Новый главный, новая редколлегия

Мы сделали для себя рабочим днем еще и воскресенье 25 августа. В этот день выпускали последний, четвертый по счету номер без главного редактора. Голембиовский был наконец-то в пути — мы знали, когда его самолет прибудет во Внуково, послали за ним машину. Думали, что зайдет в редакцию, благо живет рядом, в соседнем переулке.

Рассматриваю сейчас этот номер (он шел на утро, датирован понедельником, 26 августа) и удивляюсь, каким он был маленьким, всего четыре полосы. Но зато каким масштабным по характеру и значению информации! Очень трудно было ее вбивать в эту небольшую площадь, экономили каждую строку.

Газетчики знают, как бывает нелегко найти важную новость, с которой можно открыть первую полосу. А здесь что ни событие, то сенсация.

Украина провозгласила образование самостоятельного Украинского государства.

Россия признала независимость Латвии и Эстонии.

Горбачев сложил с себя функции Генерального секретаря ЦК КПСС.

Лукьянов допрошен в Кремле.

Президент Буш: СССР стремительно продвигается к демократии.

Великобритания и Италия за полное членство СССР в МВФ и МБРР.

Здание Ростовского обкома партии опечатали казаки…

Прочитываю, вернее — перечитываю номер и снова отдаю должное всем, кто в те эпохальные дни вкладывал в родную газету свое журналистское мастерство и всю свою патриотическую душу. Утром в понедельник часть тиража — 10 тысяч экземпляров — были розданы москвичам бесплатно прямо у входа в «Известия», рядом с которым и вход в метро. Многие хватали по несколько экземпляров, целыми пачками.

Голембиовский в редакцию не зашел и не позвонил. Может, не прилетел? Уже в десятом часу вечера, когда номер практически был готов, Друзенко не выдержал — позвонил ему домой. Ответила Аня, сказала, что все в порядке, Игорь прибыл, вот только устал, хотел бы отдохнуть. После минутной паузы трубка перешла к Игорю, и он позвал нас к себе — Друзенко, Надеина, меня. Мы пробыли у них часа два. Шли в гости с веселым настроем, он витал и в начале встречи, когда на стол были выставлены вино, водка, виски. Но вскоре общение приняло сугубо деловой характер. Говорили о главном — что будет в стране, что должно быть на страницах газеты, в редакции? Игорь выглядел действительно уставшим, сказывались перелет, разница во времени с Японией — там уже наступало утро. Но, наверное, не только поэтому он не излучал особой радости в связи с нагрянувшей переменой в карьере. По всему тому, что и как говорил, было видно, что он осознает, какой нелегкий груз ответственности ложится теперь на его плечи.

Утренняя планерка на следующий день собрала чуть ли не столько же народу, сколько было на выборах главного редактора. Игорь вошел последним — все зааплодировали, он улыбкой, кивком головы приветствовал зал. И уже усевшись в кресло, раньше знакомое только как председательское на летучках, а отныне для него — постоянное, произнес фразу, надолго запомнившуюся многим:

— Я не страдаю комплексом благодарности…

В зале наступило нечто вроде немой сцены из великого классика. Приподнятое настроение сразу как-то осело, сменилось недоумением и неловкостью. Все ждали, что будут произнесены традиционные слова, приличествующие случаю. Спасибо, мол, за доверие — и тому подобное. А то, что прозвучало, — что значило? Ораторский прием или предвестник чего-то загадочного, непонятного? Недовольных услышанным было много, комментарии впоследствии звучали самые разные, они повторялись и через годы. Лично я истолковал для себя сказанное как не совсем удачный вариант простой мысли: ребята, вы меня избрали, но каких-то поблажек за это никто ждать не должен, я буду требовательным руководителем. Сам Игорь ни одним словом эту фразу не дополнил, не развил и тем самым не упредил всевозможные дальнейшие домыслы — сразу перевел планерку к обсуждению текущего номера.

В этот день, 26 августа, он подписал ряд документов. Вместо нашей, революционной формулировки об отстранении Ефимова применена более деликатная, не портящая ему дальнейшей жизни: «В связи с прекращением издания газеты “Известия Советов народных депутатов СССР” освободить т. Ефимова Н. И. от обязанностей главного редактора газеты “Известия Советов народных депутатов СССР” с 22 августа 1991 г.». Сокращалась одна из трех должностей первого заместителя главного редактора — ее как раз и занимал Игорь. Было также принято постановление редколлегии о командировке в Западную Германию на десять дней Алика Плутника «по приглашению Посольства ФРГ с целью подготовки серии материалов». Расходы по поездке брала на себя приглашающая сторона. Такие постановления — о командировках за рубеж за чужой счет — принимались при всех главных редакторах, от Аджубея до Ефимова, особенно частыми они стали с наступлением горбачевского времени. Об их практической и этической стороне я подробнее скажу позже, ссылаясь на собственный пример.

В этот же день новый главный редактор был посвящен в плохие новости, которые обрушились на газету с национальных окраин Советского Союза. Правительства трех новых прибалтийских государств: Эстонии, Латвии, Литвы — распорядились не печатать «Известия». Один из последних номеров, в котором была информация об отдельных выступлениях против грузинского президента Гамсахурдиа, не напечатан в Тбилиси. Новая, непонятная ситуация с печатанием и распространением центральных газет складывалась в Молдавии, на Украине, в Армении и Азербайджане, в республиках Средней Азии. А на улице заканчивался август, наступал сентябрь — многолетнее начало осенней подписки на следующий год. Мы хорошо понимали, что если нынешние читатели «Известий», внесшие деньги за газету до конца декабря, будут ее получать с перебоями или вовсе не будут получать, то осенью мало кто из них станет подписываться на 1992 год. Да и кто будет оформлять подписку, распространять газету? Останутся ли существующие пункты печати или начнут закрываться? Как с доставкой бумаги? Сколько все будет стоить?

Все прежние годы производственные, финансовые вопросы решались не журналистами, а издательством «Известия» при активной организационной и рекламной поддержке редакции. Мы с 1922 года являлись единым хозяйственным организмом, но что будет теперь, после выхода газеты из подчинения Президиуму Верховного Совета СССР? Мы объявили себя независимым изданием, но ведь издательством продолжает командовать Президиум. Этот вопрос косвенно затрагивался, но серьезно пока не обсуждался на каждодневных встречах Голембиовского с директором издательства Юрием Ефремовым, его заместителем Дмитрием Плессером, специалистами различных издательских служб. Все разговоры, заседания касались главным образом текущих моментов и проходили в прежнем духе взаимной заинтересованности, дело-то общее. Со временем из-за нового статуса газеты возникнет непреодолимый конфликт, дело разорвется на части, человеческие отношения испортятся навсегда. А пока стороны уважают и любят друг друга, всячески поддерживают давнюю добрую атмосферу дружной известинской семьи.

Из обильной редакционной почты Игорю показали две телеграммы, выражающие совершенно противоположные точки зрения читателей на газету, и он их зачитал на заседании редколлегии. Одна, анонимная, была из Винницы на Украине: «Верните газете ее прежнюю форму названия и все ордена. Иначе потеряете миллионы подписчиков». Вторая — читателя Сморгонского из Новочеркасска: «Приветствую ваше решение стать независимой газетой. Всегда верили вам, поддерживали, вместе боролись за торжество демократии».

Игорь высказался в том плане, что мы не знаем, какую часть читательской аудитории отражает одна из этих телеграмм, какую — другая. Нам приятнее вторая, но и первая наверняка имеет широкое хождение. Отсюда задача — всех привлекать на нашу сторону. Как? Способ один: разъяснять, что и почему произошло в «Известиях» и какую будем делать газету.

3 сентября был сформирован новый состав редколлегии. На основании ранее принятого, хотя еще и временного устава главный редактор использовал свое право назначить и ввести в редколлегию своих заместителей и ответственного секретаря. Это верхнее звено руководства газетой всегда считалось и неофициально называлось «главной редакцией». По уставу ее число не должно было превышать половины от общего состава коллегии. Остальные ее члены были избраны тайным голосованием простым большинством голосов. Директор издательства включен в нее по должности.

Согласно уставу, отныне решения редколлегии должны приниматься открытым голосованием, простым большинством голосов. В случае разногласия между главным редактором и коллегией решение являлось обязательным для главного редактора, если оно принято большинством не менее трех четвертей от числа присутствующих членов коллегии.

Начиная со следующего дня, на последней полосе каждого номера указывалось: «Учредитель: Журналистский коллектив “Известий”. Главный редактор И. Голембиовский».

Список членов редколлегии приводился по алфавиту, но для удобства короткого комментирования я назову фамилии в другом порядке. Главная редакция была назначена в основном в прежнем составе: первые заместители главного редактора А. Друзенко и Д. Мамлеев, зам главного Н. Боднарук, ответственный секретарь В. Захарько. Замом главного по международной тематике утвержден Владимир Надеин, который, как я уже говорил, являлся собкором в Вашингтоне, а будучи в отпуске в Одессе, сорвался из-за путча в столицу. Думаю, что многие на его месте не стали бы менять сытую, уютную Америку на проблемную во всех отношениях Москву, но он принял предложение Игоря вернуться в редакцию. Я уверен, он это сделал не ради большой должности как таковой — им двигали идеалы: делать по-настоящему независимые «Известия» и поднимать их на мировые высоты. Это подтвердят и дальнейшие события в редакции, когда не однажды проявятся характер и убеждения Надеина.

Заместителями главного редактора «Известий» назначены по должности и главные редакторы приложений «Жизнь» и «Неделя» Лев Корнешов и Игорь Серков. Где-то через полгода это напыщенное, чисто формальное совмещение должностей будет признано нецелесообразным, и каждый из руководителей еженедельников покинет известинскую коллегию, возглавит этот орган в своем издании.

Впервые в истории газеты, да, наверное, и всей отечественной журналистики проводились тайные выборы в редколлегию — таким образом сформирована половина ее состава. Избраны: Валерий Гавричкин (редактор сельхозотдела), Эдуард Гонзальез (редактор отдела международных связей и рекламы), Сергей Дардыкин (зам редактора отдела капиталистических стран), Андрей Иллеш (редактор отдела информации), Отто Лацис (политический обозреватель), Юрий Макаров (ставший первым замом ответственного секретаря), Юрий Орлик (редактор отдела писем), Альберт Плутник (спецкор). По должности вошел в коллегию директор издательства Юрий Ефремов. Итак, из шестнадцати ее членов (кроме главного редактора) назначены семь, избраны восемь и один вошел по должности. А ведь еще недавно нам и присниться не могло, что редколлегия «Известий» может быть назначена не высшей партийной и государственной властью.

 

Выпускаем «Известия» или «Нью-Йорк таймс»?

Страна продолжала бурлить. Одна новость драматичнее другой…

Раньше Россия, а теперь уже и СССР признал независимость Литвы, Латвии и Эстонии.

Украина создает свою армию.

Российский премьер-министр настаивает на сохранении единой валюты в межреспубликанских расчетах, не отвергая республиканских денег.

Сотрудники КГБ отозваны из кадров МИДа.

Российская Академия наук требует реорганизации…

Бурлит и редакция. Градус творческого кипения поднимает Голембиовский. Запрашивает новые идеи, выдвигает свои. В разговорах, обсуждениях особенно выделяется вопрос: какими должны быть свободные «Известия»? Оставаться традиционными — в основе номеров публицистика, размышления, анализ? Или реформироваться в новостные, событийные — на манер западных, американских газет? Страсти проявляются повсюду — на планерках, летучках, в кофейне. Чаще всего они вспыхивают там, где в эти минуты находится Надеин. Нет в редакции другого человека, который бы своими речами, заявлениями, репликами мог бы так, как он, выводить из равновесия и состояния спокойствия любую аудиторию — от двух человек, включая его самого, до нескольких сотен людей, наполнявших Круглый зал — и специально туда заглядывавших, когда становилось известно, что там выступит Надеин.

Он остроумен и ироничен, прежде всего по отношению к себе, ну и конечно, ко всем остальным. На одном из интернетовских сайтов, где уже в XXI веке регулярно выходят его злые антипутинские-антимедведевские статьи, он так написал о себе в биографической справке:

В феврале 1957 года начал работать создателем газеты «Колхозный труд» Черемисовского района Курской области. Штат состоял из меня, конюха Сергея и мерина Васьки. Первое впечатление от журналистики — страшная вонь, которую испускал крохотный сахарный завод по соседству с редакцией. Вонял жом — если вы не знаете, что это такое, так и не надо. В том же году перебрался в Донбасс. В «Голосе шахтера», многотиражке шахты им. Егора Абакумова, написал свой первый фельетон. Спустя несколько лет перечитал — гадость ужасная. В львовской областной газете «Вiльна Украiна» опубликовал сотни фельетонов. Помогла освоенная во Львове певучая украинская мова. Случайно был взят в «Крокодил», однако семь лет спустя закономерно изгнан — за фельетон «Так об ком это мы?». По мнению украинского ЦК, я «бросил тень» на обком партии Полтавской области. Еще четверть века писал фельетоны для «Известий», не подозревая о том, что завершу службу собкором в Америке…

Здесь Надеин скромно умолчал, что в «Крокодиле» с его миллионным тиражом он занимал ключевую должность ответственного секретаря, а в «Известия» был приглашен не рядовым сотрудником, а сразу редактором отдела фельетонов. Чуть ли не каждый его собственный фельетон признавался одним из лучших, а часто самым лучшим материалом в номере. При Лаптеве Володя возглавил отдел писем, его обзоры читательской почты стали событием в советской журналистике. Когда он уехал работать в США, то у него не было ни дня профессиональной акклиматизации — с первых материалов заявил о себе как полноценный собственный корреспондент. Человек пишущий, он всегда пользовался повышенным авторитетом у коллег, но когда избранный главный редактор назначил его одним из своих заместителей, многие в редакции забеспокоились: получив большую власть, Надеин начнет ломать газету под свои давние идеи, а Голембиовский его в этом поддержит.

Чтобы понятно было, за что и против чего выступал Надеин, почему на него часто обрушивались редакционные громы и молнии, хотелось бы оглянуться в историю — далекую и одновременно совсем близкую. А поможет мне в этом уникальная книжечка, изданная в 1971 году. Ее малый тираж (всего 200 экземпляров) и гриф «Для служебного пользования» указывают на то, что она предназначалась для совсем уж узкого круга читателей. Таким он и был, коллектив «Известий», насчитывавший тогда около двухсот журналистов. Это каждому из них адресовалась книжка «Мысли вслух», собравшая их же высказывания на редакционных летучках в течение пятнадцати лет, то есть с 1956 года по 1971-й, охватывая и период, когда главным редактором газеты был великий революционер от журналистики Алексей Иванович Аджубей (1959–1964).

Как писал в предисловии ее составитель, один из собственных корреспондентов Юрий Кузнецов, помимо оценок текущих номеров, на летучках нередко звучат и «общие положения, имеющие порой непреходящее значение. Они касаются многих сторон жизни редакционного коллектива и судеб журналистики в целом, путей ее развития… Представляется, что этот коллективный разум редакции не должен кануть в Лету». Он и не канул никуда, весьма интересен и сегодня. Главное же «непреходящее значение» этих мыслей в том, что по ним отчетливо видно, как «Известия» добивались читательского успеха. Вот, к примеру, несколько цитат по теме журналистского мастерства.

…Чем больше растет авторитет и влияние «Известий», тем больше это обязывает коллектив редакции и любого из нас более внимательно относиться не только к каждому заголовку, но и к каждому слову, к каждой фразе. Ибо одно лишь неудачное, необдуманное выражение может ослабить, а то и совсем испортить впечатление даже от самой лучшей статьи.

…Надо больше думать о яркости выражения мысли, о новизне и свежести решения темы. Иногда материал, поднимающий очень острую, интересную проблему, сам за себя скажет: его прочтут, о нем будут говорить. Но если к этому прибавить настоящее мастерство, свежий, оригинальный поворот, когда все грани засверкают полным светом, — вот это подняло бы уровень художественных средств нашей газеты. Внимание, внимание вопросам мастерства!

…Не надо забывать: все лучшее в русской журналистике — от Глеба Успенского до Кольцова и далее — это личностная журналистика. Присутствие автора, его оценка событий, его мысли об увиденном и пережитом и есть художественная ткань нашей журналистской классики. Безликие писания, под которыми можно поставить любую фамилию, никогда не делали чести ни одному изданию.

И еще одна цитата из «Мыслей вслух», говорящая уже о том, какие условия могли предоставлять «Известия» своим сотрудникам для того, чтобы их писания отличались высоким мастерством:

Мы можем согласиться с тем, что собственный корреспондент выступит с одним крупным куском в месяц, но чтобы это был настоящий материал. Мы можем согласиться, чтобы два корреспондента «спарились», разработали тему, написали ее на отлично и выступили один раз в месяц. Разумеется, мы не сбрасываем со счета информацию и различные оперативные выступления, авторские материалы, которые ждет редакция.

Так было при Аджубее и после него: многие известинцы, собкоры и спецкоры, стремились опубликоваться в основном крупными статьями, очерками, обычно имея для их подготовки немало времени, часто недели, а то и месяцы. Именно эти материалы, обращенные к мыслям и чувствам людей, тщательно исследующие острые конфликты и актуальные проблемы, по-писательски выстроенные и выписанные, составляли славу «Известий». Они были примерами для подражания, наиболее престижными, первичными в оценках коллег и начальства, а все остальное пусть и не сбрасывалось со счетов, но являлось как бы вторичным, не всегда обязательным. В той же давней книжице есть и строки о том, что главный признак газеты — оперативность, что «мы должны расценивать как великую трагедию, как чрезвычайное событие, когда другие газеты опережают нас с освещением интересных событий». Но «Известия» далеко не всегда блистали своей оперативностью и всеохватностью событий, а информационные зевки, проколы редко когда считались в редакционном мнении очень уж большой драмой, не говоря о трагедии.

Вот как схематично выглядела редакционная практика, которую я знаю с февраля 1972 года, когда пришел в «Известия». Параллельно с работой по текущему номеру газеты начинается подготовка следующего номера. Впереди еще сутки до выхода в свет, а уже верстаются, почти готовы внутренние, так называемые загонные полосы — из материалов, посланных в запас. Может, посланных вчера, а может, и неделю, месяц, год назад и лишь слегка обновленных перед печатью. На загонных полосах оставляются свободными только небольшие пятна под возможную информацию. Уже имеются заготовки и на две наиболее оперативные полосы — первую и иностранную. Утром на планерке идет опрос редакторов отделов: у кого что есть из важного, событийного? В иностранных отделах всегда что-то есть: планета большая, среди собкоров немало тех, кто приучен к оперативной работе, в редакции телетайпы не только ТАССа, но и американского агентства ЮПИ, английского Рейтер, парижского Франс Пресс. А что произошло внутри СССР, что ожидается в ближайшие часы? Отдел информации небольшой, всего знать не может, к тому же ему не позволено освещать вопросы политики, действия властей. Новости с государственного уровня — только по каналу ТАСС. А о чем передают в номер шестьдесят собкоров, освещающие жизнь страны от Тихого океана до Балтики? Очень часто от них утром — ни строки. Не от кого-то в отдельности, а от всех шестидесяти — ни одной строки. Нет-нет, в своей массе они не бездельники, они много работают, но, как правило, это работа не на текущий или завтрашний номер, а на отраслевые отделы редакции. Ездят по своим регионам, встречаются с людьми, изучают проблемы, разбирают жалобы. Словом, набирают факты, проверяют их — и пишут. Не короткую заметку, а целую корреспонденцию. Или статью, очерк. В отделах эти труды ждут. Они запланированы, корсеть следит за выполнением планов.

Так годами заведено: об отдаче собкора судят в редакции не по тому, нашел ли он, отследил ли большую новость, лучше — сенсацию, смог ли обойти другие газеты, ТАСС, радио, телевидение, а в основном по тому, какую проблему поднял, как ее осмыслил, насколько умело выстроил сюжет, смог ли выдержать принятый в газете высокий литературный уровень. В отделах своя специфика. Люди работают над своими материалами, готовят к набору собкоровские, авторские. И чаще всего эта нелегкая работа никак не связана с тем, что произошло в необъятном СССР в последние сутки, часы. Так вот и получалось: все будто бы заняты нужным делом, а когда наступает планерка, часто выясняется: нет ничего свежего, никаких серьезных новостей в номер.

Запомнилось, как от одного спецкора я долго ждал статью, ради которой подписывал ему командировку в далекий город. Спрашиваю: ну, где же материал? Он в ответ: «Трудно идет, я три дня думал над первой строчкой». Это был опытнейший, очень ответственный газетчик, глубоко пахавший сложную юридическую проблематику. В результате он сдал блестящую статью, из тех, что называют конфеткой. «Известия» тем и были сильны, что могли себе позволить иметь таких сотрудников, которые работали над материалами подолгу, зато итог получался великолепный. Я любил этих людей, восхищался их журналистским мастерством, но с переходом в секретариат мне очень хотелось, чтобы у этого мастерства была еще одна, чрезвычайно необходимая газете грань: не три дня мучиться над первой строчкой, а настраиваться не дольше трех минут, творить с большой скоростью, не в загон, а в текущий номер.

Шли годы, менялись главные редакторы, а эта практика оставалась неизменной. Конечно, она не была изобретением «Известий». Примерно так же работали все центральные газеты. Объясняется это многими причинами. Прежде всего — политической зажатостью всей страны, всего общества. Отсутствием свободы печати, первоочередной идеологической, пропагандистской ролью газет, цензорским колпаком над информацией. Да и не было у нас богатой событиями внутренней жизни — все по той же причине отсутствия свобод, борьбы партий, независимых ветвей власти. Словом, у нас не было абсолютно никаких объективных предпосылок и условий для существования подлинной новостной печати. Они стали появляться лишь с наступлением горбачевской гласности, перестройки, тогда и начал усиливаться в обществе запрос на информационность газет. Одновременно раскрепощалась и сама пресса.

«Известия» стали первой газетой, значительно увеличившей при Лаптеве выход новостей. Это происходит не само по себе, не по велению редколлегии, а в результате долгой борьбы, в том числе внутри редколлегии. Первостепенную роль здесь играл Голембиовский. Я был убежденным его сторонником и делал все возможное в рамках своих полномочий, сначала первого зама, а потом и ответственного секретаря, для более заметного поворота газеты в эту сторону — информационную. Мы смогли вместе с корсетью ввести каждодневные блоки новостей на нескольких полосах, начиная с первой. Начертить их на макете было просто, труднее оказалось переламывать многолетние навыки, привычки корреспондентов, чуть ли не заново учить некоторых из них писать информации.

Интересная произошла вещь: новая информационная рубрика «Прямая связь» стала самой популярной для чтения среди самих же известинцев, включая тех, кто, стоя на страже неприкасаемых, священных традиций «Известий», не поощрял мои, в частности, усилия для расширения места под событийные материалы. Но успех «Прямой связи» не исчерпывал решения проблемы, которая по-прежнему во многом упиралась в негибкое штатное расписание, в старую организацию работы, в менталитет многих журналистов, считающих недостойной своих талантов репортерскую охоту за новостями, написание в номер.

Вся редакция, включая рыцарей публицистики и очерка, в дни путча и в первые дни после него показала такие образцы дружной оперативной работы, что казалось, теперь отойдут в прошлое жаркие, доводящие до обид и конфликтов споры о том, какой должна быть газета. Но они снова возникли, и снова их инициатором стал Владимир Надеин. Мне хотелось бы здесь побольше дать прямой речи (его и оппонентов), которая передает атмосферу времени и колорит нашей редакционной жизни. Столкновение взглядов зафиксировано на разных летучках, так что вполне логичными и уместными могут быть как бы сводные цитирования сразу из нескольких стенограмм.

В. Надеин. Отчасти перефразируя изречение Салтыкова-Щедрина, напомню, что никак невозможно добиться процветания в запущенном доме, ничего в оном не меняя. Отсюда и главный вопрос: а позволительно ли относиться к «Известиям», как к запущенному дому? При нашем тираже!.. При нашей популярности!.. При блеске имен, которые любят миллионы читателей … Я думаю, нас с равным правом можно считать как домом процветающим, так и домом запущенным — все зависит от того, чего мы хотим, каков наш идеал.

Давайте пристальнее всмотримся в себя нынешних. Мы ведь не газета, а полужурнал, полукнига, у нас находят место на полосах и называются даже лучшими материалы, которые лежали в запасе по несколько месяцев. Сегодня толстая книга выпускается (увы, не Госкомиздатом) за неделю. Так что еще не ясно, кто работает оперативнее — Госкомиздат, выпускающий книгу за три года, или мы, публикующие новости без указания даты и статьи без признаков возраста.

Такая газета, которая была создана и смоделирована в начале 60-х годов Алексеем Ивановичем Аджубеем, гениальное (это я говорю без малейшей иронии) детище отмерзшей в хрущевской оттепели советской журналистики — себя полностью исчерпала. Ни секунды не сомневаюсь, что образ новой газеты, который сегодня лучше всего проглядывается в яковлевских «Московских новостях», стучится в двери. Увы, еженедельнику типа «Московских новостей» при всем желании его создателей не дано явить собою образец для подражания. Но образец все равно появится. Жаль, если новатором будут не «Известия» — у них для первенства есть если и не всё (или даже далеко не всё), то, на мой взгляд, больше, чем у других.

Предлагаю коренную перестройку размещения материалов на полосах газеты. Одновременно необходимо резкое изменение жанрового соотношения в «Известиях». Основными жанрами должны стать репортаж и корреспонденция («стори»), делаемые по принципу «лида», то есть с выносом в первые строки повода или главной мысли. Это даст возможность сокращения материалов в случае необходимости поабзацно с их конца… Большинство наших аналитических материалов — это толчение воды в ступе. Такого количества «мыслей» просто не нужно в газете.

И. Преловская, замредактора отдела школ и вузов. Все мы знаем, что такое газетный репортаж. Но что лично вы называете репортажем?

Надеин. Под репортажем я имею в виду любой событийный информационный материал.

Преловская. Если я правильно вас поняла, журналисты делятся на две категории: первая собирает факты, а другая пользуется этими материалами при подготовке статей. Но ведь нам обычно приходится не просто добывать факты, а их исследовать. В процессе этого исследования, собственно, и рождаются мысли, выявляются противоречия жизни, раскрываются характеры, позиции людей. Как же можно передать эту работу коллеге?

Надеин. Подразумевается, что обозреватели — журналисты высшего класса, а репортеры — не столь. Но это весьма грубая схема. Жизнь сложнее. Репортер может быть специалистом самого высокого класса, просто его работа состоит в сборе информации, а не в анализе ее. Задача обозревателя, анализируя все доступные ему сведения, представить это все уже в виде завершенной, полной картины.

В советские времена существовал странный, заведенный партийными идеологами порядок: каждая газета только 40 процентов своей площади отдает собственным сотрудникам, остальные 60 — авторам со стороны: рабочим, крестьянам, интеллигенции, начальникам разных уровней, военным… Но если за распределением места в газете редакторы следили не очень строго, то в части гонорара такое соотношение обязательно выдерживалось, хотя чаще всего за «авторов» писали сами журналисты. Отказавшись от этой глупой арифметики, мы стали давать слово только тем людям со стороны, которым было что сказать нашей многомиллионной аудитории. Но работать приходилось и с ними — заказывать материалы, доводить тексты до нужных объемов и качества. Все это и имел в виду экономический обозреватель Валерий Романюк, задавая вопрос: «Кто будет готовить авторские материалы?».

Надеин. Читательский отдел.

И. Овчинникова. Способен ли человек из этого отдела, который сам не пишет репортажи, статьи, сделать хороший авторский материал?

Надеин. Вопрос, который вы задали, скорее всего риторический: может ли безногий человек, который умер в прошлом году, стать чемпионом будущей олимпиады по прыжкам в высоту? На любом месте нужны люди, которые умеют делать то, за что получают деньги.

Овчинникова. Но в читательском отделе они разучатся писать и станут «безногими».

Надеин. Вспомним, к примеру, Ильфа и Петрова. Они умели писать и не разучились, будучи правщиками в отделе писем. Наличие редакторов для таких материалов — мировая практика: не надо ломиться в открытые двери.

Взявшись однажды сопоставить первый опыт свободных «Известий» с мировой, больше американской журналистикой, Надеин делает главный вывод: оставаясь по литературному качеству намного выше даже хороших западных газет, независимые «Известия» по-прежнему представляют собой пропагандистское, а не информационное издание. Первое основное отличие: автор известинской публикации стремится не столько сообщить потребителю информацию, сколько убедить его или переубедить.

— Такая проблема, — продолжил Володя, — не снимается перед всеми средствами массовой информации, но у нас она слишком отчетливо выражена. И второе. Создается впечатление, что абсолютное большинство материалов написано в редакции людьми, которые любят все разъяснять, комментировать. Всем нам необходимо уметь оперативно и четко реагировать на события. В случае, если кто-то из нас этого не хочет или не умеет, он может оказаться за бортом конкуренции.

Надеин ни на кого не намекал. Но не придумал ничего более убедительного для подкрепления своих мыслей, как сослаться на работу общепризнанного мастера — Плутника, послав ему сначала большой реверанс:

— Бесспорно, Алик Плутник — звезда нашей публицистики времен перестройки. Его стиль, основанный на взвешенности, рассудочности, большом количестве оговорок, большом количестве вопросительных предложений, может быть, наилучшим образом подходит к ситуации, когда следовало таким образом довести до читателей свои суждения, чтобы не вызвать вместе с тем негативных реакций могущественных в ту пору структур. Он заслужил массу читательских симпатий, и я глубоко уверен в том, что все они были заслужены. Но сейчас наступила пора другой журналистики. Журналистики, я не хочу сказать, безрассудной, она вообще плоха, но наступило время четкого формулирования своей мысли, когда было бы ясно и очевидно читателю: что ты хочешь. Это должно быть сделано в максимально лаконичных формулировках.

По высказанному далее убеждению Надеина, прежние достоинства «Известий» не могут быть достоинствами в новое, наступившее время. Было сказано, что нам не выдержать будущей схватки с такой формализованной газетой, как «КоммерсантЪ», очень насыщенной информацией. Надо признать, что прогноз Володи в значительной степени подтвердился, хотя такой уж прямой схватки между этими двумя газетами не было. Однако по мере того, как «Известия» теряли свою аудиторию, свой политический вес и влияние, «КоммерсантЪ» поднимался вверх по всем этим характеристикам. Это происходило по многим причинам, но немалую роль сыграло как раз то, о чем говорил Надеин, — ориентация «Коммерсанта» на стандарты западной журналистики.

Выбирая предметом своего критического внимания профессиональную манеру Плутника, возмутитель спокойствия не сомневался, что услышит равноценный ответ. И он его получил.

Начав с того, что у Надеина, естественно, может быть принципиально отличное от него мнение, Алик решился идти по грани всегда присущей ему вежливости:

— Даже если бы я действительно бесконечно доверял Володиным оценкам (а я им доверяю, находя в нем, как и он во мне, массу достоинств), своему мнению в данном случае я бы все равно отдал предпочтение. Во всем, что он здесь сказал, меня больше всего настораживает абсолютизация им собственных принципов, неизбежно перерастающая в нетерпимость. Меня настораживает, что человек, едва появившись в редакции в новом качестве, в редакции, подчеркиваю, живущей по новым демократическим нормам, считает себя вправе изрекать как бы положения воинского устава, обязательные для всех. В соответствии с убеждениями Володи всем нам необходимо, оказывается, срочно создавать газету по американскому образцу, руководствуясь жесткими законами рынка. Не нашего — американского. Поскольку, что такое рынок, — этого пока никто не знает. Да и зачем нам, живущим совершенно в другом обществе, другой жизнью, во что бы то ни стало равняться на американские издания? Или, в крайнем случае, на отечественный «КоммерсантЪ»? А стоит ли вообще на кого-то равняться? Равняться — отказаться от своей роли флагмана, добровольно ухудшив себя. Брать у других лучшее — другое дело. Но ведь другие не потому не берут лучшее у нас, что не хотят, — просто это требует другой школы, другого подбора кадров, которых у других нет. Если уж «равняться», то единственно на возможности наших журналистов.

Нам же, по сути, предлагается пренебречь возможностями именно лучших журналистов (я знаю, у Володи есть серьезные претензии и к Васинскому, и к Поляновскому, ко всем, кто пишет «длинно»). Ему хочется осовременить их, то есть заставить писать четырехстраничные комментарии. А зачем? Зачем всех вынуждать петь песни, а не, скажем, оперные партии, причем — на один голос? Не нужна всеобщая унификация… Думаю, Володя должен допускать, что его мнение — лишь одна из возможных точек зрения. Никто из нас не может рассчитывать на то, что он всегда прав. Иначе, неизменно упорствуя на своем при том высоком положении, которое он занимает, Надеин может решить, что переламывать людей — значит всегда их улучшать. Заблуждение, которое никак нельзя рассматривать, как личное дело «автора».

Ю. Макаров. Меня очень обеспокоило это начало, первая наша летучка «на свободе». Известно, что лучшая традиция демократов — придя к власти, первым делом переругаться, еще ничего не успев сделать. Что-то похожее происходит и здесь…

Н. Боднарук. Мы слишком легко отказываемся от того, что было нашим достоинством. Не мне, наверное, говорить о традициях «Известий», здесь сидят люди, проработавшие двадцать и более лет в газете, но мне кажется, что самое безумное, что можно сделать в понятном желании реформироваться, — отсечь, отказаться от всего, что составляло капитал газеты и сослужило нам хорошую службу в прошлом.

Овчинникова. Можно ли сопоставлять наши газеты, в том числе «Известия», с зарубежными, которые отражают совсем другую жизнь? Думаю, что пропагандизм, который присутствует в нашей прессе, неизбежен, потому что приходится убеждать наших людей в вещах очевидных для западного обывателя. Он знает, например, что частная собственность — это нормально, чем больше богатых людей, тем меньше бедных. Ему не надо это внушать. А мы долго еще будем вынуждены повторять эти простые истины до хрипоты. Может быть, то, чем мы занимаемся, не газетная журналистика, а публицистика, требующая больших объемов. Потому что, отталкиваясь от какого-то факта, мы должны далее идти по линии убеждения, чего бы ни коснулись. Мы, например, не просто информируем о том, что начинается приватизация жилья, но обязаны рассказывать, что это такое, зачем оно нужно, убеждать в необходимости этого.

Во всем, что говорил Надеин, есть предмет для рассуждений и обсуждений, но не уверена, что все так просто и очевидно.

М. Бергер. Можно ли нас сравнивать с западными газетами и можно ли сделать «Известия» газетой мирового уровня? А какие магазины нам больше нравятся: наши или те? В общем, не сомневаюсь, что нам следует воспринимать опыт рыночного апеллирования на информационном рынке и подавать новости людям так, как покупают там. Написать материал на двенадцати страницах я смогу, но прочитать — вряд ли.

Боднарук. Наш спор далеко зашел и, как мне кажется, все-таки он идет по принципиальным вопросам. Главный — можно ли из «Известий» сделать газету мирового уровня? Что подразумевает под мировым уровнем Владимир Дмитриевич? Это, надо думать, газета типа «Нью-Йорк таймс», «Вашингтон пост» и т. д. Позволю себе такое сравнение: можно ли пустить «роллс-ройс» по владимирскому бездорожью? В принципе можно, но совершенно предсказуемо, что он застрянет в первой же владимирской луже. Можно создать газету, соответствующую общепринятым западным стандартам. Можно для этого позвать консультантов, как это сделали «КоммерсантЪ», «Московские новости». Можем и сами скопировать такие модели. Можно избавиться от половины журналистов, а оставшуюся часть переучить — тех, кто поддается переучиванию. Но можем ли мы поменять своего читателя? И есть ли смысл ставить такую цель?

У нас масса недостатков. Мы неповоротливы, новости не первыми ловим, политические новости прежде всего. Но говорить о том, что время доперестроечного и перестроечного Плутника кончилось, это заблуждение. Думаю, мы не должны создавать газету другого толка. Если это будет другая газета, пусть ее делают другие люди.

Надеин. Если коллеги в самом деле правы и продолжение прежнего курса, пусть с легкой перестройкой, может обеспечить газете процветание и достаточный доход людям, которые работают в ней, — я сдаюсь. То, что они предлагают, привычнее, удобнее и проще. Однако мое личное убеждение состоит в том, что это курс в нищету журналистов, а затем и исчезновение газеты. Курс в то, что «Известия» больше двух лет не выдержат в новых условиях, они будут побиты менее консервативными конкурентами.

Не буду обижать себя — процитирую в очень сжатом виде и свое выступление:

— Четыре года назад, когда я вернулся из Болгарии, Надеин, сидя в этом зале, сказал, что стоявший в полосе материал Захарько на четыре страницы — материал будущего газеты, а вот статья Васинского на четырнадцати страницах — это материал прошлого газеты… И тогда, и сейчас я отношусь с юмором к похвале в свой адрес. Но если говорить серьезно, то все, что слышу сейчас от Володи, для меня не было неожиданностью. И то, что он года полтора провел в Америке, нисколько не изменило его представлений о современной журналистике. Они сложились у него давно, а в Америке в чем-то лишь скорректированы. Не изменился и сам Надеин — он всегда был и остается человеком творческим, очень переживающим за судьбу газеты, активно работающим на нее и постоянно пытающимся ее улучшить. С ним можно спорить по деталям. Но в основном надо согласиться — газеты должны делаться по определенным, принятым в мировой журналистике стандартам.

Как уже было сказано, большая часть редакционного народа побаивалась, что главный редактор поддержит идеи Надеина. Действительно, Игорь разделял многое из того, что говорил его заместитель о характере газеты. Многое, но не все, как свидетельствует и стенограмма летучки от 11 сентября.

И. Голембиовский. Героическая история «Известий» завершилась победой, и мы получили возможность делать газету, которую хотели. Но какую? Ту, что делали всегда? Мы хотим жить и работать так, как привыкли. И это естественно. Наше достоинство и наша беда: мы долго работаем в одной газете. Мы все рабы своих привычек и представлений. Но при этом думаю, что не надо волноваться по двум обстоятельствам: газета не станет чисто информативной, а будет стараться быть фундаментальной, аналитической. И второе. Ни один талантливый человек в «Известиях» не пропадет…

Далее Голембиовский сказал, что он знает «беду “Известий”».

— Это — гипертрофированное представление о наших достоинствах. Газета, которую мы делали, которую считали успешной, в прошлом году провалилась, и не только из-за высокой цены. Мы потеряли больше половины тиража. Один этот факт заставляет посмотреть на себя и газету иначе и понять, что же мы производим. Газета должна меняться — это безусловно и очевидно… В редакции есть два крыла. Первое: газета, которую мы делали, — сборник статей, и второе: современная газета, которая дает новости, комментарии с оценками, причем личностными….

Однажды — то ли на малой планерке в секретариате, то ли в буфете — Игорь произнес фразу, которая мгновенно облетела все восемь этажей: «Аджубеевские “Известия” должны как можно быстрее умереть». Помню реакцию театрального критика Нелли Исмаиловой, заглянувшей ко мне, когда шла очередная такая малая планерка с присутствием Голембиовского. У него с Нелли долгое время были очень хорошие отношения, всегда с легкими подкалываниями друг друга. Она чуть ли не крикнула с порога:

— Игорь, вы сумасшедший!

Зная взрывной характер Исмаиловой, ее манеру не стесняться начальства, указывать ему, как надо жить и работать, все заулыбались, а она серьезно продолжила, подойдя к Голембиовскому:

— Мне сказали, что вы желаете смерти «Известиям». Теперь я поняла, какую мы допустили стратегическую ошибку, когда избрали вас главным редактором.

Игорь рассмеялся. Все, как часто бывало, свелось к шуткам. Я не думаю, что этот эпизод повлиял на дальнейшие отношения главного редактора и очень неравнодушной к родной газете сотрудницы еще аджубеевского призыва в «Известия», но со временем они изменились, стали больше формальными. Когда Нелли ушла из редакции, вместе с нею ушли со страниц газеты и ее многолетние именитые авторы, чьи большие статьи, эссе на темы культуры и нравственности высоко поднимали интеллектуальный уровень «Известий». Они сильно нравились одним читателям, не менее сильно раздражали других и почти каждый раз становились поводом для очередного спора в редакции, какой же должна быть газета: с крупными полотнами — размышлизмами или без них, информационная?

По должности и по характеру я не мог быть в стороне от этих споров. Воздерживаясь от дополнительных цитирований себя, замечу только: сказанное Игорем об ускорении эвтаназии «Известий» было воспринято в коллективе излишне драматично. На мой взгляд, он перегнул в словах, а на самом деле имел в виду необходимость отказа от давней практики в «Известиях», когда и штатное расписание, и организация работы редакции, и профессиональные ценности не были ориентированы на высокую оперативность газеты.

Перечитывая сейчас стенограммы тех летучек, я вижу, что, если отбросить в сторону эмоции выступавших, то вся редакция сходилась в главном: «Известия» должны быть просто качественной газетой, в которой высокая и достоверная информативность соединяются с аналитичностью и литературным блеском. В конечном счете, не наши разногласия той поры, а более позднее скатывание с рельсов качественной прессы к низкопробности сюжетов, желтизне приблизило катастрофу «Известий».

Что при всем расхождении взглядов согласие находилось, убеждает пробный номер невиданного раньше объема газеты — 12 полос. Сразу после первой свободной летучки 11 сентября был объявлен поиск модели каждой из полос, новых тем, рубрик. Задуманный номер вышел 24 сентября, и был он — по многим читательским отзывам — весьма удачным. Особенно было приятно услышать добрые отзывы из журналистской среды, которая заметила и отметила все наши сугубо профессиональные нововведения. Их набралось немало, начиная с первой полосы. Новая верстка, игра шрифтами, необычное оформление: крупный событийный снимок, фотоанонсы к материалам внутри газеты, таблицы, схемы, график добычи и продажи советского золота, карикатура… Здесь же в телеграфном стиле последние новости, а с подробностями — две главные из них: введено чрезвычайное положение в Таджикистане; после восьмидесяти часов почти непрерывных переговоров глав России, Казахстана, Азербайджана и Армении удалось подписать договор об урегулировании конфликта по Нагорному Карабаху. Все остальные полосы тоже несли на себе приметы новизны, на последней привлекал внимание первый в советской печати комикс. Главным же новшеством номера стала вся 10-я полоса под рубрикой «Мнения».

В советских газетах, в том числе в «Известиях», не было четкого разграничения между новостями и мнениями, тогда как в мировой прессе это один из основных принципов, причем не только в самой газетной работе, но и в любых профессиональных рассуждениях о журналистике, ее проблемах и назначении. «Новости» — понимаются как максимально достоверная информация о фактах, событиях. «Мнения» — это мысли, идеи, оценки, суждения, комментарии по самым разным новостным поводам или вовсе без поводов. В серьезных зарубежных изданиях не допускается смешение новостей и мнений не только в отдельных публикациях, но и на одной газетной площади — у каждого из этих двух жанров свое место, чаще это отдельные друг от друга страницы.

У нас всегда было немало умных, глубоко мыслящих журналистов. Но чтобы в газетах появлялось какое-то их мнение, расходящееся с официальным, его нельзя было высказать прямо и категорично. Оно упаковывалось в подтексты и полунамеки длинных, размытых словесных конструкций, к чему приучились несколько поколений пишущих людей и читателей. Горбачевская перестройка сняла цепи с нашей профессии, и она заиграла новыми гранями. Готовя 12-полосный номер, нам хотелось испробовать себя еще и в формальных рамках такого мирового стандарта, как полоса «Мнения».

Она очень отличалась уже самой своей моделью. Если на каждой из других страниц было по восемь текстовых колонок одинаковой ширины и одинаковых шрифтов, то здесь первые две колонки оказались внешне выделенными: они шире в полтора раза, у них другой шрифт — черный, буквы более высокие. Принципиальная новизна состояла в том, что это были сразу три статьи небольшого, почти одинакового размера под единой рубрикой «Точка зрения редакции». Советские люди привыкли видеть на первых полосах газет так называемые передовые статьи, то есть подаваемые от имени редакции, никем не подписанные. И почти никем из широкой публики никогда не читаемые, столько в них было демагогии, общих фраз, агитационной жвачки. Здесь же все выглядело и было по существу совершенно другим. Конкретным, актуальным, сформулированным лаконично, жестко и требовательно.

Оттолкнувшись от первополосной новости о переговорах по Нагорному Карабаху, редакционная статья «Честные выборы — выход из тупика» без старой публицистической ваты говорила об очень важном. О том, что, сколь ни сложна задача умиротворения азербайджано-армянского столкновения из-за Нагорного Карабаха, экономические и политические проблемы, стоящие ныне перед всей страной, серьезнее и опаснее. Чтобы решать их, «стране потребуется власть с глубинными резервами народного доверия… Наше общество будет пребывать в политико-экономическом тупике до тех пор, пока его не возглавят лидеры, прошедшие горнило честных демократических выборов».

Второй была статья о необходимости отдать людям землю — немедленно отдать!

Пора, наконец, говорилось в ней, прекратить демагогические рассуждения о том, что рынок — не самоцель, что сначала надо накормить народ, а потом идти к рынку. Никто наш народ накормить не может. Только он сам, став хозяином земли и свободным производителем сельскохо-зяйственной продукции. Да и с чего нам еще начинать рыночные отношения, как не с сельского хозяйства? Ведь для рынка нужен избыток товара, а у нас всего дефицит. Кроме земли! А нас в это время продолжают стращать непопулярными шагами к рыночной экономике. Зачем же начинать с непопулярных? Сделайте хоть один популярный! Отдайте землю! То, что это понравится народу, понимали даже члены ГКЧП.

Как и две предыдущие, третья точка зрения также была выражением позиции «Известий», но на этот раз в области международных отношений. Накануне мирной конференции по Ближнему Востоку газета заявляла в своей редакционной статье, что эта конференция станет бессмысленной тратой времени, если до ее начала не будут восстановлены в полном объеме дипломатические отношения СССР с Израилем. В обоснование этого требования, помимо прочего, сказано, что в Израиле, где почти четверть граждан у себя дома говорят по-русски, тяга к всестороннему сотрудничеству с Советским Союзом — тенденция и мощная, и долговременная. Сотни тысяч бывших советских граждан, среди которых множество ветеранов нашей армии и нашего народного хозяйства, вправе рассчитывать на понимание и помощь Москвы. Как считала газета, Москве нельзя идти на конференцию, сохраняя полные дипломатические отношения с деспотическим Ираком и уклоняясь от восстановления таковых с демократическим государством Израиль.

Все остальные публикации на этой полосе были подписными, с четко сформулированным мнением каждого автора. Дали мы и подборку писем из редакционной почты с критикой и пожеланиями в адрес самой газеты. В целом 10-я полоса, как и весь номер, а затем и следующий 12-полосный от 1 октября, получили одобрение на летучках. Раздавалась и критика — было за что. Вся редакция признала, что в основе успеха — оптимальное сочетание информационных и аналитических материалов. Новации никого не расстроили, достойные продолжения традиции были соблюдены. Нашлось место и для мировоззренческой рубрики «XX век в лицах», посвященной знаковым фигурам уходящего столетия, внесшим огромный вклад в мировую культуру, в развитие цивилизации. Через эту рубрику прошли или намечались в герои будущих публикаций такие выдающиеся исторические персонажи, как Махатма Ганди, Шарль де Голль, Уинстон Черчилль, Чарли Чаплин, Патриарх Тихон, Иоанн Павел II, Голда Меир, Джон Кеннеди… В этот раз на шести колонках внутри газеты с анонсом на первой полосе был напечатан очерк известного ученого, литературного критика Юрия Манна о Франце Кафке — писателе, олицетворявшем европейскую литературу ХХ века и сам этот век со всеми его ужасами и страхами. Рубрику задумал и преданно вел, приглашая крупных авторов, Алик Плутник, для которого традиции «Известий» — не пустой звук. Он отдал газете тридцать три года, став одним из символов ее высококачественного журнализма.

 

Беречь статус независимости

С не меньшей страстью, чем о характере газеты, проходили дискуссии и споры о том, как мы должны проявлять свою независимость в наших публикациях. Однажды Надеин и Плутник снова разделили редакцию надвое, а поводом послужил небольшой, менее ста строк, комментарий Валерия Выжутовича на первой полосе 2 декабря, вернее, лишь полтора его абзаца.

Накануне, в воскресенье 1 декабря, в СССР произошли два события, приковавшие к себе большое внимание в стране и за рубежом: референдум о независимости, выборы первого президента на Украине и первые президентские выборы в Казахстане. На планерке в понедельник было решено, что комментарий к этим событиям напишет в вечерний номер Выжутович. Надеин высказал мнение, что мы должны оценить выборы в Казахстане как недемократические: был всего один кандидат Назарбаев, он и победил, набрав, по неокончательным данным, 98,8 процента голосов. Через пару часов Валерий сдал в набор свой текст, его напечатали со снимком с одного из избирательных участков. На снимке — Кунаев, несменяемый в течение двадцати лет правитель Казахстана, верный друг Брежнева, обвинявшийся при Горбачеве в широкомасштабной коррупции. Подпись: «Бывший первый секретарь ЦК КП Казахстана Д. А. Кунаев отдал свой голос за Н. А. Назарбаева». Приведу те строки Выжутовича, что вызвали полемику:

То, что Н. Назарбаеву не нашлось в Казахстане серьезного соперника, ничуть не умаляет достоинств этого, бесспорно, сильного и крупного политика. Но кроме сожаления по сему поводу рождаются и кое-какие мысли, вызывающие, говоря языком советского официоза, тревогу и озабоченность. Если уж в Казахстане, из среднеазиатского региона самом, пожалуй, открытом государстве для демократии, не выпестовался политик, равный Н. Назарбаеву (да и пусть не равный, просто другой, способный претендовать на высший пост), если народ республики голосует так же, как голосовал десять, двадцать лет назад, то что же мы получим, объединившись в ССГ? (Сокращенное название возможного будущего объединения Союз Суверенных Государств. — В. З. )

После абзаца о независимости Украины Выжутович продолжил:

Уход Украины означает в будущем уверенное преобладание в ССГ известных норм и традиций, законодателями коих выступают среднеазиатские члены нарождающегося сообщества. Если так, то М. Горбачев может выставлять свою кандидатуру на пост президента ССГ, не слишком при этом рискуя. «Полное всенародное одобрение» будет ему обеспечено.

Вот и все, из-за чего разгорелся сыр-бор. Наверняка большинство читателей не задержали здесь своего внимания. Но надо знать известинцев тех времен, чтобы понять, какое чуть ли не вселенское значение они могли придавать иным строкам, увидевшим свет на страницах своей газеты. Это был как раз тот случай.

На следующее утро планерка коротко оценивает только что вышедший номер. И тут слово взял Плутник. Сказал то, что повторит на летучке и что войдет в стенограмму:

— Назарбаев в трудные для «Известий» дни, когда на нашу защиту не вставали ни Горбачев, ни Ельцин, позволил себе открыто поддержать нас. Он заявил, что «Известия» являются таким же национальным достоянием, как Большой театр или Третьяковская галерея, а потому никто не вправе покушаться на газету и редакционный коллектив в угоду тем или иным политическим интересам… С моей точки зрения, не следовало бы, проявляя тенденциозность (де в республике существует преемственность идеологической власти), печатать рядом с комментарием фотографию: Кунаев голосует за Назарбаева… Помня о том, что Назарбаев поддержал нас в трудные минуты, мы могли бы без всякой предвзятости, с большей тщательностью относясь к подбору слов, подойти к событиям в Казахстане да и во всем мусульманском мире СССР. С моей точки зрения, у нас на сегодняшний день нет достаточных оснований утверждать, будто «уход Украины означает в будущем уверенное преобладание в ССГ известных норм и традиций, законодателями которых выступают среднеазиатские члены нарождающегося сообщества».

Утренняя планерка — не место для долгих дискуссий. Но Надеин смолчать не мог. Поняв Плутника так, что газета не должна критиковать Назарбаева уже потому, что он к «Известиям» хорошо относится, Надеин осудил этот взгляд. В отсутствие Голембиовского Друзенко принял решение «прислушаться к Алику» — дать в текущий номер материал, который как бы поправлял комментарий Выжутовича, снимал бы возможную недовольную реакцию Назарбаева. Никто против этого не возразил. Себя в этой связи не помню, но, наверное, тоже промолчал. Задание написать текст дается Николаю Андрееву, относительно новому человеку в «Известиях», но уже успевшему занять место в ряду наших ведущих перьев.

Материал Андреева выходит в вечернем выпуске под названием «Феномен Назарбаева не разгадан». Текста в полтора раза больше того, что было у Выжутовича в целом, и в десять раз больше количества тех строк, что посвящались Назарбаеву и спровоцировали вспышки новой горячей перепалки. Как же газета «исправляется» перед лицом деятеля, который ее защищал? Воздав должное деловым качествам лидера нового государства, Андреев выходит на тему, ради которой взялся за перо:

Нурсултан Назарбаев всенародно избран президентом Казахстана. Слово «всенародно» надо понимать буквально: на выборах Назарбаев получил 99,88 процента голосов (итоговые данные. — В. З. ), и ассоциации по поводу этой цифры возникают вполне закономерные, но вместе с тем и не совсем оправданные. У Назарбаева нет сегодня в республике не то что серьезного соперника, но вообще никакого. Что, естественно, может вызвать упреки в недемократичности происходящих в Казахстане процессов. Но, во-первых, для Казахстана демократия (как и многих республик бывшего СССР) — это пока не очень отчетливая перспектива. Надо трезво оценивать cитуацию — как нельзя перепрыгнуть из феодализма в социализм, так, видимо, невозможно и после жестокого коммунистического режима сразу оказаться в демократии. Полагаю, Назарбаев учитывает в своей деятельности вывод некоторых политологов, что путь из тоталитаризма в демократию пролегает через авторитаризм. Он в своих выступлениях употребляет слово «демократия», однако не молится на него. И, скорее всего, поэтому в республике нет аллергии на это общественно-политическое понятие.

Всё, тема закрыта, но это для читателей, в том числе и самого Назарбаева. А в редакции все только разворачивается. Естественно, читал Андреева и Надеин. Выступая на следующий день на летучке, он ставит вопрос, независимы ли «Известия»? Стержень его речи — комментарий Выжутовича:

— В редакции считается, что совершена грубая ошибка с публикацией Выжутовича. Но чем больше я думаю, тем больше прихожу к выводу — ошибки не было. Сегодня за кофе был продолжен этот диспут. Появилась еще одна его грань. Ее, по-моему, точнее всего выразил Гонзальез: зачем об этом писать, если Россия заявила, что никакого ССГ, или как его там, не будет, если Украина не участвует, то и мы участвовать в этой формации не будем. И посему — зачем нам говорить о том, чего не будет? А нужно было писать, — и это главное — о том, что Россия стала настолько непривлекательна, что никто не хочет к ней присоединяться. Я совершенно согласен с тем, о чем говорил Гонзальез, но это никак не является даже косвенным признанием вины с публикацией Выжутовича. Это не значит, что та тема, которую мы подняли, скомпрометирована и погибла. Должно быть состязание тем, потому что количество граней этого политического процесса бесконечно… У меня ощущение, что вызвал настороженность не только подход Выжутовича, но и то, что он определенным образом бросал вызов установившимся у нас порядкам. Он доказывает возможность, а вслед за возможностью и более опасную для каждого из нас вещь — необходимость оперативно и четко реагировать на события.

Ведущий летучку заострил вопрос: когда мы готовим ту или иную публикацию, нам важно будущее отношение к ней читательской аудитории? Мы стали независимыми, свободными. Но свободны ли от реакции читателей на наши выступления? Грядет рынок, а газета — товар, он должен распродаваться, если его не купят, мы — банкроты. Разговор пошел вглубь и вширь…

И. Карпенко. Реакция читателя должна учитываться, но не все определять. Хотя бы потому, что реакция у всех разная, разный и читатель. Но есть право каждого автора писать так, как он думает.

В. Выжутович. Мне кажется, нам не следует ставить себя в зависимость от мнения читателя. Мы же почему-то продолжаем оглядываться на те или иные оценки. Если помните, это была любимая присказка нашей партократии: газета, мол, подстрекает… Как писал Пушкин: «Зависеть от царя, зависеть от народа — не все ли мне равно». Вот нормальная позиция для литератора, для газеты, если она претендует на звание независимой.

Здесь последовал блиц-диалог Друзенко — Надеин:

— Володя, ты часто говоришь об опыте зарубежных газет. Возьмем американскую высадку в Гренаде. Как это событие преподнесли американские газеты — был ли их протест?

— Одна и та же газета по любому поводу может сказать, что это хорошо и плохо. Там обязательно дадут пять-шесть различных мнений о том, правильно это сделано или неправильно.

— То есть если бы рядом с комментарием Выжутовича была опубликована другая точка зрения…

— Это было бы просто замечательно. Гонзальез, на мой взгляд, сказал самое главное — все боятся России, от нее бегут все врассыпную. Прекрасно, если бы об этом было сказано в том же номере. В зарубежной печати не существует согласованности, а эта несогласованность раскалывает общество до состояния, которое нам кажется странным. Постоянное наличие противоборствующих сил есть нормальное состояние общества.

Овчинникова. Вы полагаете, что признак недемократичности выборов в Казахстане только в единственном кандидате?

Надеин. Я считаю, что наличие одного кандидата снимает вопрос о демократичности выборов.

Овчинникова. Значит, мы недемократично выбрали Голембиовского? У нас был один кандидат, и за него проголосовали не 98, а все 100 процентов.

В стенограмме нет развития этого вопроса, наверное, его и не было. Ответ ясен был, конечно, всем. Но разговор продолжился.

А. Остальский, редактор международного отдела. Если случилось событие — избрание Назарбаева таким странным способом, который во всем мире считается недемократическим, то об этом так и надо сообщать. А фотография? Да какая газета в мире прошла бы мимо такого снимка? Бывший коммунистический шеф голосует за нового лидера, голосует «за». Но главное не в этом. Главное — решить, есть ли у нас свобода информировать или у нас теперь новая цензура: самоцензура.

М. Крушинский. Думаю, что любой читатель, независимо от своих пристрастий, не терпит в газете прежде всего вранья. Выжутович же в этой заметке честно высказал свою точку зрения. Я, допустим, не вполне с нею согласен, но следует ли из этого, что заметку не надо печатать? Иной вопрос, что газете надо быть искренней до конца. А то на следующий день Николай Андреев выступает с «контрзаметкой», но — в старых традициях, без упоминания объекта скрытой критики, словно Выжутович тут ни при чем. А почему бы прямо и не возразить своему коллеге?

Л. Корнешов. Я навел справки о реакции в Казахстане на опубликованную фотографию. Она там воспринята с благодарностью, так как свидетельствует о том, что весь казахский народ, в том числе и Кунаев, — за Назарбаева.

В. Щепоткин. Если мы и дальше будем публиковать материалы, не думая о том, какую они вызывают реакцию на местах, то это наш самоубийственный путь. В стране, которая вся звенит от национальных и наслаиваемых на них многих других проблем, можем ли мы неосторожно затрагивать эту натянутую струну, даже если нам кажется, что кандидат один — это не демократия? Жизнь дает тысячи примеров того, как газеты своим словом выводят на площади массы людей, как газетная публикация подрывает то, что еще, может быть, держалось бы, и начинает литься кровь.

Находившийся в этот день в отъезде Голембиовский сам не однажды заводил разговор о том, к чему взывает и обязывает нас новый статус газеты. На следующей летучке он снова заговорил об этом, не скрывая сложности проблемы для него как для главного редактора:

— Мы, и не только мы, вся пресса попала в ситуацию, когда предмет былой зависти — независимость — обращается в некое непонятное состояние в связи с тем, что не очень четко представляем, что сегодня значит быть независимой прессой. Раньше было ясно: независимость — это оппозиция существующим государственным и партийным структурам. Сегодня у власти демократы. В чем тогда заключается наша независимость — в слепом поддержании всех их начинаний или в собственном взгляде на вещи? Не знаю, посвящена ли редакция в то, что два раза редколлегия обсуждала статью группы Явлинского, в которой подвергается жесткой критике экономическая программа российского правительства. Решили не печатать по нескольким причинам. Одна из них, наиболее существенная: в устах авторов это выглядит как попытка подчеркнуть значимость своей работы и т. п. Но у меня, как у главного редактора, осталось ощущение, что если бы это же написали совершенно другие люди, то мы все равно статью бы не напечатали. Поскольку мы, чувствуя кожей свою незащищенность, в первую очередь экономическую, готовы, в принципе, искать какую-то спину, к которой можно прислониться. Но вывод я делаю простой: все-таки мы должны держаться своих взглядов, иметь свою позицию, в первую очередь — политическую. Проблема в том, что такой ясной и четкой позиции у нас нет. Нет того, что можно было бы назвать программой газеты. Я думаю, что это дело, конечно, не одной недели, но мы должны обязательно определить свою политическую платформу. Возможны компромиссы, но до какой степени, какие компромиссы? Я хочу, чтобы об этом думали все в редакции, а не только редколлегия или главная редакция.

Надо признать, что никакой долгосрочной программы, никакой фундаментальной политической платформы, о чем говорил Голембиовский, мы для себя вырабатывать не стали. Некоторые попытки были, разные варианты текстов возникали, но о них быстро забывали, зная из предыдущего, советского опыта, что правильные декларации, красиво изложенные манифесты обычно оказываются бессильными перед реальными проблемами. Но что у нас имелось и без документального оформления, так это всеобщая готовность беречь чистоту независимого статуса «Известий», большое желание быть принципиальными, честными.

 

Гайдар — «Известиям»: ситуация хуже плохой Ельцин — «Известиям»: будет хуже, чем сегодня

В один из октябрьских дней мне позвонила на работу мать жены:

— Не сможешь сейчас приехать к нашему магазину?

Оказалось, мой тесть занял очередь за сахаром. Поскольку отпускают в одни руки не больше двух килограммов, а в семье нашей шестеро едоков, то желательно, чтобы и я подъехал — сама теща Наталья Сергеевна не могла выйти из дома, болела. Через полчаса я был у магазина на углу Чистопрудного бульвара и Покровки. Еще издали увидел к нему очередь, человек двадцать. Но это был только ее хвост, гораздо большая часть находилась внутри торгового зала и представляла собой привычную с детства картину: толпу недовольных, тесно прижатых друг к другу людей, давивших всей своей массой в сторону прилавка. Там и нашел я тестя Алексея Куприяновича, сообщившего, что сахар отпускают из больших мешков, их со склада приносят медленно, и очередь еле движется. Когда через час мы с тестем наконец-то поравнялись с продавщицей, она заявила:

— Мужчины, сахар кончился!

Через несколько дней еще звонок от тещи:

— На Покровке, 25 бесплатно дают немецкое сухое пюре. Алексей Куприянович и Алеша уже пошли туда с сумкой, надо им помочь…

Здесь повезло больше, чем с сахаром. Это был не магазин, а какой-то пункт от жилконторы. Когда подошла очередь, представительница ЖЭКа спросила наши фамилии, сверила их со списком жильцов и выдала три четырехкилограммовые коробки сухого картофельного пюре. Когда 68-летний тесть, девятилетний сын и я принесли домой этот подарок давних армейских запасов Западной Германии, то сразу отсыпали пару чашек в кастрюлю, скипятили, отпробовали. Тесть поморщился, хотел выругаться, но из-за внука лишь произнес:

— Дожили, победители!..

Алексей Куприянович был на войне с июля 41-го по май 45-го, остался в армии, закончил Академию связи, вышел на пенсию инженер-полковником. Пережив Ленинградскую блокаду, Наталья Сергеевна успела повоевать и с немцами на Западном фронте, и с японцами в Маньчжурии. Она тоже не пришла в восторг от вкуса гостинца, но супруга отчитала:

— Что ворчишь? Спасибо надо сказать немцам!

Коробки с пюре мы задвинули под кровать, где уже находился ящик с двумя десятками овощных консервов из Болгарии, которая, кстати, во Вторую мировую войну тоже была против нас. Как, впрочем, и в Первую мировую. Но консервы были не подарены, мы их купили, простояв немало времени в очередной очереди.

Я мог бы привести немало других подобных сюжетов, своих и друзей-известинцев, по заготовке домашних запасов осенью 91-го, когда вся страна жила в ожидании голода и холодной зимы. Не было дня, чтобы мы в общении друг с другом не касались темы пустующих прилавков, уныния и пессимизма, охвативших миллионы людей. Об этом были и многие публикации в «Известиях». Один из номеров мы открыли заголовком «Власти столицы рассчитывают только на импорт». Наш корреспондент Виктор Беликов сообщал, что в ближайшие десять-пятнадцать дней Москва может остаться без продовольствия. К такому тревожному выводу пришло ее правительство, обсуждавшее положение с обеспечением города основными продуктами питания.

Потомственный известинец, Беликов несколько десятилетий освещал в газете жизнь Москвы. У него были хорошие связи с коммунистическими властями столицы, еще крепче они стали с новыми, демократическими, лично с главой правительства Москвы Юрием Лужковым. Учитывая, что вечерний выпуск газеты подписывался в печать в 15.00, а материалы в номер надо было сдавать в набор гораздо раньше, Беликов звонил Лужкову заранее и расспрашивал о тех событиях, которые с его участием планировались на вторую половину дня или вечер — и всегда получал нужную информацию. Раньше многих коллег из других изданий Виктор был осведомлен и о том, что по распоряжению местных властей на выездах автотранспорта из столицы, в аэропортах и на вокзалах будет введен жесткий контроль за отправляемыми грузами, товарами, посылками, чтобы воспрепятствовать вывозу продовольствия из Москвы.

Подробно мы информировали и о ситуации с продовольствием в республиках, краях, областях, а она почти везде была еще критичнее. Так, наш собкор Михаил Овчаров передал из Ярославля, что острейший дефицит продуктов вызывает безудержный рост цен. Приводился пример со знаменитой колбасой «Советская». Если в Москве ее выбрасывают на разрываемые толпой прилавки по 162 рубля за килограмм, то в Ярославле она стоит уже 229 рублей 50 копеек. Местная газета над огромным снимком этой колбасы дала заголовок «Ярославль переплюнул Москву» и указала адрес магазина. И хотя он находился в дальнем микрорайоне, туда повалил народ со всего города.

Но как ни было стране трудно, в отличие от многих изданий «Известия» не заходились в истерике, не накликивали катастрофу. Ничего не лакируя, сдерживая эмоции, газета говорила о подлинных причинах бедствий народа и старалась своими материалами показать, что даже если Советский Союз и рухнет, а к этому все шло, жизнь на этом не оборвется, наше спасение — в твердом курсе на радикальные реформы в экономике.

Еще у всех на устах оставался путч, всё новые и новые подробности о нем, а на страницах «Известий» политика уже тесно переплеталась с многогранной экономической тематикой. 27 августа мы напечатали большую статью пока еще мало известного профессора Е. Ясина под крупным заголовком «Нормальная экономика — главное условие демократии, и создавать ее надо уже сегодня». Евгений Григорьевич оказался одним из целого ряда экономистов, в судьбе которых «Известия» сыграли роль чуть ли не крестного отца — их публикации на наших страницах способствовали росту известности авторов, что приводило к занятию ими высоких постов в государстве. Ясин станет министром экономики России; Борис Федоров, Александр Лившиц — вице-премьерами, министрами финансов России, эту же должность займет и Михаил Задорнов. В разные годы их материалы в «Известиях» поднимали важнейшие вопросы экономики, высоко оценивались широкой читательской аудиторией и в деловом мире.

Статья Ясина глубоко вскрывала острейшую экономическую ситуацию. И он же показывал: драматизм заключается еще и в том, что любые меры, которые могут способствовать ее оздоровлению и последующему подъему, неизбежно связаны с очень тяжелыми последствиями. Жизненно важно стабилизировать рубль, без этого невозможно никакое движение вперед. Но тогда нужно резко сократить бюджетный дефицит, до предела урезать государственные расходы, прежде всего на оборону, но также и на социальные программы, повысить налоги, поднять ставки банковского процента. За этим может последовать еще больший спад производства, безработица, снижение реальных доходов населения. То же самое с либерализацией цен и в целом всей экономики. Она крайне необходима, но это повлечет за собой раскручивание инфляции, остановить которую будет крайне трудно. А свобода для предприятий на первых порах может обернуться не только снижением производства и гонкой цен, но и резкими изменениями товарных потоков, ухудшением снабжения самыми необходимыми товарами. Подобные явления могут приобрести значительные и опасные масштабы.

«Что же делать?» — задавался вопросом уважаемый профессор и говорил о самом неотложном. О необходимости всех здоровых общественных сил всех республик действовать согласованно во имя общих интересов. Нужна сильная исполнительная власть на всех уровнях при предельно четком разграничении полномочий. Необходим механизм макроэкономической стабилизации, оздоровления финансов и денежной системы. Прежнее правительство не способно было его построить, потому что знало только силовые методы, а республики их отвергли. Наконец, едва ли не самое главное, что требовалось сделать, — все вопросы не решать дилетантски, как это происходило до сих пор, а предоставить их решение профессионалам — «…ибо цена дилетантизма, правительственного или парламентского, — писал Ясин, — быстро растет и может обойтись нам слишком дорого».

Хорошо помню, что когда в редакции обсуждалась статья Ясина, было обращено особое внимание как раз на эту мысль — о необходимости профессионализма. Тогда же и состоялся у Голембиовского разговор, что «Известиям» надо больше знать о тех, кто может прийти во власть, к управлению экономикой. Это наше внимание к возможным кадровым назначениям возрастало по мере того, как рушились надежды на сохранение Советского Союза и все громче звучали голоса, что Российская Федерция должна стать реально независимой, получить полноценную государственность. Кто те люди, которые предложат новые программы и что это будут за программы? Москва полнилась на этот счет разными слухами, домыслами, невероятными версиями, но газете требовалась точная информация. И наши сотрудники находили пути и способы ее получения.

Жизнь подтверждала, что материалы Михаила Бергера, Ирины Демченко, Валерия Романюка, Ивана Жагеля, Михаила Крушинского и других известинцев соответствовали тому, что происходило на самом деле. На высочайшем уровне обсуждались, и мы об этом писали чаще всего первыми, кандидаты на пост премьера: академик Юрий Рыжов, выдающийся офтальмолог Святослав Федоров, Юрий Лужков, другие фигуры, но за каждой из них Ельцин не видел программы, способной, как он говорил, преобразить Россию. Ближайшим окружением Ельцина и им самим отвергалась и знаменитая программа «500 дней» Григория Явлинского. Считалось, что поскольку ей уже больше года, она не могла учесть радикальнейшие изменения в стране за это время. Да и была сориентирована на союзную экономику, а таковой уже почти нет, нужен же российский масштаб с его спецификой. В конечном счете Ельцин сделал ставку не на Явлинского, а на 35-летнего Егора Гайдара и его команду молодых экономистов.

Приближалось 28 октября, когда в Москве должен был открыться VI Съезд российских народных депутатов, на который выносился вопрос чрезвычайной важности — одобрить или отвергнуть предлагаемый президентом курс экономических реформ. Учитывая огромный интерес к съезду, ко всему, чем жила в эти дни высшая власть России, мы хотели получить информацию из первых рук, услышать оценки важнейших событий от самого ближайшего соратника Ельцина, государственного секретаря РСФСР Геннадия Бурбулиса — и пригласили его в редакцию. Он пришел не один, а в сопровождении основного помощника Вячеслава Недошивина, моего давнего приятеля, с которым мы работали в ленинградском Доме печати. Слава мне сказал, что в эти дни его шеф ужасно занят, вынужден временно закрыться от прессы, но нам отказать не мог — считает «Известия» наиболее компетентной, объективной и ответственной газетой.

Что ж, эта встреча, длившаяся три с половиной часа, добавила нам еще чуть-чуть компетентности в вопросах о том, что ожидает Россию. При всей витиеватости речи Бурбулиса было понятно, что главная цель российского руководства — обретение собственной государственности, развязывающей руки для самостоятельного выхода из тяжелейшего кризиса. Но для этого требовалось не только согласие между президентом и парламентом, но и сильное, умелое правительство. И вновь, теперь уже из уст государственного секретаря, мы слышим: ничего нет сейчас важнее привлечения профессионалов, способных решить экономические задачи.

От нас Бурбулис уезжал на госдачу в Подмосковье, где приглашенная им команда Гайдара заканчивала писать экономическую программу для Ельцина. 28 октября Съезд народных депутатов наделяет президента России дополнительными полномочиями, необходимыми для проведения реформ. Взяв на себя всю за них ответственность, возглавив правительство, Ельцин назначает двух вице-премьеров, которые должны проводить в жизнь новую экономическую политику — Гайдара и активно помогавшего ему сорокалетнего Александра Шохина. Восьмого ноября у них был первый рабочий день, и в этот же день они дали первые интервью — «Известиям», конкретно Михаилу Бергеру.

Разумеется, это был первополосный материал с фотографиями новых вице-премьеров и короткими биографическими справками. Их ответы были растиражированы в 4 700 000 экземплярах «Известий», а информационными агентствами, со ссылками на нашу газету, на весь мир. Вот, в частности, что было сказано.

Е. Гайдар. Никакая характеристика тяжести нынешнего состояния экономики не будет преувеличением. И если выбирать худший момент для принятия ответственности за происходящее, то вот именно сейчас этот момент и наступил. Ситуация хуже плохой.

У нас есть принципиальная ясность и относительно диагноза, и относительно того, что необходимо предпринимать. Прежде всего необходимо установить такие правила в экономике, правила игры, как говорят, которые позволят подняться на ноги. Что касается программы, то сейчас невозможно представить подробное, по дням разложенное расписание. Есть общие крупные цели, к которым необходимо двигаться: стабилизация денежного обращения, укрепление рубля, приватизация…

А. Шохин, возглавивший социальный блок министерств. Главная нагрузка, особенно в переходный период, ложится на Министерство труда и занятости и Министерство социальной защиты. Мы не собираемся обещать немедленного или очень скорого улучшения жизненного уровня. Время популистских обещаний прошло. Наша задача-максимум: удержать нынешний уровень жизни до того момента, когда реформа начнет давать реальную отдачу. Задача очень сложная, но выполнимая.

Сейчас мы разрабатываем систему так называемых амортизаторов, которые позволят смягчить удар либерализации цен… Если раньше мы говорили, что добились соединения преимуществ социализма с научно-техническим прогрессом, то теперь видим, что на деле соединили рыночные цены с таким «преимуществом» социализма, как тотальный дефицит. В этом — огромная сложность предстоящей работы.

Доступен был для «Известий» и президент России. В том же ноябре он дал Александре Луговской большое — на шесть колонок — интервью, напечатанное под заголовком «Борис Ельцин: быстрые реформы — единственный шанс России». Встреча с ним состоялась без долгих согласований. Многие издания давно значились в списке президентской пресс-службы на интервью с Борисом Николаевичем, но когда ему доложили о такой же просьбе «Известий», он быстро выкроил для этого время. Луговская не из тех журналистов, кто теряется перед сильными мира сего, вопросов у нее было много, вот несколько из них:

— Как будет жить человек в первые шоковые дни?

— Тяжело будет жить.

— Народ сделал ставку на Вас, избрав Президентом России, теперь пришел Ваш черед делать ставку на свой народ?

— Да, получается именно так. Сейчас я настраиваюсь на серьезную критику в мой адрес, потому что придется принимать непопулярные меры, а люди, естественно, будут воспринимать их плохо.

Отвечая на вопрос, проявит ли новое правительство гибкость, Ельцин сказал:

— В большей степени она будет зависеть от меня, поскольку у них еще, пожалуй, нет управленческого опыта на уровне России. Надеюсь, что все вместе мы все же победим кризис… С полгода будет хуже, чем сегодня, но потом рыночная экономика начнет давать первые результаты. Свидетельством тому мировой опыт. А чем мы, россияне, хуже других?

Россияне, конечно, ничуть не хуже других, но пока им очень плохо. Так же плохо было тогда и остальным гражданам Союза ССР. Многие из них главную причину своих несчастий видели именно в существовании этого союза. После того как в августе из него выпали Латвия, Литва, Эстония, 1 декабря наступила очередь Украины. В этот воскресный день 80 процентов ее взрослых граждан пришли на избирательные участки, чтобы принять участие в референдуме: «Поддерживаете ли вы провозглашение независимости Украины?», и 90 процентов из них ответили «да». Ровно через неделю Советский Союз распался навсегда. Похоронив его в заснеженной Беловежской Пуще, президенты трех республик — России, Украины и Белоруссии — подписали соглашение о создании Содружества Независимых Государств (СНГ), пригласив в него остальные государства бывшего СССР, а также всех желающих.

На следующее утро в «Известиях» состоялась одна из самых драматических планерок. Редколлегия не смогла прийти к согласию, какой должна быть редакционная статья в связи с новостями из Беловежской Пущи. Осудить или одобрить решение о роспуске СССР? Голембиовский высказал сожаление о происшедшем, которое прозвучало как осуждение акции трех президентов. Мы с Боднаруком возразили, главный наш довод: СНГ — вынужденная мера, останавливающая вероятность военных конфликтов. Звучали голоса за одну и за другую точки зрения, в итоге сошлись на том, что от редакционной статьи в вечерний номер воздержимся — сначала напечатаем беловежские документы и максимум информации, включая международные отклики. Наверное, правильнее было бы выйти с двумя мнениями: «за» и «против» ликвидации СССР, но тогда мы еще не доросли до такого плюрализма на своих страницах.

Нас несколько оправдывало то, что утром мы не знали, какая днем, еще до нашего вечернего выпуска, последует реакция со стороны Горбачева, не предпримет ли он какие-то силовые действия, способные взорвать пока еще мирные отношения между Кремлем и Белым домом, другими учредителями СНГ. Через пару часов узнаём, что этим вопросом минувшей ночью и утром было серьезно озабочено все руководство России. Как передал наш корреспондент Василий Кононенко с экстренной пресс-конференции на Старой площади, где выступали Бурбулис и министр иностранных дел России Андрей Козырев, там были заданы вопросы и о судьбе органов центра, и о судьбе Горбачева. Козырев ответил, что существует два пути упразднения центральных структур — нецивилизованный и цивилизованный. Первый путь — сопротивление этих структур, что приведет к известному исходу по августовскому сценарию. Второй — цивилизованный, передача российским властям рычагов власти и имущества, что было бы более приемлемым и безболезненным. Каждому было понятно, на что намекал представитель руководства России, чем он угрожал.

К счастью, сработал второй сценарий. В дальнейшем к редакционной статье на тему распада СССР мы не возвращались, а писали, упоминали об этом, конечно, много. Но никогда в этой связи президентов Ельцина, Кравчука и Шушкевича «Известия» не разносили, предателями их не обзывали. Хотя и не восхищались тем, о чем они договорились в Беловежской Пуще.

До самых последних дней существования СССР мы не теряли интереса к деятельности М. С. Горбачева, сообщали о его встречах, заявлениях, решениях, напечатали интервью с ним. В прежние десятилетия никто из первых руководителей страны не посещал «Известия», а Михаил Сергеевич это сделал дважды: в 1990 году и после августовского путча. 18 сентября он еще верил в сохранение Советского Союза и говорил нам, что сделанный им демократический выбор лишает его возможности действовать другими методами. Подчеркнул:

— Я не вижу путей, кроме демократии.

Завершалась эта встреча чаепитием в узком кругу — в ней участвовали председатель ВГТРК Егор Яковлев, гендиректор ТАСС Виталий Игнатенко, главный редактор «Труда» Александр Потапов, главный редактор «Комсомольской правды» Владислав Фронин, главный редактор «Московских новостей» Лен Карпинский, редактор ленинградской газеты «Час пик» Наталья Чаплина. От «Известий» были Голембиовский, Друзенко, Боднарук и я. Кто-то в шутливой манере сказал, что рабочий день позади, можно было бы не ограничиваться только чаем. Высокий гость эту мысль поддержал, через пару минут на столе появились рюмки и бутылка коньяка. Я сидел рядом с Михаилом Сергеевичем, и мне выпала роль разливающего. Имевшийся опыт не подвел — рука не дрогнула в ответственный момент, когда впервые в жизни я наливал и подавал рюмку главе государства. Он ее только пригубил…

Когда уже стало окончательно ясно, что первый президент СССР оказался и последним и достойно готовится к покиданию своего поста, «Известия» выступили 23 декабря с огромным материалом Плутника — политическим портретом Горбачева.

Итак, — писал Алик, — он уходит, оставляя после себя бедную, разоренную и растерянную страну, так и не понявшую, что с нею произошло и что происходит. Страну, потрясенную страшными взрывами, в одних местах — национально-освободительного движения, в других — националистического угара, повлекшими за собой, по сути, разлом земной коры — это трещит империя, расползаясь по швам новых государственных границ… Но почему же тогда люди совестливые, люди мыслящие, несмотря и на такое наследство, им оставляемое, смотрят ему вслед отнюдь не только с укоризной и досадой, но и с грустью, состраданием и благодарностью, при этом никак не снимая вины за те просчеты, которых было немало?.. Все мы, бывшие граждане бывшего государства, теперь совсем другие люди. И вы, и я — все.

По моему убеждению, в те трагические декабрьские дни это была самая глубокая и объективная, самая умная и честная из великого множества публикаций в советской печати о Горбачеве. И с самым точным и емким по мысли заголовком: «Он приходил — это значительнее того, что он уходит».

 

Первые толчки в недрах редакции

Эйфория от победы над путчем, от революционных перемен в редакции проходила быстро. В стране наступал социально-экономический хаос, и с каждым днем все больше обострялись вопросы: как выживать газете, на что кормить семьи? Одно за другим принимаются постановления редколлегии, ударяющие по многолетним известинским амбициям. Так, мы всегда гордились, что работаем в газете, охватывающей своими представительствами весь земной шар. В последние советские годы у нас было в стране и в мире 102 собственных корреспондента, что в нашей стране могла позволить себе только «Правда», а из десятков тысяч зарубежных газет — считаные единицы. Теперь же стало понятно, что такую обширнейшую сеть не удержать. В целях экономии средств было принято решение прекратить с 1 января 1992 года финансовое обеспечение следующих зарубежных корреспондентских пунктов:

1. Австрия, Вена (собкор С. Тосунян),

2. Аргентина, Буэнос-Айрес (Ю. Смирнов),

3. Бельгия, Брюссель (Б. Москвичев),

4. Болгария, София (А. Капралов),

5. Бразилия, Рио-де-Жанейро (М. Кожухов),

6. Вьетнам, Ханой (Б. Виноградов),

7. Германия, Берлин (В. Лапский),

8. Германия, Бонн (А. Баландин),

9. Греция, Афины (А. Николаев),

10. Египет, Каир (Д. Великий),

11. Испания, Мадрид (В. Верников),

12. Италия, Рим (А. Суворов),

13. Куба, Гавана (А. Каморин),

14. Мексика, Мехико (Ю. Черепанов),

15. Польша, Варшава (Л. Топорков),

16. Португалия, Лиссабон (Д. Костанян),

17. Румыния, Бухарест (В. Володин),

18. США, Вашингтон (числился В. Надеин),

19. Сирия, Дамаск (М. Кожевников),

20. Финляндия, Хельсинки (В. Шмыгановский),

21. Швейцария, Женева (Ю. Косинский).

Всем вышеназванным собкорам предписывалось вместе с бухгалтерией издательства определить перечень подлежащего списанию, продаже на месте или отправке в редакцию имущества, закрепленного за корпунктами. Указывалось, что надо привезти в Москву всю исправную видео— телерадиотехнику, компьютеры и фотоаппаратуру. Европейские корпункты должны были доставить еще и автомашины, независимо от их возраста и состояния. (Спустя шесть лет за мной будет закреплена «Вольво», на которой мотался по жаркой Испании в 1987–1991 годы Володя Верников. Видимо, тогда и вышел из строя кондиционер, а все остальное досталось мне в более-менее нормальном состоянии. Главное, что машина могла двигаться.)

Несколько ранее были упразднены корпункты «Известий» в Австралии, Алжире, Анголе, Афганистане, Северной Корее, Кувейте, Ливане, Мозамбике, Монголии, Эфиопии.

В постановлениях редколлегии ничего не говорилось о дальнейшей судьбе самих корреспондентов. Имелось в виду, что все они вернутся на основное место работы — одни в редакцию, другие в свои разведывательные службы. Некоторые из собкоров уже достигли пенсионного возраста и по собственному желанию увольнялись. Всего за рубежом к 1 января 1992 года насчитывалось двенадцать корпунктов (а в них — ни одного разведчика): в Великобритании, Венгрии, Индии, Китае, Франции, Чехословакии, Швеции, Югославии, Японии… Раньше в Германии «Известия» представляли три человека, в Италии и США двое, теперь в этих странах оставалось по одному нашему корреспондентскому месту.

Сокращалась и внутренняя корсеть, но не такими темпами, как иностранная. Здесь редколлегия исходила из того, кто как работает. Серьезные претензии были предъявлены пятерым — Ю. Балакиреву (Владивосток), В. Буту (Ростов-на-Дону), В. Олиянчуку (Ставрополь), А. Орлову (Ташкент), А. Клеве (Харьков). Все они с щадящими формулировками в трудовых книжках покинули газету. В этой пятерке я лучше других знал Анатолия Клеву. Мы почти одновременно с ним начинали в «Известиях» в качестве внештатных корреспондентов. Редакция предложила ему собкорство в Чите, и он неплохо начал там штатную известинскую карьеру. Но спустя годы, особенно после перевода в Харьков, его отдача упала. Компьютер зафиксировал, что с начала 1991 года по июль им напечатано всего 224 строки. На июльском совещании собкоров еще при Ефимове он в своем выступлении заявил, что расходится со мной как куратором собкоровской сети и с большей частью редакции по политическим воззрениям. Но не по этой причине его имя не появлялось на страницах газеты. Все, что присылал он в отделы, было беспомощным, не более чем сырьем, и требовало полной переработки. Клева отмочил оригинальный номер в журналистской практике: в разгар острейшей политической борьбы в стране летом 1991 года опубликовал в «Правде» статью, в которой высказал свои прокоммунистические взгляды, а подписался, как корреспондент «Известий». Но подчеркну, что редколлегия обсуждала не убеждения, а работу, и единогласно голосовала за вывод Клевы из числа собкоров.

Освободилось у нас еще одно место, но об этом мы очень сожалели — ушел Александр Бовин. Он стал послом сначала СССР, затем Российской Федерации в Израиле. Свою дипмиссию Саша закончит через шесть лет и по прибытии в Москву позвонит мне. Мы встретимся в редакции несколько раз. В результате из трех-четырех возможных вариантов новой работы в Москве он выберет названный мною — вернется в «Известия», о чем и напишет впоследствии в своей книге «XX век как жизнь».

Осенью 91-го мы формально пока не последовали примеру руководства СССР — не признали самостоятельными государствами Латвию, Литву и Эстонию: тамошние собкоры «Известий» все еще числились у нас по ведомству внутренней корсети. Но время заставило и здесь внести коррективы, в основном финансовые. В связи с введением свободных цен в этих новых странах и повышением заработной платы работникам бюджетных организаций и учреждений сразу на 40 процентов, мы на эту же величину увеличили с 1 ноября зарплату и нашим корреспондентам: Ирине Литвиновой (Рига), Николаю Лашкевичу (Вильнюс), Леониду Левицкому (Таллин).

Вскоре мы столкнулись с невиданным прежде в «Известиях» фактом: добровольно написали заявление об уходе из редакции сразу пять человек. Что явилось совсем неприятным, это оказались не те люди, к которым высказывались претензии по работе. Это были высококвалифицированные журналисты: член редколлегии Валерий Гавричкин, руководивший агроэкономическим направлением, его заместитель Игорь Абакумов, редактор отдела корсети Виктор Степаненко, бывший член редколлегии, а сейчас обозреватель экономического отдела Руслан Лынев, спецкор социальнобытового отдела Александр Проценко. Не припомню, куда уходил Проценко. Первые трое откликнулись на зов времени: образовали свою газету — «Крестьянские ведомости», четвертого пригласили к себе.

Туманность переходного к реформам периода, экономические угрозы «Известиям» побуждали каждого сотрудника задумываться над тем, как лично он впишется в перемены и впишется ли вообще. Этот групповой уход добавлял беспокойства, он указывал на то, что завершилась целая эпоха, когда считалось, что нет большего журналистского счастья, чем работать в «Известиях». Не стояла на месте, менялась сама психологическая обстановка в редакции, где становилось все меньше этого счастья. «Дружный здоровый коллектив» — это уже уходило в прошлое. Еще было очень далеко до «террариума единомышленников», он окончательно утвердится весной 1997 года, но путь к нему начнется осенью 91-го. Когда под влиянием внередакционной тяжелой жизни с ее нарастающим инстинктом «каждый сам за себя» исчезало чувство известинской общности. Когда наступала повышенная нервозность, усиливались обиды, ссоры, интриги, возникали первые барьеры недопонимания между «верхами» и «низами». Когда прозвучит первая критика этой меняющейся к худшему обстановки.

— Все главные редакторы, известные мне по летописям «Известий», выполняли роль определенного регулятора, который направлял усилия людей с совершенно разными взглядами на мир и на жизнь. Сейчас такого регулятора нет. У нас есть редколлегия, и тут-то выясняется, что в газете работают люди совершенно разные и может случиться такое, что эта их разность может не только вылиться в напряженный разговор, но и стать симптомом очень сложных процессов в коллективе… На мой взгляд, главное, что произошло после августа в этой газете, — это уход очень хороших журналистов. Это уход Абакумова, Гавричкина, Проценко… Из газеты уходят хорошие журналисты, может быть, потому, что эта разность людей начала сказываться…

Это сказал на летучке 4 декабря (в отсутствие Голембиовского) молодой международник, кандидат исторических наук Эльмар Гусейнов, будущий собственный корреспондент во Франции. Сказал, что думал, и каждый истолковал его слова по-своему. А вот как их прокомментировал в ранее упоминавшейся книге «С журналистикой покончено. Забудьте» Алик Плутник:

О чем, в сущности, говорил Эльмар? О нетерпимости главного и о пассивной роли редколлегии. О том, что Голембиовский становится единоличным правителем. Так что для того, кто не слишком умилялся торжеством нашей демократии, перспектива просматривалась отчетливо.

Алик мой давний друг, но истина, как говорится, дороже. Его комментарий меня удивил. Кроме «пассивной роли редколлегии», в которую, кстати, входил и сам Плутник, все остальное, на мой взгляд, сказано не к месту. Во всяком случае, в словах Гусейнова я и намека не вижу на нетерпимость Голембиовского, на то, что он становится единоличным правителем. Если же говорить по существу тех нелестных оценок, которые Алик дает Игорю, то на момент, о котором идет речь: конец 1991 года, — они, по-моему, не соответствуют действительности. У меня есть основания так говорить, поскольку я общался с ним тогда гораздо чаще, чем кто-либо другой, ежедневно по многу раз и подолгу, бывало что часами, — этого требовали текущие дела и дела на перспективу. Это были встречи как наедине, так и с малым и большим числом людей. По разным поводам, в том числе неприятным прежде всего для Голембиовского как руководителя, — ведь на него свалились тогда горы проблем, связанных с финансированием, производством, с печатанием и распространением газеты по стране, разрываемой на куски. Возникала масса вопросов, требовавших его участия, вмешательства. Шли постоянные звонки по всем видам связи со всех уровней, включая самые высокие. Игорь раньше других появлялся в редакции и не покидал ее до позднего вечера. Надо понимать, что эти месяцы были крайне тяжелыми для него, он еще свыкался с новой для себя ролью и ответственностью, за многое хватался, уставал, нервничал, иногда срывался. Но, как я видел, оставался по-прежнему доступным для каждого, кто хотел с ним о чем-то поговорить, что-то выяснить, выслушивал разные мнения. Возможно, раз-другой Алик и наблюдал такое, что можно назвать нетерпимостью, но это точно не было стилем поведения Игоря в начале его редакторской работы. А потом… впрочем, то, что было потом, лучше рассматривать на фоне развивавшейся с годами ситуации в газете. И это же самое я бы сказал и в связи с «единоличным правителем». Начиналось, как я считаю, все достойно, демократично. Игорь часто собирал редколлегию, ничей голос не зажимался, свою точку зрения он подробно обосновывал и, как правило, бывал убедителен. Конечно, он с первого дня самостоятельно принимал многие решения как главный редактор, а разве должно быть по-другому? Спрашивать совета? Он это делал, но не по каждому вопросу, а когда в чем-то сомневался, колебался. К сожалению, к иным советам прислушивался чаще, чем надо бы. Они и привели с годами к тому, что случилось с «Известиями».

Об одном решении, принятом как раз «по совету», самое время вспомнить именно сейчас, и касается оно только что упомянутой команды, создавшей газету «Крестьянские ведомости».

Инициатором ухода тогда с Пушкинской был Игорь Абакумов. Я нашел его телефон, мы встретились, и я услышал рассказ о том, о чем более двадцати лет назад знал совсем мало, а помнил еще меньше:

— В редакции были люди, понимавшие, что корабль по имени «Известия» рано или поздно пойдет ко дну, если его не оснастить надежными средствами для обеспечения устойчивости. Такими средствами могли стать, в частности, новые приложения к газете, дочерние издания, создаваемые для зарабатывания денег. Специализированные по тематике, они адресовались бы определенным читательским аудиториям, были бы им интересны и полезны, в общем — нужны. Для их раскрутки редакция располагала достаточными (пусть небольшими) финансами, площадями, международной репутацией, ну и конечно, неплохими кадрами. Существовал еще один, очень важный благоприятствующий фактор: рынок СМИ пока не имел широкого набора таких изданий, на нем можно было относительно легко открывать и завоевывать нишу для каждого из них.

Я пошел с этой идеей к Голембиовскому, — продолжил Абакумов. — Он сказал, что надо ее изложить на бумаге. Это мы сделали с Гавричкиным и Степаненко, активно участвовали и ребята из экономического отдела — Лынев, Гринько, Романюк, из международных отделов — Михеев, Чародеев. Проект назывался «Большая ромашка», где в центре ежедневная газета «Известия», а лепестки-приложения (от аналитических до «желтых») отчисляют деньги от рекламы на содержание «мамы» — главного бренда. При этом «Известия» не отвечали бы за убыток приложений — это риск коллективов. Никакого колхоза. Такого в России тогда не было, и мы имели шанс взять рекламный рынок за рога сразу и надолго. Мы подготовили пакет бизнес-планов для двенадцати изданий, в том числе для газеты кооператоров «Бизнес для всех», которую уже несколько месяцев параллельно с работой в «Известиях» редактировал Валерий Романюк, и «Крестьянских ведомостей», которую уже редактировал я. Это были уже живые издания с реальными бюджетами, а не проект. Нас поддержал директор издательства Ефремов — ему была нужна загрузка полиграфических мощностей. Первым материалы посмотрел Эдуард Гонзальез. Он дал главному редактору отрицательный отзыв. Уже с его мнением их бегло листал при мне Игорь Несторович. Хорошо запомнилось, какой при закрывании нашей папки он бросил на нее взгляд. Это был брезгливый взгляд. Тогда я и понял, что в море бизнеса кораблю с названием «Известия» не миновать рифов. Нам ничего не оставалось делать, как отправиться в самостоятельное плавание.

Своя газета задумывалась для информационной поддержки фермеров, консолидации фермерской кооперации и распространения передовых агротехнических знаний. Первоначально она была учреждена тремя известинцами — и Агропромбанком СССР, Роспотребсоюзом, Ассоциацией крестьянских хозяйств. По разным причинам команда друзей-товарищей с Пушкинской площади со временем распалась, а после дефолта российской экономики в 1998 году учредитель остался один. Он же главный редактор и генеральный директор — Игорь Абакумов. Сегодня это уже не просто газета, а единственный в России холдинг, объединяющий печатные и электронные массмедиа аграрного направления.

Впечатляет, как постепенно и целенаправленно Абакумов развивал и наращивал свое дело. В 1996 году при газете был образован тележурнал «Крестьянская застава». После выигранного им конкурса на лучшую концепцию сельской программы он три года выходил на самом массовом, Первом телеканале. «Крестьянская застава» фактически заменила советский тележурнал «Сельский час» и долгое время оставалась единственной программой на сельскую тему в телеэфире России. С 2000 года идет на канале ТВЦ (ТВ-Центр).

В том же, 2000-м, создается интернет-портал AgroNews. Сегодня это наиболее авторитетный электронный ресурс в сфере агробизнеса России, имеет самый высокий индекс цитируемости по классификации Yandex. В составе AgroNews ежедневная лента новостей, портал видеоинформации AgroTV, портал интернет-радио RadioKukuruza, поисковая система по всем аграрным темам. В 2005 году зарегистрирована радиостанция «Кукуруза» — первое аграрное радио России. В 2007-м начато ее круглосуточное вещание. Сейчас «Кукурузу» слушают в Московской, Владимирской, Рязанской, Тульской, Белгородской областях, Краснодарском крае, Дагестане. Ее суммарная аудитория свыше 10 миллионов человек более чем в трех тысячах населенных пунктов — городах, поселках, деревнях, станицах, хуторах, аулах. Готовится вещание в Ставропольском крае, Ростовской и Воронежской областях.

В 2008 году создана студия документальных и учебных фильмов. На собственной производственной базе и при финансовой поддержке Федерального агентства по кинематографии снят трехсерийный документальный фильм «Великий незнакомец» — об истории развития аграрной политики и мирового крестьянства на примере шести стран: России, США, Голландии, Греции, Франции, Великобритании. Фильм получил сразу два главных приза на одном из международных кинофестивалях. Студия произвела уже десятки учебных фильмов по тематике ресурсосберегающих технологий в сельском хозяйстве. На базе студии создана лаборатория аудиовизуальных систем обучения Тимирязевской сельскохозяйственной академии.

Все СМИ этой медиагруппы производятся одним коллективом, работа построена по принципу взаимозаменяемости, что позволяет экономить средства, оборудование и время. Журналисты и коллектив ЗАО «Крестьянские ведомости» имеют государственные, ведомственные, общественные и профессиональные награды за развитие АПК. Постоянный обмен информацией между СМИ группы, взаимное рекламирование и анонсирование существенно увеличивают их популярность и эффективность для партнеров. Перспектива видится и в проекте создания круглосуточного аграрного телеканала.

И все это он, двухметровый Игорь Абакумов. Далеко смотрел молодой, тридцатитрехлетний человек, вынужденно покидавший борт «Известий» поздней осенью 1991 года. Я радуюсь за него и весьма сожалею, что он не был в числе впередсмотрящих на мостике нашего корабля. Напрасно тогда наш капитан прислушался не к нему, а к мнению своего друга и ближайшего советника. Может, и не наскочили бы мы потом на рифы, выдержали бы все шторма и бури.

Представлю этого советника с широко распространенной испанской фамилией: Эдуард Фернандович Гонзальез. Он и в самом деле испанец — по отцу. Как писал Эдуард в автобиографии при поступлении в «Известия», его отец «был испанским коммунистом. В 1935 году в сорокалетнем возрасте прибыл на постоянную работу в Советский Союз. С моей матерью — Решко Леонильдой Брониславовной — они, видимо, не были расписаны, так как ей не исполнилось еще 16 лет. В 1936 г., до моего рождения в декабре, отец был вынужден вернуться в Испанию, так как там началась гражданская война. Года полтора после этого была переписка, но затем, после поражения республиканцев, она, естественно, прекратилась. Полагаю, что отец теперь вряд ли жив, — ему было бы около 90 лет. До 18 лет я получал пособие из МОПРа — Международной организации помощи революционерам». Дальше ему помогала студенческая стипендия.

Выучившись на инженера-строителя, Эдуард работал главным инженером одной из столичных жилищных контор. Тогда же начал пробовать себя в журналистике — в газете «Московская правда», в 26 лет стал ее штатным сотрудником. С 1971 года в газете «Труд», любимый жанр — фельетоны. С мая 1984 года в «Известиях», замредактора по отделу промышленности, строительства и транспорта. Сблизившись с ответственным секретарем Голембиовским на почве любви к теннису, получал от него сильную поддержку в дальнейшем кадровом продвижении. В начале 1985 года был назначен завотделом внутренней корсети, через полтора года стал редактором нового отдела — социально-бытовых проблем. Собственные материалы отличались критическим настроем, фельетонной живостью. Чаще всего выступал на экономические темы, это и явилось весомым аргументом Голембиовского для рекомендации Гонзальеза в руководители рекламной службы в 1990 году, еще при Ефимове: «Эдик разбирается в экономике».

Второй и, на взгляд Игоря, не менее важный аргумент, повторявшийся им при всех будущих назначениях Гонзальеза по коммерческой линии:

— Где реклама, финансы, там пахнет грязными деньгами. На Эдика можно положиться, ни копейки не уведет, он — честный человек!

Находились люди (например, Друзенко, Боднарук, Иллеш, лично я), кто на это отвечал:

— Но и ни копейки не принесет!

Действительно, Гонзальез ни разу не отличился деловой хваткой, предприимчивостью. Ничего своего он не придумал для пополнения редакционного бюджета, но производил впечатление аналитика, знающего, где деньги лежат. Голембиовский ему полностью доверял не просто как честному человеку, понимающему в экономике, но и как эксперту, способному по достоинству оценивать любые идеи, направленные на улучшение финансового состояния газеты. А идей в первые недели и месяцы независимости «Известий» предлагалось много, и не только группой Абакумова. Шли они как из недр редакции, так и от собкоров, от различных структур и компаний, из-за рубежа. Но отвергались Гонзальезом, как правило, без должной проработки, консультаций со специалистами. Может, в них и не было ничего стоящего, а может, как показывает история с «Крестьянскими ведомостями», и содержалось здравое начало.

Когда на заседаниях редколлегии или в обычных разговорах заходила речь о необходимости новых проектов, Голембиовский неизменно подчеркивал, что они должны быть только очень солидными, международного звучания, делающими честь газете. Такими, например, как предложенный из-за океана и уже находящийся в стадии оформления проект выпуска совместной советско-американской газеты «Известия — Корпорация Херст». Желание Игоря было похвально, но пока ничего другого на международном горизонте не просматривалось, а в голове Гонзальеза не рождалось.

Неожиданно вдруг стала набирать скорость идея, которая возникла еще на пике перестройки — в 1988 году. Ее выдвинул бывший тогда главным редактором «Известий» Иван Дмитриевич Лаптев. Имелось в виду создать на базе известинского полиграфического комплекса хозяйственное объединение, наделенное большими правами самостоятельной деятельности. Предполагалось это увязывать с изменением статуса газеты — вывести ее из подчинения Президиуму Верховного Совета СССР и сделать президентским изданием. Однако попытка такой реорганизации не нашла высокой поддержки. Второй раз издательство предприняло ее, когда Лаптев был избран председателем одной из палат Верховного Совета, но тоже безуспешно. И только спустя пару месяцев после путча, в октябре 91-го Президиум ВС отказался от непоколебимой позиции и согласился дать издательству вольную. Важную, если не решающую роль здесь сыграло то, что газета, объявив о независимости, порвала со своим учредителем и фактическим хозяином с 1922 года. Да и существование самого Президиума, как и СССР в целом, становилось все более проблематичным. Так что на этот раз члены высшей инстанции власти проголосовали за вольную без каких-либо дискуссий, очень быстро: 34 человека высказались «за», один воздержался. Получив согласие, издательство вместе с газетой обратилось к президенту СССР с предложением назначить генеральным директором образованного концерна «Известия» Лаптева, который расстался с должностью руководителя палаты уходящего в историю советского парламента. Горбачев поддержал это предложение и 6 ноября издал соответствующее распоряжение. А через несколько дней Иван Дмитриевич уже давал нам интервью, рассказав, что в основу концерна закладывается принцип экономической самостоятельности. Затрагивался и вопрос о газете — как теперь быть с ее независимостью, с отношениями между руководством концерна и газеты? Отвечая на него, Лаптев сказал:

— Не может быть ни в каком издании двух главных редакторов, ни в каком издательстве — двух директоров. Если я начну вмешиваться непосредственно в работу редакторов или руководителей издательства, то всю эту историю лучше не начинать. Они должны и, надеюсь, будут работать так же, как работают сейчас. Функции же генерального директора я понимаю, прежде всего, как создание условий для нормального осуществления каждым звеном объединения его задач.

Сообщая на ближайшей летучке о создании концерна, Голембиовский сказал:

— Тот факт, что на пост генерального директора мы пригласили Ивана Дмитриевича, не должен, надеюсь, вызвать у редакции какие-либо возражения.

Авторитет Лаптева был среди известинцев высочайший, и большинство надеялось, что в рамках руководимого им единого комплекса газета сможет увереннее идти в будущее. Не его вина, что этой надежде не суждено было осуществиться.

 

Вместе со всей прессой

Во все прежние годы «Известия» не были островом в море прессы, который сам по себе. Каждое утро каждого сотрудника, включая главного редактора, начиналось с просмотра свежих номеров центральных газет. Еще до появления в рабочих кабинетах членов редколлегии, редакторов отделов на их столах уже лежали «Правда», «Советская Россия», «Комсомольская правда», те или иные ведомственные издания, близкие по тематике, которую вел в «Известиях» хозяин стола. Секретари отделов получали и тут же раздавали остальным сотрудникам дополнительные экземпляры основных изданий, а многие еще по пути в редакцию вынимали утренние газеты из своих почтовых ящиков, покупали их в киосках. Интерес был профессиональный: что и о чем пишут другие, как пишут?

Это же интересовало и наших коллег, открывавших свежие номера «Известий». Разумеется, многие из нас знали или были наслышаны о порядках и жизни в крупных журналистских коллективах. Но чего ни наши коллеги, ни известинцы не находили на газетных страницах, так это публикаций друг о друге, о делах и ситуациях в различных изданиях. Лишь иногда, да и то в особых случаях, одна только «Правда» могла напечатать какую-то реплику, тупо поучающую иную газету, как надо служить партии, народу. Издавна существовало общее правило: газеты ничего не пишут друг о друге — ни хорошего, ни тем более плохого.

Правило оказалось не вечным. Когда с приходом гласности возникла и стала обостряться политическая борьба, она не могла не коснуться и средств массовой информации, занимавших противоборствующие идеологические позиции. «Известия» не оставались здесь белой вороной, больше защищались, но бывало, что и атаковали. А обретя независимость, мы считали своим долгом защищать права всей прессы на свободу, отслеживать в ее мире события, представляющие общественный интерес.

После выхода сенсационной статьи Надеина против указа Ельцина о приостановке выпуска «Правды» и других коммунистических газет, «Известия» уже через четыре дня вернулись к этой теме, предоставив слово их руководителям. С некоторыми из них встретился, с другими созвонился по телефону наш фельетонист Семен Лившин, выступивший в роли репортера.

Как рассказал ему первый зам главного редактора «Правды» Геннадий Селезнев, редколлегия газеты сложила свои полномочия. Достигнута договоренность с Министерством печати и массовой информации России о перерегистрации «Правды» как независимого издания, учрежденного журналистской организацией газеты. Главное теперь — отход от прежних догматических позиций, опора на нестандартно мыслящих членов коллектива, изменение структуры редакции. По мнению Селезнева, преодолеть кризис будет трудно еще и потому, что издательство не стало соучредителем газеты. Чем скорее будет снят запрет Ельцина на выпуск, сказал он, тем раньше начнется поиск новой дороги к читателю.

Через два дня мы сообщили, что временный редакционный совет «Правды» избрал нового главного редактора. Как и ожидалось, им стал Селезнев. Я позвонил ему и поздравил — мы были знакомы, оба из одного Дома печати на набережной Фонтанки в Ленинграде. Как-то, когда Геннадий уже работал в Москве в ЦК комсомола, встретились на семинаре молодежной прессы в Доме журналистов, и он предложил посидеть за кружкой пива в знаменитом подвальном пивбаре. Торопясь в редакцию, я отказался, пошутив, что когда он станет моим большим начальником, не должен за это мстить. Большим начальником, хотя и не моим, он стал: сначала в «Правде», а с годами и в государстве — избирался председателем Госдумы РФ второго и третьего созывов. Когда я принимал его в «Известиях» в этом качестве в 1998 году, «Правду» возглавлял Александр Ильин, также человек из нашего Дома печати на Фонтанке, с ним мы одновременно пришли в «Ленинградскую правду» и три года работали вместе, тесно общаясь. Саша был талантливым журналистом, но сильнее его оказались партийные догмы и интриги в руководстве КПРФ, не позволившие газете в современных условиях уверенно встать на ноги, снова завоевать массового читателя. Саша ушел из жизни по болезни, а «Правда» после него превратилась в малозначащий агитационный листок, что, в общем-то, печально для отечественной журналистики, в судьбе которой газета сыграла историческую роль — неоднозначную, но не всегда негативную, как приписывают ей не совсем компетентные в этом вопросе люди.

Беседовал Лившин и с главным редактором «Советской России» — Валентином Чикиным, «Рабочей трибуны» — Анатолием Юрковым, с председателем инициативной группы журналистов главной газеты Подмосковья «Ленинское знамя» Ларисой Теселкиной, председателем профкома редакции «Московской правды» Шодом Муладжановым. Все они высказывали недовольство запретом Ельцина, говорили о стремлении своих коллективов уйти из-под диктата партийного аппарата, приблизиться к широкому читателю. Муладжанов защитил прежнего редактора «Московской правды» В. Лысенко: «Его не следовало исключать из Союза журналистов СССР. У нас к нему много претензий, но обвинять в пособничестве путчистам человека, который приехал в Москву лишь 20 августа и сразу же заявил о поддержке конституционного руководства страны, — это перегиб». Спустя некоторое время главным редактором газеты был избран Шод, он остается им и сейчас, когда пишутся эти строки.

Непросто все обстояло и в информационных агентствах. Первый зам генерального директора ТАСС Геннадий Шишкин рассказал, что состоялось бурное собрание — обсуждался проект преобразования ТАСС в независимую акционерную компанию открытого типа. Ее акционерами могли бы стать средства массовой информации республики, иностранные агентства, а владельцем контрольного пакета — трудовой коллектив. Но пока к общему согласию сотрудники (их около трех тысяч) не пришли. Первый зам председателя агентства «Новости» Владимир Тулинов считал, что реорганизация агентства назрела, но вряд ли ее можно провести в один-два дня. Нужен не скоропалительный отчет о проделанной работе — нужна тщательно продуманная замена структуры, в которую входят около ста двадцати корпунктов за рубежом.

Взяли «Известия» и короткий комментарий у секретаря Союза журналистов СССР Павла Гутионтова, еще недавно бывшего нашим замечательным обозревателем. Антибольшевик до кончиков ногтей, он сказал, что логику указа Ельцина понимает: раз решилась судьба КПСС, то и ее издания должны разделить эту участь. В первую минуту испытал злорадство: поделом! Но закрытие газеты и под самым благородным предлогом — порочно, считает Паша. «Другое дело, — сказал он, — дать оценку действиям редакторов и журналистов, которые пошли на поводу у путчистов. Мы начали рассмотрение этих случаев, и я уверен, что такие люди будут исключены из нашего союза».

Нужен был нам и комментарий от власти. Его дал министр печати и массовой информации РСФСР Михаил Полторанин, тоже в недавнем прошлом журналист — специальный корреспондент «Правды», главный редактор «Московской правды». Он заявил «Известиям», что министерство не ущемляет партийные издания, а лишь уравнивает их в правах с остальными. Оно готово даже субсидировать бывшие коммунистические газеты, которым на первых порах будет трудно без привычных дотаций КПСС. Но искусственно годами держать на плаву издания, которые не пользуются читательским спросом, не намерено.

«Известия» уже готовились к подписанию вечернего выпуска от 27 августа, когда одно за другим поступили в редакцию новые сообщения из сферы СМИ, и мы весь этот тематический блок напечатали под единой шапкой: «Перемены в четвертой власти».

Первой пришла новость из журнала «Огонек»: здесь новый главный редактор — Лев Гущин, бывший заместитель Виталия Коротича. Накануне Коротич прислал из Нью-Йорка по факсу письмо с просьбой об отставке. Причины — не очень хорошее здоровье и желание посвятить себя преподавательской работе в университетах США. Избранный журналистским коллективом, Гущин заявил, что «Огонек» по-прежнему будет держать линию левее центра.

Следующая информация также из Москвы. Редакционный коллектив, издававший до сих пор журнал «Коммунист», известный в последние годы своей реформистской ориентацией, создал теоретический и политический журнал «Свободная мысль», который провозгласил себя трибуной демократических левых сил. Главным редактором избран Н. Биккенин, занимавший этот пост и в «Коммунисте».

В Алма-Ате журналисты «Казахстанской правды» отказались от учредительства со стороны ЦК компартии Казахстана и решили стать общественно-политической газетой. «Некоторые сотрудники подали заявление о выходе из партии, — сообщил зам главного редактора Сергей Степанов, — но большинство считают, что выходить не из чего — партии как таковой нет».

В Свердловске коллектив «Уральского рабочего» отказался от соучредительства с обкомом КПСС и заявил о своем праве на долю собственности в издательстве обкома. А в Ленинграде прекратила свое существование моя родная «Ленинградская правда». По решению мэрии и Ленсовета на ее базе воссоздадутся «Санкт-Петербургские ведомости». Учредители — мэрия и трудовой коллектив. В Омске не выходит ни одна ежедневная газета: по распоряжению председателя облисполкома Леонида Полежаева взяты под охрану все здания, принадлежавшие КПСС и Российской компартии, где находились и редакции газет «Омская правда», «Вечерний Омск».

Этот день оказался для прессы как никогда щедрым на новости о самой прессе. Только началось печатание вечернего выпуска «Известий», как редакционный телетайп принес сенсацию: президент СССР своим указом назначил председателем Всесоюзной государственной телерадиовещательной компании главного редактора «Московских новостей» Егора Яковлева. Хорошо зная Егора, мы не сомневались, что он постарается принять такие быстрые и решительные меры, о которых сразу же заговорит вся страна. И буквально на следующий день в 21.00 во всех домах Советского Союза на телеэкранах после долгого отсутствия на Центральном телевидении появились лица популярных ведущих Татьяны Митковой и Дмитрия Киселева… Той Татьяны, которая в январе 1991 года была уволена из «Останкина» за отказ читать в эфир официальное сообщение о кровавых событиях в Вильнюсе. Но и той Митковой, которая с 2001-го возглавляет информационное вещание на канале НТВ, ставшем пропагандистским лидером по дискриминации протестного демократического движения в России. И того Киселева, который спустя двадцать лет станет одним из основных лиц лакировочного, насквозь фальшивого, агрессивного в своей антидемократичности официального телевидения. За что и был в конце 2013 года премирован должностью генерального директора нового пропагандистского агентства «Россия сегодня», созданного указом президента Путина.

Мы заранее не планировали, но так вышло, что и 28 августа «Известия» снова напечатали целый информационный блок, посвященный новым назначениям в СМИ. Таким образом, после путча прошла всего лишь неделя, но за это время мир советской прессы стал принципиально иным — эра коммунистического контроля над ней закончилась. Качественные перемены охватили крупнейшие средства массовой информации. А начались они с Пушкинской площади в Москве, с «Известий».

Однако повсеместного головокружения в журналистском сообществе от нахлынувшего воздуха свободы не было. Компартия распалась, но практически везде на всех этажах власти, особенно за пределами Москвы, оставались назначенные ею люди. Значит, оставалось и прежнее отношение к прессе, неуемное желание закрывать ей рот, держать в повиновении — обо всем этом мы хорошо знали от наших собственных корреспондентов на местах. Молчать было нельзя, и когда в редакцию позвонил декан факультета журналистики МГУ Ясен Николаевич Засурский и предложил свою статью, она тут же была принята и напечатана. В статье доказывалось, что настоящей гарантией от всевозможных заговоров, базирующихся на закрытости общества и на лжи, может быть только гласность и свобода печати. Отсюда вытекало актуальнейшее требование: законодательно запретить вмешательство государства в деятельность СМИ. Засурский предложил и свою формулировку для закона:

Ни исполнительная власть (президент, премьер-министр, министры или другие должностные лица), ни законодательная власть (Верховный Совет СССР, Верховные Советы республик, областные, краевые и городские Советы) не имеют права препятствовать свободе слова, печати и средств массовой информации, выражения мнений, вмешиваться в их деятельность.

Но такой закон уже никем не мог быть подготовлен и рассмотрен — Верховному Совету СССР, президенту было не до него, страна неслась к распаду, и в каждой ее части, в каждой республике что хотели, то и делали с прессой. Россия не являлась исключением.

19 декабря Верховный Совет РСФСР принял Закон о средствах массовой информации и ввел его в действие с 1 января 1992 года. Как и многие другие редакции, мы знакомились с ним еще на проектной стадии и были им весьма довольны. Что неудивительно: его проект писали известные юристы: трое авторов ранее принятого прогрессивного закона о печати СССР (Юрий Батурин, Михаил Федотов, Валентин Энтин) и вошедший в их команду Левон Григорян. (Напомню, двоих из них: Федотова, Григоряна — я привлекал к работе над редакционным уставом). Но в последний момент в российский закон были внесены поправки, «резко снижающие его демократический потенциал и представляющие реальную угрозу свободе прессы. Неприметные на первый взгляд, они перечеркивают ряд прав и свобод, гарантированных даже исполненным компромиссов союзным Законом о печати». Так считали авторы российского закона.

Разделяя их тревогу за судьбу свободного слова в России, «Известия» напечатали полный текст составленного ими открытого письма Верховному Совету РСФСР, в котором дана оценка каждой из внесенных поправок. Мы не ограничились публикацией этого письма. Оно сопровождалось острым редакционным комментарием. Участие газеты в отстаивании авторского варианта закона о СМИ не было напрасным — Ельцин не подписал принятый депутатами документ, и со временем он был очищен от ранее навязанных ему поправок.

Можно и дальше приводить немало примеров той принципиальности и бескомпромиссности, с которыми «Известия» выступали в защиту свободы прессы — буквально всей прессы, независимо от ее идеологической направленности. Однако в ситуациях, конфликтах, когда затрагивались экономические, коммерческие интересы тех или иных СМИ, мы воздерживались от проявлений профессиональной солидарности, обычно отмалчивались. Но в одном таком случае мы были совсем не правы.

В начале декабря разгорелся спор между газетой «Правда» и созданным при ней еще в 1929 году, ставшим крупнейшим в стране издательством «Правда». Заявив, как и «Известия», о своей независимости, газета претендовала на некоторую часть издательской собственности, а издательство, на которое уже положила глаз администрация Ельцина, не хотело отдавать ничего. Мы напечатали об этой истории всего несколько нейтральных строк, что удивило, надо признать, всего лишь одного человека в редакции — Славу Щепоткина. Дождавшись ближайшей летучки, он выступил одним из первых:

— Вот уже несколько дней идет конфликт между «Правдой» и ее издательством. Мы или потому, что недальновидные люди, или от того, что не можем побеспокоиться хотя бы о себе, абсолютно не вмешиваемся в этот конфликт. А ведь такими же жертвами скоро станем сами. Я вчера слушал по российскому радио подробный комментарий: какое, мол, право имеет газета «Правда» на издательство, если она объявила себя независимой. И тут же подумал: а мы какие?.. Мы отделались крошечной заметкой, не заметив того тревожного, что может вскоре разыграться с нашим издательством. Невмешательство в судьбу коллег может ударить нас бумерангом. А уж какие будут комментарии на российском радио, я представляю…

Ответил главный редактор:

— Я думаю, что сначала нам не хватало информации или просто не разобрались. Что касается того, что нас будут душить, то ты ошибся — мы этого не позволим.

Слава был совершенно прав: мы не должны были ограничиваться короткой информацией. И не только потому, что он верно предсказал аналогичную угрозу конкретно для «Известий». Многие тысячи больших и малых газет были заинтересованы в получении хотя бы какой-то части собственности своих издательств, которую и они создавали в течение десятилетий своим журналистским трудом. Если бы выступление «Известий» подняло проблему на государственную высоту, это, возможно, помогло бы более справедливому ее разрешению. К сожалению, и после той летучки редакция никак не отреагировала на эту тему, просто забыла о ней.

Через полгода стало видно, что ответ Голембиовского не оказался таким прозорливым, как запрос Щепоткина. Нас все-таки начали душить… Но это будет уже целая эпопея, когда редакция дружно сплотится вокруг главного редактора, а он проявит настоящие бойцовские качества.

А пока мы в его кабинете подводим итоги года. Конец рабочего дня 30 декабря. Дверь открыта для всех желающих. Выпивки много, бутербродов достаточно. Начальники и подчиненные, знаменитые имена и дебютанты. Трудно протолкнуться. Открытые лица, широкие улыбки. Потом их будет здесь много, таких «а-ля фуршетов», а это первый при избранном главном, первый в истории кабинета. В какой-то момент Игорь просит тишины и коротко, хорошо говорит о том, какой это был год для страны, газеты. Год великих потрясений, тревог, разочарований, но и больших, исторических надежд. У «Известий» более успешные, чем ожидалось, итоги подписки — свыше 3 миллионов 200 тысяч экземпляров. Как и все газеты, мы потеряли очень многих подписчиков, но в целом наше положение можно считать устойчивым. Была выражена уверенность, что благодаря реформам в новом году страна сможет заложить основы новой жизни, и в этом «Известия» примут самое активное участие, добиваясь и нужных собственных результатов. Прозвучали, понятно, добрые пожелания, — и все эти слова, и вся эта теплая, трогательная атмосфера усиливали ощущение, что нам очень многое по плечу, что нет более сильной журналистской команды, чем известинская. Что нет лучшей газеты, чем наша.