Он осторожно пробирался по узкой расщелине, стараясь не шуметь. Позади в его убежище капли воды срывались со свода и размеренно ударялись о пол, преследуя его гулким эхом. Он знал, что за следующим поворотом этот звук станет неслышим, но почему так, объяснить не мог. Только радовался, что это даст возможность прислушаться к происходящему снаружи.

Сердце бешено колотилось в груди, и мальчик переживал, что его стук потревожит обосновавшихся в пещере.

Уже много времени прошло с тех пор, как надсмотрщики объявили отбой. Сколько точно, он не знал, но ему казалось, что вечность.

— Они должны спать, обязательно должны, — беззвучно шептали пересохшие губы подростка. — Все должны.

Он надеялся на это и боялся, что ошибается.

Босые ноги бесшумно ступали по острым камням. Руки цеплялись за выступы, помогая тщедушному тельцу протиснуться в особо узких местах. Он уже стал вырастать из своего дома, стал слишком большим для пути к нему, и потому дрожал от мысли, что может застрять и навсегда остаться здесь, никем не найденный.

Громкий треск того, что он считал штанами, заставил парнишку оцепенеть. Сердце замерло на мгновенье, затаилось, для того чтобы потом отчаянно ухнуть вниз, куда-то под коленки. Ноги затряслись от ужаса.

Он застыл, притаился, напряженно вслушиваясь в тишину. Ни звука, только его дыхание — громкое и свистящее.

Прижав ладони к лицу, чтобы заглушить хрипы, он выглянул из-за каменного выступа, готовый, если понадобится, незамедлительно нырнуть обратно в спасительную тесноту прохода.

Он уже давно скрывался в каменной чаше на том конце расщелины. За это время одежда, бывшая на нем, износилась, а башмаки стали малы, но он все еще оставался самым маленьким, самым хлипким и слабым из всех ребят. Единственным, кто мог пробраться по ней и невредимым вылезти с другой стороны.

Вот только надолго ли? Он старался об этом не думать.

Мальчик не раз наблюдал, как другие, пытаясь спрятаться от побоев товарищей и смотрителей, стремились прорваться в его убежище и неизменно застревали в самом начале трещины. Когда их вытаскивали, он зажимал уши, чтобы не слышать криков и стонов, поджимая колени к груди, мечтал превратиться в камень, который не чувствует боли и безразличен к свистящему визгу опускающегося на кожу хлыста.

Несколько долгих мгновений он прислушивался к звукам в пещере. Сонное дыхание, беззлобное ворчание, шуршание лежанки под передвинувшимся телом — все спокойно. Все так, как обычно.

Здесь было лишь на самую малость светлее, чем в его маленькой чаше, но даже этот рассеянный свет от далекого факела резал глаза, мешая, как следует разглядеть обстановку, и потому мальчик больше рассчитывал на слух, чем на зрение.

Глубоко вздохнув, он ступил на обшарпанный пол, и крадучись, стал пробираться в кормежке, сваленной в кучу у дальней стены.

Шаг. Другой. Пауза. Еще один. Чей-то вдох, от которого он замирал, как вор, коим и являлся на деле, но есть так хотелось, что все сомнения отметались сами собой.

Прилипший к спине живот уже много часов подвигал его на вылазку, но он терпел, обнимая себя руками, чтобы не слышать жалобного урчания.

Отсутствие пищи — это единственный минус существования в чаше. Туда не приходит надсмотрщик с мешком сухарей, не кидает подгнившую капусту или репу на пол, туда даже крысы не заглядывают, так как нечем поживиться, кроме него.

Переступив через ноги лежащего возле провизии, он схватил то, что подвернулось, и с жадностью засунул в рот. Это оказалась хикама, сладкая и хрустящая на зубах, почти неиспорченная.

Практически не жуя, он проглотил сырой корнеплод, и принялся собирать еду в подол изодранной рубахи. Тело дрожало от страха и жадности, с трудом подчиняясь приказам, но он продолжал наполнять импровизированную котомку.

Тихий шорох позади, заставил его замереть и задержать дыхание. Руки судорожно прижали добычу к груди. Он превратился в слух и ждал повторения, но его не последовало.

Тишина, нарушаемая сопением спящих, и треск горящего в коридоре факела, больше ничего. Все спокойно.

С облегчением выдохнув, мальчик подобрал еще один полусъедобный кусок, и, развернувшись, стал пробираться в обратном направлении, мечтая поскорее оказаться дома, в безопасности.

— Смотрите, кто тут у нас? — раздалось сердитое шипение откуда-то справа, когда он уже практически добрался до расщелины. — Тварь вылезла из норы!

Последние слова сопровождались едким хихиканьем, которое тут же было подхвачено еще несколькими голосами.

Он застыл на мгновенье, пытаясь определить, как близко к нему они находятся, а потом рванул вперед, надеясь, что успеет проскочить.

— Куда собрался? — закричал предводитель, а его воплю вторили свист и улюлюканье других мальчишек.

"Они ждали", — успел подумать он прежде, чем кто-то схватил его за руку и рывком дернул на себя. Драгоценные продукты посыпались на пол, а он принялся вырываться. Безуспешно.

Их было слишком много. Больших — по сравнению с ним и сильных. Они били его, пинали, перекидывали от одного к другому, смеясь и обзывая тварью, а он вырывался, кусаясь и царапаясь, не в силах даже разглядеть их лиц.

От вкуса своей и чужой крови на языке мутило, бока болели, принимая удары, а руки, казалось, превратились в лапы хищника, отрывающие куски мяса он плоти мучителей и наслаждающиеся этим.

Он не кричал, не просил оставить его в покое, зная, что это бесполезно, лишь поскуливал и отбивался, стремясь причинить как можно больше боли своим противникам.

— Добейте его, чтобы не выползал, — прозвучал приказ главаря, и они накинулись на него скопом, повалив на пол.

Он взвыл, когда захрустела кость, придавленная чей-то ногой, и дернулся всем телом от пронзившей руку боли.

— Хватит! — резкий окрик надсмотрщика, прекратил бойню.

Мальчишки словно окаменели — кто, как был: нагнувшись, занесши ногу для удара, со сжатой в кулак рукой, и только он заставил себя подняться на колени, прежде чем посмотрел в ту сторону, откуда раздался голос.

Его ослепило. На глаза навернулись слезы, грозя сорваться с ресниц и покатиться по измазанным щекам. Мальчик сильно зажмурился, чтобы сдержать влагу.

Он не будет плакать! Ни за что не будет плакать. Никогда! Он сильный! Все стерпит! И это тоже.

— Что здесь происходит?

Этот вопрос вернул мальчишкам способность двигаться. Они отступили от своей жертвы и сбились в кучу.

— Я спросил? — тон не предвещал ничего хорошего.

— Он вор, — пискнул кто-то из толпы и охнул, заслужив тычок под ребра от соседа.

Надсмотрщик приблизился к стоящему на коленях парнишке и поднес факел к его лицу. Чумазые щеки, сальный колтун на голове, окровавленный рот — ничего кроме омерзения не вызывали.

— Встать! — рявкнул мужчина, выпрямившись.

Мальчик вздрогнул, скривился от боли, но подчинился, поднявшись на ноги, только глаз так и не открыл.

— Это правда?

Он кивнул, кусая губы и прижимая к груди сломанную руку.

— Смотри на меня, когда отвечаешь! — зло прорычал надсмотрщик, взмахнув факелом перед лицом провинившегося.

Мальчишка только еще сильнее зажмурился.

— А ну, быстро! — огрубевшие пальцы, сжались на хрупком плече, вынуждая подчиниться.

Он сглотнул и открыл глаза.

* * *

Лутарг спал беспокойно. Метался, стонал, иногда вскрикивал, и это сильно тревожило старца, не знающего, сон тому виной или лихорадка, вызванная отравлением.

Поразительно то, что он так долго держатся. Более семи дней противостоял воздействию яда, попавшего в организм. Обычно люди сдавались уже на второй день, отдаваясь во власть видений, порожденных жгучей сиагитой. И пусть старец сам никогда не переживал их, но слышал достаточно, чтобы опасаться за умственное здоровье молодого товарища.

"Но ведь он не совсем обычный человек", — напомнил себе старик, приблизившись к кровати, на которой ворочался мужчина.

Вернее, совсем необычный. Вопрос лишь в том насколько? Хватит ли его сил на то, чтобы остаться в здравом уме после всего пережитого? Ему хотелось надеяться.

— Тихо, сынок. Тихо, Тарген, — ласково пробормотал пожилой человек, склонившись над спящим.

Черная прядь упала на влажный лоб мужчины, и старик хотел бы убрать ее, как заботливая матушка или юная возлюбленная, но не решился, памятуя о сверхестественной чуткости отдыхающего. Достаточно поднести руку к лицу, и он проснется, сработают инстинкты, выработанные за время, проведенное в Эргастении. Там без них не выжить.

Тяжело вздохнув, старец вернулся на лавку, служившую ему постелью на протяжении дня. Сам он так и не прикорнул, только умылся, поел и полежал маленько, все время наблюдая за своим спутником.

Когда Тарген провалился в беспамятство, перепугав хозяйскую дочь до полусмерти, старик помог девушке перебинтовать его, приподнимая бесчувственное тело, чтобы девичьи руки моги обернуть повязку вокруг торса, и с благодарностью, в виде медяка, отправил к отцу.

Он был уверен, что Нала не станет рассказывать об увиденном, понял по ее глазам, которые не отрывались от раненого мужчины, лаская того теплым взором.

Приглянулся он ей. Сильно приглянулся. Уж что-что, а людей старик понимал. Видел, когда что-то западало им в душу, а Тарген крепко девчушку зацепил. Надолго.

— Бедная девочка, — пожалел Налу старец. — Ни ведать тебе его, никому не ведать.

И это тоже печалило старика.

Его привязанность к молодому человеку была сродни отцовской гордости за сына, которой тот никогда не знал и не узнает вовек.

Говорят, шисгарцы не способны чувствовать даже ненависть, что уж говорить о любви.

Старец расстроено покачал головой и поднялся. Взяв лоток с тарелкой остывшей каши и ломтем хлеба, он направился к выходу, намереваясь попросить свежей пищи, чтобы накормить Лутарга, если он проснется.

— Ты куда? — прохрипел больной, едва старик коснулся дверной ручки.

— Тарген, — это был стон радости и облегчения. — Очнулся-таки!

— Да.

— Как ты? — вернув еду на прежнее место, Сарин подошел к кровати.

— Живой, — ответил мужчина. — Долго спал?

— Уже вечер.

— Прости.

— За что еще?

— Оставил тебя без защиты.

— Брось, ерунда это. Я тоже отдыхал, — покривил душой старик.

— Хорошо.

— Полежи еще, а я сейчас вернусь.

— Нет, вместе пойдем.

Проигнорировавши скорбный вздох старика, Лутарг осторожно открыл глаза. Голова раскалывалась от боли, а веки отяжелели. Он осторожно коснулся правого бока, проклиная себя за нерасторопность. Налететь на эргастенский клинок, самая большая глупость в его жизни!

Мужчина напрягся, исследуя свежую повязку. Сарин оказался прав, девушка справилась лучше, чем он обычно. Бинты крепко и аккуратно опоясывали грудную клетку, и рана, судя по всему, пока еще оставалась сухой и чистой, ткань не успела пропитаться естественными выделениями из пореза.

Превозмогая боль, Лутарг заставил себя подняться. Комната поплыла перед глазами, но явный признак слабости также был оставлен им без внимания. Осмотревшись, он нашел свою рубаху, выстиранной и выглаженной.

— Она, — поинтересовался молодой человек у старика, натягивая одежду.

— Она, — подтвердил Сарин.

— Надо бы отблагодарить.

— Уже.

— Хорошо.

Повязав на глаза темную ленту, Лутарг шагнул к двери.

— Упрямый баран, — пробурчал старец, отступая в сторону.

— Я думал, ты привык.