Накануне Гитлер прочитал, как Наполеон заключал Тильзитский мир. Его потрясло тончайшее унижение, которому великий корсиканец подверг русского императора, заставив плыть в лодчонке до середины Немана и ступить на зыбкий плот, без свиты, без советников. И так, не чуя тверди под ногами, искать взаимного согласия. Согласия без твердой почвы.

Целиком повторить этот эффектный спектакль с Чемберленом Гитлер не мог, ибо сомневался, что Годесбергские переговоры завершатся так же стремительно, как и подталкиваемые быстрым течением Немана Тильзитские. Но распорядился поселить британских гостей в отеле «Петерсберг» на левом берегу Рейна. А сам, как обычно, расположился в своем любимом «Рейнском отеле Дреезен», который принадлежал старому фронтовому приятелю, на правом берегу реки. Моста поблизости не имелось. Чтобы встретиться с канцлером Германии, премьер-министру Великобритании всякий раз придется пересекать широкий и стремительный Рейн на пароме. Чем не вариация на тему Тильзита? Паром самый обыкновенный, Чемберлену не раз почудится, что он теряет почву под ногами.

Но Чемберлен был в таком радужном настроении, что издевку с паромом не заметил — или не захотел замечать. А может быть, не понял исторической параллели. Хотя Вильсон и ворчал, что немцы могли бы предоставить им номера в том же самом «Рейнском отеле Дреезен». Чемберлен на сетования Вильсона не реагировал и всю дорогу, прячась от холодных брызг, повторял, что, коли ему удалось выполнить казавшиеся совершенно неосуществимыми требования канцлера, стало быть, канцлер будет вполне удовлетворен проделанной им с Даладье работой, бесспорно, примет англо-французский план, и останется только отслужить в Кентербери благодарственную мессу.

— Не забудьте, господин премьер, — желчно проговорил начальник правового отдела Форин офис сэр Уильям Малкин, — окончательный договор еще не составлен, лишь после его подписания можно будет утверждать, что кризис ликвидирован и все возвращается к нормальному порядку вещей.

«Качка действует Малкину на нервы», — подумал Чемберлен и не придал значения его словам. В радостном возбуждении английский премьер благословлял ту минуту, когда ангел-хранитель послал ему идею «Плана Z», — и вот он, этот план, претворяется в жизнь. Нет, господь не зря облачил его властью, ему дано обуздать ефрейтора, возомнившего себя вторым Фридрихом Великим! Первое сомнение посетило шестидесятидевятилетнего британца лишь тогда, когда в шикарном салоне стиля ампир, отведенном под зал переговоров, за инкрустированной столешницей, покоящейся на бронзовых амурах, вдруг воцарилось странное молчание. Гитлер не сказал даже элементарного «спасибо, сэр».

— Я привез вам Судеты, — повторил Чемберлен падающим голосом.

Гитлер молчал.

— Ваши берхтесгаденские условия приняты, господин канцлер… — Гитлер молчал и недовольно вертел карандаш. Чемберлен вспомнил, как год назад сказал леди Астор: «Мы могли бы с господином Гитлером с карандашом в руке пройтись по всем его жалобам и претензиям, это бы наконец прояснило все европейские отношения!»

А карандаш, оказывается, в руках у Гитлера… Непонятно. Тишина стала зловещей, и тут Гитлер хрипло проговорил:

— Дело так не пойдет! Я начинаю немедленную оккупацию всех территорий, право на обладание которыми за мной признано!

— Извините, господин канцлер, — Чемберлен поморщился, он никогда не терпел грубости. — Но… Я надеялся, что вы будете удовлетворены, ибо ваши берхтесгаденские условия приняты — Чехословакия согласилась аннулировать свои союзные договоры, она станет нейтральным государством, имеющим, безусловно, гарантии на случай неспровоцированной агрессии, которые мы с вами предоставим соответствующими договорными обязательствами. И я не совсем понимаю, не совсем понимаю, отчего дело идет, как вы изволили выразиться, господин канцлер, «не так!»?

— Я сожалею, но дело действительно идет не так! — Гитлер повысил голос. — Речь абсолютно не о том! Не один рейх, но Польша и Венгрия тоже озабочены судьбой нацменьшинств, и это только справедливо. Поэтому у меня нет времени на пустые разговоры, и я вынужден ввести войска, чтобы оказать помощь Польше и Венгрии в их естественных притязаниях. Поляки и венгры тоже имеют право жить под одной крышей!

— Одну минуту, господин канцлер, — тревожно перебил Гитлера Чемберлен, никогда не знаешь, чего еще ожидать от этого человека! — Прежде всего, цель моего приезда к вам — это выработка упорядоченной процедуры, согласованной уже и нашим, и французским кабинетом, по передаче Судет Германии — естественно, при полном согласии Праги. Во время нашей прошлой встречи речь шла лишь об этом. Я сделал все, что в человеческих силах, чтобы разрешить неблагополучную ситуацию с немецким нацменьшинством, проживающим в Чехословакии. Нельзя допустить, чтобы работа на пользу мира была сорвана. Конечно, гарантии, которые мы с вами предоставим Праге, после изменения границ чешского государства не могут рассматриваться как постоянные. Прецедент существует! Мы же пересмотрели Версальские соглашения, определившие границы в Европе. С учетом созданного прецедента, с учетом новых изменений границ Чехословакии мы сможем снова начать мирные переговоры и определить, насколько правомерны претензии Варшавы и Будапешта.

— Опять переговоры? — закричал Гитлер, воздев руки к небу. — Опять переговоры! Это неприемлемо для меня. Мне проще разом оккупировать всю страну и разом разрешить все проблемы. Я провел консультации с польскими и венгерскими представителями и настаиваю на скорейшем удовлетворении всех требований к Чехословакии — и не позже 1 октября, нет, еще раньше, до 26 сентября! Четырех дней довольно. Путь переговоров исключен — они бесполезны! Я решу вопрос с позиции силы, и это будет справедливо!

«Кошмар, какой-то кошмар, как в сумасшедшем доме, когда не знаешь, следует ли речь больного принимать за истинную жалобу или за параноидальный бред… — Чемберлен опустил голову. — Новые требования, новый нажим, необходимость новых уступок… Нет, я не перенесу еще одного совещания, подобного тому, что состоялось 18 сентября. Я поставил на карту свою политическую репутацию».

— Мне стоило огромных усилий, господин канцлер, — едва сдерживаясь, проговорил Чемберлен, — доказать правомерность ваших предложений. Я сделал все, чтобы Германия получила желаемое, не пролив при этом и капли крови. Я навлек на себя критику не только левых, но и членов моей собственной партии.

Проблемы английского премьера Гитлера не интересовали, и он грубо перебил его:

— Чехи должны немедленно вывести из районов, отходящих к Германии, Польше и Венгрии…

— Но нам неизвестны требования Польши и Венгрии! — не выдержав, вспылил Чемберлен.

— Это несущественно, что они не оговаривались с вами. Они оговаривались заинтересованными сторонами, то есть германской, польской и венгерской. Так вот, чехи должны немедленно вывести из районов, отходящих к Германии, Польше и Венгрии, армию, полицию, гражданские власти.

Чемберлен, откинувшись в кресле, переложил трость из руки в руку.

— Пожалуйста, — развязным тоном бросил Гитлер, — раз вы, господин премьер, недовольны, я готов провести плебисцит. Разумеется, после того, как я введу войска на свою территорию, вообще на территорию этого искусственного государства. После плебисцита я могу вернуть чехам, то есть Праге, те районы, где население выскажется против присоединения к Германии. Вас это устроит?

Чемберлена сейчас могло устроить лишь одно: чтобы Гитлер принял англо-французский план. И все! Иначе что же дальше? За кого, в конце концов, Гитлер принимает премьер-министра Великобритании? И его, и Даладье, и Бенеша? Они не мальчики и не глупцы. Уже достигнут предел уступок Германии, на которые могут пойти западные державы без ущерба для своего авторитета.

«Конечно, я стар и болен, и миссис Чемберлен справедливо опасается за мое здоровье, когда советует выйти в отставку, не баллотироваться на следующих выборах. Но одно дело уйти от власти, оставив по себе добрую память, а совсем другое — с позором, которым покроет мои седины этот человек. — Чемберлен взглянул на Гитлера. — Если же смотреть на вопрос шире — дело даже не во мне. Я готов стать жертвой. Но действия Гитлера могут повлечь необратимый процесс, необратимый революционный процесс. Чехия как пороховая бочка, генерал Сыровы пользуется авторитетом человека решительного. Готвальд мутит народ. Мы же собственными руками спровоцируем в Чехии большевистскую революцию — как в России, когда она, измотанная войной, вышла из-под контроля! Как можно не понимать этого, как можно проходить мимо всей совокупности факторов…» — Чемберлен задумался так глубоко, что не заметил, как на стол легла карта Чехословакии.

— Вот тут, — Гитлер ткнул пальцем в коричневые узоры нагорья, — тут и тут живут немцы. И если до 26 сентября рейх, Польша и Венгрия не получат свое, я разгромлю Чехословакию! Вдребезги! Ваш план, господин премьер, больше не годится. Его условия слишком сложны и запутаны, он слишком длинен, когда нет ничего проще — до 26-го очистить территорию для вступления моих войск! Вот новая пограничная линия, я настаиваю на ней, и только на ней, с учетом интересов Польши и Венгрии.

Чемберлен надел очки и внимательно осмотрел карту. Память у него еще не настолько плохая, чтобы не помнить, как эта граница проходит на картах, фигурировавших в Берхтесгадене и во время переговоров с французами.

— Это новая граница, — сказал Чемберлен, — и она слишком глубоко врезается в чешскую территорию. В Англии ее сочтут несправедливой. Вы нарушили слово, господин канцлер. Мне остается только уехать. Простите, но мне еще нужно собрать чемодан.

— Если так, я решу вопрос вооруженным путем. Хотя предпочитаю мирные отношения с Чехословакией. Вы много сделали, господин премьер-министр, на стезе миротворчества, я никогда не думал, что вообще можно добиться того, чего добились вы, — вдруг поспешно выкрикнул Гитлер.

Но Чемберлен уже решительно поднялся, холодно и церемонно кивнул Гитлеру. И Гитлер, продолжая сидеть, мгновенно изменил тон, даже улыбнулся:

— Я сожалею, господин премьер-министр, что туман мешает мне показать вам прекрасный Рейн и его окрестности.

Чемберлен, не отвечая, шел к двери, а Гитлер так и не встал, чтобы, как положено действительно гостеприимному хозяину, проводить старого человека хотя бы до двери.