От плиты шел сладкий дух ржаного хлеба. Глеб сидел за пишущей машинкой и печатал обеденное меню. Вошел Киреев.

— Над чем пыхтишь? Что печешь? — спросил весело. — Почему черняшкой пахнет?

— Ржаную муку в нашем магазине вчера давали. Я взял десяток килограммов, — отозвался Глеб, не поднимая головы. — Калитки пеку с картошкой и пшенкой. Забытый рецепт... А вот как выкрутиться завтра, не знаю, — он посмотрел на Виктора Николаевича. — Что- то Бориса долго нет. Раньше тебе надо было отправлять его в «Зеленодолье». Не успеем к ужину, придется дуть на Черемушкинский рынок. А там свинина по десятке кило. Это будет такое блюдо, что самим придется платить, есть и плакать.

— Вегетарианцев нынче мало, и по кафе они не ходят.

В кухню заглянула Люся:

— Виктор Николаевич, там вас спрашивают...

Посреди зала, неуверенно оглядываясь, стоял молодой

человек с папкой под мышкой.

— Я вас слушаю, — подошел к нему Киреев.

— Дело в том... Где бы мы могли поговорить? — Молодой человек никак не мог найти верный тон.

Виктор Николаевич провел его в свой кабинет. Молодой человек выложил на письменный стол несколько документов.

— Я из нотариата, исполнитель.

— Ничего не понимаю, — с деланной растерянностью произнес Киреев.

— Так вы ознакомьтесь, — молодой человек подвинул бумаги ближе к Кирееву. — Тут все сказано. Речь идет об имуществе умершей Киреевой Марии Викторовны.

— Вы что же, товарищ, собираетесь опись производить?

— Это моя обязанность. Тем более, я ведь прихожу сюда уже какой раз, а вас дома нет. И разве вы не получали наши извещения, направленные по месту вашей прописки на улицу Даргомыжского?

— Я там не проживаю. Это практически квартира дочери. Она мне ничего не передавала.

— Странно, — удивился молодой человек. Он несколько раз приезжал на улицу Даргомыжского, звонил, стучал в дверь, но там не открывали. Ему даже показалось, что квартира нежилая. Но всяко бывает в жизни. — Ну, так что же, — сказал исполнитель, — давайте поднимемся и приступим...

— Об этом не может быть и речи, — сурово заявил Виктор Николаевич. — Какая опись? Нотариус товарищ Ивлева знает, что я собираюсь возместить сестрам их долю деньгами.

— Но я пришел с поручением произвести опись...

— А я вам говорю — не позволю! Не позволю даже входить с этой целью в дом, где жили и умерли мои родители!

— Но ведь необходимо установить размер компенсации, — нашелся молодой человек.

— Мои сестры отлично знают, что и во сколько может быть оценено. А для меня существуют вещи, которым — в моральном плане! — нет цены! И сестрам моим передайте, — продолжал он с пафосом. — Если не верят мне на слово, пусть обращаются в суд! Да, в суд! Если они посмеют трепать по судам имя брата, отца и матери.

«А в суде у меня относительно благополучно, — подумал Киреев. — Там меня еще и поддержат... Если возникнут затруднения, обращусь к Квакину. Тот умеет идти напролом».

— Что же делать, Виктор Николаевич, — молодой человек покачал головой. — Придется мне составить акт, — он поднялся и, не прощаясь, пошел к выходу.

Пожалуй, это был его единственный волевой и должностной поступок.

Киреев призадумался. Ясно, что сестры завертелись. Эх, надо было сдержаться в воскресенье!.. Вероятно, в дело влезла прокуратура, хотя с прокуроршей Сергеевой, считал Киреев, он ловко утряс все вопросы. Но что могло подвести? «Где у меня слабо? — спросил себя Виктор Николаевич. — Харитоныч будет молчать, ему не хватало новой судимости. Он о прежней вспоминать боится. С Балакиным все чисто. Моя некоторая помощь разным людям? Ну, те сами мне слишком многим обязаны, кроме, пожалуй, одного... Да, кроме одного. Что касается той паспортистки с Даргомыжского, она давно на пенсии, если вообще жива. Да и разве назовешь тот дешевенький подарок взяткой? Только при очень воспаленном воображении. Стало быть, остается Дьяченко... Этот вариант надо срочно проработать!»

Он потянулся к телефонному аппарату, начал набирать междугородку, но раздумал. Разговоры такого рода предпочтительнее вести с глазу на глаз. А чтобы дочь не всполошилась и не поняла ничего, есть хороший повод для встречи с ней — пусть повлияет на теток. Они Машу весьма уважают. А для своих тоже есть повод поехать в Янтарпилс, решил Киреев, вспоминая разговор с Глебом.

Он вернулся на кухню. Глеб громыхал овощерезкой.

— Слушай, Глеб, мне нужно уехать на несколько дней. Пусть Борис дела на себя возьмет. Я хочу выйти на рыболовецкий колхоз и договориться о поставках. Ты нрав, свиные отбивные даже для себя — непозволительная роскошь.

— На Машу рассчитываешь? — улыбнулся Глеб. — Привет передавай. Я ее совсем маленькой помню. Хорошенькая, умненькая была девочка.

Виктор Николаевич его не слушал. Поглощенный собственными мыслями, вышел во двор, где уже стояла машина Бориса.

— Боря, на два слова... Я уезжаю, все оставляю на тебя.

— Когда вернетесь, Виктор Николаевич? — спросил Борис, вытаскивая из машины ящик.

— Не знаю. Через пару дней или немного позже. Как ты сегодня съездил?

— Как обычно. Привез мясо, грибы, цветную капусту. Вот, возьмите накладные.

. — Хорошо, — Киреев сложил листки.

— Только у самой окружной ГАИ остановило, — отозвался Виноградов, принимая у Бориса ящик.

— Что такое? — нахмурился Киреев.

— Да так, ерунда, — отмахнулся Борис. — Грузы проверяли, всех останавливали, кто с грузом. Накладные посмотрели, и все.

— Номера не списывали?

— Нет... — неуверенно протянул Пастухов-младший. — Кирилл, они ничего не писали?

— А черт его знает... У меня и права забрали, и накладные. Прошли в «стакан». Вернулись, взяли под козырек, как водится. Все в порядке, Виктор Николаевич. Не берите в голову. Когда вы едете?

— Сейчас.

У служебного входа Киреева нагнал Леха, подсобный рабочий.

— Хозяин, слышал, уезжаете? А как же я? Моя двадцатка?

— Держи, — хмуро на ходу бросил Киреев и не глядя протянул из толстого бумажника две десятки.