1. Хозяйство Большой Орды

Основа существования номадизма, как известно, — экстенсивное скотоводство в условиях сезонных перекочевок. Однако народов, единственным типом хозяйствования которых является кочевое скотоводство, не существует и никогда не существовало. Непрерывное кочевание — это весьма специфическое и кратковременное явление, связанное с эпохой войн и переселений.

Весьма незначительная автаркия кочевого хозяйства приводила к тому, что в разные исторические периоды и в разных местах то большую, то меньшую роль играли земледелие, торговля, ремесло, грабеж, сопровождение караванов, военная служба и пр. По-видимому, постоянным был процесс превращения кочевников в полуоседлое и оседлое население. Сильная зависимость хозяйства кочевников-скотоводов аридной зоны от природно-климатических условий и высокая степень его специализации постепенно стали своеобразным тормозом в развитии их общества и в конечном счете предопределили крах государственных образований, экономика которых в большей степени была ориентирована на экстенсивное скотоводство. Экологические кризисы способствовали кризисам социальным и часто выступали в роли их причин.

Во многих постзолотоордынских государственных образованиях скотоводство вовсе не являлось основой экономики. В Казанском ханстве, например, чрезвычайно развиты были двухпольная и трехпольная системы земледелия и основой экономики было выращивание зерновых. В Крыму наряду со скотоводством не меньшую роль играли земледелие, выращивание винограда, садовых культур, бахчеводство, торговля. Главной житницей крымского ханства была так называемая "Кампания" — прибрежная полоса юга полуострова, а также таманские земли. Однако местные ресурсы далеко не всегда могли обеспечить внутренние потребности Крыма, из-за чего хлеб приходилось ввозить [Сыроечковский 1940: 9]. В раздираемом противоречиями непрочном Сибирском ханстве весьма велика была роль пушного промысла.

В наибольшей степени от импорта хлеба зависели Ногайское объединение и Большая Орда, максимально сохранившие экономику кочевого скотоводства. Это не означает, что в данных осколках Золотой Орды земледелие совершенно не было развито, однако оно имело там свою специфику.

По мнению В. Е. Сыроечковского, на рубеже XVI в. в Большой Орде часто распахивались земли "где придется в степи" [Сыроечковский 1940: 11]. Однако, как будет видно из дальнейшего, районы этих пашен были строго ограничены. Пахать в местах непосредственного кочевания улусов Большой Орды было невозможно: территория степей Нижнего Поволжья не благоприятствовала пашенному земледелию. Район приволжских остепненных лугов и луговых степей (северо-восток Приволжской возвышенности, на правобережье Волги к югу примерно до широты г. Хвалынска) в настоящее время в основном занят "выщелоченными и оподзоленными черноземами и местами серыми лесными почвами, т. е. в доагрикультурном прошлом ее значительная часть была покрыта дубовыми лесами" [Степи Евразии 1991: 44].

Заволжско-предуральские луговые степи и остепненные луга (к востоку от Волги, к югу от Камы и на восток до гор Южного Урала) также характеризуются выщелоченными и деградированными черноземами (в заволжско-предуральской лесостепи), на юге — типичными среднемощными черноземами, "довольно значительными массивами встречаются серые лесные почвы. Последние, а также деградированные, а возможно, и выщелоченные черноземы в доагрикультурный период были заняты широколиственными лесами" [Степи Евразии 1991: 44]. XIII–XVI века в Северном Прикаспии характеризуются увеличением атмосферной увлажненности и похолоданием. Резко увеличивается число полыней и злаков, а среди древесных пород преобладают ива и дуб. Изучение пыльцы в культурных слоях Актюбе и Сарайчика (XIV в.) продемонстрировало большое (до 26 %) содержание древесных пород с преобладанием широколиственных, менее значителен процент пыльцы дикорастущих злаков и разнотравья. Содержание пыльцы культурных злаков достигало 9-11 % (ячмень, просо, пшеница, овес). В соответствии с этими данными растительность региона выглядела как полупустынная, переходная к сухим степям, с присутствием злаково-разнотравных растительных сообществ. По оценкам Т. А. Абрамовой и В. И. Турманиной, по сравнению с современными показателями в XIII–XVI вв. среднегодовые июльские и январские температуры были на 2,5 градуса ниже (среднегодовая температура 7,5-11,5оС), количество атмосферных осадков — большим (300-4500 мм), а облесенность территории составляла около 27 % площади [Абрамова, Турма-нина 1982: 210–213; Иванов, Васильев 1995: 170].

Единственной возможностью поддержания хоть какой-то стабильности в обеспечении зерном для Большой Орды был выход за пределы этой территории, т. е. распашка остепненных лугов в Прикубанье (в настоящее время полностью распаханы), на юге и юго-западе среднерусских луговых степей и остепненных лугов (с их мощными и сверхмощными среднерусскими и украинскими черноземами), южной части окско-донских луговых степей [Степи Евразии 1991: 42, 43, 45]. Еще одним выходом из затруднительной эколого-хозяйственной ситуации был захват Крыма.

Попробуем подкрепить эти данные историческими свидетельствами. XV век (особенно его вторая половина) характеризуется попытками волжских Чингизидов подчинить себе Крым, и связано это было не только с их имперскими амбициями (желанием восстановить былое единство улуса Джучи), но и со стремлением ханов "Престольного (тронного) владения" (Taht Eli, как официально именовалась Большая Орда) обрести стабильный выход к крымским житницам и выгоды от черноморской торговли. Таким образом, военные устремления Большой Орды фактически были не только абстрактной борьбой за гегемонию в постордынском пространстве, но и битвой за хлеб, за землю, на которой его можно было бы выращивать.

Противостояние Крыма и Большой Орды в 60-70-х годах XV в. закончилось принятием Крымом османского протектората и осложнило положение Большой Орды, вынужденной теперь считаться с османским султаном. Неудача Ахмеда на Угре (1480 г.) и его скорая гибель вывели на арену его сыновей. В начале 80-х годов XV в. Менгли-Гирей в ярлыке киевскому наместнику Ивану Ходкевичу сообщал о планах Большой Орды ("столичных улусов"): "…слышели есьмо лихих людей на той стороне, неприятели сильные есть, только сее зимы неприятели сюда пойдут ли, тогды столечные улусы ко реке ко Самаре поити мают, тогды вам вельми докучно будет, лепше нас вы сами ведаете, голодны а худы сии люди суть" [Сборник Муханова 1866: 24]. Положение в "Престольном владении" было далеко не блестящим. В 1486 г. Менгли-Гирей пишет Баязиду II: "Что же касается Престольного (владения), то известно, что положение их весьма тяжелое" [Kurat 1940: 96] (см. также [Григорьев 1987а: 129]). В том же, 1486 г. Иван III писал в грамоте русскому послу в Крыму Семену Борисову, что, по сведениям русских гонцов, сопровождавших посольство в Крым и перехваченных ордынцами, "Муртоза и Седехмат цари и Темир князь хотят идти на Менли-Гирея на царя, толко не будет у него турского помочи; а будут деи турки у него, и им деи на него не идти, турков деи блюдутся добре…" [РИО 1884: 53]. Именно вмешательство османов (пусть и косвенное) в борьбу Джучидов за Крым и предопределило ее исход: в противостоянии выиграли проосмански настроенные силы, т. е. Менгли-Гирей.

Рассмотрим политику ханов Большой Орды в 90-е годы XV в., связанную с попытками выхода к плодородным землям за пределами собственно Крымского полуострова. Орда рвалась в Прикубанье и южнорусские степи, богатые черноземами. В 1491 г. князь Василий Ромодановский сообщал в Москву, что Менгли-Гирей "заставу… от Орды держит. А вести, государь, у царя Менли-Гирея были таковы, что было царем (Большой Орды. — И.З.) ити за Донец да и за Дон; да идти им было к Черкасом" [РИО 1884: 111]. В этот год походом на Большую Орду ходил сын Менгли-Гирея, Мухаммед-Гирей. Операция закончилась неудачей: весь захваченный царевичем полон был отбит у него на обратном пути, но сам Мухаммед ускользнул.

Пленный крымчанин "Нуровлатовской царев", бежавший из Орды, рассказал, что "цари были у Донца, да взявши следа пришли на пашню на Орел и на Самару и на Овечью Воду, туто пашню пашут". Он же сообщил: "…отпахавши им пашни, дополна им быта на царя на Менли-Гирея" [РИО 1884: 113]. На следующий год в Орде пахали пашню на реке Куме, т. е. в Прикубанье, "а пошла, сказывают, на Черкасци воевати" [РИО 1884: 149]. Посеяв просо, ордынцы уходили и возвращались лишь ко времени сбора урожая. Московские наблюдатели тщательно фиксировали эта события. Например, Василий Ромодановский в 1491 г. доносил в Москву: "…как Орда пошла была к просом… замешалася добре, мангитове пошли по Днепру вверх, а царевы улусы Шиг-Ахметевы борзо на пашню пришли, переполох деи, государь, был на них велик. А сказывают, государь, промежи царей и мангитов рознь. А те, государь, татарове кримские в ту заборошну кони у них отгонили" [РИО 1884: 118–119]. Значение пашни было, видимо, столь велико, что спасти ее было делом жизни. Зимой ордынцы вынуждены были уходить далеко на юг: степь не могла прокормить стадо. Например, в ноябре 1497 г. служилые татары — гонцы московского великого князя, посланные с грамотами в Крым, "с поля воротилися, нелзе было им ехати за снегом, полило траву ледом и грамоты привезли назад" [РИО 1884: 241]. Весну 1498 г. ордынские улусы, по сведениям Менгли-Гирея, должны были проводить "на Камышлее да на Бузуке" [РИО 1884: 242], т. е. в низовьях Дона.

Зависимость от климатических условий степи подчас приводила к голоду и падежу скота. Летом 1498 г. московский посланец "в Волохи" Борис Одинцов доносил великому князю: "А нынеча, государь, ко царю к Менли-Гирею пришли вести изо Орды из Ши-Ахметевы, а сказывают, государь, Орда та велми голодна и охудела. Да еще, государь, сказывают, приходили Черкасы на Большую Орду, да побили, государь, сказывают, татар Большой Орды добре много" [РИО 1884: 255].

Как видим, стремление ханов выйти в плодородные районы Прикубанья наталкивалось на сопротивление "Черкас". Сам Менгли-Гирей в июле 1498 г. писал в Москву, что готовит поход на Орду весной следующего года (время наибольшей бескормицы в степи) и что "Ахматовы дети истомны учинилися" [РИО 1884: 263]. В том же, 1498 г. московский посол Б. Челищев привез в Москву из Крыма ответ Менгли-Гирея на послание Ивана III. Хан писал великому князю: "И нынеча недругов наших, Ахматовых детей, вести похочешь отведати: в его улусе велми голод учинился, пошли под Шемахейскую сторону Сеит Махмут, брат его Багатырь из Гирей выбежали, пришод в Васторохани за городом стоят, слуги их голодны и пеши и безсилны стоят". В письме своим послам в Москве Казимирю и Хозяшу хан добавлял: "Недруги наши, Ахматовы дети, Ших-Ахмет, к Шемахейской стороне пошли; Сеит Махмут с братом с Багатырем в Вастарахань пришли, а Абдыл Керим царь в город их не пустил, за городом стоят, а кони у них либивы, а слуги у них голодны". И злорадно отмечал: "…а истомного дела мне нет, вотчина наша добра здорова стоит, и ныне Богу моляся опроче Черкас дела нам нет" [РИО 1884: 279].

Таким образом, дети Ахмеда разделились: часть пошла в поисках корма для скота в сторону Шемахи по берегу Каспия, а часть решила прибегнуть к помощи богатой Астрахани. Перед лицом неурожая ордынцы были бессильны. В переводе устного сообщения посольства Менгли-Гирея польскому королю Яну Ольбрахту (22 апреля 1500 г.), сохранившегося в составе так называемого Загребского кодекса (рукопись 4с.6 архива Хорватской Академии наук в Загребе), ситуация в "Престольном владении" в это время описывается так: в Заволжской Орде (так поляки называли Большую Орду) "rosstargnalyszya panovye myedzy ssoba у zabraly Bazar, у spolovicza bazaru poschey do Czirkass. Druga polovicza rosstargnalyszya myedzy gymy" [Hamm 1952] (см. также [Materialy 1966]).

Летом 1500 г., по сведениям Менгли-Гирея, в Орде собирались пасти скот между Доном и Днепром — на территории, формально принадлежащей Крымскому хану и далекой от мест кочевий Большой Орды [РИО 1884: 301]. Орда столкнулась с весьма серьезной проблемой: этот жизненно важный для нее шаг угрожал столкновением с османами — сюзеренами крымского хана. В Орде совершенно справедливо не сомневались в отказе Менгли-Гирея от уступок.

В этой непростой ситуации Шейх-Ахмед, один из сыновей Ахмеда, решает обратиться непосредственно к туркам, чтобы получить разрешение из первых рук. В августе 1500 г. в Москву прибывают письма Менгли со следующей информацией: "Да пришол от Ших-Ахмет царя из Орды посол в Кафу к Шахзоде, Куюком зовут, с тем, чтобы еси велел нам покочевати к Непру; а там нам недобро кочевать, многие с нами брани чинят от Нагай и от Черкес. И ты бы нам велел к Непру покочевать; а не велишь нам к Непру кочевать и нам таки кочевать ж. И Шагзода ему отвечал так: то земли и воды не мои, а земли и воды волного человека царя Менли-Гирея; будешь царю Менли-Гирею брат и друг, и ты и мне брат и друг; а яз тебе не велю кочевать к Непру; а то ведает отец мой" [РИО 1884: 321].

По версии И. Кубенского, наследник Баязида отвечал Куюку так: "…яз тебе к Непру не велю кочевать, а то ведает отец мой да царь Менли-Гирей, земли и воды ко Непру пришли Менли-Гиреевы" [РИО 1884: 323]. Османы, верные своей ставке на Менгли-Гирея, не пожелали менять ситуацию в пользу врагов крымского хана. Социально-экологический кризис в "Престольном владении" привел к бегству населения из ордынских улусов в Крым (так было и в 1465 г., когда победа Хаджи-Гирея на Дону привела к оттоку большого количества населения из Орды в Крым). В августе же 1500 г. И. Кубенский доносил в Москву: "Да пришел, государь, из Орды к Менли-Гирею ко царю служити Ебага улан с братом, Ченбулат улановы дети, до Кирей Менглишиков сын Китай; а с ними, государь, пришло душ с три тысячи, а голодны и наги добре. А Орду, государь, сказывают в Пяти-Горах под Черкасы, о голодну кажут и безконну добре; а межу себя деи царь не мирен с братьею" [РИО 1884: 322–323]. В послании И. Кубенского, которое привезли в Москву в октябре 1500 г., он повторял эти сведения: "А Орду, государь, кажут в Пяти-Горах под Черкасы, а голодна деи и безконна добре" [РИО 1884: 332–333].

Осенью 1500 г. бегство из Орды в Крым продолжается: по сведениям И. Мамонова, к Менгли-Гирею приходит "Молзозода болшой молна базарской Ахматовых детей" [РИО 1884: 354], т. е. главный мулла ставки потомков Ахмеда. Он сообщил хану, что Шейх-Ахмед готовит грядущей зимой ("а ныне на синем леду Дон перейдем", т. е. зиму 1500/01 г. Шейх-Ахмед готовился провести на Дону) совместный поход на Крым с литовским великим князем, а также снова пытается обойти Крым в вопросе о кочевьях на Днепре.

На этот раз Шейх-Ахмед решил направить посла непосредственно к султану Баязиду. К нему он "посылал о том, чтобы им кочевать за Днепром на том поле от Белгорода". Но "турецкой на том поле Ши-Ахметю кочевать не велел и посла сказывает Ши-Ахметева не чтив отпустил" [РИО 1884: 354]. Менгли-Гирей объявляет на полуострове мобилизацию всех воинов старше 15 лет в 15-дневный срок, при этом призванные "доспеху и корму бы есте с собою имали много". Согласно информации И. Мамонова, "Менли-Гирей… царь сказывал… что посылал к турскому к Баязыт салтану, да и кафинский салтан к отцу своему к Баязыт салтану, сказывает царь посылал о том, что Ши-Ахмет царь хочет кочевать на их сторону к Непру. И турской ко царю грамоту прислал с тем: пойдет Орда, Ши-Ахмет царь, к вам, и ты бы с ним один на бой не поспешил. Да того бы еси отведал, каковы и колко их; да послал бы еси ко мне весть. А перейдет Орда за Днепр, и яз своих людей от Белагорода на них пошлю, а вы бы в ту пору с своей стороны на них пошли" [РИО 1884: 356–357]. В третьей грамоте И. Мамонова говорилось: "Орда нынеча худа… прикочевала к Дону за тем, что Муртоза ныне в Тюмени, а с Муртозою Азика князь; а Тюмень и Черкасы Орде недруги, и там ся Орда отвселя блюдет, затем там и не пахали. А слух, государь, таков, что Ши-Ахмет сюды и не хотел, да улусы не захотели быти под Черкасы, и Ши-Ахмет с ними покочевал к Дону" [РИО 1884: 358; Карамзин 1998: 306, примеч. 520].

В августе 1501 г. войска Менгли-Гирея и Шейх-Ахмеда встретились на Дону у устья реки Тихая Сосна. Однако столкновения не произошло. Менгли-Гирей, сам испытав недостаток корма для лошадей ("а конь устал, а корму не стало", "нынеча есмя потомилися, да и коне у нас истомлены добре и голодны есмя"), не торопился вступать в битву со все еще сильным, хотя и в значительной мере обескровленным противником. "Ши-Ахмет, недруг наш, охудел… а худы нынеча добре и пеши, и наги", — писал крымский хан в Москву, оценивая обстановку в Орде [РИО 1884: 368].

Осенью 1501 г., после безуспешного "стояния" на Дону, Менгли-Гирей получил сведения, что зимовать Орда будет "на Усть Семи, а около Белгорода". В послании Ивану III крымский хан пишет: "И яз велел пожары пускати, чтобы им негде зимовати; ино рать моя готова вся" [РИО 1884: 377]. Тактика выжженной земли была не нова в степной войне. Еще в начале 80-х годов XV в. Менгли-Гирей советовал киевскому наместнику Ивану Ходкевичу пустить пожар на Самаре и Орле — местах кочевий Большой Орды ("доколь весна не зайдет, около Олера а около Самара пожар вели пустити" [Сборник Муханова 1866: 24; Литовская метрика 1910: 327]).

В качестве помощи от османского султана крымский хан получает в Кафе пушки, десять пушкарей и 100 человек "на пособ". Бегство из Орды усиливается, к Менгли-Гирею бегут даже пешие, семьями, с женами и детьми. По сообщению И. Мамонова, в ордынских улусах господствуют голод и страх; вымирает скот: "…а хотели, сказывают, добре от них многие люди, чтобы как бежати назад, ино не на чем, безконны добре, а сказывают и охудали и кочюют на рознь" [РИО 1884: 381]. В поисках выхода Шейх-Ахмед пытается заключить с Москвой сепаратный мир, однако это не удается. К коалиции Москвы и Бахчисарая, направленной против обескровленной голодом и рознью Большой Орды, готов примкнуть волошский воевода Стефан [РИО 1884: 384,414].

Зимой 1502 г. Орда стояла у Киева на левом берегу Днепра. Необычно суровая зима окончательно измотала Шейх-Ахмеда. Его поражение становилось делом нескольких дней. В начале мая посол крымского хана говорил от лица Менгли-Гирея великому князю в Москве: "Нынешние дни у нас завсе о те поры жнут, жаворонки гнезда вьют, и ныне зима пришла необычна; коли Ази-Гирей царь Орду взял, такова ж была зима; а опричь того, яз такой зимы не помню" [РИО 1884: 414]. Любопытно, что Менгли-Гирей сравнивает положение в 1465 г. (победа его отца Хаджи-Гирея над "Престольным владением") с ситуацией зимы-весны 1502 г. Действительно, сын словно действовал по сценарию отца, чем и обеспечил себе победу. Весной бегство из Орды к Менгли-Гирею продолжается. В мае Шейх-Ахмед стоял на "Турпаче Воде" и на Суле [РИО 1884: 416–417]. Голод в ордынских улусах сопровождается благоприятным положением в лагере Менгли у Кобыльей Воды: "…ныне у нас дал Бог корму много, в месяц и другой не чяй того, что нам от него (от Шиг-Ахмета. — И.З.) воротится", — писал он Ивану III. Оптимизм крымского хана оправдался: летом вконец обессиленная Орда пала под ударами его войск.

2. Торговля и хозяйство Хаджи-Тархана

Едва ли не впервые сведения о Хаджи-Тархане и его значении в международной торговле средних веков встречаются нам в так называемом "Тосканском анониме" (начало XIV в.): "Путь из Таны до Хаджитархана составляет 25 дней, передвигаясь на бычьей упряжи, и 12 дней, двигаясь на верблюжьей повозке; на этом пути встречаются монголы или вооруженные татары. От Хаджитархана до Сарая — 1 день; здесь также встречаются татары; за этот день переходят реку" [Еманов 1995: 149].

Итальянец Франческо Пеголотти в своей книге "Торговое дело" (составленной во Флоренции между 1310 и 1340 гг.), повторяя сведения Анонима, пишет о "Джентоархани" как об одном из важнейших торговых пунктов на нижней Волге, через который проходил великий караванный путь, соединявший средиземноморскую торговлю с Востоком. Согласно его сведениям, от Таны до Хаджи-Тархана ("Gintarchan") 25 дней пути на повозке с бычьей упряжкой и 10–12 — на повозке, запряженной лошадьми. Дорога до города безопасна, необходимо лишь взять с собой соленой рыбы и муки, мясо же в путь брать не следует, поскольку его можно достать во время путешествия [Pegolotti 1914: 146, 154; Medieval 1955: 355].

Вероятно, именно этим путем в 1338 г. прибыл в Хаджи-Тархан (Citercan, Arcitrichan) венецианский купец Джованни Лоредан (Ioannes Lauretano dictus Vacha). Он направлялся в Индию, но из-за морозов задержался и пробыл в городе 50 дней. На местном рынке, а также через посредничество своих агентов на базарах Старого и Нового Сараев Лоредан продал все привезенные с собой шерстяные ткани (а среди них были элитные фландрские сукна, флорентийские и венецианские ткани самой популярной окраски — красной, фиолетовой, зеленой, желтой и др.: "pannos pluribus colloribus — blavos, vermeios, virides, callos et violates") [Lopez 1938: 155–156; Еманов 1995: 49, 92, 96]. Продать эти ткани в городе, наверное, не составляло большого труда: Ибн Баттута, побывавший там в 1334 г., упоминает о больших хаджи-тарханских базарах [Battuta 1962: 496]. Венецианцы были одними из самых активных купцов, осваивавших рынки Нижнего Поволжья. В Венеции торговцы составляли для своих коллег специальные руководства-дорожники с указаниями расстояний, цен и пр., в том числе и в Хаджй-Тархане [Medieval 1955: 152].

По мнению Р. Гузейрова, в XIII–XIV вв. через Хаджи-Тархан проходило около шести крупных торговых магистралей. На правобережье — Старая татарско-крымская (она же позднее служила для связи Крымского и Астраханского ханств), Большая Кизлярская, Елабужская (по селу Елабужское), северная (вдоль Волги на Бельджамен). На левом берегу "все товары перевозились из Хаджитархана на караванах через Междуречье или на судах в Красноярское городище Астраханской области, которое расположено напротив Хаджитархана на левом берегу дельты Волги. Из Красноярского городища уходило две основные магистрали…" на Хорезм [Гузейров 2000: 24–25]. Согласно заметкам англичанина Ричарда Джонсона, из Хаджи-Тархана до Сарайчика при медленном путешествии, как обыкновенно едут купцы с товарами, было 10 или даже 15 дней пути, до туркменских берегов Каспия на судах было 10 дней, до Гиляна морем — 7–8 дней [Английские 1938: 189–190, 224] (о торговых путях, проходивших через город, и расстояниях см. подробнее [d’Encausse 1970: 402–409; Аг-замова 2003: 139–146]).

Наряду с Кафой, Судаком, Азаком (Таной) Хаджи-Тархан являлся одним из крупнейших рынков в левантийской заморской торговле [Варваровский 1994: 11; Варваровский 1995: 18; Шарапова 1975: 72, 74; Байкова 1964: 150]. Хаджи-Тархан и некоторые другие нижневолжские и приазовские центры были поставщиками рыбы, в особенности осетровых пород, представлявших собой важную статью в отправках константинопольских и итальянских купцов [Варваровский 1995: 19]. В торговле с русскими княжествами большую часть составляла соль. Тесными были торговые связи улуса Джучи с Делийским султанатом: основной статьей торговли с Индией были лошади. Индийские золотые динары присутствуют в нумизматическом комплексе городища Шареный Бугор [Варваровский 1995: 20]. По сообщению Абд ар-Раззака Самарканди, совершившего в 1442–1444 гг. путешествие из Герата в Индию, купцы из Дешт-и Кипчака доходили до Хормуза (порт на tore Ирана, на острове Джарун в Персидском заливе, в нескольких километрах от современного Бандер-и Аббас) [Самарканди 1993: 51].

Важнейшими статьями торговли Хормуза, как пишет О. Ф. Акимушкин в комментариях к труду Самарканди, были индиго (из Индии) и лошади (в Индию) [Самарканди 1993: 94]. Возможно, часть экспорта лошадей в Индию составляли именно лошади из Дешт-и Кипчака, и в частности из степей Северного Прикаспия. В окрестностях Астрахани отмечены находки монет египетского султана XIII в. Бейбарса, а также венецианских дукатов XIV в., что, безусловно, свидетельствует о существовании торговых связей города с этими странами и областями [Федоров-Давыдов 1998: 44]. Кафинские купцы покупали в Хаджи-Тархане и Тане (Азак) жемчуг [Еманов 1995: 86].

К 1438 г. относится торговая поездка ширазского купца хаджи Шаме ад-Дина Мухаммеда в Нижнее Поволжье. В июне он покинул Шираз с караваном из 20 верблюдов и товарами на сумму 30 000 динаров. В Сарай купец прибыл с товаром на 21 000, расторговав, таким образом, товар на 9000 динаров. Прибыль от продаж в Сарае составила в среднем 50 %; там он приобрел шелк-сырец, шелковую камку, атлас, русское полотно, сукно [Заходер 1955: 15–18]. Можно предположить, что какую-то часть своего имущества купец продал в Хаджи-Тархане, по дороге в Сарай.

Вероятно, особенно интенсивно развивалась торговля Хаджи-Тархана с городами Северного Азербайджана [Махмудов 1991: 37], а также с Азаком (Азовом) и черноморскими портами. Не случайно Саад ад-Дин Ходжа в "Тадж ат-таварих", повествуя о приобретении османами Кафы, а затем и Азака, пишет о последнем, что он "является портом и дорогой до государств и стран славянских и восточных вилайетов, идущих от границ Туркестана, Мавераннахра и соседних рек и краев Хаджи-Тархана, в который проходят купцы" [Sadeddin 1863: 555] (см. также [Zawalinski 1938; Tansel 1953: 271; Ozttirk 2000: 273]). Однако эта "старая" Астрахань была обязана своим быстрым развитием не только торговому пути, но и благоприятным естественным условиям — близости обширных степей и одновременно великой реки [Сафаргалиев 1952: 29–30]. Вероятно, очень тесными были связи Нижнего Поволжья и Хаджи-Тархана, в частности, с Хорезмом. Не случайно, в начале второй четверти XIV в. на торговом пути с низовьев великой реки в Среднюю Азию — на Устюрте одновременно возникает целый комплекс караван-сараев, который прекратил действовать в 70-е годы XIV в. в связи с разрушительными походами Тимура на Хорезм [Манылов, Юсупов 1982: 179; Федоров-Давыдов 1998: 45–46]. Походы Тимура в 1391 и 1395 гг., безусловно, нанесли большой урон и другому направлению торговли Астрахани — азакскому. Этот путь в конечном счете связывал иранские берега Каспия (через Астрахань и Азак) с Кафой, а затем с внутренними районами Османской империи. Шелк и пряности являлись основным товаром на этом пути [Ozttirk 2000: 16, 480, 482,489 и др.].

Амброджо Контарини, прибывший в Астрахань 30 апреля 1476 г., так писал о городской торговле: "Рассказывают, что в старые времена Астрахань была местом крупной торговли, и те специи, которые отправлялись в Венецию из Таны, проходили через Астрахань. Насколько я слышал и мог понять, специи свозились именно сюда и затем переправлялись в Тану — ведь до нее, как говорят, всего восемь дней пути" [Барбаро и Контарини 1971: 220]. Франческо Тьеполо, в своем произведении много заимствовавший у С. Герберштейна, писал об области Читракан (т. е. Хаджи-Тархане) сходным образом: "В прошлом она была общим рынком всех и северных и южных народов, до тех пор пока европейские купцы посещали город Тану, куда привозились пряности и разные другие товары из Индии и иных южных стран. Но после того как по разным причинам венецианские и генуэзские купцы перестали торговать в Тане, Читракан стал мало посещаться персами и другими им соседними народами. Поэтому, с прекращением торговли, область в большей части и почти целиком потеряла прежнюю славу и величие, пока, наконец, не была покорена татарами" [Тьеполо 1940: 332].

Однако сообщение венецианского путешественника конца XV в. Донато де Лезе свидетельствует о том, что значение торговли специями через Астрахань с востока (прежде всего из Индии через Шемаху и Баку) было все еще весьма велико [Ашурбейли 1964: 93]. Да и сам Контарини прибыл в город в сопровождении купцов, которые везли в Астрахань "куски атласа, кое-какие шелковые изделия и еще боссасины на продажу русским". По его словам, с ним "было еще несколько татар, которые ехали за товаром, а именно за пушниной, которую они продают затем в Дербенте" [Барбаро и Контарини 1971: 217].

"Весьма сомнительно, — писал А. Л. Шпаковский, — чтобы Московское государство, еще собиравшее вокруг себя Русь, могло принимать значительное участие в этом торговом обмене, хотя несомненно, что и в это время русские купцы торговали с восточными купцами. При татарском владычестве центром этой торговли являлась ханская ставка, которую в сущности трудно приурочить к определенному месту; во всяком случае, она находилась между Доном и Волгой" [Шпаковский 1915: 9]. Судьба Афанасия Никитина свидетельствует о превратностях, подстерегавших купцов на Волге [Хожение 1986; Ленхофф, Мартин 1993]. Нам известно имя одного из астраханских купцов: это был Хаджи Нияз, "знаменитый своим богатством", образованный человек своего времени, живший в начале XVI в. [Утемиш-хаджи 1992: 97–98].

Из описания похода ушкуйников 1375 г. можно заключить, что Астрахань была крупным центром работорговли. Город продолжал им оставаться и в дальнейшем, видимо на всем протяжении своей истории, вплоть до русского завоевания. Вероятно, рабы продавались не только для прикаспийских областей, но и в Азак (Азов) [РИО 1884: 334], Крым и Казань. Об одном из пленных, афонском монахе Герасиме, пойманном татарами и проданном в Астрахань в конце XV в., а затем перепроданном в Казань, где его выкупили и вернули в Москву, писал в окружном послании митрополит Симон (1495–1505) [Акты 1841: 146, № 103; Соловьев 1960: 198]. Город и в XVI в. продолжал оставаться центром торговли рабами. Павел Иовий в шестой книге "Описания мужей, прославленных ученостью" (1545 г.) писал, что после похода крымского хана Мухаммед-Гирея на Москву летом 1521 г. пленных "москов" продавали "и в Таврии туркам, и в Цитрахе — разным обитателям берегов Каспийского моря" [Иовий 1997: 354–355]. В описании этих событий Иовий следовал С. Герберштейну. Русские пленные продолжали продаваться на рынках Астрахани в самой середине XVI в. Московское правительство выкупало пленных через послов. Специальное постановление Стоглавого собора (1551 г., 66-я глава "Об искуплении пленных") гласило, что полоняников, "которых окупят царевы послы в ордах, во Цареграде, или в Крыму, или в Казани или в Азсторохани, или в Кафе, или сами окупятся, и тех всех пленных окупати из царевы казны" [Макарьевский Стоглав-ник 1912: 104] (см. также [Шмидт 1961: 32; Pelenski 1974: 245–246; Макаров 1981: 11; Емченко 2000: 374]). В некоторых изданиях Стоглава в этой главе Астрахань, Казань и Кафа опущены: упоминаются только пленные, "которых откупят царевы послы в Ордах и в Цареграде, и в Крыму, или где-нибудь в дальних ордах от поганых из плена, и тех всех окупати из царевы казны…" [Стоглав 1863: 224].

Выкупали пленных и родственники, причем лица, приезжавшие для этого в Крым, пользовались привилегиями и правами купцов [Шмидт 1961: 33]. Вероятно, такой же статус был и у тех, кто выкупал рабов в Астрахани. В июле 1551 г. мирза Исмаил писал в Москву о некоем Юрии, которого астраханский хан Ямгурчи, "купив, хотел его в Бухары продать. И яз затем, чтоб его… не продали, откупил его. А он бил челом, чтоб я его откупил, а ялся дата за себя откупу двесте Рублев". Исмаил отдал за него 2 человек, 3 коня, верблюда и кунью шубу. Юрий же бежал с пятью конями. Исмаил просил возместить убытки в Москве [РГАДА, ф. 127, oп. 1, ед. хр. 4, л. 54об.].

Из этого сообщения, конечно весьма приблизительно, можно выяснить цену знатного раба — бывшего дипломата или купца (все зависело от конкретного человека, к тому же Исмаил явно завышал размеры потраченной им суммы).

С основанием русской Астрахани масштабы работорговли, безусловно, уменьшились, но она все же продолжала существовать: Дженкинсон, по его словам, мог бы купить "много красивых татарских детей… у их собственных отцов и матерей, а именно мальчика или девочку за каравай хлеба, которому цена в Англии 6 пенсов"; из-за голода среди ногаев и татар цена на людей была чрезвычайно низка [Английские 1938: 172]. Вместе с тем и после присоединения города к Московскому государству русские рабы еще очень долго продолжали возвращаться на родину. Так, А. Дженкинсон встретил на Каспии судно с 25 русскими рабами, возвращавшимися из плена, они "долго были в рабстве в Татарии" [Английские 1938: 186].

В 1638 г. местные стрельцы продали голштинскому посланнику Бругману девочек — "перекопскую", т. е. крымскую, татарку из захваченного незадолго до этого Азова, и ногайку. Переводчик посольства Мартин Альбрехт (ему было 26 лет) был из татар, "проданных", как пишет А. Олеарий, в Москву и крещенных там. Тогда же персидский посол купил у одного ногайца в Астрахани его сестру в жены [Исторические путешествия 1936: 90–91] (см. также [Вернадский 1939: 96]). Статус невольников, вероятно, практически не отличался от положения рабов, например, в Казахском ханстве в XV–XVII вв. (см. [Султанов 1986: 340–351]).

Экономика Астрахани, видимо, складывалась из двух составляющих — транзитной торговли и экспорта местных продуктов. Основными товарами собственно астраханской экономики были рыба и соль, которыми торговали как с волжскими городами, так и, вероятно в значительно меньшей степени, со странами каспийского бассейна. Соль в окрестностях города добывалась из озер (так называемая самосадочная соль), ее выгребали лопатами из воды, сушили на солнце и грузили на транспортные средства [Котов 1958: 31; Коломинский 1913: 108; Степанов 1939: 82] (см. также [Фукс, Кунин 1858: 129–145]); список соляных озер и сведения о добыче см. [Михайлов 1851: 135–142]. В буграх соль могла сохраняться весьма долго, лишь уплотняясь со временем, отчего глыбу приходилось потом колоть топорами и ломами [Степанов 1939: 82]. В зависимости от места добычи она могла быть разных цветов, например красная [Котов 1958: 31]. Сходным образом шла добыча соли и в Крыму, как описывал это в середине XVI в. Михалон Литвин: "Ведь соль там в ямах, в некоторых реках родится наподобие крепкого льда от солнечного жара; во время летнего солнцестояния она сверкает в обилии своем, ничем не уступая хрусталю" [Литвин 1994: 63]. Еще Иосафат Барбаро, посещавший Астрахань во время своего пребывания в Тане (1436–1452), писал: "Ежегодно люди из Москвы плывут на своих судах в Астрахань за солью" [Барбаро и Контарини 1971: 157]. В 1517 г. крымский хан Мухаммед-Гирей говорил московскому дипломату Д. Иванову, что после будущего взятия города московскими и крымскими войсками в нем "великого же князя людем сидети тысячи три или четыре с пушками и с пищал-ми, и рыба и соль, что надобное, то брату моему великому князю…" [РИО 1895: 377]. Таким образом, эти традиционные продукты астраханской экономики достаточно высоко ценились, если хан пытался привлечь ими великого князя к походу.

Ситуация, вероятно, не изменилась и в последующем. В 1599 г. Орудж-бек Байат отмечал, что в Астрахани для купцов из Москвы, Армении, Персии и Турции главным предметом вывоза была соль [Дон-Жуан 1988: 146]. Жак Маржарет, французский офицер на русской службе, в своей книге о России (1606 г.) так писал об Астрахани: "Это укрепленный город, торгующий больше, чем любой другой в России, и снабжающий почти всю Россию солью и соленой рыбой" [Маржарет 1982: 143–144].

Актовые материалы Московского государства второй половины XVI в. позволяют оценить масштабы этой торговли рыбой и солью. Так, например, по жалованной грамоте Свияжского Богородицкому монастырю от 25 мая 1584 г. монахам дозволялось иметь на Волге судно и ежегодно нагружать его в Астрахани десятью тысячами пудов соли или рыбы. Скорее всего объемы вывоза этих продуктов из города другими монастырями, например Казанским Зилантовым (Платовым), Суздальским Спасо-Евфимьевым, Троице-Сергиевым, а также купцами были такими же или даже большими [История Татарии 1937: 159, 156; Каштанов 1997: 45, 49]. По данным А. Юхта и А. Логачева, в XVII в. добыча соли в астраханских самосадочных озерах достигала 1–1,5 миллионов пудов в год [Юхт, Логачев 1958: 13]. По мнению Э. Л. Дубмана, во второй половине XVI в. размеры добычи соли в Астрахани составляли никак не менее нескольких сотен тысяч пудов [Дубман 1998: 55]. И. Саввинский приводил данные, согласно которым астраханский Троицкий монастырь в 1588 г. получил право беспошлинно сгребать "у Мочаговской соли" по 5 тысяч пудов "с году на год", а в 1592 г. сгребать у Мочаговского озера также беспошлинно 12 тысяч [Саввинский 1903: 18].

Соль была целью торговых поездок монастырских "старцев, слуг и людей", а также частных купцов. Например, в указной с прочетом грамоте Ивана IV в города от Владимира до Астрахани о беспошлинном пропуске большого судна Спасо-Евфимьева монастыря (1 февраля 1578 г.) конечным пунктом его маршрута (после Астрахани) указывалась "Астараханская Соль" [Каштанов 1997: 45]. В жалованной проезжей и заповедной грамоте Иванам архимандриту Троице-Сергиева монастыря Ионе на беспошлинный проезд от Нижнего Новгорода До Астрахани и обратно двух монастырских судов (8 июля 1578 г.) сказано: "А как те троетцкие Сергиева монастыря старцы ли купчины, или приказщики придут в Асторохань и к Мочаковской соли, и к рыбным учюгом и учнут у Мочаковской соли в те свои два судна соль нагребати собою, или в те свои два судна накладут рыбы, и астороханские воеводы наши и дьяки на троетцких старцах и на купчинах, и на слугах на монастырских с тое рыбы и с соли згребные и весчие пошлины, и иных никоторых пошлин не емлют. А учнут троетцкие Сергиева монастыря старцы или купчины, или слуги в те свои два судна нагребати из нашие из готовые из гребные соли, и с тое соли платити им в нашу казну нашу згребную пошлину для тово, что от згребанья казаком наем дают из нашие казны; а весчие пошлины и иные никоторые пошлины из готовые з гребные соли по тому ж Троетцкие Сергиева монастыря старцы и купчины, и слуги не дают" (цит. по [Каштанов 1997: 49]).

Из этого документа видно, что соляные промыслы, вероятно, находились в ведении казны. Монахам не нужно было платить пошлину за соль, которую они добывали сами, однако следовало оплатить труд наемных казаков, которые сгребали соль для казны, в том случае, если монахи стали бы забирать ее. О работающих "у Мочаковской соли" (т. е. соляного озера) из найма "казаках", сгребающих соль для казны, сообщается и в грамоте Троице-Сергиеву монастырю от 15 марта 1588 г. [ААЭ 1836: 406, № 336; Дубман 1998: 42]. О том, что астраханские соляные промыслы находились в ведении казны, свидетельствуют и более поздние документы: солепромышленники приезжали и сами нагребали соль, платя в казну по алтыну со 100 пудов [Коломинский 1913: 118]. В приложении к письмам англичанина Артура Эдвардса (вторая половина XVI в.) сказано, что плата казне с одного пуда астраханской соли составляла 1 пенни [Английские 1938: 237].

Казенная принадлежность соляных месторождений в эпоху русского господства позволяет предположить, что и в ханский период они также принадлежали казне (астраханского хана), а их эксплуатация была организована сходным образом. Косвенно о принадлежности соляных озер казне до 1554–1556 гг. свидетельствуют названия некоторых из них. Так, Тинакские соляные озера назывались среди местных татар Ханскими. Правда, Ключаревская летопись (30-е годы XIX в.) объясняет это название весьма своеобразно: "Город сей (Астрахань. — И.З.) пред прочими имел уважение от Ханов Бахчи-Сарая и в летнее время ежегодно был посещаем ими и с семействами: поэтому грязи и По ныне называются от татар Ханскими, а от русских Тинакские соляные озера" [Ключаревская летопись 1887: 3]. В Крымском ханстве соляные озера, как и прилегающие к ним деревни, также принадлежали лично хану (назывались они ерз мирие), были в казенном ведении, выволочка из них соли являлась повинностью, льготы по которой обеспечивались специальными тарханными ярлыками. Ф. Ф. Лашков, однако, сомневался, что ханы владели этой землей на правах полной собственности. Часть соляных озер в Крыму принадлежала ширинским беям [Лашков 1895: 71–72, 75].

Поскольку наличие поста калги в Астраханском ханстве не вызывает сомнений, можно достаточно уверенно полагать существование там, по аналогии с Крымом, калгалыка, или удела калги. В Крыму калгалык был государственной собственностью, не мог жаловаться в потомственное владение калге, а давался ему только в пользование. Крестьяне, жившие на землях калгалыка, как и ханские, работали на них из 1/10 части [Лашков 1895: 76–78]. Данных о бейликах, подобных крымским и казанским, в Астрахани нет, хотя скорее всего они были также и там.

Наконец, в Астраханском ханстве безусловно существовало мусульманское духовенство, а следовательно, наличие поземельных владений духовных лиц и учителей (ходжалык) также весьма вероятно (о ходжалыках в Крымском ханстве см. [Лашков 1895: 89]; в Казанском— [Мухамедьяров 1958: 23]). Какая-то часть пахотных земель, по-видимому, находилась в общинном владении. Скорее всего существовал в Астрахани и институт сойургала (аналога русского поместья, условного военно-ленного землевладения, права взимать в течение известного времени в свою пользу ренту-налог, ранее поступавший в пользу хана) (о сойургале в Казанском ханстве см. [Мухамедьяров 1958: 10–19]).

Как отмечал И. Покровский, а за ним С. М. Каштанов, относительно Казани, "кафедра" (т. е. церковь) выступала в роли наследника собственно ханских земель (дворцовые села). "Очевидно, правительство в значительной мере руководствовалось желанием перечеркнуть "святость" этих мест как бывших ханских резиденций и окружить их ореолом новой "святости", исходящей от русской православной церкви" [Каштанов 1970: 172]. Похожая ситуация, вероятно, сложилась в Астраханском ханстве в условиях нехватки пахотной земли применительно к казенным соляным промыслам.

В том, что рыба не могла не добываться в Хаджи-Тархане еще в период вхождения города в состав единой Золотой Орды, не сомневались исследователи астраханского рыболовства XVIII–XIX вв. [Бочечкаров 1860: 58]. Рыболовная терминология низовьев Волги почти вся тюркского происхождения, что говорит о ее заимствовании русскими рыбаками от местного населения. Терминология, относящаяся к засолке рыбы, также почти сплошь тюркского происхождения; это позволяет предположить, что и в ханское время рыбу в Хаджи-Тархане солили приблизительно так же (см. [Бочечкаров 1860: 99 и сл.]). В 20-х годах XV в. в районе Днепра Гильбер де Ланнуа получил от одного из татарских князей осетров, а также топливо, чтобы готовить их в степи [Ланнуа 1853: 437]. Есть свидетельства о добыче рыбы в городе местными жителями до присоединения Астрахани к Московскому государству. Так, рыбы осетровых пород (севрюги?) изображены на одном из типов хаджи-тарханских монет XIV в. [Гончаров 1997: 182, рис. 2/7].

Ловля осетров осуществлялась три месяца в году — с конца мая по конец августа [Английские 1938: 237]. Рыбу солили на месте, грузили на суда и вывозили вверх по Волге. Ассортимент вывозимой рыбы был, видимо, не столь разнообразен: в русских документах упоминаются в основном осетры, белуги и "шевриги" (севрюги) [Акты 1841: 438; Акты 1841а: 274] (см. также [Бочечкаров 1860: 53]).

П. Тафур, побывавший во второй половине 30-х годов XV в. в Кафе и Азове, описывает в своем сочинении процесс обработки рыбы. По его словам, осетр, который в Азове назывался sollos, поставлялся; оттуда даже в Кастилию и Фландрию. Другая рыба — merona (вероятно, белуга) — ценилась за икру; ее солили в бочонках и поставляли в другие страны (особенно в Византию и к османам). Икра похожа на "черное мыло", замечает П. Тафур, пока она мягкая, ее режут и прессуют, а потом помещают в "жаровни" (т. е. коптят или сушат), отчего она становится твердой [Tafur 1926: 135]. Слова кордовского путешественника можно без особого сомнения перенести и на рыбный промысел современного ему Хаджи-Тархана. Так, Орудж-бек Байат Отмечал, что самый маленький осетр, которого он видел в Астрахани осенью 1599 г., весил не менее 12 или 13 фунтов. По словам путешественника, "вызывает удивление, что никто не смеет есть мясо этой рыбы, и что они ловят ее исключительно ради икры. Количество икры может достигать шести или семи фунтов в каждой рыбе, и она черная, как спелая винная ягода. Она очень вкусная, а высушенная, сохраняется два или три года, не портясь…" [Дон-Жуан 1988: 147]. Рыбу также сушили. А. Дженкинсон отмечал в 1558 г.: "Жители развешивают для сушки рыбу на улицах и в домах, чтобы запастись ею, отчего здесь к их же мучению такая масса мух, какой я никогда нигде не видал" [ЧОИДР 1884: 40]. По сведениям Я. Я. Стрейса, сушеная рыба употреблялась татарами вместо хлеба [Исторические путешествия 1936: 105].

Астрахань (в особенности после присоединения к Москве), конечно, не могла соперничать в борьбе за константинопольский рынок с Азовом, из которого в османскую столицу поставлялась икра и разнообразная рыба осетровых пород [Busbecq 1927: 36], поэтому рыбные деликатесы из Астрахани, вероятно, в основном уходили на Восток и Север. Хотя И. Масса отмечал, что астраханскую икру "скупали турки и отправляли в Константинополь" [Масса 1937: 23; Степанов 1939: 83].

По мнению А. Юхта и А. Логачева, более десятка учугов — Басарга, Урустоба, Увары, Чурка, Камызяк, Бузан, Чаган, Иванчуг, Коклюй и др. — возникло в XVII в. [Юхт, Логачев 1958: 13]. Однако это не так. В первой половине XVI в. рыбные учуги скорее всего принадлежали хаджи-тарханской аристократии. Об этом могут свидетельствовать названия некоторых учугов. Например, учуг "Колкомановский", фигурирующий в жалованной грамоте Ивана IV астраханскому Троицкому монастырю от 12 февраля 1575 г. [Акты 1841: 356, № 193], можно сопоставить с неоднократно упоминаемым в источниках "Халкоманом". В 1549 г. он был послом Ямгурчи в Москву. Часть учугов на рукавах волжской дельты и ериков принадлежала лично хану: об этом могут свидетельствовать названия ериков Царев, Малый Царев. Летопись сообщает, что конфискация ловель у местного населения произошла уже в сентябре 1556 г.: московские стрелецкие головы и казацкие атаманы "отняли всю волю у Нагай, у Астороханцов рыбные ловли и перевозы все" [ПСРЛ 1914: 576].

В. Н. Татищев прямо писал, что учуги и земли, принадлежавшие в период независимости Астрахани мирзам, были оставлены за ними [Татищев 1996: 37]. Акад. Н. Л. Озерецковский также отмечал, что до того, как учуги были взяты в 1704 г. в казенное ведомство, они принадлежали "Патриархам, архиереям и Татарам" [Озерецковский 1804: 108]. Отдельными рыболовецкими угодьями и учугами местные татары владели вплоть до 70-х годов XVI в. В жалованной грамоте Ивана IV астраханскому Троицкому монастырю от 12 февраля 1575 г. упоминаются "учюжки, как бывали за прежними Татары, за Сей-Нашарком Амошековым да за Янкурою Камбаевым", которые отошли астраханскому монастырю Николы Чудотворца [Акты 1841: 357, 358, № 193]. Первое имя в чтении издателей "Актов исторических" безнадежно исковеркано и вообще слабо походит на татарское, напоминая скорее русскую передачу других восточных имен (армянского?). Реконструировать его можно по-разному: "…за Усейном" (т. е. Хусейном), за Сеитом… Впрочем, здесь мы вступаем в область догадок (ср. чтение: "учужки, кои бывали за прежними татарами: за Амамековым да Каш-баевым" [Степанов 1939: 83; Дубман 1998: 42]). Важно, другое: местное татарское население до прихода русских владело учугами.

По мнению И. В. Степанова, прежние владельцы угодий поначалу были обложены оброком в государеву казну, а затем постепенно вытеснены русскими промышленниками. В XVII в. мы уже не встречаем татар — держателей учугов. Однако сам автор далее приводит данные об использовании в XVII в. рыбных угодий татарской знатью. В деле об откупе "Теплинских рыбных ловель" упоминалось о существовании татарских рыбных ловель, а в 1635 г. едисанские мурзы вместе со своим князьком Канаем просили предоставить им право ловить рыбу неводом в Гнилушинских водах на Ахтубе. Приказ, ведавший откупами, допытывался, что это были за воды, были ли в откупу и сколько откупу собиралось, "и наперед сего за нагайскими и эдисанскими мурзами те рыбные ловли бывали ли". В итоге ловли были сданы на откуп с торгов на общем основании [Степанов 1939: 84, 104–105].

Безусловно, часть рыболовецких угодий принадлежала лично хану. Наследником ловель также в большой степени выступала церковь, прежде всего астраханские и верховые монастыри. Размер добычи рыбы оценить труднее: монастырское хозяйство носило потребительский характер, т. е. главной задачей было обеспечить рыбой саму обитель, торговые же операции носили подчиненный характер (см. [Дубман 1997: 24]); о рыбном промысле в низовьях реки в XVII в. и позже см. [Булычев 2002].

Хлеб в Астрахань приходилось ввозить. А. Дженкинсон отмечал, что остров, на котором основан новый город, очень неплодороден, "земля не родит хлеба", а "в мясе и хлебе здесь большой недостаток" [ЧОИДР 1884: 40]. О ввозе хлеба в Астрахань из волжских городов, в основном из Казани, писал и А. Олеарий (1636 г.) [Исторические путешествия 1936: 59]. Вероятно, город должен был постоянно страдать от нехватки зерна; в таких условиях мор и голод среди местного населения становились явлением отнюдь не редким. Уже после 1556 г. в русских документах неоднократно упоминаются торговые люди, доставлявшие в город хлеб и вывозившие рыбу и соль [Акты 1841: 436, 437]. И мука, и крупы доставлялись в русскую Астрахань из "Верховских городов" [Акты 1841: 440]; вероятно, и до русского завоевания город зависел от экспорта зерновых. Возможно, в пределах ханства и осуществлялся сев, но скорее всего на очень ограниченных площадях: по мнению, Г. Газиза, И. В. Степанова и В. И. Пантина, в основном по Бузану и на некоторых землях вдоль Волги [Газиз 1990: 89, 90; Степанов 1970: 339; Пантин 1994: 110].

Любитель астраханской старины А. Штылько писал, что в XV в. до города доходили сверху "за солью и рыбой до 500 судов простых, но разнообразных конструкций: паузки, карбасы, ладьи, учаны, мишаны, бафты, струги" [Штыпько 1896: II]. Вряд ли эти суда и условия плавания сильно отличались от тех, которые были распространены на Волге и Каспии в XVII в., по крайней мере так называемые бусы, вероятно, были известны там значительно ранее (см. [Байкова 1964: 154–159; Тушин 1978]). А. Дженкинсон даже приобрел один из двух якорей с судна из Астрахани, на котором плыли по Каспию татары и русские. Якорь был железным, что говорит о вполне развитом речном и морском судоходстве в Астрахани во второй половине XVI в. [Английские 1938: 186, 187]. Местным жителям были известны и более примитивные типы речных судов, в частности плоты. Так, имя одного из персонажей астраханской истории XIV в. — Салчи (он управлял городом в 1375 г.) переводится как "плотовщик", "плотовод", от sal — "плот", "судно, которое связывается из щепок и бревен" (см. [Боровков 1961: 186]). Юлий Помпоний Лэт (1428–1498), итальянский гуманист, вероятно побывавший в конце 70-х годов XV в. в Причерноморье, даже утверждал в своих "скифских" заметках, что на Каспии (который он считал не морем, а болотом, так как все его северное побережье поросло тростником) только и знают из водных средств передвижения, что плоты [Забугин 1914: 82].

Безусловно, какую-то (возможно, весьма значительную) часть перевозок на речном торговом пути от Астрахани вверх по Волге и морем по Каспию осуществляли местные жители — татары. Во время похода московских войск на Астрахань летом 1554 г. князь А. И. Вяземский встретил первый астраханский отряд выше Черного острова: астраханцы гребли в ушкулех [ПСРЛ 1904: 241]. В таких же ушкулех Ямгурчи отправил к морю своих цариц с детьми, на этих же судах бегут от русских и другие астраханцы. Астраханский ушкуль (или ушкуй) был довольно вместителен: в судне, перехваченном атаманом Федором Павловым, находился ханский гарем, а также "набаты царевы и пищали в нем были многие" [ПСРЛ 1904: 242]. Есть свидетельства существования развитого судоходства у юртовских татар во второй половине XVI в. В челобитной бухарского посла Мухаммеда-Али царю Федору Ивановичу с просьбой принять меры против взимания с приезжающих в Астрахань "заморских" торговых людей незаконных поборов (1589 г., ранее 30 марта) сказано: "Приходят, государь, за море из Астрохани на твоих государевых бусах на пристанища твои государевы юртовские татаровя и возят нас из-за моря с товаром в Астрохань (курсив мой. — И.З.)" [Материалы 1932: 101]. Возможно, что юртовцы, осуществляя эти перевозки, выполняли нечто вроде государственной повинности — доставляли в Астрахань купцов и дипломатов из областей, лежащих на Каспийском побережье.

В документах московско-персидских отношений второй половины XVI в. также упоминается об астраханских "юртовских татарах", которые "хаживали на туркменское пристанище и к гилянской пристани" [Памятники 1890: 15]. А. Дженкинсон, переправляясь в 1558 г. через Переволоку, отмечал, что "в минувшие времена татары здесь перетаскивали свои суда из Волги в Танаш иначе в Дон" [ЧОИДР 1884: 39]. Что это были за суда, сказать трудно, но можно предположить, что среди них были и упомянутые ушкули и, возможно, небольшие челноки из одного куска дерева, на которых, например, в начале 20-х годов XV в. татары переправляли через Днепр Гильбера де Ланнуа [Ланнуа 1853: 338]. По мнению С. Бэрона, "очень вероятно, что русские (на Каспии. — И.З.), как новички в мореплавании, скорее адаптировали суда, которые они нашли действующими, чем создавали новые". Исследователь имел в виду тип судов под названием "бусы" [Baron 1991: [IV] 105]. А. Олеарий нанял в Астрахани русского лоцмана и "несколько ногайских татар с баркою [шютою] для облегчения… корабля на мелководье". Шюта прямо называется татарским судном [Исторические путешествия 1936: 79, 82]. Можно вспомнить, что в ярлыке казанского хана Сахиб-Гирея (1523 г.) фигурируют особые "судовые чиновники", или "досмотрщики судов" (كشنى بانان — kastibanan ("одушевленное" мн.ч. от персидского اكشتيبان — "корабельщик, матрос"; при условии верного прочтения слова); вероятно, такая же должность существовала и при астраханских ханах [История Татарии 1937: 101; Мухамедьяров 1967: 107]. Скорее всего эти kastibanan — персидский вариант тюркского т. е. "корабельщики", упомянутые в ярлыке Саадет-Гирея от 1523 г. в сочетании كоجى كريورجىلارسكا (понято и переведено Ярцовым как "перевощикам и мостовщикам") [Григорьев 1844: 340], и جى ("лодочники") ярлыка Селямет-Гирея I караимам Чуфут-Кале от сентября 1608 г. [Смирнов 1890: 58, 62].

В экономике ханства весьма велика была роль скотоводства. Фазлаллах бен Рузбихан Исфахани писал, что в область Сыгнака "со стороны Дешта, из Хаджи-Тархана доставляют множество благ, жирных овец, коней, верблюдов и другие ценные товары, как то: шубы из меха киша и тина, то есть из соболя и белки, тугие луки, стрелы из белой березы, шелковые ткани и другие драгоценные изделия" [Фаз-Лаллах 1976: 116–117]. Если меха, стрелы, луки и ткани являлись товарами, для которых Хаджи-Тархан был перевалочной базой, то упомянутый скот, безусловно, мог поставляться из окрестностей города. В одном османском документе, относящемся к Азаку, упомянуты бараны и лошади из Хаджи-Тархана. Налоговый сбор с одного барана из Хаджи-Тархана составлял в Азаке 6 аспров, а с лошади — 8 аспров. В то же время скот (бараны и лошади) из Крыма вообще не облагался пошлиной [Berindei, Veinstein 1976: 196–197]. Это обстоятельство, создавая более выгодные условия крымским купцам, не могло не препятствовать астраханско-азовской торговле. А. Олеарий в бытность в Астрахани покупал у татар не только соленую рыбу в бочках, но и крупных и жирных быков, которые были необычайно дешевы [Исторические путешествия 1936; 70].

Вероятно, какую-то роль в хозяйстве ханства играли садоводство, огородничество и охота [Пантин 1994: 110]. Так, Орудж-бек Байат замечал, что осенью 1599 г. в Астрахани "в изобилии было дынь и яблок очень хорошего качества" [Дон-Жуан 1988: 146]. Жак Маржарет в 1606 г. писал, что Астраханский край считают весьма плодородным, так как на "равнинах между Казанью и Астраханью много маленьких вишневых деревьев, в пору приносящих плоды, и даже несколько лоз дикого винограда. В сказанном городе Астрахани много хороших фруктов…" [Маржарет 1982: 144]. Федот Котов, в 1623 г. посланный через Астрахань в Персию, описывал сады и огороды под городом, в которых росли "овощи, яблока, дыни, арбузы, тыквы, огурцы, изюм, дикой перец, капуста" [Котов 1958: 31]. А. Олеарий, проезжавший Астрахань в 1636 г., писал, что в городе и окрестностях растут "яблоки, айва, грецкие орехи, большие желтые дыни, также водянистые дыни, которые русские называют арбузами… Таких арбузов и дынь татары еженедельно привозят на базар в Астрахань по 10 и по 20 возов, и продают их весьма дешево" [Исторические путешествия 1936: 667–668]. Стоит отметить, что все эти плоды продавали в городе татары, следовательно, существование в Астрахани развитого садоводства в ханский период весьма вероятно. В русских пословицах XVII в. арбузы — то, чем Астрахань славна: "Астрахань арбузами, а мы гологузами" [Старинные 1899: 76]. Голландец Я. Я. Стрейс в 70-х годах XVII в. писал об охоте на дичь по островам волжской дельты, причем татары, по его словам, употребляли для этого соколов и перепелятников [Исторические путешествия 1936: 103]. И после завоевания ханства московские стрельцы и казаки ходили из города "на камыш зверя бить" [Посольская книга 2003: 35].

По всей видимости, одним из главных источников богатства города была транзитная торговля. В 20-х годах XVI в. в "Книге о посольстве Василия, великого князя Московского, к папе Клименту VII" Павел Иовий писал, что на "торжище" Цитраха (т. е. Астрахани) "мидийские, персидские и армянские купцы устраивают славную ярмарку" [Иовий 1997: 273]. А. Дженкинсон, посетивший новую русскую Астрахань в 1558 г., отзывался, однако, о торговле города весьма скептически: "Ведется здесь торговля, но в таких малых и ничтожных размерах, что не стоит и упоминать; все-таки, впрочем, сюда съезжаются купцы из разных местностей. Главнейшие товары, привозимые сюда русскими: красные кожи, бараньи шкуры, деревянная посуда; уздечки, седла, ножи и тому подобные безделушки, хлеб, свинина и прочие припасы. Татары привозят сюда различные товары, выделанные из хлопка, шерсти и шелка; из Персии, именно из Шемахи, привозят шелковые нитки, употребительнейшие в России, краски, пестрые шелка для поясов, кольчуги, луки, мечи и тому подобное; иногда хлеб, грецкие орехи; но все это в таких незначительных размерах, что торговля здешняя ничтожна и бедна" [ЧОИДР 1884: 40–41].

Слова А. Дженкинсона были справедливо подвергнуты сомнению отечественными исследователями, хотя некоторые и писали, основываясь на его словах, о бедности и незначительности торговли в новой, русской Астрахани [Байкова 1964: 150]. "Мнение этого англичанина о ничтожности торговли Москвы с Персией и ея невыгодности опровергается уже усиленными хлопотами как его самого, так и других английских послов о том, чтобы захватить в свои руки торговлю с Персией через Московское государство" [Шпаковский 1915: 12]. Пессимизм в отношении астраханской торговли, по мнению М. Н. Тихомирова, вероятнее всего, был продиктован "неудачей замыслов Дженкинсона, увидевшего, что наладить беспошлинную торговлю через Россию невозможно" [Тихомиров 1962: 511–512]. Несколько позже, в 1571–1572 гг., сам А. Дженкинсон называл Астрахань "старинным торговым городом" [ЧОИДР 1884: 82]. Не противоречат ему и другие источники. Так, кафинский наместник писал: "Се деи приходят в Азсторохань изо многих земель гости торговати воденым путем многие. И казна деи с Асторохани Московскому государству сходит добре великая". Другой турецкий чиновник вторил ему: "А от Астор[х]ани деи х Кизылбаши добре ближе" (т. е. из Персии в Астрахань ближе, чем из Турции). "А опричь деи Азсторохани проходу из Кизылбаши никуды торговым людем не будет" [Тихомиров 1962: 508]. В 1568 г. в Москву из Астрахани поступало будто бы по 1000 золотых торговой пошлины в день [Бурдей 1962: 12].

И. Масса, житель Нидерландов, проведший в Московии восемь лет (с 1601 по 1609 г.), писал, что Астрахань "всегда была большим и людным торговым городом, куда стекалось для торговли множество купцов из Персии, Аравии, Индии, Армении, Шемахи (Siamachi) и Турции, привозивших из Армении — жемчуг, бирюзу и дорогие кожи, из Шемахи, Персии и Турции — парчу, дорогие ковры, различные шелка и драгоценности, из Аравии — много пряностей, от московитов, в свою очередь, они получали кожи, сукна, шерстяные материи, бумагу, другие подобные сырые товары, а также икру (усата), которую помногу скупали турки и отправляли в Константинополь; это икра, добываемая из осетров, которых невероятно много налавливают в Волге, каковая икра весьма нравится туркам, равно как в настоящее время итальянцам" [Масса 1937: 23].

Сходным образом отзывался о городе и А. Поссевино, побывавший в Московии в первой половине 80-х годов XVI в.: Астрахань — "известный восточный рынок". "Когда-то астраханские купцы приезжали с берегов Каспийского моря и из Персии гораздо чаще, но из-за того, что большая часть татар была разбита, и из-за длительной войны с Персией этот рынок стал менее многолюдным" [Поссевино 1983: 41, 48]. Важную роль Астрахани как торгового центра, в котором встречаются московские, турецкие, армянские и персидские купцы, отметил во второй половине XVI в. в своих "Универсальных реляциях" Джованни Ботеро [Botero 1591: 103;Botero 1613: 165].

Во второй половине XVI в. город — "международный центр с пестрым населением, где жили не только русские и татары, но и бухарцы, персы, армяне" [Тихомиров 1962: 510]. Это утверждение М. Н. Тихомирова вполне применимо и к Астрахани первой половины XIV — первой половины XVI в. На всем протяжении своей богатой истории город оставался крупным многонациональным культурным и торговым центром нижней Волги.