Чемберлен всю ночь промучился без сна. То, что Гитлер оказался не человеком слова, то есть не джентльменом, не удивило — рано или поздно от него следовало ждать чего-то в этом роде. Другое мучило, просто изводило Чемберлена. Его план оказался неудачным — лучшее творение его внешнеполитической мысли! Некстати вспоминался покойный брат Остин, его утонченно-сардонические реплики. Что бы он сказал сегодня? Всласть бы поиздевался, но, безусловно, порадовался бы, что у Невилла хватило достоинства подняться и уйти — молча подняться и молча уйти, хотя в спину Гитлер еще бросал какие-то дружественные фразочки. Завтра самолет — и… Палата его освищет. Это будет ужасно. С Даунинг-стрит придется уехать.

Печальный конец всех усилий стал очевиден, когда вчера, после переговоров, они с Вильсоном и Малкином пили чай — как раз около шести — и принесли телеграмму Галифакса: «Прошу учесть, что английское общественное мнение все больше склоняется к мысли прекратить дальнейшие уступки Гитлеру и планы премьер-министра вызывают растущее недоверие в стране».

«Значит, я был прав, — подумал Чемберлен, — прав. Действительно, молча уйти — единственно верный поступок. Или стоит прислушаться к этому Мефистофелю, Гессу? Откуда-то он знает, что Кордт встречался с Вильсоном. Наверняка Кордт действовал не без ведома второго лица нацистской партии. Может быть, даже по его непосредственному указанию — второе лицо всегда опасно тем, что стремится стать первым. Но что же делать мне? Итогом нашей с канцлером ммм… размолвки станет не просто общеевропейский кризис, это обернется моим политическим фиаско. Послушаться Гесса, сделать шаг назад? Но как на это посмотрят они?» — он бросил осторожный взгляд на Малкина и Вильсона.

Малкин сосредоточил свое внимание на печенье, а Вильсон, взяв из рук премьера телеграмму Галифакса, задумчиво проговорил:

— Боюсь, это не просто частное мнение сэра Эдуарда.

— М-да, — тут же отодвинул от себя плетеную корзину с печеньем Малкин. — Вот и ведущий обозреватель «Обсервер» Гарви уже полон непримиримости в отношении господина Гитлера. Он пишет, что Германия стремится получить стратегические преимущества. Я просмотрел парламентскую почту. Крайне, я бы сказал, грубое выступление Эмери… — Чемберлен вздрогнул, Эмери в консервативной партии считался видной фигурой и для Чемберлена был основным конкурентом на выборах.

— Что такое? — в голосе премьера прозвучала живейшая заинтересованность. — Почему грубое?…

— Он, видите ли, заявил, что сегодня уже нет здравомыслящего человека, который сомневался бы в том, что речь идет только об автономии Судет, а не о стремлении Германии уничтожить чехословацкое государство в целом. И ставит вопрос, отдадим ли мы на расправу свободный народ ради того, чтобы спасти собственные шкуры, или мы еще не настолько выродились, чтобы быть не в силах дать отпор насильникам. Не судьба Чехословакии, — Малкин менторски поднял вверх указательный палец, — но наша совесть поставлена сегодня на карту. Вот так, грубо, но доходчиво…

Спустившись к завтраку совершенно разбитым бессонницей, Чемберлен решил сказать Вильсону, что передумал, нужно еще раз встретиться с канцлером — не могут же они вернуться в Лондон ни с чем.

В салоне работал радиоприемник. Малкин и Вильсон слушали Прагу. Прага передавала военную музыку.

— Они только что сказали, — буркнул Вильсон недовольно, — нужно ждать важных сообщений.

Чемберлен налил молока, взял чайник, и в эту минуту из приемника зазвучала незнакомая речь.

«Внимание, важное сообщение, — переводил Малкин, — президент республики как верховный главнокомандующий вооруженными силами Чехословакии объявляет всеобщую мобилизацию», — и опять военный марш.

— Давление генерала Сыровы, — прокомментировал Вильсон. — Этого следовало ожидать. Поначалу я был склонен считать, что назначение Сыровы — всего лишь кость голодной собаке. Надо что-то делать, вот и поменяли премьера…

— Я могу написать господину Гитлеру упреждающее письмо, — осторожно начал Чемберлен, решив воспользоваться, как ему показалось, благоприятным моментом. — В самых нейтральных выражениях. Но с мыслью, что безумно начинать сейчас какие-то решительные действия. Чехи намеренно обостряют ситуацию еще больше, поэтому я должен призвать Гитлера к благоразумию. Хорас, — обратился он к Вильсону, — давайте набросаем черновик письма.

Письмо к Гитлеру отправили после ланча. Выражения самые осторожные, интонация почти просящая.

Главную опасность и сложность мы усматриваем в вашем стремлении прибегнуть к ненужной демонстрации силы с поспешной оккупацией отходящих к рейху районов. Подобная поспешность, на наш взгляд, была бы осуждена общественным мнением, поскольку Прага осталась невыслушанной в вопросе о новых изменениях чешских границ. Поэтому, не будучи выслушанной, Прага законно расценит преждевременный ввод войск на отходящие к Германии территории как агрессию и будет вынуждена оказать сопротивление, в результате чего будет разрушена та основа, на которой все стороны договорились действовать сообща, а именно — упорядоченное урегулирование проблемы вместо решения ее с применением силы. Мы со своей стороны готовы просить президента Бенеша рассмотреть новые германские предложения и отозвать из отходящих к Германии районов войска и полицию, временно придав им статус нейтральных территорий. Рейхсканцлер со своей стороны должен принять предложения, понять необходимость существования неких альтернатив. (Вильсон возражал против последних фраз, счел их излишними, но для Чемберлена они были важны как доказательство, что он до конца отстаивал свою точку зрения на переговорах. Опасение господина канцлера, что временная нейтрализация отходящих к рейху районов может повлечь за собой массовые беспорядки, может быть признано основательным, поэтому предлагается переложить временную ответственность за поддержание порядка в Судетах до их отхода к Германии на силы господина Генлейна, которые будут действовать под контролем заинтересованных государств.

— Вот теперь, отослав письмо, мы можем уехать, это будет достойно, — значительно сказал Чемберлен, но опять вспомнил разговор с Гессом. — Впрочем, можно и подождать ответа. Мы до последней минуты должны надеяться…

Малкин не представлял, на что еще надеяться, но Вильсон поддержал премьера.

Ответ Гитлера пришел через час. Чемберлен прочитал послание с горечью и раздражением. «Зачем же Гесс останавливал меня? — думал он. — Выигрывал время? Но для чего ему эти несколько часов?» Он передал письмо Малкину и направился в свои апартаменты собираться. Нет, все бесполезно, нужно красиво удалиться.

Премьер-министр Великобритании грустно смотрел, как камердинер укладывает в картонки жесткие пластроны фрачных манишек, как упаковывает сорочки, и тут раздался телефонный звонок. Звонил Гитлер. Трубку параллельного аппарата держал переводчик. В весьма вежливых выражениях Гитлер приглашал Чемберлена в свою резиденцию. «Вот! — воспрянул духом Чемберлен. — Это то, чего добивался Гесс. Гитлер явно уступает мне», — но вялым голосом ответил канцлеру, что нездоров и сможет встретиться с ним только после чая, не раньше шести, а лучше — в седьмом часу вечера.

Беседа с немцами началась в присутствии Вильсона и посла Гендерсона. Все сидели за столом, на котором лежала все та же карта Чехословакии. «Очевидно, ее так и не убрали после вчерашнего», — подумал Чемберлен.

— Я удовлетворен тем, что в своих внешнеполитических акциях Великобритания все-таки учитывает интересы рейха, — в голосе Гитлера звучала любезность, но глаз он не поднимал. — Я согласился с вами, господин премьер-министр, и не начну военных действий. Но мое условие остается прежним. Я не начну военных действий, если чехи уберутся из Судет до 26 сентября. А 28 сентября эти районы должны быть объявлены территорией рейха.

— Срок слишком мал, — возразил Чемберлен, — мы не успеем переговорить с Прагой и определить взаимоприемлемый вариант.

— Я не хочу слушать старые песни! Я уже все сказал по этому поводу. Если Прага не уложится в эти сроки, то я прекрасно управлюсь за это время с оккупацией причитающихся мне районов! Поляки и венгры меня поддержат. От Чехии останется свиной пятачок — вот до чего доиграется Бенеш, до свиного рыльца вместо страны!

— Извините, господин канцлер, но я прошу вас избегать непарламентских выражений.

— Мы, немцы, люди простые, вот так: либо 26-го они уйдут, либо туда войду я!

— Но это же ультиматум! — возмутился Чемберлен.

Гитлер заметил, как напряглись руки Чемберлена, сжимающие трость, — он опять хочет уйти? — и незаметно нажал на кнопку звонка на полу под своим стулом.

Вошел Видеман с телеграммой. Попросил разрешения огласить срочное послание: «45 дивизий чехословацкой армии приведены в боевую готовность».

Гитлер вскочил со своего места и заметался по залу.

— Вот видите! — крикнул он. — Вот видите, к чему приводит разговорный жанр, который вы мне навязываете. Да плюс 30 русских дивизий! 75 дивизий против 51 дивизии вермахта! Они хотят уничтожить и завоевать нас! И вы полагаете, я буду на это смотреть? Я буду ждать краха, мило беседуя с вами?

Чемберлен смотрел на Гитлера исподлобья: если канцлер упрекает британскую сторону, что она свела труднейшую проблему к «разговорному жанру», к эстрадному трюку, то, простите, на представление какого театра масок Гитлер сам пригласил их? Неужели он полагает, что им неизвестно об объявленной Бенешем мобилизации? Или Гитлер думает, что они не знают, какие силы могут быть задействованы? Странно, что телеграмму со старыми новостями принесли фюреру так поздно. Наверняка он блефует. Чемберлен собрал всю свою выдержку:

— Чехи официально заявили о согласии с самоопределением Судет и сдержат слово! Мобилизация объясняется, вероятно, нестабильным внутренним положением страны.

— Да? — Гитлер остановился в фиглярской позе, расстегнутый френч оттопырился, рука где-то сзади, будто поддерживает галифе в неподобающем тому месте. — В таком случае достаточно введения чрезвычайного положения. Я не первый год стою во главе государства и различаю… Зачем они объявили мобилизацию? Они грозят нам! Где Браухич? Я сейчас же отдам приказ о выступлении!

Чемберлен мобилизовал остатки воли, оглянулся на Вильсона, у того лицо посерело, увидел растерянные, перепуганные глаза Малкина и сказал:

— Я думаю, вы ошибочно предполагаете, что чехи готовятся напасть на вас. Я тоже не первый год, господин канцлер, занимаюсь политикой. Мой отец и брат… Я учитываю не только собственный опыт…

Гитлер засмеялся ему в лицо:

— Нет, уж лучше ужасный конец, чем ужас без конца! Где Браухич?

Вильсон невольно усомнился, что главнокомандующий сухопутными войсками вермахта вообще находится в Годесберге, но не успел сказать премьер-министру о своих сомнениях. Чемберлен тихо проговорил:

— В таком случае я отправляюсь в Лондон с тяжелым сердцем. Для сохранения мира я сделал все, что в человеческих силах. Остальное в руках господа.

Риббентроп вдруг протянул к Чемберлену руки:

— Минуту, так нельзя, одну минуту. Я прошу английскую делегацию задержаться и прочитать наш меморандум, — он буквально сунул бумаги в руки Чемберлену. Тот отстранился.

— Хорошо, — недовольно сказал Гитлер, — я согласен дать чехам отсрочку до 1 октября. Тогда вы примете меморандум? Я делаю вам уступку

И то лишь потому, что вы единственный человек, которому я могу уступить!

Нет, не годится идти на поводу у Гитлера. И Чемберлен сказал:

— Я не могу ни принять, ни отвергнуть ваш новый документ. Я могу лишь стать почтальоном и передать меморандум Бенешу. Но комментировать документ я отказываюсь. Я могу только дать Бенешу добрый совет старого человека принять ваши предложения во избежание общеевропейского кризиса. Но я, повторяю, только почтальон.

Гитлер воздел руки, ликующе выкрикнул:

— Благодарю, господин премьер, благодарю! Это же мои последние территориальные претензии в Европе. Слово чести — я больше не побеспокою вас. Клянусь немецким народом!

— В таком случае я не перестаю надеяться, что нынешний кризис будет решен, и остальные вопросы мы сможем рассматривать в духе взаимного доверия, — галантно принял Чемберлен благодарность Гитлера.

Гитлер опешил. Чемберлен ему не верит? Почему? Те «шептуны», о которых говорил Гесс, открыли все карты? Гитлер повторил:

— Да, это мое последнее требование, то есть предложение… к Чехословакии. Меня заботит лишь одно, чтобы все немцы были собраны под крышей единого государства. Я сам не хотел бы, чтобы в границах рейха находились люди не немецкой национальности.

Чемберлен вернулся в Лондон. Годесбергские требования Гитлера он переслал в Прагу с дипломатической почтой.

Прага отвергла меморандум как совершенно неприемлемый. Лорд Галифакс попытался уговорить чешского посла в Лондоне Яна Масарика:

— Ведь, наверное, лучше уступить, чем быть уничтоженным? Думайте сами. Господин премьер лишь почтальон…

— Надо ли тогда считать, — язвительно спросил Масарик, — что английский премьер стал почтальоном у убийцы и преступника?

Галифакс потер протез — в тяжелые минуты всегда казалось, что болит ампутированная кисть.

— Увы, это так, — проговорил невольно и спрятал глаза. Масарик скрипнул зубами:

— Нация святого Вацлава, Яна Гуса, Томаша Масарика, моего отца и первого президента Чехословацкой Республики, никогда не будет нацией рабов! Пусть британский почтальон передаст это своему германскому адресату! — и, повернувшись на каблуках, пошел к выходу — старый паркет жалобно заскрипел.