Своими астрономическими и античными исследованиями я поспешил поделиться со своими приятелями по клубу «Тюменская старина» — как раз представился удобный случай. Отдел редкой книги открывал выставку литературы разных лет о Югре. Со стеллажей напоминали о себе забытые авторы: Дунин-Горкавич, Инфантьев, Носилов, Словцов, Бартенев…

Краеведы с интересом восприняли мое сообщение о Царевне Лебеди, и, казалось, вопрос о ней был исчерпан, но один из «стариков» клуба постарался нарушить мою счастливую уверенность в справедливости изложенной версии.

— Не там ищешь, старина, — сказал он мне доверительно. — Вечно вы, начинающие, в небесах витаете. В Античность вас тянет. Опуститесь на родную землю, оглянитесь вокруг внимательно, найдете вещи поудивительнее мифов Эллады.

Допустим, Аполлон и Диана связаны с лебедями, и что из этого? А разве у славян ничего подобного не было? Было. В праславянском мире, кормившемся в основном охотой, существовал культ водоплавающих птиц, тесно связанный с солнечным. Обожествление лебедя могло оставить в фольклоре остаточные образы, подобные Царевне Лебеди. С развитием земледелия и земледельческой религии восточные славяне забыли культ солнечных лебедей, но у сопредельных с ними уральских и обских угров он сохранился до нашего времени. У них бытовало поверье, что душа сверхестественного существа, волшебника может принимать облик птицы-лебедя или коршуна. Обские ханты поклонялись медному гусю, живущие у Рифейских гор кондинские манси почитали целую стаю медных лебедей, а казымские ханты отдавали дань почтения Великой Казымской Богине, один из семи обликов которой — глухарка.

— Вот полюбуйся, — старик взял со стеллажа сборник мансийских сказок В. Н. Чернецова, — сказка сосьвинских манси о Великой Женщине:

«В Няксимволе у семи братьев есть сестра. У сестры косы медными птичками украшены». Что это означает? Косы у мансиек короткие, до плеч, а шнурки от них длинные, ниже талии. Концы их украшены разными подвесками и бляшками, которые могут быть и в форме месяца, и в форме звездочки.

Отсюда и «месяц под косой блестит». Но в далекие времена, о которых рассказывают сказки, такие подвески бывали в форме птичек и зверушек: «По одной косе соболя бегают, по другой птички порхают».

С. К. Патканов в 1887 году записал сказание о посещении русского царя остяцким князем, у которого «на лбу сверкала яркая звезда, а на затылке (т. е.под косой) светил ясный месяц».

— Допустим, — не стал я спорить с собеседником, — но при чем здесь Царевна Лебедь?

— А вот посмотрим дальше: «Победил Великую Женщину Верхнеобский богатырь и говорит:…отныне… народ твой в глухариных шкурах ходить будет… Женщина осталась жить в верховьях реки Казым». С тех пор казымские ханты стали носить одежды из глухариных шкур. И не только из глухариных. Модницы из Лукоморья и царства «славного Салтана» любили щеголять в шубках, способных вызвать жгучую зависть у любой современной красавицы.

В «Кратком описании о народе остяцком» Григорий Новицкий не мог обойти вниманием такие шубки: «от птиц, гусей, лебедей сдирают кожи, по обыкновению выделывают изрядно, истеребив перо, оставивши только пух, трудами своими кожу умягчают и составляют шубы: сия же и теплые глаголют быти, для красоты особыми украшениями одежды утворяют, особенно женский пол тщится о сем».

Да, если видавший виды бывший полковник из свиты Мазепы не избежал очарования красотой наряда, так, может, и на самом деле красавица-северянка в лебяжьей шубке положила начало сказкам о Царевне Лебеди? Или это славянка, московская боярыня, накинувшая легкую диковинную шубку из лебяжьего пуха?

Последняя такая шубка представлена сейчас в экспозиции Тобольского музея-заповедника. Что и говорить, действительно царская одежда.

Видел ли Пушкин на какой-нибудь из своих многочисленных приятельниц такую шубку или читал о таковой — мы можем только догадываться. И если замечательные приметы царевны: «месяц под косой блестит, а во лбу звезда горит» не навеяны поэту мусульманским Востоком, то к созвездию Лебедя эти знаки ночного неба явно тяготеют.

Во всяком случае, от своей версии мне не хотелось отказываться, и я не преминул задать собеседнику последний вопрос:

— Вы и в самом деле считаете, что Пушкин в образе Царевны Лебеди запечатлел югорскую красавицу хантыйку?

— А почему бы и нет? — последовал ответ. — Такого интернационалиста, каким был Пушкин, в русской литературе трудно сыскать. Уже во 2-м томе созданного им «Современника» опубликован материал финского исследователя Кастрена о посещении им Русской Лапландии. А вспомните хотя бы, как он восторгался Эдой — поэмой Баратынского? А ведь чухонка (финка) Эда — близкая родня угорским красавицам…

Дома я нашел томик писем Пушкина и отыскал нужную страницу. Письмо Пушкина А. Г. Родзянке, из Михайловского в Лубны. 8.02.1824 г.: «…Кстати: Баратынский написал поэму (не прогневайся — про Чухонку), и эта чухонка, говорят, чудо как мила. А я про Цыганку: каков?.. Воображаю, Аполлон, смотря на них, закричит: зачем ведете мне не ту? А какую же тебе надобно, проклятый Феб? гречанку? итальянку? чем их хуже чухонка или цыганка…».

Каков Пушкин! Похоже, что мой приятель по читательскому клубу оказался недалек от истины. Мог, мог писать Пушкин и про цыганку, и про татарку, и про остячку. Мог. И писал.