Нежданно-негаданно опять появился Фернандес. На сей раз в обличье лютеранского пастора. Этот человек казался доктору Гофману всесущим духом.

— Дорн в Праге и нуждается в вашей помощи, — заявил он прикрыв за собой дверь.

Гофман невольно потянулся к медицинскому саквояжу.

— Не то, — остановил его Фернандес — Прежде всего необходимо прояснить ситуацию. Очная ставка с Дворником — вот что ждет нашего друга. Вы должны пойти к профессору и убедить его, насколько необходимо ему принять у себя в гостях мистера Дорна. Самым любезным образом, добавлю.

— Вы говорите так настоятельно, что мне трудно возразить. Но не навредим ли мы Дорну?

— Первая гиппократова заповедь сейчас неуместна. В любом случае Дворнику с Дорном придется встретиться. Но вот если он пойдет на встречу под нажимом других, скажем так, несимпатичных ему людей, а по этой причине поведет себя принужденно или даже враждебно, тогда у Дорна могут возникнуть осложнения. Разве вы хотите этого? Конечно нет. Это первое. Дальше. Мне нужен Дост. Он наверняка заявится к вашему горноспасателю…

— Не понял, — нахмурился Гофман. — Мне следует попросить Крауха разыскать Доста или подождать, когда Дост сам придет к Иржи? Не потеряем ли мы время? Судя по поспешности, с которой вы отправляете меня к Дворнику, вы временем дорожите.

«Чему всегда завидовал, — подумал Фернандес, — так это среднеевропейской обстоятельности. Наверное, поэтому мне легче давались роли южан и арабов. Уж у них все кипит, и в голове, и в руках».

Он откинул полу сутаны и присел на ступеньку винтовой лестницы:

— В идеале дело должно обстоять вот так. Поскольку в ситуацию вмешалась третья сила…

— Гестапо?! — ужаснулся Гофман.

— Абвер… — поморщился Фернандес, — но это для нас с вами значения не имеет. Нам надо, чтобы Дост с успехом выполнил поручение и доставил Дорна в Берлин. Как я представляю себе наши возможности, было бы прекрасно, если бы Дост застал Дорна у Дворника. Барон Крюндер парень чванливый и не простит господам из конкурирующей фирмы наглого вмешательства. Что не без пользы для нас. Так что пусть он поглядит, кто именно экспериментирует над нашим общим другом. Предупредить Доста, я думаю, вполне с руки Крауху, и очень неплохо, если Краух сообщит Досту, что в эксперименте участвует и резидент рейха Пауль Тюммель.

— Мне не хотелось бы сейчас иметь дело с Иржи. У меня есть к тому свои соображения, — осторожно заметил Гофман. Но я могу предложить вам один вариант… Есть такой полковник Моравец в нашем Генштабе. Я с ним незнаком. Но найти к нему подход сумею. Уж он-то сейчас в этом содоме владеет обстановкой, как никто. Он и Доста найдет, и очную ставку сорвет. Вы поняли, кто этот полковник?

— Догадался, — вяло ответил Фернандес, что-то обдумывая. — Ваш план наивен. Но ведь важно одно: Дорн должен обязательно попасть в руки к Досту… Послушайте, Карел, вы не могли бы достать мне мундир офицера-порученца? — Гофман удивился, как быстро изменилось лицо Фернандеса. Глаза загорелись, точно у озорного мальчишки. — Расстарайтесь, друже, — добавил он просяще.

— Никогда не бывал в костюмерных, — пожал плечами Гофман. — А впрочем… Где мы встретимся?

— Я думаю, здесь, — ответил Фернандес. — И послушайте, не будьте щепетильны, поговорите с Краухом. Только об одном — где в любое время дня и ночи я могу найти Доста.

Гофман собрал саквояж. В конце концов, он лечащий врач профессора Дворника…

И свой визит он, естественно, начал с традиционного осмотра. Пан Феликс сдает… Но, видно, сейчас не помочь ему ни лекарствами, ни процедурами, ни курортотерапией, — в Лазнах теперь рейх. И все же Гофман достал рецептурные бланки.

— Не надо, доктор, — тихо сказал профессор, — в Праге сейчас не время бегать по аптекам. Да и все равно. Я уезжаю.

— В Лондон? Как врач я не советовал бы… Нижнее давление очень настораживает.

— А разве ваше сердце не разорвано, пан Карел? Разве вы без сердечной боли в состоянии смириться, что отдано все — истоки чешских рек, национальная гордость, все, чем была славна Чехия — хрусталем, горячими источниками, чудесами стеклодувов!

— Да… — горько кивнул Гофман. — Стало быть, в Лондоне вы можете встретить фрекен Ловитц. Жаль, что ее горячее участие вы не донесли до сердца президента.

— Президент мне не внял, — сухо ответил Дворник, и вдруг его рассеянный взгляд стал пристальным. — Позвольте, но откуда вам известно?…

— Я многое знаю, пан Феликс. Знаю и о ваших встречах с человеком по имени Роберт Дорн. И вы, должно быть, не раз вспоминали в эти дни, как он сетовал на уклончивость Бенеша, с которой президент относился к предложениям не пренебрегать реальной помощью СССР. Как он пытался предупредить вас о предательской политике британцев и французов. Теперь мы видим, насколько был прав Дорн.

— Это верно, — нехотя согласился Дворник, — хотя Дорн высказывался не столь прямо.

— Естественно. Он не мог говорить с вами напрямик, чтобы не разрушить образа, в котором вы воспринимали его, образа шведского лесопромышленника.

— Кто же на самом деле этот человек? И почему, доктор, сегодня вы заговорили о нем?

Гофман почувствовал, профессор всерьез забеспокоился.

— Он действительно шведский лесопромышленник, — уверенно ответил Гофман, помедлил и повторил. — Да, промышленник. А я сегодня заговорил о нем потому, что прошу вас принять его у себя дома.

Ответный взгляд профессора был совершенно обескураженным.

— Дорн сейчас в Праге. Вам необходимо с ним встретиться.

— Разве от этого зависит дальнейшее развитие событий? — спросил Дворник. — Разве еще можно что-то изменить?

— Да, если продолжать бороться.

— Я стар для борьбы. Да и мое время кончилось. Время мягкотелых интеллигентствующих демократов, исполненных лучших намерений.

— Не все так считают, к счастью. Дорн в числе таких людей. Прошу вас, найдите для него время. Иначе… Иначе в дальнейшем Дорн вряд ли поможет правому делу.

— Хорошо, предположим, мы встретимся, — Гофман видел, профессор не слишком рад. — Что даст наша встреча? Как я должен себя вести? О чем говорить с Дорном? Он хочет еще что-то узнать у меня? Еще раз в чем-то убедить? Вряд ли уместны и обоюдные сожаления.

— Вам не о чем сожалеть. Во всяком случае, когда к вам придут люди от Дорна, чтобы договориться о дне и часе, они не должны даже подозревать о ваших сожалениях. И прошу вас, пан Феликс, сразу же позвонить мне и сообщить о времени встречи с Дорном. От этого будет зависеть многое. А сейчас мы вместе подумаем, как лучше построить беседу с Дорном. Тут есть одна тонкость. Ваш разговор в какой-то степени должен обязательно подтвердить, что лондонские беседы… велись именно в той завуалированной манере, о которой мы с вами только что вспоминали… и не могли нанести ущерба другой стране.

— Разве Дорн будет записывать разговор? Только этого не хватало! — профессор возмутился.

Гофман растерялся. Он меньше всего хотел пугать или расстраивать Дворника. Он надеялся, что избежит необходимости называть встречу очной ставкой, которую будут слушать немцы.

— Да, я забыл добавить, — продолжил Гофман со значением, — возможно, Дорн придет не один. И скорее всего, человек, который будет его сопровождать, захочет убедиться, что ваши лондонские отношения с Дорном…

— Прекратите вертеть вокруг да около, доктор! — воскликнул Дворник. — Что за лекарская привычка избегать оглушающих сведений! Вам она не к лицу. Да и я не так уж стар и малодушен. Под другой страной имеется в виду рейх? Спутник Дорна из их разведки?! Вашего Дорна, что, спасать надо?

— Увы, — с облегчением выдохнул Гофман.

Мундир нашелся. Правда, Гофман волновался, окажется ли он впору, но Фернандес натянул галифе и френч без колебаний. Это не то, конечно, в чем щеголяют офицеры чешского Генштаба, но сойдет, со скидкой на чрезвычайное положение, когда каждый военный в любой момент может облачиться в полевую форму. Если еще Гофман выдаст тетушкину рабочую шкатулку, то, подогнанная на живую нитку, форма будет сидеть как влитая.

— Кого вы раздели? — полюбопытствовал Фернандес, ушивая пояс.

Гофман тяжко вздохнул и ответил:

— Никогда в жизни мне не приходилось столько фантазировать.

— Боже мой… Ну, и что вы напридумывали?

— Я сказал сыну здешнего начальника полиции, что из Судет ко мне пришел надежный человек и ему желательно стать военным.

— Что вам ответили?

— Сейчас особых пояснений не требуют, либо помогают, либо вредят. Но молодой Лаба порядочный парень.

— Я что вам говорил? — Фернандес широко улыбнулся. — Я никогда не ставлю нерешаемых задач, ни перед собой, ни тем более перед друзьями.

— А как быть мне? Профессор сообщил, что ждет гостей сегодня вечером.

— Вот и отлично. Купите себе на сегодняшний вечер билет в оперу. Все. Я пошел.

Фернандес аккуратно застегнул все пуговицы френча. Лицо его стало серьезным. Он подошел к Гофману, положил руку ему на плечо:

— Я не хочу говорить громких слов, Карел. Ваша совесть сама укажет вам путь.

— Мы расстаемся, — понял Гофман.

— Нет. Просто расходятся наши дороги. Спасибо, Карел, и берегите себя.

Когда Фриц Дост понял, что темноволосый чешский офицер, неожиданно возникший во дворе, направляется прямо к нему, ему показалось, что земля ушла из-под ног. Он невольно остановился, как бы ожидая незнакомца. Промелькнула мысль: «Этот офицер, конечно, не один. Хорошо, что они застали меня не на явочной квартире, куда меня определил на житье Краух. Самое страшное, что там оружие».

— Честь имею! — козырнул офицер. — Полковник Моравец поручил мне сообщить, в ваших интересах немедленно встретиться с вашим соотечественником герром Тюммелем. Господин Дорн находится у него. Я могу передать полковнику Моравцу, что вы меня поняли? Честь имею! — чешский офицер, как по команде, развернулся через плечо, прошел арку двора и исчез за углом.

Несколько секунд Дост, приходя в себя, пытался осознать, на каком языке с ним говорили, на чешском или немецком, — кажется, все-таки на немецком.