничены были в материалах, касающихся внешней политики СССР — в ее адрес не допускалось ни слова критики, тогда как она была в значительной степени повинна в том, что в последние годы в мире возникла высочайшая напряженность. Продолжалась развязанная советским руководством война в Афганистане. Нашей ракетой с нашего истребителя был уничтожен в сентябре 1983 года южнокорейский пассажирский самолет…

Об очень многом в родной стране и за ее рубежами газета не могла писать всю правду, но кое-что все же удавалось. Это видели, понимали читатели, отчего и росло доверие и уважение к «Известиям». И была в этом заслуга человека, который отвечал буквально за все не им написанные строки — Льва Николаевича Толкунова. Здесь уместно привести сказанное о нем Егором Яковлевым: «Толкунов вел газету по краю пропасти. Умел (ох, как умел!) не делать опрометчивого шага, из-за которого рухнет в тартарары все, что покоится на плечах главного редактора. И не позволял себе (не знаю случая, когда бы позволил) хоть на шаг отступить от обрыва».

2 февраля 1984 года исполнился год со дня возвращения Толкунова на Пушкинскую площадь. Через неделю, 9 февраля, умер Андропов. Эстафету руководства государством принял дрожащими руками дряхлеющий новый генсек К. У. Черненко. Он исполнил пожелание Андропова: перевести Толкунова на одну из высших должностей в стране — председателя верхней палаты Верховного Совета СССР. После четырех лет работы в Кремле Лев Николаевич ушел на пенсию. В июле 1989 года умер. Похоронен на Новодевичьем кладбище.

В 2002 году была издана книга о Толкунове «Дважды главный». Ее авторы — многие известные журналисты, публицисты, общественные деятели. Вспоминая Льва Николаевича, они рассказывают о его личности, о времени, когда он дважды возглавлял «Известия», о том, что тогда являла собой наша пресса, каковы были ее возможности и проблемы. Это достойная книга еще и о большом периоде в биографии газеты — очень сложном, противоречивом и чрезвычайно интересном. К сожалению, в самой газете по случаю выхода книги не придумали ничего умнее, как напечатать иронический отзыв о факте ее издания, пренебрежительно оценить мотивы публикации как ностальгию авторов по далекому прошлому. Вышедшая без подписи, то есть от имени редакции, эта заметка красноречиво указывала на причастность к ней людей, не знающих и не желающих знать истории великой газеты, в которой они оказались явно по чистой случайности.

 

Время Лаптева

После ухода Толкунова почти три месяца мы гадали, кем он будет заменен. От некоторых имен приходили в ужас, другими были более-менее удовлетворены, восторга же не вызывал никто. Лишь много лет спустя стало известно, что в списке кандидатов в главные редакторы «Известий», который лег на стол Черненко, значилось шесть фамилий. Генсек затребовал характеристики и пояснения от своих помощников. Двое из них знали по рабочим контактам шестого кандидата — И. Д. Лаптева, хорошо о нем отозвались, после чего Черненко и дал команду: утвердить.

Описывая этот сюжет в своей книге «Власть без славы», Иван Дмитриевич вспоминает, что в тот день, когда его представили редакции (29 апреля 1984 года), он знал только троих известинцев — Александра Бовина, Егора Яковлева, Ирину Дементьеву. Остальных видел впервые. Соответственно и все остальные впервые видели своего нового главного. Журналистов тревожило, в какую сторону он будет гнуть газету. Добываемые отрывочные сведения указывали на то, что это личность явно целеустремленная. Из многодетной крестьянской семьи в сибирской глухомани, отец погиб на войне. В четырнадцать лет ремесленное училище, затем — работа крановщиком; окончил вечернюю школу с серебряной медалью; потом >— автодорожный институт; чемпион и рекордсмен СССР по велосипедным гонкам за лидером. Но очень уж идеологической казалась ориентация в дальнейшей карьере: дебют в партийной газете, журнал «Коммунист», Академия общественных наук при ЦК КПСС, лектор и консультант отдела пропаганды ЦК, заместитель главного редактора «Правды»… Оживленные комментарии в доме на Пушкинской сводились к тому, что этот целеустремленный человек с опытом гонки за лидером постарается обойти даже свою «Правду» по верности марксизму-ленинизму.

Однако на первом же заседании редколлегии случилось неожиданное: новый главный заявляет, что мы будем делать газету, непохожую ни на какую другую, ее название — «Известия». Дальше — больше, еще более неожиданное, просто удивительное. На общем собрании редакции с участием собственных корреспондентов он четыре часа выслушивает своих подчиненных, отвечает на вопросы. А темы все острее и острее, круг их самый широкий — деградирующая экономика, сплошной дефицит, разложение власти, повсеместная ложь, показуха, двойная мораль, растущее недовольство людей, афганская авантюра… Такое было впечатление, что до размеров огромного редакционного зала расширились наши домашние кухни, где только и мог идти откровенный разговор о безрадостной картине советской действительности. Суть же вопросов: мы будем обо всем этом молчать — или писать?

Дав выговориться всем желающим, Лаптев своими ответами показал, что он не хуже, а порой гораздо глубже и компетентнее других знает реальную жизнь, корни ее тяжелых проблем. По всему чувствовалось, что он небезразличен к судьбе страны, считает и верит, что ее можно и нужно менять к лучшему, и готов действовать так, как ожидает от него этот бурный, взволнованный зал.

Можно назвать конкретный день, когда возникло всеобщее редакционное доверие и уважение к новому руководителю газеты — 18 мая 1984 года. В этот день была напечатана запрещенная цензурой статья «Расплата» о гигантской коррупционной сети в Москве вокруг знаменитого Елисеевского магазина, вызвавшая сильнейший резонанс по всему СССР, горы телеграмм, писем. Но была и другая реакция — тех, по мнению которых Лаптев не выдерживает и месячного испытательного срока. Как вспоминал Иван Дмитриевич, после той публикации ему позвонили сразу несколько членов Политбюро, секретарей ЦК, и жестким тоном все говорили примерно одно и то же: «Вы хотите всё опоганить, мы этого вам не позволим!». Его срочно вызвали в ЦК, где в ходе разноса заявили: «Ты не разобрался, что у тебя в коллективе есть группа, которая хочет твоими руками специально жару поддать». Недвусмысленно предупредили: «Подумай!..».

Во всем-то Лаптев хорошо разобрался и о многом подумал, недаром же он доктор философских наук. В редакции была не какая-то группа, а подавляющая часть людей свободолюбивых, демократических воззрений, здесь царил дух гражданственной журналистики. На этих людей и сделал профессиональную и политическую ставку новый главный, а они признали в нем человека одной с ними крови. На каждодневных планерках, еженедельных летучках он всегда приветствовал и поддерживал критический заряд. Вот что, например, говорил 3 сентября:

— После двух или трех летучек, которые у нас прошли довольно-таки бурно, ко мне стали заходить некоторые товарищи и говорить: «Можно ли так — чтобы все подряд разносить, как будто успехов у нас вроде и нет?». Я считаю, что наличие критики является показателем нравственного и любого другого здоровья коллектива, отсутствие критики — тревожный сигнал. Хотелось бы, конечно, чтобы она всегда была конструктивной, несла в себе какие-то предложения, но она все равно должна быть критикой, попыткой серьезного, взыскательного анализа. — И дальше: — На мой взгляд, один из важнейших показателей эффективности нашей работы — это то, насколько газета за ту или иную неделю отвечала происходящему в стране, в мире в целом, насколько соответствовала тому, что волнует людей, как отвечала на вопросы, которые у них возникали. Давайте высказывать всё это открыто, исходя из одной посылки: как сделать нашу газету более яркой, более доходчивой, более убедительной и более полезной тем, кто нас читает.

Делать такую газету было по-прежнему трудно, поскольку при Черненко ничего в стране не поменялось к лучшему. Намечавшиеся при Андропове реформа образования и некоторые социальные проекты не были доведены до конца, рухнули. Первое время еще продолжалось начатое Андроповым преследование видных коррупционеров. Был расстрелян Соколов, директор Елисеевского магазина в Москве, герой известинской статьи «Расплата»; предан суду зять Брежнева генерал-полковник Чурбанов. Тогда же покончил с собой министр внутренних дел Щелоков. Но громко начинавшаяся борьба с коррупцией вскоре сошла на нет. Зато по инерции стал проявляться давний советский феномен — культ личности вождя.

Без упоминания имени Черненко выпускать газету невозможно. Да никто особенно и не старается этому противостоять. Как когда-то цитировали Сталина, потом Хрущева, Брежнева, Андропова, так и теперь все еще не выглядит неприличным по поводу и без повода ссылаться на бесценные указания генерального секретаря. Делается это механически не только в передовых статьях, но даже в своей многотиражке «Известинец», даже в выступлениях на летучках. Так, никто не тянул за язык редактора отдела информации Жору Меликянца, но он посчитал не лишним к числу последних важнейших событий в жизни страны и мира отнести тридцатиминутную формальную встречу генсека с руководством Никарагуа. Говоря на следующей летучке о молодежных проблемах, редактор отдела школ и вузов Елена Иванова сочла нужным обязательно подкрепить свою мысль фразой из речи товарища Черненко на месячной давности совещании секретарей армейских и флотских организаций. «Известинец» приводит выдержку из доклада на партийном собрании Игоря Голембиовского: «Партия нацеливает нас на анализ опыта и на основе этого — на совершенствование всей системы управления процессами развития общества. Это не раз подчеркивалось в выступлениях Генерального секретаря ЦК КПСС товарища Черненко. Работа предстоит большая и ответственная, тем более что ее надо соотнести и с непростыми задачами нашего собственного развития как творческого коллектива». Никто не верил в то, что говорил, вся эта словесная эквилибристика являлась данью, какая платилась и за личную карьеру, и за коллективную возможность печатать материалы, которые хоть и эзоповым языком, но иногда показывали античеловеческую сущность советского социалистического строя.

В нынешнее время — в 2010-е годы — российская пресса немало ностальгирует по советскому прошлому. Но если его возвращать, то в страну надо обязательно вернуть еще и зловещий культ секретности, а в каждую редакцию — цензора. Расскажу типичную историю из повседневной жизни «Известий» прошлых лет и вместе с тем уникальную, потому что длилась она целых два года. Началась при главном редакторе Алексееве, продолжилась при Толкунове, завершилась с участием Лаптева.

Здесь надо вспомнить, что еще в середине XIX века ученик 7-го класса 1-й Киевской гимназии Я. Демченко, впоследствии известный инженер, в своем сочинении «О климате России» впервые предложил повернуть воды Оби и Иртыша в район Аральского моря. С тех пор научному и проектному развитию этой идеи было посвящено множество книг и статей. Но после того как в 1976 году руководство СССР приняло решение о переброске на юг части стока рек Сибири и европейского Севера, на публикации по этой теме был наложен строжайший запрет.

Допускалась лишь формулировка из партийных решений: «предусмотрено перераспределение водных ресурсов». Но каких ресурсов, откуда, куда, когда, цена, риски для природы и людей? Однажды летом 1982 года мне подумалось: а почему бы не попытаться подготовить и опубликовать материал с ответом на эти и другие вопросы?

Одновременно с текущей работой я стал искать встреч с компетентными людьми в мире науки и гидростроительства. Немало времени провел в московском институте «Гидропроект» и его ленинградском филиале. Так я узнал, что начертанное партией уже реализуется. Вскоре была готова моя большая статья о поистине грандиозном размахе проектно-изыскательских работ с участием ста шестидесяти институтов, десятков министерств, девяти союзных республик. Намечалось, что уже к 1990 году вода из бассейна Северной Двины хлынет по Волге, Дону и новым каналам в Краснодарский край, Калмыкию, на Северный Кавказ. Канал длиной в 2550 километров, шириной 170–200, глубиной 15 метров должен был соединить Обь с Амударьей.

Разумеется, материал был написан таким образом, что в нем не звучала критика этого проекта, иначе он не мог появиться в газете. Избрав сухой, совершенно нейтральный, чисто информационный стиль, я исходил из главного для себя: надо сделать все возможное, чтобы пробить брешь секретности, сообщить о начале гигантских работ, а какая будет реакция на эту сенсацию — это уже другая, не моя проблема. Показываю статью человеку, от которого прежде всего зависит ее судьба. Это представитель Главлита в «Известиях», проще — цензор, он сидит в маленькой комнатке рядом со службой выпуска газеты. До подписания номера он обязан прочитать на каждой из полос все до последней буковки и не пропустить ничего из того, что запрещено.

Сегодня мало кто знает, как работал механизм засекречивания. Все грешат на КГБ. Да, опьяненные бдительностью чекисты следили за соблюдением гостайн, но их перечень составляли не они — правительство. На основе предложений министерств и ведомств, а те в свою очередь — на основе пожеланий предприятий, организаций, учреждений. Неумеренное употребление грифа «секретно» превратило его из средства безопасности в орудие бесконтрольного дозирования всех информационных потоков, повсеместного сокрытия правды, искажения реалий, насаждения массового страха. Фактически не было дня, чтобы цензор не позвонил в один или несколько отделов редакции, требуя визу на стоящую в номере публикацию. Получать же ее — значило просить милости у высоких чиновников, реакция которых зачастую исходила не из государственных, а из сугубо ведомственных интересов, личных амбиций. Отказы в визах погубили великое множество смелых, честных, умных материалов журналистов, не говоря уж об ударах по их нервам, здоровью, творческому самочувствию и самолюбию.

Прочитав статью, дежурный цензор (между прочим, добрый малый, вместе играли в футбол) сказал: «Нужна виза Министерства водного хозяйства СССР».

Но в министерстве статью смотреть не стали, пока не даст согласие сельхозотдел ЦК КПСС. Благодаря весу «Известий» мне удалось наладить контакт с работниками этого отдела. Они потом не однажды меня принимали, поили чаем с традиционными в их стенах бубликами, рассказывали о продвижении проекта. Просили внести поправки, иногда существенные. Каждый раз я приносил новый вариант текста, который по мнению партийцев-аграриев становился все лучше и лучше. Но все разговоры заканчивались неизменным: пока публиковать не время.

Наконец было сказано, что время подошло, только вместо статьи надо взять интервью у первого замминистра Минводхоза Полад-Заде, ему уже дана команда из ЦК принять меня. На следующий день я был в кабинете одного из главных идеологов переброски вод. Мы побеседовали, Полад Аджиевич сказал, что за основу интервью можно взять содержание статьи. Я поменял один жанр на другой, снова пришел в этот кабинет. Его хозяин внес первую правку в интервью. Потом это делал еще трижды в течение трех месяцев, каждый раз согласовывая свои поправки с сельхозотделом ЦК. В итоге все же расписался на гранках, чтобы я имел разрешительный документ для показа цензору.

Начал я добиваться этой визы осенью 1982 года, когда главным редактором «Известий» был Алексеев. Потом мои еще не подписанные гранки читал и одобрил Толкунов, пожелав успеха при визировании. Потом редакцию возглавил Лаптев. И только при нем в июне 84-го вышел номер газеты с интервью под заголовком «Северная вода для юга».

Почему его разрешили? Сыграла ли какую-то роль моя настырность? Скорее всего, действительно подошло время, когда в самом аппарате ЦК усиливалось влияние людей со здравым смыслом. Из вышедшей спустя много лет книги о выдающейся личности — Николае Иноземцеве, директоре знаменитого Института мировой экономики и международных отношений, я узнал, что он в конце 1981 года командировал в Америку своего сотрудника Александра Дынкина с тайной целью собрать максимум сведений о проекте переброски вод из рек Канады на юг США, закрытом «по причине непредсказуемости политических, экономических и экологических последствий». Согласие на эту миссию дал Иноземцеву в ходе их доверительной встречи секретарь ЦК КПСС М. С. Горбачев. Ему по возвращении Дынкина из США и была передана аналитическая записка. Возможно, каким-то звеном в сложной цепи закулисных действий в партийных верхах и стало со временем разрешение на публикацию в «Известиях».

Конечно, ответами Полад-Заде воспевался поворот рек. Повторяю, ничего другого не могло быть напечатано. Но для газеты (и, понятно, для меня) важным был сам факт сообщения о невиданном масштабе работ, скрываемых от страны и мира. Завершу эту историю не самым приятным для себя воспоминанием. На летучке мой материал резко раскритиковал Руслан Армеев, брат-репортер, честнейший человек, большой знаток и тонкий наблюдатель природы. Он назвал его усыпляющим общественную бдительность.

— Мы пишем, — сказал Руслан, — в радостно-оптимистическом ключе о проблеме колоссального значения для судьбы России. А ведь где-то, как-то, из докладов и лекций, между строк, но только не из «Известий», мы узнаём, что у этой проблемы есть и тревожный оттенок.

Дальше он приводит мнения специалистов, которые утверждают, что осуществление проекта нанесет непоправимый ущерб. Будут затоплены гигантские территории, погибнут поля и леса, многие месторождения, в том числе нефти и газа. Пострадают многие старинные города, монастыри и другие памятники — их около тысячи! От знаменитых Соловков останутся одни воспоминания. Убийственна и ссылка на академика Дмитрия Сергеевича Лихачева: «Проект приведет к гибели культуру русского Севера. Неизбежное переселение населения вызовет смещение диалектов, местных традиций, фольклорных, музыкальных и пр. Мы лишимся Севера — самого важного района русской (увы, уменьшающейся) нации».

Другой больной вопрос — готов ли Юг к приему северной воды? Там велика опасность того, что из-за интенсивного злоупотребления поливом через пять-семь лет земля выйдет из строя очень надолго. Возникает и масса других вопросов, а ответа на них нет…

В заключение своей речи, как свидетельствует стенограмма, мой искренний товарищ посылает мне комплимент и предложение:

— Хочу призвать Василия, который показывает нам образцы газетной предприимчивости и доведения любого дела до конца, подготовить еще один материал на эту тему, но такой, чтобы все могли увидеть упомянутый проект с другой, не лучезарной стороны.

Я был очень расстроен тем, что и многие читатели наверняка оценили публикацию «Известий» именно так, как Армеев, а я не могу объяснить им причину «лучезарности» интервью. Но в своей аудитории решил не отмалчиваться. Цитирую по стенограмме:

— И я, как репортер, и наша газета поступили честно: мы проинформировали о том, что работы идут. Тогда как остальные СМИ об этом молчат. Так что же правильнее: молчать до того момента, когда кто-то нажмет кнопку и вода польется на юг по уже построенным системам, или еще на проектной стадии сообщить о ходе дел? Мне показалась бы позиция Руслана более гражданственной, если бы он в подкрепление того, о чем здесь говорит, еще раньше, годы назад, предпринял попытки для высказывания тревоги — нашей общей тревоги — на страницах газеты. Но, насколько я знаю, таких попыток он не предпринимал. Я считаю, что в столь сложной, очень чувствительной для природы и общественного мнения проблеме все должно быть прозрачно для печати — гласность только поможет нашему общему делу. Сам факт, что «Известия» выступили, может открыть возможность для более широкого и компетентного обсуждения идеи переброски вод — и в этом видится немалая польза нашей публикации.

Так оно и вышло. Пробившись сквозь секретность, сразу после прихода Горбачева во власть эта тема стала активно и страстно обсуждаться всей нашей прессой. В 1986 году под давлением общественного мнения проект был закрыт.

Как я сейчас, так и каждый известинец той поры может вспомнить свою историю (и не одну) о том, как в процессе подготовки материалов для газеты приходилось сталкиваться с огромным числом ограничений и препятствий — цензурных, идеологических, бюрократических, ведомственных и просто дурацких, устанавливаемых начальниками разных рангов, удельными князьками в лице партийных секретарей райкомов, обкомов, республик. Мы не знали, сколько это будет продолжаться и наступит ли тому вообще когда-нибудь конец. При Черненко ничего не было похожего на то, что перемены возможны. И хотя в «Известиях», благодаря Толкунову, а теперь и Лаптеву, царил творческий настрой, особого всеобщего энтузиазма насчет будущего заметно не было, всем оно виделось по-разному.

Когда в июне Голембиовский повторил мне предложение перейти на постоянную работу в секретариат, я ответил, что склоняюсь к отъезду в Болгарию. Вскоре были оформлены документы, и я улетел собкором в Софию. Командировка подтвердила семейные ожидания: здесь жизнь для нас была полегче и получше, удачно пошли и мои корреспондентские дела.

Без особого оптимизма воспринял я через полгода возвышение М. С. Горбачева. Но когда увидел по телевидению его майский в 85-м году выход на улицы Ленинграда, ставший светлым, обнадеживающим лучом в тусклой советской действительности, меня вдруг потянуло домой. Я сразу поверил в возможность перемен, не тех, конечно, грандиозных, которые потом произошли и о которых никто тогда не грезил, а чем-то похожих на чехословацкий социализм с человеческим лицом. Несмотря на свои сорок шесть лет и накопившуюся уже немалую долю цинизма, я искренне — клянусь в этом, — всем сердцем отозвался на зов начавшего звучать лозунга: «Кто, если не я?». Видел же себя не на каких-то бастионах борьбы за демократию, а в своем привычном качестве: репортером. Мне казалось, что раз начинается открытость «наверху», редакция смогла бы добиться моей аккредитации при Горбачеве, а благодаря этому я добывал бы такую информацию, которой не имел бы никакой другой журналист. Будучи летом в отпуске, высказал эту идею главному редактору, но он улыбнулся, посчитал ее излишне романтической, нереальной и посоветовал продолжать радоваться собкоровской жизни, пока есть такая возможность.

Только забывчивые люди или не знающая недавней истории молодежь считают, что пришел к власти Горбачев — и в стране наступила гласность. Ее никто не дарил, она очень тяжело и долго завоевывалась самой прессой, а сопротивление ей было жесточайшим. Продолжая выдавливать из себя по капле раба, «Известия» становятся одним из наиболее мощных журналистских локомотивов перемен. Если «Московские новости» под руководством Егора Яковлева, журнал «Огонек» Виталия Коротича своими острыми, пробивающими цензуру публикациями выступают как бы группой захвата все новых и новых позиций гласности, то «Известия» действуют самым широким фронтом, печатая материалы, которые ошеломляют советское общество новизной и актуальностью темы, глубиной ее разработки, высоким классом изложения.

На всю страну прогремел очерк Эдвина Поляновского «Анонимка». Миллионы советских судеб сломаны, многие люди погибли в тюрьмах, лагерях из-за того, что анонимки были узаконены и на них строились обвинительные заключения. Редакция заступилась за человека, которому дали семь лет тюрьмы по анонимному доносу. Была доказана необоснованность следствия и суда, сделан вывод: государство должно запретить рассмотрение анонимок абсолютно всех и везде. Против «Известий» ополчилась Генеральная прокуратура СССР, ее поддержали несколько отделов ЦК КПСС, в том числе главный — отдел организационно-партийной работы, десятилетиями питавшийся анонимками. Газета защищалась и настойчиво контратаковала в течение полутора лет. За это время вышло одиннадцать (!) подготовленных Юрой Орликом крупных публикаций на эту тему, результатом которых явилось постановление ЦК КПСС, а затем и Указ Президиума Верховного Совета СССР, запрещающие принимать, рассматривать, использовать анонимки. (Будет справедливым отметить, что в это же время, независимо от выступлений журналистов «Известий», активную борьбу с анонимками вела хорошо известная ныне правозащитница Лидия Графова — в «Литературной газете»).

Такими же масштабными были выступления многих других известинцев. В частности, Александра Васинского — о несовершенстве кадровой политики, Эллы Максимовой — об использовании советской психиатрии против инакомыслящих, о без вести пропавших в Великую Отечественную войну, Леонида Капелюшного — о страшных экономических и моральных, нравственных последствиях коллективизации сельского хозяйства на примере истории жизни нескольких поколений одного украинского села. Собственный корреспондент по Хабаровскому краю, впоследствии многолетний депутат Государственной думы Борис Резник рассказал историю украинского инженера Алексея Шобея. В свой отпуск он подрабатывал в колхозе. Рассчитались с ним не деньгами (их у колхоза не было), а натуральным продуктом — выдали полторы тонны семечек. Шобей доставил их в Хабаровский край и продал потребкооперации. Его назвали спекулянтом и осудили на четыре года. Материал Резника «Такие семечки» вызвал бурю возмущенных откликов со всей страны. Но юстиция не спешила признать правильность позиции газеты, которая сводилась к тому, что не может быть подсудной реализация натуральных продуктов, заработанных в совхозах и колхозах. Борис пишет вторую статью — «Еще раз про семечки» и добивается освобождения Алексея Шобея. Но печатается еще и третий материал, он уже не про семечки, а о повсеместной судебной практике. В результате автор и газета добиваются своего — Верховный суд СССР пересматривает многолетнюю практику, после чего в разных краях необъятной страны выходят на волю 6786 человек, судимых по той же изуверской статье, которую применили в истории с семечками.

Обостряя и расширяя тематику выступлений газеты, Лаптев производит кадровые перестановки, вливает в редакцию свежую кровь. Ведущий отдел советского строительства возглавил Игорь Карпенко. Экономическое направление усиливается Анатолием Друзенко. На освободившееся место руководителя отдела права и морали приходит зам. главного редактора «Комсомольской правды» Николай Боднарук. Фельетониста Владимира Надеина переводят в редакторы крупного (70 человек), самого близкого к читательским массам отдела писем, своеобразной службы обратной связи. В его замы приглашается из «Комсомолки» Юрий Орлик (о его роли в борьбе с анонимками здесь уже говорилось). Редактором отдела информации становится Андрей Иллеш. Все они — сильные журналисты демократических убеждений. Идут новые назначения и в международных отделах, в собкоровской внутренней и зарубежной сети.

Кадровые изменения коснулись и моей персоны. Забавно вспоминать, что в мой приезд в Москву в марте 87-го буквально за считаные дни я получил сразу три предложения. Егор Яковлев позвал в «Московские новости» своим первым замом, ругая при этом «Известия». У нас с ним были очень хорошие отношения, мы их активно поддерживали и по телефону, одновременно работая собкорами: я в Софии, он — в Праге. Восторгаясь тем, как Егор поднимал безликий до этого еженедельник, я все же предпочел оставаться в родной ежедневной газете. Второму кадровому предложению предшествовало большое совещание в ЦК КПСС с участием всех советских корреспондентов и многих дипломатов, аккредитованных в соцстранах. Собственно, на это совещание меня и вызвала редакция. Его повестка была на злобу дня: как во время советской перестройки мы должны работать за границей. Днем раньше в редакции сказали, что звонили из ЦК, дадут слово и мне, так что надо подготовиться. Но когда открывали совещание, заведующий отделом пропаганды Юрий Скляров не постеснялся заявить со сцены, что в этот раз в духе перестройки списка выступающих нет, никого заранее не предупреждали. Это вранье придало мне смелости, и я положенных десять минут без бумажки говорил все, что думал. Главное из того, что сказал: надо печатать правду о жизни в этих странах, об их внутренней и внешней политике, выдавливать из себя цензоров, не бояться окриков наших посольств, нашего МИДа и местных властей. Зал отреагировал хорошо, а вечером позвонили домой из ЦК с просьбой быть завтра к 10.00 в приемной заведующего отделом социалистических стран Георгия Хосроевича Шахназарова, пропуск заказан. Зачем? Не объяснили. Было еще не поздно, мне с Чистых прудов до редакции близко, я решил на всякий случай встретиться с кем-то из начальства. Вдруг что-то серьезное, касается газеты. Зашел к Ефимову, тот повел меня к главному. Перебрав втроем несколько версий, не остановились ни на одной. Я уже уходил, когда Иван Дмитриевич весело произнес:

— Знаешь, могут и на работу позвать. Но смотри, если инструктором, то это собачья должность, все время на побегушках. А если консультантом — думай… Многие доктора наук мечтают об этой должности.

Когда Шахназаров велел секретарше принести два чая и бублики, я расправил плечи — знал, что при таком гостеприимстве не ругают. Подумалось: а если и в самом деле предложат работу? Про себя стал посмеиваться: интересно — кем? Пока несли чай и бублики, я узнал, что в этом кабинете размером с полстадиона, с дюжиной телефонов работал Андропов, постоянно бывали его заместитель Толкунов, члены первой в ЦК знаменитой группы консультантов: Бурлацкий, Бовин, ставшие академиками Арбатов, Богомолов. Я почтительно слушал и прикидывал, что если такие большие люди были консультантами, то мне может светить не выше инструктора.

— Ну а теперь к делу, — отпив чай, сказал Георгий Хосроевич. — Я встречаюсь с вами по поручению секретаря ЦК КПСС Вадима Андреевича Медведева. Он вчера слышал ваше выступление, оно ему очень понравилось. Мы предлагаем вам работу в качестве консультанта…

Я был удовлетворен, я почувствовал, как лесть обволакивает мою горькую душу. И уже изготовился услышать похвалу за свое трехлетнее собкорство в Болгарии: если сюда зовут, значит, видели по материалам в «Известиях», что я там не отлынивал, старался соответствовать уровню газеты, и сейчас знают, на что я способен, чего можно от меня ждать. Но, увы, о моей корреспондентской работе за всю 40-минутную встречу не было сказано ни слова. Выдержав правила приличия, я поблагодарил за доверие и, конечно, отказался — партийная деятельность была мне абсолютно противопоказана и по моим убеждениям, и по своему характеру. Отказывался не этими словами, просто сослался на свой склад ума: вам нужен доктор наук, мыслитель, а я репортер, не потяну. Шахназаров (отец известного кинорежиссера Карена Шахназарова) говорил, что не надо спешить с ответом, у вас получится и т. п. При расставании с холодной улыбкой сказал:

— Да, сейчас демократия… Еще недавно с вами вели бы здесь речь по-другому, не уговаривали бы. Но все же подумайте. Через несколько дней вам позвонят.

Первое, о чем подумалось, когда выходил из исторического кабинета: это ведь ужасно — организация, которая вершит судьбами государства, сотен миллионов людей, приглашает к себе на работу только на основании того, о чем человек десять минут вещал с трибуны. Выходит, достаточно всего лишь произвести впечатление… И это — штаб перестройки страны? В тот день я не стал скептиком, но романтизма поубавилось.

Действительно позвонили. Кто-то на уровне завсектором, с ним и была поставлена точка в несостоявшемся партийном трудоустройстве. В те мартовские дни я находился в Москве еще и в связи с 70-летним юбилеем «Известий», на который были приглашены собкоры. После торжеств Игорь Голембиовский — напомню, ответственный секретарь — предложил мне место своего первого заместителя.

Выяснилось, что с главным редактором обсуждался такой вариант, он одобряет. Никто не гнал лошадей, необходимости в спешке не было. Понадобилось время, чтобы найти мне замену, утвердить ее в инстанциях и только 14 ноября я с семьей окончательно вернулся в Москву. Мог, конечно, обустраиваться с неделю, но не вытерпел, был в редакции утром следующего дня.

Хорошо припоминаю то время: обстановка в нашем доме приподнятая, газета идет нарасхват, отражая бурю в жизни страны. Шлюзы гласности открываются все больше, запретных тем становится все меньше. Редакция единодушна в том, что мы должны поддерживать перестройку и быть нетерпимыми к силам реакции. Это и есть стратегическое направление в нашей работе, в том числе и в новой моей. Наш каждодневный девиз — делать очередной номер лучше предыдущего, чего добиваться нелегко. Но народ в «Известиях» работоспособен, у нас масса талантов. Трудовой энтузиазм организуем в новые творческие группы, комиссии, идут споры, дискуссии.

Как и при Толкунове, самые важные вопросы решала тройка: главный редактор, его первый зам, ответсекретарь. Однако по влиянию на все — на известинский климат, курс газеты, ее содержание, кадровую политику теперь уже второе и третье места в этой тройке нужно поменять между собой: Голембиовский вышел вперед Ефимова, его в редакции стало больше. Это подтверждают и стенограммы летучек. Игорь берет слово фактически на каждой из них, предпочитает говорить о наших неудачах, просчетах на фоне серьезных проблем в стране, всегда что-то предлагает. Николай Иванович выступает намного реже, идей у него меньше, мнение о крупной публикации часто сводится к тому, что она бы выиграла, если бы ее существенно уменьшили. Тяга к сокращениям у него постоянная, любит урезать материал часто на целую колонку, независимо от ее высоты. Появился даже термин: сократить на «ефимовку», то есть на колонку.

Все видят, что Игорь много работает. Уважение к нему всеобщее, но не каждому нравятся появившиеся в нем категоричность, убежденность, что он лучше других знает, где лежит истина. От него в разговоре с кем бы то ни было можно часто слышать учительское, а то и командирское: «ошибаешься», «ты неправ», «не обольщайся», «не надо заблуждаться». Обидчивые люди не выдерживали, срывались, говорили в ответ что-то неприятное. Так было и на летучке, когда сотрудник военного отдела, старый фронтовик Григорий Аксельрод в перепалке с Игорем бросил ему (так в стенограмме):

— Я говорю от своего имени, это — мое личное мнение. Но у тебя, конечно, по этому поводу есть особое мнение и оно, как водится, единственно верное.

Наши отношения с Игорем так сложились, вернее — так закрепились в секретариате, что лучше и не надо. У нас полное взаимопонимание по всему, что касается работы, сюда, понятно, входят и взгляды на политическую позицию «Известий». Когда случаются разногласия, они нормально обсуждаются. Если я слышу в свой адрес «ты неправ», «заблуждаешься», то и в тех случаях, когда я абсолютно прав, а ошибается, заблуждается он, и я об этом ему откровенно говорю, разговор протекает спокойно. Ни разу ни один из нас не повысил голоса, не бросил на другого косого взгляда. А общались мы, занимая соседние кабинеты, по многу раз на день. Вспоминаю о своем секретариатском периоде с Игорем, как о комфортном и очень интересном. Но длился он недолго — всего год.

Поздней осенью 1988 года в руководящем звене «Известий» произошли серьезные перемены. Ушел Ефимов, как тогда считалось, на большое повышение — заместителем заведующего идеологическим отделом ЦК КПСС. Известинцы не сомневались, что первым замом главного станет Голембиовский, этого хотел и Лаптев. Но с его мнением и настроением коллектива высшее руководство страны не посчиталось. На место Ефимова оттуда, из ЦК, прислали заместителя заведующего подотделом массовой информации Владимира Севрука, одного из самых нелюбимых интеллигенцией, хамоватого партаппаратчика-демагога. В связи с выходом на пенсию уволился многолетний зам главного Борис Илешин. И уже на его должность был назначен Голембиовский. При этом произошло перераспределение обязанностей. Игорь стал куратором международных отделов, Севрук — других отделов, служб.

Когда решался вопрос с Игорем, Лаптев посчитал нужным поговорить со мной. Собственно, говорил он, я слушал. Было высказано его, главного редактора, доверие ко мне и желание видеть меня в качестве ответственного секретаря, члена редколлегии. Но это придется сделать через какое-то время, сказал он, сначала надо пропустить через эту должность Анатолия Друзенко — с нее легче будет перевести его на место еще одного зама главного, который тоже должен уходить на пенсию. Так Иван Дмитриевич комплектовал свою команду, боясь, что в освобождавшиеся кресла ЦК будет пересаживать людей, которые, как в случае с Севруком, являются ярыми антиперестройщиками.

С Друзенко мы были знакомы уже двадцать лет, с первых футбольных матчей между «Известиями» и сборной командой журналистов Ленинграда. За это время три пуда соли, может, и не съели, но чаю, кофе, пива и чего-то покрепче было выпито в общих компаниях, а иногда и вдвоем, немало. Так что мы знали друг друга хорошо, сработались в секретариате сразу и легко. Друзенко был уникальным и универсальным журналистом. Когда-то Анатолий Аграновский сказал, что хорошо пишет тот, кто хорошо думает. Друзенко думал глубоко и оригинально, так и писал. Автор всегда интересных проблемных очерков и аналитических статей, он был и классным репортером в освещении крупных событий, а когда требовалось, в последние мгновения перед подписанием номера мог моментально выдать короткую, в несколько строк, неизменно точную и сочную подпись к фотоснимку. Он умел и любил делать в газете все, что ей нужно. В секретариате нужно было уметь организовывать работу, и это у него тоже здорово получалось.

Севрук не пришелся и не мог прийтись ко двору. В практической журналистике он был никто — из своих 56 лет только три года проработал редактором молодежной газеты «Магаданский комсомолец», да и то еще тридцать лет назад: с 1957-го по 1960 год. Все остальное время — пропагандист и агитатор. Сначала в комсомоле, потом по партийной линии. Лектор, инструктор ЦК, завсектором отдела пропаганды, зам заведующего отделом. Раньше в «Известиях» он был только однажды, еще при Алексееве. Выступил с речью на общем собрании, из которой всем запомнилось его предложение: первой премией за лучшую корреспондентскую работу может быть полное собрание сочинений Карла Маркса. Даже Алексеев при этих словах смущенно потупил взор. В обязанности Севрука на Старой площади входило еще и быть фильтром для журналистов, которых редакции направляли своими собкорами за границу. От него немало зависело, даст ЦК согласие или нет. Являться на собеседования надо было обязательно с женами, без них в такие командировки не выпускали. Встречи с Севруком вызывали неприятное ощущение от его бестактных, каверзных вопросов на предмет идеологической и моральной устойчивости. Он любил инструктировать, как надо вести себя за рубежом независимо от того, куда человек готовится: в логово империализма — в Америку, Западную Европу или к «друзьям» — в соцстрану. Мне сказал, чтобы я не вздумал везти из Болгарии свыше двух пар джинсов… На проводившийся при мне в Софии международный конгресс журналистской организации он прилетел в составе советской делегации, в которой был и Лаптев. Как-то Севрук напросился к нам с Иваном Дмитриевичем в автомобильную прогулку на красивую гору Витоша. Когда садились в мою «Волгу», Лаптев шепнул:

— Будь осторожен, в его присутствии не откровенничай!..

Придя в «Известия», Севрук целыми днями просиживал в кабинете, звонил по телефонам, в том числе двум кремлевским, читал полосы, но в содержание, как и во все остальное, фактически не вмешивался, понимая, наверное, что будет смешон.

Начало 1989 года отмечено в «Известиях» революционным новшеством в истории советской прессы: мы первыми из всех газет приступаем к публикации рекламы. Это отдельная история с участием М. С. Горбачева, ее я коснусь позже, рассказывая о времени, когда вопросы рекламы приобретут особую значимость для «Известий».

В мае-июне 89-го происходит невиданное событие, вызвавшее колоссальный интерес в стране — Съезд народных депутатов СССР. Подготовка к нему, помимо всего прочего, продемонстрировала значительно возросший авторитет газеты — народными депутатами избраны сразу четверо известинцев. Это главный редактор и трое собственных корреспондентов: Анатолий Ежелев (Ленинград), Олег Бородин (Якутск), Геннадий Шипитько (г. Фрунзе, нынешний Душанбе).

В отчетах со съезда вся пресса пишет, что он высоко поднял планку гласности. Не обходят этот штамп и «Известия», против чего на ближайшей летучке возражает Станислав Кондрашов. Почти четыре десятилетия обозревая в «Известиях» международную политику, не изменяя ей и позже, в последние годы он со свойственной ему проницательностью больше вглядывается в жизнь родного отечества и судит о происходящем здесь не скоропалительными штампами.

— Образ насчет планки гласности не совсем верен, — говорит Кондрашов. — Планку поднимает великий спортсмен Бубка, и он должен каждый раз подтверждать или повышать свой рекорд. Это дело одноразовое. А речь сейчас должна идти о том, что после съезда мы поднялись на какое-то новое плато гласности, новое высокогорье, для нас непривычное. Желательно было бы с него не спускаться и научиться дышать этим новым, несколько разреженным и еще непривычным воздухом. Сейчас самая главная наша задача видится в сохранении, в освоении и расширении достигнутого депутатами съезда очень высокого, для нас небывалого уровня гласности.

В начале июля созывается совещание собственных корреспондентов, работающих внутри СССР. Выступая на нем, Лаптев указывает на то, что съезд народных депутатов создал новую информационную обстановку в стране, возникло новое состояние общественного сознания. Отсюда — необходимость нашего глубокого понимания совершенно новых проблем и правдивого их отражения на страницах газеты.

Люди с мест, из гущи жизни, собкоры хорошо знают эти проблемы и говорят о них с полной откровенностью. Экономика везде и повсюду в полномасштабном кризисе. Дефицит абсолютно на все стал хроническим, полки в магазинах пустые, очереди — гигантские. Перестроечная эйфория сменилась разочарованием, антикоммунистическими настроениями. Народ уже не хочет слышать об улучшении, совершенствовании социализма, все больше требований рынка, демократии. А самая большая мина под перестройкой — национальные отношения. Тревожна ситуация по всей Прибалтике, в Азербайджане, Армении и Грузии, на Украине, в Молдавии. Когда об этом заходит речь, слово снова берет главный редактор:

— Насилие, которое допущено ко многим народам много лет назад, возвращается к нам страшным бумерангом. Оно хранилось где-то там, в глубине, тлело под спудом десятки лет и возвращается к нам сегодня в виде нетерпимости, взаимной агрессивности. И недоверия к центру. Потому что — об этом тоже надо прямо сказать — были обманы, были пустые обещания, были слова, которые лишь прикрывали истинное состояние дел. Вопрос о национальных отношениях, о положении в республиках и о том, как нам быть, — это вопрос первостепенный…

У «Известий» — неоднородный собкоровский корпус. Люди разных способностей и разной отдачи. Есть фиксаторы событий, есть и настоящие аналитики, способные не только констатировать, но и прогнозировать. Сопоставьте то, что прозвучало летом 89-го, с тем, что случилось на самом деле.

Николай Матуковский (Минск). Мы должны найти в себе смелость называть вещи своими именами. Страна стоит не на пороге кризиса, как мы успокаиваем себя. Она стоит на пороге социальной и экономической катастрофы. Если мы за год-два не решим самых неотложных проблем, если мы не накормим и не оденем людей, нас ждет или гражданская война, или военная диктатура. Не будем закрывать глаза на страшную опасность.

Леонид Капелюшный (Вильнюс). Литва пока еще Советский Союз. В этой республике происходит то, что нужно назвать словом, которое мы так часто употребляем: «перестройка». Но неизвестно, в какую сторону она ведет. Вполне возможно, что в 91–92-м году, по моим прогнозам, которые, дай бог, чтобы оказались ошибочными, Литва будет решать свои проблемы вне государственной границы СССР…

О возможной независимости союзных республик мы уже не только говорили, но и писали. Но применительно к газетам слово «независимость» еще не было у нас в большом ходу. Нам еще предстояло взять его как обозначение нашей мечты и нашей цели, а сначала осознать, что это такое и зачем это нам надо.

Между тем в стране разворачивается все более ожесточенная борьба между сторонниками и противниками перестройки. Но колесо этой борьбы катится все-таки в одну сторону — в сторону демократизации. «Известия» прилагают большие усилия к тому, чтобы оно не останавливалось. При этом Лаптев завершает расстановку людей рядом с собой по той схеме, которая ему кажется наиболее полезной для газеты. Друзенко становится его замом по экономической тематике, меня назначают ответственным секретарем, через пару месяцев переводят в замы Боднарука, главного по политике. Все мы, включая, понятно, самого Лаптева и Голембиовского, — единомышленники, единая команда.

Подробнее о Николае Боднаруке. С приходом в «Известия» он сумел так поставить работу отдела права и морали, что тот стал основным поставщиком наиболее громких по общественному резонансу материалов в исполнении известинцев и приглашаемых авторов — публицистов, политологов, ученых. Бескомпромиссный антисталинист, Коля очень чувствовал время, понимал и разделял запросы читательской аудитории на решительные перемены в стране. Как редактор он был непререкаемым авторитетом для наших звезд, обычно не терпящих вмешательства в их бессмертные тексты — с его мнением и оценками они даже не спорили. Умными, злободневными были и его собственные материалы. Все эти качества Боднарука очень понадобились Лаптеву в одну из мартовских суббот 1988 года, которую он опишет в своей книге «Власть без славы».

За пару недель до этого, 13 марта «Советская Россия» опубликовала печально знаменитое письмо ленинградской коммунистки Нины Андреевой «Не могу поступиться принципами». Призывая к реабилитации Сталина и реставрации всего сталинского, оно получило мощную поддержку антиперестроечных сил и их знаменосца — члена Политбюро Егора Лигачева. Другой член Политбюро, архитектор перестройки Александр Яковлев написал большую контрстатью и попросил Лаптева посмотреть ее и, если посчитает нужным, подредактировать. Иван Дмитриевич призвал в помощники Боднарука, наказав держать все в строжайшем секрете. Дальнейшее он описывает так:

Закрылись в кабинете, сели читать. Статья нуждалась в довольно серьезной правке, многие позиции требовали большей определенности. Взялись за работу, осложняемую тем, что и привлечь к ней никого не могли, и без машинистки обойтись было невозможно. Взяли машинку у помощников, печатали сами… Чуть ли не к утру закончили. Прочли еще раз — можно отдавать Яковлеву.

Что уж совсем беспрецедентно в советской, если не во всей мировой прессе, так это то, что подготовленная главным редактором и его сотрудником статья объемом в целую полосу была опубликована вовсе не в своей газете, а в другой — у основного конкурента. Ответ Яковлева питерской большевичке, а заодно Лигачеву и миллионам тех, кто хотел бы вернуть имя Сталина и его порядки, был напечатан 5 апреля в качестве редакционной статьи газеты «Правда». После этой публикации, назвавшей письмо Андреевой «манифестом антиперестроечных сил», сторонники перемен вздохнули с облегчением, и перестройка сделала еще один большой шаг вперед.

Своей растущей популярностью «Известия» во многом были обязаны международным отделам, собственным корреспондентам за рубежом, политическим обозревателям. «Известия» и раньше отличались тем, что международную жизнь освещали шире и профессиональнее, чем «Правда», не говоря уже о других изданиях. В условиях гласности резко возросла информационная насыщенность наших иностранных полос, были сломаны давние стереотипы в отражении событий за рубежом, вскрыты ранее запрещенные многие пласты советской внешней политики. Серьезная аналитика показывала земной шар таким, каким он был в реальности, — сложным, противоречивым, конфликтным, постоянно тревожным. Из наших публикаций страна узнавала правду о том, как мы страшно отстали от западного мира и как сам этот мир еще очень далек от совершенства.

Одной из наиболее смелых акций «Известий», еще на заре перестройки, стало большое интервью собкора в Мадриде Владимира Верникова с гениальным испанским художником Сальвадором Дали, которого раньше если и упоминала отечественная печать, то только с ярлыками «фашист», «антисоветчик», «сумасшедший». Наши полпреды за рубежом были первооткрывателями бесконечного числа тем, которые потом подхватывались другими изданиями, телевидением. Сергей Агафонов в Японии, Юрий Савенков в Китае, Владимир Скосырев в Индии, Леонид Шинкарев в Африке, Михаил Ильинский в Италии, Евгений Бовкун в Германии, Юрий Коваленко во Франции, Александр Кривопалов в Англии, Марат Зубко в Скандинавии, Александр Шальнев в Америке; в аппарате редакции Мэлор Стуруа, Леонид Камынин, Геннадий Дейниченко, Николай Ермолович, Борис Васильев, Борис Родионов — без этих и многих других международников газета не смогла бы добиваться повсеместного интереса к себе. А возглавляли этот список знаменитые политобозреватели, ярчайшие личности — Александр Бовин, Станислав Кондрашов, Валентин Фалин (в 1986 году переведен в председатели Агентства печати «Новости», с 89-го — заведующий международным отделом ЦК КПСС).

С каждым месяцем «Известия» читают все больше людей. Одни газету любят, другие ненавидят, третьи боятся. Что касается главного читателя — Горбачева, он то хвалит «Известия», то ругает. Но мы его курс поддерживаем. Взошедшего на вершину общественного интереса Ельцина мы не любим за его нахрапистость, популизм, но он правдив, он боец, и это мы в нем ценим, уважаем. Ежедневно газету цитирует мировая пресса, в редакцию один за другим просятся и приходят аккредитованные в Москве иностранные дипломаты, журналисты, наносят визиты высокие зарубежные гости, главы государств, в их числе железная леди Маргарет Тэтчер.

За то время, что редакцию возглавляет Лаптев, наш тираж вырос чуть ли не вдвое, к концу 1989 года это самый большой тираж в истории «Известий», рекордным он останется теперь уже навсегда: 11 миллионов 30 тысяч экземпляров. Конечно, его можно было поднять и выше за счет каких-то баек, развлекухи, но мы этого не делали. Мы находились и хотели всегда быть в другой журналистике — серьезной, информационно-аналитической. В стране и мире нашу газету относили к качественным — мы этим гордились и дорожили.

Вышесказанное нисколько не означает, что нам самим все нравилось на своих страницах. Сквозь перечитанные мною более сотни стенограмм летучек красной нитью проходит критика наших собственных недостатков, проблем, ошибок, да я и без стенограмм все это отчетливо помню. Так и слышу недовольные голоса: «Известия» там не успели, там мы неверно оценили ситуацию, здесь нас обошли конкуренты, вчера мы проявили робость, сегодня слабый номер… Это было не самоедство и не та самокритика, что является самопохвальбой, а обычная неудовлетворенность, без которой немыслима суть нашей профессии.

Любопытно выглядит в тех же стенограммах отношение к самим летучкам. Издавна, еще со времен Аджубея считалось, что они еженедельные и явка обязательна для тех журналистов редакции, кто не в командировке и не занят работой над текущим номером. Но эти условия никогда не выполнялись. Если летучка по каким-то причинам откладывалась на две-три недели, начиналось роптание: почему ее так долго нет? Когда регулярность выдерживалась, посещаемость падала. Если докладчиком назначается маститый коллега с ораторскими данными, способный своим критическими анализом вызвать живую реакцию аудитории, зал будет наполненным. С иными докладчиками — почти пустой. Интерес к собранию во многом зависел и от того, какой была газета в обозреваемый период — ровной, спокойной или взрывной, с блестящими или недостойными публикациями. Летучки не имели большого, какого-то принципиального значения для содержания газеты, но на обстановку в редакции влияли положительно. Служили трибуной для откровенного обмена мнениями, оглашения какой-то всем нужной информации, а их стенограмм очень ждали в стране и за рубежом собкоры, истосковавшиеся по новостям из жизни родного коллектива и волновавшиеся насчет оценок своей работы. Перечитывая стенограммы сейчас, в каждой второй или третьей я вижу призыв обязать, наконец-то, всех редакторов отделов и сотрудников посещать летучки, ведь это хотя и творческая говорильня, но, по сути, — производственное совещание. И примерно с такой же частотой раздавались призывы их вообще отменить, поскольку они мало что дают, отнимают время, многие их игнорируют.

Когда визиты иностранных коллег приходились на момент проведения летучки, их иногда приглашали в Круглый зал понаблюдать за этой сугубо советской формой внутригазетной демократии. А отзывы гостей сводились, как правило, к тому, что сказал однажды руководитель группы журналистов из США:

— Спасибо, что нас пригласили сюда. Это очень интересное совещание. Я был издателем трех различных газет США, но ничего подобного у нас никогда не было. Хотя, честно говоря, я не уверен, что мы воспользуемся этим опытом.

На что ведущий той летучки Голембиовский заметил:

— Наверное, они хорошо потому и живут, что у них не было такого опыта.

В марте 90-го на нас обрушивается плохая новость: по настоянию Горбачева Лаптев уходит в председатели верхней палаты Союзного парламента — Совета Союза Верховного Совета СССР, на должность, которую занимал Л. Н. Толкунов, после него (недолго) Е. М. Примаков. Не однажды впоследствии Иван Дмитриевич будет говорить, что для него время, проведенное в «Известиях», — это годы счастья. В свою очередь, абсолютное большинство известинцев считает, что период работы с Лаптевым в золотые годы журналистики был прекрасным, счастливым временем.

И снова мы гадали: кто придет на смену? Поначалу очень многие из нас надеялись, что главным станет Голембиовский. О настроении в редакции были хорошо информированы ЦК КПСС и наш издатель Президиум Верховного Совета СССР под председательством А. И. Лукьянова. Но там этого категорически не желали. Секретарь ЦК Медведев, тот самый Вадим Андреевич, который три года назад хотел видеть меня в своем аппарате в качестве консультанта, заявил, что нельзя утверждать Голембиовского руководителем «Известий», так как партия его не знает, он не был на партийной работе. А если не Игорь, то кто? И в этот раз слухи называли многих кандидатов, все они нас не радовали, так как были из консервативного стана. Наконец прозвучала приемлемая знакомая фамилия.

Передо мной подписанное Лукьяновым 21 мая 1990 года постановление Президиума Верховного Совета СССР, согласно которому главным редактором «Известий» назначался Николай Иванович Ефимов. Этим же документом в штат редакции вводилась еще одна, дополнительная должность первого заместителя главного редактора. Напомню, что ранее существующую занимал Севрук. Так что впервые в истории газеты у главного редактора стало одновременно два первых зама. Явно с целью погасить недовольство известинского коллектива был поднят статус Голембиовского — его и назначили новым первым замом главного.

Ну а Ефимова партия знала, он для нее был свой, проверен в роли замзава идеологическим отделом ЦК КПСС. Но и мы его знали. Неплохой человек, хороший профессионал. И встречали его добрыми улыбками.

 

Время Ефимова

Должности Ефимова и моя так взаимодействовали, что мы в течение дня общались не однажды, часто случалось, что много раз. Обычно я заходил к Николаю Ивановичу, но и он, будучи человеком не чванливым, без начальственной надутости, нередко заглядывал в мой кабинет, а если в это время шла секретариатская планерка, запросто мог пристроиться с кем-то рядом у большого стола и с десяток минут поучаствовать в планировании номера.

В один из первых дней он сказал мне:

— Мы втроем должны быть тесно спаянной, дружной командой — я, Голембиовский и вы. Знаете, такая эффективная тройка была при Толкунове и Лаптеве: главный редактор, я как первый зам и Игорь как ответственный секретарь.

Запомнилось, что сказано это было в коридоре, почти на бегу — Ефимов быстро шагал с обеда в буфете к своему кабинету, я в ту же сторону, только дальше, в типографию. Такое и раньше было в его манере: не теряя времени на вступление, быстро что-то сказать, указать и продолжить заниматься своим делом.

— Хорошо, Николай Иванович! — ответил я, считая, что это действительно хорошо: тесная работа с главным редактором, его первым замом очень благоприятствует делу, особенно ближе к подписанию номера, когда многое в газете зависит от скорости принятия решений.

Но в редакции теперь уже два первых зама, однако Севрука Ефимов не упомянул. Чем тот занимается, будет заниматься, меня не сильно интересовало. Другой вопрос: поскольку Ефимов в курсе, что известинцы хотели видеть в кресле главного редактора Голембиовского, не отразится ли это на их отношениях, а заодно и на обстановке в редакции? Когда я заговорил об этом с Игорем, он ответил:

— Да что ты! У нас прекрасные отношения, мы друзья.

«Тройкой» мы собирались недолго. Придерживаясь своих сугубо личных взглядов, никогда, ни разу не сговариваясь друг с другом, в принципиальных вопросах мы с Игорем придерживались, как правило, одной точки зрения, Ефимов — часто противоположной, она и становилась руководством к действию. Что нормально, в редакции должно быть единоначалие. Вскоре Николай Иванович стал предпочитать другую форму рабочих встреч в своем кабинете. Послушает, поблагодарит и скажет:

— А я подумаю.

Потом открываешь свежий номер и видишь, о чем он подумал. Обычно это сокращения, иногда механические, просто ради того, чтобы материал занимал поменьше места на полосе. Но иной раз убирались и наиболее острые абзацы.

Так же было и на утренних планерках, где собирались редколлегия, редакторы отделов, дежурные бригады. Я докладываю: что уже готово, что ожидается в номере, идет обсуждение. Последнее слово за главным: он обобщает разговор, не останавливаясь на деталях, он их обдумает наедине с собой. А в вышедшей газете обнаруживается, что одних деталей уже нет, другие изменены. Правку вносил и Лаптев (по мере развития гласности в стране все реже). Но никогда он не делал это скрытно. В кабинете и на планерках, летучках он аргументировал свое вмешательство в содержание материалов. Нет, не оправдывался, а разъяснял свою позицию, он был постоянно в диалоге с авторами, со всем коллективом. Был открыт для обсуждения любой темы, любой трактовки, в том числе и самой антипартийной, антисоветской. Он не каждый раз мог убедить человека или всю аудиторию в правоте своего мнения, но всегда выслушивал другую точку зрения и не однажды ее принимал, отказываясь от собственной.

Привыкнув к такому характеру общения с главным редактором, известинцы стали болезненно реагировать на совершенно иной стиль руководства, демонстрируемый Ефимовым. Вскоре уже не было планерки, на которой не прозвучал бы вопрос даже не по одной, а по нескольким публикациям в только что вышедшем номере. Почему сделаны те или иные сокращения, почему поменялся смысл одного материала, почему выброшен из номера другой? Эти вопросы задают авторы и редакторы отделов, члены редколлегии и замы главного. Аргументаций в ответах нет, они общие, лаконичные: корреспондент не разобрался, об этом лучше не писать, не надо винить во всем партию…

Не прошло и двух месяцев, как Ефимов в «Известиях», а на летучке уже вовсю идет в его адрес критика. 18 июля, Эдвин Поляновский:

— И редколлегия, и главная редакция испытывают огромное давление со стороны главного редактора, когда речь идет о публикации материалов. Кто-то из заместителей бьется как рыба об лед, кто-то робко возражает, кто-то вообще равнодушен. В итоге хороших материалов в «Известиях» нет, зато я вижу, как публикует наших авторов «Огонек». Он печатает то, что не идет у нас. Феофанова попросили убрать имя Ельцина, но на этом строится весь его материал. Что за новый метод редактуры? В результате написанное Феофановым заняло половину разворота «Огонька».

С 1 августа вступает в силу закон о печати, он отменяет цензуру, но не в «Известиях». Теперь уже каждый день обстановка напряжена, недовольство вмешательством Ефимова в тексты нарастает. На летучке 31 октября парламентский корреспондент Анатолий Степовой в течение десяти минут приводит множество фактов изменения отчетов, переданных им вместе с Вячеславом Долгановым с сессии Верховного Совета. Правка явно тенденциозная, вырубаются места, отражающие принципиальную позицию депутатов демократического крыла. Так, сокращен абзац, в котором депутат Николай Иванов поставил на голосование вопрос о недоверии Горбачеву и Лукьянову. Не знающие газетной кухни депутаты возмущены. Один из них, Николай Энгвер, подверг «Известия» жесточайшей критике, обвинил парламентских корреспондентов в искажении самой истории, так как именно публикации в главной государственной газете фиксируют для истории работу Союзного парламента.

Эту летучку вел я. Когда после Степового взял слово редактор отдела информации Андрей Иллеш, я понял, что накал разговора сильно подскочит вверх. Напористый, смелый репортер, одним из первых вылетавший на освещение чернобыльской ядерной катастрофы, Иллеш всегда был готов рвать и метать редакционное начальство, если ему казалось, что оно хоть в чем-то бывает неправым по отношению к сотрудникам отдела, добытчикам новостей для газеты. Легко возбудимый, он в момент выступлений не очень следил за своей речью, а она в связи с придирками Ефимова к новостным текстам всегда была особенно темпераментной, но по мысли верной.

— Вчера, — начал Андрей, — Николай Иванович Ефимов снял из номера абсолютно убедительный, доказательный, подписанный дежурной бригадой по номеру материал Игоря Андреева, основанный на документальных фактах. Снял с мотивировкой, которая могла устроить журналистов три-пять лет назад, но не теперь. Этот материал мы вынуждены были отдать в «Комсомольскую правду». Буквально сегодня работа главного редактора над дискредитацией газеты и вмешательством в журналистские материалы продолжалась. После его сокращений я вынужден был снять свою фамилию из подписей. Осталась в номере только небольшая информация с пресс-конференции. Она не содержит той правды, которая была обязана появиться на страницах «Известий». Эти два факта — лишь последняя капля, заставившая меня подняться и заговорить о роли нынешнего главного редактора в «Известиях».

Практика последних месяцев убеждает меня в том, что Николай Иванович Ефимов как минимум ошибается во взгляде на современного редактора газеты. Он с большим рвением исполняет роль цензора Центрального комитета КПСС, Верховного Совета по исправлению и улучшению «Известий». Могу это доказать на многочисленных примерах. Николай Иванович рассматривает себя как некоего человека, который в виде божественного пастуха должен опекать нас — овец, которые могут разбежаться и делать что-то не то… Я пасую перед удивительной «компетентностью» его авторучки, которая точно всегда попадает в опасный (для него) абзац. Вместо того чтобы иметь защищенную спину, хорошие тылы, коллегу — главного редактора, который прежде всего выслушивает своих сотрудников и соратников, мы работаем (ежедневно!) с человеком, как бы находящимся по другую сторону баррикады…

Я перебил Иллеша, сказал:

— Мы здесь собрались для того, чтобы откровенно высказываться, но в корректной форме.

Он ответил, что попытается. Cамым корректным в дальнейшей речи было место, где он заявил:

— Николай Иванович является главным тормозом в развитии «Известий», причиной постоянного падения авторитета газеты и ее тиража.

Были и другие выступления. В иной тональности, но о той же проблеме — о недопустимости цензуры. По традиции ведущий на таких собраниях заключает обмен мнениями. Так что процитирую и себя со значительным сокращением:

— Сегодня летучка отражает признаки какой-то новой и тревожной атмосферы, зародившейся в редакции и начинающей подавлять давно сложившуюся творческую обстановку. Все больше времени, сил и энергии уходят не на профессиональные поиски, а на разрешение проблем, конфликтных ситуаций, возникающих в связи со снятием материалов из номера, с сокращением их по расплывчатому принципу: «это нельзя печатать». Мы мечтали о свободе печати. Она теперь узаконена, но этого оказывается недостаточно. Свобода печати, дух этой свободы должны быть защищены не только законом, но и всей каждодневной редакционной практикой.

Далее я сообщил, что нам предстоит принять редакционный устав, подготовка которого поручена мне. Сейчас над ним работают приглашенные юристы под руководством одного из авторов Закона о печати — профессора, доктора юридических наук Михаила Федотова (будущий министр печати РФ, в более дальней перспективе — советник президентов Медведева и Путина по правам человека, мой давний приятель). На основе устава, продолжал я, должны быть узаконены взаимоотношения в редакции, в частности между редколлегией и главным редактором. Закладываем в него положение и о том, что в случае разногласий окончательное решение принимается простым большинством голосов. Эта норма предлагается и для того, чтобы защитить главного редактора от различного рода давлений извне редакции, помочь главному редактору в исполнении его нелегких обязанностей.

Судя по стенограмме, на этой летучке не присутствовал Голембиовский, иначе он вряд ли бы промолчал — такого обычно не водилось, чтобы он не реагировал на доклад, прения. Или был и не выступил? Я заглянул в выписки из постановлений редколлегии, и выяснилось, что в конце октября Игорь находился в Италии — на вручении международной премии «Известиям», как одной из десяти ведущих газет мира.

Была какая-то справедливость в том, что получал эту премию не нынешний главный редактор. Газета поднялась на пик широкого признания в стране и за рубежом до его прихода. А с ним мы стали медленно, но верно терять занимаемые позиции. Будто курс выдерживался прежний, но былой ясности, твердости в позиции газете не хватало. Как заметил приезжавший в Москву собкор Леонид Капелюшный, сменивший Вильнюс на Одессу: «”Известия” становятся флюгерной газетой, полностью зависящей от ЦК КПСС. У нас нет, к примеру, определенности в вопросе о многопартийности. Мы за нее, но это теоретически. А практически в газете не увидишь ни слова против монополии КПСС, и сами под этой монополией ходим».

Как считал Леня, мы говорили о важнейших проблемах с камнем во рту, невыразительно.

Несмотря на то что в коллективе созревал бунт против главного, отношения между ним и Голембиовским оставались более-менее нормальными. Игорь не скрывал расхождений по отдельным публикациям, в целом по ситуации в газете, но на людях, в отличие от Иллеша и некоторых других сотрудников, подбирал выражения. В приватных же разговорах, много раз и наедине со мной, высказывался крайне негативно, прогнозируя неизбежный кризис в редакции. Однако это не помешало ему и Ефимову вместе, семьями встречать новый, 1991 год на издательской базе отдыха «Пахра» в Подмосковье.

1 января газету делала дежурная бригада, 2-го вышла на работу вся редакция. После непривычно мирной утренней планерки Игорь и сказал мне, что в новогоднюю ночь были вместе с Ефимовым, хорошо о многом поговорили, так что есть надежда на восстановление в редакции хотя бы относительного спокойствия. Действительно, первое время главный редактор терпеливо выслушивал предложения в номер, оказывал доверие своим замам, секретариату, обходился без цензорских придирок. Но утром понедельника 14 января редакционную обстановку буквально взорвали происшедшие накануне кровавые события в Литве, когда под покровом ночи военные захватили вильнюсский телецентр. Нежелание Ефимова расследовать случившееся, найти организаторов и вдохновителей этой бойни вызвало гул негодования, ставшего прелюдией к летучке 23 января.

Перечитывая ее стенограмму, снова вижу набитый до отказа Круглый зал. Обычно политические обозреватели не очень баловали редакционные собрания своим высоким присутствием. В этот раз явились все пятеро — Александр Бовин, Станислав Кондрашов, Константин Гейвандов, Викентий Матвеев и вернувшийся после долгой службы в ЦК КПСС международник Виталий Кобыш. Помню, что Кондрашов сидел в торце длинного, через весь зал, широкого стола для членов редколлегии. Традиционное кресло в торце напротив занял очередной председательствующий, им был Голембиовский.

Как-то так вышло, что именно эти два человека, случайно оказавшиеся во главе стола с обоих его концов, были причастны к опубликованной накануне в «Московских новостях» статье, вызвавшей всесоюзный резонанс и явно повлиявшей на психологическую обстановку внутри «Известий». Статья появилась как эмоциональный публицистический отклик на события в Вильнюсе. Напечатанная на первой полосе еженедельника, она обвиняла в кровопролитии не столько военных, сколько центральную власть, и название звучало как приговор: «Преступление режима, который не хочет сходить со сцены». По сути, это было первое резко критическое выступление в демократической прессе, направленное еще и против лично инициатора перестройки Горбачева. Особо грозное звучание придавал публикации тот факт, что она подавалась от коллективного имени — учредительного совета «Московских новостей», в который входили многие популярные в стране демократы первой волны. В одном списке с ними в каждом номере еженедельника указывались и Кондрашов, и Голембиовский. Однако 20 января среди авторов этой статьи фамилия Станислава не значилась: как член учредительного совета, он соглашался на свою подпись при условии, что будут учтены его поправки к тексту и заголовку, но главный редактор «МН» Егор Яковлев их не принял. Игорь же подписался под статьей, подбросив тем самим угля в топку известинских страстей: так мы за или против Горбачева? Почему «Известия» часто не говорят правду до конца? Почему мы не такие смелые и решительные, как «Московские новости»?

Кондрашов тоже не был в восторге от управленческих качеств Ефимова, но и не принадлежал к тем, кто все назревшие проблемы в газете сводил к политическим убеждениям главного редактора и его стилю руководства. Считая, что смелость, независимость нашей печати обязательно должны сочетаться с ее ответственностью перед обществом, перед фактами и собственной совестью, он в своем выступлении на этой летучке ни на кого не нападал и никого не защищал, а говорил то, что ему казалось наиболее существенным:

— Одна из главных бед газеты: жизнь шире того, что мы отражаем. Мы слишком зациклились на «правых», «левых», тогда как жизнь очень изменилась в последнее время. Демократия при первой ее приливной волне во многом показала свою несостоятельность. Дай бог, если придет другая волна с другими, более упорядоченными людьми. Мы не проанализировали, почему Горбачев льнет к армии, к КГБ. Как большая, обращенная к массовому читателю, наша газета должна придерживаться центристской позиции, но позиции серьезной, основательной, доказательной. Мы должны избирать предметом исследования ту жизнь, которой живет народ. Он устал от бессмысленной политизации…

В таком же духе речь длилась минут десять. Несколько человек, в их числе Ефимов, высказали с ней согласие. Завершая прения, Голембиовский тоже сослался на Кондрашова, заявив:

— Моя точка зрения такова, что сейчас главный редактор «Известий» не может позволить себе быть членом ЦК КПСС, иначе он обязан будет проводить линию одной партии. «Известия» же должны быть над партиями. Наиболее четко эту мысль выразил Станислав: мы должны быть над партиями — ни с теми, ни с этими, ни с третьими, ни с четвертыми…

Но соединившись в дружных ссылках на Кондрашова, конфликтующие стороны свои позиции ничуть не сблизили. Переломить революционный настрой или хотя бы успокоить зал выступление Станислава не смогло, чего, по-моему, желал сам оратор. С каждым новым подходом журналистов к микрофону все понятнее было, что произносимые здесь укоры, обвинения, требования к главному редактору являются не чем иным, как выражением недоверия людей своему руководителю.

Закрывая летучку, Голембиовский сказал:

— Я всячески за высокий авторитет главного редактора, без этого не может быть газеты.

За эти слова наверняка могли бы проголосовать все сто процентов присутствующих, включая, понятно, и самого главного редактора. Возможно, именно эти слова и подтолкнули его к решению побороться за свой авторитет. Буквально на следующий день он позвонил Председателю Верховного Совета СССР Лукьянову, тот быстро его принял. Результатом встречи явился сценарий, согласно которому, во-первых, Ефимов пишет Лукьянову письмо с просьбой избавить редакцию от Голембиовского, видя в нем основную опасность для себя. Сформулировано письмо, конечно, было по-другому: что-то вроде кадровой целесообразности перевести на другую должность — собственного корреспондента в Мадриде. Во-вторых, чтобы упредить нежелательный отзвук в редакции и вне ее, лично Лукьянов демонстрирует уважение к Игорю Несторовичу — приглашает его в Кремль и, ссылаясь на письмо из «Известий», просит принять предложение поработать в солнечной Испании. Сорок минут длился разговор, в ходе которого Голембиовский высказал совершенно правильное мнение: с его отъездом противостояние в коллективе не исчезнет, поскольку конфликт не личностный, а идейный. На что Лукьянов заметил: я это понимаю, так что потребуются и другие кадровые перестановки. Хотели тихо, по-кабинетному укротить «Известия», а получили прогремевший на всю страну скандал.

Игорь еще только ехал из Кремля на Пушкинскую, как здесь уже знали главное: его убирают. Вскоре об этом говорили все восемь этажей. Немедленно сели за один стол молчавшие с полгода партийное бюро и профком, по их инициативе вместо летучки, намеченной на следующий день, 30 января, объявляется общее собрание. Логика простая: кадровый вопрос важный, он не может не затрагивать интересы каждого человека, поэтому на собрание созывались работающие и в «Известиях», и в приложениях к газете — «Неделе», «Жизни», причем все работающие, включая секретарей отделов и остальной технический персонал. Не втиснувшиеся в зал образовали толпы у распахнутых входных дверей. Там же появились посторонние, это были корреспонденты других изданий, «Радио России». Хотели присутствовать. Путем голосования было решено извиниться перед ними, но в просьбе отказать.

— Мы сами сначала должны разобраться в том, что у нас происходит! — мрачно заявил председатель собрания Друзенко.

Он и предложил выслушать в первую очередь Голембиовского и Ефимова. Оба в сжатом виде, достаточно корректно по отношению друг к другу сообщили, как и почему все было… Да, Лукьянов вызывал. Сказал, что в связи со сложившейся обстановкой в редакции Николаю Ивановичу необходима помощь в кадровых вопросах, а мне предложено собкорство в Испании. Я попросил, чтобы это было сделано гласно и чтобы было сказано, что это делается помимо моей воли и без моего согласия. Мне это было обещано… Да, после летучки на прошлой неделе я попросился к Лукьянову, сказал, что готов уйти в отставку. Он ответил, что такие вопросы решаются не с ходу и не одним человеком. И обещал дать ответ. Дальше произошло то, что вы знаете…

Так получилось, что мое короткое, всего лишь в порядке информации выступление в начале собрания неожиданно ввело его в русло какого-то очень уж возбужденного, беспощадного действа, которому поддались многие, только не Кондрашов. Вот стенографическая запись того, что я говорил:

— Сегодня в 2 часа 15 минут мне позвонил Иван Дмитриевич Лаптев и сказал, что очень переживает за происходящее в редакции и что с изумлением узнал о предложении Голембиовскому покинуть свой пост. Далее Лаптев сказал, что направил сегодня письмо Ефимову, чтобы оно было зачитано на собрании. Я спросил Ивана Дмитриевича: не может ли оно затеряться, опоздать к началу собрания? Он ответил, что письмо отправлено фельдъегерской связью и в 11.15 помощник главного редактора за него расписался.

После этих слов я обращаюсь к Ефимову с просьбой зачитать письмо.

— Оно адресовано лично мне, — звучит в ответ.

И тут началось… Голоса со всех концов зала стали категорически требовать оглашения письма. Ефимов отказывается, ссылаясь на то, что оно носит личный характер. Снова требования, снова отказ. Меня поднимают с места вопросами: правильно ли я понял Лаптева, что письмо для всех? Сказал ли Лаптев, о чем он написал? Друзенко предлагает, чтобы кто-то перезвонил Лаптеву. Самый рослый из известинцев, под два метра, партийный секретарь Игорь Абакумов вскакивает с места и стремглав несется к кремлевскому телефону. Ефимов не выдерживает — рванул в свой кабинет за письмом. И вот он снова в центре вдруг замершего зала. Голос уже неровный, видно, как ему нелегко произносить написанное:

— …Вы поступили не по-товарищески, некорректно, а главное — во вред газете. Ей ведь Голембиовский нужен больше, чем она ему, и его уход из редакции, я убежден, просто разрушит коллектив, который и так не в лучшем состоянии… Почти шестилетняя, изо дня в день в работе в «Известиях» борьба за то, чтобы собрать наиболее ярких, талантливых, пусть не всегда «удобных» людей, за то, чтобы создать атмосферу прямоты, открытости, отсутствия страха, за то, чтобы искоренить стукачество, — все это дает мне право обратиться к Вам с просьбой: отзовите свое представление на освобождение т. Голембиовского.

Подпись — И. Лаптев, 30.1.91 г.

Последние слова звучат уже при вернувшемся Абакумове, который всем своим ростом тянется к микрофону:

— Письмо оглашено не полностью! Я только что говорил с председателем палаты Верховного Совета Лаптевым. Он сказал, что конечные строки его письма таковы: «Я надеюсь, что коллектив “Известий” присоединится к моей просьбе, и поэтому прошу считать мое письмо открытым и огласить его на собрании».

Казалось бы, все наконец-то ясно с обращением бывшего главного редактора, но кое-кто из числа особенно недоверчивых вновь и вновь настаивает на том, что надо зачитать его полностью, поскольку возможны и другие купюры. Только через два с лишним часа обсуждение, а потом и голосование — отдельно по пунктам — постепенно становится все менее возмущенным, более рассудительным. В результате единогласно принимается резолюция, основанная на проекте Кондрашова. Строки из нее:

Считать неприемлемым для коллектива «Известий» и противоречащим интересам перестройки освобождение тов. И. Н. Голембиовского без его согласия с поста первого заместителя главного редактора «Известий»… Собрание считает крайне необходимой, до принятия окончательного решения, встречу редакционного коллектива с председателем Верховного Совета СССР А. И. Лукьяновым, руководителями палат Верховного Совета…

Мне поручили довести эту резолюцию до сведения лично Лукьянова, что удалось сделать уже поздно вечером благодаря кремлевской «вертушке». Через день он принял избранную делегацию известинцев, в ее составе были С. Кондрашов, А. Друзенко, председатель профсоюзного комитета В. Щепоткин и я. Встреча длилась часа полтора, в ней приняли участие руководители обеих палат Союзного парламента И. Лаптев и Р. Нишанов. Нас троих из числа визитеров Лукьянов будто не замечал, ни к одному не обратился даже по фамилии, хотя перед ним лежал список с нашими именами. Зато Станислава величал подчеркнуто уважительно, по отчеству. Если наши слова пропускал в основном мимо ушей, не скрывая раздражения, то Кондрашова слушал внимательно, ни разу не перебив. Чувствовалось некое особое почитание, даже заискивание хозяина кабинета — большого любителя книг, автора поэтического сборника — перед знаменитым пишущим человеком, звездой международной публицистики.

Между тем Кондрашов был верен себе: коротко коснувшись темы «Голембиовский — Ефимов», сказал, что видит возможность их совместной работы, но главным образом говорил о состоянии дел в газете, а они стремительно ухудшаются. Тираж падает. Потеряно управление редакцией. Сгущается атмосфера растерянности, люди не знают, что и как делать. Потому что нет четких и обязательных, понимаемых всеми критериев в оценке их работы… В конце сказанного Станиславом было заметно, что Лукьянову хотелось услышать от него все же нечто иное, явно говорящее в пользу главного редактора, но такое не прозвучало. Судя по его репликам, по нервной пикировке с Лаптевым, глава парламента согласился на встречу с нами ради чистой формальности, отказываться от задуманного он вовсе не собирался.

Через несколько дней, 7 февраля, вопрос о ситуации в «Известиях» выносится уже на заседание Президиума Верховного Совета СССР. Присутствуют Ефимов и Голембиовский, а также Кондрашов, Щепоткин и автор этих строк. Но тут происходит совершенно неожиданное: уже заявив с трибуны о деструктивных силах в газете, сталкивающих ее на левацкий курс, о необходимости укрепления редколлегии, уже назвав меня идеологически неприемлемым для роли ответственного секретаря, главный редактор вдруг теряет дар речи, просит воды и падает — ему плохо, обморок…

Оглядываясь сейчас назад, можно уверенно сказать, что именно собрание 30 января 1991 года с его твердой и вместе с тем сдержанной резолюцией, не загоняющей власть в угол, позволило избежать тогда разгрома и развала редакции. Так было выиграно время, в течение которого известинцам, несмотря на очень накаленную рабочую обстановку, в целом удавалось делать газету, отстаивающую демократические ценности.

В те два месяца, пока болел Ефимов, вопрос об «Известиях» снова поднимался в Верховном Совете, газету продолжали обвинять во всех антикоммунистических грехах, какие только приходили в голову Лукьянову и депутатам от компартии. Нас уже стали называть не иначе как рупором антисоветских сил, что, впрочем, многих известинцев, включая меня, не очень расстраивало. Однако принимать радикальные меры по отношению к строптивым с Пушкинской площади высшее начальство пока не решалось, отвлекало его многое — Советский Союз уже трещал по швам, социально-экономическое положение становилось катастрофическим.

В начале июня в своем кабинете Голембиовский организует небольшой фуршет по случаю 25-летия работы в «Известиях». От имени редколлегии ему вручается памятный подарок на 100 рублей. В этот же день товарищ Лукьянов делает новый ход в поддержку Ефимова и против Игоря: в штатное расписание газеты вводится еще одна должность первого заместителя главного редактора (уже третьего по счету!), и на нее назначается Д. Ф. Мамлеев. Как здесь уже говорилось, при главном редакторе Алексееве он стал одной из его первых кадровых жертв. Оставив тогда по себе хорошую память в редакции, Дмитрий Федорович все четырнадцать лет был на виду у журналистской Москвы — работал первым замом главного редактора «Советской культуры», заместителем председателя Госкомпечати СССР. Он был на виду и у высших партийных и государственных чиновников. Уважительное отношение к нему в разных кругах подкреплялось всенародной любовью к его супруге — знаменитой киноактрисе Кларе Лучко. У меня лично была особая причина испытывать к Мамлееву добрые чувства — он хорошо относился ко мне в мою бытность внештатным корреспондентом «Известий» в Ленинграде и поддержал предложение редактора отдела информации Юрия Пономаренко о моем переводе в Москву на должность штатного репортера.

За четырнадцать лет с момента его ухода из «Известий» утекло много воды. Как верно пишет Дмитрий Федорович в автобиографической книге «Далекое-близкое эхо», вернувшись в родные известинские стены, он, увы, попал в другой дом и в другой коллектив — изменилась страна, изменились и люди. Добавлю от себя, что изменился и он сам. Словом, прежней дружеской теплоты в отношениях с известинцами не возникло, да ее и не могло быть уже по той простой причине, что Мамлеев пришел усмирять редакцию. В чем и признается в своей книге:

А вернулся потому, что несколько месяцев подряд меня приглашал в Кремль председатель Верховного Совета СССР Анатолий Иванович Лукьянов и уговаривал вернуться, чтобы постепенно, шаг за шагом, привести «Известия» в порядок… Лукьянов был настойчив и не жалел времени на уговоры. А дело было в том, что в «Известиях» начался разброд.

Эта цитата подтвердила мои впечатления тех дней, когда Мамлеев снова появился у нас: он не совсем понимал, что происходит в редакции. Здесь был не разброд, а серьезное политическое противостояние. Он пишет, что «вокруг Игоря Голембиовского собралась компания, и началась война против Ефимова, а заодно и против Президиума Верховного Совета». Никакой «компании» вокруг Голембиовского не было, никто ее не собирал — ни он, ни другие. Никто никаких заговоров против Ефимова и Лукьянова не плел, мы ни разу — ни на минуту не собирались, чтобы пошушукаться о том, как себя вместе вести, что говорить, что делать. Подозревать, тем более обвинять нас в этом — значило проявлять элементарное непонимание того, что происходило на самом деле. А на самом деле каждый из нас жаждал перемен в стране и делал свою журналистскую работу, вел себя в редакции только так, как подсказывали ему собственные убеждения и совесть. Почему «вокруг Голембиовского» — то и этому объяснение простое. Игорь был с нами, а мы с ним одной и той же политической и профессиональной ориентации, при этом он выделялся организаторскими качествами, что и делало его лидером, с которым известинцы в своей массе связывали дальнейший курс газеты и потому были против его ухода из редакции.

Само возвращение Дмитрия Федоровича в «Известия» было омрачено неприятной таинственностью, недостойной интригой, удивившей и возмутившей известинцев и сотрудников «Недели». В конце мая — начале июня возник слух, что к нам может прийти первым замом главного Мамлеев, после чего действующий первый зам Севрук станет еще и главным редактором «Недели» — это будет его основная должность. Естественно, пошли вопросы: правда ли? Особенно это интересовало сотрудников «Недели», которая уже с полгода была без главного редактора. Предыдущий — известный и уважаемый газетчик Виталий Сырокомский — отправлен на пенсию. Сразу же после его ухода, еще в январе, редакция обратилась с письмом к руководству «Известий», в котором единодушно высказалась за назначение главным редактором первого зама Игоря Серкова. Письмо было оставлено без внимания. Все это время изданием умело руководил Серков, ему активно помогал опытнейший журналист, ответственный секретарь Станислав Сергеев. И вдруг этот слух: придет Севрук, самая нежеланная личность, сталинист, боец антигласности.

5 июня делегация «Недели» официально просит Ефимова сказать правду, он заявляет: это сплетни. Но просачивалось все больше информации, подтверждающей слухи. Якобы сам Президент СССР Горбачев уже подписал оба кадровых решения, предложенных Ефимовым и согласованных с Лукьяновым. На утренней планерке 6 июня вопрос поднимает редколлегия «Известий». Она заявляет, что без ее согласия любые назначения в «Неделю» незаконны, так как единственным ее учредителем является редакция «Известий». Ефимов уходит от прямого ответа, возмущенная редколлегия заявляет решительный протест против его действий, направленных на фактическое ее отстранение от участия в руководстве редакцией. Тут же составляется обращение в адрес Лукьянова, его тон категоричен:

Мы вновь поставлены перед фактом, что главный редактор газеты продолжает решать жизненно важные для всего коллектива вопросы единолично, демонстрируя откровенное пренебрежение мнением редколлегии. Не можем более мириться с подобным стилем работы, создающим в редакции обстановку нервозности, неуверенности, углубляющейся конфронтации. Конфликт в коллективе (после известных февральских событий) не исчерпан, более того, он усугубляется…

На этом этапе конфликта Голембиовский уже не подбирает дипломатических выражений, говорит с Ефимовым откровенно и резко. В тот же день, 6 июня, у них состоялся отдельный разговор, где главный редактор снова сказал: всё слухи, слухи… Вечером того же дня на вопрос одного из старых известинцев Мамлееву (по телефону), правда ли, что он возвращается, Дмитрий Федорович ответил: все это ерунда, слухи…

А на следующий день Ефимов объявил, что за подписью Президента СССР вышло решение о назначении Мамлеева первым замом главного редактора «Известий», Севрука — главным редактором «Недели». После этого в «Неделе» — протест коллектива, в Верховном Совете СССР 23 народных депутата требуют отмены этого решения, «как незаконного и не вызванного деловой необходимостью». Такую же позицию публично заявляет председатель Совета Союза Лаптев. С ним спорят лично Лукьянов и вся юридическая служба Секретариата Верховного Совета, она оглашает со страниц «Известий», что все было правомерно, в пределах полномочий главного редактора. Лукьянов привлекает Генеральную прокуратуру СССР, которая публикует свое заключение: законность соблюдена, оснований для прокурорского вмешательства нет.

«Ну а с кем моряки Балтики?» — звучала тогда у нас такая фраза, проводившая шутливую параллель между мятежными настроениями в редакции и революционной обстановкой в Петрограде 1917 года. Под «моряками Балтики» подразумевалась мощная известинская сила в лице собственных корреспондентов, охватывавших всю территорию СССР. Если наши зарубежные полпреды были довольно изолированы от редакционной жизни и друг от друга, то внутренние были больше в нее посвящены, теснее с нею связаны и активно между собой общались — по телефонам, телетайпной связи. Многие из них своими звонками на Пушкинскую, телефоно— и телетайпограммами присоединились к зимней резолюции коллектива, потребовавшей оставить Голембиовского первым замом главного редактора — они хорошо его знали и уважали как газетного организатора, он долго был куратором корсети. А наступившим летом выдвинули уже свое требование: провести внеочередное совещание собкоров с обязательным приглашением главы парламента Лукьянова. Одним из его инициаторов был новый одесский собкор Леонид Капелюшный, до этого блестяще работавший сначала в Сибири, затем в Литве. Он вспоминает:

— Чем дольше мы перезванивались, тем лучше осознавали, что дело не только в Игоре. Ефимов ломал «Известия», ему нужна была другая газета, ему нужны были права царского цензора. И тогда родилась идея наработать, как я для себя это сформулировал, «пакет резолюций». Их набралось что-то больше десяти. Они касались и состояния дел в корсети, и прохождения материалов, и уравниловки в зарплате. Одна из резолюций была посвящена Игорю — собкоры считали его очень нужным газете. Проекты текстов я пересылал всем нашим, получал ответы с правками и дополнениями. Помню, с Арнольдом Пушкарем (Тула, до этого Дальний Восток), который для меня был и остается журналистской звездой первой величины, мы долго советовались насчет того, следует ли выдвигать какое-то обобщенное требование — как ультиматум. Мол, если вы нас не послушаете… Среди резолюций было и требование ввести в состав редколлегии представителя собкоров, нами же выдвинутого. Решили, что представлять наши интересы в редколлегии должен человек умный, не сачок, не строчкогон, не революционного склада характера, но и не пластичный. Всем критериям подходил Коля Матуковский (Минск), талантливейший газетчик и драматург…

Как говорил дальше Капелюшный, собкоры рассчитывали на то, что согласно обещанию главного редактора Лукьянов посетит их заседание (оно проходило в стенах редакции) и уже в его присутствии прозвучит все, что ими задумывалось. Но их переиграла эта связка: Ефимов — Лукьянов. Совещание шло, а глава парламента не появлялся. И только где-то на второй или даже третий, последний день совещания, вдруг оказалось, что не он пожалует в «Известия», а известинцы должны идти в Кремль.

— Мы, — продолжал Леня, — заходили в кремлевский зал с кипящими душами, готовые взывать и доказывать. А его хозяин, глава парламента, начал с того, что за последний год провел в прямом эфире 600 часов, что обстановка в СССР сложная. И ровно два отведенных нам часа рассказывал о ситуации в стране. Потом с ручкой наготове выявил желание выслушать просьбы собкоров к руководителям органов власти в местах нашей аккредитации. Говорил и о наших публикациях. О том, что на местах не всегда товарищи понимают значение «Известий» в это сложное для государства время. О Голембиовском ничего категорического сказано не было — ни сошлем, ни оставим. Опытный, мол, руководитель. Вот и вся встреча, не давшая нам возможности заявить то, что мы хотели…

Такой же невнятной, как эта встреча — ни о чем, — была и информация о ней, опубликованная на следующий день в «Известиях» и написанная, кажется, самим главным редактором. В течение всего июня и июля пресса много пишет, депутаты постоянно спорят на темы вокруг «Известий», а известинский читатель — в растерянности: кто там у них в газете прав, кто виноват? Сами участники конфликта от него страшно устали. Больше всех — Ефимов и Голембиовский. В общем-то, всем уже стало понятно, что рано или поздно, но в газете должен остаться один из них. Нетрудно было предположить, кому власть отводила для этого больше шансов.

Ни одна публикация «Известий» последнего времени не проходила так тяжело через драки на планерках, как многосерийное расследование под руководством Иллеша о тайнах гибели пассажирского корейского самолета от советской ракеты в сентябре 1983 года. Резонанс у этих материалов был колоссальный. Их перепечатывали, пересказывали, на них ссылались крупнейшие газеты мира. В их числе и выходящая 15-миллионным тиражом японская «Иомиури», с которой «Известия» поддерживали дружеские связи при активном содействии нашего собкора в Токио Сергея Агафонова. Через него и с его участием была достигнута договоренность о съемках совместно с «Иомиури-ТВ» пятисерийного фильма «Тайна корейского “боинга”», а с редакцией газеты «Хоккайдо Симбун» — об организации автопробега по 83-й параллели (по СССР).

В середине июля Голембиовский просит Ефимова направить его и Иллеша в Японию для уточнения и подписания обоих договоров. 19 июля выходит постановление об их командировке с 17 по 25 августа. На этом постановлении стоит и моя подпись вместе с подписями всех других членов редколлегии, включая Мамлеева и Севрука. Но никто из нас не знал, какой разговор состоялся накануне между Ефимовым и Голембиовским. О нем стало известно только шесть лет спустя, когда над Игорем как руководителем «Известий» нависли черные тучи, — в его интервью «Неделе».

Тогда, в июле 1991 года, он, оказывается, сказал Ефимову, что принял решение уйти из газеты. Но сначала ему хотелось слетать с Иллешем в Японию. Наверное, не только для того, чтобы исполнить формальности по договорам с японцами. Как я понимаю, больше хотелось развеяться, расслабиться, может, заработать каких-то денег — прочесть лекции, что-нибудь опубликовать.

В 2011 году вышла книга супруги Голембиовского Анны Петровны (для многих известинцев — Ани) «Наше «кругосветное» путешествие с Игорем». «Пока тянулась эта история с Ефимовым, — пишет Аня, >— я просто молила Игоря уйти из “Известий”, потому что видела: уже невозможно больше терпеть ситуацию, какую создали в редакции для того, чтобы отстранить его от дел. Тем более Егор предложил ему перейти в “Московские новости”. Игорь согласился и дал мне обещание, что уйдет».

Сам факт, что, договорившись с Егором Яковлевым о переходе в «Московские новости», он еще до отъезда в Японию решил завязать с «Известиями», явился для меня большим и, признаюсь, неприятным сюрпризом. Разумеется, Игорь вправе распоряжаться собой — обстоятельства в редакции действительно становились для него невыносимыми. Но ведь очень плохими они были и для других людей, кто столь же бескомпромиссно отстаивал перед Ефимовым перестроечный курс газеты, кого тот причислял к своим недругам и с кем хотел и собирался расстаться. И кто всегда и решительно поддерживал Игоря — это был я, были Друзенко, Боднарук, Иллеш, Орлик, Макаров, Овчинникова, можно назвать и другие фамилии. На мой взгляд, сама сложившаяся коллизия все же обязывала его, как нашего лидера, не утаивать от нас личных планов, последствия которых могли иметь значение и для других. Но он почему-то о своем решении покинуть газету и слова никому не сказал. Через пару лет возникнет новая конфликтная ситуация, и Игорь снова поведет себя примерно так же — выстраивая варианты для себя, единомышленникам-товарищам ничего об этом не сообщит.

17 августа 1991 года Голембиовский с Иллешем улетели в Токио, оттуда 19-го — в Хиросиму. Когда они выходили из самолета, их атаковали журналисты: в Москве военный переворот — что вы о нем думаете? Не боитесь возвращаться? Через четыре дня Игорь станет давать интервью японцам уже как главный редактор «Известий». Он всегда будет с удовольствием вспоминать страну восходящего солнца еще и как место, где начала восходить его редакторская слава.

Но если бы на Пушкинской знали, что после Японии Игорь уже не должен был оставаться в «Известиях», вполне возможно, фамилия нового главного редактора была бы не Голембиовский. О такой вероятности — в следующей главе.

 

Государственный путч и мятеж в «Известиях»

Утро 19 августа 1991 года до мелочей и на всю жизнь запомнили многие советские граждане. Сколько бы потом я не читал и не выслушивал воспоминаний об этом дне, почти все они начинались именно с утренних часов, минут, когда человек выходил на кухню, включал телевизор или радио — и тут узнавал такое…

Как обычно, я пришел на кухню к 8-часовым новостям. Прижал одним пальцем кнопку чайника, другим — телевизора. Звуки «Лебединого озера» раздались сразу же, а закипавшую воду я уже не слышал — отпрыгавших лебедей сменило каменное лицо диктора, которое не предвещало ничего хорошего, и я уже не мог оторваться от экрана.

— В связи с невозможностью по состоянию здоровья исполнения Горбачевым Михаилом Сергеевичем своих обязанностей Президента СССР…

Даже сейчас удивляюсь тому, как сразу же, молниеносно наступило понимание, что никакая это не болезнь.

Если бы не услышанное по телевизору, я бы тихо открыл-закрыл входную дверь, чтобы не разбудить жену, ей на работу надо было позже. А так подошел, тронул за плечо:

— Произошло ужасное: переворот. Сегодня может случиться все самое плохое. Дозвонись на дачу, чтобы детей не отпускали дальше двора. Будь осторожной. Будем на связи…

На Пушкинской увидел два танка, БТР, большую зеленую грузовую машину. Рядом с «Известиями» и в других местах площади — группы вооруженных солдат, офицеров. Одни толпы народа валили в метро, другие вываливались из него. У всех понурые лица, втянутые в плечи головы, беспокойные взгляды. Как стало известно позже, в Москву было введено свыше пятисот танков, полки спецназа и КГБ.

Когда я вошел в свой кабинет, до планерки, проводимой в 9.15, оставалось минут десять. На столе уже лежала пачка сообщений ТАСС с первыми документами захвативших власть. Быстро пробегаю их глазами…

ЗАЯВЛЕНИЕ СОВЕТСКОГО РУКОВОДСТВА

…в связи с переходом полномочий Президента к вице-президенту СССР Янаеву Геннадию Ивановичу… в целях преодоления глубокого и всестороннего кризиса… ввести чрезвычайное положение… Для управления страной …образовать Государственный комитет по чрезвычайному положению в СССР (ГКЧП СССР)…

ПОСТАНОВЛЕНИЕ № 1 ГКЧП

…Приостановить деятельность политических партий, общественных организаций и массовых движений… Проведение митингов, уличных шествий, демонстраций, а также забастовок не допускается… в необходимых случаях вводить комендантский час… Установить контроль над средствами массовой информации…

А вот и директива, касающаяся уже конкретно нас:

ПОСТАНОВЛЕНИЕ № 2 ГКЧП

Временно ограничить перечень выпускаемых центральных, московских городских и областных общественно-политических изданий следующими газетами: «Труд», «Рабочая трибуна», «Известия», «Правда», «Красная звезда», «Советская Россия», «Московская правда», «Ленинское знамя», «Сельская жизнь»…

Итак, мы не удостоились чести быть закрытыми. Значит, гэкачеписты верили в Ефимова: «Известия» не подведут — поддержат!

Под большим стеклом на столе — штатное расписание. Смотрю, кто из руководства может быть на планерке. Ефимов? В отпуске. Мамлеев, Севрук? Оба никуда не уезжали. Но нет тех, кто сегодня очень нужен. Голембиовский в Японии. Боднарук в отпуске на Селигере. Друзенко тоже в отпуске, хотя рядом, в «Пахре», если приедет, то вряд ли с утра… Выходит, что мне надо брать на себя инициативу в той схватке, которая сейчас развернется вокруг содержания газеты, ее позиции по отношению к ГКЧП.

Забегая вперед, скажу, что Друзенко появился в редакции только 21 августа. На мой вопрос, почему не 19-го, ответил невнятно: не смог… Надо отдать ему должное — со временем, правда, с большим временем — он назовет истинную причину. В 2007 году вышла книга трех авторов (Г. Карапетяна, А. Плутника, А. Друзенко) «С журналистикой покончено. Забудьте», в которой Толя после ссылки на слова поэта, что большое видится на расстоянии, и вспоминая августовские дни 1991 года, признался: «19-го я не приехал в редакцию потому, что испугался. Однозначно».

Народу собралось в Круглом зале намного больше, чем обычно. В отличие от каждодневных планерок никакого оживления, гудения голосов — сплошная выжидающая тишина. Все обратили внимание на то, что Севрук явился в брюках и рубашке военного типа, цвета хаки, с планшетом через плечо. Похоже, это его наряд со времен Афганистана, где он был советником по пропаганде при командовании советскими войсками. Поздоровавшись с залом, Мамлеев сразу, без каких-либо предисловий о случившемся в стране, обратился ко мне:

— Пожалуйста, Вася…

Так было принято: чаще всего на утренних планерках мне сначала давалось слово как ответственному секретарю для короткой информации о главных событиях, которые могут быть отражены в текущем номере газеты, о других основных материалах. Я помню почти дословно то, что сказал:

— Думаю, что все присутствующие здесь должны согласиться с тем, что сегодня произошел государственный переворот. В отличие от некоторых газет нас не закрыли. Нам необходимо воспользоваться этой возможностью и дать прямую и жесткую критическую оценку происшедшему. Предлагаю в номер следующее. Передовую статью, осуждающую ГКЧП. Интервью под нашу постоянную рубрику на 1-й полосе «Пушкинская площадь, 5», опросив у стен редакции мнение разных людей, включая военных. Репортажи из разных точек Москвы о том, что будет происходить в ближайшие часы. Репортаж из Белого дома с реакцией руководства России, крайне желательно — лично Ельцина. Корсеть должна организовать сообщения всех собственных корреспондентов о реакции в стране. Международному отделу подготовить обзорный материал о реакции в мире…

В зале прокатилась волна одобрения. Но за главным столом, где сидит редколлегия, воцарилось молчание — все смотрели на Мамлеева, ожидая его комментария к услышанному. Он был дипломатически обтекаем:

— Не будем спешить с оценками. Содержание номера определим в рабочем порядке…

Я возразил, сказав, что принципиальную оценку надо дать сейчас. Мамлеев недовольно ответил, что мы пока не располагаем для этого всей необходимой информацией. Схватки не получилось, члены редколлегии молчаливо согласились: у нас пока время есть, подождем развития ситуации.

Но я хорошо понимал, к чему клонит уважаемый Дмитрий Федорович. Дождаться новых официальных сообщений, может, и указаний сверху, по ним и сориентироваться в своем кабинете уже без учета иных мнений. Я несколько раз заходил к нему, напоминал о своих предложениях на планерке. Говорил, что в редакции царит возмущение путчем, многие поехали к Белому дому, по другим местам в центре Москвы, скоро люди станут возвращаться, сдавать репортажи. Он отмахивался, рассуждал о том, что правильнее будет для «Известий» занять нейтральную позицию, отдав предпочтение не своим, а официальным материалам. Перестраховываясь, желая снять с себя ответственность за принимаемые решения, еще с утра послал машину за Ефимовым, который проводил отпуск у родственников в деревеньке под Владимиром.

Когда мне принесли текст заявления Ельцина, осудившего путч, я снова пошел к Мамлееву. Он согласился отправить его в типографский набор, но не спешил ставить на полосу — сказал мне, что Ефимов позвонил ему из какого-то городка по пути в Москву и требует не подписывать номер до его появления в редакции. Сказав это, Мамлеев на какое-то время уехал. Куда?..

Об этом я узнал лишь много лет спустя из уже упоминавшейся его книги «Далекое-близкое эхо». Оказывается, уехал он не куда-нибудь, а в главный штаб КПСС на Старой площади — по телефонному приглашению Ю. Манаенкова, одного из секретарей ЦК КПСС. Рассказал ему, что редакция гудит, что пришло заявление Ельцина и «Известия» могут его напечатать. Заглянул и к члену Политбюро А. Дзасохову, с которым был хорошо знаком, вместе с ним и дагестанским поэтом Расулом Гамзатовым провели немало времени в застольях. Дзасохов нервно шагал по кабинету, а на экране телевизора мелькали кадры Си-эн-эн: танки на улицах Москвы. Как пишет Мамлеев, пребывал он в каком-то оцепенении, в этот раз даже не предложил по давней дружбе чая с сушками. От него Мамлеев пошел еще к одному хорошему знакомому — члену Политбюро О. Шенину, который замещал по партийной линии отсутствовавшего в Кремле Генерального секретаря Горбачева. Шенин тоже был озабочен. Выслушав обрисованное Мамлеевым положение в Москве и в редакции, тут же позвонил председателю КГБ Крючкову. Но что это за «обрисованное положение», что говорилось Крючкову и какова была его реакция, — обо всем этом Мамлеев не пишет, а только приводит сказанное Шениным после того, как он повесил трубку:

— Главный виновник всего — Горбачев, и надо было от него резко отмежевываться. Но увы…

Побродив по коридорам и кабинетам ЦК с их особой, ватной тишиной, Мамлеев приходит к тяжелому для себя выводу: «понял, что страной никто не управляет, она пошла в разнос». Но о своем визите на Старую площадь он никому в «Известиях» не рассказал, а это была бы довольно любопытная, ценная на тот момент информация. Скажем, для Ефимова. Узнав о настроениях своих главных партийных начальников, он, может, подумал бы о себе, не стал бы очень уж рьяно прислуживать ГКЧП.

До появления Ефимова я решил на всякий случай заручиться мнением политических обозревателей, с которыми он обычно считался. Позвонил Кондрашову, затем Бовину, Матвееву, Гейвандову, Кобышу, попросил их заглянуть ко мне на третий этаж. Как сейчас вижу всех нас тоскливо глядевшими из окна на большую толпу людей, окруживших танк рядом со сквером на противоположной стороне улицы Горького, нынешней Тверской. Не знаю, не интересовался, кто о чем в те минуты думал, но когда я зачитал вслух набранный текст заявления Ельцина, спросил отдельно каждого: «Известия» должны это печатать — или нет? И каждый ответил, что да, это же слова президента России. Но в итоге и коллективное мнение политобозревателей не помогло, когда я сослался на него в разговоре с приехавшим около четырех часов Ефимовым.

А в это время интересные события разворачивались в типографии. Раньше у меня состоялся короткий разговор с выпускающим — замечательным работником Виктором Хромовым. Мы сошлись с ним на том, что нельзя допустить выхода вечернего выпуска «Известий» без заявления Ельцина. Виктор был уважаемым человеком и в редакции, и в типографии, рабочие его поддержали: отлитые в металле слова президента России были поставлены рядом с верставшейся первой полосой. Что означало: в любую минуту они могут занять место на полосе.

Вскоре начальник цеха велел заканчивать верстку, на что мастер Павел Бычков заявил:

— Мы это сделаем только с условием, что Ельцин будет в номере.

Начальник цеха ответил, что не рабочим решать, что должна печатать газета, а ее руководству. Выпуск остановился, замер. Срочно прибыл директор издательства Юрий Ефремов, подчинявшийся главному редактору. Он призвал всех продолжать работу, на что Бычков отрезал:

— В номере идут документы ГКЧП. Мы голосовали за Ельцина, его сегодняшнее заявление — это тоже документ, и мы настаиваем на его публикации.

Директор издательства, начальник цеха всё больше выходили из себя, рабочие — тоже. Верстальщик Дмитрий Бученков был более чем категоричен:

— Вы можете нас пристрелить, но мы не выпустим газету без Ельцина!

Стоял уже не только выпуск, но и весь наборный цех. К нему присоединились Вячеслав Демин и специалисты других цехов. Уже шел не просто жесткий разговор, а митинг, численно разраставшийся с каждой минутой. Стали подходить и журналисты — Валерий Гавричкин, Валерий Коновалов, Марина Мурзина, Ляля Ошеверова… Особенно активными, страстными выступающими были две женщины: почитаемая педагогической общественностью страны спецкор отдела школ и вузов Ирина Овчинникова и молодая фельетонистка Марина Лебедева. Ворвавшийся в цех Ефимов уговаривал и грозил, но никто не дрогнул, работа не возобновилась.

В результате «Известия» не вышли вечерним выпуском, что само по себе стало событием в накаленной атмосфере Москвы. В редакцию по этому поводу начали звонить многие аккредитованные иностранные корреспонденты. Не знаю, каким образом проникла к нам через охрану съемочная группа западногерманского телевидения, но когда она появилась на пороге моего кабинета, я посчитал, что она весьма кстати: пусть причина невыхода газеты станет широко известной. Мое интервью оказалось не коротким, а вопрос о срыве вечернего выпуска газеты был лишь одним из многих, касавшихся горячей темы дня. Признаюсь, мелькнула мысль, что это интервью может быть зачтено мне в случае окончательной победы ГКЧП, но скрывать то, что думалось о причинах и целях государственного переворота, я не пожелал.

Утренний выпуск газеты (на 20 августа) должен был быть подписан к печати в регионах около 18.00, на Москву — ближе к 22.00. Но еще в двенадцать ночи рабочие типографии отказывались от верстки все по той же причине: если не будет в номере Ельцина, газета не выйдет. Переговоры с участием директора издательства, бригадиров, выпускающего Хромова шли в кабинете Ефимова, который с какого-то момента все же начал делать одну за другой мелкие уступки. Сначала не хотел даже упоминания об этом документе, потом согласился на один абзац, спустя время — еще на один, позже еще плюс на пару строчек и т. д. Я присутствовал на всех этапах этих очень нервных обменов мнениями и говорил фактически одно и то же: если мы считаем себя серьезной газетой, то вне зависимости от нашего отношения к президенту Ельцину обязаны проинформировать миллионы своих читателей о том, какое им сделано сегодня заявление. Ефимов сверлил меня ненавидящими взглядами, но ничего сделать со мной не мог — ни отстранить от дел, ни тем более уволить. Иначе бы редакция взорвалась. Не потому, что так уж крепко все меня любили, а в знак протеста против редакторского произвола.

Лишь глубокой ночью, между часом и двумя, стороны пришли к соглашению. К этому времени уже и Мамлеев убеждал главного редактора, что надо печатать заявление Ельцина. Хотя и в сокращенном виде, и не на первой, а на второй полосе, газета все-таки вышла с ним — это были всего лишь 80 строк. Зато огромную площадь заняли материалы ГКЧП.

Утром того же дня, 19 августа, Александр Бовин пишет статью «Право и политика» — о нелигитимности, антиконституционности деятельности ГКЧП. Она посылается в набор, ее надо печатать в номере. Приезжает Ефимов — гранки статьи идут в разбор.

Во второй половине дня Бовин и Кондрашов едут на ставшую исторической пресс-конференцию членов ГКЧП. Они сидели рядом, и, когда Бовин задавал одному из находившихся на сцене, председателю колхоза Василию Стародубцеву свой сенсационный вопрос: «А вы-то как оказались в этой компании?», телекамеры крупным планом показывали на весь мир лица наших двух политобозревателей. Об этом вопросе, как и о дрожащих руках так называемого и. о. Президента СССР Янаева, написала вся мировая пресса — в «Известиях» об этом не было ни слова.

С такими же боями, как днем раньше, приходилось драться за многие абзацы, строчки в материалах наших корреспондентов и 20 августа. Примерно с часа дня стало намного легче — неожиданно и к моей большой радости появился Володя Надеин.

Знаменитый фельетонист, известинец с 1971 года, последние полтора года Надеин работал нашим собкором в Вашингтоне. Весть о путче застала его в отпуске в родной Одессе, где серьезно болела мать. Ему было нелегко оставлять ее в таком состоянии, но сработал рефлекс настоящего газетчика — в столь исторический час быть в центре событий, а это, понятно, Москва. Примчавшись на Пушкинскую прямо из аэропорта, он сразу заглянул в секретариат, и с той минуты мы уже смогли вдвоем организовывать сопротивление Ефимову так, чтобы «Известия» не превращались в реакционную газетенку.

Секретариат был тем местом, откуда шли в отделы, к конкретным журналистам, собкорам просьбы, задания и куда поступали от них в виде машинописных текстов информации, репортажи и направлялись Володей и мною уже дальше — в наборный цех. Потом тексты корежились пером Ефимова, снова нами частично восстанавливались, опять редактировались главным редактором, и все это сопровождалось горячими и тяжелыми обсуждениями, криками. Но в итоге все-таки удавалось сказать в газете главное: страна и мир напряжены до предела, ГКЧП не получает широкой поддержки, на которую очень рассчитывали заговорщики.

Днем по Тверской, мимо «Известий» прошла массовая протестная демонстрация москвичей с проплывавшим над ней огромным флагом РСФСР, а затем перед нашими окнами началось братание мирных граждан с экипажами танков, бронетранспортеров. Это запечатлено в двух фотоснимках, которые удалось поместить на первой полосе московского вечернего выпуска газеты. Почти вся редакция была в этот день на улицах, площадях столицы. И целая бригада, включая Надеина, — у стен Белого дома, в котором располагался возглавляемый Ельциным штаб противостояния хунте, а вокруг круглосуточно находились многие тысячи гражданских добровольцев — защитников демократии. Емкими текстами молодых репортеров и опытных спецкоров, именитых очеркистов мы могли бы наполнить все шесть полос номера, но удалось выбить для них у Ефимова лишь сто строк.

— Вы ведете себя так, что никто вас не защитит, если вас будут судить за ваше поведение в эти дни! — бросила главному редактору Ирина Овчинникова, выразив настроение большинства известинцев.

Весь день 20 августа, а вечером все чаще и все доказательнее распространялись слухи, что надвигающейся ночью будет военный штурм Белого дома. Радиоприемник на моем столе был настроен на две станции, которые поочередно переключались: «Свободу» и «Эхо Москвы», не прекращавшие вещание из Белого дома и с окружавшей его территории. Там же находились и несколько наших корреспондентов, решивших не покидать этот район до утра.

Закончив работу над номером от 21 августа, мы с Надеиным и многими сотрудниками остались в редакции, готовые в случае штурма приступить к экстренному выпуску газеты. Об этом уже была полная договоренность с Виктором Хромовым и работниками типографии — наборщиками, верстальщиками, специалистами других цехов. Когда разъезжались около двух часов ночи, все обменялись домашними телефонами.

У выхода из редакции работали моторы двух танков, напомнив мне о моей службе в танковых частях. Мощные, страшные железные чудовища. Невольно подумалось, что отсюда они двинутся к Белому дому. А там, как сообщали наши корреспонденты Александр Васинский и Геннадий Шипитько, экипажи нескольких танков перешли на сторону российского правительства и заняли позицию по защите Белого дома. Неужели это произойдет — стенка на стенку, танк против танка, снова гражданская война?

Дома я долго не мог уснуть, постоянно вслушивался — теперь уже с домашнего приемника — в «Свободу» и «Эхо Москвы», которые блестяще делали свое репортерское дело. Не сея паники, держали эфир в жутком напряжении, вбрасывая в него всю поступающую тревожную информацию. А в ней было множество признаков того, что ближайшие часы, минуты могут стать решающими и кошмарно кровавыми. Когда «Свобода» переключилась на ночную Прагу и гигантский тамошний митинг заявил о солидарности с москвичами всего народа Чехословакии, той Чехословакии, которая день в день двадцать три года назад была растерзана советскими танками, — в этот момент я так остро ощутил историческую важность и трагичность всего того, что происходит в Москве, в чем обязательно надо участвовать, что не смог сдержать слезу. И только где-то уже около четырех часов глаза слиплись и я провалился в сон. А в шестом вдруг встрепенулся, мгновенно нажал на кнопку приемника — и услышал относительно спокойный голос диктора, из чего понял, что штурм не состоялся. Но кровь в ту ночь уже пролилась — на Садовом кольце, недалеко от Белого дома, погибли трое молодых людей.

С утра 21 августа уже многое говорило за то, что путч захлебывается. Днем приехал из Пахры Друзенко и активно стал помогать нам с Надеиным. Из окон редакции мы наблюдали, как проходило братание толп с танкистами. К обеду вся проезжая часть Тверской улицы была забита непокорившимся народом. Но Ефимов все еще старался помешать нам, до самого подписания вечернего выпуска влезал своей цензорской ручкой в тексты последних важных сообщений.

Я находился в типографии, когда за несколько минут до 15.00 — момента подписания номера по графику — мне передали «молнию» агентства Франс-Пресс: «Организаторы военного переворота в Москве арестованы по пути во Внуково». Отдав команду немедленно ее набрать и обязательно вбить на первую полосу, я сообщил об этом по местной связи Ефимову. Он строго ответил, что не надо спешить, сначала выпустим московский номер, а если эта информация подтвердится, напечатаем ее в утреннем номере. Но я отказался выполнить его приказ, зачеркнул на 1-й полосе ранее утвержденный им какой-то аморфный заголовок и дал крупную «шапку»: «РЕАКЦИЯ НЕ ПРОШЛА!». Вскоре мне передали, как был взбешен, увидев ее, главный редактор, но было уже поздно: газета пошла в печать. С этой «шапкой» она разошлась вечером по Москве, а утром по всему СССР.

Все эти дни дверь моего кабинета была открыта с утра до ночи, в нем по ходу работы над номерами перебывала почти вся редакция. Но вечером 21 августа я закрыл эту дверь изнутри, попросил секретаршу Наталью Пантелеевну никого не впускать. Мы здесь остались втроем: Надеин, Друзенко и я. Договорились, что утром будем снимать с работы главного редактора. Прикинули статьи проекта соответствующего постановления редакционной коллегии. Текст у себя дома писал Володя.

Утром 22 августа я ехал на работу вместе с Бовиным: сначала редакционная машина взяла его на Большой Пироговской, потом меня на Чистопрудном бульваре. Едва я сел на заднее сиденье, Саша твердо сказал:

— Надо снимать Кольку!

Говоря это, он не знал, что предстоит на утренней планерке, а я не стал говорить о задуманном.

Около девяти часов, перед планеркой, мы еще раз встретились втроем. Одобрили текст с одной моей маленькой поправкой, о которой я скажу позже. Наметили сценарий нашего поведения в Круглом зале.

На эту планерку, первую после провала ГКЧП, собралась вся редакция. Но не успел Ефимов открыть заседание, как его прервал Друзенко и объявил, что Надеин зачитает проект постановления редколлегии. Установилась мертвая тишина, и в ней зазвучал твердый голос Володи. С последними его словами я бросил призыв «Кто — за?», но как такового голосования уже не понадобилось — в знак одобрения зал встал. Ефимов начинает что-то говорить, но Друзенко обрывает его, и тот покидает зал — уходит навсегда. Вечером на 1-й полосе публикуется полный текст постановления редколлегии:

Попытка государственного переворота поставила нашу газету в сложное положение. Политическая позиция главного редактора «Известий» Н. И. Ефимова отбросила газету на задворки демократических процессов и читательского интереса. Честь запрета, который хунта наложила на лучшие издания страны, обошла нас стороной. Путчисты были уверены в благонадежности Ефимова. Они не ошиблись. Ефимов служил им верно, до самой последней минуты.

Сегодня существует надежная правовая основа для радикального решения затянувшегося кризиса «Известий». Президент РСФСР Б. Н. Ельцин своим указом определил отношение к пособничеству, как к государственной измене. Сессия Верховного Совета приняла практические меры к исполнению следующего положения Указа Президента РСФСР:

«Должностные лица, выполнявшие решения указанного комитета (он назывался в начале указа: ГКЧП. — В. З .), отстраняются от исполнения своих обязанностей в соответствии с Конституцией РСФСР. Органам Прокуратуры РСФСР надлежит принимать меры для привлечения указанных лиц к уголовной ответственности».

В связи с этими правовыми актами редакционная коллегия и коллектив «Известий» приняли следующее решение:

1. С учетом позиции, занятой в эти дни Н. И. Ефимовым, отстранить его от обязанностей главного редактора «Известий» немедленно.

Всем сотрудникам редакции и издательства «Известия» впредь не принимать распоряжений бывшего главного редактора Н. И. Ефимова к исполнению.

2. Решение вопроса о главном редакторе «Известий» отложить до возвращения из служебной командировки первого заместителя главного редактора газеты И. Н. Голембиовского. Временно возложить исполнение обязанностей главного редактора на заместителя главного редактора А. И. Друзенко.

3. В связи с тем что учредитель газеты «Известия» — Президиум Верховного Совета СССР — не обеспечил свободного функционирования газеты в период антиконституционного путча, приостановить учредительство и решить вопрос о статусе «Известий». Подготовить устав «Известий» и принять его.

4. Начиная с текущего номера, произвести изменения внешнего оформления и выходных данных «Известий».

5. В связи с незаконностью утверждения в начале июня главным редактором «Недели» В. Н. Севрука считать указанное назначение не имеющем силы.

6. Отменить приказ об освобождении от обязанностей ответственного секретаря «Недели» С. В. Сергеева. До возвращения из отпуска первого заместителя главного редактора «Недели» И. А. Серкова возложить на С. В. Сергеева исполнение обязанностей главного редактора «Недели».

7. В эти дни первый заместитель главного редактора «Известий» Д. Ф. Мамлеев предпринимал усилия для правдивого отражения в газете происходящих событий. Но учитывая, что в июне при его назначении на эту должность был нарушен Закон о печати, считать это решение незаконным. Вопрос о Д. Ф. Мамлееве рассмотреть дополнительно.

8. Во исполнение Указа Президента РСФСР произвести департизацию «Известий» немедленно.

9. Данное постановление опубликовать в газете.

О моей поправке к проекту постановления редколлегии. Надеин изложил в нем пункт о Мамлееве таким образом, что его позиция в дни путча по отношению к содержанию газеты, особенно 19 августа, была приравнена к той, которую занимал Ефимов, и поэтому он тоже должен быть отстранен от занимаемой должности. Я возразил по двум причинам. Во-первых, не сомневался, что если бы все решения принимал не Ефимов, а Мамлеев, то газета сообщила бы о заявлении Ельцина и дала бы больше информации о негативном восприятии путча в стране и за рубежом. Такое убеждение у меня сложилось в ходе многократного общения с Мамлеевым в течение всего дня 19 августа — он не во всем соглашался с главным редактором, хотя команды его исполнял. Вторая причина была сугубо личной: я не мог допустить столь сурового и несправедливого наказания человеку, которого всегда уважал и к кому испытывал чувство признательности за давнее доброжелательное отношение ко мне.

Спустя неделю редколлегия вернулась к формулировке о Мамлееве — только для того, чтобы оставить его в прежней должности. Но теперь уже в сферу его обязанностей не входила работа с содержанием газеты, ведением номеров, он больше занимался издательскими делами, подпиской. Пробыв в «Известиях» еще почти два года, Мамлеев возглавил общественную организацию «Российский фонд мира».

Несмотря на имевшиеся расхождения во взглядах на то, что происходило в стране и в «Известиях», мы с Дмитрием Федоровичем поддерживали дружеские отношения до конца его жизни, наступившем в январе 2012 года. В последнее время больше общались по телефону, раньше было много встреч и долгих разговоров. Несколько раз виделись втроем — с Кларой Степановной Лучко. Впоследствии вдвоем с ним посещали ее могилу на Новодевичьем кладбище. Как-то так получалось, что об августе 1991 года мы с ним ни разу не говорили, набиралось много других тем, которые обсуждать было легко…

О Севруке. Он в тот же день, 22 августа, собрал свои вещи и покинул «Известия». Примерно через неделю позвонил мне, сказал, что хотел бы увидеться. Когда пришел и мы сели за большой стол, он вдруг зарыдал. Просил помочь с трудоустройством. Я пробовал, но мне это не удалось — нигде журналисты не хотели видеть этого человека. Еще он попросил о письме от имени «Известий» в Комиссию по персональным пенсиям (кажется, при Совете министров СССР) с просьбой сохранить за ним обслуживание в Государственном лечебно-оздоровительном объединении. В начале сентября такое письмо было заготовлено, и Голембиовский его подписал. Спустя время Севрук вернулся на свою родину — в Минск, где многие годы преданно служил в пропагандистской команде президента Белоруссии Лукашенко, иногда мелко покусывая своими публикациями Горбачева, Ельцина, российских либералов.

Точно такое же письмо в комиссию по персональным пенсиям, как для Севрука, подписал Голембиовский и для Ефимова. После «Известий» он работал ответственным секретарем «Независимой газеты», затем в этой же должности в журнале «Российская Федерация сегодня», кадровый костяк которого составляли бывшие известинцы. Главный редактор тоже был из наших — опытный журналист, поэт Юрий Хренов. Все, что теперь приходилось слышать о Ефимове, было только со знаком плюс — как о человеке и как об ответственном секретаре. Это и неудивительно, мы тоже его знали таким до того, как он стал главным редактором. Известинская драма Николая Ивановича не просто в том, что он преданно служил партии, она больше лежит в ментальной плоскости: его видение мира как руководителя газеты не совпадало с мыслями и чаяниями управляемых им людей. Его мнения, его действия не воспринимались как адекватные проблемам, которые встали перед страной, обществом. В другом коллективе, с другой гражданской позицией он, скорее всего, был бы уважаемым руководителем, а у нас случилось то, что можно назвать еще и психологической несовместимостью.

Не слишком ли жестоко мы с Ефимовым обошлись? — спустя много лет задавался этим вопросом в книге «С журналистикой покончено. Забудьте» испытывавший некоторое чувство вины Друзенко. И тут же находил аргумент в свое оправдание: разве можно было иначе? «На войне как на войне. Тогда война казалась абсолютно справедливой, — сказал Толя, заканчивая свою мысль все же большим сомнением в том, что мы поступили в августе 91-го правильно: >— А сейчас? То-то и оно».

Я разделяю ход мысли Друзенко, но не принимаю ее окончания. Выражаясь его словами, я считал и считаю, что не только та редакционная война, но и ее исход были абсолютно справедливыми.

В соответствии с решением редколлегии сразу же в текущем номере были произведены изменения во внешнем оформлении и выходных данных газеты. С первой полосы убрали изображения трех орденов, которыми были удостоены «Известия» за годы советской власти — ордена Ленина, Октябрьской революции, Красного Знамени, сняли лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» на языках пятнадцати республик, входивших в состав СССР. С последней полосы удалили запись: «Учредитель: Президиум Верховного Совета СССР». Что касается самих орденов, то выяснилось, что никто в редакции не знает, где они хранятся. Проводимые впоследствии неоднократные расследования результатов не дали. Наверное, коллекционеры сейчас могут давать за них большие деньги.

В спешке мы оставили прежнее полное название газеты: «ИЗВЕСТИЯ Советов народных депутатов СССР». Но в таком виде оно просуществовало всего лишь сутки, после чего в названии осталось одно — главное — слово: «Известия».

Следующий день — 23 августа — стал не менее значительным в судьбе «Известий», чем предыдущий. В этот день мы начали крайне необходимую процедуру для оформления нового, независимого статуса газеты. Нас консультировал молодой толковый юрист, кандидат наук Левон Григорян, входивший в команду разработчиков редакционного устава под руководством М. Федотова. Сам Федотов в этот момент был уже заместителем министра печати и массовой информации Российской Федерации.

Одновременно с работой над текущим номером в 12 часов дня мы провели первое собрание журналистского коллектива редакции, принявшего решение учредить газету «Известия». Председателем собрания был избран я, секретарем — главный редактор известинского приложения «Жизнь» Лев Корнешов. Учитывая, что для нас был очень важен фактор времени, Левон вызвался помочь как можно быстрее зарегистрировать газету. Возникла непредвиденная проблема: требовалось оплатить пошлину в размере чуть больше десяти тысяч рублей, а таких денег собрать в редакции не удалось. Снова нас выручили рабочие типографии — в этот день им давали зарплату, и люди на выпуске сбросились, набрав нужную сумму. Прихватив пластиковый пакет с деньгами, Левон отбыл в Минпечати, благо оно рядом с нами, на нашей общей Пушкинской площади. Часа через два я уже держал в руках подписанное Федотовым «Свидетельство о регистрации средства массовой информации» под номером 1057. Тогда и снял на память ксерокопию, сейчас ее перечитываю:

Название учрежденного СМИ: «Известия». Программные цели и задачи: «Поиск, анализ и распространение объективной информации о жизни СССР и других стран, о деятельности государственных органов всех уровней, содействие утверждению общечеловеческих ценностей, принципов мира и прогресса, демократии, гуманизма, свободы и прав человека, развитие международного сотрудничества.

Все коротко и ясно, ни пролетариев всех стран, ни каких-либо других лозунгов. Замечательный документ!

Теперь мы с ним могли двигаться дальше. И в 16.00 состоялось еще одно собрание. Снова выборы председателя, секретаря — имена прежние. Сохранилась копия и этого протокола, заверенного круглой печатью.

Присутствовало 380 человек. Повестка собрания:

1. О принятии и утверждении Временного устава газеты «Известия».

2. О выборах главного редактора газеты «Известия».

По первому вопросу сообщение сделал я: зачитал проект Временного устава, который еще требовал доработки. Но и в таком виде он давал основания для выбора главного редактора. Выступившие Ю. Макаров, М. Крушинский, Ю. Феофанов, А. Друзенко, Г. Иванов-Смоленский высказали ряд пожеланий, которые должны быть учтены при подготовке постоянного устава. По второму вопросу слово взял Друзенко, предложивший на должность главного редактора кандидатуру И. Голембиовского.

— Другие предложения есть? — обращаюсь через микрофон в заполненный до предела Круглый зал.

Других предложений нет. Выступили: Ю. Орлик, Ю. Макаров, Л. Корнешов, В. Курасов, А. Бовин, И. Абакумов. Никто ничего критического не сказал, все поддержали Друзенко.

— Итак, — продолжил я. — внесена одна кандидатура. Кто за то, чтобы главным редактором газеты «Известия» был избран Игорь Несторович Голембиовский?

«Решение принято единогласно», — написано в протоколе.

Так оно и было на самом деле — никто не поднял руки против, никто не воздержался. Однако нельзя утверждать, что абсолютно все 380 человек искренне хотели видеть в качестве главного редактора именно Голембиовского.

На такой результат голосования повлияло многое, и прежде всего то обстоятельство, что мы торопились провести выборы. Да, памятник Дзержинскому на Лубянке уже был сброшен, ЦК КПСС парализован, Лукьянов подозревался в участии в путче и уже ждал ареста. Но мы не были уверены, что и в этой, казалось бы, совсем безвластной ситуации не найдется какая-то сила (скажем, Ельцин или вернувшийся из крымского заточения Горбачев), которая срочно не назначила бы в «Известия» нужного ей человека. Мы очень не хотели, боялись любого варианта-чужака и потому спешили ковать железо, пока оно было горячо. В течение одного дня по ходу работы над номером провести два собрания, да так, чтобы выдержать нужный юридический регламент и обеспечить легитимность решениям, то есть привлечь сотни людей, максимальное количество — в столь лихорадочной обстановке мы не успевали бы организовать тайное и альтернативное голосование, даже если бы стремились к этому. Однако у нас не было такого стремления, поскольку редакция уже давно и неоднократно высказывала свое желание видеть в кресле главного редактора одного и того же человека.

Правда, никто не имел представления, какая это была часть редакции? Половина, две трети, четыре пятых? Или меньше половины, или процентов десять-пятнадцать, но наиболее активных, за которыми шло молчаливое большинство? Надо признать, что как и в обществе, так и в «Известиях» жил этот феномен — молчаливое большинство, его присутствие часто сказывалось на тех же летучках, различных собраниях. Об одном можно говорить с абсолютной уверенностью: если бы не наша торопливость, если бы выборы были альтернативными и тайными, мы получили бы не тот результат голосования, что зафиксирован в протоколе от 23 августа. Я знаю многих, кто в других обстоятельствах не отдал бы свой голос за Голембиовского. Были, конечно, и те, кто просто «на всякий жизненный случай» не осмелился поднять руку «против» или хотя бы «воздержался».

Но была ли альтернатива? Вообще-то она, как известно, есть всегда и всему.

Если бы коллектив был в курсе, что Игорь еще до отъезда в Японию принял решение об уходе из газеты, то вполне возможно, что в тех крайне напряженных условиях, которые требовали быстрой реакции, и решительных действий, мы бы уже не его имели ввиду, а выбирали из тех, кто находился рядом, кто сейчас — здесь, в редакции, и мог бы немедленно ее возглавить, чтобы объединить и поднять людей на защиту от внешнего вмешательства. Возможные имена? В такой конторе, как наша, достойных имен было немало. Назову хотя бы четверых: Александр Бовин, Станислав Кондрашов, Анатолий Друзенко, Владимир Надеин…

Если бы мы не очень спешили, перенесли собрание на день-другой и сделали все в полном смысле по-демократически, то в списке кандидатур могли оказаться и эти четыре человека (или кто-нибудь из них), и кто-то еще. Ну, и плюс, конечно, Голембиовский. Вот это были бы выборы!

Часто употребляя здесь местоимение «мы», я подразумеваю нас троих, осуществлявших в те дни руководство редакцией и инициировавших главную кадровую перемену в «Известиях» — Надеина, Друзенко и себя. Лично я осознаю свою немалую вину за то, что мы не нашли в себе сил и не приложили достаточно ума для организации такого голосования, которое по форме и по существу было бы абсолютно правильным, легитимным и наилучшим образом отражало мнения и настроения в коллективе. Но и в таком случае мой личный голос был бы в пользу Голембиовского, которого я считал наиболее подходящим человеком на должность главного редактора.

Сразу после собрания я связался по телефону с Игорем (стенографистка Зоя Соломина разыскала его в одной из токийских гостиниц) и поздравил с избранием. Помню, что как человек с юмором он отреагировал на это какой-то хорошей шуткой. Было бы совсем смешно, если бы из идиллических японских далей он заговорил с пафосом, что иногда за ним водилось.

О событиях 23 августа в «Известиях» мы сообщили на следующий день в московском вечернем выпуске на 1-й полосе с отсылом на четвертую, где опубликовали редакционное обращение к читателям под заголовком «Наши новые старые “Известия”». Мне и сегодня нравится этот набранный жирным шрифтом текст:

Итак, читатель, вы берете в руки первый номер «Известий». Почему же мы не ставим под этим названием № 1, а оставляем порядковый № 202 текущего года и № 23 468 со дня основания? Что произошло с нашей газетой? Что с ней было и что будет?

До 23 августа 1991 года учредителем нашей газеты был Президиум Верховного Совета СССР. У нас и раньше возникали тяжелые конфликты с нашим хозяином, неизменно принимавшим сторону главного редактора, даже если его позиция по самым принципиальным вопросам противостояла мнению редакционной коллегии, всего журналистского коллектива.

С особой остротой это проявилось в дни путча, когда руководимый учредителем главный редактор упорно стремился сделать «Известия» рупором узурпаторов власти. Именно это обстоятельство заставило нас, известинцев, добиваться срочного изменения статуса газеты, регистрации ее нового названия и утверждения Устава, за который редакционный коллектив боролся более полугода.

Отныне учредителем «Известий» является журналистский коллектив. Так сказано в Уставе, принятом единогласно на собрании сотрудников редакции. Вот его основные положения: «Редакция действует в соответствии с законодательством, а также учреждаемыми учредителем Программой (основными принципами) деятельности и настоящим Уставом. Редакция является независимой от политических партий и иных общественных объединений, преследующих политические цели. Сотрудники редакции в своей работе руководствуются требованиями законов, настоящего Устава и не связаны решением политических партий, общественных объединений, преследующих политические цели».

Так сказано в юридическом документе. А теперь несколько слов от себя. Да, мы будем делать принципиально новую газету, обязуемся впредь служить только делу и никогда лицам, не выпустить ни единого номера, которого пришлось бы потом стыдиться. Но это не значит, что мы отрекаемся от славных известинских традиций, от тех «Известий», которым служили Анатолий Аграновский, Нина Александрова, Евгений Кригер. Мы постараемся взять с собой из прошлого в будущее весь журналистский опыт, сложившийся в нашей газете.

Отныне мы и только мы несем ответственность за каждое слово, которое появится на наших страницах. Уверенность в том, что так и будет, закрепляется важнейшим обстоятельством — отныне нами руководит главный редактор, которого мы сами избрали. Такого в истории «Известий» никогда не было. Мы горды и счастливы, что именно нынешнему поколению сотрудников выпало вписать в нее новую страницу. И мы убеждены, что наша газета будет открыта для политического разномыслия, столкновения самых несхожих точек зрения, для честного спора, а главное — для стопроцентно правдивой информации.

В дни путча мы еще раз убедились, что редакция составляет неделимое целое с многочисленным коллективом типографии и издательства, всеми его службами. Только благодаря мужеству наших рабочих мы оказались единственной из центральных газет, которая вышла утром 20 августа с обращением к народу российского президента Бориса Ельцина. Наша неразрывная связь — залог обновления газеты. Сейчас разрабатываются юридические документы, которые еще более упрочат эту связь, поставят ее на законную основу. Это стало возможным благодаря тому, что издательство перешло под юрисдикцию России, что, разумеется, никоим образом не отразится на том, что «Известия» были и остаются всесоюзной газетой.

Дорогие читатели! Мы начинаем новую жизнь. Свою, известинскую, и, надеемся, вашу тоже. Поздравляем себя и вас с этим началом. Пожелаем себе и вам достойного продолжения.

За нашу и вашу свободу! Известинцы.

В данном случае под местоимением «мы» имеется в виду уже не наша временная мятежная «тройка», а вся редакция.

 

Очень срочно в номер

Не успели известинцы осознать, что долгожданная независимость наступила, как уже надо было держать экзамен на профессиональную пригодность в условиях этой самой независимости.

Ефимов был снят около 10 часов утра 22 августа и сразу встал вопрос: что печатать в вечернем выпуске, который необходимо подписать через пять часов — в 15.00? Ясно было одно: в запасе нет ни строчки, пригодной для сегодняшней публикации, все до единого материалы для всех шести полос должны быть абсолютно свежими.

В принципе, так должно быть каждый день: что в газете — то всё свежее. Но на практике этого никогда не происходило, причем во всех советских газетах. Из-за устаревшей технологии большинство материалов, особенно крупных, набиралось в типографии заранее, они шли в так называемый запас и уже из него ставились на полосы. А все, что не пробивалось в номер, пополняло запас. В «Известиях» с нашим огромным штатом существовала острейшая конкуренция материалов. Я как-то подсчитал и ужаснулся: вся пишущая часть редакции может отдыхать четырнадцать дней — на столько номеров газеты накопилось набранных текстов. В подавляющем большинстве они не имели привязки ко времени. Это вообще была отличительная особенность советской прессы, в том числе «Известий»: публикации без оперативных поводов. Очень многие журналисты не любили, а часто и не умели писать быстро, в номер, о чем еще будет разговор дальше.

Вот все это вышесказанное и беспокоило нас (это Надеин, Друзенко и я) утром 22 августа: сможем ли сделать с белого листа шестиполосный номер, который был бы достоин завоеванного нами сегодня нового статуса? Ведь огромнейший запас одномоментно и навсегда устарел. Вчера была одна страна, под путчем — сегодня другая, свободная. Вчера была подневольная газета — сегодня она независимая. Что и как будем делать?

Сейчас этот номер передо мной. Прошло двадцать с лишним лет. И на столько же я молодею, начав смотреть его с последних строчек. «Московский выпуск. По графику — 15.00». Да, вспоминаю, как я бежал тогда на выпуск, чтобы сэкономить какие-то минуты. Но мы так и не смогли уложиться в график, опоздали, хотя не очень намного, на час. «Сдан в печать — в 16.00». Все остальное тогда — получилось. Разумеется, весь номер посвящен главному событию планеты: попытке государственного переворота в СССР. Новейшие факты, сенсационные подробности, неожиданные комментарии.

С самого верха первой полосы смотрит только что вернувшийся из крымского плена Михаил Горбачев. На фоне самолета и сопровождающих лиц он вместе с российским премьером Иваном Силаевым. Здесь же его заявление, что он полностью владеет ситуацией. Здесь же начало большого репортажа Александры Луговской >— о том, как в машине Силаева она неслась по улицам Москвы в аэропорт; как оттуда вместе с ним, вице-президентом РСФСР Александром Руцким и бойцами ОМОНа на специальном самолете летели в Крым освобождать Горбачева. Первое интервью с Президентом СССР. Быстрое и опасное возвращение в Москву. Здесь же и отчет наших парламентских корреспондентов Игоря Елистратова, Геннадия Шипитько, Сергея Чугаева с Чрезвычайной сессии Верховного Совета России, осудившей ГКЧП. Под заголовком «Вздох облегчения во всем мире» пресс-служба «Известий» сообщает о реакции на провалившийся путч Генерального секретаря ООН, президента США, премьер-министра Великобритании, канцлера ФРГ, премьер-министра Японии…

Четыре колонки сверху донизу занял материал об организаторах и исполнителях путча, о том, как делался государственный переворот. Репортеры Николай Бурбыга, Валерий Руднев, Сергей Мостовщиков смогли получить информацию из самых что ни на есть компетентных источников — от высокопоставленных чинов в КГБ, Московском военном округе, милиции, в Генеральной прокуратуре СССР, от министра внутренних дел РСФСР Баранникова, Генерального прокурора России Степанкова, председателя Гостелерадиовещательной компании СССР Кравченко, сообщившего много любопытнейших сведений о роли своего ведомства в оболванивании советского народа.

Репортерами в этот день стали признанные очеркисты, публицисты, обозреватели. Оперативно сработали внутренние и зарубежные собкоры. Чем дольше вчитываюсь в пожелтевшие страницы, тем больше нахожу подтверждений, что очень многое не появилось бы в этом номере, если бы над ним нависало, как вчера, цензорское око снятого сегодня главного редактора. Ну разве мог он допустить публикацию, к примеру, Юры Орлика под заголовком «Подлог А. Лукьянова»? Конечно же нет, тогда как этот материал убедительно доказывал, что Председатель Верховного Совета СССР действовал заодно с путчистами. Вместе с их первыми официальными документами было опубликовано и его заявление о невозможности подписать намеченный ранее на 20 августа Союзный договор, ставшее идеологическим зонтиком для заговорщиков. Как и документы ГКЧП, оно датировано 18 августа, но в нем глава парламента не высказал никакого отношения к захвату власти. Обеспечивать ему алиби помогал не кто иной, как главный редактор «Известий». Около 16 часов 19 августа Ефимов собственной рукой внес в заявление Лукьянова, стоявшее в номере, всего одно поправку: вместо 18 августа под ним появилась другая дата — 16 августа. Расчет был на то, что раз текст датирован числом за три дня до начала путча, значит, в нем и не могло быть слов осуждения свершившегося антиконституционного действа. Если и не полное алиби для автора, то почти алиби. Расследование Орлика иллюстрировала ксерокопия заявления, написанного рукой Лукьянова, с датой под ним: 18 августа 1991 года.

Только благодаря тому что газета теперь ни от кого не зависела, она уже в первом свободном номере, о котором сейчас речь, напечатала материалы с такими мнениями, какие еще вчера были бы запретными, вычеркнутыми. К примеру, Альберт Плутник:

Среди тех лиц, которые несут ответственность за то, что этот путч вообще стал возможен, без тени сомнения я бы также назвал Михаила Сергеевича Горбачева… Он сам подбирал свои кадры. Вспомните, как яростно отстаивал Горбачев отвергнутую Верховным Советом СССР кандидатуру Янаева на пост вице-президента. Вспомните, как энергично, опять же отвечая на вопросы народных депутатов, он доказывал, что видит только Язова в роли министра обороны. Вспомните, наконец, своеобразную репетицию антипрезидентского путча на закрытом заседании Верховного Совета страны, где с программными заявлениями выступили министры из числа будущих заговорщиков. Президент не однажды демонстрировал традиционное и непоколебимое доверие к «своим людям». По-прежнему в цене те, кого, если пользоваться принятой наверху терминологией, «знает партия».

Отто Лацис. Когда Политбюро двое суток молчало по поводу захвата своего Генерального секретаря, избранного съездом, ясно стало, что это вообще больше не партия (здесь я повторяю фразу, написанную еще вчера для «Известий», но вычеркнутую по цензурным соображениям).

Юрий Феофанов. Против спланированного и до зубов вооруженного мятежа поднялась стихия демократии, против танков вышли люди. Однако ни один государственный правовой институт не встал автоматически на защиту Конституции… В сущности, мощное с виду, все еще жесткое к своим подданным государство мгновенно сдалось кучке заговорщиков…

В многолетней подшивке «Известий» это далеко не лучший по внешнему виду номер, но для тех, кто его делал, он особенно дорог — он открывал новую эпоху в истории газеты, эпоху независимости. Нас очень радовало, что в профессиональном отношении первый блин не вышел комом. Понятно, что этого мы смогли добиться только при активной поддержке работников типографии, выжавших из своей ветхозаветной техники максимально возможную производительность.

Наступал новый день, 23 августа, когда мы сработали на 15 минут лучше — сдали газету в печать уже с меньшим опозданием, чем накануне: в 15.45. При том, что в этот день были проведены еще и два судьбоносных для «Известий» общих собрания, о которых я уже рассказывал.

Много чего было в долгой истории «Известий», но такого, чтобы газета уволила только что назначенного министра обороны, раньше не случалось, и теперь уже вряд ли когда-нибудь повторится. А произошло это все в тот же день, 23 августа. История удивительная, достойная политического триллера.

Началась она в Хабаровске 19 августа. Собственный корреспондент «Известий» Борис Резник выступает по местному радио с осуждением путча. Среди тех, кто его слушает, военнослужащий Дальневосточного военного округа, назовем его «старший офицер Н.».

Борис знает, что его выступление вызвало недовольство местной власти, силовых структур, у которых накопилось за последние годы немало на него злости из-за критических статей в «Известиях». Ранее с их стороны предпринимались неоднократные попытки найти какой-нибудь повод для его компрометации, но зацепиться было не за что. В тот вечер Борис чувствовал, что к нему могут прийти нежелательные гости. А в ночью позвонили в дверь…

На пороге стоял незнакомый офицер, назвавший свою фамилию и место службы — ДВО. Далее он сказал, что слушал выступление Бориса по радио, раньше читал его материалы в «Известиях». Зная, таким образом, гражданскую позицию журналиста, хотел бы ознакомить его с важными секретными документами, представляющими опасность для общества.

Не исключая, что это провокация, Борис все же соглашается встретиться с Н. на следующий день в центре города. К месту встречи офицер пришел в гражданской одежде, в руках держал кейс. Открыв его, передал Борису небольшую пачку бумаг. Это были копии военных директив из Генерального штаба, относящихся к путчу. Даты — 19, 20 августа.

Борис искал возможность удостовериться в том, что это не подделка. Тем временем в Москве путч сворачивался…

Аэропорт Внуково, вечер 21 августа. Среди встречающих освобожденного из плена Горбачева нет министра обороны Язова, одного из главных заговорщиков. Он дома, скоро за ним придут — арестуют. Вместо него здесь присутствует начальник Генерального штаба СССР генерал армии Михаил Моисеев. Увидев его, сошедший с трапа Президент СССР спрашивает:

— Ты не участвовал в этом ГКЧП?

— Никак нет! — по военному четко отвечает генерал армии.

— Ничего не подписывал?

— Никак нет!

— Хорошо, — говорит Горбачев, — будешь министром обороны.

Сутки спустя, вечер 22 августа. Пушкинская площадь, «Известия». По телетайпу поступает из ТАСС президентский указ о назначении Моисеева М. А. временно исполняющим обязанности министра обороны СССР. Мы не успеваем его опубликовать — газета уже вышла. Переносим в очередной номер.

Утро 23 августа. Поскольку это уже не большая новость, я прошу выпускающего ставить указ о Моисееве не на первую, а на вторую полосу — вместе с указами о назначении и. о. министра внутренних дел В. П. Трушина, а также и. о. председателя КГБ Л. В. Шебаршина.

Хабаровск, 23 августа. В корпункт Резника звонит офицер Н. и просит о новой встрече. Теперь он уже в военной форме. Сказал, что в войска поступила устная директива руководства военно-политического управления ДВО срочно уничтожить все совершенно секретные документы, относящиеся к путчу.

Наконец Борису удается при содействии командующего Дальневосточным военным округом генерал-полковника Виктора Ивановича Новожилова получить возможность сверки предоставленных копий с оригиналами. Все сходится, включая регистрационные номера в конце каждого документа. Теперь у нашего корреспондента все сомнения отпали, появилась стопроцентная уверенность, что назначенный вчера и. о. министра обороны СССР Моисеев поддерживал ГКЧП — это его подпись как начальника Генштаба значится на главной военной директиве. Борис связывается с редакцией…

«Известия». Получив по факсу в первом часу дня документы из Хабаровска, мы часть из них ставим на третью полосу, а основной, за подписью Моисеева — на первую. Выдержки из него:

Заместителям министра обороны СССР, главнокомандующим войсками направлений и Дальнего Востока, командующим военных округов, флотами, командующему воздушно-десантными войсками, начальникам главных и центральных управлений Министерства обороны СССР.

В целях консолидации всех здоровых сил общества по сохранению Союза министр обороны СССР приказал:

В целях перекрытия каналов поступления информации и агитации, направленной против мер, принимаемых ГКЧП, учесть и при необходимости взять под охрану все объекты технических средств передачи информации независимо от ведомственной принадлежности (телевидение, радио, звуковещательные станции, средства связи МПС, гидрометеослужбы, диспетчерские пункты метрополитена, таксопарков и другие).

Максимально использовать все средства и методы работы по разъяснению правильности проводимых ГКЧП мер по стабилизации обстановки в стране, а также воспитанию личного состава в духе патриотизма и их ответственности за судьбу Советского Союза. Постоянно поддерживать высокую степень боевой готовности частей и подразделений к решению задач и в условиях ЧП, и в экстремальных ситуациях.

М. Моисеев

312 27

20.8.91 г.

Этот текст заверстываем вместе с коротким пояснением Резника и фотографией Моисеева в общий блок под крупным заголовком: «Михаил Моисеев поддерживал ГКЧП. А ныне — во главе Министерства обороны?».

Но триллер продолжается.

Москва, Кремль. Пока в редакции еще делается номер, об идущей в нем публикации каким-то образом уже становится известно в Кремле. Там легкая паника: не прошло и суток, как генерал стал министром, а теперь его снимать?

Хабаровск. В корпункте «Известий» раздается звонок из Кремля. На проводе — архитектор перестройки, ближайший соратник президента Александр Николаевич Яковлев. Они знакомы с Резником, он сразу на ты и по имени:

— Боря, это правда — насчет Моисеева?

— Сто процентов! — отвечает Боря.

Москва, «Известия». Первая полоса уже подписана к печати, как кто-то из наших двух военных корреспондентов — Николай Бурбыга или Виктор Литовкин — звонит мне по местному телефону:

— Слух-молния из Минобороны. Моисеев будто бы снят, в кабинет министра направляется маршал Шапошников, он, наверное, и назначен министром.

Задерживать номер? Но пока это слух, нет подтверждения. Вдруг я соображаю, что сам смогу быстрее других получить точную информацию — у меня ведь на столе кремлевский телефон-вертушка. Хватаю справочник, но куда, кому звонить? На какую букву его открывать? Репортерская интуиция подсказывает: надо звонить в кабинет министра, значит, на букву «я» — то есть Язову. Он уже в тюрьме, но телефоны министра наверняка еще прежние.

Откликаются сразу:

— Шапошников слушает.

Я знал имя-отчество маршала, человек известный. Представляюсь, спрашиваю:

— Евгений Иванович, извините, вы в этом кабине по должности?

— Да, — в ответ.

— Поздравляю! То есть «Известиям» вы можете подтвердить, что назначены министром?

— Да, только что. Я подтверждаю, что назначен министром обороны СССР. Вообще вы первый, кто мне сюда позвонил.

Мы вернули первую полосу и дали крупный заголовок: «Евгений Шапошников: “Я подтверждаю, что назначен министром обороны СССР”». А внизу под ним обычным текстовым шрифтом вбили одну длинную строку: «23.8.91., 15.43., после того, как была подписана к печати, но в этой связи задержана эта страница газеты».

Через десятилетия и века историки при изучении нашего времени, в том числе по страницам «Известий», будут ломать голову: что за чудные кадровые дела вершились в России в августе 1991 года! В одном и том же номере газеты первая страница утверждает, что министром обороны назначен Шапошников, а вторая сообщает, что министром обороны стал Моисеев. И как они делили кабинет?

Жизнь изобретательнее любого триллера. Эпилог нашего сюжета:

Хабаровск. Глубокая ночь на 5 декабря 2011 года. В краевой избирательной комиссии завершается подсчет голосов по состоявшимся накануне выборам в Государственную думу Российской Федерации Шестого созыва. Обработаны почти все бюллетени. По региональному списку партии власти «Единая Россия» места в Думе получают не пять-шесть кандидатов, как ожидалось, а всего два. Это уроженец Амурской области, председатель Общероссийской общественной организации ветеранов Вооруженных сил РФ генерал армии Михаил Моисеев и бывший собкор «Известий» по Хабаровскому краю Борис Резник.

С Борей мы дружим. Я спросил его: ну как генерал? За старое, за то, что по твоей инициативе газета его сняла из министров обороны, не в обиде?

— Хороший мужик, — сказал Боря. — Отношения у нас отличные!

Ну а мне уже пора вернуться к моменту, когда они заочно познакомились — в 23 августа 91-го.

В номере за это число на второй полосе напечатана небольшая статья Лациса. Комментируя вчерашнюю, первую после путча пресс-конференцию Горбачева, Отто пишет, что наблюдавшие ее многие телезрители места себе не находили от досады и жалости.

Досадовали на Михаила Сергеевича, и жалко было его же. Он был в тот час не на высоте своего долга, и, наверное, не могло быть иначе. Изолированный путчистами, он не владел информацией и не был готов к откровенному разговору со страной и с миром. Не разобравшись по-настоящему в том, что произошло с обществом за последние три дня, как радикально изменились его настроения и запросы, президент заговорил старыми словами о роли КПСС, о проекте программы партии, об идеях социализма…

Как всегда, Лацис написал четкий, емкий по мысли материал, но заголовок ему в этот раз не удавался — он дал вариантов пять, и сам был ими недоволен. Я взялся помочь ему, пробежал еще раз глазами текст, остановился на конце одного из абзацев. Как он писал там, Горбачев говорил, «опираясь на знания бесконечной давности — трехдневной. Он вернулся в незнакомую ему страну — не зря оговорился встречавший во Внукове телекорреспондент, поприветствовав его “на советской земле”. За три дня страна прожила годы и стала другой настолько, что надо сначала разобраться что к чему, — иначе вести разговор президенту со страной нельзя».

В «Известиях» традиционно была высокая культура заголовков. Считалось, что удачный заголовок обеспечивает половину читательского успеха материала, а плохой способен убить интерес к отличной публикации. От автора, от дежурных по отделам иной раз требовали многие десятки вариантов. В памяти каждого известинца есть собственные заголовки, которыми он гордится. Есть такие и у меня. Один из них — к большому репортажу в 1974 году с борта советского тральщика, который разминировал Синайский залив, где оставалось много мин после арабо-израильской войны 1967 года. Раньше в газетах тысячекратно мелькал заголовок «Проверено: мин нет». Я дал тот, что соответствовал увиденной мною опаснейшей работе наших моряков: «Проверено: мины есть». В последующие десятилетия он попадался мне в других газетах великое множество раз. Это, конечно, не значит, что каждый раз кто-то заимствовал его у меня. Просто само это словосочетание стало одним из газетных штампов.

Основным стражем качества заголовков в «Известиях» был секретариат, и мне нравилось иногда поучаствовать в их придумывании, в случае успеха беря с автора в качестве вознаграждения пять копеек, а то и все десять. Друзенко за это в шутку просил «стакан красного». Я вино не пью. Поняв в случае с Лацисом, что удачу я изловил, запросил с него рюмку водки. Он кивнул, и я выписал авторучкой над его статьей заголовок: «Горбачев вернулся в другую страну. Понимает ли он это?». Судя по телевизионным и радиообзорам, откликам, интерес к статье был очень велик, а конструкция названия и его смысл стали использоваться в СМИ в самых разных вариантах, причем не только в газетных заголовках, но и в текстах, передачах, дискуссиях.

В течение многих лет нашего знакомства находилось немало поводов для общения с Лацисом за рюмкой, а в тот раз было не до этого ни мне — весь номер шел с колес плюс два собрания, ни ему — он спешил на свою основную работу, в журнал «Коммунист». Но короткий разговор с ним запомнился. Я завел речь о том, что было бы хорошо для «Известий» и для него самого, если бы он перешел к нам на постоянную работу. Отто знал, что сегодня предстоят выборы главного редактора, что наверняка им станет Голембиовский, с которым у него были давние дружеские отношения. Сказал, что он готов думать на эту тему, но в любом случае нужны две встречи: с Игорем и главным редактором «Коммуниста» Наилем Биккениным.

В «Известиях» Отто уже работал — с 1964-го по 1971 год. Преуспевал как талантливый журналист в области экономики, но сам задумывался еще и о многом в политике. Он был из тех коммунистов, чья гражданская и профессиональная позиции сформировались под влиянием развенчавшего сталинизм ХХ съезда КПСС и Пражской весны 1968 года, уничтоженной советской агрессией. В 1971 году Отто переходит в редакцию международного журнала «Проблемы мира и социализма», находящуюся в Праге. Здесь и завершает начатую несколько лет назад свою тайную книгу о том, как в 1927–1929 годы в СССР под руководством Сталина утверждался репрессивный экономический строй, заложивший основы исторического отставания Страны Советов. Один из экземпляров машинописной рукописи хранился у друга, известного публициста-шестидесятника Лена Карпинского. И когда к Лену в 1975 году нагрянуло с обыском КГБ, то рикошетом был нанесен удар и по Лацису. Его возвращают из Праги и не допускают на прежнее место работы, в «Известия». Отлученный от журналистики, он уходит в сферу, где был известен своими прежними аналитическими публикациями и пользовался уважением — в экономическую науку, конкретно — в Институт экономики мировой системы социализма АН СССР. Здесь становится кандидатом, затем доктором экономических наук. В 1987 году Горбачев назначает его первым заместителем главного редактора журнала «Коммунист», который поддерживает перестройку, а среди партийных ортодоксов называется «гнездом ревизионизма».

С этого времени Отто начинает часто печататься и в «Известиях». Злободневность, яркий и точный язык, глубокие познания в области экономики, смелые демократические взгляды — все это отличает его статьи, способствует росту авторитета и популярности газеты. Его имя как журналиста и общественного деятеля заслуженно входит в число тех немногих людей, кого называют властителями дум. Конечно, он нуждается в другой, отличной от «Коммуниста» — в более широкой и влиятельной — трибуне, какой были «Известия», и принимает решение вернуться на Пушкинскую площадь.

Забегая вперед, скажу, что уже 27 августа, всего лишь на второй день своего пребывания в качестве главного редактора, Голембиовский предложил редколлегии открыть дополнительную должность политического обозревателя и назначить на нее Отто Лациса. Это ни в коем случае не была дружеская протекция — это был во всех отношениях правильный, нужный кадровый шаг в интересах газеты. Мы все его с радостью одобрили. Скорее всего, этот шаг мог состояться и без моей подсказки, но мне приятно вспомнить, что я первым заговорил о нем. Не жалел об этом и тогда, спустя годы, когда в критический момент для «Известий» Отто изменил образу хладнокровного журналиста-аналитика, борца за правое дело.

Следующий номер «Известий» должен был выйти в понедельник, 26 августа. Но мы решили выпустить его раньше, вечером в субботу, 24-го. Шел огромный поток важных новостей и заявлений, связанных с путчем, его последствиями, и желательно было опубликовать их своевременно. Плюс ко всему, в редакции царил такой эмоциональный подъем, она была охвачена таким энтузиазмом, что прерываться на двое суток не хотелось.

Это был уже третий номер без главного редактора-цензора, сделанный при полной творческой свободе, третий номер без единой строки из запаса, весь с чистого листа — и он тоже получился удачным, шел нарасхват. Я не буду его пересказывать, выделю лишь один материал, публикация которого стала возможной только с обретением независимости от власти, кто бы ее ни возглавлял. Уже один заголовок этой публикации в обстановке всеобщего восхищения Ельциным вызвал удивление на грани шока: «Закрыв газеты, Ельцин совершил ошибку. Он должен сам ее исправить». Знаю по реакции своих друзей, далеких от журналистики, как они были поражены тем, что статья с таким названием напечатана не где-нибудь, а в демократических «Известиях». Критиковать Ельцина всего через три дня после того, как он спас страну от катастрофы? Да что случилось с «Известиями»? Эти вопросы возникали едва ли не у каждого, кто открывал вторую страницу субботнего вечернего выпуска газеты от 24 августа.

Владимир Надеин начал статью с того, что президент РСФСР издал вчера, в пятницу, указ, фактически прекративший выход ряда коммунистических изданий с многомиллионными тиражами. Обоснован он был тем, что эти средства массовой информации вели активную кампанию клеветы против представителей законной власти, дезинформировали народ и, по сути, явились соучастниками государственного переворота. Как издания КПСС были приостановлены выпуски газет «Правда», «Советская Россия», «Гласность», «Рабочая трибуна», «Московская правда», «Ленинское знамя». Пересказав и ту часть документа, где говорилось об агентствах ТАСС и «Новости», о передаче их имуществ государственным органам РСФСР, освобождении от должностей руководителей, о поручениях прокуратуре и Совету министров, Надеин пишет:

Этот указ имеет немало аналогов в мировой истории. Такими действиями неизбежно сопровождались перевороты, но никогда — демократические преобразования… Право власти судить, где информация «фактически» правдива, а где «фактически» ложна — первый шаг к диктатуре. Свобода, отнятая у одних, обязательно обернется свободой, отнятой у всех. Оценка газет — дело читателей, а не президентов.

В статье дается слово руководителям нескольких демократических газет, запрещенных к выходу главарями ГКЧП. Им задается один вопрос: как вы относитесь к запрету «Правды» и ей подобных изданий?

Егор Яковлев, главный редактор «Московских новостей». Эти издания призывали к путчу задолго до путча. Однако я хотел бы, чтобы закрытие проходило безукоризненно конституционным образом.

Владислав Фронин, главный редактор «Комсомольской правды». Я считаю, что это — неправильный шаг. Это нужно было делать в рамках Закона о печати.

Павел Гусев, главный редактор «Московского комсомольца». Я никогда не был приверженцем этих газет. Но в этой ситуации нахожусь на демократических позициях. И не считаю нужным принимать драконовские меры.

И. Захаров, зам главного редактора «Независимой газеты». В данных обстоятельствах закрытие этих газет и возможно, и нужно. У нас еще нет конституционного правового государства. Идеалы цивилизации, конечно, замечательны, но не всегда уместны.

Таковы мнения тех, — пишет Надеин, кто не склонил головы перед путчистами, несмотря на запрет. Запрещенные газеты тогда вышли, но — в урезанном формате со статьями-призывами, похожие больше на листовки… Редакторам «Правды», «Гласности», «Рабочей трибуны», не говоря о профашистских изданиях вроде журнала «Молодая гвардия», и в голову не придет выпускать подпольные издания своих газет, — продолжил Володя. — Вне своих полированных кабинетов эти люди беспредельно трусливы, в чем мы имели счастье убедиться на примере бывшего главного редактора нашей газеты Ефимова.

И в заключение:

Эпоха наших мудрых, всеведающих и безошибочных правителей на этой неделе пришла к концу. Отныне нами руководят люди, не застрахованные от ошибок. Мы начинаем чувствовать то, что во многих странах является естественным: личное, ничем не понуждаемое согласие со своими лидерами. Они — наши. Они руководят нами с нашего согласия, а потому всегда открыты для требований. Должны быть открытыми.

Президент России избежит требования, если он сам отменит свое решение о закрытии коммунистических газет. Решение закрыть их его недостойно.

Согласно указу, запрет на коммунистические издания носил временный характер, но снят был очень уж быстро. Мы не знаем, повлияла на это каким-нибудь образом наша публикация или нет, хотя имелось достоверное свидетельство, что она горячо обсуждалась в ближайшем окружении Ельцина. Но ее значение в глазах известинцев выходило далеко за рамки конкретного президентского документа. Статьей Надеина газета как бы заявляла всей власти и всему обществу, что для нее нет ни одной запретной темы, ни одного вне критики государственного чиновника, включая самого популярного в России.

 

Новый главный, новая редколлегия

Мы сделали для себя рабочим днем еще и воскресенье 25 августа. В этот день выпускали последний, четвертый по счету номер без главного редактора. Голембиовский был наконец-то в пути — мы знали, когда его самолет прибудет во Внуково, послали за ним машину. Думали, что зайдет в редакцию, благо живет рядом, в соседнем переулке.

Рассматриваю сейчас этот номер (он шел на утро, датирован понедельником, 26 августа) и удивляюсь, каким он был маленьким, всего четыре полосы. Но зато каким масштабным по характеру и значению информации! Очень трудно было ее вбивать в эту небольшую площадь, экономили каждую строку.

Газетчики знают, как бывает нелегко найти важную новость, с которой можно открыть первую полосу. А здесь что ни событие, то сенсация.

Украина провозгласила образование самостоятельного Украинского государства.

Россия признала независимость Латвии и Эстонии.

Горбачев сложил с себя функции Генерального секретаря ЦК КПСС.

Лукьянов допрошен в Кремле.

Президент Буш: СССР стремительно продвигается к демократии.

Великобритания и Италия за полное членство СССР в МВФ и МБРР.

Здание Ростовского обкома партии опечатали казаки…

Прочитываю, вернее — перечитываю номер и снова отдаю должное всем, кто в те эпохальные дни вкладывал в родную газету свое журналистское мастерство и всю свою патриотическую душу. Утром в понедельник часть тиража — 10 тысяч экземпляров — были розданы москвичам бесплатно прямо у входа в «Известия», рядом с которым и вход в метро. Многие хватали по несколько экземпляров, целыми пачками.

Голембиовский в редакцию не зашел и не позвонил. Может, не прилетел? Уже в десятом часу вечера, когда номер практически был готов, Друзенко не выдержал — позвонил ему домой. Ответила Аня, сказала, что все в порядке, Игорь прибыл, вот только устал, хотел бы отдохнуть. После минутной паузы трубка перешла к Игорю, и он позвал нас к себе — Друзенко, Надеина, меня. Мы пробыли у них часа два. Шли в гости с веселым настроем, он витал и в начале встречи, когда на стол были выставлены вино, водка, виски. Но вскоре общение приняло сугубо деловой характер. Говорили о главном — что будет в стране, что должно быть на страницах газеты, в редакции? Игорь выглядел действительно уставшим, сказывались перелет, разница во времени с Японией — там уже наступало утро. Но, наверное, не только поэтому он не излучал особой радости в связи с нагрянувшей переменой в карьере. По всему тому, что и как говорил, было видно, что он осознает, какой нелегкий груз ответственности ложится теперь на его плечи.

Утренняя планерка на следующий день собрала чуть ли не столько же народу, сколько было на выборах главного редактора. Игорь вошел последним — все зааплодировали, он улыбкой, кивком головы приветствовал зал. И уже усевшись в кресло, раньше знакомое только как председательское на летучках, а отныне для него — постоянное, произнес фразу, надолго запомнившуюся многим:

— Я не страдаю комплексом благодарности…

В зале наступило нечто вроде немой сцены из великого классика. Приподнятое настроение сразу как-то осело, сменилось недоумением и неловкостью. Все ждали, что будут произнесены традиционные слова, приличествующие случаю. Спасибо, мол, за доверие — и тому подобное. А то, что прозвучало, — что значило? Ораторский прием или предвестник чего-то загадочного, непонятного? Недовольных услышанным было много, комментарии впоследствии звучали самые разные, они повторялись и через годы. Лично я истолковал для себя сказанное как не совсем удачный вариант простой мысли: ребята, вы меня избрали, но каких-то поблажек за это никто ждать не должен, я буду требовательным руководителем. Сам Игорь ни одним словом эту фразу не дополнил, не развил и тем самым не упредил всевозможные дальнейшие домыслы — сразу перевел планерку к обсуждению текущего номера.

В этот день, 26 августа, он подписал ряд документов. Вместо нашей, революционной формулировки об отстранении Ефимова применена более деликатная, не портящая ему дальнейшей жизни: «В связи с прекращением издания газеты “Известия Советов народных депутатов СССР” освободить т. Ефимова Н. И. от обязанностей главного редактора газеты “Известия Советов народных депутатов СССР” с 22 августа 1991 г.». Сокращалась одна из трех должностей первого заместителя главного редактора — ее как раз и занимал Игорь. Было также принято постановление редколлегии о командировке в Западную Германию на десять дней Алика Плутника «по приглашению Посольства ФРГ с целью подготовки серии материалов». Расходы по поездке брала на себя приглашающая сторона. Такие постановления — о командировках за рубеж за чужой счет — принимались при всех главных редакторах, от Аджубея до Ефимова, особенно частыми они стали с наступлением горбачевского времени. Об их практической и этической стороне я подробнее скажу позже, ссылаясь на собственный пример.

В этот же день новый главный редактор был посвящен в плохие новости, которые обрушились на газету с национальных окраин Советского Союза. Правительства трех новых прибалтийских государств: Эстонии, Латвии, Литвы — распорядились не печатать «Известия». Один из последних номеров, в котором была информация об отдельных выступлениях против грузинского президента Гамсахурдиа, не напечатан в Тбилиси. Новая, непонятная ситуация с печатанием и распространением центральных газет складывалась в Молдавии, на Украине, в Армении и Азербайджане, в республиках Средней Азии. А на улице заканчивался август, наступал сентябрь — многолетнее начало осенней подписки на следующий год. Мы хорошо понимали, что если нынешние читатели «Известий», внесшие деньги за газету до конца декабря, будут ее получать с перебоями или вовсе не будут получать, то осенью мало кто из них станет подписываться на 1992 год. Да и кто будет оформлять подписку, распространять газету? Останутся ли существующие пункты печати или начнут закрываться? Как с доставкой бумаги? Сколько все будет стоить?

Все прежние годы производственные, финансовые вопросы решались не журналистами, а издательством «Известия» при активной организационной и рекламной поддержке редакции. Мы с 1922 года являлись единым хозяйственным организмом, но что будет теперь, после выхода газеты из подчинения Президиуму Верховного Совета СССР? Мы объявили себя независимым изданием, но ведь издательством продолжает командовать Президиум. Этот вопрос косвенно затрагивался, но серьезно пока не обсуждался на каждодневных встречах Голембиовского с директором издательства Юрием Ефремовым, его заместителем Дмитрием Плессером, специалистами различных издательских служб. Все разговоры, заседания касались главным образом текущих моментов и проходили в прежнем духе взаимной заинтересованности, дело-то общее. Со временем из-за нового статуса газеты возникнет непреодолимый конфликт, дело разорвется на части, человеческие отношения испортятся навсегда. А пока стороны уважают и любят друг друга, всячески поддерживают давнюю добрую атмосферу дружной известинской семьи.

Из обильной редакционной почты Игорю показали две телеграммы, выражающие совершенно противоположные точки зрения читателей на газету, и он их зачитал на заседании редколлегии. Одна, анонимная, была из Винницы на Украине: «Верните газете ее прежнюю форму названия и все ордена. Иначе потеряете миллионы подписчиков». Вторая — читателя Сморгонского из Новочеркасска: «Приветствую ваше решение стать независимой газетой. Всегда верили вам, поддерживали, вместе боролись за торжество демократии».

Игорь высказался в том плане, что мы не знаем, какую часть читательской аудитории отражает одна из этих телеграмм, какую — другая. Нам приятнее вторая, но и первая наверняка имеет широкое хождение. Отсюда задача — всех привлекать на нашу сторону. Как? Способ один: разъяснять, что и почему произошло в «Известиях» и какую будем делать газету.

3 сентября был сформирован новый состав редколлегии. На основании ранее принятого, хотя еще и временного устава главный редактор использовал свое право назначить и ввести в редколлегию своих заместителей и ответственного секретаря. Это верхнее звено руководства газетой всегда считалось и неофициально называлось «главной редакцией». По уставу ее число не должно было превышать половины от общего состава коллегии. Остальные ее члены были избраны тайным голосованием простым большинством голосов. Директор издательства включен в нее по должности.

Согласно уставу, отныне решения редколлегии должны приниматься открытым голосованием, простым большинством голосов. В случае разногласия между главным редактором и коллегией решение являлось обязательным для главного редактора, если оно принято большинством не менее трех четвертей от числа присутствующих членов коллегии.

Начиная со следующего дня, на последней полосе каждого номера указывалось: «Учредитель: Журналистский коллектив “Известий”. Главный редактор И. Голембиовский».

Список членов редколлегии приводился по алфавиту, но для удобства короткого комментирования я назову фамилии в другом порядке. Главная редакция была назначена в основном в прежнем составе: первые заместители главного редактора А. Друзенко и Д. Мамлеев, зам главного Н. Боднарук, ответственный секретарь В. Захарько. Замом главного по международной тематике утвержден Владимир Надеин, который, как я уже говорил, являлся собкором в Вашингтоне, а будучи в отпуске в Одессе, сорвался из-за путча в столицу. Думаю, что многие на его месте не стали бы менять сытую, уютную Америку на проблемную во всех отношениях Москву, но он принял предложение Игоря вернуться в редакцию. Я уверен, он это сделал не ради большой должности как таковой — им двигали идеалы: делать по-настоящему независимые «Известия» и поднимать их на мировые высоты. Это подтвердят и дальнейшие события в редакции, когда не однажды проявятся характер и убеждения Надеина.

Заместителями главного редактора «Известий» назначены по должности и главные редакторы приложений «Жизнь» и «Неделя» Лев Корнешов и Игорь Серков. Где-то через полгода это напыщенное, чисто формальное совмещение должностей будет признано нецелесообразным, и каждый из руководителей еженедельников покинет известинскую коллегию, возглавит этот орган в своем издании.

Впервые в истории газеты, да, наверное, и всей отечественной журналистики проводились тайные выборы в редколлегию — таким образом сформирована половина ее состава. Избраны: Валерий Гавричкин (редактор сельхозотдела), Эдуард Гонзальез (редактор отдела международных связей и рекламы), Сергей Дардыкин (зам редактора отдела капиталистических стран), Андрей Иллеш (редактор отдела информации), Отто Лацис (политический обозреватель), Юрий Макаров (ставший первым замом ответственного секретаря), Юрий Орлик (редактор отдела писем), Альберт Плутник (спецкор). По должности вошел в коллегию директор издательства Юрий Ефремов. Итак, из шестнадцати ее членов (кроме главного редактора) назначены семь, избраны восемь и один вошел по должности. А ведь еще недавно нам и присниться не могло, что редколлегия «Известий» может быть назначена не высшей партийной и государственной властью.

 

Выпускаем «Известия» или «Нью-Йорк таймс»?

Страна продолжала бурлить. Одна новость драматичнее другой…

Раньше Россия, а теперь уже и СССР признал независимость Литвы, Латвии и Эстонии.

Украина создает свою армию.

Российский премьер-министр настаивает на сохранении единой валюты в межреспубликанских расчетах, не отвергая республиканских денег.

Сотрудники КГБ отозваны из кадров МИДа.

Российская Академия наук требует реорганизации…

Бурлит и редакция. Градус творческого кипения поднимает Голембиовский. Запрашивает новые идеи, выдвигает свои. В разговорах, обсуждениях особенно выделяется вопрос: какими должны быть свободные «Известия»? Оставаться традиционными — в основе номеров публицистика, размышления, анализ? Или реформироваться в новостные, событийные — на манер западных, американских газет? Страсти проявляются повсюду — на планерках, летучках, в кофейне. Чаще всего они вспыхивают там, где в эти минуты находится Надеин. Нет в редакции другого человека, который бы своими речами, заявлениями, репликами мог бы так, как он, выводить из равновесия и состояния спокойствия любую аудиторию — от двух человек, включая его самого, до нескольких сотен людей, наполнявших Круглый зал — и специально туда заглядывавших, когда становилось известно, что там выступит Надеин.

Он остроумен и ироничен, прежде всего по отношению к себе, ну и конечно, ко всем остальным. На одном из интернетовских сайтов, где уже в XXI веке регулярно выходят его злые антипутинские-антимедведевские статьи, он так написал о себе в биографической справке:

В феврале 1957 года начал работать создателем газеты «Колхозный труд» Черемисовского района Курской области. Штат состоял из меня, конюха Сергея и мерина Васьки. Первое впечатление от журналистики — страшная вонь, которую испускал крохотный сахарный завод по соседству с редакцией. Вонял жом — если вы не знаете, что это такое, так и не надо. В том же году перебрался в Донбасс. В «Голосе шахтера», многотиражке шахты им. Егора Абакумова, написал свой первый фельетон. Спустя несколько лет перечитал — гадость ужасная. В львовской областной газете «Вiльна Украiна» опубликовал сотни фельетонов. Помогла освоенная во Львове певучая украинская мова. Случайно был взят в «Крокодил», однако семь лет спустя закономерно изгнан — за фельетон «Так об ком это мы?». По мнению украинского ЦК, я «бросил тень» на обком партии Полтавской области. Еще четверть века писал фельетоны для «Известий», не подозревая о том, что завершу службу собкором в Америке…

Здесь Надеин скромно умолчал, что в «Крокодиле» с его миллионным тиражом он занимал ключевую должность ответственного секретаря, а в «Известия» был приглашен не рядовым сотрудником, а сразу редактором отдела фельетонов. Чуть ли не каждый его собственный фельетон признавался одним из лучших, а часто самым лучшим материалом в номере. При Лаптеве Володя возглавил отдел писем, его обзоры читательской почты стали событием в советской журналистике. Когда он уехал работать в США, то у него не было ни дня профессиональной акклиматизации — с первых материалов заявил о себе как полноценный собственный корреспондент. Человек пишущий, он всегда пользовался повышенным авторитетом у коллег, но когда избранный главный редактор назначил его одним из своих заместителей, многие в редакции забеспокоились: получив большую власть, Надеин начнет ломать газету под свои давние идеи, а Голембиовский его в этом поддержит.

Чтобы понятно было, за что и против чего выступал Надеин, почему на него часто обрушивались редакционные громы и молнии, хотелось бы оглянуться в историю — далекую и одновременно совсем близкую. А поможет мне в этом уникальная книжечка, изданная в 1971 году. Ее малый тираж (всего 200 экземпляров) и гриф «Для служебного пользования» указывают на то, что она предназначалась для совсем уж узкого круга читателей. Таким он и был, коллектив «Известий», насчитывавший тогда около двухсот журналистов. Это каждому из них адресовалась книжка «Мысли вслух», собравшая их же высказывания на редакционных летучках в течение пятнадцати лет, то есть с 1956 года по 1971-й, охватывая и период, когда главным редактором газеты был великий революционер от журналистики Алексей Иванович Аджубей (1959–1964).

Как писал в предисловии ее составитель, один из собственных корреспондентов Юрий Кузнецов, помимо оценок текущих номеров, на летучках нередко звучат и «общие положения, имеющие порой непреходящее значение. Они касаются многих сторон жизни редакционного коллектива и судеб журналистики в целом, путей ее развития… Представляется, что этот коллективный разум редакции не должен кануть в Лету». Он и не канул никуда, весьма интересен и сегодня. Главное же «непреходящее значение» этих мыслей в том, что по ним отчетливо видно, как «Известия» добивались читательского успеха. Вот, к примеру, несколько цитат по теме журналистского мастерства.

…Чем больше растет авторитет и влияние «Известий», тем больше это обязывает коллектив редакции и любого из нас более внимательно относиться не только к каждому заголовку, но и к каждому слову, к каждой фразе. Ибо одно лишь неудачное, необдуманное выражение может ослабить, а то и совсем испортить впечатление даже от самой лучшей статьи.

…Надо больше думать о яркости выражения мысли, о новизне и свежести решения темы. Иногда материал, поднимающий очень острую, интересную проблему, сам за себя скажет: его прочтут, о нем будут говорить. Но если к этому прибавить настоящее мастерство, свежий, оригинальный поворот, когда все грани засверкают полным светом, — вот это подняло бы уровень художественных средств нашей газеты. Внимание, внимание вопросам мастерства!

…Не надо забывать: все лучшее в русской журналистике — от Глеба Успенского до Кольцова и далее — это личностная журналистика. Присутствие автора, его оценка событий, его мысли об увиденном и пережитом и есть художественная ткань нашей журналистской классики. Безликие писания, под которыми можно поставить любую фамилию, никогда не делали чести ни одному изданию.

И еще одна цитата из «Мыслей вслух», говорящая уже о том, какие условия могли предоставлять «Известия» своим сотрудникам для того, чтобы их писания отличались высоким мастерством:

Мы можем согласиться с тем, что собственный корреспондент выступит с одним крупным куском в месяц, но чтобы это был настоящий материал. Мы можем согласиться, чтобы два корреспондента «спарились», разработали тему, написали ее на отлично и выступили один раз в месяц. Разумеется, мы не сбрасываем со счета информацию и различные оперативные выступления, авторские материалы, которые ждет редакция.

Так было при Аджубее и после него: многие известинцы, собкоры и спецкоры, стремились опубликоваться в основном крупными статьями, очерками, обычно имея для их подготовки немало времени, часто недели, а то и месяцы. Именно эти материалы, обращенные к мыслям и чувствам людей, тщательно исследующие острые конфликты и актуальные проблемы, по-писательски выстроенные и выписанные, составляли славу «Известий». Они были примерами для подражания, наиболее престижными, первичными в оценках коллег и начальства, а все остальное пусть и не сбрасывалось со счетов, но являлось как бы вторичным, не всегда обязательным. В той же давней книжице есть и строки о том, что главный признак газеты — оперативность, что «мы должны расценивать как великую трагедию, как чрезвычайное событие, когда другие газеты опережают нас с освещением интересных событий». Но «Известия» далеко не всегда блистали своей оперативностью и всеохватностью событий, а информационные зевки, проколы редко когда считались в редакционном мнении очень уж большой драмой, не говоря о трагедии.

Вот как схематично выглядела редакционная практика, которую я знаю с февраля 1972 года, когда пришел в «Известия». Параллельно с работой по текущему номеру газеты начинается подготовка следующего номера. Впереди еще сутки до выхода в свет, а уже верстаются, почти готовы внутренние, так называемые загонные полосы — из материалов, посланных в запас. Может, посланных вчера, а может, и неделю, месяц, год назад и лишь слегка обновленных перед печатью. На загонных полосах оставляются свободными только небольшие пятна под возможную информацию. Уже имеются заготовки и на две наиболее оперативные полосы — первую и иностранную. Утром на планерке идет опрос редакторов отделов: у кого что есть из важного, событийного? В иностранных отделах всегда что-то есть: планета большая, среди собкоров немало тех, кто приучен к оперативной работе, в редакции телетайпы не только ТАССа, но и американского агентства ЮПИ, английского Рейтер, парижского Франс Пресс. А что произошло внутри СССР, что ожидается в ближайшие часы? Отдел информации небольшой, всего знать не может, к тому же ему не позволено освещать вопросы политики, действия властей. Новости с государственного уровня — только по каналу ТАСС. А о чем передают в номер шестьдесят собкоров, освещающие жизнь страны от Тихого океана до Балтики? Очень часто от них утром — ни строки. Не от кого-то в отдельности, а от всех шестидесяти — ни одной строки. Нет-нет, в своей массе они не бездельники, они много работают, но, как правило, это работа не на текущий или завтрашний номер, а на отраслевые отделы редакции. Ездят по своим регионам, встречаются с людьми, изучают проблемы, разбирают жалобы. Словом, набирают факты, проверяют их — и пишут. Не короткую заметку, а целую корреспонденцию. Или статью, очерк. В отделах эти труды ждут. Они запланированы, корсеть следит за выполнением планов.

Так годами заведено: об отдаче собкора судят в редакции не по тому, нашел ли он, отследил ли большую новость, лучше — сенсацию, смог ли обойти другие газеты, ТАСС, радио, телевидение, а в основном по тому, какую проблему поднял, как ее осмыслил, насколько умело выстроил сюжет, смог ли выдержать принятый в газете высокий литературный уровень. В отделах своя специфика. Люди работают над своими материалами, готовят к набору собкоровские, авторские. И чаще всего эта нелегкая работа никак не связана с тем, что произошло в необъятном СССР в последние сутки, часы. Так вот и получалось: все будто бы заняты нужным делом, а когда наступает планерка, часто выясняется: нет ничего свежего, никаких серьезных новостей в номер.

Запомнилось, как от одного спецкора я долго ждал статью, ради которой подписывал ему командировку в далекий город. Спрашиваю: ну, где же материал? Он в ответ: «Трудно идет, я три дня думал над первой строчкой». Это был опытнейший, очень ответственный газетчик, глубоко пахавший сложную юридическую проблематику. В результате он сдал блестящую статью, из тех, что называют конфеткой. «Известия» тем и были сильны, что могли себе позволить иметь таких сотрудников, которые работали над материалами подолгу, зато итог получался великолепный. Я любил этих людей, восхищался их журналистским мастерством, но с переходом в секретариат мне очень хотелось, чтобы у этого мастерства была еще одна, чрезвычайно необходимая газете грань: не три дня мучиться над первой строчкой, а настраиваться не дольше трех минут, творить с большой скоростью, не в загон, а в текущий номер.

Шли годы, менялись главные редакторы, а эта практика оставалась неизменной. Конечно, она не была изобретением «Известий». Примерно так же работали все центральные газеты. Объясняется это многими причинами. Прежде всего — политической зажатостью всей страны, всего общества. Отсутствием свободы печати, первоочередной идеологической, пропагандистской ролью газет, цензорским колпаком над информацией. Да и не было у нас богатой событиями внутренней жизни — все по той же причине отсутствия свобод, борьбы партий, независимых ветвей власти. Словом, у нас не было абсолютно никаких объективных предпосылок и условий для существования подлинной новостной печати. Они стали появляться лишь с наступлением горбачевской гласности, перестройки, тогда и начал усиливаться в обществе запрос на информационность газет. Одновременно раскрепощалась и сама пресса.

«Известия» стали первой газетой, значительно увеличившей при Лаптеве выход новостей. Это происходит не само по себе, не по велению редколлегии, а в результате долгой борьбы, в том числе внутри редколлегии. Первостепенную роль здесь играл Голембиовский. Я был убежденным его сторонником и делал все возможное в рамках своих полномочий, сначала первого зама, а потом и ответственного секретаря, для более заметного поворота газеты в эту сторону — информационную. Мы смогли вместе с корсетью ввести каждодневные блоки новостей на нескольких полосах, начиная с первой. Начертить их на макете было просто, труднее оказалось переламывать многолетние навыки, привычки корреспондентов, чуть ли не заново учить некоторых из них писать информации.

Интересная произошла вещь: новая информационная рубрика «Прямая связь» стала самой популярной для чтения среди самих же известинцев, включая тех, кто, стоя на страже неприкасаемых, священных традиций «Известий», не поощрял мои, в частности, усилия для расширения места под событийные материалы. Но успех «Прямой связи» не исчерпывал решения проблемы, которая по-прежнему во многом упиралась в негибкое штатное расписание, в старую организацию работы, в менталитет многих журналистов, считающих недостойной своих талантов репортерскую охоту за новостями, написание в номер.

Вся редакция, включая рыцарей публицистики и очерка, в дни путча и в первые дни после него показала такие образцы дружной оперативной работы, что казалось, теперь отойдут в прошлое жаркие, доводящие до обид и конфликтов споры о том, какой должна быть газета. Но они снова возникли, и снова их инициатором стал Владимир Надеин. Мне хотелось бы здесь побольше дать прямой речи (его и оппонентов), которая передает атмосферу времени и колорит нашей редакционной жизни. Столкновение взглядов зафиксировано на разных летучках, так что вполне логичными и уместными могут быть как бы сводные цитирования сразу из нескольких стенограмм.

В. Надеин. Отчасти перефразируя изречение Салтыкова-Щедрина, напомню, что никак невозможно добиться процветания в запущенном доме, ничего в оном не меняя. Отсюда и главный вопрос: а позволительно ли относиться к «Известиям», как к запущенному дому? При нашем тираже!.. При нашей популярности!.. При блеске имен, которые любят миллионы читателей … Я думаю, нас с равным правом можно считать как домом процветающим, так и домом запущенным — все зависит от того, чего мы хотим, каков наш идеал.

Давайте пристальнее всмотримся в себя нынешних. Мы ведь не газета, а полужурнал, полукнига, у нас находят место на полосах и называются даже лучшими материалы, которые лежали в запасе по несколько месяцев. Сегодня толстая книга выпускается (увы, не Госкомиздатом) за неделю. Так что еще не ясно, кто работает оперативнее — Госкомиздат, выпускающий книгу за три года, или мы, публикующие новости без указания даты и статьи без признаков возраста.

Такая газета, которая была создана и смоделирована в начале 60-х годов Алексеем Ивановичем Аджубеем, гениальное (это я говорю без малейшей иронии) детище отмерзшей в хрущевской оттепели советской журналистики — себя полностью исчерпала. Ни секунды не сомневаюсь, что образ новой газеты, который сегодня лучше всего проглядывается в яковлевских «Московских новостях», стучится в двери. Увы, еженедельнику типа «Московских новостей» при всем желании его создателей не дано явить собою образец для подражания. Но образец все равно появится. Жаль, если новатором будут не «Известия» — у них для первенства есть если и не всё (или даже далеко не всё), то, на мой взгляд, больше, чем у других.

Предлагаю коренную перестройку размещения материалов на полосах газеты. Одновременно необходимо резкое изменение жанрового соотношения в «Известиях». Основными жанрами должны стать репортаж и корреспонденция («стори»), делаемые по принципу «лида», то есть с выносом в первые строки повода или главной мысли. Это даст возможность сокращения материалов в случае необходимости поабзацно с их конца… Большинство наших аналитических материалов — это толчение воды в ступе. Такого количества «мыслей» просто не нужно в газете.

И. Преловская, замредактора отдела школ и вузов. Все мы знаем, что такое газетный репортаж. Но что лично вы называете репортажем?

Надеин. Под репортажем я имею в виду любой событийный информационный материал.

Преловская. Если я правильно вас поняла, журналисты делятся на две категории: первая собирает факты, а другая пользуется этими материалами при подготовке статей. Но ведь нам обычно приходится не просто добывать факты, а их исследовать. В процессе этого исследования, собственно, и рождаются мысли, выявляются противоречия жизни, раскрываются характеры, позиции людей. Как же можно передать эту работу коллеге?

Надеин. Подразумевается, что обозреватели — журналисты высшего класса, а репортеры — не столь. Но это весьма грубая схема. Жизнь сложнее. Репортер может быть специалистом самого высокого класса, просто его работа состоит в сборе информации, а не в анализе ее. Задача обозревателя, анализируя все доступные ему сведения, представить это все уже в виде завершенной, полной картины.

В советские времена существовал странный, заведенный партийными идеологами порядок: каждая газета только 40 процентов своей площади отдает собственным сотрудникам, остальные 60 — авторам со стороны: рабочим, крестьянам, интеллигенции, начальникам разных уровней, военным… Но если за распределением места в газете редакторы следили не очень строго, то в части гонорара такое соотношение обязательно выдерживалось, хотя чаще всего за «авторов» писали сами журналисты. Отказавшись от этой глупой арифметики, мы стали давать слово только тем людям со стороны, которым было что сказать нашей многомиллионной аудитории. Но работать приходилось и с ними — заказывать материалы, доводить тексты до нужных объемов и качества. Все это и имел в виду экономический обозреватель Валерий Романюк, задавая вопрос: «Кто будет готовить авторские материалы?».

Надеин. Читательский отдел.

И. Овчинникова. Способен ли человек из этого отдела, который сам не пишет репортажи, статьи, сделать хороший авторский материал?

Надеин. Вопрос, который вы задали, скорее всего риторический: может ли безногий человек, который умер в прошлом году, стать чемпионом будущей олимпиады по прыжкам в высоту? На любом месте нужны люди, которые умеют делать то, за что получают деньги.

Овчинникова. Но в читательском отделе они разучатся писать и станут «безногими».

Надеин. Вспомним, к примеру, Ильфа и Петрова. Они умели писать и не разучились, будучи правщиками в отделе писем. Наличие редакторов для таких материалов — мировая практика: не надо ломиться в открытые двери.

Взявшись однажды сопоставить первый опыт свободных «Известий» с мировой, больше американской журналистикой, Надеин делает главный вывод: оставаясь по литературному качеству намного выше даже хороших западных газет, независимые «Известия» по-прежнему представляют собой пропагандистское, а не информационное издание. Первое основное отличие: автор известинской публикации стремится не столько сообщить потребителю информацию, сколько убедить его или переубедить.

— Такая проблема, — продолжил Володя, — не снимается перед всеми средствами массовой информации, но у нас она слишком отчетливо выражена. И второе. Создается впечатление, что абсолютное большинство материалов написано в редакции людьми, которые любят все разъяснять, комментировать. Всем нам необходимо уметь оперативно и четко реагировать на события. В случае, если кто-то из нас этого не хочет или не умеет, он может оказаться за бортом конкуренции.

Надеин ни на кого не намекал. Но не придумал ничего более убедительного для подкрепления своих мыслей, как сослаться на работу общепризнанного мастера — Плутника, послав ему сначала большой реверанс:

— Бесспорно, Алик Плутник — звезда нашей публицистики времен перестройки. Его стиль, основанный на взвешенности, рассудочности, большом количестве оговорок, большом количестве вопросительных предложений, может быть, наилучшим образом подходит к ситуации, когда следовало таким образом довести до читателей свои суждения, чтобы не вызвать вместе с тем негативных реакций могущественных в ту пору структур. Он заслужил массу читательских симпатий, и я глубоко уверен в том, что все они были заслужены. Но сейчас наступила пора другой журналистики. Журналистики, я не хочу сказать, безрассудной, она вообще плоха, но наступило время четкого формулирования своей мысли, когда было бы ясно и очевидно читателю: что ты хочешь. Это должно быть сделано в максимально лаконичных формулировках.

По высказанному далее убеждению Надеина, прежние достоинства «Известий» не могут быть достоинствами в новое, наступившее время. Было сказано, что нам не выдержать будущей схватки с такой формализованной газетой, как «КоммерсантЪ», очень насыщенной информацией. Надо признать, что прогноз Володи в значительной степени подтвердился, хотя такой уж прямой схватки между этими двумя газетами не было. Однако по мере того, как «Известия» теряли свою аудиторию, свой политический вес и влияние, «КоммерсантЪ» поднимался вверх по всем этим характеристикам. Это происходило по многим причинам, но немалую роль сыграло как раз то, о чем говорил Надеин, — ориентация «Коммерсанта» на стандарты западной журналистики.

Выбирая предметом своего критического внимания профессиональную манеру Плутника, возмутитель спокойствия не сомневался, что услышит равноценный ответ. И он его получил.

Начав с того, что у Надеина, естественно, может быть принципиально отличное от него мнение, Алик решился идти по грани всегда присущей ему вежливости:

— Даже если бы я действительно бесконечно доверял Володиным оценкам (а я им доверяю, находя в нем, как и он во мне, массу достоинств), своему мнению в данном случае я бы все равно отдал предпочтение. Во всем, что он здесь сказал, меня больше всего настораживает абсолютизация им собственных принципов, неизбежно перерастающая в нетерпимость. Меня настораживает, что человек, едва появившись в редакции в новом качестве, в редакции, подчеркиваю, живущей по новым демократическим нормам, считает себя вправе изрекать как бы положения воинского устава, обязательные для всех. В соответствии с убеждениями Володи всем нам необходимо, оказывается, срочно создавать газету по американскому образцу, руководствуясь жесткими законами рынка. Не нашего — американского. Поскольку, что такое рынок, — этого пока никто не знает. Да и зачем нам, живущим совершенно в другом обществе, другой жизнью, во что бы то ни стало равняться на американские издания? Или, в крайнем случае, на отечественный «КоммерсантЪ»? А стоит ли вообще на кого-то равняться? Равняться — отказаться от своей роли флагмана, добровольно ухудшив себя. Брать у других лучшее — другое дело. Но ведь другие не потому не берут лучшее у нас, что не хотят, — просто это требует другой школы, другого подбора кадров, которых у других нет. Если уж «равняться», то единственно на возможности наших журналистов.

Нам же, по сути, предлагается пренебречь возможностями именно лучших журналистов (я знаю, у Володи есть серьезные претензии и к Васинскому, и к Поляновскому, ко всем, кто пишет «длинно»). Ему хочется осовременить их, то есть заставить писать четырехстраничные комментарии. А зачем? Зачем всех вынуждать петь песни, а не, скажем, оперные партии, причем — на один голос? Не нужна всеобщая унификация… Думаю, Володя должен допускать, что его мнение — лишь одна из возможных точек зрения. Никто из нас не может рассчитывать на то, что он всегда прав. Иначе, неизменно упорствуя на своем при том высоком положении, которое он занимает, Надеин может решить, что переламывать людей — значит всегда их улучшать. Заблуждение, которое никак нельзя рассматривать, как личное дело «автора».

Ю. Макаров. Меня очень обеспокоило это начало, первая наша летучка «на свободе». Известно, что лучшая традиция демократов — придя к власти, первым делом переругаться, еще ничего не успев сделать. Что-то похожее происходит и здесь…

Н. Боднарук. Мы слишком легко отказываемся от того, что было нашим достоинством. Не мне, наверное, говорить о традициях «Известий», здесь сидят люди, проработавшие двадцать и более лет в газете, но мне кажется, что самое безумное, что можно сделать в понятном желании реформироваться, — отсечь, отказаться от всего, что составляло капитал газеты и сослужило нам хорошую службу в прошлом.

Овчинникова. Можно ли сопоставлять наши газеты, в том числе «Известия», с зарубежными, которые отражают совсем другую жизнь? Думаю, что пропагандизм, который присутствует в нашей прессе, неизбежен, потому что приходится убеждать наших людей в вещах очевидных для западного обывателя. Он знает, например, что частная собственность — это нормально, чем больше богатых людей, тем меньше бедных. Ему не надо это внушать. А мы долго еще будем вынуждены повторять эти простые истины до хрипоты. Может быть, то, чем мы занимаемся, не газетная журналистика, а публицистика, требующая больших объемов. Потому что, отталкиваясь от какого-то факта, мы должны далее идти по линии убеждения, чего бы ни коснулись. Мы, например, не просто информируем о том, что начинается приватизация жилья, но обязаны рассказывать, что это такое, зачем оно нужно, убеждать в необходимости этого.

Во всем, что говорил Надеин, есть предмет для рассуждений и обсуждений, но не уверена, что все так просто и очевидно.

М. Бергер. Можно ли нас сравнивать с западными газетами и можно ли сделать «Известия» газетой мирового уровня? А какие магазины нам больше нравятся: наши или те? В общем, не сомневаюсь, что нам следует воспринимать опыт рыночного апеллирования на информационном рынке и подавать новости людям так, как покупают там. Написать материал на двенадцати страницах я смогу, но прочитать — вряд ли.

Боднарук. Наш спор далеко зашел и, как мне кажется, все-таки он идет по принципиальным вопросам. Главный — можно ли из «Известий» сделать газету мирового уровня? Что подразумевает под мировым уровнем Владимир Дмитриевич? Это, надо думать, газета типа «Нью-Йорк таймс», «Вашингтон пост» и т. д. Позволю себе такое сравнение: можно ли пустить «роллс-ройс» по владимирскому бездорожью? В принципе можно, но совершенно предсказуемо, что он застрянет в первой же владимирской луже. Можно создать газету, соответствующую общепринятым западным стандартам. Можно для этого позвать консультантов, как это сделали «КоммерсантЪ», «Московские новости». Можем и сами скопировать такие модели. Можно избавиться от половины журналистов, а оставшуюся часть переучить — тех, кто поддается переучиванию. Но можем ли мы поменять своего читателя? И есть ли смысл ставить такую цель?

У нас масса недостатков. Мы неповоротливы, новости не первыми ловим, политические новости прежде всего. Но говорить о том, что время доперестроечного и перестроечного Плутника кончилось, это заблуждение. Думаю, мы не должны создавать газету другого толка. Если это будет другая газета, пусть ее делают другие люди.

Надеин. Если коллеги в самом деле правы и продолжение прежнего курса, пусть с легкой перестройкой, может обеспечить газете процветание и достаточный доход людям, которые работают в ней, — я сдаюсь. То, что они предлагают, привычнее, удобнее и проще. Однако мое личное убеждение состоит в том, что это курс в нищету журналистов, а затем и исчезновение газеты. Курс в то, что «Известия» больше двух лет не выдержат в новых условиях, они будут побиты менее консервативными конкурентами.

Не буду обижать себя — процитирую в очень сжатом виде и свое выступление:

— Четыре года назад, когда я вернулся из Болгарии, Надеин, сидя в этом зале, сказал, что стоявший в полосе материал Захарько на четыре страницы — материал будущего газеты, а вот статья Васинского на четырнадцати страницах — это материал прошлого газеты… И тогда, и сейчас я отношусь с юмором к похвале в свой адрес. Но если говорить серьезно, то все, что слышу сейчас от Володи, для меня не было неожиданностью. И то, что он года полтора провел в Америке, нисколько не изменило его представлений о современной журналистике. Они сложились у него давно, а в Америке в чем-то лишь скорректированы. Не изменился и сам Надеин — он всегда был и остается человеком творческим, очень переживающим за судьбу газеты, активно работающим на нее и постоянно пытающимся ее улучшить. С ним можно спорить по деталям. Но в основном надо согласиться — газеты должны делаться по определенным, принятым в мировой журналистике стандартам.

Как уже было сказано, большая часть редакционного народа побаивалась, что главный редактор поддержит идеи Надеина. Действительно, Игорь разделял многое из того, что говорил его заместитель о характере газеты. Многое, но не все, как свидетельствует и стенограмма летучки от 11 сентября.

И. Голембиовский. Героическая история «Известий» завершилась победой, и мы получили возможность делать газету, которую хотели. Но какую? Ту, что делали всегда? Мы хотим жить и работать так, как привыкли. И это естественно. Наше достоинство и наша беда: мы долго работаем в одной газете. Мы все рабы своих привычек и представлений. Но при этом думаю, что не надо волноваться по двум обстоятельствам: газета не станет чисто информативной, а будет стараться быть фундаментальной, аналитической. И второе. Ни один талантливый человек в «Известиях» не пропадет…

Далее Голембиовский сказал, что он знает «беду “Известий”».

— Это — гипертрофированное представление о наших достоинствах. Газета, которую мы делали, которую считали успешной, в прошлом году провалилась, и не только из-за высокой цены. Мы потеряли больше половины тиража. Один этот факт заставляет посмотреть на себя и газету иначе и понять, что же мы производим. Газета должна меняться — это безусловно и очевидно… В редакции есть два крыла. Первое: газета, которую мы делали, — сборник статей, и второе: современная газета, которая дает новости, комментарии с оценками, причем личностными….

Однажды — то ли на малой планерке в секретариате, то ли в буфете — Игорь произнес фразу, которая мгновенно облетела все восемь этажей: «Аджубеевские “Известия” должны как можно быстрее умереть». Помню реакцию театрального критика Нелли Исмаиловой, заглянувшей ко мне, когда шла очередная такая малая планерка с присутствием Голембиовского. У него с Нелли долгое время были очень хорошие отношения, всегда с легкими подкалываниями друг друга. Она чуть ли не крикнула с порога:

— Игорь, вы сумасшедший!

Зная взрывной характер Исмаиловой, ее манеру не стесняться начальства, указывать ему, как надо жить и работать, все заулыбались, а она серьезно продолжила, подойдя к Голембиовскому:

— Мне сказали, что вы желаете смерти «Известиям». Теперь я поняла, какую мы допустили стратегическую ошибку, когда избрали вас главным редактором.

Игорь рассмеялся. Все, как часто бывало, свелось к шуткам. Я не думаю, что этот эпизод повлиял на дальнейшие отношения главного редактора и очень неравнодушной к родной газете сотрудницы еще аджубеевского призыва в «Известия», но со временем они изменились, стали больше формальными. Когда Нелли ушла из редакции, вместе с нею ушли со страниц газеты и ее многолетние именитые авторы, чьи большие статьи, эссе на темы культуры и нравственности высоко поднимали интеллектуальный уровень «Известий». Они сильно нравились одним читателям, не менее сильно раздражали других и почти каждый раз становились поводом для очередного спора в редакции, какой же должна быть газета: с крупными полотнами — размышлизмами или без них, информационная?

По должности и по характеру я не мог быть в стороне от этих споров. Воздерживаясь от дополнительных цитирований себя, замечу только: сказанное Игорем об ускорении эвтаназии «Известий» было воспринято в коллективе излишне драматично. На мой взгляд, он перегнул в словах, а на самом деле имел в виду необходимость отказа от давней практики в «Известиях», когда и штатное расписание, и организация работы редакции, и профессиональные ценности не были ориентированы на высокую оперативность газеты.

Перечитывая сейчас стенограммы тех летучек, я вижу, что, если отбросить в сторону эмоции выступавших, то вся редакция сходилась в главном: «Известия» должны быть просто качественной газетой, в которой высокая и достоверная информативность соединяются с аналитичностью и литературным блеском. В конечном счете, не наши разногласия той поры, а более позднее скатывание с рельсов качественной прессы к низкопробности сюжетов, желтизне приблизило катастрофу «Известий».

Что при всем расхождении взглядов согласие находилось, убеждает пробный номер невиданного раньше объема газеты — 12 полос. Сразу после первой свободной летучки 11 сентября был объявлен поиск модели каждой из полос, новых тем, рубрик. Задуманный номер вышел 24 сентября, и был он — по многим читательским отзывам — весьма удачным. Особенно было приятно услышать добрые отзывы из журналистской среды, которая заметила и отметила все наши сугубо профессиональные нововведения. Их набралось немало, начиная с первой полосы. Новая верстка, игра шрифтами, необычное оформление: крупный событийный снимок, фотоанонсы к материалам внутри газеты, таблицы, схемы, график добычи и продажи советского золота, карикатура… Здесь же в телеграфном стиле последние новости, а с подробностями — две главные из них: введено чрезвычайное положение в Таджикистане; после восьмидесяти часов почти непрерывных переговоров глав России, Казахстана, Азербайджана и Армении удалось подписать договор об урегулировании конфликта по Нагорному Карабаху. Все остальные полосы тоже несли на себе приметы новизны, на последней привлекал внимание первый в советской печати комикс. Главным же новшеством номера стала вся 10-я полоса под рубрикой «Мнения».

В советских газетах, в том числе в «Известиях», не было четкого разграничения между новостями и мнениями, тогда как в мировой прессе это один из основных принципов, причем не только в самой газетной работе, но и в любых профессиональных рассуждениях о журналистике, ее проблемах и назначении. «Новости» — понимаются как максимально достоверная информация о фактах, событиях. «Мнения» — это мысли, идеи, оценки, суждения, комментарии по самым разным новостным поводам или вовсе без поводов. В серьезных зарубежных изданиях не допускается смешение новостей и мнений не только в отдельных публикациях, но и на одной газетной площади — у каждого из этих двух жанров свое место, чаще это отдельные друг от друга страницы.

У нас всегда было немало умных, глубоко мыслящих журналистов. Но чтобы в газетах появлялось какое-то их мнение, расходящееся с официальным, его нельзя было высказать прямо и категорично. Оно упаковывалось в подтексты и полунамеки длинных, размытых словесных конструкций, к чему приучились несколько поколений пишущих людей и читателей. Горбачевская перестройка сняла цепи с нашей профессии, и она заиграла новыми гранями. Готовя 12-полосный номер, нам хотелось испробовать себя еще и в формальных рамках такого мирового стандарта, как полоса «Мнения».

Она очень отличалась уже самой своей моделью. Если на каждой из других страниц было по восемь текстовых колонок одинаковой ширины и одинаковых шрифтов, то здесь первые две колонки оказались внешне выделенными: они шире в полтора раза, у них другой шрифт — черный, буквы более высокие. Принципиальная новизна состояла в том, что это были сразу три статьи небольшого, почти одинакового размера под единой рубрикой «Точка зрения редакции». Советские люди привыкли видеть на первых полосах газет так называемые передовые статьи, то есть подаваемые от имени редакции, никем не подписанные. И почти никем из широкой публики никогда не читаемые, столько в них было демагогии, общих фраз, агитационной жвачки. Здесь же все выглядело и было по существу совершенно другим. Конкретным, актуальным, сформулированным лаконично, жестко и требовательно.

Оттолкнувшись от первополосной новости о переговорах по Нагорному Карабаху, редакционная статья «Честные выборы — выход из тупика» без старой публицистической ваты говорила об очень важном. О том, что, сколь ни сложна задача умиротворения азербайджано-армянского столкновения из-за Нагорного Карабаха, экономические и политические проблемы, стоящие ныне перед всей страной, серьезнее и опаснее. Чтобы решать их, «стране потребуется власть с глубинными резервами народного доверия… Наше общество будет пребывать в политико-экономическом тупике до тех пор, пока его не возглавят лидеры, прошедшие горнило честных демократических выборов».

Второй была статья о необходимости отдать людям землю — немедленно отдать!

Пора, наконец, говорилось в ней, прекратить демагогические рассуждения о том, что рынок — не самоцель, что сначала надо накормить народ, а потом идти к рынку. Никто наш народ накормить не может. Только он сам, став хозяином земли и свободным производителем сельскохо-зяйственной продукции. Да и с чего нам еще начинать рыночные отношения, как не с сельского хозяйства? Ведь для рынка нужен избыток товара, а у нас всего дефицит. Кроме земли! А нас в это время продолжают стращать непопулярными шагами к рыночной экономике. Зачем же начинать с непопулярных? Сделайте хоть один популярный! Отдайте землю! То, что это понравится народу, понимали даже члены ГКЧП.

Как и две предыдущие, третья точка зрения также была выражением позиции «Известий», но на этот раз в области международных отношений. Накануне мирной конференции по Ближнему Востоку газета заявляла в своей редакционной статье, что эта конференция станет бессмысленной тратой времени, если до ее начала не будут восстановлены в полном объеме дипломатические отношения СССР с Израилем. В обоснование этого требования, помимо прочего, сказано, что в Израиле, где почти четверть граждан у себя дома говорят по-русски, тяга к всестороннему сотрудничеству с Советским Союзом — тенденция и мощная, и долговременная. Сотни тысяч бывших советских граждан, среди которых множество ветеранов нашей армии и нашего народного хозяйства, вправе рассчитывать на понимание и помощь Москвы. Как считала газета, Москве нельзя идти на конференцию, сохраняя полные дипломатические отношения с деспотическим Ираком и уклоняясь от восстановления таковых с демократическим государством Израиль.

Все остальные публикации на этой полосе были подписными, с четко сформулированным мнением каждого автора. Дали мы и подборку писем из редакционной почты с критикой и пожеланиями в адрес самой газеты. В целом 10-я полоса, как и весь номер, а затем и следующий 12-полосный от 1 октября, получили одобрение на летучках. Раздавалась и критика — было за что. Вся редакция признала, что в основе успеха — оптимальное сочетание информационных и аналитических материалов. Новации никого не расстроили, достойные продолжения традиции были соблюдены. Нашлось место и для мировоззренческой рубрики «XX век в лицах», посвященной знаковым фигурам уходящего столетия, внесшим огромный вклад в мировую культуру, в развитие цивилизации. Через эту рубрику прошли или намечались в герои будущих публикаций такие выдающиеся исторические персонажи, как Махатма Ганди, Шарль де Голль, Уинстон Черчилль, Чарли Чаплин, Патриарх Тихон, Иоанн Павел II, Голда Меир, Джон Кеннеди… В этот раз на шести колонках внутри газеты с анонсом на первой полосе был напечатан очерк известного ученого, литературного критика Юрия Манна о Франце Кафке — писателе, олицетворявшем европейскую литературу ХХ века и сам этот век со всеми его ужасами и страхами. Рубрику задумал и преданно вел, приглашая крупных авторов, Алик Плутник, для которого традиции «Известий» — не пустой звук. Он отдал газете тридцать три года, став одним из символов ее высококачественного журнализма.

 

Беречь статус независимости

С не меньшей страстью, чем о характере газеты, проходили дискуссии и споры о том, как мы должны проявлять свою независимость в наших публикациях. Однажды Надеин и Плутник снова разделили редакцию надвое, а поводом послужил небольшой, менее ста строк, комментарий Валерия Выжутовича на первой полосе 2 декабря, вернее, лишь полтора его абзаца.

Накануне, в воскресенье 1 декабря, в СССР произошли два события, приковавшие к себе большое внимание в стране и за рубежом: референдум о независимости, выборы первого президента на Украине и первые президентские выборы в Казахстане. На планерке в понедельник было решено, что комментарий к этим событиям напишет в вечерний номер Выжутович. Надеин высказал мнение, что мы должны оценить выборы в Казахстане как недемократические: был всего один кандидат Назарбаев, он и победил, набрав, по неокончательным данным, 98,8 процента голосов. Через пару часов Валерий сдал в набор свой текст, его напечатали со снимком с одного из избирательных участков. На снимке — Кунаев, несменяемый в течение двадцати лет правитель Казахстана, верный друг Брежнева, обвинявшийся при Горбачеве в широкомасштабной коррупции. Подпись: «Бывший первый секретарь ЦК КП Казахстана Д. А. Кунаев отдал свой голос за Н. А. Назарбаева». Приведу те строки Выжутовича, что вызвали полемику:

То, что Н. Назарбаеву не нашлось в Казахстане серьезного соперника, ничуть не умаляет достоинств этого, бесспорно, сильного и крупного политика. Но кроме сожаления по сему поводу рождаются и кое-какие мысли, вызывающие, говоря языком советского официоза, тревогу и озабоченность. Если уж в Казахстане, из среднеазиатского региона самом, пожалуй, открытом государстве для демократии, не выпестовался политик, равный Н. Назарбаеву (да и пусть не равный, просто другой, способный претендовать на высший пост), если народ республики голосует так же, как голосовал десять, двадцать лет назад, то что же мы получим, объединившись в ССГ? (Сокращенное название возможного будущего объединения Союз Суверенных Государств. — В. З. )

После абзаца о независимости Украины Выжутович продолжил:

Уход Украины означает в будущем уверенное преобладание в ССГ известных норм и традиций, законодателями коих выступают среднеазиатские члены нарождающегося сообщества. Если так, то М. Горбачев может выставлять свою кандидатуру на пост президента ССГ, не слишком при этом рискуя. «Полное всенародное одобрение» будет ему обеспечено.

Вот и все, из-за чего разгорелся сыр-бор. Наверняка большинство читателей не задержали здесь своего внимания. Но надо знать известинцев тех времен, чтобы понять, какое чуть ли не вселенское значение они могли придавать иным строкам, увидевшим свет на страницах своей газеты. Это был как раз тот случай.

На следующее утро планерка коротко оценивает только что вышедший номер. И тут слово взял Плутник. Сказал то, что повторит на летучке и что войдет в стенограмму:

— Назарбаев в трудные для «Известий» дни, когда на нашу защиту не вставали ни Горбачев, ни Ельцин, позволил себе открыто поддержать нас. Он заявил, что «Известия» являются таким же национальным достоянием, как Большой театр или Третьяковская галерея, а потому никто не вправе покушаться на газету и редакционный коллектив в угоду тем или иным политическим интересам… С моей точки зрения, не следовало бы, проявляя тенденциозность (де в республике существует преемственность идеологической власти), печатать рядом с комментарием фотографию: Кунаев голосует за Назарбаева… Помня о том, что Назарбаев поддержал нас в трудные минуты, мы могли бы без всякой предвзятости, с большей тщательностью относясь к подбору слов, подойти к событиям в Казахстане да и во всем мусульманском мире СССР. С моей точки зрения, у нас на сегодняшний день нет достаточных оснований утверждать, будто «уход Украины означает в будущем уверенное преобладание в ССГ известных норм и традиций, законодателями которых выступают среднеазиатские члены нарождающегося сообщества».

Утренняя планерка — не место для долгих дискуссий. Но Надеин смолчать не мог. Поняв Плутника так, что газета не должна критиковать Назарбаева уже потому, что он к «Известиям» хорошо относится, Надеин осудил этот взгляд. В отсутствие Голембиовского Друзенко принял решение «прислушаться к Алику» — дать в текущий номер материал, который как бы поправлял комментарий Выжутовича, снимал бы возможную недовольную реакцию Назарбаева. Никто против этого не возразил. Себя в этой связи не помню, но, наверное, тоже промолчал. Задание написать текст дается Николаю Андрееву, относительно новому человеку в «Известиях», но уже успевшему занять место в ряду наших ведущих перьев.

Материал Андреева выходит в вечернем выпуске под названием «Феномен Назарбаева не разгадан». Текста в полтора раза больше того, что было у Выжутовича в целом, и в десять раз больше количества тех строк, что посвящались Назарбаеву и спровоцировали вспышки новой горячей перепалки. Как же газета «исправляется» перед лицом деятеля, который ее защищал? Воздав должное деловым качествам лидера нового государства, Андреев выходит на тему, ради которой взялся за перо:

Нурсултан Назарбаев всенародно избран президентом Казахстана. Слово «всенародно» надо понимать буквально: на выборах Назарбаев получил 99,88 процента голосов (итоговые данные. — В. З. ), и ассоциации по поводу этой цифры возникают вполне закономерные, но вместе с тем и не совсем оправданные. У Назарбаева нет сегодня в республике не то что серьезного соперника, но вообще никакого. Что, естественно, может вызвать упреки в недемократичности происходящих в Казахстане процессов. Но, во-первых, для Казахстана демократия (как и многих республик бывшего СССР) — это пока не очень отчетливая перспектива. Надо трезво оценивать cитуацию — как нельзя перепрыгнуть из феодализма в социализм, так, видимо, невозможно и после жестокого коммунистического режима сразу оказаться в демократии. Полагаю, Назарбаев учитывает в своей деятельности вывод некоторых политологов, что путь из тоталитаризма в демократию пролегает через авторитаризм. Он в своих выступлениях употребляет слово «демократия», однако не молится на него. И, скорее всего, поэтому в республике нет аллергии на это общественно-политическое понятие.

Всё, тема закрыта, но это для читателей, в том числе и самого Назарбаева. А в редакции все только разворачивается. Естественно, читал Андреева и Надеин. Выступая на следующий день на летучке, он ставит вопрос, независимы ли «Известия»? Стержень его речи — комментарий Выжутовича:

— В редакции считается, что совершена грубая ошибка с публикацией Выжутовича. Но чем больше я думаю, тем больше прихожу к выводу — ошибки не было. Сегодня за кофе был продолжен этот диспут. Появилась еще одна его грань. Ее, по-моему, точнее всего выразил Гонзальез: зачем об этом писать, если Россия заявила, что никакого ССГ, или как его там, не будет, если Украина не участвует, то и мы участвовать в этой формации не будем. И посему — зачем нам говорить о том, чего не будет? А нужно было писать, — и это главное — о том, что Россия стала настолько непривлекательна, что никто не хочет к ней присоединяться. Я совершенно согласен с тем, о чем говорил Гонзальез, но это никак не является даже косвенным признанием вины с публикацией Выжутовича. Это не значит, что та тема, которую мы подняли, скомпрометирована и погибла. Должно быть состязание тем, потому что количество граней этого политического процесса бесконечно… У меня ощущение, что вызвал настороженность не только подход Выжутовича, но и то, что он определенным образом бросал вызов установившимся у нас порядкам. Он доказывает возможность, а вслед за возможностью и более опасную для каждого из нас вещь — необходимость оперативно и четко реагировать на события.

Ведущий летучку заострил вопрос: когда мы готовим ту или иную публикацию, нам важно будущее отношение к ней читательской аудитории? Мы стали независимыми, свободными. Но свободны ли от реакции читателей на наши выступления? Грядет рынок, а газета — товар, он должен распродаваться, если его не купят, мы — банкроты. Разговор пошел вглубь и вширь…

И. Карпенко. Реакция читателя должна учитываться, но не все определять. Хотя бы потому, что реакция у всех разная, разный и читатель. Но есть право каждого автора писать так, как он думает.

В. Выжутович. Мне кажется, нам не следует ставить себя в зависимость от мнения читателя. Мы же почему-то продолжаем оглядываться на те или иные оценки. Если помните, это была любимая присказка нашей партократии: газета, мол, подстрекает… Как писал Пушкин: «Зависеть от царя, зависеть от народа — не все ли мне равно». Вот нормальная позиция для литератора, для газеты, если она претендует на звание независимой.

Здесь последовал блиц-диалог Друзенко — Надеин:

— Володя, ты часто говоришь об опыте зарубежных газет. Возьмем американскую высадку в Гренаде. Как это событие преподнесли американские газеты — был ли их протест?

— Одна и та же газета по любому поводу может сказать, что это хорошо и плохо. Там обязательно дадут пять-шесть различных мнений о том, правильно это сделано или неправильно.

— То есть если бы рядом с комментарием Выжутовича была опубликована другая точка зрения…

— Это было бы просто замечательно. Гонзальез, на мой взгляд, сказал самое главное — все боятся России, от нее бегут все врассыпную. Прекрасно, если бы об этом было сказано в том же номере. В зарубежной печати не существует согласованности, а эта несогласованность раскалывает общество до состояния, которое нам кажется странным. Постоянное наличие противоборствующих сил есть нормальное состояние общества.

Овчинникова. Вы полагаете, что признак недемократичности выборов в Казахстане только в единственном кандидате?

Надеин. Я считаю, что наличие одного кандидата снимает вопрос о демократичности выборов.

Овчинникова. Значит, мы недемократично выбрали Голембиовского? У нас был один кандидат, и за него проголосовали не 98, а все 100 процентов.

В стенограмме нет развития этого вопроса, наверное, его и не было. Ответ ясен был, конечно, всем. Но разговор продолжился.

А. Остальский, редактор международного отдела. Если случилось событие — избрание Назарбаева таким странным способом, который во всем мире считается недемократическим, то об этом так и надо сообщать. А фотография? Да какая газета в мире прошла бы мимо такого снимка? Бывший коммунистический шеф голосует за нового лидера, голосует «за». Но главное не в этом. Главное — решить, есть ли у нас свобода информировать или у нас теперь новая цензура: самоцензура.

М. Крушинский. Думаю, что любой читатель, независимо от своих пристрастий, не терпит в газете прежде всего вранья. Выжутович же в этой заметке честно высказал свою точку зрения. Я, допустим, не вполне с нею согласен, но следует ли из этого, что заметку не надо печатать? Иной вопрос, что газете надо быть искренней до конца. А то на следующий день Николай Андреев выступает с «контрзаметкой», но — в старых традициях, без упоминания объекта скрытой критики, словно Выжутович тут ни при чем. А почему бы прямо и не возразить своему коллеге?

Л. Корнешов. Я навел справки о реакции в Казахстане на опубликованную фотографию. Она там воспринята с благодарностью, так как свидетельствует о том, что весь казахский народ, в том числе и Кунаев, — за Назарбаева.

В. Щепоткин. Если мы и дальше будем публиковать материалы, не думая о том, какую они вызывают реакцию на местах, то это наш самоубийственный путь. В стране, которая вся звенит от национальных и наслаиваемых на них многих других проблем, можем ли мы неосторожно затрагивать эту натянутую струну, даже если нам кажется, что кандидат один — это не демократия? Жизнь дает тысячи примеров того, как газеты своим словом выводят на площади массы людей, как газетная публикация подрывает то, что еще, может быть, держалось бы, и начинает литься кровь.

Находившийся в этот день в отъезде Голембиовский сам не однажды заводил разговор о том, к чему взывает и обязывает нас новый статус газеты. На следующей летучке он снова заговорил об этом, не скрывая сложности проблемы для него как для главного редактора:

— Мы, и не только мы, вся пресса попала в ситуацию, когда предмет былой зависти — независимость — обращается в некое непонятное состояние в связи с тем, что не очень четко представляем, что сегодня значит быть независимой прессой. Раньше было ясно: независимость — это оппозиция существующим государственным и партийным структурам. Сегодня у власти демократы. В чем тогда заключается наша независимость — в слепом поддержании всех их начинаний или в собственном взгляде на вещи? Не знаю, посвящена ли редакция в то, что два раза редколлегия обсуждала статью группы Явлинского, в которой подвергается жесткой критике экономическая программа российского правительства. Решили не печатать по нескольким причинам. Одна из них, наиболее существенная: в устах авторов это выглядит как попытка подчеркнуть значимость своей работы и т. п. Но у меня, как у главного редактора, осталось ощущение, что если бы это же написали совершенно другие люди, то мы все равно статью бы не напечатали. Поскольку мы, чувствуя кожей свою незащищенность, в первую очередь экономическую, готовы, в принципе, искать какую-то спину, к которой можно прислониться. Но вывод я делаю простой: все-таки мы должны держаться своих взглядов, иметь свою позицию, в первую очередь — политическую. Проблема в том, что такой ясной и четкой позиции у нас нет. Нет того, что можно было бы назвать программой газеты. Я думаю, что это дело, конечно, не одной недели, но мы должны обязательно определить свою политическую платформу. Возможны компромиссы, но до какой степени, какие компромиссы? Я хочу, чтобы об этом думали все в редакции, а не только редколлегия или главная редакция.

Надо признать, что никакой долгосрочной программы, никакой фундаментальной политической платформы, о чем говорил Голембиовский, мы для себя вырабатывать не стали. Некоторые попытки были, разные варианты текстов возникали, но о них быстро забывали, зная из предыдущего, советского опыта, что правильные декларации, красиво изложенные манифесты обычно оказываются бессильными перед реальными проблемами. Но что у нас имелось и без документального оформления, так это всеобщая готовность беречь чистоту независимого статуса «Известий», большое желание быть принципиальными, честными.

 

Гайдар — «Известиям»: ситуация хуже плохой Ельцин — «Известиям»: будет хуже, чем сегодня

В один из октябрьских дней мне позвонила на работу мать жены:

— Не сможешь сейчас приехать к нашему магазину?

Оказалось, мой тесть занял очередь за сахаром. Поскольку отпускают в одни руки не больше двух килограммов, а в семье нашей шестеро едоков, то желательно, чтобы и я подъехал — сама теща Наталья Сергеевна не могла выйти из дома, болела. Через полчаса я был у магазина на углу Чистопрудного бульвара и Покровки. Еще издали увидел к нему очередь, человек двадцать. Но это был только ее хвост, гораздо большая часть находилась внутри торгового зала и представляла собой привычную с детства картину: толпу недовольных, тесно прижатых друг к другу людей, давивших всей своей массой в сторону прилавка. Там и нашел я тестя Алексея Куприяновича, сообщившего, что сахар отпускают из больших мешков, их со склада приносят медленно, и очередь еле движется. Когда через час мы с тестем наконец-то поравнялись с продавщицей, она заявила:

— Мужчины, сахар кончился!

Через несколько дней еще звонок от тещи:

— На Покровке, 25 бесплатно дают немецкое сухое пюре. Алексей Куприянович и Алеша уже пошли туда с сумкой, надо им помочь…

Здесь повезло больше, чем с сахаром. Это был не магазин, а какой-то пункт от жилконторы. Когда подошла очередь, представительница ЖЭКа спросила наши фамилии, сверила их со списком жильцов и выдала три четырехкилограммовые коробки сухого картофельного пюре. Когда 68-летний тесть, девятилетний сын и я принесли домой этот подарок давних армейских запасов Западной Германии, то сразу отсыпали пару чашек в кастрюлю, скипятили, отпробовали. Тесть поморщился, хотел выругаться, но из-за внука лишь произнес:

— Дожили, победители!..

Алексей Куприянович был на войне с июля 41-го по май 45-го, остался в армии, закончил Академию связи, вышел на пенсию инженер-полковником. Пережив Ленинградскую блокаду, Наталья Сергеевна успела повоевать и с немцами на Западном фронте, и с японцами в Маньчжурии. Она тоже не пришла в восторг от вкуса гостинца, но супруга отчитала:

— Что ворчишь? Спасибо надо сказать немцам!

Коробки с пюре мы задвинули под кровать, где уже находился ящик с двумя десятками овощных консервов из Болгарии, которая, кстати, во Вторую мировую войну тоже была против нас. Как, впрочем, и в Первую мировую. Но консервы были не подарены, мы их купили, простояв немало времени в очередной очереди.

Я мог бы привести немало других подобных сюжетов, своих и друзей-известинцев, по заготовке домашних запасов осенью 91-го, когда вся страна жила в ожидании голода и холодной зимы. Не было дня, чтобы мы в общении друг с другом не касались темы пустующих прилавков, уныния и пессимизма, охвативших миллионы людей. Об этом были и многие публикации в «Известиях». Один из номеров мы открыли заголовком «Власти столицы рассчитывают только на импорт». Наш корреспондент Виктор Беликов сообщал, что в ближайшие десять-пятнадцать дней Москва может остаться без продовольствия. К такому тревожному выводу пришло ее правительство, обсуждавшее положение с обеспечением города основными продуктами питания.

Потомственный известинец, Беликов несколько десятилетий освещал в газете жизнь Москвы. У него были хорошие связи с коммунистическими властями столицы, еще крепче они стали с новыми, демократическими, лично с главой правительства Москвы Юрием Лужковым. Учитывая, что вечерний выпуск газеты подписывался в печать в 15.00, а материалы в номер надо было сдавать в набор гораздо раньше, Беликов звонил Лужкову заранее и расспрашивал о тех событиях, которые с его участием планировались на вторую половину дня или вечер — и всегда получал нужную информацию. Раньше многих коллег из других изданий Виктор был осведомлен и о том, что по распоряжению местных властей на выездах автотранспорта из столицы, в аэропортах и на вокзалах будет введен жесткий контроль за отправляемыми грузами, товарами, посылками, чтобы воспрепятствовать вывозу продовольствия из Москвы.

Подробно мы информировали и о ситуации с продовольствием в республиках, краях, областях, а она почти везде была еще критичнее. Так, наш собкор Михаил Овчаров передал из Ярославля, что острейший дефицит продуктов вызывает безудержный рост цен. Приводился пример со знаменитой колбасой «Советская». Если в Москве ее выбрасывают на разрываемые толпой прилавки по 162 рубля за килограмм, то в Ярославле она стоит уже 229 рублей 50 копеек. Местная газета над огромным снимком этой колбасы дала заголовок «Ярославль переплюнул Москву» и указала адрес магазина. И хотя он находился в дальнем микрорайоне, туда повалил народ со всего города.

Но как ни было стране трудно, в отличие от многих изданий «Известия» не заходились в истерике, не накликивали катастрофу. Ничего не лакируя, сдерживая эмоции, газета говорила о подлинных причинах бедствий народа и старалась своими материалами показать, что даже если Советский Союз и рухнет, а к этому все шло, жизнь на этом не оборвется, наше спасение — в твердом курсе на радикальные реформы в экономике.

Еще у всех на устах оставался путч, всё новые и новые подробности о нем, а на страницах «Известий» политика уже тесно переплеталась с многогранной экономической тематикой. 27 августа мы напечатали большую статью пока еще мало известного профессора Е. Ясина под крупным заголовком «Нормальная экономика — главное условие демократии, и создавать ее надо уже сегодня». Евгений Григорьевич оказался одним из целого ряда экономистов, в судьбе которых «Известия» сыграли роль чуть ли не крестного отца — их публикации на наших страницах способствовали росту известности авторов, что приводило к занятию ими высоких постов в государстве. Ясин станет министром экономики России; Борис Федоров, Александр Лившиц — вице-премьерами, министрами финансов России, эту же должность займет и Михаил Задорнов. В разные годы их материалы в «Известиях» поднимали важнейшие вопросы экономики, высоко оценивались широкой читательской аудиторией и в деловом мире.

Статья Ясина глубоко вскрывала острейшую экономическую ситуацию. И он же показывал: драматизм заключается еще и в том, что любые меры, которые могут способствовать ее оздоровлению и последующему подъему, неизбежно связаны с очень тяжелыми последствиями. Жизненно важно стабилизировать рубль, без этого невозможно никакое движение вперед. Но тогда нужно резко сократить бюджетный дефицит, до предела урезать государственные расходы, прежде всего на оборону, но также и на социальные программы, повысить налоги, поднять ставки банковского процента. За этим может последовать еще больший спад производства, безработица, снижение реальных доходов населения. То же самое с либерализацией цен и в целом всей экономики. Она крайне необходима, но это повлечет за собой раскручивание инфляции, остановить которую будет крайне трудно. А свобода для предприятий на первых порах может обернуться не только снижением производства и гонкой цен, но и резкими изменениями товарных потоков, ухудшением снабжения самыми необходимыми товарами. Подобные явления могут приобрести значительные и опасные масштабы.

«Что же делать?» — задавался вопросом уважаемый профессор и говорил о самом неотложном. О необходимости всех здоровых общественных сил всех республик действовать согласованно во имя общих интересов. Нужна сильная исполнительная власть на всех уровнях при предельно четком разграничении полномочий. Необходим механизм макроэкономической стабилизации, оздоровления финансов и денежной системы. Прежнее правительство не способно было его построить, потому что знало только силовые методы, а республики их отвергли. Наконец, едва ли не самое главное, что требовалось сделать, — все вопросы не решать дилетантски, как это происходило до сих пор, а предоставить их решение профессионалам — «…ибо цена дилетантизма, правительственного или парламентского, — писал Ясин, — быстро растет и может обойтись нам слишком дорого».

Хорошо помню, что когда в редакции обсуждалась статья Ясина, было обращено особое внимание как раз на эту мысль — о необходимости профессионализма. Тогда же и состоялся у Голембиовского разговор, что «Известиям» надо больше знать о тех, кто может прийти во власть, к управлению экономикой. Это наше внимание к возможным кадровым назначениям возрастало по мере того, как рушились надежды на сохранение Советского Союза и все громче звучали голоса, что Российская Федерция должна стать реально независимой, получить полноценную государственность. Кто те люди, которые предложат новые программы и что это будут за программы? Москва полнилась на этот счет разными слухами, домыслами, невероятными версиями, но газете требовалась точная информация. И наши сотрудники находили пути и способы ее получения.

Жизнь подтверждала, что материалы Михаила Бергера, Ирины Демченко, Валерия Романюка, Ивана Жагеля, Михаила Крушинского и других известинцев соответствовали тому, что происходило на самом деле. На высочайшем уровне обсуждались, и мы об этом писали чаще всего первыми, кандидаты на пост премьера: академик Юрий Рыжов, выдающийся офтальмолог Святослав Федоров, Юрий Лужков, другие фигуры, но за каждой из них Ельцин не видел программы, способной, как он говорил, преобразить Россию. Ближайшим окружением Ельцина и им самим отвергалась и знаменитая программа «500 дней» Григория Явлинского. Считалось, что поскольку ей уже больше года, она не могла учесть радикальнейшие изменения в стране за это время. Да и была сориентирована на союзную экономику, а таковой уже почти нет, нужен же российский масштаб с его спецификой. В конечном счете Ельцин сделал ставку не на Явлинского, а на 35-летнего Егора Гайдара и его команду молодых экономистов.

Приближалось 28 октября, когда в Москве должен был открыться VI Съезд российских народных депутатов, на который выносился вопрос чрезвычайной важности — одобрить или отвергнуть предлагаемый президентом курс экономических реформ. Учитывая огромный интерес к съезду, ко всему, чем жила в эти дни высшая власть России, мы хотели получить информацию из первых рук, услышать оценки важнейших событий от самого ближайшего соратника Ельцина, государственного секретаря РСФСР Геннадия Бурбулиса — и пригласили его в редакцию. Он пришел не один, а в сопровождении основного помощника Вячеслава Недошивина, моего давнего приятеля, с которым мы работали в ленинградском Доме печати. Слава мне сказал, что в эти дни его шеф ужасно занят, вынужден временно закрыться от прессы, но нам отказать не мог — считает «Известия» наиболее компетентной, объективной и ответственной газетой.

Что ж, эта встреча, длившаяся три с половиной часа, добавила нам еще чуть-чуть компетентности в вопросах о том, что ожидает Россию. При всей витиеватости речи Бурбулиса было понятно, что главная цель российского руководства — обретение собственной государственности, развязывающей руки для самостоятельного выхода из тяжелейшего кризиса. Но для этого требовалось не только согласие между президентом и парламентом, но и сильное, умелое правительство. И вновь, теперь уже из уст государственного секретаря, мы слышим: ничего нет сейчас важнее привлечения профессионалов, способных решить экономические задачи.

От нас Бурбулис уезжал на госдачу в Подмосковье, где приглашенная им команда Гайдара заканчивала писать экономическую программу для Ельцина. 28 октября Съезд народных депутатов наделяет президента России дополнительными полномочиями, необходимыми для проведения реформ. Взяв на себя всю за них ответственность, возглавив правительство, Ельцин назначает двух вице-премьеров, которые должны проводить в жизнь новую экономическую политику — Гайдара и активно помогавшего ему сорокалетнего Александра Шохина. Восьмого ноября у них был первый рабочий день, и в этот же день они дали первые интервью — «Известиям», конкретно Михаилу Бергеру.

Разумеется, это был первополосный материал с фотографиями новых вице-премьеров и короткими биографическими справками. Их ответы были растиражированы в 4 700 000 экземплярах «Известий», а информационными агентствами, со ссылками на нашу газету, на весь мир. Вот, в частности, что было сказано.

Е. Гайдар. Никакая характеристика тяжести нынешнего состояния экономики не будет преувеличением. И если выбирать худший момент для принятия ответственности за происходящее, то вот именно сейчас этот момент и наступил. Ситуация хуже плохой.

У нас есть принципиальная ясность и относительно диагноза, и относительно того, что необходимо предпринимать. Прежде всего необходимо установить такие правила в экономике, правила игры, как говорят, которые позволят подняться на ноги. Что касается программы, то сейчас невозможно представить подробное, по дням разложенное расписание. Есть общие крупные цели, к которым необходимо двигаться: стабилизация денежного обращения, укрепление рубля, приватизация…

А. Шохин, возглавивший социальный блок министерств. Главная нагрузка, особенно в переходный период, ложится на Министерство труда и занятости и Министерство социальной защиты. Мы не собираемся обещать немедленного или очень скорого улучшения жизненного уровня. Время популистских обещаний прошло. Наша задача-максимум: удержать нынешний уровень жизни до того момента, когда реформа начнет давать реальную отдачу. Задача очень сложная, но выполнимая.

Сейчас мы разрабатываем систему так называемых амортизаторов, которые позволят смягчить удар либерализации цен… Если раньше мы говорили, что добились соединения преимуществ социализма с научно-техническим прогрессом, то теперь видим, что на деле соединили рыночные цены с таким «преимуществом» социализма, как тотальный дефицит. В этом — огромная сложность предстоящей работы.

Доступен был для «Известий» и президент России. В том же ноябре он дал Александре Луговской большое — на шесть колонок — интервью, напечатанное под заголовком «Борис Ельцин: быстрые реформы — единственный шанс России». Встреча с ним состоялась без долгих согласований. Многие издания давно значились в списке президентской пресс-службы на интервью с Борисом Николаевичем, но когда ему доложили о такой же просьбе «Известий», он быстро выкроил для этого время. Луговская не из тех журналистов, кто теряется перед сильными мира сего, вопросов у нее было много, вот несколько из них:

— Как будет жить человек в первые шоковые дни?

— Тяжело будет жить.

— Народ сделал ставку на Вас, избрав Президентом России, теперь пришел Ваш черед делать ставку на свой народ?

— Да, получается именно так. Сейчас я настраиваюсь на серьезную критику в мой адрес, потому что придется принимать непопулярные меры, а люди, естественно, будут воспринимать их плохо.

Отвечая на вопрос, проявит ли новое правительство гибкость, Ельцин сказал:

— В большей степени она будет зависеть от меня, поскольку у них еще, пожалуй, нет управленческого опыта на уровне России. Надеюсь, что все вместе мы все же победим кризис… С полгода будет хуже, чем сегодня, но потом рыночная экономика начнет давать первые результаты. Свидетельством тому мировой опыт. А чем мы, россияне, хуже других?

Россияне, конечно, ничуть не хуже других, но пока им очень плохо. Так же плохо было тогда и остальным гражданам Союза ССР. Многие из них главную причину своих несчастий видели именно в существовании этого союза. После того как в августе из него выпали Латвия, Литва, Эстония, 1 декабря наступила очередь Украины. В этот воскресный день 80 процентов ее взрослых граждан пришли на избирательные участки, чтобы принять участие в референдуме: «Поддерживаете ли вы провозглашение независимости Украины?», и 90 процентов из них ответили «да». Ровно через неделю Советский Союз распался навсегда. Похоронив его в заснеженной Беловежской Пуще, президенты трех республик — России, Украины и Белоруссии — подписали соглашение о создании Содружества Независимых Государств (СНГ), пригласив в него остальные государства бывшего СССР, а также всех желающих.

На следующее утро в «Известиях» состоялась одна из самых драматических планерок. Редколлегия не смогла прийти к согласию, какой должна быть редакционная статья в связи с новостями из Беловежской Пущи. Осудить или одобрить решение о роспуске СССР? Голембиовский высказал сожаление о происшедшем, которое прозвучало как осуждение акции трех президентов. Мы с Боднаруком возразили, главный наш довод: СНГ — вынужденная мера, останавливающая вероятность военных конфликтов. Звучали голоса за одну и за другую точки зрения, в итоге сошлись на том, что от редакционной статьи в вечерний номер воздержимся — сначала напечатаем беловежские документы и максимум информации, включая международные отклики. Наверное, правильнее было бы выйти с двумя мнениями: «за» и «против» ликвидации СССР, но тогда мы еще не доросли до такого плюрализма на своих страницах.

Нас несколько оправдывало то, что утром мы не знали, какая днем, еще до нашего вечернего выпуска, последует реакция со стороны Горбачева, не предпримет ли он какие-то силовые действия, способные взорвать пока еще мирные отношения между Кремлем и Белым домом, другими учредителями СНГ. Через пару часов узнаём, что этим вопросом минувшей ночью и утром было серьезно озабочено все руководство России. Как передал наш корреспондент Василий Кононенко с экстренной пресс-конференции на Старой площади, где выступали Бурбулис и министр иностранных дел России Андрей Козырев, там были заданы вопросы и о судьбе органов центра, и о судьбе Горбачева. Козырев ответил, что существует два пути упразднения центральных структур — нецивилизованный и цивилизованный. Первый путь — сопротивление этих структур, что приведет к известному исходу по августовскому сценарию. Второй — цивилизованный, передача российским властям рычагов власти и имущества, что было бы более приемлемым и безболезненным. Каждому было понятно, на что намекал представитель руководства России, чем он угрожал.

К счастью, сработал второй сценарий. В дальнейшем к редакционной статье на тему распада СССР мы не возвращались, а писали, упоминали об этом, конечно, много. Но никогда в этой связи президентов Ельцина, Кравчука и Шушкевича «Известия» не разносили, предателями их не обзывали. Хотя и не восхищались тем, о чем они договорились в Беловежской Пуще.

До самых последних дней существования СССР мы не теряли интереса к деятельности М. С. Горбачева, сообщали о его встречах, заявлениях, решениях, напечатали интервью с ним. В прежние десятилетия никто из первых руководителей страны не посещал «Известия», а Михаил Сергеевич это сделал дважды: в 1990 году и после августовского путча. 18 сентября он еще верил в сохранение Советского Союза и говорил нам, что сделанный им демократический выбор лишает его возможности действовать другими методами. Подчеркнул:

— Я не вижу путей, кроме демократии.

Завершалась эта встреча чаепитием в узком кругу — в ней участвовали председатель ВГТРК Егор Яковлев, гендиректор ТАСС Виталий Игнатенко, главный редактор «Труда» Александр Потапов, главный редактор «Комсомольской правды» Владислав Фронин, главный редактор «Московских новостей» Лен Карпинский, редактор ленинградской газеты «Час пик» Наталья Чаплина. От «Известий» были Голембиовский, Друзенко, Боднарук и я. Кто-то в шутливой манере сказал, что рабочий день позади, можно было бы не ограничиваться только чаем. Высокий гость эту мысль поддержал, через пару минут на столе появились рюмки и бутылка коньяка. Я сидел рядом с Михаилом Сергеевичем, и мне выпала роль разливающего. Имевшийся опыт не подвел — рука не дрогнула в ответственный момент, когда впервые в жизни я наливал и подавал рюмку главе государства. Он ее только пригубил…

Когда уже стало окончательно ясно, что первый президент СССР оказался и последним и достойно готовится к покиданию своего поста, «Известия» выступили 23 декабря с огромным материалом Плутника — политическим портретом Горбачева.

Итак, — писал Алик, — он уходит, оставляя после себя бедную, разоренную и растерянную страну, так и не понявшую, что с нею произошло и что происходит. Страну, потрясенную страшными взрывами, в одних местах — национально-освободительного движения, в других — националистического угара, повлекшими за собой, по сути, разлом земной коры — это трещит империя, расползаясь по швам новых государственных границ… Но почему же тогда люди совестливые, люди мыслящие, несмотря и на такое наследство, им оставляемое, смотрят ему вслед отнюдь не только с укоризной и досадой, но и с грустью, состраданием и благодарностью, при этом никак не снимая вины за те просчеты, которых было немало?.. Все мы, бывшие граждане бывшего государства, теперь совсем другие люди. И вы, и я — все.

По моему убеждению, в те трагические декабрьские дни это была самая глубокая и объективная, самая умная и честная из великого множества публикаций в советской печати о Горбачеве. И с самым точным и емким по мысли заголовком: «Он приходил — это значительнее того, что он уходит».

 

Первые толчки в недрах редакции

Эйфория от победы над путчем, от революционных перемен в редакции проходила быстро. В стране наступал социально-экономический хаос, и с каждым днем все больше обострялись вопросы: как выживать газете, на что кормить семьи? Одно за другим принимаются постановления редколлегии, ударяющие по многолетним известинским амбициям. Так, мы всегда гордились, что работаем в газете, охватывающей своими представительствами весь земной шар. В последние советские годы у нас было в стране и в мире 102 собственных корреспондента, что в нашей стране могла позволить себе только «Правда», а из десятков тысяч зарубежных газет — считаные единицы. Теперь же стало понятно, что такую обширнейшую сеть не удержать. В целях экономии средств было принято решение прекратить с 1 января 1992 года финансовое обеспечение следующих зарубежных корреспондентских пунктов:

1. Австрия, Вена (собкор С. Тосунян),

2. Аргентина, Буэнос-Айрес (Ю. Смирнов),

3. Бельгия, Брюссель (Б. Москвичев),

4. Болгария, София (А. Капралов),

5. Бразилия, Рио-де-Жанейро (М. Кожухов),

6. Вьетнам, Ханой (Б. Виноградов),

7. Германия, Берлин (В. Лапский),

8. Германия, Бонн (А. Баландин),

9. Греция, Афины (А. Николаев),

10. Египет, Каир (Д. Великий),

11. Испания, Мадрид (В. Верников),

12. Италия, Рим (А. Суворов),

13. Куба, Гавана (А. Каморин),

14. Мексика, Мехико (Ю. Черепанов),

15. Польша, Варшава (Л. Топорков),

16. Португалия, Лиссабон (Д. Костанян),

17. Румыния, Бухарест (В. Володин),

18. США, Вашингтон (числился В. Надеин),

19. Сирия, Дамаск (М. Кожевников),

20. Финляндия, Хельсинки (В. Шмыгановский),

21. Швейцария, Женева (Ю. Косинский).

Всем вышеназванным собкорам предписывалось вместе с бухгалтерией издательства определить перечень подлежащего списанию, продаже на месте или отправке в редакцию имущества, закрепленного за корпунктами. Указывалось, что надо привезти в Москву всю исправную видео— телерадиотехнику, компьютеры и фотоаппаратуру. Европейские корпункты должны были доставить еще и автомашины, независимо от их возраста и состояния. (Спустя шесть лет за мной будет закреплена «Вольво», на которой мотался по жаркой Испании в 1987–1991 годы Володя Верников. Видимо, тогда и вышел из строя кондиционер, а все остальное досталось мне в более-менее нормальном состоянии. Главное, что машина могла двигаться.)

Несколько ранее были упразднены корпункты «Известий» в Австралии, Алжире, Анголе, Афганистане, Северной Корее, Кувейте, Ливане, Мозамбике, Монголии, Эфиопии.

В постановлениях редколлегии ничего не говорилось о дальнейшей судьбе самих корреспондентов. Имелось в виду, что все они вернутся на основное место работы — одни в редакцию, другие в свои разведывательные службы. Некоторые из собкоров уже достигли пенсионного возраста и по собственному желанию увольнялись. Всего за рубежом к 1 января 1992 года насчитывалось двенадцать корпунктов (а в них — ни одного разведчика): в Великобритании, Венгрии, Индии, Китае, Франции, Чехословакии, Швеции, Югославии, Японии… Раньше в Германии «Известия» представляли три человека, в Италии и США двое, теперь в этих странах оставалось по одному нашему корреспондентскому месту.

Сокращалась и внутренняя корсеть, но не такими темпами, как иностранная. Здесь редколлегия исходила из того, кто как работает. Серьезные претензии были предъявлены пятерым — Ю. Балакиреву (Владивосток), В. Буту (Ростов-на-Дону), В. Олиянчуку (Ставрополь), А. Орлову (Ташкент), А. Клеве (Харьков). Все они с щадящими формулировками в трудовых книжках покинули газету. В этой пятерке я лучше других знал Анатолия Клеву. Мы почти одновременно с ним начинали в «Известиях» в качестве внештатных корреспондентов. Редакция предложила ему собкорство в Чите, и он неплохо начал там штатную известинскую карьеру. Но спустя годы, особенно после перевода в Харьков, его отдача упала. Компьютер зафиксировал, что с начала 1991 года по июль им напечатано всего 224 строки. На июльском совещании собкоров еще при Ефимове он в своем выступлении заявил, что расходится со мной как куратором собкоровской сети и с большей частью редакции по политическим воззрениям. Но не по этой причине его имя не появлялось на страницах газеты. Все, что присылал он в отделы, было беспомощным, не более чем сырьем, и требовало полной переработки. Клева отмочил оригинальный номер в журналистской практике: в разгар острейшей политической борьбы в стране летом 1991 года опубликовал в «Правде» статью, в которой высказал свои прокоммунистические взгляды, а подписался, как корреспондент «Известий». Но подчеркну, что редколлегия обсуждала не убеждения, а работу, и единогласно голосовала за вывод Клевы из числа собкоров.

Освободилось у нас еще одно место, но об этом мы очень сожалели — ушел Александр Бовин. Он стал послом сначала СССР, затем Российской Федерации в Израиле. Свою дипмиссию Саша закончит через шесть лет и по прибытии в Москву позвонит мне. Мы встретимся в редакции несколько раз. В результате из трех-четырех возможных вариантов новой работы в Москве он выберет названный мною — вернется в «Известия», о чем и напишет впоследствии в своей книге «XX век как жизнь».

Осенью 91-го мы формально пока не последовали примеру руководства СССР — не признали самостоятельными государствами Латвию, Литву и Эстонию: тамошние собкоры «Известий» все еще числились у нас по ведомству внутренней корсети. Но время заставило и здесь внести коррективы, в основном финансовые. В связи с введением свободных цен в этих новых странах и повышением заработной платы работникам бюджетных организаций и учреждений сразу на 40 процентов, мы на эту же величину увеличили с 1 ноября зарплату и нашим корреспондентам: Ирине Литвиновой (Рига), Николаю Лашкевичу (Вильнюс), Леониду Левицкому (Таллин).

Вскоре мы столкнулись с невиданным прежде в «Известиях» фактом: добровольно написали заявление об уходе из редакции сразу пять человек. Что явилось совсем неприятным, это оказались не те люди, к которым высказывались претензии по работе. Это были высококвалифицированные журналисты: член редколлегии Валерий Гавричкин, руководивший агроэкономическим направлением, его заместитель Игорь Абакумов, редактор отдела корсети Виктор Степаненко, бывший член редколлегии, а сейчас обозреватель экономического отдела Руслан Лынев, спецкор социальнобытового отдела Александр Проценко. Не припомню, куда уходил Проценко. Первые трое откликнулись на зов времени: образовали свою газету — «Крестьянские ведомости», четвертого пригласили к себе.

Туманность переходного к реформам периода, экономические угрозы «Известиям» побуждали каждого сотрудника задумываться над тем, как лично он впишется в перемены и впишется ли вообще. Этот групповой уход добавлял беспокойства, он указывал на то, что завершилась целая эпоха, когда считалось, что нет большего журналистского счастья, чем работать в «Известиях». Не стояла на месте, менялась сама психологическая обстановка в редакции, где становилось все меньше этого счастья. «Дружный здоровый коллектив» — это уже уходило в прошлое. Еще было очень далеко до «террариума единомышленников», он окончательно утвердится весной 1997 года, но путь к нему начнется осенью 91-го. Когда под влиянием внередакционной тяжелой жизни с ее нарастающим инстинктом «каждый сам за себя» исчезало чувство известинской общности. Когда наступала повышенная нервозность, усиливались обиды, ссоры, интриги, возникали первые барьеры недопонимания между «верхами» и «низами». Когда прозвучит первая критика этой меняющейся к худшему обстановки.

— Все главные редакторы, известные мне по летописям «Известий», выполняли роль определенного регулятора, который направлял усилия людей с совершенно разными взглядами на мир и на жизнь. Сейчас такого регулятора нет. У нас есть редколлегия, и тут-то выясняется, что в газете работают люди совершенно разные и может случиться такое, что эта их разность может не только вылиться в напряженный разговор, но и стать симптомом очень сложных процессов в коллективе… На мой взгляд, главное, что произошло после августа в этой газете, — это уход очень хороших журналистов. Это уход Абакумова, Гавричкина, Проценко… Из газеты уходят хорошие журналисты, может быть, потому, что эта разность людей начала сказываться…

Это сказал на летучке 4 декабря (в отсутствие Голембиовского) молодой международник, кандидат исторических наук Эльмар Гусейнов, будущий собственный корреспондент во Франции. Сказал, что думал, и каждый истолковал его слова по-своему. А вот как их прокомментировал в ранее упоминавшейся книге «С журналистикой покончено. Забудьте» Алик Плутник:

О чем, в сущности, говорил Эльмар? О нетерпимости главного и о пассивной роли редколлегии. О том, что Голембиовский становится единоличным правителем. Так что для того, кто не слишком умилялся торжеством нашей демократии, перспектива просматривалась отчетливо.

Алик мой давний друг, но истина, как говорится, дороже. Его комментарий меня удивил. Кроме «пассивной роли редколлегии», в которую, кстати, входил и сам Плутник, все остальное, на мой взгляд, сказано не к месту. Во всяком случае, в словах Гусейнова я и намека не вижу на нетерпимость Голембиовского, на то, что он становится единоличным правителем. Если же говорить по существу тех нелестных оценок, которые Алик дает Игорю, то на момент, о котором идет речь: конец 1991 года, — они, по-моему, не соответствуют действительности. У меня есть основания так говорить, поскольку я общался с ним тогда гораздо чаще, чем кто-либо другой, ежедневно по многу раз и подолгу, бывало что часами, — этого требовали текущие дела и дела на перспективу. Это были встречи как наедине, так и с малым и большим числом людей. По разным поводам, в том числе неприятным прежде всего для Голембиовского как руководителя, — ведь на него свалились тогда горы проблем, связанных с финансированием, производством, с печатанием и распространением газеты по стране, разрываемой на куски. Возникала масса вопросов, требовавших его участия, вмешательства. Шли постоянные звонки по всем видам связи со всех уровней, включая самые высокие. Игорь раньше других появлялся в редакции и не покидал ее до позднего вечера. Надо понимать, что эти месяцы были крайне тяжелыми для него, он еще свыкался с новой для себя ролью и ответственностью, за многое хватался, уставал, нервничал, иногда срывался. Но, как я видел, оставался по-прежнему доступным для каждого, кто хотел с ним о чем-то поговорить, что-то выяснить, выслушивал разные мнения. Возможно, раз-другой Алик и наблюдал такое, что можно назвать нетерпимостью, но это точно не было стилем поведения Игоря в начале его редакторской работы. А потом… впрочем, то, что было потом, лучше рассматривать на фоне развивавшейся с годами ситуации в газете. И это же самое я бы сказал и в связи с «единоличным правителем». Начиналось, как я считаю, все достойно, демократично. Игорь часто собирал редколлегию, ничей голос не зажимался, свою точку зрения он подробно обосновывал и, как правило, бывал убедителен. Конечно, он с первого дня самостоятельно принимал многие решения как главный редактор, а разве должно быть по-другому? Спрашивать совета? Он это делал, но не по каждому вопросу, а когда в чем-то сомневался, колебался. К сожалению, к иным советам прислушивался чаще, чем надо бы. Они и привели с годами к тому, что случилось с «Известиями».

Об одном решении, принятом как раз «по совету», самое время вспомнить именно сейчас, и касается оно только что упомянутой команды, создавшей газету «Крестьянские ведомости».

Инициатором ухода тогда с Пушкинской был Игорь Абакумов. Я нашел его телефон, мы встретились, и я услышал рассказ о том, о чем более двадцати лет назад знал совсем мало, а помнил еще меньше:

— В редакции были люди, понимавшие, что корабль по имени «Известия» рано или поздно пойдет ко дну, если его не оснастить надежными средствами для обеспечения устойчивости. Такими средствами могли стать, в частности, новые приложения к газете, дочерние издания, создаваемые для зарабатывания денег. Специализированные по тематике, они адресовались бы определенным читательским аудиториям, были бы им интересны и полезны, в общем — нужны. Для их раскрутки редакция располагала достаточными (пусть небольшими) финансами, площадями, международной репутацией, ну и конечно, неплохими кадрами. Существовал еще один, очень важный благоприятствующий фактор: рынок СМИ пока не имел широкого набора таких изданий, на нем можно было относительно легко открывать и завоевывать нишу для каждого из них.

Я пошел с этой идеей к Голембиовскому, — продолжил Абакумов. — Он сказал, что надо ее изложить на бумаге. Это мы сделали с Гавричкиным и Степаненко, активно участвовали и ребята из экономического отдела — Лынев, Гринько, Романюк, из международных отделов — Михеев, Чародеев. Проект назывался «Большая ромашка», где в центре ежедневная газета «Известия», а лепестки-приложения (от аналитических до «желтых») отчисляют деньги от рекламы на содержание «мамы» — главного бренда. При этом «Известия» не отвечали бы за убыток приложений — это риск коллективов. Никакого колхоза. Такого в России тогда не было, и мы имели шанс взять рекламный рынок за рога сразу и надолго. Мы подготовили пакет бизнес-планов для двенадцати изданий, в том числе для газеты кооператоров «Бизнес для всех», которую уже несколько месяцев параллельно с работой в «Известиях» редактировал Валерий Романюк, и «Крестьянских ведомостей», которую уже редактировал я. Это были уже живые издания с реальными бюджетами, а не проект. Нас поддержал директор издательства Ефремов — ему была нужна загрузка полиграфических мощностей. Первым материалы посмотрел Эдуард Гонзальез. Он дал главному редактору отрицательный отзыв. Уже с его мнением их бегло листал при мне Игорь Несторович. Хорошо запомнилось, какой при закрывании нашей папки он бросил на нее взгляд. Это был брезгливый взгляд. Тогда я и понял, что в море бизнеса кораблю с названием «Известия» не миновать рифов. Нам ничего не оставалось делать, как отправиться в самостоятельное плавание.

Своя газета задумывалась для информационной поддержки фермеров, консолидации фермерской кооперации и распространения передовых агротехнических знаний. Первоначально она была учреждена тремя известинцами — и Агропромбанком СССР, Роспотребсоюзом, Ассоциацией крестьянских хозяйств. По разным причинам команда друзей-товарищей с Пушкинской площади со временем распалась, а после дефолта российской экономики в 1998 году учредитель остался один. Он же главный редактор и генеральный директор — Игорь Абакумов. Сегодня это уже не просто газета, а единственный в России холдинг, объединяющий печатные и электронные массмедиа аграрного направления.

Впечатляет, как постепенно и целенаправленно Абакумов развивал и наращивал свое дело. В 1996 году при газете был образован тележурнал «Крестьянская застава». После выигранного им конкурса на лучшую концепцию сельской программы он три года выходил на самом массовом, Первом телеканале. «Крестьянская застава» фактически заменила советский тележурнал «Сельский час» и долгое время оставалась единственной программой на сельскую тему в телеэфире России. С 2000 года идет на канале ТВЦ (ТВ-Центр).

В том же, 2000-м, создается интернет-портал AgroNews. Сегодня это наиболее авторитетный электронный ресурс в сфере агробизнеса России, имеет самый высокий индекс цитируемости по классификации Yandex. В составе AgroNews ежедневная лента новостей, портал видеоинформации AgroTV, портал интернет-радио RadioKukuruza, поисковая система по всем аграрным темам. В 2005 году зарегистрирована радиостанция «Кукуруза» — первое аграрное радио России. В 2007-м начато ее круглосуточное вещание. Сейчас «Кукурузу» слушают в Московской, Владимирской, Рязанской, Тульской, Белгородской областях, Краснодарском крае, Дагестане. Ее суммарная аудитория свыше 10 миллионов человек более чем в трех тысячах населенных пунктов — городах, поселках, деревнях, станицах, хуторах, аулах. Готовится вещание в Ставропольском крае, Ростовской и Воронежской областях.

В 2008 году создана студия документальных и учебных фильмов. На собственной производственной базе и при финансовой поддержке Федерального агентства по кинематографии снят трехсерийный документальный фильм «Великий незнакомец» — об истории развития аграрной политики и мирового крестьянства на примере шести стран: России, США, Голландии, Греции, Франции, Великобритании. Фильм получил сразу два главных приза на одном из международных кинофестивалях. Студия произвела уже десятки учебных фильмов по тематике ресурсосберегающих технологий в сельском хозяйстве. На базе студии создана лаборатория аудиовизуальных систем обучения Тимирязевской сельскохозяйственной академии.

Все СМИ этой медиагруппы производятся одним коллективом, работа построена по принципу взаимозаменяемости, что позволяет экономить средства, оборудование и время. Журналисты и коллектив ЗАО «Крестьянские ведомости» имеют государственные, ведомственные, общественные и профессиональные награды за развитие АПК. Постоянный обмен информацией между СМИ группы, взаимное рекламирование и анонсирование существенно увеличивают их популярность и эффективность для партнеров. Перспектива видится и в проекте создания круглосуточного аграрного телеканала.

И все это он, двухметровый Игорь Абакумов. Далеко смотрел молодой, тридцатитрехлетний человек, вынужденно покидавший борт «Известий» поздней осенью 1991 года. Я радуюсь за него и весьма сожалею, что он не был в числе впередсмотрящих на мостике нашего корабля. Напрасно тогда наш капитан прислушался не к нему, а к мнению своего друга и ближайшего советника. Может, и не наскочили бы мы потом на рифы, выдержали бы все шторма и бури.

Представлю этого советника с широко распространенной испанской фамилией: Эдуард Фернандович Гонзальез. Он и в самом деле испанец — по отцу. Как писал Эдуард в автобиографии при поступлении в «Известия», его отец «был испанским коммунистом. В 1935 году в сорокалетнем возрасте прибыл на постоянную работу в Советский Союз. С моей матерью — Решко Леонильдой Брониславовной — они, видимо, не были расписаны, так как ей не исполнилось еще 16 лет. В 1936 г., до моего рождения в декабре, отец был вынужден вернуться в Испанию, так как там началась гражданская война. Года полтора после этого была переписка, но затем, после поражения республиканцев, она, естественно, прекратилась. Полагаю, что отец теперь вряд ли жив, — ему было бы около 90 лет. До 18 лет я получал пособие из МОПРа — Международной организации помощи революционерам». Дальше ему помогала студенческая стипендия.

Выучившись на инженера-строителя, Эдуард работал главным инженером одной из столичных жилищных контор. Тогда же начал пробовать себя в журналистике — в газете «Московская правда», в 26 лет стал ее штатным сотрудником. С 1971 года в газете «Труд», любимый жанр — фельетоны. С мая 1984 года в «Известиях», замредактора по отделу промышленности, строительства и транспорта. Сблизившись с ответственным секретарем Голембиовским на почве любви к теннису, получал от него сильную поддержку в дальнейшем кадровом продвижении. В начале 1985 года был назначен завотделом внутренней корсети, через полтора года стал редактором нового отдела — социально-бытовых проблем. Собственные материалы отличались критическим настроем, фельетонной живостью. Чаще всего выступал на экономические темы, это и явилось весомым аргументом Голембиовского для рекомендации Гонзальеза в руководители рекламной службы в 1990 году, еще при Ефимове: «Эдик разбирается в экономике».

Второй и, на взгляд Игоря, не менее важный аргумент, повторявшийся им при всех будущих назначениях Гонзальеза по коммерческой линии:

— Где реклама, финансы, там пахнет грязными деньгами. На Эдика можно положиться, ни копейки не уведет, он — честный человек!

Находились люди (например, Друзенко, Боднарук, Иллеш, лично я), кто на это отвечал:

— Но и ни копейки не принесет!

Действительно, Гонзальез ни разу не отличился деловой хваткой, предприимчивостью. Ничего своего он не придумал для пополнения редакционного бюджета, но производил впечатление аналитика, знающего, где деньги лежат. Голембиовский ему полностью доверял не просто как честному человеку, понимающему в экономике, но и как эксперту, способному по достоинству оценивать любые идеи, направленные на улучшение финансового состояния газеты. А идей в первые недели и месяцы независимости «Известий» предлагалось много, и не только группой Абакумова. Шли они как из недр редакции, так и от собкоров, от различных структур и компаний, из-за рубежа. Но отвергались Гонзальезом, как правило, без должной проработки, консультаций со специалистами. Может, в них и не было ничего стоящего, а может, как показывает история с «Крестьянскими ведомостями», и содержалось здравое начало.

Когда на заседаниях редколлегии или в обычных разговорах заходила речь о необходимости новых проектов, Голембиовский неизменно подчеркивал, что они должны быть только очень солидными, международного звучания, делающими честь газете. Такими, например, как предложенный из-за океана и уже находящийся в стадии оформления проект выпуска совместной советско-американской газеты «Известия — Корпорация Херст». Желание Игоря было похвально, но пока ничего другого на международном горизонте не просматривалось, а в голове Гонзальеза не рождалось.

Неожиданно вдруг стала набирать скорость идея, которая возникла еще на пике перестройки — в 1988 году. Ее выдвинул бывший тогда главным редактором «Известий» Иван Дмитриевич Лаптев. Имелось в виду создать на базе известинского полиграфического комплекса хозяйственное объединение, наделенное большими правами самостоятельной деятельности. Предполагалось это увязывать с изменением статуса газеты — вывести ее из подчинения Президиуму Верховного Совета СССР и сделать президентским изданием. Однако попытка такой реорганизации не нашла высокой поддержки. Второй раз издательство предприняло ее, когда Лаптев был избран председателем одной из палат Верховного Совета, но тоже безуспешно. И только спустя пару месяцев после путча, в октябре 91-го Президиум ВС отказался от непоколебимой позиции и согласился дать издательству вольную. Важную, если не решающую роль здесь сыграло то, что газета, объявив о независимости, порвала со своим учредителем и фактическим хозяином с 1922 года. Да и существование самого Президиума, как и СССР в целом, становилось все более проблематичным. Так что на этот раз члены высшей инстанции власти проголосовали за вольную без каких-либо дискуссий, очень быстро: 34 человека высказались «за», один воздержался. Получив согласие, издательство вместе с газетой обратилось к президенту СССР с предложением назначить генеральным директором образованного концерна «Известия» Лаптева, который расстался с должностью руководителя палаты уходящего в историю советского парламента. Горбачев поддержал это предложение и 6 ноября издал соответствующее распоряжение. А через несколько дней Иван Дмитриевич уже давал нам интервью, рассказав, что в основу концерна закладывается принцип экономической самостоятельности. Затрагивался и вопрос о газете — как теперь быть с ее независимостью, с отношениями между руководством концерна и газеты? Отвечая на него, Лаптев сказал:

— Не может быть ни в каком издании двух главных редакторов, ни в каком издательстве — двух директоров. Если я начну вмешиваться непосредственно в работу редакторов или руководителей издательства, то всю эту историю лучше не начинать. Они должны и, надеюсь, будут работать так же, как работают сейчас. Функции же генерального директора я понимаю, прежде всего, как создание условий для нормального осуществления каждым звеном объединения его задач.

Сообщая на ближайшей летучке о создании концерна, Голембиовский сказал:

— Тот факт, что на пост генерального директора мы пригласили Ивана Дмитриевича, не должен, надеюсь, вызвать у редакции какие-либо возражения.

Авторитет Лаптева был среди известинцев высочайший, и большинство надеялось, что в рамках руководимого им единого комплекса газета сможет увереннее идти в будущее. Не его вина, что этой надежде не суждено было осуществиться.

 

Вместе со всей прессой

Во все прежние годы «Известия» не были островом в море прессы, который сам по себе. Каждое утро каждого сотрудника, включая главного редактора, начиналось с просмотра свежих номеров центральных газет. Еще до появления в рабочих кабинетах членов редколлегии, редакторов отделов на их столах уже лежали «Правда», «Советская Россия», «Комсомольская правда», те или иные ведомственные издания, близкие по тематике, которую вел в «Известиях» хозяин стола. Секретари отделов получали и тут же раздавали остальным сотрудникам дополнительные экземпляры основных изданий, а многие еще по пути в редакцию вынимали утренние газеты из своих почтовых ящиков, покупали их в киосках. Интерес был профессиональный: что и о чем пишут другие, как пишут?

Это же интересовало и наших коллег, открывавших свежие номера «Известий». Разумеется, многие из нас знали или были наслышаны о порядках и жизни в крупных журналистских коллективах. Но чего ни наши коллеги, ни известинцы не находили на газетных страницах, так это публикаций друг о друге, о делах и ситуациях в различных изданиях. Лишь иногда, да и то в особых случаях, одна только «Правда» могла напечатать какую-то реплику, тупо поучающую иную газету, как надо служить партии, народу. Издавна существовало общее правило: газеты ничего не пишут друг о друге — ни хорошего, ни тем более плохого.

Правило оказалось не вечным. Когда с приходом гласности возникла и стала обостряться политическая борьба, она не могла не коснуться и средств массовой информации, занимавших противоборствующие идеологические позиции. «Известия» не оставались здесь белой вороной, больше защищались, но бывало, что и атаковали. А обретя независимость, мы считали своим долгом защищать права всей прессы на свободу, отслеживать в ее мире события, представляющие общественный интерес.

После выхода сенсационной статьи Надеина против указа Ельцина о приостановке выпуска «Правды» и других коммунистических газет, «Известия» уже через четыре дня вернулись к этой теме, предоставив слово их руководителям. С некоторыми из них встретился, с другими созвонился по телефону наш фельетонист Семен Лившин, выступивший в роли репортера.

Как рассказал ему первый зам главного редактора «Правды» Геннадий Селезнев, редколлегия газеты сложила свои полномочия. Достигнута договоренность с Министерством печати и массовой информации России о перерегистрации «Правды» как независимого издания, учрежденного журналистской организацией газеты. Главное теперь — отход от прежних догматических позиций, опора на нестандартно мыслящих членов коллектива, изменение структуры редакции. По мнению Селезнева, преодолеть кризис будет трудно еще и потому, что издательство не стало соучредителем газеты. Чем скорее будет снят запрет Ельцина на выпуск, сказал он, тем раньше начнется поиск новой дороги к читателю.

Через два дня мы сообщили, что временный редакционный совет «Правды» избрал нового главного редактора. Как и ожидалось, им стал Селезнев. Я позвонил ему и поздравил — мы были знакомы, оба из одного Дома печати на набережной Фонтанки в Ленинграде. Как-то, когда Геннадий уже работал в Москве в ЦК комсомола, встретились на семинаре молодежной прессы в Доме журналистов, и он предложил посидеть за кружкой пива в знаменитом подвальном пивбаре. Торопясь в редакцию, я отказался, пошутив, что когда он станет моим большим начальником, не должен за это мстить. Большим начальником, хотя и не моим, он стал: сначала в «Правде», а с годами и в государстве — избирался председателем Госдумы РФ второго и третьего созывов. Когда я принимал его в «Известиях» в этом качестве в 1998 году, «Правду» возглавлял Александр Ильин, также человек из нашего Дома печати на Фонтанке, с ним мы одновременно пришли в «Ленинградскую правду» и три года работали вместе, тесно общаясь. Саша был талантливым журналистом, но сильнее его оказались партийные догмы и интриги в руководстве КПРФ, не позволившие газете в современных условиях уверенно встать на ноги, снова завоевать массового читателя. Саша ушел из жизни по болезни, а «Правда» после него превратилась в малозначащий агитационный листок, что, в общем-то, печально для отечественной журналистики, в судьбе которой газета сыграла историческую роль — неоднозначную, но не всегда негативную, как приписывают ей не совсем компетентные в этом вопросе люди.

Беседовал Лившин и с главным редактором «Советской России» — Валентином Чикиным, «Рабочей трибуны» — Анатолием Юрковым, с председателем инициативной группы журналистов главной газеты Подмосковья «Ленинское знамя» Ларисой Теселкиной, председателем профкома редакции «Московской правды» Шодом Муладжановым. Все они высказывали недовольство запретом Ельцина, говорили о стремлении своих коллективов уйти из-под диктата партийного аппарата, приблизиться к широкому читателю. Муладжанов защитил прежнего редактора «Московской правды» В. Лысенко: «Его не следовало исключать из Союза журналистов СССР. У нас к нему много претензий, но обвинять в пособничестве путчистам человека, который приехал в Москву лишь 20 августа и сразу же заявил о поддержке конституционного руководства страны, — это перегиб». Спустя некоторое время главным редактором газеты был избран Шод, он остается им и сейчас, когда пишутся эти строки.

Непросто все обстояло и в информационных агентствах. Первый зам генерального директора ТАСС Геннадий Шишкин рассказал, что состоялось бурное собрание — обсуждался проект преобразования ТАСС в независимую акционерную компанию открытого типа. Ее акционерами могли бы стать средства массовой информации республики, иностранные агентства, а владельцем контрольного пакета — трудовой коллектив. Но пока к общему согласию сотрудники (их около трех тысяч) не пришли. Первый зам председателя агентства «Новости» Владимир Тулинов считал, что реорганизация агентства назрела, но вряд ли ее можно провести в один-два дня. Нужен не скоропалительный отчет о проделанной работе — нужна тщательно продуманная замена структуры, в которую входят около ста двадцати корпунктов за рубежом.

Взяли «Известия» и короткий комментарий у секретаря Союза журналистов СССР Павла Гутионтова, еще недавно бывшего нашим замечательным обозревателем. Антибольшевик до кончиков ногтей, он сказал, что логику указа Ельцина понимает: раз решилась судьба КПСС, то и ее издания должны разделить эту участь. В первую минуту испытал злорадство: поделом! Но закрытие газеты и под самым благородным предлогом — порочно, считает Паша. «Другое дело, — сказал он, — дать оценку действиям редакторов и журналистов, которые пошли на поводу у путчистов. Мы начали рассмотрение этих случаев, и я уверен, что такие люди будут исключены из нашего союза».

Нужен был нам и комментарий от власти. Его дал министр печати и массовой информации РСФСР Михаил Полторанин, тоже в недавнем прошлом журналист — специальный корреспондент «Правды», главный редактор «Московской правды». Он заявил «Известиям», что министерство не ущемляет партийные издания, а лишь уравнивает их в правах с остальными. Оно готово даже субсидировать бывшие коммунистические газеты, которым на первых порах будет трудно без привычных дотаций КПСС. Но искусственно годами держать на плаву издания, которые не пользуются читательским спросом, не намерено.

«Известия» уже готовились к подписанию вечернего выпуска от 27 августа, когда одно за другим поступили в редакцию новые сообщения из сферы СМИ, и мы весь этот тематический блок напечатали под единой шапкой: «Перемены в четвертой власти».

Первой пришла новость из журнала «Огонек»: здесь новый главный редактор — Лев Гущин, бывший заместитель Виталия Коротича. Накануне Коротич прислал из Нью-Йорка по факсу письмо с просьбой об отставке. Причины — не очень хорошее здоровье и желание посвятить себя преподавательской работе в университетах США. Избранный журналистским коллективом, Гущин заявил, что «Огонек» по-прежнему будет держать линию левее центра.

Следующая информация также из Москвы. Редакционный коллектив, издававший до сих пор журнал «Коммунист», известный в последние годы своей реформистской ориентацией, создал теоретический и политический журнал «Свободная мысль», который провозгласил себя трибуной демократических левых сил. Главным редактором избран Н. Биккенин, занимавший этот пост и в «Коммунисте».

В Алма-Ате журналисты «Казахстанской правды» отказались от учредительства со стороны ЦК компартии Казахстана и решили стать общественно-политической газетой. «Некоторые сотрудники подали заявление о выходе из партии, — сообщил зам главного редактора Сергей Степанов, — но большинство считают, что выходить не из чего — партии как таковой нет».

В Свердловске коллектив «Уральского рабочего» отказался от соучредительства с обкомом КПСС и заявил о своем праве на долю собственности в издательстве обкома. А в Ленинграде прекратила свое существование моя родная «Ленинградская правда». По решению мэрии и Ленсовета на ее базе воссоздадутся «Санкт-Петербургские ведомости». Учредители — мэрия и трудовой коллектив. В Омске не выходит ни одна ежедневная газета: по распоряжению председателя облисполкома Леонида Полежаева взяты под охрану все здания, принадлежавшие КПСС и Российской компартии, где находились и редакции газет «Омская правда», «Вечерний Омск».

Этот день оказался для прессы как никогда щедрым на новости о самой прессе. Только началось печатание вечернего выпуска «Известий», как редакционный телетайп принес сенсацию: президент СССР своим указом назначил председателем Всесоюзной государственной телерадиовещательной компании главного редактора «Московских новостей» Егора Яковлева. Хорошо зная Егора, мы не сомневались, что он постарается принять такие быстрые и решительные меры, о которых сразу же заговорит вся страна. И буквально на следующий день в 21.00 во всех домах Советского Союза на телеэкранах после долгого отсутствия на Центральном телевидении появились лица популярных ведущих Татьяны Митковой и Дмитрия Киселева… Той Татьяны, которая в январе 1991 года была уволена из «Останкина» за отказ читать в эфир официальное сообщение о кровавых событиях в Вильнюсе. Но и той Митковой, которая с 2001-го возглавляет информационное вещание на канале НТВ, ставшем пропагандистским лидером по дискриминации протестного демократического движения в России. И того Киселева, который спустя двадцать лет станет одним из основных лиц лакировочного, насквозь фальшивого, агрессивного в своей антидемократичности официального телевидения. За что и был в конце 2013 года премирован должностью генерального директора нового пропагандистского агентства «Россия сегодня», созданного указом президента Путина.

Мы заранее не планировали, но так вышло, что и 28 августа «Известия» снова напечатали целый информационный блок, посвященный новым назначениям в СМИ. Таким образом, после путча прошла всего лишь неделя, но за это время мир советской прессы стал принципиально иным — эра коммунистического контроля над ней закончилась. Качественные перемены охватили крупнейшие средства массовой информации. А начались они с Пушкинской площади в Москве, с «Известий».

Однако повсеместного головокружения в журналистском сообществе от нахлынувшего воздуха свободы не было. Компартия распалась, но практически везде на всех этажах власти, особенно за пределами Москвы, оставались назначенные ею люди. Значит, оставалось и прежнее отношение к прессе, неуемное желание закрывать ей рот, держать в повиновении — обо всем этом мы хорошо знали от наших собственных корреспондентов на местах. Молчать было нельзя, и когда в редакцию позвонил декан факультета журналистики МГУ Ясен Николаевич Засурский и предложил свою статью, она тут же была принята и напечатана. В статье доказывалось, что настоящей гарантией от всевозможных заговоров, базирующихся на закрытости общества и на лжи, может быть только гласность и свобода печати. Отсюда вытекало актуальнейшее требование: законодательно запретить вмешательство государства в деятельность СМИ. Засурский предложил и свою формулировку для закона:

Ни исполнительная власть (президент, премьер-министр, министры или другие должностные лица), ни законодательная власть (Верховный Совет СССР, Верховные Советы республик, областные, краевые и городские Советы) не имеют права препятствовать свободе слова, печати и средств массовой информации, выражения мнений, вмешиваться в их деятельность.

Но такой закон уже никем не мог быть подготовлен и рассмотрен — Верховному Совету СССР, президенту было не до него, страна неслась к распаду, и в каждой ее части, в каждой республике что хотели, то и делали с прессой. Россия не являлась исключением.

19 декабря Верховный Совет РСФСР принял Закон о средствах массовой информации и ввел его в действие с 1 января 1992 года. Как и многие другие редакции, мы знакомились с ним еще на проектной стадии и были им весьма довольны. Что неудивительно: его проект писали известные юристы: трое авторов ранее принятого прогрессивного закона о печати СССР (Юрий Батурин, Михаил Федотов, Валентин Энтин) и вошедший в их команду Левон Григорян. (Напомню, двоих из них: Федотова, Григоряна — я привлекал к работе над редакционным уставом). Но в последний момент в российский закон были внесены поправки, «резко снижающие его демократический потенциал и представляющие реальную угрозу свободе прессы. Неприметные на первый взгляд, они перечеркивают ряд прав и свобод, гарантированных даже исполненным компромиссов союзным Законом о печати». Так считали авторы российского закона.

Разделяя их тревогу за судьбу свободного слова в России, «Известия» напечатали полный текст составленного ими открытого письма Верховному Совету РСФСР, в котором дана оценка каждой из внесенных поправок. Мы не ограничились публикацией этого письма. Оно сопровождалось острым редакционным комментарием. Участие газеты в отстаивании авторского варианта закона о СМИ не было напрасным — Ельцин не подписал принятый депутатами документ, и со временем он был очищен от ранее навязанных ему поправок.

Можно и дальше приводить немало примеров той принципиальности и бескомпромиссности, с которыми «Известия» выступали в защиту свободы прессы — буквально всей прессы, независимо от ее идеологической направленности. Однако в ситуациях, конфликтах, когда затрагивались экономические, коммерческие интересы тех или иных СМИ, мы воздерживались от проявлений профессиональной солидарности, обычно отмалчивались. Но в одном таком случае мы были совсем не правы.

В начале декабря разгорелся спор между газетой «Правда» и созданным при ней еще в 1929 году, ставшим крупнейшим в стране издательством «Правда». Заявив, как и «Известия», о своей независимости, газета претендовала на некоторую часть издательской собственности, а издательство, на которое уже положила глаз администрация Ельцина, не хотело отдавать ничего. Мы напечатали об этой истории всего несколько нейтральных строк, что удивило, надо признать, всего лишь одного человека в редакции — Славу Щепоткина. Дождавшись ближайшей летучки, он выступил одним из первых:

— Вот уже несколько дней идет конфликт между «Правдой» и ее издательством. Мы или потому, что недальновидные люди, или от того, что не можем побеспокоиться хотя бы о себе, абсолютно не вмешиваемся в этот конфликт. А ведь такими же жертвами скоро станем сами. Я вчера слушал по российскому радио подробный комментарий: какое, мол, право имеет газета «Правда» на издательство, если она объявила себя независимой. И тут же подумал: а мы какие?.. Мы отделались крошечной заметкой, не заметив того тревожного, что может вскоре разыграться с нашим издательством. Невмешательство в судьбу коллег может ударить нас бумерангом. А уж какие будут комментарии на российском радио, я представляю…

Ответил главный редактор:

— Я думаю, что сначала нам не хватало информации или просто не разобрались. Что касается того, что нас будут душить, то ты ошибся — мы этого не позволим.

Слава был совершенно прав: мы не должны были ограничиваться короткой информацией. И не только потому, что он верно предсказал аналогичную угрозу конкретно для «Известий». Многие тысячи больших и малых газет были заинтересованы в получении хотя бы какой-то части собственности своих издательств, которую и они создавали в течение десятилетий своим журналистским трудом. Если бы выступление «Известий» подняло проблему на государственную высоту, это, возможно, помогло бы более справедливому ее разрешению. К сожалению, и после той летучки редакция никак не отреагировала на эту тему, просто забыла о ней.

Через полгода стало видно, что ответ Голембиовского не оказался таким прозорливым, как запрос Щепоткина. Нас все-таки начали душить… Но это будет уже целая эпопея, когда редакция дружно сплотится вокруг главного редактора, а он проявит настоящие бойцовские качества.

А пока мы в его кабинете подводим итоги года. Конец рабочего дня 30 декабря. Дверь открыта для всех желающих. Выпивки много, бутербродов достаточно. Начальники и подчиненные, знаменитые имена и дебютанты. Трудно протолкнуться. Открытые лица, широкие улыбки. Потом их будет здесь много, таких «а-ля фуршетов», а это первый при избранном главном, первый в истории кабинета. В какой-то момент Игорь просит тишины и коротко, хорошо говорит о том, какой это был год для страны, газеты. Год великих потрясений, тревог, разочарований, но и больших, исторических надежд. У «Известий» более успешные, чем ожидалось, итоги подписки — свыше 3 миллионов 200 тысяч экземпляров. Как и все газеты, мы потеряли очень многих подписчиков, но в целом наше положение можно считать устойчивым. Была выражена уверенность, что благодаря реформам в новом году страна сможет заложить основы новой жизни, и в этом «Известия» примут самое активное участие, добиваясь и нужных собственных результатов. Прозвучали, понятно, добрые пожелания, — и все эти слова, и вся эта теплая, трогательная атмосфера усиливали ощущение, что нам очень многое по плечу, что нет более сильной журналистской команды, чем известинская. Что нет лучшей газеты, чем наша.

 

Вырываясь из советской системы

И вот он наступил, этот день, которого с невиданным интересом и с еще большим страхом ждало все население России. Как было объявлено заранее, с этого дня, 2 января 1992 года, начиналась радикальная экономическая реформа с переходом к свободным, рыночным ценам и тарифам на всевозможную продукцию, товары, работы, услуги.

Как, наверное, и все москвичи, я прошелся в этот и ближайшие дни по магазинам и увидел, что сразу сбылись самые мрачные предсказания: цены резко взлетели, некоторые в разы. Но на торговых полках уже обозначились и некоторые признаки возможных перемен к лучшему. Сначала частник, а за ним государственная торговля смогли постепенно оживлять и разнообразить магазинные ландшафты. Продуктов, товаров появлялось больше, и уже одно это добавляло людям веры в будущее, но оно продолжало нести всё новые и новые испытания. Либерализация экономики вела к галопирующей инфляции, снижению реальных зарплат и пенсий, обесцениванию банковских накоплений, резкому падению уровня жизни.

Естественно, что отпуск цен обострил в обществе давнее недовольство, и оно нарастало с каждым днем. Отражая его, значительная часть российской прессы, еще недавно громко призывавшая к рынку, стала осуждать шоковую терапию. «Известия» не дрогнули — заняли твердую позицию по поддержке реформ, время от времени предоставляя слово их идеологу и главному проводнику Егору Гайдару. Сам он с пониманием относился к причинам общественного нетерпения: люди слишком долго ждали перемен к лучшему. «Труднее объяснить, — говорил Гайдар в интервью Михаилу Бергеру, — что в наших условиях дистанция между решением на макроуровне и результатом на уровне потребителя велика, как само государство. Требуется хоть какое-то время, чтобы заработали новые стимулы и интересы, требуются огромные усилия, чтобы сломать традиционную распределительную систему, не знающую других условий работы, кроме условий дефицита».

Оказалось, что людское нетерпение кое-кому было выгодно. Всего лишь на одиннадцатый день после начала реформ, 13 января удар по ним нанес не кто-нибудь, а глава российского парламента Руслан Хасбулатов. Встретившись накануне с жителями Рязани, посочувствовав им, он сразу же по возвращении в Москву использовал в качестве повода малозначащую протокольную встречу с итальянскими сенаторами и внезапно заявил перед телекамерами на всю страну, что «сейчас складывается такая ситуация, когда уже можно предложить президенту сменить практически недееспособное правительство». Заметив, что парламент может сделать это и сам, опираясь на Конституцию, Хасбулатов добавил: «Президенту надо дистанцироваться от не просто неудачного, а неквалифицированного правительства». Несколько часов спустя, выступая на заседании Президиума Верховного Совета, он сказал еще больше, а именно: это была ошибка — доверить президенту формировать правительство, впредь это должен делать только парламент.

Вылетая на следующий день в Брянск, Ельцин в ответ на вопросы журналистов у трапа самолета заявил: «Бывают иногда эмоциональные всплески у любого руководителя. Правительство не перчатки. Принимать законы легче, чем их реализовывать. Я буду защищать правительство».

Так начиналось в российских верхах трагическое противостояние, которое осенью 93-го года приведет к гражданской войне в Москве и мимо которого все это время не могли проходить — и не проходили — «Известия». Уже в вечернем выпуске 14 января половина первой полосы была отдана материалам в связи с беспрецедентными высказываниями спикера, получившими резко критическую оценку газеты. В следующем номере, также на первой полосе, «Известия» публикуют интервью государственного секретаря Бурбулиса, которому надлежало объясняться от имени правительства. Он заявил: «Доверия у нынешнего правительства достаточно, и прежде всего потому, что его возглавляет избранный и поддерживаемый народом президент, убежденный в правильности, последовательности и необратимости принимаемых мер по выходу из кризиса, убежденный в солидарной ответственности, которую мы на себя взяли». Оставаясь верным своей дипломатической манере выражаться, Бурбулис не скрывал, что думает он, а значит, и Ельцин, о Хасбулатове: «Сегодня нередко мы имеем дело с политиками, по разным причинам оказавшимися неспособными понять и принять объективную логику реформ, найти в них свое место, и потому они порой всю свою боль, уровень понимания происходящего вкладывают в политические декларации».

Через несколько дней, совершая очередной выпад против правительства и президента, спикер обрушился еще и на прессу, заявив, что она подает пример западным журналистам в критике российского парламента. Угрожающе закончил: «Кому нужна такая пресса?.. В общем, я прошу сделать серьезные выводы, очень серьезные. Если кто-то думает, что так мы будем терпеть, они ошибаются. Одни терпели — ушли в небытие».

На момент, когда произносились эти слова, журналистский мир еще мало знал о таких качествах Хасбулатова, как злобность, мстительность. Оставалось немного времени до того, как эти качества вместе с январскими угрозами прессе проявятся по отношению к «Известиям». А пока мы, внимательно отслеживая события, продолжаем жить своими внутренними заботами.

На одной из первых в 1992 году летучек Голембиовский провозгласил:

— Нынешний год мы должны сделать годом становления «Известий» в новых условиях.

Новые условия еще предстояло осознать. Все понимали, что переход страны к рынку, заявленный нами статус независимого издания вызовут перемены в жизни редакции. Но какие, что придется менять и как менять? Пока никто не задумывается о том, что под угрозой могут оказаться те социальные, бытовые преимущества, которые отличают «Известия» от абсолютного большинства журналистских коллективов России. Если и заходит речь о ранее нажитых газетой благах и удобствах, то под одним углом: как их можно улучшить. Вот и сейчас, на этой летучке, неожиданно звучит вопрос, далекий от содержания газеты, — его поднимает Элла Меркель (Максимова), специальный корреспондент из плеяды знаменитых золотых перьев «Известий»:

— Считаю себя вправе коснуться одной темы, не имеющей отношения к номерам недели. Надеюсь, что демократический дух жизни нашего коллектива позволит понять меня правильно. Я делаю сейчас очень острый, я бы сказала, склочно острый материал. И вот мне надо было срочно попасть в студию Грекова. Люди там согласились на беседу со скрипом, и я понимала, что если не буду там через 15–20 минут, то другой возможности кое-что узнать не представится. Попросила машину у Цыганова (один из моих замов, курирующий автодиспетчерскую издательства, о нем еще будет речь. — В. З. ). Он отказал: машины только для работы по номеру. Побежала к Николаю Давыдовичу (Боднарук, зам главного. — В. З. ), конечно, он разрешил взять свою машину, и я успела. Но нормально ли такое положение? Девять человек в редакции пользуются персональными машинами, и шесть остаются на всех остальных. Мои профессиональные интересы и моральные принципы ничуть не затрагивает тот факт, что заместителей главного редактора утром привозят, а вечером увозят с работы. Меня это абсолютно не трогает. Но, простите, в течение дня машины равно нужны всем — и Боднаруку, и Друзенко, и Мамлееву, и мне. Иногда спецкору даже нужнее. А девять водителей сидят без дела, играют в домино, а ты мечешься по редакции — к кому удобнее кинуться с просьбой. И пусть отказов не бывает, все равно, это унизительно и это — во вред. Бывает, хозяева машин уезжают в командировку, но машины все равно остаются и на это время за ними. Это — отрыжка командно-административных нравов, с которыми нашей редакции надо, наконец, расстаться. У меня есть предложение. Пусть в течение дня из девяти персональных машин в распоряжении девяти владельцев остаются две, три, а остальные обслуживают всех.

Слушая Эллу, я вспомнил, как был поражен, когда двадцать лет назад отправлялся в первую репортерскую командировку от «Известий». Еще плохо зная Москву, я спросил редактора своего отдела Пономаренко, как лучше рано утром добраться до Домодедова, на что Юрий Васильевич ответил: «Нет проблем», — и велел секретарше отдела написать заявку на машину в диспетчерскую издательства, назвав мою фамилию, домашний адрес, час отъезда, аэропорт. У меня был и обратный билет, в заявке указали и дату возвращения, номер рейса. К большому удовольствию все сработало четко — и перед вылетом, и после прилета.

Что ж, будучи богатой конторой, «Известия» могли себе такое позволять: отвозить на вокзалы, в аэропорты и встречать своих командированных сотрудников, независимо от должности. Это правило действовало многие годы, сбои пошли уже на закате перестройки, когда в целях экономии издательство начало сокращать число машин. Но только так называемых разъездных, а не персональных. Как играли с утра до вечера их шоферы в домино при большевиках, так и продолжили они стучать любимыми костями при демократах. Как раньше ничуть не беспокоило это руководителей газеты, так и новое, демократическое начальство продолжало охотно пользоваться персональной автомобильной привилегией (до которой лично я по должности не дорос), иногда ее все же стесняясь.

Н. Боднарук, после выступления Э. Меркель. Понимаете, я сижу и думаю — а что такое «персональная машина»? Я лично ничего не имею против того, чтобы ею пользовались другие сотрудники, как и всеми машинами, которые имеются в издательстве. Мне она не нужна, когда я в редакции… А то получается, что я здесь сижу и краснею, словно на этой машине огурцы на рынок вожу, когда нахожусь здесь. Давайте, наконец, соберемся и примем решение на этот счет.

И. Голембиовский. Персональные машины, безусловно, анахронизм. Но отношения редакции с издательством таковы, что если сегодня мы все откажемся от персональных, количество машин для нужд редакции не увеличится. Называя себя демократической организацией, мы живем в рамках достаточно старой системы.

Главного «анахронизма» уже не осталось. Это было заведенное еще при Ленине «лечебное питание» для высокой советской номенклатуры, куда с годами вошла и редколлегия «Известий». Многие десятилетия «лечебное питание» представляло собой почти бесплатные наборы дефицитнейших продуктов. Именуемая в народе как «спецпаек», «кремлевка», «кормушка», «авоська», эта привилегия сыграла великую контрреволюционную роль, настраивая широкие массы против советской власти. Она явилась одной из самых обсуждаемых антисоветских тем в начале перестройки, и ее отменили еще до того, как я мог бы ею хоть один раз воспользоваться — то есть до того, как меня назначили ответственным секретарем. А вот другие «анахронизмы» продолжали у нас действовать.

В отличие от мировых революций прошлогодний августовский переворот в «Известиях» не вызвал социальных катаклизмов, в редакции все осталось без перемен. Как были в буфете для членов редколлегии ложки и вилки из качественной стали, а в общей столовой из дешевого алюминия, так оно и продолжало быть. Как значились раньше в меню начальников борщ украинский с пампушками, суп фасолевый с грибами, антрекоты и эскалопы, плов с говядиной, домашние пельмени, оладьи с изюмом и кисель из черной смородины, а у подчиненных меню вдвое короче и с названиями попроще — так оба пищеблока и продолжали кормить своих клиентов. Единственное, что поменялось, говоря о буфете, так это едоки. До августа 91-го они были назначены Центральным Комитетом КПСС, после — избраны родным коллективом и отобраны своим же товарищем, ставшим главным редактором. Но двое из новых членов коллегии не позволили себе оторваться от народных масс, это были Иллеш и Плутник, ни разу не переступившие порога начальственного буфета. Возможно, они не переносили даже легкого чесночного запаха борща с пампушками. У меня на него аллергии не было, я улавливал его зов еще находясь в своем кабинете, самом ближайшем к буфетной кухне.

Как и в советское время, в 92-м году не только члены коллегии, но и все редакторы отделов, их замы, работники секретариата, некоторые обозреватели были прикреплены к поликлиникам кремлевской системы здравоохранения, правда, разных уровней. По-прежнему оставалась доступной для многих весьма комфортная по тем временам круглогодичная база отдыха издательства на живописнейшем берегу реки Пахры. Там же стояли и уютные коттеджи со всеми удобствами для руководящего состава редакции и полит-обозревателей. В одном из таких коттеджей пару зим провел и я с семьей, передав потом занимаемую мной его половину семье Плутника. Это удовольствие, в отличие от спецбуфета, он не стал игнорировать.

Особо важным номенклатурным атрибутом всегда смотрелась в «Известиях» правительственная связь с ее массивными аппаратами цвета слоновой кости и ввинченными в них стальными гербами СССР. Не спешили мы расставаться с этим атрибутом. Сохранились телефонные списки редакции 1992–1997 годов, в которых я насчитал семнадцать (!) «вертушек» с пятизначным набором, — такими были номера второй правительственной связи. В кабинете главного редактора стоял еще и аппарат первой, более высокой правительственной связи — для чиновников уровня министра. А еще здесь находилось то черное устройство, которое хотя и напоминало о себе крайне редко, но постоянно свидетельствовало о высочайшем государственном доверии к хозяину кабинета. Это был исключающий возможность прослушивания аппарат ВЧ — высокочастотной телефонной связи, по которой только и можно вести сверхсекретные разговоры. «С кем и о чем ты проявляешь бдительность по ВЧ?» — спросил я однажды Игоря. «Последний раз, — ответил он, — снимал трубку дней десять назад. Звонил Полторанин, звал на обед». Кабинет министра Полторанина находился на другой стороне Пушкинской площади.

Ну и конечно, нельзя не сказать о том «анахронизме» в «Известиях», который у отечественных коллег вызывал немалую зависть, у иностранных — искреннее удивление, а иногда и плохо скрываемую усмешку. Это едва ли не рекордное на планете обилие недвижимости на одну журналистскую душу.

В отличие от редакций зарубежных газет, где рабочие места большей части журналистов находятся в одном помещении, у нас было все иначе. Когда в 1977 году мы въезжали в это здание с окнами на улицу Горького (нынешнюю Тверскую), лишь немногих корреспондентов рассадили по двое в одной комнате, остальным выделили отдельные кабинеты — спецкорам, редакторам отделов и их замам, политическим обозревателям, заместителям главного редактора. Чем выше была должность, тем больше доставался кабинет. У главного редактора он вообще необозримый, в 166,4 квадратных метра, с персональным санузлом, отсеками для приема пищи, отдыха, для секретаря. Второе место по площади занимал мой (ответственного секретаря) кабинет — 60 квадратных метров, в 7,5 раза больше моего домашнего кабинетика, служившего еще и спальней и казавшегося мне идеальным местом для работы за столом. Правда, в этом семейном уголке я не проводил заседаний, но для них достаточно было бы площади и втрое меньшей, чем располагала моя должность.

Сильнейшее впечатление производил на гостей огромный Круглый зал — амфитеатр для собраний, летучек, кинопросмотров, встреч со знаменитостями всех мастей от политиков до спортсменов. Вряд ли в какой другой редакции была такая, как у нас, гигантская и оборудованная всем необходимым библиотека, насчитывающая около ста тысяч названий книг, включая и всевозможную справочную литературу. Здесь же хранились подшивки «Известий», начиная с первого номера от 13 марта 1917 года, и регулярно пополняемые подшивки основных центральных, республиканских, областных газет СССР.

Кроме общей столовой и буфета для комсостава работали кафетерии на втором и седьмом этажах. Имелась у нас и своя парикмахерская, постоянными клиентами которой бывали в разные годы два главных редактора — Алексеев и Голембиовский. Само здание вобрало новейшие на момент его строительства энергетические и сантехнические устройства, системы кондиционирования, вентиляции и пылеудаления, внешней и внутренней телефонии, пневмопочту. Для его отделки было использовано обилие мрамора, дорогой мозаики, сияющего паркета. Вся мебель заказывалась в Финляндии: удобные стулья и мягкие кресла, большие столы, вместительные шкафы… Прошедшие после новоселья пятнадцать лет поубавили лоска, но небывалый в журналистских сферах простор и комфорт для известинцев сохранились.

Когда Голембиовский включился в начатый Эллой Меркель разговор о машинах, органично всплыла и тема кабинетов. Сказав, что мы используем свое здание поразительно неэффективно, Игорь сообщил, что он считает нужным принять решение, которое «вызовет неудовольствие и напряжение»:

— Постараемся сделать все с наименьшими издержками, но принцип будет такой: право работать в отдельном кабинете будет исключительным. В больших комнатах придется сидеть, возможно, по три человека, это не очень приятно, но, к сожалению, на это идти нас заставляет жизнь, а не прихоть. Надо это сделать спокойно, учитывая интересы всех.

Я не припомню, чтобы проведенное некоторое уплотнение кабинетов вызвало какое-то неудовольствие или напряжение. Но чтобы вместо персональных машин иметь больше разъездных, чтобы сдать в аренду освободившуюся площадь, оставлять редакции больше денег от публикации рекламы, повышать зарплату при диких скачках цен, закупать компьютеры, улучшать работу столовой, чтобы решать все старые и возникающие новые вопросы, необходимо было обязательное условие — получить юридическое право всем этим заниматься. Как и в предыдущие семьдесят лет, в начале 1992 года газета оставалась лишь частью издательства, не имеющей никаких хозяйственных полномочий. Их требовалось добиться.

Я получил задание ускорить подготовку устава редакции, что и было сделано с участием юридической команды Михаила Федотова. 29 января устав принимается и утверждается общим собранием журналистского коллектива. 5 февраля его регистрирует Межведомственная комиссия по общественным объединениям и вносит в реестр Моссовета по средствам массовой информации. Эти спешные первые шаги к нашей хозяйственной самостоятельности открывали путь для дальнейших действий. А их проговорили сначала между собой Голембиовский как главный редактор и Лаптев как гендиректор концерна. Теперь уже приняли эстафету другие юристы, издательские.

Под вечер 24 февраля в присутствии членов редколлегии в раскрепощенной дружеской обстановке Игорь Несторович и Иван Дмитриевич подписывают Учредительный договор о создании и деятельности товарищества с ограниченной ответственностью (ТОО) «Редакция газеты “Известия”». Здесь же пущен по кругу для ознакомления написанный издательскими юристами проект еще одного документа — Устава «Редакции газеты “Известия”». Если подготовленный группой Федотова был уставом средства массовой информации, то, вбирая его элементы, новый проект касался уже деятельности «Известий» как предприятия. Не отрываясь от рюмок и бокалов, не вникая в нюансы формулировок, восприняв этот проект как срочно нужный документ, редколлегия поддержала предложение созывать собрание для его принятия. Кто-то сказал: «А чего тянуть — давайте завтра!». Решили: послезавтра.

Передо мной протокол состоявшегося 26 февраля общего собрания. Всего одна страница, внизу две подписи: председатель В. Т. Захарько, секретарь В. В. Антонов (помощник Лаптева, многолетний кадровик «Известий». — В. З.). Все вспоминается смутно, поэтому не отклоняюсь от текста.

Присутствуют 300 человек — представители концерна и редакции.

Повестка дня:

1. Учреждение ТОО «Редакция газеты “Известия”».

2. Утверждение Устава «Редакции газеты “Известия”» и подписание Учредительного договора о создании и деятельности ТОО «Редакция газеты “Известия”».

3. Выборы председателя правления ТОО «Редакция газеты “Известия”».

Слушали: тт. Голембиовского И. Н., Макарова Ю. И., Лаптева И. Д., Друзенко А. И.

Постановили: учредить… утвердить… избрать… Кандидатура одна — Голембиовский. Решение принято единогласно открытым голосованием.

Согласно принятым документам, ТОО «Редакция газеты “Известия”» объявлялось правопреемником газеты «Известия» как средства массовой информации. Становясь юридическим лицом, редакция получала право действовать на принципах хозрасчета, самофинансирования, самоокупаемости и самоуправления. Уставный фонд был определен в сумме 500 тысяч рублей. Учредители обладали следующими долями: концерн — 5, газета — 495.

Сухой протокол собрания с коротким списком выступающих, со стопроцентным, единогласным голосованием свидетельствует, что собрание было формальным. Оглядываясь сейчас в прошлое, с удивлением вижу, что ни один из нас, участников собрания, не обратил внимания на то, что издательские юристы не разделили в уставе совершенно разные виды деятельности (хозяйственную и чисто газетную, творческую), практически смешали понятия: «предприятие» — «средство массовой информации», «журналистский коллектив» — «трудовой коллектив». Высший орган управления товариществом — правление — не избиралось, а им механически названа редакционная коллегия. Причем правлением (на бумаге) стала редколлегия в полном ее составе, тогда как почти все мы не шибко разбирались в хозяйственных и финансовых сложностях.

В итоге наши первые уставные документы способствовали тому, что вся власть в коллективе сосредоточивалась в одних руках — председателя правления, он же главный редактор, он же еще и председатель правления совместного предприятия «“Известия” — Бурда». Если в содержании газеты Игорь опирался на мощь всей редакции, она могла на одном с ним профессиональном уровне многое обсуждать и о многом спорить, нередко переубеждать его, то в области экономики он не имел такого коллективного противовеса. А высокая самооценка свое брала — видел себя грамотнее остальных и не находил особенно нужным интересоваться мнениями других, кроме, конечно, Гонзальеза. Не всегда советовался даже с доктором экономических наук Лацисом. Правда, Отто хорошо знал макро-экономику, а в тонкости реальной экономики, на уровне предприятий, он не вникал.

Но какие бы негативные последствия ни закладывались в начале самостоятельной жизни «Известий» в юридические документы, надо отдать должное Игорю — на этом этапе его энергия и настойчивость обеспечили выживаемость газеты. 10 марта Московская регистрационная палата занесла данные в реестр РСФСР и выдала нам свидетельство № 009.329 о том, что создана такая компания — «“Редакция газеты «Известия»” в форме товарищества с ограниченной ответственностью». Наконец мы получили право вести хозяйственную деятельность. Через несколько дней были открыты текущий, расчетный, валютный счета, и денежный поток за рекламу и газету, направлявшийся в издательство и совместное предприятие «“Известия” — Бурда», стал постепенно поворачиваться и в сторону редакции. На летучке 8 апреля Игорь сообщил:

— Мы не занимались финансами, теперь придется. Решено создать финансовую службу. В глазах издательства это выглядит, как попытка редакции отделиться, на самом деле речь о другом. Сегодня все содержание редакции, вся наша производственная деятельность должны обойтись в 28 миллионов рублей. Эти деньги мы и возьмем на наш счет. Оставим себе и резерв на увеличение зарплаты, гонорара и т. д. Все остальные заработанные нами деньги будут переданы в издательство на расходы по изданию газеты. Если окажется прибыль, мы, безусловно, поделим ее с издательством.

Вскоре в составе редакции появился финансово-экономический отдел. Его заведующей — главным бухгалтером была назначена по переводу из издательства опытный специалист Марина Вадимовна Астапова. По ее предложению в штат отдела приняли еще семь бухгалтеров и одного кассира, для которых на восьмом этаже выделили три освободившихся кабинета и на шестом этаже — комнату для кассы. Когда на редколлегии Иллеш выразил сомнение, нужен ли нам такой большой бухгалтерский отряд, ответил Гонзальез:

— По ходу дела посмотрим. Надо будет — сократим.

Появление своей бухгалтерии помогло, в частности, упростить, а точнее — привести в нормальное состояние финансовую документацию, которую вели зарубежные корреспонденты «Известий». Раньше здесь процветал полный идиотизм. Чуть ли не Минфином расписывалось до мелочей, до скрепок и веников, на что собкор мог тратить деньги, присылаемые из Москвы. Строго требовалось соблюдать все указанные в инструкции статьи расходов. Нельзя было ни доллара (франка, песо, юаня, драхмы и т. д.) перебросить из статьи, скажем, «Приобретение хозяйственного инвентаря» в статью «Приобретение литературы» или «Оказание медицинской помощи». Нельзя было утерять ни одного кассового чека, ни одной платежки, иначе издательская бухгалтерия не поверит тебе, что ты действительно оплатил стоимость туалетной бумаги или купил бензин для своей корреспондентской машины. Самое неприятное из всего того, что я вспоминаю о своей собкоровской жизни в Болгарии, — это составление ежеквартальных финансовых отчетов с платежками на каждую стотинку, примерно равную советской копейке.

По предложению Владимира Надеина и редактора международной редакции Андрея Остальского редколлегия исключила из периодической отчетности множество статей, оставив лишь четыре. Это — «Аренда помещений», «Связь», «Командировки» ну и, понятно, «Зарплата». Все средства из выброшенных статей включались в зарплату корреспондента, и он уже сам решал по мере необходимости, сколько и на что тратить. На крупные приобретения (например, машина, мебель, компьютеры и т. п.) деньги должны были выделяться по специальному решению редколлегии.

С учетом этих изменений был установлен уровень расходов в следующих размерах (в долларах США) на 1992-й и ближайшие годы:

Все эти расчеты сделаны с учетом цен в местах аккредитации собкоров, в обслуживаемых ими регионах. Все средства для зарубежной корсети перечислялись со счета совместного предприятия «“Известия” — Бурда», а заработаны они были на публикации валютной рекламы.

Принят и ряд постановлений по внутренней корреспондентской сети. Упразднены корпункты газеты в Саратове, Усть-Каменогорске. Сокращены собкоры А. Зиновьев (Уфа), М. Кургалина (Барнаул), В. Самедов (Баку), В. Сбитнев (Иркутск), А. Сабиров (Казань), Г. Щербина (Челябинск). На контрактную систему переведены С. Жигалов (Самара), А. Казиханов (Нальчик), А. Карпов (Душанбе), В. Кулагин (Курск), В. Кулешов (Ашхабад), Н. Лисовенко (Донецк), В. Невельский (С.-Петербург), Ю. Переплеткин (Тюмень), А. Рябушкин (Бишкек), А. Соловьев (Вологда), О. Стефашин (Караганда).

Было принято и решение по еженедельному приложению «Жизнь», ранее выходившему под названием «Союз». Оно появилось в 1989 году при «Известиях» без ведома самой газеты — приказом руководства Верховного Совета СССР, лично А. И. Лукьянова. Этому изданию предписывалась важная пропагандистская роль по сохранению уже дававшего мощные трещины Союза Советских республик. Были выделены немалые деньги, без учета возможного спроса назначен большой тираж. После распада страны и исчезновения Президиума Верховного Совета СССР спонсорских денег не стало. В условиях растущей конкуренции на газетном рынке еженедельник не смог держаться на плаву. Не помогла и смена названия с «Союза» на «Жизнь». Тираж падал, число читателей сокращалось, что не способствовало поступлению рекламы. Учитывая экономическую бесперспективность издания, редколлегия сочла нецелесообразным его дальнейший выпуск. Это было тяжелое решение, оно касалось судеб более пятидесяти человек и принималось не с первого захода. Ликвидационную комиссию возглавил главный редактор «Жизни» Лев Корнешов, в свое время направленный Лаптевым в еженедельник с должности заместителя главного редактора «Известий», которую он занял еще при Алексееве в 1978 году, а до этого был главным редактором «Комсомольской правды». С окончанием процедурных дел по еженедельнику Корнешов создал журнал «Эмиграция», но раскрутить его не удалось, и он ушел на вольные литературные хлеба, к которым тянулся всю свою журналистскую жизнь.

 

Союз с гигантами мировой газетной индустрии

В конце мая 92-го в Санкт-Петербурге состоялась международная конференция, посвященная проблемам становления свободной демократической прессы в России. Одним из двух ее спонсоров-соучредителей была американская неправительственная организация «Freedom Forum», широко известная своими исследованиями состояния политических и гражданских свобод в мире. Вторым спонсором-соучредителем выступили «Известия», которые взяли на себя небольшие расходы по встречам и проводам участников, переводам с английского языка на русский (и наоборот) документации, закупке канцтоваров, памятным сувенирам. Главным же было не материальное, а имиджевое участие «Известий», на которое охотно откликнулись многие СМИ двух стран. В конференции приняли участие владельцы и главные редакторы газет «Вашингтон пост», «Нью-Йорк таймс», «Бостон глоб», корпорации Хёрста, «Крисчен сайенс монитор», «Нью-Йорк дейли ньюс», «Лос Анджелес таймс», «Майами геральд», «Даллас морнинг ньюс», «Филадельфия инкуайрер», «Интернэшнл геральд трибюн» и другие. Со стороны России участниками стали «Независимая газета», «Московские новости», «Московский комсомолец», «Литературная газета», «Огонек», агентство «Интерфакс», многие региональные издания.

Оргкомитет конференции возглавлял Голембиовский, его заместителем был Надеин. Он и рассказывал мне о состоявшихся задушевных разговорах в кулуарах конференции с редакторами из Воронежа, Курска, Новгорода, Тюмени, других городов, которые высказывали желание сделать свои газеты дочерними изданиями «Известий». Об этом не однажды заходила речь и в самих «Известиях». Но Игорю и Гонзальезу такие сделки казались в финансовом отношении не перспективными. Другое дело — богатые западные авторитеты, с которыми было бы желательно наладить сотрудничество. Тем более что первый опыт в этой сфере уже нарабатывался.

Еще до того как редакция получила право на самостоятельную хозяйственную деятельность, включая внешнеэкономическую, завершились переговоры с корпорацией Хёрста о выпуске российско-американской газеты «Wе/Мы», а для формальностей с нашей стороны использовался статус концерна «Известия». 27 января в редакции было заключено соглашение о создании совместного предприятия по изданию этой газеты. В присутствии американского посла в Москве Роберта Страусса его подписали Игорь Голембиовский и президент корпорации Хёрста Фрэнк Беннак.

Сообщая об этом в тот же день, «Известия» рассказали, что новая газета будет выпускаться на русском и английском языках одновременно в Вашингтоне и Москве двумя параллельно работающими редакциями со смешанным российско-американским составом. Главным редактором был утвержден опытнейший газетчик, недавний собкор в Финляндии Владимир Шмыгановский, заместителем — Борис Иванов, до этого работавший нашим собкором в США. 1 февраля в Вашингтон вылетела известинская команда для работы в американской редакции в составе: Сергей Дардыкин (с супругой и дочерью), Александр Аничкин (также с супругой и дочерью) и холостой на тот момент Александр Иванько.

Срок этих командировок устанавливался в три года, но был сокращен чуть ли не вдвое — проект оказался убыточным. Время не закрепило первый успех, датированный еще июлем 1990 года, когда вышел пробный номер «Wе/Мы» тиражом в 135 тысяч экземпляров. Пущенный в продажу в Москве, Ленинграде и Киеве, он разошелся в первый же день. Учитывая такой спрос, «Известия» хотели быстро перейти к регулярному выпуску, но американцы не торопились, увязывали свою готовность с событиями и ситуацией в Советском Союзе. Реализацию идеи очень задержали погромы в Баку, кровь в Вильнюсе, путч в Москве. Тем временем в Америке падал интерес к нашей стране, а у нас увядала привлекательность образа Америки. Участники совместного проекта согласились с тем, что наиболее подходящее время для его раскрутки упущено, и в конце 1993 года по инициативе «Известий» он был закрыт.

Еще не вышло и двух десятков номеров российско-американской газеты, как ускорились переговоры «Известий» с британской «Файнэншел таймс» о совместном издании — инициаторами были англичане. С 11 по 15 мая 92-го года мы принимали ответственных работников «ФТ» Уильяма Гибсона и Джонатана Райта, которым были неназойливо продемонстрированы наши смешные фирменные знаки внимания к важным гостям, говорящие о наших возможностях: встреча и проводы через депутатский зал аэропорта «Шереметьево» и посещение Большого театра с рукопожатием его руководства. Деловые разговоры за тремя обедами в редакции и двумя ужинами в ресторанах убедили каждую из сторон, что есть предмет для дальнейших встреч, которые потом проходили в Москве и Лондоне. Наконец, 26 июля через депутатский зал «Шереметьево» прибыла, а следующим вечером отбыла делегация руководителей «Файнэншел таймс» во главе с Д. Прайор-Палмером. Он и подписал с Голембиовским соглашение о совместном издании «Финансовых известий» — русско-британского еженедельного приложения к «Известиям».

Примерно за месяц до этого Игорь, рассказывая редколлегии о переговорах с англичанами, попросил нас подумать над тем, кто бы мог возглавить готовящееся приложение. Не знаю, кто и какие кандидатуры называл, но я вспомнил тогда прочитанную накануне в «Журналисте» умную статью о деловой журналистике совершенно незнакомого мне автора по фамилии Мурзин. По стилю изложения это был явно не спецкор «Правды» Александр Мурзин, написавший одну из книг за Брежнева. Его милая, красивая дочь Марина работала у нас в отделе культуры, занималась в основном кинематографом. Марину я и спросил о Мурзине из «Журналиста» — родственник, однофамилец? Оказалось, это родной брат Дима, мой коллега — ответственный секретарь бывшей газеты ЦК КПСС «Социалистическая индустрия», ставшей после путча «Трибуной». Я позвонил ему, мы встретились, часа три говорили, и я уверенно рекомендовал его Голембиовскому. После их долгой беседы Игорь сказал, что кандидатура достойная. Понравился Дима и представителям «Файнэншел таймс». 31 июля он был утвержден главным редактором и уже в этом качестве выведет российско-британское приложение к «Известиям» на хороший журналистский и коммерческий уровень.

Оно стало выходить с 29 октября раз в неделю объемом в восемь полос, тиражом около трехсот тысяч экземпляров. Вместе с Мурзиным его редакция насчитывала пятнадцать человек. В их число вошел и представитель «Известий» при редакции «ФТ» в Лондоне Андрей Остальский, который по этому случаю покинул нашу редколлегию. По окончании известинской командировки он останется жить в британской столице, будет возглавлять русскую службу Би-би-си. С первого номера приложения в нем стал работать и недавний выпускник журфака МГУ Егор Друзенко. Снисходительно-ироничные комментарии в его адрес, как сына второго лица в редакционной иерархии, прошли так же быстро, как и возникли. Егор сразу проявил себя весьма способным в жанре деловой журналистики. Успешно выступал и на страницах «Известий», впоследствии возглавил один из специализированных журналов, освещающих нефтегазовую отрасль.

Неисповедимы пути Господни. В июне 1997 года Мурзин станет вместо Голембиовского президентом акционерного общества «Редакция газеты “Известия”» и в один день подпишет два приказа: первый — об увольнении Игоря как главного редактора газеты и второй — о моем назначении на эту должность.

Но до этого еще далеко, целых пять лет. Еще мало что сбылось из провозглашенного в начале текущего, 92-го: это будет «год становления “Известий” в новых условиях». Мы еще только осмысливали эти условия, пытались к ним приспособиться, не подозревая, что вскоре с политических небес на нас обрушится реальная угроза уничтожения независимых «Известий».

 

Парламент против «Известий»

Начав с середины января угрожать журналистам, спикер Хасбулатов все чаще в числе «подкупленных и подрывных изданий» стал называть «Известия». Газета не отмалчивалась. Постоянно углубляясь, расширяясь, конфликт приобрел острейший политический характер. На него откликнулись все ветви власти, отечественная и мировая пресса, парламенты и главы многих государств, включая Конгресс и президента США. Опуская многие подробности, приведу лишь сжатую хронику этой остронапряженной, накаленной главы в истории не одних «Известий», а всей постсоветской российской журналистики.

14 февраля. В Белом доме экстренно собраны директора почти всех московских гостиниц. С десятиминутной речью выступил перед ними Хасбулатов. В присутствии министра внутренних дел Ерина и начальника московской милиции Мурашева он заявил, что из-за криминогенной обстановки в столице не надо селить в гостиницах чеченцев, а уже живущих потребовал выселить. В конце речи сказал, что директора, которые не выполнят эту его рекомендацию, будут уволены.

20 февраля. В этот день из 1700 мест, имеющихся в гостинице «Заря», 62 занимали жители Чечено-Ингушетии. В половине восьмого утра на них началась облава. В номера врывались люди в шлемах, скрывающих лица, в пятнистых униформах, с дубинками, автоматами. Ударами дубинок, сапогами поднимали спящих, ставили их лицом к стенке. Набрасывали наручники, сгоняли в автобус, на выходе из него, уже в милиции, молотили всех подряд. В длинном милицейском коридоре вдоль стен двумя шеренгами выстроились люди в таких же униформах — это тоже были омоновцы. Прогоняя сквозь строй доставленных 37 жильцов «Зари», били их по спинам, головам, шеям, ударами сапог передавая друг другу. На полу — кровь.

20–21 февраля. В «Известиях» и других газетах появились сообщения о чеченском погроме.

19 марта. «Известия» возвращаются к этой истории, публикуя большую статью «Облава». Автор — Ирина Дементьева, высший класс расследовательской журналистики. В своих материалах всегда скрупулезно точная, честная, ответственная за каждый факт, каждую фразу. Сенсационная статья заканчивалась словами, что «жестокие облавы с селекцией по национальному признаку — это свойство режимов, исторически оскандалившихся… Сегодня акция предпринимается против чеченцев. Завтра это будут украинцы, евреи, армяне, татары, азербайджанцы, другие нечистые. Завтра будут красные, белые, зеленые, тверские, рязанские, сибирские. Что может быть завтра, мы знаем. Мы этот урок уже проходили, и страшно, если не усвоили».

30 марта. Хасбулатов встречается с членами Комитета по средствам массовой информации Верховного Совета РФ и представителями печати. Он указывает журналистам на их место: «Пресса не должна тешить себя иллюзией, будто она — четвертая власть. Вы ничего не значите!». Не приводя доказательств, заявляет, что все крупные издания коррумпированы, служат российскому правительству и направляются им, соревнуясь в нападках на Верховный Совет. Больше всего достается «Известиям».

9 апреля. «Известия» печатают заметку собкора по Северному Кавказу Али Казиханова о том, что на тайном совещании во Владикавказе было решено дать 1,5 миллиона долларов за голову командира национальной гвардии Чечни, которая подчинялась генералу Дудаеву, президенту самопровозглашенной Чеченской республики Ичкерия. В этой же заметке было сказано, что в совещании приняли участие лидеры антидудаевской оппозиции, руководители МВД России и Северной Осетии. От кого-то из них наш собкор и получил сведения. Именно эта коротенькая публикация была использована в качестве повода для начала открытой атаки на «Известия».

Следующий день, 10 апреля. Во время работы в Москве VI съезда народных депутатов выступил депутат от Северной Осетии, первый замминистра внутренних дел республики Т. Батагов, который опроверг это сообщение газеты, после чего слово берет Хасбулатов. Сначала он иронично отзывается о Казиханове как о журналисте, и тут же, обращаясь к депутатам, переходит к главному, продуманному:

— Но раз вы заговорили о газете «Известия», я хотел бы вам сказать, что в начале съезда к нам, в Президиум Верховного Совета и президиум съезда, обращалось очень много депутатов. Они давали предложения по газете «Известия». Она испытывает большие трудности — задолжала уже, кажется, больше миллиарда рублей, и не потому, что это финансовые трудности, а скорее всего потому, что читатели перестали ее читать. Не особенно интересны вот эти материалы типа казихановских. Но вместе с тем людям дорога эта газета. Эта газета на протяжении десятков лет выступала как либеральная. Поэтому предлагают вновь ей вернуть статус газеты Советов всех уровней и просят Верховный Совет оказать помощь в этом плане именно как газете представительных органов власти. Может быть, до конца съезда надо будет принять такое решение. Тогда Советы всех уровней получат свою центральную газету «Известия» — авторитетную, с хорошими редакторами, с хорошими корреспондентами, с тем же Казихановым, другими известными лидерами этой газеты.

Для редакции все было понятным: взят курс на смену статуса газеты — с независимого на государственный с целью подчинить ее Верховному Совету.

11 апреля. Газета выходит с редакционной статьей: «Р. Хасбулатов предлагает “разобраться с «Известиями»”, “Известия” предлагают уважать закон». Выдержки из нее:

На данный момент мы не можем сделать окончательный вывод, кто прав — наш корреспондент или народный депутат из Северной Осетии, чей призыв к руководству «Известий» разобраться по существу публикации совершенно правомерен. В случае если действительно опубликована недостоверная информация, газета принесет извинения, а автор публикации будет привлечен к служебной ответственности.

Но что абсолютно очевидно — так это то, что спикер парламента воспользовался этим поводом, чтобы, во-первых, дать искаженную оценку деятельности нашей газеты вообще, а во-вторых, выдвинуть предложение, которое никоим образом не согласуется с законом.

Предлагая изменить статус «Известий», Хасбулатов, по сути, ставит вопрос о перерегистрации действующего издания или закрытии его, благословляя тем самым нарушение целого ряда статей законов (в частности, 9-я, 11-я, 15-я и 16-я)… Нельзя не задаться вопросом, в какой политической реальности видит себя человек, занимающий столь ответственный пост в Российском государстве? Где понимание элементарных азов демократии и законности?..

14 апреля. На Съезде народных депутатов звучат требования «обратить внимание на выступления прессы, особенно “Известий” и дать им оценку». Абсолютным большинством голосов («за» — 695, «против» — 191, «воздержалось» — 27) принимается постановление: рассмотреть вопрос о политике средств массовой информации. Предлагается заслушать на одном из заседаний съезда вице-премьера, министра печати и информации Михаила Полторанина.

Пока Полторанин готовился к этому выступлению, набрасывал его тезисы, произошел эпизод, о котором он рассказывает в своей книге «Власть в тротиловом эквиваленте», вышедшей в 2011 году:

Однажды поздним вечером я ехал из Кремля домой, и мне в машину позвонил Хасбулатов. После недолгих прелюдий он сказал:

— Президиум Верховного Совета просит вас закрыть газету «Известия».

— Как закрыть? На каком основании? — опешил я. — Закона они не нарушили ни разу.

— Нарушили не нарушили, какая разница, — начал заводиться Руслан Имранович, — у них юристы сверяют каждую запятую, а вы найдите повод — вы же министр печати. Группа дельцов прикарманила массовое издание и третирует неугодный ей Верховный Совет. Чей заказ они там выполняют, не знаю.

Я сказал, что идея Президиума Верховного Совета очень плохая — это рудимент сусловщины. Одной рукой парламент давал свободе слова дорогу, а другой — хотел затыкать критике рот. «Ты берешься за молнию вместо ответа — значит, ты, Зевс, не прав!». У Верховного Совета свое издание — «Российская газета», своя телекомпания — ВГТРК, где председатель Олег Попцов дружен с Хасбулатовым, сеть своих средств массовой информации в регионах… Сколько возможностей размазать «Известия», если они не правы, но размазывать надо в дискуссиях, а не запретительным катком.

Почти каждый рабочий день VI съезда народных депутатов начинался с атаки на прессу. Сама пресса серьезно готовилась к отражению все усиливающегося давления со стороны консервативных сил. Зная об этом, руководство съезда пошло на попятную, сняв с обсуждения вопрос «О политике средств массовой информации». Но вице-премьер, министр печати и информации подготовился…

21 апреля. «Известия» публикуют его несостоявшуюся речь, которая никак не могла понравиться главе парламента и большинству депутатов. Отметив, что в течение двух последних лет в России сделано все, чтобы ни президент, ни Верховный Совет, ни правительство, ни тем более Министерство печати не имели возможности держать в руках вожжи от прессы, Полторанин коснулся больной темы — конфликтных взаимоотношений между депутатским корпусом и прессой. На его взгляд, существуют два источника разрастающегося конфликта: запредельное поведение спикера Хасбулатова и деструктивная позиция немалой части депутатов. Речь, она же статья, заканчивалась утверждением, что сегодня реалии таковы: кто попытается кричать на прессу с любых высот должностей — сорвет голос; кто попытается стучать на нее кулаком — отобьет себе руки; кто попытается закрепостить свободное слово — тот обречет себя на политическую смерть.

22 апреля. Газета печатает материал репортера Игоря Андреева, специально вылетавшего в Чечню для проверки ранее опубликованного сообщения Али Казиханова. Подтвердилось, что наш собкор был точен в своей информации.

2 июня. Газета публикует статью Михаила Бергера «Домыслы об иждивенчестве “Известий” опровергаются фактами». В ней разъясняется, что «Известия» Верховному Совету СССР никогда не принадлежали. Президиум же Верховного Совета был лишь издателем, но не владельцем газеты, издательства, зданий и оборудования. Не имеют под собой никаких оснований и утверждения, что «Известия» строились на народные деньги, поэтому, дескать, им самим здесь ничего не принадлежит.

В статье приводились сведения из документов финансовой отчетности издательства. Из них было видно, что только за последние пятнадцать лет — с 1977 по 1991 год включительно — суммарная прибыль комбината составила 683 миллиона рублей, 434 миллиона из них перечислены в бюджет. Остальное истрачено на содержание и развитие всего комплекса «Известий», включая новое строительство. За счет амортизационных отчислений и прибыли были построены новый редакционный корпус и конференц-зал, начато строительство полиграфического комбината. По существующей до последнего времени практике государство просто разрешало «Известиям», которые в списках Госплана проходили отдельной строкой как министерство или ведомство, тратить на свои нужды часть прибыли, но никак не отдавало нам чьи-то чужие, казенные, или «народные» деньги. Единственное, что «Известия» получали от казны, — это валюту на содержание зарубежной сети и приобретение некоторого оборудования. Тогда все валютные расходы шли только по централизованному распределению, и никто не имел собственного валютного счета. Но и выделенная нам валюта по любому — на момент ее выделения — курсу значительно перекрывалась отчислениями известинской прибыли в бюджет.

«Как, зная все это, — говорилось в статье, — не обеспокоиться уровнем компетентности некоторых депутатов, которые при этом обсуждают, а главное — принимают решения, определяющие основы экономической жизни России».

10 июля. Смысл публикаций во многих сегодняшних газетах отражен в известинском заголовке: «В парламенте России готовится наступление на свободу прессы». Речь уже не только об «Известиях», в этот раз больше имеется в виду проект постановления «О государственной политике в области средств массовой информации», которым предусматривается создание Наблюдательного совета по СМИ с огромными полномочиями в области кадровой политики и финансирования телевидения, радио, газет.

По этому проекту Наблюдательный совет наделяется правом «давать рекомендации, обязательные к исполнению». Предполагается, что он будет создан из «представителей депутатских фракций, комиссий палат, комитетов ВС и его органов, представителей различных общественно-политических партий и движений». По мнению «Известий», отсутствие влиятельных, вполне сформировавшихся политических фракций в парламенте открывает широкое поле для закулисных интриг формирования совета, что уже подтверждается в процессе подготовки данного постановления — от работы над ним отстранен председатель комитета по СМИ Брагин. Подготовка документа поручена председателю Совета Республики Рябову. «Известия» пишут, что в нем закладываются позиции, которые «должны обеспечить руководству Верховного Совета простор для решающих кадровых перемен и выборочной финансовой поддержки средств массовой информации». Вывод газеты: если данный проект будет принят на предстоящей сессии Верховного Совета и претворен в жизнь, то Хасбулатов сможет стать фактическим повелителем российских средств массовой информации.

13 июля. Мы чувствовали, мы знали, что приближаются день и час решительных действий против «Известий». Этот момент наступил в понедельник 13 июля в 10 часов утра.

К этому времени в Белый дом, где располагался Верховный Совет, были приглашены Голембиовский, Лаптев, Ефремов. Их принял ближайший человек Хасбулатова — Рябов, который тут же вручил вошедшим в его кабинет проект официального документа:

Постановление Верховного Совета Российской Федерации

О газете «Известия Советов народных депутатов СССР»

23 августа 1991 года в нарушение действующего законодательства был прекращен выпуск газеты «Известия Советов народных депутатов СССР» (учредитель — Президиум Верховного Совета СССР).

На базе государственного издательства «Известия Советов народных депутатов СССР» начала издаваться новая газета «Известия». Ее учредителем выступил журналистский коллектив газеты «Известия Советов народных депутатов СССР». Учреждение и регистрация газеты «Известия» проведены с существенным нарушением Закона СССР «О печати и других средствах массовой информации».

Учитывая, что право учредителя — Президиума Верховного Совета СССР, правопреемником которого на территории Российской Федерации выступает Верховный Совет РФ, — на издание своего официального печатного органа нарушено, Верховный Совет Российской Федерации постановляет:

1. Поручить Президиуму Верховного Совета Российской Федерации на базе издательства «Известия Советов народных депутатов СССР» и газеты «Известия Советов народных депутатов СССР» обеспечить выпуск газеты представительных органов власти Российской Федерации, рассмотреть и утвердить программу деятельности и устав редакции.

2. Поручить Министерству печати и информации Российской Федерации оказать содействие ныне действующей газете «Известия» в приведении учредительных документов и регистрации ее в соответствии с требованием закона, выделении необходимых помещений для нормального функционирования.

3. Принять к сведению, что по фактам выявленных нарушений действующего законодательства со стороны концерна «Известия» Прокуратурой Российской Федерации приняты необходимые меры прокурорского реагирования.

Председатель Верховного Совета Российской Федерации

Р. И. Хасбулатов

В три часа дня Голембиовский, Лаптев и Ефремов были на заседании Президиума Верховного Совета, выступали при обсуждении проекта, отвергая его по существу формулировок. Играя в демократизм парламентской процедуры, Хасбулатов велел направить проект постановления для рассмотрения в комитетах и комиссиях Верховного Совета, провести его экспертизу в Институте законодательства и правоведения. Как рассказывал Игорь, спикер даже произнес:

— Меня беспокоит общественный резонанс. Мы должны прогнозировать последствия такого решения.

Явно с целью ослабить возможный резонанс было принято решение обсудить проект еще и в редакции, направив к нам Рябова, Брагина. Создавалась видимость, что Президиум ВС не торопится с окончательным решением вопроса по «Известиям», но на самом деле он уже был включен в повестку дня заседаний Верховного Совета в конце текущей недели.

А визиту парламентариев в «Известия» вообще был придан срочный характер — его назначили на следующий день.

14 июля, в редакции. Так вышло, что и в этот раз меня избрали председателем собрания журналистского коллектива. Помнится многое, но больше доверия стенограмме. Она очень велика, указан ее объем — 1,625 печатного листа. Это 39 страниц классического машинописного формата, полторы газетных полосы, так что серьезные сокращения здесь неизбежны.

Но сначала представлю гостей. От парламента кроме Рябова, Брагина по собственной инициативе оказался у нас и депутат (в прошлом журналист, собкор «Правды» по Нижнему Новгороду) Владимир Лисин, будущий (через три дня) основной докладчик по вопросу об «Известиях» на заседании Верховного Совета. Присутствовали также Лаптев и Полторанин, которых специально пригласил Игорь.

Зал набит до отказа. После того как главный редактор коротко сообщил, что происходило в Верховном Совете 13 июля, слово было предоставлено Рябову, недавнему директору сельхозтехникума в городе Сальске Ростовской области. Часто появлявшийся в последние месяцы на телеэкранах, зарекомендовавший себя как верный Хасбулатову большой косноязычный демагог, он оставался им и сейчас, очень желая при этом понравиться аудитории:

— Добрый день, дорогие известинцы! Во-первых, я хочу сказать, что, встречаясь с таким известным, знаменитым, глубоко уважаемым коллективом, нельзя не испытывать чувство волнения, и я думаю, это совершенно объяснимо. Прошу не обращать внимания на мой вид (его шея и грудь были опутаны проводами. — В. З. ), это не записывающее устройство, это новейший медицинский прибор…

Я полностью на стороне тех людей, которые говорят о том, что известинцы в ряду подавляющего большинства нашей общественности, профессионалов, населения выступили в защиту демократии, в защиту конституционного строя, выступили против ГКЧП и т. д. Я думаю, мы в этом — единомышленники. По крайней мере, я стоял в то время на тех же баррикадах, что и многие из вас. И точно так же переживал и боролся, делал что мог.

Сегодня мы поставлены перед вопросом, что надо формально восстановить правопреемственность. Фактически же такое правопреемство порождает щекотливую, сложную ситуацию. С одной стороны, существует газета «Известия», воспринявшая все традиции, весь опыт, имеющая имидж тех «Известий», которые существовали до известных событий. И с другой стороны — появляется формально орган, учредителем которого по праву правопреемства выступает Российский парламент — еще одни «Известия». Каждый здравомыслящий человек понимает: такая ситуация является неестественной, она — иррациональна, она не может продолжаться длительное время и вообще лучше ее в практике политической жизни не допускать. Здесь столкнулись, на наш взгляд, две ситуации. С одной стороны — необходимость восстановления по формальным основаниям; а с другой стороны, такая же насущная потребность ни в коем случае не поколебать существующие «Известия», прежде всего этот коллектив, который сегодня — олицетворение газеты. Если бы мы с вами нашли цивилизованный выход из этой ситуации, всем сказал бы спасибо.

В. Надеин. Мы все хотели бы найти цивилизованный вариант, который соответствует законности. Если будет принято постановление по вашему проекту, какая судьба ждет «Известия»? Что вы намерены делать с «Известиями»?

Н. Рябов. Во-первых, я должен сказать, прежде всего, от имени Руслана Имрановича, я с ним перед уходом перекинулся двумя словами. Я ему сказал, что уезжаю на встречу с известинцами. Он говорит: уезжай, передай, чтобы ни один из них не беспокоился о судьбе «Известий» (шум в зале), ни один известинец не должен беспокоиться о своем месте работы. Можно по-разному расценивать эти слова, я попытался через фразу Руслана Имрановича ответить на ваш вопрос, что ждет известинцев. Еще раз хочу сказать: лично я, как народный депутат, как Председатель Совета Республики сделаю все, что в моих силах и что в моем влиянии, и не допущу того, и думаю, Михаил Никифорович Полторанин тут со мной согласится, чтобы наши «Известия» превратились в фикцию или были кем-то каким-то образом разогнаны или усечены.

Надеин. Ваш ответ не содержит ни одной капли информации о том, что вы намерены сделать с «Известиями». Что делать, если цивилизованный вариант или компромисс не осуществится? Что делать с «Известиями»?

Рябов. Фактическая сторона этого вопроса на сегодняшний день неизвестна. Вы требуете от меня окончательного ответа, за которым, собственно говоря, пришел я к вам. Этот вопрос будут задавать себе комитеты и комиссии при обсуждении постановления.

Н. Исмаилова. Что недостает в «Известиях» для вас, как для депутата и читателя?

Рябов. Анализировать сегодня состояние вашего издания, его политическое кредо, его разнообразие интересов и т. д., на мой взгляд, было бы для меня бестактно.

Н. Боднарук. Почему политическая акция именно в этот момент направлена против «Известий»?

И снова ответ Рябова так же размазан, невнятен. Возмущенный зал уже гудел, как улей, и я попросил выступить Полторанина. Сказав, что у него не будет трудностей в общении с этой аудиторией, министр продолжил:

— Я бы хотел оголить тему разговора, потому что мы только и слышим намеки о том, что где-то что-то, вокруг да около. А надо говорить прямо. Вопрос стоит так, и проект постановления соответствующий: либо коллектив «Известий» ложится под Президиум Верховного Совета, соглашается, чтобы Президиум стал учредителем или как-то влиял на политику газеты через дотации и т. д., либо «Известия» остаются, как были, независимой газетой. Никто не вправе закрывать это издание или выгонять его из издательства. Вопрос не стоит так, что «Известия» окажутся на улице. Если бы так стоял, то наше министерство потеснилось бы и своих собратьев мы пустили бы на наши этажи. Но этого не будет.

Предоставляя слово гендиректору концерна «Известия» Лаптеву, я напомнил залу, что в августе прошлого года, когда «Известия» вышли из подчинения Президиуму Верховного Совета СССР, он был членом этого Президиума, председателем верхней палаты ВС. Вспоминая обстоятельства, в которых газета заявила о себе как о правопреемнице «Известий», издающихся с 1917 года, Иван Дмитриевич подчеркнул, что в августе 91-го происходила, по сути, не «регистрация» независимого издания, а его «перерегистрация». Об этом, сказал он, свидетельствует и такая беспристрастная инстанция, как налоговая служба:

— Когда было обращение в налоговую инспекцию с просьбой освободить «Известия» на два года от налогов как только что зарегистрированное издание, там ответили: нет, вы не новая газета, вы перерегистрировались, и все остается по-старому.

Приведя множество убедительных аргументов, в том числе из давней и совсем близкой истории газеты и издательства «Известий», а теперь уже и концерна, Лаптев не оставил камня на камне от официальной справки, подготовленной в Верховном Совете для обоснования задуманной расправы над газетой. Он подтвердил документами публикацию Бергера о том, что газета фактически никогда не была официальным печатным органом ни Верховного Совета СССР, ни его Президиума. Они никогда не распоряжались ни имуществом «Известий», ни бюджетом, не определяли они и политическую линию газеты, не вмешивались в кадровую политику — все решалось в ЦК КПСС.

Свое выступление Вячеслав Брагин начал с того, что далеко не все в Верховном Совете и его Президиуме согласны с методами, которыми готовился и ставится опрос об «Известиях»:

— Я, как председатель Комитета по СМИ, — продолжил он, — проект постановления увидел только вчера, когда уже шло заседание Президиума. И там же высказал свое недовольство тем, что вопрос не продуман. Он инициирован силами, которым не нравится политическое направление «Известий». Нужно четко осознавать, что это дело не правовое и не о собственности — оно политическое… Сама линия ВС на приобретение второй газеты — ошибочна. Наш комитет считает, что средства массовой информации должны быть независимыми.

Брали слово и многие известинцы — с вопросами, репликами, короткими речами. Кроме уже названных, стенограмма цитирует Игоря Карпенко, Василия Кононенко, Эдуарда Гонзальеза, Николая Цветкова (замдиректора издательства), Анатолия Друзенко, Александру Луговскую, Анатолия Степового, Сергея Чугаева, Валерия Выжутовича, Павла Демидова, Александра Ермакова (выпускающий), Андрея Иллеша, Константина Кедрова.

Этот же день, 14 июля. Президенту Ельцину вручается коллективное письмо к нему руководителей крупнейших СМИ России. В нем сказано, что выступить «с этим обращением нас вынуждает беспрецедентная, близкая к печальному завершению кампания по удушению свободы слова и печати. Назначенное на 16 июля рассмотрение в Верховном Совете вопроса о средствах массовой информации, судя по проектам намеченных постановлений, готовит для прессы, телевидения и радио тугую узду, какой журналисты не знали даже во времена всевластия КПСС».

Говоря о давлении на «Известия», авторы обращения указывают на то, что «активное стремление руководителей парламента превратить это независимое издание с мировым именем в карманную газету может иметь губительные последствия не только для “Известий”, но и для прессы в целом».

Это был редкий случай полной солидарности СМИ, которые конкурировали, а нередко и полемизировали между собой. Письмо подписали: Д. Авраамов, главный редактор журнала «Журналист»; В. Волин, главный редактор газеты «Мегаполис-экспресс»; И. Голембиовский, главный редактор «Известий»; П. Гусев, главный редактор «Московского комсомольца»; А. Дроздов, главный редактор газеты «Россия»; В. Игнатенко, генеральный директор ИТАР-ТАСС; И. Ильин, главный редактор еженедельника «Голос»; Л. Карпинский, главный редактор «Московских новостей»; М. Комиссар, президент «Интерфакса»; А. Куряков, заместитель директора «Радио России»; В. Кучер, главный редактор газеты «Российские вести»; В. Поволяев, первый заместитель генерального директора радиовещания «Останкино», директор радиостанции «Маяк»; О. Попцов, председатель Российской государственной телерадиокомпании; А. Потапов, главный редактор газеты «Труд»; Э. Сагалаев, председатель Конфедерации журналистских союзов; В. Старков, главный редактор газеты «Аргументы и факты»; В. Третьяков, главный редактор «Независимой газеты»; А. Удальцов, главный редактор «Литературной газеты»; Я. Юферова, первый заместитель главного редактора «Комсомольской правды»; Е. Яковлев, председатель Российской государственной телерадиокомпании «Останкино».

Как сообщил пресс-секретарь Костиков, на состоявшейся у президента встрече руководителей парламента и правительства значительное внимание было уделено обстановке вокруг средств массовой информации. Президент высказал свою озабоченность стремлением поставить прессу под контроль какого-либо одного института власти. Он выразил, в частности, свою решительную поддержку коллективу «Известий».

17 июля. Как и предсказывалось, вопрос об «Известиях» был поднят во второй половине дня, к концу заседания Верховного Совета. До этого раздалось несколько шуток-прибауток Хасбулатова. В этой же манере он продолжил:

— Я бы перерыв объявил, но боюсь, что вы сбежите, — а призвав всех не расходиться, тут же сказал: — Может быть, минут пятнадцать отдохнем?

Отдохнув, стали слушать докладчика — Лисина. Он не сказал ничего нового, практически повторил опубликованный, приведенный мною выше проект постановления. Смысл его остался прежним: нынешние «Известия» не имеют никакого отношения к тем, что издавались с 1917 года, надо восстановить старую газету.

Когда слово было дано присутствующему в зале Голембиовскому, он заявил от имени коллектива редакции, что проект постановления об «Известиях» противозаконен. После этого состоялся примечательный диалог, полностью выдавший истинные претензии Хасбулатова к «Известиям» — нисколько не правовые, а чисто политические.

Р. Хасбулатов. Игорь Несторович, извините, пожалуйста, и депутатов прошу извинить, но я этот вопрос вам адресую. Вы же — многоопытный редактор, зачем же вы пытаетесь в это наше сложное время искусственно вбить клин, причем на высоком профессиональном уровне, между Верховным Советом и Президентом Российской Федерации? Раз. Второе. Почему же вы, уважаемый Игорь Несторович, сознательно нагнетаете истерию и психоз? Вот, пожалуйста, по отношению к радио и телевидению. Насколько скупо дается время нашими телевизионщиками Российскому парламенту? Откуда у вас возможности на многочасовые дискуссии вокруг проблем своей газеты, которые интересуют вас лично и ваших единомышленников? И все. Вы сами себе задайте эти вопросы.

И. Голембиовский. Руслан Имранович, извините, я не командую телевидением, меня приглашают — я прихожу.

Р. Хасбулатов. Ясное дело, что вас приглашают. А почему вас приглашают?

Голембиовский. Ну, вы задайте тогда вопрос радио и телевидению.

Хасбулатов. А почему депутатов не приглашают, которые рвутся месяцами? Ясное дело, почему вас приглашают. Потому что вы ведете войну с российским парламентом.

Голембиовский. Это неверно.

Хасбулатов. Ну хорошо. Есть вопросы? Третий микрофон, пожалуйста…

Дальше последовало от депутатов несколько вопросов и реплик, которые по существу повторяли демагогические утверждения Рябова, Лисина. Игорь отвечал на них достойно и уверенно. Дальнейшее обсуждение управлялось таким образом, что заранее становился очевидным его результат. Победил не один Хасбулатов, а вся та часть Верховного Совета, что шла за ним, что представляла собой мощную консервативную, деструктивную силу, отвергающую правовой путь при достижении своих целей. Голосовал 171 человек, за проект постановления высказались 142, против — 23, воздержалось двое. Приняв постановление о подчинении себе «Известий», Верховный Совет поручил Министерству печати провести перерегистрацию газеты, тем самым лишить ее статуса независимого издания. Было принято и постановление о создании наблюдательных советов.

Несмотря на уже позднее время пятницы, часов около девяти вечера, Игорь приехал в редакцию, и в его кабинете мы провели часа два. Было много людей, помню Друзенко, Боднарука, Надеина, Лациса, Гонзальеза, Орлика. Помню твердость и решительность, с какими Игорь и все остальные говорили о том, что нельзя опускать руки — надо бороться словом и делом, с опорой на суд. Тогда и была сформулирована первополосная шапка для следующего номера газеты в понедельник, 20 июля: «“Известия” готовы подчиниться закону, но не прихоти законодателя».

Начиная с вечера пятницы, всю субботу, воскресенье и в наступивший понедельник телевидение и радио многократно информировали о решениях ВС, широко их комментировали. Разные эфирные каналы брали интервью у многих известинцев, в большой передаче по радио «Свобода» участвовал и я. Активно отозвались на эти решения крупнейшие мировые издания. Пресс-секретарь Ельцина заявил, что президент «с глубокой озабоченностью воспринял попытку изменить независимый статус газеты “Известия”, которая считается одной из самых уважаемых газет и последовательно поддерживает курс на демократическое преобразование российского общества». Министерство печати провело юридическую экспертизу постановления ВС, констатировало его правовую несостоятельность и решило обратиться в Конституционный суд с ходатайством о проверке конституционности этого документа.

Каждый день мы ждали, когда и каким образом руководство Верховного Совета начнет реализовывать свое постановление. Гадали: ОМОН перекроет оба входа в редакцию ночью или днем, утром или вечером? Узнав, что Хасбулатов отправился в отпуск, решили больше не гадать, а получить разъяснения от его первого заместителя С. А. Филатова, который только что вернулся из отпуска и не участвовал в парламентских дебатах по «Известиям». Сергей Александрович пользовался репутацией здравомыслящего, демократически настроенного депутата, и это проявилось в его интервью Сергею Чугаеву, которое мы напечатали 29 июля.

— Я не знаю, зачем Верховному Совету принимать такие постановления, — сказал Филатов. — Для того чтобы создать свою новую газету, совсем не нужно ломать то, что работает… Я противник делать ее «на базе» работающей газеты. Тем более что на момент перерегистрации «Известий» мы не претендовали на собственность Верховного Совета СССР. Эти претензии были предъявлены уже после распада Союза, когда «Известия» уже являлись новым юридическим лицом… Мы, парламент, после принятия такого постановления выглядим политически не очень хорошо. Почему бы тогда не посмотреть все остальные газеты, которые после ГКЧП, после их закрытия и открытия отказались от своих учредителей? Однако к ним претензий у законодательной власти нет. Они есть лишь к одной газете… Я не собираюсь посылать в «Известия» милицию, выселять редакцию. Тем более что в постановлении об этом речь не идет. Может, кто-то другой собирается…

На состоявшейся 17 августа пресс-конференции, посвященной годовщине провала августовского путча, Хасбулатов значительную часть времени уделил конфликту между парламентом и «Известиями». Он подчеркнул, что постановление ВС будет выполнено, и вновь повторил утверждения о том, что редакция приватизировала издательство.

 

Идем на разрыв с издательством

Дата августовского путча — особенная для известинцев: ровно год назад мы объявили газету независимой. Никто не мог тогда предположить, что этот статус придется трудно и долго отстаивать, а борьба за него и против него столкнет между собой две ветви высшей государственной власти — занимаемый Верховным Советом Белый дом и Кремль. На новом витке противостояния в него втягивается еще один важнейший участник — пятитысячный коллектив издательства «Известия». События вокруг газеты выходят на главный и самый чувствительный этап, касающийся собственности.

22 августа Ельцин издает распоряжение: Госкомимуществу рассмотреть вопрос закрепления издательского комплекса «Известия Советов народных депутатов СССР» за его правопреемником — газетно-издательским комплексом «Известия». Читая об этом, мы радовались, что сорваны усилия парламента по удушению газеты, что мы остаемся вместе — редакция и издательство. Но радость была преждевременной. Не прошло и двух суток, как узнаем о предпринятой попытке торпедировать решение президента.

Днем 24 августа активный сторонник Хасбулатова, председатель Российского фонда федерального имущества Ф. Табеев подписал распоряжение, которым объявил, что его фонд становится собственником издательства «Известия». Публикуя этот документ, сопровождаем его комментарием Петра Мостового, зампредседателя Госкомимущества. Ссылаясь на декабрьское 1991 года постановление все того же Верховного Совета РФ о разграничении государственной собственности, он заявляет, что правом распоряжения имуществом издательства «Известия» обладает исключительно Госкомимущество. А поскольку оно не передавало свидетельство о собственности фонду Табеева, то его распоряжение не имеет законных оснований.

К помощи газете подключается шеф Мостового — председатель Госкомимущества Анатолий Чубайс. Команда его юристов совместно с Голембиовским и Лаптевым прорабатывают разные варианты действий. Первый шаг делается почти по Ленину: чтобы объединиться, надо сначала размежеваться, в нашем случае — исчезнуть. Составляются документы о готовности к самоликвидации двух предприятий — концерна «Известия» и ТОО «Редакция газеты «Известия».

27 августа во исполнение распоряжения президента от 22 августа и «в целях наиболее эффективного использования федерального имущества» Чубайс подписывает свое распоряжение:

1. Принять к сведению уведомления концерна «Известия» и учредителя Товарищества с ограниченной ответственностью редакции газеты «Известия» о ликвидации указанных предприятий.

2. Образовать государственный газетно-издательский комплекс «Известия», являющийся правопреемником издательства «Известия Советов народных депутатов СССР». Включить в состав комплекса редакцию газеты «Известия», редакции ее приложений и издательство, включая типографию и другие структуры издательства.

3. Возложить обязанности генерального директора газетно-издательского комплекса «Известия» на Голембиовского Игоря Несторовича до момента заключения с ним контракта в соответствии с действующим законодательством.

4. В порядке приведения учредительных документов в соответствие с действующим законодательством утвердить Временный устав газетно-издательского комплекса «Известия», действующий на период разработки постоянного устава и до момента его утверждения в установленном порядке.

Распоряжения сначала Ельцина, затем Чубайса возникли не сами по себе, а в результате постоянных консультаций Голембиовского с Лаптевым, Полтораниным, многих встреч и телефонных разговоров на разных уровнях в администрации президента и правительстве. Игорь проявил себя здесь и как стойкий борец за газету, неплохо ориентирующийся в политических лабиринтах, и как набирающий силу мастер кабинетных интриг.

Уже 28 августа, на следующий день после выхода распоряжения Чубайса, Голембиовский издает приказ № 1, согласно которому с этого дня он приступил к исполнению обязанностей генерального директора газетно-издательского комплекса «Известия».

Общаясь с Игорем, я видел, что он не был в восхищении от столь крутого оборота в его карьере, притом что сам факт назначения гендиректором поднимал его в собственных глазах. Я слышал от него признания — чаще в форме вымученных шуток, — что не очень хотелось бы ломать голову еще и над множеством проблем пятитысячного коллектива. Однако в полезности новой должности он не сомневался, считал ее гарантией сохранения как своего положения в газете, так и ее независимости. И абсолютно был уверен, что найдет общий язык со своими новыми подчиненными, еще вчера руководителями издательства, добрыми товарищами. Так оно и было, но только в первые дни.

Тогда же к Голембиовскому как-то зашел Надеин и на правах старого друга дал совет, что ему как гендиректору надо бы сделать в первую очередь. Как рассказывал мне Володя, он предложил Игорю воспользоваться мировым кадровым опытом, когда многие вновь назначенные руководители начинают с того, что немедленно меняют доставшуюся им управленческую команду.

— Если оставишь все, как есть, столкнешься с мощным сопротивлением. Поэтому многолетнему директору издательства Ефремову дай вдвое большую зарплату, чем у него сейчас, и назови его своим специальным представителем куда хочешь, хоть в Организацию Объединенных Наций. Подобное сделай и с его первым замом — главным инженером Гутовым. Директора типографии Плессера приблизь к себе, назначь своим первым замом. На освободившиеся места поставь новых для издательства людей, может, для начала из числа журналистов «Известий». В результате не будешь иметь сильную оппозицию и за месяц-полтора проведешь перемены в интересах издательства и газеты, — так формулировал свои рекомендации считающий себя матерым прагматиком Владимир Дмитриевич.

По его словам, Голембиовский согласился с ним, сказал, что так и поступит в понедельник. Разговор был в пятницу, когда Игорь обычно ездил с Гонзальезом играть в теннис на арендуемом редакцией корте. А в понедельник он сообщил Надеину, что у Гонзальеза другое мнение, и оно логично: опытные начальники должны оставаться на своих местах, хотя названия их должностей придется поменять.

В приказе Голембиовского от 2 сентября объявлялось, что все подразделения издательства и типографии вплоть до особого распоряжения функционируют в соответствии с установленным ранее порядком. Первым заместителем гендиректора комплекса по общим вопросам назначался Ефремов, за которым были оставлены фактически все прежние его директорские полномочия. Просто замом с его старыми обязанностями главного инженера становился Гутов. Директором типографии переутверждался Плессер. Вводилась должность зама гендиректора по внешнеэкономическим связям и разработке проектов перспективного развития, на нее переводился Лаптев. Подробно излагался круг его обязанностей, в их числе — руководство малыми предприятиями, агентствами, фондами, ранее учрежденными концерном. Образовывался совет директоров комплекса в составе шести человек: Голембиовский, Ефремов, Лаптев, Гутов, Плессер, от редакции — Друзенко. К постоянному участию в работе совета директоров приглашались председатели профсоюзных комитетов издательства и редакции.

Все будто бы шло к закреплению давних надежных связей всех известинских структур. Быстро были проведены собрания их трудовых коллективов, после чего собрался вышеназванный совет директоров. Но там оказалось не шесть человек, поименованных в приказе Голембиовского, а уже семь. Новым членом совета директоров был не кто иной, как Гонзальез — и в этой своей должности Игорь, похоже, не мог обходиться без советов Эдуарда Фернандовича.

На этом заседании было решено:

— создать согласительную комиссию из 21 представителя издательства, типографии, газеты для выработки предложений по перспективам развития комплекса «Известия» и возможному его акционированию,

— подготовить проект совместного устава, предусматривающий единство действий по использованию имущества и получению прибыли.

8 сентября, когда принималось это решение, еще казалось, что под крышами «Известий» по-прежнему царят мир и дружба между редакцией и издательскими службами. На самом деле уже происходили трения, уже все чаще были слышны разговоры с вопросами о том, кто за чей счет живет: газета зарабатывает деньги для издательства — или оно покрывает расходы газеты? Если с начала года в связи с бешеной инфляцией удавалось одновременно увеличивать зарплату в каждом из коллективов примерно на одинаковые доли, то к лету благодаря доходам от рекламы компенсации в редакции заметно превысили издательские. Возрос гонорар, были повышены расходы на командировки и гостиницы. Настроения полиграфистов, что их обижают, подогрелись августовским решением редколлегии поднять на величину до 100 процентов зарплаты абсолютно всем сотрудникам газеты, включая секретарей, курьеров, а за нашими стенами этого не произошло. Там усилились роптания против редакции, заодно и против своего начальства, которое, мол, не отстаивает интересы своего коллектива, тратит большие деньги на финансовую поддержку журналистов.

Между тем в самой редакции стала приобретать все больше сторонников идея расставания с издательством и обязательного раздела общего имущества. Главный аргумент: с более чем трехмиллионным тиражом и дорогой рекламой мы не только выживем, но и отлично заживем. Хотя эта идея официально не обсуждалась, полиграфисты о ней, конечно, знали. Недовольство редакцией совпало по времени с очень сильным давлением на их руководителей со стороны Верховного Совета, им внушали: будете заодно с журналистами — лишитесь финансирования, разных материальных благ. Сюда зачастили политики из ближайшего окружения Хасбулатова. Наибольшую активность проявляли Рябов, другой замспикера Юрий Воронин, депутат Лисин. Каждый из них уговаривал Лаптева возглавить намеченную к выпуску газету «Известия представительных органов власти», но Иван Дмитриевич все предложения отверг.

Очень быстро подтвердились не лучшие предсказания Надеина. Лавируя между Голембиовским и людьми Хасбулатова, оставшаяся у власти руководящая команда издательства не стала бороться с настроениями в коллективе, носящими все более антиредакционный характер. Наоборот, от нее исходили и тут же мгновенно разносились молвой реплики, комментарии о профессиональной неподготовленности нового гендиректора. С явного одобрения этой команды ряд ведущих специалистов и юристы издательства развернули открытую агитационную кампанию против единства с редакцией и подписанного Чубайсом распоряжения по комплексу «Известия».

Игорь рассказывал на редколлегии, как со дня на день возрастает напряжение в его отношениях с Ефремовым, Гутовым, Плессером. До этого почти десять лет Плессер входил в число самых близких к Игорю известинцев, они были полными единомышленниками во всем, что касалось производства газеты, технических перспектив ее развития. А теперь каждый вопрос становился проблемным и обсуждался в основном уже с противостоящих позиций. Тяжелейшие споры вызвала ситуация с 27 тысячами тонн бумаги. На деньги, оплаченные подписчиками газеты, она была закуплена еще год назад — по старым государственным расценкам. Теперь же издательство требовало деньги за нее от редакции по новой, рыночной цене, а она оказалась в 11 раз выше. Только с помощью Лаптева и Полторанина удавалось поэтапно разрешать бумажный вопрос в пользу газеты, что еще больше настраивало полиграфистов против журналистов.

Заметно уставший под грузом многих проблем Игорь берет отпуск, но в отличие от предыдущих лет, когда уезжал из Москвы надолго, сейчас уходит всего на неделю — с 28 сентября по 5 октября, оставляя за себя в газете Друзенко, в издательстве — Ефремова. А на следующий день, 29 сентября, экстренно созывается конференция трудового коллектива издательства и типографии. С молчаливого одобрения руководящих лиц она принимает решение не признавать подписанный Голембиовским и утвержденный Госкомимуществом Устав газетно-издательского комплекса «Известия». Берется за основу другой устав, в который газета уже не включена, а ее производство и распространение (вместе с приложениями) уже не упоминаются в качестве уставной задачи издательства. Отрицая распоряжение Чубайса об организации комплекса, конференция выражает намерение образовать самостоятельное госпредприятие, не имеющее никакого отношения к выпуску газеты «Известия». Приглашенный на конференцию Друзенко пытался отговорить ее участников от таких шагов, но был всего лишь выслушан, да и то не очень вежливо. Нам Толя сказал:

— Дико нарастает конфронтация.

Игорь вернулся из отпуска 6 октября и на следующий день созывается собрание уже трудового коллектива редакции. В своей резолюции собрание осуждает как вредное для всех известинцев решение конференции издательства и считает, что оно «не может быть реализовано как противоречащее распоряжениям президента и Госкомимущества, а его рассмотрение в правительственных органах может на многие месяцы создать в наших коллективах нездоровую, нервозную обстановку, помешать нормальной работе, процессу акционирования, которым сейчас заняты все трудовые коллективы».

Собрание постановило:

— выразить несогласие с решением конференции, направленным на искусственное разделение редакции и издательства и расчленение единого технологического процесса производства газеты и приложений к ней;

— предложить коллективу типографии и издательства обсудить перспективы совместной работы на общей конференции трудового коллектива редакции и издательства.

А после собрания в кабинете главного редактора состоялся многолюдный, долгий и гораздо более откровенный и острый, чем в Круглом зале, разговор. Раньше здесь не однажды заходила речь о том, надо или не надо разрывать отношения с издательством. И всегда доминировало мнение, что лучше оставаться вместе, это постоянно декларировалось и на страницах газеты. В тот же вечер впервые было признано: отношениям, что существовали семь десятилетий, пришел конец, надо их переводить на иную — коммерческую основу. Значит, все дела нужно вести к юридическому выходу из рамок издательства. Таким образом, принятая несколько часов назад резолюция с призывом к полиграфистам работать вместе в тот же вечер была практически похоронена руководством газеты.

Нужно заметить, что к этому времени кое-кто у нас начал поговаривать, что, может, не стоит бояться возвращения газеты к государственному статусу. Как и все в главной редакции, я был против этого, но ничего не слышал о том, о чем узнал много лет спустя. Оказывается, тогда, осенью 92-го, у нас возникла инициативная группа, которая прорабатывала возможность перехода части редакции под крыло Верховного Совета. Свои дальнейшие действия она ставила в зависимость от того, согласится ли занять пост главного редактора парламентских «Известий» Лаптев. С этой идеей и направилась к нему делегация, не зная, что он уже выслушивал подобные предложения от Рябова, Воронина, Лисина. Отказал Лаптев и этим ходокам.

Незадолго до написания этих строк мы вместе с Борисом Резником были гостями Ивана Дмитриевича и его супруги Татьяны Алексеевны в их московской квартире. Сели за стол в пять часов, неохотно встали около двенадцати, и немало времени этого замечательного, трогательного вечера было отдано разным известинским историям далекого прошлого. Когда зашел разговор о периоде конфронтации с парламентом, Иван Дмитриевич рассказал, как несколько раз ему предлагалось возглавить «Известия», но он твердо говорил нет. Я спросил:

— И кто же вас звал к нам на царство? Кто приходил из редакции?

На что хозяин стола рассмеялся:

— А вот этого я не скажу. Повязан словом.

Я высказал свои предположения, назвал несколько имен известинцев, довольно критически относившихся к позиции газеты в ее отношениях с Верховным Советом, Хасбулатовым. Ответ был прежним:

— Не пытай, Вася. Я — как тот партизан — имен не выдаю…

Что ж, вернемся на двадцать с лишним лет назад, когда весьма затянувшийся конфликт с парламентом продолжал углубляться.

19 октября возглавляемый Рябовым Совет Республики ВС принял постановление, по которому издательство становится собственностью парламента и впредь должно именоваться: «Известия Советов народных депутатов Российской Федерации». Через несколько дней это решение продублирует и Совет национальностей. По оценке нашего парламентского корреспондента Сергея Чугаева, ни один законопроект, включая проект новой Конституции, не отнял у лидеров ВС и депутатов столько времени, сколько вопрос об «Известиях».

Тот факт, что парламент подчинил себе издательство, был воспринят в редакции как сигнал к немедленной ответной мере. Срочно созывается общее собрание, которое принимает решение о выходе газеты из издательского комплекса с одновременным преобразованием редакции в акционерное общество открытого типа «Редакция газеты «Известия». Присутствовали 269 человек, абсолютное большинство проголосовало «за». На вопрос, какую собственность получим, Голембиовский заявил:

— Будем бороться за редакционный корпус, его и приватизируем.

Тут же из трех официальных вариантов приватизации избирается второй (о нем чуть позже) и утверждается заранее подготовленный Устав АО.

Это было днем 20 октября, а вечером…

Вспоминает Лаптев:

— Я не был сторонником разрыва отношений газеты с издательством, но мешать редакции в осуществлении ее намерений не собирался. Когда зашла речь об отделении редакционного корпуса, я пытался убедить Игоря, что спешить с этим не надо. Иначе будет утеряно право на вполне заслуженную газетой гораздо большую часть известинской недвижимости. Но он торопился и попросил меня переговорить с Чубайсом об ускорении оформления документов. Позвонив Чубайсу, я сказал, что нельзя допустить, чтобы одна из конфликтующих сторон (Ельцин — Хасбулатов) получила контроль над «Известиями», поэтому важно помочь редакции утвердиться независимым изданием. Он с пониманием отнесся к моей просьбе и поручил своему заместителю Мостовому срочно нас принять. Мы приехали к нему в самом конце рабочего дня втроем — я, Голембиовский, Гонзальез…

Петр Мостовой был одним из главных разработчиков российской модели приватизации. Прежде чем говорить с известинцами, он дал команду задержаться на своих рабочих местах руководителям ряда служб. После этого пошла беседа с подробным рассмотрением всего пакета принесенных бумаг, включая редакционный «План приватизации» на семи страницах. Затем и наступил тот момент, о котором на следующий день с особым удовлетворением рассказал редколлегии главный редактор. И о котором спустя двадцать лет вспоминал Лаптев.

Изучив показанные ему бумаги, получив ответы на все заданные им вопросы, Мостовой достал из шкафа ведомственный бланк и вставил его в пишущую машинку, взятую со стола давно отпущенной домой секретарши. Не имея достаточного опыта, двумя пальцами, редактируя себя и исправляя ошибки, отпечатал документ, копия которого сейчас у меня в руках. Это — распоряжение Госкомимущества № 577-р. В нем говорится, что, основываясь на решениях общего собрания коллектива редакции, состоявшегося 20 октября, Госкомимущество предписывает:

— осуществить коммерциализацию редакции газеты «Известия» путем выделения ее из состава издательского комплекса с одновременным преобразованием в АО открытого типа «Редакция газеты “Известия”»;

— утвердить Устав АО и план приватизации;

— Главному управлению приватизации предприятий социальной сферы и услуг (Веретенникову Б. Н.) осуществить оформление документов по коммерциализации редакции газеты «Известия» в соответствии с действующим законодательством.

Подпись: заместитель Председателя П. П. Мостовой

Дата — 20 октября 1992 года

Вынутая из машинки, эта бумага пошла к руководителям задержанных на работе служб, которыми были исполнены необходимые в таких случаях процедуры — поставлены нужные росписи, регистрационные номера, печать. А закончила свой канцелярский путь уже поздно вечером в том же кабинете Петра Петровича, который и вручил один ее экземпляр главному редактору «Известий».

— Сам тот факт, что ради нашего документа работа правительственного учреждения была продлена чуть ли не до ночи, свидетельствует об огромном уважении к «Известиям», о высочайшем политическом весе газеты, — говорил на редколлегии Голембиовский. И заключил:

— Но это не обязывает нас к благодарственным публикациям.

Свидетельствую, что они в газете не появились. Через четыре с половиной года произойдет другое: не откликнувшийся на новую просьбу редакции Анатолий Чубайс будет совершенно безосновательно разруган и оболган гигантской статьей в «Известиях». Команду на ее публикацию дал лично Голембиовский.

Получив важнейшее распоряжение за подписью Мостового, редакция стала готовиться к акционированию, а со страниц газеты по-прежнему не уходила тема взаимоотношений «Известий» и парламента.

27 октября. Руководство Верховного Совета приступило к практическому осуществлению своего решения о контроле за издательством «Известия». Отныне сотрудники газеты при входе-выходе должны были предъявлять свои редакционные пропуска вооруженным людям из Управления охраны объектов высших органов государственной власти и управления.

30 октября. Состоялось собрание представителей трудовых коллективов издательства и типографии «Известия». На нем было принято обращение к президенту России и главе парламента, в котором, в частности, заявлялось: «Рабочие и служащие нашего предприятия принимают учредительство Верховного Совета РФ».

Теперь уже становилось окончательно ясно, что Хасбулатов получает полную власть над издательством, а распоряжения Ельцина и Чубайса о комплексе «Известий» фактически утрачивают силу. Соответственно, испаряется и смысл существования должности генерального директора этого комплекса, о чем Голембиовский не очень сожалел.

2 ноября. Споры вокруг «Известий» не обошли Белый дом и Капитолий, сообщил Джон Уоллак из вашингтонского бюро еженедельника «We/Мы». Как заявил помощник президента США по национальной безопасности Бен Скоукрофт, Джордж Буш следит за борьбой вокруг «Известий» с великой обеспокоенностью. Любая попытка парламента завладеть газетой, считает он, знаменовала бы собой возвращение к временам государственной цензуры. Президент убежден, что свободная и открытая пресса — ключевой компонент всякой демократической системы.

3 ноября. Чтобы выиграть для редакции время, не дать ей попасть в подчинение Верховному Совету, Госкомимущество своим новым распоряжением выделяет только что образованное АО «Редакция газеты “Известия”» из состава издательства. Этим же распоряжением Голембиовский назначен генеральным директором акционерного общества. Его первые решения: назначить своим замом Друзенко, главным бухгалтером Астапову; считать всех сотрудников редакции и приложений «Неделя», «Закон», «Финансовые известия» работниками АО с сохранением прежних условий труда и заработной платы.

В эти же дни начинает закручиваться интригующий сюжет во внутренней жизни газеты, который вызвал слухи, не развенчанные до сих пор. Название сюжета: приватизация.

 

Слухи и правда о нашей приватизации

Охватившая всю страну приватизация напоминала план краткосрочной военной операции, расписанной на этапы, дни, часы. Как требовали правила, сначала в редакции была образована специальная рабочая комиссия по передаче газеты в руки ее работников, то есть в наши собственные, частные руки. Ее численность из трех человек и состав определил главный редактор: председатель — Голембиовский, плюс, естественно, Гонзальез, секретарь — Таня Иванова. Кто-либо другой туда и не рвался, так как там предстояло немало тягомотной бумажной и организационной работы.

В стране было объявлено три официальных варианта приватизации. Редакционный народ не стал вникать в особенности каждого, доверился своей рабочей комиссии, а она рекомендовала второй вариант. Как все мы поняли, его условия были проще и демократичнее. Во-первых, он всех уравнивал, никаким должностным лицам не устанавливал никаких льгот, привилегий. Во-вторых, мы имели право приобрести по закрытой подписке 51 процент акций, то есть получить контрольный пакет и не допустить никого из чужих к управлению газетой.

Наконец наступил фантастический этап, в том смысле фантастический, что еще недавно о таком и не мечталось: мы, дети и внуки сталинского социализма, вдруг становимся капиталистами — владельцами настоящих, мирового свойства именных акций. Еще вчера в стране проклиналась общественно-экономическая формация, где правит частная собственность, а сегодня это уже и наша реальная действительность. Все с той же целью выигрыша времени редакционная комиссия установила жесткий срок для распределения акций: всего неделя, с 13 по 19 ноября. Но распределить их — не значит механически поделить. Сначала требовалось пройти процедуру, которая именовалась как «сбор заявок на участие в закрытой подписке на акции ОАО «Редакция газеты “Известия”».

В те дни в кабинетах и коридорах, за едой и в перекурах царила особая атмосфера, напоминающая студенческие сессии с их общим оживлением, повышенной нервозностью и одновременной легкостью, веселым настроем. Жалею, что не записал тогда редакционных острот, их было много, и во всех обыгрывалась тема наших акций, их будущий триумфальный успех на мировых биржах, их дивиденды, которые мы вложим в автомобили-иномарки, особняки на лазурных берегах. Шутки не отменяли серьезности и обеспокоенности, ведь каждому предстояло сдать непростой экзамен: сколько выкупить акций, чтобы не нанести урон семейному бюджету? Дивиденды будут или нет, а платить надо сейчас.

Здесь и дальше я буду против своего желания подробно говорить о самом механизме акционирования. Вынужденно иду на это, чтобы показать, оправданны или нет живущие вот уже более двадцати лет подозрения и обвинения в неблаговидных делах руководства газеты, в первую очередь Голембиовского и Гонзальеза.

По установленным правилам половина стоимости каждой акции оплачивалась из средств редакции, другая половина — теми самыми ваучерами, каждый из которых Чубайс приравнивал к цене двух автомобилей «Волга», а это, по первоначальной стоимости, 10 000 рублей. Как и все граждане России, от младенца до глубокого старца, известинцы получили по одному такому чеку. К нему при покупке акций можно было добавить чеки других членов семьи или приобрести их на стороне. Исходя из своих личных возможностей (количества ваучеров, денег на их покупку), все мы и должны были решать, какую цифру вывести в заявке на акции. Для каждой из них при номинальной цене в 1000 рублей Госкомимущество установило цену в 1700 рублей.

Трудность этого экзамена состояла в том, что большинство работников газеты (журналистов, выпускающих, технических секретарей, машинисток, стенографисток, библиотекарей, курьеров, уборщиц) не разбирались в вопросах акционирования, не осознавали их смысла и важности. Да, невежество, как говорилось еще в Древнем Риме, не есть аргумент. Но от невежества освобождают только знания. Была острейшая необходимость просветить людей, дать им исчерпывающую информацию обо всех шагах и условиях намеченных действий на пути к акциям. Однако комиссия по приватизации не удосужилась это сделать. Главный наш профессор по бизнесу Эдуард Фернандович ограничился лишь своей формальной установочной лекцией на общем собрании, не дал в ней четких, всем доступных разъяснений. Многих сотрудников не было на том собрании, а собственные корреспонденты по России и за рубежом вообще оказались в информационном вакууме.

Вот что писал мне недавно Леонид Капелюшный, в то время собкор в Одессе: «Гонзальез прислал какую-то мутную бумагу об акционировании. Я позвонил ему — ничего толком он мне не ответил. Никто не пояснял, каков на самом деле механизм акционирования. В конце концов у меня акций оказалось очень мало».

Если Капелюшный, опытнейший журналист-расследователь, не все понял в циркуляре Гонзальеза по приватизации, то что могли из него вынести театральный критик или спортивный репортер, пожилая женщина-уборщица или юная телетайпистка?

Уставный капитал нашего АО был определен в 15 миллионов рублей. Выпускалось 15 000 обыкновенных именных акций, номинальная стоимость одной, повторяю, 1000 рублей. Выбрав вариант приватизации с правом на 51 процент акций, коллектив получал для распределения 7650 акций. Согласно установке Госкомимущества, каждому сначала вручался официальный бланк с названием: «Заявка на приобретение обыкновенных акций». Заполняя его, надо было назвать свои ФИО, адрес, паспортные данные. Следующую строку «заявляю о намерении приобрести по закрытой подписке» требовалось заполнить числом запрашиваемых акций, а потом расписаться. Но какие цифры вписывать?

Типичный в те дни разговор в редакции:

— Сколько берешь акций?

— Не пойму, сколько можно заказывать.

— Будто бы до ста.

— Да?.. Я слышал, что семьсот пятьдесят.

С цифрами комиссия наломала дров. Перед раздачей бланков объявили, что максимальное число в заявке — 100 акций. Когда многие уже заполнили, подписали и сдали эти листки, выяснилось, что на данном этапе (пока еще не имеются в виду реальные акции, а идет только выяснение спроса на них) можно заявлять и гораздо большее количество — до 750. Кое-кто из уже сдавших бланки попытался переписать свой запрос, но Гонзальез на это не соглашался, говоря обидевшимся, что «промашка несущественна», на конкретные итоги не повлияет. Может, он и сам так думал? Тем временем неразбериха продолжалась: здание большое, восемь этажей — ко всем корректива не дошла, и люди ориентировались на разные максимумы: одни на 100, другие на 750.

«У многих тогда остался нехороший осадок на душе от того, что их ввели в заблуждение, — вспоминает спецкор Татьяна Худякова. — При том, что особой веры в акции не было, заявлять протесты, ходить к главному редактору не стали. Больше откровенничали по углам».

Когда акции распределили, на это никак не отреагировали не только мировые, но и едва проклюнувшиеся отечественные биржи. Все акции значились в едином реестре, а сами владельцы о них долго не вспоминали. Но со временем, через полгода, как только акциям назначили цены чуть повыше первоначальных, об этих семи днях — с 13 по 19 ноября — пошли разговоры в том духе, что тогда была проявлена явная несправедливость по отношению к части коллектива. Еще через год-два, когда цена снова поднялась, «промашка» называлась уже чуть ли не сознательным просчетом. А когда весной 97-го года за известинские бумаги развернулась острейшая борьба и их стоимость взлетела до небес, туда же устремились и слухи — очень широко распространилось утверждение, что пять лет назад руководство газеты обмануло коллектив и разбогатело на этом обмане. Эта распухавшая в объеме история находила отражение и в столичной прессе. Не обошли ее и авторы упоминавшейся здесь книги «С журналистикой покончено. Забудьте». На 45-й странице они приводят следующий текст агентства «Стрингер»:

Всем сотрудникам «Известий» объявили, что они могут подписаться на 100 акций. Все подписывались, кто на сколько мог, из расчета — 10 акций за ваучер. В последний день подписки выяснилось, что подписаться можно не на 100, а на 750 акций. Информация эта не дошла до всех сотрудников. Удивительным образом на 750 акций подписались члены редколлегии и редакторы отделов. При пересчете подписки оказалось, что обычный сотрудник получит 10 акций, а «приближенный к редакционной власти» — 99. Причем половина акций будет оплачена из спецфонда, созданного из доходов редакции. То есть крупные держатели акций умудрились еще и сэкономить….

Печатая это сообщение, авторы книги (напомню: трое известинцев, в том числе двое из руководства газеты той поры) никак его не комментируют — выходит, что полностью соглашаются с ним. Жаль, серьезную оговорку все же надо было сделать…

Более объективный текст о тех событиях написан шариковой ручкой и в единственном экземпляре — он передо мною. Это толстая тетрадь в клеточку, на обложке которой печатными буквами выведено: «ЖУРНАЛ по приему заявок на участие в закрытой подписке на акции открытого акционерного общества «Редакция газеты “Известия”» (13.11.92–19.11.92). Москва, 1992 год». Мне показала его Светлана Соловьева, юрист нынешнего ОАО «Редакция газеты “Известия”», сдающего в аренду помещения на Пушкинской площади и с лета 2011 года не имеющего никакого отношения к изданию газеты «Известия».

Записи в журнале говорят о том, что на старте акционирования были равны права абсолютно всех — от главного редактора до курьера, всех сотрудников приложений «Неделя», «Закон» и всех пенсионеров «Известий». Список желающих выкупить акции составил 566 человек (около ста из них пенсионеры). На каждой из пятидесяти пяти заполненных страниц шесть граф: порядковый номер, ФИО заявителя, количество запрашиваемых акций, подпись заявителя, подпись регистратора и… снова заявителя. Сегодня непонятно, зачем каждому человеку понадобилось дублировать свою подпись, но тогда, видимо, был в этом какой-то резон. Заметен элементарный непрофессионализм в работе с документами и классическая халатность, отличавшие все наше делопроизводство. Как следует из обложки журнала, сбор заявок проводился с 13 по 19 ноября, но регистрация зафиксирована только с 16-го. Причем сначала идет 19 ноября и лишь потом — 16, 17, 18 — и снова 19-е. Судя по почеркам, было три регистратора. Похоже, что они делали свои записи на разных листах, а потом свели их в этом журнале. Первая мысль при виде такой неряшливости в хронологии: что-то здесь подозрительное, какая-то махинация. Но я осматриваю двойные подписи заявителей, они все подлинные (сужу по своей и множества коллег), и нехорошее подозрение исчезает.

Изучая журнал, я убедился в том, в чем не сомневался: в «промашке» комиссии по приватизации не было злого умысла. О его отсутствии говорит и результат акционирования, а это, прежде всего, цифры. Они и представляли для меня главный интерес, когда я остался наедине с журналом в комнате для переговоров, которую когда-то занимал, будучи заместителем главного редактора. Листаю его в одну — другую сторону, вглядываюсь в имена, числа, выделяю на разных страницах максимально разрешенную для подписки цифру 750 — и будто слышу состоявшийся в те давние ноябрьские дни наш короткий диалог с Голембиовским:

— Если не секрет, Игорь, что заявляешь? Максимум?

— Нет! — смеется Игорь. — Какой смысл?

— Ну, акции могут подорожать, их выгодно будет продать.

— Не заблуждайся. Кому они понадобятся? Может, возьму половину из того, что разрешено каждому.

Я не однажды вспоминал этот разговор, стараясь понять, о чем он мог свидетельствовать. О чисто житейском неверии, что может подвернуться удача? О сомнениях насчет нашего приобщения к капиталистическим реалиям? Или об отсутствии оптимистичного взгляда на экономическое будущее газеты? Я и сейчас задаю себе эти вопросы и по-прежнему не нахожу на них ответа.

— А ты, — спросил меня тогда Игорь, — сколько берешь?

Я ответил, что тоже еще не решил, так оно и было. Появившийся при подписке легкий азарт напомнил, как когда-то, в шестнадцать лет, в общежитии техникума, где учился, я сел вечером с дружками поиграть в карты на деньги, имея при себе 32 рубля. Встали из-за стола под утро, дружки мрачные, я счастлив — в кармане 432 рубля, три месячных стипендии. Днем мы не пошли на занятия, отсыпались. Вечером я уже с нетерпением ждал, когда снова возьмемся за карты. Тем же составом просидели всю ночь — из 432 р. у меня не осталось ни копейки. Тогда я и дал себе слово никогда не играть на деньги, держу его по сей день. В случае с акциями азарт был поменьше того, карточного, влияло не совсем устойчивое состояние домашнего кошелька. Платить надо ваучерами, а семья не очень поверила в их потенциал. Жена поменяла свой на что-то из галантереи, дочь на мороженое, тесть с тещей куда-то свои так уложили, что до сих пор их не нашли. Только десятилетний сын сказал, что он готов разделить со мной риски бизнеса. Но мне этой поддержки было мало, требовался еще какой-то толчок, необязательно финансовый. И он раздался в ближайший день, да не один, а сразу два — утром и вечером.

После утренней планерки ко мне заглянул Миша Бергер обсудить какой-то вопрос по текущему номеру. К этому времени он уже возглавлял экономическую редакцию и считался у нас знатоком по части новейшей, то есть рыночной экономики. Таким он казался и на страницах газеты в своих статьях, комментариях, интервью с главными реформаторами, министрами, банкирами — говорил на их языке. Но до этого он дошел без специального образования (окончил журфак МГУ), а благодаря изучению в редакционной библиотеке литературы и словарей, изданных в антирыночные советские времена. Двадцать лет спустя в одном из интервью Миша не без иронии над собой рассказывал, что хотя его и представляли иногда как «экономист Бергер» и он выглядел этаким гуру и просветителем, именно из словаря в нашей библиотеке он выяснял, что такое «акция» и чем она отличается от «облигации».

Переговорив с ним по номеру, я спросил:

— Что посоветуешь как экономист: сколько брать акций?

— Ну, это выбор каждого! — ответил Миша. — Лично мой — 750. Следую не расчету, а интуиции.

Миша умел (и сейчас умеет, я его иногда слышу по радио, которым он руководит) говорить короткими фразами, наполненными большим деловым содержанием. Он ушел, а я подумал: может, и мне довериться его интуиции? Это был первый мозговой толчок.

Второй произошел дома, когда я уже засыпал. Позвонил из Америки мой близкий друг по Ленинградскому университету и дальнейшей жизни Борис Меттер (племянник Израиля Меттера, автора популярных книг и фильмов «Ко мне, Мухтар!», «Это случилось в милиции» и других). Эмигрировав в 1978 году в США, он явился инициатором создания ставшей знаменитой русскоязычной газеты «Новый американец», был ее президентом и первым главным редактором. После выхода нескольких номеров газеты уступил место главного редактора тоже бывшему ленинградцу Сергею Довлатову, чем сильно помог ему добиться писательской известности сначала за океаном, затем и в СССР. С уникальным опытом «Нового американца» Борис был взят в рекламную службу «Нью-Йорк таймс», где его дела пошли весьма успешно (в пятитысячном коллективе газеты был единственным выходцем из СССР). Мы нередко говорили по телефону, и в этот раз он позвонил просто так, обменяться новостями. Когда услышал от меня, что идет акционирование «Известий», с апломбом бывалого иностранца произнес:

— Бери все, что можно взять. Жаль, что вы меня не допустите в свой дележ. Если не хватит денег, я помогу.

Утром «интуиция», вечером — «бери все»… На следующий день я заполнил бланк заявки, вывел цифру 750, отнес к регистратору и получил порядковый номер, который вижу сейчас — № 341.

Помимо путаницы в цифрах (100 или 750), помимо отсутствия разъяснительной работы, на результаты подписки сильно повлиял и широко распространившийся в редакции, как и во всем российском обществе, большой скепсис в отношении самой приватизации, приобретения акций. Многие в них не верили и убеждали других, что эти акции — всего лишь фикция. Так что и эти настроения отразились в журнале подписки.

Первым в нем значится Игорь Ковалев, обозреватель иностранного отдела, заявлено 24 акции. За ним — фельетонист Юрий Соколов (30). Дальше идут заявки на 200, 12, 200, 200, 60, 120 штук. А вот под номером 9 впервые появляется цифра 750. Вопреки утверждениям агентства «Стрингер» столько акций просит не член редколлегии, не редактор отдела, словом, никак не «приближенный к редакционной власти», а бывало что и критикуемый этой властью сотрудник — рядовой спецкор Дмитрий Храповицкий, проработавший в «Известиях» всего несколько лет. На многих следующих страницах максимальное число 750 не встречается ни разу. А где оно попадается, записываю в свой блокнот его обладателя. После Храповицкого — Николай Боднарук (зам главного редактора), за ним — пенсионер Георгий Остроумов, обозреватель экономического отдела Иван Жагель…

Об очередном претенденте на 750 акций надо сказать особо, это 76-летний на момент заполнения журнала Самарий Михайлович Гурарий, наш легендарный фотокорреспондент. Он начинал учиться мастерству фоторепортажа еще в 30-х годах в отделе иллюстраций «Известий». В годы Великой Отечественной войны был фронтовым фотокором газеты, снимал на всех фронтах. Лично участвовал в боях под Одессой и Севастополем. Зафиксировал своей камерой такие исторические события, как парад на Красной площади 7 ноября 1941 года, Ялтинскую и Потсдамскую конференции, Парад Победы в Москве 24 июня 1945 года. Теперь он был далеко от Москвы — жил в Америке. А прослышав о переходе родных «Известий» к капитализму, дал о себе знать.

Продолжаю составлять список тех, кто запросил 750 штук. Отто Лацис, художник Валентин Розанцев, Михаил Бергер, Андрей Иллеш, спецкор Надежда Головкова, зав корсетью Анатолий Степовой, спецкор Эдвин Поляновский, собкор Али Казиханов, репортер Валерий Руднев, спецкор Владимир Ковалевский, омский собкор Евгений Вострухов, собкор в США Александр Шальнев… Всего вместе со мной 26 «максималистов». Нет в этом списке большинства членов редколлегии, нет главных организаторов акционирования, в адрес которых направлены основные обвинения в обмане: Голембиовского, Гонзальеза. Игорь подписался на 400 акций, меньше многих рядовых сотрудников. Гонзальез запросил еще меньше — 200 акций.

Никто не мог предсказать, какой получится сумма заявок. Оказалось, что 566 человек запросили 56 657 акций, а всего-то их было 7650. Дальше следовали чисто арифметические действия. Одно делилось на другое, и выяснялся как бы заявочный вес одной акции: 7,40614379. Потом каждая конкретная заявка делилась на этот «вес», и определялось число уже фактических акций. Так, в примере моем (и еще двадцати пяти человек) при делении заявки (750) на 7,40614379 выходило, что мне причитается 101 целая акция и ее 0, 267275 часть — если я их оплачу.

Но до момента оплаты эти цифры не дошли. Во-первых, акции не принято делить на стотысячные и даже десятые доли, дробные числа округляют. Во-вторых, вопрос с округлениями вылился в немалую проблему, для окончательных подсчетов привлекалась ЭВМ одного из вычислительных центров. В итоге проигрывания разных вариантов было принято не столько математическое, сколько административное решение: округление проводить в пользу тех сотрудников, кому выпадает меньше акций. Так, лично мне и всем остальным «максималистам» было срезано по 5,267275 акции, оставлено по девяносто шесть целых. Зато многие получили чуть больше, чем первоначально указывала голая арифметика. Например, Игорю Ковалеву с его заявкой на двадцать четыре штуки выходило 3,2405528 акции — округлили до четырех. Юре Соколову, заявившему тридцать, калькулятор насчитал 4,050691 акции — по правилам округления ему причитались четыре акции, выделили пять. Голембиовскому полагалось бы 54,00921334, выписали пятьдесят одну. Гонзальезу арифметика давала 27,00460667, сократили до двадцати шести.

Платили мы за акции в следующем, 93-м году — по правилам, о которых уже говорилось: половина — ваучерами, остальное из прибыли АО. Вот как выглядели платежи на примере уже называвшихся фамилий. С Ковалева за его четыре акции причиталось 6800 рублей (по 1700 р. за штуку). Половину он должен был внести ваучером, другую половину выплачивало АО. У Соколова пять акций, их общая цена 8500, лично вносил 4250, АО — столько же. Гонзальез: 26 акций на 44 200 руб., платежи по 22 100. Голембиовский: пятьдесят одна акция на 86 700 руб., платежи по 43 350. Храповицкий, Захарько и остальные двадцать четыре человека с девяноста шестью акциями у каждого: общая стоимость 163 200 руб., ваучерами — 81 600 и столько же из средств АО.

Повторяю: никто не имел преимуществ, льгот по отношению к другим. Действовало единое правило для всех. Каждый из нас мог написать другие заявочные цифры, и тогда он стал бы владельцем другого числа акций и вносил бы другие деньги. И другие деньги заплатило бы за него АО. Мы все могли поменяться местами. Например, Ковалев со мной или с Храповицким, Соколов — с Голембиовским или Гонзальезом и так далее. Это была своеобразная лотерея, и большинство известинцев к этому дележу акций и отнеслось именно как к лотерее, проведенной, к сожалению, не на лучшем организационном уровне.

В итоге коллектив редакции получил свой 51-процентный пакет акций. По закону остальные 49 процентов передавались во временное распоряжение Российского фонда федерального имущества (РФФИ). Психологически не совсем здоровое, по сути, конфликтное начало акционирования «Известий» решающим образом даст о себе знать трагической для газеты весной 1997 года.

Еще продолжались заявки на акции, когда наше АО стало готовить новый юридический шаг, направленный на выход из состава издательства, только теперь уже требовалось взять свою долю собственности.

К тому времени издательство «Известия» являлось одним из крупнейших владельцев собственности в Москве. На его балансе находились 12 зданий только в четырехугольнике в самом центре столицы, образованном Пушкинской площадью, Тверской улицей, Настасьинским переулком, нынешней улицей Малая Дмитровка. Здесь же размещалась мощная газетно-журнальная и книжная типография, получившая в последние годы много дорогостоящего импортного оборудования. В Калошине (на окраине Москвы) на территории около восьми гектаров издательство вело строительство гигантского полиграфического комплекса. Известинские здания и разнообразнейшее имущество были на улице Добролюбова, в районе стадиона «Динамо». Имелся свой большой парк легковых и грузовых автомобилей, солидные базы отдыха в ближнем и дальнем Подмосковье, на Черном море. В лучших районах шестидесяти городов, начиная с Невского проспекта в Ленинграде, Крещатика в Киеве, большие площади занимали корреспондентские пункты «Известий».

Все это богатство в течение семи десятилетий создавалось, наживалось, развивалось с активнейшим участием газеты «Известия» и во многом благодаря средствам от реализации ее колоссальных тиражей. Какая же доля такого объема собственности могла принадлежать журналистскому коллективу? Этого никто не просчитывал ни в редакции, ни в издательстве и обстоятельно не обсуждал. Угроза оказаться в подчинении Верховному Совету диктовала высокие темпы и низкое качество решений.

По договоренности с Петром Мостовым была избрана следующая схема действий: сначала Госкомимущество выводит редакционный корпус из структуры издательства и принимает на свой баланс, затем передает его уже в собственность журналистам. Законодательство давало такое право Госкомимуществу.

Готовя сопутствующие документы, Гонзальез встречался со специалистами издательства, его руководством. Довольствуясь тем, что газета не потребовала гораздо большего, не подняла вопрос о своей доле в других зданиях, базах отдыха в Подмосковье и на Черном море, Ефремов и его команда хотя и со скрипом, но согласились на отторжение редакционного корпуса. Однако заявили, что им должны остаться те площади в нем, где располагались различные службы издательства, а их набиралось немало. Чуть ли не треть пятого этажа занимала АТС (автоматическая телефонная станция). Своей они считали и общую с нами столовую, ее персонал был в штате издательства. Не хотели отдавать и большой телетайпный зал, технические помещения со столярной мастерской в подвале, весь просторнейший двухъярусный подземный гараж. Редакция же пользовалась частью некоторых других строений, например, одного из них, выходящего своим фасадом на Малую Дмитровку — там работали все сотрудники рекламной службы. В нашем старом, знаменитом здании с окнами на Пушкинскую находился кабинет редактора «Недели». Его когда-то занимал главный редактор «Известий», «любимец партии» по выражению Ленина, верный ему соратник Николай Бухарин, расстрелянный в 1938 году по указанию Сталина.

Переговоры с издательством о компенсационном разделе помещений не были долгими, они ничего не давали. Ефремов отказывался предоставить документы, запрашиваемые Мостовым. Чтобы выиграть время, было решено употребить власть — 30 ноября Госкомимущество берет на свой баланс здание по адресу: ул. Тверская, дом 18, корпус 1. В акте сделана оговорка, что в связи с отказом издательства предоставить необходимые документы Госкомимущество «принял на свой баланс здание в одностороннем порядке».

Теперь можно было двигаться не только дальше, но и очень быстро. Буквально на следующий день, 1 декабря, подписывается другой важнейший документ — акт о передаче 10 000 квадратных метров этого здания теперь уже на баланс АО «Редакция газеты “Известия”». К документу прилагались как неотъемлемая его часть акт инвентаризации, экспликация, поэтажный план.

Когда в недавних гостях у Лаптева мы вспоминали историю разделения известинской собственности, Иван Дмитриевич сказал:

— Тот давний визит в Госкомимущество к Мостовому был фактически последним моим участием в делах газеты. Я сосредоточился на реализации проектов, задуманных по линии концерна «Известия». Ну а ребята, Голембиовский и Гонзальез, были горды и счастливы — с полученной итоговой бумагой в руках носились, словно с жар-птицей. Если бы все делалось не впопыхах, газета могла бы получить с баланса издательства значительно большую часть совместно накопленной недвижимости.

С сожалением надо сказать, что у этой жар-птицы оказались подрубленными крылья. Торопливо оформленный раздел вызвал со временем немало юридических сложностей. Газете пришлось доказывать в Высшем арбитражном суде правомерность получения в собственность редакционного здания. Причем так долго, много месяцев доказывать, что к своей статье в газете на эту тему в июле следующего, 1993 года Гонзальез придумал совсем пессимистичный заголовок, который стал еще и провидческим: «Похоже, мы будем судиться всю жизнь». Так оно и вышло. Когда в 1997 году ОНЭКСИМ-банк и «Лукойл» сражались между собой за акции «Известий», они не знали того, что им предстоит узнать уже после завладения газетой. А узнав, ужаснулись — у редакции не оказалось достаточных юридических прав на здание и абсолютно никаких — на товарный знак. Логотипом владели не мы, а издательство. И лично мне раз в полгода приходилось ехать к Управделами президента Пал Палычу Бородину с просьбой, чтобы он дал очередное указание подведомственному ему издательству «Известия» пролонгировать договор на товарный знак на очередные шесть месяцев. Пал Палыч — добрый человек, не отказывал. Другой на его месте сказал бы «нет», и это в любой момент могло стать поводом к ликвидации газеты.

Высший арбитражный суд оставил за издательством все площади, на которых оно настаивало в ходе приватизации. При площади редакционного корпуса в 14 768 квадратных метров отрыв от нее 10 000 кв. м создал множество проблем, связанных с эксплуатацией систем энергообеспечения, водоснабжения, канализации, сигнализации, пожаротушения, кондиционирования и вентиляции, работы лифтов. Все системы оставались общими, а двое хозяев постоянно пребывали в выяснениях отношений: что кому принадлежит, кто, за что и сколько платит. По свидетельству юриста Соловьевой, до сих пор не преодолены все разногласия, заложенные между АО «Редакция газеты “Известия”» и издательством «Известия» тогда, в 1992 году.

Тяжелое, болезненное размежевание двух коллективов еще не означало, что теперь уже разорвутся все наши производственные связи. Они продолжали существовать, но переходили на другую основу — договорную, коммерческую. В редакции была образована специальная комиссия по договорам с издательством, в которой состоял и я, возглавлял ее Друзенко. Приближался конец декабря, и важно было решить многие вопросы по следующему, 93-му году — по печатанию газеты, подписке и продаже, по ее пересылке и доставке внутри страны и за рубежом, в первую очередь на постсоветском пространстве. Договорились, что кроме Москвы «Известия» будут печататься еще в пятнадцати городах (вместо сорока четырех пару лет назад), это — Алма-Ата, Бишкек, Донецк, Екатеринбург, Иркутск, Киев, Минск, Новосибирск, Одесса, Ростов-на-Дону, Самара, Санкт-Петербург, Симферополь, Хабаровск, Челябинск.

Долго, трудно готовился и только 30 декабря был подписан договор на распространение газеты с января. К этому времени издательство создало у себя специальное агентство, которое ввело высокие тарифы на доставку «Известий» на места. За пересылку 8-полосного номера стало брать 1 руб. 48 коп., 16-полосного — 2 руб. 96 коп. Никакими подобными расчетами за всю свою 75-летнюю историю редакция никогда не занималась, все производилось, продавалось и считалось издательством. Так могло бы и продолжаться, но мы хотели самостоятельности, и она заставила нас взяться за калькуляторы.

Когда в кабинете главного редактора подписывался этот договор, на стол уже выставлялись бутылки, рюмки, бутерброды. Никто и не заметил, что на пятой, последней странице было указано, что в части валютных расчетов договор действует до 31 декабря… 1944 года.

Что ж, весь этот год работа с документами постоянно у нас хромала. Статьи и репортажи готовились намного лучше.

 

Состояние страны в фокусе тиражей

Листая «Известия» номер за номером, я не просто вижу, а ощущаю, какой тревожной, постоянно ухудшающейся во всех сферах жизни была в 1992 году обстановка в стране. Как результат постоянных разговоров в редакции о характере газеты, регулярно начали выходить статистические, социологические материалы с таблицами, схемами, графиками, отражающими тяжелейшее состояние дел в различных отраслях экономики, близкие к паническим настроения в обществе. Весомость этим публикациям придавали компетентность авторов, их авторитет в профессиональных кругах.

Вот, к примеру, данные, которые привела 3 ноября Ирина Горячева из Центра экономической конъюнктуры и прогнозирования при Минэкономики России. За последние десять месяцев средние цены на 70 основных продовольственных товаров выросли до 1056 процентов. Только за осеннее время — сентябрь, октябрь — они поднялись в полтора раза. А традиционный статистический набор из девятнадцати основных продуктов питания в октябре по стоимости был выше декабря 91-го года еще больше — в 13,2 раза.

Здесь же, под графиком, приведенным Горячевой, напечатана информация из Госкомстата о том, что большие различия в стоимости продуктов питания в разных городах России во многом обусловлены попытками местных органов власти всевозможными способами регулировать цены. Повсеместно они росли и на непродовольственные товары. Если в начале сентября отечественные полуботинки стоили около полутора тысяч рублей, то в конце октября уже 2900. Сапожки женские соответственно — 2000 и 6900 рублей. Цветной телевизор — 20 000 и 38 000, холодильник — 20 500 и 35 700 рублей.

Все, чего бы ни коснулась статистика, показывало углубление социальных проблем, ухудшение условий жизни людей. Как это отражается на самочувствии российских граждан, в частности москвичей? «Известия» еженедельно публикуют опросы тысячи жителей столицы, проводимые Институтом социологии парламентаризма. Приводя в своей газетной колонке в начале октября очередной сравнительный анализ, директор Института Нузгар Бетанелли указывает на случившиеся в последние дни два полярных события в экономической жизни России: резкий скачок цен, который сразу делает нищими многих уже сегодня, и начало раздачи приватизационных ваучеров, которые обещают сделать богатыми всех, но… завтра. В итоге число тех, кто не выдерживает либерализации цен, заметно возросло: с 37 процентов (17 сентября) до 43 процентов (1 октября). Подобные всплески социального отчаяния были зафиксированы и ранее — в январе и в марте текущего года, но все остальное время этот показатель не превышал 34–37 процентов.

Экономические потрясения, продолжает автор колонки, основательно расшатывают образ российской власти в целом. По мнению 33 процентов московских избирателей, существующая власть в России вообще не имеет положительных черт, а еще 49 процентов затруднились назвать хотя бы одну такую черту; 45 процентов опрошенных назвали конкретные отрицательные черты: отсутствие заботы о народе, его обман, невыполнение обещаний (22 процента), непрофессионализм, некомпетентность, корыстолюбие, взяточничество, продажность… Лишь два процента респондентов считали, что у нынешней власти отрицательных черт вообще нет.

Публикуя статистику и социологию такого рода, дополняя их корреспондентскими материалами о людских бедах и растущем недовольстве властью, мы проводили на страницах газеты четкую грань между отражением жизни и позицией редакции. Каждым номером «Известий» мы стремились к полноте информации о происходящем в стране, но ни одной статьей, ни одной строкой от имени редакции не соглашались с оппозицией, что Россию можно спасти, вывести из глобального кризиса без радикальных рыночных реформ. Нашу газету и тогда, и позже многие упрекали, обвиняли в том, что она придерживалась этого курса — на серьезнейшие реформы. В силу своих должностных возможностей я немало делал, чтобы мы с него не сворачивали. И нисколько об этом своем участии не сожалею, наоборот. Думаю, то же самое сказали бы о себе входившие в главную редакцию Друзенко, Боднарук, Надеин. Ну и разумеется, бескомпромиссный в отстаивании позиции газеты того времени Игорь Голембиовский.

В день годовщины путча, 19 августа, мы печатаем крупную, чуть ли не на всю полосу статью фактического главы правительства (официально его возглавлял Ельцин) Егора Гайдара. Основанная на фактах, на констатации старых и начавшихся новых процессов в экономике, она была выстроена по холодной железной логике, которая объясняла, что же, собственно, произошло за истекший год, почему правительство действовало именно так, а не иначе. А объяснив, убеждала: обещанной оппозицией катастрофы не будет. При сохраняющихся глубочайших экономических и социальных проблемах страна управляема, рынок заработал, голода не предвидится. Начавшаяся структурная перестройка будет болезненной, но через нее все равно придется пройти. Механизм приватизации запущен — задействованы мощные интересы, теперь трудно повернуть назад.

Особенно тяжело в новых условиях пришлось десяткам тысяч руководителей государственных предприятий, принявших на себя все ударные волны кризиса и народного недовольства. Со статьей о проблемах директорского корпуса, в его защиту выступает наш — теперь уже постоянный — автор, доктор экономических наук, будущий вице-премьер Александр Лившиц. Друзенко помог ему с конструкцией заголовка («Ода директору. Хозяйственные руководители оказались первыми жертвами перехода к рынку, но большинство из них работают на реформы»), а замечательный текст говорил сам за себя. Приведу небольшую выдержку:

Правительственным чиновникам, с обидой воспринимающим любую критику, не снилось то, что выпало на долю заводских начальников. Особенно в мае-июне, когда на фоне падения производства одновременно грянули кризисы наличности и платежей. В самое тяжелое время они проявили невиданную изворотливость, политическую выдержку, государственный подход к делу. Даже негодуя в душе на правительство, фактически разделили с ним ответственность за рыночные преобразования, вовремя подставили плечо, удержали социально-политическую ситуацию, способствовали ее стабилизации. Продолжению реформ реально помогли как раз те, кого прозвали антиреформаторами.

Но хотя заслуги директората несомненны, пишет далее Лившиц, далеко не всегда он оказывался на высоте. Многое недопонимал, многие шаги его были неверными. Сообщения в «Известиях» с мест, журналистские материалы указывали и на то, что директора нередко в ходе приватизации старались взять себе гораздо больше, чем им полагалось по закону. Не без участия многих из них развернулась по стране и силовая борьба за собственность. Приватизация вообще стала своеобразным фронтом, с которого постоянным потоком шли в редакцию собкоровские и агентские сводки о штурмах, захватах заводов, фабрик, проектных институтов, магазинов, детских садов и яслей.

Осенний пик приватизации совпал с резким нарастанием политической борьбы вокруг будущего российских реформ. Больно ударившие по интересам людей экономические реформы резко взвинтили популистскую демагогию оппозиции, и в конце 1992 года она получила то, что хотела, — как написал у нас М. Бергер, получила «голову Гайдара». Это случилось на открывшемся 14 декабря VII съезде народных депутатов. В ближайшем и последующих номерах «Известия» широко комментировали разрыв связки Ельцин — Гайдар. Снова высказался доктор экономических наук Евгений Ясин:

Я однозначно отрицательно отношусь к тому, что премьером утвержден не Гайдар. По моему убеждению, в нынешних условиях он лучше, чем кто-либо другой, знает, каким способом продвигаться дальше к рынку, и его уход — большая потеря для российских реформ. В то же время было совершенно очевидно, что правительство, решившееся на деле проводить реформы, обречено, так что для команды камикадзе, как с самого начала называли нынешнее правительство, Гайдар и его люди продержались очень даже немало. Кроме того, сделано уже много того, что трудно будет даже при желании переделать по-старому, многое стало необратимым.

Впервые появившийся перед телекамерами съезда новый премьер Виктор Черномырдин не произвел впечатление человека, способного вывести экономику из кризиса. А слушая его речь, вряд ли кто мог подумать, что он одарит великий русский язык множеством выражений, которые станут крылатыми. Хотя уже в этой короткой и сбивчивой речи он отметился новаторской для высокопоставленного деятеля лексикой: экономический термин «рынок» скрестил с образом обычного базара. На что сразу же среагировали «Известия», выйдя с первополосной шапкой: «Глава российского правительства обещает стране рынок без базара».

В течение почти шести будущих лет своего пребывания у власти этот умный государственный муж еще много раз отдаст свои оригинальные фразы и изречения на шапки и заголовки во всех газетах, включая «Известия». Но я знаю один случай, когда авторство Виктора Степановича можно поставить под сомнение. Причем в отношении самого известного и популярного выражения из его уст: «Хотели как лучше, а получилось как всегда». Есть веское доказательство, что эта фраза была оглашена задолго до того, как ее публично произнес премьер в 1994 году. Подтверждает это газета «Известия» от 7 октября 1992 года, где и напечатана на последней полосе под рубрикой «Курсы для простаков» колонка с заголовком «Хотелось как лучше, а вышло — как всегда».

Речь там шла об одной в принципе полезной инициативе Центрального банка, но она была реализована так, что ею воспользовались мошенники. Абсолютно подходящий сюжет к придуманному в редакции заголовку — может, самим автором колонки Валерием Решетниковым, может, кем-то из дежурной бригады, сейчас это не установить. Но точно он не взят ни из дневников теоретика русского анархизма П. Кропоткина (самые дотошные исследователи словесных шедевров Черномырдина нашли и там «прецедент»), ни из арсенала Виктора Степановича, который к тому моменту еще не держал речей перед телекамерами. Подозревать же его в том, что он вычитал формулировку у «Известий» и пару лет ждал удобного момента для ее восхитительной премьеры, я бы не стал… Не мог до такого додуматься этот порядочный, самобытный человек. Скорее всего, здесь история чем-то похожа на изобретение радио, когда его авторы наш Попов и итальянец Маркони действовали независимо друг от друга, хотя славы больше у того, кто отстал фактически на два года, но первым получил патент. В нашем же случае, с учетом особенно того, что в одном слове расхождение все-таки имеется («получилось, как всегда» — «вышло, как всегда»), правильнее будет не прибегать к выяснениям подлинного авторства, а оставить за каждой из сторон право считаться изобретателем мудрости, удивительно точно отразившей реалии российской жизни.

Замечу, что в самой редакции этот заголовок не вызвал никакого восторга и даже легкого оживления. Наверное, потому, что и не такое придумывали. Тем более о нем не вспомнили, когда триумфально заявила о себе версия главы правительства. В общем, как говорится, нет пророка в своем Отечестве…

Текущий 92-й год с его острейшими проблемами очень негативно отразился на нашем тираже. В январе он насчитывал 3 миллиона 200 тысяч экземпляров, а к середине осени уменьшился на 500 тысяч. Мы ожидали, что его снижение будет продолжаться и в ходе подписки на следующий, 1993 год, но реальность превзошла самые пессимистические прогнозы. В конце декабря стало известно, что в январе мы сможем печатать для подписчиков и на продажу в общей сложности всего 976 тысяч экземпляров. А это более чем в три раза меньше, чем было в начале года. Таких темпов падения тиража история «Известий» не знала.

Не знала история и того, что произошло в тот год с тиражами многих других российских газет — они рухнули еще сильнее, чем известинский. В мае 1990 года был внесен в книгу рекордов Гиннеса, как самый крупный в истории цивилизации, тираж еженедельника «Аргументы и факты»: 33,5 миллиона экземпляров — три года спустя он ужался более чем в десять раз.

Основные причины всех тиражных потрясений были общими. Это сокращение после распада СССР территории распространения печати: вместо одной шестой части планеты она уменьшилась до размеров России, численность населения сократилась с 293 до 148 миллионов человек, фактически вдвое. Это резкое удорожание бумаги, типографских, транспортных, почтовых услуг, отсюда повышение цен на подписку, на каждый экземпляр в киоске в среднем в 10 раз. Это обвальное и многократное падение платежеспособности населения. А кроме общих причин потерь тиражей у каждой газеты имелись и свои, индивидуальные, во многом касавшиеся ее содержания. Были они и у «Известий».

Сегодня мне кажется, что в 92-м, как и вообще в девяностых, мы оттолкнули от себя многих читателей тем, что не поднялись над противостоянием между сторонниками и противниками реформ. Твердо оставаясь на антикоммунистических позициях, мы должны были бы шире представлять на своих страницах существовавшие тогда точки зрения на происходящее в стране. Мы это делали, но редко и робко, не всегда по ключевым вопросам и проблемам. Боялись. Но не Кремля или правительства, а своего читателя.

Мы убеждали себя и друг друга, что если будем частить с не «нашими», не либеральными рассуждениями на той же полосе «Мнения», то от нас отвернутся давние известинские читатели демократической ориентации. Возможно, какая-то часть из них и перестала бы брать в руки «Известия», зато многие люди иных воззрений могли бы видеть и знать: эта газета — не только для «своих», она для всех, ей можно доверять. Мы не сделали чисто прагматического вывода из важной оценки социологов ВЦИОМа, исследовавших в 1992 году по нашему заказу «Отношение населения к газете «Известия». В ней говорилось: «Заслуживает внимания тот факт, что среди людей, называющих “Советскую Россию” лучшей газетой, 45 % высказывают не очень твердое, а 15 % вполне твердое желание в будущем регулярно читать “Известия”. Среди поклонников “Правды” эти показатели составляют соответственно 26 % и 16 %, среди поклонников “Труда” — 23 % и 12 %». Печатая в основном статьи либерального толка, мы не притягивали к себе внимание других читательских аудиторий с целью и их вовлечь в демократическую веру, не убеждали, что на наших страницах могут уживаться и близкие, интересные им взгляды, суждения. А оттоку постоянных читателей это способствовало.

Речь не только о «мнениях». Односторонним бывал подход и к публикации новостей. По тем же идеологическим соображениям мы отдавали предпочтение событиям, которые, как нам казалось, входили в круг интересов демократической общественности. И меньше оставалось места на полосах или вообще его не находилось для информации, которая могла интересовать еще и другую публику. Далеко не всегда выдерживался правильный тон при подаче новостей. Правильный — это значит, прежде всего, нейтральный, без эмоций, без навязывания читателю каких-либо оценок, тем более ярлыков.

У нас же мог пройти, к примеру, материал о съезде ЛДПР, где практически ничего не было сказано о характере работы съезда, численности и возрасте, образовательном цензе его участников, вынесенных на обсуждение и принятых документах. Зато литературно способный автор снисходительно и лихо отплясал на будто бы комичном имидже партии, вдоволь поерничал над ее лидером, соревнуясь с ним в жанре клоунады. В результате наши читатели не узнали ничего нового об ЛДПР. А в ней немало было такого нового, что вскоре выведет эту партию в победители парламентских выборов, по случаю чего в прямом телеэфире прозвучит и станет знаменитым трагический комментарий известного литератора и общественного деятеля Юрия Карякина: «Россия, ты одурела!». Как-то неловко сейчас вспоминать, что ранее не принятый в «Известиях», пустоватый по информационному содержанию стиль обычной хохмы удостоился в тот раз большой похвалы на летучке, тогда как всем нам надо было встревожиться — здесь мы отошли от важнейшего стандарта новостной журналистики, от ее ответов на классические вопросы: что? кто? где? когда? как? почему? Эта не маленькая по объему публикация стала началом пренебрежения традиционной известинской культурой письма, исключавшей вольницу ради красного словца или ради тех же хохм. У начала будет продолжение, которое сыграет немалую роль в разрушении требовательной творческой обстановки в редакции.

Ничуть не лучше, не полнее, разве что чуть строже, но по смыслу так же издевательски писались и редкие материалы о компартии России, а между выборами она вообще не замечалась газетой. Тогда как ее агрессивно-консервативное влияние на атмосферу в обществе вернулось и постоянно нарастало. И если бы «Известия», оставаясь антикоммунистическим изданием, давали больше правдивой и ясной информации о КПРФ, то уважение и доверие к газете могли бы испытывать и многие из тех, кто разделял лозунги этой партии, а это чуть ли не треть населения страны.

Выходило же так, что борясь за обновление России, мы адресовались лишь к той совсем малой части народа, которую и не надо было убеждать в необходимости и пользе перемен — с надеждой на них она жила и без нашего пропагандистского участия. А то, что мы занимались пропагандой, нельзя отрицать, как, впрочем, и стесняться. Это были такие годы и в такой стране, мы работали в такой газете, что политически стерильными журналистами быть не могли.

Сейчас надо признать и то, чего нам не хотелось делать двадцать лет назад — мы практически не придавали тогда значения зависимости «Известий» от конкуренции на газетном рынке. Между тем, ранее созданная Виталием Третьяковым «Независимая газета» отнимала у нас существенную часть политизированной интеллигенции. Быстро набирал известность и популярность придуманный сыном нашего друга Егора, юным Володей Яковлевым ни на кого не похожий, дерзкий в своих амбициях «КоммерсантЪ». Легкой насмешкой над нами выглядела публикуемая на наших же страницах его большая, на четверть полосы, реклама с нахальным по тем временам текстом на фоне своего фирменного твердого знака: «Газета для тех, кто энергичен, образован, умен, состоятелен, удачлив. Присоединяйтесь к нимЪ!». И многие новые люди, люди бизнеса, охотно к нему, «Коммерсанту», присоединялись. В следующем, 93-м году, родится и сразу привлечет к себе немалое внимание газета «Сегодня», собравшая на деньги олигарха Владимира Гусинского многих молодых талантливых журналистов. Твердо стояли на рынке и постоянно стремились удержать и расширить на нем свою долю «Комсомольская правда», «Труд», «Московский комсомолец». В серьезного конкурента «Известий» и всех прочих федеральных изданий начала вырастать региональная, местная пресса, на которую все больше переключались информационные запросы населения.

Ну и конечно, постоянно возрастающую убийственную роль по отношению к тиражам «Известий», как и всей российской печати, стало играть телевидение. И уже замаячил на горизонте главный могильщик мировой бумажной прессы — интернет.

 

Деньги от рекламы. Бесплатно за границу

На 92-й год пришелся первый случай, когда редакция узнала, что далеко не все благополучно в коммерческом ведомстве, которое курировал Гонзальез. Закрытое для посторонних глаз, оно считалось очень успешным, его постоянно хвалил Игорь, называя нашим надежным и честным кормильцем. И вдруг становится известно, что в этом ведомстве выявлены серьезные проблемы, заблокированы в банках его валютные и рублевые счета.

Официально оно называлось так: Совместное предприятие «Рекламно-информационный сервис “Известия” — Бурда», а основным предметом его деятельности являлась публикация в «Известиях» рекламных объявлений российских и иностранных предприятий, объединений, организаций и фирм. Я о нем упоминал в главе «Время Лаптева», говоря о том, что в начале 1989 года «Известия» привнесли революционное новшество в советскую прессу: мы первыми из всех массовых газет начали печатать рекламу.

Здесь надо назвать человека, который стоял у истоков этого дела. Я его помню года с 1976-го, нас познакомил в редакции Голембиовский:

— Саша Кутателадзе, мой земляк из Грузии.

Саша был стажером в «Комсомольской правде». Как всякий уважающий себя начинающий репортер, он параллельно осваивал и знаменитый пивбар в Доме журналиста. Там мы виделись, уже здороваясь, несколько раз. Как-то мне случилось защитить его от возможных неприятностей в «Комсомолке».

Однажды мне позвонил Петр Петрович Грузинский, глава крупного морского объединения «Совсудоподъем», занимавшегося спасательными работами на морях и океанах. Обычно я ему звонил, интересуясь, где и что происходит на его широтах и меридианах, а тут он набрал мой номер. Был зол и просил моего совета:

— Видел сегодня «Комсомольскую правду»? Там заметка о нашей судоподъемной операции, все в ней напутано — надо мной смеется весь Минморфлот. Подписано А. Кутателадзе. Кто это такой, ты его знаешь? Что мне с ним делать? Я хочу позвонить главному редактору и потребовать опровержения. Или лучше направить письмо?

Мне удалось отговорить авторитетнейшего морского аса и от устной, и от письменной телег в «Комсомолку». Не сразу, но он прислушался к моим доводам: автор молодой, только набирается опыта, вашу специфику пока не знает. Вы поднимаете со дна океанов корабли, говорил я, а газетную судьбу парня можете потопить. Окончательно смирился Петр Петрович, когда я сказал, что негоже ему, человеку с фамилией Грузинский, наказывать юного грузина.

И все же Сашу ушли из «Комсомолки». Но не из-за претензий по работе, а за то, за что могли и в тюрьму посадить: скрывшись в Австрии от своей туристической группы, он пробрался в Мюнхен, явился на антисоветскую радиостанцию «Свобода» и предложил ей журналистские услуги. По иронии судьбы, тот сотрудник, который его выслушивал, был агентом КГБ, и уже ближайшим рейсом Аэрофлота свободолюбивый беглец был насильно возвращен в Москву. Сажать его не стали, но в редакции он уже не появился. Мягче, но была наказана и руководительница туристической группы Маша Ильина — моя приятельница, прекрасная журналистка из родной «Ленинградской правды». Ей вкатили выговор по партийной линии — за потерю бдительности. Спустя несколько лет при разговоре по телефону она спросила меня, что в Москве известно о дальнейшей судьбе Кутателадзе? Но об этом если кто и знал тогда, то только самые близкие ему люди.

В один из летних дней 1988 года я находился в кабинете главного редактора Лаптева, когда секретарь ему доложила, что прибыли гости из западногерманского издательского дома «Бурда». Я пошел к выходу и на пороге в группе гостей вдруг вижу знакомое лицо. Кутателадзе! Он тоже узнает меня, мы обмениваемся рукопожатиями — и Саша говорит мне на ухо: «У меня сейчас другая фамилия: Потемкин!».

Захожу в соседний кабинет, к Боднаруку, у которого в «Комсомольской правде» учился писать заметки стажер из Грузии, спрашиваю:

— Коля, что было сделано много лет назад с Кутателадзе? Его завербовал КГБ, и он стал немцем? Но почему не каким-то Гюнтером, Мюллером, а Потемкиным?

Коля улыбнулся, ему было что ответить. Он рассказал, а много позже описал в своей чудесной книге «Хлопчик», как несколько месяцев назад в его кабинете раздался телефонный звонок. Незнакомый голос представился: Александр Кутателадзе. Он звонил от входа в редакцию и попросил о встрече, поспешив сказать, что у него есть интересное предложение для «Известий». Заинтригованный не столько сутью этого предложения, сколько возвращением из небытия неудачливого репортера, Боднарук отзвонил вахтеру, чтобы тот пропустил молодого человека, заказал секретарше два стакана чая.

Как писал Коля, возмужавший и уже успевший поседеть бывший коллега коротко поведал, что за минувшие десять лет о журналистике и не думал. Перепробовал разные другие профессии, был таксистом, работал на небольшой мебельной фабрике, даже стал ее директором. Женившись, использовал родственные связи и уехал в Западную Германию. Там было нелегко, но главное — учился, постигал экономику, бизнес. В этот приезд в Москву представляет интересы крупного немецкого издательского дома «Бурда», от имени которого и хотел бы сделать «Известиям» коммерческое предложение.

Когда Коля услышал, о чем идет речь, он, по его выражению, опешил. О каком-то из мира фантастики совместном германо-советском предприятии для публикации рекламы на страницах «Известий»… Если эти строки попадутся на глаза молодым людям, им трудно будет понять, почему так отреагировал журналист, ведь сейчас, куда ни посмотри, — везде реклама. Она на земле, под землей, в воздухе, постоянно в ушах. Но о каких ее публикациях можно было говорить в 1988 году, если тогда в торговле не существовало абсолютно ничего, что ни расхватывалось в считаные часы и минуты, за чем бы ни выстраивались километровые очереди без какой-либо рекламы.

Поразившись тому, как немцы, а вместе с ними и этот наивный бывший соотечественник оторваны от советских реалий, Коля уже хотел закрыть тему. Но продолжая слушать из вежливости, неожиданно начал улавливать логическую нить в словах Кутателадзе. Тот говорил, что немцы смотрят далеко вперед, они считают, что в СССР наступят рыночные времена, с ними обязательно придет изобилие товаров, продовольствия, и тогда без рекламы не обойтись. Для «Бурды» важно обосноваться здесь первой, а начинать она готова не с торговой сферы. Уже сегодня на Западе есть немало банков, производителей разной техники, оборудования, которые зондируют почву в Советском Союзе, хотят, чтобы о них здесь знали, а лучший этому помощник — реклама в такой крупной и солидной газете, как «Известия».

Кутателадзе не стал напрашиваться к главному редактору — Лаптев его не знал, а если бы ему доложили, что с какой-то дурацкой идеей просится на встречу несостоявшийся сотрудник мюнхенской «Свободы», то Иван Дмитриевич велел бы не отвлекать его на разные глупости. Думаю, что позвони представитель «Бурды» своему земляку Голембиовскому, результат оказался бы не лучшим — Игорь еще в давние времена относился к нему свысока, даже пренебрежительно, а после мюнхенской авантюры вообще вряд ли был бы готов вести с ним какой-то серьезный разговор. Зная же Боднарука как доброжелательного к нему человека, Кутателадзе надеялся, что он его спокойно и внимательно выслушает.

Именно Боднарук практически начал дело, которое принесет «Известиям» многие миллионы долларов и фактически спасет независимые «Известия» от финансового краха. А главную роль сыграет Лаптев. Вдоволь поулыбавшись над рассказом своего зама, он, как пишет Коля, заключил, проведя рукой по затылку:

— Чем черт не шутит! Давай пиши записку в Политбюро. Но об этом деле — молчок, а то свои же первыми засмеют.

Как рассказывал мне Иван Дмитриевич, и помимо этой записки пришлось прилагать много усилий: обходить членов Политбюро и убеждать каждого лично, что газета собирается рекламировать не отсутствующие мясо, масло и прочие продукты, а станки, экскаваторы, бумагоделательные машины и т. д:

— Дольше других сопротивлялся, вникал в суть вопроса всесильный Лигачев. «Что, — говорил, — тебе денег не хватает на выпуск газеты? Поможем!». Никто не брал на себя ответственность принять решение. Так я дошел до Горбачева. Он сказал: раз затея экономическая — иди к главе правительства Рыжкову. Сначала я ему позвонил — не сработало. Потом ездил. В итоге Николай Иванович отнесся лояльно, а поскольку тема внешнеэкономическая, послал меня к своему заму Каменцеву, возглавлявшему Внешнеэкономическую комиссию. Она и подготовила постановление Совета министров СССР, разрешающее создание советско-западногерманского СП «Рекламно-информационный сервис “Известия” — Бурда». Потом вышло и дублирующее решение Секретариата Верховного Совета СССР.

В те дни, когда я на пороге кабинета главного редактора встретился с бывшим Кутателадзе, теперь Потемкиным, стороны завершали переговоры. А в редакции оживленно обсуждалось, как будем работать при публикации рекламы, на каких полосах и сколько выделять под нее газетной площади. Это сейчас что ни печатный листок, там есть свои знатоки и мастера рекламных дел, а для нас это был темный-претемный лес.

До сих пор при воспоминании о тех днях чувствую, что краснею от стыда из-за нашего невежества в этой области. Сидим как-то у Голембиовского (тогда ответсекретаря) — он, я как его первый зам, зам Анатолий Шлиенков, один из самых остроумных людей в редакции. Закончив с вопросами по текущему номеру, начинаем говорить о рекламе. Игорь призывает думать в том ключе, как лучше ее использовать для привлекательности газеты. Что-то мямлим, разумных соображений нет. Вдруг Шлиенков говорит:

— На нас наваливается угроза дикой скуки от будущих тяжелых текстов о банках, станках, фирмах, биржах. Нужно привнести в них легкость, изящество, юмор.

— Отличная мысль! — оживляется Игорь.

И мы долго и весело толкуем в счастливо найденном ключе. Я предлагаю всю рекламу пропускать через Толю, а он уже должен тряхнуть стариной — придумывать остроумные, смешные тексты.

— Да, Толя, займешься этим, — говорит Игорь, — тут есть поле для творчества. По мере необходимости будем тебя освобождать от текучки.

Расходимся довольные полезностью обсуждения. Никому из нас в голову не могло прийти, что нельзя вторгаться в тексты, составленные самими рекламодателями. Это в дальнейшем будут происходить случаи, когда по техническим причинам или по недосмотру в рекламном объявлении выпадала та или иная буква или линейка, что-то чуть смещалось в макете. Из-за этого при расчетах с рекламодателями приходилось снижать им цену, а виновникам объявлять выговоры, штрафовать.

С таким вот багажом знаний о некоторых рыночных элементах мы готовились к ведению рекламного бизнеса. Но обучение ему пошло быстро, еще в процессе подготовки документов для соглашения с немцами. От имени «Известий» оно было подписано Лаптевым и директором издательства Ефремовым.

При этом как-то получилось, что элегантно был отодвинут в сторону от нового дела его зачинатель в редакции Николай Боднарук, да он к этому и не стремился — весь отдавался содержанию газеты. И лишь много лет спустя в своей книге Коля признается, что ему было несколько досадно, что оказался невостребованным на деловом участке развития «Известий».

Когда Лаптев довел все формальности до конца, к проекту подключился Голембиовский, ставший к тому времени замом главного редактора. Ему и вручил Иван Дмитриевич пост председателя правления совместного предприятия. Большую организационную работу проделал бывший собкор в Берлине Николай Иванов. К сожалению, он недолго пробыл генеральным директором СП. После его внезапной смерти на это место пришел профессиональный экономист, кандидат наук Борис Прокофьев.

По договоренности сторон рекламная вкладка своим содержанием была сориентирована на популяризацию в СССР лучших образцов не только зарубежной, но и советской промышленной продукции, научных разработок и технологий. «Бурде» предоставлялось исключительное право собирать рекламу на территории всех государств мира, за исключением СССР и социалистических стран — членов Совета Экономической Взаимопомощи. Заказанные, организованные «Бурдой» материалы со всего света для печати в «Известиях» должны были «отвечать политическим, моральным и этическим принципам советского общества». В СССР еще правила компартия, свирепствовала цензура, еще продолжалось запугивание народа всевозможными идеологическими диверсиями. Поэтому в рекламе на страницах «Известий» не допускалось рекламирование русскоязычных газет, журналов, книг, выпускаемых зарубежными издательствами, за исключением той литературы, которая издается за рубежом по советским лицензиям.

Появившись в газете в начале 89-го, рекламная вкладка весь первый год выходила только в Москве. За это время напечатаны объявления более двухсот зарубежных фирм, банков и компаний, почти ста тридцати советских предприятий, организаций, кооперативов. Каждая полоса стоила 50 тысяч долларов. Не менее 75 процентов площади этой вкладки продавались за твердую валюту, остальное место могло оплачиваться советскими рублями, валютой соцстран. В зависимости от годового объема рекламы доход распределялся между партнерами в соотношениях: «Известиям» — от 50 до 66,7 процента, «Бурде» — от 50 до 33,3. Известинская доля распределялась поровну между редакцией и издательством.

Редакция уже вскоре заметно ощутила появление средств от этих объявлений. За их счет был вдвое увеличен авторский гонорар, улучшилось финансирование зарубежных корпунктов, оплачивалась часть расходов по зарубежным командировкам. Деньгами от рекламы рассчитывались и за бумагу для нее. На индийские рупии от объявлений были закуплены в Индии медицинское оборудование, препараты, одноразовые шприцы для известинской поликлиники. Со следующего года вкладка пошла и на Ленинград тиражом в 354 000 экземпляров, затем на всю страну тиражом около 10 миллионов.

Когда осенью 91-го, уже после обретения независимости, мы начали выпускать 12-полосные номера, объем рекламы в них стал доходить до четырех полос. В шести-восьмиполосных номерах она занимала до трети общей площади. Теперь ее печатали уже многие издания, но в «Известия» она продолжала идти нарастающим потоком. Очередь на публикацию растянулась на несколько месяцев. Заслуга в этом была не работников СП, а журналистов — они делали газету, в которой хотели видеть свои объявления солидные российские и зарубежные рекламодатели. Но редакция только и слышала похвалу в адрес ведомства Гонзальеза. И вдруг вот эта весенняя новость 92-го года: как председатель правления, Голембиовский встревожен состоянием дел в СП и направляет туда контрольно-ревизионную комиссию во главе с Михаилом Бергером.

Для пресечения слухов было объявлено, что это соответствующая Уставу СП плановая ревизия по итогам его деятельности за предыдущий год. Формально так оно и являлось, но при этом сразу были нарушены элементарные правила — дирекция не предоставила проверяющим полного объема документов ни по одному из вопросов, растянула проверку на целых три недели. Не имея возможности подготовить акт ревизии по всей форме, Бергер ограничился служебной запиской, но и ее было достаточно, чтобы прийти к выводу: необходим глубокий анализ деятельности СП за весь период его существования — по состоянию на 1 июля 1992 года.

К этому времени уже состоялось знакомство руководства газеты с американцем русского происхождения Питером Дерби, возглавлявшим «Диалог-банк», один из первых в России коммерческих банков. Основанная им крохотная компания «Тройка-Диалог» была приглашена в качестве финансового консультанта «Известий». С первых дней в ней работал окончивший с отличием экономический факультет МГУ симпатичный бородатый юноша Рубен Варданян, в будущем крупнейший предприниматель, оказавший через руководимую им уже мощную «Тройку-Диалог» огромное влияние на развитие всего рынка ценных бумаг в России. Вместе с мистером Дерби он войдет со временем в совет директоров нашего АО, а дебютирует у нас аналитическим отчетом о работе СП «“Известия” — Бурда».

Это были одиннадцать страниц текста, добрую треть которого составили цифры. На их основании и сделаны критические выводы:

Нет сколько-либо продуманной финансовой политики… Совершенно неоправданно выглядит заключение в конце 1991-го — начале 1992-го ряда долгосрочных депозитных соглашений под очень низкий процент… Руководство СП стремится расширять коммерческую деятельность за рамками своей специализации, во многом — в ущерб собственному производству… Большинство из находящихся в собственности СП акций и брокерских мест обладают крайне низкой ликвидностью, возвратность вложенных в них средств вызывает большие сомнения…

Судя по этому отчету, Варданян не боялся сказать и то, что думает о тех, кому подчинено СП, кто его курирует.

Правление, — писал он в своем отчете, — оказалось не в состоянии контролировать деятельность СП. Отсутствие контроля за деятельностью дирекции привело к тому, что, отчасти опираясь на довольно общие решения правления, отчасти действуя с явным превышением полномочий на свой страх и риск, Дирекция по сути перестала заниматься вопросами рекламы, переключившись на иную коммерческую деятельность. Этому способствовало наличие больших «свободных» финансовых ресурсов, возможность использовать их по своему усмотрению в условиях неопределенной ответственности.

Ударяя по управленческим амбициям Голембиовского, этот отчет доставил ему немало неприятных минут. И все же Игорь велел Гонзальезу и впредь привлекать для консультаций именно Варданяна. Потом я слышал не однажды, как он уважительно отзывался о высокой квалификации Рубена. А в итоге отстраненный на время ревизии от работы гендиректор Прокофьев был окончательно уволен. Через пару месяцев на его место назначили Александра Гордина, которого я знал еще в детстве как сына журналиста из «Вечерней Москвы» Валентина Гордина и его супруги Ирины, давнего и опытного секретаря одного из наших отделов. Оканчивая школу, их сын приносил мне свои первые заметки, несколько из них было напечатано, и я дал ему рекомендацию для поступления на факультет журналистики МГУ. Не припомню, где и чем занимался Саша по окончании университета, но, видно, набрался делового опыта, если смело рискнул принять пост, который до него занимал кандидат экономических наук.

Ну а как сложилась судьба человека, подавшего сигнал к новому финансовому пополнению «Известий»? Представляясь потомком знаменитого генерал-фельдмаршала, князя Таврического (1739–1791), Александр Потемкин (в советском прошлом Кутателадзе) продолжает иметь дело с рекламой. Но уже не как ее агент, коммерсант, а как герой довольно громких и шумных рекламных акций в Москве, которые сопровождают выход в свет каждой его новой книги. Читаю об одной из них: «Кабала» уже восьмой роман Александра Потемкина, и эта художественная вселенная создана им всего за восемь лет — поразительная творческая мощь! На наших глазах в литературе возник уникальный сюрреально-поэтический материк Потемкина». Из всех встреченных мною это, пожалуй, самая скромная оценка творчества писателя. С более масштабной меркой подходит другой критик, называя автора «новым Достоевским», отталкиваясь, видимо, от самого названия его книг: роман «Изгой», повести «Игрок», «Бес»… Последнее, что я видел: «Для обогащения души и разума читайте книги Александра Потемкина».

Однако все эти словосочетания с презентаций я пропускаю мимо ушей — «художественная вселенная», «новый Достоевский», «материк Потемкина»… Для меня весь этот материк — совсем седой, энергичный Саша, с которым мы идем по деревне Жуковке на Рублево-Успенском шоссе, и каждое его второе слово простонародно-матерное, таких грубостей в его постельно-откровенных сюрреальных сочинениях не встретишь. Меня не увлекают придуманные им литературные герои и сюжеты, намного любопытнее кажется его собственная жизнь, где не поймешь, что было на самом деле, а где фантазии. Собственно, я и не стараюсь все это понять, просто при наших крайне редких случайных встречах (раз в три-четыре года) воспринимаю на веру всё новые, всегда неожиданные сведения, касающиеся его биографии. Рассказывал, что в Боннском университете получил образование экономиста, потом вдруг узнаю, что он еще и физик-ядерщик; что доктор экономических наук, затем оказывается, что и генерал-лейтенант в отставке. По-прежнему общительный, азартный, он был и остается для меня слегка таинственным, авантюрным добрым малым. Но непреложен факт, что он с юности тянулся к достойной, обеспеченной жизни и ее достиг благодаря собственному упорству, находчивости, гарантировав материальное благополучие своей семье, всем своим, если не ошибаюсь, шестерым детям.

Я был в его загородном особняке на Рублевке — в таком, наверное, охотно мог бы останавливаться и столь большой любитель жизненных удобств, как прямой (по версии хозяина) родственник генерал-фельдмаршал Григорий Александрович, светлейший князь Потемкин-Таврический. Во всяком случае, здесь точно бывают известные люди нынешней России. Чиновники, политики. В этом доме в начале XXI века обсуждался замысел издательского дома «Порог» давшими ему имя учредителями — литератором Потемкиным и семьей будущего вице-премьера России Дмитрия Рогозина. «Порог» и является поставщиком на рынок всех книжных сочинений бывшего репортера «Комсомольской правды», принесшего на Пушкинскую площадь замечательную коммерческую идею.

Если не все, то очень многие известинцы в 1992 году побывали за границей. Не как туристы, а по работе. Об этом напоминают папки с документами редколлегии. Чуть ли не на каждой новой странице очередное решение: командировать в такую-то страну такого-то сотрудника. Должности — от репортера до главного редактора. Человек десять выезжали за рубеж по два-три раза, кое-кто и больше.

Напрашиваются вопросы: какие интересы газеты побуждали к столь массовым поездкам за границу? Откуда брались средства, инвалюта? Если отвечать коротко, эти поездки обещали нужные газете темы. Что касается денег, то «Известия» чаще всего не очень тратились, большинство поездок оплачивали приглашающие стороны.

Но что это за приглашающие стороны? Где они, каковы они, сколько их? Кого и почему они зовут к себе? Наконец, зачем газете откликаться на их зов, быть кому-то благодарной, обязанной?.. И вот здесь нужен более развернутый ответ с экскурсом в историю.

В советские годы любой выезд в любую заграницу был праздником, тем более командировка. «Известиям» выделялся определенный бюджет в иностранной валюте, но он расходовался на поездки только ограниченного круга лиц, куда входили главный редактор, его первый заместитель, курирующий иностранные отделы, редакторы этих отделов, политобозреватели, ведущие журналисты-международники. На остальную часть редакции за год выпадало лишь несколько оплачиваемых поездок, разрешенных ЦК КПСС, в основном для освещения мировых событий в спорте. Значительно чаще известинцы пересекали границу за счет «приглашающей стороны». Разумеется, и в этих случаях обязательно требовалось согласие ЦК КПСС, КГБ.

Приглашения шли из министерств, ведомств, научных, творческих организаций, направлявших свои делегации за рубеж по разным поводам — на съезды, конгрессы, выставки, фестивали, гастроли, соревнования. В составе этих делегаций и находилось иногда место для журналиста. Поступали приглашения и от иностранных посольств, и непосредственно из-за границы. Это бывали обращения к руководству газеты с просьбой направить корреспондента в связи, скажем, с юбилеем того или иного государства или с какой-то акцией правительства. Но откуда бы ни были приглашения, в них указывалось, что все расходы или основная часть (оплата гостиницы, питание, поездка по стране) приглашающая сторона берет на себя.

Обычно редакционное начальство определяло, кто сможет представлять «Известия», и это каждый раз выглядело поощрением по работе. Были и именные приглашения, когда в поездку звали конкретного журналиста. Зачастую именно он и являлся инициатором письма в редакцию — срабатывали его контакты в тех же министерствах, ведомствах, организациях, посольствах.

Расскажу, как я несколько раз оказывался в заграничных командировках.

Поработав в «Известиях» с год, я знал, что главный редактор Толкунов благосклонно относится к желанию сотрудников бывать в других странах, видеть мир, жизнь людей не такими, какими они часто предстают в нашей же газете. Мне хотелось не просто за границу, а туда, где происходило бы нечто такое, чего сейчас нет нигде. Откуда я мог бы привезти материал о чем-то новом, важном и интересном. Я ломал над этим голову, с мыслью об этом просматривал многие издания, агентские сообщения. Так мне попались на глаза в главной армейской газете «Красная звезда» буквально несколько строк о том, что в Бангладеш, при впадении реки Брахмапутра в Бенгальский залив, советские моряки взорвали несколько мин, оставленных здесь после недавней войны между Индией и Пакистаном, в результате которой и возникло это новое государство.

Опускаю все дальнейшие свои телефонные звонки, встречи. Оказалось, что в порту города Читтагонг в устье Брахмапутры советская экспедиция развернула сложнейшую операцию по разминированию акватории и подъему около тридцати затонувших кораблей. И еще оказалось, что туда готовится новая группа специалистов по подводным работам. Когда в объединении «Совсудоподъем» я сказал, что хотел бы улететь с этой группой, в тот же день там было подписано письмо в редакцию с предложением командировать меня в Читтагонг. Все расходы фирма брала на себя.

Конечно, ничего с «Известиями» не случилось бы, не появись мой репортаж из Бангладеш об очень тяжелой и крайне опасной работе наших спасателей. Но хорошо поданный на полосе, он обращал на себя внимание экзотическим местом события, новизной информации и тем самым подкреплял широкое читательское мнение об «Известиях», как о газете, которая старается и умеет удивлять, о многом рассказывать первой.

В итоге я был рад, что побывал в тропиках, что о моем дебютном зарубежном материале добрым словом отозвался лично главный редактор. Словом, командировка за границу удалась. Но думалось ли мне, что эта поездка не совсем чистая с этической точки зрения, что я ее практически выпросил, поставив себя, как журналиста, в определенную зависимость от того, кто за нее платил — от «Совсудоподъема»? Хорошо, что за всю неделю пребывания в Читтагонге ни от кого из спасателей я не услышал ни жалоб, ни обид на руководство экспедиции и начальство в Москве, не увидел ничего, что заслуживало бы критических строк в репортаже. Ну а если бы все это было, появились ли бы такие строки? Решился бы я на такую неблагодарность — критиковать тех, кто сделал приятное мне и полезное газете?

Нет, не припомню, чтобы тогда, сорок лет назад и позже я или кто-то из друзей-товарищей, бывавших в «левых» загранкомандировках, мучился подобными вопросами. Редакционная жизнь всегда давала поводы для разговоров о профессиональной этике, о таких ее ценностях, как правда, точность и объективность в газете, о том, что нельзя славить то, что недостойно похвалы, и замалчивать вещи, требующие публичного осуждения. Говорилось, понятно, и о том, что недопустимо кого-то или что-то хвалить за деньги, принимать подарки, угощения. Но наши разговоры и дискуссии никогда не доходили до того, чтобы вот так же, прямо и откровенно, подвергать моральному суду еще и приглашения в загранпоездки за чей-то счет, — а их ведь тоже можно охарактеризовать как своеобразные подарки, угощения, подкупы. Похоже, что для отказа от них мы не созрели, как, впрочем, и нынешние журналистские поколения — не созрели ни морально, ни материально.

Сильно возрос поток подобных приглашений в горбачевские времена, когда страна открывалась миру, а в мире нарастал интерес к нам. В «Известия» шли письма от редакций газет и журналов, правительств, парламентов, университетов, исследовательских центров, фондов, ассоциаций, компаний, банков. Это были приглашения к знакомству, сотрудничеству, обмену информацией, готовность поделиться опытом в той или иной области. Нередко это было и чисто пиаровское желание привлечь к себе внимание большой газеты, а через нее — деловых, руководящих советских кругов. Знакомясь с почтой, Лаптев, а после него Ефимов сразу отклоняли обращения, в которых явно просматривалась заинтересованность в рекламе. Давали ход письмам, где виделась возможность выступить «Известиям» с актуальной и интересной публикацией.

Как-то в Москве в 1989 году объявился мой давний приятель Юрий Глейзер, эмигрировавший вместе с женой в США еще при Брежневе. Уролог, доктор медицинских наук, он не стал добиваться за океаном права на врачебную практику, дело это сложное, долгое, без гарантии на успех. Принял предложение одного бизнесмена, тоже бывшего советского гражданина, пойти к нему консультантом по продажам медицинского оборудования. Бизнес и позвал их на открывающийся гигантский советский рынок. Юра позвонил мне, мы встретились на Пушкинской после того, как они с шефом уже обсудили первые сделки с Академией медицинских наук, достигли договоренности о строительстве в Баку завода по производству медицинской техники. Шеф Юры сказал, что если газету может заинтересовать информация на этот счет, он готов пригласить в Штаты корреспондента «Известий», взяв на себя необходимые расходы.

Я рассказал об этом своему тогда начальнику Голембиовскому, он — Лаптеву, оба они решили, что предложение надо принять из политических соображений. Газете важно показывать, что деловая Америка тянется к сотрудничеству с обновляющимся Советским Союзом, что эмигрировавшие из СССР люди — не враги нам, накопленный ими зарубежный опыт в самых различных сферах может быть полезным для применения в отечестве. Лететь в США было предложено мне, на что я и надеялся.

Побывав в офисе Глейзера в дорогом районе Манхэттена, встретившись в Чикаго с выпускавшими медоборудование инженерами, я посчитал, что информацию собрал достаточную, и на двое оставшихся для Америки суток рванул в штат Огайо, город Кливленд, куда я звонил из Нью-Йорка и где меня ждал близкий и дорогой мне человек.

Направляясь к нему, я вспоминал имена многих известных людей, эмигрировавших из СССР, — писателей, мастеров искусств, ученых. Но ведь покидали страну и малоизвестные, и вовсе неизвестные граждане, а больше — инженеры, конструкторы, научные сотрудники, врачи. Их отъезд и стал тем массовым явлением, которое назвали «утечкой мозгов». Когда я слышал о ней, мне всякий раз она виделась в образе конкретного человека — кандидата технических наук из ленинградского Института химии силикатов АН СССР Симона Рехсона, для меня — Семы. Мы тесно дружили с ним долгие годы, и когда в 1978 году, решив эмигрировать, он вместе с женой Милой приехал в Москву попрощаться со мною, мы были уверены, что видимся в последний раз. Так тогда расставались, словно хоронили друг друга.

Встретившись сейчас, за эти двое суток мы не сомкнули глаз… После того как в газете вышел мой материал о фирме Глейзера и ее контактах в СССР, я включил диктофон с записью большой части нашего разговора в доме Рехсонов. А прослушав его, пришел к выводу, что ответы и суждения Семы интересны не только для меня, они могут и читателей «Известий» заставить задуматься о том, каких людей наше общество отторгало от себя и дальше будет терять, если страна не опомнится, не ускорит создание условий, когда никому не захочется уезжать навсегда. Я перевел этот разговор на бумагу, он получился объемным, на половину полосы, но Лаптев посчитал его актуальным, и сокращать ничего не пришлось.

Мой друг работал главным ученым одной из крупнейших компаний, входящих в знаменитую корпорацию «Дженерал электрик». Я его спросил:

— Из Ленинграда — и сразу в это кресло?

Он ответил:

— Спасибо зубным врачам, вернее, ученым в области зубоврачебной технологии. Каким-то образом им попалась на глаза опубликованная в Англии статья о моих теоретических разработках в СССР, касающихся напряжений, которые возникают при спаивании стекла с металлом. В Ленинграде думалось, что это может найти применение в электроламповой промышленности. А разыскавшие меня в Вашингтоне американские специалисты имели дело с фарфором, решали вопрос соединения его с металлической коронкой. Стал получать приглашения читать лекции, участвовать в семинарах, конференциях. Однажды подошли люди из «Дженерал электрик», выяснилось, что они знакомы с моими прежними публикациями в СССР и за рубежом. Последовало предложение работать в компании, а со временем доверили нынешнюю должность…

Много было сказано такого, что свидетельствовало: в лице Рехсона наша страна потеряла яркую и одаренную личность, активно действующего ученого и широко мыслящего интеллектуала. А в числе множества моих вопросов был и такой: спокоен ли ты за завтрашний день? Где рынок, там конкуренция, а где конкуренция — там и безработица, не коснется ли она тебя? Мой друг отвечал:

— Шесть лет назад «Дженерал электрик» почувствовала учащенное дыхание приблизившихся к ней конкурентов. И тогда было решено провести крупную перестройку, правда, без излишне громкой гласности: мы так были заняты своей перестройкой, что на разговоры не оставалось времени. Создана принципиально новая структура управления на всех уровнях. Устранены сразу несколько слоев бюрократии, многие производства переведены на более производительные технологии. При этом из 400 тысяч работающих сокращено около 100 тысяч человек. Но это не значит, что на судьбы людей наплевали, выбросили их на обочину жизни, в канаву. Всем были даны большие денежные вознаграждения, отведено много месяцев на новое трудоустройство и при этом оказана необходимая организационная помощь. Одни устроились несколько хуже, чем им было у нас, но многие — лучше, а нищим не стал никто. Меня, как видишь, миновала участь быть уволенным. Но в принципе я не исключаю, что завтра услышу: признано целесообразным вашу должность упразднить, лабораторию — закрыть. Сознание этого щекочет нервы. А случись со мной, что буду уволен, трагедии не наступит. Существует много профессиональных компаний, которые будут только рады найти для меня новую работу, причем заплатит им за услуги та самая новая работа, а не я…

Прозвучавшее в последней фразе было выше моего понимания. Как это, будут рады найти для человека работу и при этом не возьмут с него ни копейки? Я мысленно перенес такую коллизию на родную землю, но в советскую жизнь она никак не вписывалась. Ничего подобного у нас никогда не было и нет. Я стал задавать Семе один за другим уточняющие вопросы, а по мере его объяснений пришел к мысли о том, что надо, обязательно надо рассказать в «Известиях» о таких компаниях. Ведь важнейшим козырем наших идеологов была именно безработица. Они пугали народ тем, что, если реформы Горбачева приведут к отмене плановой системы в экономике, к рынку, то страна непременно лишится одного из главных преимуществ социализма — права людей на труд. Правдивым ответом, развенчивающим эту демагогию, и могла бы быть статья о работе в США компаний, ищущих специалистов, своеобразных охотников за головами. Но сейчас услышанного было недостаточно, для убедительной публикации требовалось детальное изучение практики на примере конкретной фирмы. А времени для этого нет, я уже завтра должен быть в Нью-Йорке, послезавтра — в Москве. Что делать?

И тут мой друг сказал, а почему бы мне вновь не прилететь в Америку специально по этой теме?

— Я заранее разошлю письма в десятки таких компаний, они есть везде, в том числе и в нашем Огайо. Напишу им, что выходящую многомиллионным тиражом советскую газету интересует специфика их бизнеса, для изучения которой готов прибыть в США один из ее сотрудников. Наверняка кто-то откликнется, изъявит желание принять московского журналиста, поделиться с ним необходимой информацией.

Через несколько месяцев Сема сообщил, что сразу три компании дали положительный ответ. Он выбрал наиболее крупную из них со штаб-квартирой в Кливленде — «Менеджмент рекрутерс интернэшнл» (МРИ). Встретился с ее президентом, и в результате мне в Москву поступило официальное приглашение нанести визит в МРИ, причем «вместе с супругой Ириной». Оно явилось основанием для получения в июне 1991 года американской визы. Редакция не несла лишних расходов, оплатила авиабилет только мне одному. На гостиницу денег не требовалось — свободных комнат у Рехсонов было достаточно.

Пять дней с утра до вечера я провел в общении с сотрудниками МРИ всех уровней, начиная с президента Алана Шенберга. Много времени пробыл в филиалах компании, встречался с людьми, в трудоустройстве которых она сыграла важную роль. Статья получилась большой, но я долго даже не посылал ее в набор — из-за накалявшейся политической обстановки не находилось места в газете. А тут еще наступило 19 августа, и только спустя еще месяц после путча было решено в номере от 20 сентября отдать мне на одной из полос шесть колонок. Статья выделялась крупным заголовком и подзаголовком: «Охота за головами. Сегодня она идет в Америке и во всем западном мире. Завтра она придет к нам».

Процитирую лишь набранный жирным шрифтом врез, который сфокусировал повод к публикации и главный ее смысл:

Итак, мы уже чуть приобщились к тому, что с недавних пор у нас принято называть «цивилизованным миром», — безработица официально вошла и в советскую действительность. Радости, конечно, в этом мало. Но неблагодарным делом заняты те, кто использует этот факт как устрашающий массы людей аргумент против радикальных экономических реформ. Надо договаривать все до конца, а именно: рынок труда в условиях свободной экономики открывает не только новые, прежде всего психологические сложности, но и невиданные раньше возможности для всех, кто умеет и хочет работать. И что совсем уж нам незнакомо: сам рынок труда — это еще и отдельная, огромная сфера для настоящего, с пользой всему обществу, предпринимательства, в чем убеждает деловая Америка.

Завершая подробный рассказ об организации и приемах работы в США «охотников за головами», я писал, что компании по поиску и найму специалистов могут, должны появиться и у нас — приоткрывающийся рынок труда уже ждет их, инициативных частных предпринимателей. В первый же после выхода статьи день оказалось, что, говоря это, я как в воду глядел. На редакцию обрушился буквально шквал телефонных звонков, разыскивающих автора, а вслед за ними, параллельно с ними стали расти пачки телеграмм и писем со всей страны с одинаковыми просьбами: напечатать дополнительные подробности кадровой охоты в Америке, сообщить адрес МРИ, принять для беседы… Оказалось, что уже повсюду многие люди подумывают о том, чтобы найти себе занятие в кадровой сфере, но никто не знает, не представляет, в каких формах это может быть, что и как надо делать.

Я постарался ответить каждому по существу вопроса, человек десять принял у себя в редакции, с некоторыми знакомство переросло в товарищеские отношения, продлившиеся многие годы. Из их уст, из текущей информации я видел, как стартовал у нас и быстро развивался рекрутерский бизнес, как он стал мощной отраслью, вышедшей на международную орбиту. В 1995 году была создана Ассоциация консультантов по подбору персонала (АКПП), охватившая практически все регионы России. Когда в 2001 году она решила учредить свой ежегодный профессиональный праздник, то его датой был выбран день публикации в «Известиях» статьи «Охота за головами» — 20 сентября. На официальном сайте этой организации (www.apsc.ru) сказано, что «для многих специалистов по поиску и подбору персонала в России и стран СНГ эта публикация долгие годы была первым, а часто и единственным учебным пособием». Тогда же, 20 сентября 2001 года, в десятую годовщину выхода статьи, повсеместно в РФ состоялись торжества по линии АКПП, многие делегации из регионов съехались в Москву. Меня усадили в президиум, забросали цветами, вручили свидетельство № 1 почетного члена Ассоциации. А когда попросили выступить как крестного отца их бизнеса, я честно сказал, что у меня и в мыслях не было пропагандировать этот бизнес. В момент острейшей борьбы с тоталитаризмом и плановой экономикой в нашей стране мне хотелось лишь сказать, что не надо бояться демократии и свободного рынка.

Я понимаю, что описанное выше дает основания обвинить меня в личной нескромности. Но я решился на это потому, что гораздо меньше, чем о своих материалах из загранкомандировок, знаю об истории публикаций коллег из зарубежных поездок «по приглашению». Считаю, что в абсолютном большинстве это были интересные читателям, злободневные репортажи, статьи, очерки, значительно расширяющие международную тематику газетных полос. Их объединяло общее известинское стремление снять железный занавес, отделяющий нашу страну от всего мира, показать, как устроен и живет этот мир, чего он достиг, какие проблемы решает.

Когда я как ответственный секретарь подписывал Юрию Васильевичу Феофанову командировку в Лондон, то я не сомневался, что он блестяще реализует приглашение правительства Ее Высочества встретиться с известнейшими английскими юристами — сделает для газеты такой материал о британской демократии, какого еще не было в нашей печати. И он его сделал.

Когда редколлегия принимала решение о поездке Алика Плутника по приглашению правительства ФРГ, мы понимали, что его будущий сериал в соавторстве с собкором «Известий» Евгением Бовкуном о миграционной политике этой страны может стать во всех отношениях поучительным для российских законодателей и чиновников, так он и был воспринят.

Включенный в состав делегации «Инкомбанка» и за его счет Иван Жагель тоже выезжал в Германию, а вернулся с постановочной статьей по проблемам частных иностранных инвестиций в Россию.

Наши аграрии Игорь Абакумов, Валерий Коновалов шокировали аудиторию «Известий» своими материалами о том, как организовано сельское хозяйство в Голландии и Великобритании, как живут и работают тамошние фермеры…

Можно еще долго продолжать перечень глубоких, умных, увлекательных, нужных газете публикаций из даровых загранкомандировок, так что, думаю, нам нечего особенно стесняться того, что редакция активно ими пользовалась.

Принимались и многие такие приглашения, за которыми не стояли новые крупные темы, но открывалась престижная возможность получить эксклюзивную информацию из наиболее компетентных источников за рубежом. Чаще всего это были приглашения на встречи с главами государств, правительств, министрами иностранных дел. На такие интервью обычно выезжали руководители «Известий», политические обозреватели Александр Бовин, Станислав Кондрашов, Викентий Матвеев, из молодых международников Андрей Остальский, Константин Эггерт, Максим Юсин. Назову в этом ряду и Леонида Млечина, поработавшего у нас в 1993–1996 годы сначала замом главного редактора по иностранной тематике, затем недолго политическим обозревателем. Так, по одной из сохранившихся в архиве сводок отдела кадров он в течение всего четырех месяцев (июнь-сентябрь) 96-го года был командирован (за счет принимающих сторон) в пять стран для проведения интервью на высоком государственном уровне — в Южную Корею, на Кипр, в Германию, Китай и Египет, встречался с президентом Мубараком, видными политическими и религиозными деятелями. Очень многие интервью с такого уровня живут не один день — они цитируются, перепечатываются, комментируются мировой или региональной прессой, что всегда поднимает известность, авторитет СМИ — первоисточника. Выходит, что и здесь бесплатные поездки за рубеж приносили газете пользу.

Надо сказать и о том, что практически любая командировка в любую страну предвкушалась как удовольствие. Я не знаю случая, когда кто-то из журналистов огорчался, что его посылают за границу, и просил бы начальство отменить поездку. Оторваться на время от редакционной текучки — уже в одном этом немало приятного. Плюс новые пейзажи и лица, другая жизнь и новые, часто совершенно неожиданные чувства и мысли. А в советские и первые постсоветские годы это еще и материальный плюс. Обычно приглашающие стороны, тратясь на роскошные порой гостиничные номера и шикарные рестораны, на руки гостям-журналистам никаких денег не давали. Чтобы у человека было в кармане хотя бы что-то, редакция изыскивала для него 30 процентов от стандартных, очень скромных суточных в инвалюте, но и они оказывались существенной материальной добавкой. И тогда к чисто профессиональным заботам (встретиться с нужными людьми, собрать информацию, разобраться в существе и тонкостях темы) добавлялась еще и головоломка: как истратить эти деньги, чтобы не оставить без чего-то импортного, заморского семью, а еще друзей, сослуживцев…

Наконец, поступали и приглашения, которые не чем другим, как радостным отпуском было не назвать. Для меня, к примеру, им явилась поездка в Копенгаген по линии Министерства морского флота в связи с окончанием строительства на датской верфи грузового теплохода «Известия». На торжественную церемонию, фуршет с распитием шампанского и передачу в газету информации о происшедшем ушло не более трех часов, остальные четверо суток я распоряжался собою, как хотел, но в пределах все того же карманного бюджета в 30 процентов суточных.

Вряд ли очень уставал и Гаяз Алимов в те одиннадцать дней, когда на борту теплохода «Грузия» совершал круиз по Средиземному морю с посещением Греции, Турции, Кипра, а целью этого плавания было освещение в газете первого Всесоюзного конкурса «Мисс Пресса СССР». Море, точнее — Атлантический океан позвал в дорогу и Владимира Ковалевского, он на три недели улетал в США для освещения парусных гонок на Кубок Америки с участием российской яхты «Век России». Туда же, в США, по приглашению японской газеты «Хоккайдо симбун» для участия в автопробеге по 43-й параллели командировались на пятьдесят три дня Игорь Андреев и Сергей Таранов. Но это уже официально были их очередные отпуска с прибавлением, как написал в обоснование поездки редактор новостей Иллеш, «неиспользованных отгулов за рабочее время». Хотя я не совсем представляю, как в редакции мог вестись учет времени, перерабатываемого корреспондентами, — о таком никогда и ничего не слышал.

Понятнее случай с поэтом, нашим литературным обозревателем Константином Кедровым. Он на сутки дольше положенного задержался в Италии, потребовав уже в редакции выдать ему 30 процентов суточных и за этот день. Причину задержки документально подтвердил: перенесен рейс Аэрофлота. А командировка у Кости была, можно сказать, поэтическая, лирико-эпическая — он приглашался в Рим для освещения в «Известиях» пасхального шествия радикальной партии.

С прекрасной Италией связаны и две поездки — весенняя и осенняя — в 1992 году супруги главного редактора Ани Голембиовской. В апреле она побывала в гостях у концерна «Стампа Медика» (пятнадцать дней) в рамках, как сказано в постановлении редколлегии, «сотрудничества с медицинской научной организацией». Осенью вместе с близкой подругой по давней работе в «Известиях» Галей Кузьминой командировалась в эту страну по приглашению газеты «ЕСИ Стампа Медика» на месяц, «для участия в круглом столе, проводимом редакцией, и ознакомления с деятельностью газеты». Тут сразу бросается в глаза хитринка, проявленная Игорем. Заведомо личные приглашения были официально оформлены как командировки ради одного — для упрощения процедур с получением визы и выкупом авиабилетов. Никаких 30 процентов суточных в этих обоих случаях не полагалось. Все расходы, включая приобретение билетов Аэрофлота на маршруты Москва — Рим — Москва, принимающая сторона брала на себя.

Загранкомандировки за чужой счет — это не только известинская практика. Это очень давняя реальность из жизни всей советско-российской журналистики. Может, в восьмидесятые-девяностые годы она приобрела в «Известиях» более масштабный характер, потому что тогда существенно возросли популярность, авторитет и влияние газеты, что, в свою очередь, повышало заинтересованность в контактах с нею отечественных и зарубежных политических, деловых, культурных кругов. А сама эта заинтересованность, надо признать, не всегда оказывалась бескорыстной. И как бы мы ни боролись с рекламой тех лиц, компаний, структур, которые звали нас в гости, она просачивалась на страницы газеты. Что уже само по себе свидетельствует: эта общепринятая практика является реальностью неоднозначной.

Не знаю ни одного известинского случая, когда бы недешевый подарок в виде приглашения за границу нанес прямой и ощутимый вред газете, а пользы, о чем я и писал, было немало. Думаю, то же самое можно сказать и применительно ко всем другим редакциям. Однако согласимся с тем, что подлинная независимость СМИ требует все же другого — абсолютно за все надо платить самим. В том числе и за каждое очередное удовольствие пересечь границу.

Ни в одну из предыдущих главок как-то не вписывался датированный 1992 годом сюжет, который хочется привести в качестве любопытного примера из области отношений президента Ельцина с прессой, конкретно — с «Известиями». Расскажу о нем здесь.

Приближалось 23 февраля. Многолетний официальный праздник — День Советской армии и Военно-морского флота. В редакции возникла мысль взять по этому поводу интервью у президента России, но говорить с ним не о празднике, а о важнейших проблемах, к которым было приковано широкое внимание в стране и в мире. Шел третий месяц после распада СССР, и все еще неясной оставалась судьба советских вооруженных сил, в первую очередь — стратегических ядерных сил, оружия массового уничтожения. Состоялись уже три встречи глав новых государств, последняя 14 февраля в Минске, и на каждой звучала эта обязательная и очень непростая тема для обсуждений. Что делать с более чем черырехмиллионной армией, по какому принципу ее делить, возможно ли совместное командование, преодолимы ли имеющиеся острые разногласия сторон, в частности между Россией и Украиной по проблемам раздела Черноморского флота? Куда будут направлены ядерные ракеты, и кому они должны принадлежать? Какова позиция России по всему комплексу военных, они же политические, проблем?

После полученного из Кремля согласия на интервью было решено, что мы подадим его как ответы президента на вопросы нашего военного корреспондента Николая Бурбыги. Как и раньше практиковалось в подобных случаях, вопросы формулировались с участием нескольких человек, в числе которых всегда был Боднарук, последнюю точку обычно ставил Голембиовский. Организационная сторона была на Бурбыге, он поддерживал связь с помощниками Ельцина. Объяснил им, что ответы президента надо получить не позже 18.00 в пятницу, 21 февраля, чтобы они были опубликованы утром следующего дня, то есть накануне праздника. В субботу, воскресенье редакция и типография не работают, так что следующий номер газеты выйдет на Москву только вечером в понедельник, 24 февраля, а основной тираж — по России и всему постсоветскому пространству — разойдется лишь 25 февраля. Для газеты такое опоздание с поводом к интервью будет выглядеть крайне несолидным.

Как рассказывал позже Бурбыга, в аппарате президента его заверили, что всё поняли, не подведут. В пятницу он напомнил о себе по телефону, но к 18.00 ничего в редакцию из Кремля не поступило. Потом выяснилось, что во второй половине дня президент не был доступен для помощников, он находился на торжественном собрании и концерте, посвященным традиционному празднику. Номер вел Друзенко. Поглядывая на часы, он распорядился заверстывать другие материалы на первую и третью полосы, где намечалось печатать интервью, и готовить всю газету к подписанию. Дальше сошлюсь на Друзенко, знающего подробности лучше других. Цитирую по его книге «Правда об “Известиях”», вышедшей в 1998 году:

Около девяти вечера звонит секретарь главного, просит меня подойти к «вертушке». На проводе — помощник Ельцина: куда, мол, присылать ответы. Поздно, говорю я, через полчаса газету подписываем, так что поезд, говорю, ушел. Еще через полчаса вбегает секретарша и в крик: быстрей, там Ельцин на проводе, из машины звонит, вас просит. Иду, беру трубку, объясняю про технологию, мол, график, газета сделана, уже поздно. А внутренне приготовился: будет давить — не уступать, не те времена.

И тут он подкупил меня в первый раз:

— Извини, понимаешь, это моя вина. Не знал я про ваш график… Как же быть-то? Это же очень важно, ответы эти.

(Интервью, как оказалось, действительно было важным. Тогда. Это даже из названия вытекало: «У России нет какой-то особой тайной политики в ядерных вопросах».)

Повторяю:

— К сожалению, все закончено, Борис Николаевич. Верстальщики уже руки моют. Домой собираются.

И тут он второй раз меня подкупил:

— Слушай, пойди к рабочим. Скажи: так, мол, и так, Ельцин просит. Вещь важная, понимаешь.

Пошел. Сказал.

— Ну, раз просит…

Подписали газету в полвторого ночи. Или утра. Высокий рейтинг был тогда у Бориса Николаевича.

«Не те времена», — написал Толя. Да, времена были удивительные, свободные от страха перед высшей властью, перед главным правителем. Но как-то быстро они стали уходить, эти исключительные во всей истории России времена…

Завершая обзор 92-го года, надо признать, что, несмотря на все желания и попытки многое у нас поменять к лучшему, приспособить «Известия» к новым условиям жизни, не удавалось самое главное — гарантировать газете независимость. По декабрь включительно ее судьба висела в воздухе, поскольку Конституционный суд РФ не торопился рассматривать июльское обращение к нему о проверке конституционности постановления Верховного Совета об «Известиях». При всех надеждах на благополучный исход дела ни у кого из нас не было уверенности, что суд удовлетворит иск Министерства печати и группы депутатов во главе с Сергеем Шахраем. А если он скажет, что парламент прав, тогда признается недействительным все — и акции, и владение редакционным зданием, и увольнение Ефимова, избрание Голембиовского, и само существование независимой газеты…

Это сейчас, при Путине, все заранее знают, какое решение объявит любой наш суд, включая Конституционный во главе с Валерием Зорькиным. В 92-м тот же суд и тот же его председатель Зорькин еще действовали более-менее самостоятельно, так что нельзя было угадать, чью сторону они примут в конфликте «Известий» с Верховным Советом. Тем более что он был частью острейшего конфликта двух властей, президентской и законодательной, который поставил страну на грань больших потрясений. Назначив на следующую весну Всероссийский референдум об основных положениях новой Конституции, декабрьский съезд народных депутатов лишь создал видимость политической стабилизации в России.

Приближался грозный 1993 год. Для «Известий» он нес полную неизвестность.

 

Куда ни кинь, везде политика

Более тридцати лет, начиная с аджубеевского периода, в «Известиях» велись стенограммы летучек. В наступившем 1993 году летучки назначались и стенографировались все реже. Интерес к ним продолжал падать, они изживали себя как форма внутриредакционной демократии. К концу года выпуски тоненьких брошюр, фиксирующих угасающие дискуссии в Круглом зале, совсем прекратились. Сейчас я об этом сожалею, так как лишаюсь возможности в дальнейших своих заметках точно воспроизводить чьи-то выступления, реплики. Ну а если приведу прямую речь, то лишь в случаях, когда не будет сомнений, что она запомнилась такой, как когда-то звучала.

В отличие от летучек с их стенограммами хорошо сохранялась другая давняя традиция: каждый год в первых январских номерах газеты обязательно должны заявить о себе какие-то новшества, касающиеся ее оформления, подачи материалов, содержания. Появились они и в начале 93-го. Так, в центре первой полосы было отведено место под крупные, по оперативным поводам, сюжетные карикатуры нашего художника Валентина Розанцева. Главным их персонажем чаще всего оказывался президент Ельцин, следом за ним по частоте публикаций шли его недруги — спикер Верховного Совета Хасбулатов, вице-президент Руцкой. Сразу под логотипом «Известий» представали перед читателями своими карикатурными физиономиями премьер Черномырдин, глава Конституционного суда миротворец Зорькин, отец российских реформ Гайдар, яростный лидер коммунистов Зюганов, другие легко узнаваемые деятели.

Как и в прежние годы, в этом январе дебютировали несколько рубрик, которые обозначали новые тематические направления, расширяли информационное разнообразие номеров. К каждой из них я имел прямое должностное отношение, выделяя им место на определенных страницах, отслеживая регулярность публикаций. Одним из заметных новшеств стала специальная полоса под названием «Анализ и прогноз».

Предыстория этой рубрики. В далеком ноябре 1976 года состоялся визит Брежнева в Югославию. Накануне наша пресса много писала об отношениях между СССР и СФРЮ, и во всех газетах выходили почти одинаковые тексты. Выделилась лишь одна статья — в «Известиях», автор Александр Бовин. В ней тоже мелькнули дежурные и обязательные формулировки, непохожим было другое — глубокий разбор этих отношений. Но что особенно произвело тогда сильное впечатление на журналистов, в том числе и на меня, так это сам факт присутствия в статье авторского прогноза, указавшего на те серьезные сложности в советско-югославских связях, которые останутся и после визита Брежнева. В подобном плане наши газеты не писали. Шли годы, эта публикация не забывалась. Почитывая в «Известиях», других изданиях аналитические материалы на различные темы, я часто неосознанно отмечал, присутствует ли в них этот элемент — прогноз? Автор осмыслил событие, факты, ситуацию — а что дальше, каким будет их развитие? Какую сыграют они роль? Чаще всего оказывалось, что прогноз или вовсе отсутствует, или он разработан слабо, тезисно, неинтересно. Это было свойственно подавляющей массе газетных статей, претендующих на аналитичность.

Когда в очередном декабре (1992) в редакции был брошен очередной клич подумать над новыми идеями, я написал несколько своих предложений, включая рубрику «Анализ и прогноз». И вместе с десятками других, собранных по всем отделам, вручил их главному редактору. После обсуждений к работе было принято штук пять. В первом новогоднем номере газеты от 4 января полоса «Анализ и прогноз» впервые увидела свет.

На следующей планерке было признано, что этот блин не вышел комом. Замысел рубрики раскрывался заголовком уже первой из восьми колонок: «От нового министра внешнеэкономических связей не стоит ждать сюрпризов». Речь шла о только что назначенном министре Сергее Глазьеве. Сообщив о его повышении (до этого был первым замом министра), автор колонки Бергер сразу взял аналитический тон письма, указав на основные плюсы и минусы работы Глазьева в прежней должности. А чего от него ждать в роли руководителя ведомства? Это же главное, что интересовало деловых людей внутри страны и за рубежом, немалую часть общественности в новости о смене министра. Куда и как пометет новая метла? Далее в колонке говорилось, что к законам и инструкциям, регулирующим внешнеэкономическую деятельность, есть немало претензий, однако никаких радикальных перемен, никаких революционных решений и сюрпризов здесь не предвидится. Смысл позиции Глазьева состоит в том, что внешнеэкономическая политика может и должна совершенствоваться, но стабильность правил игры — вещь не менее, а может быть, и более важная, чем их постоянное перекраивание в поисках совершенства.

Продолжая свой прогноз, Бергер далее писал, что поскольку

основные законы и правила уже разработаны, у нового министра будет больше времени заниматься поддержкой экспорта и поиском свободных ниш для отечественных товаропроизводителей на мировом рынке. Вероятно, Глазьев более основательно будет заниматься экономическими взаимоотношениями в рамках СНГ и всего ближнего зарубежья. Ему также предстоит подготовить вступление России в такую влиятельную организацию, как ГАТТ (Генеральное соглашение о тарифах и торговле).

Печатая эту колонку, газета не старалась угадывать будущее Сергея Глазьева. Сегодня оно нам известно — все последовавшие годы Глазьев оставался на виду: он — то в большой политике, то в науке, то снова в политике, в третий заход Путина в Кремль он уже рядом с Путиным. А министром не пробыл и восьми месяцев — сам подал в отставку, посчитав обвинения, связанные с задержкой выдачи пяти экспортных лицензий и высказанные в его адрес, несправедливыми.

Откликаясь на эту отставку, газеты писали, что при Глазьеве министерством были сделаны серьезные шаги по наведению порядка в области экспортно-импортной деятельности, по ужесточению контроля над выдачей лицензий на экспорт сырьевых ресурсов и сокращению списка предприятий и организаций, а также территорий, пользующихся льготами в области экспортно-импортных операций. Всего за это время выдано около 30 тысяч экспортных лицензий, сам экспорт более чем вдвое превысил импорт. Словом, появившиеся оценки 8-месячной деятельности Глазьева в роли министра показывали, что прогноз «Известий» на его счет не был ошибочным.

Более широкой аудитории адресовался другой материал с точным (учитывая, что было только начало месяца) именно для этой полосы заголовком: «Ваучер в январе». Несмотря на новогодние биржевые каникулы, по просьбе спецкора «Известий» Дмитрия Храповицкого ведущие биржевые аналитики спрогнозировали ситуацию на рынке ваучеров до конца января.

Это тоже не было гаданием. Сообщая, что, скорее всего, стоимость приватизационного чека до середины января будет колебаться от 5 до 5,5 тысяч рублей, газета на основе анализа ряда факторов пришла к выводу, что с середины месяца следует ожидать оживления торговли и роста курса. В Москве, Санкт-Петербурге и других крупных промышленных центрах цена ваучера в среднем может подняться до 8–8,5 тысяч рублей. При этом максимальные цены при продаже за наличные деньги не выйдут за номинал, а это 10 000 рублей. Излишне говорить, что данный прогноз был полезным для тех, кто раздумывал, когда выгоднее продавать свой ваучер, а желающих это сделать были миллионы.

Полоса «Анализ и прогноз» шла четвертой в номере и с первыми тремя ее роднила тесная привязка ко времени — к текущему времени. Если первые три страницы наполнялись новостями, событиями и комментариями к ним, то четвертая как бы замыкала собой оперативную часть газеты. И так же, как начальные полосы, охватывала не только российскую, но и международную тематику. В стартовом для нее номере за 4 января сразу три довольно объемистых материала были подготовлены в иностранном отделе — о позиции Ельцина в отношении США, о российско-американском Договоре СНВ-2 и о начавшейся в Литве кампании по выборам президента. В каждом из них присутствовал авторский взгляд на ближайшую и более отдаленную перспективу.

По подшивке «Известий» хорошо видно, что происходило и с этой полосой, и с газетой в целом, — все большая площадь отдавалась публикациям политического характера. А делалось это под давлением ситуации в стране, где рождественское затишье быстро сменилось острой политической борьбой, — она постоянно нарастала. Началом нового витка напряженности в отношениях между Белым домом и Кремлем, между законодательной и президентской властями стал открывшийся 10 марта VIII съезд народных депутатов РФ. Важнейшие его решения были направлены на реальное подчинение всех ветвей власти съезду и Верховному Совету. Парламент связывал президенту руки, взяв на себя право отменять его указы.

Кто жил в то время, наверное, не забыл, как тревожно развивались события дальше. «Известия» не только шли по их следам, но и старались смотреть вперед. Все на той же полосе «Анализ и прогноз» 18 марта публикуется беседа Сергея Чугаева с одним из лидеров движения «Демократический выбор», народным депутатом Сергеем Юшенковым. Разговор идет о том, что решения съезда поставили Ельцина в крайне сложное положение. Любой его шаг может быть блокирован Верховным Советом, действие любого указа — приостановлено, над ним постоянно висит угроза импичмента. Где выход из тяжелейшего кризиса? Из разных возможных вариантов действий президента Юшенков и газета выбирают тот, который выносится в заголовок: «Президент должен быть верным своей присяге и обратиться за поддержкой к народу».

Два дня спустя страна застыла у телевизоров. Известинский прогноз, убежденность газеты в необходимости его реализовывать, подтверждается: Ельцин выступает с обращением к народу, просит его поддержки. Обвинив съезд в попытке антиконституционного переворота, он объявляет о приостановке действия Конституции и введении «особого порядка управления». Через три дня Конституционный суд усматривает в решениях Ельцина наличие оснований для отрешения его от должности. Еще через три дня в Москве открывается IX, на этот раз Чрезвычайный съезд народных депутатов. После провала попытки импичмента Ельцину он назначает на 25 апреля Всероссийский референдум с четырьмя вопросами, звучавшими в эфире круглосуточно. Публикуют эти вопросы и «Известия»:

— Доверяете ли Вы Президенту Российской Федерации Б. Н. Ельцину?

— Одобряете ли Вы социально-экономическую политику, осуществляемую Президентом Российской Федерации и Правительством Российской Федерации с 1992 года?

— Считаете ли Вы необходимым проведение досрочных выборов Президента Российской Федерации?

— Считаете ли Вы необходимым проведение досрочных выборов народных депутатов Российской Федерации?

Все эти десять мартовских и последующие апрельские дни «Известия» уделяют большое внимание идеологическому сражению в верхах, от исхода которого зависит судьба реформ. При этом для позиции наших журналистов и газеты в целом свойственно то же противоречие, что и значительной части общества. С одной стороны, известинцы не в восторге от Ельцина, по отношению к нему уровень критичности у нас довольно высок. С другой — именно Борис Николаевич твердо отстаивает курс на им же начатое радикальное обновление России. Поэтому угроза для него воспринимается нами как опасность для всех граждан. Нашим ответом на эту опасность становились ежедневные репортажи, интервью, статьи с убедительными аргументами против действий Верховного Совета, которые вели к повороту государства в прошлое. Здесь вся журналистская часть редакции была солидарна, никто никому не командовал: пиши так, а не иначе.

Приступая к работе над каждым номером, мы часто говорили себе, что надо бы сегодня дать поменьше политики — ее слишком много в газете, люди уже очень от нее устали. Но дать меньше не получалось, весь 93-й год выдался в России чрезвычайно политизированным, как 91-й в СССР, что естественно. 1993 год продолжил незавершенное в 91-м новое устройство государства и всей общественной жизни. Продолжилась острейшая борьба между прошлым и будущим.

Вот дальнейшая, лишь короткая информационная канва событий, которым газета обязана была уделять много места, начиная с первой полосы. Кровь 1 мая на Калужской площади в Москве. Летняя война компроматов с одиннадцатью чемоданами вице-президента Руцкого. Сентябрь: характерный перед телекамерами щелчок Хасбулатова по горлу, означающий алкогольное пристрастие Ельцина. Через четыре дня указ № 1400 «О поэтапной конституционной реформе в Российской Федерации» как средство для преодоления паралича государственной власти. Белый Дом в осаде. Призыв Руцкого штурмом взять Кремль и заключить Ельцина в Матросскую тишину. Нападение на главный телецентр страны. Война в Москве. Расстрел здания Верховного Совета. Арест Хасбулатова и его сторонников. Выборы в первую Госдуму, новая Конституция. Победа на выборах ЛДПР Жириновского и прозвучавшая в телеэфире уже упоминавшаяся здесь историческая реплика Юрия Карякина: «Россия, ты одурела!». Окончательная ликвидация всех структур советской власти… И все это — на фоне финансового кризиса, продолжающегося ухудшения уровня жизни большинства населения.

Что ни тема тогда, то внутри ее — именно она, политика, если не на высшем, федеральном уровне, то на региональном или самом низком, местном, просто бытовом. Пишет, к примеру, наш замечательный собкор в Самаре Эдуард Кондратов о заботах крестьян в чудном районе Приволжья, но речь там не о видах на урожай, не о кормах для бычков и повышении надоев молока. Главная забота сотен людей — как выстоять в битве за свою землю с чиновничьей властью района, с хваткими благодетелями из «Газпрома», присмотревшими на этой живописнейшей земле места под пятьдесят коттеджей с видом на Волгу. Обманутые, униженные, местные жители невольно втягиваются в политику — избирают стачком, а самым надежным средством своей борьбы за землю, за волю, за лучшую долю считают всеобщую забастовку.

Или пишет, скажем, военный корреспондент Виктор Литовкин о том, что 93 подводных атомохода ждут в России утилизации, а ежегодно еще будет выводиться из боевого состава по шесть-восемь субмарин. Но это не только колоссальная экологическая проблема, но и большая политическая, если военный человек, начальник Главного управления эксплуатации и ремонта ВМФ вице-адмирал Топилин позволяет себе критиковать руководство страны. Он, адмирал, заявляет «Известиям», что Россия поступила очень недальновидно, не подписав Лондонскую и Парижскую конвенции по вопросам утилизации, от этого много потеряла. Англия и Франция по этой конвенции с соблюдением необходимых норм могут сливать жидкие радиоактивные отходы до 2018 года, а Россия — нет.

Будто бы, как писал наш собкор в Екатеринбурге Александр Пашков, только экономическими соображениями руководствовались власти Свердловской области, когда решили образовать Уральскую республику. Но сообщение об этом прогремело, как гром в безоблачную погоду, и сразу же нашло политическую поддержку в других районах России. Борис Резник передал, что во Владивостоке уже готовятся объявить свой край Приморской республикой. Виктор Филиппов из Вологды: «Вологодская область уже начала осуществлять свой новый статус государственно-территориального субъекта Российской Федерации, провозглашенный на сессии областного Совета. Это что-то среднее между суверенной державой и рядовой областью: собственных государственных атрибутов нет, но конституционные права — как у республик, входящих в состав РФ». Охвативший чуть ли не всю Россию парад суверенитетов стал опаснейшей для целостности государства политической проблемой, глубинные корни которой не устранены и сегодня.

В общем, куда ни посмотри, везде можно было видеть политику, она пронизывала всю общественную атмосферу страны и отгораживаться от нее мы не могли, этого не позволяло само назначение газеты, ее традиции именно как политического издания. С особенным вниманием мы отслеживали деятельность формально не зависящего от политики Конституционного суда — мы все ждали, когда же он примет решение по прошлогоднему иску в защиту «Известий» от притязаний Верховного Совета. Редакцию не покидало беспокойство, постоянно слышались разговоры о том, что будет, если суд выскажется не в нашу пользу. Вероятность этого просматривалась — председатель нашего главного суда Зорькин явно играл на стороне Хасбулатова. От одного такого чисто случайного разговора у меня остался малоприятный осадок.

Как-то моя знакомая, синхронная переводчица с английского попросила помочь организовать встречу ее шефа, крупного американского бизнесмена, с Голембиовским. Сказала, что шеф изучает возможности ведения бизнеса в России и ему интересно было бы поговорить на эту тему с главным редактором известной и в США газеты, выпускающей к тому же деловую вкладку с «Файнэншел таймс». Кроме того, у него может быть и коммерческое, кроме рекламы, предложение «Известиям». Игорь охотно согласился, он не упускал случая знакомиться с деловыми людьми с Запада, считая такие контакты полезными для газеты.

В назначенный вечерний час гости зашли сначала ко мне, я проводил их к Голембиовскому. Он и мне предложил — «если есть время» — посидеть у него за чаем. Время было, я остался. Опускаю довольно интересный разговор, большая часть которого касалась политики. Зашла речь и о конфликте газеты с Верховным Советом, о нашем ожидании вердикта Конституционного суда.

— Вы готовы и к плохому варианту? — спросил американец.

— Все надеются, что плохого не будет, — отвечал Игорь, — но я его не исключаю. А если газета окажется под парламентом, буду первым, кто отсюда уйдет. И к этому готов. Скажу больше. Есть люди в нашей большой политике и бизнесе, с которыми я уже обсуждал проект солидного журнала и его финансирование. Имеется в виду, что я могу его возглавить. На днях у меня с ними будет новая встреча.

Я был крайне удивлен и огорчен тем, что услышал. В ситуации, когда угроза от Верховного Совета продолжала висеть над многими людьми в редакции, наш лидер не должен был думать только о себе, скрывать личные намерения даже от ближайших сотрудников. Как мне показалось, Игорь пожалел о своих словах, тут же увел беседу в сторону, а я никогда ему о них не напоминал и никому другому об этом ничего не рассказывал. Я испытывал смешанное чувство обиды и разочарования от такого сепаратного поведения человека, с которым связано очень многое, гораздо большее, чем просто общая работа.

Только 19 мая все мы наконец-то смогли вздохнуть с полным облегчением — в этот день Конституционный суд вынес решение по делу о проверке конституционности постановления Верховного Совета РФ от 17 июля прошлого года «О газете “Известия”». Было признано, что это постановление не соответствует многим частям сразу десяти статей Конституции. Как написал в своем комментарии на первой полосе Юрий Феофанов, решение суда «ничего, кроме чувства глубокого удовлетворения, вызвать не может». Было отмечено чрезвычайно важное, касающееся всей прессы и общества в целом, значение того, что КС своим решением по одной газете подтвердил конституционную норму о свободе слова и печати во всей стране. Подтвердил естественное и незыблемое право демократического общества на независимость мыслей, суждений и мнений, разумеется, в рамках закона. Именно это право пытался нарушить Верховный Совет РФ, принимая постановление по «Известиям».

 

Что дальше?

Весна-лето 1993 года стали для «Известий» исторической развилкой — куда и как развиваться, какой и для кого должна быть газета? Конечно, эти вопросы стояли перед редакцией всегда. Во все времена под воздействием самых разных факторов газета приспосабливалась к обстоятельствам, менялась то более, то менее заметно, далеко не каждый раз в лучшую сторону. Но именно весной-летом 93-го, когда Конституционный суд уже был пройден, когда юридически «Известия» обрели полную самостоятельность и при этом уже имели свою солидную долю собственности, наступил момент, когда надо было глобально решать: а что делать дальше?

В такой постановке вопрос не выносился на всеобщую дискуссию, но часто затрагивался и обсуждался в кабинете главного редактора. И каждый раз его обострял Надеин, предсказывая гибель газеты, если она не пойдет дорогой, давно проложенной мировой практикой.

«Известия» всегда были общенациональной газетой, то есть газетой для всей страны. По Надеину, этот статус, греющий душу известинцев разных поколений, постоянно мешал, прежде всего психологически, по-новому взглянуть на путь стратегического развития издания. Как еще при Ленине — Сталине, Хрущеве — Брежневе, так и при Горбачеве — Ельцине все повторяется из года в год: то активизируется, то стихает, то снова оживает работа редакции (осенью — битва) за увеличение тиража по всей территории страны, от Калининграда до Чукотки. «Газета всесоюзная, теперь всероссийская, — значит, надо добиваться нашего широкого присутствия во всех республиках, краях, областях» — на пересмотр этого традиционного подхода никак не повлияли новейшие факторы, в их числе повсеместное и обвальное падение собственного тиража и всех центральных газет, значительный подъем влияния местной прессы.

Между тем мировой опыт указывал на то, что крупнейшие национальные газеты вовсе не стремятся охватить борьбой за тираж абсолютно все территории своих стран. Они сосредоточивают основные силы и средства для закрепления своих позиций только там, где этому благоприятствуют многие условия: доступность распространения, большая численность потенциальных покупателей, перспективность рекламных ниш, возможность осилить конкурентов — и т. д. и т. п.

Надеин всячески доказывал, что наиболее привлекательной территорией для «Известий» является Большая Москва, то есть столица и столичная область. Население только области 7 миллионов человек, из них 5 миллионов живут в городах. Здесь пятнадцать городов с численностью жителей свыше 100 тысяч. Здесь сочетание высокообразованного населения, большой науки, многоотраслевой промышленности, новейшего бизнеса. Мощнейшая стройиндустрия, крупномасштабное строительство, стремительно развивающаяся торговля. Имеется вся необходимая инфраструктура, начиная с транспортной. Здесь один из самых высоких в стране уровень платежеспособности населения. Всего же в этом мегаполисе около 20 миллионов человек. Здесь тысячами видимых и миллионами невидимых нитей взаимосвязано буквально все — от земли, воды и воздуха до предложений и спроса, новостей и проблем, противоречий в экономике, в социальной и всех других сферах жизни.

По Надеину, важнейшая ставка на экономический прорыв газеты должна быть сделана именно здесь, в Большой Москве. Под эту задачу и надо сориентировать всю работу столичной редакции, структурировать ее штат и саму газету. Что касается остальной части России и постсоветского пространства, то Надеин не отнимал их у «Известий». Однако считал, что в регионах могут выходить наши дочерние издания, а делаться в основном местными журналистами. Соответственно, в них должна преобладать и местная тематика публикаций — как информационная, так и проблемная. Базой для этих изданий могли бы стать местные газеты, многие из которых уже давно высказывали пожелания рядом со своими логотипами помещать известинский, быть юридически самостоятельной частью единой медийной империи под названием «Известия».

Скажу от себя, что суждения Надеина мне нравились, они казались разумными и интересными, хотя я и понимал все трудности, которые пришлось бы преодолевать в ходе их реализации. Спустя два года по заданию Голембиовского я напрошусь в гости в редакцию «Комсомольской правды», чтобы ознакомиться с ее опытом в организации региональных выпусков, таких, как, например, «“Комсомольская правда” в Татарстане», «“Комсомольская правда” на Дальнем Востоке», «“Комсомольская правда” в Донбассе» и многих-многих других, их тогда было уже около сорока, и они охватывали все постсоветское пространство, кроме Прибалтики. Для Москвы и Подмосковья была своя «Комсомолка», для каждого региона в отдельности — тоже своя. Примерно так же многое выстраивалось и в «Московском комсомольце», «Коммерсанте». Слушая пояснения младших коллег, я с сожалением думал о том, что основное направление их деятельности лежит в русле идей, которые давно, многократно и страстно высказывал Надеин, но в «Известиях» они были проигнорированы. А ведь и он, и руководители «Комсомолки», «Московского комсомольца», «Коммерсанта» ничего особенно нового не придумывали, они просто учли то, что в мире было давно проверено и одобрено.

Обсуждения в кабинете главного редактора не носили характера мозгового штурма с конечной целью прийти к какому-то конечному результату. Они не назначались на конкретный день и час и в определенном составе. Обычно возникали спонтанно, когда коллегия или несколько человек собирались по какому-то текущему поводу. Говорили в связи с этим поводом, слово за слово — и сама по себе вклинивалась тема будущего газеты. Если при этом был Надеин, он высказывался за коренные изменения. Как правило, всегда присутствовавший Гонзальез не мог не спорить с ним. Это каждый раз были резко противоположные точки зрения.

— Отказываться от нашего, московского охвата всей российской и постсоветской географии — вот это и есть гибельный путь для «Известий», — горячился Гонзальез. — Ну дадим самостоятельность в регионы, но мы же не будем видеть, что идет у них в каждом номере. Могут такое напечатать, что нам и не ответить за это!

— А перед кем мы должны за что-то отвечать? Мы — независимая газета, у нас нет начальства, — выходил из себя Надеин.

Кто-то из членов редколлегии принимал логику одного спорщика, кто-то другого, добавляя в эти обмены мнениями-уколами что-то от себя. Игорь старался приподняться над разногласиями, часто употребляя слово «риски» — они виделись при каждом варианте дальнейшего пути вперед, везде нас ожидали большие проблемы. Конечно, всем нам было легче, мы поговорили и разошлись. Игорю — труднее, окончательные решения за ним. Чем дольше обсуждалась тема будущего, тем осторожнее становился ход его суждений, и мы понимали, чьи аргументы перевешивают, кажутся ему основательнее. И однажды он сказал:

— Ломать то, что многие десятилетия себя оправдывало, опасно. Поэтому оставляем все как есть: в Москве делаем газету для всей России и ближнего зарубежья, где нас давно знают. Но при этом и в регионах продолжим работу, начатую в Киеве.

К тому времени Украина ввела свою валюту — гривну, что сильно осложнило финансовое обращение с Россией. Между тем в «Известия» шло много предложений, касающихся публикации украинской рекламы за счет гривны. В России от нее отмахивались, а в Украине она была нужна на финансирование наших корпунктов, печатание газеты. Из этих соображений в самом конце 1992 года и было открыто в Киеве представительство «Известий» на правах юридического лица с балансом, входящим составной частью в баланс нашего АО. Но хотя его возглавил журналист, зав корпунктом Сергей Цикора, оно занималось главным образом рекламой (для этого, кроме бухгалтера, в штат ввели еще и должность агента по рекламе), а также печатанием газеты и ее распространением.

Вслед за Киевом с такой же целью были открыты представительства в двух других новых государствах — в Беларуси (директор А. Шагун) и Казахстане (В. Ардаев). Несколько шире ставилась задача хабаровскому собкору Борису Резнику, он же директор образованного 28 июня Дальневосточного представительства. Как сказано в положении об этом представительстве, основной его целью «является производственно-хозяйственная деятельность, направленная на регулярный выпуск и своевременное распространение части тиража газеты “Известия” в республиках, краях и областях Дальнего Востока, рекламно-информационная и коммерческая деятельность, получение прибыли».

Инициативный Резник начал было в московскую газету вкладывать две своих полосы — одну рекламную, другую чисто информационную по дальневосточной тематике, взял в штат двух местных журналистов. Поначалу он не придал особого значения пункту в этом документе о том, что «прибыль, полученная представительством, является составной частью прибыли акционерного общества открытого типа “Редакция газеты «Известия»” и расходуется в соответствии с Уставом АО». Рассчитывал на рациональный подход центральной редакции, а он оказался грабительским — вся прибыль забиралась в Москву. В итоге пришлось отказаться от журналистской полосы.

— Нас финансово удушили, — вспоминает Борис.

Ни одно из четырех представительств не получило статуса самостоятельных дочерних изданий, к чему призывал Надеин и что стала делать та же «Комсомольская правды». Тем временем среди корреспондентов «Известий» на местах был человек, который без чьей-либо подсказки проникся новой газетной идеей и рвался ее реализовать. Это был одесский собкор «Известий» Леонид Капелюшный. Выше я уже ссылался на одно из его писем мне во время написания этих заметок. Ниже — продолжение этого письма:

Возможно, ты не подозреваешь даже, что в Украине до 1991 года не было украинской журналистики. Был украиноязычный филиал советской журналистики со всеми вытекающими. Это очень серьезное обстоятельство. Русской журналистике здесь не нужно было «заново рождаться». Она всегда была, у нее всегда были свои национальные ориентиры, свои культурологические ориентиры, свои демократические принципы и реперы. Украинская рождалась не из традиции и исторического массива, а из «эфира», из митинговых страстей и обстоятельств. Переименование киевских цековских изданий в новые — фигня. У них не было школы. Ни одна из «бывших» газет не выжила. А если и самосохранилась, то живет в прозябании.

В новые газеты пошли лучшие компартийные перья, отлитые из чугуна и без врожденного качества к самозатачиванию. Украинская журналистика строилась без фундамента, без проекта и понимания своего предназначения. Для нее все еще примером и ориентиром были газеты российские — наша и «Литературка», яковлевские «МН» как-то прокисли, «КоммерсантЪ» не вошел в моду. У нас была уникальная возможность поучаствовать в этом процессе, создав украинский филиал «Известий». Я придумал логотип такой — над каждой нашей буквой «И» стоит маленькая пометка, чтобы получилось наполовину русское — наполовину украинское «і».

По моему разумению, газету важно было регистрировать как самостоятельное украинское издание. И как дочку «Известий». Подчеркиваю, что год был 1993. Мне уже тогда было понятно, какие процессы пойдут в украинском информационном пространстве, и разумно было опередить их, а не подстраиваться. Что потом и произошло.

Как ты помнишь, «Известия» тогда катастрофически теряли тираж. Причем темпы потерь в Украине были медленнее. И совершенно точно, что возможности сохранить тираж в Украине были больше. Массив русскоязычных читателей, имевших культуру чтения газет, воспитанный на приличном уровне журналистских материалов, чувствовавший все еще единое информационное пространство, мог быть нашим. Это я не теоретизирую.

В 1993 году, не без помощи и поддержки Ивана Дмитриевича Лаптева, как гендиректора концерна «Известия», я зарегистрировал и начал выпускать еженедельник «Слово» как своеобразное дочернее издание нашей газеты. При логотипе стояла такая ма-а-ленькая лейбочка «Известий». Кое-какие материалы мы ставили из нашей газеты, но преимущественно я просил их написать известинских собкоров. Ну, ты представляешь изумление одесской публики — в «Слове» не перепечатка, а специально для него известинцы Шальнев из Нью-Йорка, Кривопалов из Лондона, Ильинский из Рима. Без особых стараний и без копейки на рекламу мы получили в первые полгода тираж около 70 тысяч. Заметь — в Одессе были свои популярные газеты старые и начали издаваться новые.

Но «Слово» получилось из отказа руководства «Известий» делать всеукраинскую дочку. С этой идеей я ходил и к Боднаруку, и к Друзенко, и к Голембиовскому. И рассказывал, и доказывал. Но друг Гонзальез оказался той инстанцией, которая принимала решение.

Рассказал Леня и о случае с землей.

Председателем Кировоградского облисполкома был Вл. Желиба, у нас с ним образовался контакт. Бывая в Кировограде, я с ним говорил о многом и однажды спросил: а что если бы «Известия» стали собственником какой-то части земли — колхозы уже приказали долго жить… Земля у нас до сих пор государственная, но механизм вхождения в собственность придумать было — как раку ногу оторвать. Желибе идея понравилась. И я помчался в Москву. Зашел к Игорю. Он слушал в пол-уха. Если помнишь, в начале 90-х мы жили скудно, зарплаты были нищенские, в Москве в магазинах — тоска. И я живописал о тучных стадах и нивах. 5000 гектаров земли. Черноземной.

— А на х… нам это надо?

И отправил к Гонзе. Эдик много слушал и много расспрашивал. Подытожил так:

— Заработаем мы там ваши тугрики и что будем с ними делать?

— То, что и весь украинский бизнес. Пускать в оборот.

Гонзальез хмыкнул. И я понял, что они ничего не понимают в наступивших переменах.

Приняв решение ничего принципиально не менять, Голембиовский очень остудил энтузиазм Надеина. Еще раньше Игорь ему сказал, что он против и его проектов о радикальных изменениях в характере самой газеты, что «Известия» не станут до такой степени новостными, как крупнейшие западные издания. Примерно тогда же Володя и в шутку, и всерьез предложил Голембиовскому оставить себе только три должности — президента, председателя совета директоров АО и председателя правления СП «“Известия” — Бурда», — а его, Надеина, назначить главным редактором «Известий».

— Это еще зачем? — удивился Игорь.

— Чтобы было кого винить и снимать, когда дела в газете пойдут совсем плохо. А пока ты не можешь уволить главного редактора.

Еще недавно близкие товарищи, они всё больше уставали друг от друга. Перестав верить в свою полезность в редакции, потеряв интерес к перспективам газеты, Надеин в июне попросил Игоря вернуть его на прежнее место работы, с которого сразу после путча он был назначен замом главного редактора — собственным корреспондентом в США. Игорь немедленно согласился. Мы вновь получили очень активного зарубежного собкора, а редакция лишилась возмутителя спокойствия. Вскоре новый состав совета директоров по рекомендации Голембиовского назначил Гонзальеза вице-президентом АО по экономике, а властью главного редактора он был возведен еще и в его заместителя.

 

Кадры решают не всё

После отъезда Надеина на собкоровскую работу в Вашингтон месяца три не было ясно, кого хотел бы видеть Голембиовский своим замом по международной тематике. В приватных разговорах он называл кандидатуры из числа известинских международников, но сам же их отклонял. Звучали фамилии и со стороны, из других изданий. Окончательный выбор был остановлен на 36-летнем Леониде Млечине из авторитетного журнала демократической направленности «Новое время», которым руководил блестящий журналист-международник Александр Пумпянский. Как я слышал, ему не хотелось расставаться с Млечиным, и это говорило в пользу нового зама главного редактора «Известий». Он пробыл у нас три года и проявил себя как очень квалифицированный работник хорошего интеллигентного воспитания.

В 1993 году профессиональный уровень в газете все еще задавали многие из тех, кого давно знала и почитала известинская аудитория, чьи материалы высоко оценивались в журналистской среде. Называю не по должностям, заслугам, алфавиту, а как вспоминается. Станислав Кондрашов, Александр Васинский, Альберт Плутник, Ирина Дементьева, Элла Максимова (Меркель), Арнольд Пушкарь, Ирина Овчинникова, Светлана Туторская, Инга Преловская, Леонид Капелюшный, Борис Резник, Николай Матуковский, Эдуард Кондратов, Сергей Баблумян, Ким Смирнов, Сергей Агафонов, Владимир Верников, Владимир Скосырев, Михаил Ильинский, Евгений Бовкун, Александр Кривопалов, Юрий Коваленко, Юрий Савинков… Всех не назвать, но две фамилии выделю: Эдвин Поляновский, Леонид Шинкарев.

Попадалась мне, помнится, на глаза цифра: в России сегодня учат журналистике 122 государственных и негосударственных вуза и ежегодно они выпускают около 2000 специалистов. Если хоть в одном из этих вузов пишут дипломные или кандидатские работы по мастерству в области газетно-журнальной журналистики, то, на мой взгляд, в число объектов таких работ обязательно должны быть включены эти две фамилии: Поляновский и Шинкарев. Оба они из того направления в нашей профессии, которое было, есть и будет наиболее сложным и социально, гражданственно ответственным — из журналистики исследований и расследований. Но при этом у каждого из них свой собственный стиль, заметно выделяющийся на общем фоне журналистики. Сразу видишь индивидуальность в выборе темы, языке и манере письма, в построении статей, очерков. А результат удивительно одинаков — почти всегда это журналистская бомба, главный материал номера, а то и недели, месяца, иногда и года. Правду говорят, что газета живет один день. Но в «Известиях» бывало очень много материалов, о которых страна говорила не один день. И в их число часто попадало написанное Поляновским и Шинкаревым.

Самой заметной публикацией Эдвина в 93-м стал напечатанный в сентябре сериал «Поэты и палачи». Значительно раньше, еще в начале года Голембиовский сказал на летучке:

— Насколько я знаю, в редакции в работе есть одна пока серьезная вещь — о Мандельштаме, над которой работает долго, непозволительно долго Поляновский.

Кажется, это был первый случай, когда Игорь публично пожурил своего близкого друга, часто вхожего в его дом. Поляновский всегда работал медленно, а в этот раз действительно намного дольше, чем обычно. Но не каждый известинец мог бы распорядиться этим резервом времени с таким же итогом, как Поляновский. Только в середине лета была напечатана в пяти номерах серия его очерков «Смерть Осипа Мандельштама» о трагической судьбе поэта, его последних днях. Последовавший в сентябре цикл очерков «Поэты и палачи» был о вновь открывшихся обстоятельствах гибели Мандельштама, о тяжелых судьбах других русских поэтов. Публикация вызвала широкий резонанс в стране и за рубежом, к нам пошел поток писем, в том числе из научных кругов США, Англии, Франции.

Не все в редакции одинаково оценивали выступления Эдвина. Многие считали, что те его материалы, которые печатались отдельными кусками в нескольких номерах, превышают рамки газетного формата, больше подходят для журнала. Мне лично казалось, что в таких сериалах, да и в остальных, более коротких публикациях Поляновского бывает излишней постоянная позиция автора как безупречного во всех отношениях морального арбитра, раздающего высоконравственные пасторские поучения. Другим же это нравилось, но, вне зависимости от вкусовых оценок, всеми признавалось, что Эдвин — оригинальный, глубокий и тонкий мастер, умеющий помимо прочего вызвать большой эмоциональный отклик читательских масс. Гнев и возмущение — против одних своих героев, восхищение другими, сочувствие и сострадание — к третьим. Во многих письмах в редакцию их авторы признавались, что, читая Поляновского, не могли сдержать слез.

Не менее, а может, и более широкую гамму чувств способны были вызывать — и вызывали — материалы Леонида Шинкарева. Но это никогда не становилось его целью. Если он и ориентировался на какую-то возможную реакцию людей, то больше на их способность умом воспринимать все, что он сообщает, рассказывает, осмысливает. Никаких специальных нажимов на читательскую психику, навязывания своих, авторских выводов. Никакой агитации, — думай сам, уважаемый читатель, а дело происходило таким образом… Или: проблема состояла в том, что… Или: случилось следующее…

20 августа 1968 года случилось то, что потрясло весь мир: войска СССР и еще пяти стран Варшавского договора оккупировали Чехословакию. К 25-летию этого события 20 августа 1993 года в вечернем выпуске «Известий» была опубликована лучшая статья Шинкарева в текущем году под названием «Август безумия».

Всю четверть века мировая пресса, всевозможные аналитические центры во многих странах, прежде всего в самой Чехословакии, не теряли интереса к этой грандиозной авантюре. Казалось бы, что уже не должно оставаться важных неизвестных фактов, подробностей, действующих лиц. Выписывая командировку Леониду в Прагу, я, конечно, понимал, что он узнает там еще что-то новое, но не представлял, с каким уникальным информационным багажом он вернется в Москву. «Август безумия» явился той сенсационной публикацией, которой могла бы гордиться любая мировая газета, но она ее не имела, потому что другого Шинкарева в мировой журналистике нет, а тот, что есть, работал в «Известиях».

Прошли еще пятнадцать лет, и в 2008 году в Москве на русском, затем в Праге на чешском языке вышла в свет книга Лени, которую я бы советовал прочитать каждому, и в первую очередь журналистам всех возрастов, в том числе будущим — студентам тех 122 вузов. К сожалению, у нее хотя и точное, но, как мне кажется, не лучшее из тех названий, какого она заслуживает: «Я это всё почти забыл… Опыт психологических очерков событий в Чехословакии в 1968 году». Я убежден: эту книгу надо прочесть всем по той простой причине, что она не только содержит огромный объем новых, бесконечно интересных сведений о событиях, сыгравших огромную историческую роль, но и позволяет лучше узнать и понять, что собой представлял когда-то Советский Союз и почему демократическая Россия так долго вырывается из отечественных тоталитарных оков. Для молодых и седовласых журналистов это еще и большое удовольствие увидеть, что мог сотворить их коллега, отдавший почти сорок лет работе над книгой, основу которой составляют лично им полученные свидетельства. Были использованы 156 аудиокассет (каждая по 90 минут) с записью бесед автора с руководителями СССР и ЧССР, со многими участниками описываемых событий. А для будущих журналистов — это еще и отличный учебник, ярко демонстрирующий, как можно и нужно работать, чтобы стать классным профессионалом. Наконец, это еще и способ убедиться, какой она бывает — чистой, честной, благородной — наша ненавидимая многими людьми специальность.

Много есть хороших книг, написанных советскими, российскими журналистами. Лучшими из них я считал до недавнего времени две: «Британия. 60-е годы» известинца Владимира Осипова (1967) и «Ветка сакуры. Рассказ о том, что за люди японцы» правдиста Всеволода Овчинникова (1980). Теперь к ним добавляю «Я это все почти забыл…» Леонида Шинкарева.

В «Известия» он пришел в 1961 году, когда ему был тридцать один год. Отлично себя зарекомендовал в качестве собкора по Восточной Сибири, потом в Монголии и Северной Корее, в Мозамбике и Юго-Восточной Африке. Из Африки вернулся в газету спецкором при главном редакторе. Автор более десяти книг, часть их издавалась также в США, Великобритании, Германии, Финляндии, Дании, в других странах. Когда в 93-м публиковалась статья «Август безумия», Лёне шел шестьдесят третий год, он был в расцвете творческих сил и оставался в коллективе одним из главных профессиональных и моральных авторитетов. Никто не знал — и он тоже, что всего лишь через год будет уволен. «Надо омолаживать газету», — скажут ему.

Началом обновления редакции, заодно и большой текучести кадров стал именно 93-й год. Но при этом какой-то четко спланированной кадровой линии не существовало. Происходили некоторые структурные изменения, соответственно корректировалось штатное расписание, оно то сокращалось, то восстанавливалось, снова урезалось, опять дополнялось, в общем, постоянно модернизировалось. Отдел кадров возглавлял еще со времен Аджубея Александр Алексеевич Сильченко, добрый, чуткий к людям человек, но полностью отстраненный от подбора персонала и работы с ним — занимался только формальностями, документами. Нужных работников искали руководители подразделений, понятно, без какой-либо системы и без определенных методик — в основном через знакомства: мир журналистский тесен.

Каждой кадровой новации находились обоснования, главным из которых была надежда, что так станет лучше для дела. Иногда дело выигрывало, но бывало, что и проваливалось.

Десятилетия существовал отдел литературы и искусства. В ходе одной из реорганизаций он был сокращен, а некоторые его функции перешли в общеполитическую редакцию. Вскоре обнаружились большие пустоты в отражении на страницах газеты многогранной культурной жизни. В конце 93-го года правление АО принимает решение образовать отдел культуры, на место его руководителя приглашается первый заместитель главного редактора «Комсомольской правды» Ядвига Юферова, не имевшая достаточных знаний и связей в сложнейшей творческой, постоянно конфликтной сфере. Умелый газетный аппаратчик, она энергично берется за организацию работы, и отдел начинает присутствовать на страницах газеты.

Так же десятилетиями существовал и очень многое сделал для расцвета «Известий» отдел морали и права. По мере ухода газеты от моральной проблематики его ликвидировали, а жизнь показала, что напрасно при этом отказались и от важнейшей в жизни общества правовой темы. Все в том же 93-м создается отдел права в составе четырех человек, его редактором назначается Леонид Никитинский из большой команды, покинувшей «Комсомольскую правду». Возникал вопрос и о возможном приглашении других членов этой команды, почти вся она как-то побывала у нас в редакции, но первые переговоры не получили продолжения. Молодые журналисты предпочли собственное дело — создали «Новую газету». Никитинский — профессиональный юрист, кандидат наук, и с его приходом к нам проблемы права получили компетентное отражение в «Известиях».

По-другому, драматически складывается история уже третьего в этом году нового отдела. В середине сентября корреспондент социально-экономической редакции Ирина Демченко обращается к главному редактору с письмом, назвав его: «Официальная бумага». Поскольку бумага не личная, а «официальная», часть ее процитирую:

Дорогой Игорь Несторович!

Я предлагаю создать отдел, который, к сожалению, по назывной тематике совпадает с двумя уже существующими редакциями: социально-экономической и политической. С другой стороны, то, что предлагаю сделать я, они еще не делают и почти (за исключением случайного самотека) не пытаются сделать…

Я предлагаю создать отдел политического и экономического анализа и прогнозирования, имея в виду, что он освоит полосу «Анализ и прогноз», которая пока наполняется зачастую случайными материалами. Сама ее идея хорошая, жалко отказываться. Давайте лучше сделаем ее как надо. Но на самом деле функции того отдела, как я их вижу, будут шире. Вот что, на мой взгляд, должно в них входить…

Дальше говорится, что это будет сбор досье: на политиков первого и второго эшелонов; на бизнесменов, особенно тяготеющих к финансированию политики и средств массовой информации; на политические партии, движения, течения; на частные и частно-государственные структуры, работающие в области политики и экономики и пригодные в качестве платформы для начала предвыборной борьбы. Постоянное отслеживание оперативной и базовой социально-экономической и политической ситуации в регионах, ведение специальных досье по регионам России…

О многом другом, интересном и сумбурном, шла речь еще на пяти страницах бумаги, заканчиваясь фразой: «Пожалуйста, разрешите мне все это попробовать». Главный редактор предлагает Демченко написать короткую служебную записку в правление АО. Записку он получает 20 сентября (оригинал я видел в архивах). И уже на следующий день, без какой-либо даже короткой информации для редколлегии, не говоря о специальном разговоре, обсуждении, подписывает решение правления № 21, состоящее из двух пунктов:

1. Организовать в составе социально-экономической редакции газеты «Известия» аналитический отдел и ввести в штат редакции газеты следующие должности:

— редактор отдела с окладом 160 000 рублей в месяц;

— 4 корреспондента с окладом 65 000–90 000 рублей в месяц;

— технический секретарь с окладом 50 000 рублей в месяц.

2. Назначить Демченко И. Г. редактором аналитического отдела с 21 сентября 1993 г., освободив от обязанностей корреспондента социально-экономического отдела, оклад 160 000 (сто шестьдесят) рублей в месяц.

Президент АО «Известия» И. Голембиовский

Трудно говорить с полной уверенностью, но, похоже, что в истории газеты не было другого отдела, который прожил бы меньше этого. Спустя всего лишь пятьдесят дней, 11 ноября вышло решение правления № 42, также состоящее из двух пунктов:

1. Упразднить в штате редакции газеты «Известия» аналитический отдел.

2. В связи с упразднением аналитического отдела освободить Демченко И. Г. от обязанностей редактора этого отдела и назначить ее обозревателем социально-экономической редакции «Известий» с окладом 180 000 (сто восемьдесят тысяч) рублей в месяц с 11 ноября 1993 г.

Президент АО «Известия» И. Голембиовский

Это был по-своему мужественный поступок Игоря — признать перед всей редакцией свое совершенно необдуманное решение, невозможное для быстрой качественной реализации в практику газеты. Утешением для Иры и своеобразной благодарностью за ее творческий порыв стала прибавка к зарплате: как редактор отдела она имела месячный оклад 160 тысяч рублей, как обозреватель, — на 20 тысяч больше.

Но из этого управленческого урока не было сделано верного вывода. Прошла всего лишь неделя, и Игорь допускает вторую, еще большую ошибку, связанную уже не только с кадровой политикой, но и с перспективой развития газеты. Не вынося вопрос на обсуждение редколлегии, 18 ноября он подписывает решение о создании нового отдела «Известия-ТВ», утверждает его штатное расписание численностью в десять человек и в этот же день назначает на все десять открывшихся должностей конкретных работников — команду пишущих о телевидении журналистов во главе с известным телекритиком Лидией Польской. О том, что это за отдел, уместнее будет рассказать уже в связи с приказом в следующем, 94-м году — о его закрытии и увольнении сразу всех десяти сотрудников.

Еще о некоторых кадровых решениях 93-го года.

Навсегда выехал в США мой первый зам Юра Макаров, талантливый, остроумный человек, контактный и приятный в общении. Начало его американской жизни сложилось благополучно, продолжение тоже было неплохим. В секретариате его заменил Алексей Ивкин, перешедший к нам пару лет назад из «Правды», от которой был собкором в Австралии. До этого работал в «Комсомольской правде». Работником он оказался толковым, но почему-то его недолюбливал Голембиовский, и мне приходилось не однажды ему доказывать, что Леша не зря получает зарплату.

На три месяца отправился в США собкор по Грузии Бесик Уригашвили. Это было время острейшего военного конфликта между Грузией и Абхазией, и никто в редакции не понимал, почему именно в такой момент надолго покидает зону войны корреспондент «Известий». Не сняла этого вопроса и формулировка в приказе:

Командировать Уригашвили Б. О. в США по приглашению журнала «Бюллетень ученых-атомщиков» с целью прохождения журналистской практики по программе военных и наукоемких технологий, вопросов разоружения и конверсии. Срок командировки с 1 октября 1993 года по 1 января 1994 года. Все расходы на время пребывания в США за счет принимающей стороны, включая проезд. Сохранить за Уригашвили Б. О. пребывание в занимаемой должности в редакции с получаемым им окладом.

Случись такая командировка спустя десять-пятнадцать лет, когда Грузия уже не мыслила себя без американского вооружения, еще можно было бы подозревать, что истинной причиной поездки Уригашвили за океан являлись интересы тбилисского генералитета. Но тогда надо было бы считать Голембиовского агентом грузинского влияния, если он оставил зарплату Уригашвили за все три месяца его отсутствия на рабочем месте. Ну а что на самом деле стояло за приведенной формулировкой 93-го года, осталось неизвестным. Все те три месяца газета печатала репортажи внештатных грузинских журналистов.

В этом же 93-м году покинули Пушкинскую площадь двое наших спецкоров, оставивших своими материалами заметный след на страницах «Известий» — Ира Круглянская (Коновалова) и Слава Щепоткин. Ира многие годы проработала в отделе, который был ближе всех к реальной жизни — в отделе писем, куда огромным потоком со всей страны шли короткие и длинные, грамотные и со многими ошибками послания советских граждан. Попадались письма и о чем-то нормальном, даже радостном, но основу всесоюзной почты составляли просьбы помочь — выбиться из нищеты, защитить от чиновничества, добиться справедливости. Для Круглянской письмо было лишь поводом, дальше шла серьезная корреспондентская работа, результатом которой всегда становилось мощное выступление газеты в защиту человека, здравого смысла. Большое звучание получили в годы перестройки статьи Иры, направленные на поддержку умных, инициативных людей, ломающих советские догмы.

Смелостью и политической остротой отличались многие публикации Славы Щепоткина, посвященные проблемам демократизации и межнациональных отношений в стране.

С горечью и скорбью приходится отмечать, что 93-й оказался последним в жизни слишком многих известинцев разных поколений. Черные рамки некрологов вобрали в себя имена людей, навсегда оставшихся в истории газеты. Вот эти имена: Алексей Аджубей, Александр Плющ, Олег Васильев, Александр Фролов, Семен Руденко, Николай Поллак-Полянов, Евгения Манучарова, Владимир Кудрявцев, Владимир Вукович, Мария Величко, Борис Бакун, Геннадий Комраков, Василий Тарасов, Николай Бакланов…

 

Наши доходы и расходы

Благоприятный для нас вердикт Конституционного суда никак не повлиял на отношения с издательством — они оставались прежними, натянутыми, с тенденцией к ухудшению. Выведенный из состава редколлегии директор Юрий Ефремов подолгу не выходил из зависимости от традиционного русского недуга, и это дополнительно осложняло взаимодействие редакции с издательскими службами, вносило в него расслабленность, необязательность, вранье. Дошло до того, что Голембиовский и главбух Астапова вынуждены были сразу в три инстанции — прокуратуру Москвы, Президиум Верховного Совета РФ, Министерство печати — направить письма с просьбой провести проверку финансовой деятельности издательства, в недрах которого исчезли принадлежащие газете более 300 миллионов рублей. На неоднократные требования редакции объяснить, каким образом и на что они были израсходованы, издательство ответить не могло. Несмотря на мои попытки найти в архиве документы, которые проясняли бы последствия выше упомянутого письма, сделать это не удалось.

Проблемные отношения с издательством заставляли редакцию брать на себя все большую часть его функций. С этой целью 1 июня 1993 года в нашем АО образована издательская группа численностью в шесть человек. Заведующей была назначена Алла Громадина, специалистом по бумаге и материалам — Татьяна Оганесян. Обеих наш управделами Данилевич переманил из издательства «Литературной газеты», и они уже сами находили людей на оставшиеся в группе вакансии. Группа проделала важную работу, полностью взяв на себя выпуск газеты во многих пунктах печати по России и в ближнем зарубежье. Работавшие в этих пунктах представители издательства становились представителями газеты и переводились в наш штат.

Во все времена редакция делала газету как бы в одном экземпляре, из металла — в наборном цеху. А размножали его в миллионах бумажных экземпляров старая известинская типография и периферийные пункты печати, которыми являлись местные типографии. Занявшись теперь этими пунктами, редакция все еще оставалась зависимой от издательства «Известия» — московский тираж по-прежнему печатался на Пушкинской площади. Здесь делался и тот первый, базовый экземпляр — набирались на линотипах его тексты, обрабатывались фотоснимки, верстались полосы. Здесь, в самом центре Москвы, гремели, заражали воздух свинцовой пылью станки и машины, которых уже не было не только в крупнейших мировых газетах, но и в некоторых небольших российских, например, в «Коммерсанте». Повсюду в мире генеральной линией развития полиграфии стала компьютеризация всех газетных производственных процессов.

Расставание с издательством означало еще и то, что мы должны создать свой компьютерный центр для полного цикла подготовки базового экземпляра газеты. Под центр выделили место на втором этаже за счет уплотнения библиотеки. Был объявлен сбор заявок на получение персональных компьютеров. Желающих осваивать эту технику оказалось ровно столько, на сколько компьютеров хватило денег — купили 50 штук, новых и бывших в употреблении, заплатив за каждый в среднем около тысячи долларов. Рядом с центром поселилось машбюро, ставшее наборной службой.

Многие журналисты продолжали работать так, как привыкли — писать тексты от руки и относить их в машбюро. Оттуда все материалы — от маленьких заметок до большихх статей и очерков — возвращались авторам, они их вычитывали, правили, подписывали и направляли руководителям своих отделов, которые тоже могли править, сокращать, дописывать, переписывать, потом снова отправляли в машбюро. И только после этого снова перепечатанный, вычитанный и подписанный уже чистый текст шел в секретариат, где также мог подвергаться редактуре, после чего курьер относил его в газетно-наборный цех, где буквы наливались свинцом и на длинных столах, называемых талерами, начинала рождаться газетная полоса. Что такое стопроцентная компьютеризация газетного процесса, мы, конечно, слышали, но еще не очень представляли, как будем в него вживаться, что при этом найдем, а что потеряем.

На этот, 93-й год, пришлись очередные сильные падения тиражей всех центральных изданий, включая «Известия». Наш к концу года уменьшился до 700 тысяч экземпляров, в январе он был почти на 300 тысяч больше. Здесь самое время сказать о существовавшей практике государственных дотаций прессе, которую «Известия» знали изнутри. А читателям их механизм показала Лена Яковлева в статье, которая так и называлась: «Какие газеты и журналы в России получают дотации и почему».

Согласно положению парламентского комитета по СМИ о принципах и порядке оказания помощи средствам массовой информации, дотации распределяла специальная комиссия, куда входили представители Министерства печати и народные депутаты РФ. Но чтобы ее получить, надо было быть убыточным изданием и принадлежать к одной из двух групп, которым считалось целесообразным оказывать финансовую помощь. В первую очередь дотировались детские, молодежные, издания для инвалидов, ветеранов, для социально незащищенных слоев населения, женские (кроме журналов мод), художественные, научно-популярные, издания национальные и малочисленных народов, российские издания для соотечественников в странах, входивших в СССР. Ко второй группе относились общественно-политические, религиозно-политические, издания на языках республик, входящих в Российскую Федерацию, профессиональные, в том числе научные, спортивные. Этим изданиям дотации должны были выделяться по остаточному принципу.

Однако в связи с тем, писала Яковлева, что поменялся состав комитета по СМИ (его возглавил выступавший против «Известий» сторонник коммунистов В. Лисин), несколько поменялись и принципы. В частности, приняли уточняющее решение, из которого исчезло ограничивающее положение об иностранном учредителе или издателях. Судя по всему, это было сделано затем, чтобы поддержать газету «Правда», права на которую выкупил подданный Греции. Особое расположение испытывал комитет к изданиям, которые не уставали именовать правительство оккупационным, предавшим интересы Родины, но деньги у него просили, причем, большие. Это — агрессивные антидемократические «День», «Советская Россия», «Литературная Россия», «Русь державная». Комиссия не обходила и просьбы изданий, занимающих нейтральные или противоположные политические позиции. Таких, например, как «Комсомольская правда», «Огонек», «Новое время». Среди тех, кто не получал дотаций в 93-м году, значились «Московские новости», «Независимая газета», «Московский комсомолец». В этом году, в отличие от предыдущего, не получили от правительства ни рубля и «Известия».

Но выживали мы не за счет подписчиков и продажи газеты в розницу — по этим каналам в бюджет редакции поступало всего лишь около 16 процентов денег. Главную часть дохода — 84 процента — давала реклама. Это сведения из попавшейся мне на глаза короткой справки о деятельности АО за 1993 год. Несмотря на падение тиража поток рекламы в «Известия» все еще оставался очень интенсивным, не только покрывавшим все расходы, но и дававшим прибыль. Она была немалой. Документы свидетельствуют, что из прибыли оплачено приобретение пятидесяти персональных компьютеров и стоящего более 700 миллионов рублей оборудования для компьютерного центра. Еще 136 837 100 рублей было направлено через «Диалог-банк» на покупку золотого сертификата, обеспеченного десятью килограммами золота. Приобрела редакция на сумму в 150 миллионов рублей и печально известные ГКО (Государственные краткосрочные облигации), спровоцировавшие дефолт 1998 года. Мне не удалось обнаружить в архивах бумаги, которые ответили бы на вопрос, заработали мы на таких дорогих покупках или они обесценились.

Я попробовал проследить, как менялась зарплата в редакции после отпуска цен. Под влиянием стремительно растущей инфляции в течение 1992–1993 годов фонд заработной платы многократно увеличивался — на 40–60–90 процентов, несколько раз — на 100. В это время был начат переход на контрактную систему оплаты труда, устанавливались индивидуальные оклады, и проводилось их дифференцированное повышение. Если в начале 92-го года репортер получал 1100–2000 рублей в месяц, то через год это были уже 30–40 тысяч, а к декабрю — 90 тысяч и больше. У спецкоров, обозревателей за это время рост был с 2500–3600 до 150–180 тысяч рублей, у редакторов отделов с 4000 до 250 тысяч.

От прошлых времен у нас осталась гонорарная система оплаты за публикации. И здесь мы ничего не смогли бы улучшить без денег от рекламы. По унаследованным редакционным обязанностям еще с тридцатых годов разметкой гонорара в «Известиях», как и во многих других газетах, занимался ответственный секретарь. За моей подписью и шли предложения в редколлегию о корректировке гонорарных тарифов. В начале 92-го года одна наша полоса стоила 800 рублей, я попросил с июля до конца года увеличить цену до 1200, — утвердили. Из-за ненасытной инфляции не стали ждать конца года, и с 12 октября эта сумма выросла вдвое. С января 93-го полоса стоила уже 10 000 — из расчета в среднем 500 рублей за машинописную страницу. В середине мая я вынужден был вновь поставить вопрос об увеличении гонорара, и с 21 мая его подняли до 20 тысяч рублей за полосу. С 7 октября гонорарный фонд был увеличен еще на 50 процентов, и авторам со стороны мы стали выплачивать в среднем уже 3000 рублей за машинописную страницу.

Также неоднократно повышались размеры командировочных, оплата транспортных расходов и гостиниц. Большие деньги были внесены издательству за обслуживание наших сотрудников в общей до недавнего времени поликлинике. Редакция взяла на себя оплату расходов собкоров на бензин — до 150 литров на машину в месяц (в Санкт-Петербурге — до 300 литров) и оплату учебы корреспондентов на курсах водителей. Двадцать человек записались на курсы английского языка лингвистического центра «Регина», с каждого причиталось 15 тысяч рублей — редакция оплатила половину этой суммы. Многим сотрудникам выдавались беспроцентные кредиты. По инициативе Голембиовского была оказана материальная помощь не работающим и не имеющим других источников доходов пенсионерам, ветеранам «Известий» и «Недели» — по 20 тысяч рублей получили 123 человека. В этом списке были как журналисты, включая бывшего главного редактора Петра Федоровича Алексеева, так и технические работники.

Завершить этот финансовый расклад хотелось бы ссылкой на последнее в 1993 году заседание правления АО от 29 декабря. Констатировав, что только за последние два месяца инфляция в России составила примерно 40 процентов, оно приняло новые решения по зарплате и гонорарному фонду:

— увеличить зарплату председателю правления на 30 процентов, вице-президентам, директору по производству, замам главного редактора, ответсекретарю, редакторам отделов — на 40, всем остальным сотрудникам — на 50 процентов.

— увеличить с 1 января гонорарный фонд на 100 процентов.

В коридорных комментариях не остался без внимания тот факт, что на самую меньшую величину повышалась зарплата Голембиовского. Одни оценили такой его шаг как благородный жест, другие назвали популизмом. Коллектив и здесь был верен себе: в отношении начальства он никогда не знал единообразия мнений.

Но и те и другие — все в «Известиях» хорошо понимали, откуда берутся в редакции деньги. Как я говорил чуть выше, несмотря на падение тиража поток рекламы в «Известия» все еще оставался очень интенсивным. Однако в самом этом потоке набирало силу одно нехорошее течение: для привлечения рекламы приходилось снижать цену газетного места под нее. Прошли времена, когда полоса в «Известиях» стоила 50 тысяч долларов. Платилось, разумеется, в рублях, а считалось в твердой валюте. К концу 93-го цена упала чуть не вдвое — до 30 тысяч долларов. И то лишь в случаях, когда полоса состояла из 64 маленьких рекламок — такие размеры продавались как наиболее дорогие. Их набиралось на целую страницу нечасто. Следующий продаваемый размер был вдвое крупнее — 1/32 полосы, при нем стоимость одного квадратного сантиметра выходила уже существенно ниже. Она устанавливалась все меньше и меньше по мере увеличения объемов модулей — до 1/16, 1/8, 1/4, 1/2 полосы. И оказывалась самой маленькой, когда под целевую рекламу отдавалась вся страница. Но это ориентировочная схема тарифов, формат рекламы мог выходить и за рамки модулей. Вопрос же окончательной цены каждый раз решался в ходе переговоров с рекламодателем. Многое зависело от места, где печаталось объявление, самое дорогое — на 1-й странице газеты.

Наглядным примером того, какой в реальности была стоимость рекламы в «Известиях», могут служить публикации объявлений частной компании АО «МММ» под руководством Сергея Мавроди — крупнейшей в истории финансовой пирамиды, вовлекшей в свою деятельность около 15 миллионов вкладчиков. Опускаю сейчас моральную сторону этой истории — редакция была убеждена, что «МММ» дурит народ, писала об этом. Распространяя же ее рекламу, мы сами, как и многие другие издания, как главные телеканалы страны, цинично участвовали в обмане простодушных, наивных сограждан. Срабатывал принцип: деньги не пахнут.

У меня в руках копия уникального документа, подписанного в сентябре 1997 года новым после Голембиовского президентом «Известий» Мурзиным. Это направленная следователю по особо важным делам Следственного комитета МВД РФ С. С. Глухих справка о стоимости рекламы «МММ», печатавшейся в «Известиях» с октября 1993 года по август 95-го. В ней приведены дата выхода газеты, размер публикации, ее стоимость в рублях.

Начиная с 23 октября, до конца 93-го года реклама Мавроди выходила у нас форматом 1/8 трижды и четыре раза по 1/4. В первом случае в перерасчете на полосу она стоила 35 миллионов 288 тысяч рублей или по среднему курсу тех дней 29 400 долларов. Во втором — 30 миллионов рублей (25 000 долларов). Начав в следующем году давать нам рекламу только с февраля, Мавроди уже со второй публикации перешел на формат полосы, она ему обошлась уже в 23 миллиона рублей, то есть всего в 14 677 долларов. В апреле газета уже довольствовалась получением от «МММ» 12 870 за полосу, в июле 11 307, в сентябре 9349 долларов.

Всего в течение двадцати трех месяцев «Известия» напечатали рекламу Мавроди 159 раз на общую сумму 1 миллиард 546 миллионов рублей, это примерно 550 тысяч долларов. Деньги не пахли, а их требовалось редакции очень много — на бумагу, печать, распространение, на зарплату людям в Москве, на содержание все еще большой корреспондентской сети в России и за рубежом, на командировки, транспорт, связь, компьютеризацию, на эксплуатацию своего восьмиэтажного здания. Где их брать? Я уже говорил о соотношении доходов: от подписчиков и продажи газеты только 16 процентов, все остальное — реклама. А раз не имелось никаких других поступлений средств, то и требовалось, чтобы рекламы было как можно больше. Для ее привлечения снижалась цена, вводились всевозможные скидки. В каждый номер набивалось столько объявлений, что менялся традиционный облик газеты, она порой воспринималась чуть ли не как специализированное информационно-рекламное издание. «Известия» гораздо больше, чем какая-либо другая газета, отдавали своей площади под рекламу — до 33 процентов, а то и более. Исследования по рекламному рынку указывают, что у «Комсомольской правды» этот показатель не превышал 27 процентов, у «Труда» — 18.

Гонзальез и его служба хвастались: мы больше всех даем рекламы. Другие замы главного, редакторы отделов, корреспонденты жаловались: места для журналистских материалов выделяется все меньше.

Спасая нас от нищеты, обилие рекламы сильно снижало читательскую привлекательность газеты, отбивало интерес к ней у многих людей, что являлось одной из серьезных причин падения тиража. А сокращение аудитории «Известий» неизбежно вело к уменьшению рекламных предложений, падению их цены. Это был замкнутый круг причин и следствий, прямых и косвенных зависимостей от кажущихся успехов и реальных ошибок в организации нового для всех нас дела — газетного бизнеса.

 

Проекты с нулевым результатом

Всю историю перехода государственной газеты «Известия» в независимый статус можно разделить на три периода. О первых двух здесь уже говорилось немало — сначала это было завоевание политической независимости, ее закрепляла сопровождаемая ошибками борьба за экономическую независимость. Наступивший 1994 год знаменует собой третий период — окончательное обретение производственной самостоятельности.

Вечером 28 февраля руководство газеты пригласило на ужин в редакцию людей, без которых она не могла существовать — линотипистов, верстальщиков наборного цеха. Они и их предшественники 77 лет отливали из расплавленного металла на своих машинах строки, абзацы и страницы, превращали их в известинские полосы. В мировой полиграфии это была эпоха так называемого горячего набора — технологического процесса весьма дорогого, довольно медленного и очень грязного, вредного для здоровья. В понедельник 28 февраля был у нас прощальный ужин — газета прощалась с горячим набором и переходила на самую современную, компьютерную технологию.

Мы долго готовились к этому переходу. Еще в марте 93-го было заключено трудовое соглашение с двумя преподавателями Института повышения квалификаци — Дмитрием Лякишевым и Александром Тепленко — на разработку проекта компьютерного центра. Тепленко реализовывал его уже в качестве главного инженера центра. По мере установки оборудования шло обучение персонала. Начинали с сотрудниц машбюро, высококлассных мастериц скоростного печатания, они быстро стали виртуозами компьютерного набора. Труднее было с новой версткой, для нее взяли молодых людей со стороны. Реорганизована применительно к новой технологии корректура. Вместо двух разрозненных (по иностранной и внутренней тематике) образована компактная единая контрольно-проверочная служба. Застраховав на 2000 долларов оборудование, дали ему команду на осторожный старт. Газета делалась параллельно сразу на двух выпусках: одна часть полос готовилась по древнему способу, другая — по суперновому.

Вечерний прием — ужин в честь рабочих назвали прощальным еще и потому, что освоение компьютерной техники совпало по времени с переводом печати газеты с Пушкинской площади на улицу «Правды» — из ранее родного, а ныне недружественного издательства «Известия» в типографию издательства «Пресса», многие десятилетия носившего имя «Правда». На переходный период (январь-февраль) рабочий день секретариата, соответственно и мой лично, был установлен с 9.00 до 22.00. Сначала на компьютерный набор и верстку (с 10 февраля) были переведены международные материалы на 4-5-е полосы; с 15 февраля — материалы для всех полос, кроме 1-2-3-й; с 20 февраля до 1 марта — материалы первых трех полос. Большая нагрузка легла на моего первого зама Олега Цыганова, и он с ней хорошо справился. Многое сделали дежурные заместители Виктор Волосатов, Александр Нестеренко. Как всегда, безотказно и качественно поработали выпускающие Виктор Хромов и два Бориса — Калачев и Стуль.

Это были месяцы известинского дебюта Станислава Лазарева, директора по производству АО. Дебют всех убедил, что из еженедельника «Аргументы и факты» пришел в «Известия» высоко профессиональный менеджер-полиграфист. Под его руководством издательская группа действовала четко и грамотно, переведя печатание газеты в «Прессу» и ее распространение без единого сбоя.

Понятно, что уход с Пушкинской был вынужденным. Главные причины — устаревшая техника, тормозящая увеличение числа полос в номере, и более высокие, чем в «Прессе», тарифы издательства «Известия» на услуги, связанные с печатанием газеты. Немалую роль сыграли испорченные отношения с его руководителями, особенно с директором Ефремовым, недоверие к его компетенции и порядочности. Общение стало только заочным и официальным — письмами, телеграммами, телефонограммами.

А на том, прощальном ужине 28 февраля все было по-другому. Наборный цех всегда являлся как бы продолжением, частью редакции, недоразумений между нашими коллективами никогда не существовало, и вполне естественно, что на этом вечере царила добрая, теплая и сердечная обстановка, над которой не могла не витать легкая грусть. Утром 1 марта была наглухо закрыта высокая широкая дверь, соединявшая редакцию с издательством. Тогда казалось, что рано или поздно возникнет в жизни нечто такое, что заставит эту дверь открыться, — ради взаимных интересов двух известинских структур. Но этого не произошло, и уже не произойдет никогда.

Два одновременных производственных события (компьютеризация набора и выпуска, смена типографии) окончательно завершили организационный переход «Известий» к полной самостоятельности. Таким образом, в условиях затяжной борьбы с законодательной властью, в условиях нестабильной экономической ситуации в стране АО «Редакция газеты “Известия”» доказало свою жизнеспособность, в чем, безусловно, особенно большая заслуга Игоря Голембиовского. Нельзя сбрасывать со счетов и помощь, которую оказывал ему Эдуард Гонзальез. К сожалению, она не была результативной в развитии компании, в поиске и реализации таких проектов, которые укрепляли бы положение «Известий» на трудном рынке СМИ. Педантичный, нередко мелочный исполнитель принятых решений, он и в 94-м году не выдвинул ни одной инициативы, способной принести редакции финансовый успех. Зато были инициативы сомнительные.

По предложению Гонзальеза купили контрольный пакет акций (80 процентов) акционерного общества закрытого типа (АОЗТ) «Руссика», деятельность которого была относительно близкой к газетной специфике — в области информации: юридической, коммерческой, «кто есть кто» и т. д. Фирма продавала ее по электронным каналам российским и зарубежным клиентам, в первую очередь банкам, крупным компаниям. Раньше у нее имелась небольшая прибыль, но в последний год из-за роста стоимости средств связи и аренды помещений убытки составили 12 тысяч долларов, при том, что годовой оборот составлял всего 100 тысяч долларов. Из протокола видно, что «Руссика» покупалась без должной проработки вопроса. Гонзальез на заседании совета директоров 12 мая: «Соединение “Руссики” с “Известиями” кажется очень перспективным».

Но сказанное не было подкреплено аргументацией. Бизнес-план не представлен совету директоров. Какая-то информация звучала только в ответах на вопросы, которые задавались Гонзальезу и президенту фирмы Н. Покровскому. Оказалось, что в ней занято слишком много — 37 сотрудников.

— Перемещение пятнадцати из них в наше здание снимет с компании бремя накладных расходов, и она сразу станет прибыльной, — комментировал Гонзальез.

Ну а какую площадь займут в редакции эти пятнадцать человек? Может, выгоднее сдавать ее кому-то в аренду? Судя по подробному протоколу, нужные цифры не назывались. Аргументы сводились к размытым ощущениям: «кажется перспективным», «идея выглядит прибыльной».

А. Иллеш. Сегодня мы обсуждаем не готовый вопрос. Мы узнаем минимум информации. Такие серьезные вопросы надо готовить тщательнее.

В. Руднев. При голосовании воздержусь, так как не видел никаких документов «Руссики».

И. Голембиовский. Мы стратегически решили, что надо обрастать дочерними предприятиями. Вложение в «Руссику» кажется мне привлекательным, поскольку дает возможность соблюсти наш главный интерес — получение прибыли.

В итоге «Руссику» купили. Через четыре месяца новое предложение Гонзальеза: создать при редакции акционерное общество «Агентство “Последние известия”». Цель — собирать материалы для анализа и экспертных оценок с публикацией в «Известиях». Оплата — гонораром. Руководителем назван политический обозреватель «Известий» Теймураз Степанов. По штату намечено 35 сотрудников, сосредоточенных в трех группах: операторов для ввода данных, сборщиков информации, аналитиков. Кадровую основу должен был составить коллектив аналитического центра «Бастион» при Московском государственном университете.

М. Бергер. Поразительно велико число сотрудников — по западным меркам это целый исследовательский институт. Но ведь это предполагает и большой фонд заработной платы. В очередной раз мы входим в создаваемую структуру «площадью», а известна ли ее стоимость?

И. Голембиовский. Оценкой здания для оформления страховки мы как раз сейчас занимаемся.

В. Руднев. С одной стороны, штаты сокращаем, с другой — увеличиваем. Остаются непонятными основы финансовых и деловых отношений. Вкладывая собственные средства и отдавая часть площади, не знаем, сколько в результате получим, на какой основе и так далее.

Э. Гонзальез. Нам еще предстоит отработать механизм взаимодействия, поскольку одна из сторон физически просто не существует. Конечно, мы надеемся на прибыль, но если ее не будет — ликвидируем это предприятие.

В итоге решили учредить «Последние известия». Ни «Руссика», ни агентство возлагавшихся на них надежд не оправдали. Через шестнадцать месяцев, 12 сентября 1995 года на заседании совета директоров был поднят вопрос о том, как складываются отношения с дочерними предприятиями. Отвечал Гонзальез:

— «Руссика» вышла на ноль. Но возможны и плюсовые результаты. Просил бы усилить контрольные функции за фирмой — там много тратят на премии и зарплату. Что касается агентства «Последние известия», то полагаю, что не скоро дождемся от него прибыли.

Еще через год и два месяца, 14 ноября 1996 года на заседании совета директоров снова был задан этот вопрос.

Гонзальез. У «Руссики» вместо ожидаемых прибылей имеем «ноль» или даже минус. Есть предложение: вместо того чтобы сейчас разбираться с «Руссикой» по мелочам, подготовить договор с нею по арендной плате и начать реализовывать его с 1 января.

И. Голембиовский. Мы боролись за этот проект, потому что считали его перспективным. За два года работы в общем-то мы получили очень мало. Я бы предложил Покровскому составить бизнес-план на перспективу.

Т. Степанов, руководитель агентства «Последние известия». Доходность этого предприятия на нуле. Сейчас, когда мне предложили отдел, я чувствую себя неуверенно, словно я не справился с работой.

Тут надо больше сказать о Темо Степанове, он же Теймураз Мамаладзе. Армянин из Грузии, юрист по образованию (закончил юрфак МГУ), хорошо известен и уважаем как журналист. Лауреат премии Союза журналистов СССР, автор нескольких книг очерков и публицистики. Начинал в газете «Вечерний Тбилиси», успешно работал в «Комсомольской правде» — сначала собкором, затем в аппарате редакции. Став руководителем «ГРУЗИНФОРМа» (тбилисского отделения ТАСС), сблизился с первым секретарем ЦК Компартии Грузии Шеварднадзе, помогал ему в написании речей, докладов. Когда в 1985 году Шеварднадзе назначили министром иностранных дел СССР, он привел в МИД только своего охранника и одного нового сотрудника в качестве помощника — им был Степанов-Мамаладзе. Назначался членом коллегии МИДа, получил ранг Чрезвычайного и Полномочного посла. После возвращения Шеварднадзе в 92-м году в Грузию снова работал с ним как с председателем Госсовета республики, затем председателем парламента, главой государства.

Появление Темо весной 94-го в роли политического обозревателя в «Известиях», где набирался опыта в международном отделе способный к журналистике его сын Георгий, объясняется очень давней, с тбилисской юности, и очень близкой дружбой с Голембиовским. Это кадровое решение вызвало в редакции немало негативных разговоров. Отдавая должное профессиональному прошлому нового сотрудника, многие известинцы считали, что газете вполне достаточно двух политических обозревателей в лице выдающихся журналистов — Станислава Кондрашова и Отто Лациса, активно работающих по всему спектру актуальной международной и внутренней тематики. Третий человек в таком ранге, даже если бы он был столь же авторитетным и влиятельным, как те двое, газете с ее ограниченной площадью явно не требовался.

Удивление и раздражение это назначение вызывало еще и потому, что оно в корне противоречило неоднократным заявлениям главного редактора о необходимости обновлять редакцию за счет молодежи, создавать все условия для ее творческого и карьерного роста. Когда принимали Степанова-Мамаладзе, ему без трех месяцев было уже шестьдесят лет, а тем временем указывали на дверь людям фактически того же поколения, которые очень много сделали для «Известий» и еще оставались в хорошей профессиональной форме. Чуть ли не в те же дни был заключен контракт всего на восемь месяцев с Леонидом Шинкаревым, Ириной Дементьевой и Эллой Меркель, а 30 декабря их уволили по сокращению штатов. Двумя неделями раньше их судьбу разделила незаурядная, искрометная Ирина Овчинникова из этого же звездного ряда журналистов-известинцев. Ну а чтобы хоть как-то успокоить ветеранские сердца, всем хладнокровно отправленным на пенсию — их число за декабрь составило чертову дюжину — было предложено стать с 1 января 1995 года внештатными корреспондентами газеты «с сохранением редакционных удостоверений и предоставлением рабочего места, права пользования телефонной связью, библиотекой и информационными материалами, а также редакционной оргтехникой и с повышенной в два раза оплатой гонорара за публикации». И в то же время специально вводится дополнительная, высокооплачиваемая должность третьего полит-обозревателя.

Но было бы неверным считать, что Голембиовский привел Темо в «Известия» лишь потому, что они старые друзья. Конечно, фактор дружбы сыграл здесь основную роль, но важной при этом мотивацией, на мой взгляд, было еще и желание Игоря использовать обещанный Гонзальезом информационный потенциал фирмы «Последние известия» на страницах газеты. Успешно этим мог заниматься человек, имеющий опыт работы с информацией и ее анализом. Таким человеком и видел Игорь своего друга. Вот почему куратором фирмы от редакции, фактическим ее руководителем стал именно Степанов-Мамаладзе. Он энергично взялся за работу по подготовке газетных публикаций. Что касается непосредственно бизнеса фирмы, то куратор в него не вникал, по собственному лично мне признанию он его не понимал и потому боялся. И все надеялся, что Голембиовский переведет его на чисто газетную работу — дождался этого через два года, став редактором отдела. Отсюда и приведенные выше его слова на совете директоров 14 ноября 1996 года об агентстве «Последние известия»: «Доходность этого предприятия на нуле. Сейчас, когда мне предложили отдел, я чувствую себя неуверенно, словно я не справился с работой».

Время показало, что не Темо «не справился с работой», это не справилось все правление нашего АО, как и его совет директоров, одобрившие проекты «Руссика» и «Последние известия». Без четких целей и задач, без настоящих бизнес-планов и квалифицированного руководства обе фирмы были неспособны принести тот результат, что «казался перспективным». Из «нуля» они так и не вышли, на этом и прекратили свое существование. Не лучший итог и еще у одной инициативы Эдуарда Гонзальеза — 8-полосной телевизионной вкладки на голубой бумаге.

Как я уже говорил, в ноябре 93-го в штатном расписании редакции появился новый отдел — «Известия-ТВ», насчитывающий десять человек. Эта команда должна была еженедельно выпускать приложение к газете, на которое возлагались большие надежды, сформулированные следующим образом:

— …публикуемые в нем материалы (о людях и передачах телевидения, телепрограммы и анонсы к ней, всевозможная информация, социология ТВ и т. д.) вызовут дополнительный интерес читателей к «Известиям», значит, и рост тиража газеты. А больше тираж — больше рекламы, выше ее цена;

— привлечется много рекламы на страницы самого этого приложения.

— Это идея чисто коммерческая: благодаря дополнительной рекламе заработать для редакции больше денег, — объяснял новый замысел Гонзальез. — Народ не может обходиться без телевидения, интересуется не только тем, что на экране, но и за экраном. А узнавать о многом будет из нашей газеты. В успехе не сомневаемся.

Впервые это приложение вышло на следующий день после старого Нового года — 14 января. И сразу же обратило на себя внимание читающей публики необычным голубым цветом бумаги. До этого уже полтора года мы печатали совместную с лондонской «Файнэншел таймс» вкладку «Финансовые известия» на розовой бумаге. Теперь наша газета становилась трехцветной. Само по себе это не могло гарантировать рост популярности, все же главным критерием оставалось содержание, а по этой части третий цвет не произвел ожидавшегося фурора. Огорчила уже первая полоса первого выпуска: она открывалась большой статьей, которую никогда не напечатали бы «Известия» по этическим соображениям. Посвященная коррупции на телевидении, она была анонимной от начала до конца — не назывался ни автор, ни источники информации. Никакой конкретики, только намеки и бездоказательные обвинения непонятно кого и почему. Не спасала от брезгливого впечатления приписка от редакции:

Мы отдаем себе отчет в том, что многие суждения и выводы автора, возможно, излишне обобщены и субъективны. Но если в материале уловлена хотя бы только тенденция, наметившаяся во внутренней жизни телевидения, это уже повод бить тревогу. Готовы опубликовать мнение тех, кто не согласен с автором статьи.

Уже по этой топорной формулировке, как и по каждому абзацу статьи, было видно, что она продиктована не озабоченностью коррупцией на ТВ, вовсе не «била тревогу» в связи с нею, а преследовала совершенно другую цель — вызвать большой шум и тем привлечь внимание как читателей, так и работников телевидения к дебюту самой вкладки. Это был прием не из серьезной журналистики, он перекрашивал голубые страницы в желтые с их погоней за слухами, скандалами, сплетнями.

В числе тех, кто готовил эту вкладку, были хорошие журналисты, знающие специфику телевидения. На голубых страницах появлялось немало информации, суждений, удовлетворявших читательские запросы. Но в целом дело не пошло, содержательно и стилистически оно расходилось с главной частью газеты, воспринималось больше как ведомственное, технологичное и довольно тусовочное издание. Наверное, оно могло бы быть другим, качественным и интересным, но закладывать для этого основу надо было еще на берегу — на стадии выработки концепции, обдумывания рубрик, тематики, способов подачи, подбора команды, авторов. И делать все это надо было в стыковке с редакцией «Известий», чтобы исключить в дальнейшем вкусовые и профессиональные расхождения, недопонимание, конфликты. Но как многое у нас было заведено, здесь тоже возобладал подход по принципу «авось получится». Не получилось.

Гонзальез на совете директоров в июле 94-го года:

— В июле сокращается объем рекламы на 30–35 процентов. В первом полугодии было по 71 полосе в месяц, в июле — 45 полос. Первыми это почувствовали наши товарищи из отдела ТВ. Их вкладка вместо еженедельной стала выходить раз в две недели, что делает ее, честно говоря, бессмысленной.

Выступая в апреле 1995 года на собрании АО с докладом об итогах предыдущего года, Голембиовский сказал: «Приложение “Известия-ТВ” не оправдывает себя, и новому совету директоров необходимо решать его судьбу».

Через два месяца Гонзальез на заседании совета директоров: «Правление АО предлагает отказаться от публикации в июне приложения ТВ. Рекламу для него можно получить с трудом и с большой — до 20 процентов скидкой. Президент уже предупредил работников отдела ТВ о сокращении».

Как пришли в один день десять человек, так все в один день и ушли. По-человечески этих людей было жаль. В их неудаче в «Известиях» виноваты не только они. Но с других никто ничего не спросил ни за что — ни за провал дела, ни за большие деньги, ушедшие в течение полутора лет на зарплату и прочие расходы, включая покупку голубой бумаги.

Как-то так все время выходило, что утвержденные проекты, которые инициировал Гонзальез, в итоге оказывались несостоятельными, а бизнес-идеи других известинцев доходили только до Гонзальеза, на этом рубеже задерживались и гибли. Так было с уже называвшимися здесь предложениями Игоря Абакумова, ряда других сотрудников. Вспоминаю и собственную историю.

Начну с цитирования своей записки Голембиовскому, к которой я прибегнул в порядке освоения компьютера:

Уважаемый Игорь Несторович!

Занимаясь в минувшие выходные поисками замка для квартиры, купив при этом с десяток газет с обилием рекламы чисто московского значения, направленной на повседневные интересы жителей города, я имел возможность неторопливо беседовать с многими продавцами газет.

Один из них (в метро под редакцией) на вопрос, как расходятся «Известия», сказал, что в общем неплохо, но лучше на неделе, труднее в субботу и воскресенье. И добавил: хотя москвичи знают, что утром в понедельник все газеты не выходят, тем не менее он часто слышит от людей на бегу: «Какая сегодня свежая газета?». Его мысль, обращенная ко мне: если найдется газета, которая первой в Москве начнет выходить утром в понедельник, спрос на нее в рознице будет очень большим.

При всех своих последующих беседах с киоскерами я уже спрашивал: «Если бы “Известия” выходили утром в понедельник, как бы продавались?». Ответ единодушный: быстро и много экземпляров.

Этот экспромт — мини-маркетинг — может, на мой взгляд, побуждать нас к изучению вопроса о выходе «Известий» в понедельник на Москву и пока только в розницу. Известно, что в воскресенье типографии не работают, у нас пока нет своей налаженной системы передачи газеты в розницу. Но все это не должно нас останавливать в попытке изучить вопрос. Ведь возможны большой спрос на такой выпуск и немалое число предложений рекламы, прежде всего московской, потребительской (только один последний номер «Экстра-М» насчитывает 72 полосы такой рекламы).

Не кажется нерешаемой проблема кадров для «“Известия” — понедельник». Это может быть, скажем, 16-полосный номер меньшего, чем главная газета, формата, для которого достаточно было бы 10–12 пишущих журналистов и фоторепортеров. Редактором мог бы быть С. Дардыкин.

Помимо всего прочего, этот номер мог бы стать хорошим полигоном для отработки идеи региональных выпусков, за реализацию которой мы рано или поздно должны взяться, чтобы выжить и хорошо жить.

12 сентября 1994 г. В. Захарько

Набросав все это в спешке по ходу работы над текущим номером, я вручил записку Игорю со словами:

— Прочти на досуге. Если увидишь там какое-то зерно, я готов собрать нужные сведения и все обдумать серьезнее.

Игорь не заставил ждать, вскоре зашел ко мне:

— Зерно есть, берись за проработку. Подумай, кто мог бы возглавить этот выпуск.

Я сказал, что в записке назвал Дардыкина, у него есть опыт пробного выпуска глянцевого журнала в нашем издательстве.

— Да видел я эту пошлость с голыми девицами! — был ответ. — Не надо Дардыкина, его тянет в бульварщину. Не обязательно кого-то из «Известий».

Я поговорил с Колей Боднаруком, Ядвигой Юферовой насчет кого-то из их прежних коллег по «Комсомолке», образовавших «Новую газету». Они рекомендовали Сергея Кожеурова, первого главного редактора этой газеты, которого недавно сместил основной ее спонсор и сам занял руководящее место. Я позвонил Сергею, представился, пригласил в «Известия». Заинтересовавшись моим предложением, он им увлекся. Мы неоднократно виделись, обсуждали вопросы, которые потребуют решения при запуске нового издания, их было много. С какой типографией можно договориться о работе в воскресенье, куда и на чем развозить по городу тираж, кто возьмется его продавать? Цена набора и верстки, печати, бумаги, распространения, причем для разных возможных форматов газеты и разных тиражей? Ну и разумеется, какой должна быть газета — варианты формата, объема, красочности, назначения полос, структура редакции, численность работающих?..

Мы встретились и втроем с Голембиовским, по итогам разговора он одобрил кандидатуру Кожеурова. Основную дальнейшую работу выполнил Сергей. Когда все было прописано и просчитано, я отнес папку с бумагами Игорю. Через день или два он сказал мне, что проект ему нравится, только надо будет еще кое-что доделать, учесть возможные пожелания Гонзальеза — папка ему передана.

Пожелание у Эдуарда было единственное: закрыть тему и больше к ней не возвращаться.

— Идея правильная, — сказал он мне. — Но мы не будем ломать порядок, при котором газеты в понедельник не выходят — проблем не оберешься.

После этого я зашел к Голембиовскому, передал слова Гонзальеза.

— Я уже в курсе, — ответил он. — Наверное, Эдик прав: нам это дело не по силам.

— Но что я скажу Кожеурову? — разозлился я. — Он потратил время, хорошо поработал!

— Надо быть принципиальным: скажи правду, — облегченно засмеялся Игорь.

Со временем идея пришла и в другие головы. Первым, если не ошибаюсь, освоил выпуск на понедельник «Московский комсомолец», у которого сил — финансовых, кадровых, связей и влияния — было тогда уж точно поменьше, чем у «Известий». Рынок заставил перейти на такой режим работы все московские редакции ежедневных газет. Одними из последних были «Известия».

Оглядываясь на все тот же 1994 год, замечу, что и сам Голембиовский публично признавал неблагополучие с развитием бизнеса нашим АО. В докладе на собрании об итогах предыдущего года он сказал, что практически единственным у нас источником доходов является газета «Известия». Приведенные цифры это подтверждали. Доходы АО составили 36 миллиардов 764 миллиона рублей, из них на долю газеты (вместе с «Финансовыми известиями») приходилось 96,8 процента. Остальные деньги поровну принесли «Неделя» и «Закон». Благодаря именно газете почти за три года существования АО мы не взяли ни одного кредита и все это время получали прибыль, в 94-м она превысила 7 миллиардов 378 миллионов рублей. Но новых источников поступления средств по-прежнему не было, и они ниоткуда не ожидались.

Единственной удачей, да и то временной, оказалась еженедельная 8-полосная вкладка «Экспертиза», на страницах которой подвергались экспертизе потребительские товары, услуги, проекты. Специально образованный отдел возглавил Виктор Толстов, в него вошли Татьяна Худякова, Ляля Ошеверова, Алексей Савин, Александр Мельников и вернувшийся в редакцию после закрытия российско-американского еженедельника «We/Мы» Владимир Шмыгановский. Вкладка стала привлекать внимание рекламодателей, но Гонзальез не дал ей управленческой воли, не допустил развития «Экспертизы» в самостоятельную дочернюю структуру, она сникла и трансформировалась в обычную, одну из многих газетную рубрику.

Однажды поздним осенним вечером в узком кругу за виски (Голембиовский, Друзенко, Боднарук и я) в момент разговора об экономике газеты Игорь вдруг произнес:

— Гонзальез не тянет. Надо искать замену.

Мы трое переглянулись: раньше говорилось все наоборот. Бутылку еще только открыли, так что сказано это было на трезвую.

 

Против мафии и произвола властей

Когда я вспоминаю 1994 год в «Известиях», мне часто видится картинка: у входа в кабинет главного редактора целый день стоят, сидят два милиционера с автоматами Калашникова.

Они появлялись здесь утром вместе с Игорем. В какой-то момент их меняли два других автоматчика, которые вечером сопровождали его до квартиры и оставались у ее двери на всю ночь, пока утром не придет им на смену новый наряд. Теперь уже он следует в шаге от главного редактора «Известий» на всем его пути до рабочего кабинета, где и остается нести очередную дневную вахту. Передвигается Голембиовский по редакции, идет в буфет — милиционеры за ним. Уезжает куда-то по делам — садятся в его машину. И так повторяется много дней подряд, неделю за неделей…

Все это началось после того, как в редакцию приехал один из заместителей министра внутренних дел РФ. Уединившись с Игорем, он сообщил неприятную весть. От партнерской спецслужбы в США поступила информация, что ею по агентурным каналам получены сведения о принятом в криминальном российском сообществе решении устранить, то есть убить, в Москве главного редактора «Известий» Голембиовского. И будто бы уже определен непосредственный исполнитель этого задания.

По словам замминистра, намеченная акция преследовала две цели: отомстить за публикацию в «Известиях» материалов, разоблачающих «крестных отцов» российской мафии, и запугать всю прессу. О готовящемся покушении было немедленно доложено руководству страны, которое и дало команду приставить к Голембиовскому круглосуточную охрану.

Высокопоставленный гость из МВД не назвал конкретных наших материалов, вызвавших такую реакцию в преступном мире, — наверное, они и не фигурировали в информации из США. В редакции попытались вычислить, какая из напечатанных историй могла подтолкнуть к бандитской мести, но с уверенностью не была названа ни одна публикация. Всего же их выходило много — гораздо больше, чем нам хотелось. Фактически каждый день новостные потоки переполнялись сообщениями об убийствах, грабежах, массе других преступлений, и мы не могли это не учитывать. Против нашей воли уголовная тематика стала одним из важных направлений газеты с использованием различных ее жанров, включая журналистские расследования. Их упорно и квалифицированно, подвергая себя немалому риску, вели Вадим Белых, Валерий Руднев, Алексей Челноков, Борис Резник, другие спецкоры и собкоры.

Вся пресса уделяла повышенное внимание этой проблеме, волновавшей людей не меньше, чем быстро скачущая инфляция и бешеный рост цен. Но мне кажется, что «Известия» смогли намного обстоятельнее, чем другие СМИ, показать причины и тенденции повсеместного разрастания преступности, ее возрастающую угрозу для демократизации России. Прежде всего я имею в виду опубликованную осенью 94-го большую серию крупных аналитических статей под единой рубрикой «Уголовная Россия».

Она задумывалась как большая коллективная работа, в которой приняли участие многие сотрудники редакции и собственные корреспонденты, в их числе — Юрий Феофанов, Игорь Андреев, Алексей Желудков, Николай Гритчин, Сергей Краюхин, Валерий Корнев, Виктор Костюковский, Валерий Миролевич, Михаил Овчаров, Александр Пашков, Борис Резник, Арнольд Пушкарь, Алексей Тарасов. Для экспертных оценок были приглашены крупные специалисты МВД, налоговой полиции, таможенной и других государственных служб. Окончательную подготовку текстов к печати как раз и выполнял новый человек в газете — Теймураз Степанов-Мамаладзе.

Заявляя о начале публикации этого цикла, «Известия» вышли с шапкой на первой полосе: «Уголовная Россия от городской улицы до кремлевского кабинета». Здесь же была приведена динамика зарегистрированных правонарушений в стране за 1976–1994 годы. За это время их число возросло с 834 998 до 2 799 614, то есть почти в 3,4 раза. Наибольшее нарастание пошло с 1989 года — до 30 процентов в год. Дальнейший подробный разбор статистики указывал на то, как всплескам преступности способствовало резкое обострение социальных проблем при смене государственного строя, переходе к рыночным отношениям. Огромная Россия предстала в этих статьях нерадостной картиной, где смешалось все разнообразие криминала — географическое, экономическое, национальное, возрастное и прочее.

Газета сообщала, что на территории РФ действовали несколько тысяч преступных группировок, объединенных в 150 крупных сообществ. Они фактически поделили страну на сферы влияния и успешно конкурировали с властями в экономической и даже политической областях. Главный метод действий — насилие и шантаж. Именно угрозами и преступлениями криминальные сообщества установили контроль над 35 000 хозяйствующих субъектов, среди которых было 400 банков, 47 бирж, полторы тысячи предприятий госсектора.

Характерной чертой современной преступности стала переориентация «вора в законе» в респектабельного господина, который собирает дань с легального предпринимательства, не теряя, впрочем, своей воровской окраски, что хорошо было видно на примере Красноярского края. Здесь, констатировали «Известия», действуют полторы сотни бандитских группировок, объединенных в пять сообществ. В каждом по две — две с половиной тысячи человек. Они контролируют все банки, рынки, 90 процентов коммерческих и 40 процентов государственных структур. Город поделен на восемь секторов. Но это не просто шайки рэкетиров. Хорошо организованные группы вторглись в область экономики. Красноярский союз товаропроизводителей вынужден был объявить край «зоной, неблагоприятной для развития экономики». Из-за тотальной криминализации, вездесущего рэкета свертывается производство, сокращаются рабочие места. Сопротивление подавляется жестоко. За одну декаду были убиты пять гендиректоров и президентов компаний.

По оценке газеты, в том же Красноярском крае наблюдается принципиально новое явление, выходящее за пределы чистого рэкета. Бандиты не просто налагают дань в абсолютных величинах — отдай миллион и до свидания. Они желают иметь долю, а это уже не только банда налетчиков, это сращивание криминалитета с предпринимательством. К примеру, в металлическом бизнесе устанавливается контроль над Красноярским, Братским, Саянским алюминиевыми заводами, Красноярским заводом цветных металлов, РАО «Норильский никель». Красноярский алюминиевый завод оказался под полным контролем офшорной фирмы, зарегистрированной в Монте-Карло. В ней первую скрипку играет уроженец Ташкента Лев Черный. Алюминиевый король контролирует поставки на завод сырья, в его руках сбыт стратегической продукции. Семейство фирм, учрежденных братьями Львом и Михаилом Черными, стремится занять доминирующее положение во всей алюминиевой отрасли.

Анализируя информацию с мест, эксперты газеты приходят к выводу, что темпы роста экономической преступности значительно опережают ее выявляемость. Так, в кредитно-банковской системе зарегистрировано большое число финансовых преступлений, ранее в статистике представленных единичными случаями. В 1993 году выявлено 4258 преступлений — это семикратный рост по сравнению с предыдущим годом, считавшимся «годом финансовой преступности». Все исследователи и практические работники дружно говорят о том, что преступные кланы прекрасно организованы, внутри них существует стройная иерархия, железная дисциплина и рациональное распределение обязанностей, что, собственно, и предопределяет современную научно выверенную постановку дела.

Отдельная статья в цикле «Уголовная Россия» посвящена самым тяжким преступлениям — убийствам. Ужас вызывает одна только таблица, показывающая динамику этих преступлений. Если в 1987 году их было зарегистрировано 9199, то всего лишь через шесть лет, в 1993-м совершено 29 213 убийств — рост более чем в три раза. В Россию пришел совершенно новый тип преступности, ранее известный лишь по кинофильмам об итальянской мафии. Имеются в виду «заказные убийства». В 1993 году их жертвами стали 289 человек — чуть ли не каждый день наемник выполнял заказ. До начала 90-х годов нанимали убийц больше по мотивам мести, корысти, ревности, устранения свидетеля. После 1992-го пошли заказы на устранение несговорчивых чиновников, видных коммерсантов, предпринимателей, банкиров с целью проникновения в их бизнес. Тарифы на заказные убийства имели очень подвижную шкалу в зависимости от обстоятельств, личности заказчика и жертвы — от двух до ста тысяч долларов (и больше). Квалифицированные заказные устранения видных людей стоили миллионы.

В известинских публикациях не могла быть обойдена тема коррупции, которая поразила государственные структуры, кредитно-финансовую систему, бизнес. Она стала надежным прикрытием организованной преступности, ее стимулятором и покровителем. По оценке экспертов «Известий», общая сумма криминальных доходов, нажитых преступными формированиями в 1993 году, составляла ориентировочно 2 триллиона рублей. От 30 до 50 процентов этих денег шло на подкуп государственных должностных лиц. Преступность повсеместно срослась с властью. Коррумпированные чиновники состояли фактически на службе у мафиозных формирований или попадали в полную зависимость от преступников и использовались ими для проведения своих операций.

Всего в цикле «Уголовная Россия» вышло пять крупных статей. Плотно насыщенные эксклюзивной информацией, они помогали людям увидеть, какого огромного масштаба достигла преступность, насколько она опасна для нормального функционирования и развития государства, для безопасности его граждан. Судя по отзывам в журналистской среде и читательским откликам, примененный нами способ коллективной аналитической работы неплохо себя оправдал. Этими публикациями, конечно, не была закрыта криминальная тема — она не собиралась терять своей актуальности, что продолжало отражаться на страницах «Известий», в частности, в новых разоблачениях мафии. На позиции газеты никак не сказалась угроза в адрес главного редактора.

Однажды в его приемной мы не увидели милиционеров с автоматами. Как объяснил в телефонном звонке Голембиовскому все тот же замминистра МВД, необходимость в их присутствии отпала. Схвачен ли был киллер, отменен ли ему приказ, был ли какой-то другой оперативный повод для снятия сильно надоевшей Игорю и семье охраны — этого замминистра не сообщил.

Охватившая страну преступность заставляла всю печать много писать о борьбе с нею, а она велась из рук вон плохо. 14 июня Ельцин подписал Указ «О неотложных мерах по защите населения от бандитизма и иных проявлений организованной преступности». Учитывая остроту проблемы, мы сразу же, едва он пришел по телетайпу, опубликовали этот документ полностью, дав ему заголовок: «Президент идет на чрезвычайные меры в борьбе против разгула преступности». А когда внимательно вчитались в него, то решили уже в следующем номере напечатать комментарий, который высказал весьма критическое отношение «Известий» к президентскому указу, что и было зафиксировано в первополосном заголовке «Чрезвычайные меры по борьбе с преступностью могут обернуться произволом властей». Коварство этого акта, писал автор комментария Юрий Феофанов, в том, что он размывает те процессуальные гарантии, которые хотя бы номинально обеспечивают наши права и свободы. Феофанов напоминал, что

во всех случаях только после возбуждения уголовного дела против конкретного лица возможны следственные действия: выемки, обыски, изъятие документов, задержания и т. д. Даже обоснованные подозрения должны быть процессуально оформлены. Это дает гарантию от произвола административной власти. Возбудив уголовное дело, официально предъявив обвинение, человека ставят под защиту закона, дают возможность прибегнуть к судебному контролю. Указ президента все эти гарантии опрокидывает.

Особенно смутила Феофанова часть 3-я статьи 1-й Указа: по его оценке, она сформулирована с изрядной долей иезуитского лукавства. Суть в том, что подозреваемых в преступлениях, которые будут караться не по уголовному закону, а по настоящему Указу, предписано сразу же арестовывать (задерживать) на 30 суток. Лет двадцать тому назад ЦК КПСС, вспомнил Феофанов, ограждая население от хулиганов, тоже издал распоряжение арестовывать на месте; тогда мы в упоении от решительности властей писали: «Пусть земля горит под ногами преступников». Сейчас это же повторил мэр нашей столицы слово в слово. А если отсчитать назад лет пятьдесят-шестьдесят, то мы и до иных законов и указов доберемся: «за сбор колосков по 10 лет, за опоздание на работу — на скамью подсудимых». Не суровость закона страшна, писал Феофанов, страшно отрицание закона. Процессуального — прежде всего. Сталинские массовые репрессии начались с того, что упростили судебную процедуру по определенным категориям дел, потом вообще устранили суд, заменив «двойками», «тройками» и «списками».

В заключение автор комментария говорит лично от себя, а в общем-то, и от имени «Известий»:

Меня очень страшит разгул бандитской и всякой иной преступности; она действительно перешла все пределы. И все-таки страшнее страшного — это узаконенный произвол государства. Тут уж ни у кого никакой защиты быть не может. Это мы уже проходили, но стараемся забыть пройденное, будто бы не судили у нас по указам, которые подменяли законы, и по законам, которые подменяли право. Если сегодня без суда и следствия возьмут бандита, завтра наверняка придут за честным человеком. Эта закономерность исключений не знает.

Я подробно излагаю мысли Юрия Васильевича и цитирую его не только потому, что этот комментарий был принципиально важным для выражения независимой позиции газеты по очень серьезной проблеме. Но и потому, что хочется показать ход рассуждений большого журналиста, не имеющего, кстати, юридического образования, к суждениям которого прислушивалась и вся юридическая общественность страны, включая ее научных светил.

 

Ничего, кроме правды

На 1994 год пришлось очень много случаев, когда «Известия», подобно этому комментарию Феофанова, подвергали критике действия высшего руководства страны — за принимаемые им решения, постановления, за продолжавшееся углубление экономического и социального кризиса. Планируя каждый номер газеты, мы всегда по давней из-вестинской традиции исходили из того, что в качестве главного должен быть «градообразующий» острый проблемный материал — и уже привыкли публиковать их без оглядки на возможную реакцию со стороны высоких властей, будь то министры, глава правительства, президент. В полной мере проявилась независимость «Известий» и 22 декабря, когда газета напечатала статью, вызвавшую огромный резонанс в России и за рубежом. Она сдавалась в номер буквально за час до его подписания, а над заголовком не пришлось долго думать — он возник сам по себе из сенсационного текста и уже через час стал подлинной сенсацией. Вот эти две строки, попавшие на ленты крупнейших мировых агентств со ссылкой на «Известия»: «Кто управляет страной — Ельцин, Черномырдин или генерал Коржаков?».

Речь шла об уникальном документе, адресованном главе правительства Черномырдину. Небольшой, всего двухстраничный, он состоял из двух частей. В первой давалась критическая оценка ранее принятых самим же Черномырдиным решений, в которых одобрялся свободный, рыночный доступ экспортеров к нефтепроводам и определялись условия привлечения больших средств из-за рубежа для модернизации систем хранения и транспортировки нефти в России. Теперь же в письме премьеру заявлялось, что это плохие, вредные решения, они способствуют усилению зависимости России от иностранного капитала, свертыванию отечественной нефтеперерабатывающей промышленности, «а это совершенно недопустимо ни по политическим, ни по экономическим последствиям для страны».

Газета обращалась к читателям: догадайтесь с трех попыток, какой такой экономический эксперт растолковывает премьер-министру и не последнему в стране газовику Виктору Черномырдину положение дел в сырьевых отраслях экономики? Какой такой высокопоставленный государственный деятель берет на себя ответственность диктовать главе российского правительства следующие условия? И здесь цитировалась уже вторая часть документа:

В целях нормализации положения в нефтяном секторе российской экономики… считаем целесообразным предложить Вам поручить первому заместителю Председателя Правительства О. Сосковцу… создание комиссии для проведения экспертной оценки всех вышеприведенных распоряжений с точки зрения соответствия национальной стратегии в области нефтяной политики и укрепления экономики страны.

Легко понимаемый заголовок не убивал, а усиливал интригу. С какой стати начальник охраны президента генерал Коржаков берет на себя право командовать главой правительства? Президент в курсе этого возмутительного послания? Кто же нами правит?

Автор материала — обозреватель экономической редакции Ирина Саватеева, наша новая молодая, красивая сотрудница, которую редко можно было встретить в редакции. Зато когда появлялась, то уже с готовыми статьями, сделанными на основе лично добытой информации, многих встреч и, как правило, поднимающими большие и острые проблемы. Из данной ее публикации следовало, что попытка влиятельного царедворца установить контроль над топливно-экономическом комплексом предпринята в интересах определенных сил, которые придерживаются особых, догматических взглядов на ведение рыночного хозяйства и будущее российской государственности. Эти силы в лице Коржакова, Сосковца, главы Госбезопасности Барсукова активно проявятся летом 1996 года, готовясь пойти на государственный переворот, отменив президентские выборы и сохранив власть Ельцина недемократическим путем.

Логичен вопрос, который ставит автор материала: через кого действуют эти силы? Непосредственно через президента, который почему-то поручил «решать проблему» Коржакову, либо через самого господина Коржакова, который в данном случае захотел вести самостоятельную игру?

И в том и в другом случае, — пишет Саватеева, — глава государства смотрится весьма бледно. Если письма, подобные тому, что цитировалось выше, рассылаются начальником Службы безопасности президента без ведома самого президента, то приходится констатировать, что реальные властные рычаги в стране находятся в руках кого угодно, но только не у законно избранного Б. Н. Ельцина. Если же подобные вещи санкционируются президентом, то приходится констатировать, что живем мы в государстве каком угодно, но только не демократическом, где деятельность всех ветвей и институтов власти строго регламентируется законом.

После появления этой статьи, как и после других критических выступлений газеты в адрес высшей власти, до нас доходила информация, что там, «наверху», «Известиями» очень недовольны, но редакция не придавала этому большого значения. Явно не нравились в Кремле, Белом доме и материалы, к примеру, о завершении вывода из Германии в Россию свыше 500 тысяч военнослужащих, многие из которых оказались со своими семьями зимой в чистом поле, в холодных армейских палатках.

Именно в связи с выводом наших войск состоялся в конце августа 1994 года официальный визит в Германию президента РФ. Тогда и произошел с Ельциным эпизод, отражение которого в «Известиях» вызвало большое негодование в Кремле. Хорошо помню этот материал еще и потому, что имел к нему косвенное отношение. Встретив утром у входа в редакцию Алика Плутника, я предложил ему сразу, не ожидая планерки, сесть за написание в номер комментария к событию, случившемуся накануне в Берлине и показанному вечером по всем телевизионным каналам: явно подвыпивший наш президент во время протокольных торжеств перехватил у дирижера палочку и взялся дирижировать на улице военным оркестром, перешедшим на лихую «Калинку-малинку». Я не сомневался, что планерка одобрит это предложение. Плутник реализовал его так убедительно критически, что все его 150 строк были напечатаны на первой полосе. В вышедшей спустя 16 лет в серии ЖЗЛ книге «Ельцин» отмечалось, что приговор российской демократической прессы на это дирижирование был более суровым, чем прессы зарубежной. А цитировались в этой книге только «Известия», писавшие пером Плутника, что «президент не частное лицо и представляет не себя одного, не только собственные вкусы и пристрастия. И каждое его появление на людях, каждое сказанное им слово, каждое движение многое говорят не только о нем лично, но и о нас с вами, о политическом и культурном уровне новой России». Спустя 19 лет, в ноябре 2013 года, когда я уже завершал настоящие заметки, выступивший на радио «Эхо Москвы» бывший пресс-секретарь президента Вячеслав Костиков тоже вспомнил этот материал в «Известиях», сказав, что сильно тогда обиделся Ельцин на Голембиовского. Добавил Костиков, что и вообще, когда в недрах общества зрела критика, «у Голембиовского никогда не ржавело, говорилось очень остро. И Борис Николаевич частенько обижался».

Ничего не заржавело и в случае, к примеру, с крупным интервью генерал-лейтенанта Александра Лебедя, который гневно отозвался о социальном положении наших военных, поставил большой минус своему Главнокомандующему, то есть президенту Ельцину, что тоже не добавило газете симпатий у высшего государственного начальства — военного и штатского.

Кстати, с самим генералом Лебедем, в пору командования им 14-й армией у «Известий», складывались непростые отношения. Он болезненно реагировал на наши материалы из Приднестровья, в которых говорилось о неблаговидном поведении некоторых его подчиненных. А если в публикациях выявлялись еще и некоторые неточности, то все это выводило генерала из себя. Он не жалел времени на письма в редакцию, были они длинными и резкими, выдающими командирскую категоричность и властолюбивую публицистическую лексику будущего политика. Вот начало одного из писем, адресованных Голембиовскому:

Господин редактор! Считаю необходимым довести до Вашего сведения, что и я сам, и мои подчиненные приняли опубликованную в Вашей газете информацию Вашего корреспондента как оскорбление, нанесенное преднамеренно, и преднамеренно публичное оскорбление. Более того, настоящую публикацию нельзя воспринимать иначе как попытку подлить масла в костер конфликта, разгоревшегося вокруг 14-й армии. Причем в костер, уже почти погасший — поскольку практически все задействованные в конфликте стороны к настоящему моменту встали на позицию здравого смысла. Практически все — кроме тех, кого не устраивает роль, которую Россия по-прежнему играет в этом регионе: роль великой державы, стремящейся гарантировать мир и спокойствие как на своих границах, так и на границах своих ближайших соседей… Но даже если Вы — я имею в виду журналистский коллектив «Известий» — действительно являетесь выразителем надежд и чаяний народа российского и Российской державы, это ни в коей мере не дает Вам права упрекать тех, кто, независимо от чина и должности, просто честно выполняет свой воинский долг…

После недовольного комментирования известинской статьи обычно следовала ультимативная концовка, типа этой:

Как российский офицер, я обязан требовать от Вас, чтобы Вы публично, на страницах своей газеты принесли извинения тем из моих подчиненных, кто незаслуженно обижен Вашей публикацией. Я не вправе судить о профессиональной подготовке Ваших сотрудников. Но в профессиональной подготовке подчиненных мне офицеров не сомневаюсь и сомневаться не буду. Ибо они служат Отечеству. Прошу Вас настоящее письмо считать официальным документом и настаиваю на его публикации в Вашей газете в ближайшее же время.

Командующий 14-й гв. ОА РФ генерал-лейтенант А. Лебедь

Конечно же, требуемая публикация не появлялась в газете. Для этого обычно не имелось весомых оснований, к тому же она, на взгляд редакции, компрометировала бы известного военачальника напыщенностью и немалой демагогичностью его текста. Но вежливые ответы ему шли, например, такой:

Уважаемый Александр Иванович! Честно скажу, удивлен и огорчен Вашим письмом. Мы-то в редакции считали, что все наши материалы, посвященные конфликту вокруг 14-й армии, были направлены в поддержку здравого смысла и Вашей позиции. Еще одним доказательством этого может, наверное, служить интервью с Вами, опубликованное в следующем же номере… Согласитесь, Александр Иванович, что газета не только вправе, но и обязана предоставлять другую точку зрения, и, на мой взгляд, «Известия» это сделали корректно. Если Вы не разделяете это мнение, то готов принести свои извинения Вашим сотрудникам.

С уважением И. Голембиовский, главный редактор «Известий»

Однако вернусь к тому, о чем шла речь до упоминания переписки с Лебедем — о материалах, которые не нравились власти, раздражали ее, а она их терпела, никаких контрмер по отношению к «Известиям» не принимала. Самым сильным таким раздражителем, свидетельствующим о независимости газеты, стала в 94-м году ее позиция в освещении событий, связанных с Чечней.

По страницам «Известий» можно проследить, что предшествовало этим событиям. Еще в конце 1990 года на волне горбачевской перестройки в Грозном прошел Чеченский национальный съезд, который избрал своим лидером 46-летнего боевого авиационного генерала Советской армии Джохара Дудаева, проходившего службу в Эстонии. Дудаеву было всего восемь дней от рождения, когда его семью, как и всех чеченцев, выселили далеко за Урал, так что с молоком матери впиталась обида на советскую власть, переросшая в готовность к мести. В мае 91-го генерал увольняется в запас и принимает предложение возглавить исполком ОКЧН (Общенациональный конгресс чеченского народа). В этом качестве он потребовал самороспуска Верховного Совета Чечено-Ингушской автономной республики и начал формирование параллельных органов власти. Когда в августе 91-го в Москве произошел военный путч, власти Грозного его поддержали, но ОКЧН выступил против. Начался многосуточный митинг с требованием отставки руководства республики, а 5 сентября оно было разогнано вооруженными сторонниками Дудаева. 1 октября Верховный Совет РСФСР разделил это автономное образование на Чеченскую и Ингушскую республики. В конце месяца в Чечне состоялись президентские выборы, победил Дудаев, набрав 90,1 процента голосов.

Своим первым декретом он провозгласил независимость Чеченской Республики Ичкерия (ЧРИ) от России. Переведя Чечню на военное положение, отдает приказ на захват зданий силовых организаций, разоружение воинских частей, блокирование военных городков Минобороны. Вводится право на покупку и хранение огнестрельного оружия. Прекращаются железнодорожные и авиасвязи с Россией. Ухудшается вся экономическая и социальная обстановка, что вызывает недовольство людей. Оппозиция Дудаеву смелеет, и весной 1993 года в Грозном по инициативе парламента начинается новый бессрочный митинг, требующий референдума о доверии парламенту и президенту. В ответ на это Дудаев вводит прямое президентское правление на всей территории Чечни, расстреливает митинг, берет штурмом мэрию Грозного. Теперь уже вооружается и оппозиция…

Следующий, 1994 год. В Чечне постоянно происходят вооруженные столкновения между сторонниками и противниками Дудаева, идет гражданская война. К чему она приведет? Кто победит? На кого должна ставить Москва? Что надо делать для возвращения в республику мирной жизни, установления порядка? Над множеством вопросов ломало голову руководство России, прислушиваясь к голосам своего ближайшего окружения, оценкам и прогнозам силовых структур, охвативших всю территорию Чечни своими разведывательными сетями. Такими же вопросами задавалась и редакция «Известий», направляя в мятежный край своих спецкоров Ирину Дементьеву, Валерия Выжутовича, собкора по Ставрополью Николая Гритчина.

Из их материалов видно, что, несмотря на привлечение больших информационных и аналитических сил, Москва не имеет верного представления о реальной обстановке. Готовясь к подписанию договора о разграничении и взаимном делегировании между органами государственной власти РФ и ЧР, Кремль никак не мог решить, с кем именно вести переговоры. Как писала Дементьева, сначала имелся в виду Дудаев, и уже было объявлено о будущей встрече Ельцина и Дудаева. Но тут с российской стороны зазвучали голоса (например, вице-премьера С. Шахрая), что президент Чечни избран незаконно и договариваться надо со всеми органами и движениями непризнанной республики.

По оценке Дементьевой, желающих со стороны Чечни договариваться с Россией предостаточно. Кое-кто готов и пожертвовать излюбленной идеей суверенитета — и подписать федеральный договор с теми или иными взаимными уступками и оговорками. И вот уже Москва начинает отдавать предпочтение Надтеречному району, глава которого Умар Автурханов имел продолжительную беседу в администрации Ельцина. У него появился шанс получить признание и закрепить за возглавляемым им Временным Советом статус единственной законной власти Чечни вплоть до официальных выборов.

Дальнейшее развитие ситуации показывает, что о чеченской оппозиции Кремль знает меньше, чем удалось выяснить нашим корреспондентам, в частности, Валерию Выжутовичу. Вот что он писал в своей большой статье «Что происходит в Чечне», опубликованной 16 августа:

Кто такой Умар Автурханов? Нет, это не я, прожив в Чечне неделю, спрашивал на базарах, в шашлычных, на улицах… Это спрашивали меня. Как представителя российской прессы, из которой республика с изумлением узнала о существовании в Надтеречном районе «национального лидера»», располагающего, по его заверениям, поддержкой 80 процентов здешнего населения.

Мнение всех, с кем я в эти дни встречался и беседовал: человек, на которого сделала ставку Москва, пользуется в республике поддержкой только своих родственников и не очень многочисленных земляков… Как сказал мне заместитель министра иностранных дел республики Руслан Чимаев: «Москва вызвала из политического небытия Автурханова, потому что больше никто из оппозиции, критикуя Дудаева, не выступает против чеченской государственности.

Каждая новая публикация в «Известиях» из Чечни добавляла факты, которые существенно расходились с тем, что страна узнавала из официальных источников в Москве — мы, понятно, их также обнародовали. В Чечне уже участились военные столкновения оппозиции с подразделениями Дудаева, он во всех побеждает, а Кремль будто бы этого не видит, с этим не считается. 10 сентября «Известия» сообщили, что в администрации президента состоялось закрытое заседание экспертно-аналитического совета, на котором с докладом «К положению в Чеченской республике» выступил руководитель рабочей группы по национальной политике Президентского совета Эмиль Паин. Далее сказано, что, поскольку в ходе дискуссии доклад не получил каких-либо серьезных возражений, его можно принимать за ориентир политики Кремля в отношении Чечни на ближайшую перспективу. Один из выводов доклада, а значит, и ориентир политики Кремля: «Маловероятным представляется вариант, при котором Дудаев одерживает полную победу над оппозицией и восстанавливает свой контроль над всей территорией ЧР. Для этого у него нет достаточных людских и финансовых ресурсов».

Ориентир сработал: ставка Москвы окончательно сделана на оппозицию, ей оказывается всяческая помощь — от пропагандистской до бронетанковой и вертолетной. Через десять дней, 20 сентября, Умар Автурханов заявил, что все мирные пути решения чеченской проблемы исчерпаны. Рано утром 30 сентября силы Временного совета при поддержке непонятно откуда взявшихся вертолетов атакуют аэропорт Грозного. «Известия» сообщают, что правительство Дудаева оценивает это нападение, повлекшеее за собой человеческие жертвы, как «откровенную агрессию России против суверенной Чечни. В связи с этим Дудаев отдал приказ о приведении в готовность скрытого механизма по проведению террористических актов в различных городах России, в том числе в Москве».

В октябре-ноябре один за другим наносятся сокрушительные удары по боевым подразделениям оппозиции. Героически работает в Чечне наш собкор по Ставропольскому краю Николай Гритчин, ежедневно передавая в редакцию горячие сообщения. Он добивается того, что не по силам агентуре российских силовых структур — личной встречи и содержательного разговора с Дудаевым. И первое, что слышит от него: курс на поддержку чеченской оппозиции одобрен Ельциным в результате неосведомленности о реальном положении вещей. Окружение российского президента преподносит оппозицию как влиятельную силу в ЧР, тогда как «это уголовники, по которым плачут все тюрьмы мира».

Очень важными для Москвы были слова Дудаева, что он сохраняет надежду на возобновление продуктивного диалога с Кремлем, полагая, что Ельцин способен на смелые шаги, подобные предпринятым им в начале своего президентства по отношению к государствам Балтии. Дудаев дал понять, что сохраняет лояльность по отношению к России. По его словам, он отверг заманчивые проекты некоторых западных политиков, направленные на разыгрывание кавказской карты с целью ослабления России.

Побывав в разных районах Грозного, Николай Гритчин сообщал:

Самое главное, что страшит жителей столицы Чечни, — это нарастающее вооруженное противостояние, круглосуточная пальба и участившиеся взрывы. Если в прежние приезды сюда я слышал от оппозиционеров и местных русских категорическое желание поскорее избавиться от Дудаева, с которым они связывали нагрянувшие на республику беды, то сейчас настроение начинает меняться. Люди все чаще мечтают о том, чтобы власть поскорее сосредоточилась в чьих-либо одних руках. Пусть даже в руках нынешнего президента.

Этот материал Гритчина мы печатаем 23 ноября. В Кремле наверняка его видели, может, даже как-то комментировали, но в учет ничего не взяли — ни слов Дудаева, ни настроения жителей Грозного. А утром 26-го, явно по согласованию с Кремлем, в Грозный вторглись три колонны бронетехники оппозиции — с севера, запада и востока — и при поддержке семи вертолетов и двух истребителей уверенно продвинулись к центру.

Отсутствие реального сопротивления, — передавал в газету Гритчин, — опьянило автурхановцев, и они готовы были отпраздновать скорую победу. Но замысел военного командования правительственными силами как раз и заключался в том, чтобы заманить тяжелую технику противника поглубже в тесноту улиц, где ей трудно маневрировать. Это подтвердил в беседе со мной представитель президента в войсках М. Мержуев. По его сведениям, в сражении участвовало лишь пять правительственных танков, что вдесятеро меньше, чем было у оппозиции. Решающий вклад в уничтожение бронированных колонн внесли гранатометчики.

Всего сгорело более двадцати танков, двенадцать было захвачено в качестве трофеев. В распоряжение дудаевцев перешли также пять бэтээров, им удалось подбить один из вертолетов. Около ста пятидесяти человек попали в плен. По утверждению Мержуева, почти семьдесят из них — это российские военные, в основном офицеры: бортмеханики, командиры танков. Потери дудаевских сил значительно меньше: один поврежденный БТР и одна пушка, погибли четырнадцать человек.

Корреспонденты «Известий» в Москве для этого же номера газеты старались выяснить причастность России к трагическим событиям в Грозном, но никто, ни одно ведомство в этом не созналось. 28 ноября Ельцин подписывает ультиматум, в котором требует противоборствующие стороны Чечни в течение сорока восьми часов сложить оружие. Наутро газета выходит с шапкой «Москва — Грозный: три года невнятной политики и 48 часов на размышление».

Начавшаяся в этот день в Грозном пресс-конференция Дудаева была прервана атакой на город истребителей и вертолетов. По ним открылась пальба из тысячи стволов. Как передал в редакцию Гритчин, обстановка в столице Чечни накаляется с каждым часом. Отведенные 48 часов на сложение оружия власти республики стараются максимально использовать для подготовки к отражению российской агрессии. Формируются отряды ополчения, в места их дислокации направляются вооружения и боеприпасы. Дудаевым издан указ о придании судам ЧР статуса военно-полевых. Митинг у здания парламента, несмотря на налет, не рассеялся. Сторонники Дудаева с оружием в руках повторяли: «Свобода или смерть!». На вопрос, как они будут противостоять мощи российской армии в случае введения в Чечне чрезвычайного положения, участники митинга заявляли, что, даже захватив территорию, противник не сумеет покорить этот народ. Война будет продолжаться партизанскими методами.

По истечении срока ультиматума стало понятно, что выработаны и начали осуществляться меры для его реализации. Как сообщил наш корреспондент, подполковник Российской армии Николай Бурбыга, в район Моздока десятками самолетов военно-транспортной авиации был переброшен личный состав сразу нескольких частей Псковской и Таманской воздушно-десантных дивизий. В последующие дни активно продолжалась концентрация войск и техники вокруг Чечни. Усилились воздушные атаки на Грозный. Каждый очередной номер газеты открывался новостями, касавшимися Чечни, они были всё тревожнее.

Хорошо помню 11 декабря. Воскресенье, редакция не работала — следующий номер мы должны были делать днем в понедельник, выпускать вечером. Я собирался с утра заняться какими-то домашними делами, когда позвонил Андрей Иллеш. Не здороваясь, спросил: «Уже знаешь?». Выдавив из себя обеспокоенное «Ну?», я услышал сквозь многоэтажный мат, что по указу Ельцина начался ввод войск в Чечню. Почти все оперативные материалы по чеченской ситуации шли в газету через отдел Андрея, и, как работник очень ответственный, энергичный и деятельный, он, едва узнав эту ужасную новость, направился в редакцию, благо жил недалеко, в Камергерском переулке. После разговора с ним и я уже не мог оставаться дома.

Несмотря на выходной, телетайпы работали, но нужной нам информации было немного. Я у себя на третьем этаже занялся разными бумагами, прикидывая, каким, с учетом случившегося, может быть завтрашний вечерний номер. Андрей на шестом выжимал все возможное из телефонов, особенно из кремлевского. Им были оповещены, вызваны, заряжены на добывание нужных сведений все его легкие на подъем люди — Виктор Литовкин, Николай Бурбыга, Вадим Белых, Сергей Мостовщиков, Валерий Яков, Алексей Челноков, Алексей Желудков… Кто-то оставался в Москве, кто-то уже несся в аэропорт, летел в Моздок, Махачкалу. Во всем своем оптическом всеоружии отбывал туда и наш новый, бесстрашный фотокорреспондент Володя Машатин.

Первые бои принесли и первые жертвы. Но в репортажах вечернего номера от 12 декабря и в последующих за ним номерах еще витала надежда, что пока не пролита большая кровь, еще может быть предотвращена большая война. Нас, как и всю страну, какое-то время еще обнадеживало некое спокойствие официальной формулировки: «войска осуществляют миссию восстановления конституционного порядка». Армейские части всё ближе со всех сторон подходили к Грозному, и многим казалось, что штурма не будет, что это делается, как сообщалось, только для нейтрализации имеющейся у дудаевцев тяжелой техники.

Много ходило противоречивой информации о переговорах, о возможности их успеха. Но еще больше было традиционного официального вранья, и оно особенно удручало, настраивало редакцию против того, что «миссия восстановления конституционного порядка» осуществляется огнем и мечом. В редколлегии оставалось прежнее мнение о позиции газеты в чеченском кризисе: мы публикуем то, что видим, что знаем и думаем, — вне зависимости от того, нравится это кому-то или нет.

В открытие вечернего номера газеты 29 декабря печатаем в качестве заголовков две цитаты на черном фоне. Первая: «Борис Ельцин, 27 декабря, Москва: Мною дано указание исключить нанесение бомбовых ударов, которые могут привести к жертвам среди мирного населения Грозного». И вторая: «Ночью Грозный пережил шесть ракетно-бомбовых ударов. Сергей Ковалев, 28 декабря, Грозный».

В последнем за 1994 год номере «Известий» от 31 декабря основной материал на первой полосе был посвящен «Человеку года». Обычно в подобных случаях трудно остановиться на какой-то одной наиболее достойной кандидатуре. На этот раз все мы и сразу сошлись на единственном имени.

По нашему мнению, — говорилось в тексте от редакции, — «Человек года» — Сергей Адамович Ковалев, уполномоченный по правам человека Российской Федерации. Член президентской команды, открыто восставший против силового решения чеченского кризиса, находя такое решение глубоко безнравственным, государственный и общественный деятель, для которого реальные права человека (а первое среди них — право на жизнь) важнее прав государства со всеми его доктринами, при которых вконец обесценивается жизнь ни в чем неповинных женщин, детей, стариков. Мог ли он более наглядно, более весомо, более громогласно заявить о своей позиции, чем сделал это, вылетев в Грозный после введения российских войск в Чечню? Поставив себя самого в положение мирного гражданина, проживающего в Грозном? Сам вместе с группой депутатов Государственной думы обрекший себя на все опасности существования в условиях наведения федеральными властями порядка в мятежной Чечне?..

На переломных этапах российской истории нравственному примеру такого рода, преподанному нации лучшими ее представителями, поистине нет цены. У всех на памяти жизнь-поступок академика Андрея Сахарова, непоколебимого рыцаря истины. Теперь пример подает его ученик.

Утром 31 декабря газета с этим материалом лежала между мной и главным редактором — мы сидели вдвоем за его рабочим столом. Говорили о чем-то, касавшемся первых январских номеров. Открылась дверь, и секретарь сказала:

— Сейчас по радио передали, что начался штурм Грозного.

Через несколько минут вошел Лацис, с порога сообщил об этом же. Игорь позвал Друзенко, Боднарука. Ко всем обратился с вопросом:

— Что думаете?

Разными словами, но все говорили об одном и том же. Что главной темой газеты неизвестно насколько, но, похоже, надолго остается Чечня. И что должна остаться прежней наша твердая линия: ничего, кроме правды.

…Закончить эту главу хотелось бы информацией из будущего, 1995 года. 18 апреля в Москве Международный пресс-центр совместно с Ассоциацией иностранных корреспондентов подвел итоги российской журналистики за предыдущий 1994 год. Лучшим печатным изданием названа газета «Известия». Из официальной мотивировки этого решения:

В газете появились материалы, вскрывающие факты, которые кремлевское окружение хотело бы спрятать от общества. Ряд публикаций показал истинных, а не мнимых «хозяев» российской политики. Позиция газеты ярко проявилась во время чеченских событий. Несмотря на попытки властей скрыть многие факты этой трагедии, журналисты сумели провести собственные расследования…

 

Война. Тучи над реформами

Первый номер «Известий» за 1995 год вышел вечером 4 января — новогодние праздники длились три дня. Но такими они были только по календарю. Из телевизионных сводок страна знала о кровавом новогоднем штурме Грозного, и хотя они многого не договаривали, с увиденного на экранах было понятно, что на юге России разворачивается настоящая война. Газеты молчали — типографии не работали.

Утром 4 января редакция получила неопровержимое свидетельство того, что в реальности происходило в Чечне в так называемые праздники. Это был материал Иры Дементьевой, которую с 30 декабря уволили по возрасту из штата газеты, но не из профессии. Всегда чуткая к людскому горю и твердая в отстаивании правды, в последние годы, и это можно сказать без преувеличения, она полностью посвятила себя борьбе за справедливость по отношению к чеченскому и ингушскому народам. Имея на руках приказ о выходе на пенсию, Ира не могла усидеть в Москве, предчувствуя трагические события в Чечне. Вместе с группой депутатов Госдумы и Совета Федерации, их помощниками и четырьмя журналистами перед Новым годом она вылетела в Назрань. Там им дали неказистый, весь латаный автобус с отверстием, похожим на пулевое, в ветровом стекле. Взяв еще нескольких пассажиров с этого авиарейса, автобус направился в сторону Грозного.

Отсюда, с дороги, и начинается репортаж, который и сегодня читается на одном дыхании. Настоящий классический репортаж наблюдательного и честного журналиста. Что ни абзац, каждая строка — важные детали, впечатляющая информация. И здесь мне трудно воздержаться хотя бы от короткого цитирования:

Впереди над Грозным висит смог, солнце проглядывает сквозь плотное облако, как белое слепое пятно. Мы уже знаем, что бомба попала в нефтехранилище, что рядом — емкости с аммиаком, что Грозному, а может, и всему Северному Кавказу угрожает экологическая катастрофа. В Назрани нас совершенно серьезно убеждали взять противогазы.

Российских военных по мере приближения к Грозному видим только издали — окопавшимися в поле. Закопаны по самую башню танки, вырыты окопы, из прорези в палатке торчит труба, идет дым. Решили здесь зимовать?

31 декабря, президентский дворец.

Кто-то принес новость, что по ближней улице к центру движутся российские танки… Где-то к полудню сильно и на все лады загромыхало по стенам, и всем велели спуститься поглубже, в подвал. Так началось наше суточное, а для большинства двухдневное сидение в подвале с редкими выходами на поверхность…

13.20. Из торцового окна первого этажа вижу площадь… Первый танк и первый убитый. Под стеной лежит тело солдата, уже не похожего на человека. Их к концу дня будет много, и никто их не хоронит. Еще с той войны не похоронены солдатские кости, а на этой, позорной, каждый погибший мальчишка — укор бездарным и бессовестным генералам. Расчетные потери.

15.10. Из правого окна коридора первого этажа видны три горящих танка. Танки горят по всему Грозному. Помню ухмылку Грачева (министр обороны РФ. — В. З. ): танки в городе — это безграмотно!

16.40. Вводят пленных… Солдаты маленькие, худенькие, со встревоженными детскими лицами. Новобранцы. Они попали в Грозный на ДТП… Заблудившись, попали на площадь перед президентским дворцом. Развернулись, тут им попало в гусеницу… «Маме сообщать не нужно, — просит солдатик. — Она у меня еще инфаркт схватит. Павел меня зовут».

31 декабря, 00 ч. 00 мин. Новогодняя ночь в бункере — без шампанского и разносолов. В центре горит все то, что не сгорело раньше. От жара лопаются зеркальные стекла в большом дореволюционной постройки доме, наискосок от дворца. Кровля раскаленными звездами взлетает в черное небо. Но долго всматриваться некогда. Коридор на первом этаже простреливается…

Последний абзац:

Когда мы выезжали из Грозного, все небо позади, казалось, в дыму. Войска Грачева и Ерина (министр МВД РФ. — В. З. ) сжигали четырехсоттысячный город Грозный. Да, говорят нам, жертвы неизбежны, но зато мы сохраняем целостность России и наиболее экономичный путь транспортировки нефти. Держава превыше всего. Ради ее величия ничего не жалко.

Репортаж Дементьевой был не единственным материалом о чеченских событиях в первом январском номере «Известий». После утренней планерки редакция напряглась и для вечернего выпуска подготовила по этой тематике три первые полосы. Номер открывал снимок агентства Рейтер, сделанный в тюремной камере Грозного, на нем — трое российских солдат, с потерянным, жалким видом, взятых в плен дудаевцами во время боя 1 января. Рядом — текст, начинающийся словами о том, что после явного провала очередного штурма Грозного пресс-центр российского правительства стал активно опровергать информацию о потерях войск и о провале самого штурма. Суть опровержения выражалась не в цифрах, а в циничной формулировке: потери, дескать, оказались даже «ниже расчетных». Этот текст подкреплял смысл стоявшего над ним главного заголовка номера: «Военное безумие с расчетными жертвами». Выделялась остро критическая статья в адрес российских властей, не использовавших всех возможностей мирного урегулирования, применивших силу, не потрудившись при этом отделить — политически отделить — нарушителей закона в Чечне от всего народа Чечни. Со страстным призывом не воевать, не утюжить танками собственную землю, остановить государственное насилие выступил в газете знаменитый артист Сергей Юрский. О своей полной поддержке усилиям уполномоченного по правам человека Сергея Ковалева прекратить бойню в Чечне заявили академики Георгий Арбатов, Дмитрий Лихачев, Борис Раушенбах, Александр Шейндлин, Александр Яншин, известные писатели Даниил Данин, Юрий Карякин, Лев Разгон…

В те часы, когда делался этот номер газеты, снова пробирался в центр Грозного известинец Николай Гритчин, чтобы следующим утром сообщить в редакцию о последних новостях. И также в Чечню, по другим адресам (московский госпиталь, Кремль, парламент, различные министерства, краснодарский митинг солдатских родителей, бунт екатеринбургского ОМОНа против участия в войне и т. д.) по заданиям редакции и по собственной инициативе спешили наши репортеры, спецкоры, собкоры. Летели, ехали, звонили, чтобы получить для газеты ответ на множество вопросов. Сколько убитых, раненых? Кто вооружал Джохара Дудаева? Как спастись мирным жителям? Куда деваться десяткам тысяч беженцев? Во что уже обходится война? Когда и кто закончит это безумие?.. И в следующем номере для всей этой многогранной темы тоже еле хватило трех полос. И в следующем, и во многих последующих номерах…

Днем 5 января в Москву из Грозного прибыл Ковалев. Накануне Дементьева в разговоре с Голембиовским сказала, что Сергей Адамович готов дать пресс-конференцию, но пока не ясно, где она состоится — появились проблемы с местом. Власти вставляют палки, не хотят выделить большое помещение.

— Может, в нашем Круглом зале? — предложила Ира.

— Конечно! — отреагировал Игорь.

Через ИТАР-ТАСС и «Интерфакс» по всем СМИ разошлась информация, что пресс-конференция Ковалева состоится 5 января в 16.00 в редакции газеты «Известия».

Такого столпотворения российской и иностранной прессы, начавшегося еще часа за два до назначенного времени, никогда не наблюдалось в наших коридорах. Многие журналисты в коридорах и остались — Круглый зал не мог вместить всех желающих. Всего на пресс-конференции присутствовало более пятисот человек — представители всех средств массовой информации, работающих в Москве, политики и общественные деятели, депутаты Госдумы, чеченского парламента.

— Мы прибыли в Москву, чтобы посмотреть в глаза тем, кто отдает приказы о бомбежке Грозного и лжет об этом, — сказал в начале своего выступления Сергей Ковалев, мужественное поведение которого в отстаивании общечеловеческих ценностей и прежде всего права на жизнь, было широко признано гуманитарным и нравственным подвигом.

Пресс-конференция была долгой и очень насыщенной серьезными и острыми вопросами, откровенными и убедительными ответами. Вел ее Игорь, вел четко, толково, проявляя свою собственную и коллектива «Известий» жесткую позицию по чеченскому вопросу. Если раньше она сводилась к тому, что развитие событий в Чечне не должно было привести к войне, то сейчас целью газеты было остановить войну. И в первую очередь — остановить кровопролитие в Грозном.

Не было в 95-м году ни одного номера газеты, в котором не шла бы речь о Чечне. А в отдельные моменты эта необъявленная война вновь заставляла говорить о себе во всем мире. Очередной такой момент наступил 14 июня, когда дудаевские боевики под руководством Шамиля Басаева перенесли военные действия уже за пределы Чечни, непосредственно на российскую территорию — средь бела дня ими был захвачен город Буденновск в Ставропольском крае. В первые же часы от их рук 28 жителей города погибли, 65 были ранены и около пятисот — захвачены и долго удерживались в районной больнице в качестве заложников. Подшивка «Известий» сохранила подробности этой многодневной трагедии, вызвавшей не только ужас и негодование в связи с действиями террористов, но и тягостные вопросы, суровую оценку безответственных действий российских властей.

И вновь наши корреспонденты с большим риском для жизни оказались в центре событий. В первой же группе допущенных в осажденную больницу был Николай Гритчин. Более двух суток добровольно провел среди заложников Валерий Яков, находившийся 18 часов в автобусе боевиков, двигавшихся из Буденновска в горное чеченское село Зандак, в то время как над колонной барражировали шесть военных вертолетов и в любую минуту с заложниками могло произойти самое худшее. Вооруженный всеми репортерскими средствами — ручками и блокнотами, фотоаппаратом, видеокамерой, Яков подробно рассказал об увиденном на страницах «Известий», а его съемка прошла по нескольким российским телеканалам.

Растянувшаяся во времени чеченская война накладывала тяжелый отпечаток на жизнь всей страны, в первую очередь на экономику, и газета это доказывала. Так, в статье «Почем нынче война?» сообщалось, что по расчетам Минэкономики расходы на восстановление жилого фонда, инженерных сооружений и прочих объектов могут составить 2,3–2,7 триллиона рублей, отдельно на восстановление нефтегазового комплекса требовалось минимум 700–800 миллиардов. Самые сдержанные оценки всех экономических потерь в результате конфликта располагались в интервале 3,1–3,5 триллиона рублей. Близкими к этим были и прогнозы Министерства финансов. А вместе с военными расходами бойня в Чечне могла стоить 7,5 триллиона рублей.

С макроэкономической высоты взглянул на ситуацию Отто Лацис, анализируя только что обнародованную оперативную информацию о социально-экономическом положении России в 94-м году. По его выводам, прошедший год можно было бы считать прологом к выходу страны из глобального экономического кризиса, поскольку начали появляться признаки отступления кризисных явлений, хотя и очень медленного и неустойчивого.

«Нужен, — писал он, — хоть небольшой стартовый импульс, чтобы двигатель подъема завелся. И в этот момент колебания на пороге подъема экономику подкосили неудачные политические шаги». В их числе — война в Чечне, активизировавшая инфляционные ожидания. Это подтолкнуло Центробанк к новому повышению ставки рефинансирования: до 200 процентов, что является практически запретительным уровнем для кредитов на производственные инвестиции. На взгляд доктора экономических наук Лациса, еще не все потеряно, еще политику стабилизации не постигла катастрофа, но начавший было проясняться горизонт вновь заволокло тучами.

Об этих «тучах» было много других публикаций в «Известиях». Состояние экономики и общественных настроений освещалось не только в связи с чеченской войной или сквозь ее призму. Выискивать информационные поводы не приходилось — жизнь предлагала их в изобилии каждый день и, как правило, с негативным содержанием. Одним из важнейших явлений, которым газета уделила в 95-м году пристальное внимание, стало повсеместное нарастание в России социальной напряженности. Тут разные жанры были к месту, но глубже всего суть происходящего вскрывали аналитические статьи, что хорошо видно на двух примерах — шахтерских забастовках и положении школьных учителей.

Как и остальная российская пресса, «Известия» в оперативном ключе сообщали о потрясшей страну в январе-феврале всеобщей шахтерской забастовке, в которой приняли участие около 500 тысяч работников отрасли. И так же, как другие СМИ, называли главную причину этого социального взрыва: многомесячные задержки заработной платы на общую сумму более 1 триллиона 300 миллиардов рублей. Но при этом газета шла дальше, выясняя, почему образовывались такие колоссальные долги и какую они несут дальнейшую угрозу всему обществу, государству.

В статье «Шахтеры Кузбасса на рельсах реформ» собкор в Кемерове Виктор Костюковский говорит об одном мифе, не первый год существующем в сознании общества, — мифе о неизбежной убыточности сырьевых отраслей, в первую очередь угольной. Это — полуправда в том, что касается всей России, отмечено в статье, и неправда в том, что касается Кузбасса. Характер залегания кузнецкого угля, горно-геологические условия его добывания, наконец, качество здешнего топлива таковы, что в условиях нормальной экономики добыча может и просто обязана быть рентабельной. Как прибыльна она, например, в США, Австралии, ряде других стран. Но пока нашу экономику нормальной не назовешь, из-за многих факторов (инфляция, дефицит бюджета, постепенный отпуск цен на энергоносители и т. д.) не может сложиться реальная рыночная цена. Отсюда добыча, транспортировка, реализация угля внутри страны и даже на экспорт, и впрямь дело убыточное. В этих условиях, продолжает Костюковский, поддержать угольную промышленность могут только государственные дотации, и они выделяются. Но огромная проблема в том, что они же, эти дотации, в свою очередь и стимулируют убыточность.

Описывая громоздкую схему распределения дотаций, наш собкор показывает, что она не дает развиться нормальной конкуренции, замедляет переход к настоящим рыночным отношениям, препятствует определению экономически сильных и слабых предприятий. Для директора угольной компании или шахты главным становится не добыча угля, не снижение расходов, а «добыча» дотаций. Нередко зарплата на убыточных шахтах выше, чем на рентабельных.

Известинская статья напоминает, что в ходе знаменитых стачек 1989–1991 годов шахтеры боролись еще и против всесилия Минуглепрома, который фактически заправлял не только всеми, до мелочей, сторонами работы объединения и предприятий, но и вообще всей жизнью в угольных областях, городах — от строительства и содержания жилья и соцкультбыта до распределения мяса и сахара. Теперь почти тем же занимается компания «Росуголь». Созданная с рыночной целью, она фактически превратилась в тот же Минуглепром. Ее руководители забываются настолько, что принимают приказные решения, определяющие жизнь и смерть акционерных обществ, без участия хозяев — акционеров.

Пока все остается без радикальных изменений, — писал наш собкор, — без настоящей заботы о людях, шахтеры идут на рельсы, чтобы останавливать поезда и привлекать внимание страны к своим бедам. Выходят не только на Транссиб — они, можно сказать, ложатся на рельсы российских реформ. Тех самых, которых ждали, которые выстрадали, за которые боролись пять лет назад, ради которых терпели снижение уровня жизни и не поддавались на уговоры политических провокаторов.

Вообще-то, если судить по «Известиям», забастовочную эстафету принесли из прошлых лет в 1995 год не шахтеры, а работники народного образования. Первые забастовки прошли в январе-феврале в Читинской, Курганской областях. Затем их волны покатились по Бурятии, Поволжью, Уралу, центру России. Летние каникулы снизили накал борьбы, а с началом нового учебного года он резко пошел вверх. 26 сентября во всероссийской акции против нищенской зарплаты выступили 7437 коллективов учителей, всего около 500 тысяч работников народного образования. Своевременно сообщая об этих выступлениях, «Известия» и здесь выходили за рамки текущей информации. Лучше всех в газете истинное положение дел в школьной системе знала Ирина Григорьевна Овчинникова, сама в прошлом учительница, хорошо известная миллионам читателей по сотням статей, опубликованным за тридцать с лишним лет работы в нашей редакции. Раньше я уже говорил, что и она была в списке тех, кого незаслуженно поторопились выпроводить на так называемый заслуженный отдых 30 декабря 94-го, но не спешила им воспользоваться, согласилась на статус «внештатного корреспондента».

Ближе к концу марта Овчинникова поехала в подмосковный Волоколамск посмотреть, как там складывается ситуация с учительством. И увидела много такого, от чего и родители в Волоколамске были готовы поддержать всеобщую учительскую забастовку. Родители понимали, что учителя доведены до нищенского существования, просто опасного для тех, кого они учат. Отсюда и точный заголовок статьи: «Голодный учитель опасен для детей». Главный вывод очень компетентного автора: положение, в котором оказалось учительство подмосковного Волоколамска, ничуть не исключительно — так или примерно так обстоят дела по всей стране.

Нарастание социальной напряженности, массовые забастовки с экономическими требованиями были тем пессимистичным фоном, на котором развернулась политическая борьба в преддверии декабрьских выборов в Государственную думу и предстоящих в 1996 году выборов президента России. В «Известиях» специально не обсуждалось, какую здесь линию поведения должна занять редакция — в этом не было необходимости. Все мы, во всяком случае, абсолютное большинство из нас по-прежнему видели свою газету принципиально антикоммунистической.

На наши взгляды в один из дней хорошо поработал глава КПРФ Геннадий Андреевич Зюганов. Готовясь к выборам, его штаб усиливал контакты со СМИ, предложил и нам принять их лидера. Встреча редколлегии с ним продолжалась не менее двух часов, и за все это время мы не услышали от гостя ни одного тезиса, ни одной мысли, которые бы указывали на появление каких-то привлекательных новаций в идеологии компартии. Все звучавшее было ортодоксальным, до боли, до ужаса знакомым — от классовой борьбы до плановой экономики.

Мы очень не хотели назад, поворота к тому, что было раньше, а суждения Зюганова убеждали нас в том, что, придя к власти, коммунисты восстановят все, чему научились, к чему привыкли в управлении государством, народом. Сегодня, когда идут десятые годы XXI века, они кажутся немного другими, даже чуть почеловечнее, даже молятся Богу, а тогда, в 95-м, они были еще настоящие, железные, и потому газета старалась, чтобы социалистическое прошлое не стало будущим. Сегодня можно слышать горячие упреки в адрес тех, кто, как и «Известия», тогда, в девяностых годах, активно противостоял коммунистическому реваншу: у вашего, мол, страха были глаза велики… Вовсе нет, опасность не преувеличивалась, она была грозной — и это вытекало из многих наших материалов, в частности из аналитической публикации «Если коммунисты придут к власти» от 2 декабря (авторы М. Бергер, З. Бунина, Т. Мамаладзе, В. Никитин, С. Чугаев, К. Ященко). Она указывала на три краеугольных камня программных документов КПРФ, публичных деклараций ее лидеров, действий ее фракции в Думе. Это — восстановление Советов, восстановление социализма, восстановление Советского Союза. Они, эти основы, не оставляли сомнений в истинном характере нынешней компартии и сущности ее устремлений — реванш коммунизма, реставрация «социалистического строя» со всей присущей им практикой и моралью.

Активное участие «Известий» в предвыборном столкновении мировоззрений не сводилось только к статьям о реальной угрозе для России возможного возвращения коммунистов к власти. Мы считали нужным и напоминать о том, что очень уж быстро уходило на задворки человеческой памяти, а именно: вовсе не реформы разорили богатейшую от природы страну, беды начались гораздо раньше, при другом устройстве жизни, повторить которое — значит снова ввергнуться в катастрофу.

Нам не дано знать, какую истинную роль сыграли наши публикации. Результат же голосования оказался поражением российской демократии — наибольшее количество мест в Думе получили коммунисты. «Известия» отреагировали серией крупных выступлений, анализирующих причины такого исхода выборов. Перечитывая их сейчас, я отдаю предпочтение оценкам Сергея Ковалева, высказанным в интервью Валерию Выжутовичу. В частности, он заявил:

— Нужно уж совсем плохо думать о нашем народе, чтобы сказать, что он разочаровался в идеалах демократии и свободы. Не в идеалах он разочаровался, а в практической деятельности тех, кто обязан был воплотить эти идеалы в повседневную практику общественной жизни. То есть в политиках и общественных деятелях так называемого демократического направления.

А говоря дальше о том, что же делать в сложившейся ситуации, Сергей Адамович сказал:

— Для нас выбора нет: всеми силами бороться с тоталитарным режимом. При этом бороться придется не только с произволом власти, но и за сознание людей. Воспитывать граждан из запуганных рабов — может быть, самая насущная сегодня задача.

Как мы тогда мыслили, была эта задача одной из самых насущных и для «Известий».

 

Новые правила редакционной жизни

Во внутренней жизни редакции 1995 год стал годом формального и фактического закрепления власти Игоря Голембиовского.

По традиции, в апреле прошло общее собрание акционеров АО «Редакция газеты “Известия”». К этому времени их состав заметно изменился, появились и крупные держатели акций — банк «Тройка-Диалог», знаменитая в те годы компания «Олби». Состоялась и эмиссия акций — изменены их количество и номинал. Если раньше всего насчитывалось 15 000 акций, то теперь их стало в 500 раз больше, то есть 7 500 000. Соответственно прежняя цена в 1000 рублей за штуку уменьшилась в пятьсот раз и составила 2 рубля. Эта арифметика никак не отразилась на интересах акционеров — что каждый имел, то за ним и осталось. Все по правилу: от перемены мест слагаемых сумма не изменяется. На этом апрельском собрании присутствовал 271 акционер — владельцы в общей сложности 6 147 198 обыкновенных именных акций.

Помимо обсуждения хозяйственных итогов предыдущего года, в повестке дня стоял и вопрос об избрании президента АО. Была предложена всего одна кандидатура, озвучил ее Лацис. Он же единственный и выступил, охарактеризовав наилучшим образом сидевшего в президиуме кандидата. Им был председатель собрания Голембиовский, соблюдавший все принятые на этот счет процедурные правила. Призывал к выдвижению других кандидатур, к обсуждению названной, то есть своей. Все выглядело немного комично, но вместе с тем вполне серьезно. Голосование было тайным. Итог: голосовали «за» 203 бюллетеня (из 271, почти 75 процентов), но на таких собраниях считаются голоса-акции, а их в 203 бюллетенях набралось 5 582 360, что составляло 90,81 процента от всех присутствующих на собрании.

Это был результат, в котором не сомневался никто, включая и тех, кто голосовал против. На следующий день Игорь подписал приказ о своем вступлении в должность президента компании. А еще через несколько дней редакция была шокирована новостью: вскоре от имени совета директоров Голембиовский заключит с собою договор о выполнении обязанностей главного редактора, и это будет означать отмену принципа выборности главного редактора — впредь он будет назначаться.

Новость пришла от Гонзальеза. На заседании редколлегии он завел разговор о том, что необходимо устранить имеющееся противоречие между Уставом «Известий» как средства массовой информации и Уставом «Известий» как акционерного общества. Если по первому главного редактора избирает редакция, то по второму все решают акционеры, совет директоров, президент.

— В условиях рынка мы должны жить по акционерным правилам, — сказал тогда Голембиовский.

По его команде дней через десять появился проект «Положения о редакционной коллегии». Он полностью перечеркивал ранее выстраданный нами редакционный Устав.

Я не мог не вспомнить, как вместе с Игорем воевали против Ефимова за права редколлегии, как первый проект устава посылали для утверждения в Кремль — Председателю Верховного Совета СССР Лукьянову, как назначенные им юристы сводили на нет все наши демократические формулировки. Вспомнился, конечно, и день 23 августа 91-го, когда находившегося тогда в Японии Голембиовского мы избирали по Временному уставу главным редактором, и потом он любил говорить, что его никто не назначал — его избрали коллеги.

Временный послужил базой для утверждения в январе 1992 года постоянного Устава. Основные его положения:

— главный редактор избирается и утверждается журналистским коллективом редакции сроком на 5 лет. Главную редакцию назначает главный редактор, в нее входят его заместители и ответственный секретарь. Члены коллегии, не входящие в состав главной редакции, избираются журналистским коллективом тайным голосованием сроком на три года простым большинством голосов. Главный редактор может наложить вето на данное решение. Журналистский коллектив в этом случае может подтвердить свое прежнее решение большинством голосов в 2/3 списочного состава, после чего решение вступает в силу. Решения редколлегии принимаются открытым голосованием простым большинством голосов. В случае разногласия между главным редактором и коллегией ее решение является обязательным для главного редактора, если оно принято большинством не менее 3/4 от числа присутствующих.

Опуская общие места, приведу новые проектные положения о редколлегии:

— главный редактор назначается президентом АО. По должности в коллегию входят заместители главного редактора и ответственный секретарь. Остальные члены коллегии назначаются главным редактором из числа заведующих ведущими редакциями и подразделениями или их заместителей. Решения коллегии принимаются простым большинством голосов. Окончательное решение вопросов остается за главным редактором, а в его отсутствие — за исполняющим его обязанности. Возможно совмещение функций президента АО и главного редактора газеты «Известия» в одном лице.

Как видно, в новом проекте ничего не оставалось из того, за что еще недавно мы все дружно выступали и чем гордились — ни выборов, ни исключительных прав журналистского коллектива, редколлегии. Однако у меня не возникло очень уж сильного сожаления об отмене большинства старых формулировок. Они в своей основе все же были из другого времени, когда журналисты старались противостоять идеологическому давлению КПСС. Я понимал, что в условиях свободы слова и рынка должны быть более прагматичные правила, упрощающие и облегчающие управление газетой, соответствующие закону о печати, который наделяет главного редактора большими полномочиями. Но при этом мне казалось, что все-таки нельзя оставлять журналистский коллектив вообще без каких-либо прав, и я взялся за написание своих предложений для редколлегии.

Готовил эту записку еще и под впечатлением только что прочитанного послания из Лондона: наш партнер — редакция «Файнэншел таймс» высказывала большое удовлетворение работой по совместному проекту «Финансовые известия», переводила в качестве премии его коллективу 47 400 долларов США и предлагала расширить это сотрудничество.

Названная мною как «Общие соображения в связи с проектом «Положения о редакционной коллегии», записка начиналась с оценки поступивших материалов из «Файнэншел таймс» о возможных путях дальнейшего развития нашего совместного издания.

Кто у нас в редакции ознакомился с этим документом, — писал я, — тот не мог не отметить, что одним из важнейших условий большого успеха «Финансовых известий» англичане считают независимость как самого этого издания, так и каждого его сотрудника. Красной нитью через весь, в общем-то, экономический документ проходит именно эта мысль: редакция газеты должна быть независимой, в том числе и от своего издателя, а в среде работающих в ней журналистов должны царить дух свободы и ощущение независимости.

Дальше я писал:

Нам приятно было обо всем этом читать, и мы должны сами все сделать для утверждения в «Известиях» на все времена этих принципов через принятие юридического документа, регламентирующего внутреннюю жизнь в редакции, организацию ее работы, управление коллективом журналистов.

Необходим такой документ, который создал бы механизм, противостоящий приходу к руководству редакцией людей, некомпетентных и не авторитетных в профессиональной журналистике (нельзя исключать на будущее ситуации, когда контрольный пакет акций перетечет в руки лиц, взгляды и амбиции которых поставят во главе редакции человека, ничего не смыслящего в журналистике и не исповедующего принципы свободы и независимости прессы). Таким документом могут быть поправки и дополнения в ныне действующий устав акционерного общества.

Далее я предложил придать ему силу единственных правил, по которым живет и работает редакция, а устав от 1992 года считать утратившим силу. На мой взгляд, в этом документе требовалось положение, согласно которому главный редактор утверждался бы советом директоров при обязательной поддержке его кандидатуры большинством голосов журналистского коллектива, полученных путем тайного голосования. По моему убеждению, этот пункт нисколько не покушался бы на законное право совета директоров утверждать главного редактора — последнее слово всегда будет за директорами, президентом АО. Но участие журналистского коллектива в подборе главного редактора крайне желательно — оно может быть серьезным барьером на пути к этой должности некомпетентного и не авторитетного в профессиональной среде человека. Этот пункт, настаивал я, важен со всех точек зрения, в том числе для закрепления независимости журналистов в психологическом плане: «мы — не быдло». Кроме того, он придаст еще и общественную легитимность главному редактору, будет способствовать его авторитету как внутри редакции, так и во внешнем мире.

Все мы (кто раньше — кто позже) со временем покинем «Известия», — писал я в заключение. — Но сегодня мы не должны оказаться временщиками, безразличными к тому, что внутри «Известий» будет завтра и всегда потом. Нам выпала судьба бороться за независимость газеты и демократический дух в редакции, многим все это стоило немало сил, в первую очередь И. Голембиовскому. И будет, мягко говоря, весьма странным, если при Голембиовском мы откажемся от того, что завоевано во главе с ним.

Мы не должны игнорировать западную практику. Во многих странах (в той же Англии — по свидетельству нашего собкора Александра Шальнева) и в тех случаях, когда издатель имеет абсолютное право назначать главного редактора и его ближайшее окружение, это никогда не делается без консультаций с журналистским коллективом (иногда — с ведущими сотрудниками), без закрытых опросов по кандидатурам руководителей газеты. Цель — не ошибиться в выборе первых лиц в газете, исключить возможные конфликтные ситуации, совместить интересы издателя и журналистов.

Думаю, что мои предложения (могут быть и другие, но в этом русле) ничего не имеют общего с базаром и хаосом в управлении редакцией, они вписываются в наступившие суровые рыночные реалии и при этом дают основания каждому известинцу испытывать еще и чувство собственного достоинства, без чего (вспомним принципы «Файнэншел таймс») невозможен успех нашего общего дела.

Поработав с юристами, обсудив на редколлегии и приняв на собрании журналистского коллектива окончательные формулировки, мы их можем вынести на очередное общее собрание акционеров в качестве поправок и дополнений к уставу АО «Редакция газеты «Известия».

29 мая 1995 г.

При составлении этой записки я не мог предполагать, что высказанные в ней соображения окажутся очень актуальными в создавшейся у нас через два года конфликтной ситуации. Лишая журналистский коллектив каких-либо прав в решении вопроса о главном редакторе, Игорь рубил сук, на котором прочно сидел: спустя два года этот коллектив не будет иметь ни малейшей юридической возможности выступить в его поддержку — против снятия с должности главного редактора.

Передавая ему свою записку, я исходил из того, что состоится дискуссия по проекту «Положения о редколлегии». Но разговора на коллегии не было. Всё за нас 8 июня решил совет директоров, утвердивший этот проект. Решил закулисно, в своем узком кругу, с явным пренебрежением к мнению редакции, без хотя бы чисто формального обсуждения, скажем, на одной из летучек. Если бы оно состоялось, вряд ли возникли бы кулуарные комментарии типа того, что Голембиовский раньше горячо выступал за выборы, желая стать главным редактором, а сейчас их отменил, чтобы не рисковать на следующий год, когда закончится пятилетний срок его пребывания в этой должности и по уставу должны объявляться новые выборы.

Итоговые формулировки «Положения о редколлегии» подготовил Анатолий Данилевич. Он и вел протокол заседания совета директоров, из которого видно, что речь там шла в основном об инвестиционных торгах по пакету акций «Известий» и результатах хозяйственно-финансовой деятельности АО за последние четыре месяца. Это, разумеется, были важные вопросы. Судя по протоколу заседания, на их фоне вопрос о редколлегии носил малозначительный характер. Что, в общем-то, реально отражало положение вещей — в последнее время роль редколлегии в жизни редакции заметно снижалась, все чаще просто игнорировалась. Вопреки записанному раньше в Уставе, а теперь и в «Положении», она переставала быть «коллективным органом организации и управления творческим процессом в редакции», становилась все более безвластной структурой при набирающей вес вертикали власти. Отказ от выборности главного редактора и членов редколлегии «не по должности» очень усиливал эту тенденцию, что наряду с другими причинами и приведет к большим бедам в газете.

Вооружившись новыми правилами, Голембиовский произвел с 1 июля замены в редколлегии. Как не соответствующий принципу «по должности» из нее выведен Гонзальез, он оставался в роли вице-президента. Выведены также ранее избранные в коллегию Лацис, Плутник, Степовой и Иллеш. Первые трое продолжили работу обозревателями разных уровней, Андрей Иллеш удалился от журналистики — стал руководителем Дирекции международных спортивных программ, образованной в нашем АО по его же инициативе. В спортивном бизнесе он задержался ненадолго — ушел на телевидение, на канал РенТВ, потом в ИТАР-ТАСС, а уже оттуда летом 97-го сначала тайно, затем явно появится в «Известиях», претендуя на пост главного редактора.

В обновившейся редколлегии остались по должности кроме главного редактора его заместители Друзенко, Боднарук, Млечин, я, заведующий корсетью Орлик. Введены руководители ведущих редакций Бергер (экономика), Дардыкин (международная жизнь) и Яков, назначенный на место Иллеша в службу новостей. Одновременно были произведены некоторые изменения в штате газеты. Образован новый отдел социальных проблем, быта и нравов. Редактором назначен Валерий Коновалов, замечательный журналист, работавший много лет спецкором сельскохозяйственного отдела, в последние годы — обозревателем социально-экономической редакции. В связи с закрытием корпункта в Риге была уволена собкор Ирина Литвинова. Корреспондент по Эстонии Леонид Левицкий переехал в Москву и остался в составе редакции. Собкором по всем странам Балтии был назначен Николай Лашкевич с местом пребывания в Вильнюсе.

На одном из первых заседаний обновленной редколлегии кто-то поднял вопрос о том, что новых людей в газете обязательно нужно знакомить с нормами и правилами внутренней жизни в «Известиях». А поскольку свода таких правил нет, их надо сформулировать, отпечатать и вручить каждому, причем не только новым сотрудникам, но и всем давно работающим. Так появился «Этический кодекс известинца». В отличие от «Морального кодекса строителя коммунизма» в нашем ничего нет от Библии, но и оригинальным его не назовешь — типовой набор принципов и стандартов демократической журналистики. Когда он еще только обсуждался, ему приписывалась особая, магическая сила, способная очистить души известинцев, сплотить их, создать в коллективе обстановку, побуждающую к новым творческим дерзаниям.

Жизнь показала, что такого оздоровительного эффекта сам по себе кодекс не дал, на качество работы он никак не повлиял. Но иметь его было не вредно, как врачам знать клятву Гиппократа.

 

Поиск умной головы

Сказав однажды: «Гонзальез не тянет. Надо искать замену», Голембиовский время от времени стал возвращаться к этой теме — в доверительных разговорах в узком кругу и в разных мягких словосочетаниях, щадящих вице-президента по экономике. Типа: «Эдик въедлив до мелочей, поэтому на главное его не хватает», «для коммерсанта он слишком законопослушен», «идеи у него нужные, а в исполнителях ошибается»…

Как-то, обсуждая вдвоем с главным редактором текущие дела, я в очередной раз высказал сожаление, что из-за большого количества рекламы на всех полосах проигрывает содержание газеты. Игорь в очередной раз ответил, что если мы хотим получать зарплатыу, выпускать газету, то без рекламы не обойтись — других денежных источников нет и не предвидится. После этих слов и длинной паузы логичным было продолжение:

— Ну где бы найти человека на место Гонзальеза? Откуда бы переманить?

Это были не вопросы ко мне, а скорее внутренний голос, но я задумался на минуту — и произнес первое пришедшее в голову имя:

— Почему бы не переманить из «Комсомольской правды» Сунгоркина? Его хвалят как бизнесмена.

— Я тоже это слышал, — ответил Игорь. — Но о нем и плохое говорят. Что во многом из-за него раскололась «Комсомолка». Что он подмял оставшихся под свой бизнес.

— И кто ему позволит так развернуться у нас! — нехорошо усмехнулся я, на что Игорь одобрительно махнул рукой:

— Да, ты прав, мы — не «Комсомолка»!.. Здесь он свою кашу не заварит. Можешь с ним встретиться, предварительно поговорить?

Я не был знаком с Сунгоркиным, не знал его имени. Спросив о нем у кого-то из наших сотрудников, работавших в «Комсомолке», услышал совет:

— Поговори с Ирой Саватеевой, она вас познакомит — как его возможная будущая жена.

Найдя деликатный подход для разговора с Ирой (она тоже из «Комсомолки» и со временем действительно станет женой Сунгоркина, но не навсегда), я попросил ее связать меня с ним. Как выяснилось, зовут его Владимир. Он позвонил, и мы встретились в «Известиях» где-то в середине февраля. Было воскресенье, никто ко мне не заходил, звонки не отвлекали, и мы спокойно проговорили часа три. Мне показалось очень интересным и поучительным многое из того, как была поставлена экономика в молодежной газете, к чему сорокалетний Сунгоркин имел самое прямое отношение.

Хабаровчанин, выпускник журфака Дальневосточного госуниверситета, он начинал карьеру собкором «Комсомольской правды» в родных краях, там же потом был и собкором «Советской России». С 1985 года — снова в «Комсомолке»: замредактора отдела рабочей молодежи, член редколлегии, зам главного редактора. Один из инициаторов создания акционерного общества в этой газете, с 1992 года — его исполнительный директор. В результате внутренней борьбы и раскола редакции Сунгоркин сосредоточивает в своих руках всю производственно-хозяйственную и финансовую деятельность АО. Благодаря выстроенной им экономической модели и специально созданной структуре «Группа “Сегодня” обеспечивается выпуск газеты, запускаются и успешно реализуются новые проекты, улучшается социальная ситуация в коллективе.

В приемлемый момент я прямо спросил своего собеседника, может ли его заинтересовать работа в «Известиях» в качестве заместителя президента АО по экономике, и если да, то на каких условиях. Он ответил:

— В «Комсомолке» я добился, в принципе, всего, что хотел, — как по самой работе, так и по ее оплате. Скромно замечу, что сегодня я миллионер в долларовом исчислении. Но масштабы «Известий» и «Комсомолки» по всем параметрам несовместимы, ваши возможности — политические и экономические, а они тесно переплетены — многократно выше, и мне было бы интересно заняться их реализацией. Что касается условий, то прежде чем о них говорить, желательно получить хотя бы общее представление об экономике «Известий».

После моей информации об этой беседе Голембиовский сказал, что надо увидеться с Сунгоркиным, и через несколько дней такая встреча состоялась в его кабинете. Мы были втроем. Игорь подтвердил, что речь может идти о должности его заместителя, но он согласен с тем, что сначала надо ознакомиться с общей хозяйственной картиной «Известий». Договорились, что Володя сформулирует вопросы и дальнейшая связь будет осуществляться через меня.

Спустя несколько дней курьер принес от него конверт на мое имя, в нем было неполных три страницы текста с большими интервалами. Позже Игорь вернет их мне вместе с другими бумагами от Сунгоркина, они автоматически легли в один из ящиков моего стола, были там надолго забыты, благодаря чему сохранились. Вот с чего начиналась эта переписка, утратившая, почти за двадцать лет, свою конфиденциальность.

Президенту АО «Редакция газеты «Известия»

г-ну Голембиовскому И. Н.

(конфиденциально — от В. Сунгоркина)

Уважаемый Игорь Несторович!

Согласно предварительной договоренности направляю Вам перечень вопросов, ответы на которые хотелось бы получить для формулирования предложения о возможном сотрудничестве.

Если какой-то вопрос на Ваш взгляд излишне «бесцеремонен» для предварительного знакомства (иначе говоря — составляет сугубую тайну АО), заранее приношу извинения, и, конечно, никаких претензий с моей стороны нет и не будет.

В свою очередь еще раз хочу Вас заверить, что полученная мной информация не будет передаваться никаким третьим лицам либо как-то использоваться во вред Вашему АО.

Наиболее удобным мне представляется такой вариант: допустим, Ваш сотрудник подготовит мне запрашиваемые материалы, я бы сел с ним (или с бумагами) на два-четыре часа в каком-либо из известинских кабинетов, после чего вернул бы все Вашему сотруднику.

Я уверен, что в любом случае польза «Известиям» от такой работы будет. Как и обещал, я подготовлю Вам по итогам знакомства с материалами аналитическую записку, основывающуюся на знаниях и опыте АО «Комсомольская правда» и «Группы “Сегодня”», успешно издающих в России и СНГ более трех десятков газет и ведущих многопрофильный рекламный бизнес. Также Вам будет внесено взаимовыгодное и, уверен, перспективное предложение о формах сотрудничества и, возможно, некие основы «экономической стратегии» для «Известий» (конечно, эскизно и не более чем для вашего внутреннего обсуждения).

С уважением, В. Сунгоркин

27.02.95

Особый интерес представляет список заданных Сунгоркиным вопросов, свидетельствующий о его профессионализме как медийного менеджера:

— Устав АО и другие (если они есть) учредительные документы,

— реестр акционеров или, если это возможно, то хотя бы примерную «процентовку» акций между крупнейшими акционерами или социальными группами по типу «журналисты», «дирекция», «Олби». Главное, что хотелось бы понять: кто хозяин АО или кто может реально стать хозяином АО. В случае знакомства с реестром можно попытаться спрогнозировать наиболее вероятный и оптимальный процесс «капитализации» и вероятные конфликты,

— имущество АО; здание (я), автотранспорт, компьютерная база, земля,

— предприятия, в которых АО участвует в качестве учредителя, степень участия,

— дочерние либо партнерские предприятия АО (в том числе в регионах),

— схема размещения различных структур АО либо арендующих помещения — в главном здании «Известий»,

— структура АО, штатные расписания подразделений,

— положение о редакции и дирекции, другие документы, определяющие характер их взаимоотношений (если таковые документы есть),

— внутренние документы, определяющие системы стимулирования журналистского коллектива, хозрасчетных структур, распространителей, производственников, рекламщиков,

— баланс АО 1993 и 1994 годов,

— бюджет АО на первое полугодие 95-го года,

— поступления в 94-м году от: рекламы, подписки, розничных продаж, по другим источникам доходов, поступления от рекламы в декабре 94-го, в январе и феврале 95-го года,

— пропагандистские и агитационные представительские материалы об «Известиях», буклеты, прайс-листы,

— правила либо порядок распределения газетной площади между рекламой и журналистскими материалами,

— система организации подписки, включая альтернативные формы и прямые договоры с территориями (если есть),

— система организации розничных продаж,

— количество печатаемых газет (и сколько из общего числа по каждой типографии — розничные продажи) в каждом пункте печатания и охватываемые пунктом печатания территории. Если возможно, цифры тиражей по каждому пункту печатания на 1.01.94, на 1.07.94 и 1.01.95,

— принятые различия в полосности по пунктам печатания, какие тематические вкладки и в какие пункты не передаются,

— любые материалы, характеризующие читательскую аудиторию «Известий» в целом и по регионам,

— схема организации номеров на текущий период и возможные изменения в пределах полугодия (если таковые планируются): полосность и тематические отличия по дням недели.

Приняв от меня эти странички, бегло их просмотрев и одобрительно кивнув, Голембиовский тут же сказал по громкой связи Гонзальезу:

— Распорядитесь, чтобы все службы: бухгалтерия, реклама, издательская группа и другие — дали полные ответы на вопросы Сунгоркина. Организуйте его встречи и сами найдите время для беседы с ним, мы с вами об этом говорили.

Я не сдержал своего изумления — когда связь отключилась, спросил Игоря:

— Ты посвятил Гонзальеза в то, что Сунгоркин может занять его место?

— Нет, конечно, — был ответ. — Я сказал ему только то, что взгляд на наши дела опытного человека со стороны может быть для нас полезным. И это правда. Посмотрим, что он нароет…

Прежде чем идти туда, где его уже ждали, Сунгоркин побывал в рекламной службе под видом заглянувшего с улицы обычного рекламодателя. И был обескуражен тем, что увидел и услышал. Когда назвал себя, понял, что расстроил своих собеседников… Примерно через неделю он вручил мне два текста для передачи адресату, оба существенно сокращаю.

Я ознакомился с общей ситуацией в экономических службах «Известий» и пришел к следующим выводам, которые хотел бы изложить тезисно и, учитывая конфиденциальный характер записки, «без дипломатии». По каждому тезису готов дать устное пояснение и обоснование, так как иначе трактат мог бы занять десятки страниц.

1. Устав АО. Странно, что в нем отсутствует понятие «редакция», ибо это может привести в перспективе к большой путанице (и возможно, приводит) в разделении обязанностей.

2. Ситуация с акциями: плохая. По сути, ваши партнеры «Тройк-Диалог» и «Олби» — потенциальные хозяева «Известий». Все зависит сейчас от их желания и умственных способностей к перекупу газеты. Я бы на их месте провел операцию: одно только здание окупит им все необходимые расходы,

— мораль: необходимо договариваться с партнерами и переводить АО в закрытый тип.

3. Имущество: в этом отношении «Известия» — самая богатая газета СНГ. Ничем подобным вашему зданию в самом дорогом участке Москвы и компьютерной базе никто не располагает. Плюс самая дорогая торговая марка газетного мира СНГ (после фактической гибели «Правды»),

— где-то из этой точки и можно плясать в сторону экономического расцвета газеты.

4. Менеджмент: Гонзальез достоин поэмы и отдельного раздела в учебной книге по рыночной экономике, — в его лице вы имеете уникального по непониманию того, за что он отвечает, и, что особенно опасно, гордящегося своими дилетантскими подходами к делу директора.

5. Организация труда: плохая. По трем главным причинам — у АО нет хозяина, нет грамотного высшего менеджера, не работают (отсутствуют) рыночные стимулы.

6. Тенденции перспективного развития: отсутствуют.

7. Что делать?

— заменить Гонзальеза на кого угодно — хуже того, что есть, быть вряд ли может. Он хороший журналист, но самой своей философией бизнеса приведет вас к краху,

— новому директору выстроить систему материальной заинтересованности служб рекламы и продаж газеты в результатах своего труда. Это несложно, это именно то, о чем вы ежедневно и правильно пишете в газете про передовых участников перестройки и ускорения. А зарплаты и уровень потребления журналистского коллектива будут привязаны к хозрасчетному уровню служб, создающих деньги,

— создать «протез» в виде дочернего предприятия (условно назовем его «Известия»-инвест»), которому и передать всю экономику и материальную заинтересованность в раскрутке газеты (чего объективно не может дать нынешний акционерный колхоз вашего АО). Подобными «протезами» обладают все, кто раскручивает бизнес в условиях отсутствия реального частного контроля и интереса от колхозного мироустройства. Примеры: РАГИ в газете «Экономика и жизнь», группа «Сегодня» в КП («Комсомольской правде»), «АВВА» и «Логоваз» в ВАЗе, бесчисленные ЮКОСЫ и «Лукойлы» в топливном комплексе, «Сельхозмашхолдинг», «Росвооружения» и т. д. и т. д. Без этого «протеза» вы недополучаете примерно 100 тысяч долларов в месяц. Здесь нужен дополнительный устный рассказ,

— только наличие «протеза» сможет решать тяжелые и сложные задачи: повышение цены за рекламу (она у вас в 3 раза ниже, чем в ежедневной КП и в 4,5 раза ниже, чем в КП-субботе — это абсурд, она должна быть не ниже, чем в КП),

— возврат денег за розничные продажи (половину вы не получаете),

— раскрутка марки — у вас на саморекламу денег нет и не предвидится,

— создание рентабельных издательских проектов, подогревающих марку «Известий»: тематических вкладок, городских выпусков газеты, журналов и приложений. «Известия», как и в целом газеты и журналы, могут и должны быть прибыльными при правильной организации дела,

— что касается инвестплана: деньги надо вкладывать в собственные системы доставки и продаж, в издательские проекты, возможно — в радиостанцию.

— прекратить авантюры со сверхдемпинговой подписной и розничной ценой на газету — это не спасет. Там есть другие рецепты.

8. Возможные условия моего прихода, если после всего вышеизложенного интерес остается:

— должность: вице-президент. При этом объясняется, что делается это, в частности, для реализации программы создания единых с КП структур в пунктах печатанья, опирающихся на уже созданную базу. Это нужно с целью сохранения мною хотя бы на год должности председателя Совета АО «Комсомольской правды». Что опять же нужно для создания единых издательских, распространительских и рекламных структур на местах,

— закрепление за нежурналистскими структурами (экономическими, инновационными, рекламными, новыми редакциями) 40 процентов площадей АО.

9. И что все это даст?

— через год зарплата по журналистскому коллективу будет от 3000 долларов в месяц (верхний эшелон), до 1500 у руководителей служб и 700 долларов у рядовых корреспондентов,

— через два года зарплаты возрастут вдвое,

— тираж газеты будет стабилизирован на уровне примерно в 1 миллион экземпляров.

10. В качестве гарантий прилагаются материалы, иллюстрирующие достижения без кавычек АО «Комсомольская правда», которое четыре, да и два года назад уступало «Известиям» по всем экономическим позициям».

Второй текст короче, но также плотно информационен:

О возможном направлении инвестиционного плана для АО «Известия».

1. Компьютерное оборудование для допечатного подготовительного цикла (включая линотроники) цветных газет и журналов — ориентировочно до 500 тысяч долларов США. (В дополнение и развитие имеющейся компьютерной базы.) Благодаря этому оборудованию можно наладить издание специальных журнальных и цветных газетных приложений к «Известиям»: для потребителей, для телезрителей, туристические журналы, для женщин, городские еженедельные приложения для Москвы, Санкт-Петербурга. Подобные приложения будут хозрасчетными за счет привлекаемой рекламы — они же увеличат привлекательность газеты «Известия». Окупаемость инвестиций: два года.

2. Транспорт (грузовые автомобили), плюс компьютерное оборудование и специальное оборудование для создания собственной службы доставки «Известий» до областных центров, примыкающих к Москве, и собственного экспедирования московской части тиража, плюс киоски для Москвы. До одного миллиона долларов. Окупаемость — два года.

3. Приобретение и установка собственной печатной машины, позволяющей делать как цветную, так и черно-белую газету для московского пункта печатанья. Предложений сейчас хватает и из Европы, и из Америки. Примерно один миллион долларов. Окупаемость — два года.

Таким образом, мы могли бы разбить монополию издательства «Пресса» и почтовых ведомств, стать независимыми от их бюрократического неумения и головотяпства. Опыт КП показывает, что загрузка всего оборудования будет стопроцентная, а экономическая эффективность превысит все цифры, с которыми сейчас приходится оперировать «Известиям».

То есть речь идет о создании нормальной рыночной модели экономики.

Через два-три дня после того, как я вручил Голембиовскому эти записки, узнаю, что после прочтения он передал их… до сих пор удивляюсь этому — передал Гонзальезу. Я не стал спрашивать, зачем он это сделал, поинтересовался более существенным: какое впечатление от Сунгоркина, роман с ним состоится?

— Он меня не убедил, — ответил Игорь.

Далеко не всем нравится, что вот уже более чем два десятилетия делал и делает Владимир Сунгоркин с «Комсомолкой» в качестве ее главного руководителя. Но в чем он всегда был очень убедительным и продолжает им быть, так это в том, что касается газетной экономики. Инициировал и реализовал совершенно новые на российском и всем постсоветском рынке проекты в области СМИ, благодаря чему признан одним из успешных и влиятельных издателей и медиаменеджеров. Я не стал бы отрицать и его провидческий дар, ведь это он, Сунгоркин, еще в 1995 году предсказал (в цитируемых здесь записках Голембиовскому), что если Гонзальез не будет заменен, то «самой своей философией бизнеса приведет вас к краху», что с «Известиями» всего лишь через два года и случилось.

У меня нет объяснений, почему Игорь не пошел на сотрудничество с Сунгоркиным. «Он меня не убедил» — это всего лишь отговорка. На самом деле, Игорь видел, что в этих записках немало верных выводов и предложений, недаром он потом сам будет часто говорить о них, в частности о необходимости собственной печатной машины, систем доставки и продаж, о новых изданиях и т. д. Не зная точных причин по несостоявшемуся союзу с руководителем «Комсомолки», я все же склонен к одной версии на этот счет. Игоря могла отпугнуть психологическая перспектива работы с этим хватким, деловитым молодым человеком, судя даже по стилистике его записок довольно жестким, категоричным. Тем более что за ним тянулся шлейф конфликтности, стремления к лидерству. Тогда как с Гонзальезом было все привычно, ясно и комфортно, от него исходили (больше по отношению к Игорю, не ко всем) корректность, покладистость.

Но холодно пропустив мимо себя личность Сунгоркина, Игорь все-таки был настроен на поиск каких-то перемен в управлении известинской экономикой. Поэтому и откликнулся на предложение встретиться, полученное от одного из главных российских олигархов — Владимира Гусинского, владельца бизнес-группы «Мост», телеканала НТВ, газеты «Сегодня», ряда других СМИ.

В 90–91-м годах в «Известиях» много раз бывал известный экономист и политик, один из авторов знаменитой реформаторской программы «500 дней» Г. А. Явлинский, а его обычно сопровождал помощник Сергей Зверев, занимавшийся и пиаром Григория Алексеевича. Молодой, общительный, он перезнакомился со многими известинцами, появлялся в редакции и без своего шефа. Заглядывал и ко мне, чаще с просьбой позвонить с моей кремлевской «вертушки» — от работы меня не отвлекал, говорил недолго, в основном слышались короткие «да», «нет», «хорошо», «буду». В то время Зверев набирался связей и делового опыта, которые помогут ему в дальнейшей карьере — он будет занимать солидные посты в больших бизнес-структурах и высоких инстанциях власти. Найдется ему место и в Кремле — станет заместителем руководителя администрации президента Ельцина. Впоследствии вернется к пиару, но уже как создатель и владелец одной из крупнейших в России компаний в этой области, выполняющей заказы российских и зарубежных фирм, министерств, ведомств.

От Явлинского в 1992 году Зверев ушел в группу «Мост», где принял участие в создании телеканала НТВ. Говорят, что он сыграл здесь важную стартовую роль, познакомив Гусинского с будущими главными руководителями НТВ Евгением Киселевым и Олегом Добродеевым. Похоже, что именно у Зверева и возникла идея слить группу «Мост» с газетой «Известия», которая заинтересовала Гусинского. По его поручению Зверев через меня связался с Голембиовским, сказал в общих словах о предмете возможного разговора и предложил встретиться за ужином в ресторане «Сергей» в здании Художественного театра в Камергерском переулке. Игорь согласился без уговоров, на его усмотрение приглашались еще несколько человек из руководства газетой. Он назвал Друзенко, Боднарука, Гонзальеза, меня и Бергера. Персонально Бергера называл и «Мост», там знали нашего редактора экономического отдела, члена редколлегии.

С приглашающей стороны были только Гусинский и Зверев, с нашей — все названные во главе с Голембиовским. Затянувшийся аперитив сменился шутливыми тостами с обменом любезностями, и лишь после этого разговор принял деловой характер. Говорили в основном руководители «делегаций», при этом каждый излучал уверенность в себе, начинал с того, что дела его конторы идут успешно, перспективы хорошие, но если откроются новые благоприятные условия, то грех будет ими не воспользоваться. Как инициатор встречи Гусинский очертил возможное объединение интересов, которое, по его убеждению, способно было принести большую взаимную экономическую пользу и сильное политическое влияние, что он находил особенно важным. Имелось в виду образование управляющей финансами компании, в которую «Мост» вошел бы деньгами, «Известия» — крупным пакетом акций, долевым участием руководства газеты, то есть присутствующих физических лиц. Несколько раз подчеркивалось, что ни эта, ни любая другая возможная форма сотрудничества не допускала бы вмешательства в газетную политику, «Известия» были бы независимым изданием. Если какие-то конкретные цифры и назывались, они давно выветрились из головы, но что отчетливо помню, так это реплику Голембиовского:

— Если в новую структуру войдем только мы, группа начальников, редакция этого не поймет и не простит.

Гусинский отвечал в том духе, что никто из редакции ущемлен не будет, ну а бизнес чувства стадности не приемлет. Но подробно ни эта, ни какая-то другая из затронутых тем не обсуждались. С обеих сторон звучали многие слова из переговорной лексики типа «права», «обязательства», «условия», «стимулы», «гарантии», весь вечер проходил в дружественной атмосфере, однако к его исходу идея сотрудничества как была, так и осталась в зародыше — договорились лишь о том, что есть о чем подумать. Через несколько дней я услышал от Игоря за обедом, что с «Мостом» сближаться не будем из-за опасности потерять независимость. Было видно, что вопрос обсужден с Гонзальезом. Он сидел здесь же, в буфете, и от себя добавил:

— Нам даже такие богатые и головастые наставники, как Гусинский, не нужны. Будем и дальше сами идти своим путем.

А путь этот становился все труднее, проблематичнее, о чем свидетельствуют протоколы заседаний совета директоров. Так, при подведении в начале июня итогов за первые четыре месяца 1995 года выяснилось, что в апреле — впервые за время своего существования — АО сработало с убытком. Он был относительно небольшой, 173 миллиона рублей, но обозначилась тенденция.

— Можно без сомнений предположить, что май будет тоже убыточным, июнь тоже обещает убытки, — заявил Гонзальез, объясняя их возросшими расходами на бумагу, распространение газеты и снижением объемов рекламы.

На сентябрьском совете директоров, Гонзальез:

Мы уже проели все подписные деньги на второе полугодие. Мы переживаем рекламный кризис. Исчезли фирмы — пирамиды типа «МММ» и «Хопра», банки не так интенсивно, как раньше, зазывают клиентуру. Не думаю, что когда-либо мы снова будем иметь то же количество рекламы, что было прежде. Многие рекламодатели к нам уже не вернутся, например, коммерческие банки. Такая тревожная ситуация заставила правление АО рассмотреть вопрос об объеме газеты «Известия». С восьмиполосного модуля мы переходим на шестиполосный. Жизнь преподнесла нам очередную неожиданность. Мы раскручиваем «Неделю» через подписчиков «Известий». Но забыли, что это издание для совершенно разных аудиторий: «Известия» — для пожилых, «Неделя» — для молодых. Что касается плана расходов и доходов на второе полугодие, нам потребуется 63 миллиарда 261 миллион рублей. Доходы составят 50 миллиардов. Где взять еще 13 миллиардов, я не знаю…

Член совета директоров Рубен Варданян. Но раз называется цифра дефицита в 13 миллиардов, мы обязаны принимать меры — искать кредиты, планировать иные мероприятия по его устранению.

Гонзальез. Дело, видимо, в завышенных цифрах прогнозируемых расходов, и относиться к ним надо соответственно. Думаю, следует подготовить оптимальный план расходов.

В протоколах зафиксировано множество таких странных признаний из уст вице-президента по экономике: «завышенные цифры», «очередная неожиданность», «забыли», «не знаю». Но с какого-то времени я уже ничего не слышал от Игоря о целесообразности замены Гонзальеза на главном коммерческом посту.

 

Кто-то должен быть стратегом

Вспоминаются два летних эпизода 95-го года, участниками которых были Голембиовский, Друзенко и я.

Войдя с каким-то вопросом по текущему номеру газеты в кабинет главного редактора, я своим появлением прервал разговор двух своих начальников. По серьезному выражению их лиц было видно, что разговор шел непростой. У нас существовало правило: вопросы по номеру рассматриваются в этом кабинете немедленно. Так было и в этот раз, а когда я уже собрался уходить, Игорь сказал:

— Немного задержись… Мы обсуждаем с Толей его идею новой совместной командировки с Резником и Капелюшным в один из регионов — он пока не выбран. Недели на три. Что скажешь?

У «Известий» был давний и неплохой опыт групповых поездок сотрудников редакции и собкоров по разным районам страны, результатом которых становились циклы проблемных материалов по заранее намеченным актуальным темам. Эта троица — Друзенко, Резник, Капелюшный — уже работала вместе в зоне Байкало-Амурской магистрали, в западной, центральной и восточной частях Украины, еще где-то. Сильные профессионалы, они пребывали в таких поездках еще и наверху блаженства от дружеского общения друг с другом. А едва заканчивалась их очередная многодневная командировка, как они уже начинали подумывать о возможной следующей. Я это знал, хорошо их понимал, нисколько не сомневался, что газета получит достойные материалы из любых мест, куда бы ни отправилась столь умелая команда. Но у меня были и свои эгоистические должностные интересы. И я ответил:

— По-моему, сейчас не лучшее время для такой поездки. В портфеле нет крепких материалов, на которых бы держались номера. Их надо задумывать, организовывать, заказывать. Нет, Толя, ты больше сейчас нужен в редакции.

— Вот и я это говорю! — твердо и как-то обрадовано сказал Игорь.

Нам оставалось работать с ним еще два года. За это время раз пять без каких-либо прямых и даже косвенных поводов Игорь повторял мне одну и ту же фразу:

— Ты знаешь, я тебе очень благодарен, что ты поддержал меня в том случае с Друзенко…

Для меня так и осталось тайной, почему именно эта, самая что ни на есть обычная в редакционных буднях, проходная моя реплика врезалась в его память и имела для него какое-то особое значение. Видимо, что-то не совсем рядовое значил прерванный мною их разговор. Вполне может быть, что его продолжением и явился второй, спустя пару недель, эпизод с участием нас троих.

— Можешь зайти? — позвонил Игорь.

Он был внутренне напряжен. Заговорил не сразу:

— Недавно от меня ушел Друзенко. У нас с ним состоялась тяжелая беседа, все не буду пересказывать. Главное: он подает в отставку. Хочу предложить тебе его место — первого зама.

Хотя все это прозвучало совсем неожиданно, я ни минуты не размышлял над ответом. Он был подготовлен всем моим уже очень долгим опытом близкой к Игорю работы. Быть ближе к нему, чем сейчас, мне не хотелось. Если моя нынешняя должность имела традиционный, четко обозначенный круг прав и обязанностей, то у первого зама главного такого определенного, явно индивидуального объема работы и полномочий не было. Второй пост в редакции считался чем-то вроде дублера первого, но не могла быть завидной роль дублера у такого амбициозного и самодостаточного, самонадеянного редактора, как Голембиовский. Я видел это на примере Друзенко. Одаренный журналист, классный газетный организатор, он не чувствовал себя полным хозяином своего высокого должностного положения.

Оставаясь едиными в основном, бескомпромиссном — в выборе политического курса «Известий», главный и его первый зам нередко расходились во многом другом, касающемся тематики, содержания, стиля материалов, способов их подачи на газетных полосах. Было время, когда обмен мнениями, творческие споры на высшем редакционном уровне казались делом не только естественным, но и необходимым, а их участники получали при этом взаимное удовлетворение. Однако с годами этого удовлетворения становилось все меньше. Внешне все выглядело по-прежнему: Голембиовский и Друзенко давние, еще с футбольной молодости, друзья, они уважительно относятся друг к другу, могут вместе и охотно посидеть за рюмкой. Но их руководящий тандем как таковой не составлял твердого единого целого. И не мог им быть, потому что первый в этом тандеме цепко держал в руках всю редакторско-управленческую власть и делиться ею со своим дублером не очень желал. Ни в стратегии газеты, ни в ее каждодневном содержании. Когда номер или многие номера газеты делались в отсутствие Игоря, он по возвращении в редакцию приглашал к себе Толю, иногда и меня, и, листая полосы, комментировал их: что-то ему нравилось, что-то — нет. Нормальная практика в работе главного редактора, так, наверное, происходит во многих газетах. Но с некоторых пор в этих комментариях стали преобладать замечания в том роде, что если бы он был в редакции, то такой-то материал, такой-то заголовок не вышли бы в газете и тому подобное. Прежде не свойственная Голембиовскому, эта новая его поза очень давила на самолюбие Друзенко, давала ему ясно понять, кто есть кто. Сильное неприятие у Друзенко вызывала склонность Игоря приближать к себе отдельных сотрудников, наделять их своей особой любовью, нередко преувеличивая их заслуги, закрывая глаза как на профессиональные, так и на чисто человеческие слабости.

Что касается наших с Игорем служебных отношений, то время показывало, что мы неплохо срабатывались. Он предоставлял мне большую свободу действий в рамках моей должности ответсекретаря, я же всегда считался с его руководящей ролью, так что у нас не было никаких проблем во взаимодействии. А услышав предложение занять место Друзенко, я в первую очередь увидел в нем угрозу своему вполне комфортному существованию: нечеткое разделение полномочий между главным редактором и первым замом было чревато психологическим напряжением, чего никак не хотелось. Имелась еще одна очень веская причина, почему меня не обрадовала перспектива сесть в кресло и получать более высокую зарплату второго человека в редакции.

Исповедуя принципы единства управленческой команды, я должен был бы как дублер главного редактора оказывать ему полную поддержку в проводимой им политике во внутренней жизни редакции. Но я не мог на это пойти в двух принципиальных для меня вопросах. Один из них — по моему (и не только моему) глубокому убеждению, Игорь допускал большую ошибку, одобряя начатое Гонзальезом еще с год назад раскалывание коллектива на тех, кто добывает деньги для АО и кто их проедает. Первые — это люди из рекламной службы, вторые — журналисты.

Противопоставление одних работников другим находит отражение и в протоколах совета директоров. Все тот же Гонзальез: «Пока реклама — единственная возможность получать деньги. Двадцать работников рекламного отдела дали 800 миллионов рублей прибыли, а творческие работники деньги только расходуют…»; «…благодаря титаническим усилиям рекламного отдела…»; «…творческие редакции работают плохо, не думают о том, что их заметки снижают привлекательность товара для рекламодателей, которые уходят к рекламным газетам тиражом в 2–3 миллиона экземпляров». На одном из заседаний эти заявления не принимает Друзенко:

— Почему такое разделение на прибыльные и неприбыльные подразделения газеты? Оно неправомерно.

Толю поддерживает директор по производству Станислав Лазарев:

— Не надо упрощать проблему и сравнивать «Известия» с рекламными газетами. Во всем мире реклама уходит на телевидение и в специализированные рекламные издания. Нам надо искать другие источники дохода.

Снова Друзенко:

— Не надо постоянно твердить, что плохо работают журналисты, поэтому и нет рекламы… Надо думать о развитии коммерческих направлений.

Противоречивые оценки давал Голембиовский. На одних заседаниях он высказывал удовлетворенность работой журналистов: «По опросам и коллег, и читателей, мы на сегодня — лучшая газета»; «Локомотивом АО, безусловно, остается газета “Известия”: ее марка, престиж, достаточно высокий авторитет как массовой политической газеты». Другими речами, и все чаще, становился на сторону Гонзальеза: «качество газеты не пользуется массовым спросом»; «повысить качество газеты можно лишь располагая квалифицированными журналистами, которых предстоит найти…».

Как-то Игорь собрал редколлегию для обсуждения очередных задач, а на роль докладчика позвал Гонзальеза, который удивил всех тем, что стал читать заранее заготовленный текст. Этого за ним никогда не водилось, он умел хорошо говорить, держать внимание и переполненного Круглого зала. Здесь же сидели десять человек, предрасположенные к обычному в кабинете главного редактора живому разговору, не имевшие перед собой никакой справочной информации. Докладчик же обрушил на нас не только горы цифр, но и тщательно сформулированные комментарии и выводы. Их направленность и смысл были понятны с первых минут: он и его службы — настоящие работники, журналисты — плохо организованная масса иждивенцев. Разгорелись страсти, вышедшие далеко за рамки падающего бюджета, и я не мог быть их пассивным наблюдателем. Собственно, я и был первым, кто взорвался от возмущения услышанным… Так что, если бы я принял предложение стать первым замом, это обязательно привело бы меня к постоянным столкновениям с Гонзальезом и к неизбежному поэтому осложнению отношений с Игорем. Что никак не могло способствовать делу.

И еще один важный момент. Неся на себе груз президентской ответственности за экономику, Игорь стал постепенно приходить к малоприятному для большинства журналистов выводу, что тираж газеты надо поднимать не традиционными для «Известий» материалами. Более легкими, развлекательными, ерническими, желательно скандальными, то есть массовыми — и они пошли! Это и был второй вопрос, по которому я не смог бы по своим журналистским взглядам оказывать активную поддержку главному редактору в качестве его дублера. Вести же свою игру, находясь в составе одной команды, было не в моем характере.

В общем, сразу перебрав в уме все непривлекательные особенности сделанного мне лестного предложения, я произнес:

— Спасибо, Игорь, но это не для меня.

Не дав Игорю ничего сказать в ответ, я энергично начал говорить то, что тут же пришло мне в голову и во что я при этом искренне верил:

— Считаю, что отставка Друзенко — крупная ошибка, его и твоя. Из всех, кто сегодня числится в «Известиях», он наилучшим образом подходит для такой ответственной должности, и ты это хорошо знаешь. Успокойтесь оба, поговорите нормально и откровенно, и вы найдете больше оснований для продолжения совместной работы, чем для расставания. Давай я выступлю в качестве посредника и попытаюсь уговорить Толю сделать шаг назад…

Не сразу, а в конце примерно десятиминутного нашего разговора на другие темы Игорь вернулся к моему предложению о посредничестве, сказал:

— Ну что ж, попробуй.

Я заглянул в соседний кабинет — Друзенко на месте не оказалось. Нашел его в кофейне на втором этаже, уединились в дальнем углу. Не знаю, как и сколько времени он и Игорь толковали потом между собой, но инцидент был исчерпан. Думаю, что я был дважды прав. И тем, что не кинулся на престижную в глазах многих, но только не моих, большую должность. И тем, что предотвратил разрыв тандема — при всех трениях внутри него он был полезнее для «Известий», чем любой другой.

Рассказанная история показывает, с какой стремительностью могли приниматься у нас важные решения. Все происходило в течение двух-трех часов: тяжелый разговор с Друзенко, предложение мне, согласие вернуть Друзенко. Такой высокоскоростной руководящий стиль бывал эффективным при работе непосредственно на газету: срочно заказать, срочно написать, немедленно в номер… И он же давал обратный результат, когда требовался холодный и расчетливый анализ. К сожалению, таких случаев бывало немало, о некоторых речь уже шла.

Конечно, на скорость решений Игоря часто влияла его большая занятость. Имя газеты гремело (но благодаря не рекламе!), и на него как главного редактора был повышенный спрос — его всюду приглашали: на приемы, банкеты, премьеры, презентации, конгрессы, съезды, конференции. На встречу с ним напрашивались высокие государственные чиновники, депутаты, иностранные послы. Посещение «Известий» вписывалось в программы многих визитов в Москву глав других государств, правительств, лидеров партий, не говоря уже о коллегах — главных редакторах, обозревателях, специальных корреспондентах крупнейших мировых СМИ. Редко на какой неделе было не встретить в его приемной собкоров аккредитованных в Москве зарубежных газет и агентств, журналистов из российских регионов. Как говорил об Игоре в книге «С журналистикой покончено. Забудьте» Друзенко, «он стал символом СМИ в демократическую эру. По любому поводу к нему приезжали за откликом телевизионщики. Иногда это раздражало: зайдешь к нему по делу, а ему не до тебя».

Уставая порой от такого большого внимания, Игорь не хотел бы от него закрываться. Оно нужно было газете, работало на ее известность и авторитет, но оно же и радостно кружило ему голову. Зайдя как-то вечером ко мне после одного из приемов в Кремле, он рассказал о собиравшейся там именитой публике и без малейших сомнений и присущей ему самоиронии вдруг заключил:

— Раньше интерес ко мне я объяснял занимаемой должностью. Теперь вижу, что он направлен ко мне как к личности.

Разговор был не начальника с подчиненным, мы давние товарищи. Я сказал:

— Не заблуждайся. Уйдешь из «Известий», и все вокруг тебя изменится.

Так оно и произошло…

Как все люди, он не был полностью свободным от лести, но в больших дозах ее не принимал, обычно реагировал какой-нибудь остротой, а мог и довольно резко, грубо. Особым случаем лести Игорю отмечен один из протоколов совета директоров, по которому видно, какой разносной критике подвергал Гонзальез журналистскую часть коллектива «Известий». Примечательно, что эта критика нисколько, никаким штрихом не распространялась на человека, определявшего своей должностью всю стратегию и тактику газеты, ее облик и каждодневное содержание, расстановку кадров и их отдачу. А этот человек понятно кто — главный редактор. Но и о нем все же вспомнил вице-президент по экономике, вспомнил очень оригинально и принципиально:

— Я не говорю здесь о главном редакторе, без него вообще не может состояться газета, но не может же он работать за четверых!

Интересно было все это прочитать спустя восемнадцать лет после того, как оно было сказано. Вне совета директоров, на летучках или планерках Гонзальез так смело вопрос не заострял и до такой жалкой лести не унижался. Присутствовавший на заседании Голембиовский на эти слова в его адрес никак не отреагировал. Может, что-то и сказал, но в протоколе ничего нет. В отличие от Гонзальеза, некоторые члены совета директоров — Данилевич, Варданян — иногда высказывали в адрес Игоря легкие замечания, связанные с ухудшающейся финансовой ситуацией. Их смысл чаще был в том, что он распыляет свои силы при руководстве редакцией и АО. В декабре стало известно об очередных плохих итогах подписки — на следующий, 1996 год. Новый тираж в 630 тысяч экземпляров хотя и превысил июльский на 28 тысяч, все же оказался на 180 тысяч экземпляров меньше, чем он был в январе 95-го года. В Москве с ее более чем 10-миллионным населением удалось набрать всего 95 тысяч подписчиков — еще на 25 тысяч меньше, чем в июле.

Согласно протоколу, на декабрьском совете директоров будущий долларовый миллиардер Рубен Варданян, умевший смотреть в корень проблем, в том числе управленческих, заявил:

— Рано или поздно перед нами встанет вопрос о правомерности сочетания в одном лице должности президента АО и главного редактора. Первый должен быть стратегом.

На предновогодней редколлегии Игорь сообщил о своем стратегическом намерении внести в 1996 году изменения в структуру штатного расписания редакции, расстановку кадров, в организацию выпуска газеты.

 

Даешь миллион читателей, любых!

В наступившем январе было провозглашено: начинаем разработку программы «Обновленные “Известия”», которая должна вступить в силу 1 марта. Она велась по двум направлениям — одно было открытым для редакционной публики, второе закрытым, тайным даже для редколлегии. Второе продумывали, обсуждали два человека — Голембиовский и Гонзальез. Для первого была образована рабочая группа в составе шести или семи человек. Всех их на несколько дней освободили от работы, за счет редакции отправили на издательскую базу отдыха «Пахра» в пятидесяти трех километрах от центра Москвы.

Группу возглавил Сергей Дардыкин. Он был опытным журналистом. В «Известия» пришел в 1974 году 22-летним практикантом МГИМО со знанием английского и дефицитнейшего венгерского языка. Практиковался в отделе социалистических стран, понравился — здесь его и оставили с дальней перспективой направить собкором в Венгрию. Газете везло на своих полпредов в этой стране. Многие годы им был великолепный журналист, талантливый поэт Саша Тер-Григорян. Достойной ему сменой стал Борис Родионов, а уже его место занял в 1979 году Дардыкин, удержавший хорошую репутацию будапештского корпункта. Вернувшись в 1985 году в Москву, он оставался в составе международной службы газеты. При образовании с американцами еженедельника «We/Мы» возглавил известинскую часть совместной редакции в Вашингтоне. Когда еженедельник закрылся, Голембиовский не знал, куда его пристроить, он недолюбливал Сергея — к каким-то давним причинам добавился еще и желтоватый журнальчик, который тот предложил к выпуску в издательстве «Известия», о чем я уже упоминал.

Рассчитывая после Америки на большее, Дардыкин, назначенный замом редактора международного отдела, переживал свое несколько опальное положение. Он высказывал мне обиду на то, что главный редактор его недооценивает и прозрачными намеками просил замолвить о нем доброе слово. У нас с ним сложились не то чтобы близкие, просто нормальные товарищеские отношения еще с момента его появления в редакции. За ним тянулся хвостик человека, склонного к интригам, но на меня они не распространялись. Я видел в нем надежного работника и неслучайно предлагал его на роль редактора в проекте «“Известия” — понедельник», к сожалению, не состоявшемся. Потому и замолвил, причем не однажды, о нем слово Голембиовскому, обращая его внимание на то, что в международном отделе особенно активное беспокойство за интересы дела проявляет именно Дардыкин, что являлось совершеннейшей правдой. Наверное, Игорь и сам это видел. Со временем он перевел его в редакторы отдела, ввел в редколлегию. Здесь Сергей развил еще большую активность, причем разновекторную. Доходили слухи, что, используя сократившуюся дистанцию в общении с главным редактором, он начал исподтишка мутить воду против Леонида Млечина, что тот, мол, не проявляет организационного энтузиазма как зам главного редактора. Когда на последнем совете директоров Варданян спросил у Голембиовского, есть ли новые люди, которые могут реализовывать новые задачи, он ответил:

— Пока это те, что понимают ситуацию и ратуют за коренные перемены.

В число тех, кто на взгляд Игоря «понимал ситуацию», входил Дардыкин. Он и был поставлен во главе рабочей группы для подготовки новых предложений по газете.

У меня сохранилась копия привезенного из «Пахры» документа. Он был правильным с начала до конца, хотя и не открывал ничего принципиально нового. Предлагалось, в частности, «все материалы в газете четко разграничить на информационные (событийные) и комментарийные (мнения) с безусловным преобладанием первых; главным газетным сюжетом в “Известиях” сделать новость, а главным жанром — репортаж». Мои здешние заметки о предыдущих годах «Известий» подтверждают (со ссылками на стенограммы летучек), что эти призывы и раньше звучали в стенах редакции. Но тут, конечно, не пахло плагиатом. Как в свое время Надеин, так и группа во главе с Дардыкиным (к сожалению, не помню имен других ее участников) брали за основу общепринятые мировые газетные стандарты. Не выдерживали эти предложения претензий на оригинальность еще и потому, что каждая утренняя планерка и без того начиналась с вопросов, требований: что нового в стране, в мире? Давайте новость! Под видом «современных» были приведены и другие давние известинские правила, разве что никогда не формулировавшиеся и только теперь обретающие какую-то редакцию:

— язык и стиль довести до безупречной корректности, с уважением к нормам литературного русского языка; употребление жаргона, оскорбительных эпитетов, поучительной интонации и пропагандистских приемов недопустимо (запомним особенно этот пункт);

— на первой полосе может анонсироваться один материал или несколько. Когда это возможно, анонс хорошо бы сопровождать графическим оформлением.

Более категоричным выглядел тезис, который раньше не считался обязательным:

— материалы комментарийной направленности не следует выносить на первую полосу, а тем более делать их главными — «шапочными».

И его запомним.

Были в этой программе и действительно свежие предложения, касавшиеся структуры газеты, организации работы, но в целом разосланный членам редколлегии документ не произвел революционного впечатления и соответственно не стал предметом широкого заинтересованного обсуждения. Куда больший интерес в редакции был к другому — ожидающимся кадровым переменам, а они все еще держались в секрете.

— Сообщим на общем собрании, — усиливая интригу, отвечал любопытным главный редактор.

Поскольку планировалось новую жизнь начинать 1 марта, за неделю до него было вывешено объявление о том, что собрание состоится 29 февраля в 15.00. В этот день я старался сделать все, чтобы вечерний выпуск газеты был подписан к печати по графику, то есть не позже 15.00, с этой целью зашел на верстку в компьютерный центр. Туда мне и передали по телефону, что в 14.50 надо быть в кабинете главного редактора. Когда я вошел, там уже находились Друзенко, Боднарук, не помню, был ли Млечин.

— Я собрал главную редакцию, — сказал Голембиовский, — чтобы до собрания сообщить мои решения.

Обратившись ко мне, продолжил:

— Считаю, что тебе пора подняться на ступеньку выше — стать заместителем главного редактора. Направление работы важнейшее — информационная служба. Яков не смог ее наладить. На твое место назначаю Дардыкина, будем менять схему планирования и выпуска газеты.

Почему-то все это говорилось категоричным тоном, не допускающим обмена мнениями, да и не оставалось на это времени. Я входил в Круглый зал с противоречивыми чувствами — был и доволен, и огорчен.

Доклад Голембиовского длился долго, в нем переплелись обе его ипостаси — главного редактора и президента АО. Много говорилось о неблагоприятно складывающейся финансовой ситуации, влиянии на нее падения тиража. Большая часть доклада отводилась самой газете — критике нынешнего ее состояния, необходимости изменить к лучшему всю редакционную работу, повысить персональную ответственность каждого сотрудника. Дальше пошла речь об уточнении должностных функций, а за этим и о кадровых перемещениях.

Когда Игорь объявил о моем новом назначении и стал характеризовать меня как работника, я вспомнил, что нечто подобное он уже говорил обо мне и именно здесь, в Круглом зале, только это было давно. Но звучало это с другой степенью искренности… Полистав уже дома старые стенограммы летучек, в одной из них — от 19 декабря 1983 года — я нашел выступление ответственного секретаря Голембиовского, он говорил:

— Сперва я хотел бы отметить работу Василия Захарько — очень важную, на мой взгляд, для нас всех. Дело не только в том, что он предложил и открыл рубрику «Назначение» (она начиналась с представления нового начальника московской милиции и интервью с ним, в котором удалось пробить через цензуру факт ограбления и убийства знаменитого адмирала — об этом говорила вся Москва, но запрещалось сообщать. — В. З. ). Эта рубрика — деловая, строгая, в этом ее смысл. Начинаем мы ее, чтобы в перспективе перейти к лицам более высоких должностей. И, на мой взгляд, материал Захарько составляет славу субботнего номера. Это не только мое мнение. Но, говоря об этом, я хотел бы вспомнить и другие работы Захарько. Я хотел бы сказать об одной его черте, которой нам часто не хватает. Он берется за материалы, которые, по мнению многих, мы не сумеем опубликовать. Возьмем «Выброс» (о гигантском загрязнении реки Днестр, названном в западных СМИ со ссылкой на «Известия» крупнейшей экологической катастрофой в СССР. — В. З. ). Наш корреспондент в Молдавии так и заявил: не занимался, потому что не опубликуем. Захарько взялся, написал, опубликовал. Больше всего усилий ушло на «пробивание». Помогали ему многие, в том числе и главный редактор. Другой пример — достаточно сложный материал по СЭВу, связанный с железными дорогами. И третий, наконец, — МУР. Захарько не боится трудностей, он ищет темы сложные во всех отношениях, он настойчив, он борется за материал до последнего. Это отличная профессиональная черта, которой очень немногие из нас могли бы похвастаться. Я хотел бы, чтобы это было зафиксировано в протоколе.

Тринадцать лет спустя Игорь наговорил хорошего обо мне втрое больше. Это был явный перебор, который не отражал его истинной оценки моей работы. Хотя он никогда не предъявлял мне претензий, на самом деле их не могло не быть. Потому что как бывший успешный ответственный секретарь он неосознанно идеализировал себя в этой роли и ждал от других — сначала от сменившего его Друзенко, потом от меня — похожего стиля работы. А все мы люди разные, и копии в такой работе невозможны. Газетчики старших поколений знают, что это за должность. В каждой редакции круг ее функций разный, но везде — широкий. В «Известиях» он традиционно был огромным. По продолжительности пребывания на этом посту — шесть лет! — я давно побил известинский рекорд. Здесь стал седым, нажил язву, однако это мелочи по сравнению с удовольствием, которое получал, непосредственно участвуя в рождении такого ни с чем несравнимого, всегда нового чуда, как ежедневная большая газета. Но по ходу времени все чаще думалось, что этот каждодневный, непрерывный, с утра до позднего вечера коловорот не может (и не должен) продолжаться вечно — долгое засиживание на любом месте не лучшим образом способствует делу. Словом, я считал, что секретариат как творческий штаб редакции надо чаще обновлять, и сам давно уже мысленно готовился к расставанию с ним, а объявленный перевод на информационную службу меня вполне удовлетворял, тем более что я, как журналист, родом оттуда. Вот только не ожидал, что уход из секретариата произойдет в столь неожиданной и беспардонной форме, как наказание за внезапную провинность. Ротация кадров — это так нормально, так естественно в газете, почему же она должна осуществляться не открытым, естественным путем, а как гром среди ясного неба? Слушая, как Игорь в приукрашенном свете объясняет мой перевод, какие возлагает на меня надежды в качестве замглавного, я все пытался разгадать: это он сам придумал держать в секрете до последней минуты свой кадровый план или ему подсказал Гонзальез? Ответ я получил после собрания, в тот же вечер, когда начал разбирать бумаги в ящиках большого стола, который предстояло покинуть в ближайшие дни.

Позвонил Игорь:

— Вася, ты не обиделся?

— Нет, — сказал я полуправду и добавил: — Мы давно с тобой работаем, хорошо знаем друг друга, и на этой основе у меня к тебе маленькая просьба. Когда в следующий раз ты надумаешь меня куда-то передвинуть — вправо или влево, вверх или вниз, — скажи об этом заранее.

— Знаешь, — был ответ, — я боялся, что ты меня переубедишь.

Эта фраза была весьма показательной, мне она лишний раз говорила о переменах, происходящих в последнее время с Игорем: он стал гораздо чаще, чем требовалось для дела, впитывать чужое мнение, превращая его в собственное. Неоднократно я был свидетелем того, как тот же Гонзальез, не имеющий отношения к содержанию газеты, в кабинете главного редактора оценивал вечерние выпуски, обрушиваясь на отдельные материалы, заголовки, а на утренней планерке на следующий день Игорь повторял все это чуть ли не теми же словами. Воздействие на него усилится по мере того, как он будет приближать к себе так называемую новую команду, формирование которой началось с Дардыкина, пересевшего в кресло ответственного секретаря.

Что касалось старой команды, собранной еще Лаптевым, она стала терять свое прежнее влияние на газету и атмосферу в редакции. Вскоре после того, как я ушел из секретариата, началось давление на Боднарука, он находил все меньше общего языка с Игорем. Во многом как-то сник Друзенко, он не умел и не любил действовать локтями, его не тянуло тягаться с закулисной энергией Дардыкина.

Ну а что же происходило с программой, названной «обновлением» газеты? Более светлой, динамичной стала первая полоса. Появились новые рубрики, больше места отводилось фотоснимкам, добавились другие иллюстративные элементы. Поменялся порядок формирования полос, чему способствовал отказ от дежурных бригад, от поочередного ведения номеров заместителями главного редактора. Теперь этим ежедневно занимался Дардыкин. Сама по себе это была полезная перемена, призванная улучшить управление всем газетным процессом. Но значительного изменения не произошло, поскольку фактически осталась старой организация работы в отделах, именуемых редакциями — общественно-политической, экономической, международной, новостной. По-прежнему отрицательно сказывался чрезмерный объем рекламы, не позволявший полосы сделать тематическими и каждую из них отдать на усмотрение непосредственно редакций.

Меня, понятно, больше всего заботила информационная служба. Я шел сюда с намерениями многое поменять, поставить дело так, чтобы важные новости не заставали нас врасплох. Чтобы мы узнавали о них своевременно и по своим каналам. Для этого требовалось охватить нашими связями те богатейшие источники компетентной информации, где она сосредоточивается и бурлит постоянно — прежде всего, Администрацию президента, правительство, парламент, ключевые министерства, ведомства, комитеты. Я считал, что именно новостная служба должна держать руку на пульсе главных событий в стране. Раньше репортеры в основном работали на горячих темах: военные и межнациональные конфликты, теракты, убийства, грабежи, пожары, наводнения и т. п. Безусловно, газета должна на все это реагировать, но в разных сферах жизни, начиная с политики, происходит немало такого, что и без трагических поводов заслуживает пристального общественного внимания, содержит большую информационную привлекательность. Согласившись с моим пониманием задач для новостной части газеты, Голембиовский обещал перекроить штатное расписание, с тем чтобы значительно расширить тематику информслужбы, увеличив ее численно.

Кроме меня в ней было восемь человек. Люди разных возрастов, ветераны и молодежь, все хорошие журналисты, однако у большинства не имелось конкретных и ясных границ: кто и за какую сферу в ответе перед газетой. Когда случалось что-то громкое, горящее, с огнем и кровью, многие на это бросались, и тогда вырисовывалась общая картина происшедшего. Когда же на лентах агентств дни спокойные и тихие, тогда труднее — своих новостей нет. А нет их потому, — и мне как репортеру это было хорошо понятно, — что мы их просто не видим, не знаем, у нас не отработана система постоянного отслеживания информационного потока в тех областях, что должны быть закреплены за каждым сотрудником. Что ж, в «Известиях» с этим всегда имелись проблемы, и я настроился их решать. Но в узких рамках информслужбы это было невозможно. Все зависело от общей установки на то, какую газету мы делаем. А вот с этим существовали большие неопределенности.

В один из июльских дней состоялся долгий разговор о характере газеты. Как уже повелось с некоторых пор, он прошел не на заседании редколлегии, а на совете директоров. Впрочем, это оправдывалось тем, что причина для разговора была все же экономической: июньская подписка показала очередное резкое снижение тиража. Раньше высказывалась твердая надежда на то, что благодаря проведенным с 1 марта изменениям в газете подписка на второе полугодие если не возрастет, то как минимум останется прежней. Ее результаты оказались шокирующими: потеряно 112 тысяч экземпляров, из 630 осталось 518 тысяч.

Тон задал Гонзальез, цитирую протокол:

— Сложилась очень тревожная финансовая ситуация. Дошли до нуля. Из-за падения тиража от нас ушло около 25 процентов рекламы в «Комсомольскую правду». Она имеет тираж более миллиона и по Москве практически догнала «Известия». Мы делаем газету, которую массовой назвать трудно. Она ориентирована на довольно узкий круг читателей, на который претендуют также другие газеты — «Независимая», «Сегодня», «КоммерсантЪ», «Российская»… Все эти издания однотипны и делаются в чем-то лучше, в чем-то хуже «Известий», но в этом же ключе… Смотрите «Комсомольскую правду». Надо делать новую газету.

С длинной речью выступил Данилевич. Начал будто с критики в адрес совета директоров, но подозревался больше вице-президент по экономике, то есть Гонзальез:

— В наших руках дело, на успех которого работало не одно поколение журналистов и слишком уж мощный задел они оставили. Угробить это дело, погубить газету — грех непростительный. Мы сняли с себя ответственность «за выработку, — как говорится в одном нашем документе, — политики увеличения прибыльности и конкурентоспособности акционерного общества и составляющих его подразделений». А ведь это — основная задача нас с вами, избранных в совет директоров. Мы не требовательны ко всем и к самим себе, не восприимчивы к опасности, симптомы которой проявились не сегодня. Не буду говорить об однобокости развития всего нашего АО, когда доход на 85 процентов черпается из рекламы в «Известиях» и отсутствуют другие возможности получать доход.

Дальше Анатолий обратил свой взор уже в сторону президента и главного редактора:

— У нас нет конструктивных идей, какими в этот период должны быть «Известия». Нам необходимо разработать концепцию развития, тщательно рассмотреть ее, может быть, с помощью экспертов, утвердить и неукоснительно проводить в жизнь. Если мы признаем, что будущее за информационной журналистикой, то и действовать нужно соответственно. Предлагаю поручить главному редактору представить развернутый план по выходу газеты из кризиса — предложения по организации работы и выработке концепции издания, по кадровым изменениям. Словом, по всему комплексу вопросов, способных переломить критическую ситуацию.

Звучало, таким образом, признание, что совсем недавнее «обновление» газеты не дало никакого эффекта, скорее наоборот — раньше, во всяком случае, не говорилось, что газета в кризисе.

Голембиовский. Концепция сегодняшних «Известий» не устраивает никого. Нам надо реконструировать редакцию, и мы вновь готовы пересмотреть систему управления газеты.

Всего четыре месяца назад ввели эту систему, а теперь уже ее менять? Здесь явно слышалась неудовлетворенность всеми прежними полумерами приостановить падение тиража. Но в протоколе вовсе не упоминается чрезвычайно важный вопрос: на какого читателя мы должны работать. И здесь в руководстве АО не было единства мнений, а те, что время от времени произносились, отличались непоследовательностью.

В апреле 1995 года, выступая на собрании акционеров, Голембиовский призывал к укреплению связей газеты с интеллигенцией, нашими давними и большей частью взрослыми читателями — лет от сорока и старше. А через несколько месяцев Гонзальез пренебрежительно заявит на совете директоров:

— Из 95 тысяч московских подписчиков 29 тысяч стариков, которые не могут являться потребителями рекламы.

Потом будет слышно постоянно: «Известия» являются газетой для пенсионеров, их свыше 30 процентов среди подписчиков — рекламодателям эта аудитория не нужна. Настойчиво зазвучало: нам необходим молодой читатель, ему и надо адресовать содержание газеты. И газета стала поворачиваться, искать этого читателя и заискивать перед ним, полагая, что ему нужна другая, более увлекательная тематика, другие, вошедшие в моду способы ее подачи, иная, облегченная манера письма и чуть ли не обязательно все со стебом. Этот поворот отталкивал традиционную публику — более возрастную, серьезную, деловую. Но как только приближалась очередная подписная кампания, все грани между поколениями, социальными группами тут же стирались — требовался миллион читателей, любых!

Наверняка газета стояла бы тверже на ногах, если бы она была все же сориентирована не просто на «для всех» (даешь миллион!), а на более определенный круг людей. Придумывать здесь ничего не требовалось, достаточно было придерживаться своей же давней стратегии, неплохо оправдывавшей себя долгие годы, — следовать курсу на информационно-аналитическое обслуживание общественно активной части населения с достаточно высоким уровнем образованности, культуры. Видя перед собой эту аудиторию, а не «всех», имело бы смысл подчинять ее запросам и интересам всю редакционную работу — от выбора графической модели до каждо-дневного наполнения полос. И ничего лишнего, ударяющего по репутации, роняющего авторитет издания.

К сожалению, «обновление» газеты пошло по иному пути, который склонял не в лучшую сторону ее качество. При распределении места на полосах слишком часто предпочтение отдавалось явно скандальной, не традиционной для серьезной общественно-политической газеты тематике, нередко с непотребными для известинской публики заголовками типа вот этого над материалом в более чем 300 строк: «Секс по телефону особенно приятен за чужой счет». Отказ от ведения номеров замами главного не избавил газету от редакторской вкусовщины. Наоборот, она усилилась, только теперь из-за очень возросшего влияния на содержание полос одного человека — им стал Дардыкин, с присущим ему уклоном к той журналистике, что ближе к таблоидной. Она равноправна в нашей профессии, но известинская все же из другой области.

Произнеся на июльском заседании совета директоров фразу «Вся наша коммерческая деятельность как бы выскальзывает из рук», Игорь мечтательно продолжил:

— Если мы получим больший объем, будем делать другую газету, иного качества. Сейчас на Олимпийских играх в США начинают работать трое наших журналистов (Надеин, Друзенко, Карапетян. — В. З.), а из-за тесноты на полосах сможем давать им место только на шесть машинописных страниц. Получив объем, создадим и новую технологию в организации редакционной работы.

Но никаких новых источников дохода для увеличения объема газеты не ожидалось, неизменной и единственной оставалась ставка только на рекламу, соответственно и на увеличение тиража. Вновь раздался призыв: даешь миллион экземпляров! Осенью развернулась самая активная за всю историю газеты организационная работа по подписке, в этот раз — на 1997 год. Как всегда, она стартовала 1 сентября, а подготовка велась еще с начала августа. Уже первый из многих приказов Голембиовского по подписке отличался суровой, почти в военном стиле требовательностью:

— Обязать собственных корреспондентов использовать все возможности для активизации подписки на «Известия».

— Предупредить собственных корреспондентов о том, что вопрос о возможности их дальнейшего использования в данной должности будет решаться в зависимости от тиража газеты в регионе.

Впервые в истории газеты объявлялись лотереи для подписчиков. На самых видных местах замелькали материалы, которые своим содержанием и стилевым исполнением выпадали из рекламы, характерной для крупных федеральных изданий. Так, через всю полосу огромными буквами растягивался заголовок с призывом участвовать в конкурсе для любителей чая. Сообщалось, что каждый может прислать в редакцию свои рецепты домашних кондитерских изделий. Первое место будет присуждено автору лучшего торта или пирога. Второе место — двум авторам лучших пирожков и пирожных. Третье место достанется трем призерам, которые лучше всех сумеют приготовить булочки, кексы и печенье. Авторы тех рецептов, которые предварительно отберет жюри, будут приглашены в Москву и «здесь в одном из столичных ресторанов или на обычной домашней кухне смогут сами приготовить свою вкуснятину. Затем будет дегустация, и по ее итогам жюри назовет победителей».

Хитом этой подписной кампании стал большой фотоблок на первой полосе с огромным заголовком: «Трехкомнатная квартира уже ждет подписчика “Известий”. Дальше шли подробности об этой квартире на окраине Москвы, где «есть все: даже спецгазоны для выгула собак».

В прежние подписные кампании лучшей агитацией в пользу газеты неизменно считались ударные материалы, поднимающие острые проблемы, исследующие сложнейшие конфликты, защищающие права человека. В эти периоды особенно активизировалась вся редакционная жизнь, царил по-настоящему творческий подъем, а его дирижером многие годы бывал не кто иной, как Игорь Несторович Голембиовский. Осень-96 стала осенью его редакторства, все больше и зримее его внимание и силы переключались на президентское поприще. Главной целью было любыми способами удержать хрупкую экономику газеты. Исходя из этого особенный расчет делался на привлечение читателя рекламными эффектами, хотя иные из них признавались в редакции недостойными уровня «Известий». Они-то и производили на многих читателей жалкое, отталкивающее впечатление.

Лишь одним коротким пунктом в своих приказах президент коснулся содержания газеты на период подписки: «Секретариату (Дардыкин С. Н.) упорядочить ведение рубрики “Я и «Известия»”. Привлечь к подготовке материалов для нее все редакции и отделы, а также собственных корреспондентов».

Но эта рубрика погоды не делала — и не могла сделать. Известные люди под своей крохотной фотографией на первой полосе отвечали на два вопроса о публикациях в газете: «Что понравилось?», «Что не понравилось?» и на третий, якобы полемический — «С чем хотелось бы поспорить?». Нравилось, разумеется, очень многое. Не нравилось лишь кое-что. А на третий вопрос ответ обычно писался в редакции. Часто и на первые два.

В конце декабря были подведены итоги подписки. Подтверждая сезонные колебания, они превысили летние цифры, но до миллиона было далеко. Общий с продажей в розницу тираж на первую половину 1997 года составил 585 тысяч экземпляров. На 45 000 меньше, чем год назад.

 

Вынужденная агитация за Ельцина

Но как бы плохо ни складывались дела с нашей экономикой, это никак не отражалось на политической ориентации газеты. Она продолжала твердо держаться давно избранного курса — на перемены в стране, на ее демократизацию. С самого начала 1996 года этот курс прокладывался сквозь сложнейшую, небывалую по масштабу ни в СССР, ни в РФ избирательную кампанию по выборам главы государства.

А пока еще шли гадания, за кого придется людям голосовать, пойдет ли Ельцин на второй президентский срок, «Известия» подвергли его острой критике сразу двумя статьями в одном и том же номере — от 20 января. Поводом для них послужили трагические события, вошедшие в историю под названием тех мест, где они произошли — дагестанский город Кизляр и село Первомайское у границы с Чечней. Здесь в результате налета более трехсот чеченских боевиков нависла смертельная угроза жизни очень многих местных жителей, взятых в заложники. Вся страна была в напряжении, ожидая развязки ситуации. А из Москвы постоянно распространялась успокаивающая, как позже выяснилось, ложная официальная информация о якобы тщательно готовящейся операции, не допускающей жертв среди военных и мирного населения. В Кремле перед телекамерами Ельцин жестами показывал, как «на позициях расположились тридцать восемь снайперов, и у каждого своя цель». Сама по себе эта президентская мизансцена могла быть довольно смешным зрелищем, если бы на виду у миллионов людей она не выглядела наводящей ужас.

Заявлялось, что цель штурма позиций террористов с применением вертолетов, танков, бэтээров — освобождение заложников. Но в действительности, как передавал в редакцию наш спецкор В. Яков, это была настоящая бойня. После мощной артподготовки четыре дня все виды оружия громили это село, перемешивая с землей тела террористов и заложников, местных жителей — женщин, детей, мужчин. Разрушены школа, мечеть, 250 домов, уничтожены имущество людей и их скот, оставшиеся в живых оказались без всяких средств к существованию.

Несмотря на огромный размах операции, она была так организована, что основным силам боевиков удалось вырваться из окружения и вернуться на свою базу в Чечне. Днем ранее (17 января) Отто Лацис выходит из Президентского совета в знак протеста против того, как повели себя Ельцин и его генералы в истории со штурмом Первомайского. Лацис и является автором одной из двух статей от 20 января, критикующих президента. Уже одно название говорит о ее направленности: «Борису Ельцину, похоже, изменяет память». Смысл заголовка раскрывается первыми фразами:

Президент России, судя по всему, начинает забывать, как он стал президентом России. А было так: впервые в истории нашей страны выбор главы государства определила народная поддержка, преодолевшая сопротивление правящей бюрократии. Сегодня, когда подходит срок переизбрания, президент делает все для того, чтобы уничтожить и без того слабеющие шансы на возобновление народной поддержки своей политики.

Говоря о том, что на первом месте должна была стоять забота о спасении заложников, Лацис считает, что назначенные президентом организаторы операции думали не о людях, а о мести, которая сняла бы досаду за прошлогоднее поражение в Буденновске.

Не исключены, — продолжает он, — и совсем циничные расчеты: думали о предстоящих выборах. Авторитет Бориса Ельцина в народе резко упал по сравнению с 1991 годом. Надежда на то, что в него вновь поверят, может быть связана только с тем, что люди вновь увидят прежнего Ельцина, того, который мог встать на танке и сказать те слова, каких ждали люди. Вновь увидят сильного Ельцина. Но вместо силы государства мы увидели только государственную жестокость. Потому что сила государства не в способности подавлять и убивать своих граждан, а в способности их надежно защищать.

В этом же номере бросался в глаза и заголовок второй статьи, посвященной Ельцину: «Президент заговорил голосом оппозиции». По мнению ее автора Альберта Плутника, сражение в Первомайском с его стратегией и тактикой явилось признаком того, что

власть заимствует у оппозиции простую и общедоступную демагогию в идеологической обработке населения. Это, если хотите, популистский трюк новейшего образца — народ же, как говорят, истосковался по сильной руке. Это, по сути, вступление не под звуки фанфар, но под гром пушек президента Ельцина в борьбу за свое переизбрание на второй срок.

Напоминая о победных результатах оппозиции на прошлогодних выборах в парламент, Плутник пишет, что ее вес при решении коренных проблем внутренней и внешней политики России не только возрос, но и — во многих случаях — оказывается теперь определяющим.

Сегодня, — заключает статья, — мы хорошо знаем, что Ельцин многолик. Он может быть очень разным — до полной себе противоположности. Ибо президент — это во многом его окружение. А оно меняется, его мы не выбираем всенародным голосованием. Избирая же так поддающегося влиянию высшего руководителя, просто невозможно предугадать, кого именно, представителей каких сил он предпочтет завтра видеть рядом с собой.

Прошло всего четыре дня и без малейших колебаний Голембиовский ставит в номер материал, на публикацию которого мог решиться только очень смелый редактор по-настоящему независимой газеты. Это огромное, объемом в 400 строк «Открытое письмо Б. Ельцину» депутата Госдумы, председателя Комиссии по правам человека при президенте РФ Сергея Адамовича Ковалева. Ни в одном другом издании не появлялось такого эмоционального и вместе с тем конкретного обвинения Ельцина в многочисленных ошибках и просчетах, в принципиально, как считал Ковалев, неверном выборе приоритетов и критериев в государственной политике, в смене демократического курса страны на прямо противоположный тому, что был провозглашен в августе 1991 года.

Критикуя Ельцина, газета еще только готовилась вступить в кампанию по выборам президента. Она началась для нас через несколько дней большой статьей литератора Льва Тимофеева, познавшего тюрьму за свои антисоветские публикации в Самиздате. На вопрос в ее заголовке «Сдадим страну коммунистам?» всеми своими 450 строками статья давала твердый однозначный ответ: этого допустить нельзя! Называя президентскую кампанию решающей битвой с коммунизмом, Тимофеев писал: «Мы пока не знаем, кто сегодня в России способен взять на себя дело объединения демократических сил. Но если такая работа не начнется в ближайшее время, мы проиграем президентские выборы коммунистам. Отдадим им Россию».

Только с двумя именами автор связывал надежды на то, что коммунисты не пройдут — с Борисом Ельциным и Александром Солженицыным, но реальнее он считал все же кандидатуру Ельцина.

Когда в редакции обсуждалась эта статья, то относительно Ельцина высказывались примерно те же суждения, которые приводил Тимофеев. Что опасно подпадать под влияние эмоций, вызванных неадекватным поведением президента в последние дни, и безоглядно отказывать ему в доверии за пять месяцев до выборов. Что остаться сегодня вообще без политического лидера (а такого за недели не создашь) значило бы сознательно привести коммунистов к власти. Как бы ни звучало сомнительно, но Ельцин и после села Первомайского оставался главным, если не единственным гарантом демократических реформ в стране.

Ну а гарантом политической линии «Известий» являлся, понятно, Игорь Голембиовский. Основным же ее разработчиком был Коля Боднарук. Через возглавляемую им редакцию и шел на страницы газеты нарастающий поток материалов, связанных с будущими выборами. Спустя два дня после Тимофеева с еще более крупной статьей выступил бывший до недавнего времени главой администрации президента Сергей Филатов. Также написанная по просьбе Боднарука, она анализировала многие аспекты президентской кампании. В частности, был затронут вопрос о нежелательности переноса на российскую действительность опыта некоторых стран Восточной Европы, где в последнее время высшие государственные посты заняли коммунисты.

То, что происходит в Восточной Европе, нельзя переносить на Россию, — писал Филатов. — И если там есть уверенность, что пришедшие к власти бывшие коммунисты не вернутся к большевизму, а будут развивать социал-демократию, то в России такой уверенности нет и быть не может, ибо компартия, имеющая кровавое прошлое и не отказавшаяся от него в настоящем, опасна своим возвращением. За лидерами КПРФ стоят радикальные фигуры с замыслом реванша, мести, расправы. А сегодня умело используется маскировка, идет игра на трудностях реформ.

Сделав немало оговорок, и, конечно, не сговариваясь ни с Тимофеевым, ни с заказчиком статьи Боднаруком, Филатов также высказался за то, что с точки зрения обеспечения гарантии реформ и стабильности в стране, целесообразно сохранить президентство за Ельциным. И подробно объяснил, почему он так считает. В сжатой форме его аргументы сводились к следующему:

— …хоть и с трудом, но мы продвигаемся по пути законодательства, а именно нынешний президент является инициатором, организатором и гарантом конституционной и правовой реформы в государстве;

— как ни трудно развивается экономическая реформа, на протяжении ряда лет мы видим, что прогресс есть, и гарантом здесь также выступает Ельцин;

— именно в эти годы мы впервые ощутили свободу — свободу выбора, свободу слова, передвижения, говоря шире — свободу жизни;

— после выборов в Госдуму сильные позиции имеет Зюганов, а может быть, и Жириновский. Что связано с приходом этих людей к власти, объяснять излишне…

Когда выходили названные статьи, редакция еще не высказывала своего мнения: она «за» или «против» участия Ельцина в президентских выборах. Тогда, в январе — начале февраля 96-го, вопрос для газеты стоял по-другому: какой кандидат от демократических сил способен одержать верх над коммунистом? И мы участвовали в развернувшихся на политическом горизонте поисках такого человека. Участвовали чисто по-газетному: освещали фактически начавшуюся предвыборную кампанию, готовившуюся к своему официальному старту. Старались давать побольше информации, возникающих версий, разных суждений. Фигурировало много фамилий кандидатов в президенты, которые назывались различными инициативными группами с демократического фланга. Это были политики и экономисты Егор Гайдар и Григорий Явлинский, премьер Виктор Черномырдин и мэр Москвы Юрий Лужков, мэр Санкт-Петербурга Анатолий Собчак, первый и последний Президент СССР Михаил Горбачев, депутат Госдумы Галина Старовойтова, выдающийся врач и талантливый управленец Станислав Федоров, великий спортсмен и писатель Юрий Власов, удачливые бизнесмены Артем Тарасов, Мартин Шаккум…

Тем временем Центральный исполнительный комитет зарегистрировал уже сорок пять инициативных групп, выдвинувших свыше тридцати кандидатов в президенты, а того единственного, который устроил бы всех сторонников кардинального обновления России, по-прежнему не было. «Растерянность в стане демократов» — под этим названием 13 февраля выходит в «Известиях» развернутая информация о том, что Гайдар неожиданно предложил выдвинуть кандидатом от объединенных демократических сил нижегородского губернатора Бориса Немцова. Причем в одной связке с Явлинским как кандидатом в премьер-министры. По сообщению нашего корреспондента Василия Кононенко, Гайдар и Немцов имели продолжительный разговор на эту тему перед отъездом на форум в Давос. Несмотря на давление со стороны Гайдара, который пытался убедить Немцова в том, что его участие в президентской кампании нужно не столько ему, сколько России и демократии, губернатор своего согласия не дал.

Все ждали, как поведет себя Ельцин, будет баллотироваться или нет. Хотя против него были настроены как раз многие демократы, считавшие его кандидатуру наихудшим подарком демократии и наилучшим — для противоборствующего, коммунистического лагеря. От самого же Ельцина, из его окружения не исходило никакой информации: ни да, ни нет. В действительности же, как станет известно гораздо позже, Борис Николаевич еще в конце декабря объявил своей семье, что после долгих размышлений окончательно принял решение: идти на перевыборы. По признанию его дочери Татьяны Дьяченко-Юмашевой, об этом кроме семьи знали всего несколько человек, умевших хранить тайны.

Наконец в один день — 15 февраля — произошли сразу два события, которых, как писали «Известия», ждали, в неизбежности которых не сомневался практически никто. На своей родине, в Екатеринбурге, Борис Ельцин объявил о своем решении бороться за переизбрание. В Москве на конференции КПРФ его соперником был выдвинут Геннадий Зюганов. Само по себе вроде бы случайное по времени совпадение как бы подчеркивало: именно эти фигуры станут главными претендентами на победу в президентской гонке. На этот день в Центризбиркоме было зафиксировано более четырех десятков соискателей, но страна понимала, что 15 февраля в открытую борьбу вступили два лидера, две непримиримые силы, каждая из которых рассчитывала победить и повести за собой Россию.

С этого дня для руководства и всей редакции «Известий» наступила полная ясность насчет позиции газеты в выборной кампании. Из всех выдвинутых демократических кандидатов мы предпочли действующего президента.

В отчете о его пребывании в Екатеринбурге наш собкор Александр Пашков написал, что на встрече с местными журналистами Ельцин высказался довольно откровенно: те средства массовой информации, которые рассчитывают на государственную поддержку, должны выражать интересы государства. Добавил:

— Волен говорить, что хочешь, — финансируйся сам. Ври за свои деньги.

Несмотря на растущие трудности, мы продолжали финансироваться сами и были по-прежнему вольны говорить то, что хотели. Врать при этом не пришлось — «Известия» открыто и честно выступили за Ельцина, потому что не видели в той выборной кампании другого кандидата, который смог бы выиграть схватку с коммунистом Зюгановым, пользовавшимся довольно широкой поддержкой населения.

Здесь коснусь неоднократно звучавших в разное время обвинений в адрес «Известий»: газета, мол, получала указания из ельцинского выборного штаба, когда и что надо печатать, а Голембиовский в нем чуть ли не ночевал, недаром же по итогам выборов он был поощрен Ельциным. Иной раз это говорилось таким тоном, что под «поощрением» имелось в виду нечто особенное, скорее всего материальное и притом весьма существенное — ну не меньше чем «мерседес» или БМВ.

Начну с последнего. Действительно, 25 июля вышло президентское распоряжение № 396-рп (оно есть в Интернете) «О поощрении активных участников организации и проведения выборной кампании Президента Российской Федерации в 1996 году». Я насчитал в нем 63 человека, по алфавиту Игорь шел седьмым. В списке еще девятнадцать фамилий коллег, в их числе из печатной журналистики: Павел Гусев («Московский комсомолец»), Лев Гущин («Огонек»), Александр Лисин («Вечерняя Москва»), Виктор Лошак («Московские новости»), Леонид Милославский («КоммерсантЪ»), Шод Муладжанов («Московская правда»), Александр Потапов («Труд»), Валерий Симонов («Комсомольская правда»), Владислав Старков («Аргументы и факты»), Виталий Третьяков («Независимая газета»), Анатолий Юрков («Российская газета»), Владимир Яковлев («КоммерсантЪ»). Среди других фамилий — политики, политологи, много бизнесменов, включая всю знаменитую семибанкирщину: Петр Авен, Борис Березовский, Владимир Гусинский, Владимир Потанин, Александр Смоленский, Михаил Фридман, Михаил Ходорковский… Независимо от финансовой состоятельности каждого из участников списка все они были удостоены одинакового поощрения — цитирую: «За активное участие в организации и проведении выборной кампании Президента Российской Федерации в 1996 году объявить благодарность Президента Российской Федерации». Вот и все «поощрение»…

Насколько я понимаю, эта скромная, больше формальная благодарность конкретно Голембиовскому была никак не за работу в штабе Ельцина — туда он, и я это хорошо знаю, лишь иногда наведывался. Ни его, ни других вышеназванных главных редакторов, которые, видимо, также заглядывали в этот, а может, и в остальные штабы, коих было одиннадцать по числу кандидатов в президенты, это не может компрометировать. Отмечалось, прежде всего, «активное участие» руководимой Голембиовским газеты, хотя лично он, и я это также могу свидетельствовать, в период всей выборной кампании был особенно энергичным и инициативным. Ну а разговоры о том, что якобы редакция получала указания по публикациям извне, мягко говоря, несерьезны, говоря точнее — это выдумки, полный бред.

Перечитывая сейчас материалы «Известий» той поры, я сужу о них не из сегодняшнего дня, когда идет уже третий, фактически — четвертый срок пребывания у власти Владимира Путина и все больше людей винят в его авторитарном воцарении ельцинскую Конституцию и второй заход в Кремль самого Ельцина, навязавшего России институт преемничества. Если следовать этой логике, то получается, что здесь есть и доля определенной вины «Известий», поддержавших в свое время проект этой Конституции и переизбрание на высший государственный пост ее главного вдохновителя. Но извиняться за это, тем более каяться нам, работникам газеты, не пристало, ибо неизвестно, к чему бы пришла страна сегодня, если бы в 96-м ее возглавил товарищ Геннадий Андреевич Зюганов. Тот Зюганов, который, говоря словами Анатолия Собчака в интервью «Известиям», «может быть, и попытался бы проводить политику хоть и популистскую, но не полностью отрицающую рыночные отношения. Но за ним стоит не просто политическая партия, а партия реванша, вот что самое страшное. Это партия тех самых функционеров, а их было три миллиона в Советском Союзе, которые потеряли опору в жизни. Главное даже не в том, что они утратили деньги, привилегии, они жизненную опору потеряли. И теперь, когда забрезжил шанс вернуться, они уже, не стесняясь, говорят, кого повесят, кого куда пошлют».

Вот этим и были пронизаны наши многие публикации — беспокойством, вполне обоснованной тревогой за судьбу страны, за всю организацию жизни ее граждан. С самого начала выборной кампании газета в основном вышла за рамки противопоставления двух личностей — возвышения образа «положительного Ельцина» и принижения «плохого Зюганова». Этим подходом больше отличались телевидение и всевозможная реклама с призывами «Голосуй или проиграешь», посланиями типа «Верю. Люблю. Надеюсь. Борис Ельцин» и нелестными фотомонтажами лидера КПРФ, сравнениями его с Гитлером. У большинства материалов в «Известиях» было два основных стержня. Первый — это объявленный бой коммунистической идеологии и тем, кто стремится вернуть ее в государственное русло. Второй — происшедший реальный сдвиг в сторону демократии и рыночной экономики, планы Ельцина по продолжению реформ и усилению гарантий социальных прав граждан, конкретные обязательства по исправлению ошибок и просчетов, по завершению войны в Чечне.

Хотелось бы привести в качестве образца наших публикаций того времени выдержки из статьи российского посла в Израиле, бывшего и будущего политобозревателя «Известий» Александра Бовина:

Как и любой из нас, я могу выставить нынешнему президенту внушительный счет. Неуправляемая государственная машина. Коррупция. Преступность. Развал и обвал экономики. И главное, плохо, очень плохо живут люди, особенно те, кто постарше. Я уже не говорю о том, что президенту — как бы ни было ему тяжело, как бы ни хотелось ему вырваться из-под постоянного груза ответственности, — непозволительно то, что позволено каждому из нас. Все это мучит, терзает душу, не дает покоя. И все это работает против Ельцина.

И все-таки, тысячу и один раз взвешивая и перевешивая все, что мне известно, я буду голосовать за Ельцина. И не только потому, что я не хочу возвращаться в прошлое, не хочу, чтобы новые поколения вновь превратились в «винтики», в безгласных исполнителей воли начальства. И не только потому, что конкуренты Ельцина не дотягивают до той отметки, до того уровня, который соответствует первому лицу России. Но потому, прежде всего, что я продолжаю верить Ельцину, продолжаю верить в то, что он, несмотря на колебания, зигзаги, непоследовательность, сумеет дать нам необходимый, как воздух, период стабильности, сумеет не отступиться от демократии, гласности, свободы предпринимательства, сумеет создать условия для нормальной жизни миллионов «простых» людей, которыми держалась и держится Россия.

Не сомневаюсь, что под этими строками подписалось бы абсолютное большинство известинцев. Собственно, это и есть ответ на раздающийся иногда даже сейчас, спустя столько лет, вопрос: «Почему “Известия” поддержали переизбрание Ельцина президентом?». Никто тогда не мог знать, кто и как придет ему на смену. Не знал этого и сам Ельцин. Ни тогда, ни много позже.

Вспоминаю, как в январе 98-го он принимал в Кремле по случаю Дня российской прессы главных редакторов ведущих СМИ. Почти что как в домашней, за чаем, обстановке кто-то поднял тему возможного преемника президента. Он сказал, что давно думает об этом, особенно приглядывается к одному человеку. В порядке шутки я спросил, знает ли тот человек о таком интересе к себе.

— Нет! — хотя и с улыбкой, но категорически ответил Борис Николаевич.

Этим человеком вряд ли тогда мог быть руководитель Главного контрольного управления Администрации президента В. В. Путин. В числе потенциальных претендентов на высший пост в государстве звучали другие фамилии: Немцов, Черномырдин, Примаков, Лужков, Степашин… Приметив Путина с подачи ближайшего окружения, Ельцин внимательно за ним наблюдал и быстро к себе приближал. Первый замглавы администрации, директор ФСБ, секретарь Совета безопасности. Наконец, в августе 1999 года исполняющий обязанности председателя правительства — и сразу президент публично называет его своим преемником.

Я уже не работал тогда в «Известиях», но хорошо помню, как газета приветствовала кадрового разведчика в качестве нового хозяина Кремля. В дальнейшем она вместе со всей прессой многое сделала для его популяризации, взвинчивания и закрепления высоких рейтингов. И продолжает делать. Во все четырнадцать лет пребывания Путина у власти — ни малейшей критики его ошибочных решений и инициатив. А таковых было более чем достаточно… Прошлое нас ничему не учит: снова до заоблачных высот поднимают культ личности руководителя страны, всегда мучительно гнетущий, всегда оказывающийся трагическим для судьбы народа.

Наверное, действительно есть доля вины Ельцина в том, что благодаря его преемничеству у нас возникла вертикаль власти, которая сначала построила авторитаризм, а сейчас несется дальше. Но еще больше в этом виноваты мы сами, граждане России, в особенности журналисты, позволяющие делать с собой все то, что хочется политикам, до смерти напуганным демократией.

 

Маневры вокруг акций

Однако пора уже вернуться к теме, хотя и оставленной мною в 1992 году, но все это время не выпадавшей из жизни редакции. И уже скоро она так заявит о себе, что в головах многих сотрудников станет важнее содержания газеты. Речь об акциях нашего акционерного общества.

Напомню: в результате приватизации газеты в 92-м году известинцам — действующим и бывшим — достался положенный по государственным правилам 51-процентный пакет. Каждый получил официальный сертификат с указанием приобретенного им числа акций. Все они значились в едином реестре, который велся в правлении АО, доступ к нему имели только два должностных лица: президент и вице-президент. По закону остальные 49 процентов передавались во временное распоряжение Российского фонда федерального имущества, сокращенно РФФИ.

Чтобы контролировать 51-процентный пакет, весной 1993 года было всем предложено передать свои активы в доверительное управление президенту АО Голембиовскому. Но не все захотели подписывать сроком на целый год соответствующие индивидуальные договоры, запрещающие продавать акции в течение этого времени. Недовольным намекали, а особенно упорствовавшим открытым текстом настойчиво говорили, что эта их позиция непатриотична по отношению к «Известиям» (со временем этот прием давления будет применен более грубым и циничным образом). Пришлось в договорах сделать уступку — указывать, что президент не реже чем один раз в квартал информирует доверителя о действиях, связанных с его акциями. В итоге все намеченные договоры были подписаны обеими сторонами.

Но еще шло оформление этих бумаг, а уже стали поступать просьбы об их расторжении. К этому людей подталкивала нужда. Идя им навстречу, совет директоров 8 июня 93-го года принял решение:

В связи с инфляцией и тяжелым материальным положением участились просьбы акционеров из числа пенсионеров о материальной помощи или разрешении на продажу акций АО «Известий». Совет директоров считает возможным отступление от трастовых договоров в индивидуальном порядке и постановляет: разрешить продажу акций, но только непосредственно акционерному обществу «Известия». Установить цену при выкупе одной акции для пенсионеров до 20 тысяч рублей, для работающих акционеров — до 10 тысяч рублей (номинальная цена была 1000 руб. — В. З. ).

Спустя пять месяцев, 10 ноября, принимается такое же решение, но уже без слов «в индивидуальном порядке». Продажа акций разрешается всем желающим, условие прежнее: продавать только своему АО. Сильно дает о себе знать инфляция: цена одной акции поднята до 40 тысяч, причем одинаково для всех — пенсионеров и работающих.

Так были опрокинуты прогнозы редакционных скептиков, считавших, что нет никакого смысла тратиться на приобретение акций. Они наказали сами себя и сбили с толку многих коллег-товарищей. Едва появившись, известинские ценные бумаги быстро доказали, что они — тот товар, на который может быть спрос, пусть для начала только в собственных стенах. Теперь уже не проходит ни одного заседания совета директоров (обычно раз в месяц), на котором не вставал и не обсуждался бы вопрос об акциях. Скупка их продолжается, но регулируется небольшими порциями, таким образом, чтобы АО не расходовало всю свою прибыль.

Тем временем Госкомимущество принимает решение о распределении 49 % акций, находящихся в распоряжении государства: 29 % продать на аукционах, 15 % закрепить в собственности государства сроком на три года с передачей в траст совету директоров АО, оставшиеся 5 % направить в ФАРП (Фонд акционирования работников предприятий) для последующей продажи работникам «Известий».

Сначала было продано 26 % акций на чековом аукционе, затем 3 % — на денежном. В число известинских акционеров вошли финансовая компания «Тройка-Диалог» (19,2 %), банк «Олби» (6,04 %), гораздо меньшими пакетами чековые инвестиционные фонды «Евроинвест», «Московская недвижимость», «Волна» и другие. После проведенных аукционов у государства оставалась еще весьма солидная доля — 20 процентов, из них 15 должны были направляться на инвестиционные торги. Это открывало хороший шанс «Известиям» — выставить на торги такую свою программу, которая могла бы дать серьезный экономический эффект. Ее надо было придумать, разработать, сформулировать. И здесь начинается история, которая закончится большим невезеньем.

В конце декабря 1994 года совет директоров утвердил проект инвестиционной программы. Она состояла из двух частей. Первая — создание в «Известиях» технической системы передачи газетных, журнальных полос из Москвы в периферийные типографии. По расчетам, она бы позволила существенно сократить расходы — только в текущем году на передачу полос «Известий» в региональные типографии израсходовано свыше 6 миллиардов рублей. Кроме экономии просматривалась и выгода, если предложить другим изданиям свои услуги с пересылкой полос по ценам ниже, чем у монополиста — Министерства связи. Вторая часть программы касалась капитального ремонта редакционного здания с заменой основных коммуникаций.

Попутно замечу: в совете директоров не имелось единого мнения по поводу того, что надо выставлять на торги именно эту программу, оцененную в 7,5 миллионов долларов США. Раздавались голоса, что такие деньги можно было бы использовать с большим эффектом на другие проекты. Примерно то же самое говорил и ознакомившийся с программой гендиректор «Комсомольской правды» Владимир Сунгоркин. Но и предложенный проект, по мнению специалистов, имел право на существование.

Принятый за основу, он уточнялся, дорабатывался, а параллельно с этим шла подготовка к инвестиционному конкурсу. На одной из летучек Голембиовский попросил всех иметь в виду, что нужна кандидатура инвестора: может, кто-то предложит подходящую фирму. Сколько бы я над этим ни задумывался, ничего предложить не смог бы — в мире солидного бизнеса знакомств не было. Но задумываться не пришлось, кандидатура сама всплыла на моем горизонте.

Давным-давно в «Известиях» работал журналист-международник Конрад Смирнов, к моему приходу в газету его уже не было в живых. Как-то наш японский собкор Сергей Агафонов познакомил меня в Москве со своим приятелем по журфаку МГУ Олегом Смирновым, и оказалось, что он сын Конрада, тоже международник. Мы виделись несколько раз и однажды говорили о Тайване — я там уже побывал, а Олег туда собирался, уезжал на работу собкором от АПН. Через несколько месяцев у меня звонок:

— Вам привет и презент с Тайваня — от Олега Смирнова. Я его брат Денис, нахожусь на Пушкинской площади. Можно зайти?

Как я вскоре понял, привет и бутылка виски от Олега были поводом для Дениса познакомиться со мною, а через меня войти в контакт с Голембиовским. Недавний выпускник (сказал, что с отличным дипломом) все того же журфака МГУ, он работал пресс-секретарем Межпромбанка, о котором я раньше ничего не знал. После минут пяти нашего разговора бодрый, темпераментный мой гость вдруг говорит, что со мной хочет встретиться хозяин банка Сергей Викторович Пугачев. На мой вопрос, почему со мной, Денис ответил:

— Вообще-то с Голембиовским, но до разговора с ним ему интересна предварительная информация об экономике «Известий», видах на будущее. Что-то он задумывает по части бизнеса в области СМИ. Спросил, знаю ли я кого в «Известиях», я сказал о знакомстве моего брата с вами. А тут звонок от Олега. Вот такое совпадение, и я теперь у вас…

— Хорошо, — ответил я, — пусть Пугачев приезжает в редакцию.

— Нет, он парализует работу «Известий», — засмеялся Денис. — Его охраняют два взвода автоматчиков. Один спереди, другой сзади. Пожалуйста, вы к нам…

— Куда-то ехать, а у меня плохо со временем, — сказал я, на что Денис воскликнул:

— Не надо никуда ехать! Банк находится рядом с «Известиями» — на углу Пушкинской площади с Пушкинской улицей.

Я рассказал об этом визите Игорю, он оживился:

— Обязательно сходи, мы же ищем инвестора.

Через несколько дней юный Смирнов встретил меня у подъезда Межпромбанка, провел через сильно вооруженную охрану в приемную Пугачева. Секретарь сказала, что он говорит по телефону, сейчас освободится, и положила передо мной пачку журналов. Денис куда-то убежал. Листаю журналы, поглядываю на часы. Пять, десять, пятнадцать минут… Дверь не открывается, секретарь извиняется. Заглядывает Денис, и я встаю:

— Все, больше двух минут не жду.

Денис тихо говорит:

— Понимаете, он какой-то такой, не совсем пунктуальный. Я зайду к нему…

Вышли уже вдвоем с Пугачевым. Высокий, лет тридцати с небольшим. Улыбнулся, извинился, пригласил в свой маленький, даже крохотный кабинет, где сразу бросились в глаза дорогие иконы. С годами о Пугачеве появится много публикаций, и чуть ли не в каждой будет подчеркиваться, что он религиозен, благодаря чему заслужил прозвище «православный банкир». Жертвует на богоугодные заведения, поддерживает тесные отношения с Московской Патриархией. Его близким другом и духовником называли игумена Тихона (Шевкунова), который считается духовником В. Путина. В прессе было много указаний на связи Пугачева с семьей Ельцина, с президентскими структурами. Телевизор не однажды показывал его беседующим с Путиным, когда тот уже являлся президентом. Со временем бизнес-интересы Пугачева охватили с десяток отраслей экономики, он был вовлечен во множество финансовых конфликтов российского и международного масштабов. Долго заседал в Совете Федерации РФ, публично обвинялся в причастности к различным политическим интригам на высшем государственном уровне, в частности, лоббировал назначение генеральным прокурором Владимира Устинова. В десятых годах XXI века попал в опалу, обанкротил ряд своих крупных бизнесов и удалился к жизни в основном во Франции, где накопил много объектов сверхдорогой недвижимости, в том числе на Лазурном Берегу. А в конце декабря 2013 года решением Басманного суда был заочно арестован и объявлен в розыск.

Но все это произойдет в будущем, а тогда, в 95-м, только разворачивалась деятельность Межпромбанка, в котором Пугачев возглавлял совет директоров. Он подробно меня расспрашивал, как строится работа такой крупной газеты, как «Известия», как редакция взаимодействует с типографиями в Москве и по стране, что собой представляет наше АО, как распределились акции в ходе приватизации. Когда я сказал об инвестиционной программе, он задал несколько уточняющих вопросов. В свою очередь, коротко обрисовал деятельность Межпромбанка, его радужные перспективы. В заключение сказал, что надеется побывать в «Известиях», познакомиться с Голембиовским.

Когда я через несколько минут вошел к главному редактору, у него был Гонзальез. Рассказав обо всем, что услышал от Пугачева, я не упустил и ожидание в его приемной, повторил фразу пресс-секретаря, что его шеф «не совсем пунктуальный».

— Надо встречаться, Эдик, — подвел итог Игорь.

— Наверное, вы его примете здесь, у себя, пусть посмотрит, что мы собой представляем. Слава богу, не нищие с паперти. О деле можно продолжить в спецбуфете, — сказал Эдик, и совет был одобрен. Мне выпала роль организатора и участника встречи.

Пугачев прибыл не с двумя взводами, а всего лишь с тремя охранниками. Восторженно поохав от размеров кабинета Голембиовского и двухъярусной батареи телефонных аппаратов, сказал приятные слова о газете «Известия», которую считает лучшей в стране. Потом мы прошли в буфет, где уже был накрыт просторный стол. На передвижном столике в дальнем углу я увидел вместе с водой четыре бутылки водки. Прикинул: по одной на человека, должно хватить. Было жарко, и мы сняли пиджаки. Разговор начался без натяжек, продолжился тем более неформально. Расставались уже как друзья. Договорились в ближайшие дни спустить инвестпрограмму на уровень специалистов. Наутро мне вспомнилось, что, когда уходили, передвижной столик был пуст. Еще вспомнилось, как Эдик втолковывал Пугачеву, как ему следует вести себя на финансовом рынке.

Потом было общение с банковскими и техническими специалистами по инвестпрограмме. После снятия всех вопросов началось оформление документов для конкурсной комиссии. Но торги не могут проходить с одним участником — нужен как минимум второй. Далеко ходить не стали, подставным участником согласилась выступить «Тройка-Диалог».

На конкурс был выставлен 1 миллион 125 тысяч акций номинальной стоимостью в 2 рубля, что составляло 15 процентов уставного капитала. Продавец, то есть РФФИ, определил минимальный объем инвестиций за них: 7 500 000 долларов США. Меньше — нельзя, больше — можно и нужно. Шедшая в списке участников под номером 1 «Тройка-Диалог» предложила именно эту сумму — 7 500 000 долларов с оплатой в течение одного года с момента подписания договора купли-продажи. Шедший вторым Межпромбанк сильно переплюнул первого участника по всем показателям. Предложил: общий объем инвестиций — 10 500 000 долларов США с оплатой 50 % этой суммы в течение всего лишь месяца после заключения договора купли-продажи, а оставшиеся деньги будут внесены в течение трех месяцев. Членам комиссии не понадобилось долго размышлять, кому отдать предпочтение. Через две недели был подписан договор купли-продажи 15-процентного пакета акций, обязывающий Межпромбанк выплатить предложенную им же сумму.

Все-таки напрасно мы (с себя не снимаю ответственности) не придали должного значения словам пресс-секретаря Межпромбанка насчет пунктуальности Пугачева. Прошли месяцы. Гонзальез на совете директоров 16 ноября:

— Ситуация беспокоит. Межпромбанк денег пока не переводит, несмотря на то что мы, со своей стороны, сделали всё — открыли специальный счет, обратились в банк с письмом, неоднократно разговаривали по телефону. Наше приглашение на сегодняшнее заседание банк проигнорировал. Работы по двум направлениям инвестиционной программы так и не начаты, хотя есть коллективы и специалисты, готовые их вести. Тревожно, хотя и понятно: все стремятся не расставаться со своими деньгами до последнего момента.

Голембиовский:

— Я дважды общался по телефону с Пугачевым. Все время слышал: «Да, да, все будет решено». Но уровень организованности там очень низок, и реального движения нет.

На следующий день Игорь подписывает письмо Пугачеву:

На заседании совета директоров АО «Известия» 16 ноября обсуждено выполнение инвестиционной программы, которую должен финансировать Межпромбанк.

Поскольку и сегодня, спустя четыре месяца после заключения договора о порядке осуществления инвестиций, финансирование не открыто, совет директоров поручил мне обратиться к Вам с официальным предложением о встрече в самое ближайшее время для обсуждения обстоятельств, мешающих реализации инвестиционной программы.

Сегодня около десятка специалистов в разных организациях ожидают нашего приглашения на работу над инвестиционным проектом. Без жесткого плана и графика инвестиций мы, естественно, не рискнем приглашать этих людей. Решение вопроса не терпит отлагательств и по причине того, что членом совета директоров АО «Известия» является председатель РФФИ — организации, на которую возложен контроль за реализацией инвестиционной программы.

Полагаю, что мы в состоянии решить возникшие проблемы без помощи надзирающих организаций.

И. Голембиовский

Никакого письменного отклика на это послание я в архивах не обнаружил. Скорее всего, его не было — Пугачев не любил оставлять документальных следов. Но какой-то телефонный перезвон, похоже, состоялся, если Гонзальез в середине декабря, как свидетельствует протокол заседания совета директоров от 21 декабря, вел переговоры с Межпромбанком:

— Вчера, 20-го, я направил им график внесения денег на специальный счет, увязанный с графиком работ. Они должны в течение 1996 года вернуть нам все деньги, примерно по 1 миллиону долларов каждые полтора месяца. Есть смысл подождать некоторое время до окончательного решения вопроса. Просто вернуть пакет акций государству неинтересно, мы слишком многое теряем. Вот почему параллельно ищем замену Межпром-банку.

Соколов, член совета директоров, председатель РФФИ:

— Да, жалко терять результаты конкурса. Самое радикальное средство — наказывать. Будем вынуждены предъявить штрафные санкции.

Но ничто не помогало — ни звонки, ни письма, ни штрафные санкции. Пугачев оказался скользким как уж, — даже когда его загоняли в угол, он и оттуда легко выворачивался. Формально завладев 15-процентной частью «Известий», он и в течение всего следующего, 1996 года не выплатил ни цента, ни копейки, при этом дав с десяток обещаний, что вот-вот у него дела пойдут лучше и он полностью закроет долг за инвестиционную программу. Тем временем доходила информация, что Межпромбанк старается прикупить еще известинских акций, и она вскоре подтвердится, очень возмутив, но и сильно напугав руководство «Известий».

Плохая новость поступила от хорошего человека. Я его уже называл — это Питер Дерби, глава «Диалог-банка». Гражданин США, выходец из семьи русских эмигрантов первой волны. В «Известиях» считалось, что он сыграл очень важную роль в становлении экономической независимости газеты. Купив в 1993 году 22,7 процента наших акций, Питер заявил, что будет держать их «до тех пор, пока Россия не определится со своим президентом и вообще со своим политическим будущим», а потом будет готов продать пакет тому, кого предпочтут руководители газеты. Являясь членом совета директоров «Известий», он свое слово сдержал. Только уже после переизбрания Ельцина в июле 1996 года проинформировал Голембиовского о своей готовности к продаже акций. Откровенно говорил о мотивах, их было два. Первый: сложившаяся конъюнктура рынка, позволявшая на продаже заработать намного больше, чем предполагалось. Второй: явная неудовлетворенность тем, как ведутся дела в нашем АО, плохие их результаты.

В качестве возможного покупателя Питер назвал сначала одну фирму, потом другую, третью, но по разным причинам они были отклонены «Известиями». Понятно, что этот фильтр со стороны газеты не должен был действовать слишком долго, в конечном счете владелец акций имел полное право поступать так, как ему выгоднее. И тут выяснилось, что Межпромбанк не только прикупил к своим 15 еще 3 процента наших акций, но и активно, через влиятельных посредников, ищет подступы ко всему пакету «Диалог-банка». Если он ему достанется, на независимости «Известий» придется ставить большой крест: полный контроль над «Известиями» (40,7 процента) перейдет к Пугачеву. А он к этому и стремился, предлагая за весь пакет очень впечатляющую цену.

Образовалась непростая, прямо-таки драматическая ситуация. Особенно острой она была для Игоря в момент, когда он узнал: буквально на завтра намечается итоговая встреча между «Диалог-банком» и Межпромбанком, которая может завершиться подписанием соглашения. Если это состоится, то в «Известиях» будет новый совет директоров, и скорее всего — новый президент, а то и новый главный редактор. Это был тяжелый момент и для Питера Дерби. Ведь если он не поставит свою подпись под соглашением с Межпромбанком, то теряет реальный шанс много заработать, который может больше не подвернуться. Все осложнялось тем, что между ними — Игорем и Питером — вот уже три года существовали хорошие, уважительные отношения, и оба хотели их сохранить. Они в этот день несколько раз общались по телефону, ближе к вечеру встретились в редакции. В итоге глава «Диалог-банка» остался верным своему обещанию не продавать акции без согласия «Известий».

Обезопасив газету и себя от предпринимательской экспансии Пугачева, Игорь сам взялся за поиски такого покупателя, который удовлетворил бы и Питера, и его лично, и, конечно, «Известия». У этих поисков была еще одна важная цель, вытекавшая из общей экономической ситуации, сложившейся для нашего АО к осени-96.

Как уже здесь говорилось, благодаря рекламе мы с января 1993 года обходились без государственных дотаций. Но прибыль постоянно таяла. Если в 93-м рентабельность составляла 18,8 процента, то уже на следующий год она уменьшилась более чем вдвое — до 7 процентов, в 95-м вышла такой же уровень, а в 96-м, как покажут его итоги, скатилась до 4 процентов. Из официального отчета правления АО:

Наша финансово-хозяйственная деятельность в 1996 году в целом имеет нулевой результат… Были месяцы, когда акционерное общество работало с убытками… Совет директоров принял решение: дивидендов по итогам года не начислять.

К осени 96-го Игорь уже осознавал глубокую экономическую ошибку, допущенную в предыдущие годы, когда не было предпринято серьезных усилий для развития газеты, в частности, развития ее в регионах, ближнем зарубежье. Тогда как, скажем, «Комсомольская правда» очень настойчиво, целенаправленно и мощно усиливала свои позиции в республиках, краях, областях, и это существенно отражалось на ее финансовом положении. С учетом опыта «Комсомолки» и начали теперь «Известия» поворачиваться лицом к периферии, пока, правда, только на бумаге. Был разработан генеральный план развития АО с идеей создания необходимой инфраструктуры (включая инвестиционную программу) и охвата местными выпусками «Известий» практически всей территории России, Украины, Казахстана. Расчеты показывали, что для его реализации понадобится до 40 миллионов долларов США на пятилетие. Этих средств у «Известий» не имелось, вся надежда была только на привлечение инвесторов.

Так переплелись интересы газеты и Питера Дерби, что и ему, и «Известиям» нужен был богатый покупатель акций, способный финансировать этот генеральный план. И однажды в голову Игоря пришла спасительная идея. Вот что рассказывал он в интервью журналу «Итоги»:

В тот период (осень 96-го года. — В. З .) у нас сложились довольно приличные отношения с Чубайсом — он тогда еще был в Администрации президента. Ну, не могу сказать, что близкие, но все-таки. Когда-то он нам очень помогал в борьбе с Хасбулатовым: видимо, что-то с тех пор осталось. В общем, я ему позвонил, напросился на встречу, рассказал ему, какая у нас ситуация. Он сразу отсек ряд компаний, которые мы рассматривали как претендентов. Сказал: «Вы просто потеряете имя “Известий”, если только их марка окажется рядом с вашей…». И потом спросил: «А вы не думали никогда о “Лукойле”?» Я не знаю ни Алекперова, ни эту компанию изнутри, но известно, что она достаточно сильная, крепко стоящая на ногах, перспективная и так далее». Буквально через два дня состоялась встреча с представителями «Лукойла». Их по-настоящему, помимо возможности приобрести потрясающую торговую марку, заинтересовал наш проект регионального развития. Они просчитали бизнес-план и подтвердили наши расчеты. И мы поняли друг друга.

Тогда же, по словам Игоря, были достигнуты принципиальные договоренности о невмешательстве «Лукойла» в редакционную политику. Ну а залогом и гарантией этого невмешательства являлось то, что «Лукойл» давал слово: президентом компании и главным редактором «Известий» остается Голембиовский. Так на этой встрече был решен и вопрос, который не мог быть безразличен лично Игорю. Закрепляя за собой два из трех занимаемых им главных мест в «Известиях», третье он был готов отдать нефтяникам — должность председателя совета директоров.

В итоге остался удовлетворенным и Питер Дерби — «Лукойл» хорошо заплатил за его известинские акции. Они всё же соединятся в одном портфеле с акциями, принадлежащими Межпромбанку. Поняв, что ему не подчинить себе газету, Пугачев уступит весь свой пакет «Лукойлу», после чего нефтяники станут нашим главным акционером.

Но это случится в следующем, 1997 году — роковом для «Известий».

 

Агафонов. История с Березовским

В уходящем 96-м был сокращен самый дорогостоящий из всех корпунктов «Известий» — в Токио. На его финансирование ежегодно уходило свыше 80 тысяч долларов США. Но первичным в этом случае была не экономия средств, а кадровое решение: 35-летний собственный корреспондент Сергей Агафонов отзывался на повышение в редакции. Он занял место заместителя главного редактора по освещению международной жизни, с которого Леонид Млечин перевелся в политобозреватели. Через пару месяцев он ушел на Московское телевидение, где станет известной и авторитетной медийной фигурой федерального масштаба.

Агафонов заслуженно считался одним из лучших наших международников, и никто не сомневался, что его десятилетний опыт работы в Японии плюс деловитость и коммуникабельность в характере обеспечат ему успех и в новой должности. Приказ о назначении Агафонова вышел 3 июня, и при разговоре в тот день по телефону с Токио я в шутку назвал его подарком мне в мой день рождения — несмотря на приличную разницу в возрасте, мы с Сергеем поддерживали дружеские отношения. Была у нас одна совместная поездка по маршруту Москва — Тайвань — Сингапур — Париж — Москва, поездка с приключениями, когда мне пришлось обратиться к докторам, а молодой мой коллега проявил себя как человек, с которым можно идти (и лететь) в разведку. Словом, я был рад, что Сергей вливается не просто в редколлегию, а в главную редакцию. Он быстро освоился в организаторской должности, не потеряв тяги к написанию собственных материалов. На память приходит одна из самых резонансных публикаций «Известий» в 1996 году.

26 октября Указом Ельцина олигарх Борис Абрамович Березовский был назначен заместителем секретаря Совета безопасности РФ. Новый государственный служащий заявил, что «готов прекратить любую коммерческую деятельность, так как он — законопослушный гражданин, выполняющий все правовые нормы действующего законодательства, которые накладывают определенные обязательства на всех, кто поступает на государственную службу». В связи с этим назначением в ряде газет промелькнули намеки на то, что помимо российского гражданства Березовский имеет еще и израильское. А в законе об основах государственной службы Российской Федерации, принятом всего лишь год назад, говорилось: «Гражданин не может быть принят на государственную службу и находиться на государственной службе в случае наличия гражданства иностранного государства». Данный же случай был исключительным: как писали «Известия», Березовский занял пост не в какой-то мелкой конторе, скажем, бухгалтером или даже ее начальником, а в одной из высших инстанций, где перед ним настежь открывались многие прошлые, нынешние и будущие важнейшие государственные секреты. Так сколько же он имеет гражданств?

То, что в других газетах всего лишь мелькнуло, очень заинтересовало Агафонова. Обращения в посольства Израиля в Москве и российского в Тель-Авиве, разговор с нашим послом — известинцем Александром Бовиным никакой уточняющей информации не дали. Пришлось звать на помощь израильских коллег. Журналистка Людмила Сирецкая навела справки через банк данных центрального компьютера МВД Израиля. Выяснилось: Березовский Борис Абрамович, 1946 года рождения, является гражданином этой страны, имеет удостоверение личности, выданное израильским МВД № 309645448 и на момент выдачи этого удостоверения зарегистрирован по адресу: Тель-Авив, Бат-Ям, улица Герцуля, 15. Важные сведения, но Агафонов решает их проверить: мало ли какие бывают совпадения, может, это вовсе не наш Борис Абрамович. Сирецкая едет по указанному адресу. Оказалось, что там много Березовских, есть они и в соседних домах. Найден был и Борис Абрамович, но не наш, 50-летний, а весьма преклонного возраста. У обнаруженного по искомому адресу Моше Березовского имелся брат Борис, но он в заграничной командировке, скоро вернется…

Не ожидая возвращения брата Моше, сомневаясь, что он может оказаться нашим Борисом Абрамовичем, «Известия» направляют обращения премьеру Черномырдину, секретарю Совета безопасности РФ Рыбкину. Редакция интересовалась, задавались ли эти уважаемые господа (один — в процессе кадрового выбора, другой — при активной публичной защите этого выбора) вопросом о том, не является ли заместитель секретаря СБ РФ Березовский Б. А. тем самым Березовским Б. А., который занесен в компьютер израильского МВД в качестве гражданина Израиля?

Было обращение и лично к Борису Абрамовичу, но он заявил по телефону, что соберет пресс-конференцию и там все прокомментирует. Сказав лишь, что информация о двойном гражданстве — неправда, обещал перезвонить и назвать час пресс-конференции. Время шло, а он молчал. Не было ответа и из аппаратов Черномырдина, Рыбкина, а номер газеты уже подписывался…

Могло быть два журналистских варианта этой истории (здесь она только начинается). Первый: расследуется все, что только можно расследовать, и в итоге публикуется материал, из которого видно, имеет ли наш герой двойное гражданство. Наверное, по традиции так поступило бы большинство газет, занявшись расследованием. Слившись за десять лет в Токио своей квалификацией с методами работы японской журналистики — она же мировая практика с ее сверхоперативностью и стремлением к сенсационности, — Агафонов предложил другой вариант. Не теряя времени, печатать сегодня то, что стало известно к моменту подписания номера, а завтра хоть трава не расти. Завтра печатать то, что за сутки еще удастся раскопать. Не найдется ничего — будет еще и послезавтра, что-нибудь да всплывет новое. На мой репортерский вкус, Агафонов выбрал верный профессиональный ход, Голембиовский тут же его одобрил. Следить за вызывающим общественный интерес сюжетом по мере его развития, полностью зависеть от непредсказуемости реальных обстоятельств — это едва ли не самое увлекательное, что может быть в работе репортера, а для читателя — на страницах газеты.

Первый материал под названием «Ужель тот самый Березовский?» вышел 2 ноября на первой полосе с продолжением на второй. И хотя заданный вопрос оставался без ответа, публикация привлекла всеобщее внимание. О ней тут же заговорило телевидение. С бранью в адрес «Известий» выступил известный телекиллер Сергей Доренко, вещавший на главном федеральном канале, фактическим собственником которого являлся Березовский. Сам олигарх, вместо того чтобы провести обещанную пресс-конференцию, дал интервью популярной телепрограмме «Итоги» на канале НТВ, расценив материал в «Известиях» как антисемитский. На это же указывал и Доренко. Но ни тот, ни другой не ответили по существу: одно или два гражданства? Обойдя эту тему, Березовский только заявлял, что он — гражданин России.

Нервную реакцию двух телеканалов «Известия» прокомментировали 5 ноября в подготовленной Агафоновым редакционной статье «Вопрос остался: ужель тот самый Березовский?». Поскольку Березовский назвал нашу публикацию антисемитской и пригрозил, что будет с газетой судиться, а ему подпевали Доренко и в «Итогах», в редакционной статье говорилось, что у нас «и под микроскопом не найти ни слова, ни намека на этническую принадлежность Березовского. Слово «еврей» встречается лишь в выделенном курсивом материале, присланном израильской журналистской, которую мудрено заподозрить в антисемитизме. Повторяем: речь только о предполагаемом иностранном гражданстве, несовместимом, по нашему мнению, с новым назначением Березовского». Далее еще раз разъяснялась позиция газеты:

Березовский не сказал, что не является также гражданином другой страны. А вопрос, повторяем, в этом, и только в этом. И вопрос, таким образом, остается. Искать ответа на этот вопрос нас побудила не страсть к сенсации (здесь автор немного слукавил. — В. З .). Заставило соображение, на наш взгляд, важное. Нарастает опасность возврата к былым нравам, когда власти считали народ быдлом. В те времена у нашего государства, никогда не грешившего либерализмом и доверчивостью, для одних были бесконечные анкеты, проверки, запреты, для других — «Чего изволите?». Если уж государство новой России призывает граждан к дисциплине и законопослушанию, требует порядка, то начать следует с собственных высших чиновников. Именно они не вправе становиться в позу и изображать обиду по поводу задаваемых им вопросов, тревожащих общественность и требующих всего-навсего внятного ответа.

История продолжала раскручиваться, причем не в одной России. В различных израильских изданиях появилась серия публикаций, которые при полном молчании российских официальных лиц и структур извлекли на свет разнообразные свидетельства, факты и документы, подтверждающие предположения и догадки — Березовский в самом деле гражданин не только России, но и Израиля. Подал голос и Кремль: пресс-секретарь президента РФ сообщил, что Ельцин в курсе перипетий вокруг гражданства заместителя секретаря СБ и в скором времени выскажет свое отношение к этому. А из Тбилиси поступила настоящая сенсация: прибывший туда Березовский признал, что имел израильское гражданство, но теперь его уже нет, так как он формально от него отказался. Но, как дальше выяснилось, это было полуправдой — только готовились бумаги с отказом от второго гражданства.

15 ноября газета в третий раз выступает по этой теме, печатая большую статью Агафонова, в которой сообщается, что Березовский в течение одного дня четыре раза приезжал в «Известия» для «предметного разговора». В этой статье нет интересной детали, которую я хорошо помню: Голембиовский 40 минут не принимал Березовского, тот все это время сидел в предбаннике главного редактора, потом многое говорил под диктофонную запись, но не дал согласия на полную публикацию разговора, в котором фактически признал свое двойное гражданство.

Наконец 22 ноября на первой полосе выходит материал Агафонова «О гражданстве Бориса Березовского. В последний раз». Он начинается с того, что на пресс-конференции в Москве посол Израиля в России профессор Ализа Шенар официально заявила: отныне заместитель секретаря Совета безопасности РФ Борис Березовский не является гражданином государства Израиль. По подсчетам Агафонова, со времени назначения на высокий государственный пост он пробыл в состоянии двойного гражданства три с лишним недели. В этой статье газета относила вопросы уже не к нему, а к целой когорте российских должностных лиц, допустивших грубое нарушение законодательства. Эти вопросы были адресованы прежде всего президенту Ельцину, секретарю СБ Рыбкину, предложившему кандидатуру Березовского, управлению кадров Администрации президента, это предложение одобрившему, главе Кабинета министров Виктору Черномырдину, это назначение публично поддержавшему. А суть возникавших и оставшихся без ответа вопросов сводилась к одному: кто будет нести ответственность за допущенные нарушения закона?

Сейчас я перечитал все четыре публикации и снова, как и в ноябре 96-го, считаю их очень хорошей журналистской работой. Еще раз убедился, что ни текстом, ни подтекстом, ни одним печатным знаком или пробелом они не давали оснований для упреков и тем более обвинений в этническом пристрастии автора и газеты к герою этих материалов, говоря проще, в антисемитизме. Надо признать, что такие упреки имели место и в стенах самой редакции «Известий». Правда, после первой статьи последующие всё досконально разъяснили.

А в заключение всей этой истории так и хочется воскликнуть: ну до чего же ты удивительная штука, жизнь! Сорок минут Голембиовский не принимал Березовского. В течение одного дня четыре раза Борис Абрамович бегал в «Известия» для «предметного разговора». Четыре жестких статьи написал Агафонов, поиздевавшись над враньем важного государственного служащего. Но прошло всего лишь восемь месяцев, как многое кардинально поменялось. И теперь уже бывшие главный редактор «Известий» Голембиовский и его зам Агафонов в приемной бизнесмена Березовского терпеливо ожидали, когда он найдет для них время, а войдя в кабинет, попросили денег на создаваемую ими новую газету. Хорошим математиком был Борис Абрамович, он и этот визит просчитал. Может, и не забыл зла, но решил, что выгоднее для него дружить с этими парнями. И в ноябре-97, ровно через год после появления у нас первой скандальной статьи о нем, газета «Новые известия» вышла на его деньги.

Так получилось, что спустя некоторое время на коктейле в казахском посольстве на Чистых прудах я оказался рядом с Б. А. Березовским. Нас познакомили, и я спросил:

— Как вам «Новые известия»?

— Мне очень нравятся! — был немедленный ответ. — Там ведь руководят талантливые журналисты. Полагаю, что вы о них так же думаете…

— Конечно, — согласился я.

Вернувшись из Токио, Агафонов пополнил новую неформальную команду, которую Игорь стал приближать к себе, часто встречаться с нею. Начиналась она с Дардыкина, присоединился Яков, третьим был Сергей. Но к концу 96-го года он по влиянию на Игоря и на обстановку в редакции вышел в лидеры этой тройки. Она и сыграет вскоре решающую роль в судьбе «Известий».

 

Под бравурный туш и звон бокалов

В один из холодных январских дней у входа в «Известия» расположился небольшой военный оркестр и отыграл несколько жизнерадостных мелодий. Публика, следовавшая через соседние двери — в метро и из него — осталась в легком недоумении: по какому все это случаю в разгар трудового дня? Ответа не знали и известинцы, но они всё поняли, когда оркестранты прошли через нашу охрану и поднялись в Круглый зал на третьем этаже. Вскоре раздавшиеся оттуда звуки бравурного туша возвестили о торжественном начале невиданного события в биографии «Известий» — давно обещанного читателям розыгрыша лотереи среди подписчиков газеты на 1997 год.

В лотерее приняли участие 88 003 подписчика «Известий». Присланные ими конверты с ксерокопиями подписных талонов лежали здесь же, рядом с лототроном. Было разыграно свыше 150 призов — зарубежные туристические путевки, фотоаппараты, магнитолы, сковороды, швейные машинки, тканевые фильтры, фены, кофеварки, пылесосы, в том числе миниатюрный «Лилипут», многое другое. Оркестр особенно постарался, когда лототрон выдавал на-гора пять шариков, обозначенных цифрами 1,9,8,9,1 — это был номер обладателя трехкомнатной квартиры в московском районе Южное Бутово, доставшейся 63-летнему пенсионеру Каримову из Екатеринбурга. Номеру 59 984 выпали новенькие «Жигули», их владельцем стал 56-летний коммерсант Никишин из Нижнего Новгорода. Член жюри поэт Вишневский адресовал заочное напутствие выигравшему автомобиль в своем фирменном лаконичном жанре: «Удачи вам и чтоб не обстреляли».

Хотя многим в редакции не нравилась идея заманивать читателей лотерейным способом, руководство АО его одобрило и рекомендовало использовать в будущих подписных кампаниях. Оптимистичный музыкальный фон этого непрофильного для журналистов шоу стал прелюдией к грандиозному празднику — 80-летию со дня выхода в Петрограде 13 марта 1917 года первого номера «Известий».

Как будем отражать юбилей газеты на ее страницах? В ходе разговора об этом на редколлегии я предложил дать серию выступлений по истории «Известий». Лет двадцать назад отдел информации вел популярнейшую колонку под рубрикой «Неизвестное об известном», за которую отвечал изобретательный на темы Руслан Армеев. Я был уверен, что никто лучше него не сможет подготовить историческую часть к годовщине газеты. Сама по себе напрашивалась рубрика «Неизвестное об “Известиях”». Руслан набросал план на десяток материалов и отлично его реализовал.

Настоящей сенсацией в этой серии явилась перепечатка из очень старых «Известий». Если бы можно было определить наилучшую публикацию в газете за все 80 лет, то ею могла быть статья с абсолютно точным названием «Безумная авантюра», напечатанная 25 октября 1917 года, буквально в те часы и минуты, когда власть в России захватывали большевики. Как писал Армеев, теперь, когда мы знаем ход истории за целый век, «вряд ли у кого поднимется рука что-нибудь отсюда вычеркнуть. Здесь предсказано все, что будет (было) с нами, целой страной — все наши беды, муки, несчастья, войны».

И у меня не поднимается рука что-нибудь из этой потрясающей статьи вычеркнуть. Читайте — не пожалеете: «Безумная авантюра» в «Известиях» от 25 октября (по старому стилю) 1917 года:

По-видимому, всякие убеждения уже бесплодны, и большевистское восстание, против которого мы все время предостерегали, как против ужасного для страны испытания, организуется и начинается. За три недели до выборов в Учредительное собрание, за несколько дней до Съезда Советов большевики приняли решение произвести новый переворот.

Они опираются на широко разлитое недовольство и на не менее широкую бессознательность солдатских и рабочих масс. Они взяли на себя смелость обещать им хлеб, и мир, и землю народу. Мы не сомневаемся в том, что ни одно из этих обещаний они не были бы в состоянии исполнить, если бы даже их попытка увенчалась успехом.

Они не могут дать хлеба городскому населению, потому что его подвозится мало и не может быть подвезено больше вследствие расстройства железных дорог. Но его может быть подвезено значительно меньше вследствие усиления анархии и будет подвезено меньше. Поэтому первым последствием большевистского выступления будет ухудшение продовольствия и городов, и армии. И это ухудшение вылилось бы в полный голод, если бы действительно большевикам удалось захватить власть: ведь большевистского правительства в далеких южных степях никогда не признали бы и не дали бы ему хлеба те, кто снабжает им всю Россию. Ведь вопрос продовольствия есть вопрос организации, а кто же может сомневаться в том, что организация неизбежно расстроится при гражданской войне и рухнет совершенно, если в свои руки захватят власть люди, которые никогда в практической государственной работе не принимали участия, которые не имеют о ней никакого представления? Да, конфискацией запасов в магазинах и лавках можно кормить 1–2 дня столичное население, но не больше. После этого остается только голодный бунт и погромы. Другого разрешения продовольственного вопроса большевики дать не могут, не в силах даже при самом крайнем напряжении энергии.

Что касается земли, то переход земли в руки трудящихся может совершиться двумя путями: либо изданием соответствующих законов и правильной организацией распределения земли, либо путем простого захвата ее крестьянами. Что касается первого пути, то он предполагает не только выработку закона, но и создание местных земельных комитетов, работающих по определенному плану на основании учета земель и населения. Как могут организовать это большевики, если у них нет и никогда не было никакой сельскохозяйственной организации, если они никогда не имели и не имеют большинства ни в земствах, ни в волостях? Самое большее, что они могут сделать, это издать распоряжение в двух словах: захватывай землю! В результате этого могут быть только аграрные беспорядки, разгромы, которые они для приличия называют аграрным восстанием, но ни в коем случае не передача земли трудящимся. В этом случае землю берет тот, кто хочет, а не тот, кому нужно.

Всеобщий разгром имений еще не означает распределения земель, и безземельные крестьяне при нем останутся в громадном числе случаев такими же безземельными, как были и раньше. Во всяком случае, как раз те, кто больше всего вправе ждать распределения земли, именно солдаты действующей армии, останутся ни при чем. После неорганизованного всеобщего расхвата земель им пришлось бы с оружием в руках снова завоевывать себе землю в своей собственной деревне или в соседней или совсем на чужой стороне. Расхват земель — это не великое земельное законодательство, которого вправе ждать прежде всего революционная армия, это — варварство, которое даст, по крайней мере на первое время, обнищание всей страны.

Не лучше обстоит дело и с миром. Неорганизованным путем, братаньями, можно прекратить стрельбу на отдельных участках фронта, можно уйти с этих участков и дать врагу возможность окружить остающихся на позициях, перебить их или взять их в плен. Можно открыть врагу фронт и дать ему возможность занять новые области. Но мира таким путем заключить нельзя. Мир может заключить только государство. Для того чтобы оно, с некоторыми расчетами на успех, могло заключить мир, нужно, чтобы оно было едино и крепко, чтобы оно пользовалось уважением у союзников и врагов. Но со страной, находящейся в состоянии гражданской войны, никто мира заключать не станет, потому что не имеет смысла договор с непризнанным правительством. В этом случае неприятелю даже при желании мира с его стороны прямой расчет не заключать мира, но продолжать войну, чтобы еще более улучшить свое военное положение и таким образом обеспечить себе более выгодное положение. В то же время, как мы наблюдали это летом, каждый военный успех немцев усиливает реакцию в Германии, укрепляет положение Вильгельма и тем самым отдаляет возможность демократического мира. Большевики обещают немедленный мир, на деле же они могут дать только немедленную сдачу всей России Вильгельму, хотя бы они всеми силами этому сопротивлялись. Логика вещей, которая сильнее желания людей, ведет к этому.

Но самое ужасное — это то, что большевистское восстание при всякой удаче повело бы к целому ряду гражданских войн, как между отдельными областями, так и внутри каждой из них. У нас воцарился бы режим кулачного права, в одном месте террора справа, в другом — террора слева. Всякая положительная работа стала бы на долгое время невозможной, и в результате анархии власть захватил бы первый попавшийся авантюрист, и темные массы — у нас еще достаточно много людей темных — вернулись бы к Николаю II, как избавителю от революции, которая не умела дать народу того, что обещала.

Только к этому и может привести нас большевистское восстание. Неужели не ясно, что диктатура и террор не есть средство организации страны? Неужели не ясно, что диктатура одной партии, будь она самой левой, громадному большинству населения будет так же ненавистна, как и самодержавие? И неужели не ясно, что попытка восстания во время подготовки выборов в Учредительное собрание может быть не преступна только потому, что она совершенно безумна?

В который раз перечитываю эту статью и не перестаю восхищаться мощью и остротой ее гражданственности, глубиной и точностью политического анализа и прогноза. Как всем нам, нынешним известинцам, было не гордиться работой в газете, которая в самом начале своего существования подала столь впечатляющий пример отечественной журналистике — пример на многие десятилетия, можно сказать, что и на века. Не уменьшает эту гордость и знание того, что были долгие периоды, когда газета являла собой прямое подчинение и отражение власти, утвердившейся в результате той, описанной выше безумной авантюры. Но она же, газета, и немало делала и сделала, чтобы приблизились и наступили другие времена. Обо всем этом — о многом тоже впервые — рассказывалось под рубрикой «Неизвестное об “Известиях”». Выступил в ней (крупнейшим размером) и наш знаменитый коллега Станислав Кондрашов, пришедший в газету в августе 1951 года вместе с двумя другими выпускниками МГИМО — также будущими звездами «Известий» Владимиром Осиповым и Леонидом Камыниным. Вряд ли кто из читателей прошел мимо этого материала, привлекшего к себе внимание как именем автора, так и его заголовком: «КАК МЫ ХОРОНИЛИ СТАЛИНА. Воспоминание последнего из (состоящих в штате) могикан». Всему на этих шести колонках было тесно — и интереснейшей информации, и емким мыслям не только о прошлом газеты, но и критическим — о ней сегодняшней. Так что не была случайной, а получила там развитие фраза последнего из могикан: «Старый известинец, я не все принимаю в новых “Известиях”…».

Огромным был поток поздравлений по случаю юбилея «Известий». Часть из них напечатана, часть использована в обзорах почты. Писем и телеграмм никто не организовывал, они шли самотеком, подтверждая уважение людей к заслугам газеты. Но было и исключение — к одному читателю мы сами обратились с просьбой не обойти нас своим вниманием. Учитывая его занятость, это было сделано еще в середине декабря. Голембиовский написал президенту Ельцину:

13 марта 1997 года — особая дата в жизни коллектива «Известий» и, смеем надеяться, в истории российской журналистики. Газете 80 лет… Мы рассматриваем этот юбилей как возможность отдать должное предшественникам и повод определить свою роль в строительстве новой демократической России. Любая форма Вашего внимания к этому событию придаст ему достойный вес, но особенно мы были бы Вам благодарны за честь видеть Вас в числе самых уважаемых наших гостей…

Мы знали точно, что письмо дошло до адресата, но очень долго, фактически до самой юбилейной даты оставалось непонятным, какого рода внимание окажут «Известиям» в Кремле. От этого зависела и форма участия должностных лиц рангами пониже. Задержка протокольной ясности из Кремля вносила напряжение в подготовку всего церемониала праздника.

Тем временем решались многие оргвопросы. В середине февраля долго обсуждалось, где проводить банкет ориентировочно на 700 человек? Было названо немало вариантов с учетом разной суммы расходов — от экономически наиболее приемлемой собственной территории (Круглый зал, кабинеты и коридоры на всех восьми этажах) до самых дорогих ресторанов в гостиницах «Метрополь», «Националь». Шла речь и о престижности места. По этому показателю выигрывал банкетный зал Государственного Кремлевского дворца. Мне было поручено встретиться с управделами президента Бородиным и переговорить о разрешении на этот зал. Я тут же позвонил Пал Палычу, он согласился меня принять на следующий день. На всякий случай я прихватил с собой официальное письмо Голембиовского. Вернулся в редакцию с нужной подписью Бородина. Но когда его службы подсчитали наши будущие расходы, то пришлось ехать к Бородину с новой бумагой. На этот раз Игорь писал: «Уважаемый Павел Павлович! Для организации и проведения мероприятия в Государственном Кремлевском дворце, посвященного 80-летию газеты “Известия”, убедительно просим Вас применить льготный тариф».

Управделами с пониманием отнесся к финансовому положению «Известий» и дал добро на льготный тариф.

К большому редакционному ажиотажу привела инициатива Гонзальеза, которая свидетельствовала, что коммерческая жилка у него всетаки иногда билась. Когда встал вопрос о премиях в связи с юбилеем газеты, Эдуард предложил не ограничиваться скромными возможностями редакции, а привлечь еще и финансы со стороны. И сам вызвался реализовать этот замысел, что сразу повысило его рейтинг в общественном мнении редакции.

За три дня до юбилея вышел приказ Голембиовского «премировать следующих сотрудников в размере оклада, но не более 500 долларов США (по курсу ЦБ на день выхода приказа)». В списке значились 211 человек, открывал его сам президент АО. Эти премии выдавались из собственных средств «Известий». На остальных сотрудников, включая собкоров по России, за ближними и дальними рубежами, распространилась идея Гонзальеза: выбить деньги из богатых бизнес-структур. Она была опробована на нашем новом акционере — компании «Лукойл». Читаю копию письма Голембиовского вице-президенту «Лукойла» Л. А. Федуну:

Уважаемый Леонид Арнольдович! Согласно договоренности представляю Вам список кандидатур на творческие премии в связи с 80-летием «Известий». Первая группа людей — это сотрудники редакции, наиболее активно и плодотворно работающие в последние годы, вторая — наши ветераны, чьим трудом и способностями создавался авторитет газеты на протяжении многих лет.

В первой группе списка четырнадцать фамилий, включая обозревателя отдела культуры Елену Ямпольскую, но применительно к ней формулировка «активно и плодотворно работающие в последние годы» являлась большим преувеличением, так как она была новым человеком в газете. Вторая группа — восемь по-настоящему заслуженных ветеранов: Надежда Болякина (44 года работы в «Известиях»), Борис Васильев (44), Геннадий Дейниченко (32), Наталья Ивановская (31), Игорь Карпенко (31), Элла Меркель (35), Сергей Смирнов (40), Зоя Соломина (31).

Все эти кандидатуры «Лукойл» принял и премии (эквивалентные 500 долларам США) выдал. Восемь человек премировал бывший наш акционер «Диалог-банк», пять человек — почти тезка по названию банк «Диалог». В письмах руководителям банков и компаний отразился один тактический нюанс, использованный известинской стороной. Сначала Гонзальез или кто-то другой звонил возможным спонсорам, и если удавалось договориться о выделении каких-то денег, следующим шагом было письмо, а в нем дело выглядело уже так, что это инициатива чуть ли не самих спонсоров. К примеру, вот что писалось президенту ОНЭКСИМ-банка М. Б. Прохорову (совершенно случайно через три месяца банк станет главным собственником газеты): «Мы высоко оцениваем желание банка поощрить сотрудников нашей газеты в связи с юбилейной датой». В этом письме Игорь назвал фамилии двадцати двух сотрудников. После перечисления денег от Прохорова вышел приказ за подписью Гонзальеза, уточняющий этот список. В нем говорилось: «Премировать по номинации ОНЭКСИМ-банка следующих сотрудников в размере 1000 (одна тысяча) долларов США в пересчете на рубли по курсу ЦБ». Здесь уже было двадцать три человека, появилась еще и фамилия Голембиовского. Так что он присутствовал в двух списках, в одном, видимо, как президент, в другом — как главный редактор.

Я шел по номинации Инкомбанка с премией тоже в 1000 долларов. В этом списке были также Друзенко, Гонзальез, Агафонов, Дардыкин, Данилевич, главный бухгалтер Астапова, директор по производству Батарчук, занявший это место после умершего год назад Станислава Лазарева. Инкомбанк премировал еще и 13 человек по 500 долларов каждому. Здесь мне хотелось бы исправить одну неточность, появившуюся все в той же, неоднократно упоминавшейся мною книге трех авторов «С журналистикой покончено. Забудьте».

В длинном монологе одного из авторов — Алика Плутника (он назвал этот монолог «нелирическим отступлением»), очень нелестном по отношению к Голембиовскому, отправным моментом для критики в его адрес послужили как раз те предъюбилейные дни в редакции с раздачей премий. Плутник говорит, что его имени не оказалось ни в одном из списков на получение премии, и в этом он видел только одно: козни Голембиовского. Алик высказывает опасение, что ему могут не поверить, что не в премии дело — сюжет с ее неполучением лишь внес долгожданную ясность в их тридцатилетние отношения с Игорем. Я как раз ему верю, что деньги тут ни при чем, но могу утверждать, что ни при чем здесь и сама история с якобы отсутствием имени Плутника в списках на премию. Вот он, подписанный Голембиовским 10 марта приказ:

…премировать следующих 13 сотрудников в номинации Инкомбанка: Алимова Г. А., Плутника А. У., Ивкина А. Н., Сычева А. В., Якова В. В., Орлика Ю. П., Резника Б. Л., Степанова Т. Г., Юферову Я. Б., Нестерову Н. В., Шмыгановского В. Н., Капелюшного Л. В., Лукашина В. П. — в размере 500 (пятьсот) долларов США каждого (по курсу ЦБ на день выхода приказа).

Как видим, классик известинской журналистики не был обойден списками на премию, а поскольку он ее не получил (что это факт — я тоже верю), то о причине этого можно только гадать, но она не в происках Голембиовского. По-моему, на такую мелочность он не был способен.

Считаю, что оставшись без рублей, эквивалентных 500 долларам США по курсу ЦБ на 10 марта 1997 года, Плутник приобрел большее — моральное превосходство над всеми остальными известинцами, взявшими деньги от бизнес-структур, включая и меня. Да, мы все нуждались в деньгах, но принимать их не имели права — ни морального, ни профессионального. Мы были бедными, но оказались еще и не гордыми. Тогда это не испытывалось, а сейчас стыдно.

А вот кто точно не значился ни в пресловутых спонсорских списках, ни в официальном редакционном, кого и добрым словом не вспомнили в юбилейные дни, хотя он очень многое сделал для газеты за те двенадцать лет, что входил в состав редколлегии и занимал важнейшие должности, так это Николай Боднарук. Всего за месяц до праздничной даты он ушел из редакции. Формально — по собственному желанию, фактически — в знак протеста против новых веяний, охватывающих газету, уводящих ее от серьезной, общественно важной проблематики. Журналист высочайшей пробы, он терпеть не мог примитивных и желтых подходов к выбору тем и написанию материалов, а разного примитива и желтизны становилось все больше. Колю давно звал к себе в «Общую газету» Егор Яковлев, и тот ушел к нему первым замом. Голембиовский при всей в последнее время холодности своего отношения к Боднаруку понимал, что равноценную замену найти ему непросто, и решил понизить статус занимаемой им должности. Раньше она называлась довольно длинно: заместитель главного редактора «Известий» по отделу общественно-политической жизни. Стала короче и ступенькой ниже: редактор по отделу политики. Уход Боднарука негативно сказался как на общей психологической атмосфере в редакции, так и на уровне профессиональных требований к облику и содержанию газеты, друг к другу.

А юбилей приближался, он становился событием в жизни страны. 11 марта в редакции состоялась посвященная ему большая пресс-конференция для российских и иностранных корреспондентов. На следующий день редакцию посетили аккредитованные в Москве послы многих государств мира. В этот же день объявил о своей форме внимания к «Известиям» долго молчавший Кремль — это была просто поздравительная телеграмма президента Ельцина. К этому моменту уже росла гора поздравлений буквально отовсюду, она высоко поднимется на следующий день, а потом в нескольких номерах мы будем выделять большое место только для перечисления тех, кто нас приветствовал.

Наконец наступил пик юбилея — вечерний прием 13 марта в Кремле. Многое там шло так, как планировалось, но не все. Не обо всем сообщила и опубликованная на следующий день на первой полосе заметка «80 лет — возраст веселья». Она перечислила то, что соответствовало духу этого заголовка: что настроение в зале создавал и поддерживал Президентский оркестр под управлением генерала Павла Овсянникова; что руководил весельем писатель-юморист Аркадий Арканов; что в гости с поздравлениями пришли Михаил Жванецкий, солисты Кремлевского балета, изумительная Елена Камбурова с волнующими романсами, режиссер цирка Валентин Гнеушев, артисты «Ленкома», «Современника», «Табакерки». Была еще упомянута фамилия заместителя руководителя Администрации президента Сергея Ястржембского, зачитавшего поздравление Ельцина. Но умолчала эта заметка о том, что на известинский прием не явились многие персоны, которым руководство газеты посылало приглашения и которых очень хотело здесь видеть, потому как они олицетворяли собой высшие органы различных ветвей государственной власти. Не было ни первых, ни вторых, ни даже пятых лиц от правительства, Государственной думы, Совета Федерации, Конституционного суда и других высших инстанций, не пришел ни один министр. Что особенно удивило, не явился и мэр Москвы Юрий Лужков, который не однажды бывал в «Известиях» и считался как бы другом газеты.

Когда на утренней планерке 14 марта Голембиовский коротко подводил итог всей юбилейной кампании, он выразил сожаление, что многие из приглашенных высоких должностных лиц не были на приеме. Не дав Игорю договорить, Дардыкин взялся его утешить:

— Это даже хорошо, что не было больших начальников. Их отсутствие только подчеркивало нашу независимость.

— Ладно, проехали, — недовольно ответил Игорь. — Скажу только, что наша независимость не отменяет нашей заинтересованности в сотрудничестве с этими людьми, а значит, и необходимости контактов с ними.

Еще не раз во время разговоров у него в кабинете, за обедом затрагивался тот факт, что власть имущие проигнорировали «Известия». Было видно, что Игоря это существенно задело, а находил он объяснение то в занятости приглашенных, то в их забывчивости, то в обиде некоторых на когда-то звучавшую в их адрес критику, а то и в отсутствии интереса к «Известиям». Однажды произнес:

— Может, все проще и печальнее для нас: падает уважение к газете?

Если учесть, что не пришли слишком многие, то, наверное, все эти версии имели место, включая последнюю.

В тот же день, 14 марта, в Кремле президент России вручил Отто Лацису премию в области печатных средств массовой информации, учрежденную «Академией свободной прессы» и равную 600 минимальным размерам оплаты труда. Особую пикантность моменту придавало то обстоятельство, что «Известия» часто критиковали Ельцина, а Лацис еще не так давно, в разгар трагической чеченской авантюры демонстративно, под одобрительный гул почти всей российской прессы вышел из Президентского совета, куда его приглашал лично президент. Сейчас спрашиваю себя, мог ли так повести себя на месте Бориса Николаевича кто-нибудь из двух его наследников на этом посту, и над ответом не размышляю ни секунды.

В тот же день глава «Лукойла» Вагит Алекперов устроил прием для редколлегии «Известий» и большой группы сотрудников. Было произнесено много теплых слов в адрес газеты, ее истории и сегодняшнего дня. Сказано и то, что всем нам хотелось услышать: нефтяная компания не собирается вмешиваться в редакционные дела, влиять на политику газеты, а на покупку акций, на инвестиции в «Известия» решилась исключительно в расчете на прибыль, но никак не ради политических дивидендов. Двое известинцев из числа приглашенных на этот прием его проигнорировали — Агафонов и Дардыкин. На вопрос коллег «почему?» отвечали по-разному, но смысл был одинаков: да пошли они куда подальше, эти наши новые партнеры, не хотим с ними знаться.

В свете разыгравшейся вскоре битвы «Известий» с нефтяниками до сих пор непонятно, откуда была такая изначальная неприязнь к «Лукойлу», он же не рвался к нам в акционеры — это мы зазвали его к себе. Если двум Сергеям что-то говорила интуиция, то остается сожалеть, что она не предсказала катастрофического для газеты и их карьеры разворота событий. Однако их позиция была безупречной: никто впоследствии не мог бросить им упрек в неблагодарности по отношению к «Лукойлу» — за его счет они не пили и не закусывали.

 

Скандал из-за «миллиардов» Черномырдина

Здесь и далее мой текст надо будет строже увязывать с календарем — этого требует развитие событий, принимающее резко ускоренный характер.

24 марта вышел приказ, подписанный Гонзальезом: «командировать И. Н. Голембиовского во Францию с 26 по 30 марта для участия в мероприятиях фестиваля, посвященного Д. Д. Шостаковичу, по приглашению президента Ж. Ширака». Приказ отмечен путаницей, характерной для нашего делопроизводства. На самом деле это была поездка Игоря с супругой на торжества в Париже по случаю 70-летия Мстислава Ростроповича.

Будучи в Париже, Игорь услышал от собкора «Известий» Юрия Коваленко о заметке в газете «Монд», касающейся российского премьера Виктора Черномырдина, и велел передать ее в редакцию. Вернувшись в Москву, он на утренней планерке 1 апреля поинтересовался у Агафонова, получен ли текст от Коваленко. Как вспоминал сидевший рядом Друзенко, «Агафонов вышел и вскоре принес пару страничек. Игорь прочел первую и передал мне. Я прочитал — передал Агафонову. «Ну, что думаешь?» — спросил Игорь. Я ответил, что не торопился бы с публикацией. «Почему?» — «Слишком слаба доказательная база». Игорь вроде со мной согласился, сказав Агафонову, что надо уточнить обстоятельства. На том разошлись. Вечером открываю газету… Никто мне не сказал, что заметку из «Монд» решили-таки печатать. Причем, на первой полосе».

С этого все и началось…

Чтобы понятнее было дальнейшее, заметку приведу полностью, как она вышла в вечернем выпуске «Известий» 1 апреля — с вступлением и послесловием от редакции:

ЧЕРНОМЫРДИН ИМЕЕТ СОСТОЯНИЕ В 5 МИЛЛИАРДОВ ДОЛЛАРОВ?..

Авторитетная французская газета «Монд» в номере от 29 марта посвятила целую полосу последним событиям в России, включая забастовку 27 марта. Среди опубликованных материалов — заметка о личном состоянии Черномырдина, озаглавленная «Премьер-министр богаче г-на Мэрдока», перевод которой мы даем ниже без каких-либо сокращений.

Плохой управляющий, когда речь идет о том, чтобы положить конец кризису неплатежей, разлагающему сегодня Россию, ее премьер-министр Виктор Черномырдин, кажется, оказался более умелым в том, что касается приумножения собственного состояния. За четыре года пребывания во главе правительства его личное состояние, по всей видимости, возросло с 28 миллионов до 5 миллиардов долларов.

Это утверждали директор ФБР Луис Фри и бывший директор ЦРУ Джон Дейч во время слушаний в палате представителей (американского конгресса. — Ред. ) по вопросу «Угроза организованной преступности со стороны России», которые состоялись 30 апреля 1996 года.

Бывший патрон российского газового гиганта «Газпром», который частично приватизирован (40 процентов акций остаются в руках государства) и который оценивается в 80 миллиардов долларов (включая запасы газа, которые составляют треть мировых), г-н Черномырдин, не спускающий глаза со своего бывшего детища, имеет на руках, как о том говорят в Москве, солидный пакет акций «Газпрома».

С «сокровищем» в 5 миллиардов долларов в почетном списке самых больших состояний бывший аппаратчик газовой индустрии обошел пресс-магната Руперта Мэрдока (4 миллиарда долларов), миллиардера Росса Перо (2,5 миллиарда) и президента Си-эн-эн Теда Тэрнера (1,6 миллиарда), согласно оценке «Форбса», относящейся к 1994 году.

Сильно раздраженный слухами о своем обогащении, Виктор Черномырдин на следующий день после своего повторного назначения на пост премьера в июле 1996 года предложил депутатам Думы (нижней палаты российского парламента) пролить свет на состояние собственных финансов. Однако с тех пор он не счел нужным давать ход своему предложению.

От редакции: Опубликованная в «Монд» сенсационная заметка, подписанная «М. je», вызвала самый живой интерес не только во Франции, но и в России. Как удалось выяснить парижскому корреспонденту Юрию Коваленко, автор заметки — специалист по экономике России Мари Жего из «Монд». По ее словам, основные цифры для заметки о благосостоянии Черномырдина взяты из статьи Пьера Лоррена (Piere Lorrain) «Русские мафии: попытка типологии», опубликованной в последнем номере влиятельного ежеквартального журнала «Политик этранжер». При этом Лоррен, в свою очередь, ссылается на закрытые слушания в Комитете по иностранным делам палаты представителей Конгресса США 30 апреля 1996 года с участием директоров ФБР и ЦРУ.

Редакция обратилась в Посольство США в Москве с просьбой подтвердить проведение таких слушаний в американском конгрессе. Источники в посольстве подтвердили «Известиям», что такие слушания место имели.

На следующее утро, 2 апреля, редакционная планерка замерла в ожидании, что скажет главный редактор об этой публикации, вызывающей немало профессиональных вопросов и уже начальный резонанс от которой обещает грандиозный скандал. Голембиовский сказал то, что делает ему честь:

— Перепечатка из «Монд» — мое решение, и только я несу за него ответственность.

Он повторил эти слова через несколько часов, когда по инициативе Гонзальеза экстренно собралось правление АО и впервые за пять лет своего существования позволило себе серьезную критику в адрес президента, он же главный редактор. Сам Гонзальез и присутствовавшие на заседании Батарчук и Данилевич расценили перепечатку из «Монд» как ошибочную, непроверенную, неоправданную со всех точек зрения. С этого дня отношения между Голембиовским и Гонзальезом начинают быстро портиться и скоро приведут к полному разрыву в безобразнейшей форме. Редколлегию никто не собирал, ее мнение в очередной раз было проигнорировано. А пока вдруг осмелевшее правление заседало и негодовало, на первую полосу с согласия Голембиовского заверстывались уже два новых материала в развитие сенсации о богатствах российского премьера.

Первым из них было развернутое сообщение ИТАР-ТАСС о брифинге (в Белом доме, вечером 1 апреля) начальника Департамента культуры и информации аппарата правительства РФ Игоря Шабдурасулова. Он заявил, что Виктор Черномырдин не намерен обращаться в суд по поводу публикации в «Известиях» материала о размерах его личного состояния. Шабдурасулов подчеркнул, что премьер «даже не намерен в судебном порядке опровергать ту нелепицу и те абсолютно беспардонные измышления, которые просто не стоят его внимания». Далее начальник департамента рассказал, что недавно редакция «Известий» обращалась в правительство с просьбой о предоставления крупного кредита на нужды газеты. Просьба была изучена, и по совершенно объективным причинам правительство не смогло выделить этот кредит. Если рассматривать сегодняшнюю публикацию как ответ на отказ правительства в предоставлении кредита, подчеркнул Шабдурасулов, то это вызывает лишь сожаление.

Эта информация вышла с заголовком «Виктор Черномырдин не хочет судиться с “Известиями”». Сразу под ней набран более видным жирным шрифтом комментарий Агафонова «Врать нехорошо. Даже защищая начальника». Хлесткий, агрессивный тон автора, буквально отчитывающего начальника департамента, заодно и премьера, пугающего их тем, что оба они «оказались в сложной ситуации, наехав на “Известия”». И ягодки, похоже, впереди…».

Лично я считал, что как раз газета оказывается в сложной ситуации, наехав на главу правительства. Зная журналистскую хватку Агафонова, его подчас ядовитую манеру письма, я пошел к Голембиовскому и высказал свое мнение, что нам ни к чему обещанные Сергеем «ягодки впереди». Не имея никаких фактов, подтверждающих происхождение и существование сокровищ Черномырдина, мы втягиваемся в конфликт, последствия которого непредсказуемы. Мы еще можем сохранить лицо, сведя все изящным текстом к первоапрельской неловкой шутке, а позже с таким отыгрышем назад уже будем выглядеть смешными.

— Ситуация, — говорил я, — в корне отличается от случая с Березовским. Тогда газета усилиями Агафонова вела расследование, есть ли у него двойное гражданство. Мы нисколько не рисковали репутацией «Известий». Да, узнали и доказали, что два гражданства. Но могло выясниться и другое, что есть только одно гражданство, — и ничего неприятного для газеты не было бы. Все бы увидели, что расследование состоялось, истина установлена. Сейчас же, объявив Черномырдина мультимиллиардером, надо делать совершенно иную работу — собирать доказательства, что это действительно правда. А если мы их не найдем, это будет позор для газеты. Так лучше не задираться, не атаковать в каждом номере, а провести расследование и по его результатам выступить. Или обвинить главу правительства с фактами в руках, или извиниться.

Как мне показалось, Игорь не был категоричен в том, что намерен делать дальше — раскручивать тему или закрывать. С одной стороны, он был доволен: газета привлекла к себе огромное внимание, повсюду — прежде всего, в журналистской среде — только и разговоров, что о ее смелости. С другой — нет веских доказательств. Но он надеялся, что их удастся найти. Эту надежду в него вселяло новое ближайшее окружение: Агафонов, Дардыкин, Яков. Хотя Игорь заявлял, что перепечатка из «Монд» — его решение, меня не покидала уверенность, что оно было коллективным, ему настоятельно советовали это сделать.

В завершение нашего разговора Игорь сказал:

— Посмотрим, как повернется дело. В зависимости от этого и будем поступать. Ты пока не все знаешь, да и я тоже. Ребята готовят доказательства.

Но газета уже не выходила без упоминания о миллиардах премьера. 3 апреля сообщается, что Госдума обратилась к Черномырдину с просьбой продекларировать свое личное имущество. В следующем номере, от 4 апреля, на первой полосе печатается информация ИТАР-ТАСС «О материальном положении Виктора Черномырдина», где со ссылкой на Шабдурасулова указывается, что зарплата его шефа составляет 4 миллиона 44 тысячи рублей в месяц. Она является единственным источником его дохода и складывается из должностного оклада, надбавок и премий. 24 марта премьер-министр в установленном порядке уплатил налоги в размере 9 000 956 рублей.

Обе эти заметки внешне выглядели данью объективности — что есть на информационных лентах, то и печатаем. 5 апреля газета выступает уже с собственным материалом, предпослав ему большой анонс на первой полосе. Это статья Агафонова на три колонки сверху донизу, 400 строк. Интригующее начало:

«Известиям» удалось (через банк данных Lexis-Nexis) получить весьма обширный (около 70 страниц) документ — полную расшифровку слушаний в американском конгрессе, состоявшихся 30 апреля 1996 года. Это мероприятие, как явствует из стенограммы, официально именовалось так: «Слушание Комитета по международным делам палаты представителей Конгресса США на тему “Угроза со стороны российской организованной преступности”», под председательством конгрессмена Бенджамина Гилмана (республиканец, Нью-Йорк) и с участием свидетелей Джона Дейча, директора ЦРУ, Луиса Фри, директора ФБР, Эрика Сейдела, помощника окружного прокурора и главы департамента по борьбе с оргпреступностью штата Нью-Йорк. В слушаниях кроме указанных лиц принимали участие члены американского конгресса и эксперты.

Статья свидетельствовала о серьезности, с которой американцы изучали и оценивали российскую преступность и коррупцию, их растущую угрозу для политических и экономических реформ в России, угрозу для внешнего мира. Указывалось на теснейшую связь криминальных картелей и преступных группировок с политическими лидерами и высшими эшелонами государственной власти в нашей стране. Но при этом до последней, третьей колонки в «Известиях» никакие российские имена не назывались. Наконец цитируется конгрессмен Генри Хайда:

Я читал Арно де Борчгрейва (старший советник Вашингтонского центра стратегических и международных исследований — Ред. ). Этот Арно крутой парень, и то, что он рассказывает, это очень серьезно. Он утверждает: то, что многие на Западе восприняли как начало демократического капитализма в России, сейчас представляет собой государство, криминализированное снизу доверху. Да, это сильное заявление, особенно в свете только что сказанного господином Дейчем. Он ведь сказал это: «Тридцать процентов членов Государственной думы являются членами банд организованной преступности. Личное состояние премьер-министра Виктора Черномырдина, которое, по оценкам израильской “Моссад”, четыре года назад составляло 28 миллионов, теперь достигает 5 миллиардов долларов. Он получает процентные отчисления от всех сделок с нефтью и газом…».

Вот, собственно, и вся в этой огромной публикации фактура, касающаяся миллиардов главы российского правительства. Еще раз о ней в самом сжатом виде: конгрессмен Хайда под впечатлением от чтения крутого парня Арно ссылается на директора ЦРУ Дейча, а тот в свою очередь ссылается на оценки израильского «Моссада». Что ж, сошлюсь и я — на Друзенко: «Слишком слаба доказательная база». Намеки автора статьи на то, что на закрытых слушаниях могли прозвучать факты, компрометирующие Черномырдина, эту базу не усиливают.

Весь пафос статьи сводился к тому, что нет дыма без огня. Таким и был резонанс. О доходах второго человека в государстве уже со ссылкой на «Известия» заговорила вся российская пресса. Считается, что бензина в огонь плеснула наша коллега, ранее работавшая по договору в «Известиях» Евгения Альбац, выступившая в воскресенье 6 апреля в передаче «Газетный ряд» на канале НТВ. Она высказала в эфире мнение, что перепечатка из «Монд» может являться подкопом под премьера со стороны крупнейшего акционера, почти хозяина «Известий» — нефтяной компании «Лукойл». А мимо такой версии уже не могло пройти руководство этой компании.

Надо сказать, что после 1 апреля «Известия» и «Лукойл» занимали выжидательную позицию по отношению друг к другу. Оставалась в силе достигнутая в марте договоренность провести 22 апреля собрание акционеров. Был согласован состав нового совета директоров. Нефтяникам (они имели уже 41 процент акций) отводилось четыре места из семи, от «Известий» в него должны были войти Голембиовский, Гонзальез, Данилевич. Когда газета стала громко считать деньги премьера и каждый день возвращалась к ним на первой полосе, до редакции начали доходить сведения, что самому крупному нашему партнеру это не очень нравится, однако никаких признаков недовольства в адрес «Известий» не высказывалось. Похоже, что терпение лопнуло во время телепередачи «Газетный ряд».

На следующий день спецкор из службы новостей Сергей Лесков сказал мне, что отправляется на международную выставку «Нефтегаз-97» на Красной Пресне, где состоится пресс-конференция президента «Лукойла» Алекперова. Сергей освещал в газете новости науки, техники, энергетического комплекса и должен был быть на этой пресс-конференции. Перед уходом он высказал предположение, что Алекперов, наверное, затронет и поднятую «Известиями» историю о богатствах Черномырдина, которая, по слухам, уже испортила отношение премьера к компании. Я ответил Лескову, что жду от него вестей. Из вышедшей в 2011 году книги Ани Голембиовской «Наше “кругосветное путешествие” с Игорем» я узнал, что на той выставке на Красной Пресне был еще один известинец — Желудков, о чем рассказывает в этой книге Яков. Судя по тому, что пишет Яков со слов Желудкова, этот недолго работавший у нас корреспондент в своем устном донесении очень уж драматизировал речь Алекперова. И что был тот во гневе, и что доказывал прессе, что не разделяет позицию газеты, что возмущен заметкой про премьера и считает необходимым увольнение Голембиовского с поста главного редактора. Я больше доверяю Лескову, информация которого полностью совпадала с отчетами в других изданиях, в частности в газете «КоммерсантЪ» и журнале «Эксперт».

Пресс-конференция длилась меньше часа, из этого времени об «Известиях» говорилось не больше пяти-семи минут. Вопрос о перепечатке из «Монд» наверняка был задан по инициативе «Лукойла», которому не хотелось самому поднимать эту тему. Алекперов заявил:

— Меня расстроила публикация. Получается, несолидная вроде бы газета.

Дальше он сказал, что в сложившейся ситуации компания вынуждена приостановить свои инвестиционные проекты в СМИ, так как не может допустить, чтобы ее имя связывали с публикациями желтого характера. Закончил он свой ответ словами о том, что окончательного решения пока не принято, но не исключено, что компания сбросит акции «Известий». Затем слово взял вице-президент «Лукойла» Леонид Федун. Он сказал: «Мы пытались сделать чистый эксперимент по вложению средств в прибыльную отрасль. По рейтингу “Файнэншел таймс” средства массовой информации — одна из самых прибыльных отраслей, даже прибыльнее нефтяной. Газета “Известия” была выбрана из-за уникального положения на рынке: как считают в “Лукойле”, у нее практически нет конкурентов. Мы планировали инвестировать в нее десятки миллионов долларов. Рассчитывали, что это солидная газета. Теперь “Лукойл” рассматривает несколько предложений о продаже значительной части принадлежащего компании пакета».

Как видим, все было не совсем так эмоционально, как Желудков рассказал Якову, но вполне достаточно, чтобы в редакции была сыграна тревога: к бою! Но к бою еще только изготовились, начинать его пока не спешили. В более позднем (29 апреля) интервью журналу «Итоги» Голембиовский вспоминал, что после пресс-конференции Алекперова «я звоню ему и говорю: мол, если вы собираетесь продавать акции, я хотел бы знать, насколько это принципиальное решение, поскольку мы должны будем тогда выработать свою линию поведения. Он мне отвечает: “В принципе я хотел бы продать, потому что понимаю, Игорь Несторович, что у нас с вами ничего не получится. Но у меня есть команда, которая уговаривает меня этого не делать”».

Через несколько дней Игорь едет по приглашению Алекперова в штаб-квартиру нефтяников на Тургеневской площади, и там ему преподносится большой сюрприз: «Лукойл» пересмотрел прежние договоренности. Вопреки им, Голембиовский может быть только председателем совета директоров, а президента компании и главного редактора назначит «Лукойл».

По рассказу Игоря, в том же интервью «Итогам», «Леонид Федун ставил некие новые условия. Среди них пункт о том, что мы совместно должны определить ряд тем и проблем, в которые газета берет обязательство не влезать — вообще не писать о них, не упоминать. Причем “Лукойл” отказывается обговаривать этот перечень сразу, но по ходу разговора дело поворачивается так, что они говорят: необходимо, чтобы вы консультировались с нами по поводу ваших сенсационных статей…».

Итак, крайне необдуманное решение с французской перепечаткой в течение десяти дней из лихого наезда на главу правительства перерастает в очень неприятный для газеты конфликт двух акционеров — бедной, еле сводящей концы с концами редакции и богатейшей нефтяной компании. Наступил момент, когда их позиции предельно оголились. Богатые хотят, чтобы бедные считались с их интересами, их не подставляли. Бедные, ставшие такими по причине собственной коммерческой бездарности и позвавшие к себе на помощь богатых, не хотят контроля над собой — они привыкли за шесть лет к полной своей самостоятельности и не желают ее терять. Не желают терять не только свободу журналистской деятельности, но и свои должности. Ведь 22 апреля будет избран новый совет директоров, появятся новый президент АО и новый главный редактор — какую они изберут кадровую политику, кого оставят в нынешних должностях, кого сменят? Эта пугающая неясность совсем уж близкой перспективы беспокоила штаб редакции не меньше, чем угроза потери редакторской независимости, а кое-кого и больше. Под штабом я имею в виду не обычно называемый так в газетах секретариат, а заседавших с утра до вечера вместе с главным редактором трех членов редколлегии, наиболее приближенных к нему в этот период, — их имена фигурировали здесь и появятся еще не раз. Все более активными участниками этих заседаний становились Отто Лацис и недавно назначенный редактором отдела политики Степан Киселев.

Положение не было простым ни для «Лукойла», ни тем более для «Известий». Но если нефтяников успокаивало, что их проблемы с газетой будут развязаны после 22 апреля, когда АО и редакцию возглавят свои люди, то известинскую сторону эта дата очень нервировала. Было решено ее зачеркнуть. 16 апреля пока еще действующий старый состав совета директоров постановил (без ведома главного акционера — «Лукойла»): перенести очередное годовое собрание акционеров с 22 апреля на 4 июня. Отсрочка давала дополнительное время для поиска приемлемых шагов. Самым лучшим из них было бы выдавливание «Лукойла» из числа акционеров. По опубликованному в «Коммерсанте» свидетельству Федуна, на его вопрос: «Чего вы хотите?» — Голембиовский однозначно отвечал: «Я хочу, чтобы “Лукойл” ушел из “Известий”». — «Но как это сделать? — спрашивал Федун. — Заплатить за купленные нами акции? Или попросить нас бесплатно уйти вон?» В ответ, утверждал он, звучало одно: «Я хочу, чтобы “Лукойл” ушел из “Известий”».

Этот диалог похож на правду, о таком желании открыто говорилось в редакции. Но Федун не услышал того, что задумывалось в кабинете Голембиовского. Не знала и редакция, понятно это стало чуть позже — дополнительное время понадобилось для того, чтобы уравновесить роль «Лукойла» другим, столь же крупным акционером. Его предстояло найти, а параллельно с этим был взят курс на информационную войну с нефтяной компанией, на дискредитацию ее имени в глазах общества — в надежде, что она дрогнет и, быть может, начнет сбрасывать акции, снижая тем самым свою долю в собственности газеты, соответственно, и влияние на нее, на расстановку кадров.

Публикуя информацию о переносе даты собрания акционеров с 22 апреля на 4 июня, редакция так ее комментировала: «Пока мы верили в возможность партнерских отношений редакции с “Лукойлом”, собрание готовилось в обстановке спокойного сотрудничества. Когда же руководство нефтяной компании заявило о разрыве прежних договоренностей, редакция вынуждена также изменить свое поведение. Журналистская профессия не дала нам опыта коммерческих операций и судебных тяжб. Наше дело — прямое политическое выступление, и это оружие мы используем в полной мере…».

В полной мере это оружие было использовано еще днем раньше, 15 апреля. Чтобы сильнее ударить по «Лукойлу», его направили против лично Черномырдина. Естественно, под флагом борьбы за свободу слова. Статью Агафонова в четыреста строк напечатали не где-нибудь, а всю на первой полосе. Над ней хотя и видный за километр, но не сразу понятный заголовок в четыре строки: «СХЕМА УПРАВДОМА, или О том, как в России возрождается политическая цензура». Только через сотню строк начинается его расшифровка. Вспоминается управдом из знаменитого фильма «Бриллиантовая рука», дающий команду распространить лотерейные билеты среди жильцов, «а если не будут покупать — отключим газ». В статье даже не подразумевается, а утверждается, что с помощью именно такого, как у управдома, нехитрого рецепта российский премьер изощренно воздействует на средства массовой информации — и не только на них. Стоило появиться первой известинской публикации о доходах Черномырдина, как он тут же, говорится в статье, предметно и сурово наказал нефтяную компанию — отложил подписание очень нужного «Лукойлу» документа о переуступке ему Газпромом 15 процентов в совместном консорциуме по освоению гигантского нефтегазового месторождения в Казахстане. И дальше по тексту:

«Лукойл» добивался этого пакета целых полтора года, и финальная бумага должна была пройти через визу Черномырдина как раз 1 апреля, но не прошла, поскольку Виктор Степанович, как утверждают информированные люди, обиделся на заметку о пяти миллиардах долларов в «Известиях», в которых «Лукойл» пока еще числится крупным акционером».

Больше об этих деньгах в статье нет ни слова, но главе правительства достается за другое — за то, что

в российской версии рыночной экономики, внедренной непотопляемым с 1992 года премьером, даже экономические киты (а «Лукойл» к таковым, бесспорно, принадлежит) абсолютно зависимы от росчерка черномырдинского пера и каприза хозяина. И только при таких нелепых, диких и противоестественных для мировой цивилизации порядках позиции гигантской компании могут страдать от газетных заметок о благосостоянии крупного правительственного чиновника.

Ошибался тот читатель, который в этом месте подумал, что «Известия» пером Агафонова защищают нефтяную компанию. Никак нет, все написано ради главного вывода, набранного жирным шрифтом и в отдельном формате:

О какой рыночной состоятельности и самостоятельности может идти речь, когда даже ведущие российские корпорации сидят на крючке исполнительной власти, сохранившей ключевые рычаги экономического давления и главный среди них — распределительные функции? О какой свободе слова в России можно говорить, если существует политическая цензура в самой изощренной форме? К какому будущему способна привести нашу несчастную страну эта власть и какой ценой? У «Известий» пока остается возможность говорить. «Пока», потому что г-н Черномырдин и назначенный им цензор в лице «Лукойла» намерены продолжать «разъяснительную работу» по отношению к «Известиям», которые все наглее и настойчивее загоняют в послушное стадо.

В стадо мы идти не хотим.

Что ж, довольно верные слова в той части, где речь о властном крючке и рычагах, о способностях власти осчастливить страну в будущем. Но несколько преувеличены относительно «Известий»: пока никто на них «нагло и настойчиво» не давил. Редакция не отстреливалась, наоборот, это она атаковала, используя свое главное преимущество перед нефтяниками — возможность немедленно и на всю державу сообщать нужную для себя информацию, объяснять и навязывать обществу свою точку зрения. В создавшейся обстановке «Лукойл» предпочитал тишину — «Известия» хотели мощных раскатов грома, и с каждым днем они становились все сильнее.

Газета со статьей Агафонова еще печаталась, когда по сигналу «К бою!» в следующий номер — от 17 апреля было запланировано «новое прямое политическое выступление». Это уже Яков, почти по Лермонтову, забил заряд в пушку туго и думал: угощу я друга! А «другом» снова был премьер Черномырдин. И снова на первой полосе огромный блок под шапкой «Нефтяные игры», а на второй — его продолжение на четыре колонки сверху донизу, это еще более четырехсот строк. И все ради того, чтобы показать: не напрасно под «папой» (будто бы так в определенных кругах называют премьера) давно и основательно качается кресло. Проявляя несправедливость по отношению к очень хорошей нефтяной компании «Сиданко», он действует в интересах своей команды, куда входит, конечно, и «Лукойл». Запомним название компании, которую защищает член редколлегии «Известий» Валерий Яков: «Сиданко».

Еще не вышел из печати весь тираж газеты с этой статьей, как в номер на 18 апреля уже было подготовлено коллективное письмо деятелей культуры «Наступление на свободу прессы — это наступление на демократию». Не знаю, кто его сочинил, но автор, безусловно, в жанре пропаганды был не новичок. Что и доказывает следующий текст:

Весной 1997 года в России опять стало душно. Задыхаются не только люди, сидящие без зарплаты, не только пенсионеры, сидящие без пенсии, — в России начинают задыхаться свободная мысль и творчество. В России исчезает независимая пресса. Экономические трудности, которыми власти объясняют нищету людей, не мешают тем же властям использовать экономическую удавку для того, чтобы обеспечить полный идеологический контроль над средствами массовой информации. И к нищете кошельков добавить нищету духа.

Нам объясняют это особенностями рыночной экономики. Мы понимаем это как извращение рыночной экономики. Как попытку в очередной раз построить в нашей стране тоталитаризм. Только теперь не социал-коммунистический, а аппаратный.

Все это в полной мере адресуется и российским средствам массовой информации. Свобода печати была единственной состоявшейся российской реформой. Сегодня происходит полная ревизия этой реформы, откат к политической цензуре, главная цель которой — обслуживание правящей финансово-аппаратной олигархии.

На этом фоне попытки властей расправиться со свободными независимыми «Известиями» руками нефтяной компании «Лукойл», прикупившей акции газеты, оцениваются однозначно — как циничная демонстрация всесилия могущественного чиновничества, манипулирующего крупным капиталом. «Известия» избраны целью для этой демонстрации неслучайно — именно эта газета в последние годы и в стране, и за рубежом воспринимается как флагман независимой свободной российской печати.

«Известия» пытаются поставить на колени. Не скрывая при этом генеральной задачи — изменения политического курса газеты, превращения ее в послушный рупор новых хозяев. Это — не демократия. Это — не рынок. Это — новый тоталитаризм.

Письмо публикуется на первой полосе, его подписали люди, известность и авторитет которых выходят за пределы России: Юрий Григорович, Наталья Бессмертнова, Ясен Засурский, Михаил Жванецкий, Булат Окуджава, Владимир Мотыль, Григорий Бакланов, Сергей Залыгин, Петр Тодоровский, Лидия Смирнова, Михаил Козаков, Мария Миронова, Валерий Фокин, Анатолий Гребнев, Сергей Юрский, Владимир Зельдин.

На следующий день, 19 апреля, это письмо перепечатывается все так же на первой полосе, а к названным фамилиям деятелей культуры добавляются новые имена: Владимир Войнович, Анатолий Приставкин, Семен Липкин, Лидия Лебединская, Инна Лиснянская, Михаил Чулаки, Олег Басилашвили, Даниил Гранин, Андрей Петров, Борис Стругацкий, Наталья Дудинская, Юрий Темирканов, Марк Захаров, Армен Джигарханян, Александр Филиппенко, Михаил Державин, Аркадий Арканов, Александр Адабашьян, Марианна Вертинская, Борис Васильев, Владимир Этуш…

В этом номере редакция не ограничивается публикацией коллективного письма деятелей культуры. Вместе с ним до полного двухколонника допечатываются индивидуальные письма. Все они — в поддержку «Известий», о чем говорят уже их заголовки: «Я хочу читать эту газету», «Нужно вмешаться президенту России», «За вашу и нашу свободу»…

Нет сомнений, что и уважаемые подписанты коллективных, и авторы индивидуальных писем искренне желали лучшей жизни «Известиям». Однако вряд ли кто из них был посвящен во все детали конфликта и мог со знанием дела, объективно судить как о позициях сторон, так и о том, какова есть в действительности угроза для свободы печати, отката к политической цензуре. Постоянное, изо дня в день нагнетание страстей на страницах газеты основывалось больше на эмоциях, чем на фактах. Рассчитанное на восприятие во внешнем мире, внутри редакции оно оценивалось многими сотрудниками как довольно искусственное и синхронного нервного возбуждения в коллективе не вызывало. Но и совсем безразличных ко всему случившемуся в те дни не было, каждый понимал, что развитие событий может отразиться на его участи. Как уже неоднократно происходило в чрезвычайные для «Известий» моменты, боязнь больших перемен способствовала сплочению коллектива (совсем ненадолго), хотя это и не приводило к всеобщему одобрению того, что печаталось в газете. Летучки в эти недели не проводились, так что широкая трибуна для высказывания мнений отсутствовала, зато в кулуарах недостатка в критике своей газеты не было. Игорь об этом знал, запретить инакомыслие в своих стенах он не мог, но очень хотел — и просил, требовал, чтобы разногласия не выходили наружу. Говорил, что информационные утечки от нас должны быть только одного рода: что все мы — единая команда и у нас общая позиция.

Не всех пугала возможность смены руководства. Лично я считал, что для пользы дела высшую известинскую власть надо разделить: экономику передать в руки умелого специалиста, а главным редактором «Известий» должен остаться Голембиовский. Ну а раз уж была допущена явная глупость с перепечаткой из «Монд», то требовалось, на мой взгляд, прекратить публичную истерику с оскорблениями своего партнера и бестактными выпадами против главы правительства. Требовалось перейти к внешне спокойному способу поиска компромисса, к которому был, по ряду признаков, расположен «Лукойл». Игорь на это не пошел, позволив превратить «Известия» в каждодневный боевой листок.

В считаные даже не дни, а часы был совершен полный отказ от правил и принципов, которые еще недавно торжественно провозглашались как обязательные для «Известий». Еще недавно Дардыкин своей рукой отпечатывал формулировки по «обновлению» газеты, а теперь данной ему властью ломал на выпуске их очень правильный смысл. Первый пункт обязательств журналистского коллектива гласил: «Газета должна сохранить и укрепить репутацию серьезного, информированного и влиятельного издания». Теперь же французская перепечатка и раздуваемый изнутри скандал уронили «Известия» на бульварный уровень. Раньше было утверждено: «Главным газетным сюжетом в “Известиях” сделать новость… Материалы комментарийной направленности не следует выносить на первую полосу, а тем более делать их главными (“шапочными”)». Сейчас вместо этого на первой полосе штампуются громадные статьи, в них минимум фактов, основная же масса строк — потоки сознания. Было утверждено: «Употребление оскорбительных эпитетов, поучительной интонации и пропагандистских приемов недопустимо». Теперь оказалось допущенным на страницы газеты все из арсенала запрещенных в «Известиях» идеологических статей советского образца: бестактность, воинственность, нравоучение, демагогия.

На этом вмиг исказившемся профессиональном фоне особенно выделяется огромный материал из чужой, не известинской журналистики, но написанный известинцем — Яковым. В редакции всегда осуждались и пресекались попытки защищать под видом газетных выступлений чьи-либо коммерческие интересы. В «Этическом кодексе» сказано: «Журналисты “Известий” не имеют права заниматься в газете скрытой рекламой, что является должностным преступлением». Опубликованная 16 апреля статья «Нефтяные игры» выглядела не чем иным, как скрытой, а точнее — совершенно открытой рекламой нефтяной компании «Сиданко». Яков употребляет ее название 27 раз и только в положительном контексте, противопоставляя конкурентам, в их числе «Лукойлу». Взяв на себя роль эксперта, он внушал «папе» (премьеру Черномырдину), что тот должен вернуть славной компании «Сиданко» ранее изъятую у нее собственность в виде акций компании «Пурнефтегаз», потенциал которой — более 600 миллионов тонн совокупных запасов нефти и 213 миллиардов кубометров природного газа.

Судя по тексту, автор «Нефтяных игр» был неплохо информирован о коллизии, в которой «Сиданко» боролась за потенциальные ресурсы. Что неудивительно: он друг президента компании Зии Бажаева. Правда, напишет об этом не в «Известиях», в другом месте — в книге А. Голембиовской. Зато в «Известиях» дружба эта закреплена рядом публикаций, в которых о друге сказано много лестных слов. Две из них напечатаны еще в 1995 году (август, ноябрь), когда Бажаев возглавлял в Чечне Южную нефтяную компанию (ЮНКО). Сам он чеченец, окончил Краснодарский политехнический институт. Работал в Краснодаре, Грозном, стал кандидатом технических наук, после чего ушел в бизнес. Торговал нефтью. До ЮНКО возглавлял компанию в Швейцарии, был успешен, обзавелся виллой на берегу Женевского озера. В тех двух публикациях говорилось о восстановлении чеченского нефтегазового комплекса, так что появление там фигуры Бажаева оправданно, и по всему было видно, что это способный менеджер и умный человек. Однако очень уж выпирала из статей их комплиментарность. В редакционных разговорах затрагивался тот факт, что супруга Якова работала в секретариате Бажаева, но это не должно было бросать тень на журналистскую репутацию Якова, он оставался вне подозрений насчет скрытой рекламы.

Совершенно другое впечатление производили «Нефтяные игры». Я не помню, чтобы в «Известиях» даже за официальную плату под коммерческими рубриками была когда-нибудь напечатана так грубо сколоченная рекламная статья. А рассыпанные по ней комплименты адресовались уже не только президенту «Сиданко» Бажаеву, но и недолго побывавшему заместителем Черномырдина олигарху Владимиру Потанину, одному из хозяев крупнейшей бизнес-группы ОНЭКСИМ, в которую входила «Сиданко».

Мало кто в редакции сразу уловил основной смысл этой публикации и причину той метаморфозы, что случилась с пером Якова — надо же, согласно «Этическому кодексу» он в этот раз совершил настоящее служебное преступление. Но вскоре же выяснилось, что это никакое не преступление — редакция услышала из штаба борьбы с «Лукойлом», что Яков совершил настоящий подвиг во имя спасения «Известий». Оказывается, именно он нашел такого будущего акционера газеты, который сможет положить на лопатки «Лукойл», — это Потанин, а путь к его сердцу и кошельку согласился проложить Бажаев. Получается, что статья «Нефтяные игры» была не столько заказной рекламой, сколько закулисной игрой, втягивающей президента «Сиданко» в битву с «Лукойлом». Вот что рассказывает сам Яков в книге «Наше “кругосветное путешествие” с Игорем»:

В ходе обсуждения в кабинете Голембиовского возникло несколько вариантов возможных партнеров, каждый из предложивших эти варианты вызвался провести предварительные переговоры. Я назвал Зию Бажаева, своего друга, работающего в империи Потанина президентом нефтяной компании «Сиданко». В таком варианте многое играло в нашу пользу. Во-первых, Зия был человеком, которому я абсолютно доверял и который славился в мире бизнеса глубокой порядочностью. Во-вторых, Потанин в ту пору конфликтовал с «Лукойлом» и вполне мог встать на нашу сторону, чтобы досадить конкуренту и получить в союзники самую авторитетную газету страны. И в конечном счете, для группы ОНЭКСИМ несколько миллионов долларов были не самой значительной суммой.

Зия моей идеей заинтересовался и пожалел, что сам не обладает свободными несколькими миллионами. «Известия» ему всегда нравились, и он с глубочайшим почтением относился к Голембиовскому и Лацису, считая их настоящими гуру отечественной журналистики. Стать совладельцем такой газеты Зие казалось подарком судьбы. Тем более что это давало еще один рычаг против Алекперова, с которым у Зии были довольно напряженные отношения и которого он на дух не переносил.

Но свободных средств не было, и Зия пообещал договориться с Потаниным, предложив ОНЭКСИМу нас поддержать. Через день он позвонил мне и сказал, что Потанину идея понравилась. Для переговоров с нами тот выделил одного из своих заместителей — Кожокина. Я с радостью понесся в кабинет Игоря Несторовича докладывать, что союзники найдены и у нас теперь есть все шансы на победу. По этому поводу шеф разлил нам своего любимого виски, и мы все вместе: Агафонов, Дардыкин, Уригашвили, Лацис — подняли у него в кабинете по стакану за скорую победу. А потом и по второму…

Я думаю, что шеф и ребята на этом не остановились — такой повод!.. Надо сказать, что в последние недели по всей редакции заметно участились случаи принятия любимых и не только любимых известных допингов. В конце дня они выставлялись всё чаще и всё в больших количествах. Конфликт разрастался, обстановка сгущалась, людям хотелось снять напряжение, выговориться… Долго по вечерам не гас свет на редакционных этажах.

 

Броневики с мешками денег для известинцев

В один из таких вечеров, когда хотелось выговориться, в вестибюле, уже на выходе из редакции, мне повстречалась компания из четырех человек, решившая не спешить по домам, а где-то посидеть. Увидев меня, стали предлагать: давайте с нами! Это были два Сергея — Агафонов и Дардыкин, Валерий Яков, спецкор международного отдела Эльмар Гусейнов. Все знали мое негативное мнение о публикациях в газете после перепечатки из «Монд», но это пока не меняло наших прежних, нормальных отношений. Эльмар был тем человеком, из-за которого несколько месяцев назад возникло первое легкое трение между «Лукойлом» и редакцией. По просьбе руководства компании газета направила его в Ирак, где наш акционер вел переговоры об участии в разработке крупного месторождения нефти. Оплатившие поездку лукойловцы остались недовольны напечатанным материалом. Жаловались Голембиовскому. Тогда он не возмутился, теперь этот случай использовался как одно из свидетельств цензуры со стороны нефтяной компании.

По предложению Эльмара мы поехали в ресторан, который держали его земляки из Баку. Два часа, проведенных за хорошей едой и выпивкой, превратились, как водится у газетчиков, собирающихся за столом вне редакций, в очередную производственную летучку. Много раз в этом нестройном разговоре начиналась, прерывалась и снова возобновлялась речь о будущем газеты. Все сходились на том, что ее судьба зависит от того, каким выйдет из кризиса журналистский состав — единым, дружным или расчлененным, когда каждый сам по себе. С какого-то момента мой слух стали резать фразы, делившие нынешний коллектив на хороших и плохих, своих и чужих. Увлекаясь, мои более молодые друзья-коллеги говорили так, будто они уже получили право фильтровать штатное расписание, дошли и до самой его верхушки.

— Гонзу надо убирать, — категорично произнес Яков, и все понимали, что имеется в виду Гонзальез.

— Конечно, — поддержал его Дардыкин. — А потом дойдет очередь и до Галембы. — Кто-то чуть раньше так уже поименовал Голембиовского.

Я откинулся на спинку стула, закрыл глаза, попытался представить, как бы они распорядились мною в мое отсутствие и под какой кличкой. Пока я фантазировал о себе, Агафонов защитил «Галембу»:

— Игорь при любом раскладе должен оставаться на месте.

По кадровому вопросу подавал голос и Эльмар, но со свойственной ему деликатностью никого не увольнял. Мне же хотелось все услышанное обратить в шутку, а она как-то не выстраивалась в уме.

Тем временем над нашим столом уже стал витать чуть ли не лозунг «кто не с нами, тот против нас».

— Гонза предатель, — снова заговорил Яков, — он дал подлые интервью. Его будем убирать. — И вежливый вопрос ко мне:

— Вы как к нему относитесь, Василий Трофимович?

Я отвечал, что мое мнение в редакции известно: Гонзальез — хороший журналист, но никакой бизнесмен. На это Яков сказал:

— Значит, вы с нами.

И тут я, отказавшись от желания шутить, заговорил о том, что меня встревожило появившееся сейчас, за этим столом, предчувствие чего-то очень плохого в известинской жизни, деление на наших и ваших может привести всех нас к состоянию взаимной вражды и ненависти. Подали чай, и опять мы переключились на что-то другое. Когда уходили, Яков сказал мне, что есть идея расставания с Гонзальезом и было бы хорошо, если бы и я принял в этом участие. Я махнул рукой — ладно, мол, на сегодня хватит…

Вернувшись домой, вынул из портфеля экземпляр снятой в редакции ксерокопии статьи в журнале «Эксперт», посвященной отношениям «Известий» с «Лукойлом». К ней подверстана набранная самым мелким шрифтом «Беседа с вице-президентом АО “Редакция газеты «Известия»” Эдуардом Гонзальезом». Еще раз перечитал, чтобы лучше понять, в чем там подлость. Текст произвестинский, разве что вот эти три вопроса — ответа?

— Как вы оцениваете эти события?

— Все это произошло, конечно же, из-за публикации. Я только знаю, что Алекперов расстроился, прочитав перепечатку из газеты «Монд». И правильно сделал.

— А каково ваше отношение к этой публикации?

— Я считаю, что не надо было перепечатывать без комментариев, без дополнительного расследования, без какого-то наведения справок. Незачем было печатать. Но здесь я хотел бы подчеркнуть, что та оценка, которую я высказал по поводу публикации, — это, безусловно, моя личная оценка — как человека, который в принципе не вмешивается в процесс формирования газеты.

— Не исключен такой вариант, что «Лукойл» ничего не будет продавать?

— Дай-то бог. Мы будем рады этому партнеру, потому что недоразумения в жизни так или иначе могут быть, никуда от них не денешься. Притирка какая-то должна быть. Когда это будет позади, мы пойдем рука об руку тихо и спокойно.

Примерно таким же было и прочитанное еще днем интервью Гонзальеза «Интерфаксу», в котором он выразил сожаление по поводу черномырдинских миллиардов на страницах «Известий». М-да-а… Эдик мне не друг, но снова напрашиваются слова о том, что истина дороже.

На следующий день, в субботу 19 апреля, домой мне позвонил Яков. Спросил, готов ли я на утренней планерке в понедельник участвовать в смещении Гонзальеза?

— Нет, — ответил я.

Как обычно по понедельникам, на этой планерке в Круглом зале было много народу. Прежде чем начался разговор по газете, внимание всех привлек к себе вставший с места Агафонов. Обращаясь к Гонзальезу, Сергей обвинил его в том, что он «фактически извинился перед Черномырдиным». Следующим выступил Яков, назвавший Гонзальеза «предателем, который сдал Голембиовского “Лукойлу”». Все были в шоке, у всех округлились глаза. Других обвинителей не нашлось. Втянув голову в плечи, держась за живот (он язвенник, плюс панкреатит) обвиняемый покинул зал. Судя по всему, эти выступления призваны были выразить всеобщее негодование коллектива отступничеством Гонзальеза, с чем должен был считаться и президент АО. Сам Голембиовский на планерке не появился, многолетнего друга и соратника ни одним словом не защитил. Находясь рядом, в своем кабинете, он, конечно, знал сценарий казни и его одобрил. В тот же день с учетом «общественного мнения» президент настоял на том, чтобы вице-президент добровольно снял с себя полномочия. Гонзальез был еще и генеральным директором дочернего предприятия «Известия-плюс», существовавшего практически только на бумаге. По требованию Голембиовского он отказался и от этой должности.

Все происшедшее перед планеркой в Круглом зале напомнило мне, как в такой же утренний час 22 августа 1991 года мы снимали главного редактора «Известий» Николая Ефимова. Но это была борьба за высокие идеалы — за свободу слова, за независимость газеты. Сейчас же здесь произошла расправа с человеком, позволившим себе иметь свое мнение и, тем более — высказать его.

Я убежден, что в интересах газеты Эдуарду Фернандовичу давно надо было сбросить с себя коммерческую должность и вернуться к прежней деятельности, где он многие годы преуспевал, пользовался немалой известностью и заслуженным авторитетом — к чисто журналистской работе. Очень велика его вина в том, что «Известия» не смогли успешно развить свой бизнес, занять надежные позиции в рыночной экономике, отсюда и большие проблемы для газеты. Но поступать с ним, как с врагом?.. Это было аморальное действо, недостойное нашего Круглого зала, нашего коллектива, отреагировавшего на случившееся мрачным молчанием.

Думаю, Гонзальеза убирали не только как «предателя». Будучи самой близкой к Голембиовскому и достаточно самостоятельной фигурой, он мешал новой команде в ее влиянии на Игоря, и она расчетливо воспользовалась поводом «предательства», чтобы избавиться от конкурента.

Не скрою, у меня было желание рассказать Игорю, что в азербайджанском ресторане он значился как «Галемба», которого кое-кто хотел бы поставить в очередь на изгнание после Гонзальеза. Но совесть не позволила это сделать. Я решился лишь на короткую фразу, войдя в редакторский кабинет в ту минуту, когда его покидали Дардыкин с Яковым:

— Игорь, — сказал я, — будь осторожен с этими ребятами.

Он бросил внимательный взгляд на меня, как бы желая понять, зачем я это говорю. Но я тут же перешел к теме, по которой он меня позвал. Не исключено, что моя откровенность могла бы как-то повлиять на отношение Голембиовского прежде всего к Дардыкину, с которым они не были так душевны, как, скажем, с Агафоновым. Однако это вряд ли изменило бы наметившийся ход редакционных событий, а главное — я бы не простил себя за поступок, относящийся к разряду стукаческих. Полагаю, что сегодня я имею право сказать то, о чем молчал семнадцать лет.

После того как без ведома нефтяников совет директоров «Известий» перенес годовое собрание акционеров с 22 апреля на 4 июня, вице-президент «Лукойла» Леонид Федун позвонил в редакцию и предложил компромисс: открыть собрание в ранее назначенный день, но объявить перерыв до 4 июня. Редакция на это не пошла.

22 апреля представители компании во главе с Федуном все же попытались провести в «Известиях» собрание, однако их не впустили в конференц-зал. Пока они ждали, что им откроют дверь, по громкой связи был брошен призыв известинцам собраться в холле перед этим залом. Здесь и состоялось выяснение отношений между «трудовым коллективом» и проблемным инвестором. Стихийный митинг не мог сблизить стороны, которые уже далеко отошли от еще недавнего взаимопонимания. Звучали пламенные речи, которые ничем новым уже не отличались. Одни защищали свое право на свободу слова, другие отвечали, что «инвестор не угрожает свободе. Свободе угрожает нищета».

Обиженная таким приемом, но уверенная в своей правоте делегация незваных гостей устами Федуна объявила, что собрание состоится через два часа в соседнем Старопименовском переулке — в актовом зале средней школы № 175. Похоже, что такой запасной вариант был продуман заранее. Это собрание прошло без помех и быстро. Его участники представляли большую часть собственности «Известий» — 51,3 процента акций. В пакет кроме основной доли «Лукойла» (41 процент) входили акции нескольких финансовых фирм, поддерживавших нефтяную компанию. Был избран совет директоров «Известий» в составе семи человек: четыре от нефтяников, трое известинцев. Персонально, как и договаривались в марте, названы Голембиовский, Данилевич, Гонзальез. Единственным известинцем, присутствовавшим на собрании в школе как физическое лицо, был вице-президент до вчерашнего дня, ставший рядовым сотрудником Э. Гонзальез.

Вечером избранные в совет директоров представители «Лукойла» во главе с Федуном вернулись в редакцию, чтобы провести здесь первое заседание в полном составе — вместе с тремя известинцами. Они огласили свое новое предложение: избрать Голембиовского президентом АО и председателем совета директоров, но не главным редактором. Игорь его отверг, заявив, что не устранены причины, вызывавшие возражения журналистского коллектива. В опубликованной в «Известиях» информации об этой встрече указывалось, что главная из этих причин — «отсутствие надежных гарантий защиты журналистов от попыток введения политической цензуры, что исключало бы нормальное выполнение обязанностей газеты перед читателями». Подразумевалось, что такую гарантию может дать выполнение только одного условия — главным редактором «Известий» должен оставаться Голембиовский.

23 апреля по инициативе Федуна состоялась еще одна встреча с Голембиовским, и они договорились взять тайм-аут. Федун улетал в Лондон презентовать ценные бумаги «Лукойла», Игорь пообещал уйти в отпуск. Действительно, 24 апреля он издал приказ: «Ухожу в недоиспользованный отпуск на 14 рабочих дней с 28 апреля по 16 мая 1997 г. Исполнение обязанностей президента АО возлагаю на директора по производству Батарчука Б. А. и исполнение обязанностей главного редактора газеты на Друзенко А. И». Но это был ложный приказ, усыпляющий бдительность противника. О настоящем отпуске не могло быть и речи, поскольку уже развернулась многоходовая операция, цель которой — привлечь второго крупного инвестора в расчете столкнуть его с первым.

Еще в середине месяца в коридорах, холлах, в столовой, кафетерии были расклеены объявления: «Всем, кому дорога судьба редакции, нотариус заверяет доверенность каждый день». Этот же призыв раздавался на планерках, различных заседаниях. Объяснялось и внушалось, что каждому, кто владеет акциями «Известий», надо их передать в управление Голембиовскому. Всего на руках более чем пятисот физических лиц имелось 22 процента акций от общего числа. Ставилась задача собрать их, то есть консолидировать в единый пакет, чтобы главный редактор, действуя по доверенностям, мог им голосовать в интересах редакции. У самой редакции уже было 22,4 процента акций, ранее скупленных у известинцев. Дальнейшие шаги пока не раскрывались, оставались для коллектива тайной.

Здесь надо вернуться к воспоминаниям Якова. На следующий день, после того как установился контакт с олигархом Потаниным, а ребята вместе с шефом выпили по стакану виски, потом и по второму, началась интенсивная работа с будущим акционером. На переговоры с Кожокиным, заместителем Потанина,

мы отправились втроем — Лацис, Агафонов и я, — писал Яков. — Зия сидел во главе стола и внимательно слушал наше общение, лишь изредка задавая уточняющие вопросы. Он в этих переговорах выступал в роли гаранта для обеих сторон, потому что мы никаких бумаг не подписывали, договариваясь на доверии. Мы брали на себя обязательство на деньги, выделенные Потаниным, скупить на рынке (преимущественно у бывших известинцев) свободные акции и довести (вместе с нашими) общий пакет до контрольного. При этом предложили разделить этот пакет поровну — таким образом, чтобы и у ОНЭКСИМа, и у «Известий» было по 25 процентов акций. Кожокин с этим предложением согласился. Принял он и главное наше условие — после завершения всех процедур (при любых условиях) сохранить за Голембиовским пост главного редактора. Пожали друг другу руки, посидели у Зии за чашкой чая, а после этого, окрыленные, поехали в редакцию радовать шефа. <…>

Кожокин и его коллега Горяинов, — продолжает Яков, — практически поселились в редакции. Они изучили добытые нами списки многочисленных акционеров, они просчитали все наши возможности по сбору акций, они присматривались ко всем известинцам, обладавшим в редакции хоть каким-то весом. И они демонстрировали практически полную общность с нашей командой. Горяинов даже как-то пару раз вместе со всеми отправился домой к Агафонову выпивать за будущие успехи. Сергей всегда умел принимать и быть душой компании, поэтому Горяинов чувствовал себя весьма комфортно в нашем добродушном кругу. Никто из нас не ощущал опасности от этой улыбчивой парочки — от Горяинова и Кожокина… Операцию по стремительной скупке акций мы готовили в тайне. Основную скупку решили провести в последние выходные апреля, на которые как раз приходилась Пасха. У лукойловцев, не имевших адресной базы данных бывших известинцев, шансов переиграть нас за эти выходные дни не было. Но только в том случае, если мы успеем все скупить до понедельника…

Именно эти апрельские дни стали временем, когда обстановка в редакции сильно накалилась. Если до двадцатых чисел месяца это была атмосфера борьбы с внешней угрозой, то есть с «Лукойлом», и она основную часть людей сплачивала, то сейчас в повестку дня ворвался и сразу стал главным другой вопрос: продажа акций. Как ни секретили замысел с ОНЭКСИМ-банком, информация о нем просочилась и охватила все кабинеты и коридоры. Утверждалось, что банкиры будут платить намного больше за акцию, чем может дать «Лукойл», если он тоже начнет скупку, хотя акций у него и без того много. Вскоре уже говорилось, что нефтяники точно намерены пополнить свой пакет, а это значит, что цены могут идти вверх. Диапазон звучавших цифр менялся по многу раз на день и в обе стороны — то они росли, то падали, то снова набирали высоту. От земных житейских интересов слухи взлетали в заоблачную политику. Уже называлось имя Березовского, якобы и он с одобрения Кремля готов броситься в гонку за акциями «Известий». И Борис Абрамович уже дает опровержения, чем еще больше усиливает интригу — и нервотрепку в редакции.

Все могло бы успокоиться, войти в деловое русло по сделкам купли-продажи, если бы инициаторам торгов хватило здравого смысла не играть на настроениях людей и их самолюбии, не злить их категорическими указаниями продавать акции ОНЭКСИМ-банку — и только ему. Центром психологического давления на тех, кто колебался, стал кабинет, в котором я отработал почти шесть лет, а теперь его занимал Дардыкин. Отсюда шли звонки в отделы, в корпункты по России и за рубежом с требованиями подчиниться, с угрозами — вплоть до увольнения. Сюда приглашали, вызывали все с той же целью — выбить акции для нужного покупателя, то есть ОНЭКСИМа. Мне есть что самому сказать о посещении этого кабинета, но сначала два свидетельства — от прекрасных журналистов, отдавших многие годы «Известиям». У меня сохранились их письма разного времени ко мне, в которых вспоминаются описываемые выше события в редакции.

Евгений Бовкун, собкор в Германии:

Ты, наверное, помнишь массовое выкручивание рук с требованием дать генеральную доверенность Голембиовскому на право распоряжаться акциями и голосовать на собрании. Я отказывался, объясняя, что приеду голосовать сам. За что подвергался психотеррору по телефону в течение двух недель: с прямыми угрозами увольнения. В этом принимали участие многие, начиная с Дардыкина и Голембиовского, и кончая Лысенко (собкор в Берлине. — В. З. ) и Коваленко (собкор в Париже. — В. З. ). Прилетев в Москву, я хотел распространить в редакции открытое письмо к Голембиовскому (копия есть у Плутника), но, побеседовав с ним (в присутствии Поляновского), высказал ему содержание письма даже в более резких тонах. Я спросил, а что будет, если завтра они поссорятся с ОНЭКСИМ-банком? Ответа не получил. Я сказал Игорю: если меня собираются увольнять, то и акциями я могу распорядиться по-своему, но если редакции нужны я и мой опыт, то, разумеется, я продаю акции редакции («свою цену» я не назначал). Игорь долго молчал, потом сказал, что дает мне гарантию. В тот же день Дардыкин от имени Голембиовского гарантию уточнил: два года работы в Бонне. Такую же устную гарантию мне дал и Вадим Горяинов, поскольку вопрос продажи мною акций ОНЭКСИМ-банку обсуждался с Потаниным…

Леонид Капелюшный, собкор в Одессе. Акционером я себя, как и все, не чувствовал. Как-то по приезде в Москву Нина Дашьян (секретарь корсети. — В. З. ) просто уговаривала меня докупить акции за приватизационные чеки — что-то там происходило в АО. Я отмахивался — чеков нет. Тогда она сама пошла в подземный переход на Пушкинской, купила этих сколько-то там чеков, и что-то там менялось. Или не менялось. Потому что в конце концов у меня акций оказалось стандартно мало — 21.

О продаже акций мне сообщил ответственный секретарь Сергей Дардыкин. Эти новые начальники все мне уже были чужие — по духу. Они хотели заметок, которые писать было легко, но сильно противно. Какую-то хрень с приключениями, кровью и спермой. Я не понимал тогда, как и сейчас не понимаю, что они там говорили про новые «Известия», про старые «Известия». Редакция той поры хотела сама не знамо чаво. Не помню уже кто, но позвонил мне из редакции и попросил что-нибудь такое…

Я вспомнил, что черт знает когда, только начав работать в Одессе, я написал заметочку о коте, который живет на дереве. При наведении «порядка» на Греческой площади — то бишь при сносе игровых павильонов, кот сиганул с крыши павильона на ясень и не слезает. Ему смастерили домик, подают на веревочке ведро с едой, кот там живет без кошки, но в свое удовольствие. И уж не помню кто в редакции, но тогда меня посрамил — как это я додумался…

Я считал, что для последней полосы заметка в самый раз.

И вот теперь, вспомнив об отвергнутой кошачьей истории, я послал ее снова, тем более что кот менее популярным не стал, его теперь даже показывали туристам. Мало что эту чепуху напечатали как серьезный материал — ее даже хвалили и отметили.

Дардыкин, сообщая о распродаже «Известий», говорил, что вот-де наступает для газеты день, когда идет проверка на верность и пр. Я сел на паровоз и приехал. И правильно сделал. Знаешь, почему? Потому что в тот день в последний раз увидел всю нашу собкоровскую братию. Пушкаря, Чемонина, Петра Ворошилова, Баблумяна, Кондратова, Матуковского, Дергачева… Славный у нас был корпус. В «Комсомолке» был хорош, но у нас — просто класс. Жаль, что об этом никто не напишет.

Я был в каком-то смятении, в недоумении. Продажа акций была не просто финансово-торговой операцией, а чем-то другим. Это было как продажа своей хаты в селе (а это совсем не жилье, как квартира в городе), после чего в чужие руки уходит не только угол, где ты ел и спал, а целый мир, и мне стало как-то сильно хреново. Какой-то джинсово-неуверенный пробежал Игорь. Совершенно неожиданно подошел Дардыкин, начал хвалить мою заметку про кота — им же обкарнанную и по сей причине потускневшую и потерявшую идею. Я писал что-то такое, как явление. «Лепрозорий». Получился репортаж из лепрозория. Друзенко тоже был растерянным и, что случалось редко, не захотел идти в гостиницу и вмазать, хотя сало было с «Привоза» и водка приличная.

Уже потом, в гостинице, я понял: отныне газете нужны будут другие перья, собкоры, редакторы. Наше время ушло. Во всяком случае — мое.

У меня есть опыт работы в «Комсомолке» и в «Известиях», мне там и там работалось комфортно, но это два разных мира. Сопоставление их бессмысленно. Наибольше их роднит, пожалуй, только падение. Но в своих размышлениях я пришел вот к какому выводу.

Как-то В. Н. Севрук, еще в своем страшном статусе, выступая на собкоровском совещании, как бы вскользь и как бы шутя, сказал, что в «Известиях» витает неистребимый меньшевистский душок. Сказал не зло, и лично я посчитал это комплиментом. Пережили мы большевистскую эру, переживем и эру дикого капитализма, даже если «Известия» перестанут выходить вообще. Найдется в грядущих временах человек, который достанет их из небытия и воскресит. И чем больше мы оставим памяти о своей газете, тем шансов на это больше…

На первый взгляд, Капелюшный в этом письме местами отходит от темы продажи акций. Мне же кажется, что здесь ничего не говорится лишнего — по письму видно, с какими настроениями люди прощались не только с ценными бумагами «Известий», но и с лучшим, что было в «Известиях».

В один из дней мне позвонил Дардыкин:

— Будет время — загляни, пожалуйста.

Мы всегда были и оставались взаимно вежливы, хотя в последний год очень расходились в оценке многого из того, что появлялось на страницах газеты, как редактировались материалы на выпуске. Но я умел, да и он старался быть выше расхождений в профессиональных вкусах.

В огромном кабинете два стола, один для заседаний, встреч с гостями, переговоров. За него и предложил сесть Сергей.

— Мы разве надолго? — спросил я.

— Ну, как пойдет разговор…

То, что я услышал, не забывается.

— Ты из числа тех, у кого наиболее солидный пакет акций — 0,64 процента. Но тебя пока нет в списке тех, кто продаст их ОНЭКСИМ-банку.

— Продам тому, кто больше за них даст, — ответил я.

— Но ты же патриот «Известий».

— Конечно, — сказал я, — но я еще больший патриот семьи. Если тебе интересно, скажу, что она из шести человек. Двое детей — школьников, двое стариков — ветеранов войны, не ахти зарплата у жены. Кроме того, я помогаю родной сестре в Донбассе — там четыре человека и полная нищета, как везде на Украине. Поэтому я заинтересован в обострении конкуренции между «Лукойлом» и ОНЭКСИМ-банком. Кто выше поднимет цену, тому и отдам.

— Ты же понимаешь, — продолжил Дардыкин, — что если твой большой процент достанется «Лукойлу», это может помочь ему овладеть контрольным пакетом, и тогда мы все проиграли, Игорь не будет главным редактором. Выходит, что потенциально ты можешь быть против Игоря, недругом редакции.

Я разозлился и ответил, что потенциально пошлю его, давнего своего приятеля Сережу Дардыкина, на несколько букв, если он будет со мной говорить в таком тоне.

— Тогда слушай, — сказал он. — Егор Друзенко, почти вдвое младше тебя, оказывается мудрее тебя, смотрит в будущее. У него тоже большой пакет акций, и мы с ним договорились, что он продает их ОНЭКСИМ-банку, а мы взамен оставляем его отца, Анатолия Ивановича Друзенко, первым заместителем главного редактора. Если ты последуешь примеру Егора, то останешься замом главного…

За многие годы пребывания в этом кабинете я несколько раз выходил из себя, о чем сожалею. Но никогда еще он, кабинет, не видел меня в таком состоянии, как при этих последних словах, и не слышал того, какой силы и какие звуки я издал. Я послал его не на три, а на все тридцать три буквы в многоэтажном их построении. Распахнулась дверь, на пороге был ошарашенный Агафонов:

— Что случилось?!

Повторись ситуация сегодня, я, наверное, повел бы себя так же — очень уж меня достала наглая спекуляция на «патриотизме». Хотя понимаю, что сдержанность больше красит человека.

По-другому я реагировал, когда через несколько дней в ином стиле со мной говорили, не предлагая никаких должностей, два человека — они тоже убеждали продать акции ОНЭКСИМ-банку. Сначала это был Владимир Сунгоркин. Оказывается, его «Комсомольская правда» уже сотрудничала с этим банком, продала ему часть своих акций. Володя считал, что было бы хорошо для дела, если бы в одном медийном холдинге пребывали две всегда дружественные газеты — «Комсомолка» и «Известия». Я и ему сказал, что у меня нет ни симпатий, ни антипатий ни к ОНЭКСИМу, ни к «Лукойлу», у меня просто бизнес и ничего кроме бизнеса — у кого будет лучшая цена, тот и хозяин моих акций. Через пару дней объявился Саша Гордин — я о нем уже рассказывал. Когда-то я давал ему рекомендацию для поступления на журфак МГУ, через несколько лет после его окончания он пришел к нам генеральным директором совместного предприятия с немецкой «Бурдой», а сейчас приехал ко мне в качестве менеджера ОНЭКСИМ-банка. Сообщил своему начальнику Кожокину, что меня знает, а тот знал из редакционных бумаг о числе моих акций, и вот теперь Саша явился ко мне агитировать в пользу своей новой конторы. Назвал цену, я ответил, что пока не знаю, сколько могут давать нефтяники. В итоге встречи Саша сказал, что все понимает, доложит Кожокину. И тут у меня раздался звонок от директора департамента общественных связей «Лукойла» Александра Василенко, правой руки Федуна в отношениях с «Известиями». Каким-то образом он прослышал о размерах моего капитала, предложил сумму, которая была несколько ниже банковской. Я сказал, что она меня не устраивает, на что Василенко ответил: можем еще подумать. Договорились созвониться после Пасхи, первомайских праздников…

Я не стал долго выяснять, высказанные мне условия Дардыкина — это его самодеятельность или все согласовано с Голембиовским. Попробовал было пару раз зайти к Игорю, но оба раза секретарь говорила, что он не один. На вопрос «Кто там?», отвечала: «Всё те же». Над этим редакция уже иронизировала: «У главного редактора постоянно всё те же». Вот что писал впоследствии в своей незавершенной работе о событиях в «Известиях» в апреле — июле 1997 года бывший управделами редакции, очень близкий к Игорю и его семье Анатолий Данилевич: «В эти апрельские дни все большее и большее влияние на И. Голембиовского оказывала группа в составе: С. Агафонов, С. Дардыкин, В. Яков. Чуть позже к ним подключились политический обозреватель газеты О. Лацис и редактор отдела политики С. Киселев. Утром, днем, вечером в кабинете главного шли совещания за совещаниями, остаться наедине с И. Голембиовским практически было нельзя, не проходило и минуты, как распахивалась дверь и кто-то из трех обязательно появлялся в кабинете. Ни совет директоров АО «Известия», ни его правление не были в курсе того, что намечается…». Все вышеназванные из этого окружения Игоря предпочитали себя считать «инициативной группой».

Еще раз процитирую Якова, который описывает то, что в эти дни он наблюдал и в чем активно участвовал:

На пятом этаже (это ошибка — на четвертом. — В. З. ) в кабинете планерок международного отдела установили сейф и приготовили все необходимые аксессуары для оформления покупки акций. Ответственным назначили Гаяза Алимова и кого-то из бухгалтеров. Данилевич отвечал за то, чтобы в здание не попали случайные люди. Международный отдел уселся за телефоны, чтобы обзванивать бывших известинцев, некоторые из которых уже давно переехали жить в Германию, Канаду, Израиль, Штаты…

Дардыкин отвечал за выпуск газеты. А шеф, почти не покидая кабинета (для «Лукойла» и по документам якобы находился в отпуске. — В. З. ), внимательно следил за всеми нюансами этой операции, успевая общаться не только с нашей командой, с почти поселившимся у его стола Кожокиным, но и с многочисленными известинцами, которые дистанцировались от схватки и явно колебались, какой из сторон отдать предпочтение — «лукойловской» или нашей. Ему в эти дни было тяжелее всех, потому что он, как никто другой, видел, с какой неизбежностью разваливается могучий лайнер под названием «Известия». Почти тысяча человек (преувеличение в два раза. — В. З. ), сидящих в многочисленных кабинетах на восьми этажах уже не являлись единым экипажем этого корабля, и большинство из них явно не готовы были поддерживать своего капитана. Приобретая одну небольшую энергичную и верную команду, он на глазах терял основную часть общей команды. Он лучше всех нас понимал или чувствовал, в какой водоворот затягиваются «Известия» и, судя по его нерадостному настроению, не особенно был уверен, что мы из этого водоворота выберемся.

Чуть раньше, вспоминая начало публикаций в газете против «Лукойла», Яков писал: «Судя по настроению Игоря, он был далеко не рад этой развернувшейся информационной войне, но остановить своих горячих молодых коллег не мог. Хотя прекрасно понимал всю самоубийственность нашего поведения».

Тяжелое и горькое чувство оставляют эти строки. Они довольно точно указывают на то, что к этому времени Игорь подошел далеко не в лучшей своей лидерской форме. Не хочется строить какие-то причинные версии, пытаться понять и объяснить, почему это произошло, но факт остается фактом: весной-97 Игорь был во многом другим, не таким, как еще два года, даже год назад, не говоря уже о более раннем периоде. Тогда невозможно было представить, чтобы кто-то мог им манипулировать, откровенно сбивать его на неразумный путь. На мой взгляд, раньше одним из сильных его качеств как руководителя была способность реалистично смотреть на окружающий мир, на свою редакцию, сейчас же это качество явно ослабло, объективности стало гораздо меньше. Многие годы, что я его знал, он умел вдохновляться новыми идеями и вдохновлять других, задавать импульс, вызывать у людей желание активного действия. Теперь на смену пришли какая-то отстраненность от того, что называется газетным творчеством, сильная раздражительность. Ему раньше нравилось высокое доверие к нему в коллективе, он им гордился. А когда оно начало падать, это его (во всяком случае, так казалось внешне) не взволновало, оставило почти безучастным. Мы, давнее близкое окружение, заслуженно считали его первым среди нас, но не молились на него, в интересах дела высказывались прямо и критически, бывало, что удерживали его от эмоциональных решений и слишком рискованных инициатив. И все это способствовало росту его репутации как вдумчивого, ответственного руководителя. Новая команда не осмеливалась возражать ему, спорить с ним, говорить неприятные вещи — она восхищалась им, приходила в упоение от того, что может часами, днями и неделями пребывать с ним рядом и очень ему льстила, называла вождем.

С большим сожалением надо сказать и о том, что не самыми полезными для его морального духа и физического состояния были частые вечерние, а нередко и дневные отдушины за столом в компании этих гораздо более молодых и крепких парней. Это их амбиции и лихость, самоубийственность, по выражению Якова, их поведения создали такую обстановку на мостике корабля под названием «Известия», что он попал в водоворот, сбился с курса, а капитан не мог его выровнять. И силы его, и авторитет уже не были прежними. Другим стал и некогда единый, а ныне разобщенный экипаж.

Утром в пятницу, 25 апреля, накануне Пасхи, вспоминает Яков,

на двух броневиках ОНЭКСИМ-банка в редакцию привезли мешки с деньгами. Сумма исчислялась несколькими миллионами долларов — в рублях. У кабинета на пятом (четвертом. — В. З .) этаже выставили вооруженную охрану. Такая же охрана встала и у кабинета Игоря, оберегая не столько его, сколько Кожокина, который по-прежнему что-то там высиживал, распивая чаи и угодливо улыбаясь.

По нашим звонкам в редакцию потянулись люди, имеющие на руках акции «Известий». Те, у кого акций было много, покидали здание на Пушкинской с приличными пачками денег. У некоторых даже набирались полные целлофановые пакеты. Большинство не верили в реальность происходящего, потому что считали свои акции чем-то эфемерным, тем более что в бумажном виде они не существовали. А тут — реальные пачки денег. Из-за этих пачек по коридорам пополз холодок недоверия…

Холодок — неточное здесь слово. Еще накануне редакцию охватил упорный слух: Голембиовскому и его команде дают лучшую цену за акции, чем всем остальным. Чтобы это опровергнуть, Игорь и его соратники поднялись на четвертый этаж одними из первых. Сначала оформили выписки из реестра с указанием, сколько у кого акций. Потом — в кассу. Получив деньги, демонстративно показали очереди, что у них не больше пачек, чем у других и даже меньше, чем у некоторых, — все зависело от количества акций. Цена же одинакова: 3 доллара за штуку. Стоявшие рядом видели, что здесь будто бы все равны, обмана нет. Но у многих из тех, кто пришел позже или на следующий день, недоверие осталось, и оно живо до сих пор. Продолжает гулять версия со ссылкой на какого-то юриста, что лично он в офисе ОНЭКСИМ-банка на проспекте Сахарова оформлял Голембиовскому большую доплату за его акции, а Игорь просил никому об этом не рассказывать. К возникшим в конце апреля — начале мая слухам добавился еще один — уже после того, как на средства Березовского стала выходить газета «Новые известия». Будто бы олигарх поставил условие ее учредителям (Голембиовскому, Лацису, Агафонову, Дардыкину, Якову): я дам вам деньги на газету, но и вы должны внести в общую копилку по 500 тысяч долларов — и такие деньги у каждого нашлись, а появились, мол, они как премиальные от ОНЭКСИМ-банка… Наверное, во всех этих версиях правды столько, сколько ее в воспоминаниях о приватизации, когда руководство газеты якобы отхватило себе по самому большому пакету акций. Я уже писал, что у Игоря он был гораздо меньше, чем у многих рядовых сотрудников. Думаю, что если и свидетельствовали о чем-то слухи, так это в первую очередь о том, что скупка акций не улучшила обстановку в редакции, она стала еще более нездоровой.

Торговля шла весь день в пятницу и наступившей ночью, в субботу. Покупатели и продавцы не посчитали это занятие грехом, продолжили его и в святой праздник Пасхи. Когда в очередь за выписками из реестра выстроились срочно вызванные в Москву собкоры, кто-то им шепнул: «Алекперов дает больше». Собкоры покинули очередь и в конце коридора провели свою планерку. Захотели взять выписки из реест-ра, чтобы, минуя здешнюю кассу, ехать с ними в «Лукойл». И тут же услышали:

— Нельзя предавать газету!

Вмиг, будто бы по случайному совпадению, кончились нужные бланки, был объявлен перерыв. Но несколько собкоров не сдались, дождались выписок — и не пожалели. Действительно, от своей разведки в «Известиях» лукойловцы узнали, что там идет повальная скупка акций, — и повысили свою цену вдвое, до шести долларов. Когда коллеги с периферии воспользовались этим, редакционные москвичи сделали для себя вывод, что с ними обошлись не лучшим образом — их принудили торопливо заключать дешевые сделки.

Так подавляющее число известинцев в считаные три дня расстались со своими активами. Людей убеждали, что все это делается во имя спасения «Известий». Если вдуматься, в эти дни в наше здание вернулась коммунистическая идеология, а организаторы торговли акциями действовали в традициях большевизма. Ведь они исходили из того, что некие коллективные, будто бы общередакционные интересы неизмеримо важнее интересов каждого отдельно взятого человека. Фактически это была стремительно проведенная коллективизация с изыманием частной собственности в пользу случайного, совершенно не изученного так называемого партнера по имени ОНЭКСИМ-банк, который уже в ближайшее время покажет свою бульдожью хватку и коварство.

 

Теряя чувство журналистской меры

Итак, основная масса активов физических лиц досталась ОНЭКСИМ-банку. Скупил он кое-что и у мелких фирм, раньше дававших доверенности «Лукойлу». К 1 мая результаты сторон оказались практически одинаковыми: каждая имела по 48 с лишним процентов. Началась финишная гонка с интенсивными поисками и уговорами последних держателей акций.

На меня вышли из «Лукойла» с предложением 6 долларов за штуку, и я уже хотел его принять, но снова объявился Саша Гордин вместе с представителем банка Вадимом Горяиновым, они назвали 7 долларов. Мысленно поиздевавшись над своими низменными чувствами и вспомнив знакомую с детских картежных времен поговорку «жадность фрайера губит», я согласился. Через час или два опять был звонок из «Лукойла» и прозвучала такая же цифра — семь за акцию. Мне показалось, что если буду настаивать, она может увеличиться. Но я не стал этого делать. Несмотря на то, что я с самого начала осуждал конфликт с «Лукойлом», хотелось все же такого его финала, чтобы он был по возможности лучшим для «Известий». Продав акции ОНЭКСИМ-банку, то есть известинской стороне, я вздохнул с облегчением, что не только духовная, но и материальная связь с газетой осталась не разорванной.

А вот как это было с Борисом Резником, находившимся в те дни дома, в Хабаровске. Ему позвонил Андрей Иллеш, активно включившийся в борьбу за акции на стороне «Лукойла». Сказал:

— Твой пакет очень нужен «Лукойлу». Я договорился, что к тебе готов немедленно вылететь его человек с деньгами — 450 000 долларов.

За этим звонком последовал другой — из редакции. Агитировали в пользу ОНЭКСИМ-банка. В какой-то момент трубку взял Голембиовский:

— Боря, в твоих руках судьба «Известий». Прими правильное решение.

Состоялся домашний совет. Супруга Лена сказала:

— Есть вещи, которые дороже денег…

За свою верность «Известиям» семья Резника получила от ОНЭКСИМ-банка рублевую сумму, эквивалентную 25 000 долларов.

Дольше всех не расставался с акциями Владимир Надеин. И ему, и его супруге Ольге тоже звонили из редакции в Вашингтон, пытаясь всколыхнуть их патриотические чувства по отношению к «Известиям». Хотя хорошо знали, что Надеин не тот человек, который может подчиниться демагогическому давлению. У него имелось собственное понимание пути, по которому должна была двигаться газета. Он считал, и говорил об этом ему звонившим, что вообще никому не надо продавать акции. Их ведь на начало конфликта насчитывалось у редакции и физических лиц — известинцев в общей сложности 45 процентов, очень внушительная доля для отстаивания в рамках акционерного общества интересов коллектива. А продавая акции, переставая быть собственниками, люди утрачивают и в конечном счете утратили какое-либо влияние на развитие газеты. Когда Надеин слышал, что газета остается в руках журналистов, он отвечал, что это в значительной степени бравада. Нельзя одновременно продать свои акции, получить деньги за те рычаги влияния, которые были, и утверждать, что мы будем и при деньгах, и у руля. Владельцами любой газеты являются люди, заплатившие за нее деньги.

Надеина за его оригинальные мозги и острое перо уважали в редакции все, а среди уважающих были те, кто его не любил, что естественно — талантливых, да еще с характером не обязаны любить все. Но еще были и те, кто Надеина боялся как возможного будущего главного редактора, а такая перспектива не исключалась. В интервью журналу «Итоги», вышедшему 29 апреля, Голембиовский говорил:

— С самого первого момента, когда возник такой накал, я думал об одном: главное — «Известия». И не в Голембиовском дело. Другой будет редактор — ну так, Бог ты мой, мало ли у нас было редакторов… У нас же, когда мы говорили о возможных компромиссах, возникла кандидатура Надеина. С нашей стороны это лучшая альтернатива, чем то, что они предлагают: Иллеш, Гонзальез, Агафонов… А еще они предлагают: Егор Яковлев. Да, и еще Третьяков…

Те, что боялись видеть Надеина в главном руководящем кресле, сделали все необходимое, чтобы он в нем не оказался. Кто-то запустил слух, что «Лукойл» назначает его вместо Голембиовского, после чего он был отнесен к вражескому стану, его имя стало произноситься с негативной интонацией, и шло это с самого верха газеты.

Но заискивающие звонки ему из редакции продолжались, так как очень нужны были его 0,64 процента акций. Просили обязательно прибыть в Москву и иметь при себе большой мешок для денег от ОНЭКСИМ-банка. Прилетев в дождливый майский вечер, кажется, 6 мая, Володя позвонил мне и предложил встретиться. Сделать это было легко: он звонил от дочери в районе Яузского бульвара, я жил поблизости — на Чистопрудном. Расстались поздно. Привожу эти подробности, чтобы в напечатанном виде опровергнуть утверждения, будто Надеин еще из Вашингтона договорился с «Лукойлом» продать ему свои акции и в аэропорту его уже ждали представители компании. Это выдумано. Мы говорили о многом, касавшемся ситуации с газетой и в самой редакции, а наши переживания, естественно, были связаны с неопределенным будущим «Известий». Каких-то окончательных планов относительно своих акций у Володи не было. Я ему сказал, что свои продал банку.

О дальнейшем немало писалось в газетах. Расходясь в деталях, суть передавалась верно. Надеин сначала договорился о сделке с нефтяниками, оформив предварительные бумаги по имевшемуся при нем загранпаспорту. Официально зафиксировать продажу акций требовалось в помещении депозитария, оно находилось в соседнем с редакцией подъезде. Когда он туда явился, там его уже ждали наши молодые журналисты-международники Максим Юсин и Константин Эггерт, отличавшиеся особенно активным неприятием зависимости газеты от «Лукойла». Страстно уговаривая Надеина порвать с нефтяниками, они в числе аргументов против них назвали речь вице-президента компании Федуна при неудачной попытке провести 22 апреля собрание в «Известиях»: в ней будто бы слышался антисемитский душок, и он, возможно, присущ идеологии других руководителей компании. Истинного демократа Надеина это насторожило, и он согласился встретиться с человеком из ОНЭКСИМ-банка — Вадимом Горяиновым. Встреча состоялась сразу, а единственным аргументом в ней были уже деньги. Этой сделке не могла помешать предварительная договоренность с «Лукойлом» — там фигурировал загранпаспорт, не имеющий юридической силы. Оформление в банке прошло на основе общегражданского паспорта.

Так складывалось по чужеземному, а не по советско-русскому обычаю, что мы с Володей ни в 97-м, ни во все годы позже ни разу между собой не говорили о тех суммах, что получили от продажи своих акций. Как-то подразумевалось, что это сугубо личное дело каждого и нечего совать нос в кошелек другого, хоть мы и друзья. Ну а поскольку его деньги оказались вдруг предметом общественного внимания, то я просто принял к сведению то, о чем писали газеты, иногда со ссылкой на сотрудников банка: журналист Надеин получил за известинские акции 1 миллион долларов. Сам он эту цифру не опровергал и никак нигде не комментировал. Зато комментировали ее многие другие, отмечая возросший финансовый масштаб известинского конфликта, раз в нем возникают долларовые миллионеры. Другой, несколько странный резонанс вызвала эта история в отдельных кругах родного коллектива. Надеина осудили за то, что из своих акций он выжал намного больше, чем все остальные. Искренне возмущались: как он посмел?.. Зависть переходила в неприязнь к человеку, вина которого в том, что он неглуп, расчетлив.

Ажиотаж последних дней вокруг известинских акций не позволял иметь точную картину того, как они распределились между акционерами, но Игорь и его команда нисколько не сомневались, что победа обеспечена, и по этому случаю, как пишет Яков,

в кабинете главного царил настоящий праздник. Все что-то выпивали, много курили, громко общались… Нас охватила настоящая эйфория. Вождь, как мы к этому времени шутя уже называли Игоря Несторовича, снова был весел, уверен в себе и энергичен. Он чувствовал себя победителем вместе с нами, и это как-то по-особому всех объединяло. Даже тех, кто до этого отсиживался по кабинетам или позванивал в «Лукойл». Но мы, опьяненные победой, были великодушны. Игорь Несторович ни на кого не держал зла, и его пример был для нас убедительным. А опьянение уже в буквальном смысле довело ситуацию до курьеза…

Дальше Яков рассказывает, что один из участников торжества, изрядно «принявший» за победу, поехал домой на метро с портфелем, в котором были все документы о скупке-продаже акаций. Утром он вернулся в редакцию совершенно убитый и заявил, что портфель пропал. Вспомнить, где это произошло и при каких обстоятельствах, не мог. Все были в шоке.

Под угрозой, — пишет Яков, — оказались все наши усилия последних дней. Мы растерянно сидели за длинным столом в кабинете у шефа и не находили слов. Тишину нарушило тихое предложение Горяинова: «А может, в камере забытых вещей метро поискать?». Вадим Белых вскочил и убежал звонить, мы лишь махнули руками. Но минут через десять Вадик вернулся и, едва распахнув дверь, со смехом произнес: «Портфель на станции метро “Университет”. В камере хранения»… Надо было видеть облегчение на наших лицах. И шефа, качающего головой.

Даже по этому краткому описанию праздника победы видно, как редакция была разделена на наших и ваших, своих и чужих. Это сейчас победители прощали «даже тех, кто отсиживался по кабинетам». Это сейчас «мы, опьяненные победой, были великодушны». Это сейчас «ни на кого не держал зла». А что было до этого? Властвовал печально знаменитый в нашем отечестве подход к людям, к их оценке: кто не с нами, кто придерживается своего, другого мнения — тот против нас. Особой манерой при этом отличался автор приведенных воспоминаний. Свою хорошую репортерскую привычку выезжать на задания с видеокамерой он перенес на редакционные будни. Говорит сотрудник на планерке неприятные вещи о публикации в газете против «Лукойла» — Яков его снимает. Выступает человек на собрании против руководящего мнения в этом конфликте — Яков пополняет свое досье на инакомыслящих. Сгруппировались за столом с кофе несколько сотрудников из списка неблагонадежных — они уже в кадре Якова. В цитируемых мною его мемуарах он приводит эпизод с дискуссией на одном из собраний — и тут же пишет: «Часть коллектива (по-моему, Захарько и Бергер. Надо посмотреть видеозапись) стала публично возражать». Я посмеивался над видеослежкой оператора-любителя, многих же она раздражала как способ откровенного психологического давления.

Добившись перевеса в акциях в пользу ОНЭКСИМ-банка, «Известия» 14 мая опубликовали на первой полосе сообщение «Претензии “Лукойла” на роль владельца газеты оказались несостоятельными». Все оно выдержано в прежнем конфронтационном духе по отношению к своему крупнейшему акционеру. Главным материалом следующего номера становится огромная статья «“Лукойл”: политика и бизнес» с подзаголовком «Штрихи к портрету акционера». Если бы существовал список позорных публикаций за всю историю «Известий» — а был бы он, увы, громадным, — то в него наверняка вошла бы и эта статья. Обвинительная лексика прошлых десятилетий, высосанные из пальца доказательства. Приписанная «Лукойлу» вина за все. В политике он — душитель свободы, слепо действующий по указанию второго лица в стране (премьера), кормится от него и полностью зависит. Более того, по его заданию скупил акции «Известий» с целью подмять редакцию под себя. В бизнесе — хозяйственная несостоятельность, колоссальная задолженность перед бюджетом, один из крупнейших налоговых должников. Но откуда у него «свободные» запредельные средства на акции? Задавшись этим вопросом, статья уверенно отвечает: есть дополнительный «карман». Это — черная касса бандитов. Оказывается, респектабельный «Лукойл» находится под контролем криминальных структур, в его руководстве состоят люди с бандитским прошлым. А среди тех, кто способствует могуществу «Лукойла» в интересах братвы, фигурируют крупные тузы российского преступного мира — воры в законе Мирон, Дед Хасан, Шакро-молодой, Дато Ташкентский, Михо, Робинзон, Чиж и другие уголовные авторитеты калибром поменьше. Никаких конкретных фактов, разоблачительных свидетельств.

Это была публикация, потерявшая всякое чувство журналистской меры, попиравшая все этические нормы профессии. Неслучайно авторы не захотели оставить свои имена для истории газеты, статья была подписана не существующим «Аналитическим центром “Известий”». Вообще-то я догадывался, кто писал, готовил к печати материал, но не называю фамилий, уважая право каждого на псевдоним. Добавлю, что мне трудно понять, как на такое пошли люди, ранее выдававшие вполне качественную журналистскую продукцию.

И последнее в связи с этой статьей. По нашему внутреннему распорядку за час до подписания номера в печать, в 14.00 проводилась так называемая топтушка — просмотр практически готовых полос с участием редколлегии. Доводилась последняя корректировка содержания и оформления газеты. Обычно мы знали, какие основные материалы проблемного характера идут в номере, их копии иногда рассылались членам коллегии и каждый из нас имел право, а в тех случаях, когда речь шла о позиции газеты, обязан был высказать свое мнение. Однако в этот раз ни утром, ни днем не объявлялось, какая в номере будет основная статья. Когда в два часа дня начали смотреть полосы, четвертая выглядела наполовину пустой.

Возник вопрос: что здесь печатаем? Руководящий выпуском Дардыкин неохотно ответил: «Материал еще в наборе». Естественно, снова вопрос: о чем он? Дардыкин замялся: «Ну, о “Лукойле”». Все поняли, что нас дурят, — статья готова, она не выставляется на полосу, чтобы не допустить ее обсуждения. Все немного завелись, у меня вырвалось: «Надо позвать главного редактора». Игорю позвонили, он пришел сразу. Я сказал, что нарушается правило, за которое мы боролись под его руководством: редколлегия должна знать, что печатается в номере. Сказал о недопустимости таких вещей. Услышанное не могло Игорю нравиться, но он видел, что обстановка напряжена, и постарался ее разрядить. Обращаясь почему-то только ко мне, произнес:

— Ты прав, извини. Но так сегодня складывается номер. В принципе, подобного делать не следует.

По существу самой статьи речи уже не было — номер спешил к подписанию. Многие известинцы, думаю, что большинство, восприняли ее как тяжелейший собственный удар по репутации газеты. Отзывы со стороны были не лучше.

Именно эта статья сильно качнула общественное мнение и журналистское сообщество в сторону от «Известий». В некоторых изданиях стали появляться материалы, в которых от недавней солидарности с «Известиями» не осталось и следа. О продолжении конфликта сообщалось уже в основном нейтрально, а кое-где слышались и критические нотки в адрес руководства газеты. Иногда в очень уж обидном, безжалостно ироническом плане. Чего стоит только заголовок в журнале «Эксперт», вышедшем 20 мая: «…а Голембиовский в белом фраке». Первый же абзац раскрывал суть материала: «Вокруг приобретения акций “Известий” продолжается нагнетание страстей. Причем этот процесс носит загадочно односторонний характер — нагнетают сами “Известия”».

Авторы статьи, известные в деловой прессе журналисты Никита Кириченко и Андрей Шмаров, сделали в своем последнем абзаце едкий, но, как оказалось, верный прогноз: «Мы не можем точно сказать, чем закончится поднятая руководством “Известий” буря. Но нам кажется, что более вероятным будет исход, созвучный анекдотической жалобе в милицию: “Желая досмотреть драку до конца, был избит обеими сторонами”».

По удивительному совпадению, на возможность и опасность именно такого ужасного исхода — быть избитыми обеими сторонами, «Лукойлом» и ОНЭКСИМ-банком, указал и вышедший в тот же день, 20 мая, еженедельник «КоммерсантЪ Weekly» в статье «Последние “Известия”: свобода — дело хозяйское». В ней дается слово представителям двух еще вчерашних конкурентов в борьбе за известинские акции, которые говорят неожиданную и крайне огорчительную для газеты вещь: они уже встречались, они уже начинают сотрудничать.

Михаил Кожокин (ОНЭКСИМ-банк). С «Лукойлом» будем выстраивать систему взаимоотношений, которая будет учитывать интересы всех сторон. Мы обречены на взаимопонимание.

Александр Василенко («Лукойл»). В ОНЭКСИМ-банке здравые люди, они прекрасно понимают, что нужен компромисс, что нужно договориться по всем позициям…

Из этой статьи в «КоммерсантЪ Weekly» мы узнаём, что во время первого раунда переговоров ни новый, ни тем более старый акционеры ничего не говорили о независимости газеты, понимая, что разговор этот неделовой. Стороны предпочитали оперировать более предметными понятиями: «взвешенные статьи», «объективность, достоверность и никаких компроматов и заказных статей», «солидное издание».

Это была крупнейшая ошибка «Известий» — исходить из того, что в интересах редакции новый акционер будет играть против старого. Замечу, что все то время, когда готовилась и велась битва за акции, представители ОНЭКСИМ-банка произносили немало критических, язвительных слов о людях из «Лукойла», занимавшихся партнерством с «Известиями». Это впечатляло, нравилось: ругают нефтяников — значит, наши верные союзники. Но едва ОНЭКСИМ-банком был взят контрольный пакет, как «союзники» немедленно начали переговоры с «врагом» и сразу же перешли к другим отношениям с редакцией: демонстративно дружеский, можно сказать, братский тон с объятиями и поцелуями при встречах сменили на строго деловой.

За несколько дней до этого на первой полосе газеты заявлялось, что создана такая схема взаимоотношений «Известий» с ОНЭКСИМ-банком и «Лукойлом», которая исключает саму возможность скоординированных действий двух экономических тузов по их вмешательству в редакционные дела. Когда эта схема только намечалась, она казалась чуть ли не идеальной. Имелось в виду, что редакция продаст банку 22,4 процента акций, скупленных в течение нескольких лет у своих сотрудников. Параллельно будет тайно подготовлена и молниеносно проведена операция по массовой скупке акций. Если в итоге набираются 50 процентов, они делятся поровну. Имея блокирующий пакет, редакция получает возможность отстаивать свои интересы.

Так задумывалось, так договаривались, но договоренности не были документально зафиксированы, что признал Голембиовский в интервью Виктору Лошаку в «Московских новостях» уже после того, как ушел из «Известий». Вспоминая, что союз с ОНЭКСИМ-банком состоялся через президента компании «Сиданко» Зию Бажаева, он продолжил:

— Под его честное слово это начиналось. Условия были предложены ими: мы сохраняем редакцию, мы не дадим «Лукойлу» произвести никакие перемены, мы не видим никого, кроме Голембиовского, как главного редактора и президента, и мы готовы рассмотреть инвестиции в газету.

— Кто дал эти гарантии? Они были устными? — спросил Лошак.

— Устными. Давали их вице-президент банка Кожокин, начальник управления Горяинов, и подтверждены они были Бажаевым. Бажаев был гарантом. В конечном итоге они Бажаева отстранили — как только получили акции, — и он остался человеком со стороны. И дальше началось!.. Когда мы вели эту финансовую операцию, естественно, мы не простачки, мы создали такой небольшой документ, который назвали «меморандум», в нем были зафиксированы все наши договоренности…

Ну хорошо, не простачки, но и не блеснули элементарной сообразительностью. Должны были бы подстраховаться, не сводить все к «меморандуму» — это же не более чем записка, излагающая фактическую или юридическую сторону какого-либо вопроса или какие-то взгляды, которые всего лишь следует помнить, иметь в виду. Но это не документ, накладывающий на подписавших его юридические обязательства. Еще сильнее удивляет наивная доверчивость, а точнее — безрассудство, проявленное при подписании 28 апреля договора, согласно которому ОНЭКСИМ-банку передавались 22,4 % акций за баснословно низкую цену — 1 миллиард 850 миллионов рублей. В свое время скупая эти самые акции у физических лиц, АО «Известия» заплатило за них около 4 миллиардов рублей. А по тем ценам, что в святой день Пасхи банк давал известинцам (3 доллара за акцию), стоимость этого пакета (22,4 %) составляла около 30 миллиардов рублей. Поразительно, что этот договор заключила команда, в которой состоял доктор экономических наук О. Лацис.

Как пишет в своих воспоминаниях Данилевич, когда 1 миллиард 850 миллионов рублей поступили на счет «Известий», выяснилось, что с этой суммы надо заплатить налог, который вместе с НДС составлял почти ее половину! Таким был финансовый итог странного решения по продаже акций ОНЭКСИМ-банку. Но если бы только к этому свелись неожиданности запланированной борьбы против «Лукойла» с помощью второго крупного акционера…

 

Последние дни независимости

Окончательный подсчет показал, что ОНЭКСИМ-банк собрал 50,2 процента акций. Сразу же после этого, как следует из упомянутого интервью Голембиовского «Московским новостям», он заговорил о договоренностях, отмеченных в меморандуме, — о возвращении газете ее половинной доли, то есть пакета в 25,1 процента. И тут столкнулся с абсолютно непредсказуемым в поведении друзей-банкиров.

— Этот меморандум, — рассказывал Игорь, — я подписал, а они начали с ним тянуть, объясняя, что готовят более всеобъемлющий документ, который получится в виде хартии…

Каждая из сторон, включая «Лукойл», имела свое представление о том, что должно быть отражено в хартии, поэтому работа над ней продвигалась медленно и с большим напряжением, отклонялась то одна, то другая, то десятая формулировка. Прилив оптимизма в связи с тем, что ОНЭКСИМ-банк вышел в главные акционеры, сменился на недоверие к нему, оно быстро росло. Недавний союз разваливался на глазах. Банк и редакция хотели знать о намерениях друг друга больше, чем говорилось вслух, и каждый завел себе агента (может, агентов). Как выяснилось позже, резидентом от банка был ветеран газеты, 59-летний Олег Цыганов, работавший у шести ответственных секретарей, в том числе у меня, а теперь у Дардыкина, заместителем по макетированию газеты, ее выпуску. Поскольку штаб борьбы с внешними силами регулярно собирался в кабинете Дардыкина, Цыганов оставался на его заседания после проводимых здесь же планерок — он считался своим в доску. Услышанное в этом кабинете он регулярно доносил Кожокину, который в знак благодарности впоследствии назначил его заместителем главного редактора. Разведчик в стане банкиров остался неизвестным, но говорят, что он точно был. Допускаю, что им по совместительству мог трудиться тот же Цыганов, совершенно беспринципный человек.

Здесь я не касаюсь содержания газеты весной 97-го. Оно не могло сводиться к скандалу вокруг «Известий». Но ничем другим, особенно запоминающимся, номера газеты не выделялись — было не до этого. Технические службы работали исправно. И так же, как раньше, выходили приказы и решения правления, подписанные президентом Голембиовским. Например, директору по производству Батарчуку и главному инженеру компьютерного центра Тепленко было велено изучить возможности подключения редакции к всемирной сети Интернет. В связи с подписной кампанией на второе полугодие приказано организовать новую лотерею для подписчиков, а в приоритетных регионах применить меры материального стимулирования почтовых работников. 30 мая издается приказ о введении в штатное расписание группы «“Известия” — Культура», которая будет выпускать раз в две недели двухполосную вкладку, финансируемую одним из международных фондов. В состав группы назначаются трое обозревателей — это наши же, весьма известные коллеги из существующего отдела культуры, который возглавляет Ядвига Юферова: поэт и критик Константин Кедров, кинокритик Валерий Туровский, телевизионный критик Ирина Петровская. Но почему нельзя эту работу вести в рамках отдела Юферовой? Информации на этот счет никакой, только гадания. Ходит коридорный прогноз: создаваемая группа выделена из отдела культуры, чтобы в ее руководители, на более высокую зарплату возвести любимую сотрудницу главного редактора Елену Ямпольскую. Прогноз подтвердился: уже через два дня Ямпольская во главе группы. Не становится секретом ее новый месячный оклад — 1600 условных единиц (долларов США), ровно столько получает первый заместитель главного редактора Друзенко, другие замы на 100 у. е. меньше. Рост зарплаты 26-летней корреспондентки обсуждается как рекорд в истории «Известий»: всего за полтора года работы в газете более чем в пять раз (от 300 у. е.). Еще одна капля горючего материала под котел закипающего в редакции общего недовольства.

Наступает 4 июня, на которое против воли «Лукойла» намечалось первое, внеочередное собрание нынешних акционеров «Известий». После недружелюбных юридических перетягиваний каната его перенесли на 23 июня. Но дата 4 июня не стала проходной — в этот день опубликована долгожданная «Хартия взаимоотношений редакции газеты “Известия” и акционеров издания». Сопутствующий ей комментарий впервые на акционерную тему изложен без эмоциональных надрывов, строго нейтрально. Впрочем, другим он и не мог быть, поскольку написан от коллективного имени — журналистов и акционеров.

Рефреном через пять абзацев хартии шла торжественная клятва партнеров, начинавшаяся в каждом абзаце словами «Никто не предпримет действий, направленных…». Против свободы слова и печати. Против ограничения права общества на информацию. Против независимости суждений… Все пять абзацев — общие положения из кодексов профессиональной этики. И только во второй главе зафиксирована конкретика как вымученный результат двухнедельных обсуждений: «Журналисты и акционеры признают, что кадровая политика строится на принципе разделения полномочий…».

Две недели натянутых переговоров с акционерами ушли на восстановление того, что было в одночасье, легко и небрежно похоронено два года назад. Напомню, что тогда Игорь ввел новые правила нашей внутренней жизни, по которым отменялась выборность главного редактора — он назначался президентом АО. Тогда отказано было внести в «Положение о редколлегии» пункт о том, что главный редактор должен утверждаться советом директоров при обязательной поддержке его кандидатуры большинством голосов журналистского коллектива, полученных путем тайного голосования.

Все вернулось бумерангом. Два года спустя главный редактор Голембиовский оказался лишенным юридической поддержки в лице журналистского коллектива. Теперь за то, что было в угоду себе ликвидировано, пришлось долго сражаться. Непросто дались эти строки в трехстороннем документе, названном хартией: «Кандидатура главного редактора выдвигается творческим коллективом газеты и утверждается советом директоров. Влияние акционеров на кадровую политику ограничивается избранием членов совета директоров».

Как уже здесь сказано, инициатором рождения хартии явился ОНЭКСИМ-банк. Не удивительно, что в нее ничего не было вписано о возврате известинских акций. Срабатывал большой просчет, допущенный при передаче банку 22,4-процентного пакета за мизерную цену без серьезного договора. Подписанный вместо него «не простаками» меморандум оказался ничего не стоящей филькиной грамотой. Такая же участь ожидала и громко объявленную хартию.

— Как только мы ее подписали, начались какие-то отклонения, расхождения, — говорил Игорь «Московским новостям».

Многое должно было решить собрание акционеров 23 июня, прежде всего вопрос о президенте. Чем меньше оставалось до него времени, тем сильнее ухудшалась обстановка в редакции. Нарастало роптание против главного редактора, еще больше — против его окружения, особенно Якова. Все знали, что именно он привел в «Известия» банкиров с якобы гарантиями от президента «Сиданко» Бажаева, который сейчас вдруг подозрительно отошел в сторону от событий в газете.

После продажи у меня оставалась одна акция, всего лишь одна из составляющих уставный капитал «Известий» 7 миллионов 500 тысяч штук, она ничего не могла значить при голосовании 23 июня. Так что я больше ждал не этого дня, а субботы 21-го, на которую давно были куплены билеты в Турцию, куда мы собрались с женой и двумя детьми на целых три недели. Последним моим рабочим днем была пятница. Ближе к вечеру я заглянул к Игорю на обычный перед отпуском короткий разговор, но там заседали «всё те же», и мой визит свелся к взаимным наилучшим пожеланиям. Вернувшись к себе, я с пару часов наводил порядок в бумагах, оставлял поручения секретарю. Перед выходом — звонок. Раздавшийся в трубке голос я впервые слышал по телефону и не сразу понял, кто на проводе. Это был зампредседателя ОНЭКСИМ-банка Михаил Кожокин, с которым мы познакомились перед подписанием хартии в кабинете ответсекретаря.

Он откуда-то знал (наверное, от своего резидента Цыганова), что я улетаю в Турцию, и предложил сегодня ненадолго встретиться в районе редакции. Меня это удивило и вместе с тем заинтересовало: что-то узнаю новое…

— Где вам удобнее? — спросил Кожокин.

Я часто ходил домой на Чистые пруды пешком, собирался прогуляться и сегодня. По пути, на пересечении Страстного бульвара с Петровкой открылось новое кафе — его и назвал.

Там оказался лишь один свободный столик, маленький и неудобный. Было тесно, шумно, громко крутили музыку, так что разговор проходил рывками, перескакивая с одной темы на другую. Встреча длилась не больше часа. Первое, что я из нее вынес: готовясь к собранию акционеров, Кожокин намечал какой-то план и в этой связи хотел иметь побольше информации о настроениях в редакции, об ожиданиях людей. Но что это за план, догадаться было трудно. На мои вопросы, кто будет президентом АО, главным редактором, ответил, что предварительного решения еще нет. В свою очередь спросил, кто, на мой взгляд, должен быть главным редактором? Я сказал:

— Голембиовский.

После паузы прозвучало:

— А как вы смотрите на Иллеша в этой должности? Это кандидатура «Лукойла».

Я самыми лучшими словами отозвался об Андрее как о журналисте, но в роли главного его не видел.

— А себя в этой роли видите? — вдруг, многозначительно заулыбавшись, спросил мой визави.

— Боже сохрани! — запротестовал я, вскинув руки.

— Почему?

Вынужденно покрикивая, чтобы заглушить музыку, я сказал, что у меня никогда не было и нет ни малейшего желания оказаться в этой должности.

— А вдруг появится? — продолжил тему Кожокин, потом еще задал близких к ней два-три вопроса, после чего я сделал второй вывод о цели этой встречи: ближе познакомиться со мной и, может, внести меня в список кандидатов для каких-то возможных кадровых вариантов.

Я не сомневался, что подобные встречи-смотрины Кожокин проводил и с другими известинцами. Уже дома, где-то около полуночи, возникла мысль позвонить Игорю, рассказать об этом разговоре. Но было поздно, да и разговор этот не очень информативный, ничего принципиально нового для Игоря он не содержал. А на следующий день все предыдущее казалось малоинтересной мелочью на фоне голубого турецкого неба и бескрайнего синего моря.

Но спустя двое суток мне уже было мало и этого неба, и этого моря — я томился от незнания того, что происходило 23 июня на собрании акционеров. К вечеру связался, кажется, с Алексеем Ивкиным, и он сообщил: президентом вместо Игоря назначен Дмитрий Мурзин, главный редактор «Финансовых известий». Меня, конечно, распирал интерес, что и как было на собрании? Я позвонил своему секретарю Гале Илларионовой и попросил собрать вырезки из газет, написавших об известинских новостях. Уже потом, по прочтении я оставил их в ящике своего стола, сейчас они передо мной вместе с информацией в самих «Известиях», которая была наиболее лаконичной. Больше всего подробностей приводил «КоммерсантЪ».

Оказывается, в один из переговорных моментов перед собранием оба акционера соглашались: президентом АО может быть оставлен Голембиовский. И вот что за этим следовало:

Известинцы, — писал «КоммерсантЪ», — с самого начала сомневались, что договоренность с ОНЭКСИМ-банком о том, что президентом останется И. Голембиовский, будет соблюдена… Накануне рокового решения Голембиовский в последний раз советовался с ближайшими соратниками. Соратники якобы спросили своего редактора, не опасается ли он, что ОНЭКСИМ и «Лукойл» не выполнят своего обещания и назначат президентом кого-нибудь другого.

— Нет, это слишком коварно, — подумав, ответил Голембиовский. — Такого коварства быть не может.

А вот как все было 23 июня. Круглый зал «Известий. В соответствии с договоренностью, предварительно достигнутой владельцами основных пакетов акций, избирается совет директоров в составе: от «Лукойла» — Василенко, Тихомиров, Федун; от ОНЭКСИМ-банка — Горяинов, Кожокин; от «Известий» — Голембиовский, Лацис. Председатель совета директоров — Кожокин. Следующий вопрос собрания — избрание президента акционерного общества. «КоммерсантЪ» пишет:

Кто же первым назовет на собрании кандидатуру на пост президента ОАО «Известия» Д. Мурзина, крупнейшие акционеры, показалось, не договаривались… М. Кожокин и Л. Федун несколько раз просили членов совета директоров (по сути, друг друга) предлагать кандидатуры. После очередного призыва Кожокин усмехнулся: «Ну что ж, придется мне…» — и предложил на должность две кандидатуры: Голембиовского и Мурзина.

Это корреспонденту показалось, что акционеры не договаривались, на самом деле все это было, конечно, не экспромтом, а заранее согласованной инсценировкой, рассчитанной на то, что Голембиовский свою кандидатуру с голосования снимет. И он это сделал, хорошо зная, что распределение голосов в совете директоров не оставляет ему никакого шанса. Маскарад продолжился и в интервью, которое Кожокин дал на следующий день «Коммерсанту»:

— Мне хотелось бы отметить мужественную, человеческую позицию Игоря Голембиовского. На должность президента я предлагал и его кандидатуру. Однако он нашел в себе силы отказаться, дав тем самым дорогу молодому поколению, которое олицетворяет Мурзин.

Узнав итоги собрания акционеров, я больше не звонил в редакцию, полностью переключившись на отпускные удовольствия. Но прошла всего неделя, как 30 июня позвонили мне — на мой гостиничный телефонный номер, он был известен секретарю. В этот раз голос в трубке я узнал, это был Кожокин. После вежливых расспросов про погоду, сервис, он сказал, что Голембиовский уходит в отпуск и совет директоров просит меня прибыть в Москву, чтобы исполнять его обязанности до момента выборов главного редактора. Меня эта весть не обрадовала. Жаль было прерывать отпуск в прекрасных условиях, каких семья еще не знала, — шикарный отель, всем управляют немцы, сказочная красота. Но еще больше не хотелось впрягаться в работу, которую я знал вблизи и видел в ней не только внешнюю притягательность.

Я сказал Кожокину, что правильнее было бы назначить и. о. Друзенко, ведь он первый зам главного. В ответ услышал комплиментарное, вроде того, что я находчиво действовал в кризисные дни путча, сейчас в редакции тоже кризис и я смогу ему противостоять.

— Это может быть хорошим для вас плюсом на выборах главного редактора, — закончил Кожокин.

Какой-то дальней интуицией я чувствовал, что он к этому подведет, полагая, наверное, что мне это приятно будет слышать. И я сказал:

— Нет, Миша, мы уже говорили с вами на эту тему: в главные редакторы меня не тянет.

Он вернулся к тому, что нужно в оперативном порядке заменить Голембиовского. Я взял паузу на сутки, чтобы все взвесить, поговорить с женой, так как пришлось бы на нее одну оставлять двоих детей. Жена сказала, что справится, остальное — решать мне самому. На всякий случай поговорили с отелем, можно ли перенести на другое время, условно на сентябрь, остающиеся дни моего отдыха. Оказалось, что с каким-то перерасчетом можно. Но все это было не главное. Беспокоила мысль: смогу ли сплотить почти расколовшуюся редакцию? А понимая, что это можно проверить только практикой, склонился к тому, что попытка — не пытка, до выборов дотяну. Я не сомневался, что Игорь примет в них участие и, несмотря на снижение своего рейтинга, голосов наберет больше всех. Позвонив ему, я сказал о предложении Кожокина, он ответил, что знает об этом. Мы договорились, что по приезде в Москву увидимся.

Я прилетел днем 2 июля и сразу поехал в редакцию. Не зайдя в свой кабинет, направился к главному редактору. На подступах к его приемной меня уже ждал с включенной видеокамерой Яков. Бесцеремонно проследовав за мной в кабинет Голембиовского (наверное, получив заранее его согласие), снял момент нашей встречи, наговаривая что-то в микрофон. Когда остались одни, Игорь рассказал об очень ухудшившихся отношениях с ОНЭКСИМ-банком. Здесь я впервые услышал, что он уходит в отпуск на 60 дней.

— Но ты будешь участвовать в выборах? — спросил я.

— Не знаю, — был ответ, — они химичат с процедурой. Послезавтра совет директоров, там все решится.

На следующий день, 3 июля, на утренней планерке объявили, что с этого числа я назначен временно исполняющим обязанности главного редактора. Я демонстративно не стал пересаживаться в руководящее кресло — остался там, где просидел все почти восемь лет пребывания в редколлегии. Кто-то тут же спросил, чем вызвано это назначение? Как пишет Данилевич, «Захарько ответил: “Возможно, оно было обусловлено тем, что я давно в «Известиях» и имею определенный опыт организаторской работы. Люди тяжело переносят перемены, у многих в редакции далеко не лучшее настроение — я постараюсь привнести спокойствие в коллектив и дать импульс к более эффективной работе. Главное именно это — делать газету и улучшать ее”».

Был и прямой вопрос, не означает ли мое появление в новом качестве, что я готовлюсь стать главным редактором? На это я сказал, что у меня нет таких амбиций. И это была правда. В репортерские годы мои честолюбивые помыслы никогда не шли дальше возможного признания коллег: молодец, открыл новую тему, узнал и написал первым, лучше других, вставил фитиль всем газетам… Я не стремился вверх по редакционной карьерной лестнице, а, вступив на нее не по личной инициативе, просто старался соответствовать месту. Для меня оказывался творчески насыщенным, интересным любой порученный участок работы, и я выжимал из него все, на что хватало сил и способностей. И так на каждой вновь предложенной ступеньке, не заглядываясь на более верхнюю. Но и став замом, я не обнаружил в своем ранце жезла главного редактора. Не почувствовал его тяжесть и уже в роли временного и.о. Словом, я всегда был тем солдатом журналистской армии, которого не снедала мечта стать генералом.

Входя теперь в курс своих новых обязанностей, я должен был составить собственные оценки двух крупных статей в «Известиях» от 1 и 2 июля, о которых гудела редакция и писали многие СМИ. Авторами обеих выступали журналисты Леонид Крутаков (временно числившийся в штате редакции) и некий Иван Кадулин. Я прочитал оба материала и крайне удивился тому, что они вышли в нашей газете. Это были явно заказные публикации, направленные против первого вице-премьера Анатолия Чубайса и таких крупных банков как, «СБС-Агро», «Столичный», «Менатеп». Во многих СМИ строились разные версии их появления. Кое-где указывалось, что это Голембиовский мстит ОНЭКСИМ-банку, стремясь его поссорить как с Чубайсом, так и с этими банками. В других изданиях подозрения падали на ОНЭКСИМ, который якобы решил нанести удар по своим конкурентам. Убежден, что появление в газете и этих статей не обошлось без влияния на Игоря со стороны некоторых лиц из его ближнего круга. А ответственность он снова взял на себя.

Я присутствовал на заседании совета директоров 4 июля, где состоялся нижеследующий диалог, почти точно воспроизведенный в «Коммерсанте»:

Председатель совета директоров М. Кожокин. Кто поставил в номер эти публикации? Они не были заявлены ни на редколлегии, ни на планерке.

И. Голембиовский. Эти публикации ставил в номер лично я.

Кожокин. Оказывалось ли на вас при этом какое-либо давление?

Голембиовский. Нет, не оказывалось.

Кожокин. Как вы считаете, эти публикации отвечают духу хартии и этическому кодексу журналистской чести?

Голембиовский. Да, отвечают.

От себя добавлю, что все обсуждение в Круглом зале проходило в очень жесткой форме. Кожокин говорил с Игорем в тоне, каким на киноэкранах ведутся допросы в НКВД.

Часом раньше в этот еще пустовавший зал вошли четыре человека, представляющие двух главных акционеров: Кожокин и Горяинов, Василенко и Федун. Обменявшись короткими репликами, они подтвердили согласованную накануне договоренность: Голембиовский должен освободить занимаемый пост.

Сразу после этого было утверждено положение о назначении и досрочном прекращении полномочий главного редактора. Знакомясь с его формулировками, я понял, что союз двух акционеров отныне будет делать в газете абсолютно все, что посчитает нужным, игнорируя все возможные иные мнения.

Всего лишь месяц просуществовала предложенная банком хартия, разрекламированная как исторический документ, способный стать демократической основой, определяющей отношения газеты и ее акционеров, и быть примером для всей российской прессы. Опубликованная 4 июня, она была перечеркнута 4 июля в главной своей части, где речь шла о кадровой политике.

При подписании хартии однозначно толковалась фраза о том, что кандидатура главного редактора выдвигается творческим коллективом газеты и утверждается советом директоров. Из этих слов вытекало, что журналисты, проведя у себя альтернативные выборы, предлагают директорам одну кандидатуру. Спустя месяц совет директоров принимает принципиально иное решение: коллектив должен представить уже не одну, а три кандидатуры, из которых совет директоров может выбрать не обязательно того, кто набрал наибольшее число голосов.

На этом совет директоров 4 июля не остановился — он отрекся еще от одного положения хартии. Повторю, в ней сказано: «Кандидатура главного редактора выдвигается творческим коллективом газеты…». То есть коллективом только редакции газеты. Плюнув на хартию, акционеры приняли другую формулировку: «Кандидатуры на должность главного редактора изданий ОАО “Редакция газеты «Известия»” выдвигают на общем собрании творческого коллектива изданий ОАО…». Здесь речь уже идет о несуществующей должности главного редактора всех изданий, в число которых входят и «Финансовые известия», «Неделя», «Закон». А к творческим работникам относятся не только журналисты, но и «эксперты, советники и консультанты редакций; сменные мастера, операторы верстки, операторы графической станции, дизайнеры-верстальщики на ЭВМ компьютерных комплексов редакций».

Становилось очевидным, что целью всех отступлений от хартии было получение для совета директоров гарантии решать вопрос с выбором главного редактора по собственному усмотрению и так, чтобы им не стал Голембиовский. Дело в том, что в других известинских изданиях его знали меньше и относились к нему хуже, чем в газете (незадолго до этого он издал ряд непопулярных приказов, в частности, по сокращению штатов, замене персонала «Недели»). Из этого следовало, что за счет недовольных при голосовании должен был возникнуть перевес в голосах не в пользу Игоря. Но и без учета мнений в других изданиях было ясно, что в последние недели настроение известинцев сильно поворачивалось против него. Недалек от истины был «Московский комсомолец», заметивший в те дни, что Голембиовский разошелся «с единственной силой, которая могла его поддержать, — с трудовым коллективом». Хотя у самого коллектива уже не оставалось никаких прав влиять на окончательное решение этого вопроса.

4 июля стало первым днем, когда новые собственники газеты круто заявили о себе, когда они вторглись своими решениями в нашу внутреннюю жизнь. Таким образом, именно 4 июля 1997 года и можно считать датой потери независимости газетой «Известия».

Придя на следующий день в свой кабинет и собрав личные вещи, сутулясь, как писал Яков, больше обычного, не встретив в полутемном коридоре ни души, Игорь навсегда покинул редакцию, которой отдал 31 год, ровно половину своей жизни.

 

Выборы главного редактора

После 4 июля редакция уже не бурлила — она притихла, беспокойно переживая случившееся. За те почти две недели, что я отсутствовал, еще заметнее стало расслоение в коллективе по самым разным признакам — на недовольных и довольных сменой хозяев, на виновных во всех катаклизмах и правых, на счастливчиков от продажи акций и ею обиженных, считающих себя обманутыми. К этому добавлялась усилившаяся за последние месяцы разобщенность между старыми и новыми сотрудниками, ведь текучка кадров была огромной — ежегодно в составе АО менялось до девяноста человек, а это в среднем пятая часть от общего числа. Сильно ощущалась и обострившаяся проблема «отцов и детей». Между поколениями от 60–65-летних ветеранов газеты до 22–30-летних новичков стояла трудно преодолеваемая стена из разных жизненных ценностей, разного отношения к традициям «Известий» и представлений о том, что есть и какой должна быть современная журналистика. Главным же состоянием, которое определяло тяжелейший морально-психологический климат в редакции, было нервное ожидание непонятного будущего.

Я не строил иллюзий, что в короткий срок до выборов можно привнести в эту атмосферу какое-то эмоциональное успокоение, не говоря уже о подъеме. Но мне казалось, что неким объединяющим стержнем в сложном клубке настроений может быть профессиональное и человеческое доверие между редакцией и мной, между мной и редколлегией. И я старался этого доверия добиваться. Я ничего не менял в организации работы, но придал больше открытости планеркам, подготовке номеров. В истории «Известий» давно было проверено: чем меньше келейности, закулисной возни, тем больше люди думают о деле, тем лучше конечный результат. Я не принимал командирскую позу, был щедр на похвалу удачных материалов и новых предложений, выдвигал свои, а если высказывал какие-то замечания, то объяснял, чем они вызваны.

Выпуская, в общем-то, среднюю по качеству газету, издерганная редакция готовилась к выборам главного редактора. Каждый сотрудник мог выдвинуть свою кандидатуру, назвать имя другого известинца, любого гражданина Российской Федерации. Естественно, звучала острота, перефразировавшая знаменитый плакат: «А ты стал кандидатом в главные редакторы “Известий”?». Список кандидатов полнился каждый день. Меня спрашивали, иду ли на выборы? Отвечал то, что сказал на планерке после Турции. Но от многих слышал: проголосуем за тебя, ты сможешь повести газету в нужном направлении.

С какого-то момента я, можно сказать, потерял покой. Я всегда любил «Известия». Сначала как читатель, потом как студент журфака Ленинградского университета, начинающий репортер и, наконец, как штатный известинец. И если сейчас, на двадцать шестом году моего счастливого пребывания в «Известиях», от меня может зависеть что-то важное в судьбе родной газеты, разве вправе я устраниться? Разве у меня нет перед ней обязанностей? Обо всем этом думалось, когда позвонил Кожокин, пригласил в свой офис на улице Щепкина. Встреча была долгой. Сделанное мне согласованное с «Лукойлом» предложение идти на выборы подкреплялось заверениями, что в случае моей победы при голосовании меня утвердят главным редактором. Разумеется, была обещана полная самостоятельность в редакторской работе.

В тот же день меня пригласил в «Лукойл» Александр Василенко, и у него в кабинете состоялся аналогичный разговор. Василенко сказал, что «Лукойл» не отказывается от кандидатуры Иллеша, но если я выиграю выборы, Андрей может стать замом главного.

— А если он наберет больше голосов? — спросил я.

— ОНЭКСИМ против него, — ответил Василенко, — но будем как-то договариваться.

Я не исключал, что банк может сделать или уже сделал такое же предложение, как мне, еще кому-нибудь, — ребята там, судя по их маневрам с акциями и хартией, уж точно не простаки, предусматривают все варианты развития событий. Кожокину и Василенко я сказал, что мне надо подумать до завтра. Хотелось все осмыслить и обязательно переговорить с Николаем Боднаруком. Работая в «Общей газете», он принял чье-то предложение войти в известинский список кандидатов. На мой взгляд, на выборах его не ожидала большая удача, но мне было важно знать, что он намерен делать после выборов. Я считал, что если стану редактором, то было бы хорошо работать с Боднаруком, отвечающим за основную тематику в газете — политику. Лучшей кандидатуры на такую роль я не знал. Правда, имелась у меня на уме еще одна достойная личность, но, во-первых, она пребывала в Вашингтоне, а во-вторых, ее имени — Владимир Надеин — терпеть не могли оба наших акционера. Один считал, что Надеин должен был ему продать свои акции, другой — что он воспользовался моментом и загнул слишком большую на них цену.

Мы созвонились с Колей и договорились о следующем. Если меня выберут и утвердят главным, он вернется в газету моим замом. А поскольку я теперь знаю, кто у меня может быть замом, то принимаю официальное предложение Плутника и Ивкина о выдвижении моей кандидатуры.

Сохранившаяся у меня и в воспоминаниях Данилевича подробнейшая, на 64 машинописных страницах, стенограмма собрания свидетельствует, что особое значение было придано процедуре выборов. Она продумывалась и готовилась долго и тщательно, совсем не так, как на первых выборах главного редактора сразу после августовского путча 1991 года. Тогда мы все делали стремительно, голосовали не тайно, а поднятием рук, ни одной кандидатуры, кроме Голембиовского, выдвинуто не было. Сейчас все происходило по-другому.

Намечалось, что собрание пройдет в два тура. В первый, 17 июля — избрание президиума (он же секретариат), счетной комиссии, речи кандидатов, их обсуждение. На следующий день — закрытое, тайное рейтинговое голосование с определением первых трех победителей для представления их совету директоров, который и должен из этой тройки выбрать нового главного редактора и его утвердить.

Заявки на участие в выборах в качестве кандидатов принимались в течение трех дней — с 14 по 16 июля, с утра до восьми вечера. Все они регистрировались, в них указывалось, кто и кого рекомендует. Список кандидатов составлялся не по алфавиту, а в порядке поступления заявлений. Приведу его полностью: Лацис, Агафонов, Резник, Друзенко, Иллеш, Алимов, Эггерт, Голембиовский, Данилевич, Дардыкин, Яков, Киселев, Худякова, Юферова, Боднарук, Захарько, Ильинский. Последнего в этом списке, восемнадцатого кандидата я назову чуть позже, когда по ходу собрания о нем пойдет речь.

Председателем собрания был избран ветеран газеты (и Великой Отечественной войны) Ю. Феофанов, секретарем — Т. Худякова. В счетную комиссию вошли пять человек: одного из них назначил совет директоров, остальные четверо избраны. Комиссию возглавил авторитетный известинец, зам главного редактора «Закона» Павел Демидов. Был утвержден следующий порядок: все выдвинутые кандидатуры обсуждаются персонально и в той очередности, в какой они внесены в список; урна для голосования опечатывается; каждый участник собрания имеет право оставить или вычеркнуть в бюллетене любое количество кандидатур; в помещении, где состоится подсчет голосов, никто не имеет права находиться, кроме членов счетной комиссии.

В общем, все намечалось и проводилось весьма серьезно, без шуток. После обсуждения процедурных нюансов было сообщено, что поступили заявления о самоотводах — от Худяковой, Данилевича, Юферовой, Голембиовского, Резника. Когда их удовлетворили, встал вопрос о восемнадцатом в списке кандидате — им был назван первый вице-премьер российского правительства А. Чубайс. Недовольным гулом зал оценил появление этого имени как чью-то дурашливую выходку. Ее автором оказался активно примкнувший к «инициативной группе» Бесик Уригашвили. Тут же взял слово Яков:

— Мне хотелось бы поддержать Бесика, потому что я тоже подписывал это выдвижение Анатолия Борисовича. Я отношусь к нему с уважением. Он курирует средства массовой информации, имеет непосредственное отношение к ситуации в «Известиях». Я считаю, что он имеет право претендовать и претендует на газету «Известия».

Все это говорилось в едком, насмешливом тоне, перекликаясь подтекстом с недавней статьей в «Известиях», вылившей ушаты грязи на Чубайса. А «непосредственное» отношение первого вице-премьера к ситуации в «Известиях» проявилось в том, что он не стал вмешиваться в конфликт редакции с обоими акционерами — не принял Лациса с его просьбой о помощи в борьбе с ОНЭКСИМ-банком и «Лукойлом». Собственно, та статья была своеобразной местью Чубайсу, и вот сейчас к ней добавлялось дешевое фиглярство. Пятнадцать страниц стенограммы из шестидесяти четырех вбирает задуманная в «инициативной группе» словесная пляска, где под видом заботы о соблюдении регламента в ход шло многое, что могло только оскорблять человеческое достоинство А. Чубайса. Заявлялось, что собрание не имеет права снять с голосования его кандидатуру. Что это может сделать только сам кандидат, а он где-то путешествует по Дании. Что надо его найти и спросить его согласия на самоотвод. Отыгрался на обидевшем его Чубайсе и Лацис:

— Если мы сейчас присвоим себе право снять кандидатуру по отношению к одному кандидату, то, естественно, встанет вопрос, не можем ли мы его применить по отношению к другому, третьему, четвертому и т. д. Поэтому надо искать Чубайса.

Сегодня все это даже забавно читать: вот, мол, какие у нас бывали баталии, какую исключительную роль играла процедура… На самом деле это была никакая не дискуссия, а свойственная стилю поведения «инициативной группы» легковесность, вызвавшая всеобщее недовольство. Не вытерпел этого кривлянья председательствующий Феофанов:

— К нам привлечено внимание всех средств массовой информации. В какой-то мере уже выдвижение такого числа кандидатов близко стоит к некоему фарсу. Выдвижением Чубайса мы можем поставить себя в смешное положение, и все начнут полоскать нас как коллектив, который не очень серьезно относится к очень серьезному делу.

Тут говорят, что регламент — закон, его нельзя ни в коем случае нарушать. Я тоже очень уважаю закон и право. Но есть и такой принцип права: закон, который невозможно исполнить, не может считаться законом. Это наш сегодняшний случай. Если Чубайса оставим в списке и его изберем, совет директоров его не утвердит. Ясно, что он у нас главным редактором никогда не будет. Это неисполнимый закон. Вношу предложение: кандидатуру Чубайса из списка исключить. Кто за? Против? Воздержался?.. Ну конечно, меньшинство за то, чтобы оставить. Мнение собрания по данному поводу выяснено, оно соответствует здравому смыслу.

Приведу основные моменты из выступлений кандидатов, образовавших при подсчете голосов лидирующую «тройку». Первым держал речь Отто Лацис:

— Я в своей жизни работал на руководящих должностях немного и, как правило, против своей воли. Предпочитаю писать и предпочел бы жить так, как жил прежде, когда главным редактором был Голембиовский, а я политическим обозревателем. К сожалению, оказалось невозможным то, на что я и многие рассчитывали — что мы будем предлагать совету директоров одну кандидатуру. Существует реальная опасность, что в тройке окажется и такой кандидат, а потом и главный редактор, с которым я не смогу работать — под его началом. Я согласен баллотироваться и готов буду добросовестно выполнять эти обязанности. Если на меня их возложат.

Анатолий Друзенко:

— Редакции сегодня абсолютно противопоказаны резкие движения, скачки, эскалация не только внешнего, но и внутреннего конфликта. По моему убеждению, должна прийти команда, которая способна создать нормальные, а не экстремальные условия работы. Я против курса на развлекательную газету, газету легкого поведения и облегченного стиля. «Известия» должны вернуть свою нишу — это газета для интеллигенции, газета демократическая и аналитическая. В то же время я за сенсацию, но не слитую кем-то в чьих-то целях, а добытую нами самостоятельно. Короче, я за сохранение традиций «Известий», в том числе всего того лучшего, что было при Голембиовском. «Известиям» слишком дорого обошлась позиция Ивана, не помнящего родства.

Я за политический плюрализм в газете. За то, чтобы она вернулась в ближнее зарубежье, прежде всего в Украину, Белоруссию и Казахстан. Это путь региональных изданий, других путей нет. Я за повышение роли редколлегии. И последнее. Я решительно против проявления всякого фаворитизма в редакционной жизни. Противник того, чтобы наши проблемы решались в каком-то узком, особом кругу. За сочетание широчайшего демократизма и элементарной профессиональной дисциплины.

Время на выступления кандидатов не ограничивалось. Я говорил дольше других, но в стенограмме сокращаю, конечно, и свой текст, причем более существенно, чем у коллег-соперников. Цитирую себя:

— Перед нами стоят в принципе две главные задачи: сохранить преемственность «Известий» в том, что достойно сохранения, и второе — произвести быстрые и решительные перемены, которые назрели давно, а в последние месяцы только обострились. У нас есть идеальная и наиболее перспективная ниша на десятилетия вперед — быть очень информированной и глубоко аналитической газетой, верной, безусловно, идеалам свободы, демократии, выступать за рыночную экономику, права и интересы граждан.

Если стану главным редактором, мы будем внимательно и критично относиться к тому, что делает власть, для нас не будет запретных тем и лиц. Будем заниматься расследованием важнейших проблем, ситуаций, скандалов. Но никогда отныне сами «Известия» не должны становиться эпицентром скандалов. Писать — только на основе выверенных фактов, без высокомерия и злобы, без ерничества, развязности и пошлости. Перемены необходимы во всем — в управлении, организации работы, включая кадровую, в первую очередь — в микроклимате. Нужна новая структура редакции, чтобы охватывать все важнейшие сферы жизни страны, общества. Необходимо избегать существующего дублирования. Ведь это нонсенс, что криминалом занимаются пять или шесть существующих отделов. Должна быть возобновлена работа редколлегии, ее надо обновить за счет высокоавторитетных журналистов, для которых главное в газете — работа, а не борьба. Вся редакционная жизнь должна регламентироваться рядом документов, которые определят функции, права и обязанности всех работающих — от главного редактора до стажера. В самом штатном расписании должна быть предоставлена большая возможность для карьерного роста людей.

Совершенно новая для нас область, для наших умов и практики, — отношения с собственниками газеты. С самого начала конфликта я был против — о чем все знают, и я много раз заявлял об этом — против войны, непримиримости, тупого упорства сначала с одним, а затем и с другим акционером. Есть только один способ плодотворного сотрудничества творческих людей с собственниками, и он давно известен во всем мире — только через диалог, компромисс. Считаю, что в силу своего характера и своих взглядов я смогу создать систему нормальных партнерских отношений с акционерами. Нам обещаны инвестиции и у нас огромное поле для их приложения. Это региональные проекты, новейшие информационные технологии. Сегодня мы на пещерном уровне. Мы чуть ли не единственная газета, не имеющая связи через компьютеры с информагентствами. По нашему зданию от первого до последнего этажа носятся тараканы, мы пользуемся алюминиевыми вилками и ложками, у нас масса других бытовых и социальных проблем. Вот к чему мы пришли, имея в начале реформ самую мощную в мире российских СМИ материальную базу.

Я уверен, что если стану главным редактором, у нас будут такие же отношения с президентом Мурзиным, как они сложились сегодня, — деловые и уважительные. Вместе с ним, со всеми вами мы создадим совершенно новую атмосферу в коллективе. В нем должны поселиться дух сотрудничества, творчества, открытости, доверия, приветливости к коллегам. Склоки и наушничество нетерпимы. Я думаю, что угроза превращения «Известий» в гадюшник, в принципе, уже миновала. Мы должны сделать «Известия» самым привлекательным домом для журналистов.

И последнее. Я не рвался, не рвусь в главные редакторы, потому что понимаю, какой это тяжелый труд, какая это степень ответственности. Но если мне доверят эту работу, я отдамся ей полностью, как отдавался все двадцать пять лет, что работаю в «Известиях».

Мне было задано несколько вопросов, которые в стенограмме не прописаны — были плохо слышны. Один вопрос понятен, цитирую его вместе с ответом:

— Две недели назад вы сказали, что не собираетесь баллотироваться на пост главного редактора. Где то открытие, которое заставило пересмотреть ваше решение за эти две недели?

— Открытие простое. Меня возмущает и все сильнее угнетает то, что стало с редакцией. Я понял, что должен участвовать в изменении ситуации к лучшему.

Напомнив после речей кандидатов залу, что голосуем только завтра, Феофанов сказал:

— Впереди у нас ночь и большая часть завтрашнего дня. Всем нам есть о чем подумать. Любые выборы — это всегда немного божественный акт, простите. Это акт совести каждого человека. Сегодня я прошу всех с большой ответственностью подойти к нашим выборам, от них зависит очень многое в судьбе «Известий»… Ну а кандидаты у нас все достойные. Кто желает выступить?

Первым вызвался Плутник:

— Думаю, что ни я и никто другой из сидящих в этом зале не завидует будущему главному редактору. Дело прежде всего в атмосфере, возникшей в коллективе, и в состоянии самого коллектива. Я думаю, что это одно из самых плохих наследий, остающихся после ухода Игоря. Коллектив, оставленный в таком состоянии, — не лучшая характеристика главному редактору. Меня удивляет обилие претендентов на освободившийся престол. Мы все помним, что продолжительное время потому и пересиживал в трех должностях Голембиовский, что все считали, что нет ему альтернативы. И вдруг теперь мы видим, что альтернатива появилась — и не одна. Можно до бесконечности перечислять те негативные процессы, которые шли в коллективе, в частности то, о чем абсолютно правильно говорил Друзенко, — появился фаворитизм.

Сказав далее, что он видит несколько достойных кандидатур, Плутник отдал предпочтение моей фамилии. Положительно отзываясь обо мне, употребил и словосочетание «при всех его отрицательных качествах», но этих качеств не назвал, так что я остался в неведении, от каких недостатков мне надо избавляться. Мысленно признал: от очень многих. Но было сказано и кое-что лестное, особенно это:

— Он (то есть я. — В. З. ) отличается крайне болезненным отношением к работе, к «Известиям», к репутации газеты — и доказывал это на протяжении четверти века.

Вторым и последним выступающим при обсуждении кандидатур был Эльмар Гусейнов. Он поспорил с Иллешем, заявив, что не все ранее уходившие из «Известий» должны вернуться. Назвал двух ушедших на большие заработки, чей возврат, по мнению Гусейнова, не способствовал бы закреплению лучших традиций «Известий».

Разогретые «инициативной группой» процедурные страсти отняли столько времени и сил, что больше не нашлось людей, желавших высказаться по той или иной кандидатуре или по всем вместе. Многие устали от переливания из пустого в порожнее и наоборот, а многим, как выразился Агафонов, «…было до лампочки все, что здесь происходит».

Непосредственные выборы состоялись на следующий день. Пока печатали и раздавали бюллетени, чиркали по ним и опускали их в урну, кое-кто сбегал в Елисеевский, и в разных кабинетах началось уже неформальное перемалывание и пережевывание кандидатур, прогнозирование итогов голосования. Человек двадцать собрались за длинным столом в кабинете Агафонова, и были в этой компании кроме хозяина еще пять или даже шесть кандидатов. И никакого между нами в тот час не возникало внешнего напряжения, было шумно и даже весело, почти как в прежние дружеские годы. Но только почти, ибо все случившееся ранее оставалось при каждом и оно уже не могло вернуть полной прелести давних традиционных застолий.

А потом нас позвали в Круглый зал, и когда там снова собралась вся редакция, Демидов объявил результаты. Голоса среди первых трех мест распределились следующим образом: Захарько — 104, Лацис — 80, Друзенко — 53.

Сразу же собрался совет директоров (без Голембиовского и Лациса), который утвердил меня главным редактором «Известий», двадцатым по счету. Заседание состоялось в хоромах, которые раньше занимали главные редакторы, а после ухода Игоря по решению акционеров здесь поселился Мурзин. Было объяснено редакции, что, как принято в мире, так должно быть и в «Известиях»: персона № 1 в медийном бизнесе — президент компании, ему и восседать в главном кресле главного кабинета. Своими вокзальными размерами он всегда производил на меня тяжеловатое впечатление, и я нисколько не огорчился, что не придется бывать в нем с утра до вечера. Последние полтора года я занимал уютный, оптимального размера (26 кв. м) кабинет в удаленном, самом тихом месте третьего этажа, он имел и небольшую приемную, для секретаря. Мне нравился этот уголок, и уже в новом служебном качестве я отказался от других вариантов, предложенных Мурзиным и находившихся ближе к нему. Вспоминая свои первые дни в роли главного редактора, я прежде всего вижу этот кабинет с постоянными в нем обсуждениями актуальнейшей в тот момент темы — кадровой.

Большинству в редакции было ясно, что создавшая невыносимую обстановку «инициативная группа» должна отойти от руководства газетой. Совет директоров принял решение о реорганизации штатного расписания, что давало основание для упразднения должностей, занимаемых Агафоновым, Дардыкиным, Яковым, Киселевым. Сокращалась как малоэффективная и должность Степанова-Мамаладзе. Вообще-то реорганизация была нужна, о необходимости новой структуры редакции говорил и я на выборном собрании. Мы обсуждали ее проект у меня и у Мурзина (с участием Кожокина) в течение четырех или пяти дней. Наши мнения сошлись во многом, но далеко не во всем. Мне не удалось, в частности, отстоять должность первого заместителя главного редактора, на которой я хотел по-прежнему видеть Друзенко — он переводился в политобозреватели высшего газетного уровня. Я протестовал против новой должности «заместитель главного редактора по выпуску и технологическому обеспечению». Кожокин ее придумал под Цыганова, а я не считал полезным для газеты возводить его в такой статус. Сокращалось общее число членов редколлегии с двенадцати до одиннадцати. Я настаивал, чтобы в ней остался представлявший собкоровский корпус высококлассный журналист, хороший организатор Юрий Орлик — редколлегию для этого не расширили.

В итоге вместо упраздненных должностей пяти заместителей главного редактора вводились три новые по функциям: содержание газеты (Боднарук), выпуск и технологическое обеспечение (Цыганов), развитие и новые проекты (Иллеш). Выведены из редколлегии: Друзенко, Дардыкин, Агафонов, Киселев, Степанов, Яков, Орлик. Помимо оставшихся в ней Бергера (экономика), Сычева (международная жизнь), Юферовой (культура), в новый состав вводились: Боднарук, Иллеш, Цыганов, Ивкин (секретариат), Лесков (новости), Плутник (общество), Мурзин.

При том, что руководящие должности сокращались, а по сути только меняли названия (для увода с них команды Голембиовского), вовсе не имелось в виду, что ее участники должны быть уволены. Каждому из них предоставлялась возможность для творческой работы в ранге отдельских обозревателей, специальных корреспондентов. Все они были сильными пишущими журналистами, и в этом качестве могли принести пользу «Известиям». Я считал, что особенно необходим газете Агафонов как опытнейший профессионал-международник, и мы вели речь с Мурзиным и Кожокиным о предоставлении ему места собкора в Лондоне. Но все «инициаторы» от сделанных им предложений отказались.

Формально уйдя в отпуска, они еще долго продолжали пользоваться своими кабинетами, компьютерами, телефонами. Штаб-квартирой этого правительства в изгнании стал кабинет Агафонова, где с утра до вечера проводились совещания, куда приглашались многие сотрудники для переговоров о возможной новой работе. В середине августа на Пушкинскую площадь, заранее позвав прессу, вышли шесть человек: Голембиовский, Лацис, Агафонов, Дардыкин, Яков, Ямпольская. Обнявшись, встав рядом с памятником великому поэту, они заявили о себе как о продолжателях его духовной борьбы за свободу — с этого акта, сильно отдававшего бутафорией, и началась практически пиаровская кампания будущей газеты. В противовес той газете, которая благодаря их усилиям лишилась независимости, они назвали свой проект «Новые известия».

Еще только собирались деньги на этот проект, а его раскрутка уже приобрела широкий размах и была выстроена исключительно на дискредитации «Известий» и бывших коллег, многолетних своих товарищей. Со страниц газет и по разным теле— и радиоканалам внушалось, что с уходом Голембиовского и его людей «Известия» кончились, а лучшие их традиции способно продолжить только новое издание. Полностью замалчивались истинные причины всей драмы, случившейся с газетой.

Об этих причинах здесь уже многое сказано, разве что сведу их в сухой остаток. Итак, в начальный период реформ мы имели самые лучшие среди СМИ стартовые позиции для существования в условиях рынка. Получив богатейшее наследство в виде почти 4-миллионного тиража, колоссального потока рекламы и шикарного восьмиэтажного здания в самом дорогом месте Москвы, руководство независимых «Известий» оказалось неспособным развивать газетный бизнес. К принятию решений не был допущен ни один грамотный менеджер. По причине плохого менеджмента за шесть лет не был успешно реализован ни один коммерческий проект, за исключением совместного с Лондоном выпуска приложения «Финансовые известия», но он был предложен и разработан в основном англичанами, к тому же финансовой погоды не делал. Из-за множества ошибок и просчетов газета оказалась в тяжелейшем финансово-экономическом положении. Для его спасения пригласили богатую нефтяную компанию «Лукойл». Сотрудникам было заявлено, что это самый лучший из всех возможных инвесторов — сотрудники поверили. Через несколько месяцев редакция открыла информационную войну против «Лукойла», назвав его преступной организацией. Лихорадочно разыскивается новый финансово состоятельный союзник, и он находится, его зазывают — это ОНЭКСИМ-банк. Сотрудникам газеты внушается: это прекрасная, честная компания, отдадим ей побыстрее все общественные и индивидуальные акции. Большинство сотрудников снова поверили, акции отдали, а те, кто засомневался, были зачислены в лагерь врагов. Вскоре начинается конфликт уже с ОНЭКСИМ-банком, он называется мошенником, его люди — наперсточниками. И тут нефтяники с банкирами объединяются. В результате они становятся хозяевами «Известий», газета теряет независимость. В самой редакции были нарушены многие профессиональные и этические правила. Оказался разрушенным, расколотым большой коллектив с неповторимой, десятилетиями поддерживавшейся особой аурой. Все эти годы газету и ее бизнес возглавляет один и тот же человек в трех должностях — председатель совета директоров, президент акционерного общества, главный редактор. Лишившись всех постов, он выходит на Пушкинскую площадь и, глядя в сторону «Известий», сотрудники которых многие годы выполняли не чьи-нибудь, а его приказы, включая ошибочные, дает согласие на информационный огонь уже в их адрес.

Удивляюсь до сих пор, как мог Игорь позволить себе и своей команде использовать любую возможность, чтобы в собственных просчетах обвинять тех, кто не пошел за ними, называть их предателями. Вот что в упоминавшейся книге писал Яков о последнем дне Голембиовского в «Известиях»: он вышел из своего кабинета в коридор,

чтобы больше никогда сюда не вернуться. Коридор был пуст. Никто из нескольких сотен известинцев, сидящих на восьми этажах разваленного корабля, не вышел провожать своего капитана. Он так и ушел по пустому полутемному коридору одиноким. Непонятым. Преданным.

Кем преданным и кто кого предал? Кто кого не понял? Почему сотни известинцев не вышли провожать?.. Яков не задает эти вопросы и не отвечает на них. Но это — из книги, которая выйдет годы спустя. Пиар-кампания же августа — ноября 97-го изобиловала не выдавливающими слезу описаниями из жизни капитана, а ложью и грязью. Утверждалось, что оставшиеся в «Известиях» не смогут делать качественную газету, что там «происходит разгон людей, причем не команды Голембиовского, а просто профессионалов, которые не хотят делать эту газету». Что «новый главный ввел цензуру». Что «объявлен курс на “хорошую газету” и стало модно, как в лучшие советские времена, писать о “простых людях”: гаишниках, дворниках и т. п.». Что снят материал о повышенном радиационном уровне в некоторых местах Москвы — чтобы не дразнить мэра в преддверии 850-летия столицы. И было в разных газетах, на теле— и радиоканалах много-много другого бреда и домыслов, запущенных против «Известий» в рамках рекламы «Новых известий».

Особенной агрессивностью по отношению к старым «Известиям» отличался Лацис. Это он в одной из газет назвал бывших коллег болванами. Когда случайно встретившись с ним в Доме журналистов, я не пожал протянутой им руки, произнеся несколько слов о напечатанном в этой газете, он извинился, сказав то, что говорят в таких случаях: автор исказил услышанное. Но никакой автор не мог бы присочинить от себя то, что публично наговаривал Лацис, в частности против Андрея Иллеша. Цитирую его слова в интервью нелюбимой им «Правде» от 13 августа:

— Особое недоумение вызывает то, что в новом составе редколлегии оказался Андрей Иллеш. Он известен тем, что, руководя проведением последнего традиционного хоккейного турнира на приз «Известий», не представил никакого финансового отчета. И такой человек рвется к руководству «Известиями». Именно его тащили изо всех сил новые хозяева на пост главного редактора, но он не смог войти в первую тройку, занял только четвертое место. В настоящее время Андрей Иллеш занял пост заместителя главного редактора по развитию и новым проектам. То есть он будет иметь прямой доступ к десяткам миллионов долларов, если таковые будут выделены нынешними хозяевами «Известий».

Что же это, если не поклеп, наговор? На целых три полосы дано интервью журналу «Огонек» (август, № 31), вышедшее под заголовком в духе всей этой пиаровской акции: «Отто Лацис: — это будут уже не те “Известия”». И здесь снова немало об Иллеше: «Многие, кто бывал у него в подчинении, вспоминают — тяжелый характер. Он, кстати, был единственным из кандидатов, против которого журналисты газеты выступали на собрании…». Но дальше оказывается, что главное в Иллеше все же «не характер и не попытки во что бы то ни стало его избрать». И здесь Лацис продолжает нагнетать: «Самое главное то, что Иллеш недавно осужден за дорожно-транспортное происшествие с отсрочкой исполнения приговора на пять лет».

Действительно, два или три года назад Андрей оказался причастным к трагическому эпизоду на одной из дорог в Подмосковье. Но все там произошло в считаные секунды из-за стечения целого ряда случайных обстоятельств, в чем его вина не была основной, и находился он в трезвом состоянии (мучившийся в молодости болезнью желудка, он лет пятнадцать не принимал ни капли алкоголя). Однако какое вообще отношение могла иметь вся эта печальная, тяжело переживаемая человеком история к его профессии, новой должности?

«Говорят, — продолжал Лацис, — что Иллеш в инциденте не виноват. Ну, не повезло, с кем не бывает! Не имею никаких суждений по этому поводу, пусть не виноват. Но все равно никуда не деться от самого факта — приговора суда».

Где-то сознавая, видимо, что он говорит позорные для себя же вещи, Лацис вдруг высказывает озабоченность: как бы приговор суда не был использован кем-то для провокации против Иллеша, тем более что по работе он может иметь дело с инвестиционными проектами на миллионы и десятки миллионов долларов… Закончив с Иллешем, его доброжелатель Лацис возвращается к главному смыслу интервью: граждане, которые десятилетиями подписывались на «Известия», теперь этого не должны делать, потому что это будут уже не те «Известия».

Все, кто остался на Пушкинской, не могли не видеть этих публикаций. Возмущаясь ими, многие говорили, что нельзя молчать — нужна громкая отповедь со страниц «Известий». Я был против, но однажды не выдержал натиска голосов — согласился. На следующий день мне на стол легла написанная Алексеем Ивкиным от имени редакции точная и убедительная по фактам и мыслям статья. Но она так и осталась в единственном экземпляре — дважды перечитав, я не стал ее печатать все по тем же соображениям, которые останавливали меня раньше. Во-первых, публикация-отповедь неизбежно явилась бы своего рода рекламой «Новых известий». Во-вторых, мне казалось несолидным для «Известий» реагировать на выпады еще не появившегося на свет издания. И третье, может быть, самое существенное для меня лично — я не мог допустить, чтобы «Известия» выступили против людей, в жизни которых эта газета значила не меньше, чем в моей, а кое для кого, наверное, и больше. У каждого из них есть немалые заслуги перед «Известиями», а у двоих — Голембиовского и Лациса заслуги эти — выдающиеся. Ничто не предвещало того, что в итоге своих действий они должны будут покинуть родные стены. К тому же, совершая эти действия, думая о себе, они ведь считали, что поступают и с пользой для «Известий». Наконец, все они мои товарищи, а с одним, главным из них, я многие годы был очень близок, и моего доброго, а кое за что и благодарного отношения к нему не убавилось, несмотря ни на какие возникшие коллизии. Ко всему прочему, я понимал, что им, особенно Игорю, сейчас невыносимо тяжело, тоскливо, безрадостно… Нет, не лежала моя душа к войне между нами раньше, не лежит и сейчас. Не мог я переступить через себя и сказать: они нас задирают — ударим по ним. Не мог — и не должен был. О чем никогда не пожалел.