1

Предки моего отца. Прадед Сергей Зайцев из Томска, прозвища кержаки. Хто и в како́ время выехали из Керженса, не знаю. Дед Мануйла Сергеявич родился в Томске в 1898 году, в 1906 году переехали в Горный Алтай, а в 1918 году переехали в деревню Надон.

Предки моего отца с матери́нной стороны. Прадед Агап Пантелеяв из Алтая, Бухтармы. Баба Федора Агаповна родилась в 1903 году, в 1919 году переехали в деревню Надон, и в тем же году вышла замуж за деда Мануйла. В 1921 году родилась Елена, 10 апреля 1922 года родился тятя Терентий Мануйлович. Баба Федора родила шестнадцать детей, но в живых остались семеро: Елена, Терентий, Капитолина, Григорий, Харитинья, Александра и Прокопий.

Семья Зайцевы были умеренно религивозны. Весёлы, голосисты, музыканты, в доме водилась гармонь, балалайка. Вели жизнь спокойну, жили в достатках, имели скота, сеяли зерно, были хорóши рыбаки и охотники, жили умирённо, не захватывали и не завидовали, к религии относились благожелательно, но не аскетами, хотя деда Мануйла брат Егор был наставником. Жили очень дружно и весело, в деревне имели дружбу со всеми, и за ето их любили, часто их дом был забит гостями, играла гармонь и балалайка, и пели песни.

Предки моей матери. Прадед Корнилий Захарьев, по прозвищу кержаки. В како́ время выехали из Керженса – неизвестно, как попали в Алтай – не знам. Мой деда Мартивьян Корнилович родился в 1902 году в деревне Чинкур.

Предки моей матери́нной стороны. Прапрадеда Иларивон Шутов с Урала, потом стали называть Шутовскя заимка, а впоследствии переименовали в Шутовские заводы. Был очень богат и очень религивозной, соблюдал все заповеди Господни, был добр и милостив. Но смерть его стра́шна и чу́дна. Когда пришли красны к власти, раскулачили и нашего прапрадеда. Ка́знили как могли, вырезали ремни, жгли, били, топили, издевались, томили в тюрме. Бог знат что только ни делали, и в консы́ конса́х повели их на расстрел. Поставили их к стене, дали команду «огонь». После выстрела все пали, а наш прапрадеда Иларивон как стоял, так и стоит. Подошли, в упор ишо выстрелили – он всё стоит. Подбежал старшина, хотел сашкой зарубить. Сашка переломилась – он всё стоит. Все обезумели. Он попросил пить. Подали ему напиться, он пивнул трижды, вообразил на себе крестное знамя, ляг и скончался. Ето всем было ужасно.

Прадед Савелий Иларивонович скитался со своей семьёй и как-то попал в Алтай, деревню Чинкур. Наша баба Евдокея Савельевна родилась в 1905 году, в Чинкур попала девкой, от 1924 по 1926 год. Попали зимой – голодны, холодны, оборванны, настрадавшись, обратились к прадеду Корнилию Захарьеву за помощью. Захарьевы жили по-богатому. Прадед был очень религивозной аскет, но не милостив, за любую провинку детей избивал до полусмерти. Деда Мартивьян был старший, от все етих побояв получился травмирован, стал полудикóй и боялся всего. Даже, когда приходили из моленной, прадед спрашивал, какоя сегодня было поучения, у детей поочерёдно. Увы, ежлив подробно не расскажет!

Вот прадед Савелий Иларивонович когда обратился к прадеду Корнилу, тот посмотрел на семью и сказал: «Отдашь Кейкю за Мартьянку – помогу, нет – как хошь». Родители погоревали, потужили. Что делать? Холодно, голодно, дочь жалко, жених пугливый – потужили да и отдали. Баба Евдокея его не любила, но что поделашь: родители просют, да и ситуация заставляет, а пойти против родителей – ето Бога оскорбить.

Сколь прожили и когда женились – не знаю, но мать моя Настасья Мартивьяновна родилась 29 ноября 1933 года.

 

2

1933 год – начин войны, дунганы с Китаям. У дунганов план был завоевать у китайцев провинцию Синьцзян, особенно Горный Алтай. Стали наступать на город Шарасума, по пути к городу каки́ деревни попадали китайски, вырезали всех, женчин и детей. Ето грозило и русским. Начальник города, дутун, знал, что китайцам с дунганами не справиться, так как оне невои́сты. Обратился к нашим старообрядцам отстоять свой город, так как оне хорошие охотники, только оне могут помогчи. Послал отряд к русским старообрядцам с просьбой подать руку в беде. Наши боялись ввязываться в такие конфликты. Етот отряд китайцев, который шёл к нашим, – в пути их перехватили дунганы и всех перебили. Один раненый коя-как добрался до нас и сообчил, что дунганы за своим следом ничего не оставляют.

– Дутун с просьбой к вам: помогите прогнать дунган. Ежлив оне нас победят, всему населению будет беда и вам, русским, ета же судьба.

Тогда наши задумались и решили послать отряд в сорок человек хороших охотников. В пути сорвали один пост, взяли три пленника и указали: «Проводите нас в город Шарасуму, и мы вас убивать не будем, а нет – тут и положим, а в дороге все равно найдём провожатого». Пленники знали, что ето не пустые слова и разговор идет с честными людьми, повинились и ночами провели в город, наши их не тронули и отпустили.

Дутун с радостью принял наших бородачей, и всему городу была большая радость: знали, что к ним пришли славные охотники, которы их кормили мясом.

Тут наши организовались и пошли в наступление. Дунганы почувствовали силу русских, пошли на отступление. Русски сняли осаду с города и погнались за ними вместе с китайцами, прогнали и вернулись в город. Их встретили с великой радостью. Дутун просил наших остаться в полку, но наши не захотели и уехали домой.

После етого время стало неспокойно. Банды дунганов набегали на деревни и грабили, жгли, ка́знили и так далея, появлялись советские шпионы и разжигали дунганов. У дунганов было хорошее оружие, откуда оно – конечно, советское, а у наших самоделашно, вот и отбивайся как хошь.

 

3

Однажды советские пригласили наших старообрядцев на охоту, в ету группу попали троя наших – наш деда Мартивьян и ишо два мужика. Ушли и больше никогда не вернулись, и советские также – вот и догадывайся, что с ними получилось. Маме было шесть месяцав, осталась сироткой. Бабе Евдокее пришлось пахать и сеять, но она была си́льна и здорóва, крóтка, богобоязна, добрая, её все любили и всегда называли Савельевной. Как-то раз в праздник на речке шутили и здумали бабу Евдокею сбросить в речкю, но не смогли. Было их трое, баба всех сбросала в воду; свёклу одной рукой сжимала. Многи сватали вдовуху, но она ни за кого не выходила.

Так прошло десять лет. Тут появился Демид Шарыпов и давай сватать прилежно – баба Евдокея никак не выходила. Тут посторонние стали сватать: дескать, ты одна, тебе трудно, жених богатой. Но все знали: Демид Шарыпов злой, первая жена ушла в могилу лично от его рук, оставила ему дочь Наталью. Баба Евдокея погоревала да и вышла замуж за него. Ето вышло за то, что в ето время жила с мамой ни кола ни двора.

Почему так получилось. Было ето в 1934 году, маме был год, дунганы начали мстить русским, за то что русски освободили китайцев. И вот набегают дунганы на деревню Чинкур. Баба Евдокея высаживала хлеб в печь, увидела сдалека пыль и догадалась, что ето дунганы, схватила коня, маму под мышку и убегать, за ней ишо один дед. А остальных в деревне всех зака́знили, больших и маленьких, и всё сожгли. Русские за ето обиделись и давай их выслеживать и бить. Обчим, спокойно не жили: хлеб сеяли, а винтовки всегда под боком были.

Баба Евдокея родила Демиду сына Степана и дочь Марью, маме было уже двенадцать лет. Демид Шарыпов правды очутился очень злой. Когда едет с работы, вороты должны быть открыты и на столе пища подана не горяча, не холодна. Не дай бог что не так – всем будет беда. Маме доставалось всех больше, так как она ему была чужая, за ето он её ненавидел и издевался как мог, бил как хотел.

У бабе Евдокеи окрóмя отца было двоя дядяв и одна тётка – Анатолий и Егор и Парасковья. Дядя Анатолий и тётка Парасковья остались в России, но судьба их неизвестна, а дядя Егор был в Китае. У бабе было два брата – Михаил и Ефим. Отца Савелия и брата Михаила убили на войне, а Ефим служил допоследу.

Как толькя затихла с дунганами война, народ стал обживаться. Ета тишина стояла всего четыре года. Тут появился вождь Кабий – мусульман, но пошёл на китайцев и собирал войско, хто попадёт. Зашёл и к русским, хотел и русских забрать, но русски отказали: мол, оружие у нас нету и с китайцами не хочем враждовать. Кабий сказал: «Хорошо, мы у вас возмём двух заложников и поишем оружие. Ежлив найдём, то всех вас перережем». Вот тут-то было переживанья. Но слава Богу, не нашли, спрятано было очень хорошо, тогда заложников отпустили, и кабиевцы пошли на китайцев одне. Китайцы их поджидали город Канас, у них стоял 10-й полк. Как толькя кабиевцы подошли, китайцы ударили с миномётов, кабиевцы стали отступать, а китайцы за ними. Ета война продолжалась не больше трех месяцев, и опять стала тишина два года с половиной.

Тут появился новый вождь, Оспан-батур, каргы́зин, и собирал войско – всех, хто попадал под руки. Хто не шёл, того ка́знил, так что и русским пришлось пойти служить Оспану. Опять же политика была советская, советские дали Оспану оружие и дали флаг красный со звездой и полумесяцем. Ето было от 1940 года по 1950 год. Советская политика была такая: китайцев с мусульманами сразить, а русских вернуть в Россию, Оспану внушали: «Завоюешь провинцию Синьцзян – будет ваша».

На ету войну попали дядя Ефим Шутов, деда Мануйла Сергеевич Зайцев, хотя оне и были на дунганской войне. Тяте было восемнадцать лет, он тоже попал на службу, прослужил один год и пошёл на войну. Ета война была нечестна, Оспан был не главнокомандующим, а как бандит, грабил, ка́знил, насиловал, сжигал, вёл всяки несправедливости, в полку имел шпионов советских. Ето притесняло наших старообрядцев, но некуда было податься.

Советские открыли експедицию в Китай, и добровольсов принимали хорошо и платили хорошо. Тятю в 1946 году ранили, и он попал в больницу, пролежал в больнице три месяца. За ето время оне списывались с отсом, и дед Мануйла внушал тяте: не вёртывайся в отряды, потому что нет справедливости, убили тóго-другого-третьяго. Тогда тятя ушёл на експедицию и работал у советских, и много русских так же поступили, Оспан из рук советских не мог никого забрать. А в деревнях появились советские консула и стали агитировать, чтобы вернулись на родину, сулили горы: «Ничто вам не будет, нарежут вам земли, и будете жить спокойно, в России свободно». Но мало хто им верил. Слухи были противоположны: в России народ голодовал и жили нищими.

Однажды к Оспану подъезжает с отрядом вышняго рангу чиновник и друг Оспану – Жёлбарс, и стал при всем войске внушать Оспану:

– Друг, брось оружие, ето кончится нехорошим. Советские стравляют вас с китайцами и весь Китай объединяют, всех нас ждёт одно уништожение, и ето кончится нехорошим.

Оспан отвечает другу:

– Ха, я здесь хозяин, всё ето моё. Никого не допушшу, всех вырежу, но землю не отдам.

Тогда Жёлбарс другу:

– Но, друг, как хошь, – и громким голосом крикнул: – Хто за мной? – Тишина, и двадцать пять солдат вышли вперёд, все русски. В етим отряде был наш дед Мануйла. Жёлбарс сказал: – Хорошо, на таким-то месте буду ждать двадцать четыре часа, подумайте хороше́нь.

Тут наши старообрядцы задумались и решили все уйти с Жёлбарсом. Но советский шпион Осип предупредил Оспана не пускать русских солдат к Жёлбарсу: «А то обессилешь». Утром, когда русские были готовы выехать, Оспан приказал всех обезоружить, а хто побежит, того ка́знить. Тогда русские потихонькю стали уходить на експедицию к советским.

В деревнях получились две партии: красные и белые. У красных была власть, и оне творили что хотели, грабили, били, издевались – над своими же. Мужики были на войне, жёны одне дома, и красны что хотели, то и творили. Много таких было, но лично нам запомнился – фамилия Шарыповы. Сам отец, Василий Васильевич Шарыпов, был спасовского согласия наставником, а сынок Яков Васильевич – красный атеист, изъеду́га, кровопивец. Ниже узнам о етой фамилии. Все ети красны имели советские паспорта.

На одной из деревень жила и баба Евдокея и рассказывала, как красные поступали с местным населением: садили на лёд, вымогали золото, грабили, уводили коров, забирали всё – продукт, посуду, оставляли голых. И слова не скажи – сразу ка́знить. Пошёл голод. Хто посмелея, побежали на юг в Илийский округ за тысяча вёрст, в город Кульджу: там было тихо.

Баба Евдокея жила за Демидом Шарыповым – однофамильсами, но не родственниками с теми Шарыповыми. Были александровского прихода часовенного согласия, жили в достатках, у Демида всё было клеймёно, он был мастер на все руки. У бабе всё расташили: баню, городьбу, дословно всё.

У Оспана было два русских офицера: Никифор Студенко и Лаврен Ры́жков. Лаврен был идивот, трус и так далея, Никифор был герой, любимый солдатами и так далея. Впоследствии Лаврен Ры́жков очутился в Бразилии и Никифор Студенко очутился в Парагвае. А ето получилось вот так. Всё предвиделось, что с Оспаном всё кончится плохо, ночью собрались триста русских солдат и ушли от Оспана; в етой группе был и Демид Шарыпов.

1949 год. Тятя и все мужики вернулись с експедиции с документами и взялись за красных – вёртывать всё. Тут и баба Евдокея всё своё вернула, так как у них было всё клеймёно. Тут был большой позор красным изменникам, и советские не вмешивались: знали, что изменники поступал неправильно.

Тятя в 1949 году посватал маму. Маме было семнадцать лет, а тяте двадцать семь лет. Баба не отдавала, говорила: парень разбалованной, семья сла́ба. Тут сватали молодыя ребята и религиозны, но маме тятя понравился: красивый, весёлой, сапоги хромовы. Не послушала бабу: пойду да пойду. Но баба со слезами отдала и говорила: «Настькя, будешь слёзы лить».

Расскажем мале́нькя об Ивановых. Фёдор Иванов с России попал до революции, в каки́ годы – неизвестно. Когда наши бежали с России после революции, то Ивановы уже жили очень богаты. На речке Сандырык копали золото, то Ивановы его скупали. Фёдор Иванов был грамотный и умный, все его любили и все к нему шли на работу охотно, потому что он платил очень хорошо, за хорошу работу всегда переплачивал и был милостив, часто ставил обеды бедным; хто приходил с просьбой, всегда шёл навстречу, никогда не отказывал. Популярность его всегда росла, и выбрали его губернатором. Служил он честно, все его любили. Был у него один сын Сидор Фёдорович, а у Сидора пять сыновей и три дочери. Живут в Бразилии.

1950 год. Комиссия властей – китайцев и советских – приехали проверить, что же войско Оспана, и решили, что ето просто банда, и решили заплатить хорошу цену, хто выдаст Оспана. Тут нашлись свои же каргызы и, связанного, отдали его китайцам, а остальным власти китайски объявили сдаться. Русски сразу сдались, их посадили, на слабым режиме – кого как, по-разному.

Про деда Мануйла никаких новостей, но знали, что он ушёл с Жёлбарсом. Но ето был очень умный человек. Он прождал двадцать четыре часа; так как нихто к нему больше не пришёл, он отправился со своим отрядом мирным путём, никого не обижал, с нём шёл американский консул. Оне через Монголию и Тибет попали в Индию, там оружие сдали, им дали свободу. Наши русски, двадцать пять человек, через американскоя консульство попали в Америку, в Нью-Йорк. А те триста человек, в которым дед Демид Шарыпов, отступали, шли пакостили, громили, местное население обижали. Их окружили, всех пословили, кого ка́знили, кого расстреляли, так что баба Евдокея опять осталась вдовой.

Тут появился советский какой-то Лескин. Но ето политика уже была – русских вернуть в Россию, а китайцев усилить во всем регионе. У каргызов на флагу убрали полумесяц, и стал китайский красный флаг со звездой. Русских старообрядцев стали притеснять, чтобы вернулись на родину. Хто сумел заполнить анкеты – запрос в ООН, тот сумел спастись, а хто не сделал запрос, те все вернулись – но не на родину, а на целину: в Киргизстан и Казахстан. На границе их обобрали и оставили без ничего. Вот тебе и земли и свобода!

У тяти с мамой в 1951 году родился сын Симеон, прожил шесть месяцев и помер, в 1953 году родилась дочь Евдокея, в 1955 году родился сын Степан. В 1956 году переехали в Илийский округ, город Кульджа, деревня Кинса, тут в 1957 году родился сын Григорий, в 1959 году родился сын Данила, в 1961 году родилась дочь Степанида.

Тятя принадлежал собору слабому, звали его общиной старообрядцев. Употребляли всё с базару, обряд тоже не соблюдался, одевались по-городски, за музыку ничто не говорили, имели балалайки, гармони, пели песни, танцевали и так далея. Тятя на службе и на експедиции нахватался вредных привычек: пить напитки, курить, ходить по девкам, материться. Но жениться не хотел на развратнице, искал порядошну и религиозну девушку. А мама как раз была такая: вырашена в строгим религиозным режиме, с базару ничего не брали, обряд строго соблюдался, и музыки были под запретом. У тяти с мамой сразу же после свадьбе пошло коса на камень: с одной стороны всё можно, с другой – всё грех и нельзя.

А тут пришёл со службы дядя Ефим Савельич Шутов, бабин брат. Всю свою жизнь провоявал и нахватался всего нехорошего – обчим, вернулся полным развратником, и схлестнулись оне с тятяй, и стали жить на все четыре стороны. Баба брата ругала, мама с тятей схватывалась, тятина мать не ввязывалась, так как сами жили по-слабому, дед в Америке, семья большая, и было не до них. Тятя с дядяй Ефимом занимались охотой, были хорóши охотники, били маралов во время пантов и сдавали китайцам, оне хорошо платили, а так ходили на козулю и на свиньей и сдавали мясом.

Когда тятино рóдство собралось в Россию, тятя тоже засобирался. Мама категорически отказалась: «Хошь – езжай, но я не поеду и детей не дам».

Баба Евдокея в третяй раз выходит взамуж – за Тимофея Корниловича Пяткова, вдовца, семеро детей, но очень добрый, порядошный и религиозный. Баба Евдокея до самой кончины хвалилась етим мужем, да и маме досталось много добра от него.

Дядя Ефим Шутов женился не знаю когда, но взял вдову, Марью Епифановну Ефимову, с двумя дочерями. Но почему-то ети дочери оказались в России, а оне родили шесть дочерей и одного сына. Сын помер, а остались у них дочки: Вера, Фрося, Марьяна, Паруня, Пана и Глива. Ниже опишем о судьбе етих девок.

Всё мамино рóдство собралось в Илинский округ, и тяте некуда было деваться, пришлось ехать с семьёй, а тятино рóдство уехали в Россию.

В Илинским округе старообрядцев было много. Климат мягкий, природа красива, земля плодородна, и войны не видали. Все жалели и говорили: «Где были раньше? Снег гребли, да и посевы делали на косогорах, а здесь какая благодать: паши да и сей сколь хошь».

Старообрядцы в 1950-х годах засобирались в южные страны. Говорили, что там калачи висят на кустах, не надо сеять хлеб, а жизнь как в сказках, всё доступно. Через ООН заполнили анкеты на переселение, но ето длилось долго. За ето начиншики-главари ся́ли в тюрму, за то что агитировают переселиться в демократические страны. Через долгое время ввязывается в ето дело Международный Красный Крест и стал решать судьбу старообрядцев. И вот по разрешению Красного Креста старообрядцы поехали в Гонконг. Но всё ето было медленно, всё рассматривалось: каки́ семьи, сколь детей, бездетны, старики, рассматривали болезни, и каки́ страны принимают. Но стран оказалось мало принимающих, ето были Австралия, Нова Зеландия, Бразилия, Аргентина, Парагвай, Чили.

Тятя всё тянул, обижался на маму, за то что не поехала в Россию. А люди всё ехали. В 1960 году решил заполнить анкеты и указал, что родитель находится в Нью-Йорке, США. Все ждали годами, а тятя через два месяца получил разрешение, потому что родитель в США.

В 1961 году выезжаем в Гонконг. Дорогой рождается сестра Степанида, мне было уже два года. Приезжаем в Гонконг. Матушки мои, сколь старообрядцев! Все гостиницы забиты. Тут наши родители узнали, что многи из старообрядцев приехали из Маньчжурии, город Харбин. Вот здесь и родилось прозвище «синзянсы» и «харбинсы».

Забыл описать. В 1958 году в Синьцзяне у старообрядцев забрали всё имущество и погнали в колхоз, но Красный Крест отстоял.

 

4

Переселение с Приморья в Маньчжурию. Ето было с Бикину: Кокшаровка, Каменка и так далея.

Тимофей Иванович Ревтов занимался посевами и охотой, жил богато, очень религиозной, порядошный и требовательной. У него было три сына: Анисим, Федос, Карп – и две дочери: Евдокея и Степанида. Речь идёт о Федосе Тимофеявиче.

Федос родился в 1905 году. Рос порядошным парнишкой, смышлёным, находчивым, весёлым – где Федоска, там всегда весело. Однажды бабушки остановили Федоску и спрашивают у него:

– Федоска, скажи, как спастись?

Федоска быстренько отвечает:

– Не смотрите в окно да не судите.

Рос он красавцем стройным: черноволосой, белолицый, голубоглазый, вежливый, ласковый, девки за нём ухаживали и любили. Когда вырос, стал хорошим охотником и добрым хозяином, а женился он на Главдее Степановной – некрасивой, большеносой, больной. Почему так получилось, неизвестно. И она шшиталась недостойна Федоса Тимофеевича, но за ето старалась во всём угодить ему, ходила за нём как за ребёнком, за ето он её сполюбил и дорожил всю жизнь. Но Господь не дал им детей, потому что она была больна.

Федос и женатым был ко всем вежливым и добрым, был речист и шутником. Как-то раз женчины стряпали на свадьбу пельмени, заходит Федос, говорит женчинам:

– Пятьсот пельменяв я один съем.

Женчины в спор, сделали залог, наварили пельменяв, поставили на стол. Федос помолился, сял за стол, благословился, ознаменовался крестным знамением, съел один пельмень, вылез из-за стола, помолился, поблагодарил хозяевов с хлебом-солью и сказал:

– Да, вы наварили пятьсот пельменяв, но я говорил: я один съем. Так что пришлось остаться голодным.

Все в смех:

– Но Федоска!

После революции советски стали и в Приморье законы утверждать, раскулачивать, в тюрмы садить. Старообрядцы стали уходить дальше в леса, а хто за границу, в Китай. С советской властью валюту сменили, и у многих деньги пропали. У Тимофея Ивановича Ревтова деняг было сэлый мешок, он их принёс, высыпал и сказал: «Копил, копил и сатану купил». Он был очень скупой, и всё добро здря пропало.

Вот оне пошли дальше в лес, а советская власть за ними. В 1931 году оне решили уйти в Китай, а надёжда вся была на Федоса Тимофеевича, так как Федос Тимофеевич был опытной охотник, все леса знал и границу знал. Бежали своими кланами, избегали предательства. Вот зимой 1931 года Федос Тимофеевич собрал своё рóдство – двадцать четыре семьи, двадцать четыре подводы, – и ушли в Китай через реку Иман.

В Китае прятались от фунфузов. Ето были банды китайски, оне грабили и ка́знили, немало зака́знили и старообрядцев. Перву деревню Федос Тимофеевич основал, назвали её Красный Яр. Но прожили там всего один год и переехали на Удан, там прожили три года. Везде стречались свои старообрядцы, земляки с России.

С России клан Килиных, с Урала пермяки. Александр Килин был богатый, религиозной, милостив, добрый, всем помогал, его в окружности все любили. Когда советские пришли, Килиных арестовали и на допрос. Стали спрашивать у местного населения про Килиных, и все в один голос сказали: «Ето очень добрые люди, мы от них видели только добро». Тогда советские им сказали: «Идите хоть куда, не оставайтесь здесь, а то будет плохо». И оне своим кланом поехали в Приморье и там видят, что старообрядцы уходят в Китай.

У Александра Килина было три сына: Яков, Савелий и Александр – и брат Яков, проживали оне в Приморье в разных деревнях. И решили послать в разведку в Китай Якова-брата, но он не вернулся. Килины затужили и послали сына Савелия, проводили до реки Уссури и отправили на лодке. Он долго плыл и всё смотрел, как мать махала платком, сердце чувствовало, что больше не увидятся. Так и получилось: их арестовали.

А Савелий попал на китайску сторону, давай разыскивать дядю Якова. Как-то удалось, нашёл ту деревню. Ето была деревня Удан, где жили Ревтовы. Как-то угадал к Тимофею Ивановичу Ревтову в ограду, давай стукаться, выбежала девка, прихрамывает: она напорола ногу на покосе, поетому была дома. Ето была Степанида Тимофеевна, младшая сестра Федоса Тимофеевича. Она вбежала домой и говорит:

– Мама, какой-то дядюшка стукается незнакомый.

Мать вышла и спрашивает:

– Вы хто, кого ишете?

Он отвечает:

– Я Савелий Александрович Килин, ишшу дядю Якова Килина.

Ему отвечают:

– Он долго хворал и как месяц помер. – У Савелия слёзы градом: остался один, без рóдных. Ему говорят: – Заходи, поди голодный.

Все мужики на пашне. Он зашёл, но какой-то вид у него был жалкий и угрюмый. Вечером вернулись мужики с пашни, узнали, что у них гость, стали расспрашивать, погоревали и пригласили его жить вместе.

Парень угодил на все руки, непосидиха, бойкóй. Федос сразу его сполюбил и давай ходить с нём на охоту, вскоре оне сдружились и были неразлучимы. Савелий Александрович за мало время завёл коня, корову и всё, что надо для дому, был хороший поскребок. Но втайне любил Степаниду Тимофеевну, и она поглядывала на него с любовью. Савелий решил посватать её, она не отказала, согласилась, тогда он решил идти к родителям сватать невесту. Родители не отказали, а сказали:

– Ежлив вы обои согласны, нам толькя остаётся пожелать вам добра.

Оне его сполюбили и выдали за него дочь Степаниду. Федос Тимофеевич был очень рад, что любиму сестру выдали за друга. Федос Тимофеевич из братьяв и сестёр любил брата Карпа и сестру Степаниду, а брата Анисима и сестру Евдокею не любил, потому что они были суровы и конфликтивны, оне были в отца Тимофея, а Федос, Карп и Степанида в мать Татьяну – дóбры и ласковы.

Через три года выехали в Медяны, там прожили пять лет, там родились дочь Липистинья в 1935 году, Василий в 1937 году, Фетинья в 1939 году. Тут оне переехали в Топигу, там прожили пять лет, там родились Фёдор в 1941 году, Арина в 1943 году, Марк в 1945 году.

При Второй мировой войне японсы захватили Маньчжурию и заставили русских старообрядцев служить японсам. Служба подготовительна называлась «васанó», а потом перешли в тиока́й – в военную службу. Многи старообрядцы старались избежать службу, бежали дальше в леса.

Один случай, получилось так. Всех брели, а один старообрядец, Иван Кузьмин, – борода была у него ру́са, гу́ста, красива, и он сказал главнокомандующему:

– Бороду грех брить.

Главнокомандующий посмотрел на него, улыбнулся и сказал:

– Хорошо, посмотрим.

Иван догадался и бороду берёг, промывал, расчёсывал – так его и не обрили.

В 1945 году, когда советские пришли освободить Китай от японсов, Китай освободили, некоторы деревни старообрядчески прошли и мужиков забрали. Думали, что мужиков уведут, а семьи сами придут за ними, но семьи не пришли, а мужиков в России сковали и увезли в лагерь ГУЛАГ и дали им по десять лет каторги. В деревнях которых забрали мужиков: Романовка, Медяны, Селинхе, Колумбэ. А хто служил в тиока́е, некоторых расстреляли. Мужиков, которых забрали в лагерь, попали из Медянов Савелий Килин, Фёдор Черемнов, Сазон Бодунов, и просидели оне до 1954 году девять лет в ГУЛАГе, но с семья́ми больше не встретились. Толькя Килины разыскали отца в 1980 году в Хабаровским краю, в деревне Тавлинка, и увезли в 1990 году в Бразилию, и там он помер возле детей и внучат и правнучат, но жены живой не захватил. Савелий Килин остался после лагеря до самой смерти травмирован, ночами соскакивал с постели, то полз, то убегал от советских – до самой смерти советские преследовали его.

Мужики, которы уходили на охоту, все уцелели и потом прятались, покамесь советские не ушли из Китая, вот так и Федос Тимофеевич уцелел. Было много слёз. Старша сестра Евдокея потеряла мужа Фёдора Черемнова, а младша Степанида уже известно кого, у обоих малые детки, особенно у Степаниде. Федос Тимофеевич приютил их и помогал им, покамесь не вырастил всех детей, и чужим также помогал. Вот отсуда родилось ему прозвище Всемирный дядя Федос.

После того как мужиков забрали, вскоре дядя Федос перевёз всех в Сэтахэза, завёл хорошу пасеку, ухаживал за пчела́ми и охотничал, и етим кормил вдовух и детей и обучал всех детей.

Однажды поинтересовался пошутить над детьми, оне часто приходили к дяде Федосу полакомиться мёдом. Дядя Федос налил большую чашку мёду, посадил за стол, принёс свежего мягкого хлеба и давай угошать детей. Видит, дети уже наелись, а мёду ишо много. Взял нож, подошёл и говорит:

– Вот не съедите мёд – зарежу! – Дети запереглядывались да как заорут в один голос! Дядя Федос не рад, что и подшутил.

Почему старообрядцы часто кочевали, особенно сильны в вере? Потому что сохранить етот принцип: оставить потомству веру, культуру и всё са́мо наилучшая. Бежали от всех развратов. Как толькя между них селились неверны, сразу собирали сходку и решали: мужики, надо уходить. Также и гулянки. Как толькя начинали выпивать в деревнях, так же получалось: уходили от них.

Старообрядцы в Китае были прославлены охотниками, ловили тигрят, били зубрей во́ время пантов, били козуль, свиньей, медведе́й, и то всё сдавали китайцам. Особенно славились тигрятники. Ета охота была опасная, так как надо было ловить тигрят в живых и сдавать невредимых. Подвергались к разным опасностям, бывали и несчастные случаи, но охотники рисковали, потому что выгода была большая: за каждого тигрёнка три-четыре семьи проживали три года обеспеченно во всём, за кажды панты три семьи проживали один год, на мясе и пушнине тоже зарабатывали хорошо. Когда старообрядцы поехали в южные страны, китайцы очень жалели и уговаривали, чтобы остались и не ездили никуда, продолжали бы снабжать мясом и пушниной, пантами и тигрятами. Но на самом деле когда коммуна усилилась, охота запретилась и имущество забрали, так что пришлось уезжать.

Консула тоже ездили по деревням и убеждали, чтобы вернулись на родину, тоже сулили горы в России. Одна группа молодожёнов собралась на родину, поверили консулу, поехали в Россию. В етой группе был друг Фёдора Савельича Килина, Иван Калугин. Ух какой заядлый советский! Никого не слушал и поехал в Россию с етой группой. Когда приехали в Россию, их обобрали и пустили: «Иди куда хошь, вы на свободе». Да, на свободе, но пожрать-то хочется. Куда ни придут проситься на работу, их не принимают. Вот оне побегали! И не знают, что делать. Им подсказали: пока не возмёте партийный билет, вам работы не будет. Потужили да и пошли в контору, где берут партийный билет. В той конторе вычитали все законы, заставили отрекчись от Бога, от Пресвятой Троицы, от Богородицы и от всех святых. Вот тебе и Россия, и свобода, и мягкие горы – превратились в сталь и колючки. Иван Калугин жил три дня на вокзале, собирался умирать, но смерть не пришла, и пришлось идти в контору, и отказаться от Бога, и получить партийный билет. Тогда пожалуйста, приняли на работу, и он устроился водителям на автобусе. Ету повесть он рассказывал в 1980-х годах Василию Савельевичу Килину со слезами. И сколь раз хотел сам себя уништожить, но не смог, а превратился в пьяницу.

Старики, которы позаботились выручить своих и обратились в ООН, за ето просидели до пяти лет в плену у китайцев на каторге, но, когда вмешался Красный Крест, их отпустили. В етой группе был Иларивон Мартюшев, представитель старообрядцев, он уехал в Австралию.

Мартюшевы, Селетковы как приехали с России, не знаю. Иван Мартюшев охотник, а брат Тимофей – белый офицер, по прозвищу Тимофей Кузнецов. Советские его боялись, потому что немало он им насолил и был неуловим, но перед смертью сам известил о себе советским, уже в Китае, перед смертью. Но советски не тронули его, когда увидели умирающего: почитали за героизм. Немало чудесов он натворил.

Брат Иван Мартюшев был женат на Александре Селетковой, было у них два сына, Феоктист и Тимофей. Старший Феоктист – чудак и добрый, младший Тимофей – гордыня. И было у них четыре дочери – Агафья, Графира, Евдокея и Татьяна. В Китае жили оне в деревне Мерген, а потом переехали в Тимбаху. Отец Иван вскоре помер и оставил детей сиротами, мать Александра стала выпивать и превратилась в пьяницу, но вскоре умерла, оставила детей круглыми сиротами. Феоктист был уже женат, Агафья и Графира были взамужем, оставались Тимофей, Евдокея и Татьяна. Так как оне были красивы, их сразу разобрали. Татьяна родилась в 1944 году, десятилетня она осталась круглой сиротой, была красавица, но прокудница, часто пакостила, и никакого надзору не было, ни к чему не приучёна, толькя в огороде ухаживать научилась.

 

5

С 1955 года харбинсы поехали в Гонконг, там и встретились с нашими.

У харбинсов насчёт обряду было строго. Оне купленну одёжу не носили, толькя свою, у наших синьцзянсов было по-разному, хто носил, а хто нет. У синьцзянсов в Китае в деревнях были и неверующи, и разного согласия, и друг другу не мешали и жили дружно. У харбинсов наоборот – толькя одно согласия часовенно, и с неверными никогда не жили; дистиплина церковная была строгой, пение по крюкам и деменьствóм соблюдалось строго, был большой порядок. У синьцзянсов всё было слабже, пение было по напевке, крюков не знали. У синьцзянсов чин в моленных мужчины и женчины читали и пели, у харбинсов толькя мужчины читали и пели, женчинов не допускали, ради соблазнов.

Харбинсы с 1957 года уже поехали в Бразилию и Австралию, синьцзянсы первы поехали в 1961 году в Австралию, в Аргентину и в Бразилию. Харбинсов было под четыреста семей, а синьцзянсов триста с лишным семей. На первым судне в 1961 году боле сотни семей отправились в Южну Америку, в Бразилию и Чили. В пути известили, что в Чили, куда везли русских, шли землетрясеньи, ето было в Девятым регионе, в Темуко. Тогда Красный Крест обратилось в государьство Аргентинско, и Аргентина для пробы разрешила принять четыре семьи.

Первы переселенсы в Аргентину – ето были Можаевы, Зенюхины, Шарыповы и мы, Зайцевы. По океяну мы плыли два месяца. В Буенос-Айресе нас устроили в никониянской церкви. Интересно, что в Буенос-Айресе очутилось очень много русских белых – военных и светских разных чинов. В Буенос-Айресе мы прожили три месяца, и нас переселили за тысяча сто килóметров от Буенос-Айреса в Патагонию, на Чёрную реку, под названием Синяя долина, провинция Рио-Негро.

Дали нам по два гектара земли и матерьялу на дома и кормили нас три года. Но ето было не сладко: язык незнаком, ближний город сорок километров, и то через реку, все надо перевозить на пароме, а ето всё деньги, а их нету; климат, природа не по души.

Оказалось переселенсов четыре семьи и три согласия: Шарыповы – спасовсы, Зенюхины и Можаевы – егоровски часовенного согласия, мы – александровски часовенного согласия. Шарыповы с Зенюхиными вечно что-то делили и всё ходили к нам жалобились, но тятя ни с кем не связывался, жил себе и горевал да маме доказывал, за то что сманила ехать в ети страны, стал пить, курить да маму бить. Интересно, почему его ничего не интересовало и ничего ему было не надо?

Работали на местного помешшика, под именем Ревежя, садили картошку и помидоры, но расчёту никогда не видали, он что хотел, то и делал с нами. А чтобы выжить нам, мама рóстила индюков, вывозили их в город и продавали, вот етим и жили, а вырашивала она их по триста – четыреста, индюки велись очень хорошо.

В 1966 году государство разрешило принять ишо сто семей: уверились, что переселенсы не конфликтивны, не политически, а чистыя трудяги. А привезли их сто километров ниже по етой же реке, под названием Важе-Медьё, «Средняя долина», в посёлок Луис-Бельтран. Неподалеку от етого посёлка, за пять километров, устроили две деревни, от етого посёлка в разны стороны: одна деревня под названием Чакра-20, вторая Коста-Гута. Хто нас устраивал: Красный Крест всё ето в Толстовый фонд передал, и помощь была немалая. А хто распределял: ето был Мариан и Юрий, фамилий не знаю, оне участвовали в Бразилии и в Аргентине, Красный Крест. На кажду семью давали по пятьдесят гектар земли, один трактор с инструментом, матерьял для домов и зарплату на кажду семью, по величеству детей.

Но Мариан и Юрий выдали на кажду семью по пять гектар земли, а вдовы́м и бездетным по два с половиной гектара земли, по одному трактору на кажду деревню, кирпичей на дома и кормили три года, а остальноя всё прикарманили. Старообрядцы на всё ето махнули рукой: за всё ето надо молиться, и всё ето чужоя.

Мы, четыре семьи, проживали на Синей долине, и нам было нелегко. Бывало так. Мама на Пасху Христову посылала нас к Шарыповым помолиться, а сама оставалась варить и стряпать на Пасху. Мы с радостью бежим молиться, нас в дверях стречает бабушка Аксинья, жена наставника, и говорит:

– Зайчаты, уматывайте!

Приташились мы домой, мама спрашивает:

– Вы что вернулись?

– Баба Аксинья выгнала. – Мама в слёзы и посылает нас к Зенюхиным: нас там не гнали.

Антошка Яковлевич Шарыпов, внук наставника Василия Васильевича, был боле проше из семьи, он часто говорил:

– Вы не из хорошей породе, а мы из хорошей.

Мама говорила:

– Ты посмотри, что внушают детя́м.

Ето те саменьки, которы получились красны и ка́знили своих, когда советские сказали им, что «вы красны, дак покажите пример, езжайте первые на родину». Нет, они улизнули и разбежались. Здесь им прозвища было «красножопики».

Как-то раз приезжает Юрий и спрашивает:

– Вы довольны? Вам, поди, ишо земли добавить?

Тятя и Можаевы отвечают:

– Нет, перевезите нас к своим, в те деревни.

Юрий отвечат:

– Хорошо, перевезём. – Потом обращается к Шарыповым и Зенюхиным и также спрашивает: – Вам земли добавить? – Оне с радостью согласились. – Им отвечает: – Землю Зайцеву и Можаеву возмите, а их перевезём в Луис-Бельтран.

К етому оне уже породнились: Василия Васильевича младший сын Евлампий, парень уже тридцатилетний, взял Татьяну Афанасьевну Зенюхину, сестру Макара Афанасьевича. Девка порядошна и красива, религиозна, а Евлаша Васильевич – развратник, табакур, пьяница и бабник.

 

6

Нас переселили в деревню Коста-Гута и дали нам по пять гектар земли и кирпичей на дом. В етой деревне было тридцать семей, ето были кланы Матвеевы, Сне́гиревы, Усольцевы, Овчинниковы, Пятковы, Самойловы, Антиповы, Масалыгины, Скороходовы, Можаевы и Зайцевы. Проживали, слава Богу, дружно, занимались фруктой и садили помидоры на рынок и на фабрику: в Луис-Бельтране было две фабрики, производили помидорну пасту.

Мы садили каждый год по три гектара помидор и брали во кругову́ по семьдесят тонн с гектара, тридцать процентов шло на рынок, а остальное на фабрику. Одного трактора на деревню не хватало, приходилось работать на конях, но заработки были очень хорóши, и народ стал покупать новые трактора. Брат Степан стал надоедать тяте:

– Купи трактор.

Тятя не хотел, говорил:

– Кони хороши.

Степан приставал:

– Все люди на новых тракторах, а мы чё, всех хуже, что ли? Деньги есть, купи трактор!

Тятя за ето ему вложил, но Степан не отступал, и мама туда же с Евдокеяй, и сусед Самойла Андреич Матвеев:

– Терентий Мануйлоч, Степашка прав: бери трактор, не прогадашь.

И вот тятя послушал суседа совет, он его любил: был очень хороший старик, порядошный, хозяйственный и религиозной. Тятя купил подёржанный, но в хорошим состоянье трактор.

Росли мы, как все дети растут, но запомнилось мне две вещи. Брат Григорий, когда его брали на руки, он вился как червяк и радовался, а меня когда брали на руки, я орал, не любил, чтобы меня брали на руки, любил играть сам себе; где играю, там и засну. Все говорили: «Какой-то нелюдимый». Когда пошёл в школу, у меня всё пошло хорошо, я старался, меня учительница любила, и школьники тоже, особенно девчонки, потому что я не давал их обижать и всегда заступался за обиженных.

Так как в России было коммунизм, за ето нам приходилось несладко. Нас аргентинсы не любили и называли нас коммунистами, а прозвища нам было «русо де мьерда» – русские говно.

Как-то раз весной идём в школу, нас было двенадцать ребятёшек и девчонок, мне было девять лет. Идём нимо садика, смотрим: шелковица спелая, подбежали, стали есть, хто в пакетики собирать. Смотрим, подъезжает полиция. Всех нас проводили в полицию, офицер угодил злюшшай, да как взялся нас бить резиновой колотушкой, заставлял нас падать, скакать, танцевать, петь, издевался как мог, все пакетики с шелковицей столкал нам в рот. С етого время я остался заикой. Стали рассказывать родителям, но оне знали, что ничто не вы́ходишь. Полиция имела большой авторитет, да и русских ненавидела: коммунисты, да и всё. Бывало даже так: аргентинсы напакостют, а русским попадало. Мне досталось три раз от полиции ни за что, и у меня осталась травма, я возненавидел полицию.

Родители нас не проверяли, как мы учились, и ето большая ошибка. Я дошёл до четвёртого класса, и мня больше не пустили в школу, сказали: надо работать. Евдокея одна прошла семикласску, Степан до пятого, Степанида до пятого, а Григорий три года просидел во вторым классе, и в консы консов выгнали его из школе, потому что дрался, не учился и пакостил. На самом деле ему грамота не шла никакая, и дома он старался делать всё на вред, никого не слушался и пакостил, тятя за ето его избивал и нервы ему испортил, он остался навсегда травмирован – от полиции да от отца, и всегда говорил: «Никогда не покорюсь!» Бывало, тятя выгонял его из дому и он скитался: где в сене спал, где в кустах в чашше́, и всегда мама его разыскивала и уговаривала. У его и с друзьями не шло, и тогда праздновал с нами. Тут мне доставалось от него. Почему: дома я всегда старался угодить, тятя куда бы ни послал, я всегда бегом – коня поймать запрягчи, воды поднести, в кузнице, на лодке за вёслами. Данькя туда, Данькя сюда – Данькя везде. За ето меня любили, с братьями и сёстрами я старался быть в дружбе, и с друзьями дружно, и в моленне старики любили. Читать не знал, а гласы́ все знал на память. Бывало, старики загуляют, приходют к нам:

– Данькя, спой на вот такой глас.

Мне стыдно, тятя крикнет:

– Ну, спой! – Приходилось петь.

Тятя маму спрашивал:

– Настасья, где ты такого сыганёнка выдрала?

Мама отвечала:

– У тебя надо спросить.

Люди, которы знали наше племя, говорили:

– Етот не в Зайцевых, а в Шутовых.

Я не знал, что ето обозначает. Вот за ето за всё мне попадало от Григория, он злился и мстил мне, а я всегда думал: «Женюсь, не буду так делать, как тятя, а буду всех любить равно».

У нас тятя как загулят, так всех нас разгонят, и маме попадало. Мама терпела и мучилась, но дошло до того, мама решила разойтись, почувствовала, что дети подросли и уже работают, предъявила:

– Давай разойдёмся. Живёшь не по закону, пьянствуешь, дерёшься, мне всё ето надоело.

«Да, – он задумался, – да, она права», и сказал:

– Я буду жить по закону, ежлив будешь мне во всем угожать.

– Да, – она сказала, – я буду во всем угожать, толькя иди в моленну и просись в собор и живи по закону.

Тут произошло следующа. Шарыповы с Зенюхиными не ужились вместе, дошло у них до винтовок. Евлаша Васильевич не жил с Татьяной Афанасьевной, а шлялся, и у них получилась вражда. Тогда Макар Афанасьевич Зенюхин приехал к тяте с просьбой и стал просить тятю, чтобы купить земли около деревни. Тятя ему помог, и оне переехали суда, а Шарыповы одне не захотели жить и тоже приехали и купили земли недалёко от деревни.

Тятя обратился в ту деревню и стал проситься в егоровский собор. Ему ответили:

– У нас наставника нету, мы собираемся и молимся без наставника.

Тогда тятя обратился к Шарыповым и стал проситься. Ему ответили:

– Ты жил не по закону. Поживи, приходи молиться, а мы посмотрим, как ты будешь держаться.

Тятя долго ходил и всё просился, но дед Василий Васильевич всё отлагал.

Вскоре мамин брат по матери Степан Демидович Шарыпов давай праздновать с Марьяй Васильевной Шарыповой. Тогда Василий Васильевич стал тяте говорить:

– Скажите Степану, чтобы с Марьяй не праздновал, а то принимать не буду.

Тятя ему говорит:

– Где же он нас послушат!

– А вот как хочете.

Мама стала брату говорить, он захохотал. Вскоре оне убежали в Буенос-Айрес и нажили там дитя, тогда вернулись и пошли к родителям её, давай кланяться и прошаться. Бабушка Аксинья вышла и сказала своёй дочери: «Ты не кланься, пускай он кланется: он виноват». Но он поклонился и прошался, их простили и приняли. Толькя тогда нас приняли, и бабу Евдокею Савельевну, и Ефима Савельевича Шутова. Вот какая справедливость.

Тятя всегда ходил молиться, дед Василий Васильевич всегда хорошо убеждал и читал хороши поучение, тятя изменился и стал крепким християнином.

Дед Василий Васильевич Шарыпов на самом деле был добрый и кроткий наставник, вся проблема заключалась в бабушке Аксинье, девичья фамилия Огнёва: жестока и злая. У них было три сына: Яков, Давыд, Евлампий – и две дочери: Марья и Лукерья. Все три сына угодили в бабушку, а дочери угодили в деда – кроткия. У Якова Васильевича и Марфе (фамилия девичья Ракова, тоже лукава, хитрая и ехидная) было у них четыре сына, шесть дочерей: Прасковья, Гаврил, Антон, Андрей, Анна, Ульяна, Ольга, Анисья, Ирина и Евгений.

Мы работали дружно, кроме Григория: он не хотел работать. Тятя никогда не нанимал рабочих, надеялся всегда на нас, но мы старались. Евдокея была тихая на поворотах, но старательна, Степан слабый, часто похварывал, а мы со Степанидой крутые, всегда вперёд наперебой.

К русской грамоте и славянской духовной мы мало учились. Евдокея и Степан учились у деда Тимофея Корниловича, а мы у маминой сестре по матери – моя крёстная мать, у неё учились. Я по-русски научился коя-как писать и читать, а по-славянски прошёл толькя азбучкю. Крёстна мало нас поучила, но и то слава Богу.

Наши старообрядцы набрали тракторов, инструменту. Земли стало не хватать, пошли по арендам, брали группами землю неровнену, ровняли и сеяли помидоры, заработки были хорóши. Но тятя не захватывал, на ето не смотрел.

В ето время некоторы наши поехали в США на свой счёт. Иван Иванович Овчинников с сыном Германом продали тяте землю два с половиной гектара, и мы продолжались садить на своёй земле.

Слухи прошли, что в США хорóши порядки, хорóши заработки и власти порядошны, – засобирались в США. А тут в Чили настала коммуна, и в Аргентине стал президент Хуан Доминго Перон в 1973 году. Наши все напугались, и разом все в США. Тятя уже списывался с дедом Мануйлом, он его приглашал, но тятя всё тянул, мама всё молилась Богу и просила: «Ежлив к лучшему, то открой дорогу, а нет – закрой дорогу нам и нашему рóдству».

Детство я провёл очень весело, ето са́мо незабываемое в жизни. Друзья мои были Усольцев Василий, Терентий, Венедикт, Сне́гирев Тимофей, Матвеевы Агафон, Фатей, Евтропий, Зенюхины Александр и Михаил. Праздновали очень весело и дружно. Зимой играли в шарóвки, в чижик, в лапту, бить-бежать, из кругу мячом, в прятки, ходили рыбачить, весной ходили купаться, на реке ловили утят, гусят, пташат и всё это рóстили, летом ходили по фрукты, купались. Степан с Евдокеяй тоже праздновали очень весело. В ихней ровне было очень много ребят и девок, играли оне тоже в те игры, что мы играли, и окрóме того в круга́ – в хороводы, пели песни, плавали на лодках, ходили в кинах.

Евдокея праздновала с Антоном Самойловичем Матвеевым, оне очень друг друга любили, в 1973 году хотели после Пасхе свадьбу сыграть, но Великим постом Антон попал в аварию и его убила машина. После тóго Евдокею сватали много женихов, но она не пошла больше ни за кого.

Степан праздновал с Палагеяй Ивановной Сне́гиревой, у их любовь кака́-то была необычна. Как чичас помню: работам на пашне, и Степан часто стоит задумается, или улыбается, или грустит. Евдокея всё смеялась и говорила: «Что, Стёпонькя, грустишь?» Степан очухается и смеётся – у их всегда были каки́-то тайные советы.

Но судьба распоряжается по-своему.

В 1974 году приезжает с Бразилии Мефодий Лавренович Ры́жков – красавец миллионер, и именно стал сватать Палагею Ивановну. У Палагеи отца не было, он погиб в Китае, мать Марья Самойловна стала советоваться со своими: у их какó-то рóдство побочно было с Мефодиям, и вот тебе. Самойла Андреич всегда говорил Степану:

– Степашка, руби тополинку!

А Степан всё отвечал:

– Ишо молодой.

И вот оне решили отдать за Мефодия. Степан ходил сам не свой, плакал, нервничал, злился, и Палагея дала ему знать, что она готова была бежать из-под венца за него. Он был несмелый и проспал свою судьбу. После того мы Степана такого весёлого не видали никогда.

У Степана с друзьями отношение всегда было очень хороше, и с девчонками тоже. У Антона Яковлевича Шарыпова как-то с друзьями не ладилось, и он всё ластился к Степану, поетому оне всегда были вместе. Но вскоре коварная судьба распорядилась по-своему.

 

7

Все уехали в США, в штат Орегон, в Аргентине осталось всего девять семей, порядошных всего три семьи, включая тятю. Но праздновать уже было не с кем: хто остался – ето были дети пьяницев, и уже пили и любили споить. Нас одоли́ла тоска, не с кем было праздновать. Говорили тяте:

– Тятя, поехали в Америку! – Тятя не хотел.

Суседи говорили:

– Терентий Мануйлоч, не сиди: дети большие, с кем будешь определять детей? Не поедешь – детей потеряшь.

Тятя всё отнековал, мы настаивали:

– Но тогда скупай землю у людей, хто уезжает, деньги есть, бери машинерию, будем работать.

И на ето не соглашался. Он какой-то был странный, никогда с детями не любил советоваться, нам ето не нравилось. Потом как-то нехотя согласился поехать в Америку, стали оформлять документы медленно. Ето было в 1974 году, в 1975 году у США появился какой-то конфликт с Китаям, США закрыла всем китайцам визы, а мы родились в Китае, хоть и не китайцы. В етих страна́х так: в какой стране родился, такой и национальности. У кого были родители русски, те получили визы, а остальные так и остались до 1979 года.

Пришлось нам праздновать с Вавиловым Ванькяй и Колькяй и с Коноваловым Тришкой. Девчонки были Вавилова Дунькя, Коновалова Лушка, Шутовы Фрося, Панка и Гливка, и мы: Евдокея, Степан, я и Степанида. Но ето уже не празднование, а пьянки да гулянки. Как толькя соберёмся, стараются споить, даже бывало, что и схватывало, но понимание было такоя, да запредставлялся.

Нам ето не нравилось, и мы просили тятю: «Хотя бы увёз нас в Уругвай!» Знали, что в Уругвае живут харбинсы, но живут порядошно и сильно в религии. Но тятя не соглашался, мы стали обижаться и на вред стали ему делать. Тут пошли тансы-мансы, научились со Степаном пить, курить, первых женчинов познали, ето были Лушка, а потом Гливка, а потом и аргентинки пошли в ход. Тятя с мамой ето всё узнали, давай нас гонять, но мы отвечали:

– Хто вам виноват, везите нас в добрый народ.

Тятя не хотел, но мама как-то уговорила тятю, и отпустили Евдокею и Степана, и сам тятя поехал в Уругвай. Вернулись с хорошими новостями: земли там недорогие, и мы бы сумели купить сто гектар земли и необходимую технику. Харбинсы правды очутились воздоржны, религиозны, дистиплина в моленне строга и большой порядок, крюковоя пение, молодёжь вся грамотна. Ето всё нашим понравилось, но удивились, что с базару берут мясо и конфетки. Фёдор Иванович Берестов стал заигрывать с Евдокеяй, а Степан – с Парасковьяй Ивановной Берестовой. Евдокея стала приспрашиваться, почему берут с базару мясо и конфеты, ето донеслось до наставника Ивана Даниловича Берестова, и сразу молва пошла против Евдокеи, а Парасковью стали наве́ливать Степану. И Степан договорился с Парасковьяй сыграть свадьбу через год.

Но одно им не понравилось. Как-то наших харбинсы шшитали за поганых, считали за третья посёльских в Бразилии. Когда разобрались – ето обозначает спасовцы, и Шарыповы спасовцы, а мы были в Шарыповым соборе.

Когда наши вернулись с Уругваю, и стали рассуждать, что делать. Климат, земли в Уругвае нашим понравились, и недорого. Но как жить с харбинсами, ежлив ишо не жили вместе, а уже критики? А что будет, ежлив придётся жить вместе? Да ишо Парасковья промолвила: когда она выйдет взамуж за Степана, она переучит его по-своему. Значит, пташку не поймала, а уже оттеребила. Степану стали отговаривать, чтобы подождал. Ето было в 1975 году.

Когда старообрядцы уехали в США, слухи прошли, что у их пошло очень хорошо, хорóши заработки, всё дёшево, и оне стали быстро богатеть. Стали заказывать занавески для икон, картины, подушки, покрывала, рубашки-косоворотки – всё вышито, и платили хорошо. За кажду занавеску двести пятьдесят долларов, картины по-разному, подушки с покрывалом пятьсот долларов, рубахи двадцать пять долларов, пояски двадцать пять долларов. В Южной Америке многи стали заниматься вышивками и посылать своим родственникам, а те продавали своим и выручали своих в Южной Америке. Как-то раз маме говорю:

– Мама, научи меня ткать пояски, а может, сгодится.

Мама отвечает:

– Куда тебе, ты парнишко, ничего с тебя не будет, всё бросишь.

Но я настаивал на своём:

– Научи, мама, посмотришь, что не брошу, сама же видела: утят, гусят рóстил, цветки садил и выхаживал, и ето сумею вынести.

Мама решила научить. Стала показывать, как снуют поясок.

– Мама, всё я понял.

Стала показывать, как ткут.

– Всё понял. – Дошёл до рисунка: – Мама, как? – Мама показала.

Но всё, правды, первый пояс получился не очень ровный, второй лучше, а третьяй пошёл в США. Наткал двадцать поясков, и послали к знакомым, так как своёго прямого рóдства не было в США. Ета продажа шла очень долго, но в консы́ конса́х деньги получили и набрали матерьи на рубахи.

Григорий совсем вышел из рук, стал уходить из дому, стал знаться с аргентинсами самого нижняго уровня, стал пакостить, воровать и жить развратно, мама переживала и плакала, а тятя гнал из дому. Мама решила попросить своего брата Степана Шарыпова, чтобы он взял себе Григория. Так как у его дети были ишо маленьки, а ему нужны были рабочи, он Григория взял себе на работу.

Тимофей Корнилович Пятков, когда взял бабу Евдокею, жили оне очень дружно, Бог дал им сына, но он помер маленьким. Покамесь сводные дети были маленькие, всё было хорошо, но, когда дети выросли, пошло коса на камень. Бабины дети Степан и Марья оказались злые и жестоки, в отса Демида, а у Тимофея Корниловича дети нормальны, окрóмя моего крёстного Иремея Тимофеевича, он тоже был не гладкий. И вот дети их развели, но они прожили в дружбе до самый смерти. Когда баба осталась одна, ей досталось от етих семечек. Степан, бывало, даже наставлял наган бабе в голову ради деняг, Марья, бывало, таскала бабу за волосы. Баба со слезами рассказывала маме, что с ней творят дети, и стала болеть сердыцем.

Марья Демидовна – тётка, ето моя крёстна. Когда ребёнка крестют, крёстный и крёстна обещаются: какого приняли, такого и представить престолу Божию. Но я от её ничего доброго не видел, окрóме что научила читать и писать по-русски, а худого да больше – дальше увидим. А о крёстным Иремее ничего не могу сказать худого, а толькя хороше: всегда посоветовает чего-нибудь хорошего и приласкает.

Григорий, когда вернулся через год от Степана Шарыпова, стал ишо хуже. Степан не толькя его уговаривал, но, наоборот, разжигал против тяти, а за весь год, что он проработал, получил толькя одну куртку, и всё.

Жизнь продолжалась. Григорий по-прежнему пакостил, тятя был скуп, даже в кино деняг не давал, хоть сколь работай, но копейки не видели.

Как-то раз Григорий сманил курицу украсть, чтобы пойти в кино. Я долго колебался, но со страхом согласился. Украли две курицы у суседа и продали: у его клиенты уже были. Мы сходили в кино – как хорошо всё обошлось, благополучно.

На следующа воскресенье Григорий уже приготовил, где украсть индюка. Ето было подальше, у аргентинсов. Он выследил, когда их не бывало дома. Мы в воскресенье украли етого индюка и унесли в город, продали и пошли в кино. Когда мы шли в город, хозяин етого индюка нас видел, но что мы несли, он не знал. Приехал домой, и, когда он хватился, что племенного индюка не хватает, он догадался, что мы похитили его, и поехал заявил в полицию. Когда мы вышли из кина, нас поджидала полиция, да так нам дала! Григорий не рассказывал, и мне наказывал, чтобы не рассказывать, но я рассказал всё, нас отпустили. Когда мы пришли домой, тятя всё уже знал: полиция всё рассказала тяте. Тятя взял ремень да так нас устирóхал, что я до сего дня его благодарю. И с тех пор с Григориям больше никогда и нигде не участвовал и всегда старался его избегать, а когда мне надо было деняг, всегда сверх своёй работы прирабатывал на стороне и на ето праздновал.

Григорий часто сулился убить тятю, мы всегда отвечали ему: дурак. Как-то раз он провинился, тятя его избил. Мы стояли дрова кололи, тятя шёл нимо, он взял топор и пустил его в тятю, топор пролетел каки́-то шшитанны сентиметры от головы тяти. Мы напугались, все вместе связали его и увезли в полицию и всё рассказали, что получилось. Его забрали, увезли в столичной город, врачи-психиятры признали: испорченная нервная система, оставили в психическим отделении и лечили. Через три месяца отпустили на побывку домой, Григорий вернулся спокойной, весёлой – мы все обрадовались. Толькя надо было продолжать лечить, но родители не позаботились, а Григорий стал с друзьями выпивать – и снова вернулся на ту же точкю.

Я со своими друзьями продолжал баловать. Уже кины не стали интересовать, а интересно было потанцевать. В кажду субботу на тансы, а там девчонки.

 

8

В 1976 году мы коя-как выпросились поехать в Уругвай. Тятя пустил, дал на всех деняг Евдокее, и мы втроём: Степан, Евдокея и я – отправились в Уругвай. Степанида плакала просилась, но тятя её не отпустил. С нами поехал Ванькя Вавилов.

Приезжаем на границу – нас не пускают: мы несовершеннолетни, пропускают одну Евдокею. Мы потужили, лодка отходит – мостов ишо не было, – Евдокею проводили, а потом хватились: деньги-то все у Евдокеи, что делать? Как ни говори, до дому добираться тысяча четыреста килóметров. Дело было летом, жарко. Перву ночь ночевали в каким-то саду, комаров ужась сколь было, промучились. Утром решили выйти на дорогу, разделились: мы со Степаном, а Ванькя один. Нас подняла грузовая машина, водитель угодил добрый, довёз нас до Буенос-Айреса, всю дорогу кормил и напоследок дал нам на автобус доехать в центр Буенос-Айреса. Мы добрались до Чеботарёвых – ето Вавилов зять, а Ванькя уже там, подработали неделю и поехали домой.

Степан выпросил у тяти разрешенье через судью и вернулся в Уругвай. Меня не отпустили: много работы. Помидоры уродили хорошо, днём собирали, а ночью грузили, и я ехал на фабрику ставать на очередь, чтобы сдать помидоры, ето повторялось через день. Я старался, тяте ето нравилось.

Однажды пришёл с танцав усталый, голодный, но знал, что надо везти помидоры на фабрику, тятя поджидал. Прошёл большой дождь, я аккуратно вывез воз на дорогу и поехал в город. В городе мало время назадь копали канавы, проводили газ, ети канавы засыпали, но после такого дождя всё разжижа – мне ето в голову не пришло. Вижу, что несколькя тракторов спешат на фабрику, и мне тоже хочется поскорея сдать помидоры. Я ехал быстро, через канаву зарыту трактор прошёл, я почувствовал, но уже было поздно: телега первым колесом достала канаву и ушла до оси. У нас была привычкя яшшики не привязывать, тятя не давал, чтобы аккуратно возили груз. Но пять тонн помидор – ето в семь яшшиков вышины, вот как хошь, так и вези. На етот раз не повезло. Как толькя у телеги колесо ушло до оси, трактор стал намёртво, я вылетел, но ничего, телегу качнуло в одну сторону – яшшики полетели, качнуло в другу́ – в другу́ полетели, со сто семьдесят яшшиков на телеге осталось шестьдесят три. Ето было в 5:30 утра, уже светало, пришлось одному собирать и грузить, подъезжал дядя Степан Шарыпов, даже не помог. Я прогрузился до 14.00 п. м., ето было очень чижало. Как-то на самый верх загрузил яшик, и спина у меня схрустела, ето было очень больно, даже темнело в глазах. С горям пополам догрузил как мог, подъехал на очередь, очередь была большая, мне бы не сдать было в етот день. Я едва слез с трактора и едва дошёл до фабрики, объяснил свою ситуацию. Начальник фабрики пошёл на очередь, объяснил народу, чтобы пропустили меня без очереди. Народ с сожалением пропустил, я заехал на весы, свесили, доехал до платформы, а как сгружать – сам не знаю. Контролёр на платформе был чиле́нес, имя Серене, очень строгий, но увидел меня – бледного, еле волочусь, и стал спрашивать:

– Что с тобой, русич? Всегда такой весёлый, а чичас еле жив.

Я ему рассказал, что случилось, и он не дал мне разгружать, говорит, сам разгрузит. Всё разгрузил, простых яшиков загрузил и отправил, я заехал на весы свесил и отправился домой уже в 19.00 п. м.

Приезжаю домой, совсем ослаб и сляг в постель. И сэлый месяц пролежал в постели, но нихто не позаботился свозить к врачам, а спина после тóго время стала болеть до сего дня.

Вскоре подъехали Степан с Евдокеяй, и работа стала идти своим чередом.

Тятя был скуп и деньги любил, деньги у него всегда водились. Но мы всегда ходили почти голы, он брал са́мо дешёвенькя, на Рожество да на Пасху, а там как хошь. На пищу он деняг не жалел, продукту всегда было изобильно, был хороший охотник и рыбак, свиньей и рыбы, где мы проживали, было вдоволь. Я с малых лет привык к рыбалке и любил рыбачить.

Мама нас выручала во всех беда́х, и мы её любили и тятю всегда уговаривали, где что не так. Но одно мне не нравилось: всегда нас делила, «етот в тебя, а етот в меня», говорила, Евдокея в Зайцевых, Степан в её, Григорий в Зайцевых, я точный в тятю, Степанида в её. Правды, я тятин портрет, но характер – дальше обо всём выясним.

Однажды тятя напился, избил маму, мама стала замерзать, мы её отогревали в русской печи. Мне было шестнадцать лет, я подошёл к тяте и с такой суровостью сказал:

– Ишо маму заденешь, будешь иметь дело со мной.

– Сопляк, дерзнул сказать таки́ слова отцу!

Тятя, правды, больше никогда маму не задевал, но со мной после тех слов уже был не такой, какой был раньше, и я всегда жалел те слова. Знал, что в Святым Писании написано: хто почитает своих родителей, тот счастливый и долголетний на земли, а хто злословит родителей, тот несчастный, и его дети отомстят в семь раз больше.

В консэ 1976 года Вавиловы, Шутовы и Коноваловы уехали в США, и мы остались без друзей. Хто остался, у всех дети маленьки, и стало совсем не с кем праздновать. В США нас не пускают, в Уругвай тятя не хочет, стали мы настаивать: тогда давайте арендуем больше земли и будем работать по-сурьёзному. Тятя не захотел. Григорий уже ушёл из дому. Я стал говорить:

– Ни уезжать к добрым людям, ни работать. А что делать? Я ухожу из дому.

Тятя отвечает:

– Уматывай!

Я собрался, уехал в город Чёеле-Чёель, за двадцать килóметров от дому, и устроился в мунисипалитете, там научился работать каменшиком и часто был у начальника на посылушках. Я старался угодить, за ето меня любили. Однажды зимой под мост упала какая-то запчасть, все собрались начальники: что делать? Я, недолго думавши, сказал начальнику:

– Хошь, я достану?

Начальник говорит:

– Да как? Вода холóдна.

Я разделся, прыг в воду, с первого разу нашёл, с второго разу достал. Ето было утром, восемь минус, начальник покачал головой и говорит:

– Увезите его домой, пускай отдыхает.

После того где каки́ опасности, всегда меня вызывали. Проработал я семь месяцав в мунисипалитете, приезжают ко мне сестра Евдокея и брат Степан и стали уговаривать, чтобы я вернулся домой, говорят, что нашли земли десять гектар и тятя даёт трактор. Я с радостью вернулся.

И стали садить помидоры, помидоры уродили хорóши, мы заработали хорошо, за аренду заплатили, тяте за трактор тоже заплатили деньги, на год продукту набрали, первый раз удалось мне набрать одёжи какой надо было.

В 1974 году пресидент Хуан Доминго Перон умирает, осталась жена Исабель Естела Мартинес де Перон, министр економи́и Лопес Рега. В стране пошли непорядки, Лопес Рега обворавывает страну и убегает без вести. Наступает пресидент военный, Хорхе Рафаель Видела, и во всёй Южной Америке настала ера военных и стали преследовать всех, хто понимал жизнь по-сосиялистически. Мы когда ходили на танцы, бывало, забегут полиция на танцы, всю молодёжь несовершеннолетню угонют в полицию и издевались как хотели. Хто возражал, тот терялся. Мне тоже пришлось побывать два раза́, но я терпел, знал, что русский, а ето обозначает коммунист, дважды два можно башку потерять.

А танцы неохота было оставлять, так как был хорошай танцор. Один раз вышел по соревнованию вторым, ето было танго, вальс, па́со дóбле, ранче́ра, чамаме́, ку́мбья. Мама переживала и заставляла дать клятву перед иконами, чтобы никак не взял аргентинку, – мне приходилось давать клятву. Но я не боялся, знал, что едва ли найдётся девушка, котора бы думала о сурьёзной жизни. Аргентинские девушки весёлые и ласковы, но у их мысли – думают толькя о сёдняшным, о завтрашным дне нихто не думают, и ето мне не подходило. Моя мечта – в жизни должен быть проект, как жить, чем заниматься и какой принцип, и жена тоже должна свою долю вложить в жизнь, а не то что муж по дрова, а жена осталася вдова.

Когда садили помидоры последний год, праздновали мы все вместе: Евдокея, Степан, я и Степанида. Ходили на танцы, и там Степанида стала праздновать с однем чиленсом, с Хосе Луис Гажего. Мы ей наказывали: будь аккуратне, оне здесь липки, но она не слушала, ей было шестнадцать лет, и она убежала за него.

Открою мою тайну. Да, я любил повеселиться, курил, брился, пил и девушак не оставлял, но сердце у меня ныло, и я всегда слезами уливался и Бога просил: «Господи, за моё беззаконие дай мне болезни перенести и напасти перенести, но спаси мя». Ето прошение было часто, я знал, что каждый человек должен перенести напасти – етим человек искушается и очищается.

 

9

В 1978 году подхожу к тяте с такой речью:

– Тятя, надумал я жениться, надоела мне вся ета развратна жизнь.

Тятя с мамой напугались:

– Ты что, как, с кем, где?

– Пустите меня в Уругвай, хочу поискать себе невесту.

Они обрадовались, благословили мня на доброя дело. Ето было зимой, в июле. Отправили нас с Евдокеяй, ей всё уже знакомо, и у нас с ней всё всегда шло как по маслу.

Приехали в Уругвай, заехали к дальнему родственнику по Шутовым, Ивону Максимовичу Ефимову. На другой вечер пошли на вечёрки, к Ивану Даниловичу Берестову. Конечно, за время девчонки пригласили. Приходим на вечёрки. Ой как чу́дно! Пóлна изба девчонок, парней мало – ну, думаю, повезло же мне! Девчонки занимались вышивкой, моёй ровни было двенадцать, и поменьше было тоже двенадцать, парней моёй ровни было четыре, и поменьше было семь. Етим же вечером пришлось познакомиться с парнями, ето были Фёдор Иванович Берестов и брат его Василий Иванович, Марк Иванович Чупров и Алексей, брат, Иванович. Етот вечер пообчались, и мня насторожило: всех просмеивают, всех копают, мне как-то было неловко. Зачем так поступают? Девчонки песни пели и частушки пели. Ето всё было чу́дно, мне надпоминалось, когда в Аргентине проживали до США.

Днями помогал Ивону Максимовичу заготовлять дрова, и удавалось знакомиться с деревней. Ето была ма́ленькя деревушка, десятисемейна, но многодетна и бе́дна, именем Офир. Занимались оне – доили коров, разводили пасеки, садили сахарную свёклу, садили огороды, нанимались на стороне, прорубали, пололи, копали свёклу, вечерами ткали и вышивали – ето всё посылали в США на продажу.

Я в свободное время ходил знакомился с деревняй и всё и ко всему приспрашивался. У меня с малых лет был интерес к пожилым и старым людям, как-то чувствовалось: уверенность, и доверие, и опыт жизни, что в молодёжи нет. Ето в деревне людя́м понравилось: такой молодой, всем интересуется, со всеми ласковый, вежливый и обходительный. Ну что сделаешь: такого Господь создал, таким и быть.

Пришла суббота. После русской бани пошли в моленну. Началась служба. Вот тут мне пришлось дрогнуть: как всё чинно, и порядошно, пение всё по крюкам, плавно, чтение грамотно, дети восьмилетни – и уже читают. Вот тут я задумался: «А я что – чурка с глазами, мне никогда, думаю, не научиться, грешному».

В воскресенье отмолились, нас пригласили обедать – наставник Иван Данилович Берестов. Мы пришли; стол был накрыт, помолились «Отче наш», сяли за стол, благословились, стали кушать чинно, безмолвно. На столе было всё изобильно: пироги рыбны, ша́нюжки, пирожки, соусы, суп, лапша, окрошка, рис с подливом и, конечно, три чарки бражки. Накушались, помолились «Достойно есть», «За здравия», поблагодарили и пошли праздновать. Парни пригласили зайцев охотничать – мне не по сердцу: надо к девчонкам, а тут бегать с собаками за зайцами. Виду не показал и пошёл за ними, бродили день, мне было невесело, но что сделаешь?

В будни днями Ивону помогал, а вечерами на вечёрки ходил, етими вечерами боле признакомился к девчонкам и стал с ними заигрывать, со всеми равно, старался никого не обидеть и со всеми вежливым быть.

На неделе случился праздник. По обычаю помолились, на етот раз пригласили Марк и Алексей Чупровы обедать. Пообедали, и наши парни засобирались на кабана, на охоту, я молчу: что будет дальше. Собрались, пошли на охоту – со всех сторон подсмешки, подковырки: ха-ха-хи да ха-ха-ха, я не выдержал и сказал:

– Я не приехал сюда по лесу лазить, я приехал с девчонками играть. – И ушёл от них. Конечно, мне было легко уйти от их: с девчонками находится сестра.

Пришёл к девчонкам, оне играли в хороводы. Было мале́нькя неловко с моёй стороны, и так же с ихной, оне хотели прекратить, но я их уговорил, и стали играть. Ето было так весело, и проиграли сэлый день – в хороводы, вдовца, из кругу мячом, песни пели – ето был полный фольклор. К вечеру явились наши парни, с надсмешками и подковырками, но нихто на них внимание не брал. А нам было так весело, такоя не забывается никогда. Я провёл себя со всеми вежливо и аккуратно, девчонкам ето понравилось, слухи прошли. Так то чё и не праздновать: со всеми вежливый, ласковый, обходительной, не то что наши эгоисты, всё им не так.

Выяснилось, что наши парни старались увести меня подальше от девок, потому что ре́вновали одну девку, именем Графира Филатовна Зыкова – красавица, дочь Филата Зыкова, врача-травника, терапевта. Етим парням толькя Зыкова фамилия была не рóдство, поетому оне и ре́вновали, боялись потерять свою красавицу. Да, она была очень красавица, но была и очень гордая, а я гордых вообче не любил. Постепенно наши парни успокоились, поняли, что ихна красавица в безопасности.

Праздности продолжались весело, я к девчонкам вошёл в доверие, и оне забегали за мной, и родители заприглашали и поклоны запередавали. Мы жили у Ивона Максимовича, а жена у его Агафья Садофовна Ануфриева – двоюродна сестра Марине, жене Ивана Даниловича Берестова, – и брат Сергей Садофович, оне мне внушали: бери ту да другу́, та такая, а друга́ такая, но боле внушали, чтобы взял у Ивана Даниловича Вассу, что рабоча, хозяйственна, порядошна. «Да, – я отвечал, – та хорóша, и друга́, и третья», а на уме думаю: «Сам разберусь».

За месяц празднования как-то мне пала на душу Марфа Фёдоровна Килина – красива, бóйкя, шу́стра, весёла, песельница, да и слух про её хороший: са́ма старша, вся работа на ней стоит, да и можно сказать, она и подняла всю семью на ноги. Везде успевала: на пашне, дома, да и са́ма быстрая вышивальница, вышивками обгородила всю отсовскую землю – три гектара, завела коров – обчим, самые хорошие успехи в дому – ето Марфа.

Первоя приглашение нас как гостей пообедать – ето было в праздник Успение Богородицы. Обед был прекрасный, но Марфа вела себя очень скромно и стыдилась меня, мне было очень неловко, да ишо при родителей. Родители – ето те самы, которы с Китаю: Фёдор Савельевич Килин и Татьяна Ивановна Мартюшева. Поженились оне в Бразилии, штат Парана́, город Понта-Гросса, деревня Санта-Крус, приехали оне в Уругвай в 1966 году. Все поехали в США – двадцать семей поехали в Уругвай: не поехали за доллара́ми, но поехали духовность сохранять. Даже был спор, что «вы поедете нищету ловить», но оне не слушали. Один пример был такой. Два брата, Потап и Павел Фёдоровичи Черемновы, двоюродны братьи Фёдору Савельевичу Килину, заспорили между собой. Старший брат Потап Фёдорович говорит младшему брату Павлу Фёдоровичу:

– Едете в Уругвай – ето нищета, последни штанишки отдай.

Павел отвечает:

– В США – души отдай.

Дядя Федос Тимофеевич Ревтов в Бразилии был представителям и руководителям и в Уругвае был первым проводником. Когда мне было пять лет, Федос Тимофеевич и Гаврила Кузнецов приезжали в Аргентину, где мы проживали четыре семьи, на разведку. И чу́дно, дядя Федос Тимофеевич ишо с России был знаком с дедом Фёдором Можаевым, и вот пришлось встретиться через столь много лет в Аргентине. Когда дядя Федос Тимофеевич с Гаврилом Кузнецовым приезжали, я чуть-чуть их помню, а Можаевы потом ездили к нему в гости. Вот и мне пришлось встретиться с нём в Уругвае и даже породниться: как ни говори, он Фёдору Савельевичу Килину родной дядя.

После тóго обеду у Марфе как-то при каждой встрече с Марфой я чувствовал себя неловко, сердце билось и что-то мне не хватало, не мог дождаться праздников, чтобы попраздновать вместе с ней, и она так же: как увидит меня, потупится и покраснеет. Но мы виду не показывали, но где ты скроешь! Все догадывались. Бывало, в праздники вечером играли во вдовца – ето так стоит круг девок и ребят, один всегда лишный, он или она, бегает вокруг, кого заденет – должен догнать и поймать. И вот часто приходилось: стоишь, девчонка бежит, заденет и убегает, и вот и догоняешь. Но интересно то: девка-то бежит дальше в лес, чтобы повеселиться наедине, да и чтобы посватал, но у мня уже сердце занято. Все красивы, все хорóши, но у меня одна са́ма дика козулькя и са́ма стеснительна, она с ума не сходила.

Дома Ивон с Агафьяй уговаривали меня, чтобы взял Вассу. Поняли, что у меня к Марфе отношение особое появилось, давай лить на Фёдора Савельевича: что он лентяй, жулик, исплотирывает девчонок, что Марфа хорошая девчонка, но изнадсажёна, а мать Татьяна пьяница, засранка, сплетня – как будьто хуже их нету. Мне приходилось отвечать: «Да-да», но на уме думал: «Мне с ними не жить, а другой невесты мне не надо». Но оне влияли боле на Евдокею, и Евдокея говорила мне:

– На самом деле, Данила, подумай, все ету семью хают, возми лучше Графиру Филатовну.

Но Евдокее я говорил прямо:

– Мне никаку́ другую не надо, я выбрал по душе и всё, меня больше нихто не убедит, каку́ девку сватать.

Один Сергей Садофович всегда говорил:

– Данила, никого не слушай, девчонка хорóша, бери – не ошибёшься.

Мы с нём часто бывали вместе то на рыбалку, то по дрова, то ишо куда-нибудь.

 

10

И вот мы с Марфой стали за ручкю ходить, веселиться, друг об друге тосковать. Наш срок в Уругвае подходил к консу, а мне было неохота вёртываться, и я решил офисияльно посватать. Ето было на вечёрках, после вечёрок я проводил Марфу домой, у ворот остановил и давай сватать. Она выслушала мою речь и ответила:

– Да, я пойду за тебя взамуж, мне окрóме тебя больше никого не надо, приходи сватай.

Я её крепко поцеловал, и она, бедняжка, чуть не упала: за всю свою молодую жизнь первый раз её поцеловали.

Пришло воскресенье, пошли праздновать, я Марфу за ручкю, отстали, давай разны речи вести, она мне говорит:

– Мне неудобно, посватал не посватал, а я уже согласилась.

– Марфа, ето са́мо правильно, должно быть завсяко-просто. Да и у мня срок кончается, надо уезжать, а я не хочу.

Она:

– Но ладно, хорошо.

Етот день мы провели с ней, не чаяли души от радости. Вечером я попросил деда Садофа, чтобы он поговорил с Фёдором Савельевичем Килиным, что мы хочем идти сватать Марфу, дочь ихну. Он сказал:

– Дайте нам посоветоваться с дядяй Федосом Тимофеевичем на неделе, а в то воскресенье приходите.

Дядя Федос жил пять килóметров от деревни. Когда Фёдор Савельевич пришёл к дяде Федосу за советом, тот выслушал и сказал:

– Парень молодой, молодого всегда можно приучить к добру. Отса его я знаю: спокойный мужик, хотя и выпивает. Но у вас семеро девчонок, и, за кого будешь отдавать, постарайся, чтобы парень остался в Уругвае, и отдавай. Слухи идут, что парень старательный, а ето хороший знак.

На следующая воскресенье вечером я попросил добрых людей: Ивону Максимовича, Агафью Садофовну, деда Садофа, Сергея Садофовича, Мавру Анисимовну и Евдокею-сестру, – пошли сватать. Пришли к Килиным, постукали в двери, сотворили молитву, нам ответили «аминь», мы зашли, помолились-поздоровались. Нас посадили как дорогих гостей, дядя Садоф завёл речь о женихе и невесте, Фёдор Савельевич объяснил, что был у дяди Федоса и что он посоветовал.

– Мы не против, но вопрос такой: Данила Терентьевич, где ты собираешься жить?

Я отвечаю:

– Здесь, в Уругвае, как Господь повелит.

– Хорошо. Ты Марфу воляй берёшь?

– Да, воляй.

– Марфа, иди суда. – Тишина. – Марфа, иди суда. – Тишина. Я иду в комнату, беру Марфу за ручкю, вывожу на круг.

Отец спрашивает:

– Марфа, ты воляй идёшь?

Еле слышно:

– Воляй.

– Говори громше.

– Воляй.

– Но раз пара собирается воляй, мы против ничего не имеем.

Мать в слёзы, послали за наставником. Я сбегал к наставнику к Ивану Даниловичу, поклонился в землю, попросил:

– Ради Бога, мы высватали невесту, помоги заручиться, благослови.

Он пошёл. Когда стали нача́л лóжить, сестра Евдокея возразила:

– Данила, зачем торопишься, пе́рво надо бы дождать родителей, тогда и начинать браться за свадьбу. Где ты деняг возмёшь начинать свадьбу играть?

Я отвечаю:

– Евдокея, срок миграсионной карты кончается, нам необходимо сыграть свадьбу до сроку, я надеюсь на Бога и на добрых людей. А завтра же утром буду писать тяте писмо с просьбой, чтобы приехали и помогли свадьбу сыграть.

Добры люди поддоржали мою идею, а будущай тесть подсказал, что дядя Федос сказал, что «каку́ помощь надо парню, пускай приходит, я помогу». Я почувствовал силу и стал настаивать, стали решать, когда играть свадьбу, будущай тесть говорит:

– Невеста не готова, так как женихов не было, мы приданых не готовили. И она у нас, как старшая дочь, она работала как за сына и за дочь, вся работа стояла на ней, и даже ей не было время готовить для себя вышивков, а что готовила, ето всё посылала в США и опять же помогала в дом.

Я возразил:

– Мне ейных приданых не надо, мне её надо.

Будущай тесть возражает:

– Но всё-таки надо готовить.

И решили за месяц приготовить. Значит, четыре недели девишник, и тогда свадьба.

У нас девишник обозначает: все девчонки помогают невесте вышивать, кроить, шить, ткать, плести. Что готовют: постель, подушки, одеяльи, покрывалы, иконные занавески, полотенсы, картины, половики, сарафаньи, рубахи, пояски и так далея. Невеста, как толькя заручится, выбирает себе подружку, и проживают до самой свадьбы неразлучимо, и невеста без жениха уже не празднует.

Нача́л полóжили, нас благословили, заручили, обменялись подарками: я ей подарил колечко, а она мне поясок. Нам наказали: теперь вы жених и невеста, после заручения с другими девчонками не играть, также невесте с другими парнями не играть, и до свадьбе жить чисто и непорочно, Богу молиться и правила нести. Чтобы всё прошло благополучно, выпили по три чарки бражки, я поклонился всем до земли, поблагодарил, и разошлись все по домам.

Приходим домой, Евдокея говорит:

– Что ты настроил, Данила! Тятя не приедет, так как ты жил беззаконно, тятя сказал: «Как хочет, пускай женится, я ему помогать не буду».

Я не знал, и ето меня обожгло.

– Но Евдокея, сама же слыхала: добры люди во всём помогут. Ну что, придётся отрабатывать. Евдокея, посмотришь, что тятя приедет.

Она отвечает:

– Я не думаю, сам знашь, какой строгий он у нас.

Я ничего не ответил, и утром рано сял писмо писать. Я знал, что тятя не так уж и строгий, как уж кажется. Когда я рос, он меня любил боле всех, потому что угождал даже в минимах деталях, и сердце чувствовало: он меня не покинет в таким сурьёзным намерении, он знает, что он обязан так поступить. И вот сажусь писмо писать.

Тятя, мама, здорово живёте!

Писал аз многогрешный, дорожащей вас и любящей вас Данила Зайцев.

Пишет вам ваш многогрешный сын Данила. Простите мня, многогрешнаго, сами знаете: жил не по закону, обижал вас, причинил вам боль в сердыце. Знаю, что не спали, переживали обо мне. Что сказать, нет никакого оправдание мне, во всем признаюсь, толькя я виноват. Простите меня Бога ради, недостойнаго, и помогите ради Бога обвенчаться с выбранной невесткой, Марфой Фёдоровной Килиной. Девушка порядошна и религиозна, я об ей души не чаю.

Вчера начал положили и заручились, свадьба доложна быть 2 октября старого стиля. Тятя, мама, всё зависит от вас, ради Бога не откажите, приезжайте обои и благословите. Надеюсь, что обрадываете и приедете. Передавайте земной поклон бабе Евдокее Савельевне, знаю, что больная, и сердыце предчувствовает, что больше не свидимся, и сердцу больно, как мне её жалко. Тятя, мама, обещаюсь жить по закону и вам не приносить боли, а только радости и веселье, и желаю вам долгой жизни, увидеть внучат и правнучат.

Тятя, мама, ишо раз прошу, приезжайте, не оставьте без внимание.

Простите мня, Бога ради, и благословите, многогрешнаго, а вас Бог простит и благословит.

На самом деле, когда я собрался с Аргентине ехать в Уругвай, баба Евдокея Савельевна жила у нас, она мне наказывала:

– Данила, я больная, не знаю, Господь приведёт, свидимся или нет, едешь в чужие и незнакомые люди, слухи всякия идут, но знай одно: ежлив верят во Святую Троицу, символ веры, крестят во Святую Троицу в три погружение, соблюдают четыре поста, бракосочетание, покаяние, смотри догматы церьковные, – ежлив всё правильно, переходи к ним, доржись и молись с ними.

Мы с ней простились, она меня благословила со слезами и сказала:

– Сынок, доржись.

Ето расставание для меня было очень трогательно, я бабу очень любил. Так и получилось: после нашей свадьбе, через два месяца, баба умерла, оставила толькя добрую память.

Евдокея меня упрекала: что поторопился; родители не приедут; будуща тёща проблематична, люди говорят, она много фокусов настроила в деревне; что я ошибаюсь в своим выбором и ишо не поздно, можно отказаться и взять другую.

– Евдокея, во-первых, родители приедут; невесту я выбрал не для того, чтобы отказываться, я её люблю; будуща тёща така́-сяка́ – мне с ней не жить.

 

11

Девишник шёл как по маслу. Каждый вечер, как приходил на девишник, невеста встречала, кланялась мне в землю и целовала трижды – такой обычай был. Я приносил девчонкам шоколадок, конфет, пряников, семечак, оне мне пели деви́шны песни, я им платил и невесту целовал. Было весело. В воскресенье и в праздники ходили в лес, играли в хороводы. Девишник прошёл благополучно.

На третьяй неделе в пятницу получил от тяти телеграмму, сообчает: немедленно явиться в Буенос-Айрес. Я обрадовался:

– Ну что, Евдокея, хто прав?

Она смеётся:

– Но, Данилка, настойчивой же ты!

– А как ты хошь? Под лежащай камень вода не подтечёт.

В понедельник отправляюсь в Буенос-Айрес, стречаемся с тятей у Беликовых. Какая была радость! Тятя ласковый, вежливый.

– Но, Дашка, молодец! – и заплакал. И я заплакал. – Ну, что покупать на свадьбу? Давай пойдём.

Пошли по магазинам и давай покупать что надо, всё набрали за два дня, тятя мне и невесте купил по дорогим часам, а я невесте купил бисеры и сапожки.

Приезжаем в пятницу вечером, после ужина идём на девишник, невеста нас стречает по обычаю, будущему свёкру кланяется в ноги, целует. Идём знакомиться с будущими сватовьями – встреча-радость, разны вопросы-ответы, улыбки-смешки. У нас на свадьбу всё готово, у невесте тоже всё готово. В субботу в 3 часа п. м. несу невесте веник, чтобы подружки невесту попарили в баньке, девчонкам подарки, сажу девчонок за стол, угошаю и благодарю, что невесте помогли справиться с приданым.

Вечером после вечерни попросил наставника, чтобы нас свенчал завтра. Наставник сказал:

– Будьте готовы к 8 часам а. м., после службы будем венчать. У вас всё готово?

– Да.

– Ну и хорошо.

В ты́сячки попросил Ивону Максимовича, а в дру́жки Сергея Садофовича, свахой с нашей стороны поставили Агафью Садофовну, а с невестиной стороны Вассу Фёдоровну.

Утром в 3 часа а. м. добры люди идут молиться, мы готовимся на свадьбу, в 5 а. м. идём выкупать невесту у девчонок – тысячкя, дружка, сваха и жених. Подходим к воротам – вороты заломлены, парни не пускают, тысячкя с дружкой торгуются с ними. Вырядили с нас восемь литров бражки, десять килограмм мяса на шашлык и семь килограмм пельменяв – пропустили нас к девчонкам, те тоже рядились и вырядили за сто долларов. Ето всё игра, для потехи. Потом привели невесту – разнаряженну в стеклянной сарафан, стеклянная шаль, белыя туфли, всё перельянóя да красиво. К восьми часам пошли в моленну. Тятя и тесть подготовили свидетеляв, мы зашли в моленну, помолились нача́л. Когда отмолились, мы вышли, поклонились наставнику и братии и попросили, чтобы нас свенчали. Наставник затеплил свечи, разжёг кадило, помолились нача́л, наставник повернулся лицом к нам, спросил:

– Свидетели все здесь?

Ответ:

– Все здесь.

– Жених, невеста, отвечайте громше. Данила Терентьевич, Марфу Фёдоровну берёшь воляй?

– Да, воляй.

– Марфа Фёдоровна, идёшь за Данила Терентьевича воляй?

– Да, воляй.

Вопрос был трижды.

– Свидетели, слыхали?

– Да, слыхали.

Наставник разогрел кадило, наложил фимиану, покадил наши кольцы и женский чин, что называется шашму́ра. Невеста благословилась, взяла чин, свахи увели невесту, расплели ей косу, заплели ей две косы, надели шашмуру, сверху платок, привели ко мне. Невеста поклонилась до земли жениху, поцеловала трижды и стала рядом. Наставник раздал кольцы и сказал:

– Говорите вслух следующа. Жених: «Аз ти посягаю жену мою Марфу Фёдоровну». Невеста: «Аз в тя посягаю мужа моего Данила Терентьевича».

Ето повторяется трижды. Потом родительи жениха берут икону крестообразно, котору хотят благословить сыну, и говорят:

– Благословляю вас, чадо мое, ликом Господним на честный брак, телу на здравия, душам на спасение.

Ето повторяется трижды, на последним благословении добавляет:

– И буди моё благословение отныне и до века.

Так же и с невестиной стороны: берут невестину икону её родители и так же благословляют трижды.

Тогда наставник замолитоват, читают Большой нача́л, поют «Бог Господь», потом «Елице» и Евангелие, потом Апостол, потом «Поучение новобрачным» и «Достойно есть», отпу́ст, потом молются за здравия, и нача́л. Новобрачны кланяются наставнику и братии и благодарят всех и приглашают на духовный стол.

А там уже всё готово, поджидают с моленны и ставют на стол. Приходит наставник, новобрачны, ты́сячкя, свахи и гости, родительи приглашают за стол. Наставник замолитоват, все отвечают «Аминь!», читают «Отче наш», садимся за стол. Наставник благословляет, все кушают. Начинает подача бражки.

Наставник благословляет и проздравляет новобрачных:

– Данила Терентьевич, Марфа Фёдоровна, проздравляю вас с законным браком.

И там идут наилучшие пожелания, и вопрос:

– А за что мы здесь трёмся? Объясните!

– Данила Терентьевич женится, берёт Марфу Фёдоровну, за ето пьём и гулям и вас на свадьбу приглашам!

– На одно ухо слышно!

Невеста так же говорит, как и жених, проздравляют все по очереди. Подают по три чарки бражки, не боле. Накушались, наставник даёт молитву, все благодарят. Выходим из-за столов, молимся «Достойно есть», жених с невестой благодарят гостей и снова приглашают на свадьбу: начинают с наставника, потом родителей, ближняя рóдство, а тогда всех остальных.

Тут привозют с невестиной стороны все её приданы, свахи снаряжают свадьбу, мы передеёмся. Ставют на столы на обед, садимся обедать. Идёт угошение, все проздравляют, кричат:

– Горькя! Приходится подслашивать!

После обеду начинаются поклоны. Ето обозначает: садют гостей на почётноя место, тысячкя, молодыя и свахи стоят напротив, тысячкя говорит гостям:

– Резвы ноженьки с подходом, молодыя наши с поклоном.

Мы кланяемся, тысячкя:

– По стакашку примите, добрым словом научите, тарелочкю позолотите и на поклоны молодым нашим надарите или посулите.

Начинают приглашать на поклоны. Пе́рво наставника с супругой. Оне садятся на поклоны, проздравляют с законным браком, наказывают, как жить, чего остерегаться, с кого пример брать, в моленну ходить. Но мне запомнились слова: «Где любовь – там и Бог, где совет – там и свет, без совету, без любви – там и стены-то пусты». Наставник подарили нас, мы поклонились, и оне вышли. Потом пригласили тятю с Евдокеяй. Тятя у нас был не речистой, наказал как мог, подарили вместе с Евдокеяй и вышли. Приглашают тестя с тёщай, садятся на поклоны – радуются, особенно тёща, проздравляют. Тесть говорит:

– Да, Марфа Фёдоровна, теперь ты взамужем. Вся работа стояла на тебе, и ты во всём нам помогла, без тебя было бы нам трудно, сама знашь, – и заплакали. – Отдаём вам корову, что сама завела, бурёнку, и отдаём тёлку-красулькю, полгектара земли, одного петуха и десять кур.

Наказали, как жить, мня попросили, чтобы я их называл «тятенькя» и «мамонькя», пожелали наилучшая нам и вышли.

Когда родители с обоих сторон и рóдство выходют с поклонов, обязательно их подкидывают.

Потом пригласили дядю Федоса с тёткой Главдеяй. Вот и дядя Федос стал родственником, такой легендарный стал дядяй. Сяли на поклоны, проздравили. И вот что интересно: как-то он пал мягко на душу, какая у него душа – не рассказать, старается вести себя низко и быть незаметным, каждоя слово, что скажет, – ети слова ласковы, вежливы и приветливы. Когда стали выходить из-за поклонов, сказал:

– Деньги, что я помог на свадьбу, ето будет вам подарок, и когда кака́ нужда, без сумненье приходите, ваш дядя всегда поможет. И не забывайте: я потомок донских казаков.

Вышел с поклонов, притопнул по-казацки, и все: ура, ура, ура!

Сэлый день провели поклоны, к вечеру кончили, передали нам кассу. Весь день гости гуляли, вечером поставили ужин, поужнали, гости стали расходиться по домам. Родители с обоих сторон и мы, жених с невестой, помолились нача́л, родители благословили нас на ночлег и ушли. Ты́сячкя и свахи приготовили постель, ты́сячкя вывел меня в сторону, наказал закону Божию – что можно, что нельзя. Свахи так же невесту увели, наказали, переодели в спальну одёжу и привели. И оставили нас в покое.

Как провели ночь – не расскажу, толькя одно: Марфа стыдилась, а я старался ублажить. Когда мы уснули, не помню.

Но разбудили нас тысячкя со свахами, мы искупались, оделись, свахи постель убрали. И мы пошли гостей приглашать, уже без тысячки и без свах, на похмельные столы, всех обошли, всех пригласили. А там дружка с поварами наготовили всего. Пришли гости, сяли за стол, стали угощать. Свахи доложили родителям, что невеста досталась жениху чи́ста и непорочна. Ето тестю и тёще большая честь со стороны сватовьёв, что сохранили дочь в чистоте.

После обеду тесть пригласил в гости жениха с невестой и всех гостей и стал угощать. Потом пригласил наставник, также всех, и угостил, так же по очереди все приглашали и угощали. Так провели сэлый день. На третяй день нас послали снова приглашать, мы всех обошли, пригласили, но на третяй день пришли толькя половина да сватовья. Етот день тоже провели благополучно.

Вот вся и свадьба.

 

12

После свадьбе мы с Марфой устроились временно жить. Возле моленны была избушка пустая наставника, и он нам занял, чтобы мы в ней пожили. Мы избушку подчистили, выбелили и стали начинать жить. Обещались друг другу любить, не изменять, угождать, посторонних не слушать – обчим, наобещали друг другу, только знай исполняй.

Первы дни мы с Марфой помогали тестю убирать сахарну свёклу. Свёкла угодила хорóша, бывало, даже некотора до семи килограмм. Ето надо её брать и кидать на борт грузовой машини, и получается ето очень чижало. Вечером приходим домой, спрашиваю свою милую:

– Ну как, Машенька, устала?

– Да, устала.

– И с каких лет бросаешь свёклу на борт?

Она мне говорит:

– С десяти лет.

– Ог-го-го! А надсаду чувствуешь?

Она:

– Да, чувствую, поетому никакого аппетиту нету.

– В больницу ездила на проверку?

– Какой там, не на чё, сам видишь, как живём.

Да, правды, живут беднó, семь сестёр, один брат и мать беременная, тесть слабый, весь изнадсажённый.

– Ну и как, Машенькя, думаешь, всю жизнь будем коробку гнуть за восемь – десять долларов в день?

– Тебе видне́, как поступить.

– Слушай, ты вышивать любишь?

– Да, люблю.

– Ну вот слухи идут, ты самая быстрая в деревне.

– Да, не буду хвастать, ето правды.

– Дак вот послушай. Мне пришлось в жизни научиться ткать пояски. Хотя это работа женская, но сама знашь: пока у нас лучше выбора нету, а всё-таки сбыт на наш труд будет в США.

Она говорит:

– Да, мамино рóдство все в США, и оне нам хорошо продают. Ето мои двоюродны сёстры, в Орегоне сестра Агрипена, в Аляске сестра Евфимья, в Канаде сестра Агафья.

– Давай напишем писмо, будут ли нам продавать?

– Ну, давай напишем.

Написали писмо и в пятницу поехали в город вместе. В пятницу все старообрядцы с деревни выезжают в город – везут масло, сметану, творог, сыр, яички и всё, что производют дома. Выезжать до автобуса пять килóметров, а город сорок пять километров Пайсанду, в которым население семьдесят тысяч.

– Машенькя, мы с тобой на поклонав получили шестьсот долларов. Писмо писмом, а давай наберём продукту в дом хотя бы на два месяца, а на остальные деньги наберём матерьи, ниток и гарусу на пояски.

– Ладно, хорошо.

Тятя с Евдокеяй собрались домой, поехали вместе в город, мы их там проводили. Набрали продукту, матерьялу на вышивки и пояски, вечером вернулись домой.

На другой день Марфа нарисовала себе вышивку, я сделал себе станок, в понедельник основал себе поясок и сял ткать, Марфа вышивать. Перво время терпление не хватало, но потом привык и каждый день по пояску вытыкал. Но ето надо очень ударно проработать, а то вообче надо два дня, а Марфа как машинка, за две недели – и занавеска готова. Каждый месяц мы посылали посылку то в Орегон, то в Аляску или в Канаду, и каждый месяц получали чек на тысяча сто, на тысяча двести долларов. Доллар был в цене, нам хватало, на двести долларов мы набирали на месяц всего, что нам надо было. Дело пошло хорошо, мы трудились да песенки пели. В деревне мужики смеялись: «Данила бабой стал, взялся за бабью работу». Я молчал и улыбался: пускай смеются, вы на солнце жарьтесь, а я в прохладным месте денежки зарабатываю. Правды, утром стаём, Марфа управлятся, я корову подою, сепаратор пропушу, вместе обед сварим и вместе за работу садимся. Жить было весело.

После свадьбе через две недели приходит тесть вечером к нам, разговорились, и он спрашивает:

– Данила, ты сколь-то по-славянски учился?

Я:

– Сколь там, толькя коя-как азбучкю прошёл.

Он:

– Ты уже грамотный. А гражданску учился?

– Всего четыре класса прошёл.

– Ну вот у нас дело пойдёт. Давай я тебе покажу, что твердить, и будешь читать в моленне.

– Где там! Ничего с меня не будет.

– А давай попробуем.

Открывает Часослов и говорит:

– Вот Па́вечерниса, она корóтка, давай вытверди. Как вытвердишь, заставлю читать. Знаю, у тебя получится, я чувствую.

И я взялся твердить каждый вечер. Где был в сумленье, бежал к тестю и спрашивал:

– Тятенькя, ето как? А ето как?

Ему ето нравилось, и он старался приласкать и объяснить и всегда чего-нибудь дóбро научить.

Читать я любил с малых лет, читал русские сказки, испанские. Бывало, полиёшь помидоры и читашь сказки, тятя с прутом подойдёт да как урежет по спине:

– Дашка, опять залил помидоры!

За три недели вытвердил Па́вечерницу и сообчил тестю. В субботу вечером он меня заставил читать. Когда я читал, весь трёсся: боялся ошибиться, да и стыдно было, что так плохо читаю. Когда отмолились, тесть заходит к нам, и пе́рво, что я слышу:

– Ну, молодес! Моё чувство не подвело мне, вижу, что далёко пойдёшь. Давай теперь тверди первый час.

Я почувствовал такой дух! Да неужели я научусь читать так, как наш наставник? Он правды читал отлично. Тесть сумел мня убедить и поднять такой дух во мне, что я взялся и взаправды учиться. За неделю первый час вытвердил, потом взялся за третяй, шестой, девятый часы, и ето прошёл. Потом тесть говорит:

– Ну вот отлично, теперь берись за воскресные каноны. Вообче-то пе́рво учутся Пцалтырь, но Пцалтырь есть кому читать, а каноны некому. Тверди каноны, а Пцалтырь постепенно научишься.

Подходит Великий пост. Тесть собрал молодёжь и говорит:

– Ребятёшки, у нас подходют праздники, и надо подучиться петь. Давайте приходите вечерами, и будем петь.

Начали вечерами собираться у него и стали учиться к пению, самогласному и крюковому. К самогласному шло всё хорошо, но к крюковому шло медленно, но получалось. Тесть оказался хорошим учителем, хорóша выдоржка, терпление, внимание, объяснение. Он не толькя учил, но и писал Октай, Обиход, ирмосы. Мы за Великий пост выучили пение Благовещению, Светоносию, в Великую субботу и Пасхе. Мне пришлось и выучить воскресные каноны.

Тесть часто нас приглашал в гости кушать пельмени, у них часто их стряпали. У старообрядцев под пельмени – укради, да угости бражкой. Тесть хороший рассказшик, умел хорошо рассказывать истории – про Ермака, Александра Невского, Димитрия Донского, Евпатия Коловрата, Чингиз-хана, Бату-хана, Мамая-хана, Рюрика, Владимира крестившу Русь, Ольгу, русских князей и царей. У тестя была хорóша память, рассказывал медленно, но красиво.

 

13

Деревня Офир – ето была маленькя деревушка, всего сорок пять гектар, возле речушки Бежяко, что обозначает «дика́я». Действительно ето так. Как толькя проходют заливные дожди, ета речушка выходит из берегов и становится дикóй. Наши старообрядцы приехали с Бразилии в 1966 году, боле двадцати семей, но, так как в стране трудно было подняться, страна бе́дна, боле половина вернулись обратно в Бразилию. А остались те, которы не думали о богатстве, но о духовном, – ето Берестовы, Килины, Ануфриевы, Черемновы, Ефимовы, Зыковы, Ревтовы и Чупровы. Жили в большим труде, в бедноте и в духовным режиме, в труде. Самы выдающиеся – ето были Берестовы, Ревтовы, Ануфриевы, Зыковы, Чупровы.

Черемновы – ето Павел Фёдорович, человек набожный, справедливый, скромный, дружелюбный и вообче примерный; жена Павла Григорьевна Мартюшева – ета женчина вообче кака́-то непонятна, вечно у ней проблемы с кем-нибудь, то спорит, то враждует, занималась сплетнями, и вечно у ней вражда, с однеми простится, с другими враждует. Бедный Павел читает Святое Писание, убеждает-уговаривает:

– Павла, не делай так!

Она:

– Прости, больше не буду, – и снова за свои дела. Суседи часто приходили к Павлу и жаловались на жену.

Но Павла постигла несчастная смерть. Он часто ездил на рыбалку и там утонул. Долго его искали, и на седьмой день его нашли: верёвка на шее и на голове удар. Когда лодку привезли и покойника, мать Евдокея увидела лодку и заплакала. На лодке выступила кровь – ето все видели. И от покойника где в избе капала кровь, не могли ничем вытереть, и мыли и скоблили, но кровь выступала снова, на лодке также. Ето все видели. Продолжалось ето сорок дней, потом не стало. Ето обозначает: невинный пострадал. Слухи были, что ето управился один хохол, звали его Бондаренко, он занимался контрабандой. Так как река Уругвай стоит на границе Аргентине, и всю контрабанду везли с Аргентине.

У Павла остались с женой четыре сына: Максим, Саватей, Иона, Павел, – четыре дочери: Ульяна, Фетинья, Соломея и Евдокея. Без мужа Павла мало прожила в Уругвае, так как у ней были вечные конфликты, развраждовалась со всеми и уехала в Бразилию.

Чупровы, Иван Семёнович. Отец с России хохол, перешёл в старообрядчество, когда женился на Харитинье. Она была выпиваха. Отец умер, когда дети были на возрасте. Мать Харитинья вырастила их полными пьяницами. Обо всех писать не будем, а опишем об Иване. Он был хозяйственным и порядошным, но как загуляет, то етого хватало на месяц, а то и больше. Из дому всё ташил, жену избивал и собору не покорялся, и считался – всегда он прав и ни в чём не виноват. Жена у него была Васса Фёдоровна Черемнова, сестра Павла-покойника. У них было пять сыновей: Марк, Алексей, Антон, Тихон, Денис – и семь дочерей: Александра, Лизавета, Анна, Наталья, Елена, Харитинья, Минодора. Все дети очень рабочи, семья бе́дна.

Ануфриевы, Садоф и Анна. Порядошный старик, очень набожный, жена Анна – бывшая в Белокрынический иерархии. Имели одного сына Сергея и две дочери – Агафья и Елена. Садоф был предка донских казаков, но очень горячай, и справедливый, но скупой. Сергея рóстил очень строго, за любую провинку избивал до крови, етим оставил его травмированным. Но под старость старик исправился и очень много молился, и перед смертью за два года уехал в Россию в монастырь на Дубче́с и там помер.

Сын Сергей Садофович и жена Мавра Анисимовна Ревтова, у них пять сыновей: Елисей, Георгий, Иосиф, Елизар, Иоаким – и одна дочь Варвара. Рóстил он их в строгости, так же, как и отец доржал его самого. Сергей очень набожный и рабочий, но несчастный: что бы ни взялся, всё у него не так, хотя и имел трактор «Беларусь».

Ефимовы Иона Максимович и жена Агафья Садофовна, набожны, но ленивы, имеют три сына: Василий, Петро, Андрей, – три дочери: Екатерина, Лида и Анисья.

Берестовы Иван Данилович и жена его Марина. Ето семья очень рабочи и порядливы, в семье очень дру́жны, не дай Бог хто-нибудь их заденет – ошшетинются сразу. У них три сына: Фёдор, Василий, Поликарп, – пять дочерей: Лукерья, Парасковья, Васса, Евфросинья и Соломонида. Жили оне боле в достатках, имели боле земли, трактор, боле десятка дойнóго скота, две лошади, посевной инвентарь.

Зыковы, Филат (не знаю, как величать), жена Анна Якунина. Филат – врач-терапевт травник, научился в Китае. Врачи местные уругвайски на него враждовали и даже садили в тюрму, за то что он лечил без диплому. И за приём не брал, а брал толькя за лекарства. И народ к нему шёл валом со всёй стране, поетому врачи ради зависти враждовали на него. Он многих спас от раку, и, когда он вылечил сына пресидента страны, Грегориё Альварес, пресидент, приказал выдать ему диплом. Жена Анна – ето, можно сказать, скни́па, а не человек, всё ей не так. Филат с ней не жил, а мучился. Не помню, чтобы когда-то она обошлась с людьми по-простому, всё старается укорить, подсмеять, обозвать. И у их в жизни не шло, он всегда говорил: «Приезжаю домой ради детей, а с ней уже не знаю, как и поступать, всё ей не так». У них четыре сына: Арсений, Никита, Иван, Петро, – восемь дочерей: Фаина, Графира, Марина, Домна, Агапея, Агрипена, Ирина, Евфросинья.

В деревне дети в гражданской школе не учились, окрóме Зыковых и Шмаиловых. Шмаилов Михаил – хохол, за него убежала Васса Анисимовна Ревтова. Ихни дети учились, ето три дочери. В деревне учились самоучкям по-русски и духовно-славянски, поетому в деревне по-испански нихто не говорил, а говорили – то плохо. Праздновали весело и дружно, молодёжь в город не ездила, да и не пускали.

Харбинсы люди дошлые на всё, в духовности большой порядок, взаимнопомощны и уважительны. Но мне одно не нравилось: наглы и скалозубы, укорить, подсмеять, на вред сделать – ето для них как вроде самый находчивый.

Мы жили одне в Аргентине и харбинсов не знали, но оне синьцзянсов знали, потому что жили вместе в Гонконге и в Бразилии. И просмеивали нас как могли: что мы нерусски, чалдóны и всё говорим неправильно. У них «печь» – у нас «пещь», у них «протвень» – у нас «лист», у них «запóн» – у нас «фартук», у них «спички» – у нас «спищки», у них «котелок» – у нас «котселок». Разница в говóре была, и оне считались боле русскими, а нас считали азиятами. Наши друг друга всегда величали, и была привычкя, и приучали: обхождение, обойтись ласково, вежливо, не обидеть, угодить и так далея. Тятя нас приучал: пошлёт к суседу, накажет строго, как обойтись с суседом, и переспросит, как понял, расскажешь – тогда посылал. Приходишь к суседу:

– Здорово живёте!

Ответ:

– Милости просим.

– Деда Самойла Андреич, тятя послал к вам с просьбой. Можете тяте занять молоток?

– Да, сынок, возми.

– Спаси Господи.

Приходишь домой:

– Вот, тятя.

– Ну, как сказал суседу? – Всё подробно расскажешь, и что он сказал.

– Ну, молодец.

У харбинсов не величают, а просто на имя называют, и когда что просют, просто просют и как будто вы обязаны дать.

Харбинсы в Бразилии синьцзянсов прозвали траи́рами. Траир – ето рыба, спокойна, до семи килограмм, как полешки, и любит погреться на солнушке. Один раз на свадьбе несколькя мужиков-синьцзянсов, крепко подвыпивши, ля́гли под куст и уснули. Харбинсы увидели, говорят: «Посмотрите, лежат, как траиры». И то пошло дальше, так и прозвали нас траирами. А наши прозвали их макаками, почему – потому что всё им нужно, везде оне лезут и везде оне наглы.

Мне в Уругвае без рóдства сладко не пришлось, везде хи-хи-ха да ха-ха-ха, за всё приходилось терпеть, постепенно привык, но мне ето не нравилось.

За неделю до нашей свадьбе в Бразилии была свадьба, женился Арсений Филатович Зыков. Почему-то родители на его свадьбу не поехали. После нашей свадьбе через две недели Арсений со своей супругой Валентиной Леонтьевной Маметьевой прибыли в деревню. Арсений Филатович характером уродился в мать, так что понятно, хто он. У них вскоре не пошло. Конечно, в етим добрые люди позаботились – помогчи ихнему разводу.

В деревне моего тестя с тёщай все, окрóмя дядя Федоса, ненавидели. Мне казалось – почему? Тесть такой порядочный, тихой, богобоязневый – и его ненавидят. Но уж ладно, тёща – есть за чё, она неспокойна, везде лезет, всё ей нужно, про всех знат, и каки́ сказки – всё она сплетёт. Моя Марфа её недолюбала. Ни к чему их не приучала, толькя на них кричала, издевалась, ничего не работала, а знала каждый божий день бегала по деревне, новости узнавала да в каждый разговор соли подсыпала. Семья большая, один однóго меньше, а ей ничего не нужно. Марфе ето не нравилось, и она с ней часто схватывалась, и спорила, и за отца заступалась (отца оне все любили). За ето тёща Марфу возненавидела, проклинала, выгоняла из дому и сулила наихудшего мужа, пьяницу и чтобы бил всегда её. Тёща часто выпивала, при любым случае старалась напиться, и тайно выпивала. Тестю и детя́м ето не нравилось, за ето у них возникали конфликты. Когда Марфа вышла взамуж, тёща всеми силами старалась мне угодить, через лишку, ето меня настораживало, и Марфа тоже боялась, и к Марфе тоже изменилась, стала чрезвычайно любезна. Мы ничего не подозревали, но толькя удивлялись, кака́ она к нам любезна, но люди мне говорили часто, особенно Сергей Садофович: «Данила, опасайся, не доверяй». Я никому не верил: как ни говори, всё равно родительница.

 

14

У нас шло всё хорошо. Тёща каждый божьяй день у нас в гостях, не надо радиё, ни газет – всё известно в деревне. Мы с Марфой по-прежнему трудились, деньги копили и начали матерьял покупать – строить дом. Народ на ето внимание взял, и смотрим: наши мужики строют станки и садятся ткать пояски – сам дед Садоф, Иона Максимович, Сергей Садофович, Василий Берестов.

Мои пояски в США брали хорошо, потому что мужески руки посильнея женских, и пояски получаются как ремешки, и цена их росла: с двадцати долла́р ушли на двадцать пять долла́р. Мне везло.

Тут произошло следующа. Фёдор Иванович и Марк Иванович соперничали из-за Графиры Филатовны. Графира боле заигрывала с Фёдором, но тянула, Фёдор нервничал и даже пострашал её:

– Ежлив за меня не выйдешь, я тебя изнасилую.

Ей этих слов хватило, чтобы он ей опротивел, и она вышла за Марка Ивановича. Сыграли свадьбу. Он её любил, она уважала его. Вскоре приехала Валентинина сестра, Главдея Леонтьевна, Фёдор за ней стал бегать, но она как-то бочкём от него. И тут Алексей Иванович Чупров стал с ней праздновать, у их сошлось, и оне поженились, и у их пошло как по маслу.

Приезжает ко мне в гости брат Степан: двадцать четыре года, празднует и помалкивает. Говорю брату:

– Ну что, братуха, пора жениться, хватит быть бобылём.

Он смеётся, начинает праздновать с Парасковьяй Ивановной. Шло всё хорошо, он взял для испытку да поиграл с Александрой Ивановной. Парасковья как надулась, бросилась домой, не стала играть, он к ней – она отталкиват:

– Иди к Сашке!

Степан посмотрел и сказал:

– Ишо не вышла, а уже ре́внуешь. Что будет, когда выйдешь? И до етого сулилась взять в руки – да пошла ты подальше!

И собрался уезжать домой. Я стал убеждать, что: «Клином свет стал, что ли? Девок много, можно и выбрать». Он притих, стал праздновать с Александрой Ивановной. Вскоре он её высватал, и пошли сватать. Иван Чупров был пьян, Степана отстрамил, обозвал всяко-разно: «Синьцзянсы таки́-сяки́, кого берёшь, сам скоро состаришься, а девчонке всего пятнадцать лет!» Степан разобиделся и собрался совсем уезжать домой, тесть всю ночь уговаривал его, наутро Степан согласился ещё посватать. Пошли сватать, высватали. Но весь девишник Берестовы надоедали Степану: «Кого берёшь, она така́-сяка́, неумеха, ленива, больная, бери лучше Парасковью». Но Степан молчал допоследу. Сыграли свадьбу. Степан стал жить в домике у покойницы Евдокеи Черемновой.

Вскоре поехали из США гости в наши страны́ – навестить своих родственников. Ето были Карп Ревтов с женой, брат дядя Федоса; Евфимия Феоктистовна Мартюшева, племянница тёщина, с мужем Иваном Карповичем, племянником дядя Федоса. Оне купили дяде Федосу возле деревни сорок пять гектар земли, и дядя Федос переехали и стали жить вряд с деревняй. Вскоре приехал с Бразилии Максим Павлович Черемнов в гости, и прожил три месяца. Парень весёлой и простой, мы с нём крепко подружили, очень приглашал в гости.

Мы строили дом, достроили, перешли. Павла, Максимова мать, продавала свою землю три гектара, Берестовы её торговали, но она им не продала, так как враждовала на них, но продала нам. Мы купили, обгородили и купили ишо две коровы дойны́х. Народ запоговаривал: «Как он так умет, всё у его так быстро получается!» Мы молчали и всё трудились.

Тёща со мной так любезна и хорóша, но на Марфу стала лить всякия небылицы: «Ты, Данила, зятёк, не распускай вожжи, она у тебя засранка, вредна, непокорна», и так далея и так далея. Я всё молчал.

После свадьбе через два месяца Марфа забеременела, и пошли у ней проблемы, пошли рвоты, аппетит пропал, вся осунулась, посинела, но работу не оставляла.

– Маша, тебя свозить к врачам?

– Зачем? Не надо, всё пройдёт. Сам знашь, к врачам грех ходить.

– Маша, но так хворать! Я не согласен видать тебя такую.

– Всё будет хорошо.

Но действительность-то другая! Она, бедняжка, досталась мне вся изнадсажённа. Как толькя поимела половоя сношение, сразу зачахла, и день ото дня всё хуже и хуже. Как толькя сходит к повитухе Марине, поправится – так лучше, но чуть мале́нькя – опять хуже. С каждым днём становилась всё боле раздражительна, но виду не показывала.

Тёща видит, что успеху от меня никакого и что я Марфу жалею, начала Марфу разражать против меня. Сначала Марфа не поддавалась, но постепенно стала сдавать и всё от меня таить. Я думаю: «Что случилось? Марфа стала изменяться. Где наш дóговор? Посмотрю, что будет дальше».

26 августа 1979 года рождается наш первый сын. У Марфе пошли переёмы, я сбегал за тёщай, та послала за повитухой Мариной. Марина пришла, заставила согреть воды, приготовить полотенсы. Переёмы пошли сильнея, Марина с тёщай ничего не смогли сделать, позвали меня, пришлось участвовать в родах. Вот тут мне запомнилось на всю жизнь, что такоя женчина, и стал их всегда жалеть и соболезновать. Бедные женчины, как вам чижало приходится, за такоя малоя удовольствия подверьгаетесь таким опасностям!

Родился прекрасный сын, на восьмой день окрестили и назвали его Андриян. Я от радости души не чаял в нём. У тёщи три месяца назадь тоже родился сын, назвали его Тимофеям, так что дядя и племянник росли вместе. Несмотря на Марфино поведение, я виду не показывал, но старался быть хладнокровный. Работа продолжалась, теперь мы не одне – нас троя.

Праздновать стало веселея, молодых мужиков добавилось: Марк, Алексей, брат Степан. Дядя Федос стал суседом, мы часто к нему ходили, он был весёлой, бражка у него всегда была, дядя угошал и всякия были, истории, рассказы и анекдоты рассказывал, был речист, и любо было его послушать. Раз слышим, он говорит:

– Первый рассказчик – все падают хохочут, но он не улыбнётся; второй рассказчик – сам хохочет, и все хохочут; третьяй рассказчик – сам залиётся от смеху, но никто не улыбнётся.

Как-то раз он рассказывает нам анекдот, что он запомнился навсегда.

Едет царь Пётр Великий с дружиной на охоту по лесу, видят: стоит монастырь. Подъезжают к воротам, стучат во врата. Привратник смотрит в ше́лку, и что он видит! Ох, батюшка-царь! И бежит без памяти к игумену, кланяется в ноги и говорит:

– Отче, отче, батюшка-царь у врат стоит с дружиною!

– А ты врата отворил?

– Нет, отче.

– Что ты натворил!

И бегом ко вратам, отворяют врата. А батюшка-царь на лошадях топчутся и нервничают.

– Вы что царю врата не отворяете?

– Прости, батюшка, виноваты.

– Вы что здесь делаете, лентяи?

– Молимся, батюшка.

– Молитесь? Посмотрим, как молитесь. Вот вам приказ: сосчитайте на небеси все звёзды, смерьте толшину земли и оцените вашего императора. Даю вам сроку две недели, не ответите – сожгу ваш монастырь! – Повернул коня и уехал.

Игумен в слёзы, рассказал братии, все уныли, наложили на себя правила, взяли на себя пост. А тут к ним всегда приходил Иван поживиться: тут накормют, напоя́т, каку́-то копейкю дадут. Он часто выпивал, его прозвали пьяницай. Приходит он в монастырь. Что такоя? Все унылы, не разговаривают с нём, всегда были приветливы, а тут как вымерли. И стал приспрашиваться:

– Что с вами?

– Да отойди, не мешайся!

– Да вы что, что случилось с вами? Может, помогчи в чём-нибудь?

– Да отойди ты, не мешайся, не до тебя нам здесь.

Он пуше пристрел:

– Да вы что, обалдели? Да расскажите, что случилось, молчать – дак что, лучше, что ли, будет?

Оне рассказали, что батюшка-царь приказал. Иван выслушал: ого, дело совсем простоя. И говорит:

– Дайте мне два целкова, я вам всё налажу.

Оне к игумену:

– Отче, Иван-пьяница просит два целкова и говорит, всё наладит.

– Дайте ему пять целковых да отвяжитесь от него, и без него горя хватат.

Дали ему пять целковых. Иван ушёл, приходит в город, заходит в магазин, покупает самый большой лист бумаги, приходит домой, свёртывает лист в небольшой кубик, берёт шило и весь кубик изрешатил. Дождался сроку, приходит к царьским вратам и стучит. Стража отворяет:

– Что надо?

– Иду с такого монастыря, ответ доржать батюшке-царю.

Стража доложили батюшке-царю:

– С такого-то монастыря пришёл монах ответ доржать.

Батюшка-царь:

– Немедленно пропустить!

Ивана пропустили. Иван кланяется в ноги:

– Ваше превосходительство, батюшка-царь!

– Ну что, сосчитали звёзды на небеси?

– Да, батюшка-царь, сосчитали. – Развёртывает лист бумаги, подаёт батюшке-царю: – Вот, батюшка-царь. Не поверите – посчитайте сами.

– Да, правильно. А смерили толшину земли?

– Да, батюшка-царь. Наши родители ушли мерить. Когда мы к ним придём, оне нам точно скажут.

– Да, правильно. А оценили вашего императора?

– Да, батюшка-царь. Небесный царь – тридесять сребреников, но вы как земной, то двадцать девять хватит.

– Да, правильно. А что я чичас думаю?

– Да, батюшка-царь. Сколь мне дать казни за мои дерзкие слова.

– Ну хорошо, идите и молитесь.

Выходит Иван, на остальные деньги гуляет, приходит в монастырь подвыпивши, смотрит: все дряхлы, испостились. Увидели Ивана, окружили, спрашивают:

– Ну что?

– Да молитесь себе спокойно.

Брату Степану не повезло в Уругвае. Чупровы оказались жёстки, Степана оне за человека не шшитали, всегда подсмеивали: то «Стёпонькя», то «Зайчик», то «траир». Он всё терпел. У них была одна корова, он раз загнал в ихний выпуск, оне его отругали и корову выгнали. Он приходит со слезами и рассказывает, мы ему посоветовали: «Не переживай, а корову загони в наш выпуск». Вскоре приезжает в гости сестра Евдокея и увидела, как братуха проживает: брат Степан с Александрой ходют на заработки, нанимаются свёклу прорубают да полют. И видела, как обращаются Чупровы с братом, стала говорить: «Что тебе, Степан, белый свет клином стал? Да пошли оне все подальше! Поехали в Аргентину, и будешь жить как человек».

Степан первое время тянул, Александра не хотела, и у их ета история продолжалась селый год, в консы консах Степан не вытерпел, и уехали в Аргентину. У них уже была дочь Хиония.

Арсений Филатович с Валентиной Леонтьевной с каждым днём спорили больше, она на пашне работать не хотела, да и вообче в Бразилии женчины на пашнях не работают. Так как там занимаются зерновыми посевами, то женчины толькя управляются дома. Да и Арсений ей сулил горы, а на самом деле обманул. Анна, мать, разжигала Арсения, а моя тёща – Валентину, и до тех пор к ним лезла, что оне разошлись. Арсений уехал без вести, Валентина осталась одна, постепенно на Валентину стали роптать, что на неё посматривают мужики, и тёща изменила позицию и стала против него. Бедняжка, она здесь в Уругвае толькя страдала, и дошло до того, что моя тёща достала из уборне ведро говна и вылила к ней в сундук. Валентина со слезами всё бросила и уехала в Бразилию.

У нас с Марфой с каждым днём в жизни обвострялося хуже и хуже, Марфа стала показывать свой природный характер, стала за каждые пустяки огрызаться, за каждоя слово ответит десять. Жить стало невозможно. Я старался всяко убедить её, и ругал, и спрашивал:

– Где наше обещание? Мы друг другу обещались во всём угождать и посторонних не слушать, а ты связалась с матерью, и лезете в каждое дело.

Вся деревня уже заговорила: Марфа пошла матери́нной дорогой, и говорили мне всё чаше: «Данила, гони ты тёщу и Марфе гайкю подкрути, а то будет поздно». Я Марфе всё ето говорил. «Не изменишься – возму всё брошу и уеду, тогда хватишься!» Но ето не помогало.

Тёща до тех пообнаглела – что хотела, то и творила, в моим дому командовала, каструли проверяла, но вот чу́дно: Марфу превратила во врага, а со мной по-прежнему лучше её не найти. Но у меня на сердце камень рос боле и боле.

 

15

В один прекрасный день говорю Марфе:

– Марфа, поехали хотя на сезон в Аргентину, освежимся, помидор посеем, осенью вернёмся. Моё рóдство увидишь, познакомишься.

Она пе́рво возразила, но потом постепенно убедилась, и мы весной уехали в Аргентину. Наше рóдство встретило нас очень хорошо. Сестра Степанида уже бросила своего чиленса, но у ней уже была дочь Федосья. Чиленес угодил ленивый и выпиваха, поетому она его бросила.

Мы со Степаном арендовали земли по два гектара и посадили помидор. Помидоры уродили очень хорóши, пришло время сбор, стали собирать, было радостно, перспектива была хорóша. Но одиножды собрали помидоры, поехали сдавать. Сдавали помидоры, и тут народ заговорил: гроза идёт. Мы ету тучу видели, но не обратили внимание. И вот всё стемняло, и пошёл дождь с градом, да такой град выпал, селую косую четверть, у машин стёклы повыбило, на пашнях зайцав побило. Мы с братухой едем домой и горюем: а что с нашими помидорами? Приезжаем домой, спрашиваем, много ли граду было, нам отвечают: «Да, много». Утром приходим на помидоры, и что видим? Одне палочки все изломанны, и помидоры все побиты. Сердце сжалось, всё опротивело.

Марфа нашему рóдству не понравилась за её злоязычество. Она со мной огрызалась как могла, и мои родители всё ето слыхали и мне говорили и советовали, но я никого не слушал. Я её выбрал – мне и страдать, и дети невинны, оне не должны мучиться. Особенно Евдокея обиделась, она желала мне добра, но я ей отказал: мол, не лезь в нашу жизнь, мы сами разберёмся. Она упрекала меня:

– Говорила тебе, что не торопись, – нет, не послушал. Народ не здря говорил, кака́ ето семья.

Я отвечал:

– Не лезь.

У нас с Евдокеяй дружба распалась раз навсегда, хотя и на сердце была тоска.

Марфа ходила беременна вторым ребёнком – опять рвоты, всякия болезни, истерика, да, как назло, крёстна Марфе рассказала, как я жил, когда был холостой. У нас в семье ухудшилось отношение, Марфа стала делать всё на вред.

Мы вернулись в Уругвай. Тёща по-прежнему влияла на Марфу, Марфа перестала варить, стирать, коров доить, управляться. Что я мог, то и делал, но ето уже была не жизнь, а мука.

Вскоре приезжает с Аляске Прохор Григорьевич Мартюшев, Павлин брат. Он Черемновым в Бразилии купил земли и устроил хорошо. Старик весёлой, но сразу видать, что проходимес, он в Уругвае купил туристическу виллу и хотел ето сделать для курорта. При нём часто гуляли, и он показал себя бабником. Когда поехал домой, оставил за начальника тестя. Когда каки́ хлопоты с документами, тесть меня просил в переводшики, и когда покупали землю дядя Федосу, также. Когда Прохор уехал, тесть придумал каки́-то бумаги сделать, чтобы я ему подмог, за ето получить с Прохора четыре тысячи долларов. Я ему говорю:

– Тятенькя, ето грех, я не буду таки́ дела делать. – Он устыдился, и больше об етим не было разговору.

Приезжает в гости Саватей Павлович Черемнов с женой Мариной. Прожили месяц. Парень весёлой, разговорчивый, но какой-то непонятный, как-то любит осудить, про всех знат, и всё ему нужно. Он ко мне прилип, потому что я весёлый и стаканчик не пролей.

Тут тестю приходит писмо от брата Марка Савельевича. В писме он просит тестя, чтобы пустил меня к нему в гости: «Слухи прошли, что он у тебя на все руки и весёлой. Пускай приезжает, поможет мне с посевом, я ему билеты оплачу, здесь познакомимся». Саватей узнал, настаивал:

– Поехали вместе, я дорогу знаю, и вы с нами проедете хорошо.

– Но как ехать? Я лицо без гражданства, получить загрань паспорт – ето для нас очень сложно.

– Да не переживай, граница сла́ба, я вас провезу.

 

16

Ну, мы рыскнули. Приезжаем на границу, город Ривера, в центре двойна улица, втора́ улица – ето уже Бразилия, Санта-Анна-до-Ливраменто. Перешли на бразильску сторону, приходим на автовокзал. Саватей берут себе билеты в Порто-Алегре, а мы ждём. Саватей сходил узнал, какой водитель, дал ему взятку, перед тем как автобусу подъехать на автовокзал. Нас вызвали, посадили в туалет и замкнули. Пассажиры все сяли, полиция проверила у всех документы. Туалет закрытой, Андриян спал. Проехали пограничный пост, туалет открыли, нас выпустили, и мы благополучно доехали до первых деревень. Ето штат Парана́, город Понта-Гросса, деревня Санта-Крус, проживают харбинсы. Мы прожили три дня. Я хотел съездить к деревню к синьцзянсам, в Пао-Фурадо, но нас отговорили, и мы поехали дальше. Ехали троя суток, в штат Мато-Гроссо, город Куяба́, посто Примавера-до-Лесте. Там всё жунгли, дороги плохие.

Приезжаем в деревню Масапе́. Народ толькя что построился и корчуют лес и сеют рис. Приезжаем к дядя Марке. Заезжаем, оне сидят на улице – три пары, я подхожу, спрашиваю:

– Хто из вас дядя Марка?

Он отвечает:

– А вот разберись!

– Ну ты и есть дядя Марка. – Кланяемся в ноги, искренно встречаемся.

И вот стали пашню чистить и рис сеять. В праздники наперебой все приглашают в гости: узнали, что я весёлой, и каждый праздник гули-погули, то к одному, то к другому. С Марфой каждый раз сапались, я её приглашал, но она кричала и не хотела, а толькя делала всё на вред. Дядя Марка всё ето видел и сожалел: «Да, пошла она в мать».

Когда мы приехали в Масапе, мне понравилось: много стариков, деревня большая, грамотных людей много, хороший порядок. Мне затеялось выучить португальский язык, говорю:

– Дядя Марка, у вас есть бразильски книжки?

– Да сколь хошь, вон у Карпуньки.

Взялся я читать. За три месяца – сидим с рабочими, анекдоты рассказываем, один рабочий говорит:

– Интересно, когда ты приехал, умел говорить «бом диа» и «муйту обригадо», а чичас сидишь анекдоты рассказываешь. – Мне самому чу́дно показалось.

Собрались мы домой, дядя Марка заплатил нам за билеты и за работу, и мы отправились. Заехали пе́рво в штат Мато-Гроссо-до-Сул, в город Маракажу́, в деревню. Там жили тестева сестра, тётка Фетинья, женчина очень скромная, чем-то напоминает дядя Федоса, она мне очень понравилась. Но жили бедно, муж её Бодунов Димитрий – выпиваха.

Тут нас пригласили на свадьбу, на границе Парагвая: тёщина сестра Агафья женит сына Гаврила. С тёткой Фетиньяй вместе поехали на свадьбу, приезжаем в пятницу, вечером пошли на девишник. Етот вечер я почудил, повеселил девчонок и пошёл домой. Дорогой догнали – одна девчонка, и повешалась мне на шею, я стал отталкивать – она лезет, я бросил и ушёл, а сам себе думаю: «Не хочу никакого кровосмешения в старообрядцав». И ето соблюдал всегда.

Тёщина сестра ведёт себя скромно, потому что муж Ефрем Анфилофьев строгий, как что – ей попадало. Жили оне хутором, на границе с Парагваям, – Понта-Пора-Педро-Хуан-Каважеро. Всего четыре семьи: Ефрем Анфилофьев с семьёй, Петро Кузнецов и Лука Бодунов. Лука – ето тот, который сидели три пары у дядя Марки, а третья пара – ето Константин Артёмович Ануфриев, двоюродный брат Сергею Садофовичу в Уругвае. Лука Сазонович Бодунов – хороший охотник и китайский тигрятник, хороший рассказчик и выпиваха.

 

17

После свадьбе вернулись домой. Марфа последня время ходила беременна. И приезжают ко мне в гости сестра Евдокея, сестра Степанида и брат Григорий. Мале́нькя пожили, за Степанидой забегал Василий Иванович Берестов, стал сватать. Родители пошли против, что у ей дочь и она убегала из дому. Но Василий был косоглазый и нихто за него не шёл, поетому он её посватал. Но она знала, что родители против, и говорила: «Ежлив родители против, я так не могу», он ей говорил: «Я на родителяв не посмотрю», но она не захотела.

Евдокея стала мне говорить:

– Данила, как ты думаешь дальше жить? Совсем обалдел: дом весь разбросанный, везде вонета́, сам коров доишь, варишь, пелёнки стираешь, а она от матери не вылазит, весь народ хохочут над тобой: «Данила баба!»

Григорий спрашивает:

– Рыба-то есть в Уругвае?

– Конечно, много.

– А что молчишь? Поехали!

Ну, собрались, поехали, поставили сети, утром поймали всякой-разной рыбы, Григорий ликовал. Ну, и рыбалка заманчива, мы тремя сетками поймали боле сто килограмм.

Приезжаем домой, Марфа с тёщай поднялись на меня и срамили как могли: лентяй, бродяга и всяко-разно. Григорий, Евдокея, Степанида ахнули, моя чаша переполнилась, и я решил уйти из дому. Я не любил конфликты и не люблю. Григорий, Евдокея, Степанида давали разные советы, но я никого не слушал. Вечером я собрался уходить и сказал Марфе:

– Я ухожу из дому.

– Ха-ха, уматывай, кому ты нужон!

Ну ладно, собираю свой чумодан, сердце разрывается, деток жалко, но надо решать, хватит так жить. Деняг не было, пошёл к дядя Федосу, занял сто долларов. Пришёл домой, говорю Григорию:

– Я уезжаю в Бразилию.

– А мне что здесь делать без тебя? И я поеду с тобой.

– Ну, смотри сам.

Утро рано стаю и говорю Марфе:

– Ну, Марфа, прости за всё.

Она остолбенела и не верит своим глазам, что действительно ето правды.

– А дети?

– Надо было думать об етим раньше, а теперь уже поздно. – Подошёл со слезами к сыну, поцеловал и ушёл. Как ето было трудно сделать, но надо было так поступить.

Приезжаем в город, переходим границу на аргентинскую сторону и берём билеты до парагвайской границы, город Поса́дас, с Посадас переходим границу в город Енкарнасьон, с Енкарнасьёна в Асунсьон, столица Парагвая, и снова на границу до Бразилии Понта-Пора. Приезжаем к дядя Ефрему Анфилофьеву и тётке Агафье, ничего им не рассказываем. Побыли у них два дня и тронулись дальше. Приезжаем в Маракажу, заезжаем к тётке Фетинье Бодуновой. Я ей всё рассказал со слезами, и она подтвердила:

– Да, с твоёй тёщай едва ли хто уживётся, знам мы её отлично. А тесть что?

– Тесть то ли не знат, то ли всё заодно.

– Я не думаю, всего боле не знат. И что думаешь делать?

– Сам не знаю. Обидно, детей жалко, и саму её не могу понять, что она хочет выгадать, так жить.

На другой день сходил к Анисиму Кузьмину просить работы. Он уже в ето время сеял до тысяча гектар рису и бобы сóявы и славился как добрый. У него жена Фетинья Фёдоровна, один сын Симеон. Попросил работы, он не отказал. Мы с нём уже были знакомы, и он предложил работу в Мато-Гроссо, от деревни Масапе тысяча килóметров, на реке Кулуе́не, что стекает в Амазонку: там у него четыре тысячи гектар земли, всё жунгля, и надо её валить и жечь. Зарплату дал ничего, хорошу, тридцать тысяч крузейров в месяц. Поразмыслил, вообче искал уединение, чтобы поразмыслить, как поступить с Марфой, согласился, и через три дня отправились в путь. Григорий не захотел отставать, и поехали вместе.

В дороге были двоя суток, в последним населённым пункте Гарапу заправились, снабдились и тронулись вовнутрь жунгли. Всё лес, дорога плохая, восемьдесят километров едва за шесть часов добрались. Там жили две семьи старообрядцев – Панфил Пятков и Сидор Баянов, оне работали Ивановым, Сидору Фёдоровичу, нашим старым знакомым с Китаю. Оне купили двенадцать тысяч гектар земли; той всёй земли двадцать тысяч гектар, четыре тысячи гектар купил Поликарп Ревтов.

Устроились на хорошай речушке, от Панфила за четыре километра, построили себе балагушку и стали пилить лес. Речушка угодила све́тла и рыбна, мы прикормили рыбу и, когда надо, ловили. Интересно, каки́ попугаи, разносветны арары, пирикиты, туканы, всяки-разны макаки, дики свиньи и онсы – леопарды. Хорошо, что Симеон Анисимович оставил нам винтовку, а то, бывало, возле самого табора как заорёт! Было страшно, но потом привыкли и ходили на охоту. В праздники ездили на реку Кулуене, рыбачить и купаться, с Панфилом или с Баяновыми. Интересно рыбачить: любую наживу толькя брось, пиранья тут как тут, за час – полтора мешка; под вечер клёв меняется, пиранья уходит, подходит крупная рыба – пинта́ду, суруби́, фильёте, жау́, пирипута́нга, пирара́ра, корви́на, пия́ва, кури́мба, много крокодилов. Вечером трудно поймать рыбу, большинство берётся крупная, с рук срывает леску и утаскивает, а нет – оторвёт. Всяко пробовали. Бывало, привяжешь к леси́не, и толькя сошшалка́т и порвёт, но всё-таки доуми́лись. Выберешь хорошу яму, берёшь леску один миллиметр, удочкю пятнадцать сантиметров и грузило полкилограмма, снабжаешь сэлую рыбу один килограмм, спускаешь в яму, привязываешь к лесинке за верхушку, чтобы пружинило, и оставляешь на ночь. Ну, бросишь таких наживов шесть-семь, утром одна или ни одна, но уже ето на удивление. Бывало, ловили первый раз: жау́ на 81 килограмм 600, потом жау́ на 67 100, потом фильёте на 106, потом суруби́ на 53 300, потом суруби́ на 40 900. Ета рыба очень вку́сна, но жи́рна, как только переба́чишь, так понос – не раз приходилось бегать по лесу, удобрять землю рыбой. Что мы с ней не делали! Солили, сушили, коптили, мариновали.

Наша работа подавалась медленно, ето как капля в море: сколь ни пилишь, кажется, всё на месте. Становилось скучно, и семья на уме.

Одиножды приезжает дядя Сидор Фёдорович Иванов к Панфилу, с нём сын Иван Сидорович, зять Кирил Иванович Ревтов и Иванов рабочий Евгений Иванович Кузьмин; познакомились. Слыхали от родителей про Фёдора Иванова, а ето их сын Сидор. Он спросил, хто мы, мы рассказали. Он:

– О, старыя приятели, с вашей мамой мы вместе росли, и с тятяй знакомы. Ну, как хорошо, что Бог привёл стретиться с детками.

Он мне очень понравился: мягкий, вежливый, ласковый, худого слова не услышишь. Оне привезли своёго топографа-бразильянина и попросили нас, чтобы мы помогли топографу пробить границу ихней земли. И мы вчетверым: мы с братом, Евгений Иванович Кузьмин и топограф – за месяц пробили просеку пограничну. Когда пробили просеку, Панфил сообчил Ивану Сидоровичу, он приезжает за рабочими, приглашает нас на рыбалку, лучить на лодке с рефлектором ночью. Ой, заманчива рыбалка! Приезжаем на реку, вечером на берегу поужнали, по несколькя рюмок кашасы выпили и отправились лучить острогами.

С Евгением Ивановичем за месяц сдружились, и он знал мою историю семейну и видел, что я всегда угрюм. Тайно попросил у Ивана Сидоровича бутылку кашасы, сяли на лодку, меня посадили за руль и дали мне рефлектор. Впереде́ Иван Сидорович с Панфилом, позади брат Григорий, возле меня Евгений Иванович. Рыбу лучили на мелким месте на песках, её я́тно видно, выбирай, каку́ надо и какой сорт хошь. Правды, шибко крупных не было, но до пяти килограмм попадались. Незаметно часы шли, все в удовольствии, а Евгений незаметно налиёт кашасы да угошает меня. Я, бывало, возразишь, а он пальцем знак: молчи. Сам себе поменьше, а мне побольше. Ето всё шло хорошо, но меня стало одолевать, и я стал ошибаться: где недосветишь, где пересветишь; впереде стали кричать. Евгений взял у меня рефлектор и стал светить. Потом я стал ошибаться и за рулём: мне скажут вправо – я влево, а скажут влево – я вправо.

– Что такоя, что с тобой?

Когда разобрались – я пьяным-пьянёхонькяй, на меня брат налетел драться, Панфил разматерился, Евгений говорит:

– Ей, друзья, он не виноват, виноват я, я его напоил, я вижу его проблемы, и мне его жалко.

Иван Сидорович узнал и расхохотался:

– Ну, ребята, что вы, судьбы всякия бывают, и надо к ним применяться.

Доехали до табора, меня увели в машину, и я больше ничего не помню. Утром все смеются, Иван Сидорович:

– Что, Данила, налить кашасы? – И все га-га-га, а тут даже духу не надо.

На второй день мы их проводили. Евгений – ето сын тóго солдата, который служил у японсов в тиокай и ходил с бородой. А Евгения Ивановича прозвище было Дед Мороз, потому что у него борода гу́ста, ру́са, пошти бе́ла; прозвали его харбинсы.

Остались мы одне с братом продолжать пилить лес. Вскоре приехал хозяин Анисим Кузьмин, мы уже прожили четыре месяца. За ето время всё передумал и решил забирать семью и уезжать из Уругвая. А Марфа не поедет, то пусть даёт разводну́ и детей; второму дитю должно быть три месяца.

 

18

Григорий уехал в Аргентину, я вернулся домой. Марфа встретила со слезами. У нас родился сын 20 июля 1981 года, назвали его Ильёй, ему был уже три месяца. Узнали о моём приезде тесть с тёщай, тесть надулся, а тёща забесилась и давай Марфе внушать, чтобы Марфа выгнала меня, что таскун, бродяга, и так далея, и так далея. Марфа не слушала, я Марфе заявил:

– Ежлив жить вместе, то со дня́ надо уезжать отсуда, потому что тёща не даст нам жить спокойно.

Марфа колебалась, но я был твёрд, помянул всю нашу жизнь, наше обещание и сказал:

– Никакого послабления не будет. Ежлив жить вместе, то собирайся, будем всё продавать и уезжать в Бразилию, а нет – давай разводну́ и детей. Но знай, что останешься – сладко тебе не будет, тёща и до тебя доберётся.

Она плакала, боялась меня потерять и боялась мать, тогда я решил собрать собор. На соборе вся братия заступились за нас: оне всё видели, как мы жили. Я возмутился и всё тёще высказал, и тестю досталось:

– Как так, ты родитель и всё помалкиваешь, как будто тебе не нужно! Твоя жена везде лезет, всё ей нужно, тебя запрягла-обуздала и едет, как на ишаке, а ты везёшь. Или у вас всё заодно?

Тесть на все упрёки отвечал:

– Я ничего не знал, почему мне не сообчил?

Но тут братия вмешалась:

– Как так? Вся деревня знала, а ты не знал? Ето лукавство.

Но тесть стоял на своём. Подошло к тому, что мы свободны, но за то, что я кушал с миром, заставили сходить на покаяние, а то принимать в братию не будут. Я без возражение согласился, а тесть сказал:

– Проститься мы простимся дома, ето дело семейно, приходите вечером, и там простимся.

Мы обрадовались: ну, слава Богу. Вечером приходим к ним, я почувствовал что-то не то. И как тёща взялась кричать, и тесть туда же:

– Как ты посмел при всех людей так обличать!

– Да уже было невозможно.

И тут тёща подлетает со скалкой и кричит:

– Я тебе чичас покажу мартюшевску породу!

Я напрягся и говорю:

– Ну, задень, и я покажу свою породу.

Чуть-чуть не схватились, тесть видит, что дело кончится собором, а ето для них невыгодно, крикнул на тёщу:

– Прекрати!

Всё, затихла. Ишо мале́нькя пошумели, но пошло ко смирению. Тесть с тёщай не пускали нас уезжать, но я стоял на своём:

– Об етим думать надо было раньше.

После тóго тестя не видел больше откровенным со мной.

У Марки Чупрова случается несчастья: жена Графира Филатовна при родах умирает. Стала рождать, позвали Марину Берестову, но она не шла, потому что Графиру отбил Марка у Фёдора Ивановича и оне за ето злились, поетому она не шла. Когда подошло сурьёзное время, она пришла, но уже было поздно. Ребёнок задохнулся и помер, а Графира Филатовна с крови сошла и умерла. Ой как Марка слезами уливался! Было жалко.

А Марина Марке отомстила за всё. У них был сын Поликарп, было ему четырнадцать лет. По рассказам, очень хороший парень, деловой, оне его любили. Однажды друзья пошли на охоту, все подростки: Чупровы, Берестовы, Черемновы. Марка Иванович заряжал дробовик, и нечайно получился выстрел, попало Поликарпу прямо в живот, он с крови сошёл и помер. В полиции всё обошлось хорошо, потому что нихто не заявлял, и старообрядцы славились порядошными людьми. Через некоторо время Марка взял у Берестовых дочь Вассу Ивановну.

Приезжает с Аляске тёща Зыкова Филата. Мы в ето время продавали землю и дом, знали, что землю окрóме Зыковых нихто не купит. И вот приходют Анна с матерью покупать землю и дом, так как в деревне нихто не купют, окрóме своих, да и не допустют не своих. Пришлось всё продавать за бесценок: мы просили за тридцать семь гектар и дом шесть тысяч долларов, но нам дали четыре тысячи, порядились – никакой добавки, пришлось отдать. Но странно, когда продавали дом и землю, Аннина мать спросила: «Дом продаёте навсегда?» Я думаю: «Что же за вопрос, конечно навсегда!» Но вопрос поступил трижды, и трижды был ответ: навсегда. Что бы ето значило?

Мы продали всё и с пятью тысячами долларами отправились в Бразилию.

 

19

В Паране в деревне стретились с дядя Маркой Килиным, он приезжал на своёи машине грузовой четырёхтонке. Посовещались с ним, он нам посоветовал: «Здесь всё дешевле, и я еду простой». Мы взяли ле́дник и разный мебель, загрузили на машину, а сами отправились на автобусе.

Приезжаем в Мато-Гроссо, в деревню Масапе. Возле Николая Чупрова стоял моего друга Максима Павловича (он уехал в Боливию) дом пустой, заведовал ём дядя Василий Килин, мы его попросили пожить, он разрешил, и мы устроились в нём жить. Суседи нам стали справа Мурачев Селивёрст Степанович, слева – Николай Семёнович Чупров. Поискал и работу. Все хозяева дóговор делают с рабочими после урожаю.

Не пришлось рыться, а устроились у Берестова Николая Даниловича, у него посеяно триста гектар бобов, пять рабочих-бразильян, зарплата не очень – двадцать пять тысяч крузейров, и инфляция. Нам тут пришлось трудно, с куска на кусок перебивались, но жили. Работа чижёла, денег никуда не хватат, но добры люди помогали: хто молочкя, хто зерна, хто мяса. Марфа давай корить, что уехали с Уругваю, я не слушал, старался работать, а в свободно время учился грамоте духовной. Старики мня поддарживали, за мало время научился читать паремии, Апостол, Евангелие, Поучение, екса-псалмы, Псалтырь, к пению тоже подтянулся, стал хорошо петь и читать. Дед Данила Берестов всегда разъяснял, как читать, кака́ прогласица, открытым ртом, громко, чтобы все слыхали, развязно по точкям и запятым – всегда следил и подсказывал.

В Масапе народ выпивал лишновато, особенно молодые мужики, как праздник – так пьяны. Я при гулянке всегда был весёлый и чудаком, за ето молодёжь мня уважали и всегда приезжали за мной и везли меня на веселье. Марфа злилась и не хотела ехать со мной, я на неё не обращал внимание и уезжал, но внутри мне было её жалко. Часто хворала, надсада донимала, ей было невесело, больницы недоступны, своими средствами как могли, так и обходились.

Вскоре приехал в Масапе Кузьмин Евгений Иванович, старый приятель с Кулуене, устроился жить в деревне.

Сусед Селивёрст Степанович Мурачев угодил богатый, весёлый, но наглый идивот и развратник, часто устраивал пиры и спаивал молодёжь. Хто с нём связывался, тот превращался в пьяницу, и немало превратил браки в хаос.

Мурачевы – ето Ирон Степанович, жена Басаргина с России, с Приморья, у них два сына – Степан и Ефрем. Дед Ирон Степанович часто говорил старикам: «Взял ету Басаржиху, перепортила мою породу». Правды, старуха была маленькая, но вредная, и сынки угодили в неё. Степан вообче непонятный: ни в соборе, ни с суседьями, ни в компании, ни в гулянках – не везло нигде ему. Ефрем: в Китае на охоте медведь сломал ему ногу, и он из-за ето выучился грамоте духовной, хороша память, хороший полемист, но завидливый, вредный, строгий и порядливый. Он не терпел в соборе, вмешивался в каждоя дело и немало принёс вреда старообрядцам, потому что не справедлив, а лицемер.

У Ефрема жена Степанида, восемь сыновей, четыре дочери. Детей всех выучил грамоте духовной. Жена очень добрая, дети, которы угодили в мать, очень хорóши, а которы угодили в отца, такие, как и отец. Дети Фаддей, Ульян, Терентий, Елисей, Ефим, Иван, Арсений, Николай, Ивосиф, дочери Варвара, Татьяна, Хиония.

У Степана Ироновича два сына: Селивёрст и Андрей – и три дочери: Федосья, Арина, Татьяна, а жена Фетинья Калугина – под вид моёй тёщи.

У Селивёрста Степановича жена Домна Валихова, умница и добрая, дети у них – три сына, три дочери. Селивёрсту прозвище Селькя. Рос он оторвибашкой; уже женатым на тракторе убил брата – задавил по неосторожности; через сколь-то время в аварии убил три бразильяна и убежал в Уругвай, там проскитался три года, ето произошло в 1970-х годах. С Селькяй в машину лучше не садись: летат как бешеный.

Ефрем Поликарпович Ревтов с Селькяй вырос и шшитались друзьями, но ето человек благородный, добрый, милостливый, богатый. Судьба у него сложилась нескладна. Он праздновал и любил Марью Даниловну Берестову, но почему-то Поликарп не разрешил взять её, но заставил взять Парасковью Назаровну Ерофееву. Назар был добрый, но мать чижёла. Ефрем сошлись не по любви, и Парасковья старалась везде вред причинить Ефрему. У них шесть детей, но всех на имя не знаю, опишу, с которыми судьба свела и кого знаю.

На Ефрема в моленне была надёжда: грамотный, красивый голос, хорошо пел, красиво читал, как станет читать Поучение, многие плачут. Но у его получилось три несчастья. Перво: в моленне был уставшик, Ефрем Мурачев ради зависти выжил его из сана; второ: дружил с Селькяй, Селькя превратил его в пьяницу; третья: разошёлся с женой.

Ну вот. В работе я старался, грамоте тоже учиться старался, и гулянки не оставлял, всегда в присутствии Сельки. В Бразилии мужики с базару пиво и водку пили тайно от стариков, но шило в мешке не утаишь. Старики за ето убеждали и ставили на правило, выводили на собор и заставляли прошшаться. Чем чаше человек провиняется, тем боле старики жёстче становются, но не издевались, хотя и некоторы хотели бы поиздеваться, но старики не давали. Мужики научились пить водку в Китае на охоте, некоторы даже брали с собой китаянок на развлечение.

В Бразилии мужики часто ездили в город, потому что все связаны с банком, вот и в городе и шла баловня. Мне приходилось ездить редко в город, потому что рабочий, а ездил – ето оформлял документы бразильски на временное проживание, и вот здесь с мужиками участвовал на гулянках.

Приезжаем домой – старики уже знают и в моленне выговаривают, все отпираются: нихто не пил. Мне ето казалось жутко. Рассказать – будешь враг всем мужикам. Как-то раз отмолились, идём домой, дед Данила говорит:

– Тёза, заходи ко мне, хочу с тобой поговорить.

Захожу. Он завёл к себе в комнату, посадил и говорит:

– Данила, мне тебя жалко, живёшь безродный, один, некому подучить, защитить. Послушай, вижу, хорошо работаешь, хорошо учишься, у тебя всё получается, старики тебя уважают. Брось гулянки, брось Селькю, он тебя к добру не приведёт, брось на базаре пить водку.

– Деда Данила, спаси Господи за вашу заботу. Но сам же сказал – безродный. А куды мне деваться? Я точно знаю: по вашему совету – сразу буду всем мужикам враг. А кому ето охота?

– Данила, послушай, – открывает книгу и читает мне: «До полцеркви таящихся еретиков ништоже вредит церкви, и ежлив сколь в моленне осквернил, за всех должен правило нести». Ну вот, подумай и пошшитай, за каждего на шесть недель, по сто поклонов земных, а в моленне боле сотни, и сумеешь ты за всех отмолиться? Давай, парень, подумай.

Да, я задумался.

– Ну хорошо. Придётся выпить – вместе молиться не буду, но выдавать никого тоже не буду.

– Но ты становишься соучастник.

– Выходу нету, соучастник – грех, но ни за кого отвечать не буду.

– Ну смотри, подумай, ошибку не сделай.

Я поблагодарил и ушёл, и с тех пор, как где водки выпили, дома говорю: «Я не вместе». Дома проблема, но перед Богом не в ответе за людей. Интересно, как люди теряют страх Божий. Выпиваем, кушаем все вместе, приходим в моленну, все молются вместе, а я опять поганый. Старики стали меня гонять, презирать и называть пьяницай, но я знаю, что перед Богом я не лицемер и не двоедушный. Мужики вызнали, что я не предатель, и всегда со мной по-хорошему были.

Молодёжь тоже бра́згалась, их наказывали, а оне снова повторяли.

Черемнова Ульяна ишо с Уругвая заигрывала с одним хохлом, Бочкарёвым Антоном, и с Бразилии с нём списывались. Он обратился к Зыкову Филату, показал Ульянины писмы, тот поговорил со стариками – в Бразилию в Масапе дал ему наставленье, полный адрес и отправил в Бразилию. Бедняга на стареньким мотсыклете поехал за четыре тысячи килóметров к Ульяне. Приезжает туда, приходит к Ульяне, она взадпятки́ – заотказывала ему. Он обратился к Ефрему Мурачеву, дал ему все писмы, тот прочитал и взялся за Ульяну. Вскоре Антона окрестили и свенчали с Ульяной. Антону было под сорок лет, а Ульяне под тридцать лет.

Черемнов Ивона Павлович младше меня на два года. В Масапе в ребятах всегда хотел быть лидером, за ето получил прозвище Префейто – глава. Старикам он не покорялся и всегда с ними спорил. Как-то раз деда Данила вынудил, и он ему сказал: «Недаром тебя и прозвали Префейтом». Старики раз пробирали его и стали ему говорить:

– Иона, зачем пьёшь пиво?

– Доктур приписал, и люди посоветовали. – Все в смех.

Как-то раз вышел на соборе и кланяется, и просит:

– Братия, помогите ради Бога долг заплатить.

Ну, хто сколь рису, сколь бобов, хто пять, хто десять мешков. Попросил Ефрема Поликарповича, чтобы на его машине загрузить и увезти в город, нас попросил, чтобы помогли загрузить зерно. Объехали, загрузили где-то под двести мешков, подъезжаем к дядя Василию Килину, Иона просит зерна, Василий отвечает:

– Иона, тебе хоть сколь – как бездонная кадочкя. Когда научишься жить, тогда приходи, а чичас нет.

Про Иону слухи таки. Все люди готовют конбайны к жнитву, а Иона ишо смазывает сеялку, хочет – спит, и никогда урожай не брал. Вскоре женится, берёт Федосью Анфимовну Ефимову, синьцзянку.

Чупров Николай Семёнович, сусед, выпиваха, как все Чупровы, ленивый и легкомысленной, но со всеми по-хорошему. Жена Наталья Даниловна Берестова, женчина умная и проворна, добрая, дети – один сын Власий и три дочери: Елена, Анфиса и Федосья. Власий работал со мной, хороший парнишко. Но отец интересный. Оне уезжали в США, прожили там пять лет, Наталье там не понравилось, и оне вернулись. Однажды Николай поехал в город Рондонополис, куда все старообрядцы ездили. Вечером в гостинице дядя Марка с мужиками в присутствии Николая Семёновича говорит:

– А сегодня хорошую фильму пропускают. Николай, пойдёшь?

– Нет, у меня глаза болят.

Отвечают:

– Как жалко, а фильма хорóша.

– Говорят, глаза болят.

Но таились, потому что старики за кино ругали. Но мужики знали, что Николай не вытерьпит, пораньше ушли спать, а сами наблюдают, когда Николай выйдет. Смотрют, Николай завыглядывал, видит, что никого нету, шмыг тайком и поскорея в кино. Дядя Марка с мужиками за нём сзади, заходют в кино, видят, где Николай сидит, сяли посзади его. Когда фильма стала кончаться, оне поскорея ушли и ля́гли спать. Наутро собрались, дядя Марка говорит:

– Ну что, Николай, хорóша была фильма?

– Я там не был. Говорил вам, глаза болят.

– Да Николай, фильма была такая: вот так, вот так, ты сидел в таким-то ряду, а мы посзади. А говоришь, что глаза болят!

– А я не глядел, толькя слушал.

– А чё, рази ты понимаешь на английским языке?

– Как на родным! – Все в смех.

Дядя Марка жил, нимо нас проезжал, мы всегда с нём заказывали продукту или меняли баллоны, но никогда не заедет, всегда нимо нас проедет, но не остановится. Идёшь к нему с тачкяй, плотишь за провоз и везёшь домой продукт. Ефрем Поликарпович жил совсем в другу́ сторону. Бывало, закажешь, он привезёт, завезёт и ничего на провоз не возмёт. Бывало, купит рыбы, сколь себе оставит, стальную всю по бедным развезёт, и мы не раз пользовались. Как-то дядя Марка хотел похвастоваться в присутствии Евгения Ивановича Кузьмина, что он любит бедным помогать. Я не вытерпел и возразил:

– Дядя, ты не любишь помогать.

– Нет, люблю.

– Стой, стой. Ты живёшь нимо нас. Когда бы тебе ни заказал что-нибудь, всегда провезёшь нимо и никогда не остановишься, да ишо за провоз берёшь. Вон Ефрем Поликарпович, чужой, живёт совсем в стороне, но завезёт и никогда за провоз не возмёт, а ты зато дядя.

Он говорит:

– Давай разговор смени́м. – И после тех пор долго дулся.

В семидесятых годов все соборы подошли в одно, и стал один собор. И бразильския спасовсы тоже подошли к одному собору, но Ефрем Мурачев копал и копал перед ними яму, так разразил их, что оне махнули на всё и ушли. Таки́ богаты, а он голопузой, часто их выручал от бедноты свояк Анисим Кузьмин. А ушли – ето Ивановы, Ры́жковы, Макаровы. Но уже дети всех связали браками, и началися проблемы, а хто виноват – Ефрем.

Я часто садился за книги духовныя, мня увлекало боле и боле Святое Писание, старики поговаривали о последним времени и поминали о какой-то книге – «Протоколы сивонских мудрецов», что там написано много о последним времени. Я приспрашивался:

– А где можно её добыть?

Мне отвечали:

– Ты ишо молодой таки́ книги читать.

Мне часто приходилось думать: молимся, постимся, правило несём, то грех, друго́ грех – всё грех. А за что мы трудимся? А есть ли Бог? И стал просить: «Господи Всемилостивый, ежлив правды ты существуешь, дай знак, да чтобы не сумлевался». Ето началось в 1981 году.

 

20

Урожай подходил к консу. У хозяина с отцом не шло, Николай стал проявлять отцу явно своё безбожество, за что отец хотел наказать сына, забрать землю и технику. Николай мне сказал, что сеять не будет и «ишши работу». А Селькя тут как тут. Николай сказал Сельке: «Рабочий хороший», Селькя давай уговаривать меня, горы сулить. Я боялся, слухи шли, что он не любит расшитываться с рабочими, но Николай мне сказал:

– С Селькяй надо уметь. Ежлив сумеешь, будешь как кот в масле кататься, а нет – всё будет худо.

Понадеялся на ети слова и пошёл к Сельке. Он начал угошать, и везде «Зайкя» до «Зайкя», везде на посылушках. Домна старается во всём ему угодить, но не может, всё ему худо. Я почувствовал: ого, куда я забрался! Народ заговорил:

– Данила, куда ты нанялся, будешь слёзы лить.

Ну, думаю, попробую. Селькя заставляет нас разбирать трактора, главный ремонт делать. Мы с рабочими все три трактора разбросали, перемыли, а он уехал в город. Приезжает с городу, мы сидим ждём.

– Вы что сидите, не работаете, лентяи! Ты, Зайкя, какой ты главный?

– Слушай, что нам наказано, мы всё сделали.

На следующу неделю прихожу в понедельник утром рано, приношу записку – закупить продукт на месяц, спрашиваю, что на етой неделе будем работать.

– Мне нековды, я тороплюсь, спрашивайте у Домне. – Сял в машину, хлопнул и уехал.

Прихожу к Домне:

– Домна, что будем работать на етой неделе?

– А я почём знаю, я в мужицкие дела не вмешиваюсь.

Прихожу к рабочим, спрашиваю:

– И что, всегда так?

Оне хохочут и говорят:

– Да, всегда так.

– А как работаете?

– Вот так. За всю неделю подобрали в бараке, что видели в непорядке, поправили.

Приезжает и ну опять материть: таки́-сяки́; продукт не привёз. На третью неделю прихожу, несу ему просты́ баллоны:

– Селивёрст, нет ни продукту, ни газу, и что работать?

– Пересыпайте бобы из рваных мешков в целы.

Мы за три дня всё сделали, а три дня опять просидели. Я стал нервничать. Приезжает в субботу – ни продукту, ни баллонов, и опять матерки. Говорю ему:

– Ежлив ето будет повторяться, я ухожу.

– Ха-ха, Зайкя, куда уйдёшь?

В понедельник прихожу:

– Селивёрст, мы уже голодуем.

– Га-га-га!

– Дай нам работу на всю неделю, пожалуйста.

Он показал, где хорóши бобы, и сказал:

– Провейте и ссыпьте в мешки, ето будет семя.

Мы за четыре дня всё сделали и два дня опять сидели. В субботу приезжает, привозит весь продукт и баллоны, но нам опять попадает от него. В воскресенье приглашает гостей, и нас с Марфой, Марфа по обычаю опять не пошла, а я всегда с сыном Андрияном, он нигде не отставал от меня. Приходим к Сельке, там уже гости, Селькя угошал, и Домна успевала ставить на стол. Селькя при всех гостей начал издеваться, подсмеивать и корить меня. «Синьцзянсы», «траиры», «лентяи» – как мог, так и обозвал. Я терпел-терпел, стал на ноги и сказал:

– Худой – ишши хороших, – повернулся и вышел, взял сына.

Селькя вслед мене́:

– Ха-ха-ха, шутки не принимает.

Я отвечаю:

– А яйцы-то в желудке.

Прихожу домой. Ну, слава Богу, что развязался с нём. Продукт получил приблизительно на всю зарплату.

В понедельник не иду на работу, вечером прибегает Селькя:

– Зайкя, ты что не идёшь на работу?

– А я вчера дал тебе понять: ишши хороших.

– Да я с тобой пошутил.

– Таки́ шутки мы не принимаем, и больше не заговаривай, к тебе работать не пойду, там один бардак.

– Но ладно, Зайкя, давай будем хоть друзьями.

– Ну хорошо, давай. – Пожали руки, и как будто никогда ничего не бывало у нас с нём. Но после тóго стал его опасаться.

На другой день иду к Ефрему Поликарповичу просить работу. Ефрем Поликарпович выслушал и говорит:

– Да у меня здесь рабочих хватает, но, ежлив пожелаешь, у меня в Боливии две тысячи гектар земли, и там тоже начинаем сеять. Ты хорошо говоришь по-испански, а ето мне необходимо нужно. Даю тебе двадцать пять крузейров в месяц и шесть процентов с урожаю, сеять будем шестьсот гектар земли, помоги нам поправить трактора, и тронемся в путь.

Ето было в самый разгар переселение в Боливию. Почему старообрядцы поехали в Боливию – потому что в Боливии земли лучше, не надо никакоя удобрения, растёт как на опаре, и земли дешёвы, некорчёванны жунгли по десять – пятнадцать долларов гектар, а ето очень выгодно. Наши наперебой полезли, и даже из США.

Мы справили всю машинерию и стали возить на границу. Но мне жалко было хозяина и друга. На границу везём машинерию, оформляем у боливийского консула, всё хорошо, но, когда в обратну путь едем простые, мой Ефрем Поликарпович загуляет, восемьсот килóметров за троя суток коя-как добирались до дому. Мне приходилось уговаривать его:

– Друже, что с тобой, что неладно, в чём помогчи?

Он толькя руками отмахивается:

– Данила, оставь в покое.

– Но надо же кочевать! В чём дело?

– В чём дело? Не хочу жить. Свели нас не по любви, ни в чём не могу угодить, тиранничат как может, всё старатся делать на вред.

– Но етим ты не поможешь, твой компромисс немалый: дети, хозяйство, моленна.

– Да, всё понимаю, ну что поделаешь…

Вот так добирались до дому, загружались – и снова. Но на самом деле дома у него непорядки, жена его Парасковья Назаровна – ето бу́кушка, толькя бурчать, нигде не услышишь доброго слова, а всё укоризни да издёвки. Второй сын у них, Васькя, – ето материн шпион, всегда старался выслушать, выглядеть и бежал к матери ябедничал.

Ну вот, тронулись мы на границу, Ефрем как водитель, Максим Павлович Черемнов приехал из Боливии – как водитель, ну и мне тоже как водителю, но я с семьёй. До границы мы доехали благополучно, но дальше пришлось трудно. Ефрем Поликарпович на грузовике «Мерседес-Бенс», Максиму дали трактор марки «Массей Фергусон» с загруженной телегой на семь тонн грузу, а мне достался трактор СБТ чижёлой бразильский, без тормозов, и телега на семь тонн грузу. Ефрем поручил мне ету опасность, знал, что впереди много опасностей, и наказал строго: под косогоры спускаться толькя на скоростях. Трактора с грузом по очереди, пе́рво один спустится и подымется, тогда второй, и наказал соблюдать порядок. Ну вот мы тронулись: Максим первый, я второй, Ефрем третьяй. Дороги худые земляные, где лы́вы, где грязь, ямы, калий, горы, косогоры, лес, долины. В каждой деревушке или городке стоит пост «Полиция», палка через дорогу, документам не верют, ходют вокруг груза и шёпчутся, не пропускают. Ефрем знал, в чём дело:

– Данила, рядись, за сколь пропустют.

Ну вот и ря́дишься, где за двадцать долларов, где за тридцать, пятьдесят, сто, двести, так и ехали. Но доллара́ знают хорошо, и смотреть приходилось за ними тоже хорошо: то и смотри, что-нибудь стянут.

В однем месте пошли горы, стало опасно. Я выехал вперёд, Максим сзади. Я заехал на гору, стал спускаться, и уже спустился боле половина. Ето надо медленно, чтобы грузом не столкнуло вниз, и ето опасно. Максим не дождался и решил поехать за мной, хотел переставить скорость, но у него не получилось, трактор на холостой стал разбегаться быстрей и быстрей, Максим даёт сигнал: дай дорогу. Дорога у́зка, я сколь мог посторонился, и он нимо меня, передней осёй у трактора врезался в лесину, и его телегой чуть-чуть задел мою телегу, а Максима выбросило как пробку на шесть метров. Ушибся, но ничего не повредило. Но у трактора весь передок развалило, два дня всё ето сваривали, хорошо, что были запасные запчасти. Ефрем качал головой:

– Ну, Максим, Максим! Железа-то хрен с ней, но что бы я сказал твоёй Ксении, ежлив ты бы убился? Ведь я же вам наказывал: соблюдайте порядок! Вот не послушал, вот и авария.

Ну, справили, поехали дальше. Марфа у меня распсиховалась: то ей не то, друго́ не то. Ефрем ето видел, вечером говорит:

– Данила, иди ублаготвори жену.

Ну, правды, пришлось ублаготворить, на другой день Марфа утихла, и поехали дальше. Приезжаем в город Консепсьон, там стоял военный гарнизон, проверили документы, завели нас в контору, полковник угодил добрый, всё расспросил, куда и зачем:

– Хорошо, молодцы, страна нуждается сельским хозяйством, ну, езжайте, доброго вам пути.

Тут дороги стали лучше, но посты полиции продолжались, и везде взятки так же. Проехали нимо Санта-Круса-де-ла-Сьерра, через Окинагуа – японская деревня. Появился асфальт, за все шестьсот килóметров толькя пятьдесят километров асфальту. Проезжам Монтеро, Минеро, Чане́, и опять в жунглю, дороги опять худые. Через двадцать километров приезжаем в деревню, Рио-Гранде, к нашим, там уже семей пятнадцать, корчуют и сеют. Натянули палатки на три семьи: наша, Максимова и Ефремова брата Петра Поликарповича, он уже там жил и раскорчевал шестьсот гектар земли с Максимом. Всё разгрузили, сложили по местам, инструмент собрали, скрутили, приготовили работать.

На днях сделали договор, составили акт и подписали, но на словах Ефрем Поликарпович сказал:

– Вдруг что, неустойка, рашшитаюсь помесячно по тридцать тысяч крузейров.

Но в Боливии были пезы, и обмен был выгодный, всё дешевле. Стали готовить землю, работали день и ночь, отдыху почти не было. Вскоре приехал Саватей Павлович Черемнов, тоже Ефремов рабочий. Мы готовили землю и сеяли рис и бобы, Саватей ленился. Ефрем уехал, мы с Максимом не слазили с тракторов. Когда уже досеивали, Максим на мотсыклете сломал себе ногу. Саватей уехал в Бразилию за грузом, остался я один. Ну, слава Богу, досеял. Пошли дожди, всходы были хорóши, мы начали оформлять документы.

 

21

В 1982 году в Боливию старообрядцы поехали с США, из Бразилии. В соборе постановили: хто приедет с США, принимать под правило, так как в США народ живёт слабже, чем в Южной Америке. Наставником выбрали Ефрема Мурачева. Было выбрать кого боле прошше, но у Ефрема сторона была си́льна. Попе́рво всё было хорошо, поехали много туристов из США смотреть Боливию. Игнатий Павлов был из США и был помощником в Боливии наставника, он всех знал, хто приезжал с США. Народу было много.

В октябре пошли дожди, и сильны. Мы успели построить себе домик, но крыша была пальмова, прохладно, но от сырости всяка насекома лезет в ету крышу, лягуши, мураши́, яшшерки, мыши, змеи и так далея. Усадьба нам досталась на самом краю. У кого рот большой и принадлежит кучке наставника – тому досталась усадьба в сентре, а хто безответный и безродный – тому на краях да с жунгляй.

Всего за три-четыре месяца спокойствия пошла вражда, потому что как хто приедет из США свой, родственник или знакомый, тот молится вместе, а как чужой и не из ихнего кружка, так под правило. Пошёл ропот, злоба: но почему?

Пришлось мне ехать в город Санта-Крус. В гостинице «Санта Барбара» оказалось забито нашими. Мужики увидели, что я в городе, вечером приглашают погулять. Отвечаю:

– Деняг нету.

Ответ:

– Замолчи, на́ вот пачкю деняг, и поехали.

– Мне не надо долгов.

– У тебя никто их не справлят, поехали!

– А куда?

– Замолчи!

В те времена всё было дёшево, разменяешь сто долларов – ето казалось много деняг. Садимся в такси, едем в центр, подымаемся на седьмой этаж и заходим в японской ресторан. И что же я там вижу? Полный ресторан старообрядцав! В деревне старики, женчины да дети, а остальные все здесь. Мне показалось жутко, и тут понял, почему вражда: значит, кто-то должен молиться вместе, а хто-то нет, а тут все вместе! Теперь понятно: лицемеры.

После ресторана повезли меня на тансы. Подпили, что танцевать долго не танцевал. Мужики увидели, что хорошо танцую, – ну, везде ура. Дальше и табак пошёл в ход. Думаю, испытаю, чем занимаются наши мужички, на етот раз всё. Тут часто приходилось ездить в город: оформление, то переселенсы просют переводшика, то груз везти – всё каждый день новости. Мужички насмелились сводить меня к девушкам. Ну что, всё хорошо.

Я запереживал: а что будет дальше? Марфа стала похварывать, младший сын Илья слабенькяй, продукту не хватат, хозяин нервничат, Ефрем в Бразилии загулял, деняг не посылает, рис, бобы травой зарастают, Марфа забеременела, ослабла. Петро Поликарпович видит, что урожай теряет, сделался злым эгоистом, Максим и Саватей ушли, остался я один, и он высыпался – всё на мне. Наш договор толькя посев, но мне приходилось всё работать: дрова рубить, в ограде полоть, в огороде полоть, чуть не самого Петра перешпиливать. Что скажет, то и делашь: знал, что возражу – и продукту лишит, и так уже голодовали. Ну, я успевал. Как дождь, берёшь удочки, и бегом на реку Рио-Гранде пять килóметров. Дорогой наловишь кобылок, всяких-разных скакучек, наживляешь и в воду, полтора-два часа, и едва несёшь домой; бывало, излишки несёшь, кому трудно было.

Наталья Коньшина, вдова, приехала из США с дочерью Ириной и два внука. Дочь была замужем за американсом. Приехали оне к Петру, он их принял, так как родственники дальние. Ета Ирина когда-то была красоткой, в США работала в авиякомпании стюардессой. Как она развратилась, неизвестно, но вышла за порядошного американса, и нажили двое детей: Давыд четырнадцать лет, Маркел семь лет. Их в соборе не принимали, приписывали Наталье, как будто она в Китае работала советским и предавала своих и что она знатка́я, чародейкя. На самом деле Бог знат. Она меня просила, чтобы помог в таможне с грузом и с документами, посулила тысячу долларов. Выпросился у Петра, он пустил, но рот скривил. За две недели всё справил, она заплатила. Внук Давыд просился в соборе часто, мне его было жалко, хороший парнишко, он обещался жить по закону, но Ефрем Мурачев не принимал. Когда возили груз, дороги были разбиты вконес, где плавали по поясу, трактора ныряли и вылазили, бывало, и вязли, но ето было мучение. И вот когда везли им последний груз, Давыд как-то оплошал и упал с грузовика, разбил голову и умер. Нихто не стал хоронить: все святые, а он грешный. Пришлось мне обмывать, снаряжать и хоронить. Сколь было слёз! Вот такие справедливости.

Приезжают гости: Василий Басаргин, Фаддей Васильевич Басаргин и Павел Кузьмин, племянник Басаргиным, – родственники Ефрему Мурачеву. Ох каки́ высоки: толькя оне люди, на всех свысока поглядывают. Мы узнали, что с Боливии едут в Уругвай. Марфа беременна ходит последнея время, пошёл к ним и стал просить, чтобы оне Марфу взяли с собой, говорю:

– Марфа знат дорогу.

Оне мне в ответ:

– Да мы ишо будем заезжать в деревни в Бразилии, куда нам с ней возиться, ишо возмёт да дорогой принесёт.

Я с обидой ушёл. Тут други́ туристы ишшут вышиты занавески, у Марфе было две, мы им продали за четыреста долларов.

На днях попал в город, хозяин послал за продуктами. Приезжаю, мужички: «Ух, Зайкя!» Вечером опять по танцам, по девушкам, напитки, табак, дале-боле. Смотрю, вытаскивают кокаин. Я в шоке. Дак вот каки́ у вас конбайны, вот как нанимаетесь жать боливьянсам! Что делать? Ето уже всё, подходют к сурьёзному делу. Как быть? Виду не показываю, как будьто всё заодно, оне принимают, и я вид показываю, что принимаю, но не дай Бог. Всё прошло незаметно, я веселюсь всех больше, оне приглашают:

– Зайкя, переходи к нам, будешь жить как человек.

– Да, – говорю, – интересно, но дайте мне с хозяевами расшитаться.

– Ну хорошо.

Приезжаю домой, говорю Марфе:

– Марфа, тут нам нечего делать. Ежлив останемся жить в Боливии, ты потеряшь мужика.

– Из-за чё?

– А вот. Собирайся, я сам отвезу тебя, а потом приеду за грузом.

Мы за два дня собрались и поехали. Басаргины были в городе, узнали, что я сам повёз Марфу в Уругвай, и давай проситься с нами. Я вид показал, что оне нам не нужны, но оне настаивали, спросили, когда выезжаем, мы ответили: завтра утром. Оне купили тоже билеты на етот же поезд, и утром вместе выехали в разных вагонах.

Приезжаем на границу Бразилии, у их с визами не в порядках, стали просить меня, чтобы помог с визами. Я ответил:

– Как я могу таку́ жену бросить?

Взяли такси, переходим границу и на автовокзал. Берём автобус и дальше поехали. Марфа спрашивает:

– Почему так поступил?

Она знала, что я так никогда не поступал. Я ей рассказал, как оне поступили со мной в деревне, – так пускай получают. Раз богаты, значит, надо дискриминировать людей?

 

22

Доехали благополучно в Уругвай, оставил Марфу с детками и поехал в Аргентину к родителям. Приехал – кака́ радость, кака́ встреча! Тятя купил старенькяй грузовик 61-го года «Мерседес-Бенс» и возил овощи и фрукты за пятьсот килóметров по плохим дорогам к аборигенам, а оттуда привозил овцев и коз на продажу, етим и жили. Ну, ничего. Брат Степан занимался помидорами, Евдокея дома, Григорий взял чиленку Сандру Лира, Степанида где-то в Бразилии вышла за Николая Русакова.

Тятя с мамой обои:

– Давай хватит тебе скитаться по разным странам, приезжай да живи здесь.

Ну, я съездил с тятяй, куда он возит овощи и фрукты. Да, у его клиенты везде ждут, он с клиентами очень вежливо обходится, и его любят. Мне стало интересно: в семье был всегда суровый и строгий, а тут словно другой человек.

Вернулись домой, я попросил деняг груз привезти, он мне дал, и я отправился в Боливию.

Приезжаю в Боливию, смотрю, у нас в дому пусто. Стал узнавать, где что, мне сказали: «Петро всё забрал». Прихожу к Петру:

– Почему забрал у нас всё?

– Ты нам должен, – и раскричался.

Я пошёл к Ефрему Мурачеву как к наставнику, попросил как свидетеля, сходил попросил помощника Игнатия Павлова. Собрались у Петра.

– Ну, Петро, давай разбираться. Я у вас проработал восемь месяцев, всю землю чистили, корни вытаскивали, приготовляли, сеяли, ухаживали. И в чем я тебе не угодил?

– Да во всем ты угодил. Но зачем уехал?

– Петро, мы не виноваты, Ефрем загулял, всё заросло. Знам, что ничего не заработали, семья голодует, вся ослабла, и что ишо ждать? Я помню хорошо, что Ефрем говорил: ежлив что не совпадётся, расшитается помесячно. Ну вот я и пошитал, что вам не должен, а, наоборот, вы мне должны.

Он:

– Это в контракте не указано.

– Но ты же слыхал, разбирайся с Ефремом.

– А груз как?

– А груз я не отдам.

– Ну, братия, разберитесь, правильно ли ето.

Оне обои плечами пошевелили и сказали:

– Разбирайтесь сами.

– Ну что, Петро, восемь месяцав по тридцать тысяч выходит двести сорок тысяч, а мы вам должны семьдесят три тысячи крузейров.

– Сказал, не отдам – и не отдам.

– Ну, тогда подавись! – И ушёл.

Наутро прибегает Петров сынишка и говорит:

– Мама послала, говорит, возми сундуки.

Прихожу к Петру, его нету, жена говорит:

– Возми сундуки, не ходить же детя́м голым.

Беру сундуки, прошу Луку Поздеева, чтобы вывезли в город, он с удовольствием взялся за ето дело. Но уже мало везли на тракторе, пришлось плавить на лодках: всё затопило. Добры люди во всём помогли и соболезновали: кака́ несправедливость. Конечно, понятно: что я составляю – бедный, сял да уехал, а Петро богатый и будет жить вместе. Вот мои свидетели, где им выгоднея. А Бог что, Бог всё простит.

Приезжаем в город, беру билеты на границу и отправляюсь на поезде. На границе на машине привозим груз в таможню, показываю документы аргентински, у мня спрашивают:

– Где справка, что выезжашь из страны?

– Кака́ справка? Ничего я не знаю. Как заехал, так и выезжаю.

– Но а груз?

– Груз – ето наши личные вещи.

– Ну, подожди.

Через час приходит в костюме толстый человек, увидел:

– О, ето агрику́льторы. Что с вами, что получилось?

Я рассказал, он мне говорит:

– Почему у консула аргентинского не взял справку за груз?

Говорю:

– Не знал.

– Может, напакостил и убегаешь со страны?

– Можете свериться.

– Да, придётся свериться.

Груз оставили в таможне, мня посадили в машину и повезли не знаю куда. Привозют, стены высóки, заезжаем. О-го-го-го, собаки, военны, всё решётки и тюремшики, заводют в контору, всё выспрашивают, всё рассказываю, мне отвечают:

– Что говоришь – ежлив всё правды, всё будет хорошо, но узнам, что врёшь, изобьём, и будешь за решёткой.

Устроили меня в казарме, где спят солдаты. Ну, жду день, второй, третяй, все молчат. Ночами солдаты в карты играют да коку нажавывают с хлебной содой.

– Эй, русо, жуй коку!

– Никогда не жевал и не буду.

– Врёшь, в Боливии нету, чтобы не жевали.

– Ну, как хочете, я не жевал и жевать не собираюсь.

Здесь тюремшики сидят двадцать, тридцать лет, и женчины тоже есть. На четвёртый день утром в 10.00 а. м. заезжает машина, тюремшики мне говорят:

– Торопись, ето полковник, он хороший. Расскажи ему свою ситуацию, а то тебя не выпустют, ждут с тебя взятку.

Я бегом к полковнику:

– Извините, полковник, я к вам с просьбой.

Он остановился:

– В чём дело?

– Уже нахожусь четвёртый день и не знаю за что, моя жена вот-вот принесёт в Уругвае, а я вот здесь.

– Как тебя звать?

– Даниель Зайцев.

– Хорошо, чичас разберусь.

– Большоя спасибо вам, полковник.

Вот нету и нету, в 14.00 п. м. вызывают, захожу в контору, мне говорят:

– Свободный, ничего за тобой нету, можешь идти.

– Но я без справки не могу отсуда уйти.

– Но мы не можем отсуда никаки́ справки давать.

– А я без справки не могу отсуда уйти, потому что в таможне сказали: без справки не приходи.

Чиновник пожал плечами и говорит секретарше:

– Пиши справку. На́, – подаёт.

– Пожалуйста, ваш штамп и вашу подпись. – Ставит, подписывает, подаёт. – Большоя вам спасибо, извините, что надоедал вам.

– Ничего, счастливого пути.

– Ишо раз спасибо.

Прихожу в таможню, подаю справку.

– Ну, забирай груз и можешь идти.

Нанимаю боливьянсов, перевозим груз в аргентинскую таможню. Проверяют всё, спрашивают:

– Куда едешь?

– На юг, там у меня родители.

– Хорошо.

Ставют штамп, беру груз, нанимаю визу, на железнодорожной вокзал, сдаю груз в Буенос-Айрес. Мне говорят: «Через неделю будет». Беру автобус – и в Уругвай за семьёй.

 

1

Вернёмся назадь, когда я работал на Кулуе́не в Мато-Гроссо. Панфил свозил нас к своёму шурину, за двести кило́метров по другой стороне реки Кулуене. Встречает нас Константин Артёмович Ануфриев – ето тот мужик, который сидел у дядя Марки Килина, когда первый раз встретились и я спросил, хто из вас дядя Марка. Константин Артёмович ему свояк, у них жёны сёстры, и в Уругвае дед Садоф Ануфриев ему дядя. Его отец Ануфриев Артём, мать Валихова Марья. У Артёма с Марьяй восемь сыновей и четыре дочери: Фёдор, Иван, Константин, Алексей, Евгений, Архип, Карпей, Илья, дочери Агафья, Евфросинья, Анна и Васса.

В Уругвае Садоф – кроткий, спокойный, и проживал толькя в деревнях; Артём наоборот – горячий, непосидиха, в деревнях никогда не мог ужиться и ни с кем, поетому старались где-то жить одне. И вот когда приехали из Китая в Бразилию, оне в деревне долго не прожили и уехали в штат Гоя́с, город Рио-Верде, там устроились и выбрали Константина как руководителя. Он у их был боле дошлый в проектах, в бизнесах, в банках и так далея. Но все братьи мастера и работяги на все руки, все горя́чи, хара́ктерны, и мать Марья така́ же.

Константин вёл весь бизнес, он вёл очень хорошо, обороты шли в ихну пользу, у них была своя земля пять тысяч гектар, построили шикарныя дома, была хорошая техника, и оне работали день и ночь. Всё шло прекрасно, но где-то Константин ошибся, получил долг, банок стал притеснять. Братьи Константина стали все на брата, и с каждым днём разгоралось у них пламя, схватили винтовки и за братом. Константин бегом, взял семью, в машину, и убежали, и потерялись без вести. Прошло десять лет, Константин оказался в штате Мато-Гроссо, последний пункт, населённый аборигенами, Паранати́нга, внутри жунгли, на реке Кулуене. Нашёл какого-то богача, у его на Кулуене двадцать тысяч гектар земли, договорился с нём работать с половине. Богач дал ему технику и деняг, и Константин со своими малыми детя́ми начал чистить жунглю и сеять. Потом появились рабочие, посевы с каждым годом росли боле и боле. Когда мы приехали к нему в гости, он уже сеял две тысячи гектар земли.

Шло всё хорошо, у них было два рабочих немса, но один, по имени Wilson Vagner, с кем жизнь связала, – маленькяй, беззубой, незавидный. Ему понравилось, как Константин доржутся, молются, посты соблюдают, строгие дистиплинисты, все порядки соблюдают, и давай проситься к ним в религию. Оне давай его учить, а он всё исполнять. Нам Константин рассказыват:

– Парнишку надо помогчи, вижу, что хороший с него будет християнин, всё соблюдает и старается.

Мене́ чу́дно показалось, подошёл к нему, стал спрашивать, хто он и откуду. Он на ломаным русским языке стал мне рассказывать, хто он и откуду. Говорю:

– Можешь говорить на бразильским языке.

Он отвечает:

– Я хочу научиться по-русски.

– Ну давай.

Говорит:

– Я немец, мать-отец немсы, живём мы в штате Рио-Гранде-до-Сул, город Ижуи, деревня немецка, вера у нас лютерана. Занимались мы – ро́стили свиней и делали колбасы и ветчину, доили коров, делали сыр и всё ето продавали на рынке. Жили хорошо, но однажды отцу ночью в ма́ту залезла кака́-та насекома, утром он не проверил, насыпал йе́рба ма́те, залил горячай водой и давай пить. Ничего он не заметил, но через сколь-то дней ему стало хуже, пошли к врачам, лечили-лечили, а ему хуже и хуже. Повезли к специалистам, сделали анализ и признали рак желудку. Мы его лечили и весь капитал свалили. Но отца не вылечили, ему хуже и хуже, и он помер. Мы с братом ишо поработали, скопили деняг, знали, что немсы едут в Мато-Гроссо и что земли там дешёвы, и мы собрались с братом, приехали, купили пятьсот гектар земли. Но нечем работать, поетому пошли на заработки, и вот мы оказались у Константина в рабочих.

Когда мы жили в Масапе́ с Марфой в 1981 году, Константин приезжал с Wilsonom просить за него, чтобы приняли и окрестили. Старики сказали:

– Хорошо, ежлив ты, Константин, даёшь за него гарантию, что он будет доржаться, пускай подыскивает себе невесту, и мы его окрестим.

Оне три свояка: Константин, Лука Бодунов и дядя Марка – посовещались и решили женить на Лукиной дочке Хинке. Но Хинка его не любила, у ей жених был парагваес, но оне их сговорили, его окрестили и свенчали. Оне прожили сколь-то дней, и она его бросила и ушла к парагвайсу. Он остался один, поехал с людями в Боливию и жил долго один, но по закону. Старики решили ему разрешить, чтобы он мог жениться снова, так как знали, что он невинный, и он высватал у Игнатия Павлова дочь Нимфодору, его женили.

А Константин подро́стил своих детей, добавил рабочих и расчистил ишо три тысячи гектар земли, и уже сеял пять тысяч гектар. Дети захотели ехать жить в деревню, он не хотел, но семья пересилила. С хозяином Константин поделили землю и технику. Константин оказался зажиточным крестьянином. Но ехали на машине, получилась авария, и Константин убился, а жена Ульяна весь капитал провалила.

В 1982 году дядя Марка отдаёт дочь старшу Ирину за Кузьмина Симеона Анисимовича. Вскоре оне купили землю в Боливии и переехали, сделали деревню, назвали Тоборочи. Ефрем Мурачев переехал к своему свояку, Анисиму Кузьмину, дядя Марка тоже. Но пе́рво чем выехать с Бразилии, отдал втору дочь Варвару за Тимофея Ивановича Сне́гирева, моего друга детства. Он приехал с США к сестре Палагее, на свадьбе зять положил им на поклоны сто гектар земли, ето обозначает четыреста тысяч долларов.

Ануфриевы, дети Артёма, прозвище им Артёмовски, после Константина разбежались все хто куда. Дед Артём с младшими детями уехал в Боливию, старший сын Фёдор туда же, Иван – в штат Парану, в стару деревню, Евгений и Алексей тоже в Боливию, Карпей в Масапе.

Ето перво переселение в Боливию в 1978 году. Оне забрались в глубокия леса, попадали туда толькя лодками по река́м Ичило и Ичёа. Ето будет провинция Кочабамба, регион Чапаре, где вырабатывают кокаин. Ета зона всегда была наркобизнес. Когда старообрядцы хватились, ето уже было поздно. Тако́ расстояние и такой расход получился у них! Купили двадцать тысяч гектар земли, завезли всю технику, но земледелие у них не получилось. Вот оне жили да наркоманов кормили. Ето были Артёмовски, пять Ревтовых, Валиховы – где-то семей пятнадцать. Вот тут оне своих детей потеряли, некоторы превратились в потребителей, а некоторы в продавателей. Старообрядцы етого не знали, но сумлевались, откуду у них деньги: нигде не сеют, а всегда покатываются.

 

2

Приезжаю в Уругвай. Марфа вот-вот принесёт, сама очень сла́ба.

– Ну что, Марфа, поедем в Арьгентину.

Тёща:

– Вы куда?

Я говорю:

– Домой.

– Дак Марфа в таким виде не может ехать.

– Ехать не может и оставаться тоже не может. Графира умерла лично из-за нерадение, поетому доверности нету. Пускай хотя бы выдюжила до аргентинской границы, а там я всё добьюсь, больницы там хоро́ши.

Ну, что делать – конечно, обиделись, но я на своим настоял.

Приезжаем в город Пайсанду, берём билеты – на автобусе через границу. Марфа говорит:

– Данила, чижало стаёт.

– Марфонькя, потерпи часок.

Ну, поехали. Всего четырнадцать кило́метров до Колона – город в Арьгентине. В пути ехала с нами монашка-католичка и всё на Марфу поглядывала. Когда мы слезли с автобуса, у Марфе пошли переёмы. Мы на такси и в больницу, а монашка уже там, она мне говорит:

– Я знала, что вы дальше не уедете, – и быстренькя к гинекологам, всё объяснила, нашу ситуацию.

Марфу увезли, нам с детками дали комнату, через полтора часа, покамесь Марфу оформлял, подходит милосёрдная сестра и говорит мне:

– У вас родился сын, можете посмотреть.

Я рад: три сына, слава тебе, Господи! Оказался сын большой, 4600 кг. Марфа очень ослабла, крови́ много вышло. Вижу, что она вся бе́ла, взял за руки – вся холо́дна.

– Марфа, ты что?

Она говорит еле-еле:

– То холодно, то жарко.

Я бегом к врачам, всё рассказал, оне бегом. Проверили и скоре́ увезли крови́ добавлять. Ну, тут я сам не свой ходил, плакал и молился, да чтобы жива осталась.

Через два часа приходит врач и говорит:

– Ну, теперь слава Богу. У ней прорвало четыре пунтов, мы зашили и влили ей шесть литров крови́. Ежлив не хватились бы, она бы умерла. Ну, теперь пойдёт на поправку. Чичас она спит.

– Можно?

– Толькя не буди.

Я сходил: Марфа спит, и сын спит. Ну, слава Богу. Пошёл потелефони́л Филату Зыкову, чтобы передал тестю, что Марфа принесла сына. Он передал. На третяй день приезжает тесть с обидой:

– Ведь говорили, что не вези! Нет, не послушал, увёз.

– Тятенькя, слушай, благодари Бога, что увёз. Не увёз бы, час был бы вдово́й и дети сиротки. Она пошти с крови́ сошла, влили ей шесть литров крови́. – Тогда он замолчал, дал молитву и уехал.

На четвёртой день Марфу выписали, спрашиваю:

– Как себя чувствуешь?

Она говорит:

– Хорошо.

– Сможешь доехать до Буенос-Айреса?

– Смогу.

– Точно?

– Точно.

Беру билеты, вечером выезжаем в Буенос-Айрес. Приезжаем к Беликовым, оне нас приняли, но как-то по-холодному. Владимир сам ничего, добрый, хорошо принял, но Светлана непонятна: всё каки́-то придирки, всё не по ней, характер часто меняется, то уж шибко ласкова, то всё выговоры. Мы у них прожили неделю, в ето время получил груз и отправил в Рио-Негро, город Чёеле-Чёель. Но старался избегать с ней встречи, знал, что многи у ней работали старообрядцы и все от ней ушли обиженны. Хотя я их и приглашал на свадьбу и оне были у нас на свадьбе, но я чувствовал, что именно Светлане я не нравлюсь. Но Марфа поправилась, и мы отправились в Рио-Негро, тысячу кило́метров.

Приезжаем в Чёеле-Чёель, и к тяте с мамой. Ну, радость, что приехали! Ето было осенью. Зимой нашли земли́ в Помо́не возле реки, очень удобно место. Выпросили у тяти трактор, он нам его отдал, мы его сменяли на другой, боле новея, марка «Деутс», немецкой, тятя нас деньгями выручил.

Мы переехали в Помону. Марфа написала матери писмо, попросила сестру поводиться с детьми. Мать послала третью дочь, Ксению, на год. Мы со Степаном посадили врозь каждый себе по три гектар помидор, луку, тыквов и кукурузы пять гектар. Наши жёны нам помогали, к Александре приехала тоже сестра Анна. Урожай угодил ничего, хороший.

Помона от нас всего два километра, каки́ поломки – хороший был механик, и шиномонтаж тоже. Ето были муж итальянец, фамилия Жюлияни, а жена немка, фамилия Кединг. Работали оне вместе, обои крутые, он механик, она шиномонтажник, у них получалось всё быстро и хорошо, мы с ними дружили. В етим году мы ничего заработали, купили машину «Пикап-Форд» 72-го года.

Но уже ситуация в стране изменилась, пошла инфляция. 83-й год, были выборы, настала епоха демократов радикальных, убрали военных, стал частный, Рауль Альфонсин. Деньги сменили, стали аустралес, с долларом один на один, все говорили, что будет хорошо. Ну, посмотрим.

Приезжает в гости из США Герман Овчинников. Конечно, изменился: побелел, весь седой. Смеёмся:

– Что, Герман, в снегу искупался?

Смеётся:

– Да доллара́ покою не дают. На самом деле Америка дала нам разуму, научила, как жить. Я вижу, Аргеньтина спит, ничего не изменилось, подумай: с двенадцати до семнадцати часов спят сиесту, надо работать, а им ничего не нужно, хоть провались.

Мы смеёмся. Герман искал земли́ купить с фруктой и просил нас, чтобы помогли ему.

Каки́ поломки, каки́ бизнесы – всё приходилось мене́, Степан не любил ездить по делам, всё старался меня послать. Мне, наоборот, нравилось, и у меня знакомства шире. Давай искать землю Герману, за мало время нашёл четырнадцать гектар – двенадцать фрукты и два пустых гектара. Дёшево, всего за десять тысяч долларов. Герману понравилось, и он купил. Попросил нас:

– Возмите её и ухаживайте, берегите и пользуйтесь, мне с вас ничего не надо.

Герман тут же съездил в Сан-Антонио-Оесте, там строился большой порт международной, а в стороне, за шестьдесят кило́метров, обозначили туристический пляж. Шла пропаганда, а мы ничего не знали. А Герман всё ето раскопал, приезжает и говорит:

– Данила, строится пляж, участки ничего не стоют, я куплю участок возле моря, построю hotel и отдам тебе, работай из половина.

Мы со Степаном хохочем: ну дурак же, куда деньги бросат на ветер! И знали, что Герман скупой и с нём кашу не шибко-то и сваришь, какой-то закоснелый. Я не согласился с нём никаким бизнесом заниматься. Он присватывался к сестре Евдокее, но мы смеялись: но нашлась же пара, она сорок два года, он пятьдесят три года. Говорили Евдокее:

– Ну что, жених нашёлся?

Она:

– Да не мешайте со своим женихом!

Мы со Степаном молились двоя и наши жёны и детки. Степан съездил в Уругвай, получил благословение и святыню и стал наставником. Скушно было, но молились. Тут подъехал с США Антон Шарыпов, потом сам дед Василий Шарыпов, спасовского согласия. Стали нас сговаривать, чтобы мы перешли к ним, но мы не соглашались, помнили, как оне поступали с народом и были в политике в Китае. А ежлив бы перешли, то откололись бы от общего собору и молились сами себе. Вскоре к ним подъехали ишо четыре семьи, Ларионовски.

Мы со Степаном обрабатывали фрукту и арендовали у суседа землю под лук три гектара: половина Степану, половина мне. Тут подъехали сестра Степанида с мужем, Николаям Русаковым, и следом за ними брат Григорий. У другого суседа взяли земли́ и посадили лук и помидоры, каждый себе. Ксения уехала и вскоре вышла замуж за Мурачева Ульяна Ефремовича, уехали жить в Боливию. А к Марфе приехала старшая сестра Палагея, она у нас прожила год.

Перед урожаям приехали разны гости: из США вперемешку синьцзянсы и харбинсы, с Боливии Назар Ерофеяв и Логин Ревтов, к куму Евгену заехал старый друг с Китая, Анастас Шарабарин. Оне все просили, чтобы показать им Аргентину. Ну, мы их повезли в горы, на Анды.

У кума Евгена там один приятель продавал землю, четыре тысячи гектар за восемь тысяч долларов. Поехали туда, ета земля оказалась на границе Чили, на верхах. Правды, очень красиво, три озера рыбна, красива речкя. Дорог нету, добирались на конях, нам их заняли пограничники жандармерия. При нас выпал снег посередь лета. Стали спрашивать:

– Сколь лето?

Отвечают:

– Три месяца.

– Ну, тогда нечего тут делать.

Проехали от Корковадо до Барилоче – нашим туристам не понравилось, вернулись домой. Наши гости уехали, подъезжают ишо гости: ето мои друзья детства Федя Пятков и Саша Зенюхин. Погостили, повозили их туда-сюда, и оне уехали.

Ларионовски просют, чтобы помог им выкупить груз в таможне. Говорю:

– Нековды, много работы.

Оне просют:

– Мы тебе поставим рабочего, и в подарок тебе дробовик «Ремингтон».

– А чё он стоит у вас?

– В США стоит двести пятьдесят долларов.

– Да, а здесь в Аргентине семьсот пятьдесят долларов. Хорошо, давай я вам помогу. Вы мне никаких подарков не давайте, а продайте за ту же цену, что вам досталось.

Оне обрадовались, поехали в Буенос-Айрес, за три дня всё оформили, пошлины маленьки, всё в копейкях. Ну хорошо, пошли в таможню, там оказалось три заведующих. Проверили документы:

– Всё хорошо, теперь будем всё проверять.

Я спрашиваю у своих:

– Чё везёте, ребяты?

– Да всё, и оружие.

– Много? И что, проверять?

– Да неохота. А можно как-нибудь так?

– Ну, посмотрим.

Подхожу к заведующим:

– Слушайте, а можно без канители? А то потом надо всё складывать и загружать на машину. Всё ето даст лишную работу, всё равно оне везут свои личные вещи, а их четыре семьи, и все детны.

– А сколь дадите?

– Ребяты, сколь дадите?

– Сто долларов.

– Мало, за шесть тонн сто долларов. Давайте двести. – Поморшились.

Говорю:

– Дают двести долларов.

Говорят:

– Мало. Нас троя, по сто долларов.

– Ребята, соглашайтесь за триста долларов. – Оне моршутся, не соглашаются.

– Ребята, обозлятся – всё потеряете. Не хочете – я пошёл.

– Ну ладно, – согласились.

Заплатили, вызвали транспорт чёльской, загрузили и увезли. Ребяты остались довольны, что так хорошо обошлось. Через сколь-то время приезжаю с деньгами за дробовиком, но оне даже мне его не показали, а сказали: «Мы раздумали продавать». Вот тебе и помог.

 

3

У тёщи: после Марфиного замужества ишо родила три сына – Тимофей, Анатолий и Алексей, а у нас Андриян, Илья, Алексей – как раз совпалось его рождение на память преподобного отца нашего Алексея человека Божия римлянина, 17 марта старого стиля. Вот его стих монастырский и мой любимый:

После рождение Алексея в Чёеле-Чёель обратились в больницу. Врач-гинеколог угодила женьчина, Сония Алсина. Привёл Марфу, объяснил врачу Марфино здоровье всё подробно. Врач назначила снять все аналисы, взялись мы её лечить. Дома сделали настой от надсады: мёд с алоям в равных частях, в стеклянной посуде, на двадцать дней в тёмным месте. И стала Марфа пить по столовой ложке, до еды, три раза в день. Через шесть месяцев Марфа поправилась, повеселела, стал муж нужон, но огрызаться не переставала. Подбираться в дому и кулинарию не любила, а любила работать на земле, ето её любимоя занятия.

В 1984 году мы со Степаном зимой поехали в Уругвай учиться крюковому пению к тестю. Собрались Степан, Марка, Алексей и я. Начали учиться с первого гласу. Два вечера поучились, Степан взадпятки́, не захотел учиться, говорит, что трудно, Марка с Алексеям тоже не захотели. Ну, оне пошли по охотам, да по рыбалкам, да гули-погули. Мне пришлось учиться одному, за два месяца я все гласы́ прошёл. Ну, слава Богу, теперь можем спокойно молиться в Аргентине.

Собрались домой, приезжаем в Буенос-Айрес. Я решил сходить в русскую лавку книжную. Лавка была Ласкиевича, мы там иногда брали книжки. Прихожу, то́го старика нету, спрашиваю:

– А где тот старик, что нас обслуживал?

Парень отвечает:

– Уже как два года умер.

– Большоя вам сожаление. – Спрашиваю: – Вы с России всё ишо привозите русские книги?

Он говорит:

– Нет, нет спросу, и мы вон выставили всю отцовскую библиётеку. Хошь, бери вон лестницу и смотри, что тебе нужно.

Беру лестницу и на верхных полках проверяю; что интересно, то откладываю. Смотрю, «Протоколы сионских мудрецов». «Ого!» – меня прокололо. Забрал все книги – их было тринадцать штук, – подхожу к прилавку, сын пустил их по низкой цене, даже не взглянул. Ну, я с радостью домой.

Приезжаю домой, читаю ету книгу, перечитываю ишо на два раза́, и у меня мурашики по спине забегали. То, что написано в трёхтолковым Апокалипсисе о последним времени, написано в давние времена Иоанном Богословом, а тут сионские мудрецы пишут, как оне должны поступить с миром, чтобы ём завладеть. Но никто не поверит, все скажут дурак, но одно помяну: действительно мы «гои».

С тех пор стал всем интересоваться, всю информацию рассматривать и анализировать, и за двадцать пять лет, да, точно, не ошиблись, ето опишем дальше.

 

4

Моя крёстна, мамина сестра Марья, – её нихто взамуж не брал, её прозвище было Царь-баба, все её боялись. Но взамуж она хотела, и как выйти? В то время приехали с Китая, было две ро́вни. Старши перезрелы, им как-то надо было определить свою судьбу. Оне выпивали. Ну вот, моя хрёснушка хотела выйти замуж, ну как? Выбрала телёнка, напоила, переспали, после то́го стали любоваться, она забеременела и приказала её брать, а нет – пострашала: в то время за ето власти брались крепко. И хто попал в ету ловушку – ето Анфилофьев Евгений Титович, парень безответный и добрый (их восемь братьяв и две сестры). Бедняге некуда было деваться, пришлось брать, родители были против, и оне сбежались, тайно убежали в Буенос-Айрес. Когда она принесла сына, приехали, но родители их не приняли. Оне стали жить с бабой Евдокеяй, вскоре их свенчали. Дитя окрестили, назвали Борисом, я стал крёстным, а Степанида крёстной, мы с ними водились. Оне пошли по арендам, обои работяги, у них сразу пошло хорошо, он коммерсант, чё вырастит, сам торгует, везёт туда, где нету. Потом рождается дочь, крестили, назвали Анна, тоже моя крестница.

Интересно: мамин брат Степан и сестра Марья ро́стили своих детей и внушали против Зайцевых. Мы старались с ними родниться, но с ихной стороны как-то всё бочкём. И детей вырастили, стали совсем чужими. Мы со Степаном молились, он как наставник, а я уставшик и головшик, оне к нам не подходили. Когда подъехали Шарыповы и Ларионовы, у их основался собор, и всё наше ро́дство, включая наших родителей, ходили туда. Нас Шарыповы шшитали за еретиков, мы помалкивали, всё терпели. Вскоре у их за каки́-то несправедливости уходют от них наши родители и кум Евгений и крёстна. Крёстна давай нас убеждать, чтобы молились у них, говорит: «Дом большой, места всем хватит». Ну, мы согласились, стали молиться, постепенно она стала во всё вникать, мне ето не нравилось, Степан молчал. Собрались на Пасху, стали молиться, она во всё вникает и везде лезет. Когда отмолились, я с ней разоспорил:

– Зачем я учился – стары напевки и разный устав подымать?

Поспорили, она не сдаёт, тогда я сказал:

– Молитесь, я суда не приду больше.

У них без меня не пошло, и она передавала, чтобы я вернулся. Говорю:

– Нет. Наслышался её досыта, ето не собор, а диктатура. Вот скоро подъедут добры люди, сделам моленну, тогда будем молиться, а пока дома.

Но за ето крёстна мне отомстила. А получилось ето так.

Когда мы со Степаном уехали с Помоне к Герману, кум Евген арендовал в Помоне землю. Борису уже было четырнадцать лет, на тракторе он работал. У нас родилась дочь Таня, всё было хорошо, но что-то дома у нас с Марфой не пошло: стала пушше спорить, не покоряться, всё на вред, не варит, не стират, станешь допытывать – бурчит. Мама надулась, Евдокея надулась. Что такоя? Мы вообче часто гуляли, а тут вовсе с горя загулял. Однажды приезжает мама, и я прихожу пьяный. Мама:

– Где, – поднялась, – таскашься, таскун, блядун, уходи из дому!

И Марфа почувствовала таку́ защиту, повысила голос:

– Уходи и уходи, таскун!

Я в шоке, нихто разбираться не хочет, чуть не вытолкали. Собрал в сумку мале́нькя одёжи и ухожу. Слышу, мама говорит Марфе:

– Пошлятся да и придёт.

Посмотрим. Ну и судьба же досталась! Беру автобус, еду в провинцию Чубу́т, в город Пуе́рто-Мадри́н, там у меня друг детства Луис Пачеко, работает на алюминевой фабрике.

Приехал к нему, он обрадовался, принял меня. Стал узнавать, где хорошо заработать можно. Он повёл к своему другу, что работает на порту начальником, сгружают свежую рыбу в яшиках лебёдками, и плотют хорошо. Но ето кооператив, и у всех номера, надо быть на порту в пять часов утра, а зимой холодно. На порту работают проходимсы, которы любят лазить по ночам. И бывает так: набор, а рабочих не хватает, вот тут и берут новичкёв, и каждый раз надо ждать. Как не хватает, так и успевашь работаешь, ето случалось два-три раза в неделю, но прожить хватало. Пе́рво казалось трудно и чижало, но, когда понял сноровку, стало хорошо получаться и легко. Каждый день я был на порту, начальники кооператива ето видели, да и уже со многими соревновался, что аргентинсы приходют голодны, мату пососут да и на работу, а силы нету. А я по-русски: хорошо позавтракаю да с собой на работу беру обед, вот и сыт голодному не верит. Через полтора месяца вызывают в контору, проздравляют и выдают мне карточкю с номером 33. Тогда начал работать каждый день. Когда не хватало суднов, нас посылали на международный порт «Адмиранте Сторни», а мы работали на команданте Луис Пьедро Буено, на большим порту сгружали морожену рыбу и загружали заграничные судна.

Как-то раз вижу русский флаг, подхожу, спрашиваю на вахте:

– Можно к вам?

– Можно.

Захожу, там передали капитану, приходит:

– Вы откуда? – Рассказываю. – Интересно. Заходи!

Собрали на стол, выпили-закусили, расспросы, рассказы. Все чудя́тся:

– Через столь лет, уже внук, и чисто на русским языке говоришь! И русская рубашка, поясок – ето сказка!

Мне ето всё казалось чу́дно: как так оне удивляются? Показали русские фильмы, приглашали в Россию. Всё там казалось родноя.

Подходит греческоя судно. Я узнал, что ето судно каждых два года приходит на етот порт и хорошо плотют. Я обратился к капитану, через переводшика попросил работу, он спрашивает:

– На каких языках говоришь?

– На русским, на испанским, на португальским.

– А на английским говоришь?

– Нет, но, ежлив надо, можно подучиться.

– Хорошо, мы будем стоять пятнадцать дней. Неси паспорт, сделам контракт на два года. Через два года в ети же числы судно будет в етим порту, зарплата тысяча пятьсот долларов в месяц, но получишь их все через два года на етим порту. А на каждым порту, где будет стоять судно, даём вья́тик на каждый день по тридцать долларов на личные расходы.

– Хорошо, я подумаю.

Действительно, задумался. Два года – тридцать восемь тысяч долларов, ето можно купить пятьдесят – шестьдесят гектар с фруктой. У меня паспорт дома простроченной, но ето полбеды: за два дня в Буенос-Айресе можно поновить. Но как с Марфой? Надоело мне спорить, разойтись раз навсегда – детей жалко, да и стосковался. Как ни говори, уже четыре месяца прошло.

Приезжаю домой, тесть в гостях.

– Ну что, набегался?

– Ишо нет.

Узнала мама, приходит:

– Зачем приехал?

– За документами.

– И куда?

– В Европу.

– Зачем? – Всё рассказал. – А семья?

– Семья? Чё вы, сами выгнали, а за чё, сам не знаю.

– Как не знашь?

– Не знаю.

– А кака́ у тебя женчина в Помоне?

– Никакой нету.

– Как никакой нету, а которой поясок подарил?

Тогда я догадался, в чём дело.

– Стоп-стоп, вы мараете совсем невинных людей. Марфа, в таким-то числе к нам приезжали за сливами наши помонски друзья, Жюлияни с женой. Он попросил поясок, я тебе сказал: «Марфа, иди принеси». Ты принесла и подарила. Хочете, поедем к ним и сверимся. – Оне заотпирались. – Как так? Довели до разводу, выгнали ни за что.

Мама говорит:

– А в ребятах ты как жил?

– Мама, в ребятах у меня не было семьи, я покаялся и клятву сам себе дал, чтобы жене не изменять. А где вы выдрали ету сказку?

– Да Марья Гениха рассказывает, что ты етой женчины хорошай друг и она тебя шибко хвалит.

– Да, ето правды, мы с ней хорошие друзья, и с мужем, и с сыновьями. А что, нельзя иметь с женчинами дружбу или женчинам дружить с мужчинами и не думать толькя об сексе?

Молчат.

– Прости, мы ошиблись.

– Вы ошиблись! От людей смех, от Бога грех, а дети при чём? Зачем оне доложны страдать из-за наших ошибок? – Молчат. – Ну вот, поеду на два года моряком, через два года можем купить своёй земли и жить себе спокойно.

Марфа в слёзы, мама не пускат. Говорю Марфе:

– Неужели всю жизнь будем ходить по арендам?

– Да, лучше будем ходить по арендам, но я не хочу, чтобы ты уезжал.

– Но так трудно нам будет.

– Пускай трудно, но вместе.

– Ну как хошь.

 

5

Со Степаном мы разделились. Ему достался трактор, мне пикап, я его тут же сменял на легкову, а легкову на трактор «Массей Фергусон» – трактор хорошой, но разбитой. Арендовали земли́ и давай готовить.

Тут переселенсы с Бразилии и с Боливии. С Бразилии приехали, что там стало трудно. Ето были Бодуновы Лука и Димитрий, Черемнов Иона, Бочкарёв Антон с Ульяной, Сне́гирев Тимофей – друг, Степан Ревтов; с Боливии Павлов Игнатий, Вагнер Василий, Кузьмин Евгений, Черемнов Максим, Мурачев Селькя. С Боливии уехали, потому что государство старообрядцев обмануло. Оне разработали много земли, забили все рынки рисом, и всё местноя население восстало против: «Гринги забили весь рынок, а чем жить?» Вообче в стране вечные непорядки, нищета, коррупция, перед выборами кандидаты посулили местному населению: «Не переживайте, мы грингов уроним». Так и сделали. Надавали нашим кредитов без всяких гарантияв и заставили подписаться друг за друга – обчим, связали всех. А на другой год тянули-тянули с кредитом и, когда стало совсем поздно, выдали кредиты. Хоть и посеяли, но урожай не взяли. Долг получился четыре милливона долларов. Банок не стал ждать, забрал всю технику, некоторых посадили в тюрму, многи разбежались хто куда – в США, в Канаду, в Аргентину. Русское посёльство хотело заплатить всем долг, но наши не захотели и долго потом расшитывались с банком.

У Павлова Игнатия получилось ишо несчастья с зятем Вагнером. Селый вагон грузу отправили с границы в Буенос-Айрес, и всё аргентинсы украли, оставили их нищими. Много было слёз, но что поделаешь.

Пришлось помогать, я занял им свой трактор, и оне на нём всю землю приготовили, и Бочкарёву Антону с Ульяной также. Игнатий вскоре выкрутился, написал своёму ро́дству в США о своим несчастье, и ему выслали пятьдесят тысяч долларов. У него жена Федосья выпиваха, два сына, Варнавка и Иринейкя, три дочери маленьки и три взамужем.

А Степан етот год помогал Ионе Черемнову. Люди просют – надо помогать.

Игнатий показал себя скромным, набожным, ну куда лучше, все мы его шшитали почти за бога. Я давай говорить Степану:

– Степан, ты неграмотный, пускай стаёт Игнатий на твоё место.

– Ну чё, пускай, я всё равно безграмотный.

Стали просить Игнатия все вместе. Жена Федосья сказала:

– Вы его не просите: он вас всех разгонит.

Мы все рассмеялись, один Лука Бодунов внимание взял и сказал:

– Да, у нас худенькяй наставник, да он нам знакомый, а просим хорошего, но он нам незнакомый.

Нихто на ето внимание не взял, и все дружно просили Игнатия. Он стал, помощника попросили Ревтова Степана Карповича, племянника дяди Федоса, третяй помощник – брат Степан, уставшиком поставили меня, вторым Максима, головшиком Иона. Стали молиться весело, красиво, все старались, всё шло чинно, все были довольны.

Постепенно Игнатий стал порядки ставить строже и строже, нихто не возражал, хотя и некоторы и были недовольны. Как-то раз отмолились, Игнатий говорит:

– Слушайте, братия, у нас здесь есть некоторы, знаются с Шарыповыми, а оне спасовсы. В США было постановлёно, что с ними не знаться: так как оне не признают святыню – святую воду, на распятии не признают Святаго Духа, то за ето признаём их за еретиков. С ними не знаться, не кушать, в гости не ездить, за них не отдавать, у них не брать, а хто переступит, таких не хоронить, за них милостину не подавать и не молиться.

Мы со Степаном и тятя говорим:

– У нас там ро́дство.

Он:

– Пускай ро́дство. Не будете знаться – поскорея перейдут.

Нам не понравилось, но мы промолчали. Что поделаешь, собор есть собор, надо покоряться. Вскоре Игнатий обратился в собор в США, попросил помощь – построить моленну. Там собрали восемь тысяч долларов, послали. Оне с Ионой купили дешёва дерева тополёва на четыре тысячи долларов и построили моленну. Никому не сказали, остальные деньги прикарманили. На восемь тысяч долларов можно было хорошую кирпичну моленну построить. Моленну построили у кума Евгена, так как ето место боле в центре.

Постепенно оне создали свою кучкю и давай диктовать – что хотели, то и творили. Ето были Игнатий Павлов, Иона Черемнов, Ульяна Бочкарёва, Василий Вагнер, Степан Ревтов, но не Степан, а Таисья. Остальной народ всё терпел. Как-то раз отмолились, Игнатий Павлов поднялся на Димитрия Бодунова и закричал:

– Уберите магнитофоны, а то отлучим!

Димитрий отвечает:

– У нас их нету. Может, имеют тайно, но мы ничего не знаем. Оне теперь больши стали и не слушают.

Игнатий как закричит:

– Какой ты отец! Продай ети магнитофоны да купи себе штаны. – В подсмешку.

 

6

Наш Григорий с бедной Сандрой жил плохо, пьянствовал, избивал её, жил беззаконно, никого не слушал. Было у них две дочери, Полькя да Каринка, и она третьим ходила. Нам всегда было её жалко: добрая женчина, безответна, и была не против жить в христианстве. Но мы всегда говорили со Степаном:

– Сандра-то чё, Гришу пе́рво надо обратить в христианство.

Но мама и Евдокея настаивали:

– Его надо женить на русской, тогда он будет жить по закону.

Мы были против:

– Судьба быват от Бога одна, и он сам её выбрал, и чем она не женчина?

Оне нас не слушали, а ему то и надо было: видит, что за него заступаются, и давай, что «хочу русскую, и всё». Мы со Степаном молчим: творись воля Божья. Григорий не захотел с ней жить, она уже принесла третяго дитя, ето был сын. Он забрал у ней детей и отправил к матери в Баия-Бланка.

К етому времю я продал трактор и купил пикап, потому что пошла большая инфляция и невыгодно работать на земле. На етим пикапе я поехал в Коронель-Доррего через Баия-Бланка и увёз Сандру к матери. Но я видел, как она расставалась со своими детями, – не дай Бог никому такого, каки́ слёзы лила, бедненькя, жалко. И сам себе не могу простить, что мать увёз от детей. Хоть я и невинный, но душа болит.

Тут вскоре я купил лодку семиметрову, хотел заняться рыбалкой, она принимала пять тонн. Но к етому надо было сдать екзамен, чтобы получить книжку морскую.

Гриша не ужился один, уехал к Сандре, сговорил её и стал жить с ней. Мама передавала Грише: «Забирай детей. Сын очень хворал, не заберёшь – окрешшу сына, больше не отдам». Он не слушал. Мама окрестила, а когда оне приехали за детями, мама дочерей отдала, а сына не отдала. Сандра убивалась, плакала, но ето ей не помогло. Поехали оне в Пуерто-Мадрин, я Григорию отдал свою карточкю работать на порту, и оне уехали. Он устроился на порту, стал работать, хоро́ши деньги стал зарабатывать, но пользы никакой. Когда мы привезли лодку в Пуерто-Мадрин для пробы, я удивился, где оне живут: в избушке не шшикатурено, не белено, но по́лны яшики продукту. Спрашиваю:

– Где работашь?

– Сторожем на порту.

– А ето откуду столь продукту? – Улыбается и молчит. – Ты что, сдурел? Ето же всё ворованно.

Выяснилось, что с кооператива его выгнали, и он в одной компании работал сторожем на суднах ночами, и вместе с полицияй воровали продукт. Компания ето всё выяснила и его выгнала. Домой всегда он приходил пьяный и жену избивал. Она терпела-терпела, не выдюжила и бросила его, взяла девчонок и уехала к матери.

Лодку я не смог спустить в море, по закону не хватало матерьялу для навигации, и власти не разрешали спускать в воду. Деняг не хватало.

Приезжают с Бразилии Федос с Шурой Фефеловы, сына женить Петра, и стали сватать втору дочь у хрёсне с кумом Евгеном, Палагею. Всего разодна угодила характером в отца – добрая и красавица. Многи её сватали, но хрёсна рылась: тот не жених, другой не жених. Когда пришёл Петро, хрёсна отдала, Палагея молчала. Девишником хрёсна узнала, куда отдаёт: в руки ежовые, Шура вообче снох доржала как мусор. И хрёсна решила отказать, невесту спрятала, а сватовьёв выгнала – настроила столь делов, но ей море по колен.

Вскоре приехал дядя Маркин сын Карпей, и оне отдали Палагею за него. Но она не хотела и не любила его, но пришлось выйти по приказу матери, страдала и страдат до сего дня.

А Федос с Шурой с сыном уехали в Уругвай и взяли Марфину сестру шесту, Агафью. Мы на свадьбе были. Вскоре тесть отдали и пяту дочь, Ольгу, за Василия Ефремовича Ревтова. Ето тот Васькя – мамин шпион. Ефрем разошёлся с женой и уехал в Канаду, семья осталась в Боливии, а Васькя превратился мне в свояка.

Когда у нас гостила Марфина сестра Палагея, стал с ней заигрывать ларионовской сын Леонтий – парень хороший, и ей он нравился. Он стал говорить своим родителям, чтобы сватать идти. Оне узнали у меня, отдадут ли, нет за них дочь. Я сказал:

– Езжайте да узнавайте, но ето дело сложно. Едва ли тесть отдаст за спасовсов.

Что у их получилось, не знаю, но он пошли сватать у Бодунова Димитрия Фектисту. Леонтий сказал Палагее, что всё равно он с ней жить не будет, а Палагея убегом не захотела, потому что не хотела обидеть тестя.

Сам Василий Ларионов – вскоре его схватило, получилось заворот кишков, не довезли в больницу, и он помер. Жена осталась вдова с шестьми детями: три сына и три дочери не определёны, да три сына женатых, и дочь Акилина, старша, за Антоном Шарыповым. Васильева жена всё продала и уехала в США, и два сына старших женатых уехали с ней, а Леонтий с Фектистой остались.

 

7

Приезжает Герман Овчинников и убеждает нас поехать в Китай. В Китае свобода, у его в банке там деньги были, и он часто туда ездил. Рассказыват, что одна семья уже там, ето Степан Барсуков, и он хвалится. Герману китайски власти навеливали зе́мли там, где я родился, заниматься пантокрином, фруктой, молочным промыслом, форестом, посевами, давали всю технику. И он решил пригласить нас. Пошёл разговор: «Да, китайско государство надёжно». Мы собрались съездить в китайско посёльство узнать, как можно получить китайско гражданство. Поехали Герман, Лука Бодунов и я. Приезжаем в Буенос-Айрес, приходим в посёльство, нас принимают очень по-холодному. Герман показывает банковски реквизиты, мы говорим:

– Хочем вернуться домой.

Герман говорит:

– Нам хороший предлог сделали там в Китае местные власти.

Нам отвечают:

– Мы вас не знам, гражданства не выдаём, а хотите – поезжайте, там на месте, ежлив вас там признают и за вас подпишут, там получите гражданство.

Посудили, как быть, ничего конкретного не присудили, и всё осталось так.

Приходим к Беликовым, там находились Леонтий с Фектистой, оне купили билеты в США. У них малый сын документы имел американски. Когда пришли на самолёт, их аргентински власти не выпускают, говорят:

– Как так, ребёнок родился в Аргентине, а выезжает на американским паспорте? Нет, не может, он толькя может выехать с аргентинским паспортом.

Оне в панике, билеты теряют, Беликов Владимир говорит:

– Данила, помоги им, мне нековды. Толькя слушай, приходите в федеральную паспортную, не жди очереди, пробирайся внутро и спрашивай начальника. Когда подойдёшь к начальнику, проси со усердием и объясни ихну ситуацию. Он будет отказывать, но меняй запрос, на третяй раз он не откажет, ето закон. Понял?

– Да.

Приходим в паспортную. Матушки, три квартала очереди! Пробиваемся внутро, по́лно народу, коя-как добивамся начальника, показываю ихны паспорта и прошу:

– Пожалуйста, сеньор, вот у паре проблема. Он американес, она бразильянка, сын родился в Арьгентине, но паспорт американской. Дитя не пускают на самолёт, надо ему аргентинской паспорт, пожалуйста, помоги.

Он:

– Я ничего не могу сделать, идите вон на очередь, и вас вызовут.

– Синёр, пожалуйста, вот ихни билеты, оне прострачиваются, а оне бе́дны, им даже негде ночевать, и деняг нету.

– Но я ничего не могу сделать, извините.

– Синёр, пожалуйста, я нездешной, живу за тысяча кило́метров отсуда в Рио-Негро, и, ежлив я их оставлю, что оне тогда будут делать? У меня сегодня путь, вот билет, мы с ними стретились случайно, и оне были в слезах. Пожалуйста, будь добрый, помоги, пожалуйста.

Тогда он говорит:

– Идите за мной.

Приходим, где пальцы липют и фотографии заснимывают, и приказал:

– Срочно сделайте паспорт ребёнку.

Всё оформили и сказали:

– Через двадцать четыре часа приходите за паспортом.

Я сходил купил дорогих конфет сэлу коробку и хотел подарить начальнику за таку́ добрую услугу, но он не взял, а толькя сказал: «Счастливого пути!» Я ету коробку подарил, где паспорт делали.

 

8

Ревтов Степан Карпович, наш помощник наставника, племянник дядя Федоса, – человек низенькяй, метр шестьдесят, сухонькяй, но красивой, набожный, скромный, добрый – чё-то дядя Федосово в нём есть. Жена у его Таисья Гуськёва, женчина высо́ка, стро́йна и красива, но характер очень чижёлый: вре́дна, завидлива, ленива. Бедной Степан Карпович был у ней как раб, на пашне и в дому вся его была работа, и никогда не мог ей угодить, всё он худой, и всегда такой-сякой. Хто Степана Карповича знал и видел его жизнь, все ему сочувствовали.

Таисьина мать Зина и тётка Лиза – ето по всем свидетельствам две чародейки, и немало оне принесли горя людя́м. Слухи идут, что Таисья тоже знат, но мы нихто не верили. Люди рассказывают, что в Масапе она много вреда принесла и ко многим в жизнь залезла. У них один сын Лазарь, характер точно мама, но рабочай в отца, три дочери. Старша дочь, Евфросинья, ленива и вся в маму, вторая, Антонина, средняго характера, вышла за Макарова Иллариона Тимофеевича. Третья, Кира, ета боле в отца, ростом высо́ка, стро́йна. Мать своим дочерям искала мужиков стройных, двум нашла. Вторую отдала за моего крестника Бориса Евгеновича Анфилофьева, но старшу нихто не брал, все обегали, не связывались: неженка, хара́ктерна, любила – полюбит, полюбоваться и дальше, меняла ребят, лезла к мужикам. А мать везде была ей покровительница. Многи перехворали неизвестной болезняй, ето случалось не толькя с ребятами, но и с девчонками. Как котору не возлюбит – так на́ тебе, страдай. Бодунова Ольгя перенесла много лет неизвестною болезнь, вся высохла, ходила по врачам, врачи ничего не признавали, но слухи шли, что ето не простая.

Когда Таисья приехала с Бразилии, старалась поиметь со всеми дружбу. Как-то раз приезжает к тяте в гости. У Евдокеи очень много было цветков, в самых воротчиков по обы стороны были больши́ кусты ру́ды, очень красивы. Таисья подходит к воротчикам, отворяет воротчики, и что она видит: руда! Она как ахнет и чуть не упала.

– Степан, скоре́ поехали домой!

Степан:

– Что с тобой?

– Поехали домой!

И Евдокея сразу сказала:

– Ето чародейкя.

А мы ей отвечаем:

– Да пошла ты со своими сказками!

Как-то раз выходим из моленны, подходит Таисья и так ласково спрашивает:

– Данила, довези нас до дому.

Я завсяко-просто говорю:

– Да садитесь, пожалуйста, довезу.

Смотрю, Фроськя заскакивает в кабину, Таисья за ней. Мне стало чу́дно: в кабине должен сясти Степан Карпович и Таисья, а тут Степана послали наверх, мои дети тоже наверх. Везу их домой, и что же я вижу? Фроськя льнёт ко мне, а Таисья но така́ ласкова и таки́ словечки говорит!

– Фросе так трудно, нет путних ребят, а ты такой стройный, ласковый, весёлый, и в моленне как станешь читать, я бы слушала и слушала.

Я весь в шоке: жена помощника наставника, любимый для меня Степан Карпович, и хорошая память от дядя Федоса! Думаю: ах ты проклятая паскуда, что ты делаешь, Бога не боишься, мужа не почитаешь и детя́м желаешь разврату! Я незаметно дал им понять, что такими делами не занимаюсь, и вежливо их оставил. Оне приглашали остаться обедать, но я отговорил, что Марфа ждёт, и уехал. Таки́ дела – мы с Марфой разбирались сразу. Бывало, к ней липли мужики: хто скажет, хто заденет, где не подобно, она приходит и сразу мне говорит: такой-то мужик лезет ко мне. Я не налетал никогда ни на кого, и доверия к Марфе росло всегда боле и боле. Но тот мужик, что занимается такими делами, он для меня становился навсегда противный.

Кум Евген Титович, когда женил Бориса на Кире Степановне, попе́рво всё было хорошо, но потом получилась между ними вражда, и дошло до того, что кума Евгена стало всяко-разно тянуть. Врачи ничего не признают, пошли к екстрасенсам, оне им сказали: у вас в таким-то месте закопано, раскопайте и сожгите. Нашли место, раскопали и нашли гнездо непонятно и так закутано, ничего не разберёшь. У их вражда ухудшилась.

В 1987 году рождается у нас дочь, назвали Еленой. У нас всё шло благополучно, часто гости, то к нам, то к друзьям. Елене было три месяца. Как-то раз отмолились, Таисья просится в гости. Мы с Марфой: «Ну что, милости просим». Но странно, она поехала одна, без мужа. Едем домой, она Марфе задаёт каки́-то вопросы непонятны:

– Вот у тебя муж большой, ты ма́ленькя. Такой ручишай тебя ударит, что с тебя станется?

Марфа:

– За чё бы стал он бить меня?

– Да я просто.

Приезжаем домой, я бегу к маме в ле́дник за мясом, Марфа ушла доить коров, Лена спит, ребятёшки играют. Марфа подоила, пришла: девчонка в зыбке как из-под ножа ревёт, Таисья даже не подошла. Марфа удивилась. Пообедали, Таисья торопит, приглашает в гости: «Ну, поехали». Марфа не захотела – ну, оставайся. Приезжаем до них, мале́нькя посидели, поехали дальше. Целый день возил по гостям, и так натренькялся, но до дому доехал. Приезжаю домой, Марфа встречает злая. У нас с ней получился спор, и так она огрызалась, ето было невыносимо.

– Замолчи!

– Нет.

– Замолчи!

– Нет.

Я обозлился да как двинул, что сам напугался. Она лежала без памяти, но, когда очухалась, убежала к маме. Пришла с мамой, мама меня долго пробирала, но я одно твердил:

– Не лезьте ко мне к пьяному, хочете разбираться – разбирайтесь, когда трезвый.

А у Евдокеи те кусты руды высохли, и больше никогда она не сумела вырастить руду.

 

9

Приходит с Боливии писмо от дядя Марки, пишет, что «в Майами нуждаются рабочими на ситрусе, приезжай, поедем вместе, заработки очень хоро́ши». Думаю, вот шанс, заработаю и абилитирую свою лодку и тогда буду рыбачить. Марфа не против. Собрался, поехал.

Приезжаю к дядя Марке, у них несчастье: сын Карпей попал в аварию и повредил в голове каки́-то артерии, лежит в Боливии в больнице у японсов, но операция за операцияй. У дядя Марки тако́ горе, такой расход. Надо было досеять сто гектар бобов, и некому. Попросил меня, я посеял. Дядя Марка отказался ехать в Майами, что не может бросить сына, а я один не насмелился.

Узнал, что Ксения, та девушка, котору брату Григорию Евдокея советовала брать, – она в Боливии, в городе, занимается вышивками. Рассказал всю историю о брате, дядя Марка выслушал и говорит:

– Слушай, и она не лучше, давай им поможем. А может, будут жить? Но знай, что она многих ребят перебрала.

– Ну что, посмотрим, сойдётся у них или нет.

Поехали в город, дядя Марка с ней стретился, переговорил, приезжают вместе. Да, женчина высокая, стройная, чем-то напоминает мужчин, некрасивая, но смелая. Познакомились. Стал рассказывать о Григории, она выслушала и весело отвечает:

– Да я хоть с бесом уживусь!

Смотрю, ну ты бойка́я, посмотрим, как уживёшься с Гришей. Говорю:

– Мне надо выезжать домой.

Она говорит:

– Можешь заехать к моим родителям? Ето надо ехать в Бразилию, в Парану, в деревню Санта-Крус.

– Ну что, поехали.

Вечером берём билеты на поезд и утром выезжаем.

Приезжаем к родителям, всё объясняю подробно, за кого отдаёте. Оне ответили:

– Хорошо, мы обсудим и тогда ответим.

Дал им наш телефон, распростился и уехал.

Приезжаю домой, рассказываю, как случайно встретил Ксению и даже сватал её у родителяв. Григорий остался довольный, Евдокея стала звонить Ксении, всё сошлось по-хорошему. Через месяц приезжает Ксения, мать, брат, завязывается свадьба. Мы не можем пригласить на свадьбу дядя Степана Шарыпова, Игнатий не разрешает. Пригло́сим – отлучит от братии. А Григорию дядя Степан крёстный. Сыграли свадьбу, вскоре она увезла Григория в Бразилию.

Антон Шарыпов – внук наставника, спасовец, он с малых лет боле кроче и набожный. В США он женился на Акилине Васильевне Ларионовой. Девушка красива, стро́йна, ласкова, вежлива, но что-то у них не пошло, хотя и были у них дети, три дочери: Матрёна, Фивея, Зина – и сын Коля, ещё маленьким утонул. Оне друг другу изменяли, и мать Антонова, Марфа, Акилине ето не простила, разжигала Антона против неё. Антон с Акилиной приехали в Аргентину богатыми, купили чакру с фруктой – двадцать пять гектар с домом, купили на берегу реки четыреста гектар земли, провели канавы, поставили помпу большую трифазну, Антон разбахал на етой земле себе дворец, но недостроил. В городе Чёеле с компаньёнами открыли магазин строительный, жил на широку ногу. Так как русских было мало, он часто к нам приезжал и приглашал, возил нас по речке, жарили шашлыки, рыбачили, охотничали кабанов. Но нам ето не нравилось: Антон вёл жизнь развратну. Когда у нас основался собор, категорически запретили с Антоном знаться. С США часто приезжал брат Антона Андрей, он с нами ласкался, но мы как-то к нему относились с опаской. С малых лет как-то поведение у его было непростоя, и чичас – взглянешь на глазки и чувствуешь лукавство. Жена у его Февруса Мартюшева. Впоследствии узнали, что Андрей с Игнатиям свояки, у них жёны сёстры. Андрей – ето полный развратник, а старший брат Гаврил – ето человек грубый, характером в отца, его женили, но у него не пошло. Вскоре слухи прошли, что живёт развратно и сделался наркоманом.

Когда наш наставник запретил знаться со спасовсами, синьцзянсы исполняли волю наставника, но харбинсы не все. Селькя, Максим, Евгений Морозик, Лука Бодунов как праздновали с Антоном, так и празднуют.

Вскоре приезжают дядя Васильева Килина жена с сыном, ето Февронья Мартюшева, сестра Игнатьевой жены. Сын Анатолий Васильевич попраздновал, и понравилась ему девка, Екатерина Степановна Шарыпова. Он её высватал, и мать с Игнатием пошли сватать дочь у спасовсов. Весь собор был в шоке: дак вот как, закон-то кому-то постановили! На свадьбе дядя Степан нас стыдил как мог и называл нас харбинскими жополизами, и он, получается, прав.

Вскоре выяснилось, что Игнатий с Андреям Шарыповым гуляли вместе. Как так? Антон – еретик, а Андрей святой? Народ занегодовал.

У Игнатия жена померла, остался вдово́й. Народ зароптал, что Таисья ездит тайно к Игнатию. Вскоре он высватал в США Валентину, женчина его возраста, но разведёна, один сын Василий, уже парень. Но у нас порядки такие: пока муж или жена живы, хоть и разошлись, не имеют права к другому браку. Но Игнатий на ето не посмотрел, хотя и шёл ропот. Перед венчанием обманул весь собор, наврал, что получил из США из собору писмо, что может жениться на етой женчине. Мы поверили и свенчали его. На свадьбу нихто не пошёл. Оказалось, писма с США никакого не было, всё он врал. Вот тебе и пастырь!

Тут ихна кучкя всё боле и боле показывала всякия разны фокусы. Игнатьевы сынки подросли, пятнадцать-шестнадцать лет. Варнавка, Иринейкя, Пашка Черемнов поставили в своих машинах наилучшия музыки, и во весь рупорт у них музыка играла. В моленне народ заговорил:

– Как так, Игнатий, всех боле ты ставил законы, и Димитрию Бодунову кричал: «Какой ты отец, продай все ети музыки да купи себе штаны!», а теперь стало всё можно?

Молчит.

 

10

Иона Черемнов с Игнатьевыми ребятёшками и пасынком арендовали за пятьсот кило́метров от Чёеле в провинции Буенос-Айрес, город Трес-Арро́жёс, земли́ и посеяли пшеницу. Какой у них был урожай, нам неизвестно, но одно: Иона сговаривал как-нибудь устроиться на посевных земля́х. Правды, охота бы сделать свою деревню, живём хуторами да по арендам. Но как? Земли дорогия, решили поехать посмотреть, где и как можно устроиться. Собрались на моём пикапе, подхватили трейлер с домиком на шесть человек и собрались: мы с братом Степаном, Иона, Василий Немец, Варнавка и Василий, Валентинин сын. Поехали по посевным землям. В провинция Буенос-Айрес много где заезжали, но нигде не подходит. Аренда дорогая, с процентами тоже не подходит, запрашивают пятьдесят процентов, ето очень много, и везде нам отвечают: дешевле вы не найдёте. Куда ни приезжаем, везде меня толкают, чтобы договаривался. Однажды говорю:

– Что всё мене́ приходится разговаривать? Давайте хто-нибудь из вас говорите.

Все промолчали, Иона говорит:

– У тебя подход хороший.

И все заговорили:

– Да, Данила, действуй, у тебя получается.

Стал им говорить:

– Слушайте, ребята, сами видите, земли́ нам не найти. Мой предлог такой. Чтобы нам добиться земли для деревни, один выход: мы должны найти большого богача, устроиться как рабочими всем вместе, показать наше старание, угодить ему, и тогда, может, человек смилуется и уделит земли под деревню. Другого выходу у нас нету, и деняг нету.

Идея всем понравилась, так и решили. В среду приезжаем в город Чавес, заходим в инмобилярия. Человек угодил опытной и добрый, выслушал, хто мы такия и что ищем, и говорит:

– Да, ето возможно, у меня друзья есть такия, но ето будет в консе провинции, граничит с провинцияй Санта-Фе, там и посевы лучше.

Договорились, что будем тихонькю подаваться туда и созваниваться, где и с кем стретиться. В четверик вечером звоним ему и слышим хорошие новости. В пятницу в восемь часов вечером ждут в городе Виже́гас вести договор. Все повеселели.

Приезжаем в пятницу к обеду в Вижегас, и что я вижу: вся наша группа зашишикалась. Что происходит, не могу понять. Смотрю, Степан приходит ко мне и говорит:

– Слушай, братуха, ничего у нас не выйдет.

– Как так?

– Ну, все говорят, на какого-то дядюшку работать.

– А как вы хотите: посрать и жопу не замарать?

– Но сам знашь, у нас праздники, и в праздники надо будет работать.

– Степан, всё ето можно обговорить, и, ежлив мы будем работать день и ночь и всё будем успевать, хозяин толькя будет радоваться.

Подходит Иона, слышит наш разговор, вмешивается:

– Мы на некресть работать не будем!

– А что вы думали раньше? Не надо было трогаться с места. Такой расход сделали, всё почти добились, а теперь взадпятки́! Иона, всё ето начал ты, а теперь всё изменил. – Вижу, что у их всё заодно. – Ну, – говорю, – давайте хоть встретимся и услышим, какой предлог. – Ни в каки́ лады, все отмахиваются. – Раз так, пошли вы все в сраку! Но больше с вами я не товарищ, и ни с какими предлогами ко мне не лезьте!

Развернулись и домой. Но уже проехали тысяча пятьсот кило́метров.

Приезжаем домой, Степан говорит:

– Давай будем искать земли гектар пятьдесят и посеем кукурузы.

Говорю ему:

– У меня трактора нету, а твой выдюжит ли?

Он:

– Да, выдюжит, толькя что справил.

Вскоре нашёл возле реки у одного врача-хирурга, доктор Пас. Земля – залог сто гектар, договорился с нём с процента: семьдесят процентов нам, тридцать процентов ему. Степану сказал, Степан приехал посмотрел, очень обрадовался: така́ земля до́бра и возле реки. Ну, договорились: Степанов трактор, моя работа, и взялся я пахать день и ночь. Залог твёрдый.

Вскоре мотор полетел, не на чё справлять, я пикап продал, на ето справили, на остальные деньги купили семя-гибрид, удобрение, отравы, гербисид. Решили со Степаном посеять двадцать гектар помидор возле реки, а остальные тридцать – кукурузы. И ну опять трактор день и ночь, он снова стал ломаться. Я в переживании пошёл к доктору Пасу и говорю ему:

– Не знаю, что будем делать, расход сделали, трактор ломается.

Он спрашивает:

– И что думаешь делать?

– Я сам не знаю.

Он ведёт меня в барак и показывает новый трактор «Джон Дир» сто лошадиных сил. Я увидал, обрадовался и говорю ему:

– Выручай, давай проценты добавим тебе, но пускай твой трактор работает.

Он спрашивает:

– А сколь добавите?

Говорю:

– Со Степаном посудим и тогда ответим.

– Хорошо. – Приносит каталог и говорит: – Надо фильтры сменять.

Говорю:

– Ето пустяки, неси фильтры.

Он принёс, я сменил, ну и взялся за землю. За каких-то десять дней всё перемолол и приготовил.

Жил я на речке под палаткой с сыном Андрияном, ему уже было девять лет. Ета аренда была тридцать кило́метров от дому, возле Помоне. Приезжает Степан, видит, что земля пошти готова, но и видит, что и трактор другой, спрашивает:

– Где взял?

Говорю:

– Доктора Паса.

– Почему?

– Сам знашь, трактор беспрестанно ломается, и доктор Пас занял с условием, ежлив добавим проценты.

Степан раскричался:

– За каки́ румяны ему добавлять проценты? Я лучше помогу своим християнам!

Что получилось. Иона с Игнатием побегали-побегали, но аренды не нашли, и уже стаёт поздно, и взялись уговаривать Степана, чтобы уделил земли. Вот и разоряется Степан. Говорю:

– Степан, каки́-то проценты добавим, но будем на спокое. Спомни, когда оне прикочевали и мы им помогали – и чем оне нам заплатили? Спомни, сколь оне показали добра в моленне. А Иону я помню ишо из Масапе, ето будет проблема.

Степан своё, что «свои» да «свои». Приходим к доктору Пасу, я ему всё объясняю, он обиделся и говорит:

– Я Степана не знаю, мы с тобой уговаривались.

Я говорю:

– Он мой старший брат, и трактор был его, но везде мне приходится договариваться.

Тогда он говорит:

– Договор мы снова доложны сделать. Ето было всё без меня.

 

11

Приезжают Иона и Игнатьевичи, я уже посеял семнадцать гектар помидор. Оне привозют свою машинерию, ни здорово ни насрать, и начали сеять кукурузу и помидоры. У меня помидоры уже всходили. Но ето самый секрет: всходы не надо сеять ни глубоко, ни мелко, и поле́в – толькя доложна влага подходить, не затоплять. И вот тут у нас получилась проблема. Оне сеяли и не просясь отхватывали у меня воду. Ето очень важно. Стал им говорить – ноль внимания, я нихто, оне хозяева. Да, мог бы я настроить делов, но неохота проблемов.

Всё бросил, с горя загулял, сял на Степанов трактор, приехал домой в дрезину пьяный. Марфа спрашивает: «Что с тобой?» Со слезами рассказываю, что случилось. Она тоже в слёзы. На третяй день прибегают Степан с Игнатием к нам за трактором:

– Почему угнал трактор?

Я давай Игнатию всё высказывать, он даже слушать не захотел. Говорит Степану:

– Поехали, мы тебя не обидим.

Ну, Степан довольный уехал. Мы погоревали с Марфой – ну, что поделаешь. Посо́дили огородину, Марфа стала торговать, а мне выпала работа на юге, в провинции Санта-Крус, в городе Пуерто-Команданте-Луис-Пьедра-Буена, Пунта-Килья, переводшиком, компания аргентинска «Тамик», обслуживать русские судна с России, компании «Запрыбхолодфлот» и «Югорыбхолодфлот». Проработал там три месяца, но зарплата была ни́зка, и я уехал. Но зато разных сувениров привёз домой.

Как со мной поступили Игнатий и Иона, ето мне стало перенести чижало. С тех пор стал нервный, ночами не спал, стал часто выпивать. Марфа стала переживать и стала со мной по-холодному. Однажды спрашиваю:

– Что случилось с тобой, что стала ласкова?

Она смеётся и говорит:

– Хотела пожаловаться на тебя тётке Фетинье, она всё выслушала и спрашиват: «А что, он приходит пьяный, бьёт тебя?» – «Да нет. Придёт да и спит, толькя тогда бушует, когда спорю с нём». – «Лени́тся он у тебя?» – «Нет, не присядет, всегда старатся, чтобы всё у нас было». – «Ну, Марфа, ты дура, ты ишо не видела, как бабы живут».

И рассказала несколько примеров Марфе. И вот моя Марфа успокоилась. А для меня тётка Фетинья – ето примерный человек, не за то что Марфе всегда советовала добро, но за то, что Димитрий Бодунов очень пьёт, матерится, Фетинью бьёт, ленивый и в пьяным виде всё против Бога говорит, – и всё она, бедняга, терпит.

Детки у нас пятеро, все интересны. Андриян – ето лидер, чтобы все его слушались, а он бы командовал; Илья по-своему тоже лидер, но любит врать, спорить, не покоряться; Алексей тихой, кроткий, спокойный, любил играть один сам себе. Бывало, сядут за стол, разоспорют Андриян с Ильёй, а Алексей спокойно кушает, аппетит у него слава Богу был. Те проспорют, когда хватются – Алексейкя опять всё съел. Но интересно, парнишки как-то боле к матери ласкаются, а девчонки – ето весёлы шшекоту́ньи, а особенно Таня – ето песельница, и голос звонкий. Оне обои ласкались ко мне, часто спали со мной. Бывало, летом лягешь на улице, звёзды показываю, сказки рассказываю, так и на руках уснут. Станешь показывать спутники и говоришь:

– Вон спутник.

Лена повторяет:

– Вонь пунька.

Стала Марфа учить их азбучке, Лена подбегает ко мне и говорит:

– Тятя, я уже научилась!

– А ну-ка!

– Аз, буки, веди, глаголь, а там всё доброль.

 

12

Русаков Николай Кирилович – Степанидин муж. Отец его Кирил – бывшей пьяница, разом бросил и не стал пить. Характер был у него хороший, и спокойный старик, нигде его не слыхать. Но мать, Марья Русачиха, хара́ктерна, злая, скупу́шша, нелюдима, тоже очень пила, дети у них росли на произвол судьбы, ни к чему не приучёны. Четыре сына – Александр, Николай, Андрей и Сергей. Александр был хара́ктерной, при любом гулянии дрался, всегда кого-то избивал. И вот раз избил Моисея Сиви́рова, и он его с винтовки убил и сам задушился. Николай – парень весёлый, работяга, не пьёт лишна, в пьяным виде неспокойный и любит чужое: где плохо лежит, у него брюхо болит. Андрей спокойный, как телёнок, но пьёт лишно. Взял он в Боливии Марину Фёдоровну Ануфриеву Артёмовску, и пять дочерей. Анисья Кириловна Русакова за Евгением Морозиком, Федосья за бразильяном, Главдея за бразильяном, Анна за Анатолием Минеевым – вышла в США, Евдокея за аргентинсом. Николай жил со Степанидой по-беззаконному, не соблюдал ничего: ни месячной, ни после ребёнка не соблюдал. У них рождались каждый год дети, он её избивал, идивотничал как хотел, прихватывал чужих женчин, был горячий, всё ему мало было женчин. Детки у них – пять сыновей и три дочери: Андрон, Федот, Михаил, Александр, Симеон, – дочери: от чиленса Федосья, от Николая Лизавета и Люба. Когда Степанида убегала за чиленса, мама плакала и сулила ей: «Дай ей Бог мужика-пьяницу и чтобы он бил её». Ну вот – матери́нны слова действуют, а потом жалела сколь, что так сказала.

У Андрея три сына, две дочери. Сыновья Флорка, Силка, Гера, дочери Фана и Неонила. Марина попе́рво жила с Андреям, ничего было не слыхать, но потом слухи пошли, что Марина бегает за чужими мужиками. Пе́рво было тайно, но потом пошло явно. Бросила Андрея, поступила в бардак, в Боливии детей хотела продать, но братьи выручили и Андрею отдали, Андрей привёз в Аргентину к матери и ро́стил с горям пополам, мать идивотничала над ними как могла.

 

13

1988 год. Я решил съездить в Чили. Приехал в Чили, мне там понравилось. Хороший порядок, всё красиво, климат мягкий, народ вежливый, обязательно туристам наилучшие услуги, все приучённые с малых до больших, как обходиться с туристами. Я заехал с 9-го региона Темуко и до Кояике 11-го региона до Пуерто-Монта на автобусе, а с Порто-Монта до Кояике на катере трансбордаде́р двадцать один час. Вдоль берега по моря ой сколь рыбаков и островов!

Приезжаем в Порто-Чакабуко, там на автобусе до Кояике, ночевал в пути. Узнал, что в обратну путь есть дорога каменная, хоро́ша, Пиночет её сделал, называют её Карретера-Аустрал, и в етой зоне заселяют. Очень красиво место, разного лесу много. Спрашиваю:

– А к кому можно обратиться?

Мне ответили:

– Прямо к губернатору, он добрый и вас примет.

Говорю:

– Сегодня суббота, надо ждать до понедельника.

– Ничего, иди прямо на дом, вот адрес, он тебя примет.

Беру такси, еду на адрес, подъезжаем – что я вижу. Изумительный особняк за городом, беру звонок давлю, выходит роскошная женчина лет тридцать, спрашивает, что нужно. Отвечаю:

– Я турист русский с Аргентине, можно ли побеседовать с губернатором?

– Подожди.

Выходит сам губернатор, человек белый лет сорок, вежливый, здоровается по ручке, приглашает в дом. Входим в дом: ой кака́ роскошь, всё в коврах, разукрашено разными портретами, ручной изделию, большая библиётека. Губернатор оказался действительно добрым кавалером. Выслушал мою просьбу по земле и узнал, хто мы и откуду. Идея понравилась ему, и он сказал:

– Пожалуйста, приезжайте, в чем можем, тем поможем, и земледельцы нам нужные.

Я отблагодарил его и ушёл. В воскресенье пробрался восемьдесят кило́метров по етой дороге, но правды красота. Ночевал у однех чиленсов, занимаются туристами. А в понедельник подошёл автобус и тронулись дальше, восемьсот километров. Дорога хоро́ша, лес очень красивый и драгоценный, речки светлы рыбны, но всё заросше бамбуком. Вечером остановились в деревне Пужуапи, ночевали и утром поехали дальше. Природа одна и та же, население очень мало, но дождей здесь много, доходит до две тысячи миллиметров в год.

Вечером в пять часов вечера приезжаем в тупик, в городишко Порт-Чайтен, отсудо надо переплывать на катере в Пуерто-Монт, но на сегодня катер идёт на остров Чилоэ. Проживать лишны сутки неохота, да и деньги на исходе, решил тронуться на етим катере. В одиннадцать часов ночи тронулись, пошёл ветер, катер не очень большой, принял десять машин да сто пятьдесят человек. Ветер усилился, народ давай рвать, мене́ ничего, я улыбался и думаю: ну, слабосери! Решил поужнать, достал рыбной консервы, хлеб, сок, поужнал, заснул, просыпаюсь: тошнота, все спят, мня стало тянуть, да как давай рвать, всю консерву проклянул, так из туалета и не вылазил.

Наутро в восемь часов прибываем в Пуерто-Кельён, отсуда беру автобус в Пуерто-Монт. Решил заехать к старым друзьям, что учились вместе в школе в Аргентине. Ето в Пангипульи и Вижяррика. Встреча была очень сердечна. Не узнали: конечно, изрос, бородой оброс. Донья Емилия спрашивает:

– Даниелито, женатой, нет?

Говорю:

– Женатой, пятеро детей.

– Как жалко, вот у меня три дочери, я бы любу́ отдала за тебя.

Смеёмся. Ета семья – не только учились с ихними детями, но и последней год садили помидоры, в суседьях были. В 1978 году девчонкам было одинадцать, девять и семь лет, чичас настояшши девки, учутся. У них фамилия Гиньес. Пробыл у них два дня, попрощались, и поехал в Вижяррика.

Приезжаю в деревню, разыскал адрес, встречают старики, спрашивают хто и откуду, я спрашиваю:

– Вы фамилия Хара?

Он:

– Да.

– Мы с вашими ребятами учились и в ребятах праздновали, Сильвиё и Енрике, Енрике дал мне ваш адрес, а Сильвиё не знаю, где он.

Старики заплакали:

– Бросили нас, работать стало чижало, ста́ры стали, но ничего, как-нибудь будем доживать. Один сын ишо с нами, и ето хорошо.

– А как Енрике?

– Да он, слава Богу, женатой, жена хоро́ша, у них шестилетней сын, работает в компании екскаваторшиком.

– Да, мы знам.

– Ну и хорошо.

Пригласили в дом, живут хорошо, земля своя сорок гектар, двенадцать коров дойны́х, коровы благородны, красны с белым, раса клавель алеман. Вечером приезжает сын, парень молодой, лет двадцать, с родителями очень вежливый, да вообче парень хороший, звать его Сегундо. Я у них ночевал и утром отправился домой. Оне послали сыну писмо и благодарили, что заехал. А старший сын Сильвиё работат в Баия-Бланка сваршиком.

Приезжаю домой, рассказываю Марфе свои поездки и говорю: с Китая надо было в Чили, а не в Арьгентину.

 

14

Урожай, что собрали Иона с Игнатием, угодил слишком хороший, кукуруза дала три гектара свыше семи тонн, а помидоры свыше восемьдесят тонн с гектара. Нанимали оне много рабочих, и некоторы наши работали, едва поспевали грузить, но народ поговаривал: «Собирают Даниловы слёзы». Урожай оне сняли, но Степану ни гроша, ни кукурузы. Степан стал жалобиться на них, что обманули, говорю:

– Так тебе и надо, вот тебе и християны. Ты говорил, что своим надо помогать, я чужой, а оне свои, вот и кушай.

Тем временем Иона с Игнатием так дружно дружили, что почти на одну досточкю срать ходили. Бодунов Лука говорил:

– Ето не к добру, ета дружба доведёт их до винтовок.

После урожая хозяин доктор Пас остался очень доволен и арендовал ишо на год. Иона с Игнатием ликовали.

Селькя, когда поехали с Бразилии в Боливию, свою землю продали бразильянам, и тут же ту землю продали Анфилофьевым и уехали в Боливию.

Анфилофьев Симеон, брат Ефрема и куму Евгену, – троюродны братьи. Симеон – наставник, кроткий был старик, но сынки босяки. Поехали на землю, что купили у Сельки, приезжают, а там хозяева бразильяны, у них получилось спор, вражда, и дошло до того, что Анфилофьев Корнюшка Семёнович подобрал себе шайкю, вооружился и приехал убил бразильянина. Те хватились за оружием, ети сяли в машину убегать, те догонять, получилась стрельба. У Корнюшки с Тимошкой у машине стёклы были не пробиваемы пулями, так что их не повредили. Но ро́дство етого бразильянина сказало: всё равно отомстим. Тимошка с Корнюшкой убежали в США, за ето за всё расплатились отец Симеон и два младших сына, Николай и Афанасий. Бразильяны разыскали, где оне живут, хотя ето было за полторы тысячи кило́метров, перехватили на дороге, увезли и зака́знили. И Селькю искали, но Селькя убежал с Боливии в Арьгентину. Тут ничего не делал, толькя гулял.

Как-то раз на свадьбе подхожу к Домне и говорю:

– Бедна Домна, как ты ето всё терпишь? – Как раз Селькя разбушевался.

Она отвечает:

– Вам не нужно, не вам терпеть – не вам и вмешиваться.

Я поразился таким ответом. Столь пережить, прежде время состариться, столь рассказов её мучение – и так отвечает. Но героиня, но всё ето терпит ради Бога.

Селькя и в Арьгентине не прожил долго, увёз семью в Боливию, а сам уехал в Бени, город Руренабаке, залез к аборигенам-инкам и как-то через политиков добился десять тысяч гектар земли. Стал пилить драгоценный лес мара, разжился, Домну бросил, взял боливьюху. Три сына было с нём, старшего, Никитку, развратил, двух младших Домна как-то сумела достать и женить, взяли американок-старообрядок и уехали в США.

Приезжают с Боливии Ануфриевы Артёмовски Алексей и Евгений, на новым пикапе «Тойоте» чиленским, ишшут меня. Была кака́-то свадьба, даже не помню чья, мы встретились на свадьбе. Евгений с женой Ксенияй просют меня, чтобы показал им Чили, по той дороге, где я был. Расход весь ихний, и билет в обратну сторону оплачивают. Ну что, надо ехать.

Поехали на юг по Аргентине до Комодоро-Ривадавия и оттуду прямо на границу в Чили в Кояике. Приезжаем в Кояике, говорю:

– Можем зайти к губернатору, знакомый хороший, и даже поможет.

Оне отвечают:

– Пе́рво проедем посмотрим, тогда будем решать.

Едем по етой тайге, я ликую, а оне говорят:

– Мы в етих лесах нажились в Боливии.

Я рассуждаю об устройство деревни, думаю обо всех людя́х, а оне мне отвечают:

– Чё нам про людей думать, каждый пусть думает про себя.

Думаю: каки́ странны, толькя оне люди, ласковы, но подхалимы, всё везде с подсмешками, особенно Евгений, про синьцзянсов толькя одне анекдоты. Не могу понять, что же человек.

С Чайтена на катере переплываем в Пуерто-Монт, оттуда заезжали в разны деревушки, в Вальдивия, Лос-Лагос. В Лос-Лагос нам сказали: в Жёжи деревушка, там есть семьдесят гектар земли, и не очень дорого, за сорок тысяч долларов. Съездили посмотрели. Да, земля ничего, коло асфальта, Вальдивия шестьдесят кило́метров. Оне договорились брать, спрашиваю:

– Мне уделите хоть бы четыре гектара?

Оне:

– Да, без проблем, приезжай, хоть будем молиться вместе.

– Ну, договорились.

Я с радостью уехал домой, оне тоже уехали в Боливию собираться кочевать. Приезжаю домой с хорошими новостями, стали собираться, тятя говорит:

– Ну, цыган же ты, Дашка! Не сидится тебе на месте.

– Но что поделаешь, так получается. Жили бы деревняй – может быть бы и не поехал.

Попросил тятю, чтобы отвёз до Барилоче, подцепили лодку за грузовик и тронулись в Барилоче. В Барилоче продали лодку, распростились с тятяй и на автобусе уехали в Чили всёй семьёй.

 

15

Приезжаем на ету землю, Артёмовских всё ишо нету. Зашли в дом, стали жить.

Дело было летом. Чем заняться? Вижу, что рукоделие здесь в ходу, работать на земле не подходит: надо много деняг. Обратился в мунисипалитет и попросился на выставку своих вышивок. Как раз была фе́рия, и нас приняли. Сделали дешёвеньки буклеты, выставили вышивки, иголочки, пя́ленки, нитки, рисунки, а программу сделали – что учим даром, бесплатно, толькя матерьял продаём. Народ заинтересовался, мунисипалитет дал нам помещение, где учить, и мы после каникул стали учить. Марфа с детками дома готовили рисунки, нитки, я делал иголочки и учил по пятницам. Обратился в телевизиённой Канал-10 в Вальдивия, ето тоже помогло хорошо. Стали учить в трёх местах. Вскоре добился в Сантьяго в главный канал, в программу «Сабадос гигантес», ету программу вёл дон Франсиско – по прозвищу, а его звать Марио Круесбергер. 20 июля мы показали наши вышивки и указали почтовый адрес. К нам повалили со всёй страны писмы. Кажду неделю приходишь на почту и в яшике писмов, что не входит. Все одне и те же вопросы: где и как можно научиться? Мы отвечали: организавывайтесь, делайте группы, ищите помещение, и мы раз в неделю будем приезжать учить вас, бесплатно, толькя берём за матерьялы, и берёмся учить в главных городах, от Пуерто-Монт и до Сантьяго, по главный трассе Рута-Синко.

К етому времени приехали сам дед Артём с бабушкой Марьяй, младша дочь Васка, два сына – Карпей и Илюшка. Мы здесь без них свалили пять сухих и гнилых леси́н на дрова, наняли искололи. Дед приехал, увидел, раскричался:

– Како́ имели право дерева́ трогать!

Стали извиняться, что сухи и гнилы, зима холодна, много сырости. Он поднялся ишо хуже:

– Не имеете права задеть и волосинки здесь! И зачем суда приехали, хто вас звал!

Видим, что пахнет говном, посудили, что делать, и решили в Пайжяко арендовать дом. Нашли, арендовали, стали переезжать. Хотели сколь-нибудь дров взять, но дед поднялся:

– У нас нет продажных дров! – И не дал ни полешка.

Ну что, подавись! Мы уехали в город. Но нам чу́дно: мы с ними прожили неделю совсем незнакомы, деды обошлись с нами очень по-холодному, а бабушка Марья наших детей так Зайчатами и катила, везде ругала да обзывала. Мы с Марфой смеялись: ишо таки́ бывают люди.

 

16

Вернусь назад, забыл. В 1988 году в Аргентину приезжал в гости Николай с женой с Аляске. Богатый, имеет два катера рыбальны, две лисензии – на палтус и на лосося́. Ето будет брат то́го Павла, что Марфу не захотели взять с собой с Боливии в Уругвай. Ето не Кузьмин, а Басаргин. Кузьмины простыя, добрыя, Анисим Кузьмин етому Николаю двоюродной брат, Евгений Морозик тоже ему двоюродной брат. Но Николай пробыл неделю в Аргентине и ни раз не заехал к своему братану, но слепился с Ионой, и Иона его катал. А у Ионе привычкя: все таки́-сяки́, толькя оне хоро́ши. Мы с Марфой видели его два раз и в дрезину пьяным, сразу поняли, что характер говно, одне подсмешки да укоры. Мне запомнилось одно слово, у его привычкя говорить: «А за деньги все поют».

Проехали оне всю Южною Америку, где старообрядцы живут, вернулись домой, и вскоре жена Лукерья попала на машине в аварию и убилась. Как ето получилось, неизвестно, но она давно покушалась на свою жизнь, потому что муж был кровосос.

В 1990 году Николай Басаргин приезжает с отцом Захаром в Уругвай и сватат Марфину сестру Палагею. Та не хотела выходить, он ей не нравился, да и намного старше: она 1963 года, а он 1948 года, вдово́й, семья большая, двоя определённых да семеро на руках, последнему всего один год. Но тёща пристрела: выходи да выходи, что богатый, религиозной да милостливый. И девчонку сбили с ума, она вышла.

После свадьбе приезжают в гости в Аргентину с другим свояком, Василием, и собираются проехать по Андам, и в Чили. Заезжают ко мне как свояки, а Иона тут как тут, повёз к себе. Марфины сёстры стали настаивать, что «мы приехали в гости к сестре, а не Иону слушать». Мне обои свояки не понравились, всё подковырки да надсмешки, и всё у них синьцзянсы хуже бесе́й. Стали меня просить, чтобы повозил их по Андам и довёз до границы Чили. Я попросил грузовик у тяти, он дал, но тормоза были слабы, и не заводился. Стал своякам говорить, что машину добыл, но тормоза надо поправить и не заводится. Говорят: «Дорогой поправим». Ну хорошо, поехали. Я взял троих сынков, заехали к тетке Фетинье – у них гостили тесть с тёщай, – и тронулись в путь.

Дорогой говорю: «Тормоза надо поправить». Молчат. Едем по трассе 22, движение много, особенно Алто-Важе. Говорю: «Машину надо справить». Молчат. Думаю: испытаю, что будет дальше. На друго́ утро приезжам в Барилоче, и поехали вдоль Андов на юг, вдоль гор по крутика́м. Мы без тормозов, машина не заводится. Через сутки приезжаем в Корковадо, говорю:

– Куда вас, на границу или поедете со мной рыбачить?

Тесть сразу:

– Поехали рыбачить.

Николай:

– Мне хоть как.

Василий:

– На границу.

Жёны настаивают:

– На рыбалку, чтобы отдохнуть.

Ну, поехали рыбачить. Шестьдесят кило́метров дороги худыя, горы, крутики́. Вот уже вечер, холодно, машина подпрыгивает. Ишо минут пятнадцать, и будем на месте. Стукают из кузова, останавливаюсь: «В чём дело?» Вылазит Василий, и взялся меня материть как мог, что завёз в такую глухомань, Николай туда же. Я слушал-слушал и заплакал. Тесть заступился и спросил:

– Далеко ишо?

– Нет, пошти на месте.

– Ну, поехали.

Приехали. Ето там, где первый раз приезжали землю смотреть. Утром погода угодила прекрасна. Все повеселели, я с детками приготовил сетки, надули камеру, пошли на озеро, поставили сетки. Но вода была очень холо́дна. Покамесь ставили сетки, я замёрз, меня стало стегать, едва-едва доплыл, дети напугались. Едва выпрямился и, сколь было силы, пошёл, постепенно разогрелся, и стало хорошо. Наутро пришли – по́лно сетки форели. Мы етот день консервировали, коптили, солили, вышло шестьдесят банок консервы, два ведра по двадцать килограмм солёной да ведро копчёной. Пробыли три дня, и обратно доехали в Корковадо.

Довёз их до границы, помог груз стаскать, оформил в таможне. Когда стали распрощаться, Николай подошёл и бросил сто долларов мне под ноги. Машину не справили, и вернулся я без тормозов, и машина не заводилась. Правды, топливо заливали.

Вернулись оне через две недели. Был праздник, мы были у Тимофея, было много гостей. Заходют Николай, Василий с жена́ми, и взялись меня корить и подсмеивать. Я всё молчал. Народ не вытерпел и заговорил:

– Данила, ты что молчишь? Стань да по морде надавай.

– Да пускай! Хто что сеет – всё себе. – Стали с Марфой, сяли на машину и уехали.

Когда мы жили в Чили у Артёмовских в дому, приезжала к нам в гости Таисья. И что ей надо было – непонятно, поудивлялась и уехала.

 

17

Переехали мы в город, у нас пошло хорошо. Я стал учить: в понедельник Пуерто-Монт и Осорно, во вторник и в среду Сантьяго, в четверик Темуко, в пятницу Вальдивия, в субботу налаживал иголочки. Марфа учила поблизости: в Пайжяко, Рио-Буено, Ла-Унион и Футроно, в свободно время составляла рисунки и рисовала на материю. Ребятёшки учились в школе, а в свободно время мотали нитки с больших мотков на маленьки.

В Чили школа нам понравилась. Учут хорошо, приучают строго ко всему, и на кажду материю разна тетрадь. В Арьгентине, когда я учился, был хорошой порядок и учили хорошо. Но когда стали учиться мои дети, то ето уже не школа, а разврат. Андриян дошёл до четёртого класса и путём ни читать, ни писать. За весь сезон учились семьдесят процентов, а тридцать процентов забастовки, и учительницы почти не задавали уроков на дом. В Чили наоборот: учут в школе и домой задают уроков.

Заработки у нас шли хоро́ши, но приходилось нелегко. Спал я почти в автобусах, и кушать приходилось по-всякому – не желал бы ето никому, делалось всё на ходу. Чиленсы ничего, стараются учутся, хорошо с ними работать: вежливы, ласковы, обходительны. Но сразу видать: конфликтивны, много алкоголиков. Как-то раз разговорился со своими учениками и спрашиваю:

– Почему в Чили много алкоголиков и часто стречаются с шрамами? Вижу, в Чили высокая культура, народ приучён к хорошему порядку и соблюдают етот порядок. Но низкий класс конфликтивный, а вышней класс вообче превосходный, но гордый.

Мне отвечают:

– Чили завоевали конкистадоры еспаньолес, и вообче завоевали почти всю Южною Америку. Испанский виррей везде разослал своих доверенных, особенно в Аргентине даже был виррейнато. В Чили етого не случилось, но испансы объявили по всем тюрмам и предложили: хто поедет в землю конкистадо, тому свобода, лёгкая жизнь, золото. Вот и заселили Чили тюремшиками, смесились с аборигенами. Вот вся и наша раса, а вышней класс – ето европейцы, особенно немсы, все у нас формы немецки, военный строй, карабинеры, школа и так далея.

Учить приходилось разных мастей. Ето были в основном женчины разного возраста, от детей и до шестидесятилетнего возраста. Мужчины попадались редко, оне считали, что ета работа женска, и чиленски мужчины считаются мачисто.

Были и малыя группы, дамы вышняго класса. Собирались оне у себя дома, приходилось стараться ублаготворить. Ну слава Богу, всё шло хорошо. Были группы калеки, но ето бедняжки! Как оне стараются, миленьки, некоторы даже не могут иголочкю в руки взять. Тут мне приходилось трудно. Старался всех приласкать, никого не обидеть и всех научить. Всё ето шло медленно, но видел ихно старание, и ето мне давало силы. Когда у них стало получаться – бедняжки, сколь радости и слёз! Немало и мне приходилось плакать с ними. Потом как прихожу в класс – сколь радости, все считают за какого-то святого. Оговариваюсь, но слушать не хочут.

Запомнились мне старушки, ето тоже нелёгко. Плохо видят, руки трясутся, нервны, часто отвечали:

– Профессо́р, ничего с нас не будет!

Приходилось убеждать:

– Потерпите немного, все научитесь.

– Глаза не видят.

– Пожалуйста, смени очки.

– Нервы, руки трясутся.

– Успокойся, не торопись, работай медленно, со вниманием, забудь про всё, и потихонечкю будет получаться.

И каждый раз приходилось убедить и обласкать. Потом приходют и говорят:

– Профессо́р, спасибо! У меня дома конфликтов не стало.

Друга́:

– Ето мне терапия, не стало стресса.

Третья:

– Бросила лекарства от нервов.

Да всё не опишешь, столь благодарностей, а мне толькя радость. Часто подарки: хто сувенир, хто конфет, печенье, торт.

В консэ года выставки. Ето было нелегко – везде организовать и побыть на выставкав, а у меня их получалось немало, даже на некоторы не успел, там заменила Марфа. Но на меня мои школьники обиделись, пришлось перед всеми извиняться. На второй год ета же история.

Но у меня цель была такая: научить как больше, выйти на хороший рынок и снабжать любой запрос. Ходил немало по чиновникам, показывал своё художество, везде отвечали: «Да, как красиво», и сулились помогчи. Но время шло, и никакого результату. Да я понял, вот почему: много бедных, нихто им руку не подаёт, все проекты в шкатулку или на огонь. А всю жизнь учить у меня нервов не хватит: для каждого дела надо иметь цель и результат.

 

18

С Бразилии с Кулуене приезжают Баяновы, с семьёй и с грузом. Попросили, чтобы помог с таможняй и с документами, – помог; попросили земли найти – помог, купили пятнадцать гектар. Стал просить один гектар под дом – отвечают: «Самим мало».

Артёмовски строили себе дома – Карпей, Илюшка и Васка, часто заезжали в гости погулять. Как толькя приедут, происходют у нас гулянки. Поехали разные туристы – из США, Бразилии, Уругвая, Аргентине. Переехали на жительство Иван Семёнович Анфилофьев с Харитиньяй Лукиничной Бодуновой и Олимпияда Лукинична Бодунова с мужем, аргентинсом Моисеям.

Иван с Харитиньяй сколь-то время жили у нас, и насмотрелись мы на ету историю. Ванькя в Понта-Пора Харитинью, Хаскю, обманул тринадцатилетню и украл, что Бодуновым немало настроил горя. Вообче босяк, он с Харитиньяй почти не жил, нажил ей двоя детей – Капитолина да Георгий. Бил, издевался, идивотничал как мог, сколь раз сулился убить. Бывало, мы в праздник смотрим фильмы, а она с малыми детками в своёй комнате молится. И сколь раз видели её уплаканну. Как-то раз при нас он взялся её душить и кричал:

– Всё равно я тебя убью!

И она стала и говорит:

– Хватит, не хочу боле так жить.

Он кричит:

– Уходи!

Она просит:

– Данила, Марфа, вы свидетели, пиши справку!

– Вы что, я вас не венчал, на свадьбе не был, свидетелем также.

Ванькя тоже просит:

– Напиши!

Ну, я написал как мог, оне расписались, и Ванькя ушёл из дому, погрозил:

– Посмотрим, как проживёшь одна!

С Аляске звонит свояк Николай, просит, чтобы узнал про рыбалку, цены земли, и сулятся приехать весной. Всё узнал, сообчил: Артёмовски купили катер новый восемнадцать метров за семьдесят тысяч долларов с лисензияй, деревянный, готовются на рыбалку.

Весной приезжают Николай с Палагеяй, тесть, тёща, шурин Григорий – уже парень, Василий Вагнер. Василий с Игнатием уже убежали в Уругвай, расцапались в Аргентине со всеми, и с Ионой у их дошло до винтовок. Оне остались у доктора Паса ишо на год, и, как обычно, Иона занимался посевами, так и тут получилось у них: урожаю не получилось, и доктор Пас их выгнал, вот и дошло до винтовок – Бодунова Луки пророчество сбылось. Василий Вагнер в Уругвае старался залезти всем в добры, за что его и пригласили в Чили поехать. Но надо же: тёща, Николай, Василий – чем же ето кончится?

У меня в ето время было много работы, но я на неделю попросил отстрочки, чтобы им помогчи. И за неделю помог найти хороший «Пикап-Форд», в рыбальные компании познакомить, снасти рыбальные показать, земли в разных местах показать. Обчим, всё, что требовалось с меня, я исполнил. Но с ними я толькя намучился, одне издёвки да надсмешки. А Василий улыбается до ушей, но толькя оглянись – нож в спину. Всё он видит, всё слышит, всегда каку́-нибудь сказку сложит, чтобы была вражда, и всё ему нужно. Как ету неделю я вытерпел – не знаю, но когда в консе недели оне уехали к Артёмовским, я с нервов так натренькялся и был злой – не подходи.

Тесть упросил Артёмовских, чтобы нас приняли и продали нам земли́ под усадьбу, оне согласились. Тесть приезжают, и что оне видят: я хвораю с похмелья. Николая сразу видать, что обозлился, Василий меняется с лица, улыбается. Думаю, пошли вы дальше! Показал себя холодным, и оне уехали. Тесть успел сказать: «Переезжайте к Артёмовским, оне вас примут». Машина была куплена на Григория, и оне на ней уехали в Уругвай, с тем что в следующий раз приедут насовсем суда в Чили.

Мы нехотя переехали к Артёмовским. Отвели оне нам в консэ земли, возле ключика, место. Мы привезли брусьяв, досок и построили себе избушку. Стали жить, молиться к ним ходить, но опасались и не вмешивались ни в каки́ их делы. Дед Артём постепенно сполюбил меня и всегда заставлял читать поучение в моленне. Люшка на ето злился, что дед со мной по-хорошему. Но Люшка передо мной виноват: он, когда мы жили в Пайжяко, лез к моей жене, Марфа всё мене́ рассказала. Я виду не показывал, но знал, что ето враг, и вёл себя очень аккуратно. Оне между себя часто воевали, и Илюшка всё старался, чтобы я в ихно дело вмешался, но мы плечами пожимали и на все вопросы отвечали: «Мы не можем в чужи проблемы влазить». Их ето раздражало, ихны дети издевались над нашими, дети часто приходили со слезами, но мы виду не показывали и просили детей, чтобы терпели. Девчонки тоже кричали и обзывались, Устя даже сумела сказать:

– Зайчаты пузаты, ишо придёте сватать, хто за вас пойдёт?

Нам всё ето было чу́дно. Один Паиськя обходился нормально, так дети часто его поминали добром.

Выяснилось, что Артёмовски купили землю, машинерию, катер, дома построили – всё ето на наркобизнес. С Боливии возили кокаин в Бразилию и продавали. Люди стали им говорить, оне ответили, что уже покаялись и больше не занимаются етим делом.

Рыбалка у них не пошла, два раз съездили, и столь шуму и переполоху. Я сразу понял: ето трусы, а не рыбаки, и ничего с них не будет. Оне и сами поняли, что с них ничего не будет, решили продать катер. Но нихто хорошу цену не даёт, оне застраховали катер, и утопили его, и деньги получили.

В ето время приехал зять, Павел Кирилович Ревтов, Марфин двоюродной брат, Евгения Артёмовича зять. Он его переманил к себе, знал, что у Павла деньги есть. И уехали за Кояике, в Чиле-Чико, заниматься лесом. Купили трактора, лесопилку, и у них дело пошло. Но когда поднялись, Павла отшвырнули, Павел потом сколь обижался.

Мы часто просили у них, чтобы продали нам усадьбу, оне молчали. Как-то раз приходют дети и рассказывают, что «уже надоел Заяц» и оне не думают землю продавать. Ну что делать: ети земли не уступают, Баяновы также.

В Уругвае произошёл несчастный случай. Николаяв отец Захар, шурин Григорий, кума свояченица Анна и Василий Вагнер ехали с границы с Бразилии, на мосту слетелись, получилась авария. Николаяв отец, Григорий, Анна насмерть убились, Василий остался жив, но весь изломанный. Машина негожа, кусок желези и всё, но ето будет ниже.

Приезжает в гости мама, посмотрела на всё и говорит:

– Бросайте всё и переезжайте в Аргентину, там всё равно вам будет легше.

Нам нисколь было неохота уезжать с Чили, и в Чили нам нравилось. Но деревни не предвидится, наши вышивки – перспективы никакой, научили многих, но профессионалов нету, и не заботются, от чиновников тоже никакого результату. Мы согласились с мамой и попросили тятю, чтобы стретил нас на границе 20 ноября 1992 года. Курсы докончили, на матерьялы клиентов появилось немало, всё ето передали Ксении, Евгеньевой жене. Сколь потом за ето благодарили! Она занималась нашай работой, конечно, не учила, но все матерьялы продавала.

19 ноября приезжает брат Степан, говорит, что тятя ждёт на границе. Мы наняли машину, загрузили и поехали на границу. Марфа ходила последним временем беременна.

Приезжаем на границу, оформлям груз, встречаем тятю, перегружаем всё, трогаемся на аргентинску границу. Уже вечер. Приезжаем на аргентинскую таможню – проблема, не пропускают. Надо ехать в Барилоче, там оформить. Мы туды-сюды, стал упрашивать: малы дети, жена последня время ходит, везём толькя свой личный груз. Не пускают. Уж я за ними ходил, упрашивал – никак. В двенадцать часов ночи сменились чиновники, стал их просить. Начальник спрашивает:

– С каких пор вы здесь стоите?

Говорю:

– С семи часов вечера.

– Но надо же!

Сразу заставил оформить и пропустить, и мы тронулись в путь.

 

19

Вернусь назад. Мы ишо жили в Чили, брат Степан с Александрой уезжал в Канаду на заработки, проработал шесть месяцев, заработал хоро́ши деньги, купил чакру одиннадцать гектар с фруктой, возле Германа. А Герман Овчинников приехал, высватал Евдокею, и сыграли свадьбу, он сватал её пять лет. Но она нас на свадьбу не пригласила. С тех пор как я женился на Марфе и не стал её слушать, она мне ето больше не простила и маму всегда раздражала против нас. Получилось так: моё ро́дство Марфу не любили и не любили моих детей, Марфино родство не любили меня и не любили Марфиных детей. А дети при чём тут виноваты? Но я на ето не смотрел и Марфе советовал так же поступать. Но она слабая характерам, и ето принесло много горя.

Приезжал к нам в гости Антон Шарыпов, побыл неделю, попросил рекомендацию, где купить машину. Я сводил его в компанию «Чевролет». Там у меня была классница, Клаудия, двадцать пять лет, работала в етой компании бухгалтером. Хоро́ша девчонка, умная, стройна, красива, за всю свою молодую жизнь не имела ни одного жениха, всё себя берегла, ждала хорошего принса. Но принс явился гнилой – Антоша Шарыпов. Обманул её, и даже мене́ похвастался:

– Кака́ хороша девка, досталась мене непорочной.

– Антон, а жена, а дети?

– Она така́-сяка́, блядёшка.

Бедная Клаудия связалась с нём и сколь горя нахлебалась! Он ей голову морочил, она разыскала его в Аргентине, Акилина узнала, пошли семейны раздоры, Антон Клаудию прятал по гостиницам. Она поняла, что кругом обман, и уехала. Антонова мама Марфонькя таки́ Антоновы проделки знала, в Чили оне повторялись часто, но всё Антона защищала, и всегда была Акилина виновата.

От Германовой земли семь кило́метров стоит городишко Ла-Марке. В етим городишке каждый год происходит фестиваль – праздник помидоры. На выезде стоит помидора цементо́ва дияметром в три кубометра. Антон с тансов вёз двух проституток, врезался в ету помидору, и дошло до полиции и до больницы, на другой день – в газетах.

Вскоре Антон схлестнулся с Фроськяй, Таисьиной дочкяй, и Акилина всё ето терпела. У Антона в Чёеле магазин ушёл из рук, на земле возле реки дворец, что он строил, остался брошенный, недостроенный. Выяснилось, что, когда Антон жил в США, занимался хорошим бизнесом: садил ёлки, пропиливал, пилил готовый лес, брал больши подряды, нанимал мексиканов нелегальных. Когда всё выпиливал или рассаживал, звонил в миграсиённый отдел и делал заявление, что в таким-то месте работают нелегальные мексиканы. Миграсион приезжал, забирал и увозил их на границу до Мексики, а Антон получал денежки и ни с кем не расшитывался, и так копил деньги. Но мексиканы всё ето раскопали и искали Антона убить. Как-то раз мексиканы на автозаправке увидели Антона, побежали за оружием к машине. Антон ето заметил, сял в машину и будь таков. И очутился в Аргентине, и никогда больше в США даже в гости не ездил, боле десяти лет, хотя у его всё ро́дство там.

Новости. Приезжает Андрей, как хороший бизнесмен, и с Антоном берутся за експорт: с Боливии експортировать дерево дорогоя мара.

Антоновы родители уже жили в Аргентине. Отец Яков Васильевич вскоре перевернулся на машине, зашибся, видать, задел тюмор, появился рак, он прожил с год и помер. А сам дед Василий Васильевич Шарыпов ишо прожил два года и помер. Было ему сто четыре года, до последних своих дней читал без очкёв. И помер хорошей смертью, с причастию и с покаянием.

Евлампий в восьмидесятых годах работали на ёлках, в зоне, что один вулкан очень дымился. И власти знали приблизительно, когда он взорвётся, сообчили всем, чтобы уехали с гор. Все уехали, но одна группа осталась. Ето были Евлампий Васильевич Шарыпов, Леонтий Скороходов и два мексикана. У них оставалось малый участок пропилить ёлки, поетому остались докончить. В воскресенье утром стали допиливать, и взорвался вулкан. Оне хто куда побежал, бежали все, но Евлампий забрался на леси́ну и изжарился как сухарик. Остальные бежали и бежали, им тоже досталося жару. Один мексиканин так и остался погиб, Леонтий и другой мексиканин выбежали, но уже были повреждёны, их подобрали в больницу, мексикана спасли, а Леонтий помер в больнице.

Шарыповы хотели утаить, что Евлампий погиб невинный, но шило в мешке не утаишь: погиб он именно в воскресенье на работе. А его жена Таня через десять лет спустя уехала в Россию, в монастырь на Дубче́с, постриглась в инокиню, через сколь-то лет преставилась.

У Якова Васильевича Шарыпова последни года в США родился сын, назвали его Евгением. Когда приехали в Аргентину, ему было семь лет, весёленькяй, но сразу видать, изнеженной последышек. И вот девчонки у их все вышли за порядошных людей, и все живут, ничего худого про них не слыхать.

 

20

Мы приехали в Аргентину. Евдокея с Германом уже уехали в США, Степан по-прежнему жил в Германовым дому, тятя с мамой жили на Степановой земле в суседьях, мы устроились в тятиным дому, успели посадить огород. Марфа 16 декабря 1992 года в больнице принесла сына: сын родился хорошенькяй, но у Марфе его забрали, и она слыхала, как он ревел. Когда его принесли, он весь был истыченной, и не давали его сосить, Марфа сосила украдкой. Но оне снова забирали, и снова был рёв. Марфа спорила, называла их убийцами, ето привело их в бешенство, стали делать всё на вред. Приезжаю, Марфа со слезами рассказывает, что происходило в больнице. Вижу, что ребёнок весь жёлтый, иду ко главному врачу и говорю:

– Я забираю сына и жену.

– Что случилось?

– Здесь убийцы.

– Как так? – Пошёл выяснять. Вернулся и говорит: – Мы не можем выписать ребёнка, он не в порядке.

– Вот и именно – он не в порядке, поетому я его забираю.

– Но мы не можем его отпустить.

– Мне не нужно, я его забираю.

– Тогда должен подписать, что отвечаешь за него.

– Конечно, отвечаю за него, он мой сын, и я в ответе.

Подписал и срочно на такси в Чёеле в больницу, объяснил нашему врачу ситуацию, сына сразу проверили, дали лекарства, витамины, сын уснул, наутро стал розовенькяй. Так и сына спасли, назвали Софонием, но так и остался слабенькяй. А произошло ето в Бельтране, в етой больнице угробили немало детей, дошло до того, что на ету больницу открыли суд, после суда сменили врачей, милосердных сёстр, и всё затихло, не стало ужасных новостей.

В 1993 году нашёл за сто восемьдесят кило́метров аренду на три года – пятнадцать гектар возле реки. Бесплатно, до́говор – берегчи берег и засадить тальником, чтобы не мыло берег. Хозяин итальянец, фамилия Гаравота, пятьдесят девять лет, холостяга, занимается рогатым скотом и овцами. Двадцать пять кило́метров от городу Генераль-Конеса, колония Сан-Хуан, естаблесименто «Донья Рина», от моря сто километров международный порт Сан-Антонио-Есте. Землю арендовал, а трактора нету. Туда-сюда, Степан советует:

– Вон у Иона Васильев трактор на ограде лежит, на три части сломанный валяется, договорись, справь да и работай.

Позвонил Василию Немсу в Уругвай, он приехал, стал ему говорить, что:

– Арендуй трактор, я тебе его справлю.

Он говорит:

– Я его продаю.

– Но в таким виде ты его не продашь, давай я тебе его справлю, а потом постепенно куплю.

Ему идея понравилась, он согласился. Загрузили ети три части трактора и увезли к механику. За две недели мы его на ноги поставили, я его угнал туда в Конесу. Но и Иона тоже нахватал везде земли в Конеса, аренда дешёва, вот он и успевал. Нам повезло: земля на берегу реки, мя́гка, рассыпчата, канал с водой проведён вряд, хоть залейся, к трактору инструмент коя-что купил, что-то арендовал, где занял. Суседи были хоро́ши, всегда выручали. Землю́ приготовили, на самым берегу насадили бакчи в парник, двенадцать гектар посеяли помидор да два гектара тыквов. Речка рыбна, всегда с рыбкой, хозяин и суседи тоже всегда с рыбой, дружба кругом стала расти. Детки уже подросли, стали помогать, речкя их увлекала. Мы жили от своёй пашни два кило́метра, утром рано туда, а обратно дети на чурках приплывут. Бакча росла хоро́ша и быстро.

Иона ето узнал, раз приезжает, второй раз приезжает, я задумался: пахнет говном. Раз Иона забегал – жди нехороших новостей. Смотрю, Иона приезжает вечером на помидоры, ходит ахат. Я не вытерпел и говорю:

– Иона, у нас с тобой не сходится, всегда коса на камень. Я по твоим пашням не бегаю, не узнаю, и мне не нужно про чужия посевы, и я не хочу, чтобы ты здесь бегал и узнавал да потом сплетни таскал, вы на ето молодсы.

Смотрю, накалился, покраснел, ничего не сказал, сял в машину и уехал.

Марфа случайно была с нами, всё слыхала и говорит:

– Почему так поступил?

– А что, забыла, мало горя перехлебали? Хто от них уже не пострадал! Лучше иметь их подальше, ишо успеет насеять плевков.

Конечно, Иону раздражало: у нас помидоры в колено, а он сеет, вот и зависть.

 

21

Поехал я в Чёеле искать рабочего. Степан нашёл себе боливьянса, у него шесть гектар, помидоры ничего, хоро́ши. Дело было в субботу. Остался до понедельнику: сходить на фабрику, деняг раздобыть и рабочего поискать, охота бы боливьянса. Вечером сидим, мама говорит:

– На днях был разговор с Марьяй, с Тимофеевой матерью. Слухи прошли, что Тимофей хвастается, что «не умеют работать, вот им и не везёт».

Мама взяла да сказала Марье:

– Тимофей умный, дак у его всё хорошо идёт, а у нас дети вечно по арендам бегают.

Марья отвечает:

– Настенькя, не оговаривайся, ты бы знала, сколь мы Тиме свалили, сколь я в США заработала, всё ему отдала, а сколь дяди помогли и помогают, ведь он у нас один. Столь бы твоим ребятам помощи, и твои бы ребята были бы у́мны.

Ето Марьино откровение меня поразило.

В понедельник со Степаном поехали на тракторе в Чёеле. Переезжаем через мост, смотрим, идёт человек с сумкой, увидел нас, кричит, останавливает. Степан едет, говорю:

– Степан, стой, узнам, что надо.

Степан останавливается, идём друг к дружке, спрашиваю:

– Что ишшешь?

Он отвечает:

– Тимофея.

– А ты откуду?

– С Боливии. Я работал у русских, слыхал, что в Аргентине хоро́ши заработки, вот и собрался. Меня послал Маркос к Тимофею.

Вон в чём дело! Значит, Тимофей – дяди Марки зять, вот он и послал к нему.

– А что, ты толькя к Тимофею?

– Да мне хоть куда.

Мне он сразу понравился – стеснительный, скромный и ласковый.

– А я ишшу рабочего и боливьянса. Поди, пожелаешь работать у меня?

– Да конечно согласен.

– Ну садись, поехали.

Съездили на фабрику, раздобыли деняг и отправились домой. Ну, рабочий угодил золотой! Чуть свет стаёт, бежит на работу сам, не надо подсказывать, везде старается угодить. Мы тоже взаимно старались ему угодить, и так сдружились, как будто всегда знакомы и свои. Он решил после урожая привезти свою семью. Звать его было Каталино Гонсалес.

Тятя, Степан, Лука Бодунов, Димитрий Бодунов приезжали к нам на рыбалку.

Пришёл урожай. В Конесе со мной спорили, что здесь всё вырастает поздно, в консе февраля. Говорю: «Нет, у нас будет урожай к новому году». Сделали залог, и к новому году мы повезли арбузы, дыни, тыквы, огурсы на рынок. Ни у кого нету, цены хорошо. Марфе с Андрияном загрузим утром на телегу, и оне на тракторе в город, к обеду дома. Триста, четыреста долларов заработки. Ну, слава Богу.

Слухи прошли, что на порту в Сан-Антонио два судна рыбальных русских конфискованных стоят, моряки без работы и не могут вернуться в Россию, двадцать один человек. Хто уехал в Буенос-Айрес, хто остался. Пять моряков приехали к Ионе, но я к Ионе не поеду. Через две недели в воскресенье пешком приходют к нам моряки, екс-СССР, знакомимся, угощаем. Попросились, чтобы показал урожай, сяли на трактор, поехали. Ходют, смотрют, дивуются:

– Вот тебе и пьяница, у пьяницы всё в порядках, и урожай так урожай, а у честных-то всё зарошше и ничего ишо нету.

– Откуду вы ето взяли?

– Да Иона так судит.

– Так и подумал.

Стали проситься перейти к нам.

– Ну что, урожай подошёл, приходите.

– Но вы можете за нашими вещами съездить?

– Ну поехали.

Приезжаем. Покамесь оне собирали свои монатки, Иона увидел меня, и сразу:

– Уматывай, приташшился суда!

– Да чичас, я приехал не к тебе.

Бог знат что он там кричал, но я ушёл на трактор и там ждал. Ребяты подошли, сяли и уехали. И стали у нас работать. Но не очень оне нам понравились: на словах ух каки́ я́ры на работу, а на деле всё по-разному. Я за день насобирываю пятьдесят ящиков, Каталино восемьдесят, а оне хто десять, хто пятнадцать и двадцать. Сколь заработают – всё на выпивку. Как праздник – вези их в город, там гулянка. Бывало, и я с ними натренькяюсь. Марфе ето не нравилось, и она меня ругала – за ето права.

Приглашают нас съездить на порт в Сан-Антонио, показать нам свои судна. Ну что, поехали. Приезжаем в воскресенье, заходим на судно, и что мы видим: Фроськя с Таисьяй с моряками, а Степан Карпович, наш наставник, на улице. Неудобно, и говорит: «Окаянники, замучили старика». Но мене́ рассказывать не надо, одно слово – бедный мужичонка, всё ето терпит. И правды, Степан Карпович безответный. Когда Игнатий второй раз женился, упросили Степана Карповича стать наставником. Ето золото, а не человек, со всеми у него по-хорошему, за всех он заботится, но дома – бардак. Никак не хотел стать наставником, но люди упросили. Ето был мученик, Таисья с Фроськяй изводили как могли его. Об нём осталась хорошая память. Бывало, аккуратно подойдёт и скажет:

– Данила, слухи идут – на базаре выпил.

– Да, не отпираюсь и не прятаюсь.

– Но сам знаш, подходют праздники, а ты не вместе. Давай, примись, пока люди не знают.

– Да что, опять шпионы?

– Получается так.

– Дак я же вместе не молюсь.

– Вот я и заботюсь об тебе, охота, чтобы ты был вместе. Сам знаешь: грамотный, красиво читаешь, хорошо поёшь.

– Ну ладно, что хвалить.

– Да я не хвалю, ето правды.

– Ну ладно, разошёлся.

И приходилось приниматься и доржаться, но случаи с друзьями, опять закон нарушали. Но я чётко понимал: напоганился – не смей поганить никого, будь не вместе и не лицемерь. После 1984 года, вам рассказывал, стал всё анализировать и всё читать: всё-всё-всё, все веры, все секты, масонство, разную философию, рассказы, анекдоты, газеты, политику, всю рекламу, новости – да всё, что попадало под руки. Пересмотрел фильмы сколь мог, и всяки-разны – и как я не буду после етого религиозным? Но меня надо понять, я никому не доверяюсь, с каждым днём вижу, сколь фальши в народе, и стараюсь быть недоступным.

Мале́нькя скажу о базаре. Святой Никон Черногорский правильно сказал: всё зависит от нашей совести. Ежлив твоя совесть позволяет тебе брать с базару – бери невозбранно, оно уже чисто, купляй, очищается. Ежлив совесть говорит: «Погано», лучше не бери – погрешаешь. Ежлив твоя совесть позволяет, никому не внушай, что ето можно или нельзя, да не отдать за ето ответ. Но ежлив совесть позволяет, а ты взял да воздоржался ради Бога, за ето мзда тебе будет на тем свете от Бога. А в харчёвках – ну, в ресторанах – никак же, должен исправиться. Иоанн Златоуст сказал: «Легче в уста, нежели из устов».

Моряки довели себя до того, что Марфа сказала:

– Пускай убираются, больше невыносимо.

– Хорошо, но выгони ты их сама.

– Ладно.

Пришла и сказала:

– Я не хочу, чтобы вы больше у нас работали, никакой пользы с вас нету, и мужику работать не даёте.

Оне ждали от меня защиты, но я сказал:

– Ребята, она така́ же хозяйкя и имеет таку́ же праву, как и я, и сами видите: работа стоит, так что не обидьтесь, она права.

Мы их расшитали, оне ушли к Иону, Иона не принял, тогда оне уехали на порт, потом в Буенос-Айрес, хто из них запился, а хто сумел вернуться в Россию. Один Игорь остался, взял у Иона сестру Соломею. Витя уехал в Ушуая, поваром нанялся, Вова в Россию уехал, Валера и Дима в Буенос-Айресе запились.

 

22

Мы набрали в городе рабочих и возили их каждый день. Но ето не рабочи: ленивы, с горям пополам собирали да сдавали, Каталино всегда говорил: «Каки́ аргентинсы ленивы». Етот год морозы рано пришли, пол-урожая на пашне осталось, мы заработали, но не очень. В консэ урожая приезжает Василий Немец, но Иона тут как тут, давай его приглашать. Что он ему внушал, не знаю, но, когда мы стали просить, чтобы он нам продал трактор, он отвечает:

– А я уже его продал Миронке Кузнецову.

– Дак как так, а договор?

– Да я к вам с другим предлогом.

Но хитрый же, а он уже Марфу и детей проагитировал, Марфе:

– Твоя мать передаёт вам поклон, Николай с Александром купили пятьсот гектар под нову деревню, что вы будете скитаться по арендам, и детя́м будет есть где праздновать.

Марфа, дети за Василия:

– На самом деле, хватит скитаться, всегда мечтали жить в деревне, вот нам и шанс.

Я возразил:

– Да мы там не нужны.

Василий:

– Данила, покорись Николаю, и всё будет хорошо, он милостливый, после аварии толькя он мне и помог.

– Но у нас договор с хозяином на три года.

– Да не переживай, Иона уже с твоим хозяином до́говор ведёт.

Я ничего не ответил. Но когда Немец уехал, стал семье говорит:

– Вы что, сдурели, вам ишо мало горя от етих людей?

Ни в каки́: поедем и всё! Дети:

– Вовсе не с кем праздновать.

Я спомнил свою молодость – и на самом деле, детей жалко. Но как быть? Знаю, что ехать надо в осиноя гнездо. Трактор Немец продал. Что делать? Уезжать неохота, устроились хорошо. Поехал к хозяину, стал спрашивать:

– Неужели правды вы хочете арендовать Иону земли́?

Он смеётся и говорит:

– Даниелито, вам всем хватит.

Я говорю:

– Но с Ионой я не собираюсь работать в суседьях.

Он:

– Да что ты, всё будет хорошо.

– Вы не знаете Иону.

Так всё осталось. Я поехал к тяте с мамой за советом, рассказал, оне обои сказали:

– Данила, хватит бегать, живи себе спокойно.

– Но как, Немец трактор продал, Иона у моего хозяина землю арендовал. Сами знаете, что ето будет. – Молчат. – Марфа, дети собрались.

Мама говорит:

– Но съездите, а здесь ничего не продавайте, оставьте всё у нас вон в бараке.

Тятя говорит:

– Не знаю, выдюжишь, нет. Чижало с такими людьми жить, насмотрелся я на Игнатия да на Иону, но смотри сам.

Ну что, придётся ехать.

Степан Карпович уехали в Бразилию в Масапе к сыну, Степан Карпович уже похварывал, весь изнадсажённой, работать не может, вот и решили уехать к сыну.

Наставника выбрали Тимофея Сне́гирева, тридцать три года, молодого, безграмотного, но порядочного. Тут приезжают его ро́дство, дяди-тётки, хотели собрать тайный соборчик. Тимофей и ета кучкя – тайные спасовсы. Пригласили брата Степана и передали, чтобы Степан и мене́ сообчил. Ну вот. Когда я от тяти с мамой приехал, чтобы Степану свою аренду отдать и своего рабочего Каталино передать, Степан с радости всё ето принял и жалел, что мы уезжам, он тоже сказал:

– Не знаю, выдюжишь ты или нет, ето идивоты, ну, смотри сам.

Я тоже дал ему совету:

– Братуха, переходи на совремённую технику и сей больше помидор. Сам видишь, хто сеет много, тот и живёт.

Он так и сделал. И тут мне рассказывает:

– Тимофей в воскресенье собирают тайный соборчик, и меня пригласили, и тебе поклон передают.

– А хто оне?

– Тимофей Сне́гирев, Кипирьян Матвеев, Андрей Иванов, Иремей Пятков, и нас с тобой приглашают.

– Степан, ето же опять шишиканье и раздор.

– Да, походит так.

– Братуха, ты меня прости, но я ненавижу ети кучки.

Поговорили, так и осталось. Поехал домой, думаю: «Да всё буду терпеть ради деток, всё равно всем угожу Николаю. Что будет, то и будь». Приезжаю домой, даю своё согласие, дети радуются. Ну, собрались, груз перевезли к тяти с мамой, составили всё в барак и уехали в Уругвай.

Бочкарёв Антон, Ульяна Черемнова ишо до нас занялись вышивками во всёй Аргентине. Но Ульяна – ето настояща цыганка и коммерсантка, у ней ничего не пропадёт, всё она продаст, и втридороги, никого она не пожалеет, толькя бы ей было бы хорошо. А Антон – ето ветерок. Ульяна взялась учить по всей стране, запатентировала ето художество, договорилась с фабрикантами в Бразилии брать оптом нитки, брала в Бразилии у одного хохла оптом иголочки. В Аргентине открыли мастерскую делать пяльчики и наняли Кондрата Бодунова, Кондрат был поставшиком пяльчиков, составлять рисунки тоже нанимали, учить она брала дорого, матерьялы продавала втридороги, ей не нужны были профессионалы, ей надо было продать. Взяли хорошу машину и ездили по всёй стране. Оне быстро разбогатели, но что случилось дальше – узнам.

Антон Шарыпов с Акилиной разошлись и уехали в США.

 

23

Приезжаем в Уругвай, тесть живут в дядя Федосовым дому. Конечно, расстроились. Дядя Федос помешался умом и сидит на цепе́. У меня сердце сжалось, и не верится: не может быть, мог быть всемирным судьёй, а вижу на цепе́… Подхожу, здороваюсь:

– Дядя Федос, узнаёшь?

Смотрит:

– Нет.

Я говорю:

– Я зять Фёдора, Данила.

– Не знаю. Повешали каку́-то цепочкю, дёргаю-дёргаю, не могу отвязать.

Мне сделалось худо: грязный, косматый, вонючай, избушка мало-мальна. Иду к тёще, спрашиваю:

– Почему дядя на цепе́?

– Да убегает, тот раз искали два дня.

– А почему грязный, вонючай?

– Да надоел уже.

«Ах ты, – думаю, – с-сука! Мало ли он вам добра сделал в жизни?» Иду к тестю, спрашиваю:

– Почему такой дядя?

У него слёзы на глазах:

– Нихто за нём не хочет ходить.

– А ты сам?

– Да приходится.

– Но за ето ответ надо будет отдать.

– Да знаю.

Я старался не встречаться с дядяй, не мог ето видеть. Вмешиваться – будет проблема. Мы мало у тестя прожили, но успели увидеть, как тёща обращается с дядяй: ругает, бьёт, и он всё тихо-кротко терпит, и нигде его не слыхать.

Николай тоже у тестя, по-прежняму надсмешки, издёвки. Ну что, приходится терпеть. Тёща говорит:

– Проситесь в нову деревню, скоро будем усадьбы нарезать.

Стал просить у Николая, кланяюсь в ноги:

– Ради Бога, Николай, прими в вашу деревню.

– Да я не один, надо Александра спросить, мы синьцзянсов не хотели, нам самим мало.

– Но мы же свои, наши жёны сёстры.

– Ето ничего не значит.

– Николай, смилуйся, – опять поклон, – ради Бога.

– Ничего не обещаю. – Опять поклон. – Не кланься.

Что, Николай всех задарил, всех подкупил, его приглашают, пиры ему ставют, Николай в почёте, Николай набожный, милостливый, святой, а он ходит всех учит, его слушают со вниманием. Я ишо подходил два раза́ к нему с просьбой, но никак. Ну что, что-то надо делать. Пошёл к Александру Мартюшеву, ето будет Чупров зять, брата Степана свояк, человек скромный, в Аляске овдовел и взял Лизавету Ивановну Чупрову, от первой жены два сына и дочь – Колькя, Пашка и Фетинка. Стал у Александра проситься, он не против, но говорит:

– Я со своёй стороны все усадьбы уже отдал, сам видишь, сколь Чупровых. Просись у Николая.

– Но как просить, три раза́ просил, и не тянет и не везёт.

– Куда он деватся – просись.

Ну, я ишо подошёл к Николаю – нет результату. Ну что, поступать будем по-разному. Слышу, что на сельскоя хозяйство дают хороший кредит, директор банка хороший, наших хорошо знает. Обратился к нему, попросил кредит купить трактор и диски, он выслушал:

– Хорошо, поможем, принеси контракт на землю, тогда обсудим.

Поблагодарил, поехал в Гичён, узнал, у кого земля близко около будущай деревни. Нашлась земля два кило́метра от будущай деревни, арендовал пятьдесят гектар земли, домишко старый, но ничего, можно жить, речкя вряд Гуажябос. А под деревню купили – называется Ринкон-де-лас-Питангас, она стоит на реке Кегуай, город двадцать два кило́метра Гичён. Сделали контракт на землю, с етим контрактом пошёл в банок, банок вырешил одиннадцать тысяч долларов.

– Принеси до́говор трактора и дисок.

На счастья, нашёл хорошай трактор «Массей Фергусон», семьдесят лошадиных сил, подоржанной, но в хорошим состоянии, наработанной семь тысяч часов. Ну, ето хорошо, ишо может проработать четыре-пять тысяч часов. Диски новы, за ето всё просют шестнадцать тысяч долларов, срядились на пятнадцать тысяч долларов. Приезжаем в банок с до́говором, банок выдаёт деньги, берём трактор с дисками, диски гидравликовы шикарны, оставляю у них и еду домой.

Приезжаю домой, новости: в деревне смеются – Зайчишка, хто ему даст кредит, ни земли, ни гарантий. Дети говорят:

– Марка Чупров нам говорил: «Зайчаты приташились, хто за вас будет отдавать?»

– Дети, терпите!

Марфа спрашивает:

– Ну, как у тебя дела?

– Хорошо. Землю арендовал у Питанги, на берегу Гуажябос, трактор купил с дисками, завтра надо будет отдавать последни деньги, банок вырешил одиннадцать тысяч долларов, а покупка на пятнадцать тысяч долларов.

– Ты что, правду говоришь?

– А что, вру? Завтра поедем, тестя попросим, он вас увезёт, а я погоню трактор, как ни говори, сто десять кило́метров, но надо гнать.

– А в деревне смеются.

– Да пускай смеются. Хто смеётся последняй, смеётся красивше.

На другой день выехали, я на тракторе, Марфа с детками с тестям. Приезжаю вечером домой, всем радость, трактор хороший, руль гидравлишный, речкя близко от деревни.

– Марфа, что будем делать? Остались без копейки, всё отдали за трактор.

– Не знаю, смотри сам.

– Вот что, давайте молиться Богу, Бог поможет.

И каждый день утро и вечер все молились.

 

24

Ето было за неделю до праздника Пресвятой Богородицы Успение. Поставили сети, утром поймали мешок рыбы, говорю Марфе:

– Марфа, поедем с Андрияном по суседьям, а может, рыбу продадим, может, хто-нибудь наймёт работать на тракторе.

Помолились, благословились и поехали, стали спрашивать у суседьяв, хто нанимает работать на тракторе. Нам сказали:

– Поезжайте к Кириченкиным, оне нанимают.

– Ого, повезло, русски! А где оне живут?

Нам рассказали: восемь километров отсуда. Ну, поехали. Приезжаем. Сразу видать, порядошный хозяин. Выходют, здороваемся, по-русски не говорят. Говорю:

– Ишшу работу на тракторе с дисками.

– Сколь берёшь?

– Люди берут двадцать пять, двадцать два доллара за гектар, а мы берём двадцать долларов гектар.

– А когда можешь приехать?

– Да хоть сёдни вечером.

– Хорошо, приезжай завтра, я с сыновьями поговорю, у их тоже надо дисковать.

Мене́ мужик понравился, простой, вежливый, разговорились, я им рассказал своё переселение и как нам чижало в сию минуту.

– Но мы очень вам благодарны, мы поймали рыбы, хотели копейкю сделать, но за вашу добродетель забирайте всю и поделитесь со своими сыновьями.

Старик увидел селый мешок рыбы, бесплатно не берёт, а я деняг не беру, но сказал:

– Посидите.

Старуха пошла наложила нам картошки, луку, рису, муки, поймала три курицы, петуха, старик принёс овечкю, говорю:

– Зачем ето всё?

Он говорит:

– Возмите, мы знам, как приходится жить в трудных ситуациях, нам тоже несладко пришлось в жизни, были православными, но жизнь заставила быть субботниками, ну что поделаешь.

Приезжаем домой, Марфа увидела всё и заплакала, и я не вытерпел.

Утром рано с Андрияном уехали на работу, взяли постель, продукту и дисковали день и ночь по очереди. За четыре сутки мы сделали чистыми шестьсот долларов, приезжаем домой весёлы, праздник встретили слава Богу. После праздника так же день и ночь работали, работа была и у сыновей: Педро, Ариел, Хакобо, оказалось, угодили очень хорошие люди, самого звали Федерико. Все наши заработки мы повёртывали на свою аренду. Посеяли кукурузы и пять гектар бакчи, но бакча без поле́ву уже не то. Как-то раз свозил своих девчонок к Кириченкиным, старуха надавала им куклов. Приезжам домой, Алёнка бежит к матери: «Мам, мам, у Кикирикиной старухи маленьки цыпляточки!»

Приезжает Николай с Палагеяй вечером, поужнали, дети помолились нача́л, подходют ко мне, прошаются и благословляются, также к матери, утром также. Николай не вытерпел и сказал: «Ишо не лучше, у таких людишек ишо и дети прощаются и благословляются!» Мы с Марфой переглянулись, ничего не сказали.

Оне купили землю, но с документами была проблема. Хозяева етой земли уже умерли, а остались дети, и некоторы из них не хотели подписывать, вот и надо было побегать. Продал им ету землю Хулио Дупонт, переродок франсузов, парень очень умный, обходительный, мы с нём сразу подружились, он занимается продажей, землёй и машинерияй. Николаю пришлось хошь не хошь меня просить, чтобы помог, в переводшики, но сам не просил, но послал тестя.

И у тестя тоже проблема. Когда была авария, сын и дочь погибли и машину потеряли. Оне не хотели суд открывать, считали, что грех, но тот, хто убил, суд открыл, и тестю сказали: «Бери адвоката, не то будешь платить за весь суд». Оне узнали хороших адвокатов, «Бергер и Бейс» компания, ети адвокаты проверили всю експертизу и сразу поняли, что суд на ихней стороне. Суд был следующий. Наши ехали на пикапе с границы, мост был узкий для одной машине, знак преференции был – хто едет в столицу, после моста подъём в гору, мост сто метров. За пикапом шёл мотциклет, за мотциклетом легковая, пикап зашёл на мост, с горы спускается грузовик простой, шёл быстро, но без тормозов, на середине моста поддел пикап и тащил семнадцать метров, мотциклет хотел отвернуть, но не успел. Мотциклет измяло, водителю обои ноги изломало, и улетел под мост, легковую помяло, но пассажиры уцелели. Когда мы приехали, суд шёл, но некому было на него ездить. Василий Немец разорялся, что грех судить, роптал на тестя: «Какой наставник, суд открыл!» Вот и надо было на тракторе наниматься, бакчю ро́стить, за кукурузой ходить, землю выкручивать, на суд ездить да ишо помогать строить Николаю дом, барак, баню. Дерево им нашёл у Кириченковых, два гектара евкалиптов на столбы землю городить, брусьи, доски, ри́пы, лес пилили, возили на лесопилку и обратно и етим строили. Кириченкиных ребят выпросил, чтобы обгородили всю деревню.

Ишо жили в Аргентине, я уже пил реже и реже, приехали в Уругвай, я совсем бросил пить, потому что стал похварывать. Николая ето раздражало, он не мог терпеть, что я не пил, он везде проповедовал, что пьяница, а тут не пьёт. А тут, как назло, тесть упрашиват, чтобы после моления я подбирал поучения и читал. Я не хотел, отпирался, но тесть настаивал, пришлось согласиться. За неделю приготовишь, а в праздник читашь, старался подобрать наилучших поучениев, и большинство для молодёжи. Моя цель была такая: чё учить стариков, оне много знают, надо молодёжи внушать добро – и в будущим будет добро. Ето продолжалось год, молодёжь стала стараться, стали учиться читать, петь. Тестю и Александру Мартюшеву ето нравилось, но Николай и Немец негодовали. Бывало, сядешь с Николаям в машину, и начинает капать:

– Вот синьцзянсы таки-сяки, колдуны, пьяницы.

Как-то раз не вытерпел и сказал:

– Да, я коренной синьцзянин, вот документ, и посмотри, вот написано: Синьцзян.

Чу́дно, что ето слово так может подействовать. Он везде говорил:

– Посмотрите, как он гордится, что синьцзянин.

Мне смех. У меня волосы уже падали в то время. Как-то едем, он говорит:

– Га-га-га, а у нас лысы-то все на почёте, га-га-га, а лысы-то все блядуны.

Я недолго думавши говорю:

– Да, святый Николая, Апостол Иоанн Богослов, Паисий Великий – все блядуны.

Он как оши́харит:

– Нет-нет, оне были девственники!

– Нет, ты сам сказал: оне блядуны.

Сколь он потом жалобился:

– Вы посмотрите, как он меня поддел.

А раз едем, говорит:

– Сколь пьяницы ни бросали, всегда вёртывались на ту же точкю. – И ишо добавил: – Посмотрю, как ты будешь своих детей женить и отдавать.

Меня поразило: в етим человеке ноль добра, одно зло.

Оне жили: тесть, Николай, Александра, Немец – в старым дому и молились там же, а дома строили полтора кило́метра, где основали деревню. Проект деревни нихто не смог сделать, чертили-чертили, и никак не подходит. Я взял, дома сделал проект, показал, всем понравилось. Николай с Немцем опять злятся.

 

25

Как-то раз отмолились, говорю:

– Мужики, послушайте, у вас дорог нету, електрики нету, будете работать с банками – вас нихто не знает, хочете провести воду – и не знаете как. Давайте сделайте небольшой пир, пригло́сим властей, интендента, министра по енергетике, директора банка, властей разных проектов, местных властей – сами себя покажете и с властями познакомитесь, тогда у вас всё пойдёт как по маслу.

Идея всем понравилась, но Николай ежи́тся, согласия не даёт, говорю:

– Но вы же сами меня просите туда-сюда, а я вам хочу всё зараз сделать, лучше етой идеи нету.

Все заговорили:

– Да, ето правды.

Смотрю, Николай согласился и даже берётся сам за ето. Стал советовать, как лучше сделать, говорю:

– Хорхе Ларраняга – интендент, будущай кандидат пресидента, Марио Карминати – министр енергетики, бывшай интендент, нашим хорошо помог, дороги провёл, електрику провели, земли дал. Ети два лица са́мы главны, остальные полпроблемы.

– А чем угощать?

– Угощать русскими блюдами и хорошай бражкой.

– А будут оне пить?

– Будут пить да ишо хвалить, но надо купить дорогого вина и виски. Не заботьтесь, оставьте в мои руки.

– Ну хорошо, действуй, толькя сообчай.

– Ладно, хорошо.

Я знал, что Хулио Дупонт на всё молодес, приехал к нему, весь план ему рассказал, он выслушал:

– Даниель, ну молодец, лучше некуда.

Говорю:

– Помогай, знаю, что ты всё сможешь организовать, и куда обратиться?

Смеётся:

– Твоя идея мне понравилась. Как ни говори, етим людям помоги – оне много местным покажут, как работать. Слушай, к Марио Карминати контакт у меня есть, здесь чиновник по животноводству, друг секретарши, он мене́ друг, поехали к нему. А к Хорхе Ларраняга у меня прямой контакт.

– Ну и отлично.

Приезжаем к етому чиновнику, а он мене́ уже знакомый, хороший парень, выслушал, тоже схватился за ету идею. Он давай звонить секретарше Марио Карминати, та выслушала, ответила «постараюсь». На другой день с Хулио Дупонт поехали в Пайсанду, Ларранягу не захватили, он был в Монтевидео, зашли к чиновникам: Хорхе Дигиеро – директор дель медио амбьенте, к Рикардо Монтаубан – директор дель десарольо, к директору банка. Всё объяснили и сказали:

– Будем всех вас приглашать на праздник.

Оне одобрили. Местных властей тоже объехали и стали готовиться и организавывать встречу, заняло ето месяц.

Мы на тракторе у Кириченкиных заработали в сезон, свой посев сделали и насобирали на годовалу квоту в банок, за кредит две тысячи пятьсот долларов, кредит был на пять лет. Кукуруза угодила хоро́ша, но цена ни́зка, бакча не очень без поле́ву, да и на рынке ничего не стоит. А мы нет-нет да и сетки поставим, рыба в цене, как поедешь – на двести – триста долларов. Нам ето понравилось, и мы чаше стали рыбу продавать.

За нами стали амбьенталисты сле́дить, стали заявлять. Как-то раз приезжаем, смотрим, едет полиция. Подъезжает и говорит:

– Пожалуйста, больше рыбу не привозите, а то заявляют, и нам надо будет действовать. Извините, нам охота с вами по-хорошему.

– Большоя спасибо, что известили.

Приезжаем домой, я задумался, что делать: на посевы не могу расшитывать, бакча не в цене, с наших помощи никакой не жди, толькя даром всё сделай. Думаю: а как все рыбаки рыбачут во всёй стране?

У нас уже в 1994 году ишо сын родился, назвали Никита.

Приезжаю в Монтевидео, иду в отделение сельскоя хозяйство, спрашиваю, где решаются вопросы по рыбалке, дали адрес, прихожу, название ИНАПЕ – институто насьональ де песка, захожу, спрашиваю, меня посылают на второй етаж. Подхожу, спрашиваю начальника, подождал минут тридцать, подходит низенькяй человек в очкях, суровый, спрашивает:

– Что надо?

Говорю:

– Извините, у меня семеро детей, долг в банке, бакча ничего не стоит, чем-то надо кормить детей, стал рыбачить и рыбу продавать, но мене́ запретили, и нам нечего кушать. Как можно получить разрешение на рыбалку?

Он отвечает:

– Мы просто давали разрешение, но чичас законы изменились, и вы доложны курс сдать. Курс сдадите, принесите документ на лодку, и мы вам выдадим разрешение.

– А где курс сдавать?

– Где живёте?

– Департамент Пайсанду.

– Хорошо, иди в Пайсанду, префектура наваль, там экзамен сдашь.

– Да, я понял, большоя вам спасибо.

Ну, слава Богу, есть выход.

Приезжаю в Пайсанду, иду на порт, захожу в префектуру наваль, прошу начальника, жду, выходит, здоровается: «Что надо?». Всё подробно и умильно рассказываю и убедительно прошу, чтобы помогли. Его тронуло, он говорит:

– У нас три раза в год экзамены сдают, но вижу твою ситуацию, хочу тебе просто помогчи. Вот законы, что надо учить, вытвердишь – приходи, принеси справки, больнишна о здоровье, справку о несудимости, справку место жительства, документы и фотографии три на четыре, четыре штуки.

– А лодку как?

– Кака́ у тебя лодка?

– Самоделашна.

– Принеси квитанцию, где брал матерьял.

– Хорошо. Большоя вам спасибо, вы даёте моим деткам кусок хлеба, ишо спасибо.

Смеётся:

– Желаю успеха.

Ето был лейтенант Мендоса.

Ну, я взялся изучать и справки собирать. Обои деревни хохотали: «Выискался капитан!» Я молчал, а своё вёл. Через месяц всё собрал, выучил, привёз все справки и лодку. Лодку смерили, екзамен сдал, всё хорошо прошло, сказали: «Через два дня приходи». Прихожу через два дня, получаю книжку – не простую, а «патрон де песка артесаналь», и документ на лодку. Вот тебе и капитан! Приезжаю домой, беру детей и Марфу и показываю:

– Вот вам наворожили, незнамо получил книжку самого высокого ранга, а люди смеются: нашёлся капитан!

Сразу в Монтевидео, иду в институт, сдаю документы, начальник поздравляет, делают ксеркопии и говорят: «Подожди». Подождал три часа, приносют временноя разрешение на четыре месяца, а через четыре месяца посулили на четыре года.

Приезжаю домой, беру лодку, сети – и на рыбалку. Поймали хорошо, на базар, приезжаем, стали продавать. Я уже знал, хто заявлял. Смотрю, обои идут, говорю:

– Покупайте рыбу дёшево!

Оне улыбнулись, ничего не сказали и ушли. Я говорю Марфе:

– Ты постой, а я сбегаю в полицию, оне недаром улыбнулись.

Прихожу в полицию, показываю разрешение, полиция говорит:

– Давно бы так. – Ишо говорим – звонок, заявление, офицер отвечает: – Слушай, мы ничего не можем сделать, у его всё в порядке, разрешение с самого министерства с Монтевидео, извините, он работает легально.

Благодарю и спокойно иду на рынок. Так и пошло у нас, чаше и чаше стали рыбачить.

 

26

С Боливии приезжает парень, Мартюшев Давыд Иойлевич, встретились в Пайсанду на автовокзале. Парень едет к нам в деревню, узнал, что я туда же, обрадовался: «Поехали вместе!» Ничего парень, разговорчивый. Прошло три месяца, парень высватал у Алексея Чупрова дочь Екатерину.

Приходит свадьба. На первый день вечера подходит ко мне тесть с обидой и жалобится.

– Что с тобой?

– Да ребяты чуть не набили.

– А за что?

– А хто их знает.

– Чичас разберусь.

Он рад:

– Толькя на тебя и надёжда, зятёк.

Ишшу ребят, смотрю, оне подходют к чупровской ограде, останавливаю, спрашиваю:

– Ребята, в чём дело, почему к старикам лезете? – Стоим на расстояние в двух метрах.

– А хто жалуется?

– Да тесть.

– Да етому блядуну дать надо!

И подходит сват Иван Чупров, он слыхал, и сразу с верхной полки:

– Не заставай за своёго тестя, знам мы его хорошо.

– Сват, отойди, без тебя разберёмся. – Он пушше. – Сват, пожалуйста, уймись.

Ребяты почувствовали силу, напряглись, я чувствую, воздух накаляется. Сват Иван стоял с правого бока, чуть поболе метра. Как получилось – не знаю, но я так быстро развернулся и дал его в подбородок, он улетел два метра и без памяти. Всё затихло, ребяты:

– Данила, прости Бога ради, мы драться не хочем, – и ушли.

Я опешил: никогда не дрался, и их было шестеро. Свата Ивана привели в чувство, и выяснилось, что тесть хватался девчонкам не за подобно место на свадьбе, и девчонки рассказали ребятам, ребяты хотели его избить, но народ не дал, вот он и пришёл к мене́ жаловаться. Когда я узнал всё: «Да надо тебя было избить, змеёшка, да ишо наставник называешься!»

Суд шёл два года, судья предлагал виновнику по-хорошему расшитаться за аварию, он никак не хотел. В консы консах суд решил тестю вернуть матерьяльный ушерб в размере восемнадцать тысяч долларов, тесть за покойных ничего не требовал, но суд сделал приговор на сто сорок восемь тысяч долларов, и виновника лишили свободы на два года, а деньги адвокаты поделили. Немец захотел получить за аварию, но ему нисколь не дали, потому что он был против суда.

Когда сделали пир властям, все уже жили в своих новых домах. Нам дали старый дом, мы уже там жили, а молились у Николая на ограде. Построили временною моленну, и поучения я уже не читал, отказался, потому что Николаю и Немцу ето было не по глазам, оне злились. Тесть упрашивал, но я не соглашался.

Праздник получился удачный, вороты разукрасили цветами, властей стретили с хлебом-солью, молодёжь была разукрашена по-празднишному, властей поприветствовали вежливо. Во всём помогал мене́ Дупонт. Пришлось мене́ выступить поприветствовать, объяснить, зачем приглашёны, поблагодарить за ихно присутствие, посадить всех за стол и открыть пир. Марио Карминати и Хорхе Ларраняга не приехали, но послали своих доверенных лиц, было всех двенадцать человек, окро́мя водителя. Знакомство было хороше, и ето открыло хорошие перспективы, стало всё доступно. Власти довольны уехали, сказали: «Что надо – заходите, будем помогать». На пир приезжали два антрополога, мужчина и женчина, с университета – универсидад де ла республика, Ренсо Пи Угарте и Мариель Сиснерос, оне всё заснимывали и записывали.

Но етот пир для меня был роковым. Всё стало готовиться тайно, я что-то подозревал, знаю, что с Николаявой стороны большая зависть: какой-то Зайчишка знается с такими людями и везде передо́м, но терпел и виду не показывал. В консы́ конса́х Николаю пришлось дать нам пол-усадьбы в размере семь гектар, но он не хотел, дал скрозь зубов.

Донеслось до меня, что Николай и Немец катют меня масоном: как так у его получается так быстро и хорошо, ето неспроста, масон и всё, гнать надо его отсуда. Идивоты, думают, что всё ето легко! А сколь я ночей не спал, чтобы всё делать без ошибок, и сколь заботы и нервов утрачено на ето! Да, говорить-то хорошо! Думашь, как ты: обходишься по-собачьи со всеми и думаешь, что тебе двери откроют? Нет, не так: будь хорошим дипломатом, и тебе будет всё доступно.

У Николая очень вредныя привычки. Раз приезжаем в Пайсанду, заходим в строительный магазин, хозяин магазина еврей, хороший приятель всем нашим русским, даже говорил по-русски, имя его Моисей Вульф. Заходим с Николаям, и что же он настроил? Взялся срамить всяко-разно Моисея. Мене́ стыдно:

– Николай, нельзя так!

– Нельзя? Проклятыя жиды, распинали Христа, да ишо молчи?

– Николай, хто-то сделал, но не все же виноваты.

– Не виноваты? Замолчи!

Вижу, как Моисей с лица сменился, но виду не показал. Сделали покупку, он деньги ему бросил на пол, я подобрал и отдал Моисею и тихо сказал:

– Не обращай внимание на етого дурака, и извини.

Он улыбнулся и покачал головой. Мы за ето с Николаям поспорили. У Николая привычкя деньги бросать на пол, чтобы унизить человека. Раз Хулио Дупонту за его услуги так же бросил деньги на пол, да ишо ха-ха-ха. Хулио виду не показал, поднял, но потом мене́ рассказывает:

– Когда он бросил мне деньги, у меня даже в желудке повернулось, хотел бросить ему в шары, но вытерпел.

После праздника выхлопотал, сделали им дороги. Всё ето вышло в газетах и в радиве, опять Николай разоряется. Добыл им проекты воду провести, фрукту, виноградник засадить, и через чиновника по скотоводству, через секретаршу добился аудиенции к Марио Карминати, 23 декабря в 14.00 часов п. м. Сообчил Николаю, Николай:

– Я сам поеду, что же за министр.

Хорошо, поехали. Но когда поехали, он поехал в шлёпках, в грязных брюках и рубашке. Думаю, ну, приедем в Монтевидео, переоденется. Приезжаем в Монтевидео, подъезжаем к зданию, говорю:

– Николай, переоденься.

– Ишшо бы! А за что?

– Но как, нехорошо же, неприлично, надо бы искупаться, переодеться.

– Ха, я на работе.

– Ну как хошь.

Подходим к зданию. Все выходют из здания, нас не пускают, говорят:

– Куда вы, администрация закрыта, не видите, что все выходют. Сегодня 23-е, 25-го Рожаство, нихто с вами разговаривать не будет.

– Нас ждёт Марио Карминати, и мы едем за четыреста кило́метров, у нас аудиенция в 14.00 п. м.

Охрана позвонила и немедленно нас пропустила. Подымаемся на восемнадцатой етаж, нас стречает секретарша Ругия, проводит в приемнаю. Встреча с Марио как старыя друзья, хотя и незнакомы.

– Ну, что вас привело, говорите, время у нас мало.

– Дон Марио, отец наш, вы уже нам много помогли, но у нас основалась новая деревня, и енергии нету, вот мы и пришли к вам с просьбой: пожалуйста, помогите.

– Енергия у вас будет через шесть месяцев, и извините, что не смог приехать к вам на праздник. Мне передали, что праздник был замечательный, благодарим. Хто из вас Даниель?

– С вами говорит Даниель.

– Приятно познакомиться.

– Взаимно приятно познакомиться. Слышим про вас, сколь добра оказали стране, и восхищаемся.

– Что сделаешь – така работа.

– Передавайте привет другу Филату Зыкову.

– Благодарим.

– Ну, большоя вам спасибо, и за ваше время.

– Да не за что, счастливого вам пути.

– Спасибо.

Вышли, я был рад, что так удачно получилось, Николай виду не показал, но в обратну путь был невесёлой и неразговорчив. Думаю: что с нём? Но когда приехали домой, поднял збуш, что я действительно масонин, шпион и предатель и гнать меня надо с деревни. Я узнал – ахнул: за моё старание вот чем плотют, и нихто не хочет защититься, и всё заодно. Одна Марфа да детки – переживали и терпели.

Тут подъехал Павел, Николаяв брат. Ето зверь, а не человек. Жена у него синьцзянка, когда она за него вышла, он запретил вконес ей, чтобы она зналась со своим ро́дством. Бедная женчина сколь пережила от етого идивота! Очень гордый, я не я, сидит и злорадно рассказывает:

– Да мы етих бродяжек прямо в моленне мокрыми верёвками пороли, аж кровь сса́ла! – И смотрит прямо мне в глаза.

Думаю: проклятый ты Диоклитиян-мучитель, недаром у вас и получился раскол! Ето произошло в восьмидесятых годах: беззащитных людей избивали мокрыми верёвками, дошло до того, что получился раскол, третья часть старообрядцев ушло в Белокрыническую иерархию. И по всей информации, Коля и Паша были первыми мучителями, ето страшные диктаторы.

На днях приходит Павел, я сети насаживал. Он ни здорово ни насрать, а сразу с первых слов:

– Знашь что, я пришёл лично к тебе, ты масон, шпион и предатель, опростай деревню! Нет – меры примем. – Повернул и ушёл.

Я в шоке, не знаю, что со мной делалось: белел ли я, краснел или чернел – не знаю. Но пришёл домой весь в слезах, Марфа, дети: «Что с тобой?». Я рассказал, Марфа в слёзы. На другой день я в город, и четыре дня прогулял у Димитрия-хохла, фотографа, тестява друга, он овдовел и очень пил. Приезжаю домой, Марфа:

– Что с тобой?

Я заплакал:

– Сердце не выносит, испоганился и четыре дня гулял.

Тесть поехал в город, узнал, что я гулял, не пришёл ко мне поговорить, он знал, что происходит, но пошёл к Николаю рассказал, а тому то и надо: как бы зацепиться.

Подходит Пасха, тесть просится на рыбалку, ему надо было деняг. Поехали. Наша лодка, сетки, лисензия, я, Андриян, тесть и Тимофейкя. Поймали хорошо, тесть поехал сдал; мы рыбачили, на другой день поймали мало, сдали, стали деньги делить. Тесть говорит:

– У нас два рыбака и машина, нам за ето два пая, вам один.

Думаю: «Хорошо, буду знать, с кем имею дело». Он довольный, ишо приговаривается:

– Да, хорошо заработали, ишо бы надо съездить.

Говорю:

– Да, обязательно, – а на уме: – Хватит.

На рыбалке ждал, чтобы тесть начал разговор, что случается в деревне, он обязан как наставник. Но ето не произошло. Значит, лицемер, вот почему в старой деревне все его ненавидят.

К самой Пасхе приезжает к нам в гости тятя и сестра Степанида, узнали таки́ новости, удивились, тятя говорит:

– Простись, нехорошо жить во вражде.

– Тятя, хорошо, что ты здесь, сам всё увидишь.

На Пасху Христову вечером пришли молиться, отмолились вечерню, я вышел на круг и говорю:

– Николай, я хочу с тобой проститься.

– Како́ с тобой прошшение, тебя не прошшать надо, а гнать! Ты жид, масонин, предатель, уходи отсуда!

Тесть, Александра:

– Николай, так нельзя, такой праздник!

– Никакого! Пускай уматыват! – Кланяюсь ему в ноги, кричит: – Уходи, предатель!

– Николай, ради Бога, давай простимся.

– Сказал, уходи – и уходи, и опростай нашу деревню!

– Николай, прости меня Христа ради, а тебя Бог простит. – И вышел и ушёл.

Тогда тятя понял, в чём дело:

– Да, ужасно.

Но ето для нас была не Пасха, а горя.

После Пасхи сестра просит:

– Возми Николая на рыбалку. – Мужа.

– Ну что, возму. Знаю, что он хороший рыбак.

– Да, а то он ничего не делает, толькя пьёт.

Я собрался с ними привезти груз и Николая привезти. Приезжаю туды, а там новости. У тяте с мамой была баня вряд с бараком. В гостях у них был Герман, истопили ему баню, он пошёл в баню, выключилась енергия, принесли ему свечкю, он вышел из бани, а свечкю забыл погасить и ушёл. Свечкя догорела, баня загорела, и барак и всё сгорело. Весь наш груз сгорел, мы остались без ничего. А Герман вину не признавал: что сами старики виноваты, недоглядели за нём. Когда я приехал за грузом, а там ничего нету. А что теперь делать: у нас ни постели, ни одёжи, ни книг, ни икон, ни посуды. Мама говорит:

– Я виновата, я и ответю. Пойдём!

Пришли. У Германа с Евдокеяй селый контейнер грузу, пришло с США, мама открыла и говорит:

– Бери, что надо.

– Мама, ето будет проблема.

– Я в ответе.

Ну, я взял, сколь полагается на автобус. Но зачем же ето взял, лучше бы прожили голы: Евдокея по всей Америке, что брат обокрал.

Николай Кирилович собрался со мной рыбачить в Уругвай, у него хоро́ши были сети, Степанида поехала провожать. Николай взял с собой сына Андронькю восьмилетнего. Приезжаем домой, нам от свояка Николая вконец запрет рыбачить возле деревни и – немедленно опростать деревню.

Пришлось ехать на устья Кегуая, нашли скупателя, стали ему рыбачить: я с сыном Алексеям, Николай с Андроном. Степанида уехала домой. Покупатель угодил жулик, не платил, стали искать другого, нашли Чёло де Агостини, платил очень дёшево, но платил. Стало боле холодно, мы детей отправили домой, стали рыбачить двоя. Рыба хорошо ловилась, но заработки ма́лы.

В деревне Марфе приказали, чтобы меня больше не принимали, насулили ей горы, тёща туда же. Арендовали у Марфе наш трактор, взял к себе Николай Андрияна и Илью и насулил им всего, те поверили. Потом начали против меня раздражать, и дошло до того, что сулил вырастить, женить, дома построить, земли́ дать.

Как-то раз мы встретились с Марфой в городе, и она всё ето мне рассказала. Я выслушал и говорю:

– Смотри хороше́нь, ето начали и тебе яму копать. Наши дети им не нужны, им нужны рабы. Спомни мои слова.

Но Марфа мене́ не верила, но верила им.

 

27

В Боливии произошло следующа. Мурачев Ефрем жили в деревне у Анисима Кузьмина, в Тоборочи. Анисим всю жизнь помогал своему свояку Ефрему: у Анисима всего один сынок Симеон, у Ефрема двенадцать детей. Всё было хорошо. Ефрем отдал дочь Варвару за богатого вдовца с Аляски, Мартюшева Иойля, Иойль помог тестю Ефрему економично, те стали сеять помногу и стали богатеть. Когда стали жить хорошо, забыли за хорошие услуги Анисима, и Ефрем как наставник стал издеваться над Симеоном, что Симеон живёт по-слабому. Началась вражда и с каждым днём развивалась, дошло до того, что Анисим приказал Ефрему опростать деревню, и все в деревне поддержали Анисима. Собор за собором, гнали его с наставника, на соборе мой своячок Ульян Ефремович сумел дерзнуть сказать:

– Тятя, возми с них подпись: оне погибают, и ты за ето не в ответе.

Но их выгнали. Тогда Иойль в Пираи купил земли́, лес, жунглю, болоты и наделил Мурачевых етим лесом. Сделали оне там свою деревню, трудно им там досталось, но оне работали, всю землю расчистили, и у них пошли хоро́ши посевы, бывали засухи, а у них сырости хватало, и оне богатели. Свояк Ульян занял у Николая деняг, купил комбайн, начал наниматься жать. В Боливии вообче комбайнов не хватало, и платили хорошо. Ульян стал на ноги, Мурачевы стали славиться богатыми, набожными, Павел и Николай им как свои, часто к ним заезжали, и всё у них было заодно. Тимофей Сне́гирев купил в Боливии землю возле Мурачевых, триста гектар лесу, и стал чистить, но у них с Мурачевыми не пошло: Тима уж очень синьцзянин, а Мурачевы уж слишком харбинсы, оне часто схватывались.

Но жизнь продолжалась.

Как-то раз у Мурачевых была свадьба, с невестиной стороны пригласили Тимофея. Тимофей, ничего не подозревая, приезжает на свадьбу. На свадьбе был Николай, своячок, и говорит Ефрему:

– Ето что же за срам, пригласили еретика на свадьбу! А ну-ка, Ефрем, иди расправься.

Ефрем пошёл Тимофея выгнал.

Николай Марфе показал, на чё он способен. Ульяну купил конбайн, Василию дал пятнадцать тысяч долларов, Петру дал двадцать пять тысяч долларов, тестю дал сорок пять гектар земли и деньгями не знаю сколь, но чтобы масона все гнали, и Марфе етот же предлог. Но Марфа колебалась, не знала, что делать.

У меня по-прежнему рыба ловилась, но заработки ни́зки. Но я скопил и Марфе купил пятьсот цыплят-несушек, комбикорму, зерна. Марфа вырастила и стала яйцы сдавать, деревенски яйцы всегда были в цене.

Мой рыбак Николай, сестри́н муж, – руки золотыя. Я одну рыбину выберу из сеток – он три, не надо его будить, всегда передо́м, в работе лучше не найти компаньёна. Но как в город – всё пропало, беда, ничто не нужно – выпить да девушки. Сколь раз приходилось: разыщешь, уговоришь и уведёшь, и сколь раз снова сбегал, и опять ходишь ищешь. Всяко предупреждал, и страшал, и говорил: «Николай, твои проделки доведут тебя, останешься без семьи, а мало того – твои друзья зарежут тебя». Степанида всё ето узнала и бросила его, он хотя бы одумался, он наоборот сделался – ишо хуже. «Станиш, – говорит, – прости, прости, больше не буду». Но при первой возможности снова повторялось. «Николай, придёт время, всё заберу и уйду от тебя».

Приезжает брат Григорий, тоже на рыбалку, стал рыбачить с нами. И видел, что он творит, и тоже стал ему говорить, но Николай не слушал. Григорий Ксению бросил, оне в Бразилии его не считали за человека, он разодрался со всеми шуринами и с тестям, бросил всё и уехал от них, узнал, что мы рыбачим, и приехал к нам.

У меня дружба с Хулио Дупонтом продолжалась искренняя, я любил его за его ум. Всё, что произошло в деревне и что сделали со мной, он всё знал и сочувствовал. Я стал ему говорить, что обидно и охота отомстить, он улыбнулся и говорит:

– Даниель, я тебя считаю за очень умного, и неужели ты етому позволишь?

– Не понял.

Он говорит:

– Матало кон индифиренсия ему намного будет чижалея, чем ты ему отомстишь. Жалай ему сто лет жизни, он сам себя утопит, а ты после многого терпения, когда он будет падать, подай ему руку, тогда он спомнит все свои дела, а ты сверху будешь улыбаться.

Ети слова запомнились на всю жизнь.

В Монтевидео тоже с антропологами у нас пошла хоро́ша дружба, Ренсо и Мариель. Когда приезжаю в Монтевидео, всегда ночевал у них, и, бывало, беседовали напролёт всю ночь. Дружба росла, оне стали просить, чтобы я написал книгу, говорят, что «у тебя хороший талант», но я етому не верил.

Время шло.

Наша рыбалка делилась на сорта рыбы. Саба́льо са́мо много, но цена двадцать копеек доллара килограмм, траир один доллар килограмм, бо́га один доллар килограмм, дора́до полтора доллара килограмм. Зимой ловится сабальо, весной траир, летом бога, дорадо, сабальо. Весной заработки стали лучше, но Николай у нас совсем подвёл нас с Григориям. Сдали на четыреста долларов, и он собрался в город. Уговаривали: не езди, но он своё, что «надо позвонить Степаниде». Я упрашивал: «Николай, ради Бога, не гуляй, привези продукту, деньги береги». Он пообещался и уехал. День нету, два нету и три нету, мы без продукту, на четвёртый день является пьяный, без деняг, без продуктов. На етот день я промолчал, но скупателю сказал:

– Приезжай завтра за нами, я больше с нём не рыбачу. – Он стал уговаривать, но я сказал: – Хватит.

На другой день трезвому Николаю говорю:

– Николай, бери свои сетки, свои вещи, я с тобой больше не рыбачу.

Он:

– Прости.

Я:

– Бог простит, но уже хватит, всяко уговаривал, больше не могу.

Он голову повесил, а мы в етот день уехали домой.

Дома сетки поправили, приехала Ксения с Бразилии, привезла Григорию сетки, мы собрались рыбачить на Пальмар, ловить траиров. С нами поехали наши жёны, Марфа взяла Никиту. В деревне узнали, что я дома, и на Марфу обозлились. Андриян уже понял, что всё ето обман, не стал у Николая работать. Андриян уже изменился, стал со мной всегда спорить, не слушаться, Илья по-прежнему угождал Николаю. Андриян поехал с нами на Пальмар.

Пальмар – ето водохранилища, там траира много. Мы приехали на один остров, стали рыбачить. Не можем поймать траира, ловится одна каску́да. Ета рыба – на ней череп как жалеза, но она ли́пка, её очень много, мы её ловили тоннами и выбрасывали. Траира ловили мало. Хозяин угодил жулик. Ксения убедила Григория рыбачить одному. Нам, конечно, ето лучше. Марфа посмотрела, что у меня пошло на нет, уехала домой.

У нас лодка ма́ленькя, ни́зка, принимает всего четыреста килограмм. Мы с Андрияном решили плыть кверху, туда, где узко и берега выше, с лесом. На открытым месте нельзя работать, больши волны. Мы с утра до вечера плыли, к вечеру стало у́же и у́же, пошёл лес, волнов не стало, но мы всё перемочили. Плывём, видим на берегу дом, две лодки – думаем, ето рыбаки. Подплываем, оне выходят – один старик, один оброшшенной волосами и бородой, спрашивает:

– Откуду, куда?

– На Байгоррия, ключ Ролон, у меня туда разрешение от министерства.

– Да ето далёко, туда плыть семь часов на моторе.

Старик дал нам мяса, продукту, Андрияну сапоги подарил, мы ночевали, утром рано собрались в путь. Косматый оказался добрым человеком, звать его Марио Плана, и он коренной абориген чарруа, не имеет никаких документов и живёт что Бог пошлёт, рыбачит и охотничат, как придётся. Он нас попросил, чтобы мы его лодку подцепили и доташшили до его табора. Мы так и сделали. Плывём и ликуем с Андрияном: каки́ хоро́ши места сети ставить! Приплываем на его табор, он приглашает:

– Порыбачьте, рыбы здесь много.

Мы так и сделали. Переплыли на ту сторону, поставили свой табор на устья, на красивы места, поставили сети. Утром подплываем – сети невозможно поднять, едва подымаем, и что мы видим: полно каскуды, траира ни одного! Мы селый день провыбирали, коя-как под вечер выбрали. Подплывает Плана, смеётся:

– Я думал, что вы знаете рыбачить, но вижу, что нет. Траир живёт на мелким месте, ставьте там сети, где вода по колено, а в глубоким толькя каскуда, и завтра у вас будет рыба.

Мы поплыли, наставил сети, как он сказал, но всё равно в сумленье. Последню сетку поставили в глубо́ко. Наутро приплываем на мелко – по́лно траиров! Мы обрадовались: ну, теперь нам повезло! Всё выбрали, приплываем в глубоко место – по́лно каскуды. Теперь я понял: значит, на Кегуае, там берега крутыя, траир живёт как приходится, а здесь берега мелки, он выходит на мель. Теперь понятно, почему не можем поймать траира. Поймали триста килограмм, Плана говорит:

– На Байгоррии покупатель хороший, толькя льда у него нету.

Ну что, будем работать. Поплыли на Байгоррию, познакомились с покупателям, сдали рыбу, деньги получили, нам стало весело.

Плана был с нами, он попросил, чтобы мы его доташшили до Байгоррии, уже давно не был в городе. Купили ему десять литров вина, и он весело загулял.

А мы с Андрияном взялись ловить траира, за два дня поймали тысячу килограмм, но без льда рыба портилась, стали сдавать – четыреста килограмм испортилось, мы её выбросили в речкю. Народ увидел – заявил. На третяй раз приезжам сдавать рыбу, сдали, купили продукту, хотели плыть, подъезжает полиция, спрашивает:

– Вы знаете, хто выбросил рыбу в речкю?

– Да ето мы, покупатель не даёт льда, и рыба портится.

– Вот за то, что правду рассказал, не будем вас трогать, но рыбу в речкю не бросайте, а испортилась – лучше закопайте.

Мы поблагодарили и поплыли и опять стали ловить, но без льда стало невозможно.

Приезжает Марфа с Никитой, с Софониям и Алёнка – кака́ радость! Прожили две недели, Марфа оставила мене́ Софония, ему было четыре года, и он прожил со мной три месяца. Ето осталось на память. Парнишко спокойный, тихой, нигде его не слыхать, всё ему хорошо. Андриян уехал, приехал Алексей – ето тоже изумительный парнишко, тихой, кроткий, угодительный и старательный, у нас с нём пошло как по маслу, всё делат со вниманием. Я стал его учить, как рыбачить: все предметы, как ветер, кака́ погода и где рыба, и так далея, он всё ето на ус мотал. Ему было двенадцать лет, но рассудок уже был как у взрослого.

Плана продал нам свою лодку, хоть ста́ра и принимала восемьсот килограмм, нам всё-таки стало легче возить рыбу. Мы перебрались через дамбу на водохранилища Байгоррия и поплыли на ключ Ролон. Рыба хорошо ловилась, Марфа повеселела, ишо раз приехала, на етот раз привезла Таню, ей было десять лет.

Перед етим у нас произошло следующая. Поймали рыбу, поехали сдавать, поднялся ветер, я решил Софония оставить одного на таборе. Спрашиваю его:

– Боишься, нет?

Он говорит:

– Нет.

– Останешься один?

– Да, останусь.

– Видишь, какой ветер и волны?

– Да.

– Но ладно, оставайся, к берегу не подходи, сиди играй здесь, мы чичас же приедем.

Плыть было час, сдавать час, обратно час – всех три часа, но я нервничаю, переживаю. Приплываем, он сидит плачет.

– Что с тобой, Софоний?

– Испансы на машине подцепили сетку и уташшили.

– Но ты милоя золотко, не плачь, всё будет хорошо.

Через три дня – уже была Марфа, Танюшка – мы сдали рыбу, плывём на табор, смотрим: три машины, сколь-то в голубым. Говорю:

– Полиция. Что надо? – Проплываем нимо табора прямо к полиции:

– Здравствуйте, что случилось?

– Здравствуй. Вы рыбак?

– Да.

– У вас есть разрешение?

– Да, на таборе.

– А хто с тобой?

– Семья.

– Можно посмотреть на ваше разрешение?

– Пожалуйста, поплыли. – Офицер и ишо один заскочили в лодку, приплыли на табор, показываю все документы, проверяют: всё в порядке. Спрашиваю:

– А что, заявление?

– Да, стансёр заявил.

– А он заявлял, что сетку украл? Мои дети видали.

– Нет.

– Ну вот, у нас легальноя разрешение, и мы имеем право по берегу ходить, до пятьдесят метров от берегу, но мы на его берег даже не слазили, а он первый пришёл пакостить.

Офицер извинился, мы поблагодарили, дали им рыбы и пригласили:

– Когда желаете, заезжайте.

– А отсуда куда поплывёте?

– Кверху, рыба на месте вылавливается.

– Ну хорошо, спасибо за рыбу, удачи вам.

– Вам большоя спасибо.

Через два дня поехали сдавать рыбу, смотрим, полиция подплыли, оне несут сети. Поблагодарили, дали им рыбы, оне уехали.

Тут в Байгоррии познакомились с однем сьентификом русским с России, Евгений. Он работал в одной компании именем «Астурионес де Рио-Негро», ро́стил осетра, завезённый с России, для чёрный икры. Но оне его обманули, сулили десять процентов, но, когда он всё сделал, ему отказали, и он решил уехать. Мы с нём часто стречались и дружили, он научил меня рыбу коптить, и траир копчёный получается очень вкусный. Евгений рассказал мене́, что он уезжает и есть один секрет, что у них осетёр весь уйдёт, осетёр уже был размером сорок сантиметров.

Мы вскоре уплыли выше, в ключ Трес-Арболес, от Байгоррии четыре часа плыть. Но нам повезло, в пути познакомились с новым покупателям, и лёд даёт. Он с бразильской границы, звать его Антонио Кори, бывшей полицей, на пенсии, хороший мужик, мы стали ему рыбачить. Вскоре пришлось плыть выше, так как рыба не стала ловиться. Кори нам сказал:

– Выше есть большой ключ именем Саль-Си-Пуедес, там хоро́ша рыбалка всегда.

Ну, мы собрались, поплыли. Поднялся ветер, пошли волны, стало страшно. Марфа напугалась, не захотела плыть, мы их высадили и поплыли дальше. Марфа с Танюшкой, с Софонием и Никита на руках пошли пешком напрямик, так как река идёт зигзагами. Мы с Алексеям плыли, местами было страшно, успевали вычерпывать из лодков воду, и у нас медленно подавалось. Мы плыли селый день, я переживал, где Марфа с детками. Когда заплыли в Саль-Си-Пуедес, пошли с Алексеям их разыскивать. Шли мы целый час. Ну слава Богу, увидели далёко, и сразу понятно было, что уже выбились из сил. Мы бегом туда, и правды, оне уже совсем обессилели. Вода у них закончилась, но я с собой захватил воды. Увидел, как Софоний еле-еле идёт и помалкивает, у меня сразу слёзы потекли. Марфа тоже измучилась, ташшила Никиту, а он рос чижёлой, рослый, Танюшке тоже досталось, матери помогала. Ну слава Богу, добрались до лодок.

Поплыли дальше. Через час доплыли до удобного места, ота́борились; поставили табор и стали рыбачить. Рыба хорошо ловилась. Через три дня Марфа собралась домой и говорит:

– Чё, Софоний, поедем домой?

– Нет, я с тятяй останусь.

Мне так было его жалко, подумай: жарко, комары, удобства никакого нету, а он всё терпит. Я уговорил его ехать с мамой, и он согласился. Марфа уехали, мы остались втроём, стали рыбачить.

Прорыбачили три недели, рыбы стало меньше и меньше. Что делать? Кори говорит, что каждый год так: траир ловится с мая по ноябрь, а летом уходит вглубь, и его трудно поймать. Что делать? Думал-думал, решил поехать в Сальто на дамбу, но на ето надо разрешение. Оставил Алексея с Танюшкой, наказал и поехал в Монтевидео в министерство за разрешением.

Захожу, объясняю ситуацию и прошу разрешение в Сальто. Сказали: подожди. Когда мы ишо рыбачили в деревне, в Гичёне заявляли, что мы рыбачим в Кегуае. И у их не получилось, оне пошли дальше к политикам, и, когда я пришёл получать разрешение на четыре года, как раз в етот день было совещание насчёт меня: выдать или нет. Тут были депутаты, что шли против. Я ничего не знал. Выходит юрист, женчина, спрашивает:

– Вы думаете продолжать рыбачить?

– Да, у меня семеро детей, и некуда податься.

Она ушла, через час выходит, спрашивает:

– Ежлив дадим вам разрешение на специяльное место, вы согласны?

– Вам виднея.

Она ушла, жду ишо час. Смотрю, завыходили человек тридцать, подходит юрист и говорит:

– Подожди мале́нькя.

Ишо жду час, потом подзывает, улыбается, отдаёт мне разрешение на четыре года, поздравляет, спрашиваю:

– В чём дело?

– Да тут заявление, и дошло до депутатов.

– Ну и что?

– Да ничто. Ничто оне не могут сделать, ваша ситуация выше етих законов, рыбачь себе спокойно, но будь аккуратне, за тобой будут сле́дить, и, ежлив найдут вину, нам придётся закрыть вам разрешение.

– Большоя вам спасибо за такоя откровение.

– Да не за что, рыбачь себе спокойно.

Когда мы на Кегуае, на устьях с Николаям рыбачили, подбегают со всех сторон вооружённая префектура наваль и полиция, сделала обыск, поплыли проверили все сети, забрали документы и сказали явиться завтре в префектуру.

– В чём дело? – Молчат.

На другой день приехал в префектуру, меня провели в кабинет капитана, капитан был Серрон, зам был Даниель Сассо. Даниель стал спрашивать, как рыбалка идёт, где рыбачили етой зимой, кому сдаёте, каки́ заработки, не видели ли таких-то лодок. Я им всё честно рассказал, как и что, тогда он взял моё разрешение, прижал его к груди и сказал:

– Вот так береги своё разрешение. Сам знашь, получить его нелегко, но потерять – ето совсем просто. Ты отец большой семьи, так что берегись. Вот ваши документы, удачи вам, езжай работай.

Я поблагодарил, но был ошарашенной: что же получилось? Потом выяснилось, что терялся скот и увозили на аргентинску сторону, но их поймали, ето были аргентинсы. И вот как придёшь в ИНАПЕ, приходилось ждать по пять-шесть часов, специально изнуряли дать справки, но я терпел и решил заработать доверие. Стал каждый раз приносить подарки чиновникам, их было боле десятка: то дорогих конфет, то дорогих напитков, подшалков, вышивки, разны сувениры, – и ето постепенно открывало мне двери. Потом стали все друзья, не надо стало ждать: закажешь по телефону, приедешь – всё готово. Но я не нагличал и старался всё делать честно, толькя тогда обращался в ИНАПЕ, когда действительно была нужда. Оне ето видели и старались помогчи, и всегда соболезновали.

Еду с Монтевидео, пошёл большой дождь, я запереживал: а что же у меня Алексей с Танюшкой? Вообче в Уругвае как больши́ дожди, ключи подымаются до неузнаваемости. Приезжаю в Пасо-де-лос-Торос, жду до пяти часов утра другой автобус, еду на мост Саль-Си-Пуедес, слажу, уже рассветало, и что же я вижу: наводнения! Перепугался и бегом книзу: ну, думаю, утонули. Бегу к низу, пересекает маленький ключик, но ето уже не ключик, а речкя. Рюкзак на голову, переплыл и дальше бегом, подбегаю против табора, вижу, что лодка на месте, палатка стоит, но вот-вот подтопит, стал кричать – никого нету, я пушше стал кричать – нету. Ну всё, утонули. Я сял и горькя заплакал. Посидел, думаю: дай ишо покричу, и изо всей силы стал кричать. Нет-нет, смотрю, Танюшка из палатки выскочила, увидела меня, обратно к палатке, смотрю: Алексей вылазит. Ну, слава Богу, живы. Он завёл мотор, подплыл, и взяли меня. Спрашиваю:

– Что так крепко спите? Едва докричался.

– А мы всю ночь не спали.

– А почему?

– Дождь пошёл, я думал, сетки уташшит. Было тёмно, ничего не видать, толькя молния, мы с прожектором разыскали сети, стали убирать – по́лно рыбы, ташшит, чуть не утонули, а последни сетки едва выташшили, мусор и палки, даже порвали.

– Да бросили бы всё! А утонули бы, потом что?

– Дак сетки было жалко.

– Ну, Алёша, Алёша, молодец же ты! Но вдальнейша так нельзя, пе́рво надо думать о безопасности, а тогда об остальном.

Вот тебе и Саль-Си-Пуедес – ето обозначает «спробуйте выйти», тут немало потонуло.

Сетки вычистили, рыбу сдали, и нас Кори увёз в Сальто. Планину стару лодку бросили в Сальто, приехали в село Вижя-Конститусьон, предъявили документы в префектуру, стали рыбачить. Но в каждой зоне рыбалка разна, и рыба сорт по-разному ходит. Ко всему надо приучаться, а добиваться надо самому, не думай, хто тебе подскажет – как ни говори, конкурент. Сабальо никому не надо, а бога трудно поймать, я не знаю, где она ходит. Переехали на речкю Арапей, но ето всё водохранилища, устроились на местным таборе, где рыбаки останавливаются: два балагана, в однем старик живёт рыбачит, другой простой, мы в нём устроились. Вряд скотовод-сусед, старик со старухой. Мы здесь мучились, рыбы никак не можем поймать, са́мо много двадцать – тридцать килограмм в день, но бога кру́пна, и цена хоро́ша – по полтора доллара килограмм. Я отправил Алексея с Танюшкой домой, остался один. Танюшка интересна была девчонка – ласкова, песельница, хороший голос, любила со старухами дружить, вот она и подружила с суседкой. Старуху звать было Наир, она Танюшку сполюбила, и, когда Танюшка поехала домой, она ей подарила котёнка – смесь с дикой кошкой. Но етот котёнок был необыкновенный, подпускал толькя Танюшку, больше никого, был злой, но мышей при нём не было. Когда остался я один, пытался всяко-разно рыбачить, но результату никакого.

Решил съездить домой. Приезжаю домой – Марфа не принимает, говорит:

– Не могу принять, наказано строго-настрого не принимать, приму – выгонят и нас.

Я ушёл: вот тебе и жена! Уехал на рыбалку, но я не рыбачил, а слёзы лил, и загулял, хотел сам себя убить. Прогулял я две недели на таборе, и как-то раз уснул и вижу: подходит ко мне женчина в драгоценным платье, очень красива, и строго мне стала говорить:

– Что себя так распустил? Бросай пить, ставай на ноги и действуй. Захочешь – всё наладишь.

Проснулся: что ето такоя? Думал-думал – и поехал домой.

Приезжаю домой, Марфе неудобно, что так поступила, извиняется, но мне обидно. Я виду не показал, а собрался в Бразилию на работу. Взял с собои Андрияна, и в Гояс к Ивановским.

Приезжаем в Рио-Верде, разыскал Сергея Сидоровича, попросил работы, он с удовольствием взял: «Синьцзянин, да ишо Зайцев». Стал работать на тракторе, начальником у его был Николай Берестов, бывшай хозяин. Я обрадовался, но моя радость вскоре исчезла: Николай закон Божий бросил и старообрядцев ненавидел. И мы с Андрияном были под его распоряжении, Николай издевался как мог. Я дюжил два месяца. Приезжает Сергей Сидорович, подхожу к нему:

– Сергей Сидорович, здорово живёшь!

– Здорово. Как дела?

– У меня к тебе просьба.

– В чём дело?

– Ради Бога, убери нас из рук Николая, уже невыносимо.

– Ну вот, а я хотел просить тебя, чтобы ты взял в руки сушилку. Сможешь етот ответ взять?

– А ежлив покажешь и научишь, конечно, смогу.

– Покажу и научу, у меня как раз начальник ушёл и некого поставить, вот и думал тебе предложить.

– Хорошо, давай показывай.

Он всё показал, разъяснил и ишо приезжал два дня подсказывал все порядки. Я всё понял и взялся за работу. Всё было засорёно, все туннели засорёны старым прогнившим зерном, везде дохши мыши, полный беспорядок. Попросил Андрияна, и взялись чистить, за неделю всё вычистили и привели в порядок. Стали сушить бобы соявы, жнут, везут, ссыпают, а мы сушим. У то́го начальника было пять рабочих, а мы управлялись втроём. Ета сушилка с бараками и силосами на десять тысяч гектар, в сезон высушивает тридцать тысяч тонн. Сергей Сидорович бы доволен: всё чисто и в порядках. Приходили больши грузовики, что принимают по тридцать тысяч тонн, и ето успевали загружать, а их приходило по шесть-семь в день, но ето всё лёгко. Сергей сеял десять тысяч гектар бобов, толькя надо хороший глаз. После урожая Сергей Сидорович купил в штате Рорайма возле Венесуэла двадцать тысяч гектар земли и предложил мне быть главным начальником. Я ему ответил:

– Надо с женой посоветовать.

– Но езжай посоветуйтесь, работа не убежит.

Мы у Сергея проработали шесть месяцев, заплатил он мне по пятьсот долларов в месяц, Андрияну по двести пятьдесят долларов, но ето очень хоро́ша цена по-бразильски. Но у меня план совсем другой, Андрияну предлагал:

– Присматривай себе девушку, сам видишь, люди порядошны, хоть и спасовсы, но никакой разницы нету. Сам видал, что у нас делается.

Но Андриян всё отвечал:

– Да все красивы, все хоро́ши, но моё сердце спокойно. – И не захотел оставаться.

Приезжаем домой, я еду в Монтевидео, иду к американскому консулу, прошу визу. Вопросы:

– Сколь детей?

– Семеро.

– На сколь едешь?

– На тридцать дней.

– В США есть ро́дство?

– Нету.

– Зачем едешь?

– Посмотреть Америку.

– Подожди. – Немного сгодя вызывают: – Счастливого пути.

– Спасибо.

Виза на шесть месяцев. Приезжаю домой, показываю Марфе визу, Марфа в шоке:

– Ты что?

– Да ничто, я так жить не хочу, поеду устроюсь и тогда вас вызову.

Марфа согласилась, смеётся, спрашивает:

– А ты не женишься там?

Смеюсь:

– Всё может быть.

Взял билеты в Буенос-Айресе, через четыре дня вылетаю. Поехал к тяте с мамой. Приезжаю, тятя схудал, глаза отцвели, вижу, что долго не проживёт, стало жалко. «А свидимся ли ишо?» – таки́ мысли прошли. Что за чушь таки́ мысли, тяте всего семьдесят пять лет!

 

28

5 июля 1997 года вылетаю в США. Сообчил Усольцеву Андрону, чтобы стретил, он посулился. Перва посадка была в Даллас, втора Лос-Ангелес, последня Портланд, Орегон. Да, ето Америка! Чувствуешь свободу, вежливость, ласкоту́, порядок, чистоту.

Андрон стретил, ето Степана друг, он в Аргентине был парнем, а я пацаном, его братьи, мои друзья, – наркоманы. Поехали к нему домой. Приехали. Андрон живёт зажиточно, жена его Евфросинья – дочь Сидора Баянова, что в Чили, хоро́ша женчина, живут дружно. На ограде живут Василиса Пяткова с Бразилии, бывшая вдова, она была за Александром Русаковым, чичас за Дорофеям-бразильянином, хорошо говорит по-русски и по-английски.

Через два дня Андрон поехали в штат Айдахо, пригласили меня, у их там куплена земля под деревню. Ето все синьцзянсы, бывшия жители Аргентины: Киприян Матвеев, Иван Матвеев, Андрей Бурков и Андриян Иванов, Андрон Усольцев. Поехали на хорошим «Бенни». Проехали штат Вашингтон, штат Монтана и штат Айдахо, заехали в горы. Место очень красиво, пробыли два дня. Ети ребяты воздоржны, ничего с базару не берут, всё своё, но за ето жёны молодсы: наварили, напекли всего, и соки-морсы тоже свои. В обратну путь заехали в Сеятлы, потом на реку Колумбия.

Приезжаем домой. Я устроился на работу у Кирила Фомича Иванова – сын наставника Фомы Иванова, Дорофей тоже у него работает, начальником. Кирил брал подряды – дома и отдавал нам, чтобы оббивали сайдингом. Но ето надо было за три дня отдавать дом готовый, работали по шестнадцать-семнадцать часов в день, платил мене́ по семь долларов час, жил я у Андрона в трейлере, ничего не платил.

Молиться я ездил с Дорофеям к Фоме-наставнику в моленну. Моленна большая и полная, много знакомых и незнакомых. Куда ни поедешь, везде видать своих. Синьцзянсы, харбинсы и турчаны – все сами по себе. Турчаны – ето старообрядцы с Турции, некрасовцы. В моленне меня знали, что я грамотный, и заставляли читать каноны и Поучение. В праздники ездили с Дорофеям на горячия воды, на па́ри по гостям. Андрон свозил к Андрею Шарыпову в гости, дома его не было, он работат в Майами. Дом у его ого, стоит милливон долларов и стоит очень на удобным месте. Февруса обошлась по-гордому.

Через месяц Дорофей договорился с друзьями поехать в горы на па́ри, ну и меня взяли. Приезжаем в горы, там уже собрались, музыка, барбекью, тансы-мансы. Там были Василиса, бывшая Германова жена, со Славиком – он с России, Ирина Иванова – за Юрой-никониянином, Настасья Пяткова с Симеоном Бурковым – знакомым с Аргентине, ну и Дорофей с Василисой. Вечером повеселились, утром отдохнули и под вечер поехали по домам – в понедельник на работу.

Я каждый день готовлю с собой обед, но вижу: нихто с собой ничего не берёт, потом понял. Значит, ставать – ставать надо в пять часов утра, готовить завтрак и обед, в шесть приходит машина, на заправку, все бегут за ланьшем и дале в восемь часов на работу, в обед полчаса обедать и снова на работу, в двадцать три часа домой, два часа в дороге, дома в час утра, в пять опять ставать. Ну и я бросил готовить, стал поступать, как и все.

Андрон свозил меня в гости к Вавиловым. Оне разошлись, сам дед Вавилов в престарелым доме, старуха Арина живёт у Дуньки, Дунькя разошлась с мексиканом, Ванькя в тюрме – поймали за продажу кокаина, работал Андрею Шарыпову, Колькя Анфилофьев убежал в Мексику за ето же. Из моих друзей мало хто уцелел – наркоманы да пьяницы. На неделе позвонил Марфиной двоюродной сестре Агрипене, что продавала нам вышивки, – не захотела стречаться, сказала, много работы. Вообче чу́дно: приезжают в Южну Америку – таки́ друзья и родные, а тут как не видют тебя. Сколь наших приезжало из Южной Америки, все рассказывали одно и то же. Я не верил, а тут сам увидел. Коренныя американсы намного лучше, чем наши.

В консе недели звонют Ирина с Юрой Дорофею, сулятся приехать в гости, готовют сюрприз. Я у Андрона и у Дорофея приспрашивался, как можно остаться в США и достать семью. Мне отвечали: трудно, один способ толькя – повенчаться формально, но на такой рыск не знаю хто пойдёт, и ето лицо должен быть американес, иметь собственность и платил налоги. Так как многи венчаются и потом требуют половина капитала, поетому все боятся. Дорофей смеётся: «В субботу увидишь сюрприз».

В субботу вечером приезжают в гости Юра с Ириной и с ними женчина моего возраста – стро́йна, высо́ка, фигуриста. Познакомили: ето будет Марья Краскова, по матери Сне́гирева, вдова, муж был Афанасий Колмогоров, наркоман, стал стрелять в полицию, полиция его убила. Она осталась одна, троя детей, старший женатой, второй – парень, третяй – подросток. Ето женчина порядошна, рассудок здравый.

После ужина Ирина пригласила меня к ним, поехали. Живут в богатым месте, дом шикарный, оне обои начальники компании «Пендлетон», заработки у них высо́ки, живут богато. Поставили на стол, рюмка по рюмке, язык развязался, пошёл разговор. Ирина сумела задеть меня за сердце, пошли слёзы, я признался, что со мной сделали харбинсы и как Марфа поступила. Оне чётко знают, что такоя харбинсы и что оне строили в Аляске. Марья стала ласкаться, мне она очень понравилась. Ету ночь мы все напились, на другой день провели весело, вечером отвезли меня домой.

В следующу субботу снова приехали за мной. Я всю ету неделю размышлял, как быть, и решил: ежлив Марфе я нужон, так пускай теперь она позаботится, а я посмотрю. Деток жалко, но я их добуду.

Приезжаем к Ирине с Юрой, Марья уже там. Но она разоделась так красиво, была в чёрным платье, красивы чёрны туфли, и от неё шёл приятный запах. Мы с ней етот вечер веселились, но я не пил – чуть для замазки глаз, она последовала моему примеру, поступила так же. Мы с ней ушли рано в постель. Я весь отдался ей, а она мене́. Ета ночь для меня перва в жизни была, такого наслаждения я не стречал, и мы провели всю ночь в блаженстве. Наутро стали, Ирина улыбается, Юра также. Провели день, вечером я к ней, и больше не разлучились.

Я позвонил Дорофею, чтобы заезжал за мной к Марье, дал адрес и стал ездить на работу, она также. Дом у ней хороший, две машины, работат на фабрике швейной, получает двадцать пять долларов в час. Женчина чи́ста, порядошна, не ветер. Я её сполюбил, для её я тоже стал дорогим. Первый муж её избивал и всё из дому ташшил для наркотиков, она не жила, а мучилась. А теперь она рада, старается во всём мне угодить. У ней ишо две дочки есть, оне взамужем, живут на Аляске. Я етого не знал, узнал после.

Маша стала меня возить по магазинам, стала одевать меня по-светски, выбирала са́мо наилучшая, одёжу, возила в парки и музеи, на разны выставки, теятры. Каждо воскресенье ездили к Юре с Ириной, вместе ездили праздновали, вечерами были у Ирине. К ней ишо приезжали гости, тут мы стретились с Акилиной, Антоновой женой, но она уже вышла за российца Сашу. Узнала Гливка Шутова – тоже прибежала и приглашала, но она уже потерянна наркоманка. Часто приезжали и Василиса со Славиком. Всё шло лучше некуда, но я тосковал по деткам.

 

29

Люди узнали, что я настроил, и позвонили Марфе. Марфа получила паспорт – и к консулу. Консул дал ей визу на десять лет, и Марфа прилетела. У нас с Машей через месяц венчание, но я тосковал по деткам. Маша узнала, что Марфа приехала, запереживала. Я ей говорю:

– Не переживай, ето всё к лучшему, мы с ней здесь разойдёмся, и я буду свободный, толькя деток жалко.

Маша говорит:

– Твоих деток я приму как своих, и будем ро́стить вместе.

– Ну хорошо, давай будем бороться вместе за одно.

Марфа приехала, пошла к своему ро́дству, но оне с ней обошлись по-холодному. Тогда она обратилась в собор к Фоме Иванову. А я у сына работал, сын меня уволил: мать приказала, страшшали, что выгонют с Америки. Я сказал: «Пускай гонют, но погонют всех». Их ето задело, не стали трогать. Я устроился у Машиного сына Ивана, он стал платить десять долларов час, работать девять часов.

У Маши, Ирине и Юры летние каникулы, мы собрались в Невада и Калифорнию, доложны свенчаться в Сакраменто, в Калифорнии.

Марфа добилась моего телефона и хотела встречи. Маша не поехала, повезла меня Ирина, встреча была у Леонтия Можаева. Встретились, Марфа вела себя достойно.

– Почему так поступил?

– Сама знашь, не надо рассказывать.

– А дети?

– Да, детей жалко, будем решать. И всё, всё.

Весь и наш разговор. Ирина слыхала всё, в обратным пути говорит:

– Дура!

– Нет, – говорю, – пустоголова, живёт чужими умами.

Мы уехали в Калифорнию, приехали в Сакраменто. Там у Ирине сёстры, живут хорошо, одна вышла замуж за чиновника миграсионной службы. Там нас свенчали, сделали нам праздник. Пробыли в Сакраменто три дня, ходили на выставки, в разныя музеи, потом поехали в штат Невада, в город Рино, там всё кази́но, да развлекательное, и гостиницы. Здесь мы провели неделю, ходили по кази́нам, балам, ресторанам, потом поехали в Сан-Франсиско, Калифорния, в город Чайнатовн, тут забили наши машины покупками. Мне чу́дно показалось: мы всегда считали, что китайско производство са́мо некачественно и дешёво, а здесь всё качественно, и дорого, и всего изобильно, и разнообразно. Поехали домой.

Приезжаем. Маша на днях повезла меня в магазин, выбрала для меня пикап «Тойота Такома», са́му дорогуя, чёрну, за пятьдесят девять тысяч долларов, и купила мне его в подарок. Потом поехали смотреть новый дом за двести семьдесят тысяч долларов, её дом уходил за сто шестьдесят тысяч долларов. Всё ето решали тихо́нь.

Новости с Аргентине нехоро́ши: тятя помер в больнице, и Степанидин муж Николай в Уругвае утонул пьяный, по всёй експертизе утопили рыбаки. Я детя́м послал тысячу долларов, Степаниде тоже. Своячок Николай был в Аляске, тесть с тёщай тоже приехали в США. Николай прославил меня везде масоном, шпионом, предателем, но в США Басаргиных хорошо знали, и Колю с Пашей отлично, поетому были в сумленье. Но мой брак подтверждал конкретность, и народ роптал, а правды не знал.

Маша стала замечать, что машина меня не веселит и все подарки также, стала плакать часто и стала вопросы задавать, что я ничто ето не ценю и чужаюсь. Но проблема была одна – детки. Я с каждым днём становился угрюмым, Маша меня ласкала, я отвечал, но дети меня сокрушали, и ето не мог скрыть. Маша видела и страдала.

С Аляски приехали Машины дочки и убеждали, чтобы она меня бросила:

– Слухи идут, что он масон и предатель, бросил жену и семеро детей.

Маша плакала и меня защищала, я в другой комнате всё ето слыхал, мне всё ето было больно. Раз её дети полезли в ето дело, мои дети тоже не отстанут, мы наплодили детей, и оставить, чтобы оне страдали, – ето тоже неправильно. Я все ети дни ходил сам не свой, нервничал и страдал, что делать. У Маши парень Пиро уже наркоман, из тюрмы не вылазит, подростка Никита тринадцать лет – уже не слушатся, и она ничто не может сделать. В США детей власти строго защищают, а дети поетому имеют полное право, что хочут творят, и родителяв часто садят в тюрмы.

Приезжают Марфа и пять женчин: наставника жена Вера, Агафья – Максима Молодых жена и ишо три женчины, незнакомы. Дали звонок, Маша увидела, позвонила в полицию и говорит мне:

– Марфа приехала с Верой и ишо четыре женчины, оне приехали вас смирять, Вера етим занимается.

Не прошло и пять минут, полицмен тут как тут. Вера видит, что дело худо, стала Машу просить, что:

– Мы приехали по-хорошему, с Данилой поговорить.

Маша слушать не хотела, но я вмешался и Маше сказал:

– Пускай, я тоже хочу узнать, что оне хочут.

Маша отпустила полицмена, зашли в дом, Маша ушла в другу́ комнату. Гости сяли и сразу стали меня обличать всяко-разно, я руку поднял и говорю:

– Вы за етим пришли? Чичас здесь будет полиция.

Вера как порядочный человек сразу сказала женчинам, чтобы прекратили. Я говорю:

– Вы кричите, а сами не знаете ничего, что у нас произошло. – И стал рассказывать по порядку всё, что у нас произошло в жизни, и несколько раз спрашивал Марфу: – Что, Марфа, было ето?

Она с потупленной головой отвечала:

– Да, всё ето было.

– Но и как ты думаешь, имею ли я право тоже выбрать себе жизнь и отдохнуть?

– Да, имеешь.

– Дак в чём же дело? Я же был не нужон.

– Ты мне всегда был нужон, я тебя люблю и не хочу тебя потерять.

– А что ты думала раньше?

Она заплакала и говорит:

– Раз ветер, дак что сделашь?

– А я сколь раз говорил тебе: куда ветер подует, туда и ты.

– Да, виновата.

– И что вы думаете теперь? Задели мы и посторонню жизнь. Маша ни в чём не виновата, у ней судьба тоже не гла́дка, муж был наркоман, она с нём толькя мучилась, осталась вдова. Нет проходу: «блядёшка» да «проститутка». Вы думаете, ето легко всё перенести? Никакой ниоткуда нет защиты. Каждый из вас положьте ету рану на себя, и тогда увидите как – хорошо, нет. А она слёзы льёт. – Все молчат. – Ну что, кричите теперь.

Тишина. Вера:

– А дети как? У вас их семеро, вот в чём проблема, дети совершенно невинны, и зачем оне доложны страдать?

– Но как жить дальше? «Масон», «шпион», «предатель», «пьяница», лезут в нашу жизнь, выгнали из моленны, выгоняют из деревни.

– Да, Данила, знаем мы етих людей, с ними жить невозможно, оне уже во многи жизни залезли. Данила, в чём вам помогчи? Желаете, мы в моленне подпишем за вас гарантию, и вас США примет.

– Да хоть куда, толькя бы с етими кровососами не жить.

– Мы и ваших детей поможем достать.

– Но а Маша как?

Вера:

– Позови её.

Я позвал, Маша пришла, Вера стала убеждать её:

– Марья, пожалей ету пару, оне невинны, отпусти мужа. – Маша молчит.

Вера:

– Марья, сделай добро ради Бога, и Бог даст тебе хорошу судьбу. – Молчок. – Марья, пожалей деток. – Маша молчит.

Вера стала, все женчины стали, Вера:

– Данила, поехали.

– Нет, так не делается. Вы езжайте, а мы обсудим.

– Вы обманете нас.

– Нет. Мы обсудим и вечером приедем.

– А кака́ гарантия?

Марфа сказала:

– Он сказал приедет – значит, приедет.

Вера:

– Тогда ждём, приезжайте.

Остались мы одне. Маша в слёзы, но каки́ слёзы – ето надо увидать, ето река слёз. Как охота было показать етим женчинам ети слёзы, особенно Марфе, чтобы хороше́нькя подумала, как надо берегчи жизнь. Машу я уговаривал селый день, но пользы никакой, она плакала и плакала. Вечером с заплаканными глазами повезла меня отвозить. Я не знал, как её ублаготворить. Привезла меня к двери, крепко меня прижала и поцеловала, я ей ответил так же. На прощание сказала:

– Моя дверь для тебя всегда открыта.

– Благодарю, золотса. Прощай.

– Прощай.

 

30

Захожу в дом к Вере, оне остались все довольны.

Вера устроила меня к зятю Ивану на работу, Марфа нанималась шить сарафаньи, обвязывать платки кистями, вышивать. Нас пригласили в гости в Аляску, но я не захотел, не хотел Колиной рожи видать, Марфа поехала одна, я работал. Было обидно, что так поступила, ну пускай.

К Марфе долго у меня сердце не лежало, всё казалась гря́зна и холо́дна. Но постепенно всё забылось.

Марфа через две недели вернулась. Осенью пошли свадьбы, каждо воскресенье по две-три свадьбы. Как мы жили у наставника, с наставником как гости ездили на все свадьбы. Тут порядки такия: на все свадьбы наставники съезжаются. И всего мы здесь навидались. Народ потерянный, мало хто что соблюдает, по-русски нихто не хочут говорить. Немало женчин присватывались ко мне, а многи материли как могли, что Марфу бросал. К Марфе тоже мужики лезли, но она, как обычно всегда, подойдёт и скажет: «Вон тот мужик лезет». Посмотрели мы с Марфой – тут полный содом, как здесь жить? У наставников дети наркоманы, пары изменяют друг другу, разводы, пьянство, оргии. Говорю Марфе:

– Ты согласна ро́стить здесь детей?

Она:

– Нет, я суда своих деток не повезу, там худо-бедно, но дети там слава Богу.

– Да, я на ето же смотрю. Слушай, ты со мной согласна в огонь и в воду?

– Согласна.

– Значит, надо вёртываться. Обещаешься?

– Обещаюсь. А как с Верой?

– Надо объяснить.

Фоме с Верой всё объяснили, оне ответили:

– Вам виднея. А как жить с харбинсами?

Марфа говорит:

– Помогайте.

– Да мы отчасти можем помогчи, но ето же далёко. Вам там жить не дадут.

– Как-то будем вывёртываться.

– Ну, смотрите сами.

Мы собрались, люди узнали, занесли хто чем мог, но все подарки с собой не сумели забрать. Мы взяли восемь местов по тридцать килограмм, пришлось доплачивать. Мы сколь взяли, то ишо больше половины осталось, деньгами сколь заработали, сколь добры люди помогли, но мы насобирали пятнадцать тысяч долларов. У Ивана я получал семнадцать долларов в час, и перед самым отъездом давали двадцать один доллар, но я не захотел оставаться: детки сокрушали сердце.

Насмотрелись мы на всё. К заключению, турчаны почти всё потеряли, кака́-то искорька остаётся, оне горя́чи, но боле справедливы; харбинсы и так и сяк, но го́рды и лицемеры; боле синьцзянсы доржутся, заботются, сами едут в монастырь и детей везут, и боле справедливы. Но всё рассыпается, продлись век – ничего не останется.

Видал тестя с тёщай на свадьбе: норкой виляют, перед людями оправдываются. Тёща решила на свадьбе меня угостить, подходит со стаканом и говорит: «Зятёк, выпьем!» Я не стал, на уме: «Ах ты змея!»

Перед отъездом решил попрощаться с Машей. Поехал к ней, встретились, рассказал ей, что уезжаю. Она долго глядела мне в глаза и заплакала, я тоже заплакал. Проводила, сял я в машину и часто оглядывался: она стояла смотрела, как машина удалялась. Мы свернули на другу́ улицу, и я больше её не видал. Но долго не мог её забыть, споминаю часто, но всё реже. Так судьба с нами расправляется.

Нас проводили Миша Зенюхин, друг с малых лет, сын помощника наставника Макара Афанасьевича Зенюхина, жена его – дочь Верина. Миша хороший парень, когда мы с Марфой стали жить у Вере, Миша всегда был с нами, он живёт хорошо, он и проводил.

 

1

Прилетаем в Монтевидео, пошли по рынкам, выбрали машину «Тойота-джип» в хорошим состоянии, за семь тысяч долларов, взяли мотор подвесной новый «Меркурий», двадцать пять лошадиных сил – три тысячи двести долларов, и поехали домой.

Приезжаем – сколь радости, така́ встреча, все довольны, разные подарки.

Тесть с тёщай, Коля уже приехали. Узнали, что мы приехали, – погнали пушше прежняго, и Марфу, и всех нас. Когда я уехал в США, оне её стали корить, что «хороша, не сумела ужиться с мужем», детей разразили против её. Илюшка как мог грызся с ней, Андриян также, поетому Марфа хватилась и побежала за мной. Наш трактор работает уже второй год, и Коля не думает платить. Когда он уезжал в Аляску на рыбалку, наказал Марфе и детя́м, чтобы молились, он вернётся заплотит. Оне намолили на шесть тысяч долларов. Марфа меня вернула, и он не захотел платить, отпёрся, что он не нанимал. Но он в тот сезон заработал триста тысяч долларов. В банке у нас скопилось пять тысяч долларов долгу, Коля радовался и говорил, что «трактор даром заберу». Я улыбался: посмотрим, как заберёшь.

Марфа звонила Вере и рассказывала, что с нами творят. Она сказала, чтобы позвонили через неделю. Через неделю Марфа снова звонит, Вера спрашивает:

– Ну, как дела?

Марфа отвечает:

– Так же.

– Хорошо, ишо позвоните через неделю.

Я обратился к Хулио Дупонту и говорю:

– Хулио, помоги. Я за каки́-то месяцы у Кириченкиных заработал, квоту в банок заплатил, бакчу на ето вырастил, посев сделал, а Коля уже второй год доржит и не хочет платить, а у нас в банке нагорело уже пять тысяч долларов.

– Дак так он может поступить. Даниель, подай в суд, мы свидетели.

– Хулио, сам советовал: «Пагале кон индиференсия».

Смеётся:

– Даниель, те пасасте. И что ты хошь?

– Что я хочу? Очень просто. Найди мне человека, пускай берёт наш трактор, диски и весь наш долг, шесть тысяч уходит ему в подарок, но найди порядошного человека.

Хулио:

– Дак так я восхищаюсь тобой, такой трактор вообче трудно найти, да я чичас тебе кандидата найду, у меня уже есть человек, именно ищет такой трактор, и он богатый. – Взял трубку, набрал его номер, рассказал ему наш предлог и добавил: – Тебе повезло, люди надёжны, ты выиграл. – Закрыл трубку и говорит: – Чичас подъедет, ето мой друг, он садит форест – евкалипты. Ай, Даниель-Даниель, сос инкреибле.

Подъезжает человек на новым пикапе, я ему всё объясняю, садимся в его машину, едем к нам смотреть. Трактор понравился, диски также, едем в банок, идём к директору, всё объясняем. Тот дал согласие, переводим всё на него. Отдал трактор, диски – теперь пускай Коля забирает.

Я всегда своим детя́м внушал разные примеры: несправедливости, дружбу, любовь, хто как живёт, с кого брать примеры, что опасаться, как поступать, как обходиться с народом. Свата Ивана Чупрова и Филата Зыкова за время сказал ихну смерть, кака́ она у них будет, – так и вышло. Сват Иван жил в деревне, я сказал, что он скоропостижно помрёт, так и случилось. Филат жил в городах, никогда не был в соборе, но пришло время – он похворал, покаялся, причастился и помер. Сват Иван был лицемер, Филат был справедлив.

Проходит неделя. В воскресенье вечером приезжают все: Коля с женой, тесть с тёщай, Немец с женой, Александр с женой. Мы были все дома. Зашли, неудобно, сяли, молчат.

– Зачем пришли?

Тесть:

– Да надо проститься.

– А кака́ вина?

– Дак вот вражда, за ето надо проститься.

– А откуда она началась?

– Дак ты загулял.

– А за чё я загулял?

– Не знаю.

– Как не знаете? Вражда началась раньше. – Молчат. – Какой я вам масон, шпион, предатель?

Коля:

– Дак твои дела показывают.

– А что – как ты, везде как собака? Нет, везде надо быть дипломатом. По-вашему, все послы – масоны, и Александр Невский тоже предатель? – Молчат. – Всё моё старание и труды превратили в предательство. Коля, дай мне свидетельство, что я масон! – Молчат. – Нам быть масонами – у нас ишо жопа не по циркулю. Надо быть достойным. – Молчат. – Коля, на Пасху Христову ты выгнал меня из моленне.

– Я не выгонял.

– Как так ты не выгонял, у меня свидетели – тятя и сестра, хоть и тяти нет в живых, Царьство ему Небесное. Но вот сидят все свидетели, а ты отпираешься. Ты старался нас развести и моих детей закабалить – ето одно. Трактор тебе проработал почти два года, и ты не хочешь платить – ето два. Илюшка проработал тебе пошти два года, а ты ему дал за ето одну шапку – ето три. – Молчат. – Семью мою нанимал молиться, вернулся, не заплатил – ето четыре.

– Я их не нанимал.

– А почему детей и жену разжигали против меня?

– Нихто их не разжигал.

– Как не разжигали, я всё знаю, и оне мне всё рассказали. А в Святым Писании что сказано: легче человека напополам разорвать, нежели мужа с женой развести, а вы что настроили?

Оне все, как осы, на Марфу да на детей, что всё ето оне натворили, Данила ни в чём не виноват. А тесть хотел Марфу ударить, но я сказал:

– Спробовай задень, тогда я вас всех разнесу! – Все притихли. – Воистинно вы все фарисеи и лицемеры, нет в вас никакой правды, сами не стараетесь в рай зайти и стальным закрываете путь! Христос сошёл на землю не ради праведных, но ради грешных, чтобы привести их к покаянию. Христос сошёл не ради вас, а ради меня – я грешный. Но вы ни раз мне не подали руку, но всегда старались столкнуть во ад. Вы хорошо знаете, что злоя слово доброго делает злым, а доброе слово злого делает добрым. – Молчат. – Иоанн Богослов взял дитя, вырастил, выучил его к доброму и передал епископу и наказал ему: «Я перехожу в другу́ страну на проповедь, поручаю тебе вот етого дитя, сохрани его». Тот обещался, взял его на поруки, стал ро́стить. У епископа работы было много, со временем стал забывать о етим отроке. Отрок стал праздновать, веселился, появились развратныя друзья, он совокупился с ними, стал выпивать, в неподобныя места ходить, потом воровать нача́ли, и дошло до того, что выбрали его разбойникам старейшином. Через много лет Иоанн Богослов вернулся в тот город, приходит к епископу и говорит: «Отдай моё сокровища». Тот выпучил глаза: «Како́ сокровища?» – «То, которо поручил ро́стить». Епископ догадался, заплакал и говорит: «Он погиб». – «Как так погиб? Я же поручил тебе как доброму пастырю, а ты не сберёг его?» Епископ всё рассказал, что с нём случилось, и где он, и что он разбойникам начальником. Иоанн пошёл разыскивать его, дошёл до первой стражи, его арестовали, привели к начальнику. Но начальник увидел, что ето Иоанн Богослов, стал убегать от него. Иоанн побежал за нём и стал упрашивать его: «Остановись, моё милоё дитё, пожалей мою старость, все твои грехи беру на себя, толькя остановись!» Он остановился, пал ему на ноги и стал просить прощение. Иоанн плакал, обнимал и целовал и уговаривал. И всё Святоя Писание всякими приводами убеждает помиловать, защитить, а вы что делаете, гонители, мучители! Христос Петру-апостолу наказывал, чтобы прошшал на каждый день, семьдесят раз по семьдесят, а вы всё наоборот! – Молчат. – А теперь говорите, что я не виноват, а виноваты Марфа да дети. Где ваша совесть? Да оне виноваты, что вас слушали!

Молчат. Удивляюсь, что так притихли, все вины принимают и идут на прощение – что случилось? Я решил проститься, но больше в етим гнезде не жить. Стали прошшаться. Коля спрашивает:

– А вы где собираетесь жить?

– После то́го, что вы с нами сделали, со дня́ будем уезжать отсуда. – Он ничего не ответил, но сразу видать, что он обрадовался. Когда стали прошшаться, я их предупредил:

– Мы отсуда уедем, но знайте, что у вас миру не будет.

Простились. Коля ни за что не заплатил, да и подавись он. Когда оне уехали, говорю семье:

– Оне не простились, всё ето лицемерно. Ну вот, Марфа, всё сбылось, что я вам говорил, а вы злились, что я не иду и не улизываю их, а правда всё равно вышла наверх, и как чижало её слушать.

За всё ето время, что была вражда, и детя́м досталось хорошо. Ихны дети с нашими не хотели праздновать, обзывали, убегали, корили мной – да, обчим, всё было.

В Уругвае наши старообрядцы всегда гордились, что толькя оне святые, толькя оне живут по закону, что все старообрядцы во всех страна́х погибают. Говорю детя́м:

– Рано хвастают, уже началась песенка, увидите, что у их будет.

Дети отвечают:

– Да уже началось, частыя пьянки да шашлыки, девки, ребяты не смотрют, что ро́дство, обнимаются, целуются. Нет то́го воскресенья, чтобы не было гулянки: «А что, мужикам можно, а нам нет?» – вот и весь ответ. Покамесь ты читал поучение и убеждал, все говорили, что охота было молиться, чичас некому читать – нихто не хочет идти молиться.

Но почему оне пришли таки́ умильны. В понедельник поехали в город, Марфа звонит Вере, та спрашиват: «Ну, как дела?» Марфа всё рассказыват, она тогда говорит: «Мы их предупреждали, чтобы оне с вами простились и вас приняли, но, как они тянули, мы Ивану Даниловичу Берестову сказали, что строк вышал. Раз смирение не идёт, будете отлучёны, весь Уругвай. Иван Данилович Берестов тогда решил, сообчил на Питангу, что “вы настроили, вы и налаживайте, а нет – будете отлучёны”. Вот оне и прибежали». Ну, мы Веру за всё поблагодарили, что заступились за нас.

Тёща стала бегать к нам, така́ ласкова, хоро́ша, всё узнаёт, всё рассказыват. Узнала, что мы уже трактор давно отдали, рассказала Коле, тот сколь жалел, что такой трактор пропустил.

 

2

Мы собрались и уехали на остров на Пальмар, Григорий рыбачил на Пальмаре. Машину оставили против острова у Гонсалеса, сами переехали на остров, сделали из горбылей шалаш и стали жить. От острова до моста плыть было три часа, мы купили матерьялу на лодку и возле моста у рыбака Сергио Мартинес стали строить лодку на две тонны. Как-то утром стали и видим: Сергио на ограде размораживает полбыка мяса. И мне зло взяло: вот почему стансёры рыбаков ненавидют, за то что воруют. Я после этого увидел Григория и сказал ему:

– Ишо увижу у любого рыбака столь мяса, сразу заявлю. Не может быть, из-за каких-то жуликов доложны хто-то отвечать.

Григорий ответил, что:

– Оне часто ездют и бьют скота, и их шайкя.

Мы доделали лодку, оформили, назвали «Бермудой». Теперь у нас две лодки – «Бермуда-1», «Бермуда-2», два мотора, на кажду лодку по тысяче метров сетей. Покупатель приезжал с Монтевидео, привозил лёд, он был еврей, честный порядошный парень, но одна проблема: он приезжал толькя в воскресенье, и некуда было деваться, приходилось сдавать в воскресенье. Стали рыбачить, теперь уже знали, где рыба, и ловили хорошо: три-четыре ночи – и полторы – две тонны рыбы, покупателю ето понравилось. Бывало, пять-шесть рыбаков сдадут столь, а мы одне. Пошла зависть, но мы на ето не смотрели.

Мы рыбачили с Алексеям, а Андриян с Ильёй. Я продолжал Алексея учить, все тонкости в рыболовстве, и видел, как он старался, всё изучал, и за мало время он превзошёл меня, стал опытным рыбаком, хто нихто. А у Алексея всегда и всех больше рыбы.

Андриян – ето кипяток, то старатся, то лени́тся, но всегда любил командовать, как старается – так рыба, как пролени́тся – так рыбы нету, но всё-таки старался.

Илья рос какой-то непонятный, всегда вредничал, старался всегда соврать, людям старался угодить, а в семье всё наоборот, люди его любили и всегда мне говорили: «У вас Люшка хороший парнишко». Я молчал, но мне ето не нравилось. Когда он устроился у Коли, он вовсе испортил парнишка. Дошло до того, что, когда я был в США, Марфа попросила его подоить корову, он мать укорил, мать обиделась, стала его ругать, он матери не сдал, а, наоборот, с матерью спорил и всяко-разно корил. Мать хотела наказать, но он побежал к Коле, мать дала команду Андрияну, чтобы поймал его. Он догнал, поймал, мать за ето вложила, он притих, и всё стало спокойно.

Когда жили на острове, он опять захотел показать свой характер. Приплываем на остров с рыбой уставши, он был дома, посылаю его, чтобы принёс ящики, он огрызнулся, не захотел, я повысил голос, он взялся меня корить. Думаю: ах ты, большой стал! Взял прут и вложил ему. С тех пор наш Илья изменился и стал стараться работать, но у его не получалось: как ни старается, всё получается не так.

Но рыбалка у нас шла хорошо, и денежки стали шевелиться в кармане. Мы изредка стали в стару деревню ездить молиться.

Как-то раз приезжают к нам в гости на остров Марк Иванович Чупров с Вассой и Александр с Лизаветой. Погостили, Марк стал приспрашиваться к рыбалке, я завсяко-просто рассказал, что выгодно, он заинтересовался.

Однажды приезжаем на мост, в субботу вечером, погода была прекрасна, спать не хотелось, пошёл по берегу, смотрю: парочкя сидят рыбачут. Поздоровались, слово за слово, пошёл разговор, парень угодил весёлый, разговорный, пошёл разговор. Он работат в конторе на конпьюторе, предки русски, звать Алехандро Малес, бывшая фамилия Мальцев, дале-боле, разговор зашёл глубже: ему в конторе работа не нравилась, но в Уругвае перспектив никаких нету, страна ма́ленькя. Я стал спрашивать:

– Коммерцию любишь?

Он отвечает:

– Ето моя мечта.

– Почему не займёшься купляй-продажай рыбы? А что, рыба в Уругвае ничего не стоит, а в Бразилии рыба дорога, возить на границу уже выгодно. У меня нет силы, а то бы давно нача́л бы возить на границу. А вас двоя, вы молодыя.

Он смеётся:

– Да я холостой, ето моя ухажёрка. А как ето можно начать?

– Да очень просто. Покупай рыбу и вези на границу, в магазины уругвайски.

– Дак надо деняг, а у меня их нету.

– Но и кака́ проблема? Сколь твоя машинка возмёт?

– Да са́мо много триста – четыреста килограмм.

– Ну вот, вон у меня один ящик с четыреста килограмм, загружай и вези.

Он смело взялся за дело, загрузили ему яшик с четыреста килограмм рыбы, бедная машинка осяла, ето была «Багги», и оне отправились на границу.

Мы остальную рыбу сдали в воскресенье нашему покупателю. Я стал ему говорить, что мы в воскресенье не можем работать, а он отвечает:

– А я в други́ дни не могу.

– Но ты заставляешь, чтобы мы искали другого покупателя.

Он пожал плечами и ничто не сказал. На следующу субботу приплываем на мост, Алехандро уже ждёт – весёлой, уже не один, а со своим двоюродным братом Паулом. Етот парень сразу мне понравился – вежливый, ласковый, обходительный и тихой. Алехандро рассказыват: хорошо продал, есть заказы. Мы ему снова загрузили, но уже всю, потому что оне приехали на трёхтонке, он её арендовал. Увёз. Дождались воскресенье, объяснили и извинились нашему покупателю, тот понял: «Ну что поделаешь, ваша работа». По-хорошему разъехались.

Марк Чупров тоже начал рыбачить, с младшим сыном Михаилом. В те года урожаи не шли, зерно не в цене, у всех кризис. Марк рыбу привозил тоже сюда на мост и сдавал Алехандру. Как-то раз Алехандро приезжает озабоченный.

– Что получилось?

– В ту субботу нас подвели, не приняли рыбу.

– И что ты сделал?

– Пришлось везти в Монтевидео и за низкую цену отдавать.

– Слушай, тебе нравится ета работа?

– Ишо бы, выгодно.

– А не хочешь рыбу експортировать в Бразилию?

– А как ето можно сделать?

– Как, очень просто. В ИНАПЕ мене́ чиновники знакомы, и знаю, что оне нам помогут. В Уругвае рыбаков много и рыба есть, знаю, что от Фрай-Бентоса до Кармело хоро́ша рыбалка и хоро́ши рыбаки, но вечно одна проблема: покупатели жулики. Работай честно, и все будут сдавать тебе.

– А куда сдавать?

– Надо ехать в Сан-Пауло на рынок.

– Ну а что, поехали.

– Как поехали?

– Ну, работать будем вместе.

– Хорошо, вы тогда експортируйте, а мы будем рыбачить и скупать.

– Хорошо, договорились.

На следующай неделе поехали в Сан-Пауло. Приезжаем на рынок, цены хоро́ши. Нам рекомендовали одного японса, дали его номер конторы на рынке, мы к нему зашли, познакомились, он берёт рыбу в Уругвае, порядки такия: берёт твою рыбу, продаёт на рынке оптом и берёт за ето десять процентов, никаких контрактов, ни до́говоров, а риск: надейся на слово, вот как хошь. Мы договорились. Его звать было Оскар Нитта. Поехали обратно. Ездили мы на арендованной машине, в обои пути вечерами останавливались в отелах, и Алехандро каждый раз – одне девушки в разговоре, как у куме на уме. Каждый раз уходил вечером, а приходил перед утром, мне ето не нравилось. Раз пришлось присутствовать, как он обращается с девушками. Он, правды, красивый и стройный, но наглый, и девчонкам, видать, ето нравится. Смотришь, он опять уже с новой девчонкой крутит – ну, думаю, ето к хорошему не приведёт.

Приезжаем в Монтевидео, заходим в ИНАПЕ, узнаём, как можно, как легче експортировать свежую рыбу. Нас научили: са́мо лёгко ето можно через компанию, котора уже експортироват. Мы ето сразу нашли, берёт компания пятьсот долларов чистыми за каждоя оформления, ну там ишо налоги, за провоз, за бумаги. Пошли, где машину арендовали, стал Алехандро просить у его, чтобы он нам продал машину-четырехтонку в долг, чтобы скупать рыбу. Но етот итальянес попросился работать вместе, Алехандро не захотел. У етого итальянса компания «Рент а кар», тридцать пять машин, и шиномонтаж, балансировка компьютерна. Алехандро сказал: «Поишшем машину».

Я уехал домой, продолжали рыбачили и сдавали Алехандру. Оне нашли старый грузовик и стали возить рыбу. До меня донеслось, что Алехандро рыбаков обманыват, берёт в долг и не расшитывается, мне ето не понравилось. Мы тоже дали ему в долг две тысячи триста килограмм, тоже тянет, не плотит. Приезжам рыбу сдавать, он ко мне с разными разговорами, что он сам будет скупать, а мы будем ему рыбачить.

– Алехандро, дак как так, вместе договаривались, всех чиновников тебе показал, ты нача́л лично из-за меня, я тебе всё открыл, а теперь мы остаёмся в сторонке.

Он завилял, что невыгодно, мало заработок.

– Алехандро, раз ты так поступил нечестно, мы тебе больше не рыбачим, и отдай, что должен нам.

Он стал уговаривать, но мы категорически отказали и рыбу не сдали. Он ишо два раза́ приезжал и уговаривал, но мы не согласились. А я поехал в Монтевидео, зашёл к тому итальянсу и рассказал, что сделал Алехандро, и предложил работать вместе. Он был в курсе, что в Бразилии рыба в цене, заинтересовался, позвонил брату, брат подъехал, всё обговорили, что надо. Надо машину не ме́не четырёхтонку скупать рыбу, ехать в Сан-Пауло, вести договор с японсом и через какую-нибудь компанию начинать посылать рыбу. Им идея понравилась, пошли в ИНАПЕ, там пришлось объяснить, что Алехандро обманул. Лисенсиядо Карлос Риос посочувствовал и сказал:

– Хорошо, мы поможем тебе, езжай в Фрай-Бентос, там абилитировано, есть кооператив рыбаков, и почему-то оне не експортируют, возмите ето здание и работайте.

Мы с младшим братом на самолёте полетели в Сан-Пауло, договорились с японсом, Алехандро уже посылал. Вернулись, вскоре оне мне дали машину «Форд Ф 4000», четырёхтонку, почти нову, двадцать тысяч кило́метров наезжено. Нам пришлось переехать, устроиться возле Фрай-Бентоса за двадцать километров, село Нуево-Берлин, бывшая немецкая колония, арендовали дом на берегу Уругвая. Рыбачить удобно, берег хороший, рыбаков мало. Мы временно стали сдавать рыбу на границу Дарио Араухо, в Ривера. Когда все бумаги оформили, абилитировали здание, а с кооперативом сделались, что всю рыбу у них забираем. Андрияна поставили водителем – скупать рыбу и возить в Фрай-Бентос, Илья и Алексей рыбачили, поставили им рабочих, ловили хорошо, бывало, даже в сутки по полторы тонны. Я работал в конторе, принимал рыбу, вёл счета и всё контролировал. Пересыпали льдом, готовили груз, заказывал заграничные фуры через японса и отсылал рыбу. Инспектора с ИНАПЕ приезжали, контролировали качество рыбы и ставили пломбу на фуры. Дело пошло хорошо, всех рыбаков объехал, со всеми переговорил, всем рыбакам понравилось, что всё делатся честно, плотим на налично, но и строго наблюдаем за качеством.

Дети в праздники стали ездить в деревню праздновать. Коля опять бесится, снова «масон» да «предатель», но народ уже его не слушал, уже понял, хто он такой. У них пошла вражда с тестям, тесть стал мне жалобиться, я ему надпомнил:

– А что я вам говорил? Таки люди спокойно не живут, оне доложны с кем-то враждовать.

С деревни приезжают на двух пикапах мужики и ребяты, просют:

– Ради Христа, помоги сделать документы на рыбалку.

Спрашиваю:

– А что сами не делаете?

– Да сколь уже бегаем, ничто не можем сделать, надо ходить в школу да екзамены сдавать. А сам знашь, мы вообче в школе не учились. Нам Даниель Мужер сказал в Сан-Хавьере: «Хочете получить книжки – обращайтесь к Даниелю, он вам поможет». Вот мы и приехали. Ты уже помог Сергею, Фёдоровым детя́м.

– Да, ето было. Сергею, сыну Иоськи, Ануфриевым, тестявым ребятёшкам и своим детя́м, и оне уже рыбачили.

– Ну и нам помоги.

– Хорошо, дайте съезжу в Монтевидео, насчёт вас узнаю, потом решим.

Поехал в ИНАПЕ, обратился к Марта да Сильва, объяснил насчёт деревни, что:

– Семьи большие, долга в банке, посевы не идут, а семью чем-то кормить надо, вот оне и приехали к мене́, просют, чтобы помог им екзамены сдать, а оне безграмотны. Марта, помоги, пожалуйста, пожалей детей.

Она:

– Не заботься, их префектура вызовет и поможет, но оне остаются под твоим ответом.

– Хорошо, большоя тебе спасибо, всегда выручаешь.

– На ето друзья.

Приезжаю в деревню, сообчаю, что «будьте готовы, вас префектура вызовет, готовьте все бумаги».

Через два-три дня их вызывают на екзамены, помогли им, за неделю всё сделали, выдали книжки простых моряков. Собрал все книжки, все документы на лодки, записал всех, хто где хочет рыбачить, в какой зоне, поехал в ИНАПЕ, получил разрешение на каждего, приехал, всем выдал.

Мужики и ребята поехали рыбачить. Рыбачить – ето одно, но рыбаком быть – ето другоя. Конечно, ловили, но не всегда, надо знать, как руно идёт, в каку́ погоду где её искать и как ставить сети. Один Фёдор Берестов не хотел покориться, бегал-бегал, ничто не получается, пришлось покориться:

– Данила, помоги.

– А что думал раньше? – Молчит, неудобно. Пришлось помогчи.

Дети были против, всегда говорили:

– Тятя, всю жизнь помогаешь людям, а чем оне тебе плотют? Хватит уже.

– Детки, учитесь: заместо зла сотвори благо.

Приезжает в гости брат Степан с Аргентине. Мы уже слыхали, что братуха много сеет помидор и у его идёт всё хорошо. Встреча.

– Ну как, братуха?

– Слава Богу, хорошо.

Рассказывает, что сеет под сотню гектар помидор, четыре трактора, два пикапа, один новый, пять групп боливьянсов, Степан толькя работают на технике, а боливьянсы выхаживают. Степан разъелся, смеюсь, говорю:

– Что, братуха, схудал?

– Да петушки донимают.

Он сеял в Конеса, а потом переехал в Рио-Колорадо, там аренды дешёвы, земли много, а Иона за нём, но у братухи с нём не идёт.

Тестяв сын Тимофейкя высватал девку, приехала с Аляске Устина, завязалась свадьба, Тимофей приглашает нас на свадьбу.

– Да, Тимофей, благодарю, но, наверно, не придётся ехать, не хочу с Коляй иметь дело.

Он:

– Да что ты, ты не к нему поедешь, но к нам на свадьбу, и нечего на его смотреть. Не приедешь – обижусь.

– Ну ладно, хорошо, приедем.

Приезжам вечером в субботу, завтра будет свадьба. Вечером после ужина тесть с тёщай ушли к Коле, там приехал Паша и свояк Ульян Мурачев. Вот нету и нету, что такоя? Марфа говорит:

– Ето из-за нас.

– Как так из-за нас?

– Коля против, что мы приехали на свадьбу.

В два часа ночи приходют тесть с тёщай, тесть говорит:

– Данила, завтре, пожалуйста, на духовны столы не приходи.

– В чём дело?

– Коля бесится, Паша туда же, и Ульян помогает.

– И Ульян тоже? – Я удивился: у нас с нём никогда никаких худых отношеньев не было. Что, неужели продался?

Тесть:

– После духовных столов милости просим. С етим идивотом уже не знаем, как и жить, одно мученье.

Я решил уехать домой, стал собираться, тесть увидели, стали упрашивать, чтобы остались, нас уговорили, мы остались.

На другой день молодых свенчали, духовны столы кончились, тесть приходит, приглашает. Конечно, обидно, ну что, приходится терпеть. Приходим на свадьбу, все весёлы, нас посадили за стол, мы стали кушать. Подходит Коля, с надсмешкой подаёт стакан, говорит:

– Пей.

Я взял стакан, выплеснул и сказал:

– Я от фарисеяв не пью.

Многи увидели, зашаптались. Мы покушали, попозже стали мясо жарить, подходит Тимофеява тёща, познакомились, стали разговаривать. Проходит нимо Ульян и говорит:

– Сватья, ты не думай, что он такой безграмотный, он захочет – всех нас заговорит! – И прошёл.

Сколь наглости! Стоим с мужиками возле костра, подходит Паша, хочет со мной разговор завести, говорю:

– Какой может быть у нас разговор, ты фарисей, а я мытарь. – И ушёл.

Напала така́ обида, говорю Марфе:

– Я больше не могу, поехали домой.

Мы собрались, нас стали уговаривать, но мы не остались.

 

3

Вернусь назадь, когда мы жили на острове. Дрова возили от Гонсалеса. Однажды поехали на двух лодках за дровами с Алексеям, нагрузили, шёл ветер, были волны, Алексей говорит:

– Тятя, хватит.

– Ничего, ишо мале́нькя.

Ишо загрузили. Ну, хватит, поплыли. Выплываем в глубь, волны боле и боле, стало страшно, ветер ишо добавил, волны стали выше. Смотрим, одна волна, втора́, третья, и наша лодка пошла на дно, хоть и деревянна, но мотор тянет на дно.

– Алексей, не робей, переплывай на ту лодку и сбрасывай дрова!

Алексей махом туда, а я быстрым махом освободил верёвку, подплыл к другой лодке, привязал, и стали сгружать дрова. Разгрузили, стал за верёвку тянуть, подаётся, подтянули, нос лодки завыставлялся, привязали ближе. На наша счастья, на маленькяй лодке осталось обрезок палатки, вёслов не было, был ключ от свечей да отвёртка. Когда лодка потонула, я успел выключить мотор, ето уже хорошо, выключенной мотор легче прочистить. Ето получилось в девять часов утра, мы сделали маленькяй парус и вечером в пять часов выплыли на берег, открутили свечи, прочистили, продули и завели мотор. Ну, слава Богу.

В Ново-Берлине на наш берег приходил парнишко – лет двенадцать, весь изорванный, грязный, косматый, и всё любопытничал и старался завести дружбу с нашими ребятёшками, где что-нибудь поможет. Но как много воров, я говорил детя́м: «Гоните его от себя», но дети жалели. Как-то раз не хватило рабочих, оне спросили его:

– Поедешь с нами рыбачить? – Он с радостью собрался. – Но беги, неси постель, посуду.

Он отвечает:

– У меня нету.

Ребятёшки взяли запасную постель, чашку-ложку. Стали рыбачить. Он оказался ленивенькяй, но послухливый. Бывало, много работы, станут на его кричать, он плачет да работает. Дети стали его брать на рыбалку. Когда он почувствовал доверия, рассказал про свою жизнь. Его отец работал чернорабочим, заработки ни́зки, пятеро детей, да ишо пил. Мать жила распутно, дети росли без надзору, всегда были голо́дны. Етого парнишка звать Естебан. Ему часто приходилось ставать в три-четыре часа утра и искать в кухне что-нибудь поесть. Когда увидел нас, присмотрелся к нашему укладу жизни, и решил во что бы то ни стало войти в нашу жизнь. Я ето не знал, дети говорили, что он просится к нам.

– Да вы что, ничего с его не будет, мало ли пришли к нашим, а потом бросают и уходют. Гоните вы его от себя.

Дети стали издеваться над ним, чтобы он сам ушёл, но он всё терпел и старался угодить, дети стали его жалеть, но мне ничего не было известно.

Тестявы ребятёшки рыбачили всегда близко возле наших. Тимофей женился и уехал в Аляску рыбачить с тестям, Анатолий с Алексеям рыбачили недалёко от нашего Алексея. Но наш Алексей настоль прославился храбрым и профессиональным рыбаком, все рыбаки, русски и уругвайсы, почитали его, ему было пятнадцать лет. Однажды тесть рассказыват:

– Говорю своёму Анатолию: «Слушайся и проси совета у Алексея, он прославленный рыбак и добрый, всегда посоветоват, где ставить сети».

Анатолий решил испытать, попросился у Алексея:

– Можно с тобой поплыть вряд?

– Да, пожалуйста.

Поплыли, доплыли, где Алексей решил остановиться, Анатолий спрашиват:

– Алексей, а где посоветовашь поставить сетки?

Алексей посмотрел на солнса, на погоду, откуда ветер, на речкю и сказал:

– Плыви вон туда, сетки ставь вот так, – показал как.

Алексей:

– А ты куда?

Он посмотрел туда-сюда и сказал:

– А я поплыву вон туда.

Анатолий поставил сети как сказано, но последню сеть поставил по-своему. Наутро все сети по́лно рыбы, а в той, что поставил по-своему, пусто. У Алексея тоже по́лно.

Некоторы ребята злились и завидовали: как так, у Алёшки рыба, а у нас нету. Раз решили испытать, поплыли все за нём, он видит, что ето не рыбалка, ишо отплыл и остановился, стал ставить сети. Все остальные стали ставить круг него, всё заставили. Утром приплыли – нет ни у кого рыбы, все бросили Алексея, уехали каждый на своё место. Алексей вернулся на своё место и приблизительно знал, куда шло руно рыбы. Доплыл, поставил сети – наутро по́лно рыбы. Ребяты: «Ето колдун», Георкя Ануфриев даже сумел сказать: «Собачья счастья». Однажды поднялся ветер, все рыбаки бросили рыбачить: больши волны. Алексей знал: в таку́ погоду хорошо ловится дорадо, поплыл. Все рыбаки ахнули: волны большие, Алексея то видать, то не видать, все сказали: всё, утонул. Перед утром ветер стих, рыбаки решили плыть, искать Алексея, смотрют: Алексей плывёт, по́лно дорадов. Алексей никогда не гордился и вёл себя скромно, за ето его все любили.

Ксения Григория часто бросала и снова вёртывалась к нему, последний раз сманила его в Бразилию, у них родился сын, назвали его Калин. Григорий пил, однажды пришёл пьяный прежде времени и захватил Ксению с бразильяном на кровати, избил её и уехал в Уругвай. Она стала шляться, он ушёл к бактистам, бросил пить-курить, стал рыбачить и пасеку разводить. Ксения хотела вернуться к нему, но он её не принял.

Наш Илья просится в Боливию, девок посмотреть и даже жениться. Стал ему говорить:

– Подожди, чичас много работы, всего восемнадцать лет.

Ни в каки́: поеду и всё. Думаю, я ведь тоже женился восемнадцатилетний, ну, пускай едет.

– Марфа, езжай с нём вместе. – Она собралась. – Да смотри за нём хороше́нь, сама видишь, парень молодой.

Оне уехали, у нас самый разгар работы, Андриян день и ночь возит рыбу, мы пакуем, готовим грузы, отсылаем. Кажда фура чистого заработку семь тысяч долларов, делится на три части: нас троя, и три части. Японес не знаю, платил ли или нет моим компаньёнам, но одно: мои компаньёны стали высылать реже и реже рыбакам деньги. Пошли проблемы, рыбаки стали бастовать, я стал требовать, чтобы деньги высылали, те жалуются, что «японес не плотит», звоню японсу, тот отвечает, что «пошти всё заплочено». В Бразилии пошла девальвация, доллар стоил один на один, а тут за два месяца ушёл три на один. Стало совсем невыгодно: наоборот, пошлёшь фуру и ишо остаёшься должен. Все скупшики остановились скупать рыбу, мы тоже остановились. Мои компаньёны приехали забирать машину.

– Как так, мы его давно заплатили.

– Нам японес не заплатил.

– А чем вы платили рыбакам?

– Из своёго кармана.

– Как так?

– А японес говорит, что пошти всё заплатил.

– Мы не получали, и пускай докажет. – Ни в каки́, и машину забрали.

Марфа звонют с Боливии: высватали Устину Евгеньевну Ануфриеву, оне уже вернулись с Чили в Боливию. Думаю: нигде больше не могли найти невесту, толькя у Ануфриевых.

– Ну что, тебе жить.

Марфа вернулась, он остался.

Я пить стал редко, но метко, стал похварывать, да ишо как выпью. Андриян стал налетать драться и на мать стал руки подымать, часто приходилось заступаться.

Рыбалка прекратилась, посевы не пошли, со всех сторон кризис. Поехал к японсу в Бразилию разобраться, тот уверят, что пошти всё заплатил, показыват квитансыи, но вижу, что не всё. Стал говорить, он отвечает, что кризис и по первый возможности вышлет. Попросил у него пять тысяч долларов, он дал. Поехал в Монтевидео к компаньёнам, стал с ними разбираться, показываю ксерокопии квитансый, те тоже показывают свои. Вижу, что обманывают, идти в суд – время займёт много, а чем жить? В деревнях бардак. Мы сумели послать в Бразилию тридцать шесть фуров рыбы, чистого заработку у нас двести тридцать восемь тысяч пятьсот двадцать долларов, наших тридцать три процента. Но я кроме пяти тысяч долларов, что дал японес, не получал, и всё пропало, обманули. Один Алехандро скупал рыбу и возил в Бразилию, как он делал – непонятно.

 

4

Мы решили поехать в Арьгентину сеять помидоры к брату Степану, поехали с Андрияном. Приезжаем в Рио-Колорадо к брату Степану. Да, действительно, живёт хорошо, вся техника хоро́ша, етот год у его восемьдесят гектар помидор, четыре группы боливьянсов, помидоры хоро́ши.

Фабрика «Кампагнола» сеяла шесть тысяч гектар помидор во всёй етой зоне, разделена на разные сельския хозяйства, брат Степан выдался на шестое место. Молодес, умел работать, брал новыя земли, раскорчавывал и почти без процентов сеял помидоры. Хозяевам земли выгодно, что получут через три года землю чисту, Степану выгодно: низкий процент, всего восемь – десять, земли но́вы, помидоры хоро́ши, болезняв мало. Степан сеял рано, не боялся заморозков, небольшие инеи хоть и обожгут, но всё равно отрастают, на песчаных земля́х быстре́ вырастают. Степан уже три раз открыл фабрику. Приходит урожай, приезжает на фабрику, наспели помидоры, директор Марио Консети говорит: «Ишо рано, через пятнадцать дней откроем», Степан протестует, посылают инженеров, проверяют: да, надо фабрику открывать. Степан в Рио-Колорадо прославился, все его любили. Но уже второй год кризис, фабрика роется, потому что не может продать томат-пасту, дети у него леня́тся, не слушаются, Степан нервничат, говорит, всё надоело. Мы с Андрияном помогли ему убрать урожай, сестра Степанида со своими детками тоже ему помогала. Молится Степан сам себе, Иона с Пашкой тоже сами себе, враждуют. Мы нашли близко от Степана землю двадцать пять гектар с домом, но надо корчевать. Купили у Степана один трактор, «Форд», восемьдесят лошадиных сил, и стали чистить.

Наша семья уже была с нами, оне привезли и рабочего Естебана. Стал спрашивать:

– Зачем вы его привезли?

– Не хотел оставаться, неотступно просился.

Стал спрашивать у него:

– Что ты думаешь?

Он говорит:

– Хочу с вами жить, в вашу веру перейти и жить, как вы живёте.

– Но ты не выдюжишь, всё бросишь и уйдёшь.

– Нет, я не брошу, мне ваша жизнь нравится.

– А посты, правила?

– Ну и что, вы же живёте, и я буду жить.

– Хорошо, давай так сделаем. Когда научишься говорить по-русски, молиться, читать, тогда мы тебя окрестим.

Он обрадовался, согласился, я строго наказал своим детя́м:

– С сегодняшнего дня его учить ко всему, не издеваться, а быть как с родным братом.

Он старался учился, читал, писал, говорил, но пе́рво не получалось, а потом стал говорить с каждым днём лучше.

Зимой нечего было делать, всю землю приготовили, надо ждать весны. В Боливию приехали восемь семей из США синьцзянсов знакомых: Егоровы с сыновьями и зятевьями и с ними Андрон Усольцев. Говорю Андрияну:

– Слушай, чичас нечего делать, поехали в Боливию, посмотрим девок. Знаю, у Андрона хорошая девка, у Егоровых посмотришь.

Он говорит:

– Мне понравилась Нилка Андреява.

– Ты сдурел? Андрей запивается, мать в бардаке работает, старшая сестра Фанка – уже слухи идут нехороши.

– Но она разна от них, за чё-то её все любят.

– Да, ето правда, и вон кака́ красивенькя.

– Ну да.

– Но, Андриян, подумай, тебе двадцать лет, а ей тринадсатый год идёт, ты что, обезумел? Надо ишо ро́стить её.

– Но и что, вырашшу. Но зато знать буду, что жена. Посмотри, что делается в деревнях в Уругвае, все девчонки проститутки.

– Как ты знашь, такое мелешь?

– Да всё знаю.

– Не дури, поехали.

– Ну поехали.

Собрались, поехали в Боливию.

Андрей Русаков жил на ограде у маме, доржали полдома. Я когда увидел Андреявых деток, у меня сердце сжалось: все гря́зны, косматы, дома всё разбросано, мама рассказыват, что Андрей часто не быват дома, приходит пьяный, ничто ему не нужно, дети живут на произвол, часто приходится кормить, Фанка уже шлятся, одна Нилка смотрит за детя́ми, но хто она – ишо дитё. Стану говорить Андрияну – «Не лезь, без тебя знаю».

Говорю:

– Андрияну понравилась Нилка.

– Вы что, сдурели? Кого брать-то? Посмотри на ихно племя, один бардак.

– Но вы все говорите, что она разна.

– Говорить всё можно, но какой будет результат?

Мы поехали в Боливию, заехали к дядя Марке, вижу, что состарился, выглядит намного старше, а он самый младший из семьи, тесть выглядит намного моложе. В гостях у дяде Марке сестра, тётка Арина, Марфина крёстна, с сыном Яшкой, тоже еле-еле ходит, ей всего пятьдесят семь лет.

– Что с тобой, тётка Арина, так состарилась?

– Да дети да внуки доведут до муки. Знашь что, Данила, жить совсем нисколь не охота, смерть бы пришла, я бы обрадовалась.

Я ей поверил, и мне стало её жалко. Ето была краси́ва, крутая, енергична женчина, муж был Кирил Ревтов, Поликарпов брат, у него в 1980-х годах завёлся рак на шшаке́, сколь лечили, операции делали, но не могли спасти, он умер и оставил ей шесть сыновей, одну дочь. Жили они в Масапе. При Кириле была очень порядошна семья, но когда остались одне, всё у них пошло кверх ногами, дошло до того, что младшия сыновья превратились в наркоманы – ето целая история, на ето надо посвятить сэлую книгу. Но тётка Арина уже не жилес, сразу видать, что мало проживёт. И на самом деле, после нас через четыре месяца она умерла, Яшка остался один, братьи уже все женаты, он хватился, что остался один, матери больше нету, всё спомнил, сколь он матери зла причинил, очень плакал и уехал в Россию на Дубче́с в монастырь.

Андрияну Андронова девка, дочь Андрона Усольцева, понравилась, я её знал в США: до́бра, стро́йна, красива, ласкова, кро́тка, ей Андриян тоже понравился. Андриян праздновал с ней, высватал, сказал мне: «Пошли сватать». Андрон против не шёл, мать Афросинья также, договорились свадьбу играть после Успение, длинным мясоедом, свадьба будет в Аргентине. Мы поехали домой, стали готовиться к свадьбе, мы с Марфой были довольны, что люди добры, знакомы.

В США, как дети жили развратно, родители старались посылать и везти в Южну Америку, женить и отдавать, и так многи поженились и вышли. Из США родители были довольны, что ихны зятевья и снохи жили по закону, но в Южной Америке родители были недовольны, что зятевья и снохи развратны.

Брат Степан как год отдал дочь за Акатия Ревтова – племянник Селькин, мать – сестра Селькина. Ето будет старшая дочь Хиония брата Степана. Оне свадьбу сыграли, но потом узнали, что у их кресто́во ро́дство – Мурачевы и Чупровы, и Хиония с Акатием в семи степенях, надо разводить. Хиония беременна, Степан – разводить, Александра не хочет, Коля, Иона, Тимофей страшшают отлучить Степана, ежлив не разведёт. Степан разводит, но нихто его не слушает. Сколь бедняги перетерпели, и нет никакой защиты. Мы приехали в самый разгар проблем, Степан обижался: кривосуды, лицемеры, сколь таких браков – и помалкивают, ежлив ро́дство сильно – всё хорошо, а бессильно – затопчут. Марка Чупров взял Вассу в ро́дстве, да ишо помощник наставника, Александр Мартюшев двояженес и помощник наставника, доказано, что у Ефрема Мурачева такой же брак, – всё хорошо. Стали разбираться: в США и в Южной Америке нашшитывается шестьдесят браков беззаконных, и всё хорошо, а на Степане надо закон поставить. Но где же ето правда? Говорю:

– Братуха, терпи и помалкивай.

– Но как терпеть, ежлив отлучают?

– А что, ты не знаешь: ежлив не по закону отлучат, то сами от Бога отлучёны, с етим не играют.

Длинным мясоедом ждём сватовьёв с невестой, всё готово, стали звонить, невеста Андрияну говорит:

– Надо подумать, а то я уже раздумала.

Андриян подождал неделю, опять звонит, она отвечает:

– У меня другой жених.

Он услышал – хлоп трубку закрыл и говорит мне:

– Мне её не надо, она уже изменила, у ей другой.

– Андриян, она, может, пытает тебя, мало ли так бывает?

– Пускай пытает кого-нибудь, но не меня, мне её не надо, вам её надо было.

– А что теперь делать, всё готово?

– Поехали сватать Нилку.

– Ты что, образумись!

– Я окро́ме Нилки брать никого не буду!

– А пойдёт ли она за тебя? Ведь ишо дитё, ишо не смышляет.

– Пойдёт, я ей нравлюсь.

– Как ты знашь?

– Чувствую.

– Ну, Андриян-Андриян…

Что делать – поехали. Сватать поехали мы с Марфой, Степан с Александрой и Андриян. Поехали в Чёель, Андрей уже жили у матери Русачихи, Нилка была у тётки Федосьи. Андрияна оставили там, разыскали Андрея, привезли к Федосье, стали сватать. Русачиха была там же, Андрей отдаёт, Федосья против, Русачиха тоже против, говорят:

– Берите Фанку.

– Но как мы можем сватать другую, ежлив жених выбрал именно ету?

Мы так и едак – не соглашаются, а Андрей сказал:

– Давайте узнам у Нилки, согласна ли она, а то сватаете, а она, может, против.

Позвали их, она ответила:

– Согласна.

Русачиха с Федосьяй идут против. Ето было у Кондрата Бодунова, Иван с Федосьяй ему тесть с тёщай, Кондрат Марфе двоюродной брат, но мы чувствуем, что он за них идёт. Но в консы консах Андрей согласился отдать. Положили нача́л, заручились, обменялись подарками, через неделю свадьба. Пошёл девишник. Мы набрали им на девишник всякого-разного продукту.

На третяй день Андриян звонит со слезами, что невесту украли. Как так? Сяли со Степаном на его машину, с нами жёны, Акатий взял Пашку Черемнова, и поехали. Приезжам к Русачихе, там Андрей и Русачиха – отпираются, ничего не знают. Поехали к Кондрату, там оне были – Кондрат, Иван, Федосья. Стали спрашивать – отпираются, дале-боле: Федосья, Иван и Кондрат поднялись на нас и кричали как могли. Мы удивились – с кем связались… Пашка говорит:

– Вы езжайте, ишшите невесту, а я доберусь до тестя. – Пашке, Кондрату Иван тесть.

Мы поехали, я говорю Андрияну:

– Да брось ты, что, белый свет клином стал, что ли?

Он плачет, не соглашатся:

– Я её не брошу.

Всё моё ро́дство стали Андрияна уговаривать, но он ни с кем не соглашался. Что делать? Я смекнул, поехали к Фанке. Ежлив действительно им чижало так жить, она расскажет.

Приезжаем к Русачихе, все остались с ней разговаривать, мы с Марфой пошли к Фанке и стали спрашивать Фанку, что:

– Мы по-хорошему, хочем взять твою сестру, Андриян её любит, и что, вам не надоело так жить – ни кола ни двора?

Она заплакала и говорит:

– Оне увезли её в Вижя-Регина, к Кейке. – Кейкя – Русачихина младшая дочь, убежала за аргентинса, и жили на чакре в Вижя-Регина. – Оне туда её увезли, я ей говорила, что выходи взамуж, но оне мне не дали ей говорить.

– А почему оне её увезли?

– Потому что Марфа Шарыпиха узнала, что Нилка выходит, посватала у тётки Федосьи Нилку за Генку.

– Вот в чём дело! А Нилка что?

– Она ничего не знат.

– А ты поедешь с нами, покажешь, где она?

– Конечно, поеду, надо выручить сестру.

– Виду не показывай, одевайся и иди в машину.

Мы выходим и говорим:

– Ничего не будет, поехали.

Сам Степану знак дал, выходим, садимся в машину, говорю:

– Невеста в Вижя-Регина у Кейки, а Фанка в кузове. Поехали, оне увезли за сто восемьдесят кило́метров от Чёеля.

Уже была ночь, мы отправились туда.

Приезжаем к Кейке, она увидела, испугалась, вызвала мужа, Фанка шмыг в дом. Муж угодил рассудливый, всё расспросил, завёл в дом, вызвал Неонилку, стал спрашивать:

– Ты сама шла за етого парня?

Она:

– Да.

– Я не могу её доржать, ты во́льна.

С Неонилой была с Федосьиной дочкой Ленкой, той стало неудобно.

Вернулись уже утром. Приезжаем к Русачихе, оне уже все в сборе, ихна тайна раскрылась. Мы с собой захватили тётку Фетинью и Ольгу – Кондратову мать и сестру. Получился спор, мы уговаривали и стыдили их, Андрей сразу сдал, бабушка Русачиха тоже сдала, но Федосья так и не сдала, на её нихто не стал брать внимание. Договорились так: в воскресенье будет свадьба, невесту забирам, девишник будет у Пашке. Уже была пятница. Стал говорить тётке Фетинье:

– Никогда не подумал, что такой Кондрат.

Она отвечает:

– Толькя что узнали? Ето такой тугоносый, Савелькя намного лучше, а его за человека не шшитают, а етот тихенькяй. Вот и смотрите.

На свадьбу приехал сват Андрей да сватья Русачиха, Федосья с Иваном так и не приехали. Венчал Марк Иванович Чупров, он тоже приехал в Рио-Колорадо сеять помидоры. После свадьбе Марке попало от тестя Ивана Даниловича Берестова, что он свенчал. Марк говорит мне:

– Андриян играл с нашай Веркой, а брать не стал, почему так? Я в Уругвае слыхал, что молва шла, что Чупровы говорили: куда он денется, побегат-побегат да придёт сватать. Мне ишо чу́дно показалось: как так, говорили: Зайчаты, ишо сватать придёте, а тут забегаете. Но всё так прошло.

Стал спрашивать у Андрияна:

– Почему так сделал: играл с Веркой, а взял Неонилу? Марка обижается.

– Хошь знать правду?

– Конечно, хочу.

– Она сама лезла, я с ней ночевал, но у ней шире бабушкиной. Я стал у ней спрашивать: почему ты нече́стна? Она стала врать, что она че́стна. Она мне сразу опротивела. Возми её – она будет таскаться с каждым.

Мне пришлось замолчать.

 

5

Звонит Илья, просит помощи: авария, сломал ноги на мотосыклете. У нас деняг скудно: посеяли двадцать пять гектар помидор, арендовали ишо земли, посеяли двадцать пять гектар луку. Степан пожалел, выручил, послал ему пять тысяч долларов.

Вскоре пошли слухи, что у Илье бывают каки́-то необычные виденье. Марфа стала мне рассказывать.

– Да прекрати, что, Илюшку не знаешь? Вруша, да и всё.

Время шло, новости всё боле и боле о нём идут. Что такоя, где он берёт? Всё предсказывает, ста́ро и будуща, некоторы новости действительно интересны. Мы стали сумлеваться, Степану рассказал, Степан тоже задумался.

Потом звонит, говорит, что переезжает к нам. Мы им посеяли бакчи, нашли домик, Марка уговорил Иону и Степана, чтобы смирились, упросил, чтобы молились вместе. У Степана построили временную моленну из досок, стали молиться. Нас стало шесть семей, Марка замолитовал, мы его попросили, чтобы был временным наставником.

У нас помидоры, лук росли хоро́ши, у Степана также.

Тут приехали Илья с Устиной, мы их устроили. Я вижу, что он молчит, стал спрашивать у него:

– Что молчишь? Рассказывай, каки́ у тебя виденье.

Молчит. Допытываю – молчит. Я увёл его ото всех, стал допытывать – молчит. Тогда я решил заклять его:

– Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, сознайся, правды или врёшь.

Он заплакал и говорит:

– Да, ето всё правды.

– А что молчишь?

– Ждал твоего заклятья.

– Дак етого нельзя!

– Для добра можно.

– И хто к тебе приходит?

– Георгий Победоносец.

– И сколь время как уже приходит?

– Ишо мы жили на острове. Но когда жили в Ново-Берлине, не стал приходить, сказал, что «чичас будете жить беззаконно, не могу приходить. Ты возмёшь Устину Ануфриеву, тогда вернусь к тебе. На отца можешь надеяться, Степан хороший дядя, но слабый духом. За тобой все пойдут, но потом все бросют. Жизни остаётся мало. Во всех страна́х пойдут непорядки». – «Но что делать? Можем жить в миру». – «Но будет очень чижало. Уйти в горы или в леса – будет намного легче, но нихто не выдюжит». – «А что делать?» – «Поститься и молиться и молиться». – «Какой нонче будет урожай?» – «Урожай будет очень хороший, но вы не сдадите, всё останется на пашне, будет кризис».

Добавил:

– Ты сумлеваешься?

– Да.

– Я тебе скажу коя-что, что толькя ты один знаешь. Ты когда был в ребятах, начал курить. Ты не курил по-настоящему, не умел. Однажды вы стояли возле клуба кина, ты попросил у Григория сигарету, он тебе ответил: «Курить не умешь, толькя табак переводишь». Ты его спросил: «А как курют?» Он набрал дыму и вдохнул в себя: «Вот так». Он дал тебе сигарету, ты набрал дыму, вдохнул в себя, у тебя голова закружилась, и ты без памяти упал. За ето тебе двадцать лет правила. Потом стал жить развратно, менял девушек часто, ни одне тансы не оставлял. Но ты страдал и плакал и Бога просил, чтобы тебя за ето наказал и напасти послал. Вот поетому така́ твоя жизнь. И когда жили в Чили, ты учил, к тебе пристала девушка югославка по фамилии Солхансик, ты маме изменил, а ето за всё Петрово тебе покаяние. Нельзя тебе стоять наставником, толькя можешь помогать и учить.

Думаю: правды, ети грехи никто не знат, окро́ме меня.

– Но как ты всё ето знашь?

– Я всё про всех знаю.

Я заплакал и говорю ему:

– Но за что ето именно нам такоя явление?

– За то, что всё терпите. Ишо придётся немало перетерпеть.

– Да каки́ же чудеса? Господь давно отвернулся от нас.

– Да, час чижёло время, Господь ненавидит чародейство, пьянство, блуд, а чичас ето в моде и с каждым днём разрастается. На последнея время Бог пошлёт чудеса, но нихто им верить не будет, потому что бес уже творит чудеса. И столь их много, что народ привык.

– А вот разныя несчастные случаи в разных страна́х?

– Ето казнь Божия за беззаконие. Сам подумай, до чего дошли: уже стали совокупляться муж с мужем, женчина с женчиной, все ети неизлечимыя болезни – всё ето казнь Божия. Но их достигнут, станут излечать, но Господь пошлёт ишо чижале болезнь. Но народ чичас никому не верит, потому что всё ложь.

– Но и как мне быть теперь?

– Много молиться, а за остальноя – зависит от тебя. Можешь сделать много добра, но не знаю, выдюжишь, нет. Знаю, но не могу говорить.

Тогда я сказал:

– За Бога душу отдам.

Он:

– Так нельзя говорить.

– Но тогда буду помогать тебе.

– Одно прошу, сам знашь, я не речистой, не могу в народе говорить. Но буду тебе извещать, а ты всем разъясняй, но знай, что мало хто поверит, и ето нам принесёт большие проблемы, но надо всё перетерпеть.

– Согласен.

На самом деле: какого Илюшку знаю, совсем не Илюшка. Тот вообче был балантряс, а тут тихий, кроткий, угодительный, набожный.

Я за ето дело взялся искренно, стал всё рассказывать, что он мне говорит. Моя семья поверила, Степанова семья тоже, Марк, Иона услыхали – стали смеяться:

– Нашёлся святой! Что мы, Илюшку не знам?

Я стал Илье говорить, он отвечает:

– Ето толькя начин всех проблем, а что делать? Надо молчать, доложны знать толькя хто верит, дойдёт до того, что все поверят, и будут большие соборы, дойдёт до российских монастырей, толькя тогда поверят. Но вы не выдюжите.

Мы со Степаном божимся, что выдюжим. Он молчит. Мы две семьи собрались, решили, что будем молчать и молиться. С тех пор стали молчать. Он мне рассказывал – я разъяснял. Все мы ходили потупленны, в заботе, вопросов у нас было много, и он нас поражал на все вопросы. Мы стали собираться кажду неделю и решать, что делать дальше, он нам подсказывал, хто двоямыслит. Было так, что ничто не утаишь. Спрашиваем за всякие несправедливости – как? Коля, Иона, Игнатий, разны наставники…

– Оне сами себе зарабатывают, оставьте их на спокое.

– Все говорят, мы в миру жить не хочем. Куда нам?

– Вам три пути: одна на Анды в горы, втора́ в Боливию в леса, третью – в Россию в тайгу. Сама чижёла – ето Россия, сама лёгка – ето Боливия, на Андах в Аргентине всё занято, и вы доложны сами выбрать. Я не имею права в ето дело вмешиваться, толькя должен подучать, как и где поступать, и наказывать.

Бывало так: станешь рассказывать како́-нибудь житие, поучение, он остановит и тихо, подробно расскажет всё житие етого святого. Мы удивлялись: откуду он знат Святоя Писание, он совсем безграмотный? Мы спрашивали – он рассказыват:

– С каждым днём будут больше напастяв, засухи, ветры́, голод, разврат, войны, землетрясение, болезни, все мы доживём до третяй мировой войны, но мало хто из нас останется в живых. Он выйдет из Риму скоро, но когда – не говорят. А как разные секты исцеляют, чудеса творят, всё ето бесо́вско, всё чародеи. А как весь мир в заблуждении, чичас пришло время – спасай да спаси свою душу, и со всёго мира есть добрыя люди, что спасутся.

– А как наши староверы?

– Мало хто спасётся, все закон попрали. Но а как есть люди молются, добро творят, а сами несправедливы, им царьство здесь на земли, на тем свете нет ничего, толькя мука вечная. А покаются – спасутся.

Всё ето слушашь, и мурашики по телу бегают. Хорошо, я-то много чего читал и много чего рассказывал, но так подробно и с такой уверенностью рассказывать – ето шкуру подирает.

– Но а как евреи, ведь род избранный, а Христа распинали?

– Оне невинны, оне обмануты.

– Хто их обманул?

– Сам дьявол, и много раз. Сколь раз оне поклонялись идолам, оне давно ето всё поняли, и из них многи спасутся.

– Почему?

– Потому что твёрды в вере, а Бог ето любит.

– Когда мы доложны удалиться от мира?

– Чем ни раньше, лучше. С каждым годом будет чижалея, думайте сами.

Мы от правды задумались.

Урожай вырос хорошай, помидоры как насыпано, лук крупный, бакча хоро́ша. Мы собрались съездить на Анды. Поехали Илья, Степан и я, на Степановым пикапе. Заехали от Барилоче, до Корковадо всё занято, нам не нравится, поездили-поездили, вернулись ни с чем. Он:

– Думайте хороше́нь, нонче фабрика закроется, что тогда, в Боливию? Решайте сами.

– Но ты всё-таки помоги, помолись и попроси именно куда.

– Хорошо, я постараюсь.

Через три дня извещает:

– Место нам благословлёно в Боливии, зона Рурренабаке, Сан-Буенавентура, но вы не выдюжите.

– Но как так не выдюжим?

– Очень просто. Нашнут сумлеваться, заповеди не сохранять, благодать Божия отойдёт, и всё полетит книзу.

– Дак зачем же тогда ты? Ежлив будем смотреть за всем, етого не может получиться.

– Придёт время, сами увидите: все разбегутся.

Мы со Степаном божимся:

– Пускай все разбегутся, но мы выдюжим.

Мы со Степаном ето часто рассуждали, я ему говорю:

– Степан, я-то жил всяко-разно и намучился, мне час хоть куда, мы привыкши, а ты жил всегда на месте, чичас живёшь хорошо, всё есть, толькя жить и жить, всё бросишь, идёшь на нищету, и Бог знат, как придётся. Подумай хороше́нь. Нам-то что, не надо привыкать, по готовой пути идём. Потом ты не один, у тебя дети, как оне повернут?

Степан слушать не хотел:

– Ради Бога душу не пожалею, всё отдам, пускай пойду в нищи, ничто не пожалею, и на мучения пойду, толькя бы Богу угодить.

– Ну, смотри сам.

Стали с Марфой рассуждать, говорим:

– Мы-то что, стали да ушли, мы привыкши, а Степан с Александрой? А вдруг что не получись, будем вечно худые и навсегда на нас останется пятно, не дай Бог что случись.

Стали говорить Илье, он ответил:

– Дядя Степана я не могу оставить, он верит искренно, Александра также, дети принесут проблему, но будем бороться. Ты, мама, тоже принесёшь проблему, у тебя дух не твёрдый, Андриян принесёт проблему, баба принесёт проблему.

– Но прежде время не надо говорить. А Естебан как?

– Етот парнишко совсем невинный, и надо его крестить без сумненья.

Забыл описать. Когда жили в Ново-Берлине, Марфа принесла сына, 9 апреля 1999 года, назвали Иларион. Чичас 2001-й год, Марфа ходит беременна. Илья наказыват:

– Идём на иноческое житие, хорошо бы взяли на себя чистоту телесною.

Мы с Марфой согласились, стали спать отдельно. Правило каждый нёс про себя хто сколь мог, я на себя накладывал всё боле и боле, также и пост.

В Уругвае узнали, что Марка у нас наставником, сообчили ему, что не может, так как в Уругвае он помощник наставника. Марка нас всех собрал и отказался от наставника, стали решать, кого выбрать. Илья всё знал и сказал:

– Иона будет лезти на наставника, так пускай и берётся за ето дело и отвечает за всё. Вам всё равно с ними не жить.

Стали решать, кого выбрать наставником. Иона заявил, что Степану нельзя стоять наставником, так как он свёл дочь в ро́дстве, на меня тоже указал надмёком, чуть не сказал, что масон. Марка говорит:

– Но раз так, Иона, ставай сам.

Мы все говорим:

– Ставай.

Он с радости стал, потом Илья говорит:

– Он думает, что это простоя дело, – ошибается.

Фабрика открыла, мы стали собирать помидоры и сдавать, но фабрика плохо принимала. Помидор как накатано, в средним ето восемьдесят тонн с гектара, мы все силы ложили, чтобы сдать больше помидор, но фабрика тормозила в транспорте. Мы нашли транспорт, фабрика не приняла, приняла только столь, сколь народ был должен, и фабрику закрыли. Мы толькя что покрыли долг, и все помидоры осталися на пашне, лук – мешок по доллару – нихто не хотел. Илья говорит:

– Лучше не будет, чичас будут выборы пресидента, выберут Антонио де ла Руа и сделают ему подрыв, пойдут грабить магазины, и будет опасно.

Вообче в Аргентине стало опасно, везде идёт грабёж. Илья говорит:

– Чичас урожай, надо купить винограду, сквасить вина для причастия.

Я ему стал говорить:

– Илья, ето дело епископов, мы не можем ето делать.

– Не заботьтесь, нам его освятят святыя.

– Но тогда дело другоя.

Привезли хорошего винограду, заквасили, когда стал прозрачный, профильтровали. Илья попросил кадило и воду богоявленску, и без нас освятили.

У нас Степан уже выбранной наставник, Естебана огласили, чичас будет знамя Естебану. Пришло время, стали крестить, я стал крёстным, Степан крестил. Когда окрестили, Илья стал спрашивать:

– Андроник, что видел?

Он отвечает:

– Когда в третяй раз погрузили, вижу, что с меня кожа слезла.

– Илья, почему мы не видели?

– Надо больше молиться.

– Но сколь?

– Не заботься, скоро увидишь.

Я уже молился две тысячи пятьсот поклонов земных, ето занимало семь часов, и ничего, всё зависит от псикологии, вот почему иноки столь молются, всё значит убеждение, и всё ето делается с радостью.

Мы стали собираться уезжать, Марк с Ионой вижут, что-то не то. Правды, мы перед ними были выключенны, оне ето замечали и стали допытывать. Степан с Александрой рассказали, пошла суматоха, передали в Уругвай, там Коля сбесился, кричит:

– Ето вся работа Данилова!

Нас собрал Илья и сказал:

– Ну вот, я вам говорил, вы сами себе принесёте проблем, вам было говорёно молчать, а вы рассказали. Чичас народ такой – открой всё, толькя проблем настроишь. Надо довести до конса, толькя тогда будет польза.

Стали говорить Степану:

– Оставайся.

Он ни в каки́ не соглашается:

– Мы не отстанем от вас, я же вам сказал: за Бога душу положу.

Илья:

– Но знай, что вас отлучут, но ихно отлучение – сами на себя.

Степан плачет, прошшатся, Александра также. Узнали Евдокея, Степанида, ропот пошёл ишо выше, Илья говорит:

– Подождите, все страны́ узнают, и дойдёт до большого дела, всё ето зависит от вас, многи из вас всё бросют.

Когда Ларионовски жили в Аргентине, Васильяв шурин Анфилофьев Самсон решил переехать в Аргентину. У его была в США своя типография, он печатал книги старообрядческия. Набрал на ауксионе тракторов, разной техники и послал в контейнерах в Аргентину вместе с книгами, оне пришли в Аргентину, но таможня поняла, что ето бизнес, наложила на Самсона невыносимой налог, он не смог заплатить. Таможня открыла суд, и в консы консах всю технику решили продать на ауксионе. Ето нам рассказал всё Илья.

– А книги лежат пылятся, их доложны вот-вот сожечь, меня просют святые, чтобы мы их выручили.

Илья поехали со Степаном на пикапе в Буенос-Айрес в склады таможни, нашли, где лежат книги, приплатились привратникам и привезли полный пикап, там ишо осталось. Тимофею сообчили, он последни забрал.

 

6

Илья решил послать одну семью раньше и грузу пикап. Наша семья поехала перва, с нами поехала мама, старший сын Степанов Мефодий и Андроник. Илья наказал:

– Все фотографии сожгите, а нет – за каждую фотографию тысяча поклонов.

Все сожгли фотографии. Наказал:

– Все доложны взять себе духовника, прежде покаяться, потом ехать. Духовники вам, тятя и Степан: тебе, дядя Стёпа, Александр Мартюшев в Уругвае, вызови его, тётке Александре также; тятя, тебе выбирать три духовника – в Боливии Валихова Ивана или Иойля Мартюшева, а нет – ехать в Бразилию к Василию Килину; у бабе уже есть.

У меня оказалось девять духовников детей да племянников и снохи, стальные Степановы. Илья:

– А теперь са́мо главно. Я молодёжь без кровавой росписи брать не могу, оне доложны дать обещания, что всё сохранят.

Мы со Степаном:

– Илья, кровава роспись – ето дело бесо́вско.

– А что вы хочете, чтобы у них пошли дети? Мне приказано без кровавой росписи их не брать.

Мне стало жутко, вижу, что Степану также. Наши жёны насторожились тоже. Молодёжь некотора приняла ето безразлично, а некоторы тоже с опаской, но все подписались – обещание сохранить чистоту душевною и телесною.

Перед самым отъездом мы сидели у Степана всё решали. Приезжают Марк и Иона с жёнами, стали Степана убеждать и укорять, я слушал-слушал, стал и сказал:

– Вы что в чужоя дела лезете, како́ у вас добро? Все законы переступили, на кем-то законы справляете, а сами их не сохраняете. А в Святым Писании сказано: хто законы не сохраняет, псами называет. А наши старики всё попрали.

Илья сказал:

– Не связывайтесь.

Я замолчал, толькя сказал:

– Простите нас Христа ради.

Степан тоже замолчал. Оне видют, что толку не будет, уехали.

Вся наша судьба решалась Степановыми деньгами, и Степан твёрдо говорил: «Весь капитал ложу Богу, толькя бы душу спасти». Всё поставил на продажу, нам дал на дорогу, на расходы и съездить в Бразилию иконов набрать.

Мы отправились на автобусе, а Степан с Ильёй на машине с грузом. Илья наказал до Санта-Крусу не доезжать, чтобы русским не показываться, а остановиться, как толькя на асфальт выедем, деревня Абапо. Мы так и сделали. Приехали в Абапо, арендовали дом на месяц, сзади подъехали Степан с Ильёй, разгрузили груз, собрались обратно. Илья на прощанье сказал:

– Тебя здесь в Боливии духовники не примут, придётся ехать в Бразилию.

Я нашу группу устроил, продукту набрал, узнал, в каким отеле Иойль бывает и когда может быть. Мне в отеле сообчили, я с нём встретился, стал просить, но он ни в каки́ лады не соглашается. Я кланялся, упрашивал, но он отказал. Я к Валихову не пошёл, а стал собираться в Бразилию. Нашу группу я убеждал, много читал, всё рассказывал, все старались молились, правила несли, постились, слушались – всё шло отлично. Я дом снабдил всем, чем нуждались, деняг им оставил, сам уехал в Бразилию.

Приехал к дядя Василию Килину, стал его просить, он не отказал. Я ему покаялся, но наше намерение не рассказал, потому что Илья наказал: «Всё кайся, но наше спасение утаи». Я так и сделал. Василий Акинфович Барсуков льёт иконы, он Василия Килина зять, я набрал у него икон и вернулся в Абапо.

Дома всё благополучно. На днях Марфе пришло время приносить, повёз её в больницу в Санта-Крус, она принесла дочь. Дочь от Марфе унесли и долго не приносили, но потом отдали. На другой день Марфу отпустили, мы с ней ишо два дня пробыли в отеле и отправились в Абапо. Дочь не спит и плачет, особенно ночами. На восьмой день я её окрестил, назвали Ириной. Но она продолжала плакать, днём спит, ночами плачет.

Забыл: у Илье два месяца тому назадь родилась дочь, назвали её Дарьей.

Вскоре приезжают все остальные. В нашай группе был Григорьяв сын Кипирьян, ему уже четырнадцать лет, он с мамой жил, так и приехал с нами. Парнишко воздоржный. Стали решать, что делать. Но оне привезли столь новостей! После нас приезжали Коля и Александр Мартюшев и Степана уговаривали, а на меня Коля орал как мог. Но Степан никому не покорился и сказал: «Я свой капитал хоть сожгу или в мусор брошу, никому не нужно». Оне видят, что Степана ничем не могут уговорить, и отлучили всех нас. Но Илья говорит: «Не берите внимания». Илья нашу дочь увидал и сказал:

– Её у вас забирали и уносили к идолам, кропили её водой, и теперь возле её стоит бес.

– Дак мы же её крестили.

– Да, вы её крестили, но бес от неё не отступает.

– А что делать?

– Надо молиться и покадить её.

Стали молиться, Илья покадил Ирину, и она успокоилась, стала спокойная.

Теперь надо купить мельницу, муку молоть. Одну мельницу надо ехать в Монте-Агудо, а вторая у немцев-меннонитов, но ето далеко, в Гуарайос. Поехали в Монте-Агудо. Дороги худые, разбиты. Приезжаем. В Монте-Агудо зона бедная, работают на ослах да быках. Нашли мельницу, она нам не подходит – огромная да старинная, на ограде сад, ситрусова фрукта, всё валится, никому не надо. Мы попросили купить, женчина продала совсем за бесценок, у них троя детей, один одного меньше, всех заели комары, мошки, живут, можно сказать, нищими. Мы посмотрели на всё на ето – сердце сжалось. Пошли к машине, я говорю:

– Давайте им деняг дадим.

Степан говорит:

– Дай.

Я вернулся, дал ей двести долларов, она взяла и заплакала. Нам худо стало, а она шла за нами, плакала, напричитывала и желала нам наилучших благополучиях. Мы долго ехали и удивлялись такой жизнью. Илья Степану сказал:

– Вот ето сама дорогая милостыня.

Степан ответил:

– Жалко, что мало дали.

Мы вернулись домой и сразу поехали в Гуарайос, смотреть другую мельницу. Приехали, нам мельница понравилась, меннонит просит за неё пять тысяч долларов, нисколь не сбавлят. Мы её взяли, загрузили и привезли. Степан пикап угнал в Аргентину и продал за бесценок, вернулся. Илья стал наказывать:

– Мы доложны снабдиться и запастись здесь, в Санта-Крусе, тут са́мо дёшево, и нанять две фуры и увезти в Рурренабаке, Сан-Буено, через Бени, там ничего нету.

Мы поехали в Санта-Крус, Степан с Александрой, Илья и я. Приезжаем в Санта-Крус, идём в отель, берём две комнаты, Степан высыпает все деньги и говорит:

– Вот, Илья, действуй, сам знашь, что брать, бери всем, никого не обижай.

Я говорю:

– Степан, неправильно, ты сам должен действовать.

– Данила, сам знашь, какая у меня память и часто голова болит.

– Илья, что будем брать? Надо всем угодить. Сколь у нас деняг?

– Семьдесят тысяч долларов.

– А сколь было всех?

– Сто тысяч долларов.

– С чего нашнём?

– С оружия. Всем ребятам по дробовику, и на кажду семью по дробовику, получается девять дробовиков.

Так, приехали в оружейну, стали смотреть дробовики. Да, хоро́ши. Американский «Ремингтон» и итальянский «Бенелли», «Ремингтон» по восемьсот долларов, «Бенелли» по тысяча триста пятьдесят Степановым сыновьям взяли, а стальны все «Ремингтон», Степану взяли ишо «Ругер» двадцать второй калибр, Илья взял наган девять миллиметров, и Алексею взял тридцать восьмого калибра «Смит-Вессон», заряжалку, гильзы, порох, дробь, картечь, пули, три тысячи заряженных патронов. Спрашиваю:

– Зачем столь?

– Много зверю и змей.

Степан был с нами, всё ето вышло двадцать семь тысяч долларов. Потом стали брать бензопилы, брали «Хускварны», две больших – доски пилить, одна средня – лес валить, и одна ма́ленькя – дрова пилить, ето всё вышло с запчастями на пять тысяч долларов. Потом стали брать инструмент, строительного матерьялу, посуду, зерна, продукт, топливо. За неделю мы всё набрали, наняли две фуры и отправились через Бени в Рурренабаке.

 

7

В пути были четверо сутки, дороги худы, подавалось тихо, где вязли, где пыль, реки переезжали на баржах. Приехали в Рурренабаке, переплыли реку Бени и в Сан-Буенавентура остановились. Нашли дом, арендовали, хозяева угодили до́бры – муж, жена, два сына, она работает в больнице, он где придётся, он молчаливый, стыдливый, она бо́йкя, его звать Ландер, её Ортенсия. Андрияна устроили в другим месте. Мы тут прожили месяц, всё искали, куда заехать. Илья говорит: «Вы доложны сами выбрать», но куда ни едешь – всё туристы, и большинство европейсы, очень много с Израиля. Как-то стретились с Логином Ревтовым, он бывал у нас в гостях в Аргентине в 1980-х годах, он пригласил нас, ето будет восемьдесят кило́метров от Сан-Буено. Туда поехали, нам там зона понравилась. У него восемь тысяч гектар жунгли, но аборигены забирают. Тут близко Селькя, у него пятнадцать тысяч гектар лесу, тоже проблема с аборигенами. Ето от дороги в одну сторону, в другу́ лес и горы, всё государственно, не заселёно. Илья говорит:

– Я всё молчал, но мы доложны вот в ети горы уйти, ето будет самый чижёлый шаг, и тут нашнутся проблемы. Уже некоторы жалеют, что выехали с Арентине. – Все заотпирались.

Мы попросились у Логина временно побыть, не в дому, а возле речки и возле гор, он с радостью принял, даже земли наве́лил, мы не захотели. У него живут дочь с зятям, брат Исак с семьёи и сын Исакин с семьёй, Лаврентий. Мы устроились, палатки натянули, коней купили три штуки, две коровы, завели птицу. И пошли на разведку в горы – Илья, Степан, Андриян, Алексей и я. Ходили-блудили мы троя суток, на четвёртой день вышли на удобно место – сходются две речки, я приготовил удочки, нашёл наживы, сбросил удочкю, заклевало, выташил на два килограмма траира – ого! Ишо забросил, ишо выташил, ну и взялся вытаскивать, поймал десять штук, хватит – пошли жарить. Стали смотреть: в окружности много следов свининных, козлиных, барсов, антов, капибаров, земли хоро́ши, но надо корчевать. Нам место понравилось, говорим Илье:

– Ето место подходит.

– Хорошо, буду просить у Анания.

– Хто Ананий?

По Ильиным рассказам, к нему приходил великомученик Георгий Победоносец, но, когда решили кочевать в Боливию, на небесах был собор и решили поставить живого угодника Божия, он находится на горе Афон, и он со времён Ивана Грозного. Я стал протестовать:

– Ты что, тогда сколь ему лет?

– А вот и шшитай.

– Дак ето невозможно.

– У Бога всё возможно. У Анания сан святитель, и он очень строгий.

Спрашиваю:

– А почему Георгий?

– Не такой строгий, как Ананий, потому что Георгий уже на небесах, а Ананий трудится Богу угождать. За ето место буду просить Анания, чтобы благословил.

На другой день отвечает, что Ананий благословил, «есть ишо лучше места, но далёко, хорошо будете стараться, там открою, а нет – и ето потеряете, вас раскроют и власти выгонют».

В обратну путь пошли напрямик по речке в гору, где посуху, где бредёшь по воде – то по колен, то по поясу, пролезли два водопада, и дальше так же. К вечеру вышли на хребёт, ночевали, утром пошли по хребту, потом спустились к низу на другу́ сторону и всё присматривали, как и где вести просеку. К вечеру пришли домой, всё рассказали, все были рады.

На другой день начали вести просеку, и мы её вели две недели – хто бензопилой, хто топором, хто мачетом. Все старались, всё было дружно, красиво молились, пели, читали, все были довольны, я старался всех убеждал, и все благодарили за моё старание. Когда просеку пробили, пошли с грузом, хто сколь мог нести, по силе возможности. Пошли Степан, Илья, Андриян, Мефодий, Павел, Алексей, Андроник, Кипирьян, Таня, Елена, Антонина, и Фома, и я, дома остались мама, жёны да малы дети. Мы вышли чуть свет, но толькя к ночи добрались коя-как: ето не простым идти, с грузом очень чижало. Пришлось правила сбавить, я остался на тысяче. Мы уходили на неделю: уходили в понедельник, вёртывались в субботу, на неделе строили шалаши и расчишали под огороды и посев, дело шло споро. Вечерами хто рыбачил, хто охотничал, всё было удачно, и домой несли рыбы и мяса. Бывало даже так. Сидишь вечером рыбачишь, выходит нимо леопард, посмотрит и дальше идёт. Пе́рво было страшно, но потом привыкли. А на змеяв сколь раз чуть-чуть не наступали, но Бог берёг. Часто свиньи приходили или козули. Но груз таскать – ето было убийство, все изнадсадились, девчонкам досталось – как ни говори, а женчины, оне слабже. Хоть и мало таскали, но всё равно досталось, но не жалобились, молчали и трудились. Я сколь раз спрашивал всех: чижало, нет? Но все отпирались: «Всё хорошо». Но всех больше досталось Алексею, ему уже было восемнадцать лет, он рос большой, сильный, но сам себя не щадил, всегда загрузится через лишку, да ишо всем помогал – ето золото парень. Андроник тоже старался, он уже у нас в моленне читат и чисто по-русски говорит. Расскажу, почему мы его так долго выдарживали. Потому что уже навидались много, ни то ни сё, скоре́нькя переведут, женют, он поживёт, увидит, что всё всем можно, а с них закон справляют, махнёт рукой, всё бросит да уйдёт, а многи так же болтаются, как и все, не живут по закону.

Раз приходим домой, дома мяса не осталось, говорю ребятам:

– Хто сходит на охоту?

Алексей:

– Я пойду.

Андроник тоже захотел, и Мефодий собрался. Ушли, вот нету и нету, уже сутки – их всё нету. Мы уже запереживали, стали молиться, Илья говорит:

– Идут перегружённы.

На другой день после полдён приходют еле живы, Алексей сляг в постель. Что случилось? Ушли далеко, и на одной речку свиньи полезли в гору, было ловко, Алексей с нагана убил три свиньи, вот и пришлось ташить. Алексей, как обычно, загрузился всех больше, но потом товарищи ослабли, Андроник ишо нёс, а Мефодий совсем не захотел нести, заленился, Алексей всё на себя звалил и едва принёс.

– Да ты так сам себя убьёшь, взял бы да и бросил!

Он отвечает:

– Так нельзя, грех.

Андриян уехал в Сан-Буено с Неонилой, у них родился сын, назвали Георгиям.

Подходит ко мне Илья и говорит:

– Тятя, Ананий мне сказал: у вас уже мыслют развратно.

– Как так?

– А вот так.

– А хто?

– Баба, мама, Андриян, Мефодий, Павел.

– А почему?

– Хто лени́тся, а хто сидит без работы, вот и бес пристаёт.

– А что делать?

– А вот что. Сёдни я попрошу, чтобы все сходили на покаяние, а там сам узнашь.

Вечером собрались, почитал, Илья всем сказал, что Ананий известил, что пошли помыслы нехоро́ши, и всем сказал сходить на покаяние, и отселе раз в неделю ходить исповедываться, добавить правила и пост, да все исполнили. Но я задумался и запереживал: да, он прав, помыслы-то блу́дны, и ленивы. Прихожу к брату:

– Ну как, братуха? Наши духовники действительно помышляют нехороше.

Он тоже задумался:

– Да, ето правды.

Я усилил штение и убеждение, хто-то исправился, а хто-то так же продолжал. Илья стал нервничать, ругать, к Рожаству маму, Марфу, Александру, Мефодия, Устину не подпустил к причастию. Причастие доложны принимать три раза в год – на Рожаство, на Пасху и на Спасов день. Стали принимать причастия – кисло, отвратительно, стал спрашивать, почему тако́ худо́ причастия, он ответил: «Така́ у вас будет жизнь».

После Рожества также продолжали таскать груз, но погода изменилась, пошли дожди, стало трудно таскать. Раз несли груз, уже спустились, шли по речке, оставалось немного, разошёлся дож, речкя стала прибывать. Мы всю силу прибавили, торопились, уже стемняло мы пришли. Степан отстал с Антониной, уже ночь – Степана нету, сынки не шевеля́тся, ни Мефодий, ни Павел.

– Вы что, ребята, надо идти!

Я уже не мог, оне молчат, Андриян говорит:

– Я пойду. – Взял прожектор и ушёл.

Дождь ишо сильне пошёл, знам, что всё – им не выйти, утонут. Стали молиться, и в двенадцать часов ночи оне пришли. Степан плачет да благодарит Андрияна:

– Не ты бы, Андриян, мы бы уже утонули, в глаз коли, ничего не видать.

Андриян всё шёл и кричал, оне услыхали, когда Андриян вряд подошёл, толькя тогда услыхали.

– А вы, мои сынки, вам ничего не нужно? – Молчат.

Пошли болезни: мошка укусит, сразу непонятно, но хватишься – уже тело гниёт. Ета мошка называетса еспундия, и лечить очень чижало, ежлив сразу не захватишь. Все мы заразились, пошёл ропот, стали все жалеть, и Степан туда же, Илья заотказывался, стал строже, он предупредил: «Ежлив будете так, нас раскроют», но пользы никакой. Я всяко убеждал, но пользы не было. Вижу, Степан стал говорить в открыту, я стал говорить:

– Где наша обещания, клятва, старания, пост, молитва? Не нам ли говорёно было: всё бросим? Не верили.

Все молчат. Я ишо пошёл с грузом, в обратну путь идём, смотрим: на нашей просеке четыре боливьянсов стоят, посторонились – мы прошли, поздоровались, и Илья сказал:

– Всё, всё наше пропало.

Приходим, рассказывам, что попались, Степан засобирались обратно в Аргентину, Илья отдал последни деньги, оставалось семнадцать тысяч долларов. Я решил: всё равно останусь. Загрузились и ушли. Я там захворал малярияй, всё хуже и хуже, то трясёт, то жар, то холод, понос, всё горит, кал как смола чёрна и горя́ча. Через четыре сутки приходит Илья, видит, что я совсем слёг, побежал обратно, поехал в больницу, принёс таблеток и сразу восемь таблеток выпоил мне, на другой день шесть – одне буры, одне белы, на третяй четыре, на четвёртый две, и так пошло по две. Мне стало лучше, за неделю стал на ноги и стал спрашивать у Илье:

– А теперь что будем делать?

– Болезнь тебе послана, чтобы ты попустился, потому что ето место мы потеряли. А теперь толькя одно – в Россию, на Дубче́с в монастырь, и каждый по себе.

– А малы дети?

– Покамесь будете жить где-нибудь возле монастыря. Когда дети подрастут, тогда вас примут.

– А вы?

– Мы с вами.

Я поправился и пошёл домой утром рано. Урожай уже спел, бакча тоже, вечером уже тёмно едва пришёл, уже падал, шёл простой, но обессилел. Пришёл домой, а тут уже ходют по гостям, всё продают, собираются уезжать. Стал говорить Степану:

– Вы что, совсем обалдели?

Степан мне прямо сказал:

– Илья нас всех обманул, и всё он врёт.

Мне стало жутко: я сто процентов верю, что ето правды, а Степан так повернул! Он мне говорит:

– Рассмотрись хороше́нь, и сам поймёшь.

– Степан, всё обдумай с начину, про каждый день и каждый шаг!

– Я уже думаю два месяца, теперь ты подумай.

– Да как думать! Сколь он говорил – всё исполнилось.

– Данила, ты как хошь, но ето не от Бога, толькя может быть от беса.

– Вы все сдурели! Степан, мне ничего не надо. Что нам досталось: оружие, бензопила, инструмент, зерно, посуду, – всё, всё возми, мне ничего не надо.

– А ты как?

– Я на Бога надеюсь.

Степан согласился, мне даже шкуру продрало: сколь добра сделал, сколь милостины подал, и всё забыл, и всё обратно принял. Как нам было сказано, так всё и исполнилось. У Илье спрашиваю:

– А теперь что будем делать?

– Ананий сказал: «За такоя Степаново преступление отвернитесь от него».

– Но Илья, так нельзя.

– Мне приказано, и я должен так поступить.

– А мы?

– Мы со дня́ поедем в Ла-Пас, Ананий нам поможет, в Ла-Пасе откроем училище по вышивкам, у нас хорошо пойдёт, оформимся и уедем в Россию.

Я говорю:

– Всё, что нам досталось, мы всё Степану вернули.

– Ето неправильно, вы давно всё отмолили. Но пушай, ему надо – пускай берёт, но своё не отдам. – Андриян тоже сказал: не отдам, Андроник, Кипирьян также.

– Ну как хочете.

Кипирьян не захотел с мамой ехать, Степан остались всё продавать, а мы уехали в Ла-Пас.

 

8

Приезжаем в Сан-Буено, заехали к Ортенсии, она увидела и ахнула:

– Что с тобой получилось, дон Даниель, так высох!

– Да болел, малярию поймал.

Да, ето правда, я высох, как палочкя. В пути Илья продал оружию, и на ето уехали в Ла-Пас.

Приезжам в Ла-Пас, Илья сразу нашёл шикарный двухъетажный дом, за пятьсот долларов в месяц, в богатой зоне, я увидел такой дом и говорю:

– Зачем такой дом?

Он отвечает:

– Здесь в Ла-Пасе будем знаться с большими людями.

– А зачем?

– Хошь, чтобы было хорошо, так надо поступить.

– Дак всё ето грех.

– Ето временно, и мы доложны так поступить.

– Ну, раз так, пускай так, творись воля Божья.

Пошли набрали ниток оптом, матерьи, пяльчиков, станочек иголочки фабриковать, дома стали все готовить матерьялу для вышивок. Мы с Ильёй пошли в самым центре арендовали контору небольшую, дома выбрали са́мы наилучшия вышивки, и он послал меня в телевидерную компанию государственною, канал четвёртый, вечером на программу «Рукоделие», и сказал: «Веди таку же программу, как вёл в Чили». Я пошёл в четвёртый канал в пятницу вечером, программа ишо не началась, я объяснил, что учим бесплатно вышивать, русскую технику, и декорировать дома. На етой программе нас очень хорошо приняли, я выступил, объяснил публике, указал адрес, показал вышивки, поблагодарил и добавил: «Желаем вам успехов и ждём вас».

На другой день открыли контору, народ повалил битком, в конторе были Илья, Таня и я. Я публике объяснял:

– Организуйтесь, делайте группы, найдите помещение, и мы вас придём учить будем, учим бесплатно, а матерьял весь у нас есть.

– А что стоит матерьял?

– А смотря что будете брать, но стоимость приблизительно будет от пяти до пятнадцати долларов. Но просим вас, берите само дешёво, когда научитесь хорошо вышивать, тогда будете брать дороже.

Всем ето понравилось, что ихний карман берегут.

– А в каки́ дни будете учить и сколь время?

– Раз в неделю и четыре часа за сексыю, а учить будем от понедельника до субботы, в воскресенье выходной.

Все закричали:

– Нас первых, нас первых!

Я поднял руку:

– Успокойтесь, всем хватит, нас три профессора, вот вам телефон, хто первый организует, тех и будем учить.

И так селый день повторялось. Вечером приезжаем домой, я говорю:

– Ето что удивительно, столь народу.

Илья говорит:

– С каждым днём будет больше, не будут успевать приготовлять матерьял.

И решили так: я буду всё организавывать, вести договоры, выступать в телевидере и учить, Илья в конторе с Татьяной, Андриян учить. Ежлив не будет хватать профессоров, Илья будет помогать, Алексей как за главного, приготовлять матерьялы Андроник, Кипирьян помогать Алексею, Софоний с Никитой нитки мотать, жёны и Елена рисунки составлять и рисовать. В понедельник пошли звонки, я поехал организавывать, где и как учить. После полдён прихожу в контору, по́лно народу, пришлось снова объяснять. И так пошло. Стали учить, где не успевали – Илья помогал, по пятницам выступал в телевидере, дома еле-еле успевали, дело пошло хорошо.

Однажды Илья мне говорит:

– Степан в дороге, едет суда, но в наш дом он не имеет права заехать, ему запрещёно с нами общаться.

– Но Илья, так нельзя, он на ето весь капитал положил, не пожалел.

– Но всё переступил.

– Но все мы падам и стаём.

– Мне уже Ананий сказал: «Что так слабо поступаешь? Надо построже».

– Но ты сам подумай: человек жил куда лучше, привели его в нищету, а теперь отвёртываться, что ли?

– Ему было всё говорёно, он знал, божился – и всё переступил.

– А как теперь?

– Позвонит, встретишь, поможешь и отправишь.

Степан приехал, позвонил, я его встретил, рассказал, что Илья не разрешат ехать к нам. Он заплакал, я тоже с нём, увёл его в отель, оформил ему бумаги за груз у аргентинского консула и отправил обратно. Оне ишо не всё продали, Степан очень обиделся, мне его было жалко.

Я стал замечать за Ильёй непорядки: деньги не берегёт, хватат чё попало. Я решил его испытать. Думаю, буду ему угождать, поддакивать, на всё соглашаться, а сам нашну капканьи ставить, посмотрю, насколь ему Ананий пророчит.

И дело пошло. Первое дело – сводил его в ресторан, всё прошло хорошо. Ага, а ну-ка дальше. Он берёт чё попало, я поддакиваю, он что-то на мать сказал, я Марфе прикрикнул, за него заступился – всё хорошо. Смотрю, Устина с каждым днём боле и боле стала хозяйничать, стала свекрухе приказывать, командовать, покрикивать, Илья всё заодно. Марфа стала плакать, обижаться, Алексей, Танькя, Ленка напряглись, деняг не стало хватать. Я по-прежняму ему поддакиваю, он стал пьяный приходить. Дак вон в чём дело… Я задумался, запереживал. А как сделать, чтобы он сам упал в яму? Ну, ишо подожду, всё равно выпадет случай.

Нашему Ларьке уже три года, но он бойку́шшой! Как-то раз Устина на его рассердилась и замкнула его в комнату и набила, а он у нас боязливый, его замкнули, а он напугался и орал во весь голос, и Устина Марфе не разрешила его открыть. Все ето видели. Вечером я прихожу, Марфа в слёзы и говорит:

– Данила, я уже не могу терпеть, чё хочут, то и строют. – Всё рассказала.

Ларькя икат, слова не может выговорить, мне тако́ зло взяло, подхожу к Устине и говорю:

– Ишо Ларькю заденешь, будет тебе! Народи своих да и бей сколь хошь.

Потом Марфе отдельно:

– Марфа, хочу с тобой поговорить.

Ушли в комнату, я ей говорю:

– Марфа, слушай, давай тихо́нькя разберёмся. Ты что замечашь за Ильёй?

– Да, давно замечаю, ма́монькя со Степаном давно поняли, толькя ты не можешь понять.

– А чё молчите?

– Да ты так уверился, толькя молишься да постишься, и он так делал, чтобы ты не понял.

– Слушай, я ему готовлю ловушку, толькя прошу одно: виду не показывай. Когда скажу, что делать, будь всё заодно.

– Хорошо-хорошо.

Приходит воскресенье, я тайно привёз две бутылки водки, оне все уехали в парк, я выташшил водку, налию́ себе и Марфе. Она:

– Ты сдурел?

– Нет. Хочешь всё увидеть, пей и смелости набирай, и будь заодно.

Мы стали выпивать, всё поминать и все заметки рассказывать друг другу, наплакались. Ну, что Бог даст. Илья Андрияну сказал:

– Тятя загулял.

– Не может быть, он уже боле двух лет в рот не берёт.

– А вот посмотришь, что он пьёт, – и разразил Андрияна.

Приходют оне домой, и правды: увидели, что мы выпивам. Андриян вскипел, схватил бутылку разбил, раскричался, я говорю:

– Разбил – принеси.

Он выше поднялся, Илья говорит:

– Андриян, так нельзя.

Андриян спылил и ушёл, Илья куда-то уехал, я Марфе говорю:

– Чичас он будет стараться нам угодить, и он уехал за водкой.

– Как ты знашь?

– А вот чичас увидишь.

Приезжает, привозит две бутылки водки, стали выпивать, он с нами, ну, я насмелился:

– Илья, почему столь народу, столь продажи, а деняг нету?

– Дак много расходу.

– Но какой расход?

– То берём, друго́.

– А зачем берёшь? – Молчит. – А зачем ты часто приходить стал пьяный? – Молчит. – Или тебе Ананий советоват, чтобы ты пил?

– Нет.

– А что, Ананий требоват, чтобы вы с Устиной как хотели командовали и кричали? – Молчит. – Уже давили, всем невтерпёж.

Он:

– Раз так, бросим вас и уедем.

Я стал, поклонился ему в ноги и говорю:

– Илья, прости. – Марфа точно так же последовала. Он молчит. – Илья, а где ты взял чичас деньги?

– Мне Ананий дал.

– А, Ананий дал! А куда девался инструмент?

– Не знаю.

– Но он продан твоими руками на рынке, и за бесценок. Хошь, поехали, пальсом укажу, и человек подтвердит? – Он растерялся, не знат, что говорить. – И чичас Андрияна разразил, и говоришь, что Ананий сказал. А я специально поставил водку на твоих глазах, предчувствовал, доложно так случиться, и так и получилось. Или у тебя Ананий с рожками? И ты даже разрешил отцу и матери, чтобы поклонились тебе в землю, а сам Христос не дал своей матери поклониться, а ты, наверно, выше Христа? Подумай, что ты натворил: не пожалел отца, мать, бабушку, дядю, тётку, братьяв, сестёр, младенсов – всех изнадсадил, заставил кровью расписаться. Кому? Бесу! Дерзнул за причастия браться, но са́мо обидно – родного дядю не пожалел, оставил на дороге. И ты не подумал, что теперь всё ето лягет на твоёго отца, сам ты хорошо знашь: все ропчут, что ето моя работа. И ты всем нам закрыл дорогу, раз навсегда. Но пускай был бы хто-нибудь чужой, но ладно, а то сын родной! Ты мне просто положил камень на сердце, и не представляешь, что теперь нам будет. Оне все правы, и что теперь скажу маме, брату, сёстрам – ты ето не подумал? С божеством не играют, а ты дерзнул на ето дело!

Все молчат, тишина, толькя Марфа одна плачет, и я не вытерпел. Он стал:

– С сегодняшнего дня больше ничего не узнаете.

Думаю: наверно, одумался. Марфа говорит:

– Как ты так сумел всё подвести?

– Марфа, когда Степан чичас приезжал, ему было шибко чижало, и на прощание он мне сказал: «Данила, хороше́нь подумай». Вот я и задумался, но виду не показывал, и взялся расследовать, вот и выследил.

Спрашиваю у Алексея:

– А ты как думаешь, Алексей?

– Я давно уже понял.

– А что молчал?

– Придёт время, сами поймёте.

– А ты, Танькя?

– Я давно поняла.

– А ты, Ленка? – Плечами подёргала и заплакала.

На другой день Илья дуется, смотрю, организавывает свою группу, уговорил Андрияна, Кипирьяна, Андроника, Алексей сказал:

– Куда отец, туда и я.

Тогда я понял вконец: значит, загорде́л, вот тебе и божество, значит, правда раскрылась. Я горькя заплакал и Марфе говорю:

– Да, Марфа, правду раскрыли, видишь, как он повернул в сторону. Мы досыта наплакались. Но знай, что мы теперь отлучёны от всех соборов и в етим дому нам нечего делать.

– А что теперь делать?

– Молитесь Богу. Алексея с Татьяной поставим в конторе, вы с детями готовьте матерьял, я чичас же дом найду в центре, боле скромный.

 

9

Сразу пошёл нашёл дом недалёко от конторы, минут пятнадцать пешком, с мебелям, за двести долларов в месяц. Ну слава Богу, переехали. Я выбрал из самых хороших учеников и поставил их учителями, Алексей с Таняй повели честно, деньги стали скопляться, мы стали брать весь матерьял оптом, стало экономно, в телевидер выступал по-прежняму. Заинтересовались други́ каналы. Так как публика шла и шла, пришлось дать интервью каждому каналу в разны времена. У нас дошло до восемнадцати учителей, избрали директора, ето была женчина сорок лет – Вильма Кубас, очень дошлая на всё, субдиректором выбрали мужчину – Сантос Рамирес Чёке, лет тридцать четыре, грамотный, учится на юриста, мастер на рукоделие, служил умопар в специальной службе по ликвидирование коки в зоне Чапаре, наёмны ЕФ. БИ. АЙ, США. Меня выбрали пресидентом как начиньшика, нашу организацию назвали «Универсаль Пас», что обозначает «Универсальный мир», дело пошло хорошо. Моя политика была научить как боле профессионалов и начать делать выставки в разных страна́х.

Илья открыли свой филиял с Андрияном в зоне Ел-Алто, и Илья повёл мою политику, стал пользовать мою рекламу, публика насторожилась, стала приходить в нашу контору и спрашивать об етим филияле. Мы ответили: «У нас никаких филиялов нету». Народ к Илье не пошёл, и дело не пошло, им некуда было деваться, пришлось им покориться, мы их поставили учителями, Андроника тоже.

Приезжают Степан со своёй семьёй, всё продали за бесценок, и Степан, Александра и мама с большой обидой, что обмануты. Мы пособолезновали, и я всё рассказал, как всё раскрыл. Наплакались все вместе. Я Степану стал говорить и упрашивать:

– Степан, что мы натворили, ето не может остаться просто так, давайте соберёмся, соберём собор и всё расскажем, что с нами случилось. Много будет проблем, но будет польза, многи поймут, как ишо бывает на етим свете.

Степан пожал плечами и ответил:

– Да, надо бы, – но сразу было понятно, что не хочет.

Я понял: да, ему невыгодно, так-то на кого-то можно всё спереть, а пойди на собор – ишо останешься виноватым. Я ишо ему стал говорить – он молчит, стал приглашать с нами работать – не захотел, говорит:

– Поедем в Аргентину.

– Ну что, сам знашь.

Мы с ним распростились, и оне уехали. Стал просить Илью также обратиться в соборы, он тоже подтвердил: «Да, надо бы», но глазами вилят, и эти слова не по ему. После то́го он старался избегать встречаться со мной.

Боливьянсы молодсы, у их рукоделие в руках мастера, вижу, что с етими инками можно работать и организовать любой бизнес. Стали появляться боле и боле профессионалов, я все заработки повернул на них, нанял художников, дал им задания, чтобы нарисовали на матерьи разны пейзажи, образа исторических особов, как Конфуксый, Митридат, Клеопатра, Моисей – перешествия через мо́ря, тройку, три богатыря и так далея, где-то под тысяча екземпляров, и всё ето отдали самым хорошим вышивальщицам, также и покрывальи, подушки, шторы, скатерти, салфетки и так далее. Мня по-прежнему вызывали новыя и новыя группы, но ето было нелёгкая работа, вызовут – и надо ехать, и едешь, бывало, в таки́ вилы, что страшно. Бе́дны, всё жди, етот народ белых ненавидят, потому что хорошаю память оставили конкистадоры: убивали, ка́знили, изнасиловали, издевались и так далее, и до сегодняшнего дня продолжаются несправедливости от властей и вообче от белого народу. Стречали меня осторожно, многи шаптались, и слыхать было, называли «гринго». У них привычка стелить на пол скатерть и угощать на полу, садятся на пол поджав ноги. Оне встречали меня с вопросами:

– Мы научимся? Работа будет?

– Всё зависит от нас. Когда нас будет масса профессионалов, мы доложны обратиться к государству, но для етого мы доложны показать, что мы достойны разукрасить любой интерьер, на любой вкус. Я вижу, что вы, инки, молодсы, с вами всего можно добиться. Конечно, ето не будет лёгко, но будем биться, чтобы ето осушествить. Вы пошти ничего не теряете, с вас окро́ме матерьялов нихто больше ничего не берёт. А какой профессор неправильно поступит, обрашайтесь прямо ко мне.

Мы уже показывали наше художество властям, разным организациям, и есть интерес. К консу года мы доложны организовать выставку на вышним уровне, хто дойдёт до профессионала, тому в конса года будет диплом.

Вопросы были разны, и на всё приходилось отвечать. Я всё делал по-скромному, и всем соболезновал, и жалел ихну жизнь, как оне живут, етим завоявывал ихно доверие. После выступление все помаленькю ставили на скатерть, хто что мог заготовить дома, ето были разны блюда, по-разному заготовлено. Из некоторых блюд непонятных приходилось спрашивать, из чего и как приготовлено, но ето замечательно, угощение было готовлено лично для миня. Вот попробую, откажись – все присматриваются, есть ли дискриминация с моёй стороны и како́ моё отношение к ним. Я им соболезновал и сочувствовал чистосердечно, и заметно было, как оне ко мне начинают ласкаться и рассказывать свои события. Вот поетому наша контора всегда по́лна.

Когда у нас стали появляться художественные работы, я обратился к консулу и попросил, чтобы через них организовать выставку, дал ему наш адрес, чтобы посмотрел на нашу работу. Он приехал, ему понравилось, и мне сказал:

– Мы ишо ни разу не делали никаку́ выставку в Ла-Пасе, хорошо бы организовать её, – и говорит: – Мы с послом обсудим и вам известим.

Мы его сердечно поблагодарили и решили ждать. Консула звать Якушев Димитрий. Через неделю вызывают, я взял с собой директора Вильму Кубас, взяли несколькя образцов нашай работе – и в посольство. Нас Димитрий встретил и повёл к послу, встретились с послом, познакомились, мне он сразу понравился, ето хороший дипломат. Я стал рассказывать, хто мы, что мы, зачем пришли и просим Российскую Федерацию помогчи, чтобы помогла нам организовать сделать выставку, хоть мы и в России никогда не бывали, но всё равно мы русски, и художество ето русское, хотя оно давно потеряно, но наши предки сохранили. Посёл мне сразу сказал:

– Данила, мы обязаны вам помогчи, мы вас знам, вы старообрядцы, и ета работа чисто русска. Данила, скажи, кака́ цель етой выставки?

– Да мы хочем показать своё художество государству, разным дипломатам, аккредитованным здесь в Боливии, бизнесменам и разным организациям.

– Хорошо, государьство, дипломатов мы пригло́сим, и ишо хоть кому, и вы постарайтесь пригласить кого сможете, встречу и коктейль мы поставим.

Я как мог любезно поблагодарил посла, ето был Сизов Евгений. Мы вышли с радостью: дело идёт всё хорошо.

Вильме Кубас как директору я вручил все организации, с которыми мы работали, ето были «Мисьон альянса норуега, Боливия», «Кольпинг, Боливия», «Сентро де Мадрес Боливьянас» и так далея. Я всё организавывал и супервизировал, Вильма Кубас посылала учителей, контролировала за всем и мне информировала, Сантос учил и был главный супервизо́р. Стали готовить выставку, Марфа с Еленой приготовили для вышивок шторы, покрывальи, наволочки, скатерти, салфетки, разные фартуки. У нас уже работало двоя рабочих дома, женчинов, нитки мотали, но в городе с детями жить чижало, оне рвутся на улицу, а там чижало.

 

10

Марфа не захотела жить в Ла-Пасе, собралась обратно в лес. Ну, что поделаешь, езжайте. Оне уехали к Логину Ревтову и устроились возле Лаврентия, вскоре нашли хорошу землю пятьдесят гектар. Я послал им деняг, оне её купили. Остались в Ла-Пасе Алексей, Таня, Лена, Андриян уехал с матерью в лес, он города не любит, Андроника послал тоже в лес, потому что стало заметно, что крадёт деньги, Кипирьяна ишо с мамой отослал. Марфа, прежде чем ехать в лес, съездила к сестре в гости, к Ксении с Ульяном, и привезла нехороших новостей. Мы отлучёны; что ето натворил я: Степана обокрали; как будьто я назвал всех стариков псами; меня надо гнать везде; что сделал причастие, заставил молодёжь кровью расписаться – да всё не опишешь и не расскажешь. И всё ето Коля старается мня уништожить. Боже ты мой, я ето предчувствовал, но так жестоко! Поехал к Илье и хотел рассказать, что он настроил. Но их и след простыл, он уже уехал к тестю.

Я стал сильно переживать, один Алексей меня уговаривал:

– Тятя, всё ето раскроется, мы точно знам, что ты ни в чём не виноват.

Девчонки плакали, и я с ними. Я им сказал:

– Не попушшу́сь, всё равно Илью приведу на собор!

В нашу контору стали поступать жалобы, что профессора берут зарплату с учеников и задирают цены на матерьял. Я послал Сантоса всё ето проверить, он проверил, и действительно, ето была правды. Мы собирались в кажду пятницу и решали все дела. На етот раз я всем показал доказательство, что происходит коррупсыя, и сразу выгнал четверых. Мня уговаривали, чтобы потерпел и наказал, но я категорически сказал:

– Я всех предупреждал, замечу любую коррупсыю – сразу выгоню. Не уговаривайте, оне знали, что делали.

Нашли музей для выставки, ето будет Мусео Парке Риосиньо, в нём часто делают выставки послы разных стран. Как у нас программа была бесплатно, нам за ето дали все залы бесплатно, на сэлый месяц. Посёльство разослало приглашение по своим каналам, мы по своим, и 22 ноября 2002 года в 20:00 открыли выставку. Открыл ей посёл Сизов Евгений, выдали мне за ето диплом, за такую услугу стране, а государство наградило значкём и дипломом. Было много народу, разны послы, власти, организации, бизнесмены, пресса, пришлось и мне выступить, всех поблагодарить за присутствия, особенно Российскую Федерацию, за таку́ услугу, от имени посла Сизова Евгения, «но наша работа не кончена, а толькя начинается». Выставка шла сэлый месяц, и народу шло много.

Однажды в контору приходют представители Сентро Промосион Боливиана «Сепроболь», и пригласили к ним зайти. На другой день захожу, меня стретила начальник отдела, лисенсияда Регина Ортис, восхищалась нашай выставкой и предложила мне участвовать на выставок международных. У них агенда ежегодна, и на следующий год пять выставок: в Нью-Йорке, Мексике, Коломбии, Берлине и в Брюсселе. Оне избирают наилучшея рукоделие в Боливии и везут их на выставки. Ета организация государственная, но до етого сколь я ходил по разным организациям и политикам, толку никакого нету.

В етим году были выборы пресидента, выбрали Гонсалес Санчес де Лосада, и жена его имела свои конторы для помощи бедным, но, сколь мы ходили, нас толькя за нос водили, а результату никакого. Перед выборами ходил и к Манфред Режес, и к Ево Моралес, но толку ноль. Один толькя принял Карлоса Меса, кандидат вице-пресидента, он посмотрел и сказал: «Выиграю – приходи».

На следующую встречу с «Сепроболям» взял с собой Вильму Кубас и начальника «Мисьон норуега». До́говор шёл о выставке, первая выставка в Нью-Йорке 5 мая 2003 года, за помещение и билеты оплачивает «Сепроболь», и согласны ли мы участвовать на всех выставках, и выставки для больших коммерсантов и поставшиков. Мы согласились и стали готовиться. «Мисьон норуега» захотела участвовать во всем, но ето были боливьянсы, а не норвежсы.

Вильма Кубас решила познакомить меня с её ро́дством, муж юрист, брат судья, другой брат менеджер, оне захотели все вместе взяться за ето дело. Я соглашался, но насторожился, и Сантос подсказал:

– Даниель, будь аккуратне, ето неспроста, и ето Боливия.

Я сделал вид, что его не слушаю, но я понял и сказал Вильме:

– Готовьте до́говор, – но уже дал брату-менеджеру двести образцов – сделать выставку в Санта-Крусе, и у нас на выставке двести образцов, но сверх шестьсот так и не отдали.

Боливьянсы хоро́ши рабочи, но где плохо лежит – у них брюхо болит, етим оне нас подорвали. Вильмин муж приготовил до́говор, и мы в пятницу собрались, до́говор приготовленной был умный, в их пользу, мня ставют как пресидента, но при любой ошибке мня убирают и избирают на голосовании. Их большинство, а мы с Сантосом. Сантос закипятился, я остановил его и сказал:

– Дайте подумать, чичас отпуски, мне надо ехать к семье, с ними посоветовать, когда вернусь – отвечу, – а Сантосу сказал потом:

– Я с ними не работаю, и патенты все мои, иголочки, пяльчики и дизайн, оне без етого нихто, и как поступили – ето жулики.

И уехали с Алексеям и девчонками к семье в лес. А Сантосу наказал, чтобы в Санта-Крусе забрал все образцы.

 

11

Приезжаем в лес, весь огород уже вырос, Андриян там уже учит по деревням, и Андроник тоже. Мы приехали с хорошими новостями, рассказали, что добились выставок в разных странах. Вижу, что Марфу ето не веселит, спрашиваю, в чём дело. Она отвечает:

– Не надо мне ваши бизнесы и всю ету беготню. Что, не видишь, что Иринка больна?

– А что с ней?

– Вечно жара, комары, мошки, а у ней аллергия, и я уже с ней замучилась.

– И что теперь?

– Я в Боливии дня жить не хочу, вези нас хоть куды, но здесь я не останусь.

– А стальные как?

– Спрашивай.

Стал спрашивать, все в голос:

– Тут не хочем оставаться.

– А как с нашай работой? Столь добились и вложили труда и деняг?

– Оставайся, ежлив хошь.

Стал спрашивать, хто остаётся со мной, – Алексей, Татьяна, Елена.

– Ну хорошо. А куда собрались?

– В Аргентину.

– А там что, вам сладко достанется? Теперь, после то́го как Илья настроил столь делов, все от нас отвернутся, и моё ро́дство.

– Ну и что, пушай.

– Чичас так говорите, а на факте всё будет пои́наче.

Пока всё ето рассуждали, время шло, Андриян и Андроник по-прежнему учили, но на Андроника поступали жалобы: ворует деньги. Перед праздником Богоявлением уехали с Андрияном учить. Андриян вернулся вечером, а Андроника нету и нету, вот уже второй день его нету, под вечер явился без копейки. Стали спрашивать – молчит, говорю ему:

– В городе ето же было, а здесь не то чтобы наладиться, а ты ишо хуже стал, и как дальше? Мне воров в дому не надо, ежлив не хочешь наладиться, то опростай наш дом.

Он стал, смотрю, собирается уходить, думаю: попсихует да придёт, но он ушёл и не вернулся. Жалко было. Хорошо, достанется ему порядошна женчина, а ежлив достанется развратница, будет всю жизнь мучиться, и стал за него молиться, чтобы Господь дал ему порядошну и строгу жену.

Вильме Кубас я сообчил: такой до́говор мня не устраивает, и всю работу буду организавывать сам, потом звоню Сантосу, тот с новостями: Вильмин брат не отдаёт наши вышивки. Я стал ему звонить, он услыхал мой голос, трубку закрыл. Стал Вильме звонить, та завиляла. Через две недели звоню «Мисьон альянса норуега боливьяна», и что же я слышу: мне отвечают, что уже с Вильмой Кубас договорились. Ах вы жулики, думаю! Без патентов вы нихто, работа не убежит, и всегда можно снова начать. Я посмотрю, как вы нашнёте без меня, а я подожду. И семье сообчил: собирайтесь, поехали в Аргентину, но сразу предъявил: я еду толькя в Конесу. И решили так: чичас лето, урожай, Марфа, Андриян решили остановиться у маме и сделать копейкю на урожай, а я поеду в Конесу, земли́ найду и дом. Так и решили – все с матерью, я один, и уехали.

В самый разгар работы в Ла-Пасе я познакомился с однем парням, имя его Оскар Пас, он занимается разработкой программ в компютере, мне он помог с моёй программой. Дале-боле он увидел, что у нас масса народу, стал мне рассказывать, как оне оформили свою организацию негосударственною ОНГ. Занимались оне детя́ми-сиротками, и ето существовало ради пожертвованияв. У них всё развивалось хорошо, им помогали с разных стран, и дошло у них до пятьсот сирот, оне их поили, кормили, учили. На ето взял внимание ООН и выделил им на етот проект три милливона долларов. Оне ети деньги разделили и все разбежались, и всё у них пропало. Оскар Пас познакомил меня в посольстве США с ответственными людями, которы помогали етой идее, и просил меня убедительно открыть такую организацию, рассказал, что:

– Европейски страны уже не верют латинам, а у тебя фамилия европейска, ето уже доверие, и можно взяться за хорошая благородноя дело.

– Да, Оскар, предлагаешь очень сурьёзноя дело, но надо хороше́нь разобраться, кому помогчи и как помогчи. Я понимаю так. Надо так помогчи, чтобы человек стал на ноги и благодарил всю жизнь, что ему помогли выбраться, вылезти из ямы, и для етого надо подобрать людей честных, чтобы положили душу за ету идею. Но где их брать?

Оскар после то́го разговора часто заходил к нам в контору и ждал моего согласия, но я тянул и всё отговаривал подождать. На последнея время ему сказал:

– Оскар, за всё ето время у меня надёжный человек нашёлся всего один, ето Сантос, и подумай, у нас нету надёжных людей. Сколь у нас надёжных, скажу: ты, Сантос, Алексей, Татьяна, та женчина, что в посольстве США Лилияна, ну пускай и я. Сколь нас, всего шестеро человек. Но не забудь то: когда корень здоровый, ветки и листьи также здоровы, могут долго не заболеть, но ежлив корешок, ветка или листик больной – всё заразит. Так что надо хороше́нь посмотреть, с кем имеем дело и за что берёмся. Но пока мы не готовы, а вдальнейше видать будет.

Оскар сказал:

– Буду ждать, и, конечно, обидно, что ети страны так поступают.

 

12

Мы уехали в Аргентину. Семья остались в Чёеле, я уехал в Конесу, арендовал дом на месяц, пошёл в мунисипалитет, попросил сделать выставку. Интендент посмотрел на работу и сразу согласился. Пошли в музей, поговорили с директором, тот охотно принял, и сделали выставку. Пригласили прессу и телевидер, всё ето вышло в новостях, народ пошёл смотреть, всем понравилось, стали просить, чтобы научили. Интендент дал мне зарплату, и я стал учить, продавал матерьялы и учил, то что осталось с Боливии. Танюшка попросилась остаться в Боливии у тётки Ксении, мы её оставили.

У меня дело пошло, правды, заработки не очень, но жить можно. Здесь народ ленивый, я знал, что надо подыскивать земли́, пошёл в сельскохозяйственный отдел, попросил поговорить с агрономом. С нём познакомились, мне он не понравился: гордый молодой толстяк. Ну что, надо голову приклонять. Я попросил у него рекомендации, чтобы нашёл земли́ работать из половины, гектар двадцать – тридцать, он пообещал. Я ему в подарок принёс красивую картину вышиту, он ликовал и сказал:

– Не заботься, земля будет.

Я больше не искал, а всё учил. Вскоре предлагают три гектара с домом, возле города, посмотрел – мне понравилось, взял ету землю с домом. В консэ урожая захожу к агроному, он предлагает с ними работать, оне арендовали сто гектар и искали, хто с ними будет работать. Мне ето не понравилось, что земли не нашёл, а навеливают свою, но я промолчал. Спросил, кака́ земля и техника, оне свозили показали. Земля хоро́ша, но надо корчевать стары яблоки, работы много, но ети дрова все отдают нам, можем продать, всё будет копейкя. Их три компаньёна, етот агроном – звать Рауль Оняте, второй Марсело Конендимбур, хороший парень, мне он понравился, ловкий, кроткий, третий Карлос Сантос, бразильянин, пастырь евангелик-пятидесятник, мне он не понравился, не смотрит в глаза, но вилят своими глазками, и очень речистый, но речь не честна, какой-то заковырчитой. Предложили оне мне две земли, одна сто гектар, втора́ двенадцать гектар возле реки с домом. Я сказал им: «Подумаю», сообчил Андрияну и Алексею, оне приехали посмотрели, им понравилось. Договорились из половины, Андриян взял двенадцать гектар земли с домом возле реки, мы с Алексеям взяли те сто гектар, но уговор был такой: сколь сработам, столь и будем работать, и трактор с техникой всегда должен быть у нас, также и у Андрияна. Что вырастим – всё из половина, а садить надо дыни и тыквы.

Андриян с Алексеям привезли ужасные новости. Илья в Боливии стал проситься в собор, его не приняли, но послали в Уругвай. В Уругвае стали его пытать, он всё сло́жил на нас со Степаном. Его не приняли, он вернулся обратно в Боливию, Ивану Валихову покаялся, но его не принимали. Тогда он сказал Ивану Валихову: «Раз такоя дело, ухожу в мир», тогда Иван Валихов не стал смотреть на собор и принял их. Степана тоже всяко истязали и издевались и послали в Уругвай, и там также издевались, но не приняли их. Степан всё сло́жил на нас с Ильёй, и в консы́ конса́х их в Аргентине приняли. Мою семью также всяко-разно истязали, но пришлось принять. А мне со всех сторон поклон один: нихто меня принимать не будет, всё ето я настроил.

Я стал сильно переживать, и вскоре мня схватило, я пролежал неделю в больнице, стал страдать сердцем. Всё моё ро́дство от нас отвернулось, и Марфе с детями несладко пришлось, все корят, что Степана обокрали, Марфа всё терпела. Покамесь был урожай, она с детями наконсервировала всего на зиму и приехала в Конесу с большой обидой, что так несправедливо поступают. А Илье прозвище «Колдун».

– Марфа, вам же было говорёно, что нам здесь будет, нихто исследовать не будет. Так всё делатся, и правду вы не ждите.

Алексей сказал:

– Надо свою деревню строить.

– Да, ето правды, но надо самим быть постоянными и твёрдыми.

В Конесе мы взялись корчевать и чистить, Андриян у себя, мы у себя, дрова продавали. Зимой государство открыло охоту на зайцав, каждый заяц по три доллара, ето всё идёт в Германию. Ребяты хоро́ши охотники, стали ночами с рефлекторами бить зайцав – тоже заработки. Я договорился пилить столбы из оливи́жё – опять заработки. Дело шло, но хозяева не исполняли, трактора ломались, топлива не хватало, один трактор за долг забрали, второй совсем стал, остался один трактор на четверых. Стали говорить о нашем договоре – сулят, но виляют. С работой стало получаться медленно, всё вручну, получается тихо. Видим, что наш агроном совсем не умеет работать и так будет чижало работать, потому что поступают приказы неправильно, и так работать – никакого урожаю не жди. Мне переживать совсем нельзя, я опять попал в больницу и, как назло, познакомился с дядяй Рауля Оняте, он лежал после операции. Познакомились, дале-боле, зашёл разговор, где живём, с кем работаем. Когда он услыхал имя Рауль Оняте, он сказал:

– С кем вы связались! Ето мой племянник, он сколь раз меня нагнул, он за копейкю свою мать продаст, и сколь он уже людей обманул, а ихный поп – ето жулик. Народ к ним приходит, но, когда выяснится, хто оне, сразу уходят. Вам ишо будут надоедать в духовным деле. Один из них боле получше, ето Марсело.

Танькя приехала с Боливии, но кака́ Танькя злая на староверов! Что случилось. Она уехала к тётке. Какой бы парень ни подошёл, везде всавывалась тётка Ксения, подходили разны парни, и везде мешала имя́. Коля, Ульян, Ксения – Танькя на всё ето посмотрела, и сколь она видала несправедливости в наших старообрядцав, и сказала:

– Не пойду я за русских, буду учиться и выйду за учёного, пускай будет чёренькяй, но чтобы был милый.

Мы с Марфой уговаривали, но она не слушала.

Однажды захожу в мунисипалитет, мне говорят:

– Здесь гости ваши.

Думаю, наверно, опять Иона. Стал спрашивать хто, мне говорят:

– С России.

– А где оне?

– Чичас известим.

Смотрю, правды пять человек русских, познакомились, ето русско-белорусская-украинская палата торговли в Южной Америке, возглавляет её Виктор Рыжев с сыном Александром. Сразу видно, продуты дядьки, оне ездют по всей стране, предлагают коммерсыю. Мне предложили здесь в зоне распространять продуксыю екологичну для сельхоза, начать с биосилом. Я согласился. Вскоре мня вызвали в Буенос-Айрес, там дали продукт, и я стал вести договор с разными хозяйствами. Рыжев нахвалил в Конесе биосил, что ето чистый екологичный продукт, выработанной из хвоёвого лесу, многи хозяйствы заинтересовались, я выбрал пять порядошных хозяинов и стал делать пробу на фрукте и у себя на овощах. Работы ета была аппликация и исследования: мочки, цветок, листьи, зарод и урожай. У меня был мотциклет, и я на нём ездил всё исследовал.

Танькю поставил на своё место учить. У Андрияна с Алексеям никак не идёт без тракторов. Тут появился хороший хозяин, что славится на всю Конесу, я у его делал аппликацию на фрукте, ето будет Форсинити братья, у них крупный бизнес – фрукты, овощи. Мы с нём разговорились, я рассказал, что дети работают и что получается, он пожалел и предложил: он будет садить восемьдесят гектар дыняв, тыквов. Я сообчил детя́м: бросайте, пока не поздно, и устройтесь у Форсинити – человек богатый и славится на всю Конесу, а тут вы не заработаете, про них нехоро́ша слава, вас оне обманут, и работать будете вручну. Алексей сказал:

– Столь трудов положили, неохота бросать, я всё равно угожу им, и оне заплотют. – Андриян туда же.

Я поехал к ним и стал разговаривать: как так, договаривались, что будут трактора, техника, ничего нету, ничего не исполняете, вся работа вручну? Марсело неудобно, а ети два спорют и всё. Я отказался работать, у себя насадил огород бакчи и выхаживал.

К нам часто приезжала Маринка Коновалова, живёт в Сан-Антонио на море. Как она постарела! После аварии стала очень выпивать и очень стала раздражительна.

Приезжают Виктор Рыжев с сыном и с ними Евгений-сьентифик, оне приехали в гости. Я занял у друга Хорхе Елено пикап и стал их возить по разным хозяйствам, организовал конференсыю. Были местные власти, сельхозхозяева и пресса, были разные предлоги, обмен идеяв, и наконес интендента пригласили на ужин к Хорхе Елено. Покамесь мы были на конференсыи, Хорхе Елено изжарил асадо аргентинско – баранёнка, поужнали, провели вечер допоздна. На другой день интенденте пригласил пообедать. На наше счастья, приехал вице-губернатор, Марио де Реже, порядошный парень, мы с нём уже были знакомы. Он поинтересовался, что же гости и зачем приехали. Я рассказал, он одобрил и пригласил: «Когда что надо, приходите», дал адрес.

После обеда я предложил гостям съездить на речкю. Оне обрадовались, мы взяли хорошего вина, мяса и поехали – гости, Андриян, Алексей и я. Приехали на речкю, стали жарить мясо, день был прекрасный, берег красивый, уток паток, гагар много, гости ликовали. Стали их угощать, оне пили по-русски, мои ребяты выпивали с ними, я не пил. Когда хорошо подпили, язык развязался, Рыжев очень речистой, стал рассказывать разны анекдоты, дале и дале, потом стал рассказывать, как в 1990-х годах его искали французы в Москве, хотели убить и едва он убежал. Нам наобещали горы и реки, я задумался: как так, столь хороших предлогов, а я уже проработал с ними шесть месяцав, и оне не плотют. И вижу, часто уводют Алексея в сторону и что-то говорят, мня ето насторожило. Уже поздно ночью мы их увезли в гостиницу, на другой день я их проводил. Подходит ко мне Андриян и говорит:

– Тятя, с кем ты связался?

– А что?

– Ето мафия.

– Как ты знашь?

– Оне мне предлагали работу и спрашивали, убивал ли я кого-нибудь, и сулили всего.

– Что ты ответил им?

– Без твоёго разрешения не могу.

– Ну, Андриян, молодес! Значит, имеем дело с мафияй.

Я написал письмо Рыжеву, за всё поблагодарил и отказался работать с ними. Ни какого ответу, ни звонка больше не получал от них.

 

13

Мы узнали, что Андроник вернулся в Уругвай в деревню и сватат у Чупровых Минадорку, она его на восемь лет старше. Я обрадовался: теперь етот парень не вырвется, она строгая и хозяйственная, и он будет жить порядошным человеком. Алексей звонит Андронику и просит, чтобы Минадорку не брал. Я узнал, стал спрашивать:

– Почему идёшь против?

– Потому что нельзя брать.

– Как так?

– Когда мы рыбачили в Уругвае, мы ездили в деревню, Минадорка навеливалась несколькя раз, я всё берёгся, но однажды мня напоили, и я ночевал с ней. Вот поетому иду против.

– Алексейкя, вы сдурели? Ето же кровосмешение.

– А что сделашь, лезут дак. Все девчонки одинаковы, вот тебе и святыя.

Нас приглашают на выставку в Лас-Грутас на пляж туристической. Мы поехали – Танькя, Ленка и я. Приезжаем в Лас-Грутас, что же я вижу. Зданьи по десять – пятнадцать этажов, народу по́лно. Стал спрашивать, сколь население, мне отвечают: семьдесят – восемьдесят тысяч. Вот тебе и Герман, он был прав: чичас был бы отель в самым центре, и жили бы как добрыя люди. На выставке мы ничего не продали.

Танькя собралась уходить из дому, я всяко уговаривал, мать также, но она не слушат, говорит:

– Пора свою жизнь налаживать, буду учиться и работать.

– Но хто тебе не даёт учиться и работать?

Но она своё:

– Хочу жить одна! – И ни в каки́, ушла и всё. Мы с Марфой обиделись, но попустились.

Я стал сильно переживать, пал в депрессию и решил сам себя уништожить, стал пить не на жизнь, а на смерть. Семья переживала, уговаривала, но я не слушал. Зачем так жить? Во всей жизни добро не видал, одне несправедливости да идивотства, а теперь дети стали доказывать, в соборе отлучёны, никому не ну́жны. Маринка приезжала, и я стал с ней гулять, Марфа переживала. Я продолжал пить, часто на мыслях было задушиться. Раз Маринка говорит:

– Данила, тут в Конесу приехал знаменитый виденте, он всё рассказыват, что с кем происходит.

– Я етому не верю.

– Но ты сходи, пойдём, я тебя свожу.

– Ну, пошли.

Приходим, народу по́лно, стал спрашивать у секретарши, может ли он принять меня, она отвечает:

– Не знаю, народу много.

Я сказал:

– Ежлив не примет, больше не приду.

Она пошла узнала, вернулась и сказала:

– Жди, примет.

Я ждал до двенадцати часов ночи. Когда всех принял, вызвал меня. Захожу, сидит мужчина лет сорок пяти, красивый, но глаза необыкновенны, чувствуешь, что он видит всё наскрозь. Мне стало неловко. Он посадил меня и спрашиват:

– Зачем пришёл?

– Скажи, что со мной делается?

Он отвечает:

– В таким-то году ты выходил из моленне, с тобой попросилась большая женчина, голубыя глаза, чтобы ты их довёз, оне сяли с тобой в кабину с дочерью. Ты понял, в чём дело, но не хотел связываться, у тебя всё грех. На другой раз она попросилась к тебе в гости, ты привёз её, после то́го ты избил свою жену. Она хочет, чтобы ты был в могиле. Я удивляюсь, что ты всё ишо живой, – и замолчал.

Думаю, говори дальше, чародей, всё знашь.

– А дальше что?

Он молчит. Я ушёл.

Через неделю мня схватило, опять сердце, врачи сказали: «Тебе пить совершенно нельзя, ты помрёшь». Думаю: «Я етого и жду». Лежу в больнице, заснул, вижу сон. Не вижу, а слышу:

– Ты что делаешь и сколь ето будет? Хватит пить, ставай на ноги, ты всё можешь решить, от тебя зависит, давай берись за дело.

Я проснулся. Что ето такоя? Долго мыслил и почувствовал: нет, враг, всё равно верх возму! Стало охота молиться, я решил поехать в моленну проситься в собор.

Стал проситься – не принимают:

– Езжай в Уругвай.

На соборе стал говорить Степану:

– Степан, слухи идут, что ты грозился на меня, что ты всё выскажешь мне. Вот я, высказывай.

Потупился, молчит.

– Степан, обои старались Богу угодить и души за ето ло́жили, Люшка нас обманул. Я просил вас обоих собрать собор, вы етого избежали, всё на меня сло́жили, а не я ли тебе говорил, прежде чем выезжать из Аргентине: Степан, нам-то нечего терять, а ты живёшь хорошо, подумай. Ты слушать не хотел и ходил упрашивал Илюшку, чтобы вас не оставили, а теперь во всем я остался виноват. Но знайте одно: всё равно я приведу Илюшку на собор.

Александр Мартюшев был на соборе, ето хорошо: он увезёт в Уругвай. Мама тоже высказалась:

– Я ходила ночами наблюдала и всегда видала: Данила на молитве. А Илюшка колдун.

Степан так же. Я просился и просился – Тимофей Иванович Сне́гирев не принял, хотя и некоторы понимали, что я невинный, и Тимофею говорили. Но Тимофей своё:

– Пускай едет в Уругвай.

Я поблагодарил и вышел. Решил: буду жить, а там чё Бог даст.

 

14

Пришёл урожай, Андриян из двенадцати гектар вы́ходил восемь гектар, Алексей с Софонькяй да с Никиткой вы́ходили из сорока гектар восемнадцать, дыни и тыквы уродили хоро́ши. Оне успели сдать пол-урожая, и пошли дожди, и таки́ заливны, что на пашне было по колено воды. Я помог Алексею собрать на одну фуру тыквов, а стально всё погнило, но за дыни Андриян и Алексей не получили, оне дали им по тысяча долларов, и всё. Я на своёй бакче больше заработал, мои заработки вышли на три тысячи долларов на бакче, а вышивки, дрова, столбы? Стал им говорить:

– Что, угодили? – Молчат. – Я вас с самой зимы кормил и всё доставал, а у вас год ушёл впусту. Когда говорят – надо слушать. Ето начин вашей жизни, надо слушать старших, потому что всё ето прожито.

Приезжает Маринка и привозит новости. Возле них большой супермаркет, хозяин знакомый, Маринка у них работала, у него одиннадцать тысяч гектар земли возле Сан-Антонио, всего двадцать кило́метров от городу, есть поле́в, дом, трактор, техника.

– У вас будет всё под руками, рынок туризма, хозяин хочет купить молочных коров, для вас ето выгодно, я поговорила с нём, и он как раз ищет, хто понимает в земле.

Мы с Марфой говорим:

– Пускай приезжает, будем разговаривать.

На другой неделе приезжают вместе с Маринкой, ето уже старик лет семьдесят, имя Маньяна Арменгольд. Ага, думаю, еврей, значит, сурьозной человек. Поехал я с нём посмотреть, что же за земля.

Приезжаем. Воды хоть залейся, земля хоро́ша, мя́гка, посажено полгектара глубеники, уже ста́ра. Но сразу понятно, что земля урожайна, но надо корчевать. Трактор почти новый, трактор-екскаватор есть, дом ничего, даёт матерьял, можно добавить. Контракт можно подписать на десять лет, много драгоценных дров, хоть сколь заготавливай, всё забират по хорошей цене. Думаю, всё-таки нашли на долгоя время жить, уже всё надоело, и опротивело кочевать. Неужели ето конец?

Вернулся домой, всё рассказал, всем понравилась идея. Мы переехали к нему. Подошла зима, стали корчевать, дом достроили. Но етот старик непостоянный, каждый день у него планы разны, сдаём дрова – деньги не плотит. Сам рассказал: родители его богаты в Буенос-Айресе были, но его выгнали ишо молодого, и он больше к ним не вернулся, а скитался по всёй Патагонии, и ему трудно пришлось, но он разбогател. Не сполюбил он Андрияна, за то что Андриян прямой и горячай, стал Андрияна жалить, Андриян стал психовать, я уговаривал, что потихонькю всё наладится. Он тайно позвонил в Уругвай Тимофейке Килину, тот стал приглашать рыбачить: рыба в цене, и рыбы много. Андриян заявил, что уезжает в Уругвай, я стал убеждать, что ему там сладко не будет, опять нашнут шпиговать, он не слушат. Укорил меня, что «ето твои проблемы, у меня нет проблем, и я хочу жить в деревне». Ну, думаю, ежлив я не ужился, а ты, кипяток, уживёшься, – не думаю. Говорю: «Как хошь».

Стали смотреть тыквы – оне гниют.

– Но, Алексей, ежлив тыквы не продадим, все сгниют.

– А куда их?

– Ето надо делать срочно, потому что оне в дожди воды напились и могут разом сгнить. Самый быстрый выход – ето везти в Комодоро-Ривадавия, надо нанимать фуру.

Пошёл искать фуру, зашёл к Маринке и стал ей говорить:

– Марина, ты неправильно с нами поступила.

– Почему?

– Ты нахвалила Арменгольда, но с нём ребяты не хочут работать, он идивотничат, не плотит, всё ему не так. Ты знала его и порекомендовала, что он хороший.

Она вскипела:

– Да будь он проклят! У его ни с женой не идёт, ни с сыном, я работала у него и не могла угодить. Но думаю, что уже старик, пора наладиться. А теперь чё думаете делать?

– Да сам не знаю.

Нашёл фуру, нанял, загрузили тыквы и повезли в Комодоро-Ривадавия, поехали Алексей, Софоний и я, взяли все картины – а может, да и продадим. Комодоро зона – нефтяныя промыслы, заработки хоро́ши.

Приезжаем в Комодоро утром, я пошёл по оптовикам и по магазинам, но нихто не берёт, всё забито, и цены низки. Сэлый день пробегал и ни мешка не продал, остаться ночевать – дорого, хозяин фуры торопит. Раз так, пошёл в мунисипалитет, в сосияльный отдел, и стал спрашивать, к кому нужно обратиться, чтобы пожертвовать фуру тыквов для бедных. Все в шоке:

– Как так?

– Очень просто. Не могу продать, нет цены, и всё забито. Чем выбрасывать на мусор, лучше отдать бедным, поетому обращаюсь к вам.

Оне все опешили, не знают, что делать. Смотрю, выходит женчина, сразу видать, что чиновник, подходит и говорит:

– Я всё слыхала. Что, хочешь подать милостыню?

– Да.

– Подожди.

Через сколь-то минут приходит пресса, стала спрашивать, что случилось.

– Да вот урожай погнил, одну фуру привезли на продажу, но всё забито, никому не надо. У нас девять детей, мы бе́дны и хочем пожертвовать бедным.

Тут подъехали дефенса сивиль, подогнали машины, и мы стали перегружать, оне стали возить по бедным и по школам. Подъехал телевидер, стал заснимывать и всё расспрашивать, пришлось всё повторить. Оне спрашивают:

– В чём вам помогчи?

– Мы были очень рады, еслив помогли бы продать наши вот ети картины, ето всё вышито.

Оне разахались, пообещались помогчи.

– А где будете ночевать?

– Не знаю.

Покамесь разгружали, нам известили, что спать уже есть где, и через мале́нькя известили: можете сделать выставку в центре, музей-вагон, и пообещали всё заснять в телевидер для рекламы. Ета вся забота интендента, и передал, «что нужно – пускай обращается». Мы сердечно поблагодарили, всё разгрузили, все картины увезли в музей, сами пошли ночевать, нас проводили и устроили в гостинице государственной, где съезжаются делегации спорта, ета гостиница хорошо устроена, конфортабельно.

Мы ночевали, утром рано сделали выставку, и с девяти часов пошёл народ. Боже ты мой, как оне нас жалели и тут же удивлялись нашим искусством! Мы наше художество пустили по дешёвке, кажду картину продали по триста – четыреста долларов, и за три дня всё продали на семь тысяч шестьсот долларов. За ети три дня мы увидели разных национальностей: приходили армяны, югославы, итальянсы, американсы, украинсы, франсузы, русски. Но чу́дно, каки́ ето русски: ето переродки, четвёртого поколения. Оне нас пригласили в гости, показали свой клуб, их хоро́ша группа, оне практикуют русскую культуру и на День емигранта выступают, уже три раза́ вышли первыми по танцам, интересно возобновляют казачество, и нас пригласили, и поудивлялись, что мы до сего дня носим русские вышиты рубахи. Нас многи приглашали на работу, приходили португальсы и просили, чтобы мы для них садили овощи, хоть сколь, оне поставшики на рынках. Мне идея понравилась, но на чё работать – своёй земли нету, работать с кем-то всегда получается обман. Ну, посмотрим.

Зашёл к нам один итальянес, разговорились. Он работает в мунисипалитете, пригласил в дом, живёт хорошо, жена итальянка, сын и дочь. Он мне рассказал, что у него брат уехал в Италию и зарабатыват хорошо на сельским хозяйстве и что сельско хозяйство там выгодно, потому что нихто на земле не хочет работать, вся молодёжь ушла в город, одне старики остались на земле, и Италия нуждается земледельсами. Дал мне адрес брата и позвонил брату, дал мне трубку, мы по телефону поговорили. Он приглашает: работы много, хорошо плотют, он доволен. Я ответил:

– Подумаю.

– Ну, ежлив что, звони.

Мы обошли всех, поблагодарили и отправились домой. Дома Андриян разорялся, что подарили тыквы:

– Я бы всё продал!

– А почему не поехал?

– Оне не мои.

– Так что помалкивай, а я доволен: мы бедных помиловали, а Бог нас помиловал.

Стал рассказывать, что на юге заработки хоро́ши и нас приглашают, португальсы нанимают овощи садить, и в Италию выгодно на земле работать. Андриян сразу заявил:

– Мня не шшитайте, я уезжаю в Уругвай на рыбалку. Не надо ни сеять, ни полоть, поймал и сдал – вот и деньги. Надоело мне скитаться, поеду жить в деревню.

– Да Андриян, ты первый не вытерпишь, бросишь деревню.

– Ты мня ишо не знашь, не так как ты, надо было терпеть да жить.

Мне стало обидно, но я промолчал. Стал Марфе говорить:

– А твоё какоя мнения?

– Куда дети, туда и я.

– Но Марфа, не забудь, вы собрались на огонь, будете слёзы лить. Я в Уругвай не поеду, и тебе без меня придётся чижало. Сама же рассказала, что без меня Андриян опять бил ребятишак и налетал на тебя.

Молчит. Стал спрашивать Алексея, тот:

– Не знаю, что и делать. На земле работать – много обману, все собрались в Уругвай, мне неохота отстать. Тятя, ты поезжай в Италию, а там видать будет.

Я вижу, что у них всё заодно, мне стало горькя-обидно. Оне собрались, я не поехал, отдал Марфе семь тысяч долларов, а сам себе оставил шестьсот долларов. Но ето расставание для меня было очень чижёло. Всю жизнь я заботился об них, ко всему приучил, никогда не были ни холо́дны, ни голо́дны, всегда сыты и одеты – теперь моё не стоит ни гроша и я нихто.

– Но Марфа, что ты думаешь? Знаю, что мы с тобой всяко прожили, и несладко нам пришлось, и всё я тебе простил, много мне не нравилось, как ты поступала с мужем, для тебя пе́рво дети, а потом муж. Я всё ето терпел, за то что дала мне здоровых и умных детей. Теперь под старость муж хуже, чем дети, но ето последняя твоя ошибка, ето тебе не радость, а горе. Вот подожди, ты ни раз не подумала обо мне, и везде я старался и заботился обо всех и об тебе, но, видать, ты ето не поняла. Много не пройдёт, и ты хватишься.

 

15

С поникшей головой поехал в Буенос-Айрес. Визы в Италию мне не дали, работы нихто не даёт: сорок четыре года уже шшитают старик. Нет работы, жить дорого, я нашёл дешёвенькю гостиницу, устроился и два месяца проискал работу, но нихто не принимает. Я стал переживать, деньги вышли, я уже три дня не ел, с гостиницы выгнали, что деняг нету. У нас оставались ишо картины, я в центре на улица Флорида стал их продавать, но нихто не берёт. Стою голодный, подходит ко мне нищий и спрашивает:

– Что такой невесёлой?

Говорю:

– Уже три дня ничего в рот не брал.

– Почему?

– Деньги вышли, негде ночевать и покушать.

– Да, ето Буенос-Айрес. Слушай, а ты обращался в церкву?

– Нет, а что?

– Да оне помогают таким случаям.

– А где ето?

– Да ето близко. – Указал улицу, номер и наказал: – Придёшь, будет большая очередь, ставай на очередь, но ни с кем не разговаривай. Дойдёт до твоей очереди, попроси поговорить с Ольгой и расскажи твою проблему, она тебя устроит.

Я картины отнёс в гостиницу, попросил ради Бога поберегчи их, а сам взял газету, что засняли с тыквами в Комодоро, прихожу. Ой, кака́ очередь! Квартала три, и каких толькя нету: нишши, семейны, старики, молодыя, помешанны умом, – да всяки-разны. Я стал в очередь, но мог бы провалиться со стыда – провалился бы, все прохожи смотрют. Вот до чего я дошёл: не нужон ни семье, ни Богу. Дождался своей очереди, у меня спрашивают:

– Зачем пришёл?

– Пожалуйста, хочу поговорить с Ольгой.

– У ней большая очередь. Что вы хотели, в чем можем помогчи?

– Я уже три дня не ел, вот газета, там сказано, хто я.

Ета женчина взяла газету и унесла. Немного сгодя подходит женчина, ласково здоровается и говорит:

– Я Ольга, пожалуйста, иди за мной.

Завела меня в свой кабинет. Ето правды, у ней на приём была большая очередь, она стала мня расспрашивать, хто и откуду и как попал сюда, и говорит:

– Я тебя не могу устроить где попало – ваша категория подсказывает. Но подожди, я свяжусь с нашими ога́рами и посмотрю, где тебя устроить. Вот тебе пропуск, иди покушай.

Иду в зало, где кормят, – матушки! По́лно народы: матери с детями, старики, старушки, нищи и молодыя, – всё ето смотришь, сердце сжиматся. Но кормют хорошо, я покушал, вернулся к Ольге и жду очередь. Уже к часу дня выходит Ольга, вызывает меня:

– Вот адрес, вас там ждут. Ето всё, что я смогла для вас сделать.

Я стал со слезами благодарить, она пожелала удачи и проводила.

По адресу приезжаю в огар. Ето большоя здания, не то школа, не то тюрма. Позвонил, двери открыли:

– Что нужно?

Подаю письмо, мня заводют, немного сгодя просют пройти в кабинет, захожу. Сидит начальник женчина, посадила, всё расспросила, вызвала начальника дежурного, наказала ему, чтобы устроил меня и наказал, каки́ порядки здесь. Он провёл меня по всему зданию, показал, где обедают, где отдыхают, где моются, где спят, указал мне мою койку и наказал:

– Вот шкап, вот ключ, будь аккуратне, никому не доверяй, много воровства, соблюдай чистоту, будь порядошным. И здесь рассматривают, как устроить на работу и в чем помогчи, всё зависит от вас.

Я поблагодарил и попросился, чтобы пустили сходить за своими вещами. Сходил, всё принёс и всё устроил.

В етим огаре находится триста человек, днём толькя старики, вечером приходют все остальныя, хто с работе, хто просто, днём не разрешают быть в огаре окро́мя стариков. Кормют хорошо, но ето свободная тюрма, и здесь каких толькя нету: бывших наркоманов, бездомных, бездетных стариков, больных.

Я посмотрел на всё на ето, и мне худо сделалось, мня схватило, и оказался я в больнице. Пролежал я селый месяц, надавали разных лекарствах сердечных и антидепрессивных, и стал я жить на лекарствах, а спать толькя с таблетками.

Вызвали меня в контору, стали спрашивать, чем бы я хотел заняться. Я ответил:

– Вышивками. – Принёс, показал свою работу, ето сразу одобрили и спросили:

– С каким смыслом хочете заняться етим делом?

Я сказал:

– Хочу учить.

– И имеешь практику? – Показал отрывки газет в Боливии. – Ого, тебе повезло! А сколь время хочешь уступить на ето дело?

– Чем ни больше, для меня лучше.

– Хорошо, мы возмёмся за ето дело, мы чичас организавывам выставки, и участвовают таки́ же лицы, как и у вас проблемы, ето разные рукоделие.

– Хорошо, мне ето интересует.

Я стал ждать, но не сидел склади руки, ходил в публику со своими картинами, показывал и вышивал, делал рекламу, иголочки продавал, нитки, пяльчики, и кака́-то копейкя стала появляться. В огаре, что я жил, принадлежит католической церкви, ето называется «Ка́ритас», суда поступает пожертвования со всего мира, и в Буенос-Айресе таких огаров шестьдесят восемь, но самый лучший – ето где я нахожусь.

Вскоре мне выдали субсидию в размере восемьдесят долларов в месяц, дали помещение учить в школе. Я стал учить, но ето были все старушки, у них малый интерес научиться, абы время провести да с кем-нибудь поговорить. Я с ними мучился, но они мня сполюбили, и ишо приходили женчины по моёй рекламе и с выставок. Несколько раз женчины пытались завести со мной интимную дружбу, но у меня интересу никакого не было. За свои похоти заработать двадцать лет правила – Боже упаси, да под старость зачем всё ето? Нет, никого мне не надо, так проживу.

В огаре восемь человек русских, недавно приехали с России, на чё живут, не знаю, но каждый день приходют пьяны, и конфликтивны, их с многих огаров уже выгнали, и отсуда сулят выгнать. Оне ко мне приставали, но я сторонкой от них. Один парень пожилой тоже был в сторонке, он часто на меня поглядывал и однажды не вытерпел и сял возле меня ужнать. Завёлся разговор, дале-боле, мне он понравился, грамотный, порядошный и вежливый. Я ему тоже понравился, у нас пошла дружба. Ето был Юра Цуканов, он с Украины, город Донеск, старший помощник морского флота, двадцать четыре года проплавал в море, но чичас на Украине нет работы, нечем жить.

– Но зачем ты выбрал Аргентину?

– Визу в Европу не дают, толькя приняла Аргентина, и чичас здесь в Буенос-Айресе русских и украинсов масса. Хошь, познакомлю?

– Нет, спасибо. Сколь вижу, всё пья́ны.

– Да, ето правды, но у меня есть и порядошны друзья.

– Ето другоя дело.

– Хочу познакоить тебя с Надеждой Петровной, ето грамотноя лицо, простая и добрая, она тебе понравится, и ты ей понравишься.

– Как ты знашь?

– О, Данила, вижу, хто ты есть, ты чистая русская душа. Вижу в тебе сказку. Твой обряд – борода, точки зрение на жизнь, твоё поведение – чисто русский исторический человек.

– Мы уже являемся потерянными.

– Едва ли найдутся таки́ люди, как вы, в России.

– Да вы что чушь городите?

– Да, Данила, съезди в Россию, тогда поймёшь.

Юра позвонил Надежде, сказал, что хочет познакомить со мной. Она пригласила, мы поехали, познакомились. Да, порядошна женчина, грамотна, бывшая директор орбиты спутниковой в Хабаровске, живут уже два года в Буенос-Айресе, уехали с России, потому что остались без работе и мафия им покою не давала, часто сына избивали, вот оне и решили уехать из России. Муж столяр, Владимир, сын Алексей учится вышняму образованию и работат с отцом, Женькя учится, но живут скудно, в рестраврации гостиницы как сторожами. Показала мне фильмы, как она жила в России. Ето с такой высокой уровни упасть в такую яму – бедняжка, как она всё ето терпит, работы не может найти. Мы с ней часто стали обчаться.

Однажды идём с Юрой от Надежде уже ночью поздно, идём нимо садика, смотрю, лежит наган. Подхожу, наклоняюсь, Юра закричал:

– Не тронь!

Я осто́порил, думаю: что такоя? Слышим, гудок сирены полиции, подлетают две машины, выскакивают несколькя полицаяв, кричат:

– Руки вверх!

Я напугался, поднял руки, подбегают – наган лежит на месте, я не успел его тронуть. Документы мы показали.

– Вы куда?

– Вот адрес, находимся в огаре «Каритас».

Смотрим, оне нервничают, офицер закричал:

– Марш!

Мы пошли, я не могу понять, в чём дело, Юра говорит:

– Эх, Данила, чуть не попал за решётку.

– Почему?

– Что, не понял? Етот наган преступника, а ето оне и хочут найти виновника, им нужны отпечатки пальцав.

– Как ты знашь?

– Немало навидался в своёй жизни.

– Дак вот как ишо бывает!

На днях разговорились насчёт огаров, Юра говорит:

– Етот самый наилучший. Ты бы посмотрел, что делается в других, – один бардак.

– Да, я вижу, нихто не думает о будущим, а как бы провести день.

– Ето не то слово, оне живут в одном огаре, провинятся, их выгонют, оне идут в другой, и так года идут.

– Дак ето же тюрма.

– А им что: поя́т, кормют, спят в тепле, им больше ничего не надо.

– Юра, я заметил, что «Каритас» живёт в-за счёт етих бездомных.

– Ето верно.

– Я зашёл в доверие в етим огаре, мня поставили главным разгрузчиком пожертвования. И сколь жертвуют – ето на удивление, всего разного множество, но пользоватся кака́-то кучкя, а указывают, что всё ето для бедных, но на самом деле бедны видят рожки да ножки, а хто-то жихрует.

– Да, Данила, ты тонко разгадал.

– Тут нечего разгадывать, всё явно делается.

Я по воскресеньям ходил по разным храмам и смотрел, хто как молится. Но везде всё фальшь, везде бог – денежка, одне евреи настояща молются, толькя чувствуется, что оне без пастыря. За всю свою жизнь чувствую, что у старообрядцев и у евреяв что-то есть сурьёзноя, но старообрядцы тоже пошли за денежкой. И всё рассыпается, с каждым днём боле и боле ныряют в пропасть, мало хто стал одумываться, дай побольше деняг – и всё забросют.

Буенос-Айрес уже не тот город, что был тридцать лет тому назадь. Раньше было тихо и спокойно, чичас понаехали со всех здешных стран бедноты, да и со всей страны съехалась вся беднота. Пошла грабёжь, убийство, насильство, наркотики – ужась! Везде опасно. Мне всё надоело. Кажду пятницу к нам приходил поп и с нами беседовал. Однажды подсял возле меня, стали разговаривать, он мне говорит:

– Вы быстро у нас прославились, скоро будете звездой.

– Откуда ето вы взяли?

Смеётся:

– Нам всё известно.

Думаю: откуда всё ето, неужели за мной сле́дют? И стал присматриваться. Да, я заметил: ето начальник сто́рожав, тот самый, что мня принял, Соса, он особенно был со мной вежлив, и он дал мне работы разгружать, часто беседовал со мной, видел, что я ни с кем не связываюсь, со всеми по-хорошему, и всё передавал попу. Поп был добрый, он мне сказал:

– После каникулов у тебя будет много работы, мы тебе поможем.

Но у меня сердце разрывалось, и я часто плакал. Юра ето видел и сочувствовал, уговаривал:

– Данила, вижу, что ты весь израненный.

– Юра, жить неохота, но жалко детей, и Марфа уехала беременна, хто за ней будет ходить? Чувствую, что-то не то.

– Да Данила, перестань беспокоиться, там мать, сёстры, дочь, сыновья.

– Да, ето так, но сердце не на месте.

Звонит Алексей с Уругваю, спрашивает, как у меня обстановка. Я не вытерпел, заплакал и сказал:

– Жить неохота, и мне обидно, что так поступили. Значит, всё моё старания ничего не стоит, как хошь, так и помирай, нет у меня ни жены, ни детей.

– Тятя, прости, мы уже покаялись, что так поступили. И ишо одна новость: я женюсь, беру у Агафона Маркеловича, у твоего старого друга детства, её звать Федосья Агафоновна. Хочу пригласить тебя на наш брак, но мене́ Коля запретил вконес тебя приглашать, говорит, ежлив ты приедешь, никакой свадьбы не будет. И вот как хошь, ничего не могу сделать, охота, чтобы ты был на моём браке, но не дают.

– Ладно, Алёша, спаси Господи, что позвонил и известил, всё-таки кака́-то отрада. Ну что, играйте свадьбу, но мне охота потеряться без вести и никому больше не мешать в жизни.

– Тятя, прости.

– Бог простит.

Через неделю звонит снова Алексей, уже после свадьбе.

– Тятя, уже свадьбу сыграли.

– Ну что, хорошо.

– Тятя, я тебе звоню и хочу попросить: приезжай, надоело смотреть на ети все несправедливости, устроимся сами себе и будем строить свою деревню. Рыба в цене, добьёмся земли и будем жить. Толькя ты ето сможешь сделать. Я надеюсь, приезжай. Передаю трубку маме.

– Здорово живёшь, Данила.

– Здорово! Как ты там, шибко хорошо?

Ей, видать, неудобно, молчит.

– Приезжай.

– Дак я там не нужон, прости. Мой сын любимый женился, и мне нельзя приехать на свадьбу. Хорошо, да?

– Но мы же не виноваты.

– Полнико́м виноваты. Ета рана не заживёт.

– Данила, прости, приезжай.

Я ходил ети дни мучно́й, не знал, что делать. Рассказал всё Юры, он посоветовал:

– Данила, езжай, ето твоя жана.

– Хорошо, поеду. Поехали со мной, будем рыбачить, хоть не така́ рыбалка, как была у тебя, но всё равно рыбалка.

Юра собрался, поехали.

 

16

Алексей встретили в Пайсанду с невесткой, их привёз Тимофейкя. Да, невестка красива, весёла, но мне в деревню нельзя ехать, нас оставили в гостинице. На другой день в пятницу все с деревни приехали на свою торговлю, и Марфа приехала с ними. Приходит ко мне, здороваемся, ничего не рассказыват, неудобно, но сказала:

– Езжай к Андрияну, и как-то ищите, где устроиться.

– А где Андриян?

– На Арапее, где ты рыбачил.

– Но у меня нет деняг.

Она мне дала пятьдесят долларов и наказала никому не сказывать. Ничего себе, до чего добились!

Мы с Юрой отправились к Андрияну на табор, деняг нам хватило толькя на билеты. Мы на табор добрались голодными. Тимофейкя всё ето знал, но промолчал, и мы прожили до понедельника после полдён голодными, Андриян бог знат где. В понедельник приезжает Тимофейкя, с нём Алексей с невесткой, приплывает Андриян, увидел меня – стало неловко ему, но виду не показал, Тимофейкя тоже норкой вилят. Поплыли на Андриянов табор, ето на устья Уругвая, плыть полтора часа. Стал говорить Алексею:

– Ничего проздравили нас – три дня голодными.

– Не говори, маме попало, что тебе деняг дала, и дядя Тимофей злится, что ты приехал. Говорит, весь бизнес ему перебьёшь.

– А что, пускай честно работает, и нихто не перебьёт.

Алексей – сутки пробыли – сказал, что пошлёт алясошных сеток, «а пока рыбачь с Андрияном». Лодка есть, та ма́ленькя, которой начинал рыбачить в 1995 году.

Остались мы вчетвером: Юра, Андриян, Софоний и я. Софоний доволен, что я приехал: обижатся, что Андриян издеётся. Андриян стал рассказывать, что Тимофейкя не плотит, а рыбу сдают Алехандру Малесеву и что Алехандро поднялся. Но как ето – интересно. Он познакомился с одной адвокатшай в Бразилии, завлёк её, японес Оскар Нитт уже ему должен был достатошно и не платил, а Алехандро был должен всем рыбакам. Он нанял свою ухажёрку, открыли суд и выиграли у японса. Место на рынке со всеми удобствами, и чичас Алехандро на бразильским рынке играет большую роль, часто регулирует цены, потому что берёт рыбу за бесценок, и часто совсем не плотит. Пауло женился и скупат рыбу, а Алехандро ворочат в Бразилии. Андриян на Тимофейкю обижается, говорит, что хочет, то и делает.

Мы начали рыбачить, шло всё хорошо. Он увидел, что у нас идёт, предложил работать вместе из половине, сулил поставить машину, сетки, моторны лодки, но ничего не исполнят и всё вышшитыват, а нам ничего не достаётся.

– Вот, детки, учитесь. Отец худой – пускай добрыя люди поучат.

– Да не говори, уже нажились, идивотства, издевательства, нет никакой справедливости, дня неохота жить в етой деревне. Баба нас переманила, вскоре нас выгнала, мы чичас живём в курятнике у дяди Тимофея. Алексей женился, и его выгнала, он чичас живёт в Антоновым дому, и над мамой издеётся, что хочет творит над мамой.

– Но я же всё ето вам говорил – не послушали, а теперь вам худо, и всегда оно будет так, покамесь мы крепко не объединимся. Когда будем всё заодно и дружно, тогда нам будет легко и никто вас не затронет. Как пословица говорит: один горюет, а семеро воюет. Сколь я вам в жизни уже говорю: берите пример с порядошных людей, немало показывал, хто как живёт. Как где дружно и все вместе – иди их задень, вот так и вам надо быть.

Андриян молчит. Я передал Марфе, чтобы сменяла на столярный стол комбинированный тестю за мотор «Джонсон» пятнадцать лошадиных сил дорженый. Тесть обрадовался, согласился. Ишо бы, стол дороже, а он пасешник.

Ну вот, и мы разжились, теперь у нас лодка, мотор, сетки. На наше счастья тут рыбачил один немец с аргентинской стороны, он рыбу скупал и платил лучше, чем в Уругвае. Я с нём договорился, не надо никуда везти, утром и вечером он подплывал и забирал всю рыбу. У нас с Софониям дело пошло хорошо, Юра с нами был, но ленился, но мы на ето не обращали внимание. Тимофейкя принял у Андрияна рыбу, тянул платить и при расчёте захотел заплатить полцены. Оне поспорили, и Андриян не стал ему рыбачить. Тимофейкя ему сказал:

– Знал, что Данила приехал и вас переманил.

Андриян:

– А будь справедлив, я сколь с тобой проработал, а деняг не видал.

И Андриян перешёл ко мне, Алексей тоже передал, что «будем рыбачить вместе».

Как-то стретились с однем украинсом, он сеет рис шестьсот гектар, разговорились. Он наших знат хорошо, пошёл разговор, дале-боле, я стал спрашивать, где можно найти дом, он говорит:

– Я спрошу у Капуто, у их есть просты́ дома возле берега.

– Хорошо. А когда будет известно?

– Да завтре же.

Я его сердечно поблагодарил. На другой день уже вечером тёмно подъезжает к нам и говорит:

– Нет проблем, дом дал, ему ето выгодно. Вы хоть будете берег охранять, и скот не будет теряться.

На другой день утром взял нас, свозил показал нам дома. Да, ето восемь домов для рабочих простых, воды хоть залейся – больша помпа стоит, електрика, берег триста метров там же, где рыбачим, толькя пониже. Ну, слава Богу. Мы перешли в дом.

Приезжает Марфа с малыми детками, я вижу, что с ней непорядки, стал спрашивать:

– Что с тобой?

Она говорит:

– Уже месяц хуже и хуже, дыхания не хватат, силы нет, чижало.

– А к врачу возили тебя?

– Нет.

– А в больнице анализ снимали или проверялась ты?

– Нет. А хто меня повезёт?

– Как так? А дети, мать?

Заплакала и говорит:

– Мама толькя ворчит, слова не скажи, всё корит, что приташшились, детя́м тоже не нужна. Уже не знаю, что делать, поетому приехала к тебе.

Я ничто не стал говорить, думаю: надо везти к врачу завтра же. Ля́гли спать, она всю ночь простонала и проворочалась. Думаю, ах вы идивоты, кровопивсы! Утром рано побежал к украинсу, звать его Ектор Романюк, попросил, чтобы довёз в село Марфу к врачу.

Врач угодила очень добрая итальянка, Арисменди, проверила Марфу и сказала:

– Её срочно надо положить в больницу, она может потерять ребёнка, – и написала пропуск без очереди и срочно.

Машины скорой не было, и нас увезла полиция. По запросу врача привезли в Сальто в больницу, её срочно проверили и положили. Некому за ней ходить, пришлось мне с ней жить и за ней ухаживать, ето прошло три недели.

Андриян уже переехали к нам, Неонила ходила за нашими детями дома и сама беременна уже третьим. Марфа не хотела лежать в больнице, рвалась домой. Врач-гинеколог не отпускал и всё говорила: «В любу́ минуту будет операция, ей не перенести, она сла́ба, и повышение крови». Я Марфу уговаривал: потерпи, но врач-гинеколог вредна угодила немка. На четвёртой неделе сделали операцию, и родилась у нас дочь, назвали Антониной, но стали крестить в деревне, и нихто не захотел ето имя. Елена настояла поставить имя незнакомо, и поставили имя римско, Мастридия, теперь в документах Антонина, а по крещению Мастридия.

Марфа когда оздоро́вела, я стал ей говорить:

– Марфа, когда ты ума накопишь и сколь ты будешь мучить меня? Ты меня не послушала, поехала с детями, что ты выгадала етим? К маме же ты поехала, и что ты хорошего видела? – Заплакала. – Марфа, не плачь, давай ето всё выясним. Когда нас венчали, нам читали: «Совокупятся муж с женой, и будет плоть едина», и ето мы не можем изменить. Твои родители сколь нам горя принесли, и моё ро́дство нас не любят, всегда нас гнали. Теперь смотри, что с тобой сделали, чуть ты в гроб не ля́гла, и в етот момент ты была никому не ну́жна, толькя мне одному. Наши дети, смотри хороше́нь, выросли, женились, и мы стали не ну́жны. Так и остальные вырастут, все уйдут, и нам с тобой некуда будет голову приклонить. И ето всё сбудется, запомни. Тебе охота одной жить?

– Нет.

– Так же и мне. Я уже пожил и знаю, что ето значит. Правды, мы с тобой тоже неправы, тоже родителям досажали. Вот и точно в Святым Писании сказано: вред сделаешь родителям – в семь раз отомстится, и ето точно. Мы с тобой на своих родителей руки не подымали, бывало, огрызались, а наши дети уже налетают драться, а ихны их будут бить, и так пойдёт дальше. Ведь сказано, что дитё, которо почитает своих родителей, да долголетний на земли, и всё изобильно будет у него, и благословенно, и дитё злословит родителям – в семь раз отомстится, а ударил отца – рука да отсохнет, а мать ударит – да искоренится. Вон посмотри на дядя Степана: рука высохла, и семья в нищё пришла. Смотри, ето идёт с библейских времён, и всё точно без ошибок, так же и мы с тобой. Знаю, что не шибко у нас с тобой всё гладко было, обои виноваты, перед родителями виноваты и друг перед дружкой. Мы чичас думаем: а, он такой-сякой, или она така́-сяка́, но придёт время, не дай Бог, останемся друг без дружки, тогда мы хватимся, как чижало жить друг без дружки. Вон мама всегда говорила на тятю: помрёт, хоть отдохну, и чичас всё по-разному, жалеет и никому не ну́жна. И сколь таких примеров, сама знашь.

Марфа ничего не ответила, но толькя соглашалась.

Мы с Софониям рыбачили, Алексей не появлялся, а Андриян редко. Мы с Софониям за пять недель скопили две тысячи долларов чистыми, не шшитая расход домашняй, я поехал в Бразилию на порт в Санта-Катарина, город Итажаи, и купил четыре тысячи метров сеток, верёвок, поплавков. Вернулся на границу, разыскал скупшика-бразильянина, стал договариваться рыбу сдавать без посредников. Вышла дочь, узнала, что я самый и есть Даниель – мня весь Уругвай знал как хорошего рыбака, – она пошла наперебой отца, отец сдал, дочь перебила, дала мне за богу и за траира доллар килограмм, за дорадо два доллара, за сабальо – пятьдесят копеек, лёд сколь хошь, и рыбу забирать, где укажем на берегу. Дочь звать Карина, а за рыбой будет приезжать Таквара с женой, уругвайсы. Я стал просить Карину, чтобы провезли нам сетки, верёвки, поплавки через таможню. Она спрашиват:

– Когда вам их надо?

– Срочно.

– Хорошо, ночуйте на границе, а мы посмотрим, что можем сделать.

Ето было на Барра-до-Квараи, а на уругвайской стороне Бежя-Унион. Я всё оставил у Карине, переехал в Бежя-Унион, устроился в гостинице, в восемь часов вечера прибегает Карина, сообчила:

– Будь готов в шесть часов утра.

Шесть часов – я уже ждал, подъехала машина, забрала меня, мои сетки уже были на машине, и мы тронулись. Проехали три поста таможни, нас не останавливают, а толькя дают сигнал водителю, и мы спокойно проезжали. Я не вытерпел и спросил:

– А вы хто?

Он говорит:

– Начальник таможни.

Я смеюсь:

– Вот почему нас пропускают!

Он:

– А как ты хотел?

Приезжаем домой, разгрузили, он спрашиват:

– А сколь сеток привёз?

– Сорок штук.

– Знал бы, больше бы взял с Карине, но уже поздно.

Мы ему дали на выбор рыбы, он доволен уехал. С тех пор, когда надо сеток, закажешь Карине, Таквара привезёт. У нас дело пошло хорошо. Аргентинсу не стали сдавать, потому что стал рыться, у него рынку мало, часто приходилось рыбу выбрасывать. Но ничего, он остался другом и изредка брал рыбу на выбор, но и платил хорошо. Он показал нам, где бога ходит, а дальше мы уже достигли сами. Мы вскоре сделали ишо одну лодку и взяли мотор и стали рыбачить на двух екипажах, на каждый екипаж по две тысячи метров сеток: мы с Софониям, Андриян с Никитой. Юра перешёл к Анатольке.

Тут часто зачастили гости с деревни к нам на рыбалку. Ето будут тесть, его сыновья и внучаты, Агафьины дети. С другой деревни – Оськя, Сергейкя Ануфриевы, Петькя Зыков. Андриян повесел, стал всегда с деньгами.

Однажды приезжает Тимофейкя, Анатолькя и Сергейкя к Андрияну в гости, у Андрияна было хороше вино, он сам сквасил. Все друзья не пролей стаканчик, толькя Андриян очень редко пьёт, и то очень мало. Тимофейкя был очень голодный выпить, Андриян угостил их, но Тимофейке было мало, он стал просить, Андриян угошать, Тимофейкя Андрияна заставлят выпить, и Андриян стал пить. Дело было летом, у нас окно было открыто, я всё ето видел и говорю Марфе:

– Сегодня у них будет проблема.

– Как знашь?

– Посмотри, Тимофейкя какой напряжённой.

Дале-боле, у них пошёл спор, и всё из-за рыбалки, что Андриян не стал с нём рыбачить. Тимофейкя кричал:

– Знаю, всё ето из-за Данила, он научил вас так жить, все вы одинаковы, к вам не подступись!

Андриян:

– А что, как вы – жулики, идивоты?

Доказывали друг другу как могли, уже вечером начали бороться, Марфа говорит:

– Иди разними.

– Нет, пускай учутся, оне начали, оне и докончут.

Я из окна всё смотрю: Тимофейкя каждый раз под низом. Как так? Андриян намного меньше Тимки, сухой, меньше, но раз-раз – уже наверху. Тимка полез драться – Андриян предупредил его:

– Дядя Тимофей, не лезь, я так тебя изобью, что будет позор тебе.

Он всё равно лезет. Тогда Анатолькя и Сергейкя ему сказали:

– Хватит, Тимофей, ты во всём проиграл за весь день, Андриян тебя везде победил.

Он поднялся на Анатолькю:

– Раз так, такой брат, не застаёшь, все сетки и лодку заберу, как хошь рыбачь!

Так и сделал. А с Андрияном до двух часов ночи просидели, Тимка всё прошшался и уговаривал, что «будем друзьями и никому не рассказывай». Сам же пошёл к тестю и давай жалобиться, а народу – что покорил Андрияна. Тесть давай выговаривать Андрияну, что «нельзя так, он тебе дядя и старше тебя, он богатый – ты бедный». Андриян скипел:

– Я вам не тятя – всё терпеть! Лицемерничают, идивотничают, издею́тся – всё терпи. Нет, етого не будет.

Тесть замолчал.

Тесть часто стал приглашать меня в гости, но я не ехал, не хотел Коле лезти на нервы. Он осенью уехал в Аляску на рыбалку, и мы собрались к тестю и к сыну в гости.

Приезжаем к Алексею, всё хорошо, Алексей рад, но чувствую, что-то не то со стороны невестки, как-то чувствуется, что мы здесь мешам. С нами был Юра, мы в етот день хорошо выпили, тесть-тёща расплакались, что нет никакой жизни от Коли, даже – Коля не стал молиться ходить в моленну и за любую помешку не приходит к наставнику исправляться, а исправлятся где попало, то зятя заставит, то Немца, и всё у них коса на камень. Тёща разводит Палагею с Коляй, тесть говорит:

– Уже нажился до горьких соплей.

– Но вот вам все мои слова сбылись, а вы не верили.

Тёща уже залезла в жизнь и к Агафье, она здесь с детями, Петро в Бразилии, тёща разводит; Ольга тоже здесь с детями, Василий в Австралии, и тоже разводют. Я не знаю, что она думает: все зятевья и снохи худые, а она хоро́ша.

На другой день утром голова болит, Юра спрашивает:

– Есть чем опохмелиться?

– Чичас посмотрим.

Завсяко-просто открыл бутылку у Алексея, опохмелились, сноха увидала – надулась. Алексей подходит и говорит:

– Тятя, Феня не любит, что ты хозяйничал у нас в дому.

Ого, думаю. Попросил у их фотографии на память – не дала. Вижу, что нервничат, что мы с Алексеям разговаривам. Вот тебе и любимый сын, и всё ето настроил Коля, она ему родственница по матери. Она баловала её, не знали, как выдать взамуж, и Коля выискался отдать её взамуж, сказал, что: «У нас в Уругвае есть Алексейкя Зайцав, очень порядошный парень, приезжайте, мы её выдадим за него». Как ето было – не знаю, но Коля добился своего, поетому я мешался, приказ был, чтобы меня не было на свадьбе. Алексей ишо два раза́ были у нас в гостях, и она увезла его в Аляску. На прощанья Алексей мне сказал, что:

– Мы с Феней договорились друг другу угождать.

– Вот, Алексей, ето первая твоя ошибка, я так же договаривался с твоёй матерью, но ничего не получилось.

И так оне уехали.

Тесть стал приглашать, чтобы я при́нялся.

– Но как? Меня не примут.

– А ты съезди к своему духовнику, покайся, и тебя примут.

– Хорошо, я съезжу.

Поехал в Бразилию в Масапе, пришёл к Василию Килину, стал просить сходить на́ дух, он не стал слушать, отсрамил как мог и выгнал. Но ето не по закону, он должен всё расспросить, узнать, тогда решать, а он поступил жутко как. Но слухи идут, что оне обои с женой очень пьют. Я с обидой вернулся домой, увиделись с тестям, я ему всё рассказал, он подумал и говорит:

– Хорошо бы ты покаялся на все соборы.

Я ему ответил:

– Нет проблемы.

– Ежлив ты покаешься на все соборы, нет тебе правила, останешься чистый.

– Я ето хорошо знаю, поетому соглашаюсь, и буду писать покаяние на все соборы.

– Ну, молодец.

Я селых два месяца всё ето готовил и думал, не забыл ли что-нибудь, и разослал по всем соборам, и в Уругвае отдал на каждый собор по писму.

 

17

Подходит зима, рыбы не стало, ушла вся вглубь, трудно поймать, пришлось проситься на Пальмар. Но уже всё изменилось, больше не выдают но́вы разрешение, но мне повезло, у меня старый документ, его поновили, и, пожалуйста, рыбачь. И всё изменилось, уже не называется ИНАПЕ, а ДИНАРА – Дирексион насиональ де рекурсос акуатикос, все чиновники сменились, стало всё чижале́, но я своёго добился по-прежнему, и всё шло как по маслу.

Приехал к нам Андрон-племянник, Степанидин сын, он приехал рыбачить, мы его приняли и поехали на Пальмар, дали ему екипаж, и он стал рыбачить один. Мы ему наказывали, как рыбачить и где рыба, он слушал со вниманием и всё исполнял, как ему сказано, и очень старался, и ловил хорошо. Карина не поехала на Пальмар за рыбой, пришлось срочно бежать в Бразилию. Мы уже слыхали, что есть скупатель, что скупает во всём Уругвае, ето Карлиньёс, он живёт пятьсот кило́метров от границы, город Санто-Анжело. Я поехал к нему, мы встретились в магазине, я ему сказал, хто я и зачем приехал, он засмеялся и говорит:

– Значит, вы и есть русо, что рыбу-то оставили на расплод в Уругвае?

– Да, мале́нькя оставили для вас.

– И в чем я могу вам услужить?

– Мы не хочем рыбу сдавать скупшикам, поетому приехали к вам. Ежлив хошь нашу рыбу, то давай договоримся.

Карлиньос дал двадцать центов выше, чем Карина, льда сколь хошь, и на границе Ривера и Санта-Анна-до-Ливраменто. Дал адрес, кому сдавать. Приезжаю на границу, разыскал адрес – да, бразильска машина на уругвайской стороне, позвонил, вышел парень молодой, подходит, здороваемся, он спрашивает:

– Вы от Карлиньёса?

– Да.

– Хорошо, вы доложны рыбу привозить суда.

– А как таможня?

– Ето наша проблема. У меня тесть начальник таможни.

– Вон как, хорошо.

Мы наняли наёмной транспорт и стали возить рыбу на границу. Транспорт угодил хороший, но рыбы уже не столь. В 1996 году ловили за ночь пятьсот – шестьсот килограмм на екипаж, чичас за неделю столь, и всё ето значит, что рыбаки не соблюдают размер сеток и вылавливают всю мелочь. Ето большая ошибка: ме́лка рыба полцены, с ней много работы, и реки остаются без рыбы. У нас политика была доржать толькя сети крупные, размер сто пятьдесят миллиметров и выше, но рыбаки доржали размер девяносто, ето двадцатисантиметровая рыба вся попадала. Мы ловили толькя крупну, весь Уругвай роптал, что русские вылавливают всю рыбу, но ето не так. Действительно, мы всех больше ловили, ето получается меньше рыбы, но больше килограмм, а у них много рыбы, но мало килограмм. Оне часто заявляли на нас, и часто приезжали инспектора, но у нас всё в порядке, инспектора с полной информацияй вёртывались в ДИНАРА и докладывали: у них всё в порядках. Однажды приезжают инспектора, угодили мне хорошо знакомы, всё проверили, и Рауль Пуиг спрашивает:

– Даниель, что же секрет, всегда вы всех больше ловите?

– Очень просто. Работаем день и ночь – раз; сети ставим перед самым солнцезакате, тогда рыба не видит – два; сети каждый день убирам, чтобы рыба не знала, где сети, – три; как мы попали на руно, смотрим, откуда зашла – сверху или снизу, и за ней идём, и етим редко ошибаемся, и то ето бывает в праздники, но мы можем ошибиться одну ночь, а на втору́ ночь уже на руне, и всю неделю ловим – четыре; месяц очень много значит, на новый рыба кверху идёт, на ущерб – книзу – пять; когда ветер, рыба идёт толькя на ветер – шесть. Мы всё изучам, кака́ погода, кака́ температура воды, на какой глубине ловится рыба – да, обчим, информации очень много. Рыба тоже ведёт свою актуализацию, и с каждым днём надо изучать новую систему жизни рыбы.

– Даниель, а не боишься – даёшь столь информации?

– Нет. Во-первых, рыбаки ленивы. Бывало, плывёшь нимо, видишь сеть, берёт любопытство посмотреть, какой размер сети, какой матерьял, как насажена, и часто попадается – сети размер мелкий, сети заилёны – значит, селу неделю не тронуты, потому что рыба дохша, раздута. Во-вторых, не умеют насаживать сети, третья – не умеют ставить сети, а само главно – когда даёшь правильну информацию, нихто не поверит, у рыбаков заведёно друг друга обманывать, поетому нихто никому не верит.

– Да, ето правильно. Даниель, какоя у тебе точки зрения над рыбалкой уругвайской?

– Да, ето сурьёзноя дело, рыба вылавливается, и нихто об етим не думает, ету проблему можно решить, надо хороший компромисс заключить – государство с рыбаком. Ето артефисияльно помогчи рыбе в закрытым помещении выметать икру, потому что рыбе не каждый год удаётся выметать благополучно из-за климатических условий, а потом очень много депредадоров, какой-то низкий процент выживает, и ето надо помогчи балансировать.

– А как дорадо?

– Очень просто. Надо ему устроить абитат, где он мечет икру, и будет дорадо сколь вам угодно.

– Как ты всё ето знашь?

– Да, милый мой Рауль, всё изучаю.

– Даниель, всё же ето поразительно!

Я смеюсь, он спрашиват:

– Даниель, чичас нашнутся конференсыи и конгрессы насчёт рыбалки, ты можешь высказать все твои точки зрения?

– Конечно могу, и у меня на ето есть большой интерес, ето будуща нашему поколению.

– Даниель, ес инкреибле ту пунто де виста, ме дехасте кон ла бока абьерта. – Обои смеёмся. – Когда поедешь в Монтевидео, заезжай всегда к нам, чичас у нас директор хороший, Даниель Монтьель.

– Да, я знаю, он добрый. – Оне довольны уехали.

Рыбачили на Пальмаре, рыбу плавили до Байгоррии, бывало, уплывали до тринадцати-четырнадцати часов книзу, и рыбу приходилось везти с трудом. Приплывёшь до Байгоррии, загружашь рыбу на машину, и с водителям на границу. Бывало всё хорошо, но бывало, парень на границе загулят, вот тогда проблема, а нам срочно надо вёртываться. Однажды приезжаем на границу, Фернандо дома нету, жена вышла, сказала, что у Фернандо отец в больнице, у него инсульт. Мы все больницы объехали, но его не нашли. На другой день к полдню́ он явился, глаза красные. Я понял, он извиняется, что отец больной, я ему стал говорить:

– Фернандо, стань на наше место: нам надо рыбу сдать, загрузить лёд, довезти до Байгоррии и плыть тринадцать-четырнадцать часов, и мы кажду неделю плывём в пятницу, чтобы сдать в субботу. Но мы приплываем на табор толькя в понедельник вечером, а там рыба пойманна ждёт льда. – Он извиняется.

На другой раз ишо хуже. Привозим рыбу, его нету, всю ночь прождали, всё нету, телефон выключенной, в одиннадцать часов я не вытерпел, поехали в телефонку бразильску звонить Карлиньёс. Дозвонился и сказал:

– Мы так работать не можем: он празднует, а мы мучимся.

– Хорошо, я всё налажу.

Андрияна я оставил у Фернандо на ограде. Когда вернулся, Фернандо извиняется, что толькя что приехал, а Андрияна он не видел. Андриян мне сказал, что всё врёт: толькя что стал с постели. Да, глаза заспа́ты. Мы промолчали, рыбу сдали, Андриян распсиховался и больше не поехал сдавать, пришлось мне одному ездить с водителям. Но история продолжалась, и Карлиньёс ничто не мог сделать, а Фернандо запугивал:

– Не будете сдавать рыбу, вообче на границу не сможете привезти.

Но уже стало тепло, можно вернуться в Сальто. Андрон отличился во всём, молодец, ето парень замечательный, кроткий, послухливый, угодительный, мы его сполюбили.

На Байгоррии что ро́стют осетра, потеряли много рыбы. Пошли бури, прорвало садки, и осетёр ушёл. Мы его ловили внизу уже по шесть-семь килограмм, и даже попадался с икрой. Но хозяева сумели достать с России другого сьентифика, Михаила Рогова, жена Елена, он всё наладил, и у них дело пошло. Ему плотют месячну зарплату в размере тысяча пятьсот долларов, а жене девятьсот долларов, он за все ети года запускал мулькёв, и у них уже пошла прибыль. Нонче оне сдали на два милливона долларов, но с каждым годом ето растёт, на будущай год перспектива на пять милливонов долларов, а на следующай двадцать милливонов долларов, ето очень шикарный бизнес. В Россий осетёр вырастает за двадцать три года, во Франсыи за семнадцать годов, а в Уругвае за пять лет, ето всё значит климатические условия. Спрос с чёрной икры большой, а её как капля в море, не хватает. С моёй точки зрение, Аргентина Рио-Негро подошло бы – самый благоприятный климат для осетра и лосося́. Хороший бизнес, но грошей нема. Михаил – хороший мужчина, но жалко, что лишного пьют, может потерять работу.

 

18

Стало тепло, траир ушёл вглубь, мы переехали в Сальто домой, стали рыбачить дома. Степанида звонит Андрону: «Ишши невесту», но он стыдливый. Она настаивает брать у Берестова Фёдора или у немса Вагнера, думаю: ошибку делаешь, сестра, опять будет дискриминация, мне его жалко. Стал говорить Марфе, она подтвердила. Через два-три дня Марфа мне говорит:

– Слушай, у сестре Ксении дочь Анютка, девка красива, кро́тка, спокойна, угодительна.

– Вот ета подойдёт. А как можно помогчи? Но чтобы нихто не знал.

– Я позвоню к сестре.

Марфа позвонила, с Ксенияй договорились, и через два месяца Ульян с Ксенияй привезли Анютку в Уругвай. Я Андрону рассказал подробно, хто Фёдор, хто Немец и хто Ульян, девчонка кро́тка, угодительна, а те го́рды.

– Смотри сам, езжай праздновай.

Он уехал, через месяц вызывает мать, а сам ишо не сватал – стыдно. Но Анютку он сполюбил, и она его также, но боятся друг дружку. Степанида приехала, пошли сватать.

– Ну что, сватать?

– Сватать.

А жених ишо не подходил к невесте. Мать пошла, расправилась с ними и привела их обоих. Ульян стал спрашивать у Андрона:

– Ты её берёшь по любви или тебя заставляют?

– Нет, я сам, я её люблю.

– А ты, Анютка?

– Я тоже его люблю.

– И хочешь за него выйти?

– Да, ежли отдашь.

Ульян сказал:

– Раз оне сходются воляй, я ничего не могу сказать против. – Ксения также.

Свадьбу сыграли, меня приглашали, но я не поехал: пе́рво надо дело довести до конса.

Моё дело дошло до соборов, многи одобрили и сообчили: пускай решает уругвайский собор. Коля старался, всем звонил, по всем страна́м и всех разжигал, что я не покаялся, всё вру, са́мо главно утаил. Но я был спокойный, моя совесть чи́ста, пускай хоть сколь кричит, но он уже силу потерял, всем уже надоел. Ето всё решалось медленно, и я не торопил, уже отвык от народу и деревняв, всё мне стало постыло, вижу всё лицемерство и несправедливость. Куда ни пойди – всё хорошо, как обратись к нашим староверам – всё не так. Оне мне опротивели, да и сердце стало слабо, как услышу ето лицемерство, сразу стаёт худо, поетому стараюсь избегать встречи.

Степанида посылает Федотку и Мишку к нам на рыбалку, Андрон с женой уехали в Боливию, мы с Андрияном разделились, потому что часто психует, он забрал себе Федотку с Мишкой, я остался с Софониям и с Никитом, и Ларионка не отстаёт, рвётся на рыбалку, самому восемь лет, а такой шустрый, нигде не присядет.

Звонит Илюшка с Боливии, просится на рыбалку. Вот, думаю, момент привести его на собор, говорю:

– Приезжай, рыбалка ничего идёт.

Оне приехали, у них уже три дочери, у Андрияна три сына, у Алексея сын. Я Илюшке дал пятьдесят процентов, чтобы ему помогчи, он старается помогчи и угождает, Андриян злится, что опять ему помогаю.

– Дело не твоё, не суйся.

Стал его спрашивать:

– Ну и как твой Ананий?

Ему неудобно, но ответил:

– Раза́ два приходил, и мы с нём поспорили, и больше он не пришёл.

– Ну и как ты думаешь, что с нами произошло?

– Я сам в сумленье, сам не знаю: то ли от Бога, то ли от беса.

Я больше не стал его трогать, думаю: как мне придётся проситься в собор, так его потребоваю. Он проработал два месяца, окреп, сделал себе лодку, купил мотор, сети – и заподымал горб, всё ему не так. Говорю Марфе:

– Вот смотри и учись, сколь мы им ну́жны.

И Устина запокрикивала, через мало время пошли сплетни, стали коситься. Я вижу, что дело не то, сказал обоим сынкам:

– И что будет дальше? Ваши жёны стали заниматься сплетнями, а что будет дальше?

Андриян пошёл сразу приказал Неониле:

– Иди и разбирайся с тятяй.

Она пришла со слезами, я стал ей говорить:

– Неонила, ты моя любимая невестка, всё было тихо, зачем ты связалась с Устиной? И пошла вражда.

Она плачет и говорит:

– Я толькя вот ето сказала, а теперь повернулось, и всё сло́жила на меня.

– Да я всё понимаю, ты же знашь, что было в Боливии, и связывашься с ней, ето чирей, хоть сколь будет гноить.

Она плачет, прошшатся.

– Бог простит, толькя будь от неё подальше и не связывайся с ней.

– Ладно, тятенькя.

Илюшка узнал, что Неонила приходила прошшаться, послал Устину и сам пришёл, я стал вежливо говорить ей, она стала спорить, огрызаться, и все мы виноваты, она права. Говорю:

– Но ежлив мы худые, зачем ташшилась к нам?

– Я ехала не с вами жить.

– А нашу по́мочь не шшитаешь?

– Разговаривайте с Ильёй, я тут ни при чём. – Вот как хошь, так и живи.

Вскоре Илюшка перегрузил лодку рыбой и всё утопил и сам чуть не утонул, всю ночь проболтался в воде. На другой день вечером пришёл домой, но потерял разговор, стал немой с перепугу, но врачи его отстояли. Он со мной прошшался и сознавался, что во всем он виноват, но, когда оздоро́вел, замолчал и снова пошёл против нас. Я удивляюсь, что врёт всё сподряд, говорю:

– Где он научился врать?

Андриян отвечает:

– Всю жизнь он врал. Вот и про своих детей спроси у людей. Илюшкин тесть Евгений повезли из Боливии в Чили кокаин, их поймали и посадили в тюрму на восемь лет, сам Евгений и два сына, Паиськя и Федоска, но уже не первый раз везли, и за ними уже сле́дили. Илюшка рассказыват, что у них привычкя: часто говорят «обокрасть», да «убить», да «отобрать», да «обмануть», и из бардаков не вылазют.

Думаю, дак вот, субчик, где ты нахватался! Теперь понятно, посмотрю, что дальше будет с тебя.

Андриян часто рвался на дамбу ловить дорадов, слухи идут, что там подкупают полицию и рыбачут возле самой дамбы, и дорадов там тьма, разом сетки наполняются. Я ему говорил: «Андриян, дело иметь с полицияй – к добру не приведёт, сам видишь, кака́ коррупсыя». Но он не слушал, всё разузнал, с кем договариваться, кому платить, хто когда дежурит, в каки́ часы заплывать. И дорадо плотют два с половиной за килограмм долларов, ето очень выгодно. Оне обои уехали с Илюшкой.

За перву ночь поймали Андриян восемьсот килограмм, Илюшка пятьсот килограмм, им ето понравилось, оне за неделю хорошо заработали и меня сманили. На другу́ неделю мы с ними поехали. У Андрияна всё организовано, в неделю оне заезжают три-четыре раза́, полиция берёт сто долларов за лодку, работы два-три часа перед утром. Подкуплено с обоих сторон, Аргентина и Уругвай, часто заявляют и ловют, но хто полиции хорошо плотит, того берегут и сообчают, куда убегать. Зона охраны одно км, как заявление – бегут ловить, но полиция звонит на мо́бильный, куда убегать. Ловили уругвайсов, потому что плохо платили, уругвайсы удивлялись: как так, русски как молния, час тут – час нету, и всегда у их сети бьётся рыба. Мне ето всё не нравилось, как пужаной ворон. Андриян с Илюшкой ликуют, я им говорю:

– Не радуйтесь, ето вам будут слёзы.

Андриян возражал:

– Ха, полиция нас берегёт.

– Придёт время, полиция сама вас предаст да ишо заманит подальше.

– Мы им так хорошо плотим, им невыгодно нас ловить, оне получают всего двести долларов в месяц, а тут в неделю по сто долларов каждый.

– Но я вам говорю: придёт время, помянете мои слова.

– Да тебе бредит.

Я не стал там рыбачить, уехал на прежняя место.

К ним явился команданте морского флота, я увидел его – и сразу видать, что он первый коррупсионер, он всё вёл до́говор с Андрияном, я Андрияну сказал:

– Вот етот офицер принесёт тебе проблему, зглянь ему в глазки и всё поймёшь.

– Да, он выслужился в Африке, в Конго, и офицера получил именно за коррупсыю.

– Но вот бойся его.

– Да ему невыгодно нас предавать.

– Ах, Андриян, Андриян, зелёны вы ишо.

К ним наехали Кипирьян, племянник, Стёпка Бодунов, Андриянов шурин Флорка, Ефим Мурачев – Ульянов брат, Степанидины Федотка с Мишкой. Андриян хоть скромно жил и деньги копил, а Илюшка жил развратно, арендовал машину и катал своих рыбаков, часто гулянки, мясо жарили на таборе, набрали оружия, ездили на охоту, били кабанов, оленяв – как хорошие паны. Я ругал, но никакого толку не было, Илюшка даже уехал в город, дом арендовал, чтобы нихто его не ругал.

Я до тех времён, что с нами случилось в Боливии, всё шшитал: дети да дети, но после то́го стал сле́дить за каждым их движением, насколь мы можем на них рашшитывать. Как говорится, дитё-то он мой, но ум-то у его свой.

Илюшка собрался на машине покататься по Аргентине, и Андриян туда же, тоже арендовал машину. Марфа собралась с ними к Таньке съездить, стала проситься у Илюшки, он промолчал. А Устина сказала:

– Места нету.

Она ответила:

– Придётся у Андрияна проситься.

Устина:

– А ты нужна там, нет?

И Марфа уехала с Андрияном, оне проездили две недели. Приезжает Марфа со слезами: Андриян дорогой распсиховался и чуть Марфу дорогой не оставил.

– Вот, Марфа, всё ето бери внимания, что нас ждёт.

Танькя живёт в Сиполети в хорошим апартаменте, работат в компании «Петробраз» на бензозаправке как супервизо́ром, получат хорошу зарплату, учится, но ей еле-еле хватат, всё дорого жить в городе. Андриян проехал весь юг морской и всё узнавал про рыбалку, приехал с хорошими новостями: рыба в цене, и рыбы много. Стал меня уговаривать начать рыбалку в Арьгентине на море.

У нас здесь произошло следующа. Таквара с Кариной не поладили, нам стало некуда рыбу сдавать, и в Сальто приехали бразильяны, арендовали фригорифико и стали скупать рыбу, у них свой лёд. Оне нас разыскали и предложили, чтобы мы им сдавали. Мы с каждым новым скупателем цены на рыбу подымали, и, как всех больше у нас рыбы, нам платили. Можно сказать, что цены мы регулировали. Ето долго не прошло, раскрылось, что оне жулики и не плотют.

У нас произошёл несчастный случай. Первого августа, в Спасов день, мы отмолились, пообедали, отдохнули, я говорю Софонию:

– Давай уплывём на табор и вечером поставим сети, праздник всё равно маленькяй.

Софоний был против, но я настоял, и мы собрались, Ларионка с нами. Я взял портфель со всеми документами – думаю, буду готовить проект на вырашшивание рыбы. Мы поплыли. Лодка была хорошо загружёна сетками, льдём, продуктом, топливом. Заподувал ветерок, мы отплыли три часа от дому, плыли по Арапею вверх, ветер дул всё сильней и сильней, у Ларионки была одета спасательна жилетка. На повороте поплыли прямо на ветер, но он подул ишо сильнея, я успел сказать, что:

– Софоний, подплывём к берегу.

Он ответил:

– Смотри сам.

Смотрю, одна волна, втора́, третья, и лодка пошла на дно, Ларионка закричал с перепугу в панике, я крикнул:

– Софон, одевай жилетку и спасайся! – А сам обнял Ларионку и стал уговаривать: – Не бойся, я с тобой, мы чичас выплывем.

Сперва он кидался, но потом притих, видит, что не тонет и плывём. Выплыли, но всё ушло на дно, окро́мя постели. Мы всё потеряли, ето будет на двадцать тысяч долларов. Искали два дня, но ничего не нашли. Вот тебе и маленькяй праздник!

Я стал бояться воды. Уже четвёртый раз чуть не утонули, два раз на простой лодке, сетки поставили, буря разыгралась, и мы на простой лодке на ветер едва устояли, ето было страшно.

Поехал я к покупателям, попросил их на ихной лодке поискать – отказали, попросил сетей – отказали. Ах вы идивоты, толькя бы вам была бы выгода! Но раз так, я вам больше не рыбачу. Позвонил в Бежя-Унион, к Сергио Лагрега, ето конкурент Карине, он сразу прибежал.

– Сергио, давай сети, буду тебе рыбачить.

– Сколь надо?

– Две тысячи метров.

– Хорошо, завтра привезу, заплотишь рыбой.

– Хорошо.

Цены ушли ишо выше, и мы с нём прорыбачили допоследу. Ловкой парень, всё всегда исполнят вовремя, плотит на налично, он доволен нами, а мы ём.

 

19

Нам сообчили, что в субботу в Сальто приедут русский посёл и важноя лицо с России, будет конференсыя в теятре Ларраняга: программа по переселению соотечественников за рубежом на родину. Интересно, надо послушать. Я позвонил Герману Овчинникову, сообчил ему, он посулился приехать.

В субботу приехали в теятр, народ подходил всё боле и боле, подошла машина посёльства и автобус, на автобусе были артисты-казаки. На конференсыю пригласили всех желающих, соотечественников. Презентация, заседания, посол нача́л разговор о всех соотечественникав во всем мире. Открывается программа во всем мире подготовительна для отечественников, потерявших русскую культуру, открывают школы, разные презентации русской культуры – обчим, короче говоря, готовют потомство, чтобы вернулись на родину.

Вторая программа – ето старообрядцы, их не надо готовить к русской культуре, ни к русскому языку, оне ничего не потеряли и всё сохранили. Наших уже три года ездют по деревням и убедительно убеждают, чтобы вернулись на родину, хвалют, что всё сохранили, и такими патриётами Россия нуждается.

– Вам там земли́ наделют сколь хочете, вы не разучились работать, у вас таки́ семьи золотыя, вы можете показать и научить всю Россию, как работать, у нас в России нихто не хочет работать, всё брошено, никому ничего не надо, все уходют в город, в деревнях запиваются.

Но наши не верют, уже было пытано. В Китае много сулили, но, когда хто вернулся, на границе всё ободрали, многих в ГУЛАГ посадили, а многих на целину в Киргизстан да Казахстан расселили, почти голых. Ето всё описать – надо сэлу книгу. Многи наши ездют в Россию, но хороших новостей не везут, а толькя худых. Да, многи интересуются, но боятся.

На конец конференции посёл объяснил:

– У нас тут в присутствии старообрядцы, для них дорога уже открыта, и могут по полной программе ехать на родину.

После конференции подходит к нам лицо, прибывша с России, представился. Ето будет Москвин Виктор Александрович, директор фонда-библиотеки «Русскоя зарубежья», мы тоже представились. Он спрашивает:

– В чём вам помогчи?

– Во-первых, охота получить русскоя гражданство и съездить в Россию посмотреть, что же матушка-родина.

– Да, чичас гражданство получить легко, у меня скоро будет встреча с пресидентом, я надпомяну насчёт старообрядцев, о гражданстве. У нас в ноябре будет конференция о вероисповедание, хорошо бы хто-нибудь из вас приехал бы послушать.

– Да, ето очень интересно, охота бы осведомиться, да и на родину посмотреть. А вы, Виктор Александрович, оставайтесь у нас в гостях, покатаем вас по Уругваю.

– Спасибо, я завтре улетаю.

– Что так быстро?

– Да много работы.

– Как жалко. Ну что, будем ждать в следующай раз.

– Спасибо, я долго задарживаться не буду и вскоре вам извещу о гражданстве.

– Большоя вам благодарность, большоя спасибо.

Мне он действительно понравился – конкретный мужчина.

Все мы пошли в зало, где выступают артисты. Да, ето чу́дно, молодсы наши казаки, я сразу спомнил дядя Федоса – такой же был весёлой, чем-то он с ними сходился.

После выступления распростились, обменялись адресами. Я познакомился с Беловым Димитриям Вадимовичам, доктор политических наук, он работает в посёльстве и часто бывает у тестя в гостях, оне с нём дружут. Он мне сказал:

– Что нужно в посёльстве, обращайтесь ко мне.

– Хорошо, большоя спасибо. – И мы разъехались.

Через две недели приходит писмо в Сальто к нашему знакомому Андрею Ярыгину. Он с России уже семь лет, доржит магазин – строительный матерьял, хороший парень. Писмо от Москвина Виктора Александровича. Пишет следующа: «Проздравления, Данила Терентьевич, приглашаем вас на конференсыю 11 ноября, оплачиваем вам билеты. Вопрос: согласны ли вы поехать и что нужно вам в Москве?» Я ответил: «Проздравление, Виктор Александрович, согласен поехать и сердечно благодарю за такую услугу, большоя спасибо. А в Москве мне нужно полную агенду работы и, конечно, полюбоваться Москвой. Жду приглашение в посёльство, чтобы получить визу. За всё большоя спасибо, жду ответ».

Я съездил в Монтевидео, заказал паспорт как лицо без гражданства. Его нелегко получить, надо писать писмо министру иностранных дел, зачем паспорт и куда ехать, принести справку о несудимости. Но нет проблемы, всё ето делается благополучно, но лицо без гражданства – каждый раз вопросы: куда и зачем?

 

20

Андриян сговаривает съездить на юг в Аргентину, он скопил десять тысяч долларов, хочет в Аргентине купить машину и на ей ехать. Я согласился, и мы выехали. Приехали в Сиполети, заехали к Таньке, купили пикап в хорошим состоянии «Пеужот» и поехали на юг. Приезжаем в Пуерто-Десеядо, провинсыя Санта-Крус. Андриян познакомил меня с Енрике Сандовальям, у него есть лисензия на рыбалку, а рыбачить некому, он не рыбак и ищет, кто бы ему рыбачил. Нам повезло, лисензию там нелёгко получить. Енрике познакомил нас со своим хозяином, ето бизнесмен, имеет разныя бизнесы, его звать Аланис Хуан, но он мне не понравился, сразу видать, что фальшивый. Енрике познакомил нас с депутатом провинсияльным, он одобрил нашу инисиятиву. Рыбы много, цены хоро́ши. Мы договорились работать из половины, он администрироват, мы рыбачим, инвестиция вместе.

Мы довольны вернулись домой, стали собираться рыбачить на юг. В Уругвае дорадо можно рыбачить с марта по сентябрь, а стальноя запрет, и рыбы в Уругвае стаёт вообче мало, рыбаки злятся, что мы рыбачим, часто заявляют. Дошло до пресидента Табаре Васкес, но ДИНАРА и префектура нас защитила, что мы правильно работам: больше ловют, потому что работают. Пошли частыя конференсыи насчёт рыбалки, мы на етих конференсыях настаиваем засевать во все реки мулькёв – все рыбаки хохочут, мы настаиваем остановиться толькя на крупных сетках – все против, да ишо вымогают субсидии, и все ихны рассудки как детски. Власти всё ето наблюдали и, конечно, дали им субсидии, но сколь раз уже помогают, и какой толк, хоть сколь, всё одно и то же. После конференсыи всегда ставят на стол, но мы никогда не остаёмся.

Однажды с Андрияном поехали в стару деревню, шёл большой дождь, мы заехали к Берестову Ивану Даниловичу, у них были гости с России – Ольга Геннадьевна Ровнова и фотограф. Сразу видать, женчина у́мна, но Иван Данилович обошёлся с ними по-холодному. Оне спрашивали про житьё-бытьё, Иван Данилович отвечал неохотно. Оне собрались прогуляться по деревне, я их пригласил, дал адрес, где живём, оне сказали, что «сегодня же приедем», поблагодарили. И мы с Андрияном поехали обратно. Не доезжа до Сальто, у нас застукал мотор, и мы домой попали уже ночью, Ольга уже были, не могли дождаться и уехали – как жалко!

Мы вскоре поехали на рыбалку в Аргентину. В Буенос-Айресе купили лодку на пять тонн и поехали в Мар-дель-Плата покупать снасти рыбальны. Не доезжа сорок кило́метров до Мар-дель-Плата, опять мотор застукал. Что такоя, толькя что справили, что делать? У нас штраховка оплочена, вызвали скорую помочь, нас подцепили, довезли в Мар-дель-Плата. Мы нашли отель с гаражом, узнали, где хорошая справочная, нам дали адрес, приезжаем туда. Да, большоя помещение, каких толькя моторов нету, и свой магазин с запчастями. Хозяева старики механики, мне оне сразу понравились, сразу видать, до́бры и порядошны. Мы рассказали, что случилось, оне нам отвечают:

– У нас компромисс: каждый мотор на очереди.

Я стал упрашивать:

– Ради Бога, помогите, каждый день проживать в отеле дорого, и путь у нас далёкий.

– А хто у вас будет разбирать мотор?

Андриян ответил:

– Я.

– А умеешь?

– Да, чичас помогал механику разбирать.

Я говорю:

– Он любит железу и часто копается в ней.

Оне переглянулись, заулыбались и говорят:

– Завтра утром в восемь часов, не раньше не позже, мотор разобранный должен быть здесь.

– А когда будет готовый?

– К вечеру.

– Хорошо.

Я железу не люблю, но пришлось помогать Андрияну, и мы с нём до трёх часов утра всё разобрали, утром в восемь часов мотор был на месте, старики смеются, взялись за работу и сказали:

– Хто вам мотор справляли, неправильно справили.

Вечером в шесть часов мотор был готов, Андриян спросил, что необходимо знать, оне всё рассказали, наказали что и как и сказали:

– Какой он смелый!

На друго́ утро рано Андриян стал собирать, я помогать, каких ключей не хватало – хозяин отеля занял, он испанес, и Андриян ему понравился. Мы уже поздно ночью поставили машину в ход, машина завелась, Андриян клапана отрегулировал, и мотор стал работать плавно. На другоя утро подцепили лодку, подъехали к старикам, оне нас увидели, машину, лодку, смеются, качают головой:

– Ну, молодец парень! Придётся приехать в Мар-дель-Плата, всегда заезжайте, мы вам друзья.

Мы крепко поблагодарили и тронулись в путь, набрали снастяв рыбальных, ехали не торопились. Заехали к Степаниде, взяли Мишку, Сашку, Сёмку, Андриян взял шурина Флорку. С Уругвая оне выехали раньше на автобусе, и тронулись дальше.

Приезжаем в Пуерто-Десеядо, Енрике приготовил нам дом в Тельере, двенадцать кило́метров от Пуерто-Десеядо, зона спокойна. С Енрике сделали контракт, стали делать лодку-однотонку, рыбачить неводом: чтобы оформить большую лодку на рыбалку, занимает время. Мы на маленькяй лодке неводом стали пробовать рыбачить с берега, рыба есть, но опасно, в день меняется погода часто, ветры́ каждый день. Да, на маленькяй лодке не рыбалка, мы задумались: что делать? Стали говорить Енрике, он показал новыя законы на рыбалку: государство даёт кредиты маленьким и средним компаниям, но надо минимум три лица. Значит, мы входим в етот закон, но надо иметь регистрацию минимум пять лет проживания в зоне, а у нас её нету. Значит, надо делать всё на Енрике. Мы поездили с неводом в разны места, но ничто не получается. Андриян нача́л психовать, всё ему не то, я убеждал: «Успокойся, хорошо скоро не бывает, доложны всё перетерпеть, тогда всё будет хорошо». Мишку с Сашкой послали домой, Андриян пошёл наниматься на строительство как подрядшиком, кому стены ло́жить кирпичом, кому комнату, кому шшикатурить, кому покрасить. Народ увидал, стал нанимать, дело пошло, заработки хоро́ши.

Познакомились с однем франсузом, фамилия Вьюсен, у него сын судья. Мы с Софонием лили ему блоки, хорошо познакомились, добрыя люди. Оне узнали, что мы приехали на рыбалку, и подсказали:

– Да, выгодноя дело, но опасно, часто тонут, и ваша лодка не пойдёт, надо минимум двадцать – двадцать пять метров и крепкоя устройство, потому что частыя ветры́ и бури. И с кем вы связались? Енрике был хороший парнишко, но связался с Аланисом, он его испортил. Будьте аккуратне, Аланис не допустит, чтобы Енрике без него работал.

Мы тоже стали замечать, что Аланис лезет в наше дело, и Енрике даже не может без его разрешение к нам приехать.

Как-то раз приезжают с проектом на рыбалку, чтобы мы с Андрияном подписали, я говорю:

– Дайте мы проверим, а завтра ответим.

Аланис занервничал, но Енрике сказал:

– Пускай проверят.

Мы остались одне, я стал проверять: указано четыре компаньёна, Аланис с нами, запрос восемьсот тысяч долларов, проект на двенадцать лет, гарантировшик Аланис.

– Ну что, ребятёшки, как вы думаете?

Оне ликуют:

– Возмём хороший катер, будем рыбачить, рыбы много, мы за три года заплотим.

– Ого, ребяты, рано хочете злететь. А каки́ слухи про Аланиса?

– Да везде говорят, что он жулик.

– А проект сделано на его имя. Мы подпишем, но мы нихто, будем вечныя его рабы. Вам ето надо?

– Нет.

– Андриян, ты ишо не нарыбачился?

– Да как сказать, ишо бы лет пять.

– Ну вот, а я уже к консу подхожу, все кости ломит, руки болят, спина болит, всего стегат. Значит, подписать себе кабалу на двенадцать лет. А хто из аргентинских рыбаков разбогател? И каки́ компании работают – все иностранныя. Да, знаю, что резерва рыбы в мире – ето Патагония, Аргентина, но её берегут ети большие восьминоги. Вы помните, старый рыбак рассказывал: в восьмидесятых годах бросили невод и выташили по́лно рыбы, всякой-разной, и сбросили всю рыбу за борт, а рыбакам строго наказали, что рыбы нету, а хто проговорится, выгонют. И чичас оне рыбачут толькя лангостино в сезон, а потом в Европе поживают. Вы как хочете, а я етот контракт подписывать не буду.

Андриян тоже взадпятки́. Я позвонил Енрике и сказал:

– Мы етот контракт подписывать не будем, и с Аланисом работать не хочем. Тебе рассказывать не надо, ты сам лучше нас знашь почему.

Он закрыл трубку и больше к нам не приезжал. Мы ишо поработали на строительстве, заработали деняг и отправились домой.

Но Патагония осталась на память. Да, здесь можно хорошия бизнесы ворочать, посмотришь – пустыня, но здесь самыя главныя нефтяники аргентински, заработки хоро́ши, города растут быстро, строительство здесь большой спрос, рыбная ловля вся це́ла, торговля любая пойдёт, мебель большой спрос – да всё не спомнишь. Но надо хоро́ши деньги: как говорится, деньги есть – Иван Петрович, деняг нету – паршива сволочь.

В обратным пути лодку оставили у Маринки в Сан-Антонио и уехали домой, дома продолжили рыбачить.

Илюшка, когда ездили в Аргентину, с нём ездили Стёпка Бодунов и Григорьяв сын Кипирьян, оне разыскали мать и сёстров в Баия-Бланке. Кипирьянова мать Сандра была очень рада и плакала очень. Она, бедняжка, вышла за порядошного мужа, он работает сваршиком, она уборшицай, старша дочь Паола взамужем, младша Арина с матерью, от второго мужа сын и дочь. На Григория Сандра очень обижается, ишшо бы! Кипирьян поехал в Уругвай, разыскал отца, но отцу было неудобно, и он жалел Сандру и себя винил во всем, но уже поздно. Хто что сеет, то и жнёт, остался один, никому не нужо́н, хотел отомстить родителям, но сам себе отомстил навсегда. Сандра Илюшке сказала:

– Ежлив был бы Даниель муж, етого бы не случилось.

Перед ей я шшитаюсь виноватым, за то что так поступил мой брат с ней. И рад бы ей помогчи, но не знаю чем. Но я доволен, что Кипирьян разыскал мать, думаю: теперь у них нашнётся семейноя отношение.

Илюшка вернулся, стал лениться, нанял рабочих, а сам на арендованной машине покатывался. Я стал ему говорить:

– Брось ты ето всё, работай, копи деняг, купишь свою машину, как и Андриян, а то на чужой машине толькя один расход. А рыбалка не всегда, сам знашь.

Он не то что послушать, но совсем удалился от нас.

Вызывает меня тесть, и приглашает свояк Петро, он женит сына. Мы собрались, приезжам к тестю, тесть стал мне рассказывать:

– Данила, твоё дело решёно, и мы доложны тебя принять, но одна проблема: Коля ни в каки́ не соглашается. Ты сам знашь, какой он.

– Да, сто процентов.

– Я хочу тебя попросить. Знаю, что ты прав, но ты покорись, сходи к нему и простись.

– Тятенькя, я с удовольствием схожу, но знай, что он не простит. Сам знашь, он загордел.

– Ты сходи, а не простит, тогда будем решать по-своему.

Я пошёл. Прихожу. Захожу. Всё тихо, я постучался, вышла девчонка, я спросил:

– Где Николай?

– В комнате.

– Скажи, мне его надо.

Она ушла, вот нету и нету, минут двадцать. Смотрю, выглянул:

– Зачем приташшился? Уматывай.

– Николай, я пришёл проститься.

– Како́ тебе прошшение, еретик, насмелился, пришёл!

Смотрю, Ульян здесь.

– Николай, я всю вину на себя принимаю и хочу проститься.

– Уходи, проклятый ты жидовской предатель!

– Николай, прости, – я стал ему кланяться в ноги, – давай потопчем врага, простимся, я желаю тебе и всем вам толькя добра.

– Я сказал уходи, и уходи! Бесо́вской ты человек!

Я кланяюсь:

– Николай, прости.

Он стал:

– Уходи, не хочу видеть тебя, еретика, – и пошёл.

Я вслед ишо поклонился и сказал:

– Николай, прости меня Христа ради, а тебя Бог простит. Благослови меня Христа ради, а тебя Бог благословит. Помолися за меня, грешного, Пресвятой Богородицы, и за тебя помолится Пресвятая Богородица.

И вышел и ушёл. Ульян даже не промолвился – вот как обвострённой против меня. Я тестю всё рассказал, что случилось, он покачал головой, позвонил Берестову Ивану Даниловичу, и решили меня принять. Тесть огласил меня на шесть недель, но мне сделалось худо, и мы уехали домой.

 

21

Из посёльства звонит Белов Димитрий, сообчает, что приглашение пришло с России и билет готов: «Неси паспорт ставить визу». Я съездил, паспорт получил, визу мне поставили. Я тестю всё ето сообчил, он наказал: «Берегись и в дороге не мешайся».

8 ноября 2007 года я вылетел в Москву через Мадрид. Конечно, прежде позвонил Москвину Виктору Александровичу, он мне осве́домил, что на аеропорте «Домодедово» встретит старообрядец с надписью моего имени.

В Москве на аеропорте с моим необыкновенным паспортом мня долго тиранили и спрашивали, что же паспорт. Я объяснил:

– Ето паспорт лицо без гражданства, но всё равно на каждых границах везде его таскают и допытываются, как будьто я какой-то преступник, а я всегда мечтал сохранить свою родину и быть русским, всегда шшитался патриотом матушки России.

Но коя-как пропустили. Выхожу – вижу надпись «Данила», подхожу – парень с бородой мне маячит, он сдалека заметил мня. Поздоровались, он представился: Безгодов Алексей к моим услугам. Ето уже было ночью, в 22:00 часа. Нас стретила Москвина машина и увезла в храм старообрядческой возле Курского вокзала, переулок Токмаков, дом 17. Но такоя ощущение было! И радостно: весь гово́р и надписи родные, за всю жизнь что сохранили, вот оно когда сгодилось! Я от радости плакал.

В храме нас ждали, встретили как своего, накрыли стол, сяли ужнать. Ребяты хотели угостить, но я отказался, оне выпили за меня и за себя. Ето дело было в пятницу, Алексей рассказал, что до понедельника Москвина я не увижу, а ети два дня он поводит меня по музеям и храмам.

Хорошо, наутро Алексей приходит и повёл меня в музей – «600 лет иконного писания». Заходим – кака́ красота, какоя тонкоя художество! Ето работа Андрея Врублёва, но и мастер! Я стал хороше́нь присматриваться, смотрю, крестноя знамение не наше на некоторых иконах, спрашиваю Алексея:

– Почему крестное знамение неправильно на некоторых иконах?

– А вот смотри хороше́нь и разгадай, где фальшь. – Я всяко-разно присматривался и не мог понять, он мне объяснил: – Некоторы иконы реставрированы, и вот смотри хороше́нь руку, чуть-чуть заметно поновлёно, но разница в краске, и, чтобы было незаметно, на всёй иконе там-сям изменёно.

– А хто же ето так позаботился изменить, ведь исторической оригинал изменить – ето же преступление?

– Да. А хто же может ето изменить, окро́ме никониян?

– А что, всё ишо негодуют на староверов?

– Да ишо как!

– А почему?

– Оне истину давно-давно продали, хочут показать истинноя православия, но оно у них гнилоя. Вот посмотри иконы от Никона-патриярха, и суда ближе: все у них святыя толстеньки да румяненьки, разукрашенны, и на иконах святыя ма́леньки, а боле пейсажу, а наши древни скро́мны, лик благой, измождённы постом и молитвами. А оне каки́ есть сами, таки́ и пишут иконы.

Потом мы с нём сходили, на «Партизанской» остановке, в вернисаж. Тут разные сувениры России, туристов множество на разных языках. Но красота, молодсы русские! Дале подымешься наверх, пойдут антикварияты, старинны иконы и книги, ой сколь множество! Но позор России: во многих местах вся ета святость валяется как мусор, и стоят безбожники, табакуры, матершинники, торгуют как мусором етой святостью, всё ето туристы смотрют и везут ети новости в свои страны́. Позор, надо бы показать ето всему миру, до чего их довела СССР.

На другой день мы с Алексеям пошли на Красную площадь. Тут тоже туристов множество, кого толькя не видишь! Пришлось встретиться с бразильянами и мексиканами, даже поговорить и засняться. Зашли в храм Василия Блаженного, ето изумительно красиво, в таки́ времена и уже были таки́ талантливы зодчи! Я ето всё читал когда-то, вот пришлось увидеть. Да, ето реликвия. Мы сэлый день провели на Красной площади, много чего я видел, но тут надо провести минимум неделю.

В понедельник в четырнадцать часов встреча с Москвиным Виктором Александровичем. Я ему привёз разных сувениров с Уругвая и вина чиста своёго, Андриян квасил, в храме ребяты попробовали и просили, чтобы им оставил, всем понравилось, но я не смог етого сделать, для меня Москвин был как будущай друг. Встреча была прекрасна. Замечательно лицо! Он посвятил меня, что завтра утром начинается конференсыя, пригласил нас. Пообчались, тут я узнал, что Москвин является директором Фонда писателя Солженицын Александр Исаевич. Ето один из писателяв, что написал правду про староверов, и мы его считаем за справедливого. Спросил у Москвина:

– А как можно познакомиться с нём?

– О, ето трудно, ему уже девяносто пять лет, и он на одре лежит.

– Как жалко!

– После конференсыи хочу познакомить вас с МИДом и представителями Алтайского края. – Я его поблагодарил как приятеля, и мы ушли.

Мне чу́дно: я про Москву слыхал толькя негативно, что беднота, в магазинах ничего нету, всё везде пьянисы, – я етого не вижу. Сколь дорогих машин, и много, я етого в Южной Америке не видел, всё везде пробки, забито машинами, все магазины забиты, всего изобильно, везде чистота – вот тебе и Москва! Значит, здесь всё просветает. Алексей часто мне подсказывал: «Да ты ничего не верь, всё ето обман, у нас чиновники воры́, Москва – ето другая страна в стране». Думаю: что он брешет? Так всё шевелится! Он: «Наши чиновники много сулят, но ничего не исполняют, а всё воруют. Поезжай по стране – всё увидишь». Думаю: что так против родины?

На другой день приходим на конференсыю. Народу по́лно, зал забитой, свыше триста человек, впереди чиновники и преосвященныя разъелись сидят, один одного толше. Да, думаю, испостились, бедняжки.

Началось выступление, презентация, и нача́ли выступать, по чину, каждый высказывал, что приготовил к етой конференсыи, ето всё точки зрение о вероисповедание. Народу много было с разных стран. Да, интересно, но чувствуется, что решается судьба духовности во всем мире, и большинство разговор идёт о старообрядчестве. Мня задело крепко: значит, задели бо́лькую правду, и мы являемся героями, и после триста пятьдесят пять лет, после столькя пролития крови невинной, что шли за правду. Некоторы выступали против старообрядцав, но ответы были категорически убедительны, разумны в защиту старообрядцав, и всё взято из архивах истории, ничего подложного здесь нету. Выступали и приглашённыя из разных стран. Мня вызвали как гостя́ и представителя Уругвая и Аргентине. Я нихто, но за свою веру душу положу – выступил, поблагодарил Москвина за такую честь, мне оказавшую. Я сказал очень мало:

– Без меня есть кому что сказать. Моя благодарность всем, здравствуйте всем и здорово живёте старообрядцам. Спаси Христос за такую большую честь. Мы являемся как представителями Уругвая и Аргентине. К сожалению, не нашлось боле грамотного лица, я безграмотный, за ето простите. Что я могу сказать? Да ничего, толькя одно: прибыл я в Москву, побывал в старообрядческих храмах, и мня удивило: одне старики да старушки, а где молодёжь? У нас, слава Богу, не так: все с малого до большого все в церкви. Сами видите, что получается в мире. Мы доложны молиться все, чтобы Бог помиловал и был мир и мир в миру. Не надо смотреть, что мы старообрядцы, толькя мы спасёмся, – ето для всех вероисповедованиях: католикам, протестантам, мусульманам, евреям, да всем-всем. От верующаго человека что-то можно ожидать доброго. Простите, большоя вам спасибо, и спаси Христос! – Я удивился, что так хлопали в ладошки: что я сказал? Да ничего.

После конференсыи объявили: завтра продолжается на Рогожеской кладбище и будет по сексыям. Все пошли на выход, многи подходили ко мне и благодарили и спрашивали:

– Почему так унижаешь себя?

– Я пои́наче не могу, так привык.

Конференсыя была на Таганке, в здании Фонда-библиотеки «Русскоя зарубежья».

Вечером в храме собрались до десятка парней, поморсов с разных консов страны и зарубежья, оне все присутствовали на конференсыи, молодсы ребяты.

На другой день на Рогожеским кладбище пошло всё по сексыям, всех семь сексыях, каждый выступал, что приготовил из истории и из архивах, и чу́дно: все выступление большинство о старообрядчестве. Изучается всё: вера, штение, пение, культура, быт и так далее. Никонияны выступали против старообрядцев, но ето для них был позор. Что ты сделашь против правды? Ето ваши предки натворили. Протестанты тоже шли против старообрядцев, но им доказали. Но са́мо чу́дно – выступали не старообрядцы, а учёные люди, академики. Я провёл время на одной сексыи, и всё интересно, но я переживаю: мне нужна вся информация, со всех сексыях. После окончания я стал спрашивать, где можно получить всю информацию о выступлениях, мне ответили: «Вон в двух томах». Я обрадовался, купил – теперь имею документ.

Вечером пошли по домам, идём на електричкю человек двенадцать, подходит ко мне один из академиков, что выступал, вытаскивает книгу, показывает мне и спрашивает:

– Вам ето знакомо?

Смотрю, на корке фотография, ету фотографию где-то видел, заглавия «Приморски старообрядцы».

– Да ето же наши!

– Да, ето ваши.

– А где можно купить ету книгу?

– Да нигде. Ети книги выпустили для учёных и властей.

– Да ето же мы! Продай, пожалуйста, вам легче её найти.

– Да я автор етой книги.

– Ну вот, тем боле, продай ради Бога! Вы для себя найдёте.

– Я продавать не буду, а давай так: ты мне подари поясок, а я тебе книгу.

– Да два подарю, толькя продай книгу!

Он подарил мне книгу, а я ему два пояска. Стал читать – да, чу́дно. Здесь все походы старообрядческих переселенияв в Сибирь, и хто откуду, все фамилии указаны, переселение, быт, культура, страдания, закон, порядки, емиграция в Китай, репрессия царских властей и СССР, емиграция в демократическия страны, хто куда уехал. Я свою фамилию нашёл в Аргентине, ето именно мы. Тут мне раскрылось много что и хто хто. Басаргины – ето большоя племя богатых, авторитетных и гордых людей, также и Мартюшевы. Дак вон оно как! Значит, Коля и Иона именно с етого клана по матерям, синьцзянцев оне ненавидят, хотя бы ихны отцы с нашего Алтая, но оне были очень мирны и дружелюбны, также и Мурачевы были порядошны люди, но смесь Басаргиных сделала их врагами синьцзянцев. Дак вот, Коля и Иона, предателями являетесь не я, а вы, вы предали своих родителяв, вы полусиньцзянсы. Теперь понятно, почему Кузьмины, Черемновы разны: значит, которы не связанны с Басаргиными и Мартюшевыми, те порядошны, а хто связанными – вся и проблема, и то толькя те, хто именно угодил характером в Басаргиных, потому что у Коли есть братьи, и слухи идут – некоторы порядошны, значит, в отца, он Кузьмин.

На другой день Москвин организовал мне встречу в МИДе. Пришлось познакомиться с чиновниками МИДа. Ето был начальник отдела по переселению соотечественников, проживающих за рубежом, Поздоровкин Владимир Георгиевич, он стал спрашивать: откуду, сколь нас в Уругвае, и наши желания, и в чём помогчи, подарил мне книгу – все порядки переселение, пожелал успеху и удачи. Я горячо поблагодарил.

Вечером пришли ко мне Литвинова Наташа и её фотограф Бойко Иван, она писатель о старообрядцав-алтайсав, мы с ней познакомились на конференсыи, девушка молодец. Мы с ней пообчались, поспрашивали друг друга, наши интересы, и остались на тем, что ишо встретимся. Попозже пришла Дынникова Ирина, тоже писатель, она занимается духовным пением и часто ездит в Бразилию, знакома с нашими старообрядцами, была у Василия Килина, у Павла Кузнецова, у Ры́жковых и изучала наша крюковоя пение. Она узнала, что Килин Фёдор мой тесть, спрашивала:

– Что, всё ишо он пишет книги по духовному пению?

– Нет, уже не пишет, стал старый, и глаза плохо видят. – Она хочет с нём познакомиться.

На другой день Москвин организовал встречу с представителями Алтайского края. Оне приняли нас очень вежливо, приглашали нас на родину, спрашивали, в каки́ времена наши деды ушли в Китай, как проживаем в Южной Америке, желали бы вернуться на родину.

– Да, конечно, и очень даже, но надо посмотреть, какой предлог и условия.

Оне посулились помогчи, оне улыбаются и между собой говорят:

– Да, ето нам свои, он говорит по-алтайски, много слов совпадаются.

Для меня ето было чудо. Значит, вот оно что! Наш диалект именно алтайский. Мы пообчались, я их горячо поблагодарил и сказал:

– Ежлив соберёмся в Россию, то именно поедем в Алтай на родину. – Оне мне пожелали доброго возврата, и мы расстались.

Вечером приходит ко мне Ровнова Ольга, она как-то узнала, что я в Москве был на конференсыи, и была очень довольна, что мы с ней встретились. В Уругвае у Берестовых мало пообчались, и у нас дома не пришлось пообчаться. Мы обои были с ней довольны, что встретились. Я ей сказал:

– Наверно, мы соберёмся в Россию.

– Да, ето было бы чу́дно. – Мы пожелали друг другу всего доброго и расстались.

В пятницу последняй раз встретились с Москвиным Виктором Александровичем, я попросил у него запись – презентацию и выступление конференции, он мог дать толькя моё выступление. Ну что, и ето хорошо. Я за всё его, как мог, поблагодарил, и мы с нём расстались как друзья, он мне пожелал доброй пути и скорого возврату.

Алексей угодил хорошим историком и хорошим честным гидом. По встрече он познакомил меня со своим другом Писаревским Александром, он работает начальником прессы, старообрядец Белокрынической иерархии, мне он душевно понравился, ето простая душа. Я у них ночевал. Но боже ты мой, как у них тесно! Он хорошо зарабатыват – и так жить! Он видит, что я удивляюсь такой жизни, говорит:

– Данила Терентьевич, ето ишо хорошо, ты бы посмотрел, как у нас живут в России, ето ужась.

– Саша, ты меня прости, но ето пасека, так толькя могут пчёлы жить.

– К сожалению, такая у нас жизнь в России.

Жена у него Наташа, с Урала, бывшая нашего согласия, добрая и вежливая женчина, и у них мала́я девочка. Был я у них на службе, последнюю субботу и воскресенье провёл я с ними. Мы ездили с ними по разным рынкам и магазинам, я брал сувениры домой.

В воскресенье в семнадцать часов мой вылет в обратну путь, оне увезли мня на аеропорт, и мы расстались хорошими друзьями. Ета поездка на родину получилась хоро́ша экспери́енс.

Вернусь назад. Когда мы пришли на аеропорт, стали груз сдавать, у меня оказалось грузу на двадцать один килограмм лишне. У меня залупили по тысяча рублей с килограмма, думаю: ах вы идивоты, в США всего восемьдесят долларов за лишноя место в размере тридцать пять килограмм, а вы хочете тысяча долларов за двадцать один килограмм! Я говорю:

– Слушайте, мой груз – ето надавали в МИДе и разны представительства для переселение информацию. Раз такоя дело, я всё у вас бросаю.

Оне пошли к начальнику, начальник пришёл, всю мою речь услыхал и говорит:

– Но хоть пять килограмм заплати.

– Нет, нисколь. Я везу добро для России.

Александр говорит:

– Данила, я заплачу.

– Да не надо.

Но он заплатил, я был против, он ответил:

– Здесь так творится.

На Токмаковым переулке, где я стоял, етот храм в реставрации, храм не помню как звать. Директором является Вренёв Сергей Матвеевич, порядошный, конкретный и добрый парень, он из-под Рязани, из деревни, мастер по турбинам, вырабатывает всё, что закажешь. Мы с нём подружили, и он сказал: «Для вас наши двери всегда открыты». Мы с нём расстались по-дружески, но я почувствовал: поморсы нас чужаются. Я вообче не знал, что такоя часовенны или поморсы, но теперь у меня много информации, про все согласьи в старообрядчестве.

 

22

Прилетаю домой с большой радостью, с хорошими новостями, а дома меня встречают с нехорошими новостями. За то, что я съездил на конференсыю, за ето я отлучённой, и тестя отлучили, что меня огласил. И всё ето настроил Коля. Ну ты горя луково, сколь ты будешь сыпать горькяго персу!

Я проездил десять дней. Свадьбу ишо не сыграли, в следующа воскресенье будет свадьба. Петро меня пригласил, и тесть вызыват. Хорошо, мы в субботу вечером приезжам. Я тестю рассказал про конференсыю и дал послушать моё выступление. Он на два раз прослушал и сказал:

– Молодец!

Но Коля уже не рад, что и настроил. Во-первых, он не имеет права отлучить наставника, во-вторых, не разобрался, ни с того ни с сего отлучил. Вечером уже ночью собрались у Мартюшева Александра, подъехали со старой деревни, зашли к Александру. Мы были все в сборе, нача́лся разговор. Коля не пришёл. Все люди как люди, все у меня спросили про мою поездку, я рассказал. Берестов Фёдор, Зыков Никит и Иона Черемнов зача́ли всяко-разно обличать:

– Тебя огласили, а ты уже побежал к жидам, значит, действительно масон и предатель. Тебя надо гнать, а не принимать, да ишо поехал на еретическоя сборища.

Мне худо сделалось, я Софоньке сказал:

– Поехали! – Софонькя не хочет. – Сказал, поехали! Мне надо в больницу.

Он собрался. Марфа:

– Ты куда?

– В больницу.

– Что, опять худо?

– Да, схватыват. Ты оставайся на свадьбе, а я поеду.

И едва доехал до больницы, мне два укола поставили, и я уснул, Софоний ждал. Утром мня отпустили, и мы уехали домой.

Вернусь назад. Последня время Ленка была не́рвна и хотела уйти из дому. Что такоя? Дома всё нормально, станешь спрашивать – плачет, ничего не говорит. Звонит Марфе Ксения с Боливии и спрашиват про Ленку, что у Ульянова брата Елисея Мурачева старшей сын хочет жениться и некого брать, всё ро́дство. Елисей мне знакомый с малых лет, хороший был парнишко. Марфа с Ленкой послали им фотографии, я ничего не знал. Звонют Марфе: парню Ленка понравилась, и говорят приезжайте.

– Что вы, с ума сошли?! Ето же позор – девку навеливать парню!

Марфа настаяват, что уже договорились, я в шоке – ишо не лучше! Пошёл против: пускай парень едет, знакомится, попраздновают, а тогда видать будет. Андриян не вытерпел и тайно мне сказал:

– Ленки Чупровой сын нашу Ленку изнасиловал, вот почему девчонка такая злая ходит.

Я голову повешал и сказал:

– Что хочете, то и делайте.

Марфа с ней уехали, но я думаю: жалко, что он живёт в Бразилии, я бы подхолостил его, но ишо не поздно. Куда страмне́ девчонке: то беременна, то аборт сделала, а оне, прокля́ты кобели, ходют посмеиваются. Где собор, где моленна? Лицемеры!

Мы когда с Андрияном брали в Сиполети машину, у Таньки гостила тестява дочь младша Надькя, беременна, вот-вот принесёт. Нас увидала, стала неудобно. Танькя стала спрашивать: «От кого?», она ответила: «Хто знат». Вот до чего дошло! У Коли младший сын от первой жены Мишка с Петровой старшей дочерью тайно жил, и нихто не знал, но шило в мешке не утаишь, всё вышло наверх. Мишке шестнадцать лет, девчонке тринадцать лет. А Коля фанатизм проводит, а все дети первой жены. Вот такия новости про них. Люди ему говорили, но он слушать не хочет.

Ксения Марфе звонит и наказывает, чтобы ни в коем случае Коля не знал, а то свадьбы никакой не будет. Вот сколь человек заботится вреда сделать! Марфа уехала, свадьбу сыграли, и вернулась одна. Зять Георгий угодил добрый парень, но Елене младше, ему шестнадцать лет, ей восемнадцать лет.

У нас Илюшка совсем сбесился, бросил рыбачить, связался с воро́м и стал заниматься контрабандой. Я ругал, но он не слушал и стал враждовать на меня. Тут Танькя звонит, чтобы я её стретил в городе Парана, она едет в гости. Я её стретил, и она мне сообчила, что Алексей послал ей деняг и вызыват в Аляску. Мы ехали, я ей наказывал:

– Будь аккуратне, бойся Илюшку и не сказывай, что имеешь деньги. – Она обещалась.

Приехали домой. Мы уже жили возле Сальто, на земле арендовали дом семнадцать кило́метров от Сальто, на удобным месте. Она у нас пожила и съездила к Илюшке в гости и там осталась. Через мало время осталась без деняг: она ему заняла, и с консом, и с обидой вернулась обратно в Сиполети, и позвонила Алексею, что Илюшка её обманул. Вот вся и Аляска.

У Илюшки родился сын, назвали его Лев, хотел его крестить, но тесть ему сказал: «Пе́рво смирись с отцом». Он так-сяк, но выходу нету. Приезжает такой ласковенькяй, сразу видать, что лукавит.

– Тятя, я хочу с вами проститься.

– Да, хорошее дело затеял, но собери собор, и там простимся.

– А зачем собор?

– Сам хорошо знашь. – Он туда-сюда, но я твёрдо: – До каких пор я буду страдать? Без собору нет никакого прошшения.

Он давай дедушке звонить, оправдываться, то тесть ему сказал:

– Отец прав, пора тебе собор собрать.

Деваться было некуда, он собрал собор, и мы все приехали на собор, толькя Коля да Игнатий не приехали: Коля знат, что везде проиграл, и теперь неудобно.

Начался собор, я вывел Илюшку и сказал:

– Всё подробно расскажи, как было дело, всё твоё проповедования, и что с нами сделал.

Он стал рассказывать, местами хотел слукавить, но я не дал лукавить, пришлось ему во всём признаться и принять вину. Но хитрый, на всё ответил:

– Разговаривайте с моим духовником.

Люди все замолчали, Берестов Фёдор спрашивает:

– Данила, зачем ты ездил на еретическоя сборища? Или ты не знашь, что написано в первой кафизме Псалтыря: блажен муж, иже не иде на совет нечестивых?

– Да, я ето хорошо знаю, но, во-первых, ета конференсыя государственная и решается судьба всех вероисповеданиях, ето очень важно для всех. Ишо будет конференсыя – и ишо поеду. Во-вторых, мой интерес уехать в Россию давно и ето для меня был шанс. Все ездют, а мене́ что, нельзя?

Нечего ответить.

– Но ты заморанной жидовством и работаешь им. – Тут Иона Черемнов и Никит Зыков туда же.

– Слушайте, за ето будете каяться и правила нести. Я ни в чём не виноват, и у меня сердце спокойно, но на Страшным суде я у вас спрошу про ету клевету.

– Твоё покаяние не принято, ты много утаил.

– Знаю, что Бог принял, а про вас мне не нужно.

– Ты ишо с Николаям не простился.

– Я к нему ходил и часами кланялся, и он не простил. И где он у вас? Никит, я удивляюсь: твой отец Филат был порядошным мужчиной и ездил на разные конференсыи и даже был на праздновании тысячелетьи России, и нихто его за ето не отлучал, а ты почему такой скачок?

Ох как он спылил:

– Предатель ты, масон!

– Но докажи, ежлив думаешь, что правды.

Фёдор:

– Люди в России живут себе спокойно, ты приедешь – разврат привезёшь.

– Но ты укажи хоть одно лицо, кого я развратил. – Молчит.

Иона как собачкя: тяф-тяф, но ничего конкретного нету. Всё затихло. Андриян мне коя-где помог, он чётко сказал:

– За моим отцом я не вижу никакой вины, он всё соблюдат и молится, а нас гоня́т.

Никит возразил, он ему ответил:

– Никит, я перед тобой ни в чем не виновен, а ты заплати мне за рыбу, ежлив шиташься шибко честный.

Он сменился с лица, но промолчал. Иона заступился:

– Андриян, ты ишо молодой так говорить.

– А ты, дядя Иона, заплати мне за щи́зель. – И етому нечего стало говорить.

Марк Чупров:

– Андриян, нехорошо обличать.

Андриян:

– Не люблю несправедливость и не могу терпеть.

Тишина.

– Данила, мы тебя примем, но, ежлив будут заметки, знай, что отлучим.

– Хорошо, толькя смотрите, за что отлучаете, как бы ето отлучение не повернулось обратно.

– Что, грозишь?

– Нет. Посмотрите в Писании, сами поймёте.

Иона:

– Ты говорил, что все старики псы.

– Нет, не так: хто законы изменяет, хуже псов. А многи старики закон Божий извёртывают на свой лад. Смотрите в Писании: хто так дерзает, как их называет?

– А хто извернул?

– Много говорить не буду, но укажу, хто в Арьгентине законы наставил и всё извернул и всё переступил.

– А хто?

– Думай сам.

Весь собор:

– Но хватит, надо проститься, врага потоптать.

Простились, тестю сказали, чтобы принял меня, и так меня приняли. Илюшке наказали, чтобы приехал жить в деревню, он так и сделал. Но тесть везде пролукавил, он много про меня знал, я всегда с нём советовался, но нигде меня не защитил. Всё ето понятно, он нигде ишо и никогда не оставался виноватым, но толькя денежку покажи – он тут как тут. Вот какая справедливость.

Берестова Ивана Даниловича жена Марина всё слыхала на соборе, и, когда мы к ним пришли, она мне сказала:

– Данила, терпи, тебе не надо молиться, а толькя терпеть.

– Но вы думаете, легко?

– Знаю-знаю, милый мой, но терпи.

– Охота жить в деревне – и невозможно.

– Данила, у тебя своя деревня. Вот подожди, поженишь и отдашь, и живи себе спокойно.

– Да, ето правды. Спаси Христос тебе за до́бро слово.

– Да на здоровья.

Коля уже вечером прибегает, все уже разъехались, стал протестовать, что меня приняли, ему ответили:

– Тебя звали на собор, ты не приехал, теперь можешь замолчать.

 

1

У Марфе месячные стали прекращаться, она стала болеть, я повёз её к врачу, рассказал, он ответил: «Ето опасно, она может зайти беременной, надо снять анализы». Мы сняли, принесли анализы, он проверил и сказал: «Она уже беременна». Мы обои задумались: года уже не те, стаёт чижало, уже десять детей, хватит бы. Она совсем ослабла. Что делать, как она ето вынесет? Думал-думал и давай искать хорошего врача-гинеколога. Мне дали адрес военного врача, я Марфу привёз, он её проверил и спросил:

– Сколь детей?

– Десять.

– Ета беременность будет очень чижёла, я поддоржку дам, но будь аккуратне, и ей надо сделать операцию, чтобы больше у вас не было детей, уже хватит.

– Но у нас закон.

– Слушай, вы с Богом уже исполнили, теперь надо позаботиться о здоровье.

Я Марфе говорю:

– Я боюсь закон переступить. – Она молчит. – Ну, что молчишь?

Врач:

– Вы с Библияй уже исполнили, и ей уже не вынести будет.

Я решил:

– Давай операцию. – Марфа тоже согласилась.

Мы за всё время заботились, ходили к етому врачу, ето не врач, а золото – мягкой, ласковый, вежливый, руки лёгки. Дорого, но мило: он брал за приём пятьдесят долларов. Оставалось около месяца, Марфа оступилась, и ей стало худо, я её повёз к врачу. Он проверил, сказал:

– Остаётся три недели, но ребёнок лежит неправильно, срочно надо делать операцию.

У нас всё было оформлено в частной клинике, и нам ставало тысяча пятьсот долларов поло́жить в больницу и сделать операцию, но неизвестно, какой врач угодит.

– А мы хочем, чтобы вы именно сделали операцию.

– Но моя работа вам обойдётся пятьсот долларов.

– Давай, но мы будем на спокое.

Он мне сказал:

– Езжай срочно, вези ребёнку одёжу, пелёнки, а я везу её в клинику.

Я срочно съездил, вернулся, захожу, вижу: горит знак «родился парнишко», надпись. Подходит милосёрдная сестра и говорит:

– У вас родился сын.

– Ну, слава Богу!

Через мале́нькя выходит врач, улыбается и говорит:

– Проздравляю, вышло всё хорошо, и твоя жена будет долго жить.

– Ну, слава Богу!

Я его хорошо поблагодарил, он пожелал наилучшего нам. Смотрю, везут Марфу, дали нам комнату – две койки и для ребёнка кроватку, и так за Марфой ухаживали – вот что значут денежки. Через три дня нас отпустили, я оформил все документы, назвал Иваном, потому что поедем в страну Иванов, да ишо есть Иван Данилович Берестов, а теперь пускай будет Иван Данилович Зайцев. Марфа быстро пошла на поправку. Действительно, у етого врача руки золотые. Через три месяца у Марфе всё зажило, а после Мастридии Марфа год хре́дила.

Илюшка жил в деревне, но лазил и пакостил с тем же воро́м. Илюшка у нас хороший дипломат, он никогда никого не обидит, со всеми ласковый, обходительный, но лукавый, он к любому человеку сумет подойти, тесть за ето его любил. Но как он женился, стал непонятный, а последняй раз, как приехал с Боливии, совсем стал неузнаваем и даже опасным и для нашай фамилии стал позором. Я решил категорически: покамесь он жить по закону не будет, не признаю его за сына.

Команданте Пиега убедил Андрияна, чтобы занялся контрабандом, что ето выгодно. Рыба не всегда, а контрабандистам надо надёжного человека, чтобы переплавлять одёжу с Аргентине, и за каждый раз плотют пятьсот долларов, потому что через таможню не всегда могут перевезти. Андриян всё мне ето рассказал, я ему ответил:

– Андриянка, будешь дурак, ежлив возмёшься за ето дело. Спомни, что я тебе говорил: начин всегда хороший, а кончается всегда плохо, и твой Пиега заведёт тебя в ловушку, ему все контрабандисты хорошо плотют. Андриян, ты как маленькяй. При первой опасности он вас предаст, и ето всё бесо́вско.

– Тятя, ты посмотри, весь Уругвай живёт на контрабанде, и все власти заморанны.

– Не говори так, не все власти заморанны, а хто-то.

– Хошь, я тебе покажу, как ето делается?

Мы раза́ два в неделю ездили на машине на аргентинску сторону, заливать горюча, и мале́нькя продукту брали, сколь разрешёно. Конечно, выгодно: наполовину дешевле. На границе Андриян мне показал:

– Вот смотри, очередь большая, вон пикап, вон, вон, закрыты палаткой, всё незаметно, но смотри хороше́нь, когда будут проверять.

Подошла очередь пикапу, подходит таможня, два человека с обоих сторон, заставляет водителя открыть брезент. Он смело открывает угол брезента, таможник заглядывает, но у них незаметно руки сработали так быстро внизу. Таможник как будто проверил и дал сигнал «Пропуск», и второй пикап, и третяй так же.

– Видишь, работается прекрасно, как будто всё легально, но бывает особый контроль, и тогда переплавляют через реку.

– Как ты всё ето знашь?

– Пиега рассказал.

– Андриян, знай, что свяжешься – будешь в тюрме и Пиега тебя предаст.

– Тятя, ты трус.

– Нет, не трус, но ето против закона.

– А чем жить? Рыбалка не всегда.

– Дак вот надо экономить.

Но Андриян не слушал и стал заниматься етим делом. Дело у него шло хорошо, он ответственный, за ето его любили. Но мы с Марфой его ругали.

Приезжает в гости Алексей с Федосьяй и младший внук Никон. У него в Аляске хорошо идёт. Оне уехали, он у шурина работал на постройке домов в столице, за год научился говорить по-английски, выучил строительство, сдал екзамен, получил лисензию, и уже берут с шурином дома-подряды и зарабатывают хоро́ши деньги. Алексей взял себе большой дом в долг, машины, инструмент и залез в хороший долг, еле успеват оплачивать. Заработки хоро́ши, но и платёж хороший. Не дай Бог работы не будет, всё полетит книзу. Но ему там не нравится, одно – что холодно, второ́ – все живут развратно, у него нет друзьей. Быть с друзьями – надо жить развратно, и на жену нет доверия, поетому приходится сидеть дома. Скучно, но за ето деньги целы.

– Все завидуют и злятся, что мы то купили, друго́ купили, а хто не экономит, тот живёт в долг. Но я думаю ишо проработать года три-четыре и переехать в Аргентину, куда-нибудь в спокойное место. Давайте съездим в Аргентину, в Конеса и ниже, посмотрим, где можем устроиться все вместе, сделать хорошу деревню, нас много, чичас дети, а там внучаты подрастут, а к людя́м не надо лезти, пускай живут себе спокойно.

– Да, Алексей, твоя идея прекрасна, но когда ето будет? Наши года уходят, а у вас бизнес. Ну что, с голыми руками сам знашь, как чижало. Поедем съездим, а там решать будем.

– Хорошо, поехали.

Алексей арендовал машину, и мы на двух машинах тронулись в Патагонию.

Заехали к Степану, у них девишник – женют племянника Кипирьяна, у Тимофея тоже девишник – женит сына. Степан рад, что мы приехали, особенно что Алексей в гостях. Федосья Тимофею родственница, он их тоже пригласил, но я вижу, что наша ро́дство косится. Мы у Степана ночевали и утром тронулись дальше. Степан запротестовал:

– Вы что, оставайтесь!

Я говорю:

– В обратну путь заедем и к свадьбе успем.

– Ну, раз так, хорошо.

И мы дальше тронулись. Проехали Конеса, доезжам Гуардия-Митре, видим, везде на проволоках шкуры диких свиней. Наши ребяты заликовали: как ни говори, охотники. Приезжам в Гуардия-Митре, нам понравилось, село небольшоя, земель много, толькя надо провести воду для полива. Зашли к интенденте, нам повезло, он нас хорошо знат: когда мы приехали с Китаю в 1960-х годах, он был в Бельтране и нарезал нам земли. Мы стали спрашивать земли и острова, он ответил: «Сколь хочете», дал нам адрес, хто етим занимается, и пожелал нам удачи.

Мы заехали к нему, стали узнавать, где каки́ земли и острова. Да, земли есть всяки-разны, от триста до пятьсот долларов гектар. Да, ето дёшево, но надо проводить поле́в. Но место очаровательно для туризмы. Мы провели день возле реки, конечно, поездили везде посмотрели, нам всем понравилось. Алексей решил:

– Ежлив поеду жить – толькя суда.

Решили ехать обратно, но Федосья заявила:

– Мы едем в Уругвай.

– Почему так?

– А мы здесь не нужны, оне все косятся, а мы доложны на ето смотреть?

– Но нехорошо, Степан будет обижаться, надо думать об етим раньше.

– Вы как хочете, а мы не останемся.

– Алексей, подумайте хороше́нь, ето нехорошо.

– Но мы ишо поговорим. Заедем в Конесу, хочу показать Фене, где мы работали и жили.

Заехали, позаснимывались: как мы оставили, так всё и стоит, снова всё зарастат. Заезжам на заправку, залили топлива. Алексей с Федосьяй окончательно собрались в Уругвай, я стал убеждать, но бесполезно, и мы расстались в Конесе: оне в Уругвай, а мы к Степану. Приезжаем к Степану одне.

– А где Алексей?

– Уехали в Уругвай.

– А почему?

– Оне видят, что тут непорядки, все косятся, вот и решили уехать.

Тут поднялся разговор, дале-боле, вмешалась мама, давай обличать нас, я не вытерпел, стал говорить:

– Мама, до каких пор будешь делить детей: тот хороший, а тот худой? Раз похожий на отца – значит, худой. – Мама подняла голос выше, вижу, что дело плохо, обижать мать нехорошо. – Да оставайтесь вы с Богом! Садитесь все в машину, поехали!

Все сяли, и Степан подходит:

– Нет, никуды не поедете, вы доложны остаться, а ты, мама, потише. Ето вконес неправильно, как ты поступила. Как вам не стыдно? Наша свадьба, а мы как шо́ршни, чичас же давайте простимся, и чтобы ничего больше не поминать.

Все стали простились, я заплакал, и мама заплакала.

Свадьбы две в одно воскресенье, но на Степанову свадьбу будет мало народу, а у Тимофея много: наставник, и племя большоя. Но, к несчастью, Тимофеява мать умерла в Бразилии, и сегодня сообчили, значит, Тимофей свадьбу отлагает после Пасхи, значит, на свадьбе будет много народу. Так и получилось. Тут и с Америки было много гостей, Тимофеяв дядя и тёткя, и двоюродны сёстры, Антон и Андрей Шарыповы. Но Антона почти не узнашь: он совсем потерялся, настоящий наркоман, весь рассудок потерял. А Андрей ишо выше норку задрал, как какой-то вельможа: да, теперь он миллионер, всякия разныя сауны доржит в Майами, а младший Генка взял в Бельтране у одного богатого итальянса дочь Наталью, она работает в суду юристом, бедняжка замотала свою голову за такого безбожника и развратника.

На свадьбе Андрияна поставили ты́сячкяй, он провёл отлично, Марфа помогала на кухне, я жарил мясо, но незамог, сердце сла́бо. Антонова старша сестра Парасковья подходит ко мне, спрашиват:

– Что, Данила, говорят, был в России?

– Да, был.

– Ну и что? Рассказывай!

– Да, Россия процветает, мы думаем уезжать туда.

– А не боитесь?

– Да нет, чичас свобода. – Дале-боле, зашёл разговор о старообрядчестве, я стал рассказывать: – Привёз много информации о разных согласиях, а особенно о спасовсах.

Подходит её муж Кипирьян, Тимофеяв дядя, тоже стал слушать. Парасковья стала меня перебивать и вмешиваться в мой рассказ, Кипирьян возразил:

– Да ты замолчи, пускай он рассказыват.

– Нет-нет, пускай она дорасскажет.

Она стала рассказывать, как ихны предки уходили в Польшу, из Польши на Вятку, из Вятки в Алтай Горный, место Уймон, её прадед первый заселял Уймон, их было два брата, оне не поладили, и младший брат спустился ниже и назвал Нижний Уймон. Ето были Шарыповы.

– Дак, Парасковья, по вашим рассказам, вы являетесь спасовсами.

– Да, а что, вы не знали?

– Да конечно не знал, чичас много чего стал понимать.

После свадьбы мы уехали домой, Алексей ишо провёл с нами неделю, и тоже вернулись домой, но сноха ревнует, что Алексей с нами роднится. Подожди, голубушка, и твои дети так же обойдутся с тобой! Алексей стал обижаться Андрияну, что:

– Приеду, так же буду поступать с её ро́дством, не буду с ними знаться.

– Нет, Алексей, ето твоя будет ошибка, етим ты ей не докажешь, а себе вред сделашь. Оне все тебя любят, будешь худо с ними обращаться – ты им опротивишь, будешь ласковый – оне всегда за тебя заступятся и ей накрутят.

От посторонних людей слухи идут, что Алексей там живёт порядошным парням. Да, ето радостная весть, всегда бы так.

 

2

Вызывает всех рыбаков ДИНАРА в Монтевидео на последний конгресс. Приезжаем. Да, много собралось, был предлог – кредиты, субсидио, делать кооперативы, все доложны налоги платить. Размер сеток рыбаки выиграли девяносто миллиметров – значит, рыбу не оставят в река́х. На наш протест никто внимания не взял, и засевать реку мулька́ми нет интересу у государьства. С нами власти обошлись очень внимательны, сам директор сказал: «Что нужно, всегда приходите, поможем». На конгрессе была государственная организация, которой поручёно все проекты и кредиты для малых и средних проектов. Оне мне дали свою визитку и сказали зайти, но я не пошёл, думаю: зачем? собираемся в Россию.

Тёсть с тёщай ласкаются и тоже собираются в Россию, но я их боюсь. А оне часто стали в гости ездить, особенно тёща такая милая, а Коля – такой худой, но помоги им в Россию уехать. Коля женит Мишку, план такой: поскорея Мишку женить да в Боливию увезти. Вот как чу́дно: Мишка во всём прав, а Петровой девчонке попало ото всех, она осталась во всём виновата, а Мишка прав. Таких надо холостить да в тюрмы садить, а тут, наоборот, повадку дают.

Коля на свадьбе опять стал разражать против меня, но Палагея возразила:

– Доколь будете Данила тиранить? Я была в девчонках и гостила селый год у Данила, я про него толькя добро могу сказать. Он был мне как брат родной, никакой заметки худой никогда не было от него, а вон Петро, Василий – у них тоже гостила, там я всё видала! Пойдёшь в баню – подсматривают, непрошены в комнату заходили и даже лезли в женихи, а у самих жёны.

Ксения тоже подтвердила:

– Да, про Данила я ничего худого не могу сказать, я тоже у них гостила шесть месяцев.

Ульян поспорил с Коляй:

– Как так ты можешь поступить? Данила простился, принялся, покаялся, а почему ты его не пригласил на свадьбу?

– Пускай пе́рво покорится.

– Он уже покорился, он лично к тебе приходил и прошшался, свидетелям я сам был, и ты его не простил.

После свадьбе Ульян и Ксения приезжают в гости, но чу́дно, как поступает Ульян. Подходит, кланяется мне в ноги, обнимает, целует, как ни в чём не бывало. Но лицемер же! Хоть бы сказал: свояк, я ошибся, или прости. Но наглость! Такой ласковый, угодительный и угодливый, стал у меня спрашивать:

– Что, свояк, уезжаете в Россию?

– Да, уезжам, да подальше от святых.

– А куда именно?

– Нет, не допытывайтесь, ето никому не знать.

Ульян стал просить Андрияна, чтобы перевёз ему триста килограмм мёду через границу, Андриян ему перевёз.

У тестя младший сын Алёшка женатой на Севировой Агрипене, он ни рыба ни мясо, а сам идивотик и любит пить, у него проектов для жизни нету, жена его бросила и уехала в Бразилию к матери, он остался один. Ну вот, тёща всегда разводила кого-нибудь, вот чичас уже разводит сына и ищет пособников.

Я в русским посольстве заполнил анкеты как участника программы для всёй семьи, хотел указать Алтай, но мне не разрешили, сказали, Алтай не входит в состав программ по переселению. Что делать? Я в Москве купил путеводители разных регионов и спомнил боле благоприятное место – ето Красноярские Саяны, климат боле мягкий и флора и фауна богата. Заполнил не зная куда, но указал Минусинск, и анкеты ушли в Россию. Вот нету и нету. Я решил: поеду, хочу знать, что нас ждёт в России. Обратился к консулу, он не пускает, говорит:

– Жди ответу.

– Нет, я ждать не буду, я хочу знать, куда мы едем.

– Но мы не можем так просто пустить.

– А кака́ же тогда свобода? Как так тайно заселяете? – Консул не может решить, вызывает Белова Димитрия. Ну, так-сяк, я на своим стою: – Хочу ехать посмотреть, куда мы кочуем.

– Ну, тогда делай запрос, приглашение в гости.

Я так и сделал: позвонил Москвину, всё пояснил, он срочно выслал приглашение прямо в посольство електронной почтой. Нам сразу визы поставили, и мы с Софониям собрались в Россию на разведку.

Дома всё в порядке, Андриян дал нам запасных деняг, мы простились и благословились. Я позвонил тестю, он уже у Белова в Монтевидео. Приезжаем в посёльство, к Белову на прощание, тесть уже там. Он Белову при мне сказал:

– Етот всё добьётся.

Мы попрощались – и на аеропорт, и вылетели Великим постом, за две недели до Пасхи, 2008 год.

 

3

Собчили Москвину наш рейс, оне нас стретили в Домодедово, привезли в храм, где я уже стоял раньше. Сергей Матвеевич хорошо принял. На следующий день мы явились к Москвину, он принял нас как друзьей, я всё рассказал, что заполнил анкеты на переселение в Красноярский край, в город Минусинск. Москвин ответил:

– Данила Терентьевич, вы ошибку сделали. Ежлив вы будете один по одному переезжать, вас расселят куда хочут и обманут, здесь чиновники жулики, не дай бог нарвётесь на жулика, я бы вам посоветовал компактное переселение, и в Европейскую часть, поближе к государьству. Что и случись, мы можем вам помогчи.

Но я не послушался, и что уже выбрал место.

– Народ живёт, и мы будем жить.

– Но тогда подождите, мы переговорим с красноярским губернатором Хлопониным, чтобы вас там стретили и устроили. Жди нашего звонка, но не уезжай.

Мы ждали. Я сообчил Ровновой Ольге, она пришла к нам в гости, удивлялась, что так быстро решили приехать в Россию. Мы с ней хорошо пообчались, она мне сказала: «Что нужно, звони», и мы на етим расстались. В субботу пошли в храм к поморсам, я хотел поставить свечкю, но бабка подошла, сказала: «Вы не нашай веры». В воскресенье было Вербное воскресенье, в понедельник Москвин вызывает нас, приходим.

– Ну, Данила Терентьевич, проздравляём, вас ждут в Красноярске поручённыя губернатором Хлопониным, вас стретют и устроят. – Я Виктора Александровича сердечно поблагодарил, он наказал: – Вдруг что, звони.

Попрощались, сходили взяли билеты, в етот же день дали координаты нашего поезда Виктору Александровичу, распростились с Сергеям Матвеевичем в храме, он тоже наказал:

– Не верь властям, всё кругом обман, и вдруг что – обращайтесь к нам.

Мы его поблагодарили как друга и тронулись в путь.

До Красноярска троя суток, мы в дороге всего навидались. На поезде, правды, хорошо, хоть и плацкартны билеты, но у всех койки и уютно. Но много деревень заброшено и везде беднота, машин мало и дешёвеньки, сразу видать, много алкоголиков, и боже ты мой – как оне матерятся! В больших городах всё по-разному, везде всё шевелится и народу много. А земля вся заброшена, редко где работается. Да, я вспомнил, недаром нам гости с России всегда говорили, что земли в России заброшены. Но как-то жутко: столь добра пропадат, и никому не нужно. Народ большинство суровый, сразу видать – нет доверия, но попадаются добрыя, ласковы и уважительны, как будто всегда знакомы. Как толькя услышут, что мы староверы, сразу отношение меняется, начинают быть ласковыми, и про староверов новости всегда хоро́ши. Приходит время кушать, достают, хто что дома приготовил: солёны огурцы, помидоры, яйцы, рыбу, колбасы, сыр, хлеб, – да хто что может. Думаю, вот она, наша традиция, ето у латинов не увидишь, у них рестораны в ходу, но са́мо много увидишь – сандвич и сок или кофе. В поезде чистота, и проводники смотрют за порядком, молодсы.

На четвёртый день утром в шесть часов прибыли в Красноярск, нас ждала молодая девушка, и повезли нас в администрацию. К девяти часам утра был организован круглый стол, было человек шестеро, но не было ни одного лица, кому ето было поручёно. Были чиновники, но не те, с кем доложны стретиться, ето были администрация, с миграсионной службы и по духовной организации. Мы с ними познакомились, нас поприветствовали, пожелали доброго переселение, наши анкеты одобрёны, и уже послали в Уругвай. Спросили, какого мы согласия, я ответил:

– Часовенного.

Мне ответили:

– Да, ваших здесь много, но все по тайгам, и даже есть живут без документов. Каки́ у вас чичас планы?

– Да, ето очень важно. Сегодня пятница Великая, завтра суббота, нам необходимо завтра попасть на всеночную службу, на Пасху Христову.

– Да, возле Минусинска есть недалеко. Хорошо, мы организуем вам встречу завтре.

– Да, большоя вам спасибо.

– А после Пасхи будем приступать к делу. – Так и решили. Нам сказали: – Мы вас увезём в гостиницу, а завтра утром в восемь часов утра за вами заедут. – Мы поблагодарили, и нас увезли.

Заходим в гостиницу. За комнату сто двадцать долларов: комната и две узких кровати, и всё. У нас в Сальто пятнадцать долларов: комната, кровать двухспальна мя́гка, душ, полотенсы, мыло, шампунь, телевидер со спутниковой антенной.

Утром в восемь часов машина «Волга» подходит, мы уже готовы. Тронулись. Пятьсот кило́метров до Минусинска, «Волга» шла везде на сто с лишным, вижу, что торопются нас увезти поскорея, на вопросы отвечают нехотя. Я спросил, хто нас стретит из староверов, оне ничего не знают. Но етот водитель был на круглым столе, и так всё изменилось! Я почувствовал: тут что-то не то, вижу, что оне торопются нас сбросить поскорея да вернуться.

Приезжаем в Минусинск в администрацию, никого нету, нас принял какой-то чиновник суровый, не хотел разговаривать путём, на все вопросы отвечал неохотно, и кого-то ждут. Я стал спрашивать, а где здесь староверы, он мне ответил:

– Да не знаю, оне у нас здесь не в моде.

– Дак как так? У нас сегодня всеночная служба. – Он молчит. – А чем у вас здесь можно заняться?

– Смотри сам. – На все вопросы – «нет», «не знаю».

Да, думаю, безбожник – вот и всё, а тут привязался какой-то старовер. Наши водители тоже нервничают, часто звонют куда-то. В 16:00 подъехала машина, нас поручили ему, сами сяли и уехали. Он нас посадил в машину и повёз в село Луговско. Дорогой стал спрашивать у него, чем здесь выгодно заняться, он отвечает: то не выгодно, друго́ не выгодно, а он занимается скотоводством молочным, ето да, выгодно, у него рук не хватает и надо рабочих. Я всю дорогу рассуждаю как хозяин, но он не может понять, и у нас разговор не клеи́тся. Оказывается, он бывший председатель колхоза, а теперь собственник.

Приезжаем в село, он завёз нас, где у него скот. Но како́ ето хозяйство: всё грязно, заброшенно, засранно, всё старинно, никакого оборудования, всё вручнуя. Бедняги, как оне живут? Он взял с собой матрас, заехали в село Луговскоя, он показал магазин и сказал, что етот магазин ихний, довёз нас до квартире. Зашли, всё грязно, пусто, он бросил матрас на пол и сказал: «В понедельник заеду», и уехал.

И мы остались, как собачки, караулить ету квартиру. Я посмотрел на всё на ето и заплакал, и сразу спомнил про всех стариков, что рассказывали про Россию одну печаль. В Южной Америке до етого бы не допустили, а ето что? Позор. Я расстроился, знаю, что сегодня мне не заснуть. Сходили в магазин, купили на Пасху завтра покушать, я купил бутылку водки, огурцов, хлеба. Софоний возразил:

– Зачем, тебя схватит.

– Мне сегодня не уснуть.

Пришли в квартиру, я потихонькю распил бутылку и плакал, Софоний уговаривал. Добры люди Пасху стречают – а мы на полу слёзы льём, всем радость – нам горя. Я так и уснул.

Утром просыпаюсь – голова не болит, чу́дно.

– Софоний, ставай, что-то надо делать!

– А что?

– Сидеть здесь не будем, поехали искать наших, а нет – поедем разыщем наших родственников, оне в Ужуре, а ето здесь, в Красноярске.

Мы вышли, пошли на остановку. Ничего не мило, всё противно. Сяли на автобус, поехали в Минусинск.

 

4

Приехали в Минусинск, спросили, как доехать до железнодорожного вокзала, нам ответили. Приехали на вокзал, спрашиваю билеты до Ужура, нам отвечают: «Толькя с Абакана». Выходим брать автобус, идёт женчина молодая, подходит и говорит:

– Христос воскресе!

– Воистинно воскресе! – И у меня слёзы градом.

Она:

– Что с вами?

– Да вот мы переселенсы, и нас обманули. Спрашиваем про староверов, а нам ответили: тут их нету.

– Как так? Вон ваш храм.

– А где?

– Садитесь со мной в автобус, я вам укажу.

Мы обрадовались и поехали. Возле храма слезли, она говорит:

– Ето наш храм, а ваш дальше. Берите вот 17-й автобус, и он будет ехать нимо.

Мы так и сделали. Слезли возле следующаго храма, подходим к воротам – всё тихо. Да, служба давно прошла. Смотрю, на лавке сидит мужчина, я звонок давнул, он идёт и спрашивает:

– Вам что нужно?

– Мы гости издалека, из Уругвая, Южна Америка. Здорово живёте, Христос воскресе!

Он:

– Здорово. Воистинно воскресе! Проходите, но простите, все спят, служба была всю ночь, батюшка устал.

Думаю, вон оно как, значит, ето старообрядцы Белокрыническей иерархии, значит, не наши, но мы друг друга поймём, знаю, что в США к ним много перешло. Мы с етим парням разговорились, мне он сразу понравился: спокойный, кроткий, набожный. Он приехал с далёкой деревни Пасху стретить, с Нижнеусинска, занимается сбором кедровых орех, грибы, разну ягоду.

– И что, жить можно?

– Да, можно, толькя скучновато. Нас там, верующих, я да мама.

– Вы не женаты?

– Да нет.

– А что не женитесь?

– Да неверных неохота брать.

– Но да, ето правильно. А можно где-нибудь выбрать место спокойно, без народу?

– Да, конечно, от нас пятьдесят кило́метров ниже стоят два-три дома заброшенна, место очень хороше, речкя рыбна.

– А кака́ рыба?

– Хариюс, линок, щука.

– Да, ето хорошо. А зверь?

– Да полно: марал, косуля, козерог, кабан, медведь, волк, белка, соболь.

– О, дак богато место!

– Да, богато.

Мы и не заметили, как часы шли. Тут бабуля встала, познакомились, она нас накормила, разговор шёл, друг у друга вопросы, рассказы. И в два часа дня приходит молодой мужчина, енергичный, весёлой, увидал нас:

– О, гости! Здорово живёте, Христос воскресе!

– Здорово, воистинно воскресе! – Подходит, обнимает и целует, у меня душа вздрогнула: сразу видать, чистая русская душа. Высокий, стройный, красивый, простой – мне он сразу понравился.

– Вы хто, откуду?

– Из Уругвая.

– Как вас Бог занёс суда?

– Да переселенсы.

– Вон оно как. А какого вы согласия?

– Часовенного.

– Да, ето близко от нас, вам толькя священства не хватает, а остально всё одно и то же.

– Да, я знаю.

– И ваши в США многи к нам подошли: отец Кондр, Прохор Григорич, оне у нас были.

– Да, чу́дно, но их в живых уже нету.

– Да, к сожалению, так. Ну, пошли к батюшке.

Зашли, поздоровались. Да, сразу понятно: старик добрый, ласковый, матушка тоже очень до́бра. Пошли расспросы, я всё рассказал, хто мы, откуду, и приключение своё рассказал. Батюшка:

– Ой ты милый мой, да вы им не верьте, ето всё воры́ да безбожники, не надейтесь ни на что, мы тоже переселенсы с Грузии, всё ето обман, сколь нам сулили, то мы больше израсходовали. Тут в России не столь помогут, сколь обдерут, не надейтесь ни на кого, толькя на себя да на Бога. И зачем вы тронулись суда? У вас там всё равно легче, мы ето знам.

– Да ностальгия своё донимала, мы всегда мечтали о матушке-родине.

– Да, ето так. Мы тоже из Румынии в Грузию, из Грузии в Ворогово, но там холодно. Мы приехали сюда, в Минусинск, и что толькя не пережили, везде обман.

– Но а где закон, государство?

– А его здесь нету.

– Но как так? Как-то страна существует?

– Поживёшь – увидишь. Выживают хто как может.

– Но в наших страна́х в последних годах заговорили все страны́, что Россия растёт и перспектива хоро́ша.

– Да, ето кому-то, какой-то кучке, а стально́ хоть провались.

Да, жутко слушать таки́ новости.

Мы с Софониям довольны, что попали к таким замечательным добрым людя́м. Батюшка Скачков Леонтий, а молодой сын – Иван Леонтьевич, потом ишо два сына пришли, Федя и Дима, тоже хоро́ши мужики. Федя овдовел, оне жалеют, что он со скуки стал пить, у него два сына женатых, у Диме малы дети, у Ивана сын и две дочери.

Началась служба, народу много, многи приехали с разных деревень, всё хорошо, но мне одно не понравилось: крестются с нерадением, как попало, и чувствуется, как будто всё делается в шутки, а не всурьоз. Я ето чётко знаю: творяя дело Божие с небрежением, да будет проклят, а тут заходют без бороды, и всё как-то делается непонятно.

После службе Иван пригласил к себе. Да, живёт он хорошо, дом новый, сам имеет такси, жена работат в милиции. Мы у них поужнали, ночевали, утром на службу. После службе к батюшке, позавтракали. Тут звонит ишо сын, к нему съездили, к Феде съездили, и опять на службу. После службе пригласил Корнилий поужнать, он с Ворогова, был нашего согласия, но перешёл в священство, бороду подстригает, значит, ради слабости перешёл. Он у них служит старостой, он бывший рыбак внизу на Енисее. Сидим ужнаем, стучат в вороты. Корнилий вышел, немного сгодя приходит:

– Данила, тебя ищет милиция, говорят, что вы потерялись.

– Что же чушь! – Я вышел: да, два милиционера.

– Вы Данила Зайцев?

– Да.

– Вас потеряли.

– Как так? Нас бросили на полу на Пасху Христову, и мы поехали разыскивать своих.

– Пожалуйста, явитесь завтра в администрацию утром.

– Хорошо, завтра будем там.

Корнилий смеётся:

– Сэлый день ищут.

Утром после службе поехали в администрацию – Корнилий, Иван и я. Приезжаем. Нас встречает глава и ведёт на круглый стол. Нимо нас прошёл тот самый водитель, что привёз нас в Минусинск. Заходим, нас уже ждут, человек восемь. Был тот самый чиновник, что принял нас, и скотовод, что бросил на полу. Нача́л разговор глава, представился и говорит:

– Мы вас потеряли и думали, что вы потерялись.

– Да нет, мы поехали разыскивать своих, – и я повернул к тому чиновнику. – Вы, дядя, говорили, что здесь никаких староверов нету и оне здесь не в моде, а вышло, что вот какой красивый храм и по́лно староверов.

– А я почём знаю? Я их не знаю.

– А вы, дядя? Я всю дорогу у вас спрашивал, чем можно заняться, вы мне отвечали: ничего не выгодно. Значит, у вас скот и вам нужны рабочи, и вы, не зная нас, бросили на пол, как собачонок. И водители с Красноярска везли нас суда, свыше сто кило́метров в час, чтобы поскорея сбросить, как говно с лопаты. Мы не ехали суда вашим коровам хвосты молоть, мы ехали сюда как хозяева. А теперь видим, что всё ето обман и вся ета программа – ложь. У нас в Южной Америке страны́ бе́дны, но нихто бы так не поступил. А для России ето позор. По нашим деревням ездют консула, политики, убеждают, чтобы вернулись на родину и помогали подымать страну, а тут нас стречают бывшия председатели, скотоводы, чтобы мололи ихным коровам хвосты. И что вы думаете, я должен и обязан ето всё известить в наши страны́ и сказать, что всё ето обман, и я ето сделаю.

Все сидели поражённы, и одна женчина из миграсионной службе говорит:

– Данила Терентьевич, пожалуйста, подождите, мы всё ето выясним, а пока никому не звоните.

– Я вас благодарю, что заботитесь, и будем ждать вашего сообчения.

Мы стали и вышли. Корнилий говорит:

– Данила, нельзя так выражаться, оне тебе за всё ето отомстят.

– Корнилий, пои́наче нельзя. Ежлив все будем молчать, ета история будет продолжаться, надо государству помогать искоренить етот дух.

– Данила, ничто ты не поможешь, а сам себе толькя вред сделашь.

– Но Корнилий, ето так не останется, всё ето выйдет наверх.

– Данила, берегись.

Я позвонил Москвину, всё рассказал, он подтвердил:

– Да, здесь в России всё жди. Я вам говорил, переселение один по одному дело сложно, но мы ето всё выясним. Вдруг что – звони.

– Но, друг, спасибо.

Тут все: батюшка, Иван, Федя, Дима – говорят:

– Но, Данила, ты задел осиноя гнездо, ето тебе так просто не пройдёт.

– Да мне что, с ними детей крестить, что ли? Я здесь не привязанный, у нас билет сюда и обратно.

Оне стали нас уговаривать, что «всё будет хорошо, мы вам поможем», и чем мы хочем заняться.

– Да я бы пасеку открыл, ну, занялся бы овощами, вижу, что на рынке цены хоро́ши.

– А где бы вы захотели жить?

– Да подальше от народу.

Батюшка говорит:

– У меня есть приятель, он директор заповедника, ето в Шушенским, он ищет старообрядцав, хочет устроить у себя, но я не мог найти, нихто не хочет ехать в тайгу.

– А как можно с нём встретиться?

– А я ему чичас позвоню. – Позвонил. – Да, ждёт прямо чичас. Иван, свози Данила.

И мы втроём поехали – Иван, Федя и я. Приехали в Шушенское, зашли в заповедник, тут у них музей заповедника. Да, чу́дно, что толькя нету! Приходит директор, познакомились – сразу видать, русская душа. Он принял нас как своих и рассказал нам, что со староверами уже много лет работает. Внизу на Енисее и Подкаменной Тунгуске – ето порядошны мужики и трудяги.

– Мне бы семей три-четыре, мы бы помогли коя-чем, для двух семей уже есть где жить. Ну, можем ишо подыскать место.

– А для семей десять как, возможно?

– Надо подумать. – Я ему рассказал, хто мы и наше приключение, он ответил: – Да, у наших чиновников мозга работают наоборот. Что бы таких, как вы, устроить и дать шанс, а оне способны толькя хреновину городить. Ну что, мы разберёмся и тогда будем с вами договариваться.

На етим и расстались. Директора звать Рассолов Александр Григорьевич, а заповедник – Шушенский биосферный заповедник, он введён в ЮНЕСКО.

В обратным пути заехали в Луговскоя за нашими чумоданами. Иван увидели, как нас бросили, толькя сказали: «Идивоты!»

Вечером прибегает Корнилий, сообчает:

– Завтра утром вызывает миграсионная служба.

– Хорошо.

На другой день приходим в миграсионную службу, нас встретила та же женчина и говорит:

– Данила Терентьевич, для вас нехорошия новости. Как вы не согласились идти скотником, вы выходите из программы, и для вас нет никакия помощи.

– Благодарю за откровенность, а теперь я могу действовать?

– Да, пожалуйста, можете.

– Хорошо, большоя вам спасибо.

Я позвонил Москвину и всё объяснил, он ответил:

– Не может быть. Ваши деньги для переселение уже в Красноярске. Но раз так, приезжай, тут разберёмся.

– Мы выезжам после Пасхи.

Я стал допытываться, где есть наши деревни, нашего согласия, – нихто не знат. Сразу видать, что не сознаются и всеми силами забегают, чтобы мы у них остались.

Софоний всем понравился. Правды, он у нас скромный парень.

На другой день вечером приходит Корнилий и говорит:

– Данила, оне спрашивают – молчишь.

– Что молчу? Пускай вернут нам билеты, и мы вёртываемся.

– Но Данила, так нельзя.

– Можно. Так и скажи.

Он ушёл, мне зло взяло: ишо и взялися тиранить. Утром Корнилий прибегает:

– Данила, оне звонют, можешь выбирать землю где хошь, и во всем помогут.

– Дак так, ето что, идивотство? Пе́рво бросают, потом страшают, теперь сулят. Да теперь мне от них ничего не надо, я поеду в Москву, и там разберёмся.

– Но Данила, так нельзя поступать.

– Корнилий, ежлив будем пропускать таки́ номера, Россия всегда будет такая. Етого нельзя допускать. А ты им всё передай.

Мы взяли билеты на понедельник. Все упрашивали, чтобы Софония оставил, но я решил не оставлять: бог знат, останемся в России, нет.

Мы всех поблагодарили и тронулись в Москву.

 

5

Чичас стало мале́нькя понятно, почему вся Россия заброшенна. Пассажиры тоже говорят: не дают никакого ходу. Одна пассажирка-девушка услыхала наш разговор, я как раз говорил, что в России будет хорошо, надо потерпеть, она мне говорит:

– Сколь терпеть? Когда состаримся? Я вот недавно приехала из США, там по крайной мере люди живут, работают, но за ето у них всё есть. Какой хошь конфорт, такой делай, никому не нужно, и народ вежливый, а тут как собаки, и всем нужно, как ты живёшь.

Один парень ехал, он часто на нас посматривал, думаю: он не здря посматриват. Удалось мне с нём завести разговор. Оказывается, он имеет дело со старообрядсами, часто оне ему работают, он имеет компанию по строительству домов в Москве из круглого лесу кедрова, молодец. Он мне рассказал, что наших старообрядсав в тайге возле Минусинска много, и все живут хорошо, но оне прекрасны работяги и порядошны. Но больше их есть в Курагинским районе, толькя одно им мешает: ето секта Виссариона.

– А хто оне такия?

– Да ето болтун, бывшей милиционер, проходимец, сделался Христом, забрался в ету тайгу, у него свои апостолы, все ходют в длинных ризах.

– И что, хто-то ему верит?

– Да не то слово! У его уже около десятки тысяч адептов.

– Что же сила?

– Доказывают, что чародеи, и к нему приходют зажиточные люди, но многи узнают, что обмануты, и уходят, но уже нищими.

Вот ето чу́дно! Староверов ка́знили, сжигали, расстреливали, морили за правду, а теперь всяки-разны секты ведут разврат – и всё хорошо?

Приезжаем в Москву, приходим в храм и что видим: тут тесть и шурин Анатолий.

– Ну и как у вас дела?

– Я собрался уже домой.

– А что случилось?

– Всё ето обман. А вы что приехали?

– Да тоже посмотреть на Россию.

– И куда чичас?

– В Хабаровск, к ро́дству. А что с вами случилось? – Я всё рассказал.

Я позвонил Москвину, что мы в Москве, он сказал: «Жду вас». Мы все отправились к нему, он нас всё выспросил, я всё рассказал.

– Да, ето идивоты, и таких много здесь в России. Данила, я вам снова скажу: вы доложны ехать группами и вести договор с государством, но не прятайтесь по тайгам, а наоборот. Выберите в Европейской части, поближе к государству, чтобы оне могли контролировать, чтобы вас не могли обмануть, а один по одному вам не ужиться будет, везде будут насиловать. Создайте свою обчину недалёко от Москвы. Когда обостроитесь, тогда все ваши, хто хочут, поедут через вас и куда хочут.

– Но как ето начинать?

– А мы вам поможем.

– Да хорошо бы.

– Приходите завтра в два часа дня, мы вам сделаем важную встречу.

– Хорошо, завтра увидимся. Виктор Александрович, как вас благодарить? Вы наши благодетели, и как с вами расшитаться?

– Ничего не надо, толькя было бы всё хорошо.

– Ну, спаси вас Господи, – и мы ушли в храм.

Тесть на другой день вечером уезжают в Хабаровск, мы завели разговор о переселении, я тестю говорю:

– Нам здесь трудно будет. Сколь ни едешь по России, один негатив, все обижаются и везде поминают чиновников. Отчего-то вся Россия заброшенна, все молодыя ушли в город, а старики запились и вымирают, одне женчины ишо теплются, благодаря их ишо деревни существуют.

– Но и что ты думаешь?

– Что думаю? В разбитым корыте, развернуть оглобли да в Уругвай.

Тесть видит, что я нервный, ничего не стал говорить, и мы ля́гли спать. Утром рано я проснулся, не спится, тесть спрашивает:

– Что, не спится?

– Да, мысли в разброде.

– Но и что надумал?

– Да ничего. Страшно браться за дело, мало веры, кругом всё обман.

– Данила, подумай хороше́нь. Я хорошо тебя знаю, ты покамесь всё не раскопашь, хоть и уедешь обратно, но через год-два ты опять будешь здесь и снова будешь браться за ето дело. Давай берись за дело, кому-то надо ето всё пробивать, а ты захочешь – всё добьёшься.

– А кому ето всё надо? На мою семью мало надо.

– Как кому надо? Ежлив всё хорошо будет, многи поедут, разговор пойдёт. Знаю, что многи собираются, но боятся. Я уже приехал насовсем, надоело мне с Николаям канителиться.

– Ты что, в самом деле остаёшься?

– Да, ежлив всё подойдёт. И из Аргентине вот-вот доложны подъехать Герман и Степан на разведку. Давай берись за дело, я знаю, ты всё добьёшься.

– Ну, раз такоя дело, берусь.

В два часа прихожу к Москвину, оне уже ждут. Тут мня познакомили с замечательным журналистом, «золотоя перо России», и с форумом переселенческих организациях, Графова Лидия Ивановна, корреспондент «Российской газеты», женчина зрелого возраста. Мы с ней познакомились, она всё до тонкости расспрашивать стала. Когда всё выслушала, стала рассказывать:

– Я уже семнадцать лет мучаюсь с етим, и всегда история одна и та же, всё обман. Все переселенсы стонут, и везде приходится всё выяснять и бороться со всеми. Тут у нас две башни борются, одна – ето хотят, чтобы в России всё процветало и чтобы было хорошо, а вторая – наоборот, надеются на нефть и на ресурсы, лишь бы их администрировали, а остальныя хоть все вымрите. Подумай, какая у нас демография, семьсот тысяч человек вымирает в год, и оне етому радуются. Тут надо, наоборот, семьи, как ваши, кре́пки и си́льны, но ходу не дают. Чичас борюсь из-за переселенсав-духоборцав, им тоже несладко пришлось, проблемы за проблемами, но уже им коя-как дома построили и земли́ вырешили. Данила, ежлив обещаешься всё вытерпеть, то я берусь за ето дело, и мы вместе пробьём ету путь, и всё будет хорошо.

– А куда девашься, надо пробивать.

– Хорошо, мы уже с Москвиным судили об етим. – Заходит Виктор Александрович, он отлучался по своим делам. – Виктор Александрович, всё-таки будем решать, где их устроить.

– Да, Данила, уже об етим думали. Для вас надо подобрать такоя место, где всё процветало, и ето толькя Белгород, там губернатор порядошный, он сам агроном, и у него вся область процветает. Ежлив вы согласны, то будем организавывать встречу с губернатором Белгорода – Савченко Евгений Степанович.

– Конечно, согласен, и большую вам благодарность за ето, спаси вас Господи.

– Хорошо, мы будем звонить Лукину, ето пятый человек в государстве, он самый главный по правам человека, Лукин Владимир Петрович. Жди нашего звонка для встречи с нём.

Я ето тестю всё рассказал.

– Ну, хорошо.

 

6

Звонит в храм человек, хочет с нами познакомиться. Хто он – говорит, Герман Стерлигов. Тесть говорит:

– Да, ето тот, что посылал нам писмо в Уругвай и хотел приехать в гости, но не знаю, почему не приехали.

– А, да, помню, Белов рассказывал, что он старовер.

Я ему позвонил, дал адрес, где мы находимся. Через полчаса он у нас. Да, ето человек енергичный, что может ворочать большими делами. Он узнал, что с нами случилось в Красноярске:

– Да всё ето дураки, нет чтобы помогчи, чтобы страна возрождалась, оне последня топют. Я был кандидатом в губернаторы в Красноярске, но мня не допустили, я много на ето деняг свалил, да и на бирже прогорел, чичас выживаю, живём в деревне Подмосковья. Хотите, я вас свожу?

– Да, поехали! – Мы живенькя собрались и с нём поехали.

Но чудной мужик! Таки́ пробки везде, он по тротуарам, а где посерёдке едет, на светофоры не смотрит. Думаю: ето же Селькя! В однем месте ГАИ остановили, хотели права забрать, он куда-то позвонил, ему права вернули, и мы дальше выехали из Москвы, в путь на Волоколамск, восемьдесят кило́метров от Москвы свернули и приехали к нему в дом.

Да, у него хорошо устроено, дом из дерева круглого, уютно, одна дочь и четыре сына, жена в Москве работает. Книги, иконы – всё старинно, аналои, где молются, в доме русская печь хорошо сделана, на верхным этаже спят, хорошая коллексыя оружие, всё ето трофеи из Афганистана. Мы постреляли в цель, но чу́дно: дети таки́ ма́лы, восьми – десятилетни, так метко бьют – видать, часто занимаются и натренированны. Но наш Софоний всех победил. Мы у них позаснимывались, он приглашал нас ночевать, но мы не соизволили, не хотели мешаться, и Герман повёз нас обратно. В пути рассказал, что:

– Поездка в гости в Уругвай не получилась, потому что официяльное приглашение не поступило, и именно со мной хотел ехать друг богатый, очень важный для старообрядсав. – Нам чу́дно показалось: у нас всё делается завсяко-просто, приезжай и всё, все будут рады и ухаживать будут, а здесь не так, всё по приглашению. – Хочете, я познакомлю с Вадимом?

– Да, конечно интересно. – Он ему позвонил, и решили стретиться завтра к обеду в ресторане.

Мы тестю билеты отстрочили ишо на три дня. На другой день Герман нас подобрал, и мы встретились с Якуниным Вадимом Сергеевичем. Он мне сразу понравился: спокойный, грамотный, сразу видать, деловой и конкретный. Стали беседовать, Вадим нас хотел угостить, мы отказались.

– Кака́ причина?

– Мы староверы, с миром не кушаем.

– Да, молодсы, я тоже старовер.

– А какого вы согласия?

– Мы ходим в храм на Рогожеским кладбище.

– О, вы Белокрынической иерархии, тогда у нас обчий язык найдётся.

– Да, наверно так. – Да, хорошо с таким человеком беседовать, всё понимат, сочувствует, пожелал нам наилучших успехов и предложил что-нибудь организовать вместе. – И кака́ по́мочь нужна, обращайтесь. Вот Герман, через него стретимся.

Он мне на душу пал, и Герман подсказал, что с таким можно работать, он очень добрый.

– Да, хорошо бы с нём что-нибудь организовать.

– Данила, пе́рво выбери место, тогда мне звони, и всё добьёмся. Таких, как Вадим, у меня их несколькя.

Мы с Германом расстались на тем: каки́ новости – встретимся.

Тесть, Анатолий и Софоний – вечером я отправил их в Углич, по приглашению Ивана Сагнака: мы с нём познакомились, когда я приезжал на конференсыю, в храме. Он уже как пять лет перешёл в старообрядчество и стал хорошим верующим, занимается пасекой, и у него хорошо идёт. Я ему позвонил, когда приехали из Красноярска, он очень приглашает, вот и тесть решил с нём познакомиться, и оне все уехали. А у меня завтра встреча с Лукиным.

Мы с Лидияй Ивановной встретились в метро – я уже метро изучил, ето самый лёгкий транспорт по Москве, – и мы пошли на приём к Лукину. Нас сразу провели в приёмноя зало. Выходит Лукин Владимир Петрович и его секретарша: зрелый возраст, весёлой, сразу видать – добрый и хороший дипломат. Лидия Ивановна нас познакомила, нача́лся разговор, он на испанским хорошим языке мне говорит:

– Si tienes algún problema para resolver, estamos para servir. Aquí nadie habla español, habla con confiansa.

– Le agradesco de сorazón, pero no hace falta. Si hará acudiremos, de igual manera muchas gracias.

На русским языке:

– Вы чисто говорите по-испански.

– Ишо бы, там вырос!

– А ишо каким языком владеете?

– Португальским.

– Замечательно. Ну, в чем я могу вам помогчи?

Лидия Ивановна:

– Я вам, Владимир Петрович, уже рассказывала приключения Данила.

– Да, жалко, таки́ у нас чиновники, ничто не думают о будущим.

– Мы к тебе с просьбой. Хочем Данила послать в Белгород, но надо организовать встречу с губернатором. Как его встретили в Красноярске – не дай боже!

– Да нет, конечно, хорошо, я организую и вам позвоню. – Сразу чувствуется: да, тут есть надёжда, всё делается конкретно, и Лидия с нём как свой, он её называет Лидой. Я его сердечно поблагодарил, он дал мне свою визитку и наказал: – Что когда нужно, звони. – Я снова поблагодарил.

Мы вышли, Лидия Ивановна мне говорит:

– Лукин во всем может помогчи, он раз в месяц на совете у пресидента и имеет большую силу.

– А как вы с нём знакомы?

– Да ишо с детства, вместе учились.

– Вот оно как!

– Данила, я хочу взять с тебя интервью и пропустить в «Российской газете».

– Хорошо, нет проблемы. – Я ей дал интервью, и она собралась съездить в Красноярск для уверение нашего приключение.

В ночь я выехал в Углич, утром прибываю. Углич – город бедный, всё состарилось, покосилось, все дороги разбиты, но везде храмы старинны, но поновлённы, и туристов со всего мира. Но позор – зачем ето показывать? Одне храмы, а остально всё нищета, сами же показывают, что при староверах вот как процветало, а СССР привёл в нищету. Тут и убили Димитрия-царевича Годуновы.

Приехал к Ивану Сагнаку, он живёт шестнадцать кило́метров от Углича. Он живёт по-християнски, как хороший аскет, хоро́ша пасека, жена скромная, детки также, у него большая библиотека, он учёный. Нас сговариват остаться у него, земли здесь много, и наилучшия места скупают москвичи. Тесть отправились обратно, им надо отъезжать в Хабаровск, мы с Софониям остались ишо на день. Софоний Ивану очень понравился, просит, чтобы я его оставил у них.

Мы на другой день поехали с нём по деревням, смотреть, где предлагает Иван, ето ишо двадцать кило́метров. Ну что, все деревни скосились, две-три старушки живут, и то их донимают дети да внучаты, последнюю пенсыю пропивают, и нет защиты, а нет – зарежут. Как силится Иван, ето не понимает: он здешной, а нас сшитают за американсов, всё везде проблемы. И здесь климат холодный, ничего не вырастает, толькя в теплицах. Правды, лес красивый, зверю много, мёд здесь драгоценный, но пчёлы злые.

Пришло время нам уезжать, он упросил Софония, чтобы я его оставил, Софоний тоже захотел остаться.

– Но оставайся. Когда найдём, где жить, тогда за тобой приеду.

Приезжаю в Москву, Лидия Ивановна сообчает, что во вторник утром в девять часов утра я должен быть в Белгороде у губернатора. «Но зайди пе́рво к Москвину». Я взял билет на понедельник вечером до Белгорода.

В храме живут одна пара и один мужчина, оне прихожаны. Пара нормальна, а вот мужчина непонятный, звать его Новосёлов Владимир, он часто молиться ходит и ведёт себя странно: всё у него на замке, как-то всех таится, бывало, захватывали – подслушивает, но он ко мне липнет, и его наше переселение интересует. Я стал спрашивать у Сергея Матвеевича:

– Что же етот человек?

– А бог его знает, какой-то непонятный, перешёл к нам уже как три года, живёт в храме, не знам, где работает, ведёт себя как-то странно, во всяким случае, будь осторожен.

У меня деньги вышли, я позвонил Андрияну, он мне выслал тысячу долларов, через Вестерн Унион.

В понедельник прихожу к Москвину, он мне сообчает, что встреча готова:

– Поезжай и смотри хороше́нь, но знай, что Белгород не входит в состав в программу по переселению, но, ежлив понравится, будем пробивать. Вас на железнодорожным вокзале будут ждать старообрядсы, и оне поведут вас к губернатору. У вас два выбора: губернатор предложил вам гостиницу в центре, можете располагать на неё, а старообрядсы предложили храм. Что выберешь?

– Храм. Возле своих я больше чего узнаю.

– Да, ето правильно.

– Виктор Александрович, вы знаете Стерлигова Германа?

– Да, знаем, а что?

– Да вот пришлось познакомиться, оне чуть к нам не приехали в гости в Уругвай с Якуниным Вадимом, их интересует наша история.

– Герман в своё время был один из самых богатых в России, он быстро разбогател, но и быстро упал, был кандидатом губернатора Красноярского края, но у него не получилось, чичас сделался горячим верующим, но надолго ли, не знаю.

– Но он какой-то нестабильный.

– Данила Терентьевич, будь аккуратне, к вам всяки будут приставать с разными предлогами, но стерегись: бережёного Бог берегёт.

– Да, спаси Господи на добрым слове.

– Ну, желаю тебе удачи, ждём с хорошими новостями.

– Спасибо тебе за всё.

И я вечером отправился в Белгород.

 

7

Утром в 7:30 прибыл поезд, меня встретили старообрядсы. Ето был Лукьянчиков Алексей, он повёз меня в храм, там нас ждали наставник Тарасов Александра Егорович. Мы позавтракали у них в храме, храм новый, губернатор помог построить, у них с губернатором хорошая отношение, и оне его хвалют, он верующий и построил уже много храмов.

– Но, к сожалению, наш губернатор больной сердцем.

– Да, как жалко.

Мы к девяти подошли к областной администрации, наставник предъявился, нас пропустили и указали на третяй етаж. Заходим, нас уже ждут, проводют в кабинет губернатора, он стречает наставника как знакомого приятеля, мня как гостя́, садит нас.

– Ну что, пожаловали к нам издалека?

– Да, из Уругвая.

– А из России когда?

– Наши деды во время революции ушли в Китай, родители родились в Китае, я родился в Китае, в 1961-м году попали в Аргентину, через ООН и Международный Красный Крест, женился в Уругвае, проживаем в Уругвае.

– И сколь вас там?

– Семей сорок.

– И что вас заставило вернуться на родину?

– Да мы всегда скучали по родине, и чичас ради программы есть шанс вернуться на родину.

– Сколь у вас детей?

– Одиннадцать детей и одиннадцать внучат.

– Здорово. А сколь вам лет?

– Сорок восемь.

– Да, интересно. А ишо есть такия семьи?

– Большинство.

– Да, ето хорошо. А почему выбрали именно нашу область?

– У нас в Красноярске не получилось, и нам посоветовали обустроиться в Европейской части, сделать базу, и через ету базу пойдёт переселение.

– Вы думаете, пойдёт?

– Всё зависит от предлога. Наши старообрядсы увидят честный предлог и посмотрят на наше обустройство – конечно, поедут. Ето уже не первый раз случается. К етому, Евгений Степанович, нам подсказали, что вы благородный губернатор, у вас всё процветает, и ето по храмам видать.

– Да ладно. А сколь вам земли нужно?

– От пятьсот до тысячи гектар на семью. Но и есть некоторы, запросют десятки тысяч, потому что столь сеют.

– Вы кофе, чаю будете пить?

– Нет, извините, мы не курим, ни чай, ни кофе не пьём и с миром не кушаем.

– За ето молодсы, ето обозначает чистота. Да, Данила Терентьевич, милости просим пожаловать в нашу область, мы согрешим, ежлив вас не примем и не устроим. До революции у нас в области старообрядческий економический состав составлял семьдесят процентов бюджету, поетому мы обязаны вам помогчи. Юрий Андреевич, покажи Данилу Терентьевичу разные районы, сам хорошо знаешь и понимаешь, покажи разные земли, фермы, скот. Что он выберет, доложишь мне.

– А насчёт гражданства как?

– Ето без проблем решим.

– Евгений Степанович, спаси вас Господи за такую благодетель.

– Данила Терентьевич, желаю удачи.

Савченко Евгений Степанович – ето поразительной и достойный губернатор, хороший дипломат, строгий и ласковый, верующий, выдержка военна, и милостливый. Кузнецов Юрий Андреевич – ето главный агроном области, АПК – агропромышленный комплекс. Картавенко Николай Васильевич – помощник губернатора, ето моя связь к губернатору.

Мы с Юриям Андреевичем, агрономом, поехали смотреть земли, фермы, скот, он стал показывать наилучшия чернозёмные земли, но на границе Украине. Что мне не понравилось, ето проблемы: пограничники, контрабанда, любая война – как ни говори, ето граница. Отсуда немсы везли чернозём в Германию. В однем месте очень красивоя озеро, ключ – удобноя место для деревни, мне понравилось, близко ферма заброшенна. Стал спрашивать:

– А сколь здесь земли?

– А сколь хошь, всё в руках губернатора.

Потом проехали разные деревни, и везде предлагают селиться в деревнях, но мы к етому не привыкши. Наши старообрядсы среди неверных никогда не согласятся селиться, но оне меня не могут понять. Мы сэлый день провели по разным местам.

Вечером привезли мня в храм. Тут меня ожидали старообрядсы – ну, пошли разные вопросы, каки́ у нас порядки в тех страна́х, я рассказал. Оне восхищались, что так всё сохранили, но им СССР не дал, за веру преследовали, лишали свободы, наказывали по-разному, одне старики да старушки молились в подпольях, и не дай бог узнают, но предателяв было много, в школе у детей проверяли крестики, боже упаси, ежлив найдут, поетому всё потерялось и мало хто что соблюдает, вся молодёжь ушла в город учиться, в деревню не заташишь, да и в деревне нечем заняться.

– Вот у нас один случай Алёша – таких бы побольше, он у нас молодес, служит уставшиком и головшиком и на работу успевает.

– А чем работаешь, Алёша?

– Да на компьютере дизайнером домов.

– Вот Перекрестов Володя, он живёт в деревне, ро́стит быков и свиньей и успевает работать на шиферным заводе, и мы все живём в городе.

Оне все довольны, что мы приехали, все приглашают:

– Приезжайте, хоть нас подучите, как доржаться.

Наставник Александр Егорович сообчил, что приезжал депутат Тарасов Фёдор Васильевич, он приглашает завтра посмотреть деревню Кошлаково, ето в Шебекинским районе, и он старовер.

– Да, ето интересно, надо съездить.

– Он завтра заедет за вами.

– Хорошо, будем ждать.

Я ночевал в храме, утром пришла машина, и мы поехали. Ето был водитель. Приехали в село Чураево, заехали к депутату, он уже ждал, познакомились. Да, ето старовер, но уже отпавши, и депутат районной, конкретный и повелительный. Он повёз по етим деревням: Кошлаково, Пенсево, Никольско. Са́ма зажиточна деревня – ето Кошлаково, сразу видать, когда-то процветала, дома все отличны, но уже ста́ры. Ето деревня староверов, и когда-то назывался колхоз-миллионер имени Ленина, чичас посевы мало-мальные, плохо сработанные, сеет собственник Дудников. Я спрашиваю:

– А земли сколь здесь?

– Да хоть всю бери. – Думаю, место красиво, лес дубняк, речкя, но опять предлог селиться в деревню. Говорю: – Нам охота однем селиться.

– Вот селитесь между Кошлаковым и Никольским.

Оне меня не понимают. Ну, что делать? Пускай перва деревня будет так, а там видать будет. Губернатор неоценимый, депутат свой, деревня староверы, можно понять друг друга, хотя и поморсы, – я искать больше не буду, етого достатошно, а кому надо, пускай смотрют и выбирают. Дал согласие депутату и вернулся в Белгород.

Лидия Ивановна наказывала, чтобы обязательно зашёл к организации по переселению имени «Вера», её возглавляет Умеркина Линиза Талгатовна. Мня Алёша свозил. Да, ето дама зрелого возраста, но грамотна, и взгляд её недоверчивый. Она у меня всё выспросила, пожелала добрего переселение и пообещала помогать, и добавила:

– Данила Терентьевич, вижу в тебе что-то такоя позитивно и надеюсь, что ты всё добьёшься.

– Спаси Господи на добрым слове.

– Тебя спаси Господи, что зашёл. Благодари Лидию Ивановну.

– Да, ето неоценимый человек, сколь она уже помогла людям, ето хорошо, и Господь ей поможет.

– А мы тоже переселенсы.

– А откуду вы?

– Из Казахстана. Ох как нам трудно пришлось, приходилось голодовать и на полу даже спать.

– Вы что, с такой грамотой?

– Да, Данила Терентьевич, ты ишо не знашь здешный народ, улыбаются оне красиво, но поживёшь – всё увидишь. Но ладно, разочаровала тебя, желаю тебе хорошей удачи.

С ней работает Марина – староверка, Алёшина подруга, и сын Руслан. Мы попрощались и ушли.

До поезда ишо остаётся четыре часа, думаю, похожу по городу. Мне в Москве говорили, что в Белгороде много женчин красивых. Я думал, всё ето чепуха, но, когда пошёл по городу, удивился: одна одной красивше, высо́ки, стро́йны, фигуристы, да пошти все. Я метр восемьдесят сантиметров, но бывает, приходится смотреть на них кверху. Я вспомнил анекдот. Человек смотрит, много девушак, и говорит: «Каки́ куколки!» В другу́ сторону смотрит: старухи. «А ето откуду взялися ведьмы?»

Вечером выехал в Москву.

 

8

На другой день прихожу к Москвину, всё докладываю.

– Ну, Данила Терентьевич, замечательно. Теперь мы тебе предлагаем: съезди в Тамбовскую область и там посмотри, ета область в программе, там вам в течение трёх месяцав выдадут гражданство.

– Хорошо, поеду.

Все ети поездки оплачивал Москвин. На етот раз со мной поехал секретарь Москвина, Попов Юрий Николаевич. Ето добрейший мужчина, он бывал в разныя времена у послов секретарём в разных странах, етот человек опытный и кроткий.

В Тамбове уже всё организовано, нас встретили и повезли в администрацию. Принял нас глава, пришли разныя организации государственны и наперебой начали рассказывать все предлоги по переселению, и субсидии, и гражданство, и добавили:

– У нас некоторы проблемы есть. Чиновники не исполняют.

Глава перебил их и сказал:

– Он не приехал сюда наши проблемы слушать. Так мы вам приготовили посмотреть землю и фрукту, а вообче-то у нас всё скупили москвичи.

– Ну хорошо, поехали.

Нас повёз агроном, он мне не понравился: безбожник и матершинник, и какой-то закоснелый. Мы поехали в сторону Волгограда сто сорок кило́метров. Земли, правды, хоро́ши, чернозём, но лесу мало, есть посевы, но мало, всё заброшенно. Приехали в ту деревеню, заехали в храм, вышел поп-никониянин, показал нам храм, но ето уже не старообрядческий, нет такой красоты. Он узнал, что я старовер, обошёлся со мной по-холодному. Поехали по деревне. Здесь живут очень бедно. Мы поехали дальше, пошла фрукта, всё заброшенно и зарошше, основноя всё яблоки. Я спросил, сколь фрукты, мне ответили: две тысячи гектар. Ето всё можно привести в порядок, привить добрых аргентинских яблок и превратить в хорошей бизнес.

– А почему всё заброшенно?

– Нихто не хочет работать.

Доехали до другой деревушки: всё свалилось, скосилось, заросло, живут старик да старуха и ишо одна семья, а остально всё пусто. Место ничего, удобно, сразу видать, земля хоро́ша, но зарошша бурьяном.

– А сколь здесь земли?

– Шесть тысяч гектар.

– Значит, с фруктой восемь. А по трассе ехали, видны были деревни, хто ето живут?

– Татары.

– А чем оне занимаются?

– Пьянством да воровством.

– А сколь оне отсуда кило́метров?

– Десять.

– Да, земля, фрукта, место мне понравилось, но мы подумаем.

Он не захотел больше никуда везти и сказал:

– А хоть сколь вас вози, приезжают, смотрют и уезжают ни с чем.

– Ну хорошо, вези нас на вокзал.

Мы приехали, слезли, поблагодарили.

– Ну что, Юрий Николаевич, как вам понравилось?

– Да ничего, земли хоро́ши, фрукты много, гражданство быстро выдают. А ты как, Данила Терентьевич?

– Да сложно. Земля, фрукта, место ничего, но в администрации живут недружно, агроном тоже дал коя-что понять, не всё у них гладко, татары тоже мня не устраивают, сам знашь по истории. Город, посмотри, бедный, дороги разбиты, гря́зны; посмотри, народ весь побитый, страмной, матершинники да пьяницы, от Белгороду нёбо от земли. Знаешь что, Юрий Николаевич, я дома резумен приготовлю и принесу его Виктору Александровичу.

– Да, ето са́мо верно будет.

Я так и сделал. Принёс резумен Москвину, он стал спрашивать:

– Ну, как ваша поездка, что насмотрели и определили?

– А вот резумен, посмотрите сами. – Там было указано все движеньи Белгорода и Тамбова.

– Да, я вижу, вы клоните в сторону Белгорода.

– Да.

– И правильно выбрали.

– Конечно.

– Как Белгород не входит в состав по переселению, ето будет всё дольше, но зато намного лучше. Ну что, давай будем браться за дело. Вас Лидия Ивановна спрашивала.

– А что, она уже приехала с Красноярска?

– Да, приехала.

– Хорошо, я ей позвоню.

– И ишо новости: Герман Овчинников и Зайцев Степан приехали.

– А где оне?

– За ними ушла машина на аеропорт.

– Да, ето интересно.

– Завтра приходите с Германом и с братом.

– Хорошо.

Я ушёл. Позвонил Лидии Ивановне, она спрашивает:

– Ты где?

– В Москве.

– У тебя время есть?

– Есть.

– Ты можешь чичас ко мне приехать?

– Могу. А где ето?

– На Третьяковской галерее.

– Хорошо.

– Жду через полчаса.

Еду. Мы с ней встретились в метро и пошли к ней, она у меня стала спрашивать про мои успехи, я всё рассказал, она удивилась, что так всё быстро получается: «Ну, Данила, молодес». Приходим к ней в дом, она живёт на девятым етажу, прекрасная панорама, видать всё: храмы, президентов дом, Красную площадь. У ней всё разукрашено сувенирами, и есть иконы. Муж больной сердцем, звать Едуард. Она стала мне рассказывать новости про Красноярск и говорит:

– Ты знал, что тебе предстояло работать скотником и зарплата три тысячи сто рублей?

– Нет, не знал.

– И на тебя там всяко-разно говорят, что непорядошный. Ты говорил, что часовенного согласия, а сам пошёл к поповсам.

– Лидия Ивановна, ето моё слово против ихнего. Я нихто, а оне власти. Но в такой ситуации как было поступить? Да, оне не нашего согласия, но оне знают наши раны, им тоже несладко пришлось в своё время, и в таких ситуациях мы друг друга понимаем. А что оне на меня ропчут, мня ето не волнует. Знаю, что правда за мной. У нас ишо появились гости.

– А хто?

– Брат и зять.

– А твой тесть?

– Оне уехали в Хабаровск.

– А что, насовсем?

– Нет, толькя в гости. Тесть просит, чтобы я добивался, где устроиться.

– А брат с зятям?

– Зять очень доволен, что я взялся за такоя дело, а Степан боится.

– А что он боится?

– Гонения.

– Данила, послезавтра выйдет статья в «Российской газете» про тебя, и знай, что к тебе будут приступать разны журналисты, но не давай интервью, тебе могут нагадить, а будешь давать толькя с моим советом.

– Хорошо, не беспокойся.

– Завтра увидимся у Москвина, я хочу познакомиться с вашим братом и зятям.

– Ето отлично.

На другой день у Москвина Степан и Герман познакомились с Лидияй Ивановной и Степан с Виктором Александровичем, Герман знаком с нём в Сальто, Уругвай. Лидия Ивановна спрашивала у Германа о переселение, и Герман подтвердил:

– Да, ежлив сурьёзная будет программа для староверов, многи поедут на родину, уже надоело скитаться по чужим страна́м, пора вернуться на родину, домой. Данил правильно поступил, кому-то надо помогчи староверам, я обещаюсь помогчи в тех страна́х, у меня в США много ро́дства и друзьей.

– А ты, Степан?

– А как все, так и я.

– Но знайте, ето вам дастся нелёгко.

– Но будем биться.

Мы пообчались и разошлись. У меня деньги закончились, я у Москвина занял десять тысяч рублей.

Степан с Германом, чтобы приехать в Россию, пришлось им добиться приглашение, и в консульстве предложили организации, хто приглашает, оне согласились принять приглашение никониянской церкви. Так и приехали. Етим занимался юрист Корыткин Николай, порядошный, хороший парень, и его друг врач Курлыкин Павел, тоже замечательной парень. У них был план всех нас свозить в Каргопольския пределы и предложить там поселение, ето предлагают попы. Так как там все храмы заброшенны, предлагают все угодья, но тесть уже в Хабаровске, Софоний в Угличе, мне некогда, остаются толькя Герман со Степаном, и оне собираются.

Я позвонил Стерлигову Герману, он приехал, я ему рассказал про Белгород и Тамбов.

– И всё-таки будем пробивать в Белгороде.

– Данила, супер! Савченко хороший губернатор, но будь осторожно, вокруг него много голодных лисиц.

– Вот поетому я тебя и вызвал. Я уже понял, что здесь, в России, надо глаз дак глаз.

– Данила, ето не то слово.

– Вот именно. Чтобы нас не обманули, мне надо найти своёго надёжного компаньона. Мы умеем работать и всё организавывать, но здешная бюрократия нам непонятна. Я хочу создать такоя, чтобы мы спокойно работали за стеной, а наши компаньоны всё администрировали и охраняли нас.

– Супер, Данила, супер!

– Вот и я думал о Якунине Вадиме Сергеевиче, он интересуется о нашим переселенье, вы ето знаете, вот и я хотел ему предложить.

– Супер, Данила! Но Вадим с удовольствием возмётся за ето дело, но попасть к нему нелегко, у него важных делов очень много, и, чтобы к нему попасть, надо что-нибудь конкретно. Давай добивайся, когда добьёшься что-нибудь документально, тогда недолго позвонить Вадиму. У меня окро́мя Вадима ишо два-три человека есть, что интересуются вашей историяй. Давай добивайся, потом решим. Да я был бы пресидентом, я всех бы староверов устроил бы, ето клад российской, была бы большая польза России. Ну так, Данила, я пошёл, давай бейся.

Он ушёл, Герман говорит:

– Ето болтун.

– О, ты, Герман, далёко ошибаешься! С какими людьми Стерлигов знатся! – И когда мы с нём съездили к нему в гости, я почувствовал в нём много весу, и он очень важный в жизни.

К нам приходит старый приятель, Иван Бойко, с нём познакомились на конференсыи, он Наташин фотограф. Он проздравил нас с переселением, пожелал нам доброго начину и сказал:

– Я хотел бы вас познакомить с однем человеком, оне тоже с Алтая, он для вас может оказаться очень важным, и знаю, вы для него можете оказать тоже интерес.

– Да, интересно, охота бы познакомиться.

– Хорошо, я организую встречу.

– Давай, жду.

Вечером звонит:

– Данила Терентьевич, завтра в час дня я к вам заеду и поедем вместе.

– Хорошо, договорились.

На другой день он приходит, я собрался, Герман ляг отдыхать, говорю:

– Степан, пожелаешь идти?

– А что, можно?

Мы доехали до метро «Молодёжна», выходим, Иван говорит:

– Вот етот торговый комплекс – ето его.

Мы заходим на второй етаж, нас встречает смуглый, средних лет парень, весёлой, разговорный, ласковый, повёл нас в ресторан восточный кухни, мы сяли, но кушать не стали. Я объяснил почему, он одобрил нашу воздоржность, пошёл разговор.

Оказывается, его предки с Алтаю, но оне молоканы, мать его Иванова. «Да, ето наши». Отец Байрамов, азеребайджанин, а его звать Руслан Фаталиевич. Етот парень поразительно ловкий, с нём очень легко обчаться. Он у меня всё расспросил, я всё рассказал.

– Но молодсы! И Белгород – одна из выдающихся областей, и Савченко молодес. Там у вас пойдёт, но будьте аккуратне.

– Руслан Фаталиевич, а вы чем занимаетесь?

– Мы – вот торговый комплекс имени «Трамплин», доржим гостиницу, но у нас проект – строим деревню, называется «Етномир», на восемьдесят гектар. Хочем построить етнический мир, со всего миру, где со всего мира будут разные культуры, выставки, встречи, конференсыи, справляться праздники и свадьбы, – дружба народу.

Мня ето поразило.

– Руслан, хто тебя ето надоумил придумать?

Он смеётся:

– Ето всегдашная мечта – объединить дружбу мира.

– Руслан, я восхищаюсь тобой, ето для меня драгоценность, я всегда мечтал о таким деле и теперь вижу: ето осуществляется. Но, Руслан, ты молодес, ето философскоя дело, ты подумай, сколь у тебя произойдёт событияв со всего мира, и ето именно в России, третяй Рим, а Россия – ето резерва всего мира, и она была выключена на сто лет.

– Данила, как ты ето всё знашь?

– Руслан, мня всё интересует.

– Ну молодес, Данила.

У нас с Русланом пролетело четыре часа незаметно, он познакомил нас со всеми своими, с кем он работает, ето хорошая, порядошная группа, свои юристы, бухгалтерия, охрана, Руслан пресидент, благотворительный фонд имени «София». Повёл нас по своим офисам.

Тут подошли группа певцов с Красноярска, ето етния ненсов одна женчина пожилая, и три девушки, и ихний репрезентант, играют на таких аппаратчиках, что ложут в рот. Руслан попросил, чтобы оне нам сыграли, и оне начали играть. Но ето поразительно красиво, даже мурашики бегают по телу. Ето не музыка, а природа: стук копыт лошадей, бегут лошади по лесу, листьи шевелятся, пташки поют, звери кричат, шорох в лесу стихает и снова начинает, наконес копыты стукают и лошади выходют из лесу. Я сколь восхищался, и мне подарили диск етой замечательный группе. Руслан предложил свои услуги, дал визитку: «Вдруг что – приходи, поможем». Мы с нём расстались как хорошия друзья.

Я еду, ликую и Ивана благодарю за такоя знакомство, он смеётся и говорит:

– Я думал, чем бы вас порадовать, и придумал вас познакомить с Русланом, он очень популярный человек и добрый.

Мы с Иваном тоже попрощались, идём со Степаном, я у него спрашиваю:

– Ну и как ты понял Руслана?

– Да нормальный человек.

– Ех, братуха-братуха, с етим человеком хоть куда можно, ето филосо́ф, вот посмотришь, что мы с нём будем работать вместе.

– Да не блажи!

– Я не блажу, а ето правды.

Степан с Германом уехали в Каргопольские пределы с Корыткиным и Курлыкиным на десять дней. Я у Ольги Ровновой занял десять тысяч рублей и познакомил её с Москвиным, и отправился в Белгород с наставлениям Москвина.

 

9

Там меня уже ждали, я зашёл в администрацию, позвонил помощнику губернатора, мня пропустили. Я Картавенке доложил, что пришёл договариваться, он известил губернатора, сказал: «Подожди». Я уже приготовил начин проекта и попросил Линизу Талгатовну, чтобы всё ето напечатали и поправили, так как я малограмотный и мог сделать ошибку, поетому обратился к Линизе Талгатовне. Отселе её называю Еленой Талгатовной, она грамотна и детальна, с етого дня я её упросил, чтобы мне помогала, она с удовольствием взялась за дело и все мои планы вела, где подсказывала, где поправляла и все мои презентации готовила. Я дома решал, писал и ей отдавал. На етот раз у меня всё была готово.

Губернатор принял как своёго, и на етот раз был в присутствии начальник АПК Родионов Владимир Яковлевич и его помощник Севальнев Алексей Анатольевич. Я подал Евгению Степановичу начин проекта. Запрос – пять тысяч гектар земли между Кошлаково и Никольско, три гектара под каждый дом.

– Три гектара под дом – зачем столь?

– Мы будем строить по современной технологии и по моде южных стран, чтобы был дом, все удобства, парк, сады и огород. Заниматься будем зерновыми посевами, скотоводством, птицеводством, рыбоводством, фруктоводством, ягоды, овощи, рукоделие, мебельные поделки, культура, спорт, все болоты превратить в рыбники и парки для туризма.

Евгений Степанович всё ето оценил, дал добро и сказал начальнику АПК Родионову, чтобы ехали на место и смотрели, подойдёт ли ето место, и у меня спросил:

– Что ишо нужно?

– Евгений Степанович, чтобы у нас хорошо шла работа, нам нужен компаньон грамотной, мы умеем работать, но всю бюрократию чтобы вёл компаньон.

– А есть у вас такой компаньон?

– Да, есть на примете.

– Хорошо, нет проблемы.

– Евгений Степанович, спаси вас Господи.

– Да не за что. Что нужно – приходи.

– Спасибо.

Мы с Родионовым Владимиром Яковлевичем пошли в АПК, он звонил главе Шебекино, решили через час встретиться возле разъезду Шебекино и Кошлаково. Я позвонил Тарасову Фёдору Васильевичу, и мы все через час встретились на развилках. Познакомились с главой Шебекинского района, ето Бузычкин Александр Николаевич, с нём начальник сельского хозяйства Селютин Виктор Фёдорович и агроном Рубаненко, старик, ну и наш Тарасов – все улыбаются, приветствуют. Поехали смотреть место, где я выбрал в первый раз. На месте пришлось показать, где будет деревня, каждый предлагает свою идею по-разному, но я никого не слушал, стоял на своим и думал: «Не вам жить, а нам. Буду делать по-своему, знаю, что губернатор поддоржит». Оне видят, что я твёрдо стою на своём, согласились.

Поехали показывать школу и моленну. Посмотрели: моленна стоит на горке, и вряд школа. Я им подсказал: «Школа и моленна у нас будет своя». Оне переглянулись, ничего не сказали. Бузычкин Александр Николаевич пригласил на круглый стол в Шебекино, мы поехали. А Родионов Владимир Яковлевич вернулся в Белгород и наказал мне, чтобы в обратным пути я зашёл к нему с результатом.

Бузычкин Александр Николаевич собрал круглый стол, познакомил меня со всеми: УФМС – Кутергин Андрей Васильевич, служба безопасности – Яковенко Павел Иванович, помощник главы – Яссенко Юрий Петрович, депутат – Тарасов Фёдор Васильевич, начальник сельского хозяйства Селютин Виктор Фёдорович. Глава объяснил о нашим переселении, все проздравили, пожелали доброго успеху.

– Наш губернатор дал добро, и мы доложны помогчи нашим соотечественникам. – Бузычкин много чего говорил, он хороший политик, но безбожник, мне он не понравился.

Отселе что мне нужно – моя связь Яссенко Юрий Петрович, по безопасности – Яковенко Павел Иванович, оформление документов – УФМС Кутергин Андрей Васильевич, по земле – Селютин Виктор Фёдорович, и каки́ советы – наш депутат Тарасов Фёдор Васильевич. У меня спрашиват глава:

– Когда думаете начать дело?

– Со дня.

– Хорошо, давайте будем помогать.

Кутергин сказал:

– Данила Терентьевич, зайди ко мне.

– Хорошо. – Я всех поблагодарил, и Яссенко Юрий Петрович подвёз меня в УФМС.

Меня стретил Кутергин Андрей Васильевич, у него чин подполковника, дал команду, чтобы меня прописали, но прописаться пока некуда. Тут известили с Белгороду, чтобы мне явиться в областную УФМС, там мня ждут срочно. Кутергин Андрей Васильевич – на ихней машине повезли в Белгород, а Яссенко Юрий Петрович дал мне визитку и наказал: «Что нужно – звони».

Мы приехали в Белгород прямо в УФМС, Кутергин ушёл, сказал: «Подожди», минут через двадцать вернулся, говорит: «Пошли». Заходим, мале́нькя подождали, нас заводют в приёмную начальника, он нас принял, Кутергин Андрей Васильевич извинился и сказал: «Жду вас у себя». Начальник представился, ето Нерубенко Сергей Фёдорович, полковник внутренной службы УФМС. Он мня посадил, проздравил с переселением и стал говорить:

– Данила Терентьевич, вас когда-то вывезли из России ваши деды́, вы много лет где-то проживали, но ваше сердце вам подсказало вернуться на историческою родину. За то вас благодарим, за патриотизм, и желаем вам наилучшего успеху. Данила Терентьевич, мне поручёно от Евгения Степановича, чтобы вас обслужить. Мы вас обслужим и покажем всё, что нужно, на тебе всё обкатам, а следующих будешь сам обслуживать, мы не можем за каждым ходить, у нас своих делов хватает. Но, Данила Терентьевич, ведь вам родина нравится? – Я хотел одобрить, но он дал знак молчать: – Данила Терентьевич, вы её любите, и она вас любит, вы не здря сохранили все традиции, за ето родина вас благодарит и принимает как родных. Но, Данила Терентьевич, ты для России являешься как зеркало, что покажешь – то и будет. Покажешь до́бро – значит, все вы до́бры, покажешь недо́бро – значит, все вы такия. За вами все будут наблюдать, и чем больше ты сделашь для своих, тем боле родина будет благодарить тебя. Старайся на всё смотреть детально, не делай ошибок, а мы вам желаем толькя добро. Добро пожаловать на матушку-родину, Данила Терентьевич.

Он мня так поразил, у него такой глаз пронзительный, чувствуешь, что он наскрозь тебя видит, как-то даже неловко. Я его крепко поблагодарил. Он меня познакомил с Аллой Димитриевной – начальник УФМС по оформлению документов, и наказал ей:

– Поручаю тебе всё, что нужно для оформлению документов для Данила Терентьевича и его переселенсов.

Она пригласила меня к себе, мы приходим, она дала мне свою визитку, спросила:

– Когда нашнёшь?

– Найду, куда прописаться, и нашну.

– Хорошо, когда будешь готов, приходи.

– Хорошо. Большоя вам спасибо за всё.

Стоял я в храме у Александра Егоровича, стал спрашивать:

– Надо бы найти, где жить, и прописаться в Кошлаковом.

– Дай я подумаю. Подожди, Алёшина тёща с Кошлакова.

Он позвонил Алёше и спросил про дом, где жила тёща, Алёша ответил: «Дом пустой» и пообещался поговорить с тёщай. Вечером приезжает в храм с новостями: «Дом пустой уже пять лет, ежлив понравится – пускай заходют и живут, но там всё зарошше и заброшенно».

На другой день Алёша и тёща повезли меня в Кошлаково. Приехали, дом оказался в сентре, возле остановки автобуса, и от школе двести метров. Правды, всё зарошше, дом ничего – маловатый, но жить можно, свет, газ, воду надо подключить.

– А сколь за аренду?

– Нисколь. Живите и берегите.

– Но спаси Христос вам.

Поехали в Белгород, прописали меня, я известил Яссенка Юрия Петровича, что через неделю будем здесь, надо за сыном съездить, он пожелал доброго возвращения, попросил, чтобы известить его, когда приедем. Я Алёшу поблагодарил за всё, также и тёщу. До поезда оставалось ишо пять часов, мы ето время провели с Еленой Талгатовной. Она осталась очень довольна, что всё так хорошо получилось, но говорит:

– Будь аккуратне, я етому ничему не верю, ты ишо не знашь наших чиновников. Рази ежлив сам губернатор будет контролировать, тогда, может, чё-нибудь будет. Ну хорошо, передавай все новости Лидии Ивановне.

– Ну, спаси вас Господи за всё, мы через неделю тут.

– Хорошо, часливого пути.

Ишо три часа в запасе. Я вернулся в храм, мы стали с наставником беседовать. Я спрашиваю:

– Сколь время уже наставником?

– Да уже два года, и так получилось, что самому интересно.

– Почему?

– Я офицер в отставке, пришёл со службе, прослужил двадцать лет. Мои родители – староверы из Кошлакова, оне давно уже умерли. Вообче в Кошлаковом девяносто процентов – ето Тарасовы. Я вернулся со службы, решил нанять панихиду, пришёл молиться – одне старушки. Попросил помолиться панихиду, а оне мне говорят: «А вот и наш наставник!» – «Какой я вам наставник, я солдат, да ишо без бороды!» – «Ничего, отро́стишь, научим, и будешь наставник». Я внимания даже не взял, но оне не попустились, давай сговаривать меня. «Да хто такого наставника поставит?» – «А ты согласись, а остально мы всё сделам». Пришлось согласиться. Оне сообчили в Санкт-Петербург, там центр наставников, оне сообчили и попросили Розанова, главного наставника поморсов, чтобы меня поставили в наставники. Нас вызвали, мы поехали – я и две свидетельницы, нас приняли, всё выспросили, заставили сходить на покаяния. Я сходил, мня огласили, и к обновлению к нашему храму меня приняли и благословили на наставника. Вот и служу.

– И много у вас прихожан?

– Да, много, приезжают с разных деревень, ето свыше двести человек, но работы много – то крестины, то венчания, то похороны и панихиды, едва поспеваю.

Теперь понятно, почему у него уловки все военны, а не духовны. И ишо одна заметка. У нас обычай у наставников всегда просить прощение и благословение, и нам отвечают: «Бог простит, аминь, Бог благословит», а он отвечает: «Прощаю и благословляю». Ето уже по-никониянски: прощает один Бог. И всё у него делается с небрежением, и за всё берёт дары.

 

10

Еду на поезде и задумался, что говорил Нерубенко. Значит, являюсь ответственностью за всех переселенсов-староверов. Да, ето чижёлоя дела, как за всех дать гарантию? У нас всяки разные есть, и за всех гарантию нельзя давать. Ну что делать, придётся браться за дело сурьёзно и просить губернатора поддоржки толькя о которых могу дать гарантии.

Я Стерлигову Герману уже два раз звонил и просил встречи с Якуниным Вадимом Сергеевичем, но Герман на все ети запросы отвечал: «Принеси документы на землю, тогда будет встреча, а то сулят, а ничего конкретного нету. Добейся чего-нибудь конкретного, тогда позвони мне». Думаю, что делать? На каким уровне начинать – по-бедному, по-средняму, по-богатому? Всё зависит от проекта. Но, смотря на программу, надо начинать по-богатому. Но для етого надо хорошего компаньона.

Приезжаю в Москву, встречаюсь с Лидияй Ивановной, всё докладываю. Она довольна.

– Но, Данила, не верь, надо посмотреть, насколь ето будет правда. Поетому надо контролировать и часто об етим писать в газетах, ето здесь в России четвёртая сила. А ты уже видал газету?

– Да нет.

– Вот она, – и отдала мне два екземпляра, и наказыват: – Показывай её всем чиновникам.

– Но Лидия Ивановна, я етого не могу сделать, я не люблю хвастовать и показывать: «Вот я какой!»

– Данила, ето тебе будет двери открывать. И знай, что чичас пойдут разные интервью, и будь аккуратне, могут настроить столь делов!

– Да, Лидия Ивановна, не заботься, все интервью будут согласованы с вами.

Лидия Ивановна попросила мня, чтобы я встретился с представителям духоборсов, и узнать, какия у них обстановки. Да, интересно узнать.

Мы встретились с представителям, ето Гончарова Люба, и она мне рассказала, что им очень трудно пришлось, много сулят, но ничего не испалнивают, и коя-как добились построить свои дома, не отходи ни шагу. От Лидии Ивановны она имеет большую силу: «У нас благодаря её исполняют, без неё не знаю, что было бы».

Прихожу в храм, Степан с Германом уже вернулись с Каргополю. Степан рассказыват, что им там не понравилось. Очень холодно, всё заброшенно, люди мучутся, беднота, даже у людей коров нету, а волков множество, собак прятают от волков, а то всё пожирают. Рассказывают, спрятали собаку на второй етаж, но волк забрался по приступенькям и съел собаку. Население очень приглашают к себе, чтобы прикочевали к ним, но там заняться нечем, условия не позволяет. Поп, который ждал их, предлагал храм, землю, дома, но наши ребяты не насмелились.

Звонит Лидия Ивановна и спрашиват Германа.

– Да, он здесь.

– Можешь ему трубку передать?

– Да, конечно.

Берёт трубку Герман:

– Что такоя? Герман говорит. Да, он наш представитель, и мы ему доверяем, толькя он может такой проект продвинуть. Беликовы? Да оне нихто, мы с ними никакого отношения не имеем. Да, так точно, у нас Данила, а больше мы никого не признаём. Ну хорошо, пока.

– Герман, что ето такоя?

– Да Светлана Беликова разорятся, что ты болтун, никакого переселение не будет, и льёт чё попало.

– А что оне про меня могут сказать? Оне со мной не жили и ничего не знают, но хто-то заботится, палки в колёсьи ставют.

– Да, ето правды, уже началось.

– Мужики, я думаю об своей семье и ради них всё ето делаю, а вообче-то мне нихто не ну́жны. Сами знаете, сколь я уже пережил от етих фанатиков, и сколь ето будет?

– Да ты не переживай, а действуй.

– У меня в США сила большая. И правильно проект разработать – народ возьмёт вниманья. Знаю, многи интересуются вернуться на родину, но надо разработать хоро́ша условия.

Я Лидии Ивановне позвонил и сказал:

– Вы мне говорили, что здесь в России две башни политически, у нас так же: одне за Россию, другие против России. А Беликовы меня не знают, и я их не знаю. Был я у них и ночевал, и оне у нас были, но мы друг друга не знам. Чтобы знать, надо с человеком прожить и съесть куль соли. А ети плевки – ето фанатиков, но их малая кучкя.

Москвину тоже пришлось всё объяснить, и добавил:

– Ишо немало будут бросать палки в колёсьи.

– Да, Данила, не переживай, всё будет хорошо.

Я у него попросил совету о хорошим компаньоне, и даже ему предложил. Но Москвин сказал: «Нам невозможно, своёй работы хватат». Я у него занял ишо десять тысяч рублей, и думаю: как ето всё буду отдавать? Но начал дело – надо биться.

Мне звонют с ЕНТВ-канала теле, просют интервью. Говорю:

– Вот телефон Лидии Ивановны, договаривайтесь, потом звоните. – И я тоже позвонил Лидии Ивановне, она:

– Ничего, дай интервью, я уже наказала корреспонденту. Но ты говорил, что Софоний уже посадил картошки в Угличе?

– Да.

– Но ето же интересно, парнишко пятнадцатилетний без отца, и уже посадил картошки.

– И что ето значит? Оне все у меня вырашены так. Бывает, месяц-два меня дома нет, но знаю: дома порядок. Так ро́стим, и Марфа заботится.

– Но чичас молодёжь не хочет работать.

– А ето воспитание значит.

– А ты когда за сыном поедешь?

– Завтра утром.

– Хорошо, я договорюсь, чтобы интервью было именно в Угличе на картошке и с Софониям.

– Нет проблем.

И корреспондент звонит:

– Утром заедем за вами и едем вместе в Углич.

Утром рано выезжаем в Углич. Иван Сагнак корреспондентов даже в ограду не запустил. «Ето всё бесо́вскоя дело», – сказал. Я за всё его поблагодарил, и мы уехали на картошку. Софоний расчистил, нанял трактор, землю приготовил и посеял сорок пять вёдер картошки, Иван Сагнак ему помог. Корреспондент заснял, взял с нас интервью, и мы с ними вернулись в Москву.

А вечером мы все уехали в Белгород.

 

11

Взяли ключ от дому в Кошлаково, всё расчистили, дом вымыли, поправили, можно стало жить. Я позвонил Яссенко Юрию Петровичу о оформление документов, Юрий Петрович сказал: «Организую всё и позвоню». Герман нервничат:

– Надо скоре всё оформить, нам время нету, у нас встреча с родственниками в Томске, а ето далеко. Давай, Данила, начинай, оформляй нам документы.

– Герман, не нервничай, нам без администрации не обойтись. Слухи идут, здесь везде тиранют.

– А что, сидеть, что ли?

– Но нам же позвонют!

– Когда я не хочу ждать?

– Ну хорошо, утром начнём.

У меня была памятка, что надо собрать для УФМС: ето переводы паспортов, административная комиссия, комиссия о здоровье, ВИЧ-анализы, фотографии, сертификат о несудимости, прописка. Мы утром всех прописали, сделали перевод паспортов, фотографии. На друго́ утро пошли в больницу. Нас послали заплатить пошлину, мы заплатили, вернулись. Везде очередь, народ нервничат, обслуживание плохо́, везде бурчат, как собаки на привязи. Дождались очереди, нам говорят: «Не тут», и с такой наглостью посылают в другу́ больницу. Мы сходили: и там очередь, ета же история, гау-гау, послали обратно. Я сказал: «Герман, хошь – делай, а я буду ждать звонка».

Вечером Юрий Петрович звонит: «Завтра утром будьте в администрации в восемь часов». Мы приехали, Юрий Петрович сводил нас в административною комиссию, нам вычитали законы, поприветствовали и приняли по квоте. В Белгороде в год губернатор выдаёт квоты для переселенсов, и у него свои программы, и оне очень обширны, он не нуждается государственными программами. После комиссии пошли в больницу и за два часа всё прошли. Где нас гнали – обошлись как с родными. Я рассказал Юрию Петровичу, как с нами поступили, он ответил: «Да, у нас в етим проблема, не хочут обслуживать». А с Юриям Петровичем везде без очереди, как по маслу.

– Ну вот, Герман, видишь, как всё делается?

– Да, – смеётся.

Мы всё собрали, сдали в УФМС в Белгороде, там Алла Димитриевна поручила начальнику, полковнику Беспаловой Елене Николаевной. Она дала мне свой мо́бильный телефон, и я всё через неё делал без очереди. Приходишь, звонишь, и сразу вызывают. Но посмотришь, как переселенсы страдают, – ето жутко, издею́тся как могут, народ месяцами страдает, чтобы получить результат. И зачем ето всё? Скажите да или нет, и всё. Я стал спрашивать, почему так: мы без очереди, а все остальные – очередь?

– Не знам, такой распорядок губернатора.

Но я всё равно своего добился, узнал, что такой категорияй в России нуждаются, поетому власти идут навстречу.

Степан с Германом собрались в Сибирь. Степан плачет: деняг нету, и неохота вёртываться домой с пустыми руками. Я ето хорошо понимаю. Ну что, пришлось ему дать пять тысяч рублей, хоть у самого тоже ничего не осталось. Оне уехали в Сибирь.

Начальник сельского хозяйства в Шебекине Селютин расспросил, чем хотим заниматься сначину, я рассказал. Но как-то непонятно: он всё оттяга́т. Что делать? Я позвонил депутату Тарасову и рассказал, что Селютин для меня какой-то непонятный, я не вижу в нём никакой перспективы для нас.

– Данила Терентьевич, вы не ошиблись. Ети все земли Дудникова, их шестьдесят тысяч гектар, а Селютин работает Дудникову.

– А хто он такой?

– Да жулик, бывший председатель колхоза. Он нахватал земли, а сам её не обрабатывает путём. Но ты, Данила, бей на Белгород, там всё решат, всё у губернатора в руках, что он скажет, то и будет. Бузычкина тоже бойся.

– Да, я также понял. Благодарю вас, спаси Христос вам, Фёдор Васильевич.

– Что нужно, звони.

Я поехал в Белгород, зашёл в АПК, зашёл к агроному Кузнецову Юрию Андреевичу, стал спрашивать, как начинать оформление земли:

– У меня мале́нькя не получается, а порядки не знаю, и Селютин не тянет и не везёт.

– Данила, я тебя хочу материть. Я тебе показал наилучшия земли – нет, ты поташшился в свою Шебеку. Сам выбрал, теперь я не могу ничего сделать.

Он вызвал Севальнева, передал меня к нему, он пригласил в свою контору и стал спрашивать, что нужно. Я объяснил, что Селютин не тянет не везёт.

– Да Селютин здесь нихто. Что губернатор скажет, то и будет. Ты чётко проект сделай, что нужно, и приходи, мы всё решим.

– Но я сам не знаю, на какой уровни начинать, и мне необходимо нужон компаньон здешный, чтобы мы спокойно работали.

– Ну вот когда решишь, приходи.

– Хорошо, большоя спасибо.

Звоню Руслану, всё объясняю и приглашаю работать вместе. Ему идея понравилась, и он говорит:

– Данила, ты можешь приехать в Москву?

– Да, конечно.

Я приезжаю, мы стали решать. Я говорю Руслану:

– Нашим старообрядсам надо показать чем ни больше, тем лучше. Сумем показать большой проект – сразу будет внимание, потому что наши старообрядсы хоро́ши бизнесмены. И тянуть не надо, за год ето всё показать, хотя бы хорошей начин. Многи поедут смотреть.

– Да, Данила, ето правильно. Мня ето интересует, и у меня есть хорошая связь с чиновниками и с разными министрами и губернаторами, я могу помогчи старообрядсам не толькя в Белгороде, но и в разных областях.

– Давай ето организавывать вместе.

– Хорошо.

– Но у меня ишо может быть компаньон, ето тоже свой, хоть не нашего согласия, но старообрядсы.

– Данила, не торопись. Начнём, а там видать будет, что нужно.

– Но, Руслан, ежлив я организую встречу с губернатором, поедешь?

– Конечно, обязательно. Данила, я вижу, что ты лишно доверяшь властям.

– Но у нас в Южной Америке так ведётся. Там трудно добиться «да», но, ежлив сказали «да», значит, всё будет.

– Нет, здесь не так. Здесь много сулят, но ничего не исполняют. Ишо едва ли согласятся, чтобы мы с вами работали, им невыгодно, чтобы посторонни мешались.

– Дак ето же дело благородно, что мы начинаем!

– Чиновникам ето неинтересно, им интересно, как больше украсть деняг.

– А где тогда патриотизм?

– Забудь ты про ето, оно у них в кармане.

Руслан познакомил меня с представителями, Калужеской областью, оне тоже приглашают старообрядсов, и даже помянули княгиню Морозову – старообрядку, зака́зненну никониянами. И свозил меня в Боровск, где строит «Етномир». Да, ето неоценимый проект, уже работает. Но ето толькя начин. Я Руслана познакомил в МИДе с Поздоровкиным Владимиром Георгиевичем. С Русланом решили: как толькя организую встречу с нашим губернатором, он сразу приедет. Перед отъездом Руслан спрашивает:

– Данила, как ты в деньгах?

– Да скудно, Руслан.

– А что молчишь?

– Да неудобно.

– Нет, ето неправильно. Ты берёшься за такоя дело, везде расходы, и ты должен действовать. Вот возми пятьдесят тысяч рублей, а там видать будет.

Я был рад, что с таким долговидным компаньоном имею честь работать, и вернулся в Белгород.

 

12

Известил помощнику губернатора Картавенко Николаю Васильевичу, что имею компаньона, своего, с Алтая, откуда наши предки, надо организовать встречу с Евгением Степановичем, вести договоры.

– Хорошо, я организую и тебе позвоню.

– Большоя спасибо.

– Что нужно, звони.

Софоний уже землю приготовил, я на рынке купил рассады, и насадили огороду.

Я изредка звонил в Уругвай Марфе и всё извещал, как у меня дела идут. Но оне меня торопили:

– Надоело жить однем.

– Терпите и молитесь, скоро все будем вместе, будьте готовы.

– Но у нас тут несчастья.

– Что случилось?

– Андриян в тюрме.

– Ишо не лучше! Почему?

– Он перевёз одёжу на лодке, и их ждала полиция тайно, закричали «Стой!», он развернул лодку и убежал, но машину забрали на берегу. Он на другой день ушёл сам в полицию, его посадили и допытывают, но он не сознаётся. Ему подбросили писмо: ежлив сознатся, его убьют в тюрме наркоманы.

– Дурак, сколь говорил ему: не связывайся ты с полицияй! Нет, не слушал, вот теперь учись, шибко много знаете. Что теперь делать? Мне его надо здесь необходимо, он ответственный, вся надёжда была на него.

– И ишо новость: Танькя приехала, собирается с нами в Россию.

– Слава Богу, ето хорошо.

– Тут мы собрались: мама, Петро с Агафьяй, Василий с Ольгяй, Андриян с Неонилой, с Боливии все Мурачевы, и ишо некоторы собираются, но смотрют, как у нас пойдёт.

– Хорошо, будьте готовы. Я веду договоры, и уже всё конкретно. А Андрияна когда посадили?

– Да уже боле месяца.

– А когда выпустют?

– Через месяц или полтора.

– Но дурак же!

– А Илюшка уехал в Боливию.

– Вот етого надо было посадить, но не Андрияна.

Мы часто стречались с Лукьянчиковым Алексеям. Мне он понравился: парень молодой, честный, жена его до́бра, безответна, Катя, у них двоя детей, дочь и сын, живут оне у тестя с тёщай, но очень тесно. Алёша строит себе дом в Белгороде. Я ему предложил работать с нами, он с удовольствием согласился. У него с наставником Тарасовым не сходится, потому что Тарасов, говорит, ничего не разбират, для него и никонияны одинаковы, что и свои. Однажды он Алёше поручил покадить в храме, Алёша покадил, но бритых не стал кадить. За ето он его отставил, и Алёша ждал возможности, чтобы от него уйти.

Алёша познакомил мня со своим дедом, ему уже восемьдесят четыре года, но он ишо шустрой, и память хоро́ша, толькя ноги простужёны. Мы с нём беседовали на разные темы, и интересно: он рассуждает так же, как и мы, но не так, как поморсы. Старик строго всё соблюдает и доржится.

Владимир Перекрестов тоже часто ездит к нам в гости, ето тоже порядошный християнин, но он перешедшай, и доржутся по силе возможности, но по-слабому. У него один сын и две дочери, старша взамужем, она в Волгограде. У Алёши родна́ тётка за Царёвым Григориям, у них пять сыновей, старший Максим, женатый, второй Александра, его женили, но жена его бросила, не захотела жить воздоржно, он остался один. Оне друзья с малых лет с Алёшай, Алёша заботится об нём, как бы его женить, парень ничего, весёлый и ласковый, работает водителям в банке.

Губернатор просил меня, чтобы мы позаботились, утвердили здешных староверов и привели их в порядок. Когда мы с Софониям приехали в Кошлаково, старушки были очень рады и приглашали нас помолиться. Мы с Софониям пошли послушать. Да, у них моленна старинна, но разукрашена иконами, одне старушки – ни мужиков, ни молодёжи. Жалко, вот тебе и староверы. Мы стояли слушали, оне мня попросили, чтобы я прочитал им канон, я прочитал. Потом заставили прочитать поучения, я прочитал. Старики очень довольны и стали очень приглашать. Я думаю: как им помогчи, бедняжкам? Но знаю, что харбинсы узнают – опять мне будет проблема, но мне их жалко.

Через неделю приезжают тесть с Анатолием из Хабаровска.

– Ну и как ваша поездка?

– Да ничего, всё красиво, побывали в дому, где проживал родитель Савелий Килин в последнея время своей жизни.

– Ну и как оне там живут?

– Очень скудно и тесно.

– Ишо где были?

– В Красноярске, у Грипки Филатовной.

– Как она проживает?

– Хорошо живёт, одна себе, всё у ней есть, сразу видать, что работяга, свой дом хорошей, огород, козы, живёт одна себе.

– А что, не взамужем?

– Нет, и не думает про замуж.

– Ну молодес.

– У ней в гостях Берестова Фёдора обои дочери, а мать уехала в монастырь. А вы что думаете, а каки́ твои результаты?

Я рассказал, тесть ликует:

– Так и знал, что всё добьёшься!

Я показал, где будет деревня, и ему понравилось. Я ему чётко сказал:

– Ета деревня моя, и всё будет, как я скажу. Кому не нравится – сразу пускай строют свою деревню, а я не хочу разных фанатизьмов в моёй деревне. Но я обязан всем помогчи, и ето всё исполню, помогу во всем и не помяну ничто, что со мной сделали в Южной Америке. Ты чётко знашь, что я ни в чём не виноват, но гнули как хотели. Пускай и Коля приедет, я всё ему помогу. Как говорится в Святым Писании, «заместо зла сотвори благо».

Тесть ничего не ответил. Я ему рассказал, что ходил помолиться к поморсам и даже прочитал канон и поучение и мне их жалко. Как бы им помогчи? Но тесть мне заявил:

– Тебе ишо мало попало? Не смей больше ходить, а то узнают, тебя отлучут, и мне достанется.

Вот она какая справедливость: падай – нихто не подаст руку, а сколь бы можно сделать добра!

Я тестю помог оформить документы, Анатолий не захотел. Я ему говорю:

– Анатолий, чичас тебе момент всё легко сделать. Когда хватишься, мне время не будет, и потом побегаешь. – Но он не слушал. – А тебя, тятенька, прошу, живи себе спокойно, будь как добрым наставником, с тебя ничего окро́мя духовного не требуется, толькя заботься о своей пастве и веди справедливо. – Вижу, что тесть доволен.

На днях мне известили из АПК, что завтра нашнётся выставка агро – сельскохозяйственная техника, называется «Российскоя поля». Мы поехали на инаугурацию. На выставку приехал министр Гордеев – сельское хозяйство, наш губернатор, преосвященнейший архиепископ Иоанн и Горин – председатель колхоза, выдающийся колхоз во всёй России. После выступление пошли смотреть технику. Боже ты мой, сколь техники, со всего мира! Что толькя здесь нету, одна одной красивше! Но отечественные, российския – вся техника как топором срублена, сразу видать, модель ишо в семидесятых придумана, и всё ишо рубют ету модель. Также и цены: заграничны стоют, а свои дешёвы, гарантия также. Сразу видать, политика в России – восстановить сельскохозяйственный продукт, и есть разные программы для сельского хозяйства. Мы два дня пробыли, я доволен, что всё повидал, приценялся, всё узнавал и спрашивал. Тут и разный фольклор видели, ето надпоминает и нашу историю.

 

13

Звонит Картавенко Николай Васильевич, извещает:

– В понедельник в пять часов вечера Евгений Степанович ждёт вас с Русланом на приём.

Я Руслану позвонил, сообчил.

– Здорово, Данила, я в понедельник буду, готовь разны встречи.

– Хорошо, не заботься, всё будет готово.

Мы с Алёшай стретили Руслана на железнодорожным вокзале утром в понедельник и поехали в администрацию в Шебекино, к Бузычкину Александру Николаевичу. Он нас принял, но со мной он любезной, а с Русланом суровой. Он Руслану чётко дал понять, что оне здесь не нужны:

– Ети земли толькя для переселенсов, и мы им поможем во всем, а посторонни тут не нужны.

Я возразил:

– Руслан приехал, потому что его я пригласил, он свой, и мне надо компаньона, потому что здесь много нам непонятно, мы умеем работать, но хто-то должен разбираться в здешной бюрократияй, поетому нам необходим грамотный компаньон.

– Но пойми, Данила Терентьевич, мы не потерпим, чтобы вас експлотировали.

– Благодарим вас, Александр Николаевич, но нам однем будет чижало, и я всё равно буду стоять на своим. Руслан нас не искал, а я етого искал.

– И что, думаете идти к губернатору?

– Да, сегодня в пять часов вечера.

– Но смотрите хороше́нь, губернатор не потерпит посторонних в експлуатации.

– Ну, благодарим за всё, Александр Николаевич.

– Да не за что, Данила Терентьевич, вся услуга – ето лично вам, и, что нужно, говори и заходи.

– Спасибо, Александр Николаевич. – Мы вышли, я голову повешал и говорю: – Идивот!

Руслан смеётся и говорит:

– Данила, не переживай, всё ето к лучшему. Им неинтересно, чтобы кто-то контролировал за ними, оне знают, что вы здешных законов не знаете, и ето для них выгодно – сделать вас зависимых.

– Да, ето понятно. Но Бузычкин меня настораживат, что-то есть в нём такоя непонятно, в етой улыбке что-то кроется опасно, депутат Тарасов тоже сказал: бей на губернатора.

– Правильно, Данила, для меня он тоже показался какой-то алчный и опасный, но тут зависит всё от губернатора, не падай духом, всё будет хорошо.

Мы приехали к нам, пообедали, тестя познакомил с Русланом, и отправились в Белгород к Елене Талгатовне. Познакомил Руслана с ней, мы рассказали о случившемся, она подтвердила:

– Данила слишком доверяет, ишо не знат наших чиновников. Ты бы, Данила, знал бы, что здесь происходит, я много чего знаю, но нельзя говорить. Да, губернатор у нас порядошный, но вечно он жить не будет. Да ладно, я лишно разболталась. Ну, желаю вам хорошай удачи.

Мы поблагодарили и отправились в администрацию. Нас принял Картавенко Николай Васильевич, повёл к Евгению Степановичу. Губернатор нас принял любезно, я представил Руслана как своего компаньона и рассказал, что ето свои, предки проживали вместе, Евгений Степанович спросил:

– А почему фамилия нерусская? – Руслан рассказал. – Чем занимаешься? – Руслан дал Евгению Степановичу буклеты и подарил книгу – «Сказки сто миров», рассказал о «Етномире», о фонде, гостинице и о торговом комплексе.

Евгений Степанович:

– А почему решил помогчи старообрядсам?

– Одно, что ето свои, ета история меня интересует. Мы познакомились с Данилой, он предложил мне работать вместе, и почему бы не работать с порядошными людьми? Сам видишь, что происходит в России, кому-то надо начинать подымать сельскоя хозяйство.

– Да, ето правда. Ну, Руслан, в чём дело, давай помогать етим благородным старообрядсам, ведь оне вёртываются на родину для блага России. Руслан, ты можешь помогчи? Ну, хотя бы дал им для начину три милливона рублей.

Руслан даже не моргнул и сказал:

– Конечно, могу.

– Сурьёзно? Ето в подарок.

– Нет проблем, помогать так помогать.

– Вот ето хорошо, ты им подаришь три милливона, да я добавлю милливон рублей, вот и оне могут начать работать.

Я возразил:

– Благодарю за такую по́мочь, но мы даром не можем принять ети деньги. У нас закон – или за них молиться, или вернуть. Пожалуйста, дайте строк, и мы их вам вернём.

– Вот видишь как, оне даром деняг не берут. Данила Терентьевич, у вас есть на кого оформить деньги?

– Да, есть, ето местный старообрядес, молодой парень порядошный.

– Ето хорошо, что уже местны старообрядсы интересуются вами.

– Да, Евгений Степанович, их уже человек восемь.

– Вот как? Но молодсы, давайте помогайте и местному населению.

– Нет проблем, Евгений Степанович.

– Ну что, Данила Терентьевич, что ишо нужно?

– Пока всё, Евгений Степанович.

– Что нужно, приходи.

– Спаси Господи, Евгений Степанович.

– Руслан, давай помогай, желаю удачи вам.

– Евгений Степанович, благодарю за искренность, будем помогать и работать вместе.

– Хорошо, пока.

– Большоя спасибо, Евгений Степанович.

– До свидания, Данила Терентьевич, завтра в девять часов утром будь здесь с етим парням, надо оформить деньги.

– Спаси Господи, Евгений Степанович.

Мы вышли, я удивляюсь, что так получилось всё прекрасно, Руслана он принял, теперь мы можем спокойно работать. Руслан смеётся:

– Ну, молодес Савченко, долговидной человек, с таким губернатором можно работать. Ну что, Данила, как себя чувствуешь? Счастливым?

– Ишо бы, конечно, теперь мы можем достать свои семьи и начинать работать.

– Давай начинай. – Алёша нас ждал в машине. Руслан мне посоветовал: – Сделай план, чем будешь заниматься, приезжай в Москву, там подпишем контракт и будем начинать работать.

– Хорошо, всё ето я сделаю.

Время подошло, мы Руслана проводили на поезд, Алёша удивляется, что:

– Такой ловкий Руслан!

– Ето не то слово, ето филосо́ф и долговидный ехекути́в. Ну что, Алёша, предлагаю работать вместе.

– А моя работа как?

– Подумай хороше́нь. С нами ты не рабочий, а партнёр, и мы тебя научим, как работать и руководить. Я должен создать свою силу, честную группу, чтобы обо всём заботились и для всех, и ето дело поручить кому попало нельзя. Так как ты рекомендованной храмом и тебя видать, какой ты есть, поетому предлагаю тебе с нами работать.

– Хорошо, я подумаю.

– Но завтра, Алёша, ты мне нужон, – и рассказал обо всём. Он удивился такому результату и согласился на его оформить.

– А как с банком?

– Не заботься, губернатор всё решит.

Мы утром в девять часов были в администрации у губернатора, Евгений Степанович спросил у Алёши, како́ образования и согласен ли вместе работать с нами. Он на всё ответил и дал согласия работать с нами. Евгений Степанович его проздравил. В присутствии были необходимы лицы и директор банка Попков Анатолий Тихонович, «Райффайзен-банк». Евгений Степанович сказал ему оформить на Алёшу, открыть счёт и положить деньги. До́говор следующий.

– Данила Терентьевич, как вы не согласились взять деньги в подарок, вот до́говор. Взаймы один милливон, три года без процентов и девять лет один процент годовалой. Данила Терентьевич, устраивает тебя?

– Евгений Степанович, спаси Господи за такоя благодетельность.

– Хорошо, работайте себе спокойно.

Директор банка сказал:

– Заходите ко мне в банок чичас же.

– Хорошо, зайдём.

Мы поблагодарили Евгения Степановича и пошли в банок, всё оформили на Алёшу, он удивляется, что так всё быстро сделали, без очереди. Он брал по программе один милливон на постройкю дома и месяцами ходил оформлял, а тут за каких-то два часа всё сделали.

– Алёша, везде так делается. Са́мо главно – суметь постукать в те двери и разгадать загадку. Стукать надо в самый верх. Ну вот, Алёша, думай хороше́нь, будем честно работать, всё будет получаться хорошо и быстро.

– Ну хорошо, я брошу работу, а чем жить?

– Да не заботься, надейся на Бога. Как мы будем жить, так и ты.

Я приехал домой, все мои удачи рассказал, тесть повеселел, стал необычно ласкаться и говорит:

– Ты должен вести контроль всех расходов.

– Об етим вы не заботьтесь, на ето будут бухгалтеры.

– Да, ето правильно.

– Теперь надо узнать, сколь надо деняг на билеты и груз и на кого послать.

– У Надьки есть счёт в банке, на неё пошли, она надёжна.

Думаю, кака́ на вас надёжда после такой жизни с вами? Но я виду не показал. Куда девашься, придётся послать на неё счёт. Стал звонить Марфе, рассказал ей мои удачи и спросил, сколь посылать, она ответила: «Узнам». Танькя просит трубку и говорит:

– Тятя, бойся Василия, ето опасный человек, он уже говорит: ежлив ему всё поручат, то он поедет.

– Тань, ты не заботься, всё будет хорошо.

– Но я предупреждаю.

У Марфе спрашиваю:

– Сорок тысяч долларов хватит?

– Узнам – позвоним.

Через два дня звонют:

– Не хватит, билеты поднялись, и каждый контейнер восемь тысяч долларов.

– Марфа, вам одного контейнера хватит для всех, везите что необходимо, здесь всё есть. Я на днях поеду в Москву и оттуда пошлю деняг. А Андриян как?

– Скоро выпустют, не нашли за нём вины, но ему опасно, полиция страшшает. А его семья едет с нами, он выйдет и приедет за нами.

– Марфа, одень всех детей хороше́нь и купи крепких чумоданов в дорогу.

Мы с Софониям управились с огородом, насадили всего, приготовили земли для картошки, хоть уже и поздновато. Но старушки подсказали, что ишо вырастет, ишо не поздно.

У нас на улице против была лавка, каждый вечер старушки собирались, на ней сидели и рассказывали новости. Нам не надо было покупать газеты: хошь что узнать – сходи побеседовай со старушками. И мы через них нашли дома для переселенсов. Тесть тоже уже жил в своим дому, и оне втроём косили сено.

К нам каждый день приходил Володя, парень сорокалетний, всё любопытствовал. Мне ето не нравилось, но я терпел. Выяснилось, что он работал в безопасной службе, у Яковенко Павла Ивановича. Я со своим проектом не спал ночами, и приходилось иногда заснуть днём. Однажды он пришёл не постучавшись и громким голосом заговорил. Я вздрогнул, и мне стало худо, я ему не вытерпел и сказал:

– Ты зачем так делаешь? Я ночами не сплю, а ты так неаккуратно поступаешь?

Он обиделся и сказал:

– Больше не приду.

– Извини, я не хотел тебя обидеть, но мне худо. – Но он больше не пришёл, ну и слава Богу.

К нам приходил один старообрядец-поморец раза́ два с потребником в руках, тесть присутствовал обои раза́. Нача́л нам проповедовать и спрашивать, каки́ у нас порядки. Тесть ему на все вопросы отвечал, но я вижу, у них дело не клеи́тся, я вмешался:

– А ну-ка, дружок, по-моему, вы окро́мя потребника ничего не признаёте.

– А зачем?

– Как зачем? Правила святых отец – ето основания жизни, Кормча, Апостол, Евангелие, Иоанн Златоуст, Кирил Иеросалимский, Ефрем Сирин, Никон Черногорский, семь Вселенских Соборов, девять Поместных.

Он:

– Зачем ето всё? Вот потребник, можно окрестить, свенчать, похоронить – вот всё, что нужно.

– А уклад жизни, убедить, ублаготворить, приготовить человека, чтобы он сам старался доржаться и соблюдал всё?

– А зачем ето всё? Сходил, исправил, и живи как хошь.

– Стой-стой, у вас есть дети?

– Есть. А что ето значит?

– Много оне всё соблюдают?

– Нет, ничего не признают.

– Ну вот, нечего с тобой беседовать, иди пе́рво образуми своих детей, тогда ходи проповедовать. – Он ишо искал оправданья. – Хватит, полно, исправься.

Он ушёл, тесть:

– Здорово ты с нём расправился.

– А что валандаться? Вы с нём друг другу доказываете, а никакого толку. Совсем простоя дело, он сам сознался, что ничего не знат, но он всех старух хоронит и исправлят. А куда старухам податься, оне и сами ничего не знают. Что, не видите, всё развалено, толькя имя осталось староверов. Старухи помрут, и всё прекратится, молодёжи ето не нужно.

Тесть, Анатолий, Софоний посадили шестьдесят пять вёдров картошки. Я у старушак спросил: «Где можно купить картошки?» Оне сообчили: «В деревне», и моментально нам наташили картошки, нихто не захотел принять деньги, толькя благодарность.

Однажды сижу за столом пишу, смотрю в окно, и что я вижу: заходют четыре парня, головы обриты, на огороды с мешками, и везде оглядываются, быстрым ходом через всехны огороды – и исчезли. Что ето такоя? Вечером подхожу к старушкам, пошёл разговор, дале-боле. Я у них спрашиваю:

– А хто ето молодые ребяты прошли по всехным огородам, у них головы у всех бриты?

– А ето наркоманы. Оне весной ходют бросают семя мака в наши огороды и проверяют, где взошли, а потом собирают и делают наркотики.

– А что молчите, можно заявить.

– Ой, боже упаси, оне за всё отомстят, и даже могут сожечь дом.

– Вот оно как!

– Не здумайте вмешиваться в ето дело!

– Как так? А дети? Откудо оне заражаются наркотиками?

– Ну что поделаешь, но их трогать нельзя.

 

14

Я отправился в Москву к Руслану, приготовил проект для посевах и фруктов. Он у меня спросил:

– Сколь надо деняг?

Я ответил:

– Надо в Уругвай послать семьдесят пять тысяч долларов на билеты и груз.

– А есть куда посылать?

– Да.

– Хорошо, дай счёт банка, бухгалтер всё сделат.

Я пошёл к бухгалтеру, всё оформили, и Марфе позвонил, наказал:

– Деньги берегите, и, когда приедете, отдашь отчёт. Деньги посланы на Надькин счёт, но ето ты в ответе, я их не знаю, разговаривать буду с тобой.

Руслан пригласил на встречу в Москве с вице-губернатором Калуги, в представительстве Калужеском. Встреча была хоро́ша, вице-губернатор Потёмкин, очень порядошный. В присутствии был посёл с Еква́дора и начальник ФСБ. Обошлись все любезно и спросили, сколь старообрядсов в тех страна́х, я сказал: пятьдесят тысяч душ, мне подсказали: семьдесят две тысячи душ.

Я спросил:

– Как знаете?

– По статистикам. Да, интересно. Россия нуждается такой опытной рабочай силой.

Вице-губернатор:

– Я предлагаю съездить в Южну Америку познакомиться и предложить наши услуги и проекты. Данила Терентьевич, а куды вы нам посоветуете сделать встречу?

– В Бразилии. Там хоро́ши посевшики, есть семьи даже сеют до десять тысяч гектар зерна.

– Ого, здорово, ето хорошо.

– Руслан, я забыл тебе рассказать. Чичас я встретился с Ивановскими ребятами в приёмной губернатора в Белгороде. Мне сказал ето Кузнецов, агроном АПК: «Тут ваши ребяты с Бразилии». Я их встретил, их шесть человек, ето Ивановы, Овчинниковы и Ры́жковы, оне ведут до́говор с губернатором Савченкой Евгением Степановичем, ето все порядошны ребяты.

– Вот ето хорошо.

Руслан предложил пригласить с разных областей и краёв губернаторов и важных лиц для етого проекта.

– А когда можно ето сделать?

– Са́мо оптимально – ето до жнитва в январе.

– Хорошо, давайте организавывать.

Все согласились, Руслан взялся за ето дело, у Руслана интерес работать с нашими старообрядсами, любой бизнес. После обчения все дружески расстались, и до встречи. Мы с Русланом вернулись к нему в офис, стали решать, как поступить.

– Данила, чичас губернаторы узнают про встречу со старообрядсами, все наперебой пойдут, ето хорошо. Слушай, а не лучше бы тебе съездить в те страны́ и организовать встречу?

– Идея прекрасна.

– Сколь, думаешь, приедут на ету встречу?

– Думаю, свыше сто человек.

– Да, ето хорошо. Ну, давай думать.

– Руслан, я чётко знаю, что мой проект должен быть большой и на все вкусы. Чем ни больше я покажу старообрядсам, тем лучше будет для всех.

– Данила, не спеши – упадёшь.

– Руслан, думай хороше́нь, по всёй информации, что я имею, надо срочно что-то организовать, и большоя. Уже идут звонки из США, Боливии, Бразилии. Руслан, я не присяду, я чувствую, хто-то мне подсказыват: действуй, и я буду действововать.

– Данила, я уже в мой проект «Етномир» влупил двадцать милливонов долларов, и мне уже чижало.

– Хорошо, я обращусь к Якуниным. Как ни говори, ето свои, и знаю, что оне меня ждут, я им обещал.

Руслану ето не понравилось, но он виду не показал. Я ему говорю:

– Руслан, всем вам хватит, са́мо главно – надо поступать правильно.

– Но ты, Данила, не торопись, поживи с годик.

– Нет, Руслан, ето недопустимо, мне везде надмёком говорят разработать проект для всех. Телевидер и газеты тоже не молчат. Руслан, не тормози, избери себе проект, чем хочешь заниматься со старообрядсами. Тебе и Якуниным хватит.

– Данила, мы с тобой доложны подписать контрак, чтобы работать вместе.

– Хорошо, готовь контрак. Руслан, можешь где-то устроить меня в Москве? А то приезжаю и надоедаю в храме.

– Хорошо, Данила, подумаю. Когда думаешь приехать?

– Я готовлю проект в Минрегион для всех старообрядсов.

– Молодес, Данила.

– Когда приготовлю, приеду.

– Хорошо, жду. Деняг надо сколь-нибудь?

– Да.

– Вот милливон, работай. Когда надо будет, приходи.

– Хорошо. Но, Руслан, пока. – Мы крепко обнялись, и я отправился в Белгород.

А в приёмной у губернатора ето были четверо Ивановских: Павел Сидорович, Самойла Сидорович, Лизар Сидорович – я Лизара не узнал, он обобри́лся, слыхал, что он бросил жену и сошёлся с бразильянкой, – Фёдор Иванович, Овчинников Ларион и Ры́жков парень, не знаю, как звать. Оне долго были у Евгения Степанович, я дождался, и мы пообчались, оне тоже интересуются Россияй, и мы пообещались помогать друг другу информировать. Я вернулся с Москвы, стал узнавать, где они, но оне уже улетели, вот жалко.

Я в дому всё поправил, воду провёл, електрику подключили, газ подключили, взял необходимой мебели, туалет справил. Послал Софония к тестю попросить бензопилу, оне купили нову, но тесть жался-жался, едва занял, и сказал: «Мы её брали не для того, чтобы она ходила по чужим рукам, а брали для себя». Вон оно как: вам помоги – билеты, груз, всех оформи, а вы своё никому. Посмотрю, что будет дальше. И пришлось брать бензопилу свою.

Звонют с Уругвая: не могут получить деньги, банок требует доказательство, откуду ети деньги и зачем. Звоню Руслану, объясняю, он дал команду бухгалтеру, чтобы ето поправил. Звонют с Уругвая: неприемлемо. Иду к помощнику губернатора, объясняю, оне дали команду в банк, и директор всё ето решил. Деньги оне получили, но у них что-то неладно. Василий настаивает, чтобы послать два контейнера, и никого не слушает, ему было поручёно насчёт билетов и грузу, так как в етой группе он боле опытной. Марфа обижатся: Надькя не отдаёт деньги и советоватся толькя с Василиям. Мне ето не понравилось, знаю, что на Василия нет надёжды. Посмотрю, как он заработает доверие, но жалобы поступали. В консы́ конса́х он на своём настоял и послал два контейнера, билет взяли, и осталось двадцать три тысячи долларов, три тысячи долларов оставили Андрияну. Я часто повторял: «Деньги берегите, на ето надо будет жить». Ну вот, оне доложны прилететь 23 августа 2008 года.

К етим числам я приготовил письмо в Минрегион, на главного чиновника Козака, ето было объяснёно о нашем проекте на всех старообрядсов. Зашёл в АПК к Кузнецову посоветоваться: про таки́ писмы губернатор должен знать. Он одобрил мой поступок, позвонил Картавенку Николаю Васильевичу, тот ответил: «Пускай зайдёт ко мне». Кузнецов Юрий Андреевич говорит мне:

– Данила, чем ты угодил губернатору?

– Почему?

– Да потому. Вашим ребятам с Бразилии он не поверил, а тебе поверил и хочет помогчи во всём. Интересно, почему так?

– Не знаю.

– А как у тебя дела с Шебекой?

– Пока не знаю, но вижу, Селютин что-то тормозит.

– Ай, Данила-Данила, драть тебя надо!

– В чём дело?

– Да ничто. Материть тебя надо.

– Но ладно, Юрий Андреевич, я пошёл.

Картавенке Николаю Васильевичу дал писмо прочитать, он прочитал:

– Ого, здорово, Данила Терентьевич, подожди, я покажу губернатору. – Он ушёл, вот нету и нету, приходит и спрашивает:

– Ты когда в Москву?

– Сегодня вечером.

– Хорошо, зайди в пять часов вечера, мы с тобой пошлём писмо в Минрегион.

– Хорошо, я забегу.

Мы всё ето готовили с Еленой Талгатовной, она поражалась, как красиво всё складывается, но видать, чего-то боится.

– Данила, я удивляюсь: никаким переселенсам такого внимания никогда не поступало, как вам.

– Елена Талгатовна, нет, ето не мене́, ето нашей истории, я ето уже всё раскопал. Наших старообрядсов никонияны зака́знили двенадцать милливонов, а советские – неизвестно сколь. И за что? Ни за что. Ты подумай, до революции шестьдесят процентов економического бюджета ето было старообрядческо, а здесь, в Белгороде, семьдесят процентов, сам Евгений Степанович сказал. Поетому трудяг в России надо, а наши старообрядсы везде себя показали передовыми трудягами, и Россия всё ето знает.

– Данила, я етим чиновникам не верю, ты им слишком доверяешь, ты бы знал, как люди здесь страдают. Но, Данила, смотри хороше́нь.

– Да, коя-что вижу. В УФМС, в больницах и любом учреждении государственным обходются как звери, в деревнях шаром покати, ничего нету, всё мёртво и зарошша, ето не от добра. Ну хорошо. Я еду в Москву, делов много насобиралось, надо семью стретить, в Минрегион обратиться, посмотрю, сумею, нет встретиться с Якуниными.

– А Руслан что, обидится? Как ни говори, он ето нача́л.

– Да, он нача́л, но ему ето не потянуть будет. Ежлив он долговидный, то не обидится, я уже ему говорил. Конечно, он удивился, и мале́нькя даже тормозит, но етот проект не должен остановиться, покамесь все идут навстречу. И мне дали понять: у государства деняг много, и инвестиция именно интерес на сельское хозяйство, а у нас – ето са́мы профессионалы, поетому спать не надо.

– Ну, Данила, желаем удачи.

– Спаси Господи.

 

15

Еду в Москву. Звоню Стерлигову Герману, рассказываю всё.

– Данила, супер, молодес!

– Ну что, пора встретиться с Якуниным Вадимом Сергеевичем?

– Да, вот теперь да. Данила, скоро будешь звездой!

– Да ничего мне не надо, оне уже надоели, лезут и лезут хоть сколь.

– А как ты хотел? Ето важные события.

– Но можно же поетапно, но не каждый день одно и то же – так у нас завелось.

– Данила, когда будешь в Москве?

– Завтра.

– И каки́ у тебя дела завтра?

– Мы идём в Минрегион с Лидияй Ивановной, я везу писмо своё и от губернатора.

– Супер! Когда будет время, позвонишь, и мы встретимся с Вадимом Сергеевичем.

– Хорошо, пока.

В Москве встретились с Лидияй Ивановной, пошли в Минрегион, я ей показал писмы и всё рассказал, она восхищалась:

– Ето фантастика!

Я ей рассказал:

– Будем организавывать встречу в Бразилии со старообрядсами.

– Данила, я восхищаюсь. А мне можно поехать?

– Нет проблем, пожалуйста, ведь ето же важно.

– Конечно.

Лидия Ивановна сводила меня в Минрегион, познакомила с важными лицами, мы отдали писмы, оне прочитали, стали спрашивать про проект, я всё рассказал. «Очень интересно, хорошо, будем решать». Мы поблагодарили, вышли.

Лидия Ивановна:

– Данила, твой поступок очень правильный, но в Минрегионе очень шекотливы, но от губернатора писмо – ето твоя гарантия, оне Савченку не обойдут, он играет большую роль в России, его Владимир Владимирович Путин хотел поставить министром сельхоза, но он не захотел.

Звоню Стерлигову Герману:

– Завтра утром я свободен, вечером надо на аеропорт встречать семью.

– Хорошо. Я звоню Вадиму Сергеевичу и перезвоню тебе.

– Договорились.

Через полчаса звонит:

– Завтра в двенадцать ноль-ноль в моим офисе.

– Прекрасно, там встретимся, пока.

В двенадцать часов мы встретились с Вадимом Сергеевичем, я все свои удачи рассказал и писмы показал. Вадим Сергеевич всё ето оценил и предложил:

– У нас для вас три предлога. Один предлог – ето просто профинансировать вам для вашего проекта, второй предлог – что-то вместе с вами работать, а что – просто помогчи. А третяй предлог – ето просто начинать с вами работать.

– Вадим Сергеевич, я избираю третяй предлог.

– Почему?

– Ето очень важно, нам нужны компаньоны си́льны, чтобы нас нихто не мог обмануть и мы бы работали спокойно. Нам здесь ишо много чего непонятно, а интерес за нами большой. Чтобы ошибку не сделать, я вам предлагаю вместе работать.

– Да, вы правильно понимаете, здесь многи захочут подсуседиться. Ну что, давайте работать вместе. У вас номер телефона тот же?

– Да.

– Хорошо, мы сегодня же вам позвоним и укажем, где встретимся.

– Хорошо.

– Но, Данила Терентьевич, извини, у меня много работы, и мне уже пора.

– Хорошо, спаси Христос за всё, Вадим Сергеевич.

– Тебе спаси Христос, Данила Терентьевич, что пришёл. До встречи.

– До встречи.

Подходют часы, еду на аеропорт «Домодедово», через час приходит рейс, а их нету и нету, уже пошти все вышли, смотрю, выходют – ну, слава Богу. Но сбоку подходит свояк Петро. Как так? Мне зло взяло: вечером звонил, что в Канаде, а уже здесь – значит, врёт. Я виду не показал, думаю, разберусь. Стречаю семью с радостью: вот и вам матушка Россия!

– Марфа, почему дети плохо одеты?

– Ладно, потом расскажу.

– А где у вас чумоданы?

– Вот сумки шиты.

Да, что-то здесь непорядки. Хорошо, разберёмся. Все радуются: весь гово́р родной, надпись тоже всё родноя, идут ликуют. Мы груз послали с Василиям на Москвиной машине в храм, а сами на електричке и метром. Приезжам в храм, а там уже приехали из Сибири Степан с Германом.

Я билеты уже купил в Белгороде для всех переселенсов из Москвы, так что сегодня же отправляю всех в Белгород. Звонит Якунин Владимир Димитриевич, племянник Вадима Сергеевича:

– Завтра утром встретиться на метро остановки «Бабушкинской» в девять часов.

– Хорошо, понял, до завтра.

Вечером всех проводил, и Степан с Германом с ними же, позвонил депутату Тарасову, чтобы встретили и увезли в деревню. Он спрашивает:

– А сколь их?

– Тридцать человек.

– Хорошо, встретим и увезём, не беспокойся.

– Спаси Христос.

– Ну, братуха, рассказывай, как ваше путешествие.

– Да, Данила, съездили мы хорошо, но народ страдает, везде беднота, алкоголики, порядков нету. Я не знаю, как вы собираетесь здесь жить, вам не дадут покою местноя население: оне страдают, а вы будете жить? Забудь, такого не может. Я суда боюсь ехать.

– Степан, но в наших страна́х народ заколышился, оне видят всю информацию в Интернете и звонют со всех стран, проект всем нравится. Уж Мурачевы каки́ фанаты, и то собрались. Ты подумай, Селькя и то звонил уже три раза́.

– Данила, я здешным властям не верю, поживёшь – увидишь. Сколь мы ездили, везде обижаются на чиновников. У нас сам знашь, как всё делается, всё по-простому и всё доступно, живи как хошь, никому не нужно. А потом не забудь, ето русски, посмотри на историю и всё поймёшь. В европейских страна́х експлотировали негров, а в России своих – значит, у них нет сердце. Те страны́ живут, а здесь страдают. Были у нашего ро́дства, у Зайцевых.

– Ну и как оне поживают?

– Да не говори, спомнишь, и сердце сжимается, тут не хошь, да сделаешься алкоголиком. Я с ними наплакался, да и всё.

– Степан, когда домой?

– Да уже тороплюсь, надо сеять помидоры, звонил домой, дома непорядки, Александра нервничает. Данила, можешь занять деняг?

– А сколь надо?

– А сколь можешь.

– Две тысячи долларов хватит?

– Хватит.

– Там скажешь Марфе, что я сказал.

– Хорошо, братуха, спаси Христос, не ты бы, что бы я стал делать… Там сидят без копейки, фабрика выдаст, когда посеем.

– Я бы выручил по-настояшему, но деньги чужи.

– Ну, Марфа, через два дня я буду дома. Располагайся и смотри за порядком. Остальным дома найдёны, Софонькя покажет. Ну, прощайте, счастливого пути.

 

16

На другой день утром в девять ноль-ноль на остановке «Бабушкинской» встретила меня машина – шикарной «Мерседес», ето водитель Якуниных. Через десять минут заезжам в ворота, везде стража, всё загорожено, надпись «Лабораториё ПРОТЕК» – вот с кем имею честь работать. Тут вырабатывают лекарства. Да, ето здорово. Мы заходим, нас пропускают, на пятым етажу нас встречает Вадим Сергеевич, ведёт в зало, там уже ждут два парня молодых. Вадим Сергеевич знакомит:

– Вот племянник Владимир Димитриевич, а вот у нас ветеринар скотовод Чиканов Василий Александрович. Ну и так, Данила Терентьевич, видим, что за такоя малоя время ты сумел раскрутить столь важного.

– Да ситуация заставляет, пока идут навстречу, надо успевать.

– Ето верно. Мы видим, в Белгороде губернатор заинтересован вами, ето для него важно, именно переселение нашнётся через него. Но он молодес, долговидный. Поскольку мы знам, с нём можно работать, он порядошный губернатор, и он правильно обратился в Минрегион с писмом, ето для вас большая поддержка. Но знай, что для них мы будем мешаться. Но, Данила Терентьевич, вся сила у тебя, на чём настоишь, будет так. Будь твёрдый, чичас все чиновники будут смотреть на тебя.

– Да, ето я вижу. Знаю, что без вас и без Руслана мне трудно будет.

– А хто Руслан? – Я рассказал, и рассказал, что: – До вас не мог добиться, поетому пришлось обратиться к Руслану. Он интересуется етим проектом, был со мной у губернатора и даже уже положил три милливона рублей на переселение. – Вижу, что им ето не понравилось. – Вам и Руслану хватит, ежлив хорошей проект разработам.

– Хорошо, Данила Терентьевич, ты можешь организовать встречу с губернатором?

– Могу, толькя укажите число. – Оне мне указали через неделю. – Хорошо, я постараюсь.

– Чем будем заниматься?

– Давайте вместе изучать рынок. Но посколь, я вижу, мясо здесь дорогоя, фрукта также, – да всё выгодно.

– Нам ето легко, мы можем вам построить деревню, поставить охрану, чтобы нихто вам не мешал, и следить за безопасностью, поставить вам школу, чтобы учились ваши дети дома и знали, чему учат ваших детей.

– Да, ето будет замечательно.

– Данила Терентьевич, вот Владимир, он будет работать с вами вместе, и все контакты через него, он у меня доверенной во всём.

– Ну что, хорошо, будем работать.

Мы друг друга проздравили с добрым началом, я за всё поблагодарил, и Владимир Димитриевич повёз меня на «Бабушкинскую» остановку.

– Владимир Димитриевич, какоя у вас образования?

– Я юрист.

– А сколь вам лет?

– Двадцать шесть лет.

– Здорово.

Ета машина «Мерседес» – ето его. Мы едем втроём, Чиканов Василий Александрович с нами. Загорел красный светофор, мы остановились, против нас остановилась машина, в ней за рулём сидел кавказец молодой, Владимир увидал и показал ему палец средний и назвал его чуркой. Мне ето не понравилось, а оне захохотали, но я виду не показал. Возле метро остановились и договорились: как я организую встречу, позвоню.

Всё ето я сообчил Лидии Ивановной, Москвину Виктору Александровичу и Руслану. Лидия Ивановна поражалась моим успехам, Москвин Виктор Александрович проздравил и похвалил: «Такой высокий начин», Руслан проздравил и подсказал:

– Ай, Данила, торопишься.

– Руслан, иначе нельзя.

– Данила, я приготовил контрак между нас, ты его хороше́нь посмотри, ежлив тебя устраивает, то подпишешь, а нет – смотри сам.

– Хорошо, я проверю и ответю.

– Данила, для тебя квартира готова, поехали покажу.

– Ну поехали.

– Данила, губернатор Калужеской области не соглашается, чтобы мы приглашали с разных областей губернаторов на встречу с старообрядсами в Бразилии.

– Почему так?

– Потому что все захочут старообрядсов и каждый будет тянуть к себе, и ето нехорошо. Мне приказ, что поедет одна Калуга и разные министерства, и посторонних лиц тоже не надо.

– А как Лидия Ивановна?

– И её не надо.

– Но ето же моя защита.

– Данила, я не могу согласиться, мне уже сказано: посторонних никого.

– А что я скажу Лидии Ивановне?

– А что-нибудь придумай.

– Но я толькя правду умею говорить.

– Ну как хошь, Данила.

– А Якунины? Я лично их пригласил, ето же свои люди.

– Данила, решай сам.

– Да ето очень просто. Когда Калуга поедет, оне уже будут там.

– Да, ето будет правильно, оне будут как твоими гостями.

– Вот именно.

– Хорошо, Данила. Ты можешь приготовить, что может поинтересовать староверов – каки́ предлоги, как лучше поступить?

– Я всё понял, всё приготовлю.

Я ночевал в квартире, квартира хоро́ша, когда-то Руслан сам в ней жил, ето недалёко от его гостиницы. Гостиница шикарная, в тихим спокойным месте для отдыха. На другой день прихожу к Руслану, показываю его контрак и говорю:

– Руслан, зачем такой сложный контрак? Мы привычны к простому и конкретному контракту, а тут вся российская конституция. Зачем ето всё? Сделай боле попрошше.

– Хорошо, мы подумаем.

Мы с нём сходили в МИД к Поздоровкину Владимиру Георгиевичу, рассказали о встрече в Бразилии со старообрядсами, он одобрил и спросил:

– В каки́ числы ето будет?

– В январе 2009 года.

– Хорошо, мы постараемся, организуем поездку. А как у вас дела, Данила Терентьевич? – Я всё рассказал и показал писмы в Минрегион. – Да, ето очень хорошо. А можно ксерокопировать ети писмы?

– Вы их возмите, ето копии.

– Спасибо, Данила Терентьевич, мы видим, ты хорошей авантюрист.

– А как вы хотели? Хто-то должен начать ето дело. Вы сами просили, чтобы я был вам сотрудником по переселению, и я вам уже говорил, я за своих старообрядсов, за правду и готов в гроб ля́гчи. Так как предлагают для переселению хороший проект, поетому я взялся за ето дело, и пора вам признать меня как сотрудником МИДа.

– Но, Данила Терентьевич, ето невозможно, у вас нет гражданства, когда будет гражданство, мы решим. Но ваши старообрядсы доложны признать вас как представителям, вы уже немало для них сделали и ишо сделаете, мы ето видим все. – Заговорили о старообрядсав. – Видать, правильно поступаете.

– Владимир Георгиевич, как умеем, так и поступаем.

– Но замечательно, Данила Терентьевич. Хорошо, мы тоже сотрудничаем, чтобы у вас всё было хорошо.

– Большоя спасибо.

– Ну пока, до встрече.

– И за всё благодарим, Владимир Георгиевич.

– Заходите всегда.

– Хорошо, пока.

Мы с Русланом тоже расстались, я пошёл в храм, чтобы попросить – Андрияна встретили на аеропорте, его уже отпустили, и на следующай неделе он прилетает в Москву. Андрей, старообрядес с Урала, живёт в храме, бывший офицер, хороший парень, он посулился встретить Андрияна и отправить к нам.

Новосёлов Владимир ждал меня, он предлагает:

– Есть один фонд, предлагает землю, технику, скот сколь хошь, оне узнали про ваше переселение и хочут с вами познакомиться и предложить вам свои услуги.

– Но уже поздно, мне пора уезжать, но на следующай раз обязательно познакомимся.

– И ишо я хотел познакомить вас с однем адвокатом, очень важно лицо по переселению, он работал в суду, вам он будет нужон.

– А где он?

– Да тут близко.

– А ну, позвони, может ли он принять чичас же?

Он позвонил:

– Через час встретимся на Преображенской площади.

– Ну что, поехали.

Мы встречаемся на Преображенской площади, ето грузин, бывшей адвокат государственного суда, его уволили. Он к себе не повёз, мы прямо пообчались на площади, и я вижу, он какой-то напужанной, мы нигде не приостанавливались, толькя спокойно шагали, он говорит:

– За нами могут следить. Но мои услуги – ето для вас правозащита, будьте везде аккуратно, время нехороша, и лучше не будет, а толькя хуже. Я своими глазами уже видел новые электронные паспорта – ето ловушка, без етого паспорта никуда, там все данны человека, идентификация, штраховка, счёт банка, права езды, состояние жизни и так далее.

Я говорю:

– Нам такой адвокат нужон, поехали с нами в Белгород.

– Нет, не могу, у меня много работы в Москве. Я вам говорю, толькя будьте аккуратне и никому не доверяйте. Прошу одно, пожалуйста: я вас не знаю, и вы меня не знаете.

– Понял, хорошо. – Поетому не могу назвать его имя.

– Ну что, Владимир, спаси Христос за услугу, мне пора на поезд. Но етот человек интересный.

– Да, он много чего знает.

– Да я уже понял. Ну, пока, как поеду в Москву, позвоню. Организуй встречу с етим фондом о земле.

– Хорошо, я с ними свяжусь и всё объясню, оне вас уже знают по интервью в телевидере и по газетам.

– Ну, спаси Христос тебе за всё. Пока, до встречи.

Иду и думаю: да, что сказал адвокат – ето правда, но во всех страна́х одно и то же, готовится кака́-то сила непонятна, но хто етому поверит, все увлеклись конфортом и модернизацией. Мы сами на себе испытали в Боливии: как дружно начинали, а чем кончилось… Человек пожил в конфорте – никогда не захочет страдать и не будет. Ето те, которы мале́нькя что-то думают, а все остальныя даже слушать не захочут. Я ето уже испытал. Толькя стань говорить о последним времени, становишься враг всем, народ хочут жить, а им предлагают конес. Ето старообрядсы, а про остальных и нечего и говорить. Старообрядсам покажи побольше денешак – вот им и весь Бог, а о последним времени лучше не поминай.

Приезжаю в Белгород, захожу к Картавенке Николаю Васильевичу, докладываю о моей поездке.

– И ждите с Минрегиона ответ прямо Евгению Степановичу.

– Замечательно.

– Наши семьи уже здесь, и передайте Евгению Степановичу: у меня теперь есть ишо компаньон свой, старообрядес, а Руслан – ето часть проекта, а с Якуниными полной проект. Я его буду готовить. Пожалуйста, нам нужна встреча с Евгением Степановичем, я хочу познакомить Якуниных, и презентация проекта.

– Хорошо, Данила Терентьевич, я постараюсь и вам извещу.

– Сердечно благодарю, спасибо.

– Да не за что, Данила Терентьевич, когда что надо, звони.

– Хорошо, спасибо.

Я радым-радёхонькяй еду домой. Слава Богу, всё идёт хорошо, Андрияна отпустили, и он летит уже суда, здесь в России всё слава Богу, всё решатся на вышним уровне, и ето потенцияльно. Но сумеют ли наши старообрядсы ето оценить? По крайным мере, я на ету группу не надеюсь, окро́ме своих детей. Такой проект толькя порядошным людя́м. Ну что, буду смотреть, что делать дальше, я уже чувствую, начались проблемы.

 

17

Приезжаю домой, новостей куча, дома наперебой рассказы.

– Стоп-стоп, не хочу слушать, тихо́нькю сам разберусь.

Ну что, все довольны, что приехали на матушку-родину, особенно тёща ликует, сама не своя. Степан с Германом собрались домой сегодня вечером, говорю:

– Погостите!

– Уже число вышло, надо уезжать.

– Счастливой пути! Ну что, братуха, ты уже всё знашь про наш проект. Как ты думаешь?

– М-м, Данила, не знаю, твоя группа ненадёжна. Сам знашь, Килины лентяи, Петя – ветерок, Василий – ето тип, он уже сказал: ежлив его не поставют главным, он работать не будет.

– Вон как, но, чтобы быть главным, надо заработать.

– А с однеми детями, сам знашь, мало чего сработаете.

– Да, ето я понимаю. Но ничего, всего добьюсь. А ты как?

– Будем смотреть, как у тебя будет получаться. Всё будет хорошо – тоже приедем.

– Ну хорошо, прощай, братуха, мы ишо с вами увидимся, я в октябре еду в Южну Америку организавывать встречу с нашими старообрядсами и здешных властей.

– Ну хорошо, ждём. – И мы расстались.

Когда мы остались наедине с Марфой, я стал спрашивать:

– Ну, рассказывай по порядку и всё подробно.

– На Василия все обижаются, ето идивот, а не человек. Ты сам знашь, я бразильянка, чтобы моё свидетельство рождения заверить в консульстве в Бразилии, он с меня слупил тысячу долларов.

– А почему столь деняг потребовали, чтобы я послал? Вам бы сорок тысяч долларов хватило бы.

– Всё ето Василий настроил, я говорила, чтобы послать один контейнер, как ты говорил, но Василий слушать не захотел, настоял на двух, и Надькя туда же. Ты подумай, одного бы хватило, у нас грузу мало, мы взяли толькя необходимо, весь груз Васильяв да мамин, у Агафье тоже мало, а Василий даже сложил все свои доски и туалет разобрал, сложил.

– Боже ты мой, до чего жадный.

– Ето ишо мало, он когда узнал, что деньги посланы не на него, сколь психовал, но обольстил Надькю, и всё у них было заодно. Вот поетому я не купила чумоданы и детей не одела: оне мне не давали ни копейки.

– Да как так? Я деньги посылал тебе, а не им.

– Ну вот так. Деньги были на счету у Надьки, и оне что хотели, то и делали.

– А сколь деняг осталось?

– Андрияну осталось три тысячи долларов, и осталось двенадцать тысяч долларов, у Надьки три тысячи долларов, а остальныя у Василия, но Надькя сразу принесла, а Василий помалкивает.

– А у Петра с Агафьяй кака́ проблема?

– Да он какой-то непонятный, как дитё. Он был в Канаде на работе, часто просил развод у Агафье и даже страшал её, что у него друга́ жена. Она решила поехать в Россию с нами, потому что он всегда ей изменят и издеётся, часто сулит, что бросит.

– А чем она ему не жена?

– А ты спроси у него.

– А Василий правды хочет бросить Ольгю?

– А ето уже не первый раз, он даже так сказал: «Брошу её в России и уеду в Австралию», и у него там жена есть, он сам хвастовал.

Думаю, ну у меня и группа же, все калеки, а я обещал губернатору толькя порядошных людей. Хорошо, надо хороше́нь подумать, как ето решать.

Я их всех собрал и стал всё подробно рассказывать, что я добился и зачем ето всё.

– Мы первы переселенсы, и через нас пойдёт всё и для всех, я разрабатываю стратегию для всех, но не для себя. Ежлив мы всё хорошо доведём – и нам будет хорошо, проект очень большой, и хватит для всего переселение, так что весь ответ на нас, и мы доложны быть порядошными и во всём чистыми, за нами будут сле́дить, ето мне чётко всё сказано. В жизни у нас всё всяко-разно было, но теперь надо хороше́нь подумать, не о себе, а о своих детей и внучат. То, что мы сделаем, ето всё нашему потомству. Постарамся хорошо сделать – всё будет хорошо, худо поступим – все нам двери закроются. Попе́рво будем друг друга винить, но вдальнейше всё равно признам свою вину, но уже будет поздно.

Тесть стал благодарить за мои труды и предложил:

– Надо создать свой счёт, какой у нас расход.

– Ето уже всё готово, у нас в Белгороде все подсчёты ведут бухгалтерия. А чтобы из вас поставить кого-нибудь на ответноя место, вы мне доложны доказать честность и справедливость, а просто так не могу. Василий, ты занимался посевами с малых лет, предлагаю тебе быть агрономом. – Он заулыбался. – Хорошо, давайте будем советоваться. А как, без етого нельзя, я же вам всё рассказал и вдальнейше всё буду рассказывать и советоваться, ежлив будете себя вести порядошно. Чичас на днях приедут Якунины, и будем договариваться с губернатором о большим проекте. Василий, хочу тебя сводить к губернатору и к стальным властям, чтобы ты знал, за что берёмся. Ето не бла-бла, и сурьёзной проект, чтобы ты знал, за что ты берёшься.

Он доволен, но я думаю: свожу тебя специально, субчик, чтобы ты знал, за что берёшься, и не роптал.

Для всех уже заказано матрасы, морозилки, больше не стал заказывать, потому что у всех идёт в грузу́, а вот посуду и стеклянки надо брать со дня́ и всё консервировать к зиме, а то будет поздно. Завтра же поедем ето всё брать и зелень также.

– Василий, будешь брать на те деньги, что у вас остались. – Он промолчал. – Сколь будем брать банок стеклянных – три литра, один литр и пол-литра? Я думаю, на первый год надо бы боле по-скромному. Когда нашнутся свои заработки, тогда каждый сам знать будет, сколь кому надо, а чичас предлагаю по сто банок три литра, сто банок один литр и по пятьдесят пол-литра.

Василий:

– Сто банок три литра мало, нам надо двести.

– Хорошо, вам двести. На всё ето надо помидор, капусты, луку, баклажанов, персу, чеснока, соли, уксусу, ну и там видать будет, что надо будет. Луку сколь, по три мешка хватит на семью?

Василий:

– Нам пять.

Тесть говорит:

– Нет, господин, всем поровну, будет делиться на душу, как всегда делилось.

Все подтвердили: именно доложно быть так. Василий с лица сменился, но виду не показал.

– Ну хорошо, всё записали, завтра поедем брать. Слушайте, вот Алёша, он наш парень, он хочет к нам перейти, губернатор ему поручил, и мы всё на него оформили. Парень рекомендованной, и мы доложны поступить как со своим, будем и для него всё брать.

Все промолчали, один тесть сказал:

– Да, я был у его деда, он мне понравился, и у меня с нём сошлось, и Алёша вижу, что парень замечательный.

– Ну и как вы, согласны? – Все молчат – значит, несогласны.

Наутро поехали брать посуду и овощи, Алёша мне говорит:

– Вижу, что Василий недоволен, что я с вами.

– Да, я всё заметил, но не обращай внимания, тебя поставил я, и нихто ничего не сможет сделать. Вот, Алёша, нам с тобой надо разработать план, и доложны подобрать честных и порядошных ребят, и администрация у нас доложна быть справедлива и опытна, а на етих я не доверяю: вижу, очень алчны. На Андрияна да, можно положиться, и вот бы Алексей, но ничего, будет переселение, будем подбирать достойных.

– А Андриян когда приедет?

– Да уже должен быть в Москве. Думаю, что завтра приедет.

Всю посуду брал Василий, овощи брали вместе, продукты брали вместе на шесть месяцев. Василий нет-нет да что-нибудь возмёт себе лишнея, я всё замечал, но молчал, думаю: что будет дальше? И всё привезли враз, весь продукт, овощи, морозилки, матрасы. Стали делить, что-то все отлучились, Василий Ольге говорит: «Давай поскорея заберём, а нам про них не нужно». А не видали, что Никитка стоял сзади и всё слыхал, Никитка мне всё передал. Ах ты, штука, тебе ни про кого не нужно, толькя сам про себя, вот и доверь тебе. Дак получается так, что я один думаю за всех, а тут каждый про себя. Я сразу спомнил про Моисея, как он выводил израильтян из Египта и сколь оне ему горя принесли. Танькя говорит:

– Тятя, ето идивот, ты бы знал, как он идивотничал там в Уругвае, ты его бойся, он толькя сделает тебе подрыв. – Я Танькю хорошо знаю, она здря говорить не будет.

– Танькя, ты незаметно всё наблюдай.

– Да я и так всё наблюдаю и сразу тебе скажу.

– Оне етого проекта недостойны, я ето хорошо знаю, но надо разрабатывать, уже звонки идут со всех сторон – с США, с Аляске, Боливии, Бразилии, Уругваю, Аргентине.

– Дак как так? В Уругвае столь плевали на тебя, а теперь звонют?

– А вот не плюй в колодес, придётся напиться. Но ето хорошо, добрых людей много, и помогать надо.

На другой день приехал Андриян, мы его с Алёшай встретили и етот день провели у Елене Талгатовне.

Готовим проект по большому размеру, так как я уже в курсе, здесь в России не так, как в порядошных страна́х: все посевы забирают большие компании, зерно и цены валюта международная. Здесь всё сложно, тут надо всё самим производить, как от посева, так и для употребления, заработки будут тогда, когда произведёшь какой-то продукт. Так что хошь работать – занимайся производством, но для етого инвестиция огромная, ето пахнет миллионами долларами, поетому я разрабатываю два проекта. Один – ето просто построить деревню и заниматься, хто что сможет, а второй проект – ето ставить комплексы для дойны́х коров, коз, овцы, свиньи, птицы, рыбники, фрукты, овощи, ягоды, и производить молоко, сыр, творог, сметану, кефир, колбасы, ветчину, сало, мясо, консервы, пасты томатны, вареньи, солонина, копчёно и так далее.

 

18

Картавенко Николай Васильевич позвонил мне и сообчил: во вторник в семнадцать часов встреча с Якуниными с губернатором. Я Якуниным всё ето передал, оне пообещались приехать утром и попросили, чтобы организовал ишо разны встречи.

– Хорошо, постараюсь.

Елена Талгатовна просит, чтобы я упросил Якуниных, чтобы оне взяли её в нашу администрацию.

– Но, Елена Талгатовна, я и сам знаю, что вы мне нужные, вы мне столь помогли и вдальнейше будете помогать.

– Да, ето правда.

– Раз взялися вместе за дело, давайте и вместе и продолжать, вы человек опытной и грамотный, я вижу, что вы любую кампанию можете вести свободно.

– Спасибо, Данила, за доверие.

– Елена Талгатовна, ваши дела показывают.

– Спасибо, что цените.

– Ишо бы не ценить! А ну-ка, иди: просто найти надёжного человека?

– Да, ето правды.

– Ето благодари Лидию Ивановну.

– Да, вы правы, Лидия Ивановна – ето неоценимоя лицо.

– Елена Талгатовна, я всё исделаю, чтобы вы были мои администраторы, но знай, что Якунины – ето не Руслан, оне захочут поставить своего администратора, но, как мне надо свою доверию, я буду стоять на своим и упрашивать, чтобы именно вы были нашим администратором.

– Спасибо, Данила.

Я Якуниным сообчил о приёме губернатором, оне одобрили и пообещались приехать.

Во вторник приезжают Якунин Владимир Димитриевич и Чиканов Василий Александрович, спрашиваю:

– А где Вадим Сергеевич?

– Ему некогды, у него много делов, и всё поручёно мне.

Я стал заботиться: ето же парнишко, тут надо быть хорошим дипломатом, а сумеет ли он и как к етому отнесётся губернатор? Я остался в заботе. Ну что, посмотрим.

Оне приехали на поезде, но за ними пришла машина ихна из Москвы «Мерседес». Оне позавтракали, и мы поехали в Шебекино, к главе Бузычкину Александру Николаевичу. Я их представил, он нас посадил и стал спрашивать, зачем пожаловали. Владимир Димитриевич стал предлоги делать, что будут работать с нами, и давай всё по-грамотному излагать все планы. Бузычкин Александр Николаевич его обрезал и сказал:

– Я не понимаю ваш интерес. Всё, что добивается Данила Терентьевич, ето понятно, оне переселенсы, и для них всё есть. Но зачем тут посторонни? Оне ни к чему, и губернатор етого не допустит.

Я перебил:

– Александр Николаевич, оне тут ни при чём, их я разыскал, это люди свои и старообрядсы. Я всегда вам говорил, мне надо создать свою силу, поетому я тяну и ни за что не берусь. Когда я буду иметь свою силу, тогда я буду действовать. А Якуниных я убедил работать вместе, чтобы нас не обманывали.

Бузычкин видит, что я стою на своим, сказал:

– Но прошу вас, с пустыми руками не ходите к губернатору, ето для вас будет позор.

– Ну хорошо, благодарим, Александр Николаевич.

– Данила Терентьевич, я не знаю, зачем тебе посторонних, нам приказ вас всем обеспечить.

– Александр Николаевич, я хорошо ето понимаю, но звонки идут со всех сторон от старообрядсов, и каждый допытывается о наших успехав, да ишо готовим встречу с ними. Речь идёт об огромным переселении, и мы готовим большой проект для них, поетому я один ето не сумею, у вас здесь в России бюрократия слишком большая, вот почему я подобрал себе своих надёжных друзьей.

– Но Данила Терентьевич, мы всегда готовы вам помочь.

– Благодарю, спасибо, буду знать, что заботитесь.

Мы вышли. Я озабоченный, думаю: да, парень грамотный, но не дипломат. Да, Вадим Сергеевич ошибку сотворил. Ну что, будем биться.

– Владимир Димитриевич, что скажешь о Бузычкине?

– Да, Данила Терентьевич, ето человек алчный, ему невыгодно, чтобы были посторонние и их контролировали. Он знат, что мы етого не допустим.

– Но знай, что он нихто, тут всё зависит от губернатора.

– Ну, раз так, будем поступать прямо в область, ето са́мо правильно.

– Хорошо, поехали обедать, дома уже всё приготовили.

Приезжаем домой, нас уже поджидали, накрыли стол, сяли кушать. Был пост, мы по обычаю кушали постно, но для гостей приготовили моло́сно. Я у них спрашивал: доржут пост, нет? Оне ответили – нет, поетому для них было наготовлено всё. Но мы заметили, как им понравились пельмени. Да, ето рецепт особый, именно наш семейный. Оне спрашивают:

– Какие вкусные пельмени, из чего оне сделаны, Данила Терентьевич?

Я смеюсь:

– Ето наш семейный секрет. Будете почаше приезжать – научим. – Смеёмся.

После обеда я всех переселенсов познакомил с ними, все остались довольны, и мы тронулись в Белгород.

Приезжаем к Елене Талгатовне, я их познакомил, Елена Талгатовна рассказала, что она татарка, Владимиру Димитриевичу ето не понравилось, и он обошёлся как-то непорядошно, и Елена Талгатовна тоже обошлась как-то завострённо, но старалась скрыть. Я вижу, дело плохо клеи́тся, и старался всё ето загладить. Вот Чиканов – ето молодес, у него подход к людям замечательный и мягкий.

Ну, время подошло, надо быть скоро у губернатора. Мы пришли к Картавенке Николаю Васильевичу, и нас провели к нашему губернатору Евгению Степановичу. Он нас принял, как обычно, искренно, но насторо́жен: сразу понятно, Бузычкин уже всё доложил. Нас посадил.

– Ну, Данила, как успехи, кого привёл?

– Да, Евгений Степанович, ето свои, старообрядсы, и мои партнёры.

– А Руслан?

– Руслан – часть, а Якунины – вторая часть.

Я подал Евгению Степановичу проекты, он ме́лькям зглянул на них и стал задавать вопросы Владимиру Димитриевичу, тот давай по колоссальному проекту делать предлоги, Евгений Степанович прервал его и говорит:

– Земли́ я уже дал, технику дадим, дома построим, дороги, воду, газ проведём. А вы-то при чём здесь?

Я вмешался, вижу, что Евгений Степанович понял, что етот проект сделали Якунины, говорю:

– Евгений Степанович, простите, етот проект я сочинил.

– Данила Терентьевич, ето ваш проект?

– Да тут два проекта. Один – ето просто спокойно жить себе и всё, а другой – ето для всего переселение. Что вы выберете, то и будет. Якунины здесь по моёму приглашению. МИД просит, чтобы я помог всему переселению, но я один ето не смогу сделать, поетому подбираю для себя надёжных людей, и простите, что так поступаю. Я не знаю, на каким уровне начать. Звонки поступают со всех стран от старообрядсов, а я на воздухе.

Евгений Степанович:

– Решай сам. – Тогда он взял мои проекты и стал рассматривать подробно и конкретно, малый проект сразу в сторонку, а взялся за большой. – Так, земля есть, технику дадим, надо скорее сеять озимнюю пшеницу, время уходит. Так, дойно́й скот. Каким количеством думаете начинать?

– Пятьсот – шестьсот.

– Каки́ коровы?

Владимир Димитриевич:

– Племенные.

– Хорошо. Где будете ставить?

Я говорю:

– Надо посмотреть у нас.

– Хорошо. Свиньи и птицы – здесь в области по́лно, овощи – рынок забитый, а вот фрукты – ето хорошо. Я бы попросил вас до тысячи гектар хороших сортов, и даже бы помог, но толькя доложно быть отлично сделано.

– Евгений Степанович, не заботьтесь, мы выросли в Аргентине во фрукте, и аргентински фрукты славются на весь мир, и технология передовая, и мы в курсе во фрукте.

– Хорошо, подберите хорошие сорта.

– Да, ето мы сделаем.

– А вы согласны построить им дома?

– Да, построим, и школу, и парк, и охрана у них будет своя.

– Да, ето хорошо. Давайте все вместе им помогать.

– Да, мы общаемся, ето люди свои, и ихна история нас глубоко задеёт.

Евгений Степанович:

– Ну хорошо, будем на связи. – Он дал команду Родионову Владимиру Яковлевичу посмотреть, какой у нас комплекс, и где можно скота поставить, и где можно посеять пшеницу озимнюю. – Пускай Данила Терентьевич выберет технику.

– Евгений Степанович, спаси Господи за всё, вы заботитесь о нас как о родных детя́х и являетесь нам как родной отец.

– Да ладно, Данила Терентьевич, ето наша обязанность, мы доложны вам помогчи.

– Спаси Господи, Евгений Степанович, все мои писмы, и презентации, и проекты я готовлю дома, но потом всё ето сдаю оранизации имени «Вера», и оне мне ето всё редактировают и поправляют, а возглавляет ету организацию переселенка татарка Умеркина Линиза Талгатовна.

– Да, слышал об етим имени. Родионов, возмите под крылышко ету женчину.

– Хорошо, слушаю.

– И организуйте, на каких основаниях будут участвовать Якунины с Данилом Терентьевичем. Вот вам поручаю начальника АПК Родионова Владимира Яковлевича, а вот ваш куратор Севальнев Алексей Анатольевич. Смотрите, что нужно, где сеять чичас, пускай Данила Терентьевич выберет, посмотрите, какой комплекс под скота, всё организуйте и доложьте мне.

Родионов:

– Всё будет исполнено.

– Данила Терентьевич, что ишо нужно?

– Пока всё. Спаси вас Господи, Евгений Степанович.

– Ну что, вдруг что – обращайся. На днях зайди, я приготовлю план действия.

– Хорошо, спаси Господи, Евгений Степанович.

– Ну, пока, желаю удачи.

– Я не знаю уже, как и благодарить, Евгений Степанович.

– Ничто не надо, спокойно работайте, пока.

Мы вышли и пошли к Родионову в АПК, тут уже вёл договор Владимир Димитриевич с Родионовым про финансирования домов, комплексов, коров, дорог, енергия и газ. Ето уже происходило поздно вечером, всё решили, осталось на тем, что Владимир Димитриевич пообещал через две недели быть здесь, а мне предстоит выбрать землю для озимняй пшеницы, готовить место для деревни, разбить на усадьбы и поставить колышки и всё, что зависит от АПК, решать немедленно. Договорились, мы всех поблагодарили и вышли.

Мне звонила Елена Талгатовна, просила, чтобы пообчаться с Владимиром Димитриевичем. Я стал просить его, но он оттягал на следующай раз, что устал и голодный.

– Но ето же нехорошо, женчина пожилая, в годах, тоже заботится, и она уже столь сделала для нас, нехорошо оставить без внимания.

Владимир Димитриевич видит, что я настаиваю, пришлось согласиться, но сказал:

– Через два часа, мы примем душ и поужнаем, тогда пообчаемся.

Я Елене Талгатовне сообчил, и оне с Мариной-поморкой подъехали за полчаса раньше, мы пообчались, я всё рассказал про нашу удачу.

– Но ето я обязан вам, Елена Талгатовна, не вы бы – не знаю, что бы я стал делать. Сами знаете, безграмотный.

– Данила, не говори так, твои идеи поразительно правильны, мы толькя редактировали по-научному, и мы обязаны вам помогчи, у нас такая организация.

– Ну что, спаси вас Господи, Елена Талгатовна.

– Да не за что.

– Не так – есть за что. – Смеётся.

– Ну, а как Якунин Владимир Димитриевич?

– Да, он очень грамотный, но для меня мале́нькя непонятный, в таких делах надо быть хорошим дипломатом, но он не дипломат, а чистый бизнесмен, а в нашим проекте нужон хороший дипломат.

– Да, Данила, правильно судишь. А как Чиканов?

– Ето другоя дело, он молодес, но в нём силы нету. Ну что, пошли, время вышло.

Мы приходим, я позвонил Владимиру Димитриевичу, встретились в зале для гостей. Разговор не клеи́лся, Владимир Димитриевич был в нерасположенным духе и как-то относился к Елене Талгатовне и Марине придирчиво и непонятно. Для меня ето была новость, я стал переживать, а что будет дальше. Вообче Владимир Димитриевич на всех посматривает свысока, я понимаю: ето сынок богатого родителя, он невинный, что так вырашшенный, тут нужон дипломат, а мне дали вельможу. Да, он хороший економист, его нихто не обманет, но чичас нужон карисматик, психолог и пожилой дипломат, вот Лукин Владимир Петрович – ето был бы настоящий ехекути́во, но у нас пока таких нету.

Говорит Владимир Димитриевич:

– Данила Терентьевич, здесь звезда – ето ты, а мы все здесь нихто. Ты заметил, как оне все перед тобой?

– Да, вижу всё наскрозь, но меня ето не волнует, меня волнует осуществить весь проект, показать государству, что мы способны работать, а старообрядсам показать, что можно верить России.

– Да, Данила Терентьевич, вы правы, но я заметил, здесь алчных чиновников хватат.

– Да, Владимир Димитриевич, вы правы, мой вгляд совпадает с вами, тут толькя можно положиться на губернатора.

– Ето правда, Данила Терентьевич. Мы всё ето разузнам, у нас есть к кому обратиться, всё будет известно, хто чем дышит и у кого како́ про́шло.

– Вот ето здорово! Но, Владимир Димитриевич, молодсы, ето очень важно, с кем имеем честь работать.

– А как ты хотел, Данила Терентьевич, пои́наче нельзя.

– Да, но спаси Христос за заботу.

– Да не за что, Данила Терентьевич. Ну, хорошо, нам пора отдыхать, завтра утром рано надо в Москву, работы много.

– Хорошо, отдыхайте, и доброй пути вам и спаси Христос за всё.

– Будем на связи. Пока, Данила Терентьевич.

Мы вышли уже поздно, Елена Талгатовна недовольна:

– Да, ето не Руслан. Как с етим парням работать, не знаем. Он какой-то заковырчатой, как услыхал, что я татарка, сразу оши́харил. Да, в России таких много, оне другую нацию за людей не считают.

– Дак кака́ разница нация, в каждой нации есть добрые и недобрые люди. Вон я проживал в разных страна́х Южной Америки и могу лично сказать: добрых людей везде много, и идивотов хватает.

– У, Данила, ты, видать, русских мало знаешь. Вот поживёшь, тогда увидишь.

– Может быть. Посмотрим. Но ничего, не волнуйтесь, всё будет хорошо, мне сердце подсказывает, что етот парень добрый, правды молодой ишо, надо его учить.

– Да дай бы Бог, Данила.

– Ну ладно, прощайте, я всё налажу.

– Спасибо, Данила, ты всегда нам дух подымаешь. Ну ладно, пока.

 

19

Я своих на другой день всех собрал и всё доложил, все довольны, что так хорошо получается.

– Василий, я тебя хочу познакомить с губернатором и с чиновниками, чтобы ты знал, за что мы берёмся, и думал хороше́нь. Прошу вас всех, не думайте об себе, думайте о всех переселенсах. Хорошо всё доведём – и нам будет хорошо со всех сторон. Василий, прошу тебя главным агрономом. Как ни говори, ты занимался посевами с малых лет.

Он с улыбкой согласился и ответил:

– Хорошо, но мы доложны чаше советоваться.

– Да, без етого нельзя, потерпите, у всех будет своя ответственность. А тебя, тятенькя, прошу, будь справедливым и добрым наставником, ты уже пожилой, и тебе работать не обязательно, береги духовное дело, а я позаботюсь, чтобы тебе вообче было хорошо.

Он заулыбался и согласился:

– Да а что ишо нам надо, мы уже ста́ры.

– Вот и отлично.

– Данила, я хотел бы попросить Надежду поставить над счётом нашим економическом.

– Да, ето хорошо, но надо её подучить. Я предлагаю, чтобы она устроилась у Елене Талгатовной, она её научит ко всему, и тогда будет хорошая нам поддоржка своя. А остальным – пока подождите, всем место будет по заслуге.

Я взял Василия, привёл к губернатору и представил его как агрономом. Он подивился: такой молодой, и дал нам план действия, указал посмотреть, где сеять, проверить, куда скот поставить. Поручёно всё Родионову. Мы пошли к Родионову за круглый стол, там собрались все чиновники, и стали решать, как быть.

– Землю, котору вы выбрали, ето Дудникова, он её сеет, и вряд ли он захочет её отдать вам.

– Но мы же спрашивали сразу, и нам отвечали: всё у губернатора в руках.

– Да, ето сложноя дело.

– А что сразу молчали?

Родионов всех перебил:

– Ладно, поехали на место, там разберёмся.

Поехали на место, Родионов позвонил в Шебекино и дал команду, чтобы все явились в село Кошлаково. Мы все встретились в Кошлаковым, поехали смотреть старый комплекс кошлаковский, и что мы видим. Тут было два здания, но один уже изломали на днях. «Но народ! – думаю. – Нихто не жалеет зданьи, всё ломают на металлолом, а хто-то когда-то ето строил. Вот паразиты!» А осталось одно здания небольшоя для овчарни. Кузнецов говорит:

– Данила, ето здания не подойдёт, слишком низко и маловато.

– Да, вижу, жалко, что разломали другоя здания.

Кузнецов:

– Селютин, а хто ето управился?

– Да Дудникав отдал какому-то парню.

Но надо же! Я спрашиваю Селютина:

– Виктор Фёдорович, а тут в окружности есть ишо здание для скота?

– Да нету, всё занято.

Кузнецов:

– Ну ладно, мы разберёмся. Рубаненко, дай нам отчёт, сколь земли и сколь можно посеять чичас озимняй пшеницы.

– Хорошо, всё сделаю.

– Сделай план, и ждём в субботу на круглым столе.

– Всё будет готово.

– Ну хорошо. Данила, в суботу в десять часов все в АПК.

– Благодарю, спасибо.

Мне звонит Яссенко Юрий Петрович: срочно явиться в администрацию в Шебекино. Мы с Алёшай сразу туда. Приезжаем, нас ждут. Бузычкин Александр Николаевич ласковый через лишку, садит за круглый стол, все чиновники на месте, всё выспрашивает, я рассказываю.

– Отлично, замечательно. Данила Терентьевич, у ваших переселенсов у всех срок визов кончается, надо немедленно решить проблему.

– Но мне было некогды.

– Да, мы знам, поетому решам, как поступить. Завтра утром в восемь часов за вами зайдёт автобус, надо всем остальным пройти административною комиссию, получить медсправки и всё оформить в УФМС в Белгороде, ето всё завтра, мы поможем.

– Хорошо, большоя спасибо вам, Александр Николаевич, мы будем готовы.

– Потом, Данила Терентьевич, надо поговорить о школе, о прививкав, потому что без прививков ваши дети не могут учиться с местными детями.

– Но, Александр Николаевич, ето уже было обговорёно с Евгением Степановичем, у нас будет своя школа и свои порядки.

– Да, но пока дети доложны учиться. Хорошо, разберёмся.

Звонок от Кузнецова:

– Данила, ты где?

– В администрации в Шебекине.

– Приезжай в Никольское чичас.

– Что, новости?

– Да, жду.

– Чичас там будем. Александр Николаевич, простите, нас вызывает АПК.

– Ну хорошо, свободны. Данила Терентьевич, когда будет время, зайди, надо всё обсудить.

– Обязательно зайду, Александр Николаевич. Ну, за всё большоя спасибо.

Приезжаем в Никольское, нас ждут на заезде. Тут стоит старый комплекс, но большой, что-то можно справить, а что сваливать и вновь строить. Правды, много разворовано, местами шифер снятой, стоит голая структура железная, но ишо коя-что осталось, но зато всего два кило́метра от нашей будущай деревни. Да, подходит. Я говорю Кузнецову:

– Юрий Андреевич, я чичас спрашивал у Селютина, и он мне ответил: всё занято, а тут вижу комплекс заброшенный.

– Да пошёл етот Селютин на …! Ето Дудников слуга, всё за губернатором, что он скажет, то и будет. Ну что, подойдёт?

– Да, конечно, подойдёт.

– Ну и всё. Ту овчарню, что стоит в Кошлаковым, Дудников подарил вам её за тысячу рублей, а етот комплекс – будем договариваться.

– Ну хорошо, большоя спасибо, Юрий Андреевич.

– Да не за что, в субботу увидимся.

На другой день утром рано приходит автобус, и все наши семьи поехали на оформление, я переводы паспортов уже сделал. Приезжаем в администрацию, нас Юрий Петрович проводит в зало, где заседания, принимают переселенсов, тут все чиновники в сборе, поприветствовали и проздравили с переселением. Яковенко Павел Иванович высказал порядки и предупредил:

– Весь ответ за вас – Данила Терентьевич, так что подчиняйтесь, он за вас отвечает.

Я тоже стал и попросил своих во всём стараться для блага матушки-родины. Отсуда Юрий Петрович повёл их на медисинскую комиссию, в больнице медсестра ничего не знала, хто ето такия, давай их пошвыривать и обходиться по-зверски, а Юрий Петрович спросил её:

– Ты знашь, с кем имеешь честь так поступать?

– А хто вас знат.

– Я помощник главы города.

Она заизвинялась, заюлила, но он твёрдо сказал:

– Потом поговорим.

В Шебекине всё оформили и уже вечером прямо на етим же автобусе тронулись в Белгород, в УФМС. Бедные девушки проработали до двенадцати часов ночи, автобус всё ждал и увёз наши семьи в деревню домой. Вот каки́ дела. Когда нужные, всё делается сверх порядка, а хто бы посмотрел, как страдают переселенсы! Я часто захожу в УФМС и всё ето вижу. Ето, можно сказать, толкучкя, с ними обходются по-зверски, как будто оне прокляты и никому не ну́жны, а я прихожу – звонок, и вызывают без очереди и всё решают сразу.

На другой день говорю Алёше: «Пора познакомиться с Дудниковым». Мы через Селютина добились аудиенсыи и поехали к нему. От Шебекина недалеко, не помню, как звать деревню, имени-отчества тоже не помню. Приезжаем, думаю: что же птица, столь слухов про него.

Заходим, нас проводют в приёмнаю и сразу в его кабинет. Да, у него уютно, весь мебель первосортный. Мы представились, он принял нас любезно, посадил, стал расспрашивать, пожелал добра, посулился сотрудничать вместе с губернатором, дал понять, что он уже заботится о нас. Ето уже старик, сразу видать, ето лиса и ястреб. Нас предупредили: будьте осторожны, он вам будит много сулить и обещать, но вы ему не верьте, ето первый коррупсионер, но он у губернатора родственник. Зе́мли, что он работает, он их забрал у колхозников в аренду и что хочет, то и плотит, для него нет законов. Мне он сразу не понравился, но я обошёлся вежливо и поблагодарил за добрый приём, он пообещал дружить с нами и поприветствовал. Мы снова поблагодарили и вышли.

– Ну, Алёша, ето будуща нам проблема, он действительно опасный хишник, и надо быть осторожно.

– Данила, давай заедем к Перекрестову Владимиру, здесь близко, там живут Аверины, ето свои староверы, хоть оне ничего не соблюдают, но оне очень до́бры, Василий Борисович хороший агроном, уже пожилой.

Мы заехали к Владимиру, пояснили наш интерес, он подтвердил:

– Да, ето знакомство вам будет в пользу. А ну-ка я позвоню. – Звонит: – Василий Борисович, здорово, привет! Ты где? А, жнёшь. Да тут гости. Да переселенсы с Уругваю, помнишь, я рассказывал. Хочут с вами познакомиться да у вас совету попросить. Да брось ты, забеги на немного. Хорошо, ждём.

Через минут двадцать заходит пожилой мужчина, стесняется.

– Володя, да не стесняйся, ето свои. Алёшу знашь, а вот Данила, представитель старообрядсов с Америки.

Василий Борисович спрашивает:

– А в чем я могу помогчи?

– Да очень просто, Василий Борисович. Приехали, а ума не хватат, вот и ищем, хто подскажет, как правильно поступать. Нам подсказал Володя, что вы свой, да и хороший агроном.

– Да ето чепуха.

– Но всё-таки можешь что-то подсказать.

– Но в чем нужна по́мочь?

– Мы устроились в Кошлаковым, у нас в перспективе пять тысяч гектар на первый случай, но запрос в Минрегион на кажду семью от пятьсот до тысячи гектар.

– Но в Кошлаковым земли не очень ва́жны.

– Да ето я вижу. Но ета деревня будет политическа, и на удобным месте, для следующих будем подбирать земли боле лучше.

– А как с Дудником? Ведь он не захочет отдать ети земли.

– Нам сказано, что ето всё у губернатора в руках.

– Да, ето правды. Но Дудников – ето такая птица, он будет стараться ставить палки в колёсьи, он всех експлотироват и никому не плотит, забрал свыше шестьдесят тысяч гектар и не успевает обрабатывать, всё зарастат.

– Да мы ето всё видим, но оне с губернатором сватовья.

– Но у нас губернатор добрый.

– Да, ето правда. Василий Борисович, мы были на «Российским поле» и видели всяку-разну технику. Что посоветуешь брать?

– Хошь добрый совет – не бери всяку гадость и незнакомо, а бери «Джон Дир», не ошибёшься. Правды, дорого, но зато надёжно.

– Да, Василий Борисович, спаси Христос, нам ета техника знакома, она и у нас на первым месте.

– Вот и отлично.

– А зерно на семена, посеять озимнюю пшеницу?

– Нет проблем, мы вам сколь хошь уступим по-свойски, я поговорю с хозяйкой и думаю, не будет проблем. Данила Терентьевич, всё, что тебе нужно, обращайся к губернатору, а местным чиновникам не доверяй.

– Спаси Христос, Василий Борисович.

– И что нужно, приезжай завсяко-просто, в чем можем, тем и поможем.

– Большая благодарность тебе, Василий Борисович.

– Да не за что. А ты расскажи про Рио-де-Жанейро, охота съездить на ети пляжи.

– А кака́ проблема? Поехали вместе, я поеду в Южну Америку в октябре.

– В октябре не могу, много работы.

– Ну что, летом поедем на встречу к старообрядсам, поехали с нами, и всё увидишь.

– Да, в январе можно. Хорошо, будем на связи. А может, мы соберёмся.

– Давай собирайся, будет веселея.

– Ну хорошо, я пойду, а то жнитво.

– Но спаси Христос, Василий Борисович.

Он смеётся:

– Пока.

Володя говорит:

– Замечательно, ты, Данила Терентьевич, ему понравился. Посмотри, почти два часа просидел, ето у него не бывает, он работяга.

– А его сразу видать, ето добрейший человек, без вредных привычек, мне он очень понравился, вот кого поставить агрономом.

– Вы устраивайтесь, а мы поможем убедить его.

– Да, ето правда, он у нас будет не рабочим, а хозяином.

– А второй брат – ето ветеринар, замтехник, такой же простой и добрый.

– Да, замечательно, вот таких бы побольше, и можно было бы спокойно работать.

Мы вернулись в Шебекино, я позвонил Юрию Петровичу, что мы свободны, можем зайти к Александру Николаевичу.

– Хорошо, я перезвоню. – Звонит через час: – Данила Терентьевич, он вас примет.

Заходим, Яссенко ждёт. Зашли к Бузычкину Александру Николаевичу, он по-прежнему любезно принимает, и всегда одно и то же: образование да прививки. Да, он заботится об нас, да часто:

– Не мешайтесь губернатору, мы всё решим здесь.

– Александра Николаевич, спасибо вам, придёт время – и к вам будем обращаться, а чичас решаются важные дела, и без Евгения Степановича невозможно.

– Но вы почаше заходите к нам.

– Благодарим за приглашение, постараемся.

– Что нужно, мы к вашим услугам.

– Большоя спасибо.

– Данила Терентьевич, прошу, зайдите к Павлу Ивановичу и дайте координаты следующих переселенсов.

– Хорошо, я приготовлю и передам.

– У вас всё в порядках дома, есть что кушать? Может, надо тёплой одёжи? Что не хватает – сообчайте, Данила Терентьевич.

– Благодарю, всё хватает, что нужно будет – сообчим, и спасибо за заботу.

– Ето наша обязанность – смотреть за гражданами.

– Да, ето важное дело. Ишо раз спасибо, Александр Николаевич.

– Ну, пока. Что нужно, заходите.

Мы вышли, Юрий Петрович нас проводил и рассказывает:

– Данила Терентьевич, вы помните, когда медсестра обошлась по-зверски?

– Да, помню, а что?

– Её глава вызвал, наказал и выгнал.

– Да, интересно.

Думаю, все структуры административны надо выгнать и поставить молодых заслуженных. У нас в Южной Америке, чтобы поступить на работу, пе́рво принеси екзамен по обращением с клиентами и рекомендации, тогда получишь работу, а здесь бардак. К Селютину сколь раз обращался, всё ему некогды или нету его, на круглых столах он улыбается, вид показывает, что готов помогчи, но на самом деле всего избегает, сразу видать, что тип, он к добру не приведёт. А вот Яссенко Юрий Петрович – ето золотой парень, он спортсмен, военный отставной, прямой и порядошный, и в УФМС Кутергин Андрей Васильевич – ето тоже порядошный парень. А вот Бузычкин – етот что-то кроит, но вижу в нём опасность. Стал спрашивать у Алёши:

– Ты, Алёша, что-то подозреваешь с Бузычкиной стороны?

– Да нет, обходится как есть порядошно.

– А Селютин?

– Да всё нормально. – Думаю, ех, парень-парень, зелёной ты ишо, видать, ты горя не видал. – А вот, Алёша, когда-то спомнишь, что Бузычкин большую роль сыграет, и едва ли мы её выправим. – Он не понял, а толькя посмотрел на меня и ничего не ответил.

Тарасов Фёдор Васильевич часто заезжал ко мне и всё узнавал, как дела идут, и подсказывал, что делать. Был очень доволен, что я столь пробил, уже дело идёт к постройке деревни. Он предложил: у него брат Александра, большой предприниматель, и у него разного матерьяла для строительства есть, и он вообче строитель.

– Да, ето хорошо.

– А когда твои партнёры приедут?

– Через неделю.

– Ну вот, давай сделаем встречу.

– Отлично.

– Я знаю, что мой брат вам поможет, он и храм помог сделать в Белгороде. Ну вот, давайте что-то вместе сделать будем.

– Хорошо.

– Когда приедут, сообчишь.

– Обязательно.

– И ишо, Данила Терентьевич, у меня есть летописец, интересно бы он начал писать ваше возвращение на родину.

– Да, ето чу́дно.

– Вы согласны, чтобы он к вам приехал познакомиться?

– Да, пускай приезжает.

– Ну вот, отлично.

Приезжает летописец, Морев Валерий, с нами пообчался, рассказал новости. Близко велись раскопки – бывшей город старинный, разбитый татарами, и у него хранятся старинные кресты, он пообещал свозить ребят на ети руины, и свозил. Софонию он подарил кресты, и вот чу́дно: ето не никониянски и не поморски, а именно наши. Вот ето радость, значит, мы на правильным пути.

 

20

Я в АПК Кузнецову давно заказал трактора, и он меня торопил к трансакции, но я тянул, потому что не знал, хто будет брать: или Якунины, или губернатор. Но чичас известно: берёт губернатор. В субботу, когда пришли в АПК, мы втроём, Василий с нами, заходим к Севальневу Алексею Анатольевичу. Он подозвал Кузнецова, до круглого стола остаётся минут сорок, Кузнецов задаёт вопрос:

– Данила, сколь будешь тянуть с тракторами? Где деньги, а то трактор уже уходит.

– А я прошу, чтобы подождали. Спасибо за заботу, Юрий Андреевич.

– Да ты не тяни, время уходит. Будете брать, нет?

– Спрашивай теперь у губернатора.

– Ты что, шутишь, на самом деле?

– Да нет, губернатор не разрешил Якуниным брать трактора и сказал, он сам даст купить трактор.

– А что молчишь?

– А вы что, не знаете? Родионов был вместе.

– Мы ничего не знам. Ну, чичас будем решать.

– Слушайте, ребята, я не вижу поддоржки от Селютина, он обещается, но ничего не делает.

– Да ето Дудников слуга. Да плевать на него, мы без него всё решим, а ему накрутим.

Нас вызывают на круглый стол, приходим, все в сборе. Селютин норкой виляет, Родионов начинает:

– Вот план действия, подписано самим губернатором, с сегодняшнего дня в кажду субботу в десять ноль-ноль быть всем здесь, и будем решать все действия по переселению. Так, Данила Терентьевич, как насчёт оформление документов?

– Всё сдадено в УФМС в Белгороде.

– Селютин Виктор Фёдорович, как насчёт земли?

– Всё смерили, каки́ земли и где сеять. Да, вот план.

Стал показывать. Я вижу, вся земля по клочкям разбросана, в разных деревнях.

– А почему так, почему не один пласт?

– Нету, всё засеяно.

– Мы желаем её посмотреть.

– Хорошо, свозить, показать. Сколь всёй земли находится?

– Восемьсот сорок гектар.

– А для посеву озимней пшеницы?

– Двести пять гектар.

– Надо проверить.

– Дудников хочет помогчи, он пообещал землю приготовить и даже посеять. Да, кажется, уже сеют вам.

– Как так сеют нам? Нам не сообчили. Трах-бах – и посеяли? А с каким разрешением? Мы етот посев не принимаем.

– Почему, Данила Терентьевич?

– Все посевы у Дудникова плохия, оне посеют, а потом скажут: а староверы не умеют работать. Мы хотим всё сами сеять.

– Но у вас техники нету.

– Как нету, есть, спрашивайте у Евгения Степановича, он же говорил: будет.

– Но ето займёт время. Ну, решайте сами, вам виднея, как ето делается. Так, и вы не соглашаетесь принять етот посев?

– Категорически нет.

– Хочете, посмотрим?

– Но я вам докажу, кака́ ета работа.

– Хорошо, ждём результата. Севальнев, вы узнавали у Дудникова, сколь он просит за комплекс, что в Никольским?

– Да он задрал пять милливонов пятьсот тысяч рублей.

– Да он сдурел! Ето столь не стоит. Как вы, Данила Терентьевич?

– За таку́ цену нам его не надо. Етот комплекс – надо на него много вложить, он весь разваленный.

– Хорошо, мы разберёмся с Дудниковым. Селютин, разбить землю под деревню на участки.

– Хорошо, исполним.

– Селютин, оформить енергию, газ, воду, дорогу в деревню.

– Да, етим уже занимаемся.

– Данила Терентьевич, каку́ технику собираешься покупать?

– «Джон Дир».

– Почему такую дорогую?

– Потому что ета техника нам знакома, она надёжна, а здешну технику мы не знам.

– А каки́ трактора размеру?

– Один восьмёрка, второй пятёрка.

– Зачем такой большой? У вас всего тысяча гектар.

– А в перспективе пять тысяч гектар, поетому будем брать сразу что нужно.

– А ишо что?

– Пока дискатор, шизель, орошалку и сеялку.

– Каку́ сеялку?

– Пока небольшую, а весной большую нолевую «Джон Дир».

– Но ето дорого.

– Но мило.

– Так, ето будем решать с губернатором. А скот где будете брать?

– Ето будут решать компаньоны, но ето будет племенной скот.

– А когда оне приедут? А на кого будете оформлять?

– Будем решать.

– Но вы знаете, что губернатор не разрешит оформить на ваших компаньонов? Ето всё лично вам по́мочь, и ето доложно быть крестьянское фермерское хозяйство, и ето доложно быть на вас, но, посколькю у вас нету гражданство Российской Федерации, будем оформлять на Алексея Лукьянчикова.

Василий вылетел:

– Я имею гражданство!

Родионов взглянул на меня – я молчу. Родионов:

– Губернатор поручил уже Алексею Лукьянчикову. А дойны́ коровы вам нужны под каждый двор?

– Да, нужны.

– А по сколь?

– Да думаю, по две хватит. Как думаешь, Василий?

– Да наверно, хватит.

– Селютин, подыскать хороших коров дойны́х.

– Сколь?

– Двенадцать.

– Хорошо.

– Вопросы есть?

– Нету.

– В субботу в десять ноль-ноль все будем здесь. Данила Терентьевич, когда хошь проверить посев?

– Владимир Яковлевич, прямо чичас, и пускай покажут остальную землю.

– Селютин, хто покажет землю?

– Рубаненко, покажите ребятам землю, мне некогды.

– Ну хорошо, благодарим всех, спасибо.

Выходим в зало, Севальнев Алексей Анатольевич приглашает к себе, заходим, звонит Кузнецову: «Зайди, Юрий Андреевич». Юрий Андреевич заходит, Алексей Анатольевич смеётся:

– Правильно поступил, Данила Терентьевич!

– Конечно, правильно. Дудников что-то городит непонятно, и етот Селютин туда же. Слушайте, ребята, мне здесь ничто не нравится, посмотрите хороше́нь на карту, и сами поймёте.

– Давайте я с вами поеду проверю.

– Вот ето хорошо. – Он звонит: – Вы где, Рубаненко? Я вас жду на низу, чичас спустимся.

Мы спустились и на трёх машинах отправились.

Проехали всю землю, вся земля разбита на клочки по сорок, девяносто, сто и по сто пятьдесят гектар и в самых разных местах, на косогорах. Вот идивот, мне таку́ землю не надо.

– А где посевы? – Поехали, нам Рубаненко показал. – Хорошо, вы езжайте, а мы всё проверим.

Оне уехали, мы пошли по пашне. Боже ты мой! Где засеяно, где проброшено, часто попадается семя просыпанно, смотрим, новый диск валяется. Я всё ето заснял. Вот тебе и прав!

– Согласись, и староверы не умеют работать. Ребяты, я вижу, ето начин болезням.

Я звоню в Москву Якуниным и всё докладываю. Мне Владимир Димитриевич новости рассказывает:

– Данила Терентьевич, меняй район, покамесь не поздно. Шебекинской район – ишо никогда ни один проект не процвёл, ето мафия, оне тебе не дадут работать. Раньше они назывались ячейкой, а чичас называются моряками, и ваш Тарасов там же состоит, на Родионова тоже не доверяй, всё надо решать прямо через губернатора. Мы в субботу приедем и всё подробно расскажем. Но действуй, проси земли́ в другим районе.

Что делать? Я запереживал. Играть в куклы – ето позор, надоедать губернатору неприлично, но иметь дело с мафияй – ето приведёт к неудачам, да и зачем ето начинать. А ну, пойду к Родионову.

Прихожу в АПК, захожу к Севальневу Алексею Анатольевичу, показываю фотографии посева и говорю:

– Не надо мне етот посев, и не надо мне ету землю, я другой хочу район.

– Почему, в чём дело, Данила Терентьевич?

– Вы сами всё видите, что нам отдают.

Он вызвал Кузнецова Юрия Андреевича, всё разъяснил, он говорит:

– Данила, жалко, что ты старовер, а то давно я бы тебя отматерил. Я показывал тебе наилучшие земли, и земли сколь хошь, вся областная, а ты пошёл за своим Тарасовым. Шебека никогда не процветала и процветать не будет, там у них всё непонятно.

– Ну что, ишо не поздно, давай будем те земли смотреть.

– Давно бы так. Я чичас позвоню тому главе, что нас возил, помнишь?

– Да, помню.

Он созвонился, договорился и мне говорит:

– Он вас ждёт.

– А я не помню где.

– Алёша, ты знашь такоя-то село?

– Да, знаю.

– Ну вот, поезжайте, глава вас ждёт.

Мы поехали, Василий был с нами, мы с главой встретились и поехали дальше. Он показал три комплекса с дойны́ми коровами. Да, ети комплексы – сделать небольшую реформу, и всё будет отлично. Земли здесь шикарны, а вот как коровы стоят на привязи всю жизнь – я бы на ето место привязал бы на месяц хозяевов, пускай постояли бы месяц и подумали бы: как, хорошо, нет эта невольная експлуатация? Бедныя животныя, как оне страдают!

Мы вернулись, доложили Кузнецову:

– Да, нас ето устраивает.

– Хорошо, идите к шефу.

Алексей Анатольевич позвонил Родионову, тот дал команду: «Пускай зайдут ко мне». Мы зашли.

– В чём дело, Данила Терентьевич?

– Да вот земли, что нам выдают, нас оне не устраивают, и каки́ посевы Дудников нам сделал – ето позор, мы не хочем с Дудниковым вечно быть конкурентами, дайте нам в другим районе земли́, мы хочем спокойно работать. Нам в Шебекине много чего непонятно, сам Селютин палки в колёсьи ставит, и мы предвидим негатив.

Родионов остолбенел, сперва молчал, но потом справился и говорит:

– Данила Терентьевич, ты знашь, что говоришь? Да губернатор узнает – Бузычкин с места слетит, и мене́ несдобровать, всем нам попадёт, а политика, вы сами знаете: везде оглашёно, что вы устраиваетесь в Шебекине, и ни с того ни с сего на́ – бросили район и ушли в другой. Подумай сам, сколь делов настроишь.

– Нет, ето не подходит.

– Всё будет хорошо, мы всем гайки накрутим и всё поправим, но толькя не бросай.

Я нехотя согласился и стал за каждым движением следить, что будет дальше.

Дома Василий стал настаивать там деревню строить.

– Нет, ребята, слушайте, надо довести до конса, пускай ета деревня будет моя, она будет политическа. Когда ета деревня будет существовать, тогда и можем заявить и там построить деревню, и нам губернатор не откажет, и хто желает, может переехать в ту деревню, а пока надо терпеть и дело доводить до конса.

Василий возразил:

– Нас много. Я часто звоню своему ро́дству, оне все собираются сюда ежлив? Но ты сказал, в ету деревню не пустишь, кого не знашь.

– Да, ето правда. Но вы не спешите, всем места хватит, надо проект довести до конса, тогда и говорить о разных деревнях. И придёт время, сами будете избирать себе деревни.

Но Василия здесь не устраивает, он всё поговаривает о Сибири. Я услыхал и стал говорить:

– Не будьте как дети. Вы хочете хлебать горя – езжайте, я ето уже испытал. Надо довести до конса, а потом куда хошь. Как Москвин сказал: через нас народ может поехать куда хочет, но ето надо заработать нам, чтобы другим было легче. Я же вам говорил: не думайте о себе, тогда всем будет хорошо.

Звонит Ульян Ефремович Мурачев, свояк из Боливии, новости:

– Ваш сын Илья в тюрме, просит три тысячи долларов на выкуп.

– Нет, заработал – пускай посидит подумает, ему много было говорёно, но он не слушал, а он уже давно заработал, так что пускай сидит, ума копит.

Марфа узнала, заплакала.

– Нет, Марфа, не плачь, толькя вспомни всё, что он делал, и жалеть не надо. Ето хорошо, Бог посетил его, пускай ума покопит, а пожалеешь – больше горя себе сделаешь.

– Знаю. Сердцу больно.

– Но лучше потерпеть, нежели опять слушать, что Илюшка там пакостит, – да там.

Марфа ответила:

– Да, пускай посидит, ума покопит, но жалко.

– Да, жалко, но он сам етого захотел. Вон посмотри, как Андриян присмирел. Сама хорошо видала, как оне жили: один всё сохранял, а другой жил на широку ногу, а теперь пришло время подумать.

– Да, ето правды.

Звонит Алексей с Аляски, новости:

– Илюшка в Боливии сидит в тюрме, просит деняг.

– Не здумай выкупить, запрещаю. Он давно заработал, сам знашь, пускай ума покопит.

– Да, ето правды. Тятя, вся Америка заговорила про Россию, видят в Интернете про ваш проект, и многи заинтересовались, но многи говорят: русски мягко стелют, но жёстко спать. Да ишо расскажу, что русски здесь делают. Приезжают суда к родственникам, и таки́ наглы и бессовестны. Бывает часто даже так: заходют с родственниками в магазины, набирают по́лны тележки всего драгоценного, и как хошь приходится родственникам расплачиваться за них. Сам знашь, народ не хочет потерять свой рекорд жизни, поетому расплачиваются. Русски всем здесь опротивели, лентяи, жулики, пьяницы, ничего доброго нету. Да ишо не знаю, выдюжите ли вы ети морозы. Мне здесь уже всё опротивело, вечно холодно, уже ноги стегат. Я жалею, что вы уехали в Россию.

– Алексей, ежлив всё до конса доведём, всё и всем будет хорошо.

– Тятя, ты забыл, сколь перестрадал от наших староверов, и не забудь: ето русски, а ты уехал в са́мо гнездо. Мало того, ишо безбожники.

– Но ладно, Алексей, приезжай в гости, сам увидишь.

– Да, в гости мы приедем, но переселяться – не знаю, а вот в Аргентину бы с удовольствием, там свобода, фрукта са́ма вку́сна. Суда привозют с разных стран, но уже не то.

– Да, здесь аргентински яблоки не укупишь, и оне приходют именно оттуда, где мы проживали, оне здесь стоют по пять-шесть долларов килограмм, а в Аргентине берут по тридцать – сорок центов доллара килограмм. Хто-то денежки гребёт лопатами. Ну ладно, приезжайте в гости.

– Когда дом свой построите, приедем.

– Ждём.

 

21

В пятницу вечером прилетают Якунин Владимир Димитриевич и Чиканов Василий Александрович, звонют: «Утром завтра к восьми ноль-ноль приходи в гостиницу». Утром в субботу прихожу в гостиницу, оне уже сидели за столом завтракали. Мы встретились, я всё доложил и рассказал, что невозможно будет в другой район, потому что всё сорвём, ето уже везде оглашёно.

– Жалко, Данила Терентьевич, придётся работать с головорезами, ето опасныя люди, и Родионов тоже хишник, он за деньги и душу отдаст. Оне нас не допустят с вами работать, мы им мешаемся. Но знай, Данила Терентьевич, вся сила у тебя, на чем настоишь, то и будет. Так что смотри, одна надёжда – ето губернатор, он чист и порядошный.

– Слава Богу. Владимир Димитриевич, нам надо свою администрацию немедленно.

– Да, об етим мы уже думаем.

– Владимир Димитриевич, я бы желал нанять Елену Талгатовну, она много чего нам уже сделала и всех здесь знат, она очень опытна и тонко разбирается во всем, а ето важно, сам знашь.

– Да, мы с ней вечером встретимся и поговорим. Данила Терентьевич, что нас ждёт на круглым столе?

– Да решается земля, комплексы, размер деревни, енергия, газ, дороги, вода, потом приглашают обедать Тарасовы, оне будут предлагать строить деревню.

– Отлично, пошли, уже время.

Приходим в АПК, все в сборе, начинается заседания. Родионов:

– Так, Данила Терентьевич от земли отказался. Причина?

– Вся земля по клочкям да косогорам и совсем отдалёна от нашей деревни. Мы желаем под один пласт возле деревни.

– Селютин, в чём дело, почему таки́ земли выдали?

– Да Дудников так распорядился.

Кузнецов не вытерпел:

– Ты, Селютин, хреновину не городи. При чём здесь Дудников? Тебе было сказано выделить, дак выдели, или хошь накрутки от губернатора? – Он плечами пожал, ничто не ответил.

– Севальнев, что насчёт комплекса, договорились с Дудниковым?

– Да, Владимир Яковлевич, вырядили за триста тысяч рублей.

– Как, Данила Терентьевич, тебя устраивает ета цена?

– Да, устраивает, но не пять милливонов пятьсот тысяч рублей.

– Так, со дня оформить на КФХ. Лукьянчиков Алексей, ты уже оформил на своё имя КФХ?

– Уже офармливаю.

– Не спи, вам скоро всё ето надо будет. Селютин, разбили участки под деревню?

– Ишо нет. Данила Терентьевич на етой неделе передал план всёй деревни, надо изучать и размерять.

– Данила Терентьевич, что так медлите?

– Я один, что, разорваться?

– Что, некому доверить?

– Не в том дело, я не хочу ошибок, всё доложно быть по порядку.

– Селютин, а что енергия, газ, дороги?

– Уже делается експертиза.

– Данила Терентьевич, на етой же неделе разбить участки под деревню. Севальнев, дойны́ коровы нашли?

– Есть предлоги, но пока хорошего не видим.

– Давайте не спите, и знайте, что губернатор сказал: цены по мясокомбинату. Данила Терентьевич, землю мы найдём, хто вам будет сеять?

– Мы ни на кого не надеемся, будем сеять сами.

– Но время выходит, а у вас техники нету.

– Пожалуйста, помяните Евгению Степановичу, мы ждём.

– Селютин, выбрать землю боле ближе возле деревне, сделайте карту – все земли колхоза имени Ленина, тогда разберёмся.

– Хорошо, всё сделаем.

– Так, Владимир Димитриевич, на каких условиях думаете работать с Данилой Терентьевичем?

– Да надо оформить ОАО.

– Нет, губернатор распорядился всё оформить на крестьянское фермерское хозяйство, и всё на Данилу Терентьевича. Но как у него нет гражданство Российской Федерации, всё временно будет оформлено на Лукьянчикова Алексея.

– Ну что, хорошо.

– Когда думаете строить деревню?

– Вскоре, уже изучаем.

– А есть у вас строители?

– Пока нету, но мы найдём.

– А комплекс? Надо смотреть, что Данила Терентьевич выбрал, и решать, что можно выкроить. Ну, пока всё. Вопросы есть? Вопросов нету. В следующу субботу десять ноль-ноль всем быть здесь.

Мы все вышли, Владимир Димитриевич остался наедине с Родионовым, мы подождали, он вышел, я позвонил Тарасову Фёдору Васильевичу, он ответил:

– Ждём вас у брата в Разумным.

– Хорошо, через полчаса будем.

Приезжаем, нас ждут, встретили очень любезно, стали беседовать о переселении, как лучше помогчи. Тарасов Александр Васильевич рассказал, что он в Белгороде помог построить храм и желает помогчи нам. Владимир Димитриевич ответил:

– Хорошо, сделай проект домов и сколь ето станет, вот моя визитка, вышли всё по електронной почте, и мы решим.

– Хорошо, мы постараемся.

– Данила Терентьевич, я бы желал посмотреть, что же за комплексы и какая деревня будет.

– Да, пожалуйста, приезжайте, покажем.

– А вы на етой неделе будете дома?

– Дома я пошти не живу, но созвонимся.

Фёдор Васильевич говорит брату:

– Да ето же наша звезда!

– Да отвяжитесь, пожалуйста, уже надоели ети корреспонденты!

Он хохочет:

– Да, придётся всё перетерпеть, ето толькя начин.

– Да кому ето нужно, как пластинка испорченна, одно!

– Да потому, така́ политика у нас в России.

Александр Васильевич приглашает обедать, Фёдор Васильевич сказал:

– Данила Терентьевич с нами не кушает.

– Ну чё, мы понимаем, оне доржутся. Данила Терентьевич, пожалуйста, подождите.

– Да не беспокойтесь обо мне.

Оне ушли обедать, я ушёл в машину, через час все выходют, мы поехали к нам, на прощанья Александр Васильевич сказал:

– Данила Терентьевич, на днях жди нас.

– Хорошо, рад буду принять вас.

Доро́гой Владимир Димитриевич стал мне рассказывать:

– Данила Терентьевич, мы ясно видим, как оне все мылятся коло вас, но ето не к добру, что-то здесь кроется. Мы в Москве много коя-что узнали, и Тарасовы замораны в етой ячейке, оне уже строили переселенсам дома, но дома продали другим. Так что, Данила Терентьевич, на них не располагай, но не заботься, мы всё решим и не допустим обману.

– Владимир Димитриевич, спаси Христос за заботу.

– Данила Терентьевич, мы свои и доложны помогать.

– Спаси Христос.

Мы приезжаем на комплекс, всё проверили, Чиканов Василий сказал:

– Зернохранилище, барак для сена, телятник, загон с кормушками – ето можно поправить, а вот комплексы обои надо сносить и снова строить. Ето дорого, но надо строить. Так, поехали, расскажи, где и как будешь строить деревню.

Мы через Никольско выехали на место, я всё рассказал:

– Вот на етой высотке будут дома, на расстояния сто метров дом от дому, вон ниже у каждого своя усадьба для выпуска и огороду, и у каждего свой берег речки, с етой стороны будет сад, а посередь будет дорога.

– Замечательно красиво, Данила Терентьевич.

– Да, будет красиво.

– Данила Терентьевич, а публичны машины?

– О, ето важноя дело. Вон от то́го лесу дорога публична будет проходить нимо, а в деревню будет своя дорога и посторонним въезд запрещён.

– А где храм?

– Посередь деревне.

– А школа?

– Вон деревня кончится, место чуть пониже, там будет школа, парк, площадь для спорта, давайте поближе подъедем.

– Хорошо. Да, очень удобно место. А техника?

– Вон небольшая высотка, там будут бараки со всёй техникой и ремонтной, а вон подальше зернохранилище, а вот за школой мастерския, рукодельное.

– А дальше что? Там же низми́ны и болоты.

– Да, ето будут пруды, рыбники и парки.

– А вон та низмина? Возле речки?

– Да, ето хоро́ша земля, всё ето будет ягода, воду легко провести.

– Данила Терентьевич, а на каждый усадьбе каждый как хочет будет строить?

– Нет, я должен так сделать, чтобы вся Россия полюбовалась. Дома доложны быть четыре-пять фасонов, тип шале, пятьдесят метров от дороге, один одного красивше.

– А каким размером?

– Двести – двести пятьдесят квадратных метров.

– Да, приличны.

– И у каждего заезд индивидуальной, от дороге и до дому, и за домом парк, редкие екзотические кустики, леси́нки, цветы, поляна, у всех доложны быть на своих усадьбах дом, летняя кухня, баня, но чтобы мусору не было нигде.

– А птица?

– Будем рассматривать, где подойдёт, но боле подойдёт построить комплекс обчий.

– А за речкяй?

– Ето всё будет фрукта.

– А кака́ фрукта?

– Владимир Димитриевич, ты меня прости, но ето доложно быть всё аргентинско.

– А что именно?

– Яблоки, груши, сливы, персики, шерешни, кишмыш.

– Но персики и шерешни здесь не вырастут.

– Всё вырастет, милый мой, ето секрет, а мы его знам. Вот чичас поеду в Южну Америку организавывать встречу и всю информацию привезу.

– Данила Терентьевич, а как орошать фрукту?

– Очень просто, капельноя орошение.

– А каких коров хошь завести?

– Желательно бы же́рсей – ма́ленькя коровка, неприхо́тлива, привыкат быстро к любому климату, молоко жирно, до пяти процентов жиру, очень смирёна и ласкова, её может подоить любой.

– Да, ето интересно. Данила Терентьевич, весь план ето, весь парк – как ето ты всё придумал?

– Одно – что место удобно, а второ – не спится.

– Но ето же со всех сторон красиво!

– Да, красиво, пои́наче нельзя, каждый кусочек земли надо использовать прилично.

– Данила Терентьевич, Россия увидит, многи захочут посмотреть.

– Да милости просим, для гостей вон за прудами возле речки очень удобно построить дома, бани, спокойно место для отдыха.

– Но, Данила Терентьевич, у тебя всё продумано.

– А пои́наче нельзя.

– А что предлагаешь туристам?

– Спокойный отдых, чистоя натуральноя питанья.

– Именно. Ого, ето очень обширно!

– Русские разные блюда, аргентинское асадо, миланесас, разные аргентинские, испанские, итальянские колбасы, хамоны, сыры, матамбре.

– И всё ето знашь?

– Знаю и люблю, и привезу специалистов.

– Да, ето чу́дно, ето будет новость России.

– Знаю, поетому всё надо делать классно, на все вкусы.

– А губернатор знат?

– Нет.

– Почему?

– Сюрприз.

– А ваши?

– Нет. Знат одна моя семья, и знат, потому что верит, и знает, что на всё на ето я способен.

– А на что ты не способен?

– Сознаться, я не люблю железу. Именно, я всю жизнь проковырялся в старой железе, и она мене́ опротивела. Богатые люди берут новые машины, катаются, когда подходит главный ремонт, оне их сдают, а мы их подбираем и всю жизнь справляем, и в консы консах выходит ишо дороже. Владимир Димитриевич, говоря о машинах: нам нужна машина, а то Алёшина «Нива» уже рассыпается, да и была бы машина, у нас всё бы скорея получалось.

– Хорошо, мы подумаем.

– Так, теперь поехали на овчарню.

Приезжаем. Барак, которой разобрали, – оставалось много досок и брусьяв, оне всё сожгли, но идивоты! Тут своя башня с водой, толькя поправить, – всё разворовано. Вряд мы купили за семьдесят тысяч рублей усадьбу с разваленным домом для прописки всех переселенсов, двадцать пять соток земли оформили на Алёшу.

Я пригласил гостей что-нибудь покушать, оне кушать не стали, но чаю согласились выпить. Но я был голодный, мне пришлось покушать. Я попросил Владимира Димириевича, чтобы помогли дать вышнея образования Танюшке, я их познакомил, она ему понравилась, и он согласился помогчи и сказал:

– Где будешь учиться, мы поможем. – Она поблагодарила. – А на чё хочешь учиться?

– На економиста.

– Да, ето важно, отцу ето будет нужно. А уже куда обращались?

– Да Елена Талгатовна обещалась помогчи устроить.

– Ето хорошо.

– Владимир Димитриевич, Елена Талгатовна ждёт вашего ответу.

– Данила Терентьевич, как вы думаете, она надёжна?

– Думаю, да, и очень опытна.

– Хорошо, давай к ней заедем.

– Отлично, я ей позвоню. Елена Талгатовна, привет, вы на месте?

– Да, на месте.

– Мы можем к вам зайти через час с Владимиром Димитриевичем?

– Да, жду.

– Ну, пока.

Мы приезжаем к ней, но уже Владимир Димитриевич обошёлся с ними вежливо, провели весь до́говор, Владимир Димитриевич спросил:

– И сколь будет стоить вся ваша работа?

– Мы всё обсчитаем и вам ответим, толькя дайте координаты. – Он дал, мы всё рассказали, наши успехи, Владимир Димитриевич помянул коррупсыю, она в курсе, и подсказала: – Будьте аккуратне, ето всё жулики, вечно голо́дны.

– Ну хорошо, ждём по почте ваши услуги.

Мы попрощались и ушли, я их проводил до гостиницы, и остались, что:

– Будем на контакте, каки́ новости – звонить, а через две недели будем здесь.

– Хорошо, будем ждать. – И на етим расстались.

Мы с Алёшай поехали домой. Думаю: да, Владимир Димитриевич умной парень, толькя не хватает дипломатства, но ничего, постепенно помогу ему, научу.

 

22

Звонит Лидия Ивановна и просит встречи с губернатором. Я позвонил Картавенке Николаю Васильевичу, попросил встречи с Евгением Степановичем для Лидии Ивановной и рассказал, хто она, оне прекрасно её знают. Он пообещал организовать встречу и позвонить.

Мы с Алёшай стали офармливать комплекс на наше КФХ. Но каки́ новости: мы купили комплекс, но без земли! Я в шоке: ето что ишо, ето толькя в России так делается, теперь надо землю покупать и оформлять. Но как так, во всех порядошных страна́х купил дом – он вместе с участком земли, а здесь купил дом и, ежлив не указана земля, покупай и увози дом куда хошь? Вот тебе и новости. Хорошо, что у нас всё через губернатора, а нет – как хошь, вези комплекс хоть на небо.

Звонют из АПК: мне срочно явиться утром рано. Мы с Алёшай явились к Севальневу Алексею Анатольевичу, он повёл нас в фонд экономической поддержки, нас принял начальник фонда Шулешко Алексей Владимирович, привёл на круглый стол, тут собралось четверо чиновников, Шулешко объявил нам приказ от губернатора: выдать нам деньги на технику, но ето продлится десять дней, всё оформить.

– Раньше невозможно?

– Но принесите до́говор купчий.

– Хорошо, мы всё исполним.

Но потом стали странные вопросы.

– Вы старообрядсы?

– Да.

– Вы враждуете с православной церковью?

– Да нет.

– А каки́ контакты имеете? А како́ отношение имеете?

– Нормально.

– Хорошо, об етим поговорим позже. Ну, ждём вас с до́говорами.

Мы вернулись в АПК к Севальневу Алексею Анатольевичу, всё доложили, он вызвал Кузнецова Юрия Андреевича, он пришёл, узнал о технике:

– Ну наконес-то, Данила, всё-таки решили брать технику?

– Да, ето по команде Евгения Степановича.

– Ну что будешь брать?

– А то, что говорили.

– Всё-таки остаёшься на «Джон Дирах»?

– Да.

– Но молодес.

Он стал звонить, договорился и нас послал в компанию «Юпитер». Мы приехали, выбрали два трактора: один восьмёрку триста двадцать лошадиных сил и один пятёрку девяносто семь лошадиных сил – да, ето куколки, одну орошалку на три тысячи литров, дискатор шестикорпусной, сеялку небольшую на четырнадцать рядов. Всё ето стало одиннадцать милливонов семьсот тысяч рублей – пятьсот шестьдесят тысяч долларов. Сделали до́говор, принесли в АПК, а тут новости: губернатор дал приказ выдать деньги в течение сорока восьми часов, а потом оформить. Ребяты доложны сеять, время уже вышло. Да, ето чу́дно – такие повороты! Нам выдали деньги, мы взяли технику, компания угнала её к нам в деревню. Всем радость: получили такую технику! Особенно ликовал тестяв сын Алексей.

Звонит Картавенко Николай Васильевич:

– Послезавтра утром в девять часов Евгений Степанович принимает Лидию Ивановну. Данила Терентьевич, взяли технику?

– Да.

– Молодсы. Евгений Степанович одобрил за такой выбор.

– О, большоя спасибо за поддоржку!

– Данила Терентьевич, работайте себе спокойно.

– Спасибо.

Я Лидии Ивановне позвонил, рассказал о приёме, она довольно сообчила, что приедет, и попросила организовать встречу с остальными чиновниками. «Хорошо, всё будет готово». Я думаю, а зачем же она едет? Наверно, хочет пропустить в «Российской газете». Ну что, пушай так.

Я дома дал команду хорошо приготовить обед и на другой день поехал встречать Лидию Ивановну. Мы поехали с Алёшай, встретили. На встречу пришли Елена Талгатовна и Марина, поехали к ней в офис, всё рассказали, наши события, она не верит:

– Ето что? Изумительно! Савченко так поступил? Ето фантастика! Вы мня все поразили. Да, ето хорошия новости. Ну, Данила, проздравляю!

– Лидия Ивановна, ето ваша работа, без вас мы нихто.

– Да ладно, Данила, ты молодес, сумел подойти к губернатору.

– Да, Лидия Ивановна, таких, как Евгений Степанович, побольше бы в России, и вся Россия бы цвела, ето долговидный господин, я вижу, он ошибок не делает, поетому у него всё здесь процветает. Ты посмотри, через всю улицу в Белгороде есть панкарты, написано «Матершинство – позор России!», и он прав. Весь мир говорит, русски – алкоголики да матершинники, а здесь в Белгороде редко где услышишь, чтобы матерились, и алкоголиков тоже не столь, сколь в других областях.

– Да, ето замечательно. Ну что, пора к губернатору?

– Да, поехали.

Мы заходим к Картавенке Николаю Васильевичу, он проводит нас к губернатору, Евгений Степанович принимает меня по-свойски, а Лидию Ивановну очень вежливо, но осторожно.

– Ну что, Данила Терентьевич, получил технику?

– Да, Евгений Степанович, спаси вас Господи, без вас мы нихто, ты наш отец, вечно за вас Богу молиться.

– Да ладно, работайте себе во славу Божию. Ну что, Лидия Ивановна, решили нас посетить?

– Да, Евгений Степанович, слышим хоро́ши новости про вас от Данила и решили навестить. Но и как вы думаете о наших переселенсав?

– Да, для нас оне очень ва́жны, ето духоносный источник! Смотря на них, местный народ что-то нашнёт думать.

– Да, ето правильно, етот народ воздоржный.

– Евгений Степанович, ты прости, но не все воздоржны, у нас тоже есть всяки-разны, и даже наркоманы есть.

– И у вас тоже происходит?

– Да, Евгений Степанович, но ты не заботься, я вам обещаю толькя порядошных старообрядсов.

– А остальные? Россия большая.

Лидия Ивановна:

– Евгений Степанович, а как вы относитесь к переселенсам с Казахстана и Киргизстана?

– Нет, для них нет программы. Старообрядсы – ето свои исторические граждане.

– Но вы поймите, в России идёт демография, каждый год умирает свыше семьсот тысяч людей.

– Но Лидия Ивановна, у нас её нету, у нас каждый год прибыль, многи едут с Украины, у нас годовалые квоты, и всё заполняется.

– А как насчёт программы для переселение?

– Вы же знаете, Белгород не входит в состав программы по переселению.

– Да, знаю.

– Нам она не нужна, у нас свои программы для обустройства каки́ хошь.

– Да, интересно. Но всё же ето по́мочь – билеты, груз, подъёмны деньги. Вы могли бы хоть для старообрядсов программу разработать?

– Да, для старообрядсов с удовольствием.

– Слышишь, Данила, ето важно. Ежлив Евгений Степанович разработает для вас программу, вам в течение двух месяцев выдадут гражданство, оплотют билеты, груз, подъёмные деньги, и всё будет прошше.

– А как можно ето решить, Евгений Степанович?

– Хорошо, мы ето решим.

– Евгений Степанович, а каки́ у вас программы областные для переселенсов?

– Ну, приезжает переселенес, получает статус, ему выдаётся один милливон рублей на строительство дома под один процент годовой, кирпич по тридцать процентов стоимости, а ежлив не хватает, ишо милливон рублей по пять процентов годовых на пять лет. Но и есть субсидии семейны, школьны, по́мочь большим семьям – да всего хватает. А преференсыя сельхоз.

– Да, ето поразительно чу́дно, мы всегда слышим: Белгород процветает, но теперь видим вашу заботу и восхищаемся. Вы правильно работаете, Евгений Степанович, я уже семнадцать лет помогаю переселенсам, и что я насмотрелась, каки́ несправедливости, наше чиновничество позор как поступает! И что, переселенсы – загрузка России? Ето наоборот – благо для России!

– Да, вы правы, Лидия Ивановна. Ну что поделаешь – таки́ наши чиновники.

– Ну, Данила, тебе повезло, у тебя хороший губернатор.

– Да, Лидия Ивановна, спаси вас Господи обоих, не замолить Бога будет, сколь добра нам сделали.

– Знаешь, что, Лидия Ивановна, оне даром ничего не берут?

– Да, я знаю.

– И даже не кушают с нами?

– Ето хорошо, хто-то ишо заботится о чистоте. Евгений Степанович, ставайте, я вас засниму.

Мы стали, она засняла, Родионов тоже присутствовал, Лидия Ивановна попросила, чтобы он заснял нас троих, он заснял. Мы стали благодарить и прощаться с Евгением Степановичем, он нас проводил и сказал:

– Подождите, чичас Родионов освободится и расскажет наш план работы с Данилой Терентьевичем.

– Спаси Господи, Евгений Степанович.

– Удачи!

Мы вышли в зало, сяли на диваньи.

– Но, Данила, ето фантастика, за семнадцать лет вижу первый результат такой обширной, мне не верится. Я хорошо знаю, деняг много в России, но почему-то не доходит до доброго результата, а тут я поражаюсь. Но боюсь, чтобы не обманули. Вот, Данила, знашь, почему я приехала? Ето контроль навести. Чиновники ой как боятся прессы, я же говорила тебе: ето четвёрта сила, её все боятся и, по крайне мере, будут исполнять.

– Лидия Ивановна, как тебя благодарить за всё?

– Данила, прошу, молись за меня.

– Конечно, буду молиться, но ты наш благодетель, и спаси тебя Господи.

Родионов что-то долго задоржался, но наконес вышел и пригласил нас в АПК. Мы вместе с нём пошли, приходим в его кабинет, он нас рассаживает, и стал рассказывать следующа.

– Лидия Ивановна, с Минрегиона одобрили проект Данилы Терентьевича, он правильно поступил, всё делает скромно, но очень обширно, и разрешили инвестицию безлимитную, деняг сколь хошь, но должен сделать модель России, ето будет образец всем на показ.

Лидия Ивановна:

– Что вы говорите? Откуду ето?

– Да, Данила Терентьевич сумел показать доверия, надеются, что он сумеет ето осуществить, и мы все будем помогать. Я не знаю, зачем он берёт себе компаньонов, когда ему всё дадут, что он хочет, и может расшитывать на любой проект и на любую сумму.

– Данила, ты слышишь?

– Да, слышу, я всё ето предчувствовал, и, чтобы хорошо разработать проект, именно так и доложно быть. Но компаньоны необходимы, я с каждым днём уверяюсь, что без них будет очень чижало, нам надо грамотных и опытных людей.

– А что, у вас их нет?

– Есть, но когда ето будет? Ето не скоро, а мне чичас надо, в каждую минуту, а надёжные люди посмотрют, как у нас идёт. Ежлив всё будет хорошо, толькя тогда тронутся, а у нас каждая минута дорогая, и чем ни лучше покажем проект, тем быстрея будет переселение.

Родионов:

– Данила Терентьевич, можешь расшитывать на полный проект.

– Спасибо, Владимир Яковлевич, но я без Якуниных и Руслана никуда.

– Сам знашь, тебе виднея.

Лидия Ивановна:

– Да, Руслан уже положил три милливона рублей, не надо его обижать.

– Да нихто не собирается обижать, ето всё решает Данила Терентьевич, – и Родионов пояснил Лидии Ивановне всё действия нашей работе и про круглые стола субботния. – Необходимая техника уже у них, оне уже землю приготовляют, чичас будут сеять озимнюю пшеницу.

– Да, здорово. Ну что, желаю удачи. Пожалуйста, помогайте им, как ни говорите, но оне не знают наших порядков.

– Да не беспокойтесь, Лидия Ивановна, мы за всём смотрим, и Евгений Степанович не даст в обиду.

– Ну хорошо, большоя вам спасибо за такую добрую новость.

Мы поблагодарили Родионова и вышли. Лидия Ивановна:

– Мне не верится. Данила, ты знаешь, что добился?

– Да, я в шоке. Но исполнют ли оне? Да, здесь заговорит вся Россия, и именно Савченко сумел ето сделать.

– Да, ето поразительно. Данила, а зачем тебе твоих компаньонов? Оне же всё тебе дадут.

– Лидия Ивановна, ты бы знала всё, ты бы поняла меня. Я замечаю, тут алчных немало, и мои компаньоны им мешают, оне всё раскопали: ето жулики, и мне без них пропасть. Оне что – всё будут сле́дить, а мы спокойно работать. Но чиновникам ето невыгодно, им интереснея, чтобы мы зависели от них.

– Да, ето понятно. Данила, чичас куда?

– Чичас забираем Елену Талгатовну и едем в Шебекино в администрацию.

– Данила, ты знал, что Солженицын Александр Исаевич помер?

– Да, знаю, читал в газетах и очень сожалею, так и не пришлось свидеться.

– А ты знал, что начин вашего переселение помог он?

– Да, знаю. Царьство ему небесное. Лидия Ивановна, а ты знала, что наша деревня будет называться Солженицыно? А наша фирма уже называется «Старообрядческая артель имени Солженицыно»?

– Ето здорово. А Москвин знат?

– Да, конечно. Ето всё по соглашению семьи. А знаешь, почему в честь его ето названья? Он один из писателяв, что позаботился написать правду о старообрядсав при сталинских времён в ГУЛАГе, пострадавших невинно за веру християнскую.

– Да, Данила, молодес, ето и вам будет честь.

– Но и нашлись противники, говорят: зачем поставили тако́ имя, он еврей, а вы староверы. Ето ничто не значит, значит добродетель человека.

– Ты прав.

Ну, мы все явились в администрацию в Шебекине, нас стретил Юрий Петрович, сказал, что «глава в отпуске, вас примет зам главы». Он принял ласково, повёл нас в ресторан, я Лидию Ивановну предупредил:

– Обед дома готов, но можете что-нибудь закусить ради чести.

Так и сделали. Зам главы мне понравился, он боле конкретный и разумный, умеет действовать как хороший дипломат, но зачем Бузычкин глава – не понимаю. Оне все чаю попили, закусили, зам главы удивился, что я ничего не кушаю:

– А почему так?

Лидия Ивановна объяснила:

– Оне, старообрядсы, с миром не кушают.

– Да, интересно. Ну что поделаешь, извините, Данила Терентьевич, вы голо́дны.

– Да не заботьтесь, мы уже привыкши.

Зам главы всё объяснил Лидии Ивановне о нашим проекте и пожелал нам наилучших успехов, Лидия Ивановна тоже повыспрашивала о нас, и все разговоры были приличны. Ну что, мы поблагодарили за добрый приём, он извинился:

– Жалко, что главы нету. Ну, ждём, на следующай раз он будет. Ну, пока.

Мы с нём расстались, Юрий Петрович нас проводил, и мы поехали к нам в деревню, нас уже давно ждут.

Ну что, встретились, все рады, я много рассказывал о Лидии Ивановной, поставили на стол, стали угощать, и я не отстал, был голодный. Пообедали, Лидия Ивановна пожелала посмотреть технику, мы все позаснимывались возле техники, и она с нами. Потом пожелала познакомиться лично с каждый семьёй. Мы ко всем свозили, лично познакомили, она у всех спрашивала, как нравится в России, – все довольны. Когда все собрались, она стала всем говорить:

– Вы знаете, что у вас Данила герой? За столь малоя время он столь добился, ето потрясающе.

Все молчат, один тесть сказал:

– Да, у нас Данила на все руки.

Моя семья улыбается. Я хорошо знаю: окро́мя моей семьи меня нихто не знает, хоть и тесть сказал за меня, но он ничего не знат. Я всегда перед людьми скромничал. Так как наши старообрядсы безграмотны, мало что понимают качество в человеке, поетому с ними трудно разговаривать. Я тоже безграмотный, но у меня обзор чуть-чуть побольше, жалко, что нет образования.

Лидия Ивановна со всех взяла интервью. Андриян мой вообче не может говорить, растеривается и заикается, но чу́дно над Василием: ставит себя выше всех, такоя высокоя лицо, но разговор смешной, нет фундамента. Думаю: дак вот ты какая пташка, ето всё портрет, а внутри всё пустоя, а я, дурак, поставил тебя агрономом. Ну что, посмотрим. Но вижу, что придётся убеждать Авериных, чтобы перешли к нам, ето качество и порядошные ребята.

Мы показали Лидии Ивановной, где будет деревня, я всё ей разъяснил, где и как что будет, она восхищалась:

– Ну, Данила, не толькя ты в политике гожай, но и хороший организатор, всё хорошо всё продумано.

– Лидия Ивановна, одна у меня забота. Шебекинскины чиновники мня настораживают, нет доверие, что-то не то, и ети земли все Дудниковы, у нас с нём конкуренсыя, и он палки в колёсьи ставит.

– А что молчишь, иди к губернатору и расскажи.

– Нет, за кажду мелочь некрасиво надоедать Евгения Степановича.

– Да, ты прав. Данила, я удивилась, как ты разговариваешь с губернатором, ты с нём на ты.

– А я и не заметил. Но я чувствую в нём такоя доверия, что шшитаю как родного отца и не замечаю моих слов. Но спасибо, что помянула. – Мне стало неудобно.

– Данила, ты когда в Москву?

– Да надо со дня́, надо готовиться к поездке в Южну Америку, готовить встречу – государство со старообрядсами.

– А куда именно поедешь?

– В Бразилию, Боливию, Аргентину, Уругвай, в разны деревни.

– Замечательно. А хто финансирует?

– Якунины.

– А на сколь поедешь?

– На две-три недели.

– Хорошо, об етим ишо поговорим. Данила, тебе надо писать писмо пресиденту Медведеву, чтобы выдали тебе гражданство, потому что у тебя важные дела в России, и гражданство тебе необходимо нужноя.

– Да, я знаю, и спасибо за совет. Вот поеду в Москву и привезу писмо.

– Да, привези, мы попросим Лукина Владимира Петровича, он передаст пресиденту Медведеву.

– О, Лидия Ивановна, спасибо за такую услугу.

Уже вечер, оне собрались в Белгород, мы их увезли, Лидию Ивановну проводили на поезд, она улыбается:

– Данила, потрясающа, но жду, сынок, молодес.

Я её крепко обнимаю и целую:

– Матушка, вас бы не было, ничего бы етого не было. – Она растроганна зашла в вагон. – Но прощай, дорогая.

У меня тоже слёзы потекли. Думаю, что я до́бро сделал? Да ничто, обычная работа, да и всё, кому-то надо ето делать. Бог поручил – значит, надо стараться.

 

1

Дома взялись землю готовить, свояку Петру поручил всю технику, так как он с малых лет в Бразилии занимался посевами, и у них была техника, и отец был неплохой посевшик. А Андрияну сказал:

– А ты помогай сеять и готовься на ответственный пост, не обижайся, что поручил Петру: как ни говори, он тебя старше. Всем надо дать возможность. Но знай, Петро не пойдёт, я ето вижу наскрозь, но, чтобы не обижался, пускай похозяйничат, но знаю, что провалит. На Василия тоже нет надёжды, я чувствую, что он мухлюет, уже два раза захватил в дверях – подслушивает наш разговор. Так как нет секретов, пусть слушает. Но знай, что ето уже враг, добра не жди, от него можно ждать толькя подрыв, вот до чего доводит зависть. Учитесь, детки.

– Да, тятя, я тоже замечаю, оне с дядя Петром шишикаются. Но ты правильно поступил, и знаю, что ты нас берегёшь на ответственный пост, поетому я и не волнуюсь. Но зачем ты опять связался с нашими?

– Андриян, ради вас и внучат. Ты хорошо знашь наших, очень много порядошных старообрядсов есть, но у нас пока их нету. Сумем показать, что в Россию можно верить, – многи поедут, тогда есть кому будет поручить ответственность, а чичас надёжда толькя на нас.

– Тятя, я ето знаю, и знай, дядя Петро уезжает обратно в Канаду, он там работу не кончил, а приехал посмотреть, правды ли, нет проект разрабатывается. Но у них ишо проблема с тёткой Ганяй.

– А что им не хватает?

– Да ему, дураку, всё мало баб, вот вся и проблема.

– Ну вот, Андриян, на таких надёжды ноль.

– Тятя, ты замечаешь, он к тебе ластится и к Василию?

– Конечно, как проститутка. А почему я тебе сказал – нет надёжды? Вот, детки, учитесь, таким людям хоть золото толкай, всё провалют. Что я на сходке говорил и убеждал, хоть хто внимание взял?

– Думаю, деда взял.

– Нет, Андриян, ошибаешься, ето оппортунисты.

– Как знашь?

– Ого-го, Андриян, что, ишо меня не знаешь?

– Да знаю.

– Наверно, нет. Почему таки́ вопросы задаёшь? Слушай, мало пройдёт, все наши переселенсы нам изменют, все жадны на деньги, нихто не думает о благородным проекте, каждый думает о своей шкуре, как бы побольше ему досталось.

– Неужели не ценют такоя доверие?

– Да, милый мой, и спаси Христос, что понимаешь.

– Тятя, ето жутко.

– Да вскоре всё увидишь.

– А зачем продолжаешь?

– Оне всю свою жизнь в говне провалялись. Думаю, всё сделаю, чтобы жили как добрыя люди, толькя бы поценили, что им предлагают. Но вижу – без пользы.

– А что теперь делать?

– Слушай, ето секретно. Перва надёжда – ето на вас, втора – достать рабочу силу с Боливии или с Узбекистана, здешны русски не гожи, но будут попадаться хоро́ши – будем брать. Когда наши старообрядсы подъедут, вот тогда можно на чё-то надеяться, но чичас, Андриян, надо работать день и ночь, как работали на рыбалке.

– В етим мы тебя не подведём.

– Знаю, поетому и рассказываю. Ишо прошу, Андриян, следи за всеми.

– Да я уже слежу.

– Молодес.

За Танькяй стал бегать Санькя Царёв, она его не отвергала, но изучала. Ей в России русские не понравились, она говорит: «Здесь мужчины идивоты, женчинов ни за что не шшитают, толькя оне люди, а женчины мусор, а сами подумали бы, откуль оне. Я не за порядошного никогда не пойду». А мне сказала:

– Тятя, ты зачем всё рассказываешь про весь проект? Оне уже бесются от зависти, оне не ценют и не шитают, как ето чижало достаётся.

– Доча, я специально ето делаю. Оне мне столь насрали в Уругвае, я хочу им показать, на что я способен. Но оне всё провалют, и кому оне докажут – сами себе, а мы выйдем вперёд, ежлив чиновники не подговняют. Вижу негатив с обоих сторон.

– А зачем берёшься за дело?

– Ради вас, и я дал слово нашему губернатору, Лидии Ивановне, Лукину Владимиру Петровичу, Москвину Виктору Александровичу, и сам пресидент знат. Я действую честно, но что мне покажут, хочу видеть и в чё верить.

– Но тятя, люблю тебя за ето, – и заплакала.

Я тоже не вытерпел:

– Тань, я для тебя приготовил вышнея образования, но надо будет учиться день и ночь.

– Тятя, согласна, я хочу учиться.

– Якунины будут оплачивать, учиться будешь в Белгороде, в институте, Елена Талгатовна уже тебя устроила, но надо тебе будет ехать со мной в Аргентину и твои дипломы заверять в МИДе, в школе и у консула.

– Да, я согласна. Тятя, бойся Василия, вот на днях он залазил в кладовку через окошко и подслушивал.

– А, дак вот чей след! Ну вот, почему всегда вам наказываю: дома ничего секретного не говорить. Вот чичас говори сколь хошь, нихто не узнат и не услышит, а вся проблема – ето баба да Василий.

– Уже говорят: получил четыре милливона рублей, а где оне? Оне хочут, чтобы ты их разделил.

– О боже ты мой, оне что, сдурели? Оне ничто не думают, поэтому я тебе говорю: ничто им не рассказывай. Нет, Таня, ежлив нет доверия, нельзя работать. О боже ты мой, в стакане воды топются.

Я дождался воскресенье, отмолились, Алёша и Санькя тоже были, я всех остановил и задал вопрос следующай:

– Я завсяко-просто всё вам рассказываю, но вижу, вы недовольны. В чём я виноват, не знаю, ночами не сплю, всего добиваюсь. Для кого? Для вас. Слухи идут о деньгах. Один вопрос: хоть один из вас хоть одну копейкю вложил в наш проект? – Все молчат. – Но тогда какая речь может быть о деньгах? Я начал с ноля, и бегал занимал, и сумел вас всех достать, билеты оплатить, груз оплатить, всем взял морозилки, матрасьи, для консэрвов банки, продукт, всех оформил. Что ишо надо? Вон техника и земля, скоро будут дома, енергия, газ, дороги. Вон Василий привёз пятьдесят тысяч долларов и в банок положил, а пользуется на наши деньги.

– Но мы их берегём на чёрный день.

– Да, у вас чёрный день, а у нас его нету. Чем вы ишо недовольны? – Всем неудобно, но один по одному заоговаривались:

– Да всем довольны.

– Но я услышу ишо ропот, ничто больше рассказывать не буду. А деньги, что нам заняли, ето на проект, я не имею права их делить. И вот ребята, оне уже с нами, оне такие же християне, как и мы.

Алёша и Санькя стали проситься, тесть ответил:

– Ето до́бро.

– Но Василий заявил:

– Мы их не можем принять просто так, мы доложны обратиться в соборы, тогда будет результат, а пока пускай так приходют.

Думаю, ах ты идивот, палки в колёсьи ставишь! Да хто будет разбираться? Знаю, что нихто, тут решается само собой.

– Ну что, пишите в соборы.

– Да надо бы. – Ага, нихто не собирается писать.

– Но тятенькя, ето твоя обязанность.

– Да я неграмотный, пускай ребяты сами напишут. – Ну вот, обычное издевательство. – А ты хорошо пишешь, когда захошь. – Но я промолчал, думаю, решу сам.

Тут всё понятно: Алёша им мешается, всё оформлено на него, Василий – гражданин Российской Федерации, и почему бы не оформить всё на него? Но как на тебя надеяться, ты толькя думаешь о себе, и уже дал знак: вдруг что, всё бросит и уедет обратно. Да, Алёша молодой, неопытной, в АПК называют его разгильдяям. У него нет привычки мне информировать все дела, за ето я уже его гонял, но толку нету, но по крайней мере он честный, а покамесь лучше его у меня нету. Но Алёша удивился, как оне поступили, и сказал:

– Ежлив Данила вам неправильно ведёт, то не знаю, что ещё вы ищете. У него одне мысли – как лучше всё сделать.

Тёща заизвинялась:

– Да куда лучше Данила действует, ничего больше не надо. – Ах ты лицемерка, опять притворяешься!

– Тятенькя, как вам толькя Богу молиться, вам больше ничего не надо, а остальное оставьте в мои руки.

– Да я ничего и не ищу.

– Но предупреждаю: будет повторяться – я замолчу, и вы больше ничего не узнаете, что делается.

Землю приготовили, но работал большинство тестяв Алексей да Андриян, Петро всё отвиливал, и Василий также, всё у них дела. Софоний и Никит несовершеннолетни, в России дурацкие законы: несовершеннолетни не имеют права садиться за трактор, а у нас в Южной Америке – парнишко восьмилетний, не видать его за рулём, а уже вовсю работает. Топливо привезти тоже проблема: не имеешь права на тележке бочки возить с топливом. Но правды, дурацкия законы. На пашне работать – надо права езды на трактор, мы вообче етого не слыхали. Семенами нас выручили Аверины ребяты, оне поговорили со своёй хозяйкой, и она продала, уже протравлены всё, даже привезли к нам на пашню. Я Василия попросил как агронома отрегулировать сеялку и следить за посевом, он посулился, но даже не подошёл. Тут часто приезжал Рубаненко, он отрегулировал сеялку, и стали сеять. У меня работы с утра до ночи хоть разорвись.

Тут явилась Дудникова агроном, стала ругать наших ребят, что неправильно сеют, оне остановились, мне звонют, я всё бросил, прибежал, всё узнал. Ага, значит, подрыв. Звоню Севальневу Алексею Анатольевичу:

– Что такоя, зачем Дудников агроном мешается, мы к ним не лезем, и пускай к нам не лезут.

– Что случилось? – Я рассказал. – Хорошо, мы разберёмся.

Пришла суббота. Я уже знал, что Якунины согласились нанять Елену Талгатовну за семьдесят тысяч рублей, по-московскому ето дёшево, она берётся за всё административноя дело. Да, ето для меня большая выручкя. Я их взял на круглый стол и представил как свою администрацию. Все насторожились. Елена Талгатовна стала поступать по-грамотному и строго. Начало заседания, Родионов стал задавать вопросы – то не сделано, друго́ не сделано, Родионов поднялся на Селютина:

– Что медлите? – Тот завилял.

Родионов приказал:

– К следующай субботе отдай ответ. – Он промолчал. – Данила Терентьевич, как посев?

– Половина посеяна.

– А что так медлите? Время уже вышло.

– А мы рази виноваты? Тут таки́ законы.

– В чём дело?

– Топливо можно возить толькя в абилитированным грузовике.

– А что, вы не знали?

– Да тут всё непонятно.

– Срочно помогчи! Севальнев, твой ответ!

– Есть, принимается.

– Владимир Яковлевич, что же у вас здесь порядки в России? Десять агрономов, и все распоряжаются по-своему, да ишо и ругают.

– А что получилось?

– Ваш агроном одно говорит, Рубаненко своё говорит, прибежала Дудникова агрономка – своё кричит, наши агрономы нам своё советуют. У вас так: десять человек, и все советники, но на деле их нету. У нас не так: в чужоя дело никогда нихто не полезет, пока не попросишь, а попросишь – с удовольствием разъяснит. И зачем Дудников к нам лезет? Я не хочу, чтобы нам мешались посторонния.

– Севальнев, разберись.

– Есть.

– Остальноя ничего не исполняется.

Елена Талгатовна взяла блокнот и стала записывать все компромиссы и ставить числы, что когда обещаются сделать. Всем ето не понравилось, но она со всех взяла обещание.

 

2

Звонит Руслан:

– Данила, когда приедешь?

– Да, надо выезжать, но некогды.

– Данила, приезжай на следующай неделе, потому что через неделю я улетаю в Непал.

– Хорошо, постараюсь.

Я Елене Талгатовне наказал, чтобы действовала с оформлением, Алёше наказал, чтобы смотрел за порядком и, что надо, подвозил. Вижу, что Василий с Петром виляют, наказал Андрияну, чтобы он взялся за дело.

В субботу вечером приезжают ТВ «Белгородские вести», хочут интервью, я дал.

Звонит Яссенко Юрий Петрович:

– Данила Терентьевич, когда можешь зайти?

– Когда желаете, толькя в понедельник вечером я уезжаю в Москву.

– Хорошо, я перезвоню. – Через час звонит: – Данила Терентьевич, в понедельник в девять ноль-ноль.

– Хорошо, я буду.

С Москвы звонит Новосёлов Владимир.

– Ну, здорово, друже, что вам нужно?

– Да здесь один фонд военный, оне видят вас по ТВ и в газетах и предлагают земли́, где хошь выбирай.

– Но, Владимир, у нас компромисс.

– Да ничто не стоит послушать.

– Да, вы правы.

– Хорошо, во вторник созвонимся, я буду в Москве.

У Надьки строк действия паспорта заканчивается через месяц, нам сообчил УФМС: обязательно продлить, а то будет проблема. Я тестю сообчил, Надькя собралась со мной, но без ребёнка, и мы отправились вместе в Москву.

Во вторник утром в Москве у меня работы много, я повёл Надькю к уругвайскому консулу, поновил ей паспорт, привёл обратно на железнодорожный вокзал, купил билет в обратну путь и сказал:

– Надежда, прости, вот билет, вот деньги, я тебя оставляю, у меня работы много, и я боюсь, чтобы ты осталась со мной. Сама знашь, я молвы не хочу, вот на етим перроне возмёшь фирменный поезд, а чичас пошли к Руслану, а дальше время у меня не будет.

Мы пришли к Руслану, её оставил в приемной, а Руслан пригласил мня в кабинет. Руслан стал спрашивать, как у нас успехи, я рассказал, он подивился такому крутому повороту:

– Ну, Данила, молодец. А как чиновники? – Я тоже рассказал. – Да, ето сложно.

– Слушай, Руслан, вчера утром пришёл на круглый стол к Бузычкину, он обычно, как Горбачёв, много говорит, но толку мало.

Руслан хохочет и спрашивает:

– Почему, Данила?

– Да вот слушай. Я познакомился с моряком в Буенос-Айресе, парень грамотный, что я от него услыхал. Приходит к нему его отец и спрашивает: «Юра, ты понимаешь, что говорит Горбачёв? Он говорит много, но ничего не понятно. Ты грамотный и молодой, может, ты понимаешь?» – «Папа, я столь же понимаю, как и ты». Так и я Бузычкина.

Руслан хохочет:

– Да, Данила, ето непонятная птица.

– Слушай, вызвал меня и обижается, что мало к ним захожу, оне нервничают, что всё делаю через губернатора. Но сколь я к ним заходил, всё не тянут не везут. Я на етот раз не вытерпел и всё высказал начальнику сельхоза Селютину, говорю: «Здесь у меня ничего не получается, Виктор Фёдорович. Вы что, не хочете с нами работать? Сколь я к вам обращаюсь, у вас всё время нет или вас нету, в АПК тоже не исполняете ничего. Ежлив не хочете, скажите, и мы больше мешаться вам не будем». Он сменился с лица, Бузычкин за него застал: «Данила Терентьевич, всё исправится», опять снова да ладо́м: образования да прививки. Руслан, я не могу понять: станешь обчаться на вышним уровне, всё понятно, но вот ети чиновнички – таки́ закоснелы и бестолковы, как малыя дети, да ишо хуже. Мало́му скажи – он поймёт, а ети – чурки с глазами. А когда так будет Россия процветать? Никогда. Всем им надо дать лопатки в руки, пускай землю копают!

Руслан хохочет.

– Да, Данила, поетому Россия мёртва, но ты от губернатора не отступай, ето единственна твоя выручкя, и все чиновники его боятся.

– Руслан, у нас была Лидия Ивановна, – и я рассказал, что Родионов Лидии Ивановной рассказывал.

– Данила, ето важно, но будь осторожно, чиновники узнают, что Минрегион одобрил твой проект, захочут все попользоваться, оне вас не пожалеют, через переселенсов легко деньги отмыть, смотри строго за етим.

– Руслан, спасибо.

– Данила, ты все вопросы решил, что я просил?

– Да, вот оне.

– Татьяна, разберись. Данила, ежлив Коля с тобой поедет, ты не против?

– Наоборот, веселея будет.

– Ну хорошо, мы посмотрим насчёт визов и решим. Когда думаешь вылетать?

– Да надо со дня, но за ето взялись Якунины, оне финансируют.

– Когда узнашь, сообчишь?

– Да, конечно.

– Данила, квартира для тебя готова.

– О, Руслан, большоя тебе спасибо. Освободишься – приедешь?

– Хорошо.

Мы вышли, я познакомил Надькю с Русланом, оне пообчались, и я проводил её на вокзал, а сам к Якуниным.

Встреча обычна, родная, я всё доложил, и о Минрегионе.

– Да, вот ето новости! Но, Данила Терентьевич, вот чичас будет опасно, мы им чичас не нужны. Ежлив Минрегион выдаст деньги на етот проект, чиновникам мы мешаемся, оне будут всё тормозить.

– Да уже тормозят.

– Вот такая система у нас в России, но не забывай: самая главная карта – ето ты, Данила Терентьевич. Что решишь, то и будет. Данила Терентьевич, когда думаешь вылетать в Южну Америку?

– Да надо со дня, а то будет поздно.

– Так, будем заказывать билеты. За сколь время думаешь всё объехать?

– Две-три недели.

– Данила Терентьевич, мы хочем попросить: сможешь узнать насчёт коя-что для нас?

– А что нужно?

– Ну хотя бы кофе с Бразилии, вины аргентински, мясо, живых коров, догов аргентинских, дорадо с Уругваю.

– А ето очень просто.

– Ну вот, сумеешь найти, будем импортировать, и ты будешь в доле.

– Да, ето интересно. Мясо – ето Аргентина или Уругвай, вины – да, действительно Аргентина, дого аргентински – да, их там много, а вот кофе – ето Бразилия.

– Значит, ты ето знаешь?

– Ишо бы не знать.

– Ну вот и хорошо. Данила Терентьевич, звонил Родионов и предлагает строителей – строить вам деревню и комплексы.

– Ну и что, надо посмотреть, что предлагают.

– В субботу будем там, посмотрим.

– Отлично. Владимир Димитриевич, Бузычкин настаивает разные прививки всем нам, мы их боимся, у меня масса информации против етого, вы бы знали, како́ ето опасное дело.

– Да, мы знам, но ето можно проверить через наш лабораторио.

– Да, ето будет надёжно.

– Данила Терентьевич, а Елена Талгатовна нам понравилась.

– А я же вам говорил! Она очень опытна.

– Да, мы видим, и семьдесят тысяч рублей в месяц – ето нормально.

– Ну и хорошо, теперь она будет разбираться с чиновниками, она уже взялась за ето дело, и как отлично умеет поступать, уже заставила всех отдать ответ в субботу.

– Да, с ними толькя так надо поступать.

– А вот Бузычкин мня настораживает: ничто не хочет делать.

– Данила Терентьевич, ето мы мешаемся. Подожди, ишо предложут нас отстранить.

– Владимир Димитриевич, я хочу дочь Татьяну взять с собой, у ней надо дипломы оформить, чтобы её здесь приняли.

– А ты не сможешь ето сделать?

– Нет, у меня много работы, надо всех объехать да ишо ваш заказ исполнить, а ей ишо надо будет подписывать.

– Ну что, вези паспорт.

– Хорошо.

– Так, Данила Терентьевич, в первы числы октября хорошо будет?

– Да, но не позже.

– Отлично, мы всё сделаем. Ну, ждём вас в субботу.

– Хорошо, свидимся. – Мы распростились, я ушёл.

Звоню в МИД Поздоровкину Владимиру Георгиевичу, прошу аудиенсыи, он отвечает:

– Данила Терентьевич, завтра в семнадцать часов.

– Хорошо, да, отлично, Владимир Георгиевич.

– Ждём, Данила Терентьевич.

Звоню Новосёлову Владимиру:

– Я в Москве.

– Когда уезжаешь?

– Ежлив по-хорошему, завтра вечером.

– Так я организую встречу и перезвоню.

– Хорошо.

Звоню Москвину Виктору Александровичу:

– Когда можешь принять?

– Ты, Данила Терентьевич, в Москве?

– Да.

– В четырнадцать часов можешь прийти?

– Да, могу.

– Отлично, ждём.

Звоню Лидии Ивановне:

– Данила, ты в Москве?

– Да.

– Когда у тебя будет время ко мне прийти?

– После шестнадцати часов.

– Хорошо, жду, сынок.

– Спасибо.

Я иду к Москвину, он встречает по-дружески, заводит в свой кабинет.

– Ну как, Данила Терентьевич, успехи? – Я всё рассказал, он дивится: – Чу́дно, Данила Терентьевич, так быстро всё получилось, замечательно! Мы со своей стороны тоже участвовали, о вашим проекте говорили на заседаниях.

– Ну, спаси Господи, Виктор Александрович!

– Да не за что, трудитесь себе спокойно.

– Как не за что, Виктор Александрович? Без вас мы бы были всё ишо в Уругвае.

– Данила Терентьевич, благодари Бога.

– Ну, спаси Господи, Виктор Александрович. Я вам должен вернуть деньги.

Виктор Александрович:

– Данила Терентьевич, ето вам на храм пожертвованья.

– Ну, спаси Господи, будем за вас молиться.

– Вот ето добре.

– Виктор Александрович, я привёз писмо нашему пресиденту, вот прочитай. – Он прочитал. – Да, отлично, Данила Терентьевич, и ето хорошо, и Лидия Ивановна – ето са́мой правильной выбор, она с Лукиным Владимиром Петровичем хоро́ши приятели, она ему передаст, а он прямо в руки передаст пресиденту Медведеву Дмитрию Анатольевичу.

– Вот и прекрасно.

– Ну, Данила Терентьевич, благодарю за такой успех, я всегда в тебя верил.

– Ну, спаси Господи, Виктор Александрович.

– Данила Терентьевич, заходи всегда.

– Обязательно.

Я стал, мы крепко обнялись, и я пошёл. Думаю, как легко обчаться с такими лицами, и какой добрый и порядошный Виктор Александрович.

Еду к Лидии Ивановне, она меня стречает как родного, мы стали с ней беседовать, я передал ей писмо пресиденту, она прочитала.

– Да, замечательно, но хто ето готовил?

– Я дома написал, а Елена Талгатовна поправила.

– Да, очень хорошо. Знаешь что, я от себя тоже напишу и передам Лукину.

– Ну, спасибо, Лидия Ивановна.

– Ну, и как у тебя дела, Данила?

– Так всё хорошо идёт, уже досевам озимнюю пшеницу.

– Замечательно.

– А вот шебекинские чиновники палки в колёсьи толкают.

– Какой кошмар! Ну, Россия, Россия, до каких пор будешь страдать? – Я всё рассказал, что получается. – А почему губернатору не скажешь, Данила?

– Лидия Ивановна, за каждая мелочь нехорошо надоедать Евгению Степановичу, и у него без нас делов хватает.

– Да, ето правды.

– Лидия Ивановна, я в первых числах вылетаю в Южну Америку организавывать встречу старообрядсов с государством Российской Федерации, ето перва встреча офисияльно после Никона-патриарха, от 1654 года.

– Да, ето важно. И куда поедешь?

– В разные деревни.

– Да, замечательно. Ну что, поезжай. Но на встречу я желаю съездить.

– Обязательно, Лидия Ивановна. Ну, пока, Лидия Ивановна, я пошёл.

– Когда домой, Данила?

– Ежлив по-хорошему, завтра вечером.

– Передавай всем привет, все оне мне понравились.

– Хорошо, спасибо, ну пока.

– Данила, зайди, когда поедешь.

– Обязательно.

– Ну, прощай.

Звонит Новосёлов Владимир:

– Данила Терентьевич, завтра в десять часов приходи в храм, пойдём вместе в фонд сосияльной поддержки, запиши, вот телефон, и позвони, его звать Беляев Владислав Георгиевич.

– Хорошо, позвоню.

– Ну, завтра утром встретимся, пока.

Я звоню Беляеву, рассказываю, хто я, он проздравляет:

– Да, видим вас в газетах и в теле, охота познакомиться и предложить коя-что.

– Да, мы к вам решили зайти с Владимиром завтра в десять часов.

– Хорошо, ждём, Данила Терентьевич, мы вас познакомим с наставником-старовером.

– Да, интересно. Ну хорошо, завтра познакомимся.

– Отлично, ждём, Данила Терентьевич.

– Пока.

Утром захожу в храм к Новосёлову Владимиру, и вместе отправились туда. Приходим, звоним, нам открывают, заводют.

– Кого ищете?

– Беляева Владислава Григорьевича.

– Так точно.

Ого, советские военные ветераны! Нас провели в приёмную, выходит средняго роста мужчина, улыбается:

– Ну, добро пожаловать к нам, Данила Терентьевич, приветствуем. Не посуди, что так тесно.

– Да не заботьтесь, пожалуйста.

– Чем богаты, тем и рады.

– Да, Владислав Григорьевич, ето правильно.

– Что будете пить – чай, кофе?

– Нет, извините, мы с миром не кушаем, а кофе и чай вообче у нас запрещён.

– Вон как! А чем вас угостить?

– Да не беспокойтесь, ничего не надо.

Он знакомит нас со всеми ветеранами, тут подошёл пожилой мужчина пожилого возраста, с нём тоже познакомились, ето представитель с Красноярского края Бекетов Владимир Сергеевич. Ну, стали спрашивать, как устроились. «Да ничего», – я рассказал наши успехи в Белгороде, Бекетов стал жалеть, что как с нами поступили в Красноярским крае, и сказал:

– Таких надо вешать, ето паразиты, оне не думают об стране, всё зарастает, деревни вымирают, и ничто никому не нужно. Данила Терентьевич, мы вас видим в теле и читаем газеты. Значит, начинается переселение староверов? Ето здорово. Нам староверы знакомы, в Сибири их много, ето единственные трудяги, что выживают в тайгах. – Мня ето глубоко задело. – Оне молодсы, живут в таких суровых условиях, и живут прекрасно, всё у них есть, и не голодуют. Вот таких нам надо в Россию, толькя оне могут показать, как жить. Данила Терентьевич, мы вам предлагаем любоя место в России, мы все ветераны бывшего СССР, у нас хорошия контакты, и нам всё доступно – земли сколь хошь, технику любую, скот сколь хошь.

– Но, Владимир Сергеевич, у нас уже в Белгороде компромисс.

– А что вам дали?

– Пока в проекте пять тысяч гектар земли, техника, уже сеем пшеницу.

– И како́ условия?

– Землю на выкуп, а технику в кредит на пять лет.

– Но, Данила Терентьевич, ето несправедливо. Столь земли в России пустует, а вам надо выкупать. Да плюньте на всё, мы вам дадим хоть сто тысяч гектар земли бесплатно, и технику каку́ хочете, и скот – да всё, что желаете.

– Но, Владимир Сергеевич, у нас порядок такой: даром ничего не даётся, за всё надо ответ отдать. А како́ условия, как работать?

– Да совсем просто. Можете производить что хочете, а мы всё будем забирать у вас.

– Да, ето интересно, переселение будет большоя, и всем хватит.

– Подумайте хороше́нь, Данила Терентьевич, вот моя визитка, вдруг что – звони.

– Хорошо, Владимир Сергеевич, благодарю, спасибо вам за такой интерес о староверах.

– Данила Терентьевич, етот народ нужон России.

– Спасибо.

– Ну, пока, у меня работы много.

– Пока, Владимир Сергеевич.

Он ушёл, мы поджидаем наставника староверов. Беляев звонит: «Ты где, скоро? Чичас будет». Минут через двадцать приходит старик лет свыше семидесяти, но ишо крепкий.

– Ну, здравствуйте! – Ага, не старовер, значит, надо быть аккуратным. – Ну что, братья, сердце просится на родину?

– Да, давно была мечта, но не было возможности.

– Ето правды, но чичас свободно. Где устроились?

– В Белгороде.

– Да, там порядок, губернатор замечательный.

Ветераны стали спрашивать:

– А вы хто?

– Я врач и епископ.

Новосёлов Владимир вмешался в разговор:

– А после епископа у вас хто?

– Арфиепископ.

– А Алексей Второй хто вам?

– Да конечно патриярх.

Все ветераны оживились:

– Да, ето нам свой, он же военный. Да, конечно, мы с нём вместе служили.

Вижу, Новосёлов насторожился, а я, наоборот, удивляюсь, поддакиваю. Ветераны восхищаются:

– Вместе служили. Да, он генерал такого-то ранга, я такого-то. Э, товарищи, вы нам свои.

– А как вы хотели? Да что мы сидим здесь, пошли за стол! Я принёс угощение.

Ну, все пошли за стол, все рассялись, он принёс разную сдобни́ну, налию́т всем кофе, Новосёлов добавляет сахару в кофе. «Я, – говорю, – кофе не пью», Новосёлов раз – отстранил свою чашку кофе как ни в чем не бывало.

– Извините, сегодня среда, мы моло́сное не кушаем.

– Ну, смотри сам, вы голодные.

– Да нет, я хорошо позавтракал.

Врач стал наказывать:

– Чичас подходит новая ера, можете открывать любоя хозяйство в России, законы разрабатываются стро́ги и порядошны, а коммунизьмы не будет, забудьте про ето.

– А гонение на староверов?

– Гонение больше никогда не будет ни на кого.

– Кака́ гарантия?

– Очень просто. Мы все староверы, подходите в Синод, и всё, и нихто больше вас не заденет.

– Вон как. Вы говорите – врач, какая специальность?

– Я натуралист-травник и работаю в центре в еврейской клинике, у нас самыя главныя чиновники и богатыя люди пациенты, и нет болезняв, чтобы мы не излечивали.

– А как к вам попасть?

– Очень просто. Вот мой телефон, звони, мня звать Аликас Мик-Эркович. Что нужно – звони.

– Да, с вами дружба для нас очень ва́жна.

– Ну вот, Данила Терентьевич, у вас мой номер есть, мы к вашим услугам. Еслив надо земли, тоже можем помогчи.

– Ну хорошо, большоя спасибо, батюшка. Нам пора.

– Да мне тоже пора. Хорошо, будем на связи.

– Обязательно.

Мы вышли, всех поблагодарили. Новосёлов говорит: «Да ето болтун». Думаю: «Ты сам болтун, ты хорошая птица», но виду не показал. А речь пошла о земле, он просит, чтобы его тоже устроили. «Пе́рво надо добиться, тогда будет видать». Думаю, недаром тебя поморсы опасаются, опасная ты пташка. А ети ветераны у́мны: им надо рабов, а куда лучше староверов! Но староверы палки не жуют, вам показать, каки́ оне хоро́ши бизнесмены, а вы думаете, оне рабы и хто на вас будет ишачить – забудьте, не те времена. А вот врач – ето хорошая загадка. Какой может быть врач генерал и епископ? Да рази в духовным ето допустимо?

В семнадцать часов я пришёл в МИД, мня пропустили, сообчили Поздоровкину, он спустился, и мы отправились в его кабинет. Я доложил, что отправляюсь в Южну Америку, он одобрил, спрашивает:

– Как у вас дела в Белгороде? – Я всё рассказал. – Да, замечательно. Мы с МИДу тоже поддоржали ваш проект.

– За ето большоя спасибо, Владимир Георгиевич. Я написал пресиденту писмо и попросил гражданство Российской Федерации.

– Замечательно, Данила Терентьевич. Ну, желаем доброго успеха, удачи в поездке. Данила Терентьевич, пора вашим признать тебя как представителям, ты для них уже много сделал и ишо сделаешь.

– Ну, посмотрим, захочут ли оне. Ну, пока, Владимир Георгиевич, за всё большоя спасибо.

 

3

Вечером я выезжаю домой. Дома досеяли сто восемьдесят гектар, а теперь остальную землю готовют к весне, тысяча двадцать гектар. Но Петро и Василий так и не подошли к посеву. Петро проса́пался с женой и всё ходил покрикивал на посевшиков, а технику не берёг. Андриян видит, что ето не хозяин, а идивот, схватился с нём и поспорил, не дал больше, чтобы он подходил к машинерии.

– Правильно и сделал. А хто тогда всё досеял?

– Мы с дядяй Алексеям.

– А Василий что?

– Хто его знает, где он лазит.

– Ну вот, Андриян, теперь всё испытано. Берись сам за технику и будь хозяином.

– Да, я вижу, надо браться.

– А Алёшка как?

– Дядя Алёша любит машинерию.

– Ну и отлично.

Мы косили сено летом, у нас свыше ста рулонов сена на пашне. Андриян говорит:

– Его воруют.

– Значит, надо купить погрушшик.

– Нет, я сам его сделаю.

– А сумеешь?

– Да ето очень просто. Купи електросварку, железы електродов, и я сварю.

– Хорошо, завтра же поедешь с нами и выберешь, чё надо.

Звонит Картавенко Николай Васильевич:

– Данила Терентьевич, ты что настроил?

– А что?

– Ты какое дал интервью?

– Но в чём дело?

– Да зайди, пожалуйста.

Думаю, что такоя, что я сказал лишнего? Захожу к Картавенке:

– В чём дело?

– Ты что, собираешься превратить Кошлаково в Солженицыно?

– Да вы что, Николай Васильевич, откуда вы ето взяли?

– Да звонют губернатору и жалуются.

– Да ето что, сдурели? Такого ничего не было. Мы в Кошлаковом жить не собираемся, я назвал будущу свою деревню Солженицыном.

– Вон как, теперь понятно. Но будь осторожне, когда даёшь интервью.

– Да, вижу, Николай Васильевич, спасибо.

А тут без меня приезжала жёлтая газета, оне пообчались с Софониям и написали всяку чушь. Я узнал, прочитал и говорю Софоньке:

– Ты что настроил? Хто тебе разрешил дать интервью?

– Да я не давал, оне коя-что спросили и уехали.

– Но вот смотри: оне попросили у тебя пить, ты принёс, оне напились, и ты разбил стакан.

– Да етого не было, нихто пить не просил, и кака́ нужда разбивать стаканьи?

Но мне чу́дно: я уже давно слышу, что везде пишут, что староверы разбивают посуду, употреблённу иноверсами или безбожниками. Знаю, что много добавляют и врут. Как вон пропустили книги «В лесах и на горах», там всяка чушь, а народ верит, да ишо старается укорить, а сами правды не знают. Да, есть фанаты, но не надо всех бросать в пойло. У меня наоборот: для гостей наилучшая посуда, мы сами да хоть как проживём, а вот гостей надо ублаготворить, и, сколь я помню, нас и родители учили так поступать. Даже бывало так: гостям отдаёшь свою постель, а самим приходилось спать на полу. У нас гостеприимство в почёте. Конечно, ежлив ты приедешь, да нашнёшь вести себя непорядошным, наглым, да полезешь за нашай посудой, тут вправду любой поступит: разобьёт ету свою посуду, мало того – и выгонют такого гостя. А чистота – ето очень важноя дело. Толькя разобраться хороше́нь, на сегодняшний день сколь порнографии, в домах живут кошки, собаки, их обнимают, целуют. Но посмотрели бы всё ето в микроскоп, сколь разных микроорганизмов, и всё ето переходит на человека, етот человек обчается с другими людьми, и так всё распространяется – вот откуду берутся болезни, но народ на ето внимания не берёт, но живёт как скот. Также и разные прививки, человеком манипулируют с малых лет и делают его на сто процентов зависимым от лекарствах, ето полный бизнес и разврат. Я на своих детя́х испытал, без всяких прививок. Врачи удивляются: у детей такоя крепкоя здоровья! Ето значит правильноя питания, человек – ето земля, и питается землёй, но надо стараться питаться натуральным продуктом, вот и весь секрет: чистота, и питание, и правильный образ жизни – вот вам и здоровья. Ниже ишо опишем поподробне.

Ну, вот суббота, Якунин Владимир Димитриевич и Чиканов тут как тут, идём на круглый стол, Елена Талгатовна тоже с Мариной. Ну что, опять всё тянется с оформлением. Елена Талгатовна в спор: как так, ничто не шевелится! Чиновники стараются скрыть всё, что могут, но не на того нарвались, она чётко всё знает, как ето всё делается, и со всех сторон их прижимает. Мы видим, что оне все стали растериваться, но чу́дно: или таки́ тупы, или притворяются. Я вижу, что Елена Талгатовна им враг, и откуду она выдралась? Но ето моя администрация, и я стал боле требовательным, я хорошо знаю, что губернатор ничего не знает, приходится самим воевать с ними. Но Родионов ведёт себя очень осторожно, ето хитрый тип, он стал спрашивать:

– Участки под деревню разбили?

– Нет.

– Почему?

– Я пробыл в Москве, вот чичас будем разбивать.

– А почему не поручил?

– Нет, я сам должен присутствовать.

– Пшеницу посеяли?

– Да.

– Хорошо.

Селютин:

– Где план земли?

Рубаненко отвечает:

– Вот. – Стали смотреть.

– Ну что, Данила Терентьевич, устраивает?

– Нет.

– Почему?

– Потому что земли все в разбросе, а мы просим под один пласт.

Тут стали объяснять:

– Вот на карте разрисовано, зелёным светом – ето чичас вам отдаётся тысяча двести гектар, жёлтым светом – ето 2010 год, отдадим тысяча восемьсот гектар, и розовым светом – ето в 2012 году две тысячи гектар, всёй земли пять тысяч гектар.

– Ну что, пускай так. – Думаю, идивоты, надо разработать модель.

– Но как хошь, ето получается так. Вот приказ: засей десять тысяч гектар пшеницы.

– Но семян нету.

– Селютин, дойны́х коров нашли?

– Да, нашли.

– Где?

– За Волоконовкой.

– Когда покажете Даниле Терентьевичу?

– Когда захочет.

– Ну, Данила Терентьевич, решай.

– В понедельник утром.

– Селютин, организуй поездку.

– Хорошо.

Ну, енергия, газ, дороги, оформление на комплекс не готово, поетому Елена Талгатовна с ними поспорила. Ну, снова приказ: к следующай субботе.

– Ну, пока все вы свободны. Данила Терентьевич, Владимир Димитриевич, вы останьтесь. – Родионов говорит: – По рекомендации губернатора есть строители комплексов для дойно́го скота и дома под деревню, ето надёжна компания. Ежлив желаете посмотреть, оне могут свозить и показать, и вообче можете вести до́говор о строительстве. Я вам, Владимир Димитриевич, по телефону уже говорил.

– Да, Владимир Яковлевич, мы за етим и приехали.

Родионов стал звонить етой компании, я вижу, что у них всё уже договорёно.

Подошла машина, нас взяли и повезли в ету компанию. Там нас встретили любезно, провели в кабинет к самому хозяину. Дядькя, сразу видать, опытной, всё выспросил, что хочем строить, мы рассказали, он предложил посмотреть его строительство, разные комплексы, мы с удовольствием согласились. Хозяин скомандовал свозить и показать и в обратным пути заехать. Мы согласились, и поехали.

Заезжали в трёх местах. Да, ето шикарныя комплексы, по современной технологии, но мне одно не понравилось: корова всю жизнь закрыта, три года – и корова негожа, часто обезнаживает, живёт на лекарствах. Но како́ ето может быть молоко натурально? Я стал протестовать, но Василий Чиканов мне объяснил: чтобы было выгодно, толькя при таких условиях заработки выгодно. Думаю, значит, нихто не думает об бедной скотинке, лишь бы деньги шли в карман. Нет, я не сменяю систему Уругвая, там по крайней мере коровы на воле, и подбирают племенных, и оне дают по тридцать – сорок литров молока натурального.

Мы вернулись уже вечером в Белгород, заехали в компанию, хозяин ждал, мы рассказали, что:

– Ваша работа нам понравилась. Но сколь стоит ваша работа?

Нам подшитали под ключ:

– Под сорок тысяч рублей квадратный метр. А комплекс на сколь думаете строить?

Мы ответили:

– На шестьсот голов.

– А деревню сколь домов?

– Пока двадцать пять домов, но начнём с одного. – Хозяин сразу надулся, сразу стал плохо разговаривать, но и Владимир Димитриевич не сдал:

– Дайте проект домов и цены, а там рассудим.

Он хладно ответил:

– Ребяты, сделайте им проект домов. – И мы разъехались.

Проектисты попросили меня зайти к ним, о выборе модели домов.

– Хорошо, зайду во вторник утром, но в течение недели должен быть готов.

– Постараемся.

– Ну хорошо.

Владимир Димитриевич сообчил мне, что билет на вылет готов 8 октября, а обратно 28 октября.

– Как, Данила Терентьевич, хватит?

– Да, двадцать дней хватит. У меня Татьяна собралась тоже, – и я объяснил почему.

– Ну хорошо, и для неё возмём. Ну, Данила Терентьевич, смотри хороше́нь, что-то Родионов с етой компанияй планируют. Во-вторых, оне запрашивают слишком высо́ко, даже таких цен нет и в Москве.

– Ты заметил, как он спылил, когда я ему сказал: пока один дом?

– Ето не то слово! Он даже обозлился.

– Он рашшитывал: чичас вернутся, и будет до́говор на всё строительство.

– Правильно, Данила Терентьевич, и ты знаешь, сколь етим отмоют деняг?

– Нет, не знаю.

– А вот постарайся, получи етот проект на один дом, и мы тебе скажем, сколь ето вам всё обойдётся.

– Тут большую роль играет Родионов. Видишь, нам нет выбору: именно толькя ета компания, и рекомендовал губернатор.

– Да всё врут, етого от губернатора не может поступить.

– А вот Елена Талгатовна – ето молодес, она умеет грамотно поступать, и она не даст обмануть, вот ето прекрасно.

– Ну, Данила Терентьевич, ждём в Москве.

– Спаси Господи, доброй пути.

 

4

Петро уехал в Канаду, посулился привезти сыновей. Но мне звонит Тарасов Фёдор Васильевич и говорит:

– Данила Терентьевич, ты, пожалуйста, разберись. Хто-то из ваших ребят лез к местным девчонкам, и ето нехорошо, пойдёт молва, все скажут: вот какия староверы.

– Да, вы правы, Фёдор Васильевич, и спаси Господи, что позвонил, я разберусь.

– Ну пока, вдруг что – звони.

Думаю, ох вы подлецы, хто же ето? Софонькя – не может быть, его все в Кошлаковым любят, и к нему даже девчонки приходили, но он никого не подпускает, уж очень религиозной. Никитка ишо мало́й и стеснительный, Андриян в Никольским, и он вообче етим никогда не занимался, Неонилу очень любит. Алёшка – не думаю, он потёма. Но хто знат? Ето работа Василия или Петра, но боле сумлеваюсь на Петра, Василий хитрый, а вот Петро – етот может. Ну, узнам.

Приезжаю домой, новости: директо́ра школы мня вызывает. Ага, чичас узнаем. Прихожу в школу, сообчаю:

– Мня ждёт директо́ра.

Ей сообчили, она мня приняла и стала извиняться:

– Данила Терентьевич, обязаны вам сообчить. Тут ваш Петро, муж Агафьи, был у нас на дискотеке и лез к нашим девчонкам, и его чуть не избили наши парни, он приходил пьяный и требовал ишо водки, и ето нехорошо. Каки́ бы ни были наши девки, но оне не проститутки, ето порядошны девчонки, у которых есть родители, и ихно развлечение – ета дискотека.

– Галина Александровна, вам большая благодарность, спасибо, что известили мне, я в етим постараюсь разберусь.

– Данила Терентьевич, с вами хочет поговорить учительница ваших малых детей.

– Хорошо, а где можно с ней побеседовать?

– Да чичас позову.

Приходит учительница Надежда Михайловна.

– Данила Терентьевич, здравствуйте.

– Здравствуйте, Надежда Михайловна. Вы со мной хочете поговорить?

– Да, Данила Терентьевич, у меня проблема с вашим Ларивоном.

– А что?

– Не хочет учиться. Я уже всяко поступала, но он не хочет, он умный парнишко и добрый, но вот учиться не хочет, а так во всем угождает.

– Спасибо, что известила. Да, он у нас умный и ласковый, но давай с тобой договоримся. Вы ему говорите: ежлив он будет хорошо учиться, я заставлю отца, чтобы он тебе купил хороший со скоростями лицепет, а я дома буду говорить: ежлив перейдёшь класс, куплю лицепет. Уж очень любит лисэпед, так и трётся на Софонькиным лисепеде.

– Хорошо, договорились.

– А Иринка как?

– Иринка молодес, старается, но она несхватчива.

– Да, ето правда.

– А почему Василий не пускает своих детей в школу? Дети просются, но он не пускает.

– Узнаем, в чём дело. Ну хорошо, большоя спасибо за информацию, Надежда Михайловна.

– Вам спасибо, Данила Терентьевич, что пришли.

– На здоровья.

Прихожу домой:

– Ну, Ларивон, почему не учишься и лени́шься? – Он запожимал плечами. – Будешь хорошо учиться и перейдёшь класс, куплю тебе хороший лисепед. Ето же тебе всё пригодится: будешь учёным, можешь выбрать любую профессию.

– Тятя, а я хочу быть военным генералом.

– Ну вот, молодес, а для етого надо хорошо учиться. Ты помнишь, сколь я рассказывал про Суворова, и твои прадедушки были хорошими атаманами, казаками. – Ларионка улыбается и мечтает. – А неучёным кому ты нужо́н, лопатой говно убирать да солдатски котомки таскать? Думай хороше́нь, ведь ты у меня герой. Спомни, с шести лет уже был рыбаком и даже уже тонул. Ну вот учись, тогда будешь непобедимым.

Я сходил к Агафье, стал ей рассказывать про Петра, а она мне в ответ:

– А чё, первый раз, что ли? Уже всё надоело. Душить да таскаться – ето по него сходить. Как жить дальше, сама не знаю.

Думаю: бедняжка, ети истории давно слыхать, и всегда за него мать заступалась.

– Агафья, но, прости мне, таких не надо здесь, ето же позор всем нам.

– Да, я хорошо понимаю, и мне тоже ето не надо.

– Вот беда какая! Но ты же молодая. – Она заплакала. – Агафья, не плачь, в чем могу, в тем и буду вам помогать.

– Спаси Христос, Данила.

– На здоровья.

А я говорил губернатору: не запушшу ни одного непорядошного человека. Тестя пожалел, а за нём и вся ета дрянь. Да, сла́бо моё сердце.

В понедельник утром рано мы поехали смотреть коров дойны́х. Я взял с собои тёщу и Ольгу, нас повёз зоотехник Шебекина. Приехали на место, скот уже был собранной. Ето хозяйство проваливается, поетому всё распродавывают. Говорят: ето скот племенной. Да какой же ето племенной! Тут ишо не видели, что такоя племенной, ето обычные дойны́я простые коровы, но бережёны. Мы стали выбирать, выбрали четырнадцать коров молодых, у них история каждый коровы, и да по истории ето простые коровы, но ничего, для дома будут гожи. Мы выбрали, оне их записали. Ну хорошо, пускай АПК договариваются. Тёща с Ольгой довольны, выбрали по сердцу коров.

На другой день я приехал в Белгород выбрать проект дома, мня уже ждали и приготовили несколькя образсов. Я спрашиваю:

– Зачем такия палаты большие?

– Как зачем? Чтобы вам было роскошно.

– Нам етого не надо, можно поскромнея, пускай типа шале, но не такия хоромы.

– А какого размеру желаете?

– Но пускай будут по двести – триста квадратных метров.

– Но, Данила Терентьевич, нам приказ вам сделать особый дом.

– А чем я лучше других?

– Данила Терентьевич, вы не понимаете, вы здесь политической человек, к вам будут заезжать разные гости и политики, и даже может приехать пресидент Российской Федерации или премьер.

– Да, ето важно, но я не хочу отличаться от других, давайте боле попрошше. – Но оне и слушать не хочут, стоят на своём. Я махнул рукой:

– Делайте что хочете, я в пятницу зайду.

– Да, Данила Терентьевич, всё будет сделано. – Я ушёл. Нет, я етого не хочу, и ето не будет так.

Дома большой трактор работает день и ночь, вдвоём на смену Андриян и Алексей. Но молодсы! Андриян уже сварил погрушшик, в свободное время возит рулоны сена каждому домой.

Василий докладывает, что контейнеры пришли и надо ехать в Санкт-Петербург, на порт.

– Василий, мне некогды, поезжай сам, вот пятьдесят тысяч рублей, можешь отправляться, вдруг что – звони.

Он пообещался и уехал. Но прежде чем ему уехать, я их собрал и стал спрашивать:

– Как вы решаете насчёт наших ребят-поморсов?

Василий молчит, а тесть сказал:

– Пускай пишут писмо в разны соборы, а мы вышлем.

– Хорошо. Оне и не знают, как и писать, и что писать, и кому писать, поетому я написал, вот читайте. – Оне прочитали, запереглядывались. – Ну что?

– Да, писмо отлично.

– Ну, Алёша, читай.

Алёша тоже прочитал:

– Да, хорошо, я согласен. Данила, спаси Господи за заботу.

– Ну, тятенькя, нужна твоя роспись. – Он расписался, Алёша тоже расписался. Но я вижу ето, не понимаю, в чём дело. Узнаем.

Прихожу домой, звоню Андрияну: «Приезжай сегодня вечером». Он приехал на тракторе, я вызвал в комнату Марфу, Андрияна, Танькю и Софонькю, стал спрашивать:

– В чём дело? Я вижу, оне против Алёши.

– Да, оне против Алёши, – говорит Марфа.

– Почему?

– Потому что всё оформлено на него.

– А что оне хочут?

– Чтобы всё было на Василия.

– Вон как. А как вы думаете?

Все заговорили:

– Боже упаси, знам мы его ишо с Уругвая.

Танькя говорит:

– Баба уже судит: то́го уже не надо, другого не надо.

– А кого именно не надо?

– Да всех синьцзянсов не надо, твоёго брата дядя Стёпу и то не надо. – Я даже не могу её слушать, все ети кривосуды – надоели оне мне ишо с Уругвая. – И зачем ты, тятя, с ними связался?

– Да ради вас.

– Но помянешь моё слово, оне не дадут тебе спокойно работать, ето идивоты. Тятя, я хорошо знаю, с твоим сердцем и твоёй опытностью все бы жили куда лучше, но ихна проклятая зависть не даст. – Танькя заплакала.

– Ну, что, вы думаете, теперь делать?

– Добивайся, что-то надо решать.

– Марфа, что скажешь?

– Сам лучше нас знаешь, и действуй.

– Андриян, я надеюсь толькя на тебя.

– И мы тебя не бросим. Сам видишь, наша кучкя не ма́ла.

– И надеюсь, что она будет расти.

– Да, ты прав.

Софоний:

– Тятя, уже всё надоело, насмотрелись мы всё ишо в Уругвае, и первый виновный в етим деле – ето деда и баба, я на деду уже не могу смотреть.

– Софонькя, так нельзя, как ни говори, он твой дедушка.

– А пушай не лицемерничает. Сам улыбается, а у самого нож наготове.

– Ну хорошо, с сегодняшнего дня буду разрабатывать свою стратегию. В нашай деревне будет по-нашему, а им помогу создать свою деревню, пускай живут как хочут. Согласны?

– Конечно, согласны.

– Ну и всё.

 

5

На другой день утром звонит Юрий Петрович:

– Данила Терентьевич, вам надо явиться к нам в администрацию на минутку.

– Хорошо, Юрий Петрович, чичас будем у вас.

Мы с Алёшай приезжаем, Юрий Петрович ждёт.

– Данила Терентьевич, Александр Николаевич хочет с вами поговорить.

Пошли, нас принимает Бузычкин Александр Николаевич, обычно любезно:

– Данила Терентьевич, мы решили так. Как вы не хочете принимать прививки, их всех сорок восемь, но по крайной мере приняли бы хоть три, ето от туберкулёза, полиомиелита и от гриппа, нам ва́жны дети.

Думаю, вот идивоты, хоть что делай – оне своё. Я махнул рукой:

– Делайте.

Он улыбается:

– Как у вас дела, Данила Терентьевич?

– Да всё нормально.

– Вы, Данила Терентьевич, почаше заходите к нам.

– Александр Николаевич, будет нужда, обязательно зайдём. Александр Николаевич, у меня к вам важный вопрос.

– Слушаю.

– Я в понедельник выезжаю в Южну Америку, но хотел у вас спросить. Можем ли мы расшитывать на рабочу силу?

– Кого имеете в виду?

– Да боливьянсов.

– Нет, Данила Терентьевич.

– Дак ето же временно и по контракту.

– А что, вам русски не рабочи?

– Александр Николаевич, вы сами видите, что делается здесь в России. Мы порядошных рабочих будем брать, но ето продлится время. А узбеков?

– Нет, Данила Терентьевич, Россия – ето для русских, нам инострансов не надо, и поетому в России разрабатываются жёсткия законы: хто сумел получить статус, значит, ето порядошный человек.

– Ну хорошо, извините за вопросы.

– Да не за что, Данила Терентьевич. А когда думаете разбивать вашу деревню на участки?

– Чичас же.

– Хорошо, сообчи Селютину Виктору Фёдоровичу, Юрий Петрович.

– Хорошо, Александр Николаевич.

Нас уже ждали в сельхозе, и поехал размерять Рубаненко. План деревни уже был готов и подписан. Стали размерять. Рубаненко уже старик закоснелый и тупой, он своё – я своё, он вызвал Селютина, я разъяснил ему, он Рубаненку сказал:

– Делай, как тебе говорят.

– Но, Виктор Фёдорович, не выходит.

Я вмешался:

– Сколь выйдет, столь и будет, и в низми́не я не хочу, а вот на етой высотке.

– Дак тут посевная земля.

– Мне не нужно, а деревня будет именно здесь.

– Рубаненко, делай, как говорят.

– Да пушай, пушай, как желают.

Я тестя и Софонькю поставил помогать кольи ставить. Думаю, как здесь работать, все закоснелы, вся Москва забита кавказсами, а восток китайсами, а тут нельзя привезти даже временных рабочих. Ну, Бузычкин, как с тобой работать? Чувствую, не получится.

В пятницу утром мы с Алёшай поехали в Белгород, я зашёл к проектистам, у них проект был готов, мы его посмотрели. Ну что, ето боярския хоромы, и зачем оне ну́жны? Ето дом почти на восемьсот квадратных метров. Я ничто не стал говорить, поблагодарил и ушёл. Зашли к Елене Талгатовне, я ей показал, она ахнула:

– Ничего себе! Где ето было? Никаки переселенсы никогда не получали таки́ предлоги.

– На́ вот тебе, получай.

– А местноя население что скажет? Данила, ты подумай хороше́нь: земли, что вы работаете, – ето паи местного население, у них его за бесценок скупают и вам отдают, вон уже сколь хошь. Скупили по пятнадцать – двадцать тысяч рублей пай, а уже продают по четыре тысячи долларов гектар, а пай – ето от трёх до семи гектар, смотря где и какой был колхоз, а в Сибири есть паи и по двадцать гектар.

– Ну ладно, Елена Талгатовна, будем разбираться. Елена Талгатовна, вы мне составьте акт, МИД просит, чтобы переселенсы признали мня как представителям.

– Да, Данила, давно пора. Оне бы сами доложны позаботиться об етим деле, толькя подумали бы, сколь ты для них сделал.

– Ну, вы, пожалуйста, напечатайте.

– Да чичас же. – Через несколькя минут акт был готов.

– Ну, Елена Талгатовна, большоя спасибо.

– Данила, что, завтра на круглый стол?

– Елена Талгатовна, пожалуйста, поручаю вам, я не пойду, мне всё ето надоело, одно и по тому же, каки́-то все тупыя да закоснелы.

– А что я скажу им, что ты не пришёл?

– А что-нибудь придумаешь.

– Ну хорошо, Данила, доброго пути в Южну Америку.

– Большоя спасибо. Но ишо увидимся в понедельник.

– Ждём, Данила.

– Ну, пока.

В субботу я всех собрал, прочитал акт:

– Ну, смотрите сами.

Тесть долго пыхтел и сказал:

– А предательства не будет?

– А что, мне даром ето всё досталось? Иди, побегай ты – как оно, хорошо, нет? Ето для формальности, для государства, чтобы я был не самозванес, и хто мня на ето просил, не ты ли? – Ему стало неудобно, и он подписал, и тогда все остальныя подписали. – Как размер идёт на усадьбы?

– Да етот старик непонятный, стоит на своим и делает всё неправильно.

– Хорошо, я в понедельник разберусь.

В воскресенье отмолились, отдохнули, приходют тесть с тёщай, Агафья, Ольга, Андриян с Неонилой.

Тесть стал говорить:

– Поедешь, смотри хороше́нь, что будешь говорить.

– Да не переживай, я шибко там не буду с ними рассосуливать, в каждой стране по одной деревне хватит, знаю, что всё разнесут по всем деревням. А вот к Ивановским заеду, ето порядошны ребяты, и думаю, оне толькя могут принять государство.

– Но смотри, не сделай подрыву.

– Я сделать подрыв? Я на ето не способен, вы скоре́ мне его сделаете. – Тестю ето слово не понравилось, но он промолчал.

Тёща говорит:

– Нам Анатолий звонил и просит, чтобы ты заехал в деревню.

– А что я там, Колю не видал? Я приеду в Монтевидео, позвоню ему, и хто желает послушать, пускай приедут на указанноя место. Я не виноват, что мня гнали пятнадцать лет с деревнях, я всем прощаю и во всем помогу, но я буду недоступен етой группочке. И вы выбросьте из головы, что того не надо да другого не надо, в моёй деревне будут толькя те, которы вели себя спокойно, а тут слухи идут, что и Степана не надо. Я бы обои деревни уругвайски сменял на Степана.

Тёще неловко, но она продолжает:

– Чичас наш Тимофей там в Уругвае, ты с нём поговори.

– Да, с Тимофеям я постараюсь поговорю, и даже предложу любой проект. – Оне обои заулыбались и развязали свои узлы: с нём собираются с Аляске боле десятка молодых семей. – Вот и хорошо, у вас будет своя деревня, а Тимофей будет руководитель.

Тесть заликовал:

– Да, он у нас молодес. – Мы с Андрияном переглянулись и улыбнулись.

Тёща:

– С Боливии много собираются, особенно Мурачевы.

– Ну вот, у вас будет большая деревня, а у нас что – всего места для двадцати шести семей. Ну, нам етого хватит. – Оне все повеселели, запланировали, я тогда выташшил проект дома и показал: – Вот проект дома, что хочут нам строить.

Оне все посмотрели и ахнули:

– Вот ето да! Дом так дом!

– Слушайте, не радуйтесь, ето вам горя.

Все насторожились:

– Почему?

– А вы рази не видите, что местноя население завидует, да ишо как завидует? Оне увидели наши трактора, и все заговорили: «Приехали не приехали, а уже им выдали таку́ технику, а мы живём всю жизнь здесь, и нам ничего нету». Ну вот, теперь слушайте. Система России мне теперь стала мале́нькя понятна – нам не разрешат жить изолированным. Вот пример: вот деревня Кошлаково, а вот Никольско, а посередь поставь таки́ хоромы – как, по-вашему, ето будет выглядеть?

Все замолчали, тесть сказал:

– Да, некрасиво.

– Ну вот, смотрите сами, а мне такой дом не надо. Я вам советую нарисовать свой дом, каждый по своёму вкусу.

Тесть:

– Да, ты прав, ето боле подходит.

Алёшка и Надькя тоже захотели дом.

– Стоп-стоп, а где у вас семьи?

Тёща заступилась за Алёшку:

– Да его женить, да и всё.

– Дак так закон переступить – да и всё. Нас дак развести, а его женить? Нет, субчики, я чичас поеду, всё разузнаю, что у них получилось.

Тесть вмешался:

– Да, Данила, поговори с ней.

– Конечно, поговорю, и поубеждаю даже.

– Да, Данила, мы на тебя надеемся.

На днях звонила Елена с Боливии, просит помогчи переехать в Россию, я послал им тысяча долларов на оформление документов и сказал: «Я скоро к вам приеду и вас заберу, будьте готовы».

Сегодня она звонит:

– Тятя, всё готово, когда приедешь?

– Через десять дней ждите.

Тесть уже вечером разошлись, Андриян остался.

– Ну что, Андриян?

– Да оне ничто не думают.

– Да, ты прав.

– Их Тимофейкя всех женит.

– Да пушай женит, сами етого хотят. Видал, каки́ алчны на таки́ дома?

– Оне ничего не думают, ведь всё же ето долг, ты за них будешь расшитываться.

– Да пошли оне подальше.

– Так же и я. А каки́ оне остались довольны, что у них будет своя деревня!

– Да ето глупыши. Ну, слава Богу, хоть будем на спокое. А у нас уже есть двадцать семей. Конечно, ето будет не сразу.

Андриян:

– А где ты их взял?

– А вот шшитай. В нашай семье пять семей, у Степана пять семей, Царёвых пять семей, Алёша, Аверины три семьи, Перекрестовы две семьи, и ишо пять семей есть на примете, но пока промолчу, потом узнаете.

– Дак тятя, ето здешны?

– А как ты хотел? Губернатор просил подобрать порядошных здешных, ети семьи проверенны, и заслуженны, и грамотны.

– Ну, смотри сам, тебе виднея. – Мне чу́дно: после тюрмы Андриян стал совсем другой, можно стало с нём рассуждать. – А ты как, Марфа?

– А я думаю, как бы подальше от маме. Где она живёт, там покою не бывает.

– Всё-таки поняла?

– Давно поняла, да молчу.

– Ну, Андриян, остаёшься за хозяина, смотри хороше́нь за всем, и решайте всё с Алёшай. Землю приготовьте и рулоны сена свозите, всем поровну.

– Не заботься, тятя, можешь ехать спокойно. Но прости нас Христа ради и благослови.

– Бог простит, аминь, Бог благословит. И меня простите Христа ради и благословите.

– Бог простит и Бог благословит, счастливого пути.

– Вам оставаться с Богом.

На другой день Татьяна собралась со мной, мы заехали в Шебекино, я зашёл к Рубаненко, стал ему говорить:

– Неправильно мерите. – Он занервничал. – Стоп-стоп, не вам там жить.

– Но, Данила Терентьевич, закон не позволяет.

– Всё позволяет, можешь спросить у губернатора.

– О, нам ето недоступно.

– Но тогда подождите – когда вернусь, решим.

– Ето очень слишком долго, нам надо отдать отчёт.

– Но раз не соглашаетесь, не имеете права мерить без меня, а нет – снова будете мерить.

– Но ладно, Данила Терентьевич, как хошь.

Ишо новость, зоотехник сообчает: коров, что выбрали, за них залупили по семьдесят шесть рублей килограмм. Ох вы идивоты, толькя и стараются нажиться! Я звоню Севальневу Алексею Анатольевичу:

– Ето что, издевательство? Уже губернатора не слушают.

– В чём дело, Данила Терентьевич?

– Да коров, что выбрали, задрали по семьдесят шесть рублей килограмм.

– Данила Терентьевич, хто вам сообчил?

– Да зоотехник Шебекина.

– Хорошо, мы разберёмся, не переживай, Данила Терентьевич.

– Как не переживать, всё идёт не так, как надо.

– Да что вы!

– Как что вы, Алексей Анатольевич, ничего по-простому нету, хотят, чтобы модель разработать, а сами каждый по-своему планирует и лезет со своими планами. Алексей Анатольевич, я ишо не видал ни одной деревни порядошной нигде: сколь едешь по России, всё видать сталинские курятники. Неужели не могли придумать боле порядошны деревни? – Нет ответу.

– Когда выезжаешь, Данила Терентьевич?

– Сегодня, Алексей Анатольевич.

– Ну, счастливого пути.

– Спасибо.

Я позвонил Картавенке, рассказал, что вылетаю в Южну Америку, и попросил, что:

– Пришёл груз в Санкт-Петербург, вдруг что, пожалуйста, помогите.

– Да не заботься, Данила Терентьевич, всё будет исправлено. Счастливого пути, Данила Терентьевич.

– Большоя спасибо, Николай Васильевич.

Заходим к Елене Талгатовне.

– Ну как, был круглый стол?

– Ой, Данила, ето идивоты, оне ничего не хочут делать, я уже настояща с ними поспорила, и оне меня ненавидют.

– Елена Талгатовна, пожалуйста, потерпите, пускай мале́нькя скопются проблемы, тогда тряснём в Москве, у нас есть куда обратиться.

– Ну молодес, Данила, у тебя есть всегда выход.

– Не хвали, Елена Талгатовна, у меня тоже есть лимит.

– Данила, но я вижу твою работу и на каким уровне ты работаешь – и безграмотный, ето же поразительно. Вижу, как ты поступаешь, везде аккуратно, с таким старанием, об себе не думаешь, толькя о остальных.

– Но не все так понимают, Елена Талгатовна.

Она насторожилась:

– Что ты говоришь, Данила?

– Елена Талгатовна, на всё есть лимит, я же сказал. – Она меня не поняла, но толькя посмотрела прямо мне в глаза.

– Ну, Таня, мы тебя ждём, школа готова.

– Большоя вам спасибо, Елена Талгатовна, я всё оформлю и вернусь.

– Ну что, ждём, Таня. Данила, замечательна твоя семья.

– Спасибо, Елена Талгатовна. Ну, смотрите хороше́нь здесь за нашими чиновниками, и вообче поручаю вам – смотрите за всем.

– Да не беспокойся, Данила, всё будет хорошо, езжай себе спокойно.

– Ну, пока, оставайтесь с Богом.

– Вам тоже с Богом, Данила.

 

6

Приезжаем в Москву, заходим к Руслану:

– Ну что, Руслан, где Коля?

– Данила, у нас мале́нькя не получается.

– Почему?

– Да Коле визу не могли достать.

– Дак я же вам сообчал, Руслан. Ну что, пушай так.

– И у нас много работы.

– Как жалко, было бы веселея.

– Ну что, поезжай один.

– Руслан, Якунины оттягают фрукту садить, оне боле настаивают на посевы и скот, а губернатор посулил даже помогчи на фрукту. Слушай, тысяча гектар – ето очень важно.

– Да, Данила, но, когда вернёшься, об етим поговорим. Когда вылетаешь?

– Завтра в семнадцать часов.

– А обратно?

– Двадцать восьмого.

– Думаешь, успеешь?

– Да не знаю уж, заказу много.

– А что заказывают?

– Да Якунины заказывают экспортировать дорадо, мясо, фрукту, вины, собак дого, кофе с Бразилии.

– Здорово, Якунины, ну молодсы! Данила, желаю добрых успехов и счастливого пути.

– Ну, и вы оставайтесь с Богом.

Я позвонил Якунину Владимиру Димитриевичу, мы встретились.

– Ну, Данила Терентьевич, како́ настроения?

– Да са́мо наилучшая.

– Ну хорошо. Как у вас там в Белгороде?

– Посевы кончены, землю готовют к весне остальную, выбрали коров дойны́х, но цены задрали по семьдесят шесть рублей килограмм. Когда вернусь, разберусь.

– Да мы их вам возмём. Коровы-то хоть хоро́ши?

– Да ничего, хоть говорят племенныя, но ето не племенныя. Стали под деревню разбивать на участки, Рубаненко капрызничат, не хочет размерять.

– А что ему надо?

– Где я указывал места, он говорит: ета земля посевная.

– А он где настаивает?

– Да внизу, чисто по сталинскому моделю, а я не разрешаю, модель должен быть совремённый и европейского типа.

– Правильно, Данила Терентьевич.

– А всё остальноя всё по-прежняму тормозят, Елена Талгатовна с ними воюет.

– Да, она замечательна женчина. Ну, а проект дому?

– Вот он, но мне его не надо.

Я выташил, показал, Владимир Димитриевич посмотрел:

– Да ето обман.

– Теперь понятно, почему он надулся, когда я сказал: один дом.

– Вам деревню станет поставить минимум тридцать милливонов долларов одне дома. Ты толькя подумай, сколь оне денюшак отмоют. Ну, ты не беспокойся, мы уже узнавали здесь в Москве, и порядошны строители берут по тридцать тысяч рублей квадратный метр, но не сорок.

– Но, Владимир Димитриевич, такого размеру дома – ето нам позор, между сталинских курятников поставить таку́ деревню.

– Да, вы правы, Данила Терентьевич.

– Но и я не хочу быть отменный от других.

– Ето неправильно, все власти знают твой проект, и многи захочут лично познакомиться с тобой и будут приезжать в гости.

– Да пускай приезжают. А чем лучше всех? И чтобы была зависть? Нет, етого я не хочу.

– А вот Татьяне билеты не нашли, толькя на следующу неделю.

– Вот беда. Ну что, Тань?

– Ничто, поеду домой, а на другой неделе вернусь.

– Ну хорошо.

Владимир Димитриевич:

– Татьяна, а на чё вы желаете учиться?

– На економиста.

– А что, вас устраивают номера?

– Тятя просит, ему хто-то должен помогать.

– Да, он прав. Но вы, Татьяна, у́мны, я бы вам посоветовал выбрать боле подходящую профессию и быть хозяином, но не банковским рабочим. Ты хороше́нь подумай, потом решим.

– Да, я подумаю.

– Данила Терентьевич, мы смотрели машины и думаем всё-таки взять тебе пикап «Форд».

– Отлично.

– Вернёшься, машина будет готова.

– Хорошо, спаси вас Господи.

– Ну, Данила Терентьевич, удачи и доброго возврату.

– Ну и вы оставайтесь с Богом.

– Данила Терентьевич, про Белгород не заботьтесь, мы будем контролировать.

– Ну, спаси вас Господи, Владимир Димитриевич.

Мы попрощались и пошли к Лидии Ивановне.

Я позвонил в МИД Поздоровкину Владимиру Георгиевичу и сообчил, что вылетаю. Он пожелал доброго пути, «и что нужно, звони». Я поблагодарил.

Лидия Ивановна приняла нас, как всегда, ласково, всё выспросила про наши успехи, я подробно всё рассказал, она удивилась:

– Какой кошмар! Да, у нас чиновники так и поступают, пе́рво заманют, а потом за нос водют. А губернатор что, знает?

– Да нет.

– А почему?

– Лидия Ивановна, за каждоя дело надоедать нехорошо, у него и без нас делов хватает.

– Но он должен знать, что происходит.

– Ну, придёт время, узнает.

– Данила, на сколь вылетаешь?

– На двадцать дней.

– И что, успеешь?

– Буду стараться всё оббежать.

– Ну, герой! Данила, ты знаешь, что начался кризис в США, и ето задеёт весь мир, и нам достанется?

– Да, знаю. Дай бы Бог, чтобы не повредило переселению.

– Данила, тридцатого октября будет всемирная конференсыя в Москве всех соотечественников, проживающих за рубежом. Вам очень важно быть на етой конференсыи.

– Да, я успею.

– Ну, хорошо, я жду. Но не забывай.

– Да не заботься, Лидия Ивановна.

– А дочь что, приехала провожать?

– Да нет, она доложна поехать со мной, но не получается.

– А что? – Я всё рассказал. – Ну что, одна съездит. Ну, Данила, наилучших успехов и доброго пути.

– Лидия Ивановна, большоя спасибо и оставайся с Богом.

– Ну, пока, сынок. Таня, а ты останься, а завтра уедешь.

Она не знат, что делать, я говорю:

– Тань, оставайся, но встретимся в Аргентине, я буду там приблизительно от двадцать третьего до двадцать пятого октября.

– Ну хорошо, там встретимся.

Мы с ней перву ночь ночевали в квартире у Руслана, а чичас я еду на аеропорт Домодедово. На аеропорте всё прошло благополучно. Я прошёл в зало ожидания, звонит Василий с Санкт-Петербурга: груз не отдают. Я взял все данны и позвонил Картавенке Николаю Васильевичу и рассказал проблему, дал все координаты.

– Пожалуйста, помогите, я на аеропорте, через час вылетаю.

– Хорошо, Данила Терентьевич, не беспокойся, всё решим, лети себе спокойно, и желаю удачи.

– Большоя спасибо, Николай Васильевич.

 

7

Прилетаю в Монтевидео, чу́дно: все тёмненьки, но ласковы и вежливы, всё по-простому и всё доступно. Я вышел из аеропорта Карраско, взял автобус, доехал до автовокзала Трес-Крусес, взял билеты в Сальто, позвонил Анатолию:

– Хто желает послушать про наш проект, пускай приезжает в Сальто.

– А ты, Данила, приезжай в деревню.

– У меня нет время, я завтра в ночь выезжаю в Бразилию, а в обратным пути сразу на аеропорт. Но новости ва́жны, и ето для всех касается, не приедут – будут жалеть.

– Ну хорошо, я передам.

– В ночь выезжаю в Сальто, а чичас иду в посёльство.

Мы стретились с Беловым Димитрием Вадимовичем, я все свои успехи рассказал и зачем приехал, тоже.

– Ну, Данила Терентьевич, замечательно. Ну, что нужно, обращайтесь.

– Да, в обратным пути зайдём, я беру дочь с зятям с Боливии.

– Хорошо, заходите.

– Ну, благодарю, большоя спасибо.

Приезжаю в Сальто, арендую машину, и поехал я по разным теплицам заснимывать, как ро́стют овощи в Уругвае. Заехал в Вижя-Конститусьон, зашёл к знакомым, что доржут теплицы, поговорил с ними.

– Вы согласились бы поехать в Россию, заниматься теплицами?

– А каки́ условия?

– По контракту и с процента.

– Да с удовольствиям.

– Хорошо, ежлив у нас будет всё в порядке, мы вернёмся и сделаем до́говор.

– Хорошо, ждём.

Я звоню нашему скупателю рыбы:

– Ола, Сергио!

– Даниель, где ты?

– Я в Сальто.

– А что ты здесь делаешь? Ты же в Русье?

– Сергио, хоро́ша у тебя память, ты сразу узнал мой голос! – Он смеётся.

– Как у вас идёт в Русье?

– Хорошо, Сергио. Я тебе звоню насчёт дорадо. Ты согласен експортировать в Русью?

– А почему нет, пожалуйста!

– Хорошо, когда мы организуем всё, тогда приедем к тебе. Передавай привет жене и дочери.

– Хорошо, ты тоже передавай привет всёй твоей семье. А Андриян как?

– Он уже со мной.

– Бедный гури́, ни за что пострадал.

– Сергио, ето школа. Когда говорят, надо слушать.

– Да, ето так. Даниель, заезжай в гости!

– Сергио, спасибо, но у меня время нет, я сегодня выезжаю в Бразилию.

– А что так скоро?

– Много делов.

– Но счастливого пути!

– Мучас грасьяс, Сергио, аста ла проксима!

Звонит Анатолий:

– Данила, ты где?

– В Сальто.

– Мы едем на двух машинах, где встретимся?

– На автобусной стансыи. Через сколь будете?

– Через два часа.

– Хорошо, увидимся.

Я стал торопиться, забежал в Интерпол, дал свою визитку и попросил поговорить с директором, он меня принял. Я стал говорить об Андрияне, что:

– Неправильно вы его посадили, вся ваша таможня и полиция работает контрабандой, а вы для замазки глаз посадили его. Он парнишко невинный, и его сулились убить, ежлив кого выдаст. Лично ваши этим занимаются контрабандом, и всё хорошо, а невинны страдают.

– Но мы его поймали.

– Вы его не поймали, он сам к вам пришёл за машиной, но жалко, что без адвоката, а ето его ошибка. А где его машина?

– Вон она.

– А как можно её взять?

– Толькя через адвоката.

– Хорошо, извини, что вас побеспокоил.

– Да заходи когда хошь.

– Спасибо.

Да, даже не моргнул бровями, но покажи денюшку – сразу всё можно станет. Я сходил к адвокату, всё узнал.

– Да, он не пойманный, толькя было подозрение, а его посадили, но ничего не добились, и пришлось выпустить. Но он теперь может судить суд, ето пускай решает сам Андриян.

– Ну, спасибо тебе за информацию.

– Да не за что. Но скажи Андрияну, что у него хоро́ши свидетели, что он невинный.

– А как можно получить сертификат о несудимости?

– А ето я решу.

– Ну, пожалуйста, помоги, вот тебе пятьсот долларов, позаботься. Ну пока.

На автобусной станции мы встретились с Анатолием. Вижу, ишо подъехали наши, я Анатолию сказал: «Поехали на речкю», и все отправились на реку, выбрали удобно место, нача́л разговор. А ето приехал наставник Мартюшев Александр Борисович с Лизаветой и с сыном, Анатолий с Капитолиной с ними – с деревне Питанга, с другой деревне – Чупров Алексей Иванович с Главдеяй и сын, и с ними Берестов Василий Иванович. Ну слава Богу, не приехал с ними ни один скачок. Чупров Алексей спрашиват:

– А почему не приехал в деревню?

– А я там не нужо́н.

Оне стали спрашивать про Россию, я рассказал и добавил:

– Я приехал всем сообчить, что организавыватся встреча с нашими старообрядсами, первый раз в истории. Государство Российская Федерация взяло внимание на наших старообрядсов по истории и архивам, толькя на них надёжда возродить Россию. Оне чётко знают, хто разрабатывал Сибирь, в Китае хто был отличный охотник, в Южной Америке хто – в Бразилии, в Боливии – расчишшал леса под посевы, в США хто брал подряды большия, садил и пилил ёлки – всё наши старообрядсы. А культуру русску хто сохранил – ето мы за границай, в России етого уже нету. Да всё вам рассказывать – дня не хватит. Нам дали проект безлимитный на всё переселение, и ето говорится об тысячах милливонав долларов. У нас уже пять тысяч гектар земли, два «Джон Дира» новых, один девяносто лошадиных сил, а второй триста двадцать лошадиных сил, уже посеяли сто восемьдесят гектар озимняй пшеницы и приготавливам тысяча двадцать гектар к весне. Но у нас уже ребяты стали фокусы показывать: Петро уже к чужим бабам ходит, а Василий что-то начинат мухлевать. Поймите сами, ежлив мы не будем порядошными, всем нам будет позор.

– Да, ето правды, – сказал Мартюшев Александр Борисович. – Мои ребяты с Аляске тоже собрались. Ну что, продвигайте, и интересно бы послушать государство. А где, Данила, будет встреча?

– Я думаю, может, в Масапе или даже в Гояисе. Но я могу ето поручить толькя Ивановым, и оне захочут ето сделать у себя в Гояисе. Вас нихто не сговаривает переезжать в Россию, но съездить послушать – ето вам не помешает. Политика идёт в России, чтобы возродить Россию. Но как она провалена, и хто-то должен помогчи, и государство знат, что економической бюджет в России до коммуны шестьдесят процентов – ето было старообрядсов.

– Данила, а так не получится: заманют, а потом зажмут в железные когти?

– На ето я вам не могу ответить.

– Данила, спаси Христос, что сообчил.

– На здоровья. Ну, пора, мне уже надо на границу. Думайте хороше́нь и никого не сговаривайте, человек должен быть вольный. Ну, оставайтесь с Богом, простите Христа ради.

– Бог простит, нас прости Христа ради.

– Бог простит.

Почему я не поехал в деревню: чтобы не говорили, что приехал сговаривать, а тут сами приехали, и не на кого будет роптать, а оне всё разнесут, да ишо с добавом. Тёща там не спит, звонит и звонит, ето бесплатноя радио.