Дверь не скрипнула. Бесшумно открывшись, она также тихо затворилась за вошедшим в покои мужчиной. Не издала ни звука, вторя атмосфере напряженности, пронизавшей каждую пядь свободного пространства.

Сидящая у кровати женщина головы не подняла. Она не проявила ни капли заинтересованности звуком шагов, занятая больным, лихорадочно мечущимся на кровати. Его стоны и вскрики оглашали сумрачную, красно-синюю тишину — осязаемую и неотвратимую, до предела насыщенную страхом за дни болезненного ожидания.

От них вздрагивал огонь в камине, выпуская снопы искр. Стенали поленья, оплакивая свою участь, и тени прятались по углам, спасаясь от голубоватого сияния, сверкающим мечом прорезающего полумрак.

— Как он? — спросил Сальмир.

Вопрос прозвучал глухо, словно потерялся в мягкой пуховой перине, устилающей кровать. Антаргин напоминал упеленанного младенца, настолько крепко Ираинта обернула его одеялами. Темные волосы, разметавшиеся на ткани подушки, были единственным выделяющимся пятном в этом царстве белого. Даже смуглая от природы кожа Перворожденного, казалось, лишилась цвета, обескровленная долгими мучениями.

— Без изменений, — также тихо отозвалась Ираинта, отирая влажной тряпицей пергаментный лоб раненого.

— Затягивается?

— Нет. Плохо. Слишком долго.

— Он…

— Слабеет с каждым днем. Не понимаю почему. Все делаю, а…

Старая женщина горестно выдохнула. У нее не было слов, чтобы передать состояние, в котором пребывал ее мальчик. Он исчезал на глазах — усыхая, бледнея. Уже не был тем Антаргином, о котором она заботилась столько лет. Превращался в тень, уходя в туманное царство бездушья, и она не могла достучаться до него, чтобы указать дорогу обратно.

— Но Риана…

— Риана, Риана, — оборвала посетителя ротула. — Всегда вы о Нерожденной. Что она делает для него сейчас? Ничего! — со злостью выдохнула женщина. — Он здесь, она там. — Ираинта неопределенно махнула рукой в полумрак комнаты. — Пусть придет и сделает что-нибудь настоящее! То, что поможет!

Изъеденная морщинами рука легла на лоб Антаргина. Узловатые пальцы легко пробежались по влажной от испарины коже, лаская и успокаивая одновременно.

— Посмотри на него! Ты друг. Близкий. Всегда рядом, а он одинок. Каждый день на моей памяти одинок… Памяти старухи.

Исполненный нежности взгляд приласкал заострившиеся черты пребывающего в беспамятстве.

— Все для вас. Для тресаиров. А ему что? — казалось, старушка говорит сама с собой. — Пустота, да он, — укоряющий взгляд остановился на нише с гобеленом. — Смотреть только, не трогать. Его не станет, а ее даже рядом не будет, — тихо закончила Ираинта, смаргивая слезы.

Душа женщины болела. Разрывалась на части, рассыпалась кусочками горечи, оплакивая чистоту души названного сына.

— Ираи…

— Ш-ш-ш. Иди, калерат. Тебя дела ждут, а он моя забота. Как всегда.

Она не удостоила мужчину взглядом. Зачем? Не видела смысла. Ее смысл исчезал вместе с жизненной силой Перворожденного, просачивался в бездну, откуда нет возврата. Растворялся в ней.

— Мальчик мой, — едва слышным, просительным шелестом сорвалось с губ. — Вернись к нам.

Смочив тряпицу в стоящей у кровати чаще, Ираинта принялась обтирать лицо Антаргина. Медленно, нежно, любяще — почти невесомыми движениями, так не вяжущимися с огрубевшей кожей ее рук и искореженными временем суставами.

Для него все. И жизнь тоже, но никто не возьмет. Кому нужна жизнь старухи? Кто согласится обменять ее на молодого, полного сил мужчину? Никто! И это страшило. Только это печалило.

— Прости, маленький, — прошептала женщина, убрав со лба Перворожденного прядь темных волос. — Если бы я могла…

Продолжение монолога Сальмир не слышал, отрезав себя от горя деревянной преградой. Закрыв за собой дверь, он покачал головой, отвечая на встревоженные взгляды других собирателей.

— Ничего не изменилось, — озвучил Тримс то, что не сказал калерат.

Горестный вздох вторил его словам, а печаль отражающаяся на лицах приближенных Антаргина одинаково свела мужские брови над переносицей. Никто из них не знал, как быть дальше.

— Я к Нерожденной, — коротко бросил Сальмир, направляясь к лестнице.

Трое двинулись за ним, остальные остались возле дверей в покои больного, на случай если Ираинте что-нибудь понадобиться. Это дежурство длилось уже который день, и конца ему пока никто не видел.

Оставив провожатых в коридоре, Сальмир углубился в подземелье замка. Было странно спускаться туда одному. Они всегда ходили вместе с Антаргином. Риана принимала его лишь тогда, когда рядом находился Перворожденный. Мужчина надеялся, что сегодня она сделает исключение. Ему необходим совет той, что является сосредоточием сил рьястора. Он должен был понять, куда и как двигаться дальше, тем более, если Антаргин не поправится. Хотя об этом калерат старался задумываться как можно реже.

Прижав ладонь к теплому камню, Сальмир закрыл глаза, мысленно взывая к Нерожденной. Некоторое время он не ощущал ее присутствия и уже начал отчаиваться, когда стена под его рукой постепенно начала нагреваться.

Риана согласилась принять его. Сальмир выдохнул с облегчением. Мужчина не осознавал, что все это время задерживал дыхание.

Когда жжение стало нестерпимым, мир рассыпался на части, и он вместе с ним, чтобы собраться уже в другой реальности — средоточии Рианы.

— Аторекту.

Ее голос ласкою прошел сквозь него, и Сальмир почувствовал облегчение. Будто кто-то проредил ношу, взваленную на его плечи.

— Антаргин слабеет. Рана не затягивается, — зачем-то сказал он, прекрасно зная о том, что она видит его насквозь.

— Я чувствую.

Сверкающим облаком Нерожденная опала к его ногам для того, чтобы закрутиться в спираль и тонкой струйкой подняться в воздух.

— Но почему?

— Рьястор отдает силу. Вытягивает ее. Он поддерживает нить с внешним миром, а тело слабеет. Я не могу помочь ему, пока дух разорван, — с горечью закончила она, выражая свою печаль ураганным вихрем. — Часть должна вернуться к целому.

— Как? Как он вернется, если Антаргин не может открыть тропу?

Замкнутый круг. Тупик, в который они попали, не давал Сальмиру покоя. Один неполноценен без другого, а возможности соединиться — нет. "Как же быть?" — вопрос беспрестанно пульсировал в мужчине, но ответ на него не находился.

— Ждать. Только ждать, — прозвучало в нем неосязаемым шепотом, но на этот раз успокоения не принесло.

— Чего ждать?

— Кариал. Если он принесет кариал, все изменится.

— А если не принесет?

— Верить, Аторекту. Мы должны верить.

Призрачная рука коснулась его лба, пробежалась по волосам, погладила блестящую чешую, делясь умиротворением и надеждой. Но для Сальмира их было недостаточно. Слишком велики были его страх и неуверенность, чтобы душа насытилась тем минимумом, который пожертвовала Риана.

Слишком значительной была ее собственная боязнь ошибиться в сыне Рьястора и безграничной опустошенности, чтобы позволить отдать больше, не укоротив при этом дни существования этого мира.

* * *

Они сидели за небольшим столом в комнатах, снятых дочерью вейнгара. Миновал час с момента неожиданного открытия, но никто еще толком не пришел в себя до того ошеломляющей оказалась случайная встреча.

Судьба пошутила над ними, столкнув на постоялом дворе, но ее смех оказался исполнен горечи. Чем дальше, тем больше сердца некоторых их них наливались тяжестью, тем отрывистее дыхание слетало с губ, и глуше становился пульс, гонящий к глазам соленые капли жесточайшей обиды на роковую случайность враз перевернувшую жизни многих.

Лутарг и Таирия, исподтишка рассматривая друг друга, ощущали взаимную неловкость и сдерживали дрожь любопытства, наравне с рвущимися с языка вопросами. И лишь Сарин, в силу возраста и спускаемой сединам непомерной настойчивости, позволял себе заполнять жизненные пробелы, вызванные длительным отсутствием в облюбованных юностью местах.

Панька, все еще пребывающая в шоковом состоянии, жалась в углу. В отличие от Ири она несколько раз присутствовала при злоязычиях дворцовой прислуги, касающихся пропавшего сына Лурасы, и привыкла бояться этого отрока, коим матери стращали расшалившихся детишек. Слова Урьяны на постоялом дворе в ее случае упали в благодатную почву и взросли удвоенной боязнью, которая сейчас ненамеренно демонстрировалась всем окружающим.

Не будешь слушаться, Аргерд заберет, как вейнгарского внука, — сулили мамаши свои дитяткам, и юная служанка бывшая свидетельницей этих посулов, запомнила их, как нечто непреложное и до жути страшащее.

Истарг делал вид, что происходящее его не касается, и с отрешенным видом смотрел в окно. Видеть — кроме облупившейся кровли пристроя ночлежки — ничего не видел, но все же смотрел. Дождливые сумерки не способствовали хорошему обзору, но это занятие было единственным лишенным компании, что он смог найти для себя. В этом обществе юный гвардеец чувствовал себя избыточным, ненужным, тем более, что внимание дочери вейнгара было поглощено так называемым братом. Не им.

Литаурэль, как и полагалось, находилась рядом с Лутаргом, заняв место по правую руку от молодого человека, и хоть в разговоре не участвовала, слушала с любопытством. Ее пытливо искрящиеся глаза останавливались, то на мужчине, то на девушке, но, сколько Лита не вглядывалась, не могла отыскать даже малейшего сходства между ними.

Она бы никогда не подумала, что эти двое приходятся родственниками друг другу, столь разительным было их отличие. Практически, как день и ночь — разные до невозможности. Абсолютная несовместимость.

Оставалось только доверять Сарину и самой Таирии, которая подтвердила принадлежность к вейнгарскому роду. Да и познания ее о жизни матери Лутарга были достаточно глубоки, чтобы уверовать в их правдивость.

— … Тетушка пришла в себя перед почти самым моим отъездом. В предшествующую ему ночь. Но увидеть ее мне не довелось. Отец не позволил, — с тяжелым вздохом закончила Ири свое грустное повествование.

На глазах у нее блестели слезы печали, и дочь вейнгара еле сдерживалась, чтобы не начать шмыгать носом, как деревенская девчонка. Это было неприемлемо для девушки ее происхождения и воспитания, но сейчас Ири жалела, что не родилась простолюдинкой. Ей так хотелось выплеснуть избыток тревожных чувств под всепрощающим и понимающим взглядом старика, словно он сможет избавить ее от них навечно. Вновь сделает счастливой и беззаботной.

Вопросы в основном задавал именно Сарин, и, конечно же, в первую очередь его интерес сводился к Лурасе, ведь рядом был тот, кто нетерпеливо ловил каждое оброненное слово. Лутарг в большинстве своем слушал и изредка — крайне редко — уточнял что-то, показавшееся ему наиболее значимым. Скупо, односложно, хрипло, иногда одним словом, но от этого не менее существенным, которое Ири проигнорировать не могла.

— Как же случилось, что Матерн так озлобился на свою сестру? Они не были близки, как с Милуани, но все же? — недоуменно поинтересовался Сарин.

— А вы разве не знаете?

Таирия растерялась. Она не успела пока ни о чем расспросить этих людей, но девушке почему-то казалось, что их осведомленность должна быть более глубокой, чем ее собственная.

Непонимающий взгляд старика и подозрительность во взоре кровного брата говорили сами за себя. Ири судорожно сглотнула и схватилась за стакан с водой. В горле пересохло.

Дочь вейнгара не представляла, как рассказать им о поступке отца. Как открыть роль родителя в давно минувших событиях. Обличить его причастность к тому, что принесло горе ее названной матери.

— Я… я…

Она смежила веки, ища внутри себя силы сказать правду. Было стыдно. Сердце сжималось от боли. Хотелось спрятаться, отказаться от всего. Забыться. Но Ири не могла.

Она обещала себе! Клялась диску Траисары на постоялом дворе! Должна вернуть то, что украли. Возвратить счастливый блеск в серо-зеленые глаза Лурасы. Подарить ей радость снова видеть сына.

Она обязана это сделать! Это ее судьба!

Слушатели не торопили Таирию, терпеливо ожидая продолжения, но девушка чувствовала сгустившееся напряжение в воздухе. Оно впивалось в кожу обжигающими струями жажды знания. Кусало, рождая мурашки страха, вины и ответственности. Пусть не ее — другого, но от этого не менее весомой.

— Я только недавно узнала, и поэтому я здесь, — на одном дыхании выпалила Таирия, боясь передумать. — Это отец виноват. Вейнгар. Матерн. Это он приказал выкрасть Таргена из дворца. Убить его. Это он сделал. Он и Милуани.

Ее голос понизился до едва слышимого шепота, но, тем не менее, последние слова стали подобны обвалу, разорвавшему покой пещеры. И этот грохот оглушил всех присутствующих.

Таирии показалось, что все замерло. Застыло. Даже шум ветра и дробь капель за окном. Абсолютное безмолвие воцарилось в комнате. Густое, противное безмолвие отсчитывающее мгновенья.

Секунда. Другая. И ничего. Пустота. Совершенная тишина, застывшего мира. Но это ощущение было обманчивым. Двое из шести находящихся в комнате предчувствовали бурю, а один погружался в ее яростные глубины, утопая в сводящем с ума реве водоворота.

Литаурэль внутренне подобралась, лишь только энергия призыва коснулась ее, хлесткой волной пройдясь по коже. Ей не нужно было смотреть, чтобы понять происходящее с сыном Перворожденного. Дух Истинного поднимал голову, взывая к справедливости. Рьястор хотел увидеть свет, сорваться с оков. Растерзать.

Ее тагьери также выпустила когти. Ведомая инстинктом самки, жаждала вцепиться в тронувшего потомство, сомкнуть острейшие клыки на шее обидчика, с громким треском раздробить кости, лишая жизни.

Тресаирка улавливала отблеск силы рьястора в расширившихся зрачках Сарина, сидящего напротив. Читала отсвет паники, просыпающейся в сестре Лутарга. Слышала хрипы, рвущиеся их горла забившейся в угол служанки, и напряженное сопение, стоящего у окна мужчины. Непревзойденная мощь Повелителя стихий бурлила рядом с ней, рождая привычное желание убежать, скрыться, сохранить себя, но Лита не могла этого позволить. Не имела права дать ему сорваться сейчас, понимая, что позднее Освободитель пожалеет. Раскается, когда ничего уже не изменишь.

Где-то внутри нее тоненький голосок нашептывал: "Ты сможешь отвлечь его. Он тебя не тронет. Он защитит", — и Лита верила ему, пробуждая в памяти искренний смех, нежный свет глаз, легкое касание руки к спине.

— Лутарг, — ее ладошка легла на судорожно сжатый кулак. — Посмотри на меня! Лутарг, услышь!

Безрезультатно.

Он повернулся — не видя и не замечая, пронизывая ее насквозь бессмысленным взглядом. Он не был человеком — духом, и голубое сияние рвалось из него, сияя в хищной вертикали зрачка, опаляя жаждой крови.

— Вон!

Это был отчаянный крик. Спасительный. Дарующий жизнь тем, кто прислушается.

Литаурэль показалось, что она взорвалась, когда сияющий волк врезался в саблезубую кошку. Сомкнувшиеся на шее зубы причиняли адскую боль. Вгрызшись в горло, лишили возможности дышать, но девушка заставила себя протянуть руки и погрузить пальцы в растрепанные черные волосы.

— Привязать, — выдохнула она. — Антаргин сказал тебе — привязать. Моя кровь — твоя. Моя жизнь в тебе. Ты во мне. Разное в одном. Единое.

Путано шептала она связующие слова, притягивая голову молодого человека к себе. Бессмысленно повторяла клятву, соединяющую духа с духом.

— Коснись меня. Почувствуй. Одно дыхание. Общий смысл. Слившийся дух. Целое.

Их взгляды встретились. Манящая зелень одного и выжигающая синь другого. Скрестились друг с другом, моля и вопрошая.

— Ты… — раскатистым рыком сорвалось с губ Лутарга.

Острейшие клыки покинули растерзанную плоть, и бело-голубой волк замерцал, постепенно принимая облик пятнистой кошки, а затем и вовсе рассыпался светящимися нитями по полу, на другом конце одной из которых выгибалось дугой тело лежащего на кровати мужчины, хрипло шепчущего имя сына. Антаргина разрывала нестерпимая боль.

— Я, — согласилась Литаурэль, легонько касаясь губами мужской щеки. — Сегодня я. С тобой.

Когда его губы смяли ее, когда руки в ответ зарылись в волосы, а бедра впечатались в бедра, прижимая ее к кромке стола под грохот перевернувшейся лавки, Лита успела подумать, что эта яростная страсть разрушит ее навсегда. И собрать обратно то, что останется после его прикосновений она уже не сможет. Или не захочет.

Она не думала, что это будет так. Ждала чего-то другого. Прошлый опыт не подготовил ее к такому, да и можно ли назвать опытом несколько поцелуев украдкой сорванных тресаирами с ее неумелых губ.

Теперь она знала, что нельзя. Ни один из них не шел ни в какое сравнение с пылом этих губ, жаждой этих рук, скользящих по ее спине, оставляющих за собой огонь и зуд стремления вернуть обратно.

Его горячее дыхание на трепещущей жилке. Влажный язык, пробующий на вкус биение ее пульса, и дыхание стоном сорвавшееся с губ, моля о продолжении. Она хотела ощутить его. Слиться! Отдать все, что имеет! Пусть и безвозвратно.

Рьястор собирался пометить ее, но Лита не сопротивлялась, позволяя молодому человеку делать то, что он хочет. Он или дух. Неважно. Ей было все равно.

Тело пылало. Сердце заходилось в агонии, и все из-за осязания его прикосновений, следы от которых горели огнем.

Лутарг выплыл из кровавого тумана бешенства, услышав тихий стон, что испустила Литаурэль, когда его рука, грубо намотав на кулак волосы, заставила ее выгнуться дугой, чтобы открыть доступ к оголенному горлу. Он замер, глубоко вдыхая аромат страсти, сдобренный запахом хвойного леса, ощущая терпкую сладость ее вкуса на языке.

По телу прошла неконтролируемая дрожь борьбы разума с желанием. Он не мог этого сделать! Или мог? Позволил себе, наплевав на запреты? Или…

Лутарг зажмурился. До боли хотелось коснуться. Поцеловать нежнейший шелк ее кожи. Прикусить. Насладиться.

Мужчине казалось, что он сейчас взорвется от нужды быть с ней. В ней. Так близко, так глубоко, как только сможет. Насколько она позволит ему. Как они захотят. Вместе.

— Лу-утарг? — дрожащий голос Сарина, окатил его ледяной волной.

Мужчина вскинул голову, обводя взглядом испуганные лица, сквозь сине-черные нити, что коконом окружали их с Литаурэль. Он отпрянул, разжав руки, отпуская шелк волос, который мягким покрывалом потянулся вслед за ним, будто не хотел отпускать.

— Прости, — хрипом выдавил он, агонизируя в желании вернуться обратно. — Я не…

Он не знал, что сказать. Не понимал, как это произошло.

Его взгляд задержался на Литаурэль, привалившейся к столу. На ней — тяжело, отрывисто дышащей, с чуть приоткрытыми, алеющими от поцелуев губами и томной дымкой, подернувшей ярчайшую зелень глаз.

Дыхание с шумом вырвалось из легких, словно он после длительного падения врезался в землю. И это убивало. Ломая кости, выворачивало душу.

Вновь теряя контроль, Лутарг бросился вон из комнаты, под протестующий крик Сарина и жалобное "нет" Литаурэль.

Он не мог остаться. Не отвечал за себя. Испугался забрать то, что ему не принадлежит.

Лита! Безумие!

* * *

Толкнув ногой дверь, он ворвался в комнату, наплевав на уединившуюся в ее пределах пару.

— Пошла вон! — прорычал Урнаг обнаженной женщине, оседлавшей бедра столь же нагого мужчины. — Живо!

Откровенная сцена, свидетелем которой он стал, не задевала. Переплетенные в страстном объятье тела не будоражили кровь. Воображение спало, как и жажда плоти, отринутые насущными проблемами.

— Две минуты и ты внизу, — приказал Урнаг своему сподручному, словно и не лишал того долгожданного удовольствия.

Он не следил за исполнением, просто вышел. Только дверь с грохотом закрылась за ним, выражая то, что творилось на душе.

Урнаг чувствовал себя обманутым, даже преданным. Как выяснилось, от него скрыли слишком многое. Практически все! Можно сказать, отправили на верную гибель, и это бесило.

Вейнгар оказался хитер. Хитер и скрытен. Он утаил самое главное — жертва не человек.

Мужчина не успел задуматься, отчего так. Не имел времени поразмыслить, сраженный наповал увиденным. Огорошенный сверх меры, погряз в панике, требующей выхода и внимания других.

Ворвавшись в прокуренный, гомонящий зал таверны, Урнаг с размаха приземлился на скамью.

— Покрепче и побольше! — выкрикнул он, намереваясь найти спокойствие на дне бокала. Надеясь примерить разум с тем, что видели его глаза. А это было невероятное зрелище! Страшное и завораживающее!