Шёл вагон второго класса Долго к станции далёкой… Смысла нет бояться глаза Чёрного да с поволокой. А навстречу мчал курьерский С дамами да господами… Взгляд в ответ прямой и дерзкий, Но понятливый с годами. Обстучат на стыках рельсы Неустанные колёса… Хочешь плачь, а хочешь смейся, Сколько в жизни удалося! Мерный стук всё реже, реже. Звук отчётливей, но тише… Взгляд, который жёг и нежил, Забываться погоди же!

Привычка, привыканье — Для радости помеха. Короткое дыханье У всякого успеха. Оно же и спасает, Когда излишек горя. Боль тихо угасает, Не властвуя, не споря. Недолгий промежуток Перетерпеть всего лишь. Он поначалу жуток. Потом грехи замолишь.

Человек обыкновенный                     и живёт обыкновенно. Нет ему другой дороги.                     Он её и не искал. Он не знает, что такое                     значит «жизнь благословенна». Ей не радовался сердцем.                     Деток милых не ласкал. Человек среди подобных                     навсегда однообразен, Сколько ни было бы веры                     в щедрость мудрого Творца. Но при этом, как ни странно,                     мир божествен и прекрасен От незримого начала                     и до самого конца.

Лучше свидетелем, а не участником. Легче советовать, чем ошибаться. Проще, чем быть подмастерьем у частника, О государственный лоб расшибаться. Знать, где упасть, а соломка подстелется. Давнее правило жизнь не меняла. Кажется, что остальное – безделица, Душу которая обременяла. Было ли это? Как будто и не было. Время его распылило, размыло. То ли на пользу, во вред, на потребу ли? Прожили так незатейливо мы ли? Сами себя узнавать не стараемся Или на зеркало сразу пеняем. Каждый по-своему, все повторяемся, Совесть бездомную тайно пинаем. Ей даже ночью угла не находится. Заперты плотные ставни и двери… Холодно всем. Темнота. Непогодица. Чуют неладное люди и звери.

В цветущих лугах за околицей поле, Знакомая тень от любого куста… Ушла незаметно пронзительность боли, Когда вспоминаешь родные места. Отмучилось, значит. Отпереживалось. Тоска неизбывная перевелась. Заветное прошлое отмежевалось. Последняя ниточка оборвалась.

Проявляем то и это. Постигаем, познаём. Ждём весну – приходит лето. Ищем комнату внаём. А была же и квартира. Посиделки, быт, тепло. Всё куда-то плыло-сплыло. Как сквозь пальцы утекло. Эта жизнь чудная мимо Прошуршала, пронеслась. Налегке. С улыбкой мима. Нашутившаяся всласть.

Когда займётся за грудиной, Поймёшь, что не было родней России бедной и единой С грозой и тучами над ней. Как странно, что прозренья эти С последней волей совпадут. Когда пред Господом в ответе… Когда за близкими пойдут…

Не будешь судиться ни с Богом, ни с чёртом… Тяжёлые сны проступают на чёрном Широком ночном безразмерном экране. Но думать о худшем пока ещё рано. Светает вдали. Там наметилось утро. Оно поступает гуманно и мудро. Надежду даёт. Чёрный цвет осветляет. От сумрачных мыслей на день отрезвляет.

Озноб отреченья проходит не скоро, Как страх пострадавших от глада и мора. Потом возвращается снова и снова. Решаемся – просто, расплата – сурова. Но горький сей опыт опять бесполезен. Туда, где бесстыдно, отчаянно лезем. В манящее чрево потерь и печали. Почти всё, что было, уже расточали.

Смывает новая волна Следы предшествующей. Что же, Она господствовать вольна. Но лишь до следующей тоже. А знать ей это не дано. Иначе вряд ли бы старалась… Шумело время. И оно Легко из памяти стиралось. Под вечный шум так и уснём, Чтобы уже не просыпаться. И будет весточкой о нём Земля сырая осыпаться.

Почти что праведными были И никого не ублажали. Стыдились тех, кого любили Или за честность уважали. Одни – ушли. Другие – скоро. И в этом нет уже секрета. Как нет и надобности спора О том, чем жизнь была согрета. Оберегаема, хранима И с ними радостна до боли, Хрупка, божественна, ранима. В ней каждый был самим собою. Теперь свобода абсолютна. Никто не встретит, не осудит. Вокруг становится безлюдно. И это скоро кровь остудит.

Взрывная сила мышц Выигрывает старт. А ты себя срамишь, Поскольку бегать стар… На финишный рывок Ещё достанет сил. Соперник так не мог И скорость погасил. Гори, огонь, гори, Гори, не угасай. Надежду всем дари, Слабеющих спасай. На твой влекущий свет Откликнутся, поди. Других просветов нет У многих впереди.

О чём, о чём ты говоришь, моя родная? Почти неслышимая речь, переводная С того, родного языка, что знал когда-то, Но это было так давно, что стёрты даты. Так время быстрое течёт и размывает Основы памяти людской да разливает По стопкам, выстроенным в ряд, вино забвенья, Разъединяет навсегда живые звенья. И поворота нет назад, туда, к истоку. На запад путь земной ведёт, а не к востоку. Рождается другая жизнь, шумит, клокочет, Пока о будущем своём и знать не хочет. …Моя родная, вешний снег, смотри-ка, тает, И тут же новая трава произрастает Как подтверждение весны, тепла и света, Взамен любого моего тебе ответа.

До Петербурга дальняя дорога, Она достойна города такого. Три пересадки – это ведь немного… Как ты живёшь, Наташа Рыбакова? Под шестьдесят несчитаные годы, И основное в жизни прояснилось. А в Березуге летняя погода — Сегодня ты мне девочкой приснилась. Всё из того далёкого далёка, Которое никак не позабудешь. Припухших губ озноб и поволока Нездешних глаз – оглядываться будешь. С тобой уже не встретимся, Наташа, — Останемся такими же, как были. Там молодость оставшаяся наша, Которую пока не позабыли.

От наших лиц потом – на память профиль тонкий. Готовит мастер Время законченный портрет. Он оттенён уже бесцветною картонкой. В других изображениях уверенности нет. Недрогнувшей рукой прочерчен чёткий абрис, А там, где это можно, углы заострены. Художник знал давно последний точный адрес. Туда не пропускают людей со стороны. Откроются легко бесшумные ворота, Закроются навечно высокие врата, И щёлкнет дивный ключ в три полных оборота, И вылетит воробышек из стиснутого рта…

А много ли нам надо? Пяток монет в горсти. Чтобы себя от ада Кромешного спасти. На этот крайний случай Найти такую снасть, Чтобы судьбине злючей Под ноги не попасть. Покрепче прицепиться К основе кормовой. Не заболеть, не спиться По жизни дармовой… И деньги есть, и снасти. И опыт всякий есть. И дочки – Даша с Настей. За что такая честь?

Не ищу весной растаявшего снега, Не считаю неожиданных потерь. Что говаривал Луцилию Сенека [3] , Повторяю словно заповедь теперь. От её оберегающего смысла Добровольно не откажешься уже. Он не только не поблёк и не размылся От него почти спокойно на душе. Его формула легка и безупречна, Ключ к решению немыслимых задач… Жить подольше очень хочется, конечно. Не получится – особенно не плачь.

Разобраны лучшие роли, Но зрелище всё же печально. На музыку сдержанной боли Положена жизнь изначально. При множестве разных мелодий Одна пробивается явно. Расчёт ли здесь злой и холодный? А может, заботливый равно? Упорно в уме не ложится Решение трудной задачи. И страшно надежды лишиться, И грех не дождаться удачи. Господь же удачливых любит. Ему с ними краше живётся. Глядишь, Он и нас приголубит. И нам наконец отзовётся.