Фернандес спустился на набережную — на минуту задержался у парапета. По легкой ряби Влтавы плыли лебеди — белые, черные. От них веяло удивительным спокойствием. Фернандес медленно отвел глаза от этих величавых прекрасных птиц — пошел дальше, адрес, указанный на конверте, он помнил. Фернандес шел к Гофману, тому самому, которого он два года назад вытащил из франкистского плена.

Со всех сторон летели выкрики газетчиков:

— Протест советского посла!

— Беран обвиняет русских!

— Отставка правительства Годжи!

— Новый премьер — генерал Сыровы!

— Генерал Сыровы формирует новый состав кабинета!

Газеты никто не покупал, потому что ими торговали штрейкбрехеры. Пражане объявили всеобщую политическую забастовку протеста.

Дом был старый. С красивым фронтоном, двумя кариатидами, надежно поддерживающими козырек над парадным подъездом. Фонарь за стеклянными дверями светился, но дверь Фернандесу открыли не сразу.

— Я хотел бы видеть доктора Гофмана… — сказал Фернандес, опасаясь, что опрятная старушка, от которой пахло свежим хлебом, сейчас покачает головой и…

— Пан Карел спит, — сказала старая женщина, глядя недоверчиво. — Кто вы такой?

Фернандес внутренне усмехнулся. Как же представиться пожилой пани?…

Началось все с того, что после страшной голодной олонецкой зимы ушел по льду на Питер. Попал в большой магазин на Литейном, стал мальчишкой на побегушках — хозяин магазина был француз, хозяйка — полька. Говорили они каждый на своем языке, ругались почему-то исключительно по-немецки. С того все и началось. Первые уроки структурной лингвистики — немецкие ругательства вперемежку с подзатыльниками.

Наслушавшись хозяев, мальчишка являлся на кухню показывать кухарке, горничной и столующимся приказчикам, как хозяйка мириться к хозяину пошла, как хозяин садится в карты играть, как они вместе деньги считают, — кухня сотрясалась от хохота!

Работать в Петроградскую ЧК он пришел из милиции, после того как удалось внедриться в банду, кроваво орудовавшую за Охтой. Долго не могли выйти на ее главаря, нэпмана, исправно платившего финналог и не вызывавшего никаких подозрений. Потом была разведшкола. Потом — Испания…

Он был связным, хотя знал: мог бы стать актером. Типичный сангвиник, с живым подвижным лицом. С французом он умел стать французом, с испанцем — испанцем, с итальянцем — итальянцем, однажды легко сошел за светлокожего араба… Только очень редко ему снились деревянные церкви у озер. Он почти не помнил свое настоящее имя. Он постоянно менял обличье, придумывая легенды, искал, импровизировал — чтобы выжить, чтобы сделать дело, выполнить задание.

«Пожалуй, — думал теперь Фернандес, — переход через Пиренеи достался мне меньшей кровью, чем это путешествие по Чехословакии. Там рядом были товарищи. Здесь я один. Один на один с этой темной неуправляемой силой».

Временами ему казалось, что он никогда не доберется до Янске-Лазны. Судеты в руках генлейновцев. У них свой, жесткий порядок — на манер германского. До перевала в Крконошах ехал на попутной машине. Там на контрольно-пропускном пункте Фернандес видел, как генлейновцы гонят прикладами пассажиров туристского автобуса. Трое из них, бледные, гневные, стояли в наручниках. В их лицах была неистовая ярость, так знакомая Фернандесу по лицам друзей, с которыми он уходил через Пиренеи, зная, что официальная Франция не желает принимать героев Мадрида.

Тогда на перевале он дождался, когда у генлейновского кордона соберется побольше машин, и вышел из кабины грузовой «Татры» вроде глянуть, будет ли просвет в «пробке». Потом сделал несколько шагов в сторону, мышцы спины напряглись — где гарантия, что не получишь сейчас пулю под лопатку? Карабкаясь по лесистым склонам, вышел на берег Упы. Река и привела его в Янске-Лазны. Дверь дома доктора Гофмана открыла его помощница. Доктор уехал в Прагу. К нему вот так же неожиданно пришел незнакомый господин, сказала женщина. Они долго говорили, и доктор сделал то, чего не делал никогда: перепоручил ей своих больных и уехал. Нет, пани Вера, так ее звали, не знает точно, где в Праге может остановиться доктор. Обычно он навещает там свою тетку. Это в старом городе, кажется за Влтавой. Фернандес попросил адрес. Пани Вера все же нашла потрепанный конверт с пражским штемпелем. Обратный адрес, к счастью, на нем значился.

Путь к этому уютному парадному был мучителен и долог. От Теплице Фернандес двигался к Праге с обозом беженцев-чехов. Им были безразличны, да и неизвестны, меморандумы, ультиматумы, протесты, проекты, решающие судьбу их земли. Но они уходили, гонимые террором, насилием, страхом. Фернандеса взяли на крестьянскую телегу. Ему в бок упирался носик большого семейного кофейника — никак не убирался в лубяной ларь. Фернандес рассказывал про себя крестьянам, что едет с курорта, какое уж там лечение, уцелеть бы… «Хорошо Дорну, — думал порой Фернандес, — сидит себе столько лет на одном месте, обрастает связями, с каждым годом видится окружающим все достоверней. А тут… Вечный маскарад!»

И вот теперь — как представиться пожилой пани? Кем? Пациентом? Старым другом? А если пани знает в лицо всех старых друзей своего племянника?

— Я беженец из Хомутова, — наконец сказал Фернандес. — Последний раз с паном Гофманом мы встречались в Севилье…

Пожилая женщина глянула еще недоверчивее, почти со страхом, пробормотала: «О… Севилья… Конечно…» — но в дом все же пригласила, и они пошли по крутой лестнице, обвившей резной деревянный столб, в мезонин. Она предложила присесть в маленькой гостиной, заставленной мягкой мебелью в холщовых чехлах, и суетливыми шажками пошла дальше в глубь комнат. Наконец раздались мужские шаги.

Фернандес резко поднялся навстречу Гофману, быстро проговорил:

— Чтобы встретиться с вами, я проехал от Усти над Лабем до Пардубице.

Гофман вдруг безвольно привалился к дверному косяку. Подумал в отчаянии: «Значит, неделю назад я доверился чужому».

— Я ждал вас в Кладно, — медленно, выговаривая каждое слово, произнес Гофман отзыв. Сделал несколько шагов, сел в кресло и обхватил руками голову.

— Что-то случилось, пан Гофман?

Фернандес, ведь вы пришли, чтобы спросить меня о Дорне? А я уже раскрылся другому, видно, совершенно другому человеку…

— Он угрожал вам, вас шантажировал?

— Ни в коем случае. А я забыл предупреждение фрекен Ловитц — любая наша встреча должна начинаться с пароля и отзыва. Тот человек сказал о себе, что он старый приятель Дорна. Потом он назвал имя Ингрид ван Ловитц. Это моя пациентка, женщина, к которой я испытываю огромное почтение. Тот человек рассказывал о ней, говорил, как она страдает. Я представил себе на минуту: вот, были много лет рядом два человека, в чужом мире, в чужих странах — один поддерживал другого, спасал от бед, отводил вражью руку. И вдруг. Один из них исчез. Может быть, навсегда. Что же ждет другого? Жуткое одиночество, тревога, потом страх и отчаяние, непредсказуемость будущего. Первой моей мыслью было направиться в Лондон. Крюндер сказал, что Ингрид там…

— Кто, кто сказал?

— Крюндер, барон Крюндер сказал мне: «Надо искать Дорна. А чтобы найти его, необходимо выйти на националистов».

— А вы знаете, доктор, что Крюндер — это штурмфюрер СС Фриц Дост? Он действительно работал с Дорном. Но они не друзья, не могут быть друзьями. Рассказывайте, доктор… Рассказывайте… — Фернандес устало опустил веки. Неужели все его мытарства напрасны? Неужели он опоздал и Дорна уже не выручить? — Вы сказали Досту, на кого работает Дорн?

— На кого работает Дорн? — повторил Гофман. — А на кого? В конце концов… Он помог мне, он пытался помочь чешскому делу. Было бы бестактно с моей стороны заглядывать слишком далеко.

Гофман сокрушенно закрутил головой.

— Ну и что дальше? — с нажимом спросил Фернандес. — К кому вы направили Крюндера?

— К Иржи Крауху. Это человек Генлейна, он держит связь со всеми сомнительными организациями, которые сейчас стараются развалить наше государство.

«Кажется, он все-таки не провалил Дорна, — зло думал Фернандес. — Но если немцы пойдут по следу Дорна, как бы они не выскочили на что-то, что может его провалить. Я должен упредить немцев, обогнать Доста!»

— Иржи Краух — мой однокашник, — все говорил Гофман. — Он был горным спасателем в Крконошах, очень мужественный человек. Мне не раз приходилось видеть, как он рисковал жизнью. Мы всегда были дружны, несмотря на разность политических убеждений. Что поделаешь, у него другой взгляд на будущее немцев, живущих в Судетах. Сейчас он один из ближайших сотрудников Генлейна. Кстати, Генлейна я тоже хорошо знаю, по тем временам, когда он служил инструктором лечебной гимнастики в Карлових Варях.

— Где теперь Дост, куда его направил ваш Краух? — резко спросил Фернандес. Его испугали откровения Гофмана.

— В Ужгород, к Волошину.