(Касим бен Сейид-Ахмед, Ислам бен Мухаммед-Гирей, Аккубек бен Муртаза, Абд ар-Рахман бен Абд ал-Керим, дервиш бен Шейх-Хайдар, Ямгурчи бен Бирдибек)

Ханом, правившим после Хусейна, Ш. Марджани называет некоего Алака или Алика (الق) [Марджани 1885: 134]. С. Шарафутдинов, видимо следуя Ш. Марджани, также указывает, что после Хусейна правил Алак, называя его сыном Хусейна [Шеджере 1906]. Алак, по С. Шарафутдинову, правил всего около двух лет в 924–925 гг. х. (1518–1519 гг.), что маловероятно. Этот Алак мог быть одним из султанов, дававших шерть ногаям зимой 1534/35 г. (см. ниже). Имя Алак довольно необычно. Известен, например, аталык Шайх-Алак-бек, ходатайствовавший о выдаче ярлыка Мухаммед-Гирея некоему Кадыр-Берди и другим в начале июля 1502 г. [Усманов 1979: 36]. Но М. А. Усманов справедливо сомневался в правильности написания имени и предполагал, что "Шайх-Олак-бек" может быть искаженным от Шайхуллах-бек [Усманов 1979: 268]. Понятно, что быть астраханским ханом он никак не мог.

С другой стороны, в это время действовал некто Алик, а именно Али(Али) — Гирей, сын Ямгурчи (брата Менгли-Гирея). Этот Алик неоднократно (например, в 1515 г.) воевал московские "украйны" вместе с Алп-Гиреем (сыном Мухаммед-Гирея) [РИО 1895: 147, 272]. Московский посол в Крыму И. Мамонов сообщал весной (до начала апреля) 1516 г. в Москву, что Алик "понял силою за себя цареву Менли-Гирееву царицу, что дети ея у турского, и она присылала ко царю (Мухаммед-Гирею. — И.З.) жаловатись, и царь послал сына своего Алпа, велел Алика убити". На Вербной неделе Алик с 70 преданными людьми бежал из Крыма. За ним погнался "Богатырь" царевич "о обиде", "а того… неведомо, — писал И.Мамонов, — куда его будет побег" [РИО 1895: 294–295]. Маловероятно, чтобы каким-то образом Алик попал в Астрахань: в последней своей грамоте в Москву в 1516 г. И. Мамонов (он умер в Крыму за 10 дней до Петрова дня, т. е. до 29 июня) писал, что Алик бежал в Белгород, который находился тогда под властью турок, Мухаммед-Гирей просил его выдачи, но "турки не дадут Алика, берегут, чтоб его не убили татарове, а о нем послали к турскому, где ему турской велит быти" [РИО 1895: 370].

В действительности мы не знаем, когда и как Хусейн покинул престол Хаджи-Тархана. Вероятно, это произошло вследствие его смерти. Й. Озтуна, как и М. Сарай, считал, что Хусейн правил всего два года — с 1523 по 1525 г. [Oztuna 1989: 553; Saray 1994: 270]. А. Н. Курат назвал концом правления Хусейна, вернее, датой последнего упоминания о нем 1532 год [Kurat 1972: 276]. Очевидно, он, как и Б. Ишболдин [Ischboldin 1963: 84], путал Хусейна с Касаем (Касимом, сыном Сейид-Ахмеда). М. Г. Сафаргалиев обошел этот вопрос, назвав 1532 год датой смерти Джанибека [Сафаргалиев 1952: 41], что вообще маловероятно. 30-е годы в Астрахани — непрерывная череда переворотов, осуществлявшихся в основном силами извне — ногаями и черкесами.

В нашем распоряжении есть косвенное свидетельство того, что и в 1530 г. Астрахань контролировалась ногаями. Летом 1530 г. великий князь московский Василий Иванович предпринял поход против Казани. Казанский хан Сафа-Гирей со своими подданными защищал город. По сообщению Никоновской летописи, "к ним же прииде на помощь из ногай Мамай, Мырзин сын болшей, со многими людми, да Яглычъ князь со многими людми и Азтороканские люди" [ПСРЛ 1904: 47; Kurat 1954: 233; Атласи 1993: 290]. Заметим попутно, что скорее всего это место прочитано публикаторами, а вслед за ними и некоторыми исследователями неправильно. Вместо "Мамай, Мырзин сын болшей" следует читать "Мамай-мырзин сын болшей", т. е. старший сын мирзы Мамая, без указания его имени. Для сравнения можно привести аналогичный пассаж: "Мамай-мырзины люди" в описании событий 1538 г. [ПСРЛ 1904: 120]. Упоминает об астраханцах и ногаях — защитниках Казани и "Степенная книга" [ПСРЛ 1908: 605]. Поскольку ногаи пришли помогать Казани вместе с астраханцами, то, видимо, их влияние в Астрахани не ослабевало.

Несмотря на дружественные отношения с Москвой, Астрахань продолжала оставаться для великих князей одним из адресатов ордынского выхода. В докончании великого князя Василия Ивановича с дмитровским князем Юрием Ивановичем 24 августа 1531 г. в части, касающейся отношений с Ордой, Астрахань наряду с Казанью, Крымом и Касимовом продолжает упоминаться среди получателей выхода. Может быть, в реальности сумма, отпускавшаяся на Астрахань была минимальна. "Ордынская" статья докончания почти дословно повторяет аналогичное место в докончании Василия с Юрием 1504 г. Вероятно, без изменений внесенное в докончание 1531 г., это место отражало реалии начала века и могло не вполне соответствовать действительности начала 30-х годов.

Ввиду намечавшегося в Казани переворота Шейх-Али, будущий касимовский и казанский хан, в декабре 1530 г. был отправлен в Нижний Новгород. Однако 29 июня 1531 г., после произошедшего в мае переворота, на престол в Казани вступил хан Джан-Али, брат Шейх-Али, занимавший до этого касимовский трон. Как отмечал Г. Ахмеров, "изгнанный из Казани Шейх-Гали в отместку своему сопернику Джан-Гали вступил в секретный сговор с предводителями Астраханского и Ногайского ханств, за что и был по приказу московского князя сослан в Белоозерскую крепость" [Ахмеров 1998: 104]. Исследователь, очевидно, имел в виду сообщение летописи о том, что Шейх-Али, недовольный тем, что ему не досталась власть ни в Казани, ни в Касимове, "учал ссылатися в Казань и в иные государства без великого государя ведома", за что и был сослан на Белоозеро в начале 1533 г. [Худяков 1991: 106]. Это сообщение летописи не дает возможности однозначно утверждать, что Шейх-Али ссылался именно с Астраханью и ногаями, однако такое предположение Г. Ахмерова весьма вероятно.

К этому времени относится интересное свидетельство существования османо-ногайских связей: видимо, именно на их основе впоследствии возникнут связи астраханско-османские. В письме Сулеймана Кануни королю Сигизмунду I, написанном в Константинополе в третьей декаде рамазана 937 г. х. (16–25 мая 1531 г.), султан сообщал королю, что о своей приязни с ним он написал также крымскому хану Саадет-Гирею. Султан писал, что ногайский хан Абугай отдал свою дочь в жены Саадет-Гирею, а также предался под опеку султана, поэтому король должен быть в такой же дружбе и приязни с этими двумя ханами, как и с султаном [Katalog dokumentow 1959: 41, № 27; Matricularum 1915: 346, № 5914] (см. также [Османская 1984: 171]). Абугай, о котором идет речь в письме Сулеймана, по-видимому, является мирзой Абу-л-Хайром, сыном Мухаммеда-Али. "Абдельгаер царевич" Упоминается в Посольских книгах по связям Московского государства с Ногайской Ордой под 1508 г. В этом году он кочевал за Волгой и провожал русского посла князя Темиря Якшенина, посланного из Москвы к ногайским "князем и мурзам з грамотами для литовского Дела" [Посольская книга 1984: 64, 76]. В июне 1508 г. Абу-л-Хайр придал Василию Ивановичу грамоту со своим послом Якшеем с предложением дружбы [Посольская книга 1984: 76–77]. Чем объяснялся поворот политики Абу-л-Хайра в конце 20-х годов XVI в. в сторону сближения с Крымом и османами (как следует из письма Сулеймана Сигизмунду, он даже принял османское покровительство или, быть может, вассалитет), сказать трудно. Поскольку Абугай назван ханом, возможно, это один из подставных, марионеточных монархов, которых бии Ногайской Орды иногда короновали для придания своему правлению легитимности (для получения от такого марионеточного хана титула "беклербек").

По предположению В. В. Трепавлова (устное сообщение), логика предшествующих событий 1520-х годов позволяла бы подразумевать здесь ногайского князя Кошума (Хаджи-Мухаммеда бен Мусу), если б не полное несоответствие имен. Как раз у него просил Саадет-Гирей дочь в жены. Целый год крымский посол Кулдай Шукур жил в ставке потенциального ханского тестя, изучая обстановку. В начале января 1525 г. он вернулся в Крым с ногайскими спутниками, требовавшими калым ("калын") за невесту. Саадет-Гирей был согласен платить его только после прибытия невесты ко двору, и к тому же просил ногайскую кавалерию участвовать в планировавшемся (но несостоявшемся) походе на Московское государство [РГАДА, ф. 123, oп. 1, ед. хр. 6, л. 84]. Менее вероятным представляется мне отождествление Абугая из письма Сулеймана с неким царевичем по имени "Аблал Губии", упоминаемым в письме Д. Губина 1535 г. (см. ниже).

Обращение к латинскому переводу разбираемого письма Сулеймана Сигизмунду вносит еще большую путаницу. Во-первых, Абугай (Abugayhan) назван в нем вовсе не ногайским ханом, а просто одним из татарских ханов ("другим" — "imperatori alterius Tartariae", наряду с Саадет-Гиреем — Sade Virayhan). Во-вторых, текст датирован "годом пророка нашего 936 в конце месяца Рамазана" ("currentibus annis prophetae nostri 936 in fine lunae Ramaxan"), что в письме соответствует "году Иисуса Мессии 1531 XV мая" ("currentibus annis Messiae Jesu 1531 die XV Maji") [Acta 1915: 152, № 158]. Конец рамазана 936 г. х. никак не может соответствовать 15 мая 1531 г., потому что рамазан в этом году хиджры начался 29 апреля, а закончился 28 мая 1530 г. Пятнадцатому мая 1531 г. соответствует конец рамазана следующего года хиджры — 937-го, потому что в этом году он начался 18 апреля, а закончился 17 мая. Это расхождение не единичное. Подобного рода неточности в переводе дат по хиджре на христианское летосчисление встречаются в опубликованных текстах. Чаще всего неверна дата от Рождества Христова. Разобраться в этих противоречиях можно, лишь обратившись к подлиннику письма.

Включение в титул османского султана Дешт-и Кипчака относится по меньшей мере еще ко второй половине 20-х годов: в письме Сулеймана королю Сигизмунду относительно войны с венграми, датируемом 1527 г., султан назван "господином и султаном кипчакских полей" ("у pol kypczakskich pan у sultan") [Dziennik Wilenski 1826: 187]. Есть упоминание "Скифии" и "Татарии" и в латинском переводе письма Сулеймана Сигизмунду от 1529 г. [Acta 1901: 144, № 181]. В польском переводе письма султана королю от второй половины января 1533 г. этого титула нет [Acta 1957: 64], однако в его же письме Сигизмунду, датированном 22 декабря 1535 г. (но написанном скорее всего в конце 1536 г.), хранящемся в составе коллекции профессора Александровского Гельсингфорсского университета С. В. Соловьева, вошедшей в собрание Археографической комиссии, употреблен титул "землям татарским господарь" [Архив СПбФ ИРИ РАН, Русская секция, коллекция С. В. Соловьева, ф. 124, oп. 1, ед. хр. 27]. Упоминания о владении "Татарией" включается в султанский титул и в других документах [Acta 1915: 83, № 82, 151, № 158].

Во французском переводе письма султана 1606 г. есть выражение "Capitain de la Tartarie", а в письме Сулеймана Гийому, принцу Оранжскому, 1690 г. (1102 г. х.): "А ssavoir, des Pais et Roiaumes… de la Tartarie, de Krim, ainsi que de la Grande Tartarie" (вероятно, без запятой между Татарией и Крымом) [Kologlu 1971: 18, 306]. Соломон Швайггер (1551–1622), австрийский посол в Стамбуле при Мураде III (1574–1595), так передавал титул султана: "Sultan Murad, Sultan Selims Sohn, Herr zu Constantinopel oder neuen Rom, Konig in Aphrica und zu Trapezunto, in Ponto und Bende, in Cappadocia, Paphlagonia, Cicilia (= Cilicia), Pamphilia, Lycia, Caria, Sigea, Scuntia, Armenia und Albania, Herr in Tartarei und in Ungem…" (выделено мною. — И.З.) [Schweigger 1986: 144].

Однако такие претензии совершенно не означали реального вассалитета Астрахани или Казани по отношению к османам (о чем часто писалось в советской историографии. Ср., например: "Астраханское и Казанское ханства мусульман на Волге, покоренные Иваном Грозным, были всего лишь вассалами султана, и их падение ничего не значило Для огромной сверхдержавы" [Ермаков 2001: 151]).

В действительности османы не владели сколько-нибудь значительной частью Дешта, и в документах османской канцелярии, направленных в другие страны, упоминания Дешт-и Кипчака, как правило, нет. Законным носителем этого наименования в титулатуре являлся только крымский хан. И совершенно естественно в 1592 г. титул был почти полностью продублирован ханом Гази-Гиреем II (Дешт-и Кыпчакнын Улуг падишахы наряду с, Дешт-и Кыпчак ханы). Османы владели лишь Узкой прибрежной полосой полуострова, и их юрисдикция не распространялась за ее пределы.

В данном случае, с османской точки зрения, использование этого титула в переписке с польским королем отражало подчиненное положение крымского хана (соседа Польши, постоянного источника опасности на ее южных границах) по отношению к султану: его титул включался в титул его сюзерена.

Кто бы ни правил в Астрахани в 1530–1531 гг., совершенно очевидно, что ситуация коренным образом не изменилась: Астрахань по-прежнему была враждебна Крыму. В феврале 1531 г. в Москву прибыли гонцы от Сахиб-Гирея, которые сообщили о планах хана Саадет-Гирея относительно похода на Литву. По дороге гонцов "на поле изымали астороканские люди, — да ограбили, да ограбив пеших отпустили" [РГАДА, ф. 123, oп. 1, ед. хр. 6, л. 297].

23 июля 1531 г. в Москву прибыло письмо Степана Злобина. Он писал: "Да здесе ж, государь, пришла весть из Азова ко царю от бургана от азовского в ту пору, в которую пору яз был у царя, что в Асторокани Ислама царя на царство посадили, а иной, государь, вести, опрочь тое, не было до сех мест. А про старого, государь, астороканского царя Касима вести нет же, в животе ли он, или куды из Асторокани съехал" [РГАДА, ф. 123, oп. 1, ед. хр. 6, л. 314-314об.] (см. также [Малиновский 1863: 239, 259]).

У Саадет-Гирея Злобин был в середине июня [РГАДА, ф. 123, oп. 1, ед. хр. 6, л. 311об.-312]. Весть о восшествии на астраханский престол Ислама также должна была прийти к крымскому хану в середине месяца; значит, учитывая время на дорогу от Астрахани до Азова и от Азова до Крыма, можно предположить, что Ислам-Гирей начал править в Астрахани на позднее середины мая 1531 г. Эту дату можно уточнить. О бегстве Ислама в Астрахань Салимша сообщил С. Злобину на Николин день, т. е. 9 мая 1531 г. [РГАДА, ф. 123, oп. 1, ед. хр. 6, л. 317об.], следовательно, Ислам мог бежать туда еще в конце апреля.

Ислам-Гирей продержался на астраханском троне весьма непродолжительное время. 21 июля 1532 г. в Москву прибыл "из Асторокани от Касима царя человек его Злоба с товарыщи з грамотою" [ПСРЛ 1904: 61]. Значит, в начале лета 1532 г. на астраханском престоле сидел Касим (сын Сайид-Ахмеда). (Ш. Марджани связывал правление Касима в 938 г. х. (1531-32 г.) с черкесами [Марджани 1885: 134]). С. Шарафутдинов также считал, что Касим правил в 938 г. х. [Шеджере 1906]. По мнению Й. Озтуна, Касим (или Касаи, как он еще его называет) правил в Астрахани целых семь лет — с 1525 по 1532 г. [Oztuna 1989: 553].

В том же, 1532 г. Василий III жаловал Ислам-Гирея по его просьбе "и сыном его назвал": астраханское фиаско Ислама заставило его искать защиты в Москве. А. А. Зимин предполагал в этом желание Василия III найти замену своему зятю (мужу сестры) — казанскому царевичу Петру (Худайкулу бен Ибрахиму), крещенному в декабре 1505 г который был наследником московского престола и умер в марте 1523 г. [Зимин 1970: 160, примем. 78]. Однако вскоре Ислам-Гирей изменил великому князю.

Ислам-Гирей оставил престол Астрахани никак не позже января 1532 г. (а возможно, и ранее): 21 февраля этого года датирован лист короля Сигизмунда "радным" панам, в котором он сообщает, что Ислам пришел под Черкасы и Канев, "к нам ся склоняет, и пишет до нас, жедаючи о помом напротивку Садет-Кирея, дара Перекопского" [Малиновский 1901: 185, № ХLI]. Польский хронист Б. Ваповский именно под 1532 г. помещает известие о перемещении Ислам-Гирея (Oslam Soltanus), "брата цесаря Таврики" от Гирканского моря и устья Волги (или реки Ра — Rhafluminis) к Дону (Тане) и Черкасскому замку [Wapowski 1874: 235].

С воцарением Касима бен Сайид-Ахмеда восторжествовали потомки Ахмеда бен Кучук-Мухаммеда. До этого ханами были сыновья и внуки Махмуда бен Кучук-Мухаммеда. Вероятно, престол достался Касиму в результате победы в борьбе с "Махмудовыми детьми".

А вскоре после этого касимовские казаки, вернувшиеся с Волги, сообщили великому князю, что "пришед ко Азторокани безвестно Черкасы да Астрахань взяли, царя и князей и многих людей побили и животы их пограбили, и пошли прочь; а на Азторохани учинился Аккубек царевичь" [ПСРЛ 1904: 61]. Много позже ногайские мирзы писали в Москву, что "Аккубеку царю было прибежище в Черкасех, и они его деля посрамились, да Астрахань взяв и дали ему"; что "Акобек царь с черкасы по женитве в свойстве учинился, и они ему юрт ево взяв дали"; что "Ахкобек царь для своего юрта ездил в Черкасы, и юрт его взяв дали" [РГАДА, ф. 127, oп. 1, ед. хр. 4, л. 12, 91; Некрасов 1990: 102]. Поддержка Аккубека "черкасами" (кабардинцами, как считает А. М. Некрасов) объяснялась тесными связями его отца с адыгскими племенами. Согласно М. Г. Сафаргалиеву, Касим при взятии города был убит [Сафаргалиев 1952: 41].

По мнению А. М. Некрасова, свержение Касима в Астрахани и воцарение Аккубека были проявлением враждебности со стороны кабардинцев по отношению к Османской империи [Некрасов 1990: 102].

Астраханские ханы, по-видимому, имели не только дипломатические связи с Москвой, но и прямые контакты с Османской империей. В этом убеждает неподписанное письмо от 938 г. х. (1531-32 г.) Сулейману Кануни, хранящееся в архиве дворца Топкапы (архивный шифр — Е.5292) [Topkapi 1940: 182]. Документ содержит 15 строк на "кипчакском". Послание, согласно помете архивиста, написано ханом Астрахани. Это мог быть Касим (сын Сейид-Ахмеда). По мнению издателей текста, язык послания подтверждает его "татарское" происхождение и полностью исключает связь письма со Средней Азией. С другой стороны, уже со времен Менгли-Гирея слово "брат" (qarindas), как автор послания называет султана, было совершенно невозможно при обращении крымского хана к падишаху. И наконец, последний аргумент в пользу принадлежности письма хану Астрахани — упоминание о "разбойниках", что верно характеризует ситуацию в Астраханском ханстве в этот смутный период его истории [Le Khanat 1978: 118 (текст), 119–120 (перевод, комментарии); Некрасов 1990: 101–102; Зайцев 1998: 26]. Если это так, то послание хана — единственный известный нам документ астраханско-османских отношений. В письме содержится указание на "добрые отношения и торговые связи, которые существовали между нашими предками в прежние времена". "Мы будем управлять тем, что принадлежит нам, — сказано в послании, — и жить в добром согласии с тем, что принадлежит Вам" [Le Khanat 1978: 118–120]. Послание было передано доверенным человеком хана ("мы Вам посылаем нашего верноподданного слугу, нашего доверенного человека, выбранного из нашего окружения"), которого звали Такы-Хаджи. Его сопровождали двое слуг .

938 год хиджры начался 15 августа 1531 г., а закончился 2 августа 1532 г. Таким образом, если письмо султану действительно написал Касим, то его датировку можно сузить до времени между 15 августа 1531 г. и началом июля 1532 г. (временем отправки посольства Злобы из Астрахани в Москву). Существует вероятность того, что письмо, в качестве уведомления о вступлении на престол, было написано Акку-беком, примерно в середине июля воцарившимся в Астрахани. Тогда дата письма сужается до времени с середины июля до 3 августа 1532 г., и, следовательно, нельзя однозначно расценивать свержение Касима кабардинцами как акт враждебности по отношению к султану.

Письмо 938 г. х. — единственный сохранившийся документ переписки астраханских ханов с правителями соседних государств. Видимо, недоразумением следует считать указание авторов каталога персидских рукописей, хранящихся в библиотеках Италии, на существование документа сефевидско-астраханской переписки от 1609 г. (!). В Национальной библиотеке г. Неаполя хранится копия письма шаха "хану Астрахани относительно возвращения крепостей Tarxu (للل) и Kuy (ري) захваченных турками" [Catalogo 1989: 205, № 235/36]. Tarxu — это, видимо, г. Тарки — столица дагестанского шамхальства, a Kuy — Койсинский острог (Койсы) в устье Койсу-Сулака (основан во время похода А. И. Хворостинина на шамхала в 1594 г.). Турецкие войска в союзе с силами шамхала овладели Койсы в конце мая — начале июня 1605 г. (уход воеводы В. Т. Долгорукого морем на Терек), после чего острог был сожжен. Русский гарнизон во главе с И. М. Бутурлиным, овладевший Тарками осенью 1604 г., сдал Тарки туркам после 10 июня 1605 г. [Кушева 1963: 283, 287–288; Шмелев 1992: 93-105]. Однако вскоре контроль над значительной частью Дагестана перешел к персам, а в 1610 г. тарковские владельцы уже шертовали Москве.

Таким образом, датировка письма шаха (это мог быть только Аббас) "хану Астрахани" 1609 г. не вызывает сомнений. Астраханское ханство к этому времени уже более пятидесяти лет не существовало. Думается, публикаторы описания копий сефевидских писем из коллекции, собранной представителями кармелитской миссии в Исфахане, ошиблись в определении адресата послания Аббаса. Вероятно, шах посылал письмо не хану Астрахани, а хану-Аштарханиду (Джаниду), т. е. представителю династии, сменившей Шейбанидов в Бухаре в 1601 г. [Ахмедов 1994: 169]. По-персидски оба эти названия (города и династии) будут писаться одинаково — Аштархани. Этим аштарханидским ханом, очевидно, был Вали-Мухаммед (1606–1610).

В Москве прекрасно знали о связях Астрахани со Стамбулом. В памяти Василию Сергеевичу Левашову, направленному в Крым в 1533 г., ему наказывалось "пытати", "как турской с кызылбашевыми детми, и как с литовским и с волошским и с Асторокан[ь]ю и с наган… и из Асторокани и из наган хто у него бывал лы и будет бывали, ино о чем приходили…" [РГАДА, ф. 123, oп. 1, ед. хр. 7, л. 47-47об.].

Я согласен с А. М. Некрасовым, который вопреки мнению М. Г. Сафаргалиева не считал, что "черкасы" стали хозяевами города. Не случайно летопись говорит о том, что они "пошли прочь" после того, как был учрежден новый хан.

Аккубек недолго правил в завоеванном им с помощью черкесов городе. По мнению М. Г. Сафаргалиева и А. М. Некрасова, он был свергнут ногаями [Сафаргалиев 1952: 41; Некрасов 1990: 102]. Уже в августе 1533 г. в Астрахани правил Абд ар-Рахман бен Абд ал-Керим. Как считает Б. Ишболдин, его посадил на астраханский престол ногайский мирза Кел-Мухаммед (сын Алчагира, дядя Ишболду). Абд ар-Рахман, однако, сразу же ногаев предал [Ischboldin 1973: 84]. Действительно, именно в это время в Москву прибыл посол Абд ар-Рахмана, Кудалыяр, "з грамотою о дружбе и о любве" [ПСРЛ 1904: 61]. "И князь великы с ним во дружбе учинился и отпустил азтороканьского посла Кудоара кь его государю того месяца" [ПСРЛ 1904: 61]. В историографии это событие традиционно рассматривалось как заключение астраханско-московского дружественного союза [Степанов 1970: 339].

Правда, иногда его датировка (1534 г.) вызывает сомнения (см. [Астраханское 1926: стб. 658]).

Несмотря на дружеские отношения с Абд ар-Рахманом, в Москве не переставали интересоваться внешнеполитическими шагами астраханского правительства. Посланному в Крым в январе 1534 г. Ивану Ильичу Челищеву наказывалось узнавать там, имеется ли у Ислам-Гирея "ссылка" с Астраханью, а если отношения между ним и астраханским ханом поддерживаются, необходимо было узнать подробности этих связей [РГАДА, ф. 123, oп. 1, ед. хр. 8, л. 19об.]. Такая же "память" была дана и Федору Логинову, отправленному к Ислам-Гирею летом 1534 г. (Ислам-Гирей тогда выехал из Перекопа и жил на Днепре у Очакова): "…и из Асторокани и из нагаи хто у него бывал ли, и будет бывали, ино о чем приходили.." [РГАДА, ф. 123, oп. 1, ед. хр. 8, л. 78]. Дословно повторяется эта инструкция и Юрию Юматову, посланному к Исламу осенью 1534 г. [РГАДА, ф. 123, oп. 1, ед. хр. 8, л. 90].

В "памяти" послу князю Василию Семеновичу Мезетцкому также указывалось на необходимость узнавать о связях Ислама с Хаджи-Тарханом. "А взмолвит царь про Азторокан[ь], чтоб мне княз[ь] великий на Азторокан[ь] пособ учинил, дал бы мне пушки и пищали. И князю Василию говорити: "что, господине, со мною к моему государю накажеш[ь] и яз то до своего государя донесу"" [РГАДА, ф. 123, oп. 1, ед. хр. 8, л. 128об., 131об.]. Такой уклончивый ответ означал фактическое нежелание Москвы помогать Ислам-Гирею в борьбе за Хаджи-Тархан.

В "памяти" посланнику Даниле Дмитриевичу Загряжскому (уехал в начале 1535 г., вернулся в Москву в начале августа), отправленному к Ислам-Гирею подписывать шерть, предписание узнавать о связях хана с Астраханью сохранялось [РГАДА, ф. 123, oп. 1, ед. хр. 8. л. 193об.-194].

В "памяти" Д. И. Губину, московскому посланцу в ногайские улусы осенью 1534 г., говорилось: "…да про тамошние… дела отписати про все подлинно:… и как нагаи с Азстораканью, и как Азсторокань с нагаи… и ссылка есть ли с Азстораканью.." [Посольские книги 1995: 116]. Д. Губин не замедлил исполнить миссию, и 2 мая 1535 г. его письмо было доставлено в Москву. В нем он сообщал, что зимои 1534/35 г. в ногайские улусы из Крыма прибежал "Бока князь Асанов сын, а сказывал, что Ислам соединачивается с Астороханью, а хочет Нагаи воевать". Мирзы Кошум, Мамай, Исмаил, Келмагмат, У рак "и все мелкие мурзы" "не верячи Хастараханскому царю, да взяли с собою шерьтию царевичев: Аблеи Салтан, да Истемир Сальтан, да Дблал Губии, да Ашик мурза, да Сеика Ибулаази, а с ними триста человек. И как… весна стала, ино… все имянные мурзы перевезлися Волгу на Ногайскую сторону. А с Астороканью… послы ссылаютца, сказывают… отманываютца. А Хасторокань… от них бережетца, они… ее хотят отманкою взять" [Посольские книги 1995: 128]. "Бока князь" — мангыт Бакы бен Хасан (внук Темира; подробнее о нем см. ниже). "Истемир Сальтан" — сын хана Муртазы Озтимур; его сын Крым-Гирей потом служил хану Ямгурчи. Остальные упомянутые Д. Губиным царевичи — вероятно, астраханские аристократы, родственники (может быть, даже сыновья) Абд ар-Рахмана (или Хусейна), которые дали шерть ногайским мирзам: последние таким образом хотели обезопасить себя от возможного союза Астрахани с Ислам-Гиреем или крымцами. Вероятно, именно об этих султанах в марте 1535 г. писал в своей грамоте в Москву ногайский бий Сейид-Ахмед: "Слава Богу, Темир Кутлуевы царевы дети нам повинилися, Иваков царев сын и тот нам повинился со всеми своими товарыщи и слугами" [Посольские книги 1995: 131].

Важнейшим источником, подтверждающим сообщение Д. Губина, является подлинное письмо Ислам-Гирея османскому султану Сулейману. В оригинале оно не имеет даты. Автор публикации письма О. Гёкбильгин считал, что Ислам написал его между 1534 и 1537 гг. [Gokbilgin 1970: 467]. Вторая дата — год смерти Ислама. 22 июля 1537 г. великим князем был послан из Москвы в Крым к Исламу Баса-лай Никифоров сын Квашнин. "А как шел Басалай к Исламу, и пришед из Нагай Бака князь Асанов сын Темирев внук, Ислама царевича за Перекопью убили, и улус взял, и жены его поймал…" [ПСРЛ 1914: 444]. 27 июня 1538 г. в Москву прибыли послы от "Мамай мырзы и от Кошум мырзы и от Бакы князя". "А Бака князь писал в своей грамоте, что пришед из Нагай в Перекоп, Ислама царевича убил, и улус его взял, и жены его поймал" [ПСРЛ 1914: 447]. Однако Бакы недолго наслаждался плодами победы: вскоре он и сам был умерщвлен Сахиб-Гиреем [Смирнов 1887: 403].

В письме Сулейману Ислам-Гирей писал, что Астрахань сдалась ему и что в городе прочитана хутба [155]Пятничная проповедь, обращенная к мусульманам.
на имя Сулеймана [Gokbilgin 1970: 467]. Учитывая сообщение Д. Губина, письмо Ислама можно датировать более точно— 1535–1536 гг. Однако есть и другая возможность.

Ведь Ислам правил в Астрахани и раньше: в 1531 г. [РГАДА, ф. 123, oп. 1, ед. хр. 6, л. 314об.].

По отношению к султану Ислам-Гирей занимал весьма двуличную позицию. За спиной падишаха он радовался его неудачам. В письме, написанном в Москву в конце октября 1535 г., Ислам-Гирей злорадствовал: "Про Хандыкеря вести похочеш уведати, и он как пошел назад, и Кызылбаш его побил и много истомил и мы ся о том порадовали, а ты б ся о том порадовал же" [РГАДА, ф. 123, oп. 1, ед. хр. 8, л. 227об.].

В феврале 1536 г. к Ислам-Гирею уехал В. И. Беречинский. В Москве ему традиционно наказывали подробно узнавать об имеющихся контактах Ислам-Гирея с Хаджи-Тарханом [РГАДА, ф. 123, oп. 1, ед. хр. 8, л. 239об.-240].

Не прекращались связи Астрахани и с Казанью. В памяти Якову Снозину (Сназину; он уехал из Москвы в Вильну 2 марта 1536 г. с миссией к литовскому князю Ю. Н. Радзивиллу) говорилось, что на вопрос об убийстве казанского хана Джан-Али, которое произошло в 1535 г., следует отвечать: "И которые его убили, те прочь поехали, в Азторокань и в иные места" [РИО 1887: 26, 40, 54, 117, 179] (см. также [Pelenski 1974: 71]). Дословно это повторялось и в наказе Федору Васильевичу Наумову, отправленному к Ислам-Гирею в июне 1536 г. [РГАДА, ф. 123, oп. 1, ед. хр. 8, л. 267об.]. В Казань был вновь приглашен хан Сафа-Гирей.

Джан-Али был женат на дочери ногайского князя Юсуфа Сююн-бике, однако, по сообщениям Д. Губина из Ногайской Орды, их отношения были довольно сложными. Хан будто бы не любил жену, а та сообщила об этом отцу. Юсуф, недовольный таким отношением к дочери, подстрекал казанцев к низложению Джан-Али [Худяков 1991: 98]. Можно предположить, что после убийства казанского хана в Астрахань отъехали именно проногайски настроенные казанцы, неудовлетворенные восшествием на престол Сафа-Гирея.

Хотя возможен и иной вариант развития событий: позже в письме Сигизмунду Старому сам Сафа-Гирей писал о помощи, оказанной ему Абд ар-Рахманом (см. ниже). Тогда отъехавшие в Астрахань после убийства Джан-Али могли быть союзниками Сафа-Гирея, которые помогли ему утвердиться на троне. Казанские посольства в Крым, а также в Польско-Литовское государство проходили через Астрахань. В памяти Тимофею Хлуденеву, направленному к Сигизмунду (уехал 3 сентября 1536 г.), говорилось: "А из Асторокани шли послы казанские, которые были в Крыме, а иные из Крыма у короля были…". Это посольство было перехвачено касимовскими ("Городецкими") казаками и частично перебито. Захваченные в плен (около 50 человек) были доставлены в Москву [РИО 1887: 54,117].

На вопрос о после из Астрахани в Москву Т. Хлуденеву следовало говорить: "из Астрокани от царя и от царевичев у государя нашего были послы о том, чтоб государь наш с ними был в братстве и дружбе; и государь наш со царем и со царевичи в братстве и в дружбе учинился, и послов их к ним отпустил, и своего посла в Асторокань ко царю и ко царевичем послал; а также царь и царевичи государю нашему хотят дружити, на всех недругов хотят быти со государем заодин" [РИО 1887: 55]. Ранее, в памяти Ивану Тарасову (уехал из Москвы к Ю. Н. Радзивиллу 11 июня 1536 г.), об астраханских послах говорилось почти так же: "…из Асторокани от царя и от царевичев ко государю нашему пришли послы, чтоб государь наш с ними был в братстве и в дружбе; и государь со царем и со царевичи в братстве и в дружбе учинился, и послов их отпущает, и своего посла государь наш в Асторокань посылает; а также царь и царевичи государю нашему хотят дружити, на всех недругов хотят быти со государем заодин" [РИО 1887: 41].

Таким образом, можно сделать вывод, что астраханские послы в сопровождении московского дипломата отбыли из Москвы в Астрахань между серединой июня и самым началом сентября 1536 г. Это свидетельство посольских книг уникально: в других источниках сведений об этом дипломатическом обмене нет. Только 16 сентября 1536 г. в Астрахань был направлен посланник Ф. Ф. Быков (см. ниже), однако об отпуске астраханцев не упомянуто, статус Быкова был ниже посольского. Видимо, в 1536 г. имел место весьма интенсивный обмен миссиями между двумя государствами.

Едва ли возможность войны с Астраханью всерьез воспринималась в Москве. Однако в конце декабря 1535 г. в Москве были получены грамоты ногайских мирз, один из которых, сын Алчагира Келмагмед, изъявлял московскому великому князю полную готовность предупреждать его о готовящихся нападениях своего отца и дядьев, а также крымцев "на украйны", и если "от Азторхани война будет" [Посольские книги 1995: 136]. Судя по ответу Федора Карпова ногайским гонцам, не только Келмагмед, но и другие мирзы сообщали, что У них "ушники в Крыме и в Азторакани есть", и изъявляли готовность предупреждать Москву о нападениях [Посольские книги 1995: 138].

По мнению М. Г. Сафаргалиева, Абд ар-Рахман вскоре после вступления на трон изменил свою политику по отношению к Москве и ногтям: удалил из Астрахани ногайских мирз и стал ориентироваться на Крым. Именно этим объясняется продолжавшаяся почти год (1536) война Астрахани и ногаев [Сафаргалиев 1952: 42]. Г. С. Губайдуллин (Г. Газиз) писал, что в 1535 г. ("когда Сахиб-Гирей занял казанский трон") крымский хан (имени которого он не называет) захватил Астрахань. "Однако ногайцы начали против него войну и изгнали из Астрами" [Газиз 1994: 102]. Данная точка зрения полностью лишена оснований, поскольку не находит подтверждения в источниках.

В конце сентября 1536 г., в Москву доставили новое донесение Д. Губина из Ногайской Орды. 9 марта 1536 г. к бию Сейид-Ахмеду (Шейдяку) бен Мусе, правителю Ногайской Орды, пришел астраханский посол Тонабай Дуван. Д. Губин сообщал, что в результате раскола между Сейид-Ахмедом и семьями мирз Агиша и Алчагира в Астрахань из Орды выехали несколько мирз: "Алач мырза да Колыват мырза, да Сююнч Алей мырза, да Сарый мырза Агишев сын, Айван мырза Алачев сын. А все… мырз их семьи — с тритцать и з женами" [Посольские книги 1995: 146]. Все перечисленные Губиным мирзы — потомки (сыновья или внуки) Агиша и Алчагира. "А князь (Сейид-Ахмед. — И.З.) всю весну и по ся места от них бережецся. А по братью… многажды посылал, чтоб к нему на съезд приехали думати. А хочет… идти под Асторокань. А из Саранчика… все люди выбежали, блюдяся Агишевых детей. А от астароканцов пришла ему весть: майа 31 дня приходили два царевича астороканьские, да Агишевы дети — Саранчика воевати".

Таким образом, в результате раскола потомки Агиша и какая-то часть семьи Алчагира заключили союз с Астраханью, видимо с целью совместной борьбы с Сейид-Ахмедом за власть в Ногайской Орде. Сейид-Ахмед в это время был бием (князем, по русской терминологии), т. е. верховным правителем Ногайского государства. Шейх-Мамай, вероятно, сначала выступал на стороне Сейид-Ахмеда: узнав, что приходили "азстороканьские царевичи и Агишевы дети", он "за ними пошел". Сейид-Ахмед же "послал к Ших-Мамаю своих яртулов" [Посольские книги 1995: 146]. Вскоре Шейх-Мамай "воротился, азтораканьским царевичем и Агишевым детем не учинили ничево" [Посольские книги 1995: 149]. Эта неудача вынудила Сейид-Ахмеда самому взяться за оружие. Он собирался в поход еще весной, однако поход так и не состоялся: "А князь… сказывают, наряжаетца на Астаракань, и кош того дни отпустил, июля 1 день", — писал Д. Губин. Отправиться в поход он смог только 17 июля [Посольские книги 1995: 150–152]. Как видно из донесения Д. Губина, Шейх-Мамай и Сейид-Ахмед к этому времени уже враждовали [Посольские книги 1995: 151].

23 ноября 1537 г. в Москву было доставлено письмо Басалая Квашнина из Крыма, в котором он сообщал: "Болшая, деи, государь, нагайская орда вся кочует на той стороне Волги, на Ордынской стороне, а Шийдяк… княз[ь] со всеми мурзами нагайскими и со всею ордою с нагайскою под Асторокан[ь]ю, а просят у астороканцов выходу шти-десят тысяч алтын" [РГАДА, ф. 123, oп. 1, ед. хр. 8, л. 413—41 Зоб.]. Далее Квашнин писал: "А про Бел[ь]ского, деи, государь, про князя Семена Изсен Кипчак ширинским мурзам сказывал, з Бакою князем в Асторокани у царя. А Бакый, деи, государь, княз[ь] служит у царя в Асторокани ж, а в нагаи, деи, государь, ему пути нет, боитца итти исламовых шурин". Мангыт Бакы, который был внуком уже хорошо знакомого нам Темира бен Мансура (сыном его сына Хасана), вероятно, служил астраханскому хану как беклербек. В Крыму он служил Ислам-Гирею, а затем Саадет-Гирею [РГАДА, ф. 123, oп. 1, ед. хр. 6, л. 204].

Также 23 ноября 1537 г. в Москву из Крыма приехал служилый казак великого князя, который и сообщил, что царевич Ислам-Гирей убит Бакы, "а князя Семена Бел[ь]ского изымали и з собою взяли в Нагаи" [РГАДА, ф. 123, oп. 1, ед. хр. 8, л. 403; Посольские книги 1995: 265–266]. Это значит, что Исламу удалось выполнить свое обещание великому князю — вернуть мятежного князя Семена в Москву: незадолго до нападения Бакы Бельский был у Ислам-Гирея (но кем — пленником или гостем?). Поскольку Ислам-Гирей был убит Бакы приблизительно в августе, следовательно, Бельский мог оказаться в Астрахани как раз осенью. Возможно, его приезд туда в качестве пленника Бакы и совпал с переменой там власти. Или же это совпадение мнимое?

Интересно, что гонцы сыновей Алчагира, Шигима и Мусы, прибывшие в Москву в декабре 1535 г., не захотели останавливаться на одном дворе с послом Шейдяка Кудояром, вероятно вследствие все той же распри [Посольские книги 1995: 135]. Политические группировки в Орде втягивали Астрахань в борьбу за власть. Астраханские ханы выступают теперь в роли союзников соперничающих ногайских семей. Сейид-Ахмед в своей борьбе за Астрахань с сыновьями Агиша и Алчагира решает прибегнуть к помощи Шейбанидов. Однако Д. Губин доносил в Москву, что посол Сейид-Ахмеда в Бухару вернулся ни с чем: Бибей, "царь бухарьской", ответного посольства к Сейид-Ахмеду не послал, а ногайским купцам (видимо, сопровождавшим посольский караван) не разрешил купить "ни луков, ни сабель и всякого железа" [Посольские книги 1995: 146]. "Бибей" Посольской книги — это, вероятно, Шейбанид Убайдаллах: в Бухаре правил тогда именно он [Давидович 1992: 302–305]. Можно предположить возможные контакты Убайдаллаха с Астраханью (по принципу "враг моего врага — мой друг"), если иметь в виду, что Сейид-Ахмед в это время враждовал как с Шейбанидами, так и с Астраханским ханством.

Д. Губин писал, что какие-то планы в отношении Астрахани вынашивали и "мелкие мурзы", кочевавшие по Волге: Келмагмед, Урак и некоторые другие. Они собирались на собственных судах перейти Волгу, "а идти по той стороне Волги под Астрахань" [Посольские книги 1995: 147]. В следующем своем письме Д. Губин писал о том, что Урак, Келмагмед и Уразлы кочевали у города [Посольские книги 1995: 162].

Обстоятельства планируемого похода Сейид-Ахмеда подробно описаны Д. Губиным. По его словам, князь "выехал на Астарохань славы деля. А посрочил, деи… сьехатся з братьею на Чагане". План Сейид-Ахмеда состоял в том, чтобы отпустить к хану (который не назван Д. Губиным по имени) его посла (имеется в виду, очевидно, Тонабай Дуван; см. выше) вместе со своим послом. Задача миссии заключалась в том, чтобы выяснить, "похочет с ними астраханский царь в дружбе быти, как было преж сего?" В этом случае хану предлагалось выдать Алача бен Мусу (брата Агиша) и всех Агишевых детей и "всех мурз, кои в Асторохонь отъехали". "А не отдаст, и он бы их со князем и мурзами помирил, чтобы Агишевы дети и мурзы из Асторохани опять к ним приехали. А не похотят мурзы с ними помиритися, опять к ним не приедут, и астараханьский царь их у собя не держал". В случае отказа хана примирить князя с засевшими в городе Агишевыми детьми и их дядей Сейид-Ахмед обещал: "…любо де и тобя и с Астраханью возьмем, а любо — де и сами все под Астораханью помрем". По информации Д. Губина, астраханский хан заключил с Алачем и его племянниками шерть, а также послал двух сыновей Агиша в Крым. И хотя Д. Губин писал, что не ведает, "о чем у них ссылка", можно с уверенностью сказать, что целью посольства было обращение за помощью против Сейид-Ахмеда. Актуальность похода на Астрахань определялась еще и тем, что Сейид-Ахмед был фактически заперт среди враждебного окружения: "со все де и стороны недрузи нагаем" Поход должен был состояться поздней осенью 1536 г., "как Волга станет" [Посольские книги 1995: 153]. Однако по какой-то причине его отложили до зимы. Астраханский посол Тонабай Дуван отпущен из Орды не был [Посольские книги 1995: 155]. Его отпустили только 17 августа, причем в сопровождении посла Сейид-Ахмеда, мангита Байгадыяра [Посольские книги 1995: 159].

Осенью 1537 г. ногайские мирзы не оставляли планов завоевания Астрахани. Мирза Урак писал в Москву, что "князь (т. е. Сайид-Ахмед. — И.З.) и мирзы все на Волгу приити думали, астарканьские войны для и крымского для обереганья" [Посольские книги 1995: 204].

Д. Губин не только собирал информацию среди ногаев Сейид-Ахмеда, но и вел беседы с астраханским послом (тот, как писал московский дипломат, "многажды со мною разговаривал"). По словам Тонабай Дувана, "азтораханский царь с великим князем хочет жыти дружно" [Посольские книги 1995: 153].

Как сообщал Д. Губин, посол Сейид-Ахмеда к казанскому хану Сафа-Гирею (зятю бия) Алча не попал в Казань: "…прибежал из Асто-рохани душею да телом, хане его не пропустили" [Посольские книги 1995: 147]. Особенно интересным здесь представляется употребление множественного числа ("хане… не пропустили", — неужели в городе правили несколько ханов одновременно?). Однако обращение к подлиннику убеждает в том, что в тексте описка: "хане" вместо "за-не", т. е. "потому что; так как". Примечательно то, что Астрахань препятствует казанско-ногайским контактам. Видимо, это было связано с прокрымской ориентацией Сафа-Гирея. Любопытно, что "Казанская история" называет одну из жен Сафа-Гирея уроженкой Астрахани. После смерти хана она якобы была отпущена на родину к астраханскому царю [Казанская история 1985: 382]. Это свидетельство единственное и ничем не подтверждается (как, впрочем, многое из того, что написал автор "Казанской истории").

В своем письме, датируемом июлем 943 г. х. (1536 г.), Сейид-Ахмед сообщал великому князю: "А только похотите, и мы с Астраханью помирились" [Посольские книги 1995: 165].

По мнению А. Б. Кузнецова, в 30-е годы XVI в. "противники Москвы предпринимают попытки перетянуть на свою сторону Ногайскую Орду, рассчитывая тем самым создать нечто вроде крымско-казанско-ногайского союза, с тем чтобы в дальнейшем попытаться дополнить его Астраханью и создать единый антирусский фронт в Поволжье". Однако "в противовес крымско-казанскому блоку в Нижнем Поволжье складывается союз России и Ногайской Орды, который может быть Расширен за счет Астрахани" [Кузнецов 1997: 42].

В действительности отношения дружбы между Астраханью и Москвой продолжались в течение всего времени правления Абд ар-Рахмана.

В сентябре 1536 г. (16-го числа) Василий отправил к Абд ар-Рахману посланником "своего сына боярьского Феодора Феодорова сына Быкова з грамотою о братстве и о дружбе" [ПСРЛ 1904: 115; ПСРЛ 19656: 28]. Ф. Быков вернулся 30 августа 1537 г., "а с ним вместе прислал царь (Абд ар-Рахман. — И.З.) к великому князю на Москву послов своих добрых людей Ишима князя с товарищи, чтобы князь великий был с ним в дружбе и в братьстве, и другу великаго князя хочет быти другом, а недругу недругом, и на недругов великого князя с великым князем заедин" [ПСРЛ 1904: 120; ПСРЛ 1914: 444]. Об этом посольстве Абд ар-Рахмана сохранилось упоминание в Посольских книгах по связям с Польско-Литовским государством. В памяти Савину Михайлову сыну Омельянова, который поехал из Москвы к королю Сигизмунду Казимировичу 23 декабря 1537 г., говорилось: "…из Асторохани ныне Абдыл-Рахман царь и калга Абли-Салтан присылали ко государю нашему своих болших послов, Ишима князя Коурата с товарыщи, чтоб государь наш был с ними в дружбе и в братстве" [РИО 1887: 137].

Кто был калга Абд ар-Рахмана "Абли-Салтан"? Скорее всего это сын Хусейна. Основанием для этого служит русская родословная запись "Цари Болшие Орды" (XVII в.), в которой сказано: "А у Сейна царя один сын Аблек-Салтан" [РГАДА, ф. 181, oп. 1, ед. хр. 84, л. 52]. Вероятно, это тот самый Алик (или А лак), о котором как о сыне и преемнике Хусейна писал Марджани. Этот "Абли"("Аблек") — султан приходился Абд ар-Рахману племянником, правда, троюродным: его дед Джанибек был родным братом отца Абд ар-Рахмана — Абд ал-Керима. Скорее всего именно он ("Аблеи Салтан") среди других астраханских царевичей в 1534 или начале 1535 г. давал шерть мирзам Кошуму, Мамаю, Исмаилу, Келмагмеду, Ураку и другим (см. выше сообщение Д. Губина весны 1535 г.).

Той же осенью (17 октября) Ишим "с товарыщи" был отпущен из Москвы в Астрахань. Вместе с ним к Абд ар-Рахману был послан сын боярский Иван Иванов Клушин "з грамотою". "Летописец начала царства царя и великого князя Ивана Васильевича" содержит упоминание еще об одном участнике московского посольства к Абд ар-Рахману — спутнике И. Клушина Никифоре Дыдылдине [ПСРЛ 19656: 31].

"И пришед на поле Нагайскые Татарове, Мамай-мырзины люди, Азстороханскых послов Ишима-князя с товарыщи разгоняли и Ивана Клушина; а Азсторокан, пришед, Нагайские мырзы взяли и Абдыл-Рахмана царя с Азсторохани съслали, а на Азъсторохани посадили царем Дервешелея" [ПСРЛ 1904: 120; ПСРЛ 1914: 444]. И. Клушин вернулся в Москву, а Ишим с сопровождающими был отпущен снова, но уже Волгой мимо Казани. Вместе с Ишимом в Астрахань были посланы казаки Бараш Тулуйгозин "с товарыщи з грамотами" [ПСРЛ 1904: 120; ПСРЛ 1914: 445; ПСРЛ 19656: 31].

Таким образом, в результате произошедшего в Астрахани переворота ханом вместо дружественного Москве Абд ар-Рахмана стал враждебно настроенный Дервиш-Али. В первой и второй пространных редакциях первого послания князю А. Курбскому Иван IV, подробно излагая свою биографию (с момента смерти отца в 1533 г.) и одновременно историю бед и трудностей государства в те годы, среди других врагов Москвы (Литва, Польша, Крым, ногаи и Казань), ведших "брали непремерительныа" против великого княжества, упоминает "Тархан", или "Адчитархан" (разночтения по спискам первой редакции послания: "Чадчитархан", "Ядчитархан", "Надчитархан", "Адчитархан") [Переписка 1981: 27, 75, 360]. К. Штелин совершенно справедливо предположил, что "Читархан" (как читается в ряде списков второй пространной редакции) — это Астраханское ханство (Хаджи-Тархан) [Stahlin 1921: Anm. 40; Переписка 1981: 389, примеч. 74]. Иван IV пишет о том, что Астрахань как будто бы была враждебной Москве во время его малолетства, когда царю было три года (родился 25 августа 1530 г.), но до смерти матери (умерла 3 апреля 1538 г.). Либо ему изменяла память, либо Иван Грозный имел в виду не события осени 1538 г., а период правления Аккубека (лето 1532 — лето 1533 г.), когда пришедший с помощью ногаев к власти в Астрахани хан действительно мог быть настроенным к Москве враждебно.

Как писал Ш. Марджани, в 944 г. х. (1537-38 г.) Абд ар-Рахмана в Астрахани сменил сын Шейх-Ахмеда, Шейх-Хайдар [Марджани 1885: 135]. Это утверждение скорее всего ошибочно. В примечаниях к публикации письма Сафа-Гирея Сигизмунду I Д. Мустафина отмечает, что Абд ар-Рахман на короткое время был вытеснен из города Шейх-Хайдаром в декабре 1542 г. [Послание царя 1997: 37]. Это соображение Д. Мустафиной никакими другими источниками не подтверждается. М. Сарай без ссылок на источники относил время правления Шейх-Хайдара в Астрахани к 946–948 гг. х. (1539–1541 гг.). По мнению турецкого исследователя, Шейх-Хайдар вынужден был бежать из страны и нашел убежище при дворе московского царя. Причиной бегства было нежелание крымцев видеть его на астраханском престоле [Saray 1994: 270]. Й. Озтуна писал, что Шейх-Хайдар бен Шейх-Ахмед правил в Хаджи-Тархане три года — с 1538 по 1541 г. [Oztuna 1989: 553]. Как будет видно из дальнейшего, эта информация ничем не подтверждается и является ошибочной. Видимо, Ш. Марджани, а за ним и Й. Сарай путали Шейх-Хайдара с его сыном — Дервишем. Й. Озтуна ошибочно полагал, что Дервиш был сыном Шейх-Ахмеда, т. е. считал Шейх-Хайдара и Дервиша братьями [Oztuna 1989: 553].

Дервиш-Али, так же как и Аккубек, занимал престол недолго. По Мнению М. Г. Сафаргалиева, против нового хана, "слишком зависящего от ногайцев, началось новое движение, организованное черкесами и крымскими татарами" [Сафаргалиев 1952: 42]. Дервиш вынужден был бежать к своему родственнику (дяде по матери), ногайскому мирзе Исмаилу, а от него в Москву, где был пожалован и стал жить в Темникове.

Ко времени правления Дервиш-Али относится интересное свидетельство астраханско-ногайских связей. В июле 1538 г. в Москве было составлено письмо мирзе Исмаилу с просьбой вернуть на родину Андрея Константиновича Лобанова (сына московского казенного подьячего). Он выехал из Рязани в Азов, однако "на поле" был захвачен в плен астраханскими казаками, а от них попал в улус Исмаила [Посольские книги 1995: 230]. Эти сведения говорят о тесной связи ногайского мирзы и Дервиш-Али в период его первого правления в городе.

20 сентября 1539 г. Иван IV послал в Астрахань к "Абдыл-Рохману царю Андриа Степанова сына Повадина з грамотою; а писал князь великий в грамоте о царевом здравии; а с ним вместе отпустил и царева человека Епъболду с товарыщи" [ПСРЛ 1904: 120; ПСРЛ 1914: 451; ПСРЛ 19656: 35]. Выражение "отпустил" говорит о том, что Епъболда (Еппъболда) какое-то время находился в Москве в качестве посла Абд ар-Рахмана. Следовательно, временные рамки пребывания Дервиш-Али астраханским ханом необходимо сузить: октябрь 1537 — лето 1539 г.

В период своего нахождения у власти в городе Дервиш-Али, безусловно, был связан вассальными обязательствами с ногаями. Обязательства эти, видимо, заключались прежде всего в выплате ежегодной дани или податей. Кошум (Хаджи-Мухаммед бен Муса) в 1538 г. (т. е. в период правления Дервиша) писал великому князю: "Да прислали ми сорок тысящ алтын денег из Астарохани… А вспросишь своих старых старцов: Нурадын мирзины пошлины не ведают ли с Астархани? И ныне бы ту пошлину мне дали…" [Посольские книги 1995: 208; Трепавлов 1993: 48]. Поскольку Кошум делал ссылку на времена Золотой Орды (время Нур ад-Дина), то, вероятно, подразумевались регулярные отчисления, которые разные улусы государства (в том числе и Русь) направляли в ханскую казну в XIII–XIV вв. Действительно, при Тимур-Кутлуге в пользу сына Эдиге Нур ад-Дина с Астрахани взималась подать (караснап) в размере 40 000 алтын: "…со всякие избы по алтыну, а с ногайских продажных лошадей с лошади по алтыну, с коровы по три денги, с овцы по денге" (цит. по [Посольская книга 2003: 47, 80–81]).

Источники донесли до нас иную сумму податей, получаемых ногами с Астрахани. В конце 1535 г. в Москве "Чемаш мырзин человек Куртка и иных мырз люди говорили: "Государей наших приказ: похочет князь велики ко государем нашим добро свое и любовь дерюги, и наперед того, которая братья наша тут кочевали, и они имали с Дсторокани шестьдесят тысяч алтын, а с московские земли — сорок тысяч алтын"" [Посольские книги 1995: 139]. О каком времени идет речь, неясно. Думается, что ногайские гонцы говорили о начале века, когда ногайский контроль над городом мог быть особенно жестким. Это еще раз свидетельствует об искусственности предположения М. Г. Сафаргалиева об астраханской выплате ногаям в начале века в 40 000 алтын (см. выше). Бросается в глаза разница в размерах сумм, получаемых с Астрахани и с Москвы. Более близкая ногаям и известная своей торговлей Астрахань платила в полтора раза больше. Вероятно, астраханский и московский выходы все же сильно завышены. В 1519 г. в запросе Мухаммед-Гирея на поминки фигурировала сумма в 30 000 алтын московских денег (около 1000 рублей) [Фаизов 1994: 52]. Получается, что Астрахань должна была платить в два раза больше чрезмерного запроса Мухаммед-Гирея.

Вопрос об астраханских выплатах ногаям довольно сложный. Л. Ш. Арсланов и В. М. Викторин считают, что город платил дань Ногайской Орде с конца XV в. [Арсланов, Викторин 1995: 339]. В 1518 г. (т. е. во время борьбы в Ногайской Орде Алчагира с Шейх-Мухаммедом) итальянец Франческо да Колло слышал в Москве, будто для того, чтобы утихомирить воинственных ногаев (которые "благодаря их большому числу и потому, что они между собою объединены, мало считаются со своими ближними соседями и нападают то на одного, то на другого"), "соседи их платят им дань, как делают многие князья с гелветами, чтобы иметь их на собственной службе, вместо того чтобы быть принужденными к таковой дани" [Итальянец о России 1996: 67]. Татарское шеджере приписывает обложение Астрахани "налогом" ногайскому "хану Альсагиру" [Ахметзянов 1991: 84]. Когда в 1562 г. мирза Исмаил требовал отдать ему некоторые участки волжской дельты как "наврузовское княжое место" (подразумевая бека Науруза бен Эдиге), то из Москвы отвечали, что "про те есмя места сыскати не могли. И то есмя не слыхали ж, чтоб нагайские мурзы были в Азторохани" [РГАДА, ф. 127, oп. 1, д. 6, л. 115]. В Астраханском ханстве, вне всяких сомнений, проживали мангыты, которых возглавлял бек, но о присутствии ногайской аристократии, владевшей Какими-либо землями или получавшей часть неких астраханских доводов, сведений нет.

Из цитированного письма Кошума (1538 г.) мы узнаем и об уел о. виях приема ногайских послов в Астрахани: "Мы посылаем в Асторахань к Темир-Кутлуеву цареву юрту, ко царю, своих послов. И ныне им дают по волу на день корму, опричь конского корму" [Посольские книги 1995: 208]. Интересно сравнить размер этих выдач с данными, которые приводил в своем письме из Крыма в 1523 г. И. Колычев. "А почести, государь, — писал московский дипломат великому князю Василию, — мне от нево (т. е. от крымского хана. — И.З.) не было никакие, толко, государь, мне корм прислал две овцы, да два кувшина шорапу, а после того, государь, три дни спустя прислал ко мне яловицу" [РГАДА, ф. 123, oп. 1, ед. хр. 6, л. 7]. Видно, И. Колычеву давали несколько меньше "корму", чем его ногайскому коллеге в Астрахани. Д. Губин в Ногайской Орде в конце 1534 г. получал по приказу бия Сейид-Ахмеда "корм яловицу да подводы" [Посольские книги 1995: 125]. Довольствие ногаев при астраханском дворе выглядит достаточным и при сравнении его с аналогичными выдачами московского правительства иностранным дипломатам в XVI–XVII вв. (см. [Юзефович 1988: 80–84]).

Посланник великого князя А. С. Повадин благополучно достиг Астрахани, и 6 июля 1540 г. в Москву прибыл посланник Абд ар-Рахмана, Кайбула, "с товарыщи з грамотою; а писал царь (Абд ар-Рахман. — И.З.) в грамоте о своем здравии". Кайбула был отпущен из Москвы 20 сентября, "а с ним вместе послал князь великий к царю своих казаков з грамотою Иванчю Давидова с товарыщи" [ПСРЛ 1904: 133].

4 октября 1540 г. в Москву из Астрахани от Абд ар-Рахмана приходит "болший его посол Янмагмет князь Коуратов с товарыщи". Вместе с Джан-Мухаммедом из Астрахани вернулся Андрей Повадин. Посол говорил от имени хана, "чтобы похотел князь великий с государем нашим быти в крепкой дружбе и в братстве по тому же, как был отець твой с отцем моим и со мною, и ты бы ныне с нами был по том\ же в крепкой дружбе и в братстве, другу бы еси нашему другом был, а недругу недругом, и на всех недругов наших был с нами заодин" Союз с Астраханью был, конечно, выгоден Москве. Борьба с Крымом — это тема, которая, безусловно, представляла взаимный интерес Поэтому реакция ИванаIV выглядит вполне ожидаемой: "…великии князь с царем похотел дружбы, цареву бакшею велел грамоту дружебную написати, и правду послы на той грамоте великому князю дали, что и царю на той грамоте правда дати и печати свои к той дружебьной прикласти и правда своя царю держати" [ПСРЛ 1904: 133; 0СРЛ 1914: 455; ПСРЛ 19656: 38]. О содержании достигнутых договоренностей можно лишь догадываться. Вероятнее всего, союз предусматривал борьбу с общими врагами, причем наверняка астраханская сторона настаивала на вписании в текст и Крыма как стороны-противника, а Москва уклонялась, верная ставке на лавирование между ханствами.

Астраханские послы были отпущены из Москвы 28 мая следующего, 1541 г. С ними вместе в Астрахань отправился русский дипломат- посланник Федор Невежин. Направлен он был "о братстве и о крепкой дружбе, на чем царев посол дал великому князю правду Ян-Магметь князь с товарыщи, что царю быти с великым князем в крепкой дружбе, и шертную грамоту дал, и на той шертной грамоте царю правда дати перед великаго князя послом" [ПСРЛ 1904: 133; ПСРЛ 1914: 457; ПСРЛ 19656: 39–40]. Ф. Невежин поехал, таким образом, с целью привести к шерти Абд ар-Рахмана, чтобы полностью оформить московско-астраханский союз.

Возможно, именно этот посольский обмен упоминал в своем сочинении о Московии Исаак Масса. Согласно его труду, после покорения Иваном IV Казани астраханцы, страшась возрастающей силы московского монарха, "отправили в Москву великолепное посольство с дорогими подарками царю и великому князю и просили о милости не вспоминать о том, что они совершили по необдуманности (имеется в виду упомянутый ранее И.Массой отказ жителей города давать дань Москве. — И.З.), но предать это забвению, обещая впредь не только не делать ничего неправого и предосудительного, но во всякое время вести себя так, как надлежит верноподданным. Их царь Абдыл-Рахман (Abdilrogman) от своего имени также отправил посольство Московиту с тем же… Когда послы вручили прошение и изустно изложили свое пожелание, им оказали милость и дали много подарков, а сверх того роскошно угостили, и они получили дружеские письма к своему помянутому королю и к народу" [Масса 1937: 24]. Понятно, что отсылка автора ко временам после завоевания Казани противоречит упоминанию Абд ар-Рахмана в качестве правящего хана в Астрахани. В этом 0трывке из книги голландца много неясностей: так, непонятно, почему в Москву было послано два посольства — от хана и от горожан, имела Ли в действительности место попытка подчинить город Москве и забавить платить дань… Последнее событие более соответствует реалиям начала 50-х годов XVI в., нежели времени правления Абд ар-Рахмана.

Больше года пробыл русский дипломат в Астрахани, и скорее всего миссия его Увенчалась успехом. 8 июля 1542 г. Ф. Невежин вернулся Москву, а вместе с ним прибыл посол Абд ар-Рахмана "Ишим-князь Товарищи о крепкой дружбе". Это почти наверняка тот же кунгратский бий Ишим, что уже бывал в Москве. Ф. Невежин сообщил также что один из астраханских царевичей, "Идехер" (т. е. Ядгар/Едигер) "идет служити к великому государю" [ПСРЛ 1904: 142–143; ПСРЛ 191ф 461; ПСРЛ 19656: 43].

Ядгар был сыном Касима бен Сейид-Ахмеда (правил в Астрахани до лета 1532 г.). Тот факт, что сын Касима был астраханским "цареву чем" в период правления Абд ар-Рахмана (потомка Махмуда), говорит о том, что Абд ар-Рахман, видимо, не проводил репрессий по отно-шению к Ахмедовичам. Ядгар более известен как последний хан Каза-ни: после восьми лет службы в России он уехал в Ногайскую Орду а оттуда в Казань (см. [Худяков 1991: 147–154; Ахмеров 1998: 117 Pelenski 1974: 262; Kurat 1954: 237]).

В том же, 1542 г. (12 августа) Ишим был отпущен из Москвы, а с ним к Абд ар-Рахману отправлен казак Таиш Токсубин "с товарыщи з грамотами". Иван IV писал, что "хочет с ним имети крепкую дружбу" [ПСРЛ 1904: 143]. Гонец великого князя вернулся 23 декабря, "а с ним вместе царь прислал своего человека Куслубек-мырзу, а от калгы-царевича Калъкаманъ, з грамотами, а писали в грамотах, чтобы князь великий был с ними в дружбе. И князь великий азъстороханьского посла Кайбула-князя с товарыщи отпустил к их государем" [ПСРЛ 1904: 144]. Это сообщение летописи полностью исключает возможность правления в Астрахани Аккубека начиная с 1541 г., о чем писали М. Сарай [Saray 1994: 270] и Й. Озтуна [Oztuna 1989: 553]. Вероятно, "Калъкаманъ", приезжавший в Москву послом от калги в конце 1542 г., — тот же человек, что и "Халкоман" (астраханский посол в Москве в 1549 г., см. ниже). В таком случае мы имеем дело с постоянным профессиональным дипломатом, который к тому же находился на службе у двух ханов (Абд ар-Рахмана и Ямгурчи): то ли имела место преемственность администрации двух ханов, то ли дело в личных качествах отдельного чиновника?

Это сообщение летописи интересно еще и тем, что является одним из немногих свидетельств существования должности калги при хане Астрахани. Первое свидетельство относится к 1537 г. (см. выше). Еще одно упоминание о должности калги в Астрахани относится к более позднему времени (1552 г.). В грамоте московского посла в Астрахани Севастьяна сказано: "А в Астарахани, государь, царь с калгою с Такбилди царевичем промежи собою у них рознь великая, промеж собою не сходятца" [РГАДА, ф. 127, ед. хр. 4, л. 100об.]. Не был ли Такбилди сыном Ямгурчи? Хотя при столь близком родстве они слишком яростно ссорились.

Этот институт достаточно хорошо известен на крымском материале [Смирнов 1887: 350–361], но гораздо менее изучен применительно к другим ханствам и Ногайской Орде [Вельяминов-Зернов 1864: 416–417; Григорьев 1985: 175–176]. Если правило, что калга был младшим братом правящего хана, верно, то в таком случае у Абд ар-Рахмана должен быть младший брат. Имени его мы не знаем.

"Астраханские царевичи и мурзы имели большие права и порой мало зависели от хана. Особое положение занимал калга — главный начальник армии и астраханской крепости. Звание калги носил ханский престолонаследник" [Вереин 1958: 12]. Откуда почерпнул эти данные Л. Е. Вереин, он не пишет.

По свидетельству Мартина Броневского, который дважды был посланником Стефана Батория к крымскому хану Мухаммед-Гирею в 1578 г., калга (halga), "или наследник престола из братьев или старших сыновей, самых способных к делу, в руках которых во время мира и войны находится высшая власть", в Крыму избирался "по древнейшему обычаю народа" [Броневский 1867: 353].

Османский дидактик второй половины XVII в. Хюсейн Хезарфенн в своем трактате "Изложение сути законов Османской династии" дал весьма точное определение поста калги в современном ему Крымском ханстве: "Брат, который младше самого хана, является калгой. Он наследник престола. Тот, который младше калги-султана, — нуреддин. Каждый из них имеет свою резиденцию. Калга-султан пребывает в касаба, называемой Акмесджит… Нуреддин-султан обитает вблизи от деревни, называемой Качи… У каждого из них имеется свой везир, дефтердар, кадий. Их (ханов) распоряжения по значимости не отличаются друг от друга. Однако право хутбы и чеканки монет имеет только его величество хан. Если калга и нуреддин становятся сераскерами (командирами войск), то они из военных трофеев получают одну десятую… Каждый из них самостоятелен в проведении своей политики, и на своих приказах, которые называются "ярлыки", они ставят свою тугру и миндалевидную печать. Во время трапезы, так же как Другие правители, вкушают еду в одиночестве. Если только появится какое-либо значительное лицо из султанской семьи или прибудет мУфтий Кафы, то тогда сидят вместе…" (см. [Орешкова 1990: 266]; см. также [Matuz 1970: 102; Зайончковский 1969: 20]).

Османский путешественник и писатель Эвлия Челеби, лично побывавший в Крыму, пояснял (1666 г.): калга-султан назывался sag veziri, т. е. "правым" везиром (везиром "правой руки"), и управлял восточной Частью Крыма, а нуреддин-султан являлся везиром "левой руки" и осуществлял власть над левой (западной) частью полуострова. В походе калга и нуреддин с беями также занимали соответственно правую и левую позиции относительно центра войска [Книга 1999: 44, 45, 16–17].

Так или иначе, связь калги с престолонаследием выступает во всех источниках, на основе которых можно судить об этой должности По-видимому, пост калги в кризисные моменты позволял сгладить противоречия внутри правящей верхушки, являлся своего рода компромиссом, который правящие ханы часто предлагали своим оппонентам. Так было, например, в случае назначения на должность калги Ислам-Гирея в момент восшествия на престол Сахиба: Ислам получил титул калги в Перекопе [Tarih-i Sahib 1973: 21]. О реальных властных функциях, которые осуществлял калга, и о полномочиях, которыми он обладал, судить трудно.

В утвердительных грамотах — ими султаны подтверждали вступление того или иного калги в должность — говорилось, чтобы "калга, исполняя и осуществляя то, что относится к священным обязанностям службы, не уклонялся от твердого пути закона и не сбивался с истинной дороги… исполнял обязанности службы по усмотрению хана, и чтобы они с полным единодушием тщательно пеклись о делах веры и державы и усердствовали в истреблении врагов государства и народа" [Смирнов 1887: 351]. Эпитеты, применявшиеся к калге, также мало что дают для уяснения его полномочий: "наследник великих султанов, слава почтенных хаканов" (халиф ас-салатин аль-ассам, шараф аль-хуакин алъ-акрам).

Доход калги в Крыму состоял из части поступлений с кафинского порта (540 000 акче в год). Калга и нуреддин (как и хан) получали также части так называемой великой казны (ulug hazine), ежегодных поминков в их пользу, состоявших из ценных мехов, а также денег (4000 рублей для хана, 500 — для калги, 100–200 — для нуреддина). В 1633 г. общая стоимость мехов и денежных средств составила для хана 4935 рублей, для калги — 903 и для нуреддина — 115,5 [Ivanics 1994: 109].

Османские историки XIX в. Халим-Гирей в "Гюльбун-и ханан" и Джевдет-паша в "Тарих-и джевдет", имевшие достаточно подробную информацию о крымских порядках, связывали возникновение должности калги с Менгли-Гиреем: "Когда Менгли-Гирей отправлялся на войну и в набег на страны гяуров, и его спрашивали о том, кого же он оставляет своим наместником для охраны Крыма, то он выражал свою волю, отвечая на татарском языке: "Пусть останется… сын мой Му-хаммед-Гераи". Таким образом, Мухаммед-Герай до благополучного возвращения своего отца из похода вкушал от сладости властительства. А потом, по возвращении, уже отцу казалось неловким, несправедливым испортить вкус этой сладости солью отставки: он, вместе с его титулом калги-султана, учредил новую должность, отчислив на не? определенный оклад из доходов с таможен и соляных озер, указал город Ак-Мечеть и местности, принадлежавшие к его округе. А с падишаховой стороны ему дана была грамота на бытие его наследником престола" [Смирнов 1887: 353] (см. также [Cevdet 1889: 15–16]). В. Д. Смирнов также связывал возникновение должности с Менгли-Гиеем: хан, "убедившись в ненадежности коренного тюркского порядка Престолонаследия для прочности строя, решился изменить его" — передать право наследования власти не старшему в роде, а старшему сыну властвующего хана. Менгли-Гирей ввел сан калги, "которым он думал, вероятно, гарантировать правильную после себя преемственность верховной власти в Крымском ханстве" [Смирнов 1887: 353,350].

Представление об учреждении поста именно Менгли-Гиреем кажется не более чем легендой, родившейся в среде самих Гиреев. Титул "калга" существовал и ранее, причем не только в Крыму. В. В. Вельяминов-Зернов указывал, что у бухарских Шибанидов это звание отмечено в 1512 г., причем как старинное [Вельяминов-Зернов 1864: 416–417] (см. также [Matuz 1970: 103]). Первое время при Менгли эту должность занимал его брат Ямгурчи, потом — сын Мухаммед-Гирей, который и стал впоследствии ханом. Его смерть (вместе с калгой Бахадыр-Гиреем) вывела на арену Саадет-Гирея. Саадет не стеснял себя сменой родственников на посту калги. Так, он пошел на некоторый компромисс с Ислам-Гиреем, калгой при нем стал Сахиб-Гирей (брат), однако и он был смещен, сослан за море, т. е. в Стамбул, а должность эту занял Девлет-Гирей (племянник).

Должность калги (впрочем, так же как и должность нуреддина) существовала не только при ханах, но и при главах наиболее влиятельных крымских родов: Ширинском [Лашков 1889: 98] и Мангытском [Matuz 1970: 103; Некрасов 1997: 98]. Сами Ширины, по всей видимости, пытались придать этим должностям право принадлежать исключительно ханским родам и собственному роду. Так по крайней мере утверждается в родословной Ширинов ("О дворянстве мурз Ширинских", 1862 г.) из Архива Таврического дворянского собрания, опубликованной Ф. Ф. Лашковым [Лашков 1889: 98; Сборник 1895: 124].

Поскольку представители рода Мангыт (как и представители Киятов/Кыятов, Коуратов/Кунгратов и др.) жили в Крыму, Казани, Ногайской Орде, а также в Астрахани [Некрасов 1997: 98], мы вправе предположить, что структура деления астраханской ветви Мангытов была аналогичной: имелся кал га, нуреддин, а также простые беи и мирзы. Мангытом, например, был беклербек Большой Орды Темир, принимавший в Астрахани активное участие в событиях, связанных с внуками Абу-л-Хайра (см. выше). Его внука Баки мы также встречаем в гоРоде в 1537 г. (см. выше).

Однако есть и еще более ранние свидетельства существования этой должности в джучидских государствах. Так, в 1377 г. Арабшах — Калга при Каганбеке, в Большой Орде в 1491–1504 гг. калгой был лозяк (Коджак), брат Шейх-Ахмеда и Сейид-Махмуда.

Должность калги существовала, как представляется, во всех Джучидских государствах. Несколько особняком стоят Сибирское и Казанское ханства. В первом случае недостаток источников не позволяет выяснить, существовал ли этот институт там. Казанский случай сложнее Отсутствие упоминаний о существовании должности калги в Казани на мой взгляд, вызвано характером там престолонаследия, марионеточным характером власти хана. Первая половина XVI в. представляла собой сплошную череду смены ханов — ставленников разных политических партий, сторонников прокрымской или прорусской ориентации. Ханам, утверждаемым из Москвы или даже Москвой прямо навязанным, трудно было бы сохранять должность престолонаследника: реальная кандидатура преемника хана часто определялась вне зависимости от их воли. В известном смысле это предопределило и размытый характер должности калги в Крыму. Мало кто из занимавших этот пост в XVI в. в действительности оказывался на престоле после смерти хана. Как правило, вмешательство внешних сил (например, османское) и внутренние противоречия существенно корректировали ситуацию.

Известия русских источников об отношениях Москвы с Абд ар-Рахманом в период его второго правления в принципе противоречат утверждениям М. Г. Сафаргалиева о том, что вся политика хана была направлена на сближение с Крымским ханством и Османской империей [Сафаргалиев 1952: 42]. В памяти Борису Иванову сыну Сукина (уехал с посольской миссией к Сигизмунду в сентябре 1543 г.) декларировались дружеские отношения Абд ар-Рахмана и Ивана IV: "…государь наш с астраханским и с Нагаи мирен и послы промеж их ездят" [РИО 1887: 227]. В 1544 г. эта декларация была повторена в памяти Василию Иванову сыну Веречинского [РИО 1887: 263].

Хотя в свете некоторых документов отношения Астрахани с Крымом и особенно с Казанью в это время действительно видятся более дружескими, нежели раньше.

В письме казанского хана Сафа-Гирея польскому королю и литовскому великому князю Сигизмунду I Старому, написанном между 1539 и 1544 гг., упоминается о военной помощи, оказанной Абд ар-Рахманом Сафа-Гирею: "А поведаю те же вашей милости отцу своему, што же Мамай мурзин сын приехал до нас з десятьми тисячьми людей, хотячи мне послугу вчинити напративку неприятеля вашей милости московского, и очтарханскии Аврагман царь прислал тисячу людей мне на помочь; тыи те же и вси люди теперь при нас есте… А и те [же] теперь рачи ваша милость так мыслити, яко бы добре было, а с пожиточным вашей милости отца моего, бо я теперь, сын вашей милости, да все войско наганское и оштарфанское у своей моцы, ваша милость рачи о том ведать" [Послание царя 1997: 33–34]. Насколько правдив был Сафа, когда писал о военной помощи Абд ар-Рахмана, оКазанной в набегах на Московские земли, судить трудно.

Есть еще одно свидетельство участия астраханцев в военных действиях против Москвы — это информация, сохранившаяся в Шумиловым списке Никоновской летописи. В мае 7049 г. (1541 г.) со слов двух полоняников из Крыма в Москве становится известно о готовящемся походе Сахиб-Гирея на Русь. Среди его участников были как собственно крымцы — подданные хана, так и азовцы, белгородцы (аккерманцы), кафинцы, турки "с пушками и пищальми", ногаи ("Бакий-князь из ногай"), а также астраханцы [ПСРЛ 1904: 101; Соловьев 1960: 444]. Поход закончился для хана неудачно. Если сведения летописи верны, можно предположить, что Абд ар-Рахман заключил с Сахиб-Гиреем некое соглашение, которое, в частности, предусматривало и совместные военные операции против Москвы.

Дружба Сафа-Гирея и Абд ар-Рахмана объяснялась тем, что оба хана были самым тесным образом связаны с ногаями: Сафа был женат на дочери Мамая. Вероятно, именно ее "Казанская история" называет уроженкой Астрахани. После смерти хана она якобы была отпущена на родину к астраханскому царю [Казанская история 1985: 382]. Вторая жена хана была дочерью мирзы Юсуфа (знаменитая Сююн-бике) [Худяков 1991: 114]. Хотя есть сведения, что Сафа-Гирей взял ее силой: об этом писали в Москву ее братья Юнус и Али [РГАДА, ф. 127, oп. 1, ед. хр. 4, л. 44об.]. Абд ар-Рахман же скорее всего был ногайским ставленником.

По мнению М. Г. Сафаргалиева, именно Абд ар-Рахман в 1546 г. дал убежище изгнанному из Казани Сафа-Гирею. Последний, "у астраханского царя и у царевича силу взяв, пришед Казань облег". Однако его поход при поддержке Астрахани закончился неудачей, и Сафа вынужден был вернуться в Сарайчик, где зимовал его тесть Юсуф [РГАДА, ф. 127, ед. хр. 4, л. 43-43об.; Сафаргалиев 1952: 42; Худяков 1991: 105]. Сыновья Юсуфа — Юнус и Али были посланы отцом вместе с Сафа к Казани. Братья так писали об этом в Москву: "И мы, дорогою идучи. Подумали с своими людми. С Ази-Гиреевыми царевыми дет[ь]ми наши отцы и дяди колкижды меж себя голов секали и кров[ь] проливали. А Сафа-Гирей царь времени для ныне к нам таков, а изначала в братстве есмя с государи своими с Темир-Кутлучевыми царевыми дет[ь]ми. Да ещо брата нашего Яналия царя убил, да сестру нашу в Полон за себя взял. Таков он нам недруг" [РГАДА, ф. 127, oп. 1, еД. хр. 4, л. 44_44об.].

Однако у меня имеются большие сомнения в том, что помощь Сафа-Гирею, бежавшему из Казани, оказал именно Абд ар-Рахман. По мнению М. Г. Сафаргалиева, после того как Абд ар-Рахман скончался, место хана занял Ямгурчи [Сафаргалиев 1952: 42]. У этой точки зрения есть определенные основания: Исаак Масса указывал, что после смерти Абд ар-Рахмана "на его место избрали Ямгурчея [Imgoeretz] из Морзии, страны, лежащей у Каспийского моря" [Масса 1937: 24]. Однако другие источники (как русские, так и восточные) определенно называют астраханским ханом в 1545 г. Аккубека (см. [Некрасов 1990: 108]). Учитывая, что Сафа был изгнан из Казани в самом начале 1546 г., можно утверждать, что астраханским ханом, оказавшим ему военную помощь, был Аккубек. Об этом недвусмысленно свидетельствует московский посол в Крыму В. П. Борисов. В своей грамоте, датированной 16 ноября 7054 г. (1545 г.), он писал: "А про Казан[ь], государь, зде слух, что людей казанцы у Сафа-Гирея царя, что с ним было крымских людей, и они, деи, их ис Казани выбили, а после и самого царя выбили вон, а взяли, деи, на Казан[ь] царя Шигалея ис твоей государевы руки". Крымский хан Сахиб-Гирей говорил московскому послу, что "Сафа-Гирей царь ис Казани выехал, за токое у него казанцы крымских людей отослали, а ему, деи, били челом, чтоб ся воротил. И он, деи, их не послушал. А встретил, деи, его, выехав из Астро-кани, Мансыр сеит да взял в Астрокан, и хотят будто его учинит[ь] царем в Асторокани, Акъкубека согнат[ь]" [РГАДА, ф. 123, oп. 1, ед. хр. 9, л. 27об.]. А вот как много позже (в 1551 г.) об этом вспоминали сыновья Юсуфа — Юнус и Али: казанцы выбили из города крымцев, "а Сафа-Гирея царя с немногими людми оставили. И в то время из Астарахани пришел Мансырь сеит. И после того не[с]колко ден спустя Сафа-Гирей царь с Мансырь сеитем побежал в Астара-хан[ь], да у астараханского царя и у царевича силу взяв, пришед Казан облег". После неудачной осады Сафа-Гирей вынужден был бежать к Юсуфу [РГАДА, ф. 127, oп. 1, ед. хр. 4, л. 43-43об.].

"История хана Сахиб-Гирея" Бадр ад-Дина Мухаммеда бен Мухаммед Кайсуни-заде Нидаи-эфенди, более известного под именем Реммал-ходжа, также свидетельствует о том, что в это время ханом в Астрахани был Аккубек. Однажды Сахиб-Гирею, пишет Реммал, принесли весть о событиях в Астрахани. На Аккубека напал султан Ямгурчи и занял престол [Tarih-i Sahib 1973: 97]. В нашем распоряжении есть сведения о том, что Ямгурчи пришел к власти в результате насильственного переворота. Ногайский мирза Белек-Булат писал в Москву о том, что Ямгурчи с "черкасами" "в свойстве учинился, и ему братство учинили. Юрт его взяв, дали ж, добр деи" [РГАДА, ф. 127, oп. 1, ед. хр. л. 91; Сафаргапиев 1950: 42; Некрасов 1990: 108]. Напрашивается аналогия с Аккубеком (которую проводил и Белек-Булат): оба хана были Ахмедовичами, оба пришли к власти в результате вмешательства в астраханские дела "черкасов". Этих данных, безусловно, недостаточно, но все же любопытным кажется факт поддержки Ахмедовичей кабардинцами, а Махмудовичей — ногаями: две династии опирались на разные этнополитические силы и были тесно связаны с ними родственными узами.

У Аккубека были достаточно хорошие отношения с Москвой, причем, возможно, еще в период его первого правления. В июне 1552 г. Иван IV писал мирзе Исмаилу: "А с Ахкубеком царем преж сего нам было слово и дружба, и мы того для сына его к себе взяли" [РГАДА, ф. 127, oп. 1, ед. хр. 4, л. 108]. Речь в письме Грозного шла о сыне Аккубека, Абдаллахе, — Кайбуле, как его называли в русских документах. Он выехал на Русь в мае 1552 г., вскоре женился на дочери Джан-Али (казанского хана и брата Шах-Ал и, московского ставленника в Казани) и получил от Ивана IV город Юрьев "з данию" [ПСРЛ 1904: 177, 476; Ischboldin 1963: 84]. Потом Абдаллах неоднократно принимал участие в войнах Москвы с соседями (см. [ПСРЛ 1904: 263–264, 270, 340, 347]). В 1554 г. московские казаки схватили среди астраханских цариц и царевен "царевичеву жену Айбулатову Мергивана, да царевичеву дочь Баибиче-царевну" [ПСРЛ 1904: 243]. Была ли это другая жена Абдаллаха или же та самая дочь Джан-Али, уехавшая с дочерью в Астрахань, сказать трудно. Да и отождествление "Айбулата" с Абдаллахом недоказуемо. Им мог быть другой астраханский царевич, даже сам Ямгурчи. Один из списков, восходящий к тексту летописи "Сказания о взятии Астрахани", дает другую картину: в плен взяли "Мергивану" — пятую царицу, т. е. скорее жену Ямгурчи, и "Ямгурчея царя дочь ево Балбиче царевну" [ОР РНБ, Собрание Погодина, № 1490, л. 83-83об].

По Реммал-ходже, поход был вызван тем, что Ямгурчи ("Ягмур-Джи"), занявший астраханский трон, захватил торговый караван на пути из Казани в Крым. Обиженные купцы пожаловались Сахиб-Гирею, и тот, возмущенный вмешательством в торговлю Казани с Крымом (ведь он занимал казанский престол в первой половине 20-х годов и со столь важной для Казани торговлей с Крымом был хорошо знаком), стал готовить полномасшабный поход на город. Для астраханской экспедиции была объявлена полная мобилизация; в ярлыке, изданном ханом, было сказано, "что никто не может остаться на земле, весь народ, или армия (халк) должны привести себя в боевую готовность (сефер айагын эдюб), и если есть кто-нибудь, кто не станет рядом с ханом сразу после Ор Агзы (Перекопа), то его собственность должна быть разграблена, а голова сражена". Диван хана был отложен, а во все уголки страны отправлены послания о том, что если какой-либо мужчина от 15 и до 70 лет не успел присоединиться к походу, то он столкнется с жестоким, смертельным наказанием (мюхкем сийасет). Крымские войска в походе насчитывали от 200 до 1000 тюфенкчи (воины, вооруженные по османскому образцу ружьями — тюфенк), силы хана достигали 10 000 (включая подразделения беев), племенное ополчение насчитывало будто бы 250 000. После того как крымские войска в течение суток форсировали Дон (единственное крупное препятствие на пути), судьба города была решена. Астрахань была захвачена благодаря полевой артиллерии и отрядам тюфенкчи. Ямгурчи бежал, а часть его свиты и окружения была взята в плен и доставлена в Крым с обещанием, что им не будет причинен вред [Tarih-i Sahib 1973: 97-105; Остапчук 2002: 399–105].

В результате крымского набега город был разорен, а жители угнаны в Крым. В письме Ивану IV (получено в Москве в декабре 1547 г.) Сахиб-Гирей писал: "А ныне на недруга своего на Астраханского ходили есмя, и Бог милосердье свое учинил, взяли есмя юрты его, хотели есмя держати, да затем покинули, что место недобро. И мы того для людей их и улусов их там не оставили, все пригонили к себе. Ож даст Бог, хотим тот юрт устроити и держати его. Коли есмя Астрахан взяли, ино нагайские князи Ших-Мамай князь в головах и все мирзы нам послушны учинились: кого мы велим им воевати и им того воевати…" [РГАДА, ф. 123, oп. 1, ед. хр. 9, л. 57] (см. также несколько усеченную цитату [Некрасов 1990: 109]). Согласно турецкой рукописи, принадлежавшей Одесскому обществу истории и древностей, Сахиб-Гирей, "победив астраханского хана Ямгурджи, разсеял его подданных, а избежавших смерти мужчин и женщин, со всем имуществом и богатствами переселил в Крым" [Негри 1844: 384]. История ханов Крыма из собрания СПбФ ИВ РАН также называет Сахиб-Гирея победителем хана Хаджи-Тархана "Ягмурджи" (يغоررجءا) [ОР СПбФ ИВ РАН, рук. С 861 (II. 6.40), л. 9].

Разгром Астрахани вызвал недовольство ногаев. В декабре 1547 г. из Крыма в Москву пришли вести, посланные еще в ноябре. Ногайские мирзы посылали к Сахиб-Гирею гонца с упреками в адрес крымского хана: "Про што деи еси Астрохан[ь] разорил? Мы деи и преж обе Астрохан[ь] взяли, да не разорили" [РГАДА, ф. 123, oп. 1, ед хр. 9, л. 53; Кушева 1963: 188; Некрасов 1990: 109]. Это упоминание о взятии Астрахани ногайцами "преж" Сахиба позволяет предположить, что Аккубек занял престол именно с их помощью [Некрасов 1990: 109].

Ногаи, однако, не ограничились словесными упреками, но предприняли ответные меры: через некоторое время по возвращении Сахиб-Гирея в Крым они, как сообщает Реммал-ходжа, совершили большой военный поход на полуостров, но были отбиты [Tarih-i Sahib 1973: 106–113; Некрасов 1990: 109].

У Реммал-ходжи отсутствует указание года военной операции Сахиб-Гирея. А. М. Некрасов весьма убедительно датировал астраханский поход Сахиб-Гирея 1546 г. [Некрасов 1990: 109]; ср. [Ischboldin 1973: 84]. Когда же состоялся поход ногаев на Крым? Х. Иналджик полагал, что этот конфликт произошел в 1546 или 1547 г. [inalcik 1980: 458], а А. М. Некрасов относил его к началу 1547 г. [Некрасов 1990: 109]. Согласно сведениям Реммал-ходжи, смерть казанского хана Сафа-Гирея (которая произошла в марте 1549 г.) наступила в 956 г. х. (1549-50 г.) — третьем году "ногайской бойни": "nogay kirgunun U9iinci senesinde" [Tarih-i Sahib 1973: 119], которая, таким образом, приходится на 953 г. х. (1546-47 г.). Ногайско-московская переписка позволяет уточнить эту хронологию. В октябре 1548 г. в Москву вернулся служилый татарин Девлет-Ходжа Хусейнов, который побывал у ногайского бия Шейх-Мамая. Узнав, что Сахиб-Гирей посылает в Астрахань пушки и пищали, Шейх-Мамай отправляет своего племянника Али бен Юсуфа с 10-тысячной ратью на Перекоп. Али терпит там сокрушительное поражение от четырехкратно превосходящих его крымских сил, о котором сам сообщает в Москву в письмах, доставленных в августе и октябре следующего, 1549 г. [Посольские книги 1995: 240, 296, 298, 311]. Иван IV, в свою очередь, писал в Орду в августе 1549 г., чтобы мирза "как сеи зимы, на Крым однолично пошел" [Посольские книги 1995: 303], следовательно, ногайский поход состоялся именно зимой 1548-49 г., а датировка Реммала ошибочна.

Какие-то действия предпринимали ногаи (Юсуф и его братья) под Астраханью и в 1547 г.: сыновья Юсуфа писали в Москву, что через год после реставрации власти Сафа-Гирея в Казани их отец "и дяди наши ходили к Астарахани" [РГАДА, ф. 127, oп. 1, ед. хр. 4, л. 45об.].

Сахиб-Гирей, видимо, сильно обескровил город. Пленные астраханцы еще очень долго возвращались на родину. В апреле 1551 г. мирза Исмаил говорил московскому казаку Тафкею Тимееву о речах османского посла Чауша Ахмета: "Из Астарахани присылали жо ко мне царя просить. И я часа того посылаю царя на Астарахан. Которые люди полонены были в Крым из Астарахани, и яз тех людей в Астарахан поотпущал, а иных часа того отпущаю" [РГАДА, ф. 127, оп. 1; ед. хр. 4, л. 40].

"Кто правил Астраханью сразу после разгрома 1547 г., неизвестно, но около 1550 г. там вновь воцарился Ямгурчи", — писал А. М. Некрасов [Некрасов 1990: 109]. Как видно из источников, Ямгурчи (Й. Озтуна сообщает, что у него было прозвище Гаази (Gaazi) (см. [Oztuna 1989: 553]) вернул себе престол даже несколько раньше. В посольской книге по связям России с Ногайской Ордой 1548–1549 гг. имеется запись о приезде от астраханского царя "Емгурчея" посла Халкомана 14 октября "лета 7058" (1549 г.). При этом отмечено, что его приезд "писан в астароханских книгах" [Посольские книги 1995: 312–313]. Халкоман приехал вместе с ногайскими послами.

Видимо, в результате разрушения города Сахиб-Гиреем какое-то время Астрахань оставалась лишенной власти. Б. Ишболдин считал, что Ямгурчи (женатый на дочери мирзы Кел-Мухаммеда) получил власть от черкесов и ногаев после смерти Сахиб-Гирея, однако, как увидим далее, это не так [Ischboldin 1973: 84–85, 86].

В том же, 1549 г., по мнению Х. Иналджика, Ямгурчи ограбил купеческий караван крымчан, шедший из Казани. Большая часть торговцев была перебита. Уцелевшие бежали в Крым с жалобами на астраханского хана и пытались убедить Сахиб-Гирея объявить ему войну [Inalcik 1948: 359].

В конце 1549 или начале 1550 г. на какое-то время город был захвачен московскими казаками. В 1551 г. московский посол в Ногайской Орде Петр Тургенев писал: "Да присылал, государь, турецкой царь к Исмаил мирзе посла своего, Чевушем зовут, сее весны. А сказывают, государь, с тем присылал: в наших, деи, в бусурманских книгах пишетца, что те лета пришли, что руского царя Ивана лета пришли, рука ево над бусурманы высока. Уже, деи, и мне от нево обида великая. Поле, деи, все да и реки у меня поотымал, да и Дон у меня отнел, да и Озов город упуст у меня доспел, поотымал всю волю. В Азове казаки ево с Озова оброк емлют и воды из Дону пит[ь] не дадут… Да ево же, деи, казаки Астарахан[ь] взяли и какую грубость учинили. Да царя же, деи, Ивана казаки у вас Волги оба берега отняли и волю у вас отняли, и ваши улусы воюют, да у вас же, деи, пришед городетцкие казаки в улусы ваши, воевали, да Дервиша царя Астараханского полонили. И то, деи, вам не соромоту ли учинили, как, деи, За то стать не умеете" [РГАДА, ф. 127, oп. 1, ед. хр. 4, л. 39–40; Соловьев 1960: 481–482].

Стало быть, до 1551 г. московские казаки брали Астрахань, учинив там какую-то "грубость". Они же взяли в плен Дервиша, который назван астраханским царем. С. М. Соловьев считал, что в других источниках об этом ничего не сказано [Соловьев 1960: 695]. Думается, что эти же события были отражены и в сеунче (т. е. известии о победе) об астраханском взятии 1554 г., направленном в Литву. В этом документе сказано: "Дербыш царь жил в Нагаех, и Нагаи были погрубили государю нашему, и государь наш посылал на Нагаи рать тому лет с шесть, и государя нашего люди нагайские улусы многие поймали, да тогды ж и Дербыша царя полонили". Пожив с год в Ногайской Орде, Дервиш по своей воле пришел служить великому князю, служил он три года, за что ему был дарован Звенигород [РИО 1887: 450]. Если учесть, что сеунч был направлен Сигизмунду в сентябре, т. е. когда начался новый год, цифра "6" (шесть лет) не выглядит противоречием. Следовательно, поход должен был состояться в 1549 г. Если о нападении на Азов в 1549 г. московских (донских) казаков в союзе с "черкесами" ранее было известно [inalcik 1948: 361], то захват казаками Астрахани в историографии не отражен. Х. Иналджик, на основании сообщения Абд-ул-Гаффара Кырымлы ("Умдет ут-теварих") и Г. Ховорса, пишет, что в 1549 г. крымский хан (Сахиб-Гирей) с помощью янычар и 20 османских пушек снова овладел Астраханью [inalcik 1948: 361]. Мне кажется, что последнее замечание Х. Иналджика (равно как и Г. Ховорса) относится не к 1549 г., а уже ко времени упомянутого нами похода Сахиб-Гирея 1546 (или 1547) г. [Howorth 1880: 353–354].

Информация о взятии казаками города подтверждается еще одним источником. Московскому послу в Литву Никите Семеновичу Сущеву, прибывшему к великому князю литовскому в начале 1553 г. (из Москвы он уехал 15 января), был дан наказ сообщить: "Тому три годы минуло, как Астарахань взяли государя нашего казаки; а царь астраханской Ямгурчей из Астарахани ушел был в Черкасы, да из Черкас присылал государю нашему бити челом, чтоб ево государь пожаловал посадил опять на Астарахани. И государь его пожаловал, посадил опять на Астарахани, и ныне на Астарахани сидит царь из государя нашего руки и смотрит во всем на государя нашего" [РИО 1887: 375–376].

Посольство от Ямгурчи с просьбой посадить его в Астрахани в качестве вассала Ивана IV прибыло в Москву осенью 1551 г. [Некрасов 1990: 109]. Летопись, однако, не дает точной даты: "Того же 59-го году пришли к царю и великому князю Ивану Васильевичю всея Русии послы из Асторохани от Емгурчиа царя Ишим-князь с товарыщи, а били челом царю и великому князю от Емгурчиа царя, чтобы его царь и великий князь пожаловал, велел собе служити и с юртом, и жаловал бы его, как и Шигалеа царя и иных царей, которые ему служат" [ПСРЛ 1904: 170]. Бегство Ямгурчи к черкесам в 1550 г. (очевидно, в Кабарду) подтверждает, что именно они помогли ему свергнуть Аккубекав 1546 г. (ср. [Некрасов 1990: 109]).

Если буквально понимать сообщение Н. Сущева, то московские казаки взяли город еще в начале 1550 г., при этом ханом там был Ямгурчи. Вскоре он вновь оказался в городе, но уже как вассал Москвы. Скорее всего взятие города в 1550 г. не было спланировано московским правительством, а являлось грабительским набегом казаков, считавшихся московскими и формально подчинявшихся Москве, но в действительности не подконтрольных ей. Исходя из наказа Н. Сущеву, можно было бы думать, что в Астрахани тогда правил Дервиш, коль скоро в послании султана Сулеймана ногайскому Исмаилу (вернее, в его пересказе) он назван астраханским ханом. Однако это определение явно относится к первому правлению Дервиша в Астрахани (как мы уже знаем, это октябрь 1537 — лето 1539 г.). В рукописной родословной "Род Астраханьских царей" об этом сказано так: "А у Идаря царя другой сын Дервиш царь, а был на Астрахани, а вдругоред посадили его на Астрахани ж царь и великий князь Иван Васильевичь всеа Русии, а посылал с ним на Астрахань рат[ь] свою" [РГАДА, ф. 181, oп. 1, ед. хр. 84, л. 80].

В декабре (28-го числа) 1550 г. к Сигизмунду Августу в Польско-Литовское государство был послан Яков Остафьев. Ему велено было говорить: "Государь наш с Астароханским и с нагаи мирен, и послы промеж их ходят" [РИО 1887: 343]. Если считать, что казачий набег состоялся в начале 1550 г., то естественно предположить, что в конце этого же года там правил какой-то хан, с которым у Ивана IV были дружественные отношения, причем этим ханом вряд ли был Ямгурчи, так как своих послов с просьбой посадить на престол он прислал в Москву только осенью 1551 г. Остается лишь гадать, кем был этот хан. Отношения Астрахани со своим соседом — Крымским ханством и тогда продолжали оставаться крайне напряженными. В 1550 г. Великому князю литовскому и королю польскому Сигизмунду II Августу был подан трактат "О нравах татар, литовцев и москвитян". Его автор, некий Михалон Литвин, писал, что к востоку от "перекопских" (т. е. крымских) татар находятся другие сильные орды, "враждебные перекопским. Одни — ногаи, другие — астраханы [Chastorakani]…" [Литвин 1994: 62].

Хотя есть известие о вполне дружественных связях Крыма и Астрахани в это время (направленных против ногаев). Московскому послу в Ногайской Орде Ивану Федцову (он уехал из Москвы 5 февраля 1550 г.) следовало говорить бию Шейх-Мамаю: "слух наш дошол, что крымской царь ныне недружбу вам делает великую: астараханскому царю на вас пушки подавал и людей ему на помочь посылал" [Посольские книги 1995: 285]. Означает ли это, что Сахиб-Гирей оказал помощь Ямгурчи?

Астраханская экспедиция 1550 г. была, вероятно, сродни казачьему набегу на нижнюю Волгу, о котором московское правительство предупреждало мирзу Исмаила в октябре 1551 г. (поход уже был в самом разгаре): "Послали есмя на Волгу своих многих казаков тем мирзам недружбу чинити, которые нам лихо мыслят. Ты б своим улусом блиско Волги зимовати не велел" [РГАДА, ф. 127, oп. 1, ед. хр. 4, л. 70-70об.].

Возможно, в связи с казачьим набегом 1550 г. изменились планы Ивана IV относительно Казани. Тот же Яков Остафьев должен был сообщить в Литве, что царь хочет посадить на Казани кого-то из астраханских царевичей. Еще Я. Пеленски писал, что это желание Ивана IV трудно объяснить. Несмотря на то что общая неприязнь к Крыму часто делала Астрахань и Москву союзниками, в Москве старались держать султанов из других независимых джучидских юртов, в том числе и Астрахани, подальше от Казани. Наиболее удобными кандидатурами на казанский трон, с точки зрения московского правительства, всегда были касимовские ханы. Как предполагал Я. Пеленски, русское правительство уже предчувствовало те изменения, которые должны были произойти в астраханской политике: в 1551 г. Ямгурчи изъявил желание принять московский протекторат. Возможно также, что Москва хотела упредить самих казанцев в их стремлении взять царевича из Астрахани [Pelenski 1974: 83]. Однако эти предположения, при всей их правдоподобности, все же не объясняют до конца, почему астраханские царевичи оказались среди московских кандидатур на казанский престол. Взятие же Астрахани в 1550 г. московскими казаками помогает несколько иначе оценить ситуацию. Вероятно, город после взятия был дан во владение хану (имени которого мы не знаем), причем победители как-то оформили его обязательства, в результате чего Астрахань стала рассматриваться в Москве как владение с правами, близки-ми к вассальным. Можно предположить, что именно поэтому Ямгурчи в 1551 г. просил Москву о протекторате. Таким образом, в 1550 г. астраханские царевичи по статусу могли приближаться к касимовским, а значит, устраивали Ивана IV в качестве казанских кандидатур.

В первой половине XIX в. П. Небольсин записал в Астрахани предание о хане Ямгурчи: "…он происходил от другой отрасли Ногайских Мурз. Воспользовавшись внутренними беспорядками Астраханских татар, теснимых Казанцами, он успел захватить владычество над устьволжскими Ногаями и усвоил себе титул Хана. По преданиям Юртовцев, Ямгурчей или Ямгурчи был первым и последним ханом так называемого Астраханского царства" [Небольсин 1852: 55]. О связях Астрахани с ногаями сообщали позднейшие путешественники. Так, Я. Я. Стрейс писал, что "в прежние времена Астрахань была местопребыванием царя ногайских татар, но союз, который они заключили с крымскими и казанскими татарами, привел их под власть России" [Исторические путешествия 1936: 102].

В ящике 203 Царского архива находились "грамоты и списки черные астораханские присылки; приезд Кайбулы царевича, и приезд Дербыша царя, и как его пожаловал Звенигородом, и грамоты шертные, как его государь учинил на Астарахани царем; и посылка князя Юрия Шемякина к Асторохани" [Описи 1960: 39]. Это были последние документы, касающиеся "независимой" Астрахани. В 1556 г. ханство окончательно вошло в состав России. Завоевание Астрахани — особая тема, которая неоднократно привлекала внимание исследователей. Попытаемся рассмотреть ее заново.