1

— Ну что, Андрей Алексеевич, займемся. — Генерал взял в руки папку и посмотрел, как Поеров раскладывает документы. — Не скрою, твоя дельфинья теория меня заинтересовала, но романтика с фантастикой не по нашей части. Что говорит Цговери, можно связывать диверсионную работу с изменениями в поведении дельфинов?

— Вот заключение профессора. Читать?

— Давай в двух словах: что поддерживает твою версию, что отрицает.

Поеров усмехнулся. Версия основывалась на показаниях очевидцев. Там, где появлялся диверсант, появлялись и дельфины. Можно закрыть глаза на совпадения, но Андрею не давала покоя давняя история на базе подводных лодок. Диверсанты и дельфины, рассуждал он, враждующие стороны. Уж чем там диверсанты насолили приматам моря, трудно сказать, важно, что можно использовать дельфинов как помощников. Профессор Цговери не мог сдержать улыбки, когда слушал Поерова.

— Так, стало быть, вы биолог, — проговорил он добродушно.

— Врач я, — подсказал Андрей, — по основной специальности.

— Ну а по теперешней вашей специальности, — Цговери заговорщицки подмигнул, — вам должен быть знаком такой термин «следственный эксперимент». Давайте посмотрим… У нас в океанариуме недавно появилась пара дельфинов из Адриатики. Думаю, самые подходящие субъекты для этого дела. Они как раз родом из мест дислокации ваших диверсантов, так что, может быть, видели или слышали что-то. Посмотрим, как они будут реагировать, если подсадить им в вольер аквалангиста со свастикой. Списанный гидрокостюм у нас найдется.

Ничего не получилось. Дельфины спокойно плавали, когда на дно их вольера опустился аквалангист с размалеванной по спине свастикой. Профессор посмеивался, а Поеров почувствовал себя, будто его легонько щелкнули по носу. И тут он вспомнил, что при расследовании обстоятельств убийства капитана Барсукова па яхте были обнаружены следы слизи с сильным запахом, напоминающим запах несвежей рыбы. Химический анализ слизи тогда сделали, значит, можно попробовать синтезировать если не саму слизь, то вещество со сходным запахом. Поеров не очень рассчитывал на успех своей затеи, но в этом деле, считал он, нужно использовать все возможные и невозможные зацепки — темное дело, слишком темное.

Цговери усмехнулся недоверчиво, но новый эксперимент разрешил. И дельфины забеспокоились. Когда эксперимент повторили, работали датчики, фиксирующие обмен информацией между дельфинами. Цговери «перевел» диалог в вольере:

— Опять он?

— Не он.

— Куда люди смотрят? Он!

— Люди разыгрывают нас.

В самом деле, дельфиниха была обеспокоена куда больше своего друга. Кончилось тем, что, когда аквалангист начал всплывать и приблизился к ней, дельфиниха резко подпрыгнула и метнула свое тело прямо к ногам Цговери. Она что-то свистела, похрапывая.

«Защиты просит», — усмехнулся Цговери и погладил Изиду — так ее звали, — по темной лоснящейся голове.

Однако дельфинье посвистывание к делу не пришьешь… Мало ли что могло их раздражать — например, сам неприятный запах. А расшифровка дельфиньего языка, «переводы» Цговери пока лишь предположение. Метод не апробирован до конца. В других научных центрах не перепроверен. Следовательно, опираться на него рискованно.

— Так что, — сказал Андрей генералу, — моя версия рассеялась как дым. Я даже думаю, появление дельфинов одновременно с появлением диверсантов объясняется наипростейшим образом: дельфины принимают их за людей, терпящих бедствие. Ну и ведут себя соответственно.

— Ладно, — генерал отошел к карте, — объяснять поведение дельфинов — дело ученых, наше — поймать вредителей. Вот, смотрите, — он показал рукой на карту, — флажками отмечен ареал их действий. Одну минуту. — Генерал включил переговорное устройство: — Если товарищ адмирал… Приглашайте.

В кабинет вошел моряк. Видно, давний знакомый генерала. Они встретились тепло, но тут же перешли к делу.

Два пожилых человека долго стояли в раздумье у карты мира.

— Если все суммировать, — сказал адмирал, — получается, диверсанты избегают холодных морей. С военной точки зрения могу добавить, что активная деятельность диверсантов-подводников проходит недалеко от военно-морских баз НАТО. И можно предположить, что эти базы им дом родной.

Адмирал развел руками.

— Что посоветуешь? — генерал выжидательно смотрел на старого товарища.

— А что тут можно посоветовать? Нужно иметь ответы на самые разные вопросы… Как они пополняют, к примеру, запас кислорода? Чем питаются? Энергетика? И самое главное: кто руководитель диверсий? Где он — в воде или на суше?

— Скорее всего именно на суше, — мрачно бросил генерал. — В каком-нибудь уютном кабинете. — Помолчав, он сказал: — Я говорил с Плетневым. Леонид Михайлович оказался в самом центре событий. Так что вот что получается: аквалангист, а точнее, дельфино-человек со свастикой на спине — совсем не миф. Это, возможно, наследие страшных сороковых годов. Есть основание полагать, что действует он в одиночку. Это обстоятельство, с одной стороны, облегчает нашу задачу, с другой — очень затрудняет ее. Будем начинать операцию по охране наших вод… как назвать ее условно? — Он посмотрел на адмирала. Адмирал усмехнулся:

— Вот тебе, бабушка, и юрьев день… Древность всплыла, динозавр… — И тут в его глазах зажегся лукавый огонек. — Есть прекрасное название для операции: «Плиозавр» — самый хищный, самый коварный из древних ящеров. Так вот, «Плиозавр-45»… Годится?

— Ничего… — пробормотал с иронией генерал. — Название есть, осталось немного, разработать саму операцию. Кстати, нам никак нельзя сбрасывать со счетов, что одна из главных задач подводного диверсанта, судя по его действиям, — физическое устранение членов экипажа подлодки «Академик Ширшов». Вам, Андрей Алексеевич, нужно выехать в Новороссийск, к Баруздину. — Поеров кивнул. — С его головы не должно упасть ни единого волоса.

— Не упадет, — улыбнулся Андрей. — У него там шлем, не прошибешь…

Но генерал словно не заметил шутки:

— Кроме того, в Архипо-Осиповку, этот курорт рядом с Новороссийском, завтра выезжает журналист Жуков. Послезавтра выходит его статья, думаю, ее перепечатают многие зарубежные газеты. Он раскрывает тайну человекорыбы, дельфино-человека, все равно, как назвать этого фашиста. Дает фотографии, полученные через Плетнева… Ясно, что диверсант и его хозяева не простят журналисту разоблачений. Будете в Новороссийске, Андрей Алексеевич, держите связь с Архипо-Осиповкой.

В кабинет вошел адъютант. Генерал взял у него тонкую папку, раскрыл и углубился в чтение:

— Печальное известие из Рима. Исчез штурман Баранов. Плетнев предполагает похищение.

 

2

У дома Мастера Хальт остановился как перед плахой. Если его письмо так разгневало Мастера, что гот лично позвонил среди ночи и приказал незамедлительно явиться, то чего же ожидать от личной встречи? Ярости, за которой смерть? Хальт прекрасно знал, что почем в этой игре.

Смерть… Человеку свойственно думать о ней абстрактно, имея в виду не себя. Вот гибель Вейке, молодой двадцатипятилетней женщины, его последней жены, была почему-то реальной… и желанной. Психиатрам пришлось поставить на ней крест. Но сейчас уже дело не в болезни Вейке. Хальт понял, что предстоит ликвидация предприятия, и это единственная возможность избежать гибели. Можно сказать, он уже начал эту акцию — пришлось убрать Марка. А что оставалось? Треугольник Хальт — Заурих — Марк внезапно стал многоугольником. Некий американский агент… Перчини тоже кое-что пронюхал — больно уверенно держится. Заурих сам раскрыться не мог. Вейке вне человеческого общения. Хальт за себя отвечает. Остается Марк, «верный» слуга. За деньги, которые он получал, можно позволить выдрать себе язык. Хальт и объясняться с ним не стал. «… Чтобы последним жизненным впечатлением был блеск топора как кара за злодеяния, нанесенные рейху» — так, кажется, формулировался приговор о смертной казни через отсечение головы, обращенной лицом к небу. Трудно сказать, видел ли Марк блеск топора среди ночи, но у него было время понять, за что и почему.

А с русским штурманом?… Следовало отказать Зауриху. Не надо было идти у него на поводу и с русской. Обошелся бы без нее. Но, с другой стороны, этого безумца надо иногда как-то ублажать, иначе от него вообще ничего не добьешься. Впрочем, если беседа с Мастером закончится благополучно, можно вернуться и отыграть вспять. Хотя Заурих дважды не вышел на связь. Кто-то открыл ему истину? Нет, от Зауриха тоже придется отделаться, решил Хальт. Он отслужил свое.

Другой вопрос — как отделаться?

И снова Хальт упрекнул себя, что ввязался в политическую кашу. А ведь как хорошо начиналось — никакой политики, только деньги, большие деньги!

Хальт помнил тот день, когда в Антибе подыскивал приличное помещение для офиса фирмы. В центре аренда дорога, хозяин вряд ли одобрит здешние цены, вот и решил подняться на мыс. С одной стороны, рассуждал он, там пустынно, с другой — эффектная вывеска страховой конторы по обеспечению драгоценностей или, скажем, другого личного имущества — автомобилей, яхт, — могла бы привлечь богатых бездельников, пришедших глянуть на замок Наполеона Бонапарта.

Напротив замка Наполеона Хальт увидел небольшое бистро и решил посоветоваться с его хозяином, где можно снять подходящее помещение. Хальт сел к столику под ярким зонтиком, глянул вдаль на поросшие лесом склоны Альп, на голубую гладь моря, и такая тишина, такая радость неожиданно вошли в его душу, что захотелось плюнуть на все дела, забыть о мирском, о бедности, унижениях, погрузиться в эту негу… И тут он увидел Зауриха.

— Это издевательство, — зло зашипел Заурих, едва поздоровавшись. — Я прихожу сюда каждый вторник уже который месяц… Где ты был? Где связник в Гастингсе? Куда все подевались? Или я должен метаться по морям, как будто мне одному все это нужно?

Хальт ничего не понял, но почувствовал, что из Зауриха можно извлечь пользу. Начал подыгрывать и через двое суток уже знал о Заурихе все. С того дня, как они расстались в клинике доктора Дейке.

Хальт не прошел отбора в клинике Дейке. Он не очень хорошо представлял себе, зачем его привезли в госпиталь, больше всего боялся, что станут брать кровь — и так был порядком истощен. Но кровь взяли только для анализа и потом долго не вызывали. Хальт уже обрадовался, что не годится в доноры. Его отпустили после пятого анализа, вовсе непонятного: с пятки срезали кожу, сказали, быстро нарастет новая. У Зауриха кожу исследовали повторно, сняли покров с брови. А Хальту приказали изучать радиодело. Отправили в радиоцентр, который вскоре был взят американцами. И к лучшему, сказал тогда себе Хальт. Он постарался забыть все и переключиться на премудрости бухгалтерского дела в финансово-статистической школе.

А Зауриху, оказывается, сделали несколько операций. Пока Хальт заучивал звучные термины бухгалтерского учета, Заурих освоил морские глубины. Заурих стал жителем моря. Ему доверили тайны… Впрочем, об этих тайнах Хальт узнал потом. А тогда он узнал, что в определенные дни и часы Заурих должен был появляться в нескольких курортных городках и ждать связников. Связника не было. Заурих признал в Хальте знакомого и решил, что долгожданный связник наконец появился. Он ждал от Хальта приказа. Но Хальт не знал, что он должен сказать Зауриху, и только бросил в ответ на его гневную тираду:

— Обстоятельства резко изменились. Жди меня во вторник на пляже Жуан-ле-Пэна в это же время…

До вторника предстояло сориентироваться и вычислить, на что рассчитан человеко-дельфин и какую выгоду от него можно извлечь.

Если дело обстоит именно так, как рассказывает Заурих, то с какой бы целью ни запустили его под воду, он обладатель несметных богатств. Хальту мерещились, сокровища погибших кораблей, россыпи жемчужных раковин, золотые донные пески. Только потом он узнал, что в катакомбах ранних христиан в Лигурии, уходящих глубоко под сушу сложными переплетениями гротов и переходов, спрятана часть фондов Гитлера и Муссолини. Там же устроено убежище Зауриха и его команды. Потом Хальт понял, что Заурих страж при богатствах и добытчик новых сокровищ. В нем фашизм видел свое бессмертие. Что такое идеи без мощной финансовой поддержки? — рассуждал Хальт. Хлам. Кто платит, тот и музыку заказывает. Раз Заурих ждал связного, стало быть, он ждет команды, куда переправить деньги для возрождения наци. Риск был велик, но Хальт решился. Смертельно опасная авантюра, но… конец бедности, конец унижениям мелкого служащего.

Направляясь на пляж Жуан-ле-Пэна, Хальт раздумывал, как рассказать о затруднениях каудильо Франко, чтобы Заурих — Хальт еще не знал, получает ли тот указания от кого-либо, да и вообще, имеет ли он политическую и экономическую информацию — убедился, что Франко послал к нему за помощью в укреплении своего режима. Заурих так отчеканил свое «есть!», что Хальт испугался, не выбросит ли он вперед руку, не заорет ли «хайль!»… Вскоре в Гибралтаре произошло крушение двух французских эсминцев — Заурих по-своему истолковал затруднения франкистского режима. И вот тогда Хальт начал интересоваться политикой — ведь всякий раз ему приходилось изобретать новую легенду, под которую он получал золотые слитки, упакованные в водонепроницаемые контейнеры пачки долларов и фунтов стерлингов, драгоценности. Он, не стесняясь, клал их в свой карман — а кого же стесняться? Но иногда все же переправлял средства туда, куда, должно быть, их направил бы Заурих.

Начал с простой благотворительности, когда собирали деньги на похороны Елены Бехштейн, вдовы короля роялей, — каждому члену гитлерюгенда известно было, что эта женщина еще до тридцать третьего года вложила в фюрера почти все свое состояние. Подбросил Хальт и на становление организации бывших офицеров вермахта, и на поддержание тех осужденных Международным военным трибуналом, которые начали мало-помалу выходить из тюрем. А потом понял, что, протянув палец, увяз по локоть. Ему, не кому-нибудь, принесли переданное из тюрьмы письмо бывшего гросс-адмирала Деница. Дениц не просто передавал весточку близким, письмо содержало программу ремилитаризации Германии. На это нужны были деньги, и немалые. Хальт, став уже очень богатым человеком, понял, что письмо передано ему не случайно. Деньги поэтому дал. А письмо с автографом гросс-адмирала показал Зауриху, чтобы упрочить свой авторитет в глазах рыбочеловека.

Но чуть позже Хальт испугался… Дело не кончилось, оказывается, 16 октября 1946 года, когда в Нюрнберге повесили одних, а других отправили отбывать различные сроки заключения. Возмездие продолжалось. Казнили Коха и Эйхмана, осудили Оберлендера, а ведь он уже был министром в новом кабинете в Бонне, Глобке — тоже немалую величину, Крюгера — члена правительства Эрхарда.

Хальт переехал в Италию, сославшись на внезапное ухудшение здоровья. Тогда он еще не знал, что капитал и политика неразделимы. А за ним, Хальтом, был не только капитал, был Заурих. Только спустя годы Хальт окончательно перестал опасаться, что к Зауриху явится настоящий связной и передаст Хальта в руки настоящих хозяев. Но, видимо, все-таки цепочка связи с Заурихом катастрофически оборвалась в каком-то звене, впрочем, в 45-м году могло произойти самое невероятное…

Однажды Хальту дали понять, что его контакты с реваншистскими кругами — не секрет. Не секрет и его связи с террористами. Из этого следовало, что, если Хальт будет плохо себя вести, его досье может попасть к тем, кто и по сей день серьезно занят личностями военных преступников. С этим разговором к Хальту пришел Мастер. В Риме уже тогда он занимал высокий государственный пост. Хальту он прямо не грозил, наоборот, внушал, что только под сенью ложи святого Эльма Хальт обретет убежище от своих преследователей: красных, левых. Что нужно ложе? Немного: соблюдение тайны и послушание, регулярные членские взносы, их размер зависит от желания жертвователя. Правда, Мастер избавил Хальта от мучительной задачи придумывать приказы Зауриху, теперь Хальт получал их от Мастера. И вскоре убедился, что за фигурой главы масонов стоит целый идеологический и репрессивный заокеанский аппарат.

Заурих работал без сбоев. Он устрашал, провоцировал, уничтожал — порой Хальт думал, что Заурих не может работать в одиночку, как утверждает, ссылаясь, что его приятелей истребили дельфины. Заурих, правда, и сам боится дельфинов, каждый раз жалуется на них. Но Хальт давно уже думал, что Заурих лишился рассудка. Не потому ли он с настойчивостью маньяка преследует членов экипажа русской подлодки. Он уверяет, его оттуда видели.

— Все хорошо, — сказал Хальту Мастер. — Пусть побаиваются те, на лодке. А вместе с ними всякий, кто захочет еще раз сунуться… Следующий членский взнос раздайте вашим людям. Они заслужили поощрение. Но что означает ваше письмо?

Хальт ответил быстро, объяснения он подготовил:

— Дело связано именно с моими людьми. Один из них, как мне сообщили, попал в неприятную историю. Придется выручать беднягу.

— Но разве один человек может повлиять на дело? Операция, порученная вам, связана с конкретными сроками. Хальт, вам прекрасно известно, что произойдет, если вы завалите эту операцию.

Хальт покорно кивнул.

— Вы правы, Мастер. Забудьте о моем поспешном решении и поспешном письме, я был несколько взволнован… смертью моего садовника.

Мастер криво усмехнулся:

— Он не умер, а убит. Не вами ли? — Хальт содрогнулся.

Мастер, заметив его испуг, снова усмехнулся:

— Я поступил бы так же. Он крупно вас продал. Зря вы не читаете коммунистическую прессу, Хальт. И уж давайте мы-то с вами будем откровенны, — он бросил перед Хальтом толстый еженедельник, на первой полосе которого Хальт с ужасом увидел фотографию Зауриха. — Ведь дельфино-человек, как здесь называют некоего представителя некой профашистской группировки, несомненно, из вашей компании. И не нужно делать вид, что вы удивлены. Чтобы понять такую простую вещь, необязательно обладать сверхпроницательностью.

Кем вы были после войны? Так… Ерунда… И вдруг… Одно из самых значительных состояний. Наследства вы не получали, старателем на алмазных копях не были. И потом… коллекции морских уникумов следовало бы держать в большем секрете и не швырять на биржу исторические реликвии. Или для вас они не представляли особой ценности? Впрочем, когда в руки попадает золото наци, золото Бормана, при чем тут… сокровища какой-то королевы! Ну а что касается вашего участия в определенных акциях, кому, как не мне, знать о них! Подлодка, кабель… — Хальт выглядел совершенно раздавленным. — Вам не страшно, что в ответ на эту публикацию я могу огласить ваше имя? Как-никак я наделен званием советника юстиции. А? Хальт? И еще. Вам не страшно, что этот, как его, дельфино-человек, узнает, как вы распорядились вверенными ему средствами?

Хальт сидел онемевший. Уехать, спрятаться, забиться в щель, лечь на дно — билась единственная мысль.

— Я отдам распоряжение сегодня же.

— Надеюсь, вы до конца поняли, что произойдет, если вы завалите порученное дело, — жестко повторил вопрос хозяин дома. Хальт покорно кивнул. Но ему очень хотелось спросить Мастера, что он имеет в виду — личную судьбу Хальта или итог исследований, которые должен провести международный экипаж научно-исследовательского судна по изучению Бермудского треугольника. Нетрудно представить, что произойдет, если мир узнает о ракетных шахтах, скрытых в шельфе одного из островов и не учтенных ни конвенциями, ни соглашениями. После такого скандала уходят в отставку кабинеты, правительства, штабы… Хальт понимал, что выхода нет, должен погибнуть международный экипаж ученых в советских территориальных водах. Разумеется, и тут будет скандал. Но — в чью пользу?

Такой расклад был прост и ясен тогда, когда давалось задание. А теперь, когда о Заурихе знает Мастер, почему бы не знать о нем русским? Вот еженедельник… Где гарантии, что они не примут самых решительных мер. Если они возьмут Зауриха, пойдет разматываться ниточка, которая приведет к Хальту. Русские могут затребовать его выдачи как военного преступника. Да, ситуация… Хальт нервно пожевал губами. Реальная угроза может накатиться с двух сторон. Либо Мастер, либо русские — как повернется дело.

… В туристской конторе миловидная девушка в дымчатых очках предложила Хальту несколько «наиболее интересных, привлекательных маршрутов по экзотическим местам».

— Я бы хотел уехать надолго и далеко, — сказал он ей.

Девушка услужливо разложила проспекты австралийских, американских, африканских, японских курортов.

«Зачем мне туда? — с тоской подумал Хальт, перебирая красочные буклеты. — Там они меня рано или поздно найдут… Ну, в лучшем случае отсижусь, а дальше?» И все же пришел к заключению: отсидеться и оглядеться необходимо. Но где?

— Я не мог бы глянуть на карту курортов Кавказа? — еще неуверенно спросил он.

Вот куда нужно ехать! В этой стране гарантирована безопасность каждого человека! Каждого! Не преступником же он туда явится — туристом! Иностранный турист, богатый, респектабельный, солидный человек.

Девушка поправила очки, взяла с полки каталог.

— Вас интересуют приморские или горные курорты этого региона?

— Хотел бы уехать на побережье, и не позднее завтрашнего дня.

Она удивленно посмотрела на него, пробормотала что-то насчет консультации с шефом, извинилась, что вынуждена оставить его одного, и вышла, вложив в его руки проспект черноморских курортов Кавказа.

Вернулась, профессионально сияя.

— Если синьор торопится, сегодня вечером на Кавказ отбывает туристская группа. Конечно, это не индивидуальный туризм, но зато поездка обойдется синьору дешевле. Шеф разрешил мне внести некоторые изменения в списки. Извините, что эта услуга входит в наш прейскурант. Группа будет путешествовать по Грузии, по Краснодарскому краю, там есть дивные уголки. Сухуми, Пицунда, горное озеро Рица, Гагры, Сочи, Новороссийск. — Хальт невольно содрогнулся, услышав название этого последнего пункта. Из этого порта должен выйти тот корабль к Бермудам! — Синьор поправит свое здоровье, — воркующе продолжала девушка. — Ионизированный воздух, прекрасные морские пляжи, лесные и горные ландшафты…

Дальше Хальт не слушал. Ему было безразлично, куда и зачем его повезут, что там будет ласкать его взор и успокаивать мысли. Главное — у него есть возможность взять будущее в свои руки. Кончен дрейф по течению!

Никакого задания Зауриху он давать не будет, Пусть Мастер надеется! Он оставит Зауриху только приказ явиться в определенное время на кавказский берег красных. Но отдаст приказ не лично ему, чего доброго, сумасшедший пустит в ход свой кинжал, тем более с ним что-то происходит. Не случайно он не явился на две последние встречи. Конечно, тайник они использовали редко, но прибегали к нему, когда дела заставляли Хальта надолго отлучаться из Италии. А Заурих проверяет тайник с точностью однажды заведенной машины.

Если Заурих не явится к Новороссийску — значит, взят. Впрочем, это тут же станет известно, русские держать в тайне подобный факт не станут. Отнюдь! Итак, если Заурих будет пойман, то, не зная приказа, он ничего не расскажет о зловещей диверсии. В таком случае самому Хальту ничего не грозит. Если же Заурих явится на Кавказ, каковы бы ни были его настроения, внезапно убрать Хальта он не сможет — на территории Советов это слишком рискованно для него. И тут необходимо опередить Зауриха, ликвидировать его самого — Мастеру потом можно будет объяснить, что Заурих отправился выполнять приказ, прибыл на место, но пришлось им пожертвовать, потому что он, оказавшись в ловушке русских, мог открыть карты и нарушить политическое равновесие ложи святого Эльма. Да, и не надо скрывать причин — он, Хальт, был вынужден отправиться в СССР, чтобы следить за поведением Зауриха. Таким образом Хальт подтверждает свою готовность отдать интересам ложи и собственную жизнь! Неужели Мастер не оценит дальновидности, предусмотрительности, осторожности? Что же касается дальнейшего служения Хальта ложе — что ж, у него хватит средств нанять, а потом уничтожить рабочую силу, которая достанет со дна морского, из-под развалин виллы, из грунтовых пещер все, что добыл и хранил Заурих, все это будет передано Мастеру. А Хальту своего хватит не на одну жизнь.

Когда Хальт покончил с формальностями в туристской конторе, у него еще оставалось время, чтобы успеть на побережье. На вилле он включил автоматический механизм, который сработает, когда Хальт уже пересечет все границы. Оставив в тайнике приказ для Зауриха, Хальт с легким сердцем отправился в аэропорт.

Хальт не мог знать, что следом за ним в апартаменты Мастера зашел Перчини и получил задание любыми средствами и способами заставить Зауриха работать только на ложу, минуя Хальта. Разумеется, Мастер не догадывался, что плутоватый, но боязливый Перчини осмелится повести и с ним двойную игру.

 

3

Светлана Баранова считала себя человеком дела, в трудных ситуациях всегда говорила себе: «Только не растеряться!». И вот — растерялась. Немецкий знала плохо. Мерзавец же изъяснялся на чудовищном итальянском. Сначала Света уверяла его, что он ошибся, просила отпустить с миром, клялась, что не выдаст его тайны. Но мерзавец лишь улыбался, если эту жуткую гримасу можно назвать улыбкой.

— Я знаю, фрау, как ваше имя. Но для меня — вы Анна. Анна, женщина, которую я любил.

От этого заявления, звучащего недвусмысленно, Светлана пришла в ужас. Но монстр развеял ее страх, сказав, что, как и фюрер, избегает женщин, ибо не должен тратить силы и отвлекаться от главного. Ева была другом, верным помощником, утешителем фюрера. Фюрер, мол, принадлежал единственной женщине — Германии, пояснял мерзавец.

Света не хотела и не могла называть его по имени — Мерзавец, и все тут.

Света понимала одно: силой Мерзавца не возьмешь. Мольбами, слезами — тем более, да и не смогла бы она унижаться перед этой нелюдью. Убедить его? Но как? Она видела — перед ней полусумасшедший. И все же яростно спорила с ним. Он разговаривал охотно, рассказывал свою кошмарную историю, показывал швы, от вида которых Светлану едва не тошнило. К тому же от Мерзавца постоянно исходил нечеловеческий, тяжелый запах лежалой рыбы, доводивший ее до полуобморочного состояния, — Светлана старалась держаться подальше.

Соображение, что Мерзавец должен быть сентиментален и можно воздействовать на его сердце, Светлана отбросила: остались ли в нелюди человеческие чувства? Правда, об Анне он говорил со слезами на глазах.

И тогда Светлана приняла решение — соболезновать ему, его жизни. Пыталась объяснить, насколько обделила его судьба, какое страшное насилие свершили над ним бывшие и нынешние хозяева.

— Что ты знаешь о них, Анна? Это святые люди…

— Я вкладываю в понятие святости другое, — отрезала она.

— А разве святость — это не убежденность в абсолюте своей идеи? — В его голове, поняла Света, каша из бредовых представлений и сведений. Он путал времена и события как законченный склеротик, хотя на вид ему было не более сорока. — За идею можно умереть. И пусть для света я умер. Но для идеи я жив, мы не ушли в сорок пятом. Мы, я, наша идея — живы и держат мир в руках. А те, кто помогает мне, — мои апостолы. Они отказались от суеты во имя процветаний и возрождения… — иногда он говорил цветисто, выспренне. — Мой Хальт!..

«Интересно, — подумала Света, — Геббельс засорял мозги так же выспренне?… Хальт, его апостол, отказавшийся от мирской суеты и процветания?»

О Хальте Мерзавец и раньше говорил много. Поначалу имя казалось Свете отдаленно знакомым — и только. А сейчас начала разбираться, что к чему… Стало быть, живет она в гротах под виллой Хальта на Лигурийском побережье. Конечно, Мерзавец давно понял, что она ищет выход из этой подземной полузатопленной системы, и, посмеиваясь, заявил, что выйти можно только через толщу воды. Без акваланга она утонет, а сего прибора у него нет, можно даже не искать, он ему не нужен.

Света представила себе карту Лигурийского побережья. Где-то рядом должны быть всемирно известные курорты, проходить традиционные музыкальные фестивали, регаты, выставки цветов, авторалли. И тут ее осенило. Она вспомнила: однажды в журнале прочитала о некой Хальте, человеке очень богатом и большом оригинале, чуждающемся светской жизни, связей, широких знакомств. Однако вскользь замечалось, что Хальт связан с политическими кругами, примыкает к реакционным. «У него старомодные убеждения», — мягко характеризовал этот момент журналист и продолжил: «Герр Хальт страстный коллекционер, но он собирает не традиционные художественные коллекции, а океанские сувениры — раковины, кораллы, притом только редкой формы и расцветки. Недавняя сенсация на мировой бирже, связанная с появлением золота инков, приписывается именно Хальту, хотя трудно предположить, что собиратель морских даров отказался бы от личного владения подобными реликвиями».

— Скажи, твой Хальт не просит тебя добывать для него разные морские диковины? — спросила Света Мерзавца.

— Если я нахожу что-то интересное, дарю ему. Должен же и он иметь какую-то радость в жизни!

— Радость? Куда больше твоего! Да ты знаешь, сколько у него радостей? Он богач, капиталист, политикан, о нем даже светская хроника сплетничает. А ты знаешь, куда делись украшения из сокровищницы вице-короля Перу?

— Я не намерен раскрывать тебе государственные тайны!

— Ой, не могу! Хоть бы хранил тайны своего рейха и тихо радовался! А то — проходимца! Он выбросил золото инков, изумруды королевы Изабеллы на биржу, да так, что и фунт и доллар закачались.

— Хальт не мог так лгать…

— Все, что ты передал ему, он оставил в своих сейфах, а не в сейфах последователей твоего Гитлера. Не веришь?

Мерзавец мрачно усмехнулся:

— Не знаю, зачем тебе нужно поссорить меня с моим самым верным другом. Доказательств у тебя все равно нет.

— Я найду доказательства, что Хальт продавал тебя все эти годы. Он просто надувал тебя. Но для этого мне необходимо выйти отсюда. — Света сочла, что тот журнальчик она найдет в любой библиотеке.

Она и не предполагала, что попала в самую болевую точку Вернера Зауриха. Еще после первой встречи с Хальтом в кафе на мысе Антиб у Зауриха возникли сомнения: а тот ли Хальт, за кого себя выдает? Конечно, были все предпосылки доверять ему, но почему Заурих искал и нашел Хальта, а не наоборот? Теперь Вернер сожалел, что не попытался проверить Хальта уже тогда. Письмо бывшего гросс-адмирала Деница отвело все подозрения.

Заурих никогда не предполагал, что Хальт может оставить себе деньги партии. И выглядел-то он всегда помятым. «А если она найдет все же доказательства его измены? — мучительно ныло в мозгу. — Но как отпустить ее? Она уйдет, обратится в полицию. Пусть следом за ней пойдет Хальт! Узнав о цели, он, чего доброго, убьет ее. Потом скажет, что она пыталась бежать».

В итоге Зауриху удалось разобраться в своих ощущениях. «Что я хочу? Что мне нужно? — спросил он себя и ответил: — Я должен быть уверен в Хальте, и я должен иметь Анну рядом, я должен убирать всякого, кто сидел в подводной скорлупе, видел меня оттуда, значит…» Он опять уверился, что сама судьба покровительствует ему и дает все возможности жить так и творить то, как и что ему предназначено. Он хмуро сказал Светлане:

— Я отпустил бы тебя за доказательствами, Анна, будь я уверен, что ты не уйдешь навсегда. Мне нужен заложник. Сейчас в Риме твой муж. — Светлана вздрогнула. «Значит, не настолько он сумасшедший. Но что он хочет от Володи? Убить его? Как капитана, как Вивари? Не для этого ли он прогуливался по санаторному пляжу? — догадка ошеломила. — Нет, это не несчастная жертва эксперимента фашистов. Это деятельный, активный враг».

— Тогда сам ищи доказательства давней измены Хальта. Я хотела помочь тебе…

Заурих растерялся: если она хоть в чем-то права, Хальт будет продолжать свой обман!

На следующий день Заурих сам вернулся к этому разговору:

— Я отпущу тебя не дальше ближайшей деревни, там есть телефон, телеграф и почта. Но твой муж останется здесь заложником. Неужели ты не хочешь использовать шанс с ним увидеться? Даже если он не придет, то хоть будет знать, что ты жива. Позаботься о его спокойствии, не так же ты черства…

Светлана испугалась листа бумаги. Что написать? «Володя, тебя хотят убить, беги отсюда как можно дальше!», «Володя, я жива, но вряд ли мы когда-нибудь снова будем вместе!», «Володя, сообщи в полицию, что меня украл человек со свастикой» — такие письма вряд ли попадут в руки штурмана Баранова.

Она решила подыграть Мерзавцу:

— Диктуй, я боюсь написать лишнее.

Впрочем, рассуждала она, неважно, что прочитает муж в ее записке, главное — он получит записку от нее. Конечно, Володя обязательно сообразит, что одному на встречу отправляться нельзя. Он найдет, кого предупредить. С ним будут люди. Может появиться шанс на спасение!

… Мерзавец сказал, что она может подняться на поверхность. Он велел ей надеть гидрокостюм и акваланг. Обманывал он ее, все у него есть. Она спрашивала о муже, но Мерзавец, уходя от ответа, неопределенно заметил, что за ней будут следить. На суше Заурих провел Светлану через запущенный фруктовый сад с роскошными розариями, открыл калитку и посоветовал возвращаться быстрее.

Она и не предполагала, что вернется с такой добычей!

… Журнал со статьей о Хальте, газету со статьей Кирилла Жукова и портретом самого Мерзавца, а также вечернюю рекламную с короткой заметкой: «Коллекционер-миллионер Хальт известен своими экстравагантными чудачествами. Вчера он отбыл в составе туристской группы в путешествие по кавказским курортам России. Хальт намеревается посетить…»

— А теперь, — сказала Светлана, насладившись впечатлением, которое произвела на Зауриха ее информация, — я хочу видеть моего мужа. И вообще, — она грозно посмотрела в водянистые глаза Мерзавца, — жизнь моего мужа стоит того, что я принесла. Хальт продал тебя с руками… — она усмехнулась, — и с плавниками! Твой Хальт!

Заурих бессмысленно уставился на свою фотографию в газете. Не поднимая головы, пробежал глазами две странички в светском журнальчике, дважды перечитал сообщение о внезапном отъезде Хальта.

— Твой муж там, — показал рукой на внутреннюю дверь, — а я пока отлучусь. Мне надо… Потом я сам, как Водан… Сам! — Его выцветшие глаза неестественно засверкали. — Пока не вернусь, с вами ничего не случится… Можете наслаждаться, — он мял в руках газету с яростью и остервенением. — Потом… Я его найду.

Света попятилась. Не спуская глаз с Зауриха, каждую секунду готовая к любому его выпаду, она толкнула дверцу, отделявшую гроты от переходов к вилле Хальта. Посреди пустого, похожего на коридор помещения Светлана увидела штурмана Баранова, подвешенного к потолку на связанных руках.

— Сволочи! — сказал он. — Насмотрелись дешевых комиксов…

* * *

… Выплывая из акватория виллы, Заурих наткнулся на сеть. Он тщетно искал выхода. Сеть покрывала и поверхность воды. Он попытался распороть ее — и оказался в неводе, который тянула моторная лодка.

 

4

Дуайнер и Перчини преследовали разные цели, но достичь их можно было, лишь поймав рыбочеловека.

После разговора с Мастером Перчини понял, что ему необходим компаньон. А куда ни кинь — всюду одни мошенники хуже его самого! И тут ему пришла идея, которой он поначалу испугался. Дуайнер! Он тоже в этой истории явно заинтересованное лицо. Конечно, с Дуайнером придется делиться, но с ним можно не опасаться за будущее — американец возьмет свою долю, а другие, чего доброго, позарятся и на долю самого Перчини — что он, не знает нравы своих собратьев? — и заберут ее вместе с жизнью.

Кроме того, чтобы изловить рыбочеловека, нужно техническое оснащение. А американец по этой части дока. Наконец, наступит момент, когда придется встретиться с этим морским чудовищем. Не один же на один, не приведи мадонна! А Дуайнер — человек со специальной подготовкой, спортсмен, стрелок. Да мало ли что он умеет, во всяком случае, должен уметь.

Перчини быстро нашел Дуайнера, и Дуайнер быстро понял Перчини.

Американец рассуждал так. Перчини нужно не так уж и много. Он явно зависим, явно старается не для себя — слишком труслив для откровенного проявления личного интереса. Скорее всего ему нужно связать рыбочеловека с масонами. Деньги, которые он вдруг получит, для него доступны лишь частично, поскольку все придется отдать руководителям. Он получит за опасную и рискованную работу немного. Трудно сказать, что с ним сделают, если он эту работу не выполнит, скорее всего итог однозначен. А так… У него есть шанс угодить всем сразу — и начальству, и своим интересам. А делиться он не отказывается.

Что же в случае удачи делать с самим рыбочеловеком, Дуайнер отчетливо представил не сразу. И вот почему. Конечно, думал Дуайнер, заманчиво выдать человекорыбу боссам из Лэнгли. Получить орденскую планку, даже чин полковника. И все? Но такой господин Случай ему в жизни больше не представится. Стать самому хозяином рыбочеловека? Но как? Не выпускать же его из норы на ниточке… Уничтожить? Да, твердо решил для себя Дуайнер. «Я помогу Перчини сделать эту работу, — уверенно думал Дуайнер. — И мы возьмем столько, сколько захотим. Это не масоны расплатятся с нами, а мы — с масонами». Но нужен ли живой рыбочеловек Перчини? Дуайнер прямо спросил об этом компаньона, и Перчини признался, что стать хозяином уникума ему не дано, но было бы жаль отдать его со всеми сокровищами Мастеру. Конечно, Мастер отблагодарит, но… посвящение в новую ступень таинств ложи — это мистика, а мистикой не закусишь. А вдруг рыбочеловек расскажет Мастеру, что Перчини его обобрал? Утечка денег да плюс утечка информации, если до Мастера дойдет контакт Перчини с Дуайнером, произведут гнетущее впечатление. Мастер накажет. Уж возможности Мастера Перчини знал. Может быть, и стоит придушить рыбочеловека.

Вообще-то последний раз Мастер не угрожал, не распекал, он просто указал на мелкие промахи в отношениях с этим остолопом Хальтом — мелкие промахи, которые обернулись большой упущенной выгодой. Мастер не диктовал своих условий, не указывал, как поступать дальше, он взывал к сообразительности, призывал самому найти выход из щекотливого положения. «Он хотел сказать, — комментировал про себя Перчини слова Мастера, — что мы давно уже не от Хальта могли ждать подачек, а сами использовать рыбочеловека. Мы бы тогда переплюнули самого Аль Капоне. Но если бы да кабы… Стало быть, нужно теперь, не теряя времени, устранить Хальта и прибрать к рукам его рыбу, завладеть ее сокровищами. Но все это — уже мои сложности».

Совместный план Дуайнера — Перчини сводился к следующему: блокировать часть берега по обе стороны от виллы Хальта, используя тонкую проволоку с пропущенным по ней переменным током, соответствующий участок акватории перекрыть сетями, блокаду не снимать, пока рыбочеловек не отдаст им все, чем владеет. Затем уничтожить его.

— Хватит прицеливаться, пора стрелять! — рубанул Дуайнер.

Но они «прицеливались» еще сутки. Еще сутки ждали, не появится ли рыбочеловек из лагуны. Наконец он проявил себя.

Дуайнер в гидрокостюме свесился с катера:

— Готовь снасть!

Они ждали больше часа. Они уже потеряли надежду, что рыбочеловек начнет прорывать заграждение. В таком случае им не поймать его — лагуна слишком велика. Но вот заграждение вздрогнуло, значит, там, под водой, пущен в ход нож, клещи, что еще… На то место, где заграждение дернулось, Перчини начал медленно спускать трал.

— Я хочу жить, — прохрипел Заурих, когда Перчини и Дуайнер втащили его в катер. — Я должен еще жить.

— А никто не поднимает на вас руку, и нам вы нужны живым, — ответил Дуайнер на хорошем немецком.

— Что вы от меня хотите?

— Ваше имя?

— Заурих Вернер.

— Вот и отлично!

Перчини не понимал, о чем говорят рыбочеловек и Дуайнер, он все повторял:

— Объясни ему, что нам надо… Он обязан… И про деньги… Про деньги… Скажи ему, мы благородные, успокой, пой ему ласково…

Но Дуайнер не слушал Перчини:

— От тебя, Заурих Вернер, требуется одно: сделать нас богатыми людьми, твой Хальт уже не обеднеет, можешь его не бояться…

Услышав имя Хальта, Перчини встревожился, решил вмешаться:

— Можешь ему сказать, что песенка Хальта спета, если хочешь, добавь, что Хальт наступил на пятку Мастеру…

Дуайнер отмахнулся от него, как от назойливой мухи.

Вдруг Заурих прошипел:

— Мастеру… Это мне наступил… Не на пятку, на душу… Я не отдам его… Я сам с ним сквитаюсь… Освободите меня, я согласен на любую цену. Освободите, мне нужна свобода! Плачу наличными! Хотите, получите немедленно…

— Сколько? — У Дуайнера перехватило дыхание.

Заурих выбрался из невода, сел на корму, потирая посиневшие от веревок руки.

— Сколько сможете унести, — Заурих вдруг закашлялся. Перчини и Дуайнер оцепенели: он кашлял как самый обыкновенный, немолодой, нездоровый человек, — и это было страшно. Потом он выжидательно оглядел лица своих противников: «Если они хотят только денег, это ерунда, — устало подумал он. — Власть же я больше не делю ни с кем. Это решено».

Наконец Дуайнер пришел в себя:

— Разве здесь, на вилле Хальта, вы держите свои богатства?

Заурих услышал иронию в его голосе и криво улыбнулся:

— Здесь так, коллекции… Для развлечения. Но вам хватит. На всю жизнь хватит. Но прежде всего снимите ограждения. Я покупаю свою свободу, не так ли?

«Если им от меня нужны только деньги, — размышлял Заурих, — и за ними никого нет, это лишь простые доверчивые людишки».

— Так на кого же я буду впредь работать, если мы договоримся? — Заурих посмотрел на Дуайнера. — Кого вы представляете? Кто сменил Хальта? Кто хочет сменить наци? Федеральное бюро, разведуправление? Судя по выговору — вы американец?

— Да. Но… — Дуайнер покосился на Перчини. — Спецслужбы вами, насколько мне известно, пока не интересуются. Пока. Я сам из «морских львов». Я знаю, что говорю. Ты думаешь, ты со своей свастикой все еще делаешь мировую политику? На твое место пришли настоящие парни. Вот они и делают политику.

Дуайнер вспомнил, как «Нью-Йорк тайме» писала об аквалангистах-диверсантах, которых готовят «решительно ко всему». Разве газетка могла знать то, что знал он, Дуайнер, — их не то что готовят, они давно готовы и давно действуют. Дуайнер тоже отлично знал, как они действуют, — не зря же даже среди своих их называют «мерзкими типами». А сейчас Дуайнер лгал. Он-то представлял, и отчетливо, насколько Заурих нужен спецслужбам. Одна разгадка методики операции, которую перенес Заурих, сделала бы «морских львов» хозяевами положения в любом уголке земного шара. «И неизвестно, что лучше для этого типа, — с издевкой подумал Дуайнер, — хотя бы потому, что для разгадки операции нужно как минимум его… вскрыть. Так что можно считать, ему повезло, что он встретился со мной, а не попал на анатомический стол. Стоп! — сказал себе Дуайнер. — Вот она! И бешеные деньги, и орденские ленточки, и карьера. Я продам своим боссам его труп. И пусть они его исследуют… хоть по программе НАСА».

Дуайнер рассмеялся, стараясь придать своему смеху беззаботность:

— Твоя персона давно не секрет, так что ты не такая уж уникальная ценность для спецслужб. Тобой интересуется, м-м-м, скажем так… частная фирма.

«Или он врет, или за ним действительно никого нет, — решил Заурих. — Значит, можно попробовать…»

— Слушайте мои условия, — начал он беспрекословным тоном. — Вы, — он кивнул на Перчини, — снимаете заграждения. У вас будет время, пока ваш приятель… Вы, сэр, в гидрокостюме и акваланге, — узкий палец ткнулся в грудь Дуайнера, — значит, вам и идти со мной. Мы уйдем далеко, — Заурих манерно улыбнулся Перчини. — Но я даю гарантии, что с вашим другом ничего не случится. Моя свобода стоит больше его жизни.

«Гарантии рыбочеловека ничего не стоят, но дело заворачивает он круто, — на миг заколебался Дуайнер. — Оставаться один на один с ним рискованно. Но не макаронника же посылать за ценностями — обворует! Ну, ладно, — Дуайнер перевел дух, — как говорят русские, волков бояться — в лес не ходить. Надо не спускать с рыбочеловека глаз. Меня тоже голыми руками не возьмешь».

— Но заграждения, — твердо ответил Дуайнер Зауриху, — мы снимать не будем. Мы сделаем проход, когда… Когда через эту дыру мы с хорошей ношей будем уходить отсюда. А вы, Перчини, действуйте, как договорились.

«Если он действительно пойдет со мной на погружение, — подумал Заурих, — если они не потащат меня на берег… Они торопятся. За ними никого нет. Они одиночки, искатели сокровищ. Откупиться просто, если не…»

— Вперед! — приказал Дуайнер.

Он уходил на глубину вслед за Заурихом, предвкушая долгожданное, почти несбыточное, дрожал мелкой дрожью — его била алчность. Они миновали коралловый риф, внизу, глубоко, может быть, на дне, фосфоресцировали какие-то организмы, проплыл спрут, выпустив чернильную бомбу. Потом под ногами оказалась твердь. Ни дыры, ни лаза. Лишь нагромождение глыб. «Не собирается ли он надуть меня?» — подумал Дуайнер. Заурих поманил его, в скале каким-то образом образовалась расщелина. Они прошли полузатопленным коридором в просторное хорошо освещенное помещение. Здесь Заурих хранил свои «призы» с затонувших кораблей.

Потрясенный Дуайнер переводил глаза с финикийских мраморных ларей, заполненных монетами, на эллинские амфоры с драхмами, с кованых сундуков, украшенных всеми гербами всех европейских династий, на корабельные сейфы. Открыл один из них и отпрянул: аккуратными стопками возвышались банкноты, чековые книжки, сияли бриллианты в полураскрытых саше… — будто в подвале швейцарского банка, а не где-то в гнилом подземелье с выходом на морское дно.

— Боже мой, — прошептал Дуайнер, — Перчини я мог бы дать только…

Эта фраза решила его судьбу. Заурих окончательно понял, что подлецы действуют на свой страх и риск. Значит, нечего бояться последствий. Но если появились эти, могут появиться и другие! Значит, пришла пора эвакуировать базу.

Дуайнер, казалось, потерял над собой контроль. Он погружал руки в россыпи жемчужин, пригоршнями вытаскивал золотые, с драгоценными камнями украшения, взвешивал на ладони луидоры и гинеи. Гинею, датированную 1668 годом, сунул за щеку: нумизматическая редкость, первая золотая монета английской Реставрации.

— Я беру это, — Дуайнер протянул руку к кованому сундуку с гербом Изабеллы Испанской. — Это… — он коснулся афинских драхм, — и… У тебя есть мешок? У меня только маленькая сумка. И еще покажи мне… Ты еще не все показал…

Дуайнер потерял контроль не только над собой. Он потерял контроль над Заурихом.

… Перчини совсем замерз. Темнело, от воды шло слабое сияние. Если представить себе, что берег далеко, можно с ума сойти от страха.

А Дуайнер где-то пропал. Что они, в Адриатику ушли? За это время вполне можно обогнуть Апеннинский «сапог». Возвращаться на берег, однако, казалось Перчини рискованным: вдруг Дуайнер надует, один уйдет с добычей, если уже не ушел. В таком случае, они ловко его обставили, Дуайнер с рыбой! А ведь, уходя на глубину, он сказал: «Действуйте, Перчини, как договорились». Это значит, когда они оба появятся на поверхности, Перчини должен выстрелить рыбочеловеку в голову. Мог бы и сам пришить его там… Не зря же у него с собой пистолет для стрельбы под водой! Да как бы не так! Рыбак рыбака, шпион шпиона издалека видят. Наверняка договорились там, в глубине, по-свойски.

Или… упаси мадонна, подумать страшно! Тогда вот-вот из мелкой зыби поднимется рука, и свалится он, раб божий Джакомо, в воду бесчувственным кулем! И земле не будет предан, спаси, пресвятая дева!

Катер вдруг качнуло. Из-под воды раздался глухой взрыв, по глади лагуны пошли волны. Они! Перчини едва схватил пистолет, как вынырнул Дуайнер.

Он с трудом взобрался в катер, втягивая за собой увесистый мешок. Перчини старался помочь ему, держа пистолет наготове. Дуайнер вынул из сумки горсть старых монет, они со звоном рассыпались по днищу. «Словно золотые рыбки», — Перчини застонал от восторга. А Дуайнер в изнеможении откинулся на корму. «Даже маску не снимает, устал, до того ли сейчас», — подумал Перчини и спросил:

— Где этот, рыбочеловек?

Вялым жестом Дуайнер изобразил крест и ткнул пальцем в небо. У Перчини отлегло от сердца: он не любил крови. Отбросил пистолет, включил мотор, думая, как измучился Дуайнер: «Утомительный заплыв, они еще там и по дну гуляли, и мешок нелегкий. Но… Париж стоит мессы. Потом можно будет купить такой отдых! На любом курорте! — Перчини явственно видел перед собой играющие неоном улицы Монте-Карло, Пуэрто-Рико, Ямайки… — Отдых и наслаждение — что еще нужно деловому мужчине, когда он желает расслабиться?»

На берегу Дуайнер устроился на заднем сиденье машины, положив ноги на заветный мешок. Перчини прыгнул за руль.

В темноте он слышал, как Дуайнер снимает маску. И пожалел компаньона: пусть спит, потом расскажет. А пока мы — к французской границе. Смыться сразу из Италии — не лишняя предосторожность. И подальше от Мастера. Ах, Мастер! По отношению к этому могущественному человеку Перчини вдруг почувствовал снисходительную иронию. Бедняга ждет вестей, жаждет власти над рыбочеловеком. Ну-ну!

Дуайнер сзади свистел, как орган церкви святой Лючии. И даже не вздрогнул, когда со стороны моря снова раздался глухой звук, будто лопнула камера многотонного грузовика.

Перчини гнал машину по приморской автостраде и, только увидев указатель на Сан-Ремо, почувствовал себя спокойнее. Слева плескалось море, почти над головой завис Монблан. Перчини обернулся, чтобы предложить Дуайнеру остановиться и перекусить, но тот спал, уткнув лицо в спинку сиденья. «Эк сморило», — хмыкнул Перчини, подруливая к площадке отдыха.

Траттория располагала лишь дежурными блюдами. На скорую руку ему подали холодное: креветки под белым соусом в его заведении были вкуснее, кофе окончательно разочаровал его, но тем не менее он бросил на стойку золотой — из тех, что принес Дуайнер Хозяин ловко поймал монету, с изумлением и восторгом глянул на нее, с ним еще никогда не расплачивались золотом. И тут же невесть откуда перед Перчини появился золотисто-розовый цыпленок. Он забрал жаркое для Дуайнера, бросив хозяину еще монетку. В глазах этого человека Перчини прочитал всю гамму чувств: от преданности и восхищения до зависти и презрения. Так, должно быть, люди попроще глядят на настоящих миллионеров, с удовольствием думал Перчини. На тех миллионеров, которые и за малую услугу щедро платят не потому, что добры, а потому, что деньги перестали для них существовать как истинная ценность. Правда, Перчини слыхал, что настоящий миллионер денег на ветер не бросает, но не мог в это поверить. Собственно, к чему тогда богатство, если нельзя шикарно, не думая, тратить на что хочешь и сколько хочешь? Вот так — в сию секунду?

Перчини положил цыпленка рядом со спящим Дуайнером и поехал дальше. Он думал, как хорошо было бы появиться в бывшем своем заведении в Лас-Вегасе, небрежно бросить крупную ставку — и выиграть! Потом опять выиграть! А дальше поехать в Майями или снять комфортабельный особняк с грумом и горничной в Лонг-Бранче, не зря же именно там проводят летние месяцы американские президенты… А на зиму уехать на Канарские острова или в Японию. Вернуться весной в Италию, месяц прожить в Сиене, месяц в Венеции, понять наконец, что толкает туда миллионы зевак со всего света…

Мысли о Мастере больше не посещали Перчини. Страх перед ним исчез. Когда человек богат, кого ему бояться?

Однако у границы Перчини оробел. Вспомнил, что в паспорте нет отметки о выезде из Италии. Притормозил у шлагбаума.

— Регата в Сан-Ремо, совсем забыли о формальностях, — он кивнул на спящего спутника, — так хорошо повеселились, право же… — Взгляд Перчини излучал подобострастие, умолял о снисхождении. — Ба! Вот все, что осталось, — он вынул бумажку в десять тысяч лир. — Не сидеть же нам здесь… — И положил «милю» за обшлаг куртки пограничника.

Парень с серыми глазами бретонца усмехнулся и приказал открыть шлагбаум, чтобы пропустить машину бесшабашных гуляк из Сан-Ремо.

Когда позади осталось княжество Монако, Перчини призадумался: куда же дальше? Впереди — Тулон. Или уж сразу брать курс на Париж? Далековато, конечно… Зато какие перспективы! Перчини рассмеялся. Его смех разбудил Дуайнера. Он тронул плечо Перчини и показал в сторону берега.

Перчини глянул в зеркальце, Дуайнер обеими руками разминал заспанное лицо. Потом поменял позу и снова уткнулся носом в спинку сиденья.

Край моря уже светился. Казалось, на горизонте начали проступать очертания Корсики — или это еще какие-то острова? Издали Перчини увидел пирс и свернул к нему: раз есть пирс, значит, есть и пляж. Не мешает сполоснуться, Дуайнер прав. Когда колеса «фиата» начали пробуксовывать в прибрежном песке, Дуайнер, не дожидаясь, когда машина остановится, открыл дверцу и со всех ног бросился к воде. «Да что это он, — ухмыльнулся Перчини вслед компаньону, — перетерпел, что ли?» И остолбенел. На ходу Дуайнер сбросил гидрокостюм, и на его черной спине зазмеилась белая свастика. Боясь шевельнуться от ужаса, глядел Перчини, как Заурих уходит в море.

— Мешок! Что же в мешке? Руки тряслись, он не мог открыть заднюю дверцу машины. О, мадонна!

В мешке был труп Дуайнера. Перчини чувствовал, как по шее противными липкими струйками стекает холодный пот. Что же теперь?

Наконец возникла первая связная мысль. Мешок — в воду. И — назад, домой. Но что ждет дома? Думай, Джакомо, думай, уговаривал сам себя. Святая мадонна не даст тебя на поругание после… после стольких испытаний! Думай! Как же ты мог упустить из виду, что там еще остались штурман Баранов и его жена! В них — твое спасение. Потому что их спасение — в тебе. Перчини увидел себя благородным спасителем. Им восторгаются газеты, наперебой просят интервью известные комментаторы, ему платят за право передачи информации — он купается в деньгах и славе. Он становится заметной фигурой и так выходит из-под контроля Мастера. Убрать заметную фигуру сразу неудобно. Даже если удастся украсть у Мастера еще несколько лет — о, как он проведет эти годы! А там жизнь покажет. Впрочем, существует и прекрасная возможность оправдаться перед Мастером: на такое задание в одиночку не ходят. Вот, попробовал, а результат? А кому нынче можно довериться? Мастер человек трезвый, оценит все правильно, даже если и не подаст вида. Пусть теперь полиция ловит Зауриха — работа у нее такая: ловить. Перчини свое дело сделал: разоблачил Зауриха и обнаружил логово. Поймает полиция Зауриха — Мастер легко с полицией договорится.

К границе Перчини летел как на крыльях. Хорошо, светлоглазый бретонец с поста сменился. Перчини влетел в домик пограничников:

— Я должен немедленно связаться с Римом, дело государственной важности…

Взъерошенный, помятый вид Перчини безотказно подействовал на пограничников. Глаза горят, руки трясутся, явно у человека экстренное сообщение.

Перчини назвал телефонистке номер Мастера, но прежде попросил соединить с редакцией одной из газет. Дежурный редакции ответил сразу.

— Я хочу дать информацию, — захлебываясь словами, затараторил Перчини. — Похищенные граждане СССР, — пограничники недоуменно уставились на него, но при следующих словах вздохнули облегченно, — находятся в двадцати семи километрах от Рима на вилле президента страховой компании Хальта. Там же укрывается дельфиночеловек, известный под кличкой Заурих. Вы писали о нем… Садовника Шульца инженер-акустик Мауэр не убивал, это клевета людей Хальта. Потому что Шульца убрал сам Хальт.

— Ваше имя? — взволнованно спросили на том конце провода.

Перчини уже открыл рот, но что-то остановило его. «Ба! — подумал он. — Это я всегда успею…»

— Кто вы? — настаивал собеседник.

— Свое имя я пока вынужден скрыть. Из соображений личной и государственной безопасности. — И Перчини повесил трубку.

Когда его снова связали с Римом, Перчини сказал:

— В дело вмешались власти. Видимо, покойный Шульц успел сообщить что-то полиции. Они вели свой поиск. Пусть пока уляжется шумиха. Пусть пока полиция попробует взять Зауриха. Я надеюсь, префект не станет возражать, если мы найдем способ сохранить Зауриху жизнь?

— Кто это — Заурих?

— Как кто? — Перчини крайне удивился. — Рыбочеловек… Мне пришлось срочно выехать во Францию. Мое убежище вполне надежно. Пока, — он обвел взглядом лица пограничников. — Увы, я без официальных документов, шеф, это было рискованно. Можно связаться с постом на тулонской трассе. И установить мою личность. Слышите, шеф?

Мастер ответил молчанием. Перчини, повесив трубку, спокойно сказал:

— Что, коллеги, где тут у вас можно хорошенько выспаться? Эти гонки за рыбочеловеком, видите ли…

… Утром следующего дня французские рыбаки в небольшом городе Пор-ле-Бук, что на берегу Лионского залива, выловили утопленника. Меж лопаток трупа торчала рукоятка кинжала, известного в свое время под названием «Все для Германии». Лишь сутки спустя удалось предположительно установить, что это труп Клауса Дуайнера, гражданина США. За щекой при вскрытии почему-то обнаружилась спрятанная редчайшая монета, английская гинея 1668 года. Вероятно, Дуайнер был убит из-за этой ценности.

 

5

Плетнев в очередной раз давал показания. Как давно знакомая патефонная пластинка проворачивались одни и те же вопросы, следователь даже не считал необходимым их варьировать. Плетнев в очередной раз рассказывал, как выходил из люка Вивари, как следом за ним поднимался Баранов, как он сам прыгнул в воду следом за Барановым, а за ним — Дуайнер, как они втроем поднимали тело итальянца-акустика, кто что сказал при этом и с какой интонацией. Не выдержал однообразия, спросил:

— Почему вы не проводите следственный эксперимент?

— То есть? — Немолодой, седеющий, чуть обрюзгший итальянец непонимающе глянул и в растерянности снял очки. Пальцы, казалось бы, привычно складывающие дужки очков, задрожали.

«Что его так насторожило? — удивился Плетнев. — Не может же столь опытный юрист не знать, что такое следственный эксперимент, как при следственных экспериментах повторяется ситуация».

— Мы снова поднимем тело, — не спеша объяснял он, — а вы будете вести хронометраж. При этом, во-первых, станет очевидным, мог ли кто-нибудь из нас, свидетелей, успеть убить Вивари, — итальянец сделал протестующий жест, но Плетнев не дал себя перебить. — Во-вторых, можно поэкспериментировать с аквалангистом, чтобы выяснить, могли ли мы видеть убийцу, занятые помощью Вивари, и, наконец, каким образом и как далеко он мог отдалиться за считанные мгновения.

— Это невозможно ввиду отсутствия штурмана Баранова.

Плетнев взглянул в глаза следователю. Штурман убран, выведен из игры, теперь даже простой следственный эксперимент, оказывается, невозможен. Кто же убрал Баранова, кому это выгодно?

И тогда Плетнев задал прямой вопрос:

— Почему до сих пор не привлечен к следствию Хальт, коллекционер и предприниматель?

— Хальт? Хальт… Не понимаю, — следователь пытался скрыть, что отлично понял, о ком речь. Но это ему плохо удавалось, и он решительно проговорил: — Синьор советник юстиции не рекомендовал…

«Вот оно что! Значит, — подумал Плетнев, — я попал в точку. Значит, мои догадки верны. Газетки хотя бы надо почитывать, синьор следователь! Убит садовник с виллы Хальта. Убит сразу же после похищения штурмана Баранова. Слишком поспешно уезжает Хальт. Есть связь? Есть! И ты, следователь, усматриваешь ее не хуже меня. А что предшествовало этим событиям? Разоблачения рыбочеловека в печати. Но вам приказали помалкивать. И вы тихо бездействуете. А было бы, однако, неплохо выяснить, кто же такой этот ваш советник». Спросил:

— Не мог бы я с ним встретиться? С синьором советником? Нам есть о чем поговорить.

За спиной Плетнева вдруг скрипнула дверь. Следователь вздрогнул. Плетнев резко обернулся — ему показалась знакомой мелькнувшая в проеме двери фигура. Он вопросительно глянул на следователя.

— М-м-м… Я постараюсь организовать вам встречу. Но ничего не обещаю, — добавил следователь и встал, давая понять, что допрос закончен.

Плетнев поспешил распрощаться, чтобы успеть узнать, кто же заглядывал в кабинет. По пути к дверям подумал: «Нужно, используя любую возможность, настаивать на обыске у Хальта».

В коридоре лицом к окну стоял герр Груббе.

— Я знал, что мы еще встретимся, — обратился он к Плетневу. — Был у этих синьоров, — он кивнул на дверь следственного отдела, — но это оказалось пустой тратой времени. Так же, как мой первый визит в Боннское отделение Фау Фау Эн. О моем повторном визите я хотел рассказать здесь, но… Вы-то выслушаете меня?

— Безусловно.

— На днях меня разыскала фрау Харуп, секретарь Боннского отделения нашей организации. У нее огромное горе. Неонацистами убита ее единственная дочь. Я наводил справки — девушка убита именно неонацистами в отместку за антифашистскую деятельность матери. Но сама фрау Харуп думает иначе. И тем ее горе усугубляется, она готова наложить на себя руки. — Плетнев не подгонял, не перебивал собеседника, уже зная его манеру излагать педантично. — Она считает себя повинной в гибели дочери. То, с чем она пришла ко мне, было похоже на исповедь. Но я не пастор, увы, я не могу отпустить ей грехи. А она грешила много лет…

Перед Плетневым открывалась история предательства и лицемерия. Он даже не удивился, когда услышал, что заокеанским патроном Кэтрин Харуп был именно Дуайнер.

— Фрау Харуп не очень хорошо представляет, с какой целью Дуайнер так настаивал на скорейшей дешифровке бумаг, связанных с деятельностью Дейке, но я думаю, что это имеет отношение к Хальту и рыбочеловеку. Как заявила фрау Харуп, именно Дуайнер приказал ей не разглашать информацию о рыбочеловеке, когда она переслала ему мои фотографии. Так что этим людям… — герр Груббе кивнул на дверь следственного отдела, — этим людям нужен, наверное, убийца Вивари, но они не хотят, чтобы раскрылись тайны этого убийцы, рыбочеловека. Бесспорно, они не прочь поймать его, но не для разоблачения, а для дальнейшего использования. Открыто признать рыбочеловека убийцей означает отказаться от работы с ним.

— Это я уже понял, — неторопливо вставил Плетнев.

— Так считает и фрау Харуп. И думает, что ее дочь убили из мести. Она уверена, что Дуайнер вышел на рыбочеловека и раскрыл ему, каким образом ему это удалось. Были названы имена… О том, что копию фотографии я дал еще и вам, фрау Харуп не знает. Думаю, она не права, но… ее дочь убили на морском берегу кинжалом. Убийца, вонзив меж лопаток жертвы клинок, им же припечатал лист картона. На нем слова: «Так поступят с каждым, кто стоит на пути наци». И теперь фрау Харуп никто не остановит — ни Дуайнер, ни масоны. Она так сказала…

— Масоны? — переспросил Плетнев.

— Да, — с удивлением в голосе подтвердил Груббе, — разве вы не знаете, что Хальт — масон высокого посвящения, градуса, как они говорят? И далее По заданию Дуайнера фрау Харуп разыскала человека, который был в сорок пятом году занят на строительстве военного объекта на Лигурийском побережье. Конечно, после войны мало кто вспоминал о том объекте. Он мог сгореть, его могли разбомбить, да его просто могли не достроить! Этот человек рассказал, что до капитуляции Италии они успели лишь провести галереи для подземных коммуникаций и систему шлюзов — галереи по проекту зачем-то соединялись с морем. Потом стройку не то законсервировали, не то прекратили вовсе — он не знал. А Хальт купил этот участок за баснословную цену. Мы с фрау Харуп пришли к выводу, что военный объект строился исключительно для нужд пациентов клиники Дейке и скорее всего там, должно быть, сейчас скрывают ваших соотечественников. Вот, — Груббе неторопливо полез во внутренний карман пиджака, — вот… Примерный план логова. Со слов строителя.

— Что же вы! — Плетнев с таким укором посмотрел на Груббе, что неторопливый немец потупился.

— Но моя информация…

Плетнев его не слушал. Толкнул дверь кабинета следователя и потребовал:

— Немедленно свяжите меня с полицейским комиссаром Рима!

 

6

— Я придушу его!

— Его здесь нет. Он решил свести счеты с Хальтом, а Хальт вылетел в Союз. Значит… Мерзавец пошел к нашим берегам. Ой! — Света схватилась за щеки. — Он же там… И мы не можем… Знаем и не можем!

Баранов поразился, как резко на еще свежее юное лицо жены легла печать испытаний. И эти неестественно белые пряди в ореховых волосах.

— Нелюдь сказал, отсюда нельзя выбраться без акваланга.

— Но я моряк. Ты ходила в деревню — какой там берег?

— Отлогий.

— Значит, он врет. Шельф тоже отлогий.

— Он что-то говорил про систему гротов. Гротов Баранов не видел.

Тогда в Риме он шел ко Дворцу юстиции. За квартал от отеля, когда он поравнялся со стоящим у кромки тротуара грузовиком-фургоном, его оглушил сильный удар. Очнулся он в темном кузове, связанный по рукам и ногам. Потом он оказался в саду, посреди розария. Высокий плотный седой человек туго завязал ему глаза, пинками перебросил в тележку — она долго катилась все вниз и вниз как по сходням. Пахло плесенью и рыбой.

Потом кто-то сказал по-немецки:

— Благодарю, Хальт.

Чьи-то сильные руки подняли Баранова вверх, стянутого веревкой запястья коснулся металл.

— Помогите, Хальт, — сказал тот же голос. И Баранов потерял чувство опоры.

— Идите, Хальт, веревки на ногах я обрежу сам.

Баранов услышал удаляющиеся шаги, скрежет двери. И тут с его лица сорвали повязку. Снизу вверх с видимым интересом на него смотрел человек. Но это лицо никогда не могло быть человеческим. В нем словно чего-то недоставало. Лицо было отталкивающим, но Баранов не мог отвести от него глаз. Вот он — рыбочеловек.

Вдруг рыбочеловек рассмеялся. С размаху ударил Баранова в живот. Баранов закачался на крюке как маятник. Баранов ждал новых ударов, но рыбочеловек ушел — и Баранов понял, что тот хотел только поиздеваться.

…Потом появилась Света.

Уходить вместе или вместе погибнуть — вот теперь их альтернатива Баранов на секунду заколебался: не попытаться ли для начала прорваться одному? Но если потом не удастся вернуться? Или окажется слишком поздно? Светлана угадала мысли мужа:

— Не уходи без меня! — в ее голосе был ужас. Они шли друг за другом Баранов чувствовал на своей шее ее теплое дыхание.

— А знаешь, — вдруг заговорила шепотом Света, — я его убить хотела. Только все думала — как.

— Ну и тебя тут же. Как муху. Он здесь не один, ясно.

— Не уверена Какие-то люди есть, но скорее всего это слуги Хальта Там, наверху. А здесь я все время была одна Ой, вода! — Баранов обернулся — по стене, которой коснулась Светлана, струились мелкие ручейки. Под ногами захлюпало. «Выход в море?» — подумал Баранов.

— Света, если мы выйдем к морю, задерживай дыхание и что есть сил толкайся ногами Я буду рядом, поняла?

Каменная галерея и в самом деле уходила вниз. Тупик или ловушка?

Баранов начал медленно ощупывать стену, ожидая найти выступ или отверстие. «Какая-то механика должна тут быть, — пробормотал он, — не просто же так вырублен этот ход».

— Света, — окликнул жену, — а у ранних христиан в катакомбах тайники были?

— Обязательно. Там хранили святые дары, облачение служителей, кувшины с миррой. А что?

Баранов достал зажигалку — он до последнего берег капли газа. Послышался слабый щелчок, в неровном пламени они увидели стоящие вдоль стен ящики. Ящики были длинные, шероховатые, поросшие плесенью. Крышки, видимо, не запирались. Баранов с усилием сдвинул один из них. В нос ударило тошнотворным запахом гнили. Света щелкнула зажигалкой. Они отпрянули. Кладбище… Только этого не хватало!

— Он говорил… — начала дрожащим голосом Света, — он хоронил таких же своих соратников… с воинскими почестями. Их сначала много было, целый отряд, он один выжил. Идем отсюда, я не могу…

— Куда? — закричал Баранов, в ожесточении толкнул гроб, он сдвинулся немного, и они увидели свет. Это был зарешеченный лаз, и решетка держалась намертво.

— Пес, — ругнулся Баранов, — хоть какой-то камень, палку, рычаг…

— Давай на ней прыгать, — предложила Света. Они прыгали по очереди, и с каждым прыжком надежда то вспыхивала, то угасала.

Баранов приказал себе собраться и всей массой тела обрушился на решетку. Послышался треск. Тогда он сдвинул к решетке несколько ящиков, взобрался на них.

— Светка, давай сюда! Прыгнем вместе!

На лету Баранову удалось придержать жену, смягчить ей удар. Но сам он, выбив ногами решетку, рухнул на нее позвоночником. В глазах потемнело, сознание поплыло.

— Володя, ты жив? — кричала Светлана. — Володя, не надо, ну, прошу тебя, не надо!.. — Он слышал ее всхлипывания как сквозь вату. Попробовал подняться: рука онемела, ноги плохо слушались.

— Володя… — Ее ледяные пальцы ощупывали лицо, грудь, и вдруг Баранов понял, что в помещении, где они оказались, светло.

— Ты не ушиблась? — спросил, удивляясь хрипоте своего голоса.

Света в отчаянии мотала головой.

— Куда это нас?… — он огляделся.

Они сидели на мраморной плите. «Хорошо угодили, — отстранение подумал Баранов, — не утонули». Под плитой плескалась вода.

— Надо осмотреться…

— Сиди, я сама, — Света спустила ноги с плиты и оказалась почти по пояс в воде. — Какие-то кувшины, ящики, сейфы, все затоплено… Дверца… — она приоткрыла ее. — Володя, гидрокостюмы! — Она так радостно закричала, что у Баранова зазвенело в ушах. Он медленно сполз со своего места. Идти оказалось трудно — боль позвоночника отзывалась во всем теле.

А Света уже старалась натянуть на себя прорезиненную оболочку. Баранов протянул ей руку, чтобы помочь, но…

— Не мучайся, — тихо сказал, — смотри… — Тонкий шланг, соединяющий шлем с кислородными баллонами, был перерезан.

Света схватила другой костюм, третий — все то же самое.

— Предусмотрительный, гад, чертово создание… Знал, что мы будем искать.

— А что в них? — Света кивнула на затопленные сундуки.

Это были сокровища, которыми в последние минуты жизни любовался Дуайнер.

— Боже, какая красота! — восхищенно прошептала Света, забыв о собственных горестях. — Любой музей мог бы гордиться… Володя, милый, это не должно пропасть… — Она умоляюще посмотрела на мужа. — Это общечеловеческие ценности. Володя, это нельзя похоронить здесь.

— Это ценности господина Хальта, — усмехнулся Баранов. — Дегенераты чертовы! Все себе, себе…

Света приподняла крышку следующего сундука и ахнула, склонившись над ним:

— Володя, это же гобелены из Павловска! — С полотна сыпались позеленевшие, подернутые тлением и плесенью драгоценные нити. — О!.. — простонала Света. — Терракоты Итальянского зала — все вычистили, проклятые, когда уходили, чтоб погубить…

— Может, и Янтарная комната где-то здесь? — срывающимся от волнения голосом проговорил Баранов.

— Нет, — Света с сожалением покачала головой, поглаживая растрескавшуюся керамику, — не думаю. Мерзавец рассказывал, что сам видел, как янтари сжигали в Кенигсбергском замке, когда наши начали штурм города. У него на этот счет целая теория: «Мало ли что по пьяному делу один кениг подарил другому кенигу — народ пришел и взял свое». Вот так, не больше и не меньше: народ! — Света огляделась и растерянно подняла руки — она стояла в воде уже по грудь, беззвучно, одними губами прошептала: — Вода прибывает… Это конец? — Баранов ее понял.

— Давай отсюда, будем целы, вернемся. — Он осмотрелся. Взял из ларя крупную жемчужину, повертел в руках, смущенно сунул в карман: — Так, на память…

Вдруг раздался грохот, и на них обрушился водяной шквал. Отбросил, захлестнул Светлану, Баранова приподняло и потащило. Он судорожно пытался ухватить жену за одежду, но ее стремительно относило все дальше и дальше.

— Света! — кричал он, захлебываясь, — Света! Его ударило о выступ стены, он вдруг услышал, но подумал, что ему кажется, где-то совсем рядом тикают часы. «Может быть, сейчас нужно только выстоять, — думал, — выиграть время, в свой час этот Сезам откроется и выпустит нас? Главное — не утонуть. Отчего тикают часы? Часовое устройство выхода из тупикового помещения? Или… Или часовая мина?» — Ив ответ вновь треск, грохот, все заволокло удушливой гарью. Последним усилием воли Баранов скоординировал свое ноющее болью тело, почувствовал, как врезается в воду.

Вилла Хальта полыхала. Гидранты в саду не действовали. Цистерны трех машин давно опустели, и брандмайор скомандовал качать воду прямо из моря. Огонь выбивался, казалось, прямо из-под земли Пламя перекинулось на деревья, и они чадили, умирая.

Из окон дома, с балкона валил пар — пожарные орудовали в комнатах, надеясь отыскать живых.

Рядом с Плетневым нервничали два врача — мужчина, облаченный в полицейский мундир, и женщина. Они обменивались короткими латинскими фразами, будто на консилиуме, когда трудно поставить роковой диагноз.

Из обгорелого дверного проема показались пожарные с ношей — врачи бросились к ним. На носилках лежала молодая женщина. Она не дышала.

— Поздно приехали, — мрачно сказал полицейский комиссар. — Поздно… Часом бы раньше! Но кто мог предполагать, — и, махнув рукой, он отошел от носилок.

«Опоздали!» — эта мысль была первой, когда кортеж полицейских машин выскочил на открытое место и Плетнев увидел зарево над виллой Хальта.

… Когда Плетнев влетел к полицейскому комиссару Рима, того уговаривать не пришлось. Ему только что позвонили из редакции центральной газеты — некто, пожелавший остаться неизвестным, сообщил журналистам о местонахождении русских и дал сведения о рыбочеловеке.

Но, видимо, еще кто-то предупредил и рыбочеловека. И теперь он ушел, подорвав системой часовых мин свое логово и виллу Хальта. Или, поняв безысходность ситуации, просто положил всему конец.

Подавляя горечь, Плетнев заглянул в лицо лежавшей на носилках женщины. С ее лба стирала сажу женщина-врач. Она подняла на Плетнева полные слез глаза:

— Задохнулась. Полная асфиксия. Ей уже не помочь… Заперли. Подожгли дом, не люди — звери!

«А где же наши ребята? — думал Плетнев. — Баранов профессиональный моряк, — тешил себя надеждой, — но их могло засыпать в подземных помещениях, которые ведут от гротов к вилле, могло контузить, ранить, даже убить взрывом…»

— Разумеется, — грустно бросил полицейский комиссар, — будем искать их… их тела.

— Я думаю иначе, — жестко сказал Плетнев. — В доме нам больше делать нечего. Поиск людей надо вести в море. Дайте мне водолазов и лодки. Необходимо…

Очередной подземный взрыв прервал его слова.

— С вами есть саперы? Полицейский комиссар развел руками.

— Хорошо. Ну, хотя бы миноискатель у вас есть? И для меня гидрокостюм?

Комиссар понял, что Плетнев собирается замкнуть блокировку и остановить взрывы.

Плетнев на полицейском катере шел к центру залива. Подплыл аквалангист, уцепился за борт, обратился к комиссару:

— Кажется, нашли выход в подземный грот. Он завален.

Комиссар кивнул. Все верно, если цепью взрывных устройств опутана вся вилла, то и подводные доступы к ней должны быть заминированы. Приказал:

— Держите оружие наготове. Гарантий, что рыбочеловек ушел, нет. Но осторожно, там люди. Мужчина и женщина… — И заговорил в рацию: — Приготовиться к блокаде с суши и с воды, приготовиться к блокаде с воды и с суши…

На берегу полицейские в бронированных жилетах и шлемах выстраивались цепочкой.

— Господин комиссар, нас атакует стая дельфинов, не то уводит, не то зовет, — из рации послышались частые удары, гул, и от берега прямо на катер пошла высокая поперечная волна.

— Ложись! — закричал Плетнев, но их уже окатило, катер швырнуло, закрутило, как скорлупку. Плетнев схватился за борт, сильно ударился головой о руль, увидел, как из воды взвилось тело — дельфина, человека? Или это комиссара смыло за борт? Потом наступила тишина. Ее нарушил стон. Плетнев приподнялся: комиссар сидел на палубе, силясь поднять разбитую в кровь руку. Матрос за штурвалом пытался завести мотор. И вдруг опять катер начал крениться, за борт уцепились четыре руки в черных перчатках, потом показались головы аквалангистов. Плетнев помог им выбраться из воды. Оба аквалангиста были контужены. Если не прервать блокировку немедленно, находящиеся в воде погибнут или получат серьезные ранения. Выход один, решил Плетнев, — обезвредить систему за короткое время — в паузу между взрывами.

— Где выход в подводный грот? — спросил он аквалангиста.

Миноискатель, к счастью, оказался не поврежден. Плетнев уходил на глубину.

 

7

— И все же, Хальт, вы продолжаете утверждать, что прибыли в нашу страну только как турист и иных целей не преследовали?

— Не понимаю, к чему этот вопрос? — Хальт старался не смотреть на молодого человека с живыми пытливыми глазами.

О, как прекрасно все начиналось! Море, роща, бриз, который, казалось, выветривает из взбудораженной головы все страшные мысли. Казалось, что здесь никто… Грядут лишь развлечения, смена впечатлений, поездки, удовольствия… Опасливо косясь на пожилого человека в генеральском мундире, неподвижно стоящего у прикрытого жалюзями окна, Хальт выдавил:

— Я должен срочно вернуться, моя жена…

— И об этом мы поговорим, — спокойно заметил молодой человек. — Поговорим, поскольку гибель вашей жены и покушение на жизнь советских граждан, супругов Барановых, непосредственно связаны с вашей деятельностью. Итак, Хальт, вы сами расскажете о Заурихе?

— Вы хотите сказать, — Хальт будто не слышал вопроса, — что я убил свою жену? — Он горько усмехнулся. — Девочку, которая доверчиво…

Поерову показалось, что на бегающие глаза немца навернулись слезы. Играет? Или трагический оборот событий не входил в его планы?

Андрей сказал:

— Чем объяснить одновременность появления в нашей стране вас — под видом туриста и появление в наших территориальных водах существа под именем Заурих? Подводного диверсанта, или, как он именовался, напомню, в конце войны, боевого пловца? Какую очередную диверсию вы задумали?

Хальт ухватился за слова «в конце войны», как утопающий за соломинку:

— Помилуйте, война Гитлера с вами… Это было так давно! Я был юношей. Разве я… вы же разумный человек… Как я могу после стольких лет…

Генерал отошел от окна, его тон внешне был очень ровен, и только Андрей видел, насколько генерал взволнован.

— С помощью Зауриха. Назову лишь несколько преступлений, которыми вы стремились нанести ущерб нашей стране, делу мира. Только последняя диверсия на трансатлантическом кабеле — она одна составляет серьезное обвинение. Серия следующих провокаций: убийство итальянца Вивари, капитана Барсукова, похищения наших граждан. Я уже не говорю о систематической финансовой поддержке фашистских режимов, что само по себе является нарушением международных соглашений, осудивших всякую помощь диктаторско-фашистским режимам. И наконец — новая готовящаяся провокация против нашей страны. И наконец, что должен сделать Заурих? Зачем его вы сюда послали?

Тело стало ватным. Кто мог предать? Или они уже взяли Зауриха? Но это невозможно. К тому же Заурих пока и сам не знает, для чего должен перебазироваться в Черное море. Хальт молчал.

— Хорошо, — продолжил Поеров. — Рассмотрим вопрос с другой стороны. Почему вы, человек весьма состоятельный, даже очень состоятельный, прибыли в нашу страну в составе группы «Интуриста»? Такие люди, как вы, обычно предпочитают индивидуальную программу отдыха. Не потому ли, — Поеров бросил быстрый взгляд на генерала, — что в программу этой интуристовской группы входит посещение музеев и памятников Новороссийска?

— Я хотел уехать из Рима как можно быстрее. Внезапно почувствовал себя хуже, страшно переутомился. Моя жена, она тяжко больна, это обстоятельство отняло у меня последние силы…

— И вы бросили тяжко больную жену, чтобы восстановить силы для ее дальнейшего лечения? Или для того, чтобы запланированные вами события прошли в ваше отсутствие и таким образом не бросили на вас тень?

Хальт медленно покачал головой:

— Я просто хотел отдохнуть. Я устал.

Генерал присел на стул в торце стола и задумчиво проговорил:

— Я вас понимаю. Конечно, вы устали. Заурих — тяжкая обуза. Особенно после того, как он оказался разоблачен.

— Да, — Хальт оживился, — да… Я всегда жалел этого несчастного. Жертва эксперимента врачей-изуверов. Я давал ему приют, как-никак в свое время мы были в одном отряде, а теперь это жалкий, полубезумный человек, которого уже нельзя назвать человеком… Он привязался ко мне. Вы знаете, у него же мания преследования. Он считает, что за ним охотятся дельфины. Я помогал ему. Я не знал, что он делает, его поступки неадекватны… Он крайне одинок. О похищении вашей гражданки я узнал совсем недавно. Она напомнила Зауриху возлюбленную молодости. Я, если бы понял ситуацию раньше, сделал бы все от меня зависящее, чтобы предоставить молодой фрау свободу.

— И вы не знали, что молодую фрау похитили ваши люди?

Хальт пожал плечами:

— Не думаю, что мои люди могли войти в сговор с Заурихом. Заурих вызывал у посторонних лишь ужас, его, естественно, сторонились.

— Тогда скажите, — Поеров и генерал переглянулись, Хальт насторожился, — вы использовали Зауриха с целью личного обогащения?

— Если хотите… — Хальт довольно улыбнулся. — Он как бы платил мне за приют: приносил редкости, ценности моря. Но, простите, какое отношение имеет наш разговор к безопасности вашей страны?

— Самое непосредственное. Заурих пришел в Черное море по вашему заданию. Там, где появляется Заурих, происходят трагедии. Что ему поручено теперь?

— Теперь он ничего не сделает, — Хальт заговорил быстро. — Он не вышел на связь, он не знает… — и остановился. Может быть, Заурих получил задание помимо него? Ведь если этот взрыв произойдет, в диверсии будет обвинен Хальт. Как его будут судить в таком случае? Как военного преступника? Или как шпиона? Смертная казнь или длительное заключение для его возраста равнозначны. — Не могу понять одного, — неожиданно для себя произнес Хальт задумчиво, — отчего Заурих не вышел на связь? Заурих арестован? — Он посмотрел на генерала.

Тот сложил руки на груди, уселся на стул плотнее, перекинул ногу через колено:

— Если бы так, наш разговор был бы куда проще. Чтобы взять Зауриха, помешать его действиям, мы должны знать, куда именно он направляется. И узнать это мы можем только от вас. Вот почему мы здесь так долго… — генерал глянул на часы, — теряем с вами время. Хальт, вы же отлично понимаете, что и о вас, и о Заурихе мы знаем многое. Знаем о ваших связях с неофашистами, масонами, некоторыми спецслужбами. Так что не затрудняйте себя рассказами о личных отношениях с бывшим однокашником. И кстати, если речь пошла о личных взаимоотношениях… Ведь Заурих пришел в Черное море убить вас… — Хальт изменился в лице. — Да, да… Убить за многолетний обман, в котором вы сами дали ему возможность убедиться. Знаете, каким он видел вас, ваш несчастный бывший однокашник? Бескорыстно преданным борцом за нацистскую идею. Заурих считал, что все золото партии, все ценности дна морского он передает не вам, а в надежные руки — то есть в руки прихвостней, последышей, последователей вашего Гитлера. Извините за резкость, я участник войны.

Генерал замолчал. Поеров подхватил его мысль:

— Теперь в глазах Зауриха вы предатель, заслуживший казнь.

— Он сумасшедший… — прошептал Хальт. «Идиот, наивный идиот, — ругал он себя. — Как я мог подумать, что буду здесь в безопасности! Прятался от одних, попал в руки к другим, а третий в это время уже занес надо мной свой кровавый кинжал, и русские знают об этом. Так, может быть, нет худа без добра? Может быть, добровольное признание спасет мне жизнь? Что они мне сделают? Посадят? Но я подданный другого государства, у меня есть деньги, а это значит, могут быть варианты… — И эту мысль сменило давнее: — Зачем, ах, зачем я ввязался в политику. А Зауриха уже не будет… Не будет!» Хальт заговорил:

— Задание Заурих мог получить и помимо меня. Из вашего порта выходит корабль науки, в составе его экипажа специалисты разных стран. Корабль, как вы, конечно, знаете, идет в регион Бермудского треугольника. Исследования предполагаются серьезные. И может оказаться обнаруженным… — Хальт было остановился, придумывая нейтральную версию, но решил, что лучше сказать правду, столь ценная информация ему обязательно зачтется. — Существуют силы, которые опасаются, что ученые обнаружат в шельфах острова работы по размещению секретного оружия. Пока считалось, что раздутая мистическая тайна треугольника и дальше будет охранять базы с новейшим оружием… — Хальт развел руками. — Диверсия Зауриха должна уничтожить экспедицию. Конечно, можно тут же снарядить новую Поэтому, — во взгляде Хальта были отчаяние и надежда, — катастрофа должна произойти обязательно в пределах ваших границ. Сами понимаете, как легко вину за аварию возложить на вашу страну. В ход будет пущено все, что отвлечет от дальнейших работ и очернит вас как их инициаторов. Пока разберутся, пропаганда сделает свое дело. А людям свойственно помнить первые объяснения, так сказать, по горячим следам.

— Да, — усмехнулся генерал, — вот сейчас вы сказали правду. Мы знаем, что против нас планируется крупная провокация.

«Боже мой, а ведь они действительно все знают», — обреченно подумал Хальт. Тогда он решился:

— Если, как вы утверждаете, Заурих хочет убить меня, я готов… как это? Стать подсадной уткой. Только создайте условия, чтобы я остался жив.

— А вот сейчас, Хальт, вы проговорились. Значит, вы знаете, в какую точку нашей территории выйдет на связь Заурих? Впрочем, мы так и предполагали. Эта штука, — генерал положил на стол портативную рацию-сигнализатор, — эта рация — ваша. У нее ограниченный радиус действия.

Хальт затравленно смотрел на передатчик.

— Кстати, эта рация — инструментарий профессионального шпиона, — сказал Поеров. — Вы провезли ее нелегально. Это я к вопросу, отчего вдруг ваша персона вызвала интерес органов государственной безопасности.

Хальт понимающе закивал.

— Мы могли бы обезвредить Зауриха и без вашей помощи, если бы даже вы не согласились, — жестко продолжил генерал. — Но, буду откровенен, с большими хлопотами для нас и с большими неприятностями для вас.

Оставив компанию молодежи, которая устанавливала палатку возле светлой «Волги», Хальт побрел по крупной гальке, поглядывая на горы, на тихую бухту, на дрейфующее неподалеку судно, внешне не отличающееся от тех, что выходят в море за ставридой и кефалью. Выйдя на волнорез, он достал микрорацию и принялся вызывать рыбочеловека. Какой уже день Хальт вызывал его, разъезжая по побережью с компанией автотуристов, не привлекающей постороннего внимания — таких здесь много…

Хальт прошелся по волнорезу, вновь и вновь посылая позывные, после чего перевел сигнализатор на канал приема. И услышал брань:

— Какого дьявола ты затащил меня сюда, где тебя искать, всюду дельфины! Они нарочно, нарочно гонят меня к берегу… Они знают, где… Они сами идут сюда, потому что здесь их нельзя пустить на консервы! И ты зачем забрался…

На горячечный бред Халът отвечать не стал, только продиктовал свои координаты и приметы места, где оставит шифровку с заданием.

— Мне нужен ты… — сквозь помехи и шумы услышал Хальт, — я должен тебя видеть Обойдемся без шифровки. Только при личной встрече Я не пойду за шифровкой и специально все тебе сорву. Лучше со мной не спорь…

Хальт опять повторил координаты и опять отключился. Но засветился датчик вызова. Ах да, сообразил Хальт, нужно условиться о времени.

— Появишься через два часа.

— Через час, через час будь на месте… Я должен уйти от черномордых. Они не пускают меня в Цемесскую бухту, будь они прокляты!

Хальт торопливо вернулся к палатке, взял под руку Андрея Поерова и отвел его от костра…

Через несколько минут Андрей уехал, а судно, что ловит скумбрию и кефаль, снялось с якоря. Поеров по рации связался с генералом:

— Заурих у входа в Цемесскую бухту. Ориентируйтесь с воздуха на стаю дельфинов, они недалеко от него. Хальт передал координаты. Необходимо усилить контроль с моря.

Генерал обернулся к Плетневу:

— Что там Баранов?

Штурман находился на глубине, в новом аппарате для подводных исследований «Кальмар». Это была идея главного океанолога — использовать для наблюдения за Заурихом аппарат с корабля науки. Он был оснащен собственными автоматическими манипуляторами. Через шлюзовую камеру способен принять на борт водолазов и аквалангистов. И это весьма существенно, так как на глубине стережет Зауриха еще и бригада подводников Баруздина. На всякий случай бригада оснащена герметизированными гранатами. Не с подводным же ружьем выходить на рыбочеловека.

— На больших глубинах, — заметил Плетнев, — Заурих вряд ли пойдет. В Черном море из-за присутствия в воде сероводорода даже микроорганизмы не живут на глубине.

Генерал посмотрел на Плетнева. Его мужеству и личной отваге обязаны спасением штурман Баранов и его жена. Наконец, это он вместе с Барановым представил сведения, которые оказались решающими в ходе операции «Плиозавр-45».

Вспыхнул телеэкран связи с «Кальмаром». Пока все спокойно. Баранов передал на борт общий обзор акватории. Проплыли дельфины, ровный непуганый косяк хека.

— Как себя чувствует жена Баранова? — спросил генерал.

— Гораздо лучше, — ответил Плетнев. — Сейчас она в Москве, в институте Бурденко. Предстоит еще операция.

— Товарищ генерал, — из рубки высунулся радист, — Баруздин на связи.

Генерал взял наушники.

— Вижу! — торопясь, говорил водолаз. — Идет прямо на меня! Баранов, веди его лучом прожектора! — И Баруздин переключился на своих товарищей.

— Пора спускать заграждения. Береговая служба готова? — спросил Плетнев капитана корабля.

— Поеров доложил о готовности.

— Значит, начинаем… — проговорил генерал.

Расчет строился на том, что Заурих никогда прежде не встречал сопротивления под водой. Водолазы Баруздина должны взять на себя атаку, вызвать Зауриха на открытый поединок и захватить На случай его отступления в открытое море был выставлен заградительный барьер. Чтобы миновать его, Заурих неизбежно должен подняться на поверхность. А там, у линии заграждения курсировали пограничные катера. Между берегом и заградительной линией работала группа Баранова. «Кальмар» должен оказывать на Зауриха и психологическое воздействие: одно дело, когда тебя преследует человек или группа людей, другое, когда следом идет аппарат, расставивший свои щупальца, и каждое неверное движение грозит пленом. На корабле слежения генерал и Плетнев корректировали ход операции. На берегу Зауриха ждали отряд пограничников и Поеров с местными сотрудниками.

— Его надо брать живым, — сказал Плетнев, — и судить, разоблачая тех, кто стоит за спиной Хальта. Хальт — только винтик этого хитроумного механизма. Разоблачения пойдут далеко, я уверен.

— Да, — согласился генерал, — мы будем говорить о новых ликах фашизма. Под воздействием миролюбивых сил он вынужден менять свою наследственную структуру. Но признаки остаются, их нельзя изменить. Я не говорю о режимах Пиночета или Фостера — эти откровенны в своем подражательстве «идеалам» фашизма. Концлагеря Чили или негритянские гетто Претории… Но разве, смотрите… Та же печально известная ложа П-2 — не тень ли Муссолини вдохновляет нынешние тайные организации на террор и насилие, сеющие страх. Уж не пользуются ли они известным приемом Геббельса — уважают того, кого боятся?

— А их грязные политические интриги, — невольно перебил генерала Плетнев, — как они напоминают политику наци до тридцать девятого года…

— Конечно. Взять, например, жажду переделывать мир по собственному усмотрению, заставить всех жить по своим требованиям и законам. Не фашистский ли это экстремизм? Не нацистская ли жажда экспансии? Истерия военной ядерной угрозы — это новый облик фашизма. Война за право диктата и господства, за право для избранных — жить, для неизбранных — умереть. Право силы, стратегия первого удара, новые формулировки, за ними — старое, историей избитое содержание. Мы много говорим о человечестве и его миссии. Но почему мы забываем о самом простом и великом предназначении людей на Земле — о миссии человечества представлять в этой части Вселенной разумную жизнь? Жизнь не только как форму и способ существования материи, а как форму и способ существования разума, сознания, мысли. Не в этом ли смысл? Не ради ли него мы должны бороться с войной, с фашизмом?

— Связь, экран! — воскликнул радист.

В наушниках слышались глухие команды Баруздина и редкие реплики Баранова — они брали Зауриха в кольцо. Но фигура Зауриха вдруг пропала.

— Что там, — поморщился Плетнев, — расселина? Донная яма?

Отозвался Баруздин:

— На дне обнаружена затопленная дизельная подводная лодка. Немецкая подводная лодка, — уточнил он через минуту. — Противник использует ее как убежище. Считаю целесообразным «Кальмару» дать нам свет прожектором, но не приближаться к лодке. Возможны магнитные мины.

Генерал и Плетнев молча смотрели на экран.

Баруздин, связавшись с «Кальмаром», вошел в старое железное нутро, фонариком шлемофона освещая путь.

— Володя, передай ребятам, пусть заходят с носа подлодки, я поведу его на них. И дай большой свет, чтобы он не улизнул.

В зеленой зыби, как черное привидение, проплыл Заурих. Баруздин сделал еще несколько шагов, чувствуя, как ударяются о палубу тяжелые подошвы Темная тень появилась сзади — обернулся: то был дельфин. Баруздин посторонился, и гладкое тело животного, сделав плавный пируэт, вошло в соседний отсек. И вдруг из отсека возникла белая свастика — будто кто-то с силой толкнул Зауриха в грудь, он падал навзничь, прямо на Баруздина. Но в последний момент, когда водолаз был готов схватить Зауриха, тот сделал кувырок через голову и ушел в сторону. И тут Баруздин видел пробоину, которую никто не контролировал.

— Баранов, Баранов, он всплывает!

Мимо прошла пара дельфинов, за ними еще одна. Следом за дельфинами, вдогонку за Заурихом, ушли легкие аквалангисты с «Кальмара». Баруздин видел, как сферический аппарат развернулся и начал подъем.

МОНОЛОГ III

Почему они не хотят убить меня? Это же так просто — я один, их много… Хальт предал меня, предал окончательно. Я потерял из-за него все. Даже Анну, которую едва нашел. Но почему они меня не убивают? Разве им не нужна моя смерть? Или они хотят отдать меня дельфинам? Чтобы те уничтожили меня? Нет, нет… Я еще уйду от них! Они хотят поймать меня, посадить в клетку и показывать как чудовище? Я человек… Но тогда почему они не убивают меня? Почему этот, внизу, топает по дну и не стреляет в меня, не взрывает меня на месте? Я же вижу, у него есть гранаты. Что же это? Им не нужна ни моя жизнь, ни моя смерть? А… черномордые пожаловали… Нет, обратно в подлодку я не пойду, не загоните! Хотите, чтобы я шел к берегу? И туда мне нельзя… Я должен всплыть. Надо драться. У меня тоже есть герметизированные снаряды… Я забросаю ими вас. И вам капут, капут, капут… Ну, начинаем? Я подорву ваш рождественский шарик! Черномордые, куда вы хотите увести меня? Я не пойду на берег, лучше смерть… Смерть… Что это такое? Это просто — я много раз видел, как это происходит. Это просто — пена у губ, кровавая пена у губ, стеклянные глаза, немного конвульсий. Со мной будет так же. Нет, так я не хочу. Но ведь я не могу умереть! Я почти неуязвим, на мне плотная кожа, я как Зигфрид, омытый кровью дракона. Нет, не дракона. Та кровь была другая. Чья на мне? Вивари, рыбаков, еще каких-то людей, не помню…

Мне никогда не было страшно. Хальт, Хальт, я еще должен жить, чтобы убить тебя. Где твой сигнал, почему не отвечаешь? Ничего, ты ответишь мне сполна. За все. Уйдите, черномордые, перестаньте скользить рядом, я иду к Хальту! Мотор… Откуда мотор? Совсем близко. А этот луч? Они больше не пускают меня в море… А Земля? Они не пускают меня на Землю? Куда же мне?

Пограничный катер резко заглушил мотор и остановился. По воде из-под днища расходились красные круги, потом показалось черное тело с раздробленной головой. Тело перевернулось, и пограничники увидели белую свастику, которая начала медленно опускаться на дно.