Под бравурный туш и звон бокалов

В один из холодных январских дней у входа в «Известия» расположился небольшой военный оркестр и отыграл несколько жизнерадостных мелодий. Публика, следовавшая через соседние двери — в метро и из него — осталась в легком недоумении: по какому все это случаю в разгар трудового дня? Ответа не знали и известинцы, но они всё поняли, когда оркестранты прошли через нашу охрану и поднялись в Круглый зал на третьем этаже. Вскоре раздавшиеся оттуда звуки бравурного туша возвестили о торжественном начале невиданного события в биографии «Известий» — давно обещанного читателям розыгрыша лотереи среди подписчиков газеты на 1997 год.

В лотерее приняли участие 88 003 подписчика «Известий». Присланные ими конверты с ксерокопиями подписных талонов лежали здесь же, рядом с лототроном. Было разыграно свыше 150 призов — зарубежные туристические путевки, фотоаппараты, магнитолы, сковороды, швейные машинки, тканевые фильтры, фены, кофеварки, пылесосы, в том числе миниатюрный «Лилипут», многое другое. Оркестр особенно постарался, когда лототрон выдавал на-гора пять шариков, обозначенных цифрами 1,9,8,9,1 — это был номер обладателя трехкомнатной квартиры в московском районе Южное Бутово, доставшейся 63-летнему пенсионеру Каримову из Екатеринбурга. Номеру 59 984 выпали новенькие «Жигули», их владельцем стал 56-летний коммерсант Никишин из Нижнего Новгорода. Член жюри поэт Вишневский адресовал заочное напутствие выигравшему автомобиль в своем фирменном лаконичном жанре: «Удачи вам и чтоб не обстреляли».

Хотя многим в редакции не нравилась идея заманивать читателей лотерейным способом, руководство АО его одобрило и рекомендовало использовать в будущих подписных кампаниях. Оптимистичный музыкальный фон этого непрофильного для журналистов шоу стал прелюдией к грандиозному празднику — 80-летию со дня выхода в Петрограде 13 марта 1917 года первого номера «Известий».

Как будем отражать юбилей газеты на ее страницах? В ходе разговора об этом на редколлегии я предложил дать серию выступлений по истории «Известий». Лет двадцать назад отдел информации вел популярнейшую колонку под рубрикой «Неизвестное об известном», за которую отвечал изобретательный на темы Руслан Армеев. Я был уверен, что никто лучше него не сможет подготовить историческую часть к годовщине газеты. Сама по себе напрашивалась рубрика «Неизвестное об “Известиях”». Руслан набросал план на десяток материалов и отлично его реализовал.

Настоящей сенсацией в этой серии явилась перепечатка из очень старых «Известий». Если бы можно было определить наилучшую публикацию в газете за все 80 лет, то ею могла быть статья с абсолютно точным названием «Безумная авантюра», напечатанная 25 октября 1917 года, буквально в те часы и минуты, когда власть в России захватывали большевики. Как писал Армеев, теперь, когда мы знаем ход истории за целый век, «вряд ли у кого поднимется рука что-нибудь отсюда вычеркнуть. Здесь предсказано все, что будет (было) с нами, целой страной — все наши беды, муки, несчастья, войны».

И у меня не поднимается рука что-нибудь из этой потрясающей статьи вычеркнуть. Читайте — не пожалеете: «Безумная авантюра» в «Известиях» от 25 октября (по старому стилю) 1917 года:

По-видимому, всякие убеждения уже бесплодны, и большевистское восстание, против которого мы все время предостерегали, как против ужасного для страны испытания, организуется и начинается. За три недели до выборов в Учредительное собрание, за несколько дней до Съезда Советов большевики приняли решение произвести новый переворот.

Они опираются на широко разлитое недовольство и на не менее широкую бессознательность солдатских и рабочих масс. Они взяли на себя смелость обещать им хлеб, и мир, и землю народу. Мы не сомневаемся в том, что ни одно из этих обещаний они не были бы в состоянии исполнить, если бы даже их попытка увенчалась успехом.

Они не могут дать хлеба городскому населению, потому что его подвозится мало и не может быть подвезено больше вследствие расстройства железных дорог. Но его может быть подвезено значительно меньше вследствие усиления анархии и будет подвезено меньше. Поэтому первым последствием большевистского выступления будет ухудшение продовольствия и городов, и армии. И это ухудшение вылилось бы в полный голод, если бы действительно большевикам удалось захватить власть: ведь большевистского правительства в далеких южных степях никогда не признали бы и не дали бы ему хлеба те, кто снабжает им всю Россию. Ведь вопрос продовольствия есть вопрос организации, а кто же может сомневаться в том, что организация неизбежно расстроится при гражданской войне и рухнет совершенно, если в свои руки захватят власть люди, которые никогда в практической государственной работе не принимали участия, которые не имеют о ней никакого представления? Да, конфискацией запасов в магазинах и лавках можно кормить 1–2 дня столичное население, но не больше. После этого остается только голодный бунт и погромы. Другого разрешения продовольственного вопроса большевики дать не могут, не в силах даже при самом крайнем напряжении энергии.

Что касается земли, то переход земли в руки трудящихся может совершиться двумя путями: либо изданием соответствующих законов и правильной организацией распределения земли, либо путем простого захвата ее крестьянами. Что касается первого пути, то он предполагает не только выработку закона, но и создание местных земельных комитетов, работающих по определенному плану на основании учета земель и населения. Как могут организовать это большевики, если у них нет и никогда не было никакой сельскохозяйственной организации, если они никогда не имели и не имеют большинства ни в земствах, ни в волостях? Самое большее, что они могут сделать, это издать распоряжение в двух словах: захватывай землю! В результате этого могут быть только аграрные беспорядки, разгромы, которые они для приличия называют аграрным восстанием, но ни в коем случае не передача земли трудящимся. В этом случае землю берет тот, кто хочет, а не тот, кому нужно.

Всеобщий разгром имений еще не означает распределения земель, и безземельные крестьяне при нем останутся в громадном числе случаев такими же безземельными, как были и раньше. Во всяком случае, как раз те, кто больше всего вправе ждать распределения земли, именно солдаты действующей армии, останутся ни при чем. После неорганизованного всеобщего расхвата земель им пришлось бы с оружием в руках снова завоевывать себе землю в своей собственной деревне или в соседней или совсем на чужой стороне. Расхват земель — это не великое земельное законодательство, которого вправе ждать прежде всего революционная армия, это — варварство, которое даст, по крайней мере на первое время, обнищание всей страны.

Не лучше обстоит дело и с миром. Неорганизованным путем, братаньями, можно прекратить стрельбу на отдельных участках фронта, можно уйти с этих участков и дать врагу возможность окружить остающихся на позициях, перебить их или взять их в плен. Можно открыть врагу фронт и дать ему возможность занять новые области. Но мира таким путем заключить нельзя. Мир может заключить только государство. Для того чтобы оно, с некоторыми расчетами на успех, могло заключить мир, нужно, чтобы оно было едино и крепко, чтобы оно пользовалось уважением у союзников и врагов. Но со страной, находящейся в состоянии гражданской войны, никто мира заключать не станет, потому что не имеет смысла договор с непризнанным правительством. В этом случае неприятелю даже при желании мира с его стороны прямой расчет не заключать мира, но продолжать войну, чтобы еще более улучшить свое военное положение и таким образом обеспечить себе более выгодное положение. В то же время, как мы наблюдали это летом, каждый военный успех немцев усиливает реакцию в Германии, укрепляет положение Вильгельма и тем самым отдаляет возможность демократического мира. Большевики обещают немедленный мир, на деле же они могут дать только немедленную сдачу всей России Вильгельму, хотя бы они всеми силами этому сопротивлялись. Логика вещей, которая сильнее желания людей, ведет к этому.

Но самое ужасное — это то, что большевистское восстание при всякой удаче повело бы к целому ряду гражданских войн, как между отдельными областями, так и внутри каждой из них. У нас воцарился бы режим кулачного права, в одном месте террора справа, в другом — террора слева. Всякая положительная работа стала бы на долгое время невозможной, и в результате анархии власть захватил бы первый попавшийся авантюрист, и темные массы — у нас еще достаточно много людей темных — вернулись бы к Николаю II, как избавителю от революции, которая не умела дать народу того, что обещала.

Только к этому и может привести нас большевистское восстание. Неужели не ясно, что диктатура и террор не есть средство организации страны? Неужели не ясно, что диктатура одной партии, будь она самой левой, громадному большинству населения будет так же ненавистна, как и самодержавие? И неужели не ясно, что попытка восстания во время подготовки выборов в Учредительное собрание может быть не преступна только потому, что она совершенно безумна?

В который раз перечитываю эту статью и не перестаю восхищаться мощью и остротой ее гражданственности, глубиной и точностью политического анализа и прогноза. Как всем нам, нынешним известинцам, было не гордиться работой в газете, которая в самом начале своего существования подала столь впечатляющий пример отечественной журналистике — пример на многие десятилетия, можно сказать, что и на века. Не уменьшает эту гордость и знание того, что были долгие периоды, когда газета являла собой прямое подчинение и отражение власти, утвердившейся в результате той, описанной выше безумной авантюры. Но она же, газета, и немало делала и сделала, чтобы приблизились и наступили другие времена. Обо всем этом — о многом тоже впервые — рассказывалось под рубрикой «Неизвестное об “Известиях”». Выступил в ней (крупнейшим размером) и наш знаменитый коллега Станислав Кондрашов, пришедший в газету в августе 1951 года вместе с двумя другими выпускниками МГИМО — также будущими звездами «Известий» Владимиром Осиповым и Леонидом Камыниным. Вряд ли кто из читателей прошел мимо этого материала, привлекшего к себе внимание как именем автора, так и его заголовком: «КАК МЫ ХОРОНИЛИ СТАЛИНА. Воспоминание последнего из (состоящих в штате) могикан». Всему на этих шести колонках было тесно — и интереснейшей информации, и емким мыслям не только о прошлом газеты, но и критическим — о ней сегодняшней. Так что не была случайной, а получила там развитие фраза последнего из могикан: «Старый известинец, я не все принимаю в новых “Известиях”…».

Огромным был поток поздравлений по случаю юбилея «Известий». Часть из них напечатана, часть использована в обзорах почты. Писем и телеграмм никто не организовывал, они шли самотеком, подтверждая уважение людей к заслугам газеты. Но было и исключение — к одному читателю мы сами обратились с просьбой не обойти нас своим вниманием. Учитывая его занятость, это было сделано еще в середине декабря. Голембиовский написал президенту Ельцину:

13 марта 1997 года — особая дата в жизни коллектива «Известий» и, смеем надеяться, в истории российской журналистики. Газете 80 лет… Мы рассматриваем этот юбилей как возможность отдать должное предшественникам и повод определить свою роль в строительстве новой демократической России. Любая форма Вашего внимания к этому событию придаст ему достойный вес, но особенно мы были бы Вам благодарны за честь видеть Вас в числе самых уважаемых наших гостей…

Мы знали точно, что письмо дошло до адресата, но очень долго, фактически до самой юбилейной даты оставалось непонятным, какого рода внимание окажут «Известиям» в Кремле. От этого зависела и форма участия должностных лиц рангами пониже. Задержка протокольной ясности из Кремля вносила напряжение в подготовку всего церемониала праздника.

Тем временем решались многие оргвопросы. В середине февраля долго обсуждалось, где проводить банкет ориентировочно на 700 человек? Было названо немало вариантов с учетом разной суммы расходов — от экономически наиболее приемлемой собственной территории (Круглый зал, кабинеты и коридоры на всех восьми этажах) до самых дорогих ресторанов в гостиницах «Метрополь», «Националь». Шла речь и о престижности места. По этому показателю выигрывал банкетный зал Государственного Кремлевского дворца. Мне было поручено встретиться с управделами президента Бородиным и переговорить о разрешении на этот зал. Я тут же позвонил Пал Палычу, он согласился меня принять на следующий день. На всякий случай я прихватил с собой официальное письмо Голембиовского. Вернулся в редакцию с нужной подписью Бородина. Но когда его службы подсчитали наши будущие расходы, то пришлось ехать к Бородину с новой бумагой. На этот раз Игорь писал: «Уважаемый Павел Павлович! Для организации и проведения мероприятия в Государственном Кремлевском дворце, посвященного 80-летию газеты “Известия”, убедительно просим Вас применить льготный тариф».

Управделами с пониманием отнесся к финансовому положению «Известий» и дал добро на льготный тариф.

К большому редакционному ажиотажу привела инициатива Гонзальеза, которая свидетельствовала, что коммерческая жилка у него всетаки иногда билась. Когда встал вопрос о премиях в связи с юбилеем газеты, Эдуард предложил не ограничиваться скромными возможностями редакции, а привлечь еще и финансы со стороны. И сам вызвался реализовать этот замысел, что сразу повысило его рейтинг в общественном мнении редакции.

За три дня до юбилея вышел приказ Голембиовского «премировать следующих сотрудников в размере оклада, но не более 500 долларов США (по курсу ЦБ на день выхода приказа)». В списке значились 211 человек, открывал его сам президент АО. Эти премии выдавались из собственных средств «Известий». На остальных сотрудников, включая собкоров по России, за ближними и дальними рубежами, распространилась идея Гонзальеза: выбить деньги из богатых бизнес-структур. Она была опробована на нашем новом акционере — компании «Лукойл». Читаю копию письма Голембиовского вице-президенту «Лукойла» Л. А. Федуну:

Уважаемый Леонид Арнольдович! Согласно договоренности представляю Вам список кандидатур на творческие премии в связи с 80-летием «Известий». Первая группа людей — это сотрудники редакции, наиболее активно и плодотворно работающие в последние годы, вторая — наши ветераны, чьим трудом и способностями создавался авторитет газеты на протяжении многих лет.

В первой группе списка четырнадцать фамилий, включая обозревателя отдела культуры Елену Ямпольскую, но применительно к ней формулировка «активно и плодотворно работающие в последние годы» являлась большим преувеличением, так как она была новым человеком в газете. Вторая группа — восемь по-настоящему заслуженных ветеранов: Надежда Болякина (44 года работы в «Известиях»), Борис Васильев (44), Геннадий Дейниченко (32), Наталья Ивановская (31), Игорь Карпенко (31), Элла Меркель (35), Сергей Смирнов (40), Зоя Соломина (31).

Все эти кандидатуры «Лукойл» принял и премии (эквивалентные 500 долларам США) выдал. Восемь человек премировал бывший наш акционер «Диалог-банк», пять человек — почти тезка по названию банк «Диалог». В письмах руководителям банков и компаний отразился один тактический нюанс, использованный известинской стороной. Сначала Гонзальез или кто-то другой звонил возможным спонсорам, и если удавалось договориться о выделении каких-то денег, следующим шагом было письмо, а в нем дело выглядело уже так, что это инициатива чуть ли не самих спонсоров. К примеру, вот что писалось президенту ОНЭКСИМ-банка М. Б. Прохорову (совершенно случайно через три месяца банк станет главным собственником газеты): «Мы высоко оцениваем желание банка поощрить сотрудников нашей газеты в связи с юбилейной датой». В этом письме Игорь назвал фамилии двадцати двух сотрудников. После перечисления денег от Прохорова вышел приказ за подписью Гонзальеза, уточняющий этот список. В нем говорилось: «Премировать по номинации ОНЭКСИМ-банка следующих сотрудников в размере 1000 (одна тысяча) долларов США в пересчете на рубли по курсу ЦБ». Здесь уже было двадцать три человека, появилась еще и фамилия Голембиовского. Так что он присутствовал в двух списках, в одном, видимо, как президент, в другом — как главный редактор.

Я шел по номинации Инкомбанка с премией тоже в 1000 долларов. В этом списке были также Друзенко, Гонзальез, Агафонов, Дардыкин, Данилевич, главный бухгалтер Астапова, директор по производству Батарчук, занявший это место после умершего год назад Станислава Лазарева. Инкомбанк премировал еще и 13 человек по 500 долларов каждому. Здесь мне хотелось бы исправить одну неточность, появившуюся все в той же, неоднократно упоминавшейся мною книге трех авторов «С журналистикой покончено. Забудьте».

В длинном монологе одного из авторов — Алика Плутника (он назвал этот монолог «нелирическим отступлением»), очень нелестном по отношению к Голембиовскому, отправным моментом для критики в его адрес послужили как раз те предъюбилейные дни в редакции с раздачей премий. Плутник говорит, что его имени не оказалось ни в одном из списков на получение премии, и в этом он видел только одно: козни Голембиовского. Алик высказывает опасение, что ему могут не поверить, что не в премии дело — сюжет с ее неполучением лишь внес долгожданную ясность в их тридцатилетние отношения с Игорем. Я как раз ему верю, что деньги тут ни при чем, но могу утверждать, что ни при чем здесь и сама история с якобы отсутствием имени Плутника в списках на премию. Вот он, подписанный Голембиовским 10 марта приказ:

…премировать следующих 13 сотрудников в номинации Инкомбанка: Алимова Г. А., Плутника А. У., Ивкина А. Н., Сычева А. В., Якова В. В., Орлика Ю. П., Резника Б. Л., Степанова Т. Г., Юферову Я. Б., Нестерову Н. В., Шмыгановского В. Н., Капелюшного Л. В., Лукашина В. П. — в размере 500 (пятьсот) долларов США каждого (по курсу ЦБ на день выхода приказа).

Как видим, классик известинской журналистики не был обойден списками на премию, а поскольку он ее не получил (что это факт — я тоже верю), то о причине этого можно только гадать, но она не в происках Голембиовского. По-моему, на такую мелочность он не был способен.

Считаю, что оставшись без рублей, эквивалентных 500 долларам США по курсу ЦБ на 10 марта 1997 года, Плутник приобрел большее — моральное превосходство над всеми остальными известинцами, взявшими деньги от бизнес-структур, включая и меня. Да, мы все нуждались в деньгах, но принимать их не имели права — ни морального, ни профессионального. Мы были бедными, но оказались еще и не гордыми. Тогда это не испытывалось, а сейчас стыдно.

А вот кто точно не значился ни в пресловутых спонсорских списках, ни в официальном редакционном, кого и добрым словом не вспомнили в юбилейные дни, хотя он очень многое сделал для газеты за те двенадцать лет, что входил в состав редколлегии и занимал важнейшие должности, так это Николай Боднарук. Всего за месяц до праздничной даты он ушел из редакции. Формально — по собственному желанию, фактически — в знак протеста против новых веяний, охватывающих газету, уводящих ее от серьезной, общественно важной проблематики. Журналист высочайшей пробы, он терпеть не мог примитивных и желтых подходов к выбору тем и написанию материалов, а разного примитива и желтизны становилось все больше. Колю давно звал к себе в «Общую газету» Егор Яковлев, и тот ушел к нему первым замом. Голембиовский при всей в последнее время холодности своего отношения к Боднаруку понимал, что равноценную замену найти ему непросто, и решил понизить статус занимаемой им должности. Раньше она называлась довольно длинно: заместитель главного редактора «Известий» по отделу общественно-политической жизни. Стала короче и ступенькой ниже: редактор по отделу политики. Уход Боднарука негативно сказался как на общей психологической атмосфере в редакции, так и на уровне профессиональных требований к облику и содержанию газеты, друг к другу.

А юбилей приближался, он становился событием в жизни страны. 11 марта в редакции состоялась посвященная ему большая пресс-конференция для российских и иностранных корреспондентов. На следующий день редакцию посетили аккредитованные в Москве послы многих государств мира. В этот же день объявил о своей форме внимания к «Известиям» долго молчавший Кремль — это была просто поздравительная телеграмма президента Ельцина. К этому моменту уже росла гора поздравлений буквально отовсюду, она высоко поднимется на следующий день, а потом в нескольких номерах мы будем выделять большое место только для перечисления тех, кто нас приветствовал.

Наконец наступил пик юбилея — вечерний прием 13 марта в Кремле. Многое там шло так, как планировалось, но не все. Не обо всем сообщила и опубликованная на следующий день на первой полосе заметка «80 лет — возраст веселья». Она перечислила то, что соответствовало духу этого заголовка: что настроение в зале создавал и поддерживал Президентский оркестр под управлением генерала Павла Овсянникова; что руководил весельем писатель-юморист Аркадий Арканов; что в гости с поздравлениями пришли Михаил Жванецкий, солисты Кремлевского балета, изумительная Елена Камбурова с волнующими романсами, режиссер цирка Валентин Гнеушев, артисты «Ленкома», «Современника», «Табакерки». Была еще упомянута фамилия заместителя руководителя Администрации президента Сергея Ястржембского, зачитавшего поздравление Ельцина. Но умолчала эта заметка о том, что на известинский прием не явились многие персоны, которым руководство газеты посылало приглашения и которых очень хотело здесь видеть, потому как они олицетворяли собой высшие органы различных ветвей государственной власти. Не было ни первых, ни вторых, ни даже пятых лиц от правительства, Государственной думы, Совета Федерации, Конституционного суда и других высших инстанций, не пришел ни один министр. Что особенно удивило, не явился и мэр Москвы Юрий Лужков, который не однажды бывал в «Известиях» и считался как бы другом газеты.

Когда на утренней планерке 14 марта Голембиовский коротко подводил итог всей юбилейной кампании, он выразил сожаление, что многие из приглашенных высоких должностных лиц не были на приеме. Не дав Игорю договорить, Дардыкин взялся его утешить:

— Это даже хорошо, что не было больших начальников. Их отсутствие только подчеркивало нашу независимость.

— Ладно, проехали, — недовольно ответил Игорь. — Скажу только, что наша независимость не отменяет нашей заинтересованности в сотрудничестве с этими людьми, а значит, и необходимости контактов с ними.

Еще не раз во время разговоров у него в кабинете, за обедом затрагивался тот факт, что власть имущие проигнорировали «Известия». Было видно, что Игоря это существенно задело, а находил он объяснение то в занятости приглашенных, то в их забывчивости, то в обиде некоторых на когда-то звучавшую в их адрес критику, а то и в отсутствии интереса к «Известиям». Однажды произнес:

— Может, все проще и печальнее для нас: падает уважение к газете?

Если учесть, что не пришли слишком многие, то, наверное, все эти версии имели место, включая последнюю.

В тот же день, 14 марта, в Кремле президент России вручил Отто Лацису премию в области печатных средств массовой информации, учрежденную «Академией свободной прессы» и равную 600 минимальным размерам оплаты труда. Особую пикантность моменту придавало то обстоятельство, что «Известия» часто критиковали Ельцина, а Лацис еще не так давно, в разгар трагической чеченской авантюры демонстративно, под одобрительный гул почти всей российской прессы вышел из Президентского совета, куда его приглашал лично президент. Сейчас спрашиваю себя, мог ли так повести себя на месте Бориса Николаевича кто-нибудь из двух его наследников на этом посту, и над ответом не размышляю ни секунды.

В тот же день глава «Лукойла» Вагит Алекперов устроил прием для редколлегии «Известий» и большой группы сотрудников. Было произнесено много теплых слов в адрес газеты, ее истории и сегодняшнего дня. Сказано и то, что всем нам хотелось услышать: нефтяная компания не собирается вмешиваться в редакционные дела, влиять на политику газеты, а на покупку акций, на инвестиции в «Известия» решилась исключительно в расчете на прибыль, но никак не ради политических дивидендов. Двое известинцев из числа приглашенных на этот прием его проигнорировали — Агафонов и Дардыкин. На вопрос коллег «почему?» отвечали по-разному, но смысл был одинаков: да пошли они куда подальше, эти наши новые партнеры, не хотим с ними знаться.

В свете разыгравшейся вскоре битвы «Известий» с нефтяниками до сих пор непонятно, откуда была такая изначальная неприязнь к «Лукойлу», он же не рвался к нам в акционеры — это мы зазвали его к себе. Если двум Сергеям что-то говорила интуиция, то остается сожалеть, что она не предсказала катастрофического для газеты и их карьеры разворота событий. Однако их позиция была безупречной: никто впоследствии не мог бросить им упрек в неблагодарности по отношению к «Лукойлу» — за его счет они не пили и не закусывали.

 

Скандал из-за «миллиардов» Черномырдина

Здесь и далее мой текст надо будет строже увязывать с календарем — этого требует развитие событий, принимающее резко ускоренный характер.

24 марта вышел приказ, подписанный Гонзальезом: «командировать И. Н. Голембиовского во Францию с 26 по 30 марта для участия в мероприятиях фестиваля, посвященного Д. Д. Шостаковичу, по приглашению президента Ж. Ширака». Приказ отмечен путаницей, характерной для нашего делопроизводства. На самом деле это была поездка Игоря с супругой на торжества в Париже по случаю 70-летия Мстислава Ростроповича.

Будучи в Париже, Игорь услышал от собкора «Известий» Юрия Коваленко о заметке в газете «Монд», касающейся российского премьера Виктора Черномырдина, и велел передать ее в редакцию. Вернувшись в Москву, он на утренней планерке 1 апреля поинтересовался у Агафонова, получен ли текст от Коваленко. Как вспоминал сидевший рядом Друзенко, «Агафонов вышел и вскоре принес пару страничек. Игорь прочел первую и передал мне. Я прочитал — передал Агафонову. «Ну, что думаешь?» — спросил Игорь. Я ответил, что не торопился бы с публикацией. «Почему?» — «Слишком слаба доказательная база». Игорь вроде со мной согласился, сказав Агафонову, что надо уточнить обстоятельства. На том разошлись. Вечером открываю газету… Никто мне не сказал, что заметку из «Монд» решили-таки печатать. Причем, на первой полосе».

С этого все и началось…

Чтобы понятнее было дальнейшее, заметку приведу полностью, как она вышла в вечернем выпуске «Известий» 1 апреля — с вступлением и послесловием от редакции:

ЧЕРНОМЫРДИН ИМЕЕТ СОСТОЯНИЕ В 5 МИЛЛИАРДОВ ДОЛЛАРОВ?..

Авторитетная французская газета «Монд» в номере от 29 марта посвятила целую полосу последним событиям в России, включая забастовку 27 марта. Среди опубликованных материалов — заметка о личном состоянии Черномырдина, озаглавленная «Премьер-министр богаче г-на Мэрдока», перевод которой мы даем ниже без каких-либо сокращений.

Плохой управляющий, когда речь идет о том, чтобы положить конец кризису неплатежей, разлагающему сегодня Россию, ее премьер-министр Виктор Черномырдин, кажется, оказался более умелым в том, что касается приумножения собственного состояния. За четыре года пребывания во главе правительства его личное состояние, по всей видимости, возросло с 28 миллионов до 5 миллиардов долларов.

Это утверждали директор ФБР Луис Фри и бывший директор ЦРУ Джон Дейч во время слушаний в палате представителей (американского конгресса. — Ред. ) по вопросу «Угроза организованной преступности со стороны России», которые состоялись 30 апреля 1996 года.

Бывший патрон российского газового гиганта «Газпром», который частично приватизирован (40 процентов акций остаются в руках государства) и который оценивается в 80 миллиардов долларов (включая запасы газа, которые составляют треть мировых), г-н Черномырдин, не спускающий глаза со своего бывшего детища, имеет на руках, как о том говорят в Москве, солидный пакет акций «Газпрома».

С «сокровищем» в 5 миллиардов долларов в почетном списке самых больших состояний бывший аппаратчик газовой индустрии обошел пресс-магната Руперта Мэрдока (4 миллиарда долларов), миллиардера Росса Перо (2,5 миллиарда) и президента Си-эн-эн Теда Тэрнера (1,6 миллиарда), согласно оценке «Форбса», относящейся к 1994 году.

Сильно раздраженный слухами о своем обогащении, Виктор Черномырдин на следующий день после своего повторного назначения на пост премьера в июле 1996 года предложил депутатам Думы (нижней палаты российского парламента) пролить свет на состояние собственных финансов. Однако с тех пор он не счел нужным давать ход своему предложению.

От редакции: Опубликованная в «Монд» сенсационная заметка, подписанная «М. je», вызвала самый живой интерес не только во Франции, но и в России. Как удалось выяснить парижскому корреспонденту Юрию Коваленко, автор заметки — специалист по экономике России Мари Жего из «Монд». По ее словам, основные цифры для заметки о благосостоянии Черномырдина взяты из статьи Пьера Лоррена (Piere Lorrain) «Русские мафии: попытка типологии», опубликованной в последнем номере влиятельного ежеквартального журнала «Политик этранжер». При этом Лоррен, в свою очередь, ссылается на закрытые слушания в Комитете по иностранным делам палаты представителей Конгресса США 30 апреля 1996 года с участием директоров ФБР и ЦРУ.

Редакция обратилась в Посольство США в Москве с просьбой подтвердить проведение таких слушаний в американском конгрессе. Источники в посольстве подтвердили «Известиям», что такие слушания место имели.

На следующее утро, 2 апреля, редакционная планерка замерла в ожидании, что скажет главный редактор об этой публикации, вызывающей немало профессиональных вопросов и уже начальный резонанс от которой обещает грандиозный скандал. Голембиовский сказал то, что делает ему честь:

— Перепечатка из «Монд» — мое решение, и только я несу за него ответственность.

Он повторил эти слова через несколько часов, когда по инициативе Гонзальеза экстренно собралось правление АО и впервые за пять лет своего существования позволило себе серьезную критику в адрес президента, он же главный редактор. Сам Гонзальез и присутствовавшие на заседании Батарчук и Данилевич расценили перепечатку из «Монд» как ошибочную, непроверенную, неоправданную со всех точек зрения. С этого дня отношения между Голембиовским и Гонзальезом начинают быстро портиться и скоро приведут к полному разрыву в безобразнейшей форме. Редколлегию никто не собирал, ее мнение в очередной раз было проигнорировано. А пока вдруг осмелевшее правление заседало и негодовало, на первую полосу с согласия Голембиовского заверстывались уже два новых материала в развитие сенсации о богатствах российского премьера.

Первым из них было развернутое сообщение ИТАР-ТАСС о брифинге (в Белом доме, вечером 1 апреля) начальника Департамента культуры и информации аппарата правительства РФ Игоря Шабдурасулова. Он заявил, что Виктор Черномырдин не намерен обращаться в суд по поводу публикации в «Известиях» материала о размерах его личного состояния. Шабдурасулов подчеркнул, что премьер «даже не намерен в судебном порядке опровергать ту нелепицу и те абсолютно беспардонные измышления, которые просто не стоят его внимания». Далее начальник департамента рассказал, что недавно редакция «Известий» обращалась в правительство с просьбой о предоставления крупного кредита на нужды газеты. Просьба была изучена, и по совершенно объективным причинам правительство не смогло выделить этот кредит. Если рассматривать сегодняшнюю публикацию как ответ на отказ правительства в предоставлении кредита, подчеркнул Шабдурасулов, то это вызывает лишь сожаление.

Эта информация вышла с заголовком «Виктор Черномырдин не хочет судиться с “Известиями”». Сразу под ней набран более видным жирным шрифтом комментарий Агафонова «Врать нехорошо. Даже защищая начальника». Хлесткий, агрессивный тон автора, буквально отчитывающего начальника департамента, заодно и премьера, пугающего их тем, что оба они «оказались в сложной ситуации, наехав на “Известия”». И ягодки, похоже, впереди…».

Лично я считал, что как раз газета оказывается в сложной ситуации, наехав на главу правительства. Зная журналистскую хватку Агафонова, его подчас ядовитую манеру письма, я пошел к Голембиовскому и высказал свое мнение, что нам ни к чему обещанные Сергеем «ягодки впереди». Не имея никаких фактов, подтверждающих происхождение и существование сокровищ Черномырдина, мы втягиваемся в конфликт, последствия которого непредсказуемы. Мы еще можем сохранить лицо, сведя все изящным текстом к первоапрельской неловкой шутке, а позже с таким отыгрышем назад уже будем выглядеть смешными.

— Ситуация, — говорил я, — в корне отличается от случая с Березовским. Тогда газета усилиями Агафонова вела расследование, есть ли у него двойное гражданство. Мы нисколько не рисковали репутацией «Известий». Да, узнали и доказали, что два гражданства. Но могло выясниться и другое, что есть только одно гражданство, — и ничего неприятного для газеты не было бы. Все бы увидели, что расследование состоялось, истина установлена. Сейчас же, объявив Черномырдина мультимиллиардером, надо делать совершенно иную работу — собирать доказательства, что это действительно правда. А если мы их не найдем, это будет позор для газеты. Так лучше не задираться, не атаковать в каждом номере, а провести расследование и по его результатам выступить. Или обвинить главу правительства с фактами в руках, или извиниться.

Как мне показалось, Игорь не был категоричен в том, что намерен делать дальше — раскручивать тему или закрывать. С одной стороны, он был доволен: газета привлекла к себе огромное внимание, повсюду — прежде всего, в журналистской среде — только и разговоров, что о ее смелости. С другой — нет веских доказательств. Но он надеялся, что их удастся найти. Эту надежду в него вселяло новое ближайшее окружение: Агафонов, Дардыкин, Яков. Хотя Игорь заявлял, что перепечатка из «Монд» — его решение, меня не покидала уверенность, что оно было коллективным, ему настоятельно советовали это сделать.

В завершение нашего разговора Игорь сказал:

— Посмотрим, как повернется дело. В зависимости от этого и будем поступать. Ты пока не все знаешь, да и я тоже. Ребята готовят доказательства.

Но газета уже не выходила без упоминания о миллиардах премьера. 3 апреля сообщается, что Госдума обратилась к Черномырдину с просьбой продекларировать свое личное имущество. В следующем номере, от 4 апреля, на первой полосе печатается информация ИТАР-ТАСС «О материальном положении Виктора Черномырдина», где со ссылкой на Шабдурасулова указывается, что зарплата его шефа составляет 4 миллиона 44 тысячи рублей в месяц. Она является единственным источником его дохода и складывается из должностного оклада, надбавок и премий. 24 марта премьер-министр в установленном порядке уплатил налоги в размере 9 000 956 рублей.

Обе эти заметки внешне выглядели данью объективности — что есть на информационных лентах, то и печатаем. 5 апреля газета выступает уже с собственным материалом, предпослав ему большой анонс на первой полосе. Это статья Агафонова на три колонки сверху донизу, 400 строк. Интригующее начало:

«Известиям» удалось (через банк данных Lexis-Nexis) получить весьма обширный (около 70 страниц) документ — полную расшифровку слушаний в американском конгрессе, состоявшихся 30 апреля 1996 года. Это мероприятие, как явствует из стенограммы, официально именовалось так: «Слушание Комитета по международным делам палаты представителей Конгресса США на тему “Угроза со стороны российской организованной преступности”», под председательством конгрессмена Бенджамина Гилмана (республиканец, Нью-Йорк) и с участием свидетелей Джона Дейча, директора ЦРУ, Луиса Фри, директора ФБР, Эрика Сейдела, помощника окружного прокурора и главы департамента по борьбе с оргпреступностью штата Нью-Йорк. В слушаниях кроме указанных лиц принимали участие члены американского конгресса и эксперты.

Статья свидетельствовала о серьезности, с которой американцы изучали и оценивали российскую преступность и коррупцию, их растущую угрозу для политических и экономических реформ в России, угрозу для внешнего мира. Указывалось на теснейшую связь криминальных картелей и преступных группировок с политическими лидерами и высшими эшелонами государственной власти в нашей стране. Но при этом до последней, третьей колонки в «Известиях» никакие российские имена не назывались. Наконец цитируется конгрессмен Генри Хайда:

Я читал Арно де Борчгрейва (старший советник Вашингтонского центра стратегических и международных исследований — Ред. ). Этот Арно крутой парень, и то, что он рассказывает, это очень серьезно. Он утверждает: то, что многие на Западе восприняли как начало демократического капитализма в России, сейчас представляет собой государство, криминализированное снизу доверху. Да, это сильное заявление, особенно в свете только что сказанного господином Дейчем. Он ведь сказал это: «Тридцать процентов членов Государственной думы являются членами банд организованной преступности. Личное состояние премьер-министра Виктора Черномырдина, которое, по оценкам израильской “Моссад”, четыре года назад составляло 28 миллионов, теперь достигает 5 миллиардов долларов. Он получает процентные отчисления от всех сделок с нефтью и газом…».

Вот, собственно, и вся в этой огромной публикации фактура, касающаяся миллиардов главы российского правительства. Еще раз о ней в самом сжатом виде: конгрессмен Хайда под впечатлением от чтения крутого парня Арно ссылается на директора ЦРУ Дейча, а тот в свою очередь ссылается на оценки израильского «Моссада». Что ж, сошлюсь и я — на Друзенко: «Слишком слаба доказательная база». Намеки автора статьи на то, что на закрытых слушаниях могли прозвучать факты, компрометирующие Черномырдина, эту базу не усиливают.

Весь пафос статьи сводился к тому, что нет дыма без огня. Таким и был резонанс. О доходах второго человека в государстве уже со ссылкой на «Известия» заговорила вся российская пресса. Считается, что бензина в огонь плеснула наша коллега, ранее работавшая по договору в «Известиях» Евгения Альбац, выступившая в воскресенье 6 апреля в передаче «Газетный ряд» на канале НТВ. Она высказала в эфире мнение, что перепечатка из «Монд» может являться подкопом под премьера со стороны крупнейшего акционера, почти хозяина «Известий» — нефтяной компании «Лукойл». А мимо такой версии уже не могло пройти руководство этой компании.

Надо сказать, что после 1 апреля «Известия» и «Лукойл» занимали выжидательную позицию по отношению друг к другу. Оставалась в силе достигнутая в марте договоренность провести 22 апреля собрание акционеров. Был согласован состав нового совета директоров. Нефтяникам (они имели уже 41 процент акций) отводилось четыре места из семи, от «Известий» в него должны были войти Голембиовский, Гонзальез, Данилевич. Когда газета стала громко считать деньги премьера и каждый день возвращалась к ним на первой полосе, до редакции начали доходить сведения, что самому крупному нашему партнеру это не очень нравится, однако никаких признаков недовольства в адрес «Известий» не высказывалось. Похоже, что терпение лопнуло во время телепередачи «Газетный ряд».

На следующий день спецкор из службы новостей Сергей Лесков сказал мне, что отправляется на международную выставку «Нефтегаз-97» на Красной Пресне, где состоится пресс-конференция президента «Лукойла» Алекперова. Сергей освещал в газете новости науки, техники, энергетического комплекса и должен был быть на этой пресс-конференции. Перед уходом он высказал предположение, что Алекперов, наверное, затронет и поднятую «Известиями» историю о богатствах Черномырдина, которая, по слухам, уже испортила отношение премьера к компании. Я ответил Лескову, что жду от него вестей. Из вышедшей в 2011 году книги Ани Голембиовской «Наше “кругосветное путешествие” с Игорем» я узнал, что на той выставке на Красной Пресне был еще один известинец — Желудков, о чем рассказывает в этой книге Яков. Судя по тому, что пишет Яков со слов Желудкова, этот недолго работавший у нас корреспондент в своем устном донесении очень уж драматизировал речь Алекперова. И что был тот во гневе, и что доказывал прессе, что не разделяет позицию газеты, что возмущен заметкой про премьера и считает необходимым увольнение Голембиовского с поста главного редактора. Я больше доверяю Лескову, информация которого полностью совпадала с отчетами в других изданиях, в частности в газете «КоммерсантЪ» и журнале «Эксперт».

Пресс-конференция длилась меньше часа, из этого времени об «Известиях» говорилось не больше пяти-семи минут. Вопрос о перепечатке из «Монд» наверняка был задан по инициативе «Лукойла», которому не хотелось самому поднимать эту тему. Алекперов заявил:

— Меня расстроила публикация. Получается, несолидная вроде бы газета.

Дальше он сказал, что в сложившейся ситуации компания вынуждена приостановить свои инвестиционные проекты в СМИ, так как не может допустить, чтобы ее имя связывали с публикациями желтого характера. Закончил он свой ответ словами о том, что окончательного решения пока не принято, но не исключено, что компания сбросит акции «Известий». Затем слово взял вице-президент «Лукойла» Леонид Федун. Он сказал: «Мы пытались сделать чистый эксперимент по вложению средств в прибыльную отрасль. По рейтингу “Файнэншел таймс” средства массовой информации — одна из самых прибыльных отраслей, даже прибыльнее нефтяной. Газета “Известия” была выбрана из-за уникального положения на рынке: как считают в “Лукойле”, у нее практически нет конкурентов. Мы планировали инвестировать в нее десятки миллионов долларов. Рассчитывали, что это солидная газета. Теперь “Лукойл” рассматривает несколько предложений о продаже значительной части принадлежащего компании пакета».

Как видим, все было не совсем так эмоционально, как Желудков рассказал Якову, но вполне достаточно, чтобы в редакции была сыграна тревога: к бою! Но к бою еще только изготовились, начинать его пока не спешили. В более позднем (29 апреля) интервью журналу «Итоги» Голембиовский вспоминал, что после пресс-конференции Алекперова «я звоню ему и говорю: мол, если вы собираетесь продавать акции, я хотел бы знать, насколько это принципиальное решение, поскольку мы должны будем тогда выработать свою линию поведения. Он мне отвечает: “В принципе я хотел бы продать, потому что понимаю, Игорь Несторович, что у нас с вами ничего не получится. Но у меня есть команда, которая уговаривает меня этого не делать”».

Через несколько дней Игорь едет по приглашению Алекперова в штаб-квартиру нефтяников на Тургеневской площади, и там ему преподносится большой сюрприз: «Лукойл» пересмотрел прежние договоренности. Вопреки им, Голембиовский может быть только председателем совета директоров, а президента компании и главного редактора назначит «Лукойл».

По рассказу Игоря, в том же интервью «Итогам», «Леонид Федун ставил некие новые условия. Среди них пункт о том, что мы совместно должны определить ряд тем и проблем, в которые газета берет обязательство не влезать — вообще не писать о них, не упоминать. Причем “Лукойл” отказывается обговаривать этот перечень сразу, но по ходу разговора дело поворачивается так, что они говорят: необходимо, чтобы вы консультировались с нами по поводу ваших сенсационных статей…».

Итак, крайне необдуманное решение с французской перепечаткой в течение десяти дней из лихого наезда на главу правительства перерастает в очень неприятный для газеты конфликт двух акционеров — бедной, еле сводящей концы с концами редакции и богатейшей нефтяной компании. Наступил момент, когда их позиции предельно оголились. Богатые хотят, чтобы бедные считались с их интересами, их не подставляли. Бедные, ставшие такими по причине собственной коммерческой бездарности и позвавшие к себе на помощь богатых, не хотят контроля над собой — они привыкли за шесть лет к полной своей самостоятельности и не желают ее терять. Не желают терять не только свободу журналистской деятельности, но и свои должности. Ведь 22 апреля будет избран новый совет директоров, появятся новый президент АО и новый главный редактор — какую они изберут кадровую политику, кого оставят в нынешних должностях, кого сменят? Эта пугающая неясность совсем уж близкой перспективы беспокоила штаб редакции не меньше, чем угроза потери редакторской независимости, а кое-кого и больше. Под штабом я имею в виду не обычно называемый так в газетах секретариат, а заседавших с утра до вечера вместе с главным редактором трех членов редколлегии, наиболее приближенных к нему в этот период, — их имена фигурировали здесь и появятся еще не раз. Все более активными участниками этих заседаний становились Отто Лацис и недавно назначенный редактором отдела политики Степан Киселев.

Положение не было простым ни для «Лукойла», ни тем более для «Известий». Но если нефтяников успокаивало, что их проблемы с газетой будут развязаны после 22 апреля, когда АО и редакцию возглавят свои люди, то известинскую сторону эта дата очень нервировала. Было решено ее зачеркнуть. 16 апреля пока еще действующий старый состав совета директоров постановил (без ведома главного акционера — «Лукойла»): перенести очередное годовое собрание акционеров с 22 апреля на 4 июня. Отсрочка давала дополнительное время для поиска приемлемых шагов. Самым лучшим из них было бы выдавливание «Лукойла» из числа акционеров. По опубликованному в «Коммерсанте» свидетельству Федуна, на его вопрос: «Чего вы хотите?» — Голембиовский однозначно отвечал: «Я хочу, чтобы “Лукойл” ушел из “Известий”». — «Но как это сделать? — спрашивал Федун. — Заплатить за купленные нами акции? Или попросить нас бесплатно уйти вон?» В ответ, утверждал он, звучало одно: «Я хочу, чтобы “Лукойл” ушел из “Известий”».

Этот диалог похож на правду, о таком желании открыто говорилось в редакции. Но Федун не услышал того, что задумывалось в кабинете Голембиовского. Не знала и редакция, понятно это стало чуть позже — дополнительное время понадобилось для того, чтобы уравновесить роль «Лукойла» другим, столь же крупным акционером. Его предстояло найти, а параллельно с этим был взят курс на информационную войну с нефтяной компанией, на дискредитацию ее имени в глазах общества — в надежде, что она дрогнет и, быть может, начнет сбрасывать акции, снижая тем самым свою долю в собственности газеты, соответственно, и влияние на нее, на расстановку кадров.

Публикуя информацию о переносе даты собрания акционеров с 22 апреля на 4 июня, редакция так ее комментировала: «Пока мы верили в возможность партнерских отношений редакции с “Лукойлом”, собрание готовилось в обстановке спокойного сотрудничества. Когда же руководство нефтяной компании заявило о разрыве прежних договоренностей, редакция вынуждена также изменить свое поведение. Журналистская профессия не дала нам опыта коммерческих операций и судебных тяжб. Наше дело — прямое политическое выступление, и это оружие мы используем в полной мере…».

В полной мере это оружие было использовано еще днем раньше, 15 апреля. Чтобы сильнее ударить по «Лукойлу», его направили против лично Черномырдина. Естественно, под флагом борьбы за свободу слова. Статью Агафонова в четыреста строк напечатали не где-нибудь, а всю на первой полосе. Над ней хотя и видный за километр, но не сразу понятный заголовок в четыре строки: «СХЕМА УПРАВДОМА, или О том, как в России возрождается политическая цензура». Только через сотню строк начинается его расшифровка. Вспоминается управдом из знаменитого фильма «Бриллиантовая рука», дающий команду распространить лотерейные билеты среди жильцов, «а если не будут покупать — отключим газ». В статье даже не подразумевается, а утверждается, что с помощью именно такого, как у управдома, нехитрого рецепта российский премьер изощренно воздействует на средства массовой информации — и не только на них. Стоило появиться первой известинской публикации о доходах Черномырдина, как он тут же, говорится в статье, предметно и сурово наказал нефтяную компанию — отложил подписание очень нужного «Лукойлу» документа о переуступке ему Газпромом 15 процентов в совместном консорциуме по освоению гигантского нефтегазового месторождения в Казахстане. И дальше по тексту:

«Лукойл» добивался этого пакета целых полтора года, и финальная бумага должна была пройти через визу Черномырдина как раз 1 апреля, но не прошла, поскольку Виктор Степанович, как утверждают информированные люди, обиделся на заметку о пяти миллиардах долларов в «Известиях», в которых «Лукойл» пока еще числится крупным акционером».

Больше об этих деньгах в статье нет ни слова, но главе правительства достается за другое — за то, что

в российской версии рыночной экономики, внедренной непотопляемым с 1992 года премьером, даже экономические киты (а «Лукойл» к таковым, бесспорно, принадлежит) абсолютно зависимы от росчерка черномырдинского пера и каприза хозяина. И только при таких нелепых, диких и противоестественных для мировой цивилизации порядках позиции гигантской компании могут страдать от газетных заметок о благосостоянии крупного правительственного чиновника.

Ошибался тот читатель, который в этом месте подумал, что «Известия» пером Агафонова защищают нефтяную компанию. Никак нет, все написано ради главного вывода, набранного жирным шрифтом и в отдельном формате:

О какой рыночной состоятельности и самостоятельности может идти речь, когда даже ведущие российские корпорации сидят на крючке исполнительной власти, сохранившей ключевые рычаги экономического давления и главный среди них — распределительные функции? О какой свободе слова в России можно говорить, если существует политическая цензура в самой изощренной форме? К какому будущему способна привести нашу несчастную страну эта власть и какой ценой? У «Известий» пока остается возможность говорить. «Пока», потому что г-н Черномырдин и назначенный им цензор в лице «Лукойла» намерены продолжать «разъяснительную работу» по отношению к «Известиям», которые все наглее и настойчивее загоняют в послушное стадо.

В стадо мы идти не хотим.

Что ж, довольно верные слова в той части, где речь о властном крючке и рычагах, о способностях власти осчастливить страну в будущем. Но несколько преувеличены относительно «Известий»: пока никто на них «нагло и настойчиво» не давил. Редакция не отстреливалась, наоборот, это она атаковала, используя свое главное преимущество перед нефтяниками — возможность немедленно и на всю державу сообщать нужную для себя информацию, объяснять и навязывать обществу свою точку зрения. В создавшейся обстановке «Лукойл» предпочитал тишину — «Известия» хотели мощных раскатов грома, и с каждым днем они становились все сильнее.

Газета со статьей Агафонова еще печаталась, когда по сигналу «К бою!» в следующий номер — от 17 апреля было запланировано «новое прямое политическое выступление». Это уже Яков, почти по Лермонтову, забил заряд в пушку туго и думал: угощу я друга! А «другом» снова был премьер Черномырдин. И снова на первой полосе огромный блок под шапкой «Нефтяные игры», а на второй — его продолжение на четыре колонки сверху донизу, это еще более четырехсот строк. И все ради того, чтобы показать: не напрасно под «папой» (будто бы так в определенных кругах называют премьера) давно и основательно качается кресло. Проявляя несправедливость по отношению к очень хорошей нефтяной компании «Сиданко», он действует в интересах своей команды, куда входит, конечно, и «Лукойл». Запомним название компании, которую защищает член редколлегии «Известий» Валерий Яков: «Сиданко».

Еще не вышел из печати весь тираж газеты с этой статьей, как в номер на 18 апреля уже было подготовлено коллективное письмо деятелей культуры «Наступление на свободу прессы — это наступление на демократию». Не знаю, кто его сочинил, но автор, безусловно, в жанре пропаганды был не новичок. Что и доказывает следующий текст:

Весной 1997 года в России опять стало душно. Задыхаются не только люди, сидящие без зарплаты, не только пенсионеры, сидящие без пенсии, — в России начинают задыхаться свободная мысль и творчество. В России исчезает независимая пресса. Экономические трудности, которыми власти объясняют нищету людей, не мешают тем же властям использовать экономическую удавку для того, чтобы обеспечить полный идеологический контроль над средствами массовой информации. И к нищете кошельков добавить нищету духа.

Нам объясняют это особенностями рыночной экономики. Мы понимаем это как извращение рыночной экономики. Как попытку в очередной раз построить в нашей стране тоталитаризм. Только теперь не социал-коммунистический, а аппаратный.

Все это в полной мере адресуется и российским средствам массовой информации. Свобода печати была единственной состоявшейся российской реформой. Сегодня происходит полная ревизия этой реформы, откат к политической цензуре, главная цель которой — обслуживание правящей финансово-аппаратной олигархии.

На этом фоне попытки властей расправиться со свободными независимыми «Известиями» руками нефтяной компании «Лукойл», прикупившей акции газеты, оцениваются однозначно — как циничная демонстрация всесилия могущественного чиновничества, манипулирующего крупным капиталом. «Известия» избраны целью для этой демонстрации неслучайно — именно эта газета в последние годы и в стране, и за рубежом воспринимается как флагман независимой свободной российской печати.

«Известия» пытаются поставить на колени. Не скрывая при этом генеральной задачи — изменения политического курса газеты, превращения ее в послушный рупор новых хозяев. Это — не демократия. Это — не рынок. Это — новый тоталитаризм.

Письмо публикуется на первой полосе, его подписали люди, известность и авторитет которых выходят за пределы России: Юрий Григорович, Наталья Бессмертнова, Ясен Засурский, Михаил Жванецкий, Булат Окуджава, Владимир Мотыль, Григорий Бакланов, Сергей Залыгин, Петр Тодоровский, Лидия Смирнова, Михаил Козаков, Мария Миронова, Валерий Фокин, Анатолий Гребнев, Сергей Юрский, Владимир Зельдин.

На следующий день, 19 апреля, это письмо перепечатывается все так же на первой полосе, а к названным фамилиям деятелей культуры добавляются новые имена: Владимир Войнович, Анатолий Приставкин, Семен Липкин, Лидия Лебединская, Инна Лиснянская, Михаил Чулаки, Олег Басилашвили, Даниил Гранин, Андрей Петров, Борис Стругацкий, Наталья Дудинская, Юрий Темирканов, Марк Захаров, Армен Джигарханян, Александр Филиппенко, Михаил Державин, Аркадий Арканов, Александр Адабашьян, Марианна Вертинская, Борис Васильев, Владимир Этуш…

В этом номере редакция не ограничивается публикацией коллективного письма деятелей культуры. Вместе с ним до полного двухколонника допечатываются индивидуальные письма. Все они — в поддержку «Известий», о чем говорят уже их заголовки: «Я хочу читать эту газету», «Нужно вмешаться президенту России», «За вашу и нашу свободу»…

Нет сомнений, что и уважаемые подписанты коллективных, и авторы индивидуальных писем искренне желали лучшей жизни «Известиям». Однако вряд ли кто из них был посвящен во все детали конфликта и мог со знанием дела, объективно судить как о позициях сторон, так и о том, какова есть в действительности угроза для свободы печати, отката к политической цензуре. Постоянное, изо дня в день нагнетание страстей на страницах газеты основывалось больше на эмоциях, чем на фактах. Рассчитанное на восприятие во внешнем мире, внутри редакции оно оценивалось многими сотрудниками как довольно искусственное и синхронного нервного возбуждения в коллективе не вызывало. Но и совсем безразличных ко всему случившемуся в те дни не было, каждый понимал, что развитие событий может отразиться на его участи. Как уже неоднократно происходило в чрезвычайные для «Известий» моменты, боязнь больших перемен способствовала сплочению коллектива (совсем ненадолго), хотя это и не приводило к всеобщему одобрению того, что печаталось в газете. Летучки в эти недели не проводились, так что широкая трибуна для высказывания мнений отсутствовала, зато в кулуарах недостатка в критике своей газеты не было. Игорь об этом знал, запретить инакомыслие в своих стенах он не мог, но очень хотел — и просил, требовал, чтобы разногласия не выходили наружу. Говорил, что информационные утечки от нас должны быть только одного рода: что все мы — единая команда и у нас общая позиция.

Не всех пугала возможность смены руководства. Лично я считал, что для пользы дела высшую известинскую власть надо разделить: экономику передать в руки умелого специалиста, а главным редактором «Известий» должен остаться Голембиовский. Ну а раз уж была допущена явная глупость с перепечаткой из «Монд», то требовалось, на мой взгляд, прекратить публичную истерику с оскорблениями своего партнера и бестактными выпадами против главы правительства. Требовалось перейти к внешне спокойному способу поиска компромисса, к которому был, по ряду признаков, расположен «Лукойл». Игорь на это не пошел, позволив превратить «Известия» в каждодневный боевой листок.

В считаные даже не дни, а часы был совершен полный отказ от правил и принципов, которые еще недавно торжественно провозглашались как обязательные для «Известий». Еще недавно Дардыкин своей рукой отпечатывал формулировки по «обновлению» газеты, а теперь данной ему властью ломал на выпуске их очень правильный смысл. Первый пункт обязательств журналистского коллектива гласил: «Газета должна сохранить и укрепить репутацию серьезного, информированного и влиятельного издания». Теперь же французская перепечатка и раздуваемый изнутри скандал уронили «Известия» на бульварный уровень. Раньше было утверждено: «Главным газетным сюжетом в “Известиях” сделать новость… Материалы комментарийной направленности не следует выносить на первую полосу, а тем более делать их главными (“шапочными”)». Сейчас вместо этого на первой полосе штампуются громадные статьи, в них минимум фактов, основная же масса строк — потоки сознания. Было утверждено: «Употребление оскорбительных эпитетов, поучительной интонации и пропагандистских приемов недопустимо». Теперь оказалось допущенным на страницы газеты все из арсенала запрещенных в «Известиях» идеологических статей советского образца: бестактность, воинственность, нравоучение, демагогия.

На этом вмиг исказившемся профессиональном фоне особенно выделяется огромный материал из чужой, не известинской журналистики, но написанный известинцем — Яковым. В редакции всегда осуждались и пресекались попытки защищать под видом газетных выступлений чьи-либо коммерческие интересы. В «Этическом кодексе» сказано: «Журналисты “Известий” не имеют права заниматься в газете скрытой рекламой, что является должностным преступлением». Опубликованная 16 апреля статья «Нефтяные игры» выглядела не чем иным, как скрытой, а точнее — совершенно открытой рекламой нефтяной компании «Сиданко». Яков употребляет ее название 27 раз и только в положительном контексте, противопоставляя конкурентам, в их числе «Лукойлу». Взяв на себя роль эксперта, он внушал «папе» (премьеру Черномырдину), что тот должен вернуть славной компании «Сиданко» ранее изъятую у нее собственность в виде акций компании «Пурнефтегаз», потенциал которой — более 600 миллионов тонн совокупных запасов нефти и 213 миллиардов кубометров природного газа.

Судя по тексту, автор «Нефтяных игр» был неплохо информирован о коллизии, в которой «Сиданко» боролась за потенциальные ресурсы. Что неудивительно: он друг президента компании Зии Бажаева. Правда, напишет об этом не в «Известиях», в другом месте — в книге А. Голембиовской. Зато в «Известиях» дружба эта закреплена рядом публикаций, в которых о друге сказано много лестных слов. Две из них напечатаны еще в 1995 году (август, ноябрь), когда Бажаев возглавлял в Чечне Южную нефтяную компанию (ЮНКО). Сам он чеченец, окончил Краснодарский политехнический институт. Работал в Краснодаре, Грозном, стал кандидатом технических наук, после чего ушел в бизнес. Торговал нефтью. До ЮНКО возглавлял компанию в Швейцарии, был успешен, обзавелся виллой на берегу Женевского озера. В тех двух публикациях говорилось о восстановлении чеченского нефтегазового комплекса, так что появление там фигуры Бажаева оправданно, и по всему было видно, что это способный менеджер и умный человек. Однако очень уж выпирала из статей их комплиментарность. В редакционных разговорах затрагивался тот факт, что супруга Якова работала в секретариате Бажаева, но это не должно было бросать тень на журналистскую репутацию Якова, он оставался вне подозрений насчет скрытой рекламы.

Совершенно другое впечатление производили «Нефтяные игры». Я не помню, чтобы в «Известиях» даже за официальную плату под коммерческими рубриками была когда-нибудь напечатана так грубо сколоченная рекламная статья. А рассыпанные по ней комплименты адресовались уже не только президенту «Сиданко» Бажаеву, но и недолго побывавшему заместителем Черномырдина олигарху Владимиру Потанину, одному из хозяев крупнейшей бизнес-группы ОНЭКСИМ, в которую входила «Сиданко».

Мало кто в редакции сразу уловил основной смысл этой публикации и причину той метаморфозы, что случилась с пером Якова — надо же, согласно «Этическому кодексу» он в этот раз совершил настоящее служебное преступление. Но вскоре же выяснилось, что это никакое не преступление — редакция услышала из штаба борьбы с «Лукойлом», что Яков совершил настоящий подвиг во имя спасения «Известий». Оказывается, именно он нашел такого будущего акционера газеты, который сможет положить на лопатки «Лукойл», — это Потанин, а путь к его сердцу и кошельку согласился проложить Бажаев. Получается, что статья «Нефтяные игры» была не столько заказной рекламой, сколько закулисной игрой, втягивающей президента «Сиданко» в битву с «Лукойлом». Вот что рассказывает сам Яков в книге «Наше “кругосветное путешествие” с Игорем»:

В ходе обсуждения в кабинете Голембиовского возникло несколько вариантов возможных партнеров, каждый из предложивших эти варианты вызвался провести предварительные переговоры. Я назвал Зию Бажаева, своего друга, работающего в империи Потанина президентом нефтяной компании «Сиданко». В таком варианте многое играло в нашу пользу. Во-первых, Зия был человеком, которому я абсолютно доверял и который славился в мире бизнеса глубокой порядочностью. Во-вторых, Потанин в ту пору конфликтовал с «Лукойлом» и вполне мог встать на нашу сторону, чтобы досадить конкуренту и получить в союзники самую авторитетную газету страны. И в конечном счете, для группы ОНЭКСИМ несколько миллионов долларов были не самой значительной суммой.

Зия моей идеей заинтересовался и пожалел, что сам не обладает свободными несколькими миллионами. «Известия» ему всегда нравились, и он с глубочайшим почтением относился к Голембиовскому и Лацису, считая их настоящими гуру отечественной журналистики. Стать совладельцем такой газеты Зие казалось подарком судьбы. Тем более что это давало еще один рычаг против Алекперова, с которым у Зии были довольно напряженные отношения и которого он на дух не переносил.

Но свободных средств не было, и Зия пообещал договориться с Потаниным, предложив ОНЭКСИМу нас поддержать. Через день он позвонил мне и сказал, что Потанину идея понравилась. Для переговоров с нами тот выделил одного из своих заместителей — Кожокина. Я с радостью понесся в кабинет Игоря Несторовича докладывать, что союзники найдены и у нас теперь есть все шансы на победу. По этому поводу шеф разлил нам своего любимого виски, и мы все вместе: Агафонов, Дардыкин, Уригашвили, Лацис — подняли у него в кабинете по стакану за скорую победу. А потом и по второму…

Я думаю, что шеф и ребята на этом не остановились — такой повод!.. Надо сказать, что в последние недели по всей редакции заметно участились случаи принятия любимых и не только любимых известных допингов. В конце дня они выставлялись всё чаще и всё в больших количествах. Конфликт разрастался, обстановка сгущалась, людям хотелось снять напряжение, выговориться… Долго по вечерам не гас свет на редакционных этажах.

 

Броневики с мешками денег для известинцев

В один из таких вечеров, когда хотелось выговориться, в вестибюле, уже на выходе из редакции, мне повстречалась компания из четырех человек, решившая не спешить по домам, а где-то посидеть. Увидев меня, стали предлагать: давайте с нами! Это были два Сергея — Агафонов и Дардыкин, Валерий Яков, спецкор международного отдела Эльмар Гусейнов. Все знали мое негативное мнение о публикациях в газете после перепечатки из «Монд», но это пока не меняло наших прежних, нормальных отношений. Эльмар был тем человеком, из-за которого несколько месяцев назад возникло первое легкое трение между «Лукойлом» и редакцией. По просьбе руководства компании газета направила его в Ирак, где наш акционер вел переговоры об участии в разработке крупного месторождения нефти. Оплатившие поездку лукойловцы остались недовольны напечатанным материалом. Жаловались Голембиовскому. Тогда он не возмутился, теперь этот случай использовался как одно из свидетельств цензуры со стороны нефтяной компании.

По предложению Эльмара мы поехали в ресторан, который держали его земляки из Баку. Два часа, проведенных за хорошей едой и выпивкой, превратились, как водится у газетчиков, собирающихся за столом вне редакций, в очередную производственную летучку. Много раз в этом нестройном разговоре начиналась, прерывалась и снова возобновлялась речь о будущем газеты. Все сходились на том, что ее судьба зависит от того, каким выйдет из кризиса журналистский состав — единым, дружным или расчлененным, когда каждый сам по себе. С какого-то момента мой слух стали резать фразы, делившие нынешний коллектив на хороших и плохих, своих и чужих. Увлекаясь, мои более молодые друзья-коллеги говорили так, будто они уже получили право фильтровать штатное расписание, дошли и до самой его верхушки.

— Гонзу надо убирать, — категорично произнес Яков, и все понимали, что имеется в виду Гонзальез.

— Конечно, — поддержал его Дардыкин. — А потом дойдет очередь и до Галембы. — Кто-то чуть раньше так уже поименовал Голембиовского.

Я откинулся на спинку стула, закрыл глаза, попытался представить, как бы они распорядились мною в мое отсутствие и под какой кличкой. Пока я фантазировал о себе, Агафонов защитил «Галембу»:

— Игорь при любом раскладе должен оставаться на месте.

По кадровому вопросу подавал голос и Эльмар, но со свойственной ему деликатностью никого не увольнял. Мне же хотелось все услышанное обратить в шутку, а она как-то не выстраивалась в уме.

Тем временем над нашим столом уже стал витать чуть ли не лозунг «кто не с нами, тот против нас».

— Гонза предатель, — снова заговорил Яков, — он дал подлые интервью. Его будем убирать. — И вежливый вопрос ко мне:

— Вы как к нему относитесь, Василий Трофимович?

Я отвечал, что мое мнение в редакции известно: Гонзальез — хороший журналист, но никакой бизнесмен. На это Яков сказал:

— Значит, вы с нами.

И тут я, отказавшись от желания шутить, заговорил о том, что меня встревожило появившееся сейчас, за этим столом, предчувствие чего-то очень плохого в известинской жизни, деление на наших и ваших может привести всех нас к состоянию взаимной вражды и ненависти. Подали чай, и опять мы переключились на что-то другое. Когда уходили, Яков сказал мне, что есть идея расставания с Гонзальезом и было бы хорошо, если бы и я принял в этом участие. Я махнул рукой — ладно, мол, на сегодня хватит…

Вернувшись домой, вынул из портфеля экземпляр снятой в редакции ксерокопии статьи в журнале «Эксперт», посвященной отношениям «Известий» с «Лукойлом». К ней подверстана набранная самым мелким шрифтом «Беседа с вице-президентом АО “Редакция газеты «Известия»” Эдуардом Гонзальезом». Еще раз перечитал, чтобы лучше понять, в чем там подлость. Текст произвестинский, разве что вот эти три вопроса — ответа?

— Как вы оцениваете эти события?

— Все это произошло, конечно же, из-за публикации. Я только знаю, что Алекперов расстроился, прочитав перепечатку из газеты «Монд». И правильно сделал.

— А каково ваше отношение к этой публикации?

— Я считаю, что не надо было перепечатывать без комментариев, без дополнительного расследования, без какого-то наведения справок. Незачем было печатать. Но здесь я хотел бы подчеркнуть, что та оценка, которую я высказал по поводу публикации, — это, безусловно, моя личная оценка — как человека, который в принципе не вмешивается в процесс формирования газеты.

— Не исключен такой вариант, что «Лукойл» ничего не будет продавать?

— Дай-то бог. Мы будем рады этому партнеру, потому что недоразумения в жизни так или иначе могут быть, никуда от них не денешься. Притирка какая-то должна быть. Когда это будет позади, мы пойдем рука об руку тихо и спокойно.

Примерно таким же было и прочитанное еще днем интервью Гонзальеза «Интерфаксу», в котором он выразил сожаление по поводу черномырдинских миллиардов на страницах «Известий». М-да-а… Эдик мне не друг, но снова напрашиваются слова о том, что истина дороже.

На следующий день, в субботу 19 апреля, домой мне позвонил Яков. Спросил, готов ли я на утренней планерке в понедельник участвовать в смещении Гонзальеза?

— Нет, — ответил я.

Как обычно по понедельникам, на этой планерке в Круглом зале было много народу. Прежде чем начался разговор по газете, внимание всех привлек к себе вставший с места Агафонов. Обращаясь к Гонзальезу, Сергей обвинил его в том, что он «фактически извинился перед Черномырдиным». Следующим выступил Яков, назвавший Гонзальеза «предателем, который сдал Голембиовского “Лукойлу”». Все были в шоке, у всех округлились глаза. Других обвинителей не нашлось. Втянув голову в плечи, держась за живот (он язвенник, плюс панкреатит) обвиняемый покинул зал. Судя по всему, эти выступления призваны были выразить всеобщее негодование коллектива отступничеством Гонзальеза, с чем должен был считаться и президент АО. Сам Голембиовский на планерке не появился, многолетнего друга и соратника ни одним словом не защитил. Находясь рядом, в своем кабинете, он, конечно, знал сценарий казни и его одобрил. В тот же день с учетом «общественного мнения» президент настоял на том, чтобы вице-президент добровольно снял с себя полномочия. Гонзальез был еще и генеральным директором дочернего предприятия «Известия-плюс», существовавшего практически только на бумаге. По требованию Голембиовского он отказался и от этой должности.

Все происшедшее перед планеркой в Круглом зале напомнило мне, как в такой же утренний час 22 августа 1991 года мы снимали главного редактора «Известий» Николая Ефимова. Но это была борьба за высокие идеалы — за свободу слова, за независимость газеты. Сейчас же здесь произошла расправа с человеком, позволившим себе иметь свое мнение и, тем более — высказать его.

Я убежден, что в интересах газеты Эдуарду Фернандовичу давно надо было сбросить с себя коммерческую должность и вернуться к прежней деятельности, где он многие годы преуспевал, пользовался немалой известностью и заслуженным авторитетом — к чисто журналистской работе. Очень велика его вина в том, что «Известия» не смогли успешно развить свой бизнес, занять надежные позиции в рыночной экономике, отсюда и большие проблемы для газеты. Но поступать с ним, как с врагом?.. Это было аморальное действо, недостойное нашего Круглого зала, нашего коллектива, отреагировавшего на случившееся мрачным молчанием.

Думаю, Гонзальеза убирали не только как «предателя». Будучи самой близкой к Голембиовскому и достаточно самостоятельной фигурой, он мешал новой команде в ее влиянии на Игоря, и она расчетливо воспользовалась поводом «предательства», чтобы избавиться от конкурента.

Не скрою, у меня было желание рассказать Игорю, что в азербайджанском ресторане он значился как «Галемба», которого кое-кто хотел бы поставить в очередь на изгнание после Гонзальеза. Но совесть не позволила это сделать. Я решился лишь на короткую фразу, войдя в редакторский кабинет в ту минуту, когда его покидали Дардыкин с Яковым:

— Игорь, — сказал я, — будь осторожен с этими ребятами.

Он бросил внимательный взгляд на меня, как бы желая понять, зачем я это говорю. Но я тут же перешел к теме, по которой он меня позвал. Не исключено, что моя откровенность могла бы как-то повлиять на отношение Голембиовского прежде всего к Дардыкину, с которым они не были так душевны, как, скажем, с Агафоновым. Однако это вряд ли изменило бы наметившийся ход редакционных событий, а главное — я бы не простил себя за поступок, относящийся к разряду стукаческих. Полагаю, что сегодня я имею право сказать то, о чем молчал семнадцать лет.

После того как без ведома нефтяников совет директоров «Известий» перенес годовое собрание акционеров с 22 апреля на 4 июня, вице-президент «Лукойла» Леонид Федун позвонил в редакцию и предложил компромисс: открыть собрание в ранее назначенный день, но объявить перерыв до 4 июня. Редакция на это не пошла.

22 апреля представители компании во главе с Федуном все же попытались провести в «Известиях» собрание, однако их не впустили в конференц-зал. Пока они ждали, что им откроют дверь, по громкой связи был брошен призыв известинцам собраться в холле перед этим залом. Здесь и состоялось выяснение отношений между «трудовым коллективом» и проблемным инвестором. Стихийный митинг не мог сблизить стороны, которые уже далеко отошли от еще недавнего взаимопонимания. Звучали пламенные речи, которые ничем новым уже не отличались. Одни защищали свое право на свободу слова, другие отвечали, что «инвестор не угрожает свободе. Свободе угрожает нищета».

Обиженная таким приемом, но уверенная в своей правоте делегация незваных гостей устами Федуна объявила, что собрание состоится через два часа в соседнем Старопименовском переулке — в актовом зале средней школы № 175. Похоже, что такой запасной вариант был продуман заранее. Это собрание прошло без помех и быстро. Его участники представляли большую часть собственности «Известий» — 51,3 процента акций. В пакет кроме основной доли «Лукойла» (41 процент) входили акции нескольких финансовых фирм, поддерживавших нефтяную компанию. Был избран совет директоров «Известий» в составе семи человек: четыре от нефтяников, трое известинцев. Персонально, как и договаривались в марте, названы Голембиовский, Данилевич, Гонзальез. Единственным известинцем, присутствовавшим на собрании в школе как физическое лицо, был вице-президент до вчерашнего дня, ставший рядовым сотрудником Э. Гонзальез.

Вечером избранные в совет директоров представители «Лукойла» во главе с Федуном вернулись в редакцию, чтобы провести здесь первое заседание в полном составе — вместе с тремя известинцами. Они огласили свое новое предложение: избрать Голембиовского президентом АО и председателем совета директоров, но не главным редактором. Игорь его отверг, заявив, что не устранены причины, вызывавшие возражения журналистского коллектива. В опубликованной в «Известиях» информации об этой встрече указывалось, что главная из этих причин — «отсутствие надежных гарантий защиты журналистов от попыток введения политической цензуры, что исключало бы нормальное выполнение обязанностей газеты перед читателями». Подразумевалось, что такую гарантию может дать выполнение только одного условия — главным редактором «Известий» должен оставаться Голембиовский.

23 апреля по инициативе Федуна состоялась еще одна встреча с Голембиовским, и они договорились взять тайм-аут. Федун улетал в Лондон презентовать ценные бумаги «Лукойла», Игорь пообещал уйти в отпуск. Действительно, 24 апреля он издал приказ: «Ухожу в недоиспользованный отпуск на 14 рабочих дней с 28 апреля по 16 мая 1997 г. Исполнение обязанностей президента АО возлагаю на директора по производству Батарчука Б. А. и исполнение обязанностей главного редактора газеты на Друзенко А. И». Но это был ложный приказ, усыпляющий бдительность противника. О настоящем отпуске не могло быть и речи, поскольку уже развернулась многоходовая операция, цель которой — привлечь второго крупного инвестора в расчете столкнуть его с первым.

Еще в середине месяца в коридорах, холлах, в столовой, кафетерии были расклеены объявления: «Всем, кому дорога судьба редакции, нотариус заверяет доверенность каждый день». Этот же призыв раздавался на планерках, различных заседаниях. Объяснялось и внушалось, что каждому, кто владеет акциями «Известий», надо их передать в управление Голембиовскому. Всего на руках более чем пятисот физических лиц имелось 22 процента акций от общего числа. Ставилась задача собрать их, то есть консолидировать в единый пакет, чтобы главный редактор, действуя по доверенностям, мог им голосовать в интересах редакции. У самой редакции уже было 22,4 процента акций, ранее скупленных у известинцев. Дальнейшие шаги пока не раскрывались, оставались для коллектива тайной.

Здесь надо вернуться к воспоминаниям Якова. На следующий день, после того как установился контакт с олигархом Потаниным, а ребята вместе с шефом выпили по стакану виски, потом и по второму, началась интенсивная работа с будущим акционером. На переговоры с Кожокиным, заместителем Потанина,

мы отправились втроем — Лацис, Агафонов и я, — писал Яков. — Зия сидел во главе стола и внимательно слушал наше общение, лишь изредка задавая уточняющие вопросы. Он в этих переговорах выступал в роли гаранта для обеих сторон, потому что мы никаких бумаг не подписывали, договариваясь на доверии. Мы брали на себя обязательство на деньги, выделенные Потаниным, скупить на рынке (преимущественно у бывших известинцев) свободные акции и довести (вместе с нашими) общий пакет до контрольного. При этом предложили разделить этот пакет поровну — таким образом, чтобы и у ОНЭКСИМа, и у «Известий» было по 25 процентов акций. Кожокин с этим предложением согласился. Принял он и главное наше условие — после завершения всех процедур (при любых условиях) сохранить за Голембиовским пост главного редактора. Пожали друг другу руки, посидели у Зии за чашкой чая, а после этого, окрыленные, поехали в редакцию радовать шефа. <…>

Кожокин и его коллега Горяинов, — продолжает Яков, — практически поселились в редакции. Они изучили добытые нами списки многочисленных акционеров, они просчитали все наши возможности по сбору акций, они присматривались ко всем известинцам, обладавшим в редакции хоть каким-то весом. И они демонстрировали практически полную общность с нашей командой. Горяинов даже как-то пару раз вместе со всеми отправился домой к Агафонову выпивать за будущие успехи. Сергей всегда умел принимать и быть душой компании, поэтому Горяинов чувствовал себя весьма комфортно в нашем добродушном кругу. Никто из нас не ощущал опасности от этой улыбчивой парочки — от Горяинова и Кожокина… Операцию по стремительной скупке акций мы готовили в тайне. Основную скупку решили провести в последние выходные апреля, на которые как раз приходилась Пасха. У лукойловцев, не имевших адресной базы данных бывших известинцев, шансов переиграть нас за эти выходные дни не было. Но только в том случае, если мы успеем все скупить до понедельника…

Именно эти апрельские дни стали временем, когда обстановка в редакции сильно накалилась. Если до двадцатых чисел месяца это была атмосфера борьбы с внешней угрозой, то есть с «Лукойлом», и она основную часть людей сплачивала, то сейчас в повестку дня ворвался и сразу стал главным другой вопрос: продажа акций. Как ни секретили замысел с ОНЭКСИМ-банком, информация о нем просочилась и охватила все кабинеты и коридоры. Утверждалось, что банкиры будут платить намного больше за акцию, чем может дать «Лукойл», если он тоже начнет скупку, хотя акций у него и без того много. Вскоре уже говорилось, что нефтяники точно намерены пополнить свой пакет, а это значит, что цены могут идти вверх. Диапазон звучавших цифр менялся по многу раз на день и в обе стороны — то они росли, то падали, то снова набирали высоту. От земных житейских интересов слухи взлетали в заоблачную политику. Уже называлось имя Березовского, якобы и он с одобрения Кремля готов броситься в гонку за акциями «Известий». И Борис Абрамович уже дает опровержения, чем еще больше усиливает интригу — и нервотрепку в редакции.

Все могло бы успокоиться, войти в деловое русло по сделкам купли-продажи, если бы инициаторам торгов хватило здравого смысла не играть на настроениях людей и их самолюбии, не злить их категорическими указаниями продавать акции ОНЭКСИМ-банку — и только ему. Центром психологического давления на тех, кто колебался, стал кабинет, в котором я отработал почти шесть лет, а теперь его занимал Дардыкин. Отсюда шли звонки в отделы, в корпункты по России и за рубежом с требованиями подчиниться, с угрозами — вплоть до увольнения. Сюда приглашали, вызывали все с той же целью — выбить акции для нужного покупателя, то есть ОНЭКСИМа. Мне есть что самому сказать о посещении этого кабинета, но сначала два свидетельства — от прекрасных журналистов, отдавших многие годы «Известиям». У меня сохранились их письма разного времени ко мне, в которых вспоминаются описываемые выше события в редакции.

Евгений Бовкун, собкор в Германии:

Ты, наверное, помнишь массовое выкручивание рук с требованием дать генеральную доверенность Голембиовскому на право распоряжаться акциями и голосовать на собрании. Я отказывался, объясняя, что приеду голосовать сам. За что подвергался психотеррору по телефону в течение двух недель: с прямыми угрозами увольнения. В этом принимали участие многие, начиная с Дардыкина и Голембиовского, и кончая Лысенко (собкор в Берлине. — В. З. ) и Коваленко (собкор в Париже. — В. З. ). Прилетев в Москву, я хотел распространить в редакции открытое письмо к Голембиовскому (копия есть у Плутника), но, побеседовав с ним (в присутствии Поляновского), высказал ему содержание письма даже в более резких тонах. Я спросил, а что будет, если завтра они поссорятся с ОНЭКСИМ-банком? Ответа не получил. Я сказал Игорю: если меня собираются увольнять, то и акциями я могу распорядиться по-своему, но если редакции нужны я и мой опыт, то, разумеется, я продаю акции редакции («свою цену» я не назначал). Игорь долго молчал, потом сказал, что дает мне гарантию. В тот же день Дардыкин от имени Голембиовского гарантию уточнил: два года работы в Бонне. Такую же устную гарантию мне дал и Вадим Горяинов, поскольку вопрос продажи мною акций ОНЭКСИМ-банку обсуждался с Потаниным…

Леонид Капелюшный, собкор в Одессе. Акционером я себя, как и все, не чувствовал. Как-то по приезде в Москву Нина Дашьян (секретарь корсети. — В. З. ) просто уговаривала меня докупить акции за приватизационные чеки — что-то там происходило в АО. Я отмахивался — чеков нет. Тогда она сама пошла в подземный переход на Пушкинской, купила этих сколько-то там чеков, и что-то там менялось. Или не менялось. Потому что в конце концов у меня акций оказалось стандартно мало — 21.

О продаже акций мне сообщил ответственный секретарь Сергей Дардыкин. Эти новые начальники все мне уже были чужие — по духу. Они хотели заметок, которые писать было легко, но сильно противно. Какую-то хрень с приключениями, кровью и спермой. Я не понимал тогда, как и сейчас не понимаю, что они там говорили про новые «Известия», про старые «Известия». Редакция той поры хотела сама не знамо чаво. Не помню уже кто, но позвонил мне из редакции и попросил что-нибудь такое…

Я вспомнил, что черт знает когда, только начав работать в Одессе, я написал заметочку о коте, который живет на дереве. При наведении «порядка» на Греческой площади — то бишь при сносе игровых павильонов, кот сиганул с крыши павильона на ясень и не слезает. Ему смастерили домик, подают на веревочке ведро с едой, кот там живет без кошки, но в свое удовольствие. И уж не помню кто в редакции, но тогда меня посрамил — как это я додумался…

Я считал, что для последней полосы заметка в самый раз.

И вот теперь, вспомнив об отвергнутой кошачьей истории, я послал ее снова, тем более что кот менее популярным не стал, его теперь даже показывали туристам. Мало что эту чепуху напечатали как серьезный материал — ее даже хвалили и отметили.

Дардыкин, сообщая о распродаже «Известий», говорил, что вот-де наступает для газеты день, когда идет проверка на верность и пр. Я сел на паровоз и приехал. И правильно сделал. Знаешь, почему? Потому что в тот день в последний раз увидел всю нашу собкоровскую братию. Пушкаря, Чемонина, Петра Ворошилова, Баблумяна, Кондратова, Матуковского, Дергачева… Славный у нас был корпус. В «Комсомолке» был хорош, но у нас — просто класс. Жаль, что об этом никто не напишет.

Я был в каком-то смятении, в недоумении. Продажа акций была не просто финансово-торговой операцией, а чем-то другим. Это было как продажа своей хаты в селе (а это совсем не жилье, как квартира в городе), после чего в чужие руки уходит не только угол, где ты ел и спал, а целый мир, и мне стало как-то сильно хреново. Какой-то джинсово-неуверенный пробежал Игорь. Совершенно неожиданно подошел Дардыкин, начал хвалить мою заметку про кота — им же обкарнанную и по сей причине потускневшую и потерявшую идею. Я писал что-то такое, как явление. «Лепрозорий». Получился репортаж из лепрозория. Друзенко тоже был растерянным и, что случалось редко, не захотел идти в гостиницу и вмазать, хотя сало было с «Привоза» и водка приличная.

Уже потом, в гостинице, я понял: отныне газете нужны будут другие перья, собкоры, редакторы. Наше время ушло. Во всяком случае — мое.

У меня есть опыт работы в «Комсомолке» и в «Известиях», мне там и там работалось комфортно, но это два разных мира. Сопоставление их бессмысленно. Наибольше их роднит, пожалуй, только падение. Но в своих размышлениях я пришел вот к какому выводу.

Как-то В. Н. Севрук, еще в своем страшном статусе, выступая на собкоровском совещании, как бы вскользь и как бы шутя, сказал, что в «Известиях» витает неистребимый меньшевистский душок. Сказал не зло, и лично я посчитал это комплиментом. Пережили мы большевистскую эру, переживем и эру дикого капитализма, даже если «Известия» перестанут выходить вообще. Найдется в грядущих временах человек, который достанет их из небытия и воскресит. И чем больше мы оставим памяти о своей газете, тем шансов на это больше…

На первый взгляд, Капелюшный в этом письме местами отходит от темы продажи акций. Мне же кажется, что здесь ничего не говорится лишнего — по письму видно, с какими настроениями люди прощались не только с ценными бумагами «Известий», но и с лучшим, что было в «Известиях».

В один из дней мне позвонил Дардыкин:

— Будет время — загляни, пожалуйста.

Мы всегда были и оставались взаимно вежливы, хотя в последний год очень расходились в оценке многого из того, что появлялось на страницах газеты, как редактировались материалы на выпуске. Но я умел, да и он старался быть выше расхождений в профессиональных вкусах.

В огромном кабинете два стола, один для заседаний, встреч с гостями, переговоров. За него и предложил сесть Сергей.

— Мы разве надолго? — спросил я.

— Ну, как пойдет разговор…

То, что я услышал, не забывается.

— Ты из числа тех, у кого наиболее солидный пакет акций — 0,64 процента. Но тебя пока нет в списке тех, кто продаст их ОНЭКСИМ-банку.

— Продам тому, кто больше за них даст, — ответил я.

— Но ты же патриот «Известий».

— Конечно, — сказал я, — но я еще больший патриот семьи. Если тебе интересно, скажу, что она из шести человек. Двое детей — школьников, двое стариков — ветеранов войны, не ахти зарплата у жены. Кроме того, я помогаю родной сестре в Донбассе — там четыре человека и полная нищета, как везде на Украине. Поэтому я заинтересован в обострении конкуренции между «Лукойлом» и ОНЭКСИМ-банком. Кто выше поднимет цену, тому и отдам.

— Ты же понимаешь, — продолжил Дардыкин, — что если твой большой процент достанется «Лукойлу», это может помочь ему овладеть контрольным пакетом, и тогда мы все проиграли, Игорь не будет главным редактором. Выходит, что потенциально ты можешь быть против Игоря, недругом редакции.

Я разозлился и ответил, что потенциально пошлю его, давнего своего приятеля Сережу Дардыкина, на несколько букв, если он будет со мной говорить в таком тоне.

— Тогда слушай, — сказал он. — Егор Друзенко, почти вдвое младше тебя, оказывается мудрее тебя, смотрит в будущее. У него тоже большой пакет акций, и мы с ним договорились, что он продает их ОНЭКСИМ-банку, а мы взамен оставляем его отца, Анатолия Ивановича Друзенко, первым заместителем главного редактора. Если ты последуешь примеру Егора, то останешься замом главного…

За многие годы пребывания в этом кабинете я несколько раз выходил из себя, о чем сожалею. Но никогда еще он, кабинет, не видел меня в таком состоянии, как при этих последних словах, и не слышал того, какой силы и какие звуки я издал. Я послал его не на три, а на все тридцать три буквы в многоэтажном их построении. Распахнулась дверь, на пороге был ошарашенный Агафонов:

— Что случилось?!

Повторись ситуация сегодня, я, наверное, повел бы себя так же — очень уж меня достала наглая спекуляция на «патриотизме». Хотя понимаю, что сдержанность больше красит человека.

По-другому я реагировал, когда через несколько дней в ином стиле со мной говорили, не предлагая никаких должностей, два человека — они тоже убеждали продать акции ОНЭКСИМ-банку. Сначала это был Владимир Сунгоркин. Оказывается, его «Комсомольская правда» уже сотрудничала с этим банком, продала ему часть своих акций. Володя считал, что было бы хорошо для дела, если бы в одном медийном холдинге пребывали две всегда дружественные газеты — «Комсомолка» и «Известия». Я и ему сказал, что у меня нет ни симпатий, ни антипатий ни к ОНЭКСИМу, ни к «Лукойлу», у меня просто бизнес и ничего кроме бизнеса — у кого будет лучшая цена, тот и хозяин моих акций. Через пару дней объявился Саша Гордин — я о нем уже рассказывал. Когда-то я давал ему рекомендацию для поступления на журфак МГУ, через несколько лет после его окончания он пришел к нам генеральным директором совместного предприятия с немецкой «Бурдой», а сейчас приехал ко мне в качестве менеджера ОНЭКСИМ-банка. Сообщил своему начальнику Кожокину, что меня знает, а тот знал из редакционных бумаг о числе моих акций, и вот теперь Саша явился ко мне агитировать в пользу своей новой конторы. Назвал цену, я ответил, что пока не знаю, сколько могут давать нефтяники. В итоге встречи Саша сказал, что все понимает, доложит Кожокину. И тут у меня раздался звонок от директора департамента общественных связей «Лукойла» Александра Василенко, правой руки Федуна в отношениях с «Известиями». Каким-то образом он прослышал о размерах моего капитала, предложил сумму, которая была несколько ниже банковской. Я сказал, что она меня не устраивает, на что Василенко ответил: можем еще подумать. Договорились созвониться после Пасхи, первомайских праздников…

Я не стал долго выяснять, высказанные мне условия Дардыкина — это его самодеятельность или все согласовано с Голембиовским. Попробовал было пару раз зайти к Игорю, но оба раза секретарь говорила, что он не один. На вопрос «Кто там?», отвечала: «Всё те же». Над этим редакция уже иронизировала: «У главного редактора постоянно всё те же». Вот что писал впоследствии в своей незавершенной работе о событиях в «Известиях» в апреле — июле 1997 года бывший управделами редакции, очень близкий к Игорю и его семье Анатолий Данилевич: «В эти апрельские дни все большее и большее влияние на И. Голембиовского оказывала группа в составе: С. Агафонов, С. Дардыкин, В. Яков. Чуть позже к ним подключились политический обозреватель газеты О. Лацис и редактор отдела политики С. Киселев. Утром, днем, вечером в кабинете главного шли совещания за совещаниями, остаться наедине с И. Голембиовским практически было нельзя, не проходило и минуты, как распахивалась дверь и кто-то из трех обязательно появлялся в кабинете. Ни совет директоров АО «Известия», ни его правление не были в курсе того, что намечается…». Все вышеназванные из этого окружения Игоря предпочитали себя считать «инициативной группой».

Еще раз процитирую Якова, который описывает то, что в эти дни он наблюдал и в чем активно участвовал:

На пятом этаже (это ошибка — на четвертом. — В. З. ) в кабинете планерок международного отдела установили сейф и приготовили все необходимые аксессуары для оформления покупки акций. Ответственным назначили Гаяза Алимова и кого-то из бухгалтеров. Данилевич отвечал за то, чтобы в здание не попали случайные люди. Международный отдел уселся за телефоны, чтобы обзванивать бывших известинцев, некоторые из которых уже давно переехали жить в Германию, Канаду, Израиль, Штаты…

Дардыкин отвечал за выпуск газеты. А шеф, почти не покидая кабинета (для «Лукойла» и по документам якобы находился в отпуске. — В. З. ), внимательно следил за всеми нюансами этой операции, успевая общаться не только с нашей командой, с почти поселившимся у его стола Кожокиным, но и с многочисленными известинцами, которые дистанцировались от схватки и явно колебались, какой из сторон отдать предпочтение — «лукойловской» или нашей. Ему в эти дни было тяжелее всех, потому что он, как никто другой, видел, с какой неизбежностью разваливается могучий лайнер под названием «Известия». Почти тысяча человек (преувеличение в два раза. — В. З. ), сидящих в многочисленных кабинетах на восьми этажах уже не являлись единым экипажем этого корабля, и большинство из них явно не готовы были поддерживать своего капитана. Приобретая одну небольшую энергичную и верную команду, он на глазах терял основную часть общей команды. Он лучше всех нас понимал или чувствовал, в какой водоворот затягиваются «Известия» и, судя по его нерадостному настроению, не особенно был уверен, что мы из этого водоворота выберемся.

Чуть раньше, вспоминая начало публикаций в газете против «Лукойла», Яков писал: «Судя по настроению Игоря, он был далеко не рад этой развернувшейся информационной войне, но остановить своих горячих молодых коллег не мог. Хотя прекрасно понимал всю самоубийственность нашего поведения».

Тяжелое и горькое чувство оставляют эти строки. Они довольно точно указывают на то, что к этому времени Игорь подошел далеко не в лучшей своей лидерской форме. Не хочется строить какие-то причинные версии, пытаться понять и объяснить, почему это произошло, но факт остается фактом: весной-97 Игорь был во многом другим, не таким, как еще два года, даже год назад, не говоря уже о более раннем периоде. Тогда невозможно было представить, чтобы кто-то мог им манипулировать, откровенно сбивать его на неразумный путь. На мой взгляд, раньше одним из сильных его качеств как руководителя была способность реалистично смотреть на окружающий мир, на свою редакцию, сейчас же это качество явно ослабло, объективности стало гораздо меньше. Многие годы, что я его знал, он умел вдохновляться новыми идеями и вдохновлять других, задавать импульс, вызывать у людей желание активного действия. Теперь на смену пришли какая-то отстраненность от того, что называется газетным творчеством, сильная раздражительность. Ему раньше нравилось высокое доверие к нему в коллективе, он им гордился. А когда оно начало падать, это его (во всяком случае, так казалось внешне) не взволновало, оставило почти безучастным. Мы, давнее близкое окружение, заслуженно считали его первым среди нас, но не молились на него, в интересах дела высказывались прямо и критически, бывало, что удерживали его от эмоциональных решений и слишком рискованных инициатив. И все это способствовало росту его репутации как вдумчивого, ответственного руководителя. Новая команда не осмеливалась возражать ему, спорить с ним, говорить неприятные вещи — она восхищалась им, приходила в упоение от того, что может часами, днями и неделями пребывать с ним рядом и очень ему льстила, называла вождем.

С большим сожалением надо сказать и о том, что не самыми полезными для его морального духа и физического состояния были частые вечерние, а нередко и дневные отдушины за столом в компании этих гораздо более молодых и крепких парней. Это их амбиции и лихость, самоубийственность, по выражению Якова, их поведения создали такую обстановку на мостике корабля под названием «Известия», что он попал в водоворот, сбился с курса, а капитан не мог его выровнять. И силы его, и авторитет уже не были прежними. Другим стал и некогда единый, а ныне разобщенный экипаж.

Утром в пятницу, 25 апреля, накануне Пасхи, вспоминает Яков,

на двух броневиках ОНЭКСИМ-банка в редакцию привезли мешки с деньгами. Сумма исчислялась несколькими миллионами долларов — в рублях. У кабинета на пятом (четвертом. — В. З .) этаже выставили вооруженную охрану. Такая же охрана встала и у кабинета Игоря, оберегая не столько его, сколько Кожокина, который по-прежнему что-то там высиживал, распивая чаи и угодливо улыбаясь.

По нашим звонкам в редакцию потянулись люди, имеющие на руках акции «Известий». Те, у кого акций было много, покидали здание на Пушкинской с приличными пачками денег. У некоторых даже набирались полные целлофановые пакеты. Большинство не верили в реальность происходящего, потому что считали свои акции чем-то эфемерным, тем более что в бумажном виде они не существовали. А тут — реальные пачки денег. Из-за этих пачек по коридорам пополз холодок недоверия…

Холодок — неточное здесь слово. Еще накануне редакцию охватил упорный слух: Голембиовскому и его команде дают лучшую цену за акции, чем всем остальным. Чтобы это опровергнуть, Игорь и его соратники поднялись на четвертый этаж одними из первых. Сначала оформили выписки из реестра с указанием, сколько у кого акций. Потом — в кассу. Получив деньги, демонстративно показали очереди, что у них не больше пачек, чем у других и даже меньше, чем у некоторых, — все зависело от количества акций. Цена же одинакова: 3 доллара за штуку. Стоявшие рядом видели, что здесь будто бы все равны, обмана нет. Но у многих из тех, кто пришел позже или на следующий день, недоверие осталось, и оно живо до сих пор. Продолжает гулять версия со ссылкой на какого-то юриста, что лично он в офисе ОНЭКСИМ-банка на проспекте Сахарова оформлял Голембиовскому большую доплату за его акции, а Игорь просил никому об этом не рассказывать. К возникшим в конце апреля — начале мая слухам добавился еще один — уже после того, как на средства Березовского стала выходить газета «Новые известия». Будто бы олигарх поставил условие ее учредителям (Голембиовскому, Лацису, Агафонову, Дардыкину, Якову): я дам вам деньги на газету, но и вы должны внести в общую копилку по 500 тысяч долларов — и такие деньги у каждого нашлись, а появились, мол, они как премиальные от ОНЭКСИМ-банка… Наверное, во всех этих версиях правды столько, сколько ее в воспоминаниях о приватизации, когда руководство газеты якобы отхватило себе по самому большому пакету акций. Я уже писал, что у Игоря он был гораздо меньше, чем у многих рядовых сотрудников. Думаю, что если и свидетельствовали о чем-то слухи, так это в первую очередь о том, что скупка акций не улучшила обстановку в редакции, она стала еще более нездоровой.

Торговля шла весь день в пятницу и наступившей ночью, в субботу. Покупатели и продавцы не посчитали это занятие грехом, продолжили его и в святой праздник Пасхи. Когда в очередь за выписками из реестра выстроились срочно вызванные в Москву собкоры, кто-то им шепнул: «Алекперов дает больше». Собкоры покинули очередь и в конце коридора провели свою планерку. Захотели взять выписки из реест-ра, чтобы, минуя здешнюю кассу, ехать с ними в «Лукойл». И тут же услышали:

— Нельзя предавать газету!

Вмиг, будто бы по случайному совпадению, кончились нужные бланки, был объявлен перерыв. Но несколько собкоров не сдались, дождались выписок — и не пожалели. Действительно, от своей разведки в «Известиях» лукойловцы узнали, что там идет повальная скупка акций, — и повысили свою цену вдвое, до шести долларов. Когда коллеги с периферии воспользовались этим, редакционные москвичи сделали для себя вывод, что с ними обошлись не лучшим образом — их принудили торопливо заключать дешевые сделки.

Так подавляющее число известинцев в считаные три дня расстались со своими активами. Людей убеждали, что все это делается во имя спасения «Известий». Если вдуматься, в эти дни в наше здание вернулась коммунистическая идеология, а организаторы торговли акциями действовали в традициях большевизма. Ведь они исходили из того, что некие коллективные, будто бы общередакционные интересы неизмеримо важнее интересов каждого отдельно взятого человека. Фактически это была стремительно проведенная коллективизация с изыманием частной собственности в пользу случайного, совершенно не изученного так называемого партнера по имени ОНЭКСИМ-банк, который уже в ближайшее время покажет свою бульдожью хватку и коварство.

 

Теряя чувство журналистской меры

Итак, основная масса активов физических лиц досталась ОНЭКСИМ-банку. Скупил он кое-что и у мелких фирм, раньше дававших доверенности «Лукойлу». К 1 мая результаты сторон оказались практически одинаковыми: каждая имела по 48 с лишним процентов. Началась финишная гонка с интенсивными поисками и уговорами последних держателей акций.

На меня вышли из «Лукойла» с предложением 6 долларов за штуку, и я уже хотел его принять, но снова объявился Саша Гордин вместе с представителем банка Вадимом Горяиновым, они назвали 7 долларов. Мысленно поиздевавшись над своими низменными чувствами и вспомнив знакомую с детских картежных времен поговорку «жадность фрайера губит», я согласился. Через час или два опять был звонок из «Лукойла» и прозвучала такая же цифра — семь за акцию. Мне показалось, что если буду настаивать, она может увеличиться. Но я не стал этого делать. Несмотря на то, что я с самого начала осуждал конфликт с «Лукойлом», хотелось все же такого его финала, чтобы он был по возможности лучшим для «Известий». Продав акции ОНЭКСИМ-банку, то есть известинской стороне, я вздохнул с облегчением, что не только духовная, но и материальная связь с газетой осталась не разорванной.

А вот как это было с Борисом Резником, находившимся в те дни дома, в Хабаровске. Ему позвонил Андрей Иллеш, активно включившийся в борьбу за акции на стороне «Лукойла». Сказал:

— Твой пакет очень нужен «Лукойлу». Я договорился, что к тебе готов немедленно вылететь его человек с деньгами — 450 000 долларов.

За этим звонком последовал другой — из редакции. Агитировали в пользу ОНЭКСИМ-банка. В какой-то момент трубку взял Голембиовский:

— Боря, в твоих руках судьба «Известий». Прими правильное решение.

Состоялся домашний совет. Супруга Лена сказала:

— Есть вещи, которые дороже денег…

За свою верность «Известиям» семья Резника получила от ОНЭКСИМ-банка рублевую сумму, эквивалентную 25 000 долларов.

Дольше всех не расставался с акциями Владимир Надеин. И ему, и его супруге Ольге тоже звонили из редакции в Вашингтон, пытаясь всколыхнуть их патриотические чувства по отношению к «Известиям». Хотя хорошо знали, что Надеин не тот человек, который может подчиниться демагогическому давлению. У него имелось собственное понимание пути, по которому должна была двигаться газета. Он считал, и говорил об этом ему звонившим, что вообще никому не надо продавать акции. Их ведь на начало конфликта насчитывалось у редакции и физических лиц — известинцев в общей сложности 45 процентов, очень внушительная доля для отстаивания в рамках акционерного общества интересов коллектива. А продавая акции, переставая быть собственниками, люди утрачивают и в конечном счете утратили какое-либо влияние на развитие газеты. Когда Надеин слышал, что газета остается в руках журналистов, он отвечал, что это в значительной степени бравада. Нельзя одновременно продать свои акции, получить деньги за те рычаги влияния, которые были, и утверждать, что мы будем и при деньгах, и у руля. Владельцами любой газеты являются люди, заплатившие за нее деньги.

Надеина за его оригинальные мозги и острое перо уважали в редакции все, а среди уважающих были те, кто его не любил, что естественно — талантливых, да еще с характером не обязаны любить все. Но еще были и те, кто Надеина боялся как возможного будущего главного редактора, а такая перспектива не исключалась. В интервью журналу «Итоги», вышедшему 29 апреля, Голембиовский говорил:

— С самого первого момента, когда возник такой накал, я думал об одном: главное — «Известия». И не в Голембиовском дело. Другой будет редактор — ну так, Бог ты мой, мало ли у нас было редакторов… У нас же, когда мы говорили о возможных компромиссах, возникла кандидатура Надеина. С нашей стороны это лучшая альтернатива, чем то, что они предлагают: Иллеш, Гонзальез, Агафонов… А еще они предлагают: Егор Яковлев. Да, и еще Третьяков…

Те, что боялись видеть Надеина в главном руководящем кресле, сделали все необходимое, чтобы он в нем не оказался. Кто-то запустил слух, что «Лукойл» назначает его вместо Голембиовского, после чего он был отнесен к вражескому стану, его имя стало произноситься с негативной интонацией, и шло это с самого верха газеты.

Но заискивающие звонки ему из редакции продолжались, так как очень нужны были его 0,64 процента акций. Просили обязательно прибыть в Москву и иметь при себе большой мешок для денег от ОНЭКСИМ-банка. Прилетев в дождливый майский вечер, кажется, 6 мая, Володя позвонил мне и предложил встретиться. Сделать это было легко: он звонил от дочери в районе Яузского бульвара, я жил поблизости — на Чистопрудном. Расстались поздно. Привожу эти подробности, чтобы в напечатанном виде опровергнуть утверждения, будто Надеин еще из Вашингтона договорился с «Лукойлом» продать ему свои акции и в аэропорту его уже ждали представители компании. Это выдумано. Мы говорили о многом, касавшемся ситуации с газетой и в самой редакции, а наши переживания, естественно, были связаны с неопределенным будущим «Известий». Каких-то окончательных планов относительно своих акций у Володи не было. Я ему сказал, что свои продал банку.

О дальнейшем немало писалось в газетах. Расходясь в деталях, суть передавалась верно. Надеин сначала договорился о сделке с нефтяниками, оформив предварительные бумаги по имевшемуся при нем загранпаспорту. Официально зафиксировать продажу акций требовалось в помещении депозитария, оно находилось в соседнем с редакцией подъезде. Когда он туда явился, там его уже ждали наши молодые журналисты-международники Максим Юсин и Константин Эггерт, отличавшиеся особенно активным неприятием зависимости газеты от «Лукойла». Страстно уговаривая Надеина порвать с нефтяниками, они в числе аргументов против них назвали речь вице-президента компании Федуна при неудачной попытке провести 22 апреля собрание в «Известиях»: в ней будто бы слышался антисемитский душок, и он, возможно, присущ идеологии других руководителей компании. Истинного демократа Надеина это насторожило, и он согласился встретиться с человеком из ОНЭКСИМ-банка — Вадимом Горяиновым. Встреча состоялась сразу, а единственным аргументом в ней были уже деньги. Этой сделке не могла помешать предварительная договоренность с «Лукойлом» — там фигурировал загранпаспорт, не имеющий юридической силы. Оформление в банке прошло на основе общегражданского паспорта.

Так складывалось по чужеземному, а не по советско-русскому обычаю, что мы с Володей ни в 97-м, ни во все годы позже ни разу между собой не говорили о тех суммах, что получили от продажи своих акций. Как-то подразумевалось, что это сугубо личное дело каждого и нечего совать нос в кошелек другого, хоть мы и друзья. Ну а поскольку его деньги оказались вдруг предметом общественного внимания, то я просто принял к сведению то, о чем писали газеты, иногда со ссылкой на сотрудников банка: журналист Надеин получил за известинские акции 1 миллион долларов. Сам он эту цифру не опровергал и никак нигде не комментировал. Зато комментировали ее многие другие, отмечая возросший финансовый масштаб известинского конфликта, раз в нем возникают долларовые миллионеры. Другой, несколько странный резонанс вызвала эта история в отдельных кругах родного коллектива. Надеина осудили за то, что из своих акций он выжал намного больше, чем все остальные. Искренне возмущались: как он посмел?.. Зависть переходила в неприязнь к человеку, вина которого в том, что он неглуп, расчетлив.

Ажиотаж последних дней вокруг известинских акций не позволял иметь точную картину того, как они распределились между акционерами, но Игорь и его команда нисколько не сомневались, что победа обеспечена, и по этому случаю, как пишет Яков,

в кабинете главного царил настоящий праздник. Все что-то выпивали, много курили, громко общались… Нас охватила настоящая эйфория. Вождь, как мы к этому времени шутя уже называли Игоря Несторовича, снова был весел, уверен в себе и энергичен. Он чувствовал себя победителем вместе с нами, и это как-то по-особому всех объединяло. Даже тех, кто до этого отсиживался по кабинетам или позванивал в «Лукойл». Но мы, опьяненные победой, были великодушны. Игорь Несторович ни на кого не держал зла, и его пример был для нас убедительным. А опьянение уже в буквальном смысле довело ситуацию до курьеза…

Дальше Яков рассказывает, что один из участников торжества, изрядно «принявший» за победу, поехал домой на метро с портфелем, в котором были все документы о скупке-продаже акаций. Утром он вернулся в редакцию совершенно убитый и заявил, что портфель пропал. Вспомнить, где это произошло и при каких обстоятельствах, не мог. Все были в шоке.

Под угрозой, — пишет Яков, — оказались все наши усилия последних дней. Мы растерянно сидели за длинным столом в кабинете у шефа и не находили слов. Тишину нарушило тихое предложение Горяинова: «А может, в камере забытых вещей метро поискать?». Вадим Белых вскочил и убежал звонить, мы лишь махнули руками. Но минут через десять Вадик вернулся и, едва распахнув дверь, со смехом произнес: «Портфель на станции метро “Университет”. В камере хранения»… Надо было видеть облегчение на наших лицах. И шефа, качающего головой.

Даже по этому краткому описанию праздника победы видно, как редакция была разделена на наших и ваших, своих и чужих. Это сейчас победители прощали «даже тех, кто отсиживался по кабинетам». Это сейчас «мы, опьяненные победой, были великодушны». Это сейчас «ни на кого не держал зла». А что было до этого? Властвовал печально знаменитый в нашем отечестве подход к людям, к их оценке: кто не с нами, кто придерживается своего, другого мнения — тот против нас. Особой манерой при этом отличался автор приведенных воспоминаний. Свою хорошую репортерскую привычку выезжать на задания с видеокамерой он перенес на редакционные будни. Говорит сотрудник на планерке неприятные вещи о публикации в газете против «Лукойла» — Яков его снимает. Выступает человек на собрании против руководящего мнения в этом конфликте — Яков пополняет свое досье на инакомыслящих. Сгруппировались за столом с кофе несколько сотрудников из списка неблагонадежных — они уже в кадре Якова. В цитируемых мною его мемуарах он приводит эпизод с дискуссией на одном из собраний — и тут же пишет: «Часть коллектива (по-моему, Захарько и Бергер. Надо посмотреть видеозапись) стала публично возражать». Я посмеивался над видеослежкой оператора-любителя, многих же она раздражала как способ откровенного психологического давления.

Добившись перевеса в акциях в пользу ОНЭКСИМ-банка, «Известия» 14 мая опубликовали на первой полосе сообщение «Претензии “Лукойла” на роль владельца газеты оказались несостоятельными». Все оно выдержано в прежнем конфронтационном духе по отношению к своему крупнейшему акционеру. Главным материалом следующего номера становится огромная статья «“Лукойл”: политика и бизнес» с подзаголовком «Штрихи к портрету акционера». Если бы существовал список позорных публикаций за всю историю «Известий» — а был бы он, увы, громадным, — то в него наверняка вошла бы и эта статья. Обвинительная лексика прошлых десятилетий, высосанные из пальца доказательства. Приписанная «Лукойлу» вина за все. В политике он — душитель свободы, слепо действующий по указанию второго лица в стране (премьера), кормится от него и полностью зависит. Более того, по его заданию скупил акции «Известий» с целью подмять редакцию под себя. В бизнесе — хозяйственная несостоятельность, колоссальная задолженность перед бюджетом, один из крупнейших налоговых должников. Но откуда у него «свободные» запредельные средства на акции? Задавшись этим вопросом, статья уверенно отвечает: есть дополнительный «карман». Это — черная касса бандитов. Оказывается, респектабельный «Лукойл» находится под контролем криминальных структур, в его руководстве состоят люди с бандитским прошлым. А среди тех, кто способствует могуществу «Лукойла» в интересах братвы, фигурируют крупные тузы российского преступного мира — воры в законе Мирон, Дед Хасан, Шакро-молодой, Дато Ташкентский, Михо, Робинзон, Чиж и другие уголовные авторитеты калибром поменьше. Никаких конкретных фактов, разоблачительных свидетельств.

Это была публикация, потерявшая всякое чувство журналистской меры, попиравшая все этические нормы профессии. Неслучайно авторы не захотели оставить свои имена для истории газеты, статья была подписана не существующим «Аналитическим центром “Известий”». Вообще-то я догадывался, кто писал, готовил к печати материал, но не называю фамилий, уважая право каждого на псевдоним. Добавлю, что мне трудно понять, как на такое пошли люди, ранее выдававшие вполне качественную журналистскую продукцию.

И последнее в связи с этой статьей. По нашему внутреннему распорядку за час до подписания номера в печать, в 14.00 проводилась так называемая топтушка — просмотр практически готовых полос с участием редколлегии. Доводилась последняя корректировка содержания и оформления газеты. Обычно мы знали, какие основные материалы проблемного характера идут в номере, их копии иногда рассылались членам коллегии и каждый из нас имел право, а в тех случаях, когда речь шла о позиции газеты, обязан был высказать свое мнение. Однако в этот раз ни утром, ни днем не объявлялось, какая в номере будет основная статья. Когда в два часа дня начали смотреть полосы, четвертая выглядела наполовину пустой.

Возник вопрос: что здесь печатаем? Руководящий выпуском Дардыкин неохотно ответил: «Материал еще в наборе». Естественно, снова вопрос: о чем он? Дардыкин замялся: «Ну, о “Лукойле”». Все поняли, что нас дурят, — статья готова, она не выставляется на полосу, чтобы не допустить ее обсуждения. Все немного завелись, у меня вырвалось: «Надо позвать главного редактора». Игорю позвонили, он пришел сразу. Я сказал, что нарушается правило, за которое мы боролись под его руководством: редколлегия должна знать, что печатается в номере. Сказал о недопустимости таких вещей. Услышанное не могло Игорю нравиться, но он видел, что обстановка напряжена, и постарался ее разрядить. Обращаясь почему-то только ко мне, произнес:

— Ты прав, извини. Но так сегодня складывается номер. В принципе, подобного делать не следует.

По существу самой статьи речи уже не было — номер спешил к подписанию. Многие известинцы, думаю, что большинство, восприняли ее как тяжелейший собственный удар по репутации газеты. Отзывы со стороны были не лучше.

Именно эта статья сильно качнула общественное мнение и журналистское сообщество в сторону от «Известий». В некоторых изданиях стали появляться материалы, в которых от недавней солидарности с «Известиями» не осталось и следа. О продолжении конфликта сообщалось уже в основном нейтрально, а кое-где слышались и критические нотки в адрес руководства газеты. Иногда в очень уж обидном, безжалостно ироническом плане. Чего стоит только заголовок в журнале «Эксперт», вышедшем 20 мая: «…а Голембиовский в белом фраке». Первый же абзац раскрывал суть материала: «Вокруг приобретения акций “Известий” продолжается нагнетание страстей. Причем этот процесс носит загадочно односторонний характер — нагнетают сами “Известия”».

Авторы статьи, известные в деловой прессе журналисты Никита Кириченко и Андрей Шмаров, сделали в своем последнем абзаце едкий, но, как оказалось, верный прогноз: «Мы не можем точно сказать, чем закончится поднятая руководством “Известий” буря. Но нам кажется, что более вероятным будет исход, созвучный анекдотической жалобе в милицию: “Желая досмотреть драку до конца, был избит обеими сторонами”».

По удивительному совпадению, на возможность и опасность именно такого ужасного исхода — быть избитыми обеими сторонами, «Лукойлом» и ОНЭКСИМ-банком, указал и вышедший в тот же день, 20 мая, еженедельник «КоммерсантЪ Weekly» в статье «Последние “Известия”: свобода — дело хозяйское». В ней дается слово представителям двух еще вчерашних конкурентов в борьбе за известинские акции, которые говорят неожиданную и крайне огорчительную для газеты вещь: они уже встречались, они уже начинают сотрудничать.

Михаил Кожокин (ОНЭКСИМ-банк). С «Лукойлом» будем выстраивать систему взаимоотношений, которая будет учитывать интересы всех сторон. Мы обречены на взаимопонимание.

Александр Василенко («Лукойл»). В ОНЭКСИМ-банке здравые люди, они прекрасно понимают, что нужен компромисс, что нужно договориться по всем позициям…

Из этой статьи в «КоммерсантЪ Weekly» мы узнаём, что во время первого раунда переговоров ни новый, ни тем более старый акционеры ничего не говорили о независимости газеты, понимая, что разговор этот неделовой. Стороны предпочитали оперировать более предметными понятиями: «взвешенные статьи», «объективность, достоверность и никаких компроматов и заказных статей», «солидное издание».

Это была крупнейшая ошибка «Известий» — исходить из того, что в интересах редакции новый акционер будет играть против старого. Замечу, что все то время, когда готовилась и велась битва за акции, представители ОНЭКСИМ-банка произносили немало критических, язвительных слов о людях из «Лукойла», занимавшихся партнерством с «Известиями». Это впечатляло, нравилось: ругают нефтяников — значит, наши верные союзники. Но едва ОНЭКСИМ-банком был взят контрольный пакет, как «союзники» немедленно начали переговоры с «врагом» и сразу же перешли к другим отношениям с редакцией: демонстративно дружеский, можно сказать, братский тон с объятиями и поцелуями при встречах сменили на строго деловой.

За несколько дней до этого на первой полосе газеты заявлялось, что создана такая схема взаимоотношений «Известий» с ОНЭКСИМ-банком и «Лукойлом», которая исключает саму возможность скоординированных действий двух экономических тузов по их вмешательству в редакционные дела. Когда эта схема только намечалась, она казалась чуть ли не идеальной. Имелось в виду, что редакция продаст банку 22,4 процента акций, скупленных в течение нескольких лет у своих сотрудников. Параллельно будет тайно подготовлена и молниеносно проведена операция по массовой скупке акций. Если в итоге набираются 50 процентов, они делятся поровну. Имея блокирующий пакет, редакция получает возможность отстаивать свои интересы.

Так задумывалось, так договаривались, но договоренности не были документально зафиксированы, что признал Голембиовский в интервью Виктору Лошаку в «Московских новостях» уже после того, как ушел из «Известий». Вспоминая, что союз с ОНЭКСИМ-банком состоялся через президента компании «Сиданко» Зию Бажаева, он продолжил:

— Под его честное слово это начиналось. Условия были предложены ими: мы сохраняем редакцию, мы не дадим «Лукойлу» произвести никакие перемены, мы не видим никого, кроме Голембиовского, как главного редактора и президента, и мы готовы рассмотреть инвестиции в газету.

— Кто дал эти гарантии? Они были устными? — спросил Лошак.

— Устными. Давали их вице-президент банка Кожокин, начальник управления Горяинов, и подтверждены они были Бажаевым. Бажаев был гарантом. В конечном итоге они Бажаева отстранили — как только получили акции, — и он остался человеком со стороны. И дальше началось!.. Когда мы вели эту финансовую операцию, естественно, мы не простачки, мы создали такой небольшой документ, который назвали «меморандум», в нем были зафиксированы все наши договоренности…

Ну хорошо, не простачки, но и не блеснули элементарной сообразительностью. Должны были бы подстраховаться, не сводить все к «меморандуму» — это же не более чем записка, излагающая фактическую или юридическую сторону какого-либо вопроса или какие-то взгляды, которые всего лишь следует помнить, иметь в виду. Но это не документ, накладывающий на подписавших его юридические обязательства. Еще сильнее удивляет наивная доверчивость, а точнее — безрассудство, проявленное при подписании 28 апреля договора, согласно которому ОНЭКСИМ-банку передавались 22,4 % акций за баснословно низкую цену — 1 миллиард 850 миллионов рублей. В свое время скупая эти самые акции у физических лиц, АО «Известия» заплатило за них около 4 миллиардов рублей. А по тем ценам, что в святой день Пасхи банк давал известинцам (3 доллара за акцию), стоимость этого пакета (22,4 %) составляла около 30 миллиардов рублей. Поразительно, что этот договор заключила команда, в которой состоял доктор экономических наук О. Лацис.

Как пишет в своих воспоминаниях Данилевич, когда 1 миллиард 850 миллионов рублей поступили на счет «Известий», выяснилось, что с этой суммы надо заплатить налог, который вместе с НДС составлял почти ее половину! Таким был финансовый итог странного решения по продаже акций ОНЭКСИМ-банку. Но если бы только к этому свелись неожиданности запланированной борьбы против «Лукойла» с помощью второго крупного акционера…

 

Последние дни независимости

Окончательный подсчет показал, что ОНЭКСИМ-банк собрал 50,2 процента акций. Сразу же после этого, как следует из упомянутого интервью Голембиовского «Московским новостям», он заговорил о договоренностях, отмеченных в меморандуме, — о возвращении газете ее половинной доли, то есть пакета в 25,1 процента. И тут столкнулся с абсолютно непредсказуемым в поведении друзей-банкиров.

— Этот меморандум, — рассказывал Игорь, — я подписал, а они начали с ним тянуть, объясняя, что готовят более всеобъемлющий документ, который получится в виде хартии…

Каждая из сторон, включая «Лукойл», имела свое представление о том, что должно быть отражено в хартии, поэтому работа над ней продвигалась медленно и с большим напряжением, отклонялась то одна, то другая, то десятая формулировка. Прилив оптимизма в связи с тем, что ОНЭКСИМ-банк вышел в главные акционеры, сменился на недоверие к нему, оно быстро росло. Недавний союз разваливался на глазах. Банк и редакция хотели знать о намерениях друг друга больше, чем говорилось вслух, и каждый завел себе агента (может, агентов). Как выяснилось позже, резидентом от банка был ветеран газеты, 59-летний Олег Цыганов, работавший у шести ответственных секретарей, в том числе у меня, а теперь у Дардыкина, заместителем по макетированию газеты, ее выпуску. Поскольку штаб борьбы с внешними силами регулярно собирался в кабинете Дардыкина, Цыганов оставался на его заседания после проводимых здесь же планерок — он считался своим в доску. Услышанное в этом кабинете он регулярно доносил Кожокину, который в знак благодарности впоследствии назначил его заместителем главного редактора. Разведчик в стане банкиров остался неизвестным, но говорят, что он точно был. Допускаю, что им по совместительству мог трудиться тот же Цыганов, совершенно беспринципный человек.

Здесь я не касаюсь содержания газеты весной 97-го. Оно не могло сводиться к скандалу вокруг «Известий». Но ничем другим, особенно запоминающимся, номера газеты не выделялись — было не до этого. Технические службы работали исправно. И так же, как раньше, выходили приказы и решения правления, подписанные президентом Голембиовским. Например, директору по производству Батарчуку и главному инженеру компьютерного центра Тепленко было велено изучить возможности подключения редакции к всемирной сети Интернет. В связи с подписной кампанией на второе полугодие приказано организовать новую лотерею для подписчиков, а в приоритетных регионах применить меры материального стимулирования почтовых работников. 30 мая издается приказ о введении в штатное расписание группы «“Известия” — Культура», которая будет выпускать раз в две недели двухполосную вкладку, финансируемую одним из международных фондов. В состав группы назначаются трое обозревателей — это наши же, весьма известные коллеги из существующего отдела культуры, который возглавляет Ядвига Юферова: поэт и критик Константин Кедров, кинокритик Валерий Туровский, телевизионный критик Ирина Петровская. Но почему нельзя эту работу вести в рамках отдела Юферовой? Информации на этот счет никакой, только гадания. Ходит коридорный прогноз: создаваемая группа выделена из отдела культуры, чтобы в ее руководители, на более высокую зарплату возвести любимую сотрудницу главного редактора Елену Ямпольскую. Прогноз подтвердился: уже через два дня Ямпольская во главе группы. Не становится секретом ее новый месячный оклад — 1600 условных единиц (долларов США), ровно столько получает первый заместитель главного редактора Друзенко, другие замы на 100 у. е. меньше. Рост зарплаты 26-летней корреспондентки обсуждается как рекорд в истории «Известий»: всего за полтора года работы в газете более чем в пять раз (от 300 у. е.). Еще одна капля горючего материала под котел закипающего в редакции общего недовольства.

Наступает 4 июня, на которое против воли «Лукойла» намечалось первое, внеочередное собрание нынешних акционеров «Известий». После недружелюбных юридических перетягиваний каната его перенесли на 23 июня. Но дата 4 июня не стала проходной — в этот день опубликована долгожданная «Хартия взаимоотношений редакции газеты “Известия” и акционеров издания». Сопутствующий ей комментарий впервые на акционерную тему изложен без эмоциональных надрывов, строго нейтрально. Впрочем, другим он и не мог быть, поскольку написан от коллективного имени — журналистов и акционеров.

Рефреном через пять абзацев хартии шла торжественная клятва партнеров, начинавшаяся в каждом абзаце словами «Никто не предпримет действий, направленных…». Против свободы слова и печати. Против ограничения права общества на информацию. Против независимости суждений… Все пять абзацев — общие положения из кодексов профессиональной этики. И только во второй главе зафиксирована конкретика как вымученный результат двухнедельных обсуждений: «Журналисты и акционеры признают, что кадровая политика строится на принципе разделения полномочий…».

Две недели натянутых переговоров с акционерами ушли на восстановление того, что было в одночасье, легко и небрежно похоронено два года назад. Напомню, что тогда Игорь ввел новые правила нашей внутренней жизни, по которым отменялась выборность главного редактора — он назначался президентом АО. Тогда отказано было внести в «Положение о редколлегии» пункт о том, что главный редактор должен утверждаться советом директоров при обязательной поддержке его кандидатуры большинством голосов журналистского коллектива, полученных путем тайного голосования.

Все вернулось бумерангом. Два года спустя главный редактор Голембиовский оказался лишенным юридической поддержки в лице журналистского коллектива. Теперь за то, что было в угоду себе ликвидировано, пришлось долго сражаться. Непросто дались эти строки в трехстороннем документе, названном хартией: «Кандидатура главного редактора выдвигается творческим коллективом газеты и утверждается советом директоров. Влияние акционеров на кадровую политику ограничивается избранием членов совета директоров».

Как уже здесь сказано, инициатором рождения хартии явился ОНЭКСИМ-банк. Не удивительно, что в нее ничего не было вписано о возврате известинских акций. Срабатывал большой просчет, допущенный при передаче банку 22,4-процентного пакета за мизерную цену без серьезного договора. Подписанный вместо него «не простаками» меморандум оказался ничего не стоящей филькиной грамотой. Такая же участь ожидала и громко объявленную хартию.

— Как только мы ее подписали, начались какие-то отклонения, расхождения, — говорил Игорь «Московским новостям».

Многое должно было решить собрание акционеров 23 июня, прежде всего вопрос о президенте. Чем меньше оставалось до него времени, тем сильнее ухудшалась обстановка в редакции. Нарастало роптание против главного редактора, еще больше — против его окружения, особенно Якова. Все знали, что именно он привел в «Известия» банкиров с якобы гарантиями от президента «Сиданко» Бажаева, который сейчас вдруг подозрительно отошел в сторону от событий в газете.

После продажи у меня оставалась одна акция, всего лишь одна из составляющих уставный капитал «Известий» 7 миллионов 500 тысяч штук, она ничего не могла значить при голосовании 23 июня. Так что я больше ждал не этого дня, а субботы 21-го, на которую давно были куплены билеты в Турцию, куда мы собрались с женой и двумя детьми на целых три недели. Последним моим рабочим днем была пятница. Ближе к вечеру я заглянул к Игорю на обычный перед отпуском короткий разговор, но там заседали «всё те же», и мой визит свелся к взаимным наилучшим пожеланиям. Вернувшись к себе, я с пару часов наводил порядок в бумагах, оставлял поручения секретарю. Перед выходом — звонок. Раздавшийся в трубке голос я впервые слышал по телефону и не сразу понял, кто на проводе. Это был зампредседателя ОНЭКСИМ-банка Михаил Кожокин, с которым мы познакомились перед подписанием хартии в кабинете ответсекретаря.

Он откуда-то знал (наверное, от своего резидента Цыганова), что я улетаю в Турцию, и предложил сегодня ненадолго встретиться в районе редакции. Меня это удивило и вместе с тем заинтересовало: что-то узнаю новое…

— Где вам удобнее? — спросил Кожокин.

Я часто ходил домой на Чистые пруды пешком, собирался прогуляться и сегодня. По пути, на пересечении Страстного бульвара с Петровкой открылось новое кафе — его и назвал.

Там оказался лишь один свободный столик, маленький и неудобный. Было тесно, шумно, громко крутили музыку, так что разговор проходил рывками, перескакивая с одной темы на другую. Встреча длилась не больше часа. Первое, что я из нее вынес: готовясь к собранию акционеров, Кожокин намечал какой-то план и в этой связи хотел иметь побольше информации о настроениях в редакции, об ожиданиях людей. Но что это за план, догадаться было трудно. На мои вопросы, кто будет президентом АО, главным редактором, ответил, что предварительного решения еще нет. В свою очередь спросил, кто, на мой взгляд, должен быть главным редактором? Я сказал:

— Голембиовский.

После паузы прозвучало:

— А как вы смотрите на Иллеша в этой должности? Это кандидатура «Лукойла».

Я самыми лучшими словами отозвался об Андрее как о журналисте, но в роли главного его не видел.

— А себя в этой роли видите? — вдруг, многозначительно заулыбавшись, спросил мой визави.

— Боже сохрани! — запротестовал я, вскинув руки.

— Почему?

Вынужденно покрикивая, чтобы заглушить музыку, я сказал, что у меня никогда не было и нет ни малейшего желания оказаться в этой должности.

— А вдруг появится? — продолжил тему Кожокин, потом еще задал близких к ней два-три вопроса, после чего я сделал второй вывод о цели этой встречи: ближе познакомиться со мной и, может, внести меня в список кандидатов для каких-то возможных кадровых вариантов.

Я не сомневался, что подобные встречи-смотрины Кожокин проводил и с другими известинцами. Уже дома, где-то около полуночи, возникла мысль позвонить Игорю, рассказать об этом разговоре. Но было поздно, да и разговор этот не очень информативный, ничего принципиально нового для Игоря он не содержал. А на следующий день все предыдущее казалось малоинтересной мелочью на фоне голубого турецкого неба и бескрайнего синего моря.

Но спустя двое суток мне уже было мало и этого неба, и этого моря — я томился от незнания того, что происходило 23 июня на собрании акционеров. К вечеру связался, кажется, с Алексеем Ивкиным, и он сообщил: президентом вместо Игоря назначен Дмитрий Мурзин, главный редактор «Финансовых известий». Меня, конечно, распирал интерес, что и как было на собрании? Я позвонил своему секретарю Гале Илларионовой и попросил собрать вырезки из газет, написавших об известинских новостях. Уже потом, по прочтении я оставил их в ящике своего стола, сейчас они передо мной вместе с информацией в самих «Известиях», которая была наиболее лаконичной. Больше всего подробностей приводил «КоммерсантЪ».

Оказывается, в один из переговорных моментов перед собранием оба акционера соглашались: президентом АО может быть оставлен Голембиовский. И вот что за этим следовало:

Известинцы, — писал «КоммерсантЪ», — с самого начала сомневались, что договоренность с ОНЭКСИМ-банком о том, что президентом останется И. Голембиовский, будет соблюдена… Накануне рокового решения Голембиовский в последний раз советовался с ближайшими соратниками. Соратники якобы спросили своего редактора, не опасается ли он, что ОНЭКСИМ и «Лукойл» не выполнят своего обещания и назначат президентом кого-нибудь другого.

— Нет, это слишком коварно, — подумав, ответил Голембиовский. — Такого коварства быть не может.

А вот как все было 23 июня. Круглый зал «Известий. В соответствии с договоренностью, предварительно достигнутой владельцами основных пакетов акций, избирается совет директоров в составе: от «Лукойла» — Василенко, Тихомиров, Федун; от ОНЭКСИМ-банка — Горяинов, Кожокин; от «Известий» — Голембиовский, Лацис. Председатель совета директоров — Кожокин. Следующий вопрос собрания — избрание президента акционерного общества. «КоммерсантЪ» пишет:

Кто же первым назовет на собрании кандидатуру на пост президента ОАО «Известия» Д. Мурзина, крупнейшие акционеры, показалось, не договаривались… М. Кожокин и Л. Федун несколько раз просили членов совета директоров (по сути, друг друга) предлагать кандидатуры. После очередного призыва Кожокин усмехнулся: «Ну что ж, придется мне…» — и предложил на должность две кандидатуры: Голембиовского и Мурзина.

Это корреспонденту показалось, что акционеры не договаривались, на самом деле все это было, конечно, не экспромтом, а заранее согласованной инсценировкой, рассчитанной на то, что Голембиовский свою кандидатуру с голосования снимет. И он это сделал, хорошо зная, что распределение голосов в совете директоров не оставляет ему никакого шанса. Маскарад продолжился и в интервью, которое Кожокин дал на следующий день «Коммерсанту»:

— Мне хотелось бы отметить мужественную, человеческую позицию Игоря Голембиовского. На должность президента я предлагал и его кандидатуру. Однако он нашел в себе силы отказаться, дав тем самым дорогу молодому поколению, которое олицетворяет Мурзин.

Узнав итоги собрания акционеров, я больше не звонил в редакцию, полностью переключившись на отпускные удовольствия. Но прошла всего неделя, как 30 июня позвонили мне — на мой гостиничный телефонный номер, он был известен секретарю. В этот раз голос в трубке я узнал, это был Кожокин. После вежливых расспросов про погоду, сервис, он сказал, что Голембиовский уходит в отпуск и совет директоров просит меня прибыть в Москву, чтобы исполнять его обязанности до момента выборов главного редактора. Меня эта весть не обрадовала. Жаль было прерывать отпуск в прекрасных условиях, каких семья еще не знала, — шикарный отель, всем управляют немцы, сказочная красота. Но еще больше не хотелось впрягаться в работу, которую я знал вблизи и видел в ней не только внешнюю притягательность.

Я сказал Кожокину, что правильнее было бы назначить и. о. Друзенко, ведь он первый зам главного. В ответ услышал комплиментарное, вроде того, что я находчиво действовал в кризисные дни путча, сейчас в редакции тоже кризис и я смогу ему противостоять.

— Это может быть хорошим для вас плюсом на выборах главного редактора, — закончил Кожокин.

Какой-то дальней интуицией я чувствовал, что он к этому подведет, полагая, наверное, что мне это приятно будет слышать. И я сказал:

— Нет, Миша, мы уже говорили с вами на эту тему: в главные редакторы меня не тянет.

Он вернулся к тому, что нужно в оперативном порядке заменить Голембиовского. Я взял паузу на сутки, чтобы все взвесить, поговорить с женой, так как пришлось бы на нее одну оставлять двоих детей. Жена сказала, что справится, остальное — решать мне самому. На всякий случай поговорили с отелем, можно ли перенести на другое время, условно на сентябрь, остающиеся дни моего отдыха. Оказалось, что с каким-то перерасчетом можно. Но все это было не главное. Беспокоила мысль: смогу ли сплотить почти расколовшуюся редакцию? А понимая, что это можно проверить только практикой, склонился к тому, что попытка — не пытка, до выборов дотяну. Я не сомневался, что Игорь примет в них участие и, несмотря на снижение своего рейтинга, голосов наберет больше всех. Позвонив ему, я сказал о предложении Кожокина, он ответил, что знает об этом. Мы договорились, что по приезде в Москву увидимся.

Я прилетел днем 2 июля и сразу поехал в редакцию. Не зайдя в свой кабинет, направился к главному редактору. На подступах к его приемной меня уже ждал с включенной видеокамерой Яков. Бесцеремонно проследовав за мной в кабинет Голембиовского (наверное, получив заранее его согласие), снял момент нашей встречи, наговаривая что-то в микрофон. Когда остались одни, Игорь рассказал об очень ухудшившихся отношениях с ОНЭКСИМ-банком. Здесь я впервые услышал, что он уходит в отпуск на 60 дней.

— Но ты будешь участвовать в выборах? — спросил я.

— Не знаю, — был ответ, — они химичат с процедурой. Послезавтра совет директоров, там все решится.

На следующий день, 3 июля, на утренней планерке объявили, что с этого числа я назначен временно исполняющим обязанности главного редактора. Я демонстративно не стал пересаживаться в руководящее кресло — остался там, где просидел все почти восемь лет пребывания в редколлегии. Кто-то тут же спросил, чем вызвано это назначение? Как пишет Данилевич, «Захарько ответил: “Возможно, оно было обусловлено тем, что я давно в «Известиях» и имею определенный опыт организаторской работы. Люди тяжело переносят перемены, у многих в редакции далеко не лучшее настроение — я постараюсь привнести спокойствие в коллектив и дать импульс к более эффективной работе. Главное именно это — делать газету и улучшать ее”».

Был и прямой вопрос, не означает ли мое появление в новом качестве, что я готовлюсь стать главным редактором? На это я сказал, что у меня нет таких амбиций. И это была правда. В репортерские годы мои честолюбивые помыслы никогда не шли дальше возможного признания коллег: молодец, открыл новую тему, узнал и написал первым, лучше других, вставил фитиль всем газетам… Я не стремился вверх по редакционной карьерной лестнице, а, вступив на нее не по личной инициативе, просто старался соответствовать месту. Для меня оказывался творчески насыщенным, интересным любой порученный участок работы, и я выжимал из него все, на что хватало сил и способностей. И так на каждой вновь предложенной ступеньке, не заглядываясь на более верхнюю. Но и став замом, я не обнаружил в своем ранце жезла главного редактора. Не почувствовал его тяжесть и уже в роли временного и.о. Словом, я всегда был тем солдатом журналистской армии, которого не снедала мечта стать генералом.

Входя теперь в курс своих новых обязанностей, я должен был составить собственные оценки двух крупных статей в «Известиях» от 1 и 2 июля, о которых гудела редакция и писали многие СМИ. Авторами обеих выступали журналисты Леонид Крутаков (временно числившийся в штате редакции) и некий Иван Кадулин. Я прочитал оба материала и крайне удивился тому, что они вышли в нашей газете. Это были явно заказные публикации, направленные против первого вице-премьера Анатолия Чубайса и таких крупных банков как, «СБС-Агро», «Столичный», «Менатеп». Во многих СМИ строились разные версии их появления. Кое-где указывалось, что это Голембиовский мстит ОНЭКСИМ-банку, стремясь его поссорить как с Чубайсом, так и с этими банками. В других изданиях подозрения падали на ОНЭКСИМ, который якобы решил нанести удар по своим конкурентам. Убежден, что появление в газете и этих статей не обошлось без влияния на Игоря со стороны некоторых лиц из его ближнего круга. А ответственность он снова взял на себя.

Я присутствовал на заседании совета директоров 4 июля, где состоялся нижеследующий диалог, почти точно воспроизведенный в «Коммерсанте»:

Председатель совета директоров М. Кожокин. Кто поставил в номер эти публикации? Они не были заявлены ни на редколлегии, ни на планерке.

И. Голембиовский. Эти публикации ставил в номер лично я.

Кожокин. Оказывалось ли на вас при этом какое-либо давление?

Голембиовский. Нет, не оказывалось.

Кожокин. Как вы считаете, эти публикации отвечают духу хартии и этическому кодексу журналистской чести?

Голембиовский. Да, отвечают.

От себя добавлю, что все обсуждение в Круглом зале проходило в очень жесткой форме. Кожокин говорил с Игорем в тоне, каким на киноэкранах ведутся допросы в НКВД.

Часом раньше в этот еще пустовавший зал вошли четыре человека, представляющие двух главных акционеров: Кожокин и Горяинов, Василенко и Федун. Обменявшись короткими репликами, они подтвердили согласованную накануне договоренность: Голембиовский должен освободить занимаемый пост.

Сразу после этого было утверждено положение о назначении и досрочном прекращении полномочий главного редактора. Знакомясь с его формулировками, я понял, что союз двух акционеров отныне будет делать в газете абсолютно все, что посчитает нужным, игнорируя все возможные иные мнения.

Всего лишь месяц просуществовала предложенная банком хартия, разрекламированная как исторический документ, способный стать демократической основой, определяющей отношения газеты и ее акционеров, и быть примером для всей российской прессы. Опубликованная 4 июня, она была перечеркнута 4 июля в главной своей части, где речь шла о кадровой политике.

При подписании хартии однозначно толковалась фраза о том, что кандидатура главного редактора выдвигается творческим коллективом газеты и утверждается советом директоров. Из этих слов вытекало, что журналисты, проведя у себя альтернативные выборы, предлагают директорам одну кандидатуру. Спустя месяц совет директоров принимает принципиально иное решение: коллектив должен представить уже не одну, а три кандидатуры, из которых совет директоров может выбрать не обязательно того, кто набрал наибольшее число голосов.

На этом совет директоров 4 июля не остановился — он отрекся еще от одного положения хартии. Повторю, в ней сказано: «Кандидатура главного редактора выдвигается творческим коллективом газеты…». То есть коллективом только редакции газеты. Плюнув на хартию, акционеры приняли другую формулировку: «Кандидатуры на должность главного редактора изданий ОАО “Редакция газеты «Известия»” выдвигают на общем собрании творческого коллектива изданий ОАО…». Здесь речь уже идет о несуществующей должности главного редактора всех изданий, в число которых входят и «Финансовые известия», «Неделя», «Закон». А к творческим работникам относятся не только журналисты, но и «эксперты, советники и консультанты редакций; сменные мастера, операторы верстки, операторы графической станции, дизайнеры-верстальщики на ЭВМ компьютерных комплексов редакций».

Становилось очевидным, что целью всех отступлений от хартии было получение для совета директоров гарантии решать вопрос с выбором главного редактора по собственному усмотрению и так, чтобы им не стал Голембиовский. Дело в том, что в других известинских изданиях его знали меньше и относились к нему хуже, чем в газете (незадолго до этого он издал ряд непопулярных приказов, в частности, по сокращению штатов, замене персонала «Недели»). Из этого следовало, что за счет недовольных при голосовании должен был возникнуть перевес в голосах не в пользу Игоря. Но и без учета мнений в других изданиях было ясно, что в последние недели настроение известинцев сильно поворачивалось против него. Недалек от истины был «Московский комсомолец», заметивший в те дни, что Голембиовский разошелся «с единственной силой, которая могла его поддержать, — с трудовым коллективом». Хотя у самого коллектива уже не оставалось никаких прав влиять на окончательное решение этого вопроса.

4 июля стало первым днем, когда новые собственники газеты круто заявили о себе, когда они вторглись своими решениями в нашу внутреннюю жизнь. Таким образом, именно 4 июля 1997 года и можно считать датой потери независимости газетой «Известия».

Придя на следующий день в свой кабинет и собрав личные вещи, сутулясь, как писал Яков, больше обычного, не встретив в полутемном коридоре ни души, Игорь навсегда покинул редакцию, которой отдал 31 год, ровно половину своей жизни.

 

Выборы главного редактора

После 4 июля редакция уже не бурлила — она притихла, беспокойно переживая случившееся. За те почти две недели, что я отсутствовал, еще заметнее стало расслоение в коллективе по самым разным признакам — на недовольных и довольных сменой хозяев, на виновных во всех катаклизмах и правых, на счастливчиков от продажи акций и ею обиженных, считающих себя обманутыми. К этому добавлялась усилившаяся за последние месяцы разобщенность между старыми и новыми сотрудниками, ведь текучка кадров была огромной — ежегодно в составе АО менялось до девяноста человек, а это в среднем пятая часть от общего числа. Сильно ощущалась и обострившаяся проблема «отцов и детей». Между поколениями от 60–65-летних ветеранов газеты до 22–30-летних новичков стояла трудно преодолеваемая стена из разных жизненных ценностей, разного отношения к традициям «Известий» и представлений о том, что есть и какой должна быть современная журналистика. Главным же состоянием, которое определяло тяжелейший морально-психологический климат в редакции, было нервное ожидание непонятного будущего.

Я не строил иллюзий, что в короткий срок до выборов можно привнести в эту атмосферу какое-то эмоциональное успокоение, не говоря уже о подъеме. Но мне казалось, что неким объединяющим стержнем в сложном клубке настроений может быть профессиональное и человеческое доверие между редакцией и мной, между мной и редколлегией. И я старался этого доверия добиваться. Я ничего не менял в организации работы, но придал больше открытости планеркам, подготовке номеров. В истории «Известий» давно было проверено: чем меньше келейности, закулисной возни, тем больше люди думают о деле, тем лучше конечный результат. Я не принимал командирскую позу, был щедр на похвалу удачных материалов и новых предложений, выдвигал свои, а если высказывал какие-то замечания, то объяснял, чем они вызваны.

Выпуская, в общем-то, среднюю по качеству газету, издерганная редакция готовилась к выборам главного редактора. Каждый сотрудник мог выдвинуть свою кандидатуру, назвать имя другого известинца, любого гражданина Российской Федерации. Естественно, звучала острота, перефразировавшая знаменитый плакат: «А ты стал кандидатом в главные редакторы “Известий”?». Список кандидатов полнился каждый день. Меня спрашивали, иду ли на выборы? Отвечал то, что сказал на планерке после Турции. Но от многих слышал: проголосуем за тебя, ты сможешь повести газету в нужном направлении.

С какого-то момента я, можно сказать, потерял покой. Я всегда любил «Известия». Сначала как читатель, потом как студент журфака Ленинградского университета, начинающий репортер и, наконец, как штатный известинец. И если сейчас, на двадцать шестом году моего счастливого пребывания в «Известиях», от меня может зависеть что-то важное в судьбе родной газеты, разве вправе я устраниться? Разве у меня нет перед ней обязанностей? Обо всем этом думалось, когда позвонил Кожокин, пригласил в свой офис на улице Щепкина. Встреча была долгой. Сделанное мне согласованное с «Лукойлом» предложение идти на выборы подкреплялось заверениями, что в случае моей победы при голосовании меня утвердят главным редактором. Разумеется, была обещана полная самостоятельность в редакторской работе.

В тот же день меня пригласил в «Лукойл» Александр Василенко, и у него в кабинете состоялся аналогичный разговор. Василенко сказал, что «Лукойл» не отказывается от кандидатуры Иллеша, но если я выиграю выборы, Андрей может стать замом главного.

— А если он наберет больше голосов? — спросил я.

— ОНЭКСИМ против него, — ответил Василенко, — но будем как-то договариваться.

Я не исключал, что банк может сделать или уже сделал такое же предложение, как мне, еще кому-нибудь, — ребята там, судя по их маневрам с акциями и хартией, уж точно не простаки, предусматривают все варианты развития событий. Кожокину и Василенко я сказал, что мне надо подумать до завтра. Хотелось все осмыслить и обязательно переговорить с Николаем Боднаруком. Работая в «Общей газете», он принял чье-то предложение войти в известинский список кандидатов. На мой взгляд, на выборах его не ожидала большая удача, но мне было важно знать, что он намерен делать после выборов. Я считал, что если стану редактором, то было бы хорошо работать с Боднаруком, отвечающим за основную тематику в газете — политику. Лучшей кандидатуры на такую роль я не знал. Правда, имелась у меня на уме еще одна достойная личность, но, во-первых, она пребывала в Вашингтоне, а во-вторых, ее имени — Владимир Надеин — терпеть не могли оба наших акционера. Один считал, что Надеин должен был ему продать свои акции, другой — что он воспользовался моментом и загнул слишком большую на них цену.

Мы созвонились с Колей и договорились о следующем. Если меня выберут и утвердят главным, он вернется в газету моим замом. А поскольку я теперь знаю, кто у меня может быть замом, то принимаю официальное предложение Плутника и Ивкина о выдвижении моей кандидатуры.

Сохранившаяся у меня и в воспоминаниях Данилевича подробнейшая, на 64 машинописных страницах, стенограмма собрания свидетельствует, что особое значение было придано процедуре выборов. Она продумывалась и готовилась долго и тщательно, совсем не так, как на первых выборах главного редактора сразу после августовского путча 1991 года. Тогда мы все делали стремительно, голосовали не тайно, а поднятием рук, ни одной кандидатуры, кроме Голембиовского, выдвинуто не было. Сейчас все происходило по-другому.

Намечалось, что собрание пройдет в два тура. В первый, 17 июля — избрание президиума (он же секретариат), счетной комиссии, речи кандидатов, их обсуждение. На следующий день — закрытое, тайное рейтинговое голосование с определением первых трех победителей для представления их совету директоров, который и должен из этой тройки выбрать нового главного редактора и его утвердить.

Заявки на участие в выборах в качестве кандидатов принимались в течение трех дней — с 14 по 16 июля, с утра до восьми вечера. Все они регистрировались, в них указывалось, кто и кого рекомендует. Список кандидатов составлялся не по алфавиту, а в порядке поступления заявлений. Приведу его полностью: Лацис, Агафонов, Резник, Друзенко, Иллеш, Алимов, Эггерт, Голембиовский, Данилевич, Дардыкин, Яков, Киселев, Худякова, Юферова, Боднарук, Захарько, Ильинский. Последнего в этом списке, восемнадцатого кандидата я назову чуть позже, когда по ходу собрания о нем пойдет речь.

Председателем собрания был избран ветеран газеты (и Великой Отечественной войны) Ю. Феофанов, секретарем — Т. Худякова. В счетную комиссию вошли пять человек: одного из них назначил совет директоров, остальные четверо избраны. Комиссию возглавил авторитетный известинец, зам главного редактора «Закона» Павел Демидов. Был утвержден следующий порядок: все выдвинутые кандидатуры обсуждаются персонально и в той очередности, в какой они внесены в список; урна для голосования опечатывается; каждый участник собрания имеет право оставить или вычеркнуть в бюллетене любое количество кандидатур; в помещении, где состоится подсчет голосов, никто не имеет права находиться, кроме членов счетной комиссии.

В общем, все намечалось и проводилось весьма серьезно, без шуток. После обсуждения процедурных нюансов было сообщено, что поступили заявления о самоотводах — от Худяковой, Данилевича, Юферовой, Голембиовского, Резника. Когда их удовлетворили, встал вопрос о восемнадцатом в списке кандидате — им был назван первый вице-премьер российского правительства А. Чубайс. Недовольным гулом зал оценил появление этого имени как чью-то дурашливую выходку. Ее автором оказался активно примкнувший к «инициативной группе» Бесик Уригашвили. Тут же взял слово Яков:

— Мне хотелось бы поддержать Бесика, потому что я тоже подписывал это выдвижение Анатолия Борисовича. Я отношусь к нему с уважением. Он курирует средства массовой информации, имеет непосредственное отношение к ситуации в «Известиях». Я считаю, что он имеет право претендовать и претендует на газету «Известия».

Все это говорилось в едком, насмешливом тоне, перекликаясь подтекстом с недавней статьей в «Известиях», вылившей ушаты грязи на Чубайса. А «непосредственное» отношение первого вице-премьера к ситуации в «Известиях» проявилось в том, что он не стал вмешиваться в конфликт редакции с обоими акционерами — не принял Лациса с его просьбой о помощи в борьбе с ОНЭКСИМ-банком и «Лукойлом». Собственно, та статья была своеобразной местью Чубайсу, и вот сейчас к ней добавлялось дешевое фиглярство. Пятнадцать страниц стенограммы из шестидесяти четырех вбирает задуманная в «инициативной группе» словесная пляска, где под видом заботы о соблюдении регламента в ход шло многое, что могло только оскорблять человеческое достоинство А. Чубайса. Заявлялось, что собрание не имеет права снять с голосования его кандидатуру. Что это может сделать только сам кандидат, а он где-то путешествует по Дании. Что надо его найти и спросить его согласия на самоотвод. Отыгрался на обидевшем его Чубайсе и Лацис:

— Если мы сейчас присвоим себе право снять кандидатуру по отношению к одному кандидату, то, естественно, встанет вопрос, не можем ли мы его применить по отношению к другому, третьему, четвертому и т. д. Поэтому надо искать Чубайса.

Сегодня все это даже забавно читать: вот, мол, какие у нас бывали баталии, какую исключительную роль играла процедура… На самом деле это была никакая не дискуссия, а свойственная стилю поведения «инициативной группы» легковесность, вызвавшая всеобщее недовольство. Не вытерпел этого кривлянья председательствующий Феофанов:

— К нам привлечено внимание всех средств массовой информации. В какой-то мере уже выдвижение такого числа кандидатов близко стоит к некоему фарсу. Выдвижением Чубайса мы можем поставить себя в смешное положение, и все начнут полоскать нас как коллектив, который не очень серьезно относится к очень серьезному делу.

Тут говорят, что регламент — закон, его нельзя ни в коем случае нарушать. Я тоже очень уважаю закон и право. Но есть и такой принцип права: закон, который невозможно исполнить, не может считаться законом. Это наш сегодняшний случай. Если Чубайса оставим в списке и его изберем, совет директоров его не утвердит. Ясно, что он у нас главным редактором никогда не будет. Это неисполнимый закон. Вношу предложение: кандидатуру Чубайса из списка исключить. Кто за? Против? Воздержался?.. Ну конечно, меньшинство за то, чтобы оставить. Мнение собрания по данному поводу выяснено, оно соответствует здравому смыслу.

Приведу основные моменты из выступлений кандидатов, образовавших при подсчете голосов лидирующую «тройку». Первым держал речь Отто Лацис:

— Я в своей жизни работал на руководящих должностях немного и, как правило, против своей воли. Предпочитаю писать и предпочел бы жить так, как жил прежде, когда главным редактором был Голембиовский, а я политическим обозревателем. К сожалению, оказалось невозможным то, на что я и многие рассчитывали — что мы будем предлагать совету директоров одну кандидатуру. Существует реальная опасность, что в тройке окажется и такой кандидат, а потом и главный редактор, с которым я не смогу работать — под его началом. Я согласен баллотироваться и готов буду добросовестно выполнять эти обязанности. Если на меня их возложат.

Анатолий Друзенко:

— Редакции сегодня абсолютно противопоказаны резкие движения, скачки, эскалация не только внешнего, но и внутреннего конфликта. По моему убеждению, должна прийти команда, которая способна создать нормальные, а не экстремальные условия работы. Я против курса на развлекательную газету, газету легкого поведения и облегченного стиля. «Известия» должны вернуть свою нишу — это газета для интеллигенции, газета демократическая и аналитическая. В то же время я за сенсацию, но не слитую кем-то в чьих-то целях, а добытую нами самостоятельно. Короче, я за сохранение традиций «Известий», в том числе всего того лучшего, что было при Голембиовском. «Известиям» слишком дорого обошлась позиция Ивана, не помнящего родства.

Я за политический плюрализм в газете. За то, чтобы она вернулась в ближнее зарубежье, прежде всего в Украину, Белоруссию и Казахстан. Это путь региональных изданий, других путей нет. Я за повышение роли редколлегии. И последнее. Я решительно против проявления всякого фаворитизма в редакционной жизни. Противник того, чтобы наши проблемы решались в каком-то узком, особом кругу. За сочетание широчайшего демократизма и элементарной профессиональной дисциплины.

Время на выступления кандидатов не ограничивалось. Я говорил дольше других, но в стенограмме сокращаю, конечно, и свой текст, причем более существенно, чем у коллег-соперников. Цитирую себя:

— Перед нами стоят в принципе две главные задачи: сохранить преемственность «Известий» в том, что достойно сохранения, и второе — произвести быстрые и решительные перемены, которые назрели давно, а в последние месяцы только обострились. У нас есть идеальная и наиболее перспективная ниша на десятилетия вперед — быть очень информированной и глубоко аналитической газетой, верной, безусловно, идеалам свободы, демократии, выступать за рыночную экономику, права и интересы граждан.

Если стану главным редактором, мы будем внимательно и критично относиться к тому, что делает власть, для нас не будет запретных тем и лиц. Будем заниматься расследованием важнейших проблем, ситуаций, скандалов. Но никогда отныне сами «Известия» не должны становиться эпицентром скандалов. Писать — только на основе выверенных фактов, без высокомерия и злобы, без ерничества, развязности и пошлости. Перемены необходимы во всем — в управлении, организации работы, включая кадровую, в первую очередь — в микроклимате. Нужна новая структура редакции, чтобы охватывать все важнейшие сферы жизни страны, общества. Необходимо избегать существующего дублирования. Ведь это нонсенс, что криминалом занимаются пять или шесть существующих отделов. Должна быть возобновлена работа редколлегии, ее надо обновить за счет высокоавторитетных журналистов, для которых главное в газете — работа, а не борьба. Вся редакционная жизнь должна регламентироваться рядом документов, которые определят функции, права и обязанности всех работающих — от главного редактора до стажера. В самом штатном расписании должна быть предоставлена большая возможность для карьерного роста людей.

Совершенно новая для нас область, для наших умов и практики, — отношения с собственниками газеты. С самого начала конфликта я был против — о чем все знают, и я много раз заявлял об этом — против войны, непримиримости, тупого упорства сначала с одним, а затем и с другим акционером. Есть только один способ плодотворного сотрудничества творческих людей с собственниками, и он давно известен во всем мире — только через диалог, компромисс. Считаю, что в силу своего характера и своих взглядов я смогу создать систему нормальных партнерских отношений с акционерами. Нам обещаны инвестиции и у нас огромное поле для их приложения. Это региональные проекты, новейшие информационные технологии. Сегодня мы на пещерном уровне. Мы чуть ли не единственная газета, не имеющая связи через компьютеры с информагентствами. По нашему зданию от первого до последнего этажа носятся тараканы, мы пользуемся алюминиевыми вилками и ложками, у нас масса других бытовых и социальных проблем. Вот к чему мы пришли, имея в начале реформ самую мощную в мире российских СМИ материальную базу.

Я уверен, что если стану главным редактором, у нас будут такие же отношения с президентом Мурзиным, как они сложились сегодня, — деловые и уважительные. Вместе с ним, со всеми вами мы создадим совершенно новую атмосферу в коллективе. В нем должны поселиться дух сотрудничества, творчества, открытости, доверия, приветливости к коллегам. Склоки и наушничество нетерпимы. Я думаю, что угроза превращения «Известий» в гадюшник, в принципе, уже миновала. Мы должны сделать «Известия» самым привлекательным домом для журналистов.

И последнее. Я не рвался, не рвусь в главные редакторы, потому что понимаю, какой это тяжелый труд, какая это степень ответственности. Но если мне доверят эту работу, я отдамся ей полностью, как отдавался все двадцать пять лет, что работаю в «Известиях».

Мне было задано несколько вопросов, которые в стенограмме не прописаны — были плохо слышны. Один вопрос понятен, цитирую его вместе с ответом:

— Две недели назад вы сказали, что не собираетесь баллотироваться на пост главного редактора. Где то открытие, которое заставило пересмотреть ваше решение за эти две недели?

— Открытие простое. Меня возмущает и все сильнее угнетает то, что стало с редакцией. Я понял, что должен участвовать в изменении ситуации к лучшему.

Напомнив после речей кандидатов залу, что голосуем только завтра, Феофанов сказал:

— Впереди у нас ночь и большая часть завтрашнего дня. Всем нам есть о чем подумать. Любые выборы — это всегда немного божественный акт, простите. Это акт совести каждого человека. Сегодня я прошу всех с большой ответственностью подойти к нашим выборам, от них зависит очень многое в судьбе «Известий»… Ну а кандидаты у нас все достойные. Кто желает выступить?

Первым вызвался Плутник:

— Думаю, что ни я и никто другой из сидящих в этом зале не завидует будущему главному редактору. Дело прежде всего в атмосфере, возникшей в коллективе, и в состоянии самого коллектива. Я думаю, что это одно из самых плохих наследий, остающихся после ухода Игоря. Коллектив, оставленный в таком состоянии, — не лучшая характеристика главному редактору. Меня удивляет обилие претендентов на освободившийся престол. Мы все помним, что продолжительное время потому и пересиживал в трех должностях Голембиовский, что все считали, что нет ему альтернативы. И вдруг теперь мы видим, что альтернатива появилась — и не одна. Можно до бесконечности перечислять те негативные процессы, которые шли в коллективе, в частности то, о чем абсолютно правильно говорил Друзенко, — появился фаворитизм.

Сказав далее, что он видит несколько достойных кандидатур, Плутник отдал предпочтение моей фамилии. Положительно отзываясь обо мне, употребил и словосочетание «при всех его отрицательных качествах», но этих качеств не назвал, так что я остался в неведении, от каких недостатков мне надо избавляться. Мысленно признал: от очень многих. Но было сказано и кое-что лестное, особенно это:

— Он (то есть я. — В. З. ) отличается крайне болезненным отношением к работе, к «Известиям», к репутации газеты — и доказывал это на протяжении четверти века.

Вторым и последним выступающим при обсуждении кандидатур был Эльмар Гусейнов. Он поспорил с Иллешем, заявив, что не все ранее уходившие из «Известий» должны вернуться. Назвал двух ушедших на большие заработки, чей возврат, по мнению Гусейнова, не способствовал бы закреплению лучших традиций «Известий».

Разогретые «инициативной группой» процедурные страсти отняли столько времени и сил, что больше не нашлось людей, желавших высказаться по той или иной кандидатуре или по всем вместе. Многие устали от переливания из пустого в порожнее и наоборот, а многим, как выразился Агафонов, «…было до лампочки все, что здесь происходит».

Непосредственные выборы состоялись на следующий день. Пока печатали и раздавали бюллетени, чиркали по ним и опускали их в урну, кое-кто сбегал в Елисеевский, и в разных кабинетах началось уже неформальное перемалывание и пережевывание кандидатур, прогнозирование итогов голосования. Человек двадцать собрались за длинным столом в кабинете Агафонова, и были в этой компании кроме хозяина еще пять или даже шесть кандидатов. И никакого между нами в тот час не возникало внешнего напряжения, было шумно и даже весело, почти как в прежние дружеские годы. Но только почти, ибо все случившееся ранее оставалось при каждом и оно уже не могло вернуть полной прелести давних традиционных застолий.

А потом нас позвали в Круглый зал, и когда там снова собралась вся редакция, Демидов объявил результаты. Голоса среди первых трех мест распределились следующим образом: Захарько — 104, Лацис — 80, Друзенко — 53.

Сразу же собрался совет директоров (без Голембиовского и Лациса), который утвердил меня главным редактором «Известий», двадцатым по счету. Заседание состоялось в хоромах, которые раньше занимали главные редакторы, а после ухода Игоря по решению акционеров здесь поселился Мурзин. Было объяснено редакции, что, как принято в мире, так должно быть и в «Известиях»: персона № 1 в медийном бизнесе — президент компании, ему и восседать в главном кресле главного кабинета. Своими вокзальными размерами он всегда производил на меня тяжеловатое впечатление, и я нисколько не огорчился, что не придется бывать в нем с утра до вечера. Последние полтора года я занимал уютный, оптимального размера (26 кв. м) кабинет в удаленном, самом тихом месте третьего этажа, он имел и небольшую приемную, для секретаря. Мне нравился этот уголок, и уже в новом служебном качестве я отказался от других вариантов, предложенных Мурзиным и находившихся ближе к нему. Вспоминая свои первые дни в роли главного редактора, я прежде всего вижу этот кабинет с постоянными в нем обсуждениями актуальнейшей в тот момент темы — кадровой.

Большинству в редакции было ясно, что создавшая невыносимую обстановку «инициативная группа» должна отойти от руководства газетой. Совет директоров принял решение о реорганизации штатного расписания, что давало основание для упразднения должностей, занимаемых Агафоновым, Дардыкиным, Яковым, Киселевым. Сокращалась как малоэффективная и должность Степанова-Мамаладзе. Вообще-то реорганизация была нужна, о необходимости новой структуры редакции говорил и я на выборном собрании. Мы обсуждали ее проект у меня и у Мурзина (с участием Кожокина) в течение четырех или пяти дней. Наши мнения сошлись во многом, но далеко не во всем. Мне не удалось, в частности, отстоять должность первого заместителя главного редактора, на которой я хотел по-прежнему видеть Друзенко — он переводился в политобозреватели высшего газетного уровня. Я протестовал против новой должности «заместитель главного редактора по выпуску и технологическому обеспечению». Кожокин ее придумал под Цыганова, а я не считал полезным для газеты возводить его в такой статус. Сокращалось общее число членов редколлегии с двенадцати до одиннадцати. Я настаивал, чтобы в ней остался представлявший собкоровский корпус высококлассный журналист, хороший организатор Юрий Орлик — редколлегию для этого не расширили.

В итоге вместо упраздненных должностей пяти заместителей главного редактора вводились три новые по функциям: содержание газеты (Боднарук), выпуск и технологическое обеспечение (Цыганов), развитие и новые проекты (Иллеш). Выведены из редколлегии: Друзенко, Дардыкин, Агафонов, Киселев, Степанов, Яков, Орлик. Помимо оставшихся в ней Бергера (экономика), Сычева (международная жизнь), Юферовой (культура), в новый состав вводились: Боднарук, Иллеш, Цыганов, Ивкин (секретариат), Лесков (новости), Плутник (общество), Мурзин.

При том, что руководящие должности сокращались, а по сути только меняли названия (для увода с них команды Голембиовского), вовсе не имелось в виду, что ее участники должны быть уволены. Каждому из них предоставлялась возможность для творческой работы в ранге отдельских обозревателей, специальных корреспондентов. Все они были сильными пишущими журналистами, и в этом качестве могли принести пользу «Известиям». Я считал, что особенно необходим газете Агафонов как опытнейший профессионал-международник, и мы вели речь с Мурзиным и Кожокиным о предоставлении ему места собкора в Лондоне. Но все «инициаторы» от сделанных им предложений отказались.

Формально уйдя в отпуска, они еще долго продолжали пользоваться своими кабинетами, компьютерами, телефонами. Штаб-квартирой этого правительства в изгнании стал кабинет Агафонова, где с утра до вечера проводились совещания, куда приглашались многие сотрудники для переговоров о возможной новой работе. В середине августа на Пушкинскую площадь, заранее позвав прессу, вышли шесть человек: Голембиовский, Лацис, Агафонов, Дардыкин, Яков, Ямпольская. Обнявшись, встав рядом с памятником великому поэту, они заявили о себе как о продолжателях его духовной борьбы за свободу — с этого акта, сильно отдававшего бутафорией, и началась практически пиаровская кампания будущей газеты. В противовес той газете, которая благодаря их усилиям лишилась независимости, они назвали свой проект «Новые известия».

Еще только собирались деньги на этот проект, а его раскрутка уже приобрела широкий размах и была выстроена исключительно на дискредитации «Известий» и бывших коллег, многолетних своих товарищей. Со страниц газет и по разным теле— и радиоканалам внушалось, что с уходом Голембиовского и его людей «Известия» кончились, а лучшие их традиции способно продолжить только новое издание. Полностью замалчивались истинные причины всей драмы, случившейся с газетой.

Об этих причинах здесь уже многое сказано, разве что сведу их в сухой остаток. Итак, в начальный период реформ мы имели самые лучшие среди СМИ стартовые позиции для существования в условиях рынка. Получив богатейшее наследство в виде почти 4-миллионного тиража, колоссального потока рекламы и шикарного восьмиэтажного здания в самом дорогом месте Москвы, руководство независимых «Известий» оказалось неспособным развивать газетный бизнес. К принятию решений не был допущен ни один грамотный менеджер. По причине плохого менеджмента за шесть лет не был успешно реализован ни один коммерческий проект, за исключением совместного с Лондоном выпуска приложения «Финансовые известия», но он был предложен и разработан в основном англичанами, к тому же финансовой погоды не делал. Из-за множества ошибок и просчетов газета оказалась в тяжелейшем финансово-экономическом положении. Для его спасения пригласили богатую нефтяную компанию «Лукойл». Сотрудникам было заявлено, что это самый лучший из всех возможных инвесторов — сотрудники поверили. Через несколько месяцев редакция открыла информационную войну против «Лукойла», назвав его преступной организацией. Лихорадочно разыскивается новый финансово состоятельный союзник, и он находится, его зазывают — это ОНЭКСИМ-банк. Сотрудникам газеты внушается: это прекрасная, честная компания, отдадим ей побыстрее все общественные и индивидуальные акции. Большинство сотрудников снова поверили, акции отдали, а те, кто засомневался, были зачислены в лагерь врагов. Вскоре начинается конфликт уже с ОНЭКСИМ-банком, он называется мошенником, его люди — наперсточниками. И тут нефтяники с банкирами объединяются. В результате они становятся хозяевами «Известий», газета теряет независимость. В самой редакции были нарушены многие профессиональные и этические правила. Оказался разрушенным, расколотым большой коллектив с неповторимой, десятилетиями поддерживавшейся особой аурой. Все эти годы газету и ее бизнес возглавляет один и тот же человек в трех должностях — председатель совета директоров, президент акционерного общества, главный редактор. Лишившись всех постов, он выходит на Пушкинскую площадь и, глядя в сторону «Известий», сотрудники которых многие годы выполняли не чьи-нибудь, а его приказы, включая ошибочные, дает согласие на информационный огонь уже в их адрес.

Удивляюсь до сих пор, как мог Игорь позволить себе и своей команде использовать любую возможность, чтобы в собственных просчетах обвинять тех, кто не пошел за ними, называть их предателями. Вот что в упоминавшейся книге писал Яков о последнем дне Голембиовского в «Известиях»: он вышел из своего кабинета в коридор,

чтобы больше никогда сюда не вернуться. Коридор был пуст. Никто из нескольких сотен известинцев, сидящих на восьми этажах разваленного корабля, не вышел провожать своего капитана. Он так и ушел по пустому полутемному коридору одиноким. Непонятым. Преданным.

Кем преданным и кто кого предал? Кто кого не понял? Почему сотни известинцев не вышли провожать?.. Яков не задает эти вопросы и не отвечает на них. Но это — из книги, которая выйдет годы спустя. Пиар-кампания же августа — ноября 97-го изобиловала не выдавливающими слезу описаниями из жизни капитана, а ложью и грязью. Утверждалось, что оставшиеся в «Известиях» не смогут делать качественную газету, что там «происходит разгон людей, причем не команды Голембиовского, а просто профессионалов, которые не хотят делать эту газету». Что «новый главный ввел цензуру». Что «объявлен курс на “хорошую газету” и стало модно, как в лучшие советские времена, писать о “простых людях”: гаишниках, дворниках и т. п.». Что снят материал о повышенном радиационном уровне в некоторых местах Москвы — чтобы не дразнить мэра в преддверии 850-летия столицы. И было в разных газетах, на теле— и радиоканалах много-много другого бреда и домыслов, запущенных против «Известий» в рамках рекламы «Новых известий».

Особенной агрессивностью по отношению к старым «Известиям» отличался Лацис. Это он в одной из газет назвал бывших коллег болванами. Когда случайно встретившись с ним в Доме журналистов, я не пожал протянутой им руки, произнеся несколько слов о напечатанном в этой газете, он извинился, сказав то, что говорят в таких случаях: автор исказил услышанное. Но никакой автор не мог бы присочинить от себя то, что публично наговаривал Лацис, в частности против Андрея Иллеша. Цитирую его слова в интервью нелюбимой им «Правде» от 13 августа:

— Особое недоумение вызывает то, что в новом составе редколлегии оказался Андрей Иллеш. Он известен тем, что, руководя проведением последнего традиционного хоккейного турнира на приз «Известий», не представил никакого финансового отчета. И такой человек рвется к руководству «Известиями». Именно его тащили изо всех сил новые хозяева на пост главного редактора, но он не смог войти в первую тройку, занял только четвертое место. В настоящее время Андрей Иллеш занял пост заместителя главного редактора по развитию и новым проектам. То есть он будет иметь прямой доступ к десяткам миллионов долларов, если таковые будут выделены нынешними хозяевами «Известий».

Что же это, если не поклеп, наговор? На целых три полосы дано интервью журналу «Огонек» (август, № 31), вышедшее под заголовком в духе всей этой пиаровской акции: «Отто Лацис: — это будут уже не те “Известия”». И здесь снова немало об Иллеше: «Многие, кто бывал у него в подчинении, вспоминают — тяжелый характер. Он, кстати, был единственным из кандидатов, против которого журналисты газеты выступали на собрании…». Но дальше оказывается, что главное в Иллеше все же «не характер и не попытки во что бы то ни стало его избрать». И здесь Лацис продолжает нагнетать: «Самое главное то, что Иллеш недавно осужден за дорожно-транспортное происшествие с отсрочкой исполнения приговора на пять лет».

Действительно, два или три года назад Андрей оказался причастным к трагическому эпизоду на одной из дорог в Подмосковье. Но все там произошло в считаные секунды из-за стечения целого ряда случайных обстоятельств, в чем его вина не была основной, и находился он в трезвом состоянии (мучившийся в молодости болезнью желудка, он лет пятнадцать не принимал ни капли алкоголя). Однако какое вообще отношение могла иметь вся эта печальная, тяжело переживаемая человеком история к его профессии, новой должности?

«Говорят, — продолжал Лацис, — что Иллеш в инциденте не виноват. Ну, не повезло, с кем не бывает! Не имею никаких суждений по этому поводу, пусть не виноват. Но все равно никуда не деться от самого факта — приговора суда».

Где-то сознавая, видимо, что он говорит позорные для себя же вещи, Лацис вдруг высказывает озабоченность: как бы приговор суда не был использован кем-то для провокации против Иллеша, тем более что по работе он может иметь дело с инвестиционными проектами на миллионы и десятки миллионов долларов… Закончив с Иллешем, его доброжелатель Лацис возвращается к главному смыслу интервью: граждане, которые десятилетиями подписывались на «Известия», теперь этого не должны делать, потому что это будут уже не те «Известия».

Все, кто остался на Пушкинской, не могли не видеть этих публикаций. Возмущаясь ими, многие говорили, что нельзя молчать — нужна громкая отповедь со страниц «Известий». Я был против, но однажды не выдержал натиска голосов — согласился. На следующий день мне на стол легла написанная Алексеем Ивкиным от имени редакции точная и убедительная по фактам и мыслям статья. Но она так и осталась в единственном экземпляре — дважды перечитав, я не стал ее печатать все по тем же соображениям, которые останавливали меня раньше. Во-первых, публикация-отповедь неизбежно явилась бы своего рода рекламой «Новых известий». Во-вторых, мне казалось несолидным для «Известий» реагировать на выпады еще не появившегося на свет издания. И третье, может быть, самое существенное для меня лично — я не мог допустить, чтобы «Известия» выступили против людей, в жизни которых эта газета значила не меньше, чем в моей, а кое для кого, наверное, и больше. У каждого из них есть немалые заслуги перед «Известиями», а у двоих — Голембиовского и Лациса заслуги эти — выдающиеся. Ничто не предвещало того, что в итоге своих действий они должны будут покинуть родные стены. К тому же, совершая эти действия, думая о себе, они ведь считали, что поступают и с пользой для «Известий». Наконец, все они мои товарищи, а с одним, главным из них, я многие годы был очень близок, и моего доброго, а кое за что и благодарного отношения к нему не убавилось, несмотря ни на какие возникшие коллизии. Ко всему прочему, я понимал, что им, особенно Игорю, сейчас невыносимо тяжело, тоскливо, безрадостно… Нет, не лежала моя душа к войне между нами раньше, не лежит и сейчас. Не мог я переступить через себя и сказать: они нас задирают — ударим по ним. Не мог — и не должен был. О чем никогда не пожалел.