Глава 1

Нечаянные встречи

Если бы Миша Чумаков, как большинство дисциплинированных водителей, затормозил на перекрестке возле станции метро «Новые Черемушки», повинуясь красному сигналу светофора, то скорее всего ничего бы особенного в его жизни не случилось. Так бы и работал до сих пор Миша врачом-реаниматологом в Медицинской академии, дежурил сутками, в свободное время мотался по городу в своей видавшей виды «шестерке», халтурил и, наверное, годика через два дописал-таки начатую давным-давно диссертацию.

Но Миша, матюкнувшись, проскочил перекресток на красный, и этот вроде бы незначительный проступок предопределил его дальнейшую судьбу. На светофоре у метро «Калужская» Мишин «жигуленок» остановился рядом с угольно-черным «БМВ», едва не клюнув носом уродливую задницу нерасторопного «Запорожца» впереди по курсу.

– Яп-понский городовой! – выругался Чумаков, долбанув кулаком по рулевому колесу.

Тормоза в Мишином «жигуленке» давно пошаливали, и нервишки у Миши тоже серьезно шалили вот уже целых пять лет. С тех самых пор, как ушла жена. Стерва. Он ночей не спал – вкалывал, накопил денег, вывез ее и дочку за границу на горнолыжный курорт, а она подцепила там молодящегося старпера-капиталиста из Норвегии. Причем на глазах у мужа, зараза, целыми днями кокетничала с норвежцем, клеила дедушку, а Миша топтался рядом и улыбался, как полный кретин, не въезжал, что происходит. Его супруга прекрасно говорила на абсолютно непонятном для Чумакова английском языке. Во время их недолгой совместной жизни она постоянно ходила на всякие языковые курсы, совершенствовалась, а Миша недоумевал, с чего это вдруг преподавательница физкультуры в обычной средней школе так запала на иностранный язык? Потом понял. После того, как предательница заявила, что уезжает в Норвегию и дочку с собой забирает.

Светофор вдалеке засветился зеленым маячком. Взревели моторы, однако «Запорожец» впереди и не думал двигаться с места.

– Ну давай, ты! Поехали! – Миша шлепнул ладошкой по клаксону. – Поехали, япона мать! Урод! Козел!

Чумаков ругался долго и смачно, от всей души. Как будто водитель «Запорожца» мог слышать его ругань... А может, и ни при чем светофор на Новых Черемушках? Вполне возможно, не нарушь Миша правила дорожного движения пять минут назад на предыдущем перекрестке, все одно вляпался бы в какую-нибудь неприятную историю, не сегодня, так завтра, и недаром же в детстве Миша слыл драчуном и сорвиголовой. Подобных ему людей жизнь, как правило, с годами ломает, но в душе подросшего сорванца до седых волос таится, словно мина замедленного действия, отчаянное безрассудство, и когда бикфордовы шнуры нервов сгорают, это оружие массового уничтожения взрывается, разнося в клочья судьбу своего носителя.

– Поехали, мать твою в печенку-селезенку! – Миша исполнил на клаксоне нехитрую мелодию «та-та-тата-та!». Светофор метрах в двадцати впереди мигнул желтым, «Запорожец» остался неподвижен. Впрочем, как и два ряда машин справа и слева. Запоздало осознав общее состояние глобального застоя, Чумаков оставил клаксон в покое. Наверное, что-то произошло вдалеке, у самого светофора. Вон мент туда пошел, размахивая полосатой палкой. Из Мишиных «Жигулей» не разглядеть, что случилось. Одно понятно – застрял. Вопрос – насколько.

– Вот ведь непруха! Ну что ты будешь делать! Невезуха, блин! – Чумаков заглянул в зеркальце над ветровым стеклом, будто ожидая от собственного отражения ответных слов утешения.

Отражение смотрело на Мишу с ненавистью. Чумаков прищурился, внимательно вгляделся в косые морщины на лбу. Ну и морда! Самурай перед смертельной схваткой. Миша невольно рассмеялся. А теперь ничего морда. Улыбка превратила злобного самурая во вполне симпатичного мужика тридцати четырех лет от роду, привыкшего ежедневно бриться и ежемесячно стричь непослушные светло-русые вихры. Если еще и чертиков в глазах спрятать за дымчатыми стеклами очков в минус одну диоптрию, то совсем солидно получится. Доктор Чумаков, Михаил Викторович. Врач-реаниматолог из Медицинской академии. Без пяти минут кандидат наук. По совместительству – ветеринар в ЦКБ.

Как только Миша вспомнил про ЦКБ, во внутреннем кармане пиджака завибрировал пейджер. Случаются же такие совпадения! Впрочем, сплошь и рядом происходят еще более невероятные стечения обстоятельств. Строго говоря, вся наша жизнь – одно сплошное совпадение случайностей.

Пейджер зудел под мышкой назойливой мухой. Тяжело вздохнув, Миша извлек на свет божий пластмассовую коробочку, легко догадываясь, какой текст прочтет на прямоугольнике жидкокристаллического дисплея.

Текст Чумаков предугадал почти слово в слово: «Что случилось? Клиент звонит мне в офис, нервничает. Тебя давно ждут. Уже пять, а тебя все нет! Еще один звонок клиента, и ты уволен. Борис Николаевич. ЦКБ!»

– Что случилось, что случилось... Шина лопнула, пришлось запаску ставить, – объяснил Миша пейджеру. – Кабы не пробка на дороге, уже бы подъезжал к дому клиента. Нужный адрес где-то совсем рядом. Всего-то и осталось – проскочить последний перекресток, свернуть с Профсоюзной и попетлять минут десять по дворам... Понял меня, козел?

Естественно, пейджер Мише ничего не ответил, как не ответил чуть раньше невидимый водитель стоящего впереди «Запорожца».

«Пора садиться на транквилизаторы, – подумал Миша. – Следующий этап – разговаривать вслух с кухонными сковородками и ведущими в телеящике, и не просто разговаривать, но еще и требовать от них ответа. Дожил, блин! Дошел до ручки...»

Чумаков отшвырнул пейджер на пустое соседнее сиденье и полез в карман за сигаретами. Песчинки секунд стремительно уносились в вечность, время бежало, а автомобильная пробка оставалась неподвижной, будто окаменевшая река. Вот ведь непруха! Не ровен час, Боря действительно уволит его из ЦКБ. Тем паче что, откровенно говоря, в ЦКБ нужны и работают настоящие ветеринары, а Миша практически самоучка, реаниматолог, научившийся резать уши щенкам на полуофициальных курсах.

Борис Николаевич Тузанович, хозяин и устроитель Центральной кинологической больницы, был начальником строгим и придирчивым и почти никогда не улыбался. Существовал единственный способ развеселить и смягчить Борю – попросить рассказать, как он регистрировал собственную ветеринарную лечебницу под аббревиатурой ЦКБ. В стране, где заглавными буквами ЦКБ пестрели передовицы большинства газет, зарегистрировать клинику для собачек под тем же сокращенным названием было ох как непросто. «К» – кинология, наука про собак, это ладно, это чиновнику понятно и возражений не вызывает. Но почему «центральная»? Отчего «больница», когда в распоряжении Бори Тузановича нет и не планируется никаких больничных площадей, а есть всего лишь офис с телефоном да десяток врачей, выезжающих на дом к клиентам, обремененным домашними питомцами. Однако рублем и долларом Борис Николаевич превозмог чиновничьи сомнения, и на страничке «Экстры-М», посвященной услугам по лечению братьев наших меньших, появилась реклама «ЦКБ Бориса Николаевича» и затмила всяких там «Докторов Айболитов», «Котов Леопольдов» и т. п. Владельцы четвероногих друзей человека оценили юмор. Прикольно похвастаться друзьям во время веселой пирушки: мол, «нашему Рексу хвост купировать из ЦКБ приезжали, от Бориса Николаевича». В прикольном названии был и свой минус – по делам, связанным с серьезными проблемами собачьего здоровья, в ЦКБ звонили редко, но зато вызовов по поводу обрезания хвостов и резки ушей хватало с избытком.

Миша Чумаков тоже под хорошее настроение любил пошутить: дескать, «подрабатываю в ЦКБ», но улыбка при этом у него выходила грустноватой. Миша сразу же вспоминал, КАК он подрабатывает. Не выспавшись, после суток дежурства колесит по столице. Едва успеет в Перово обработать уши щенку добермана, брюзжит пейджер, диктует адрес ризеншнауцера в Митине. И так трое суток кряду, а потом снова дежурство в реаниматологическом отделении, где все такие же, как он, у всех зарплата триста пятьдесят рэ (плюс надбавки рублей триста), и приходится халтурить. Михаилу еще повезло, с собачками работать не так противно, его же коллеги в основной своей массе специализируются на халтуре по части алкашей и наркоманов. Вывод из запоя, снятие ломки и прочая гнусь. Блевотина, исколотые вены, иссушенные тела, больные мозги. Пушистые щенята-очаровашки куда приятнее...

Чумаков вытащил из кармана пиджака пачку «Союз-Аполлон», закурил сигарету, ослабил узел галстука и с равнодушным отвращением философа-фаталиста стал рассматривать задницу «Запорожца» прямо по курсу. Казалось, пробка закупорила перекресток навсегда. Вдобавок к прочим неприятностям из-за серой, беременной дождем тучи выкатился нахально яркий диск солнца. В салоне сразу же стало душно. Тиран Тузанович заставлял всех выезжать к клиентам в костюме и при галстуке. В любую погоду. И в лютую стужу, и в испепеляющую жару.

– Сам бы попарился разок в костюмчике в автомобильной пробке в середине июля, попотел, знал бы, каково это – «держать марку ЦКБ». Козел! – по своему обыкновению вслух высказался Миша и потянулся к ручке, опускающей боковое стекло.

Мерзко скрипнув, стекло опустилось. Миша машинально выглянул в открывшееся окно, мазнул взглядом по холеному боку «БМВ», волею слепого случая оказавшемуся возле чумаковских «Жигулей», поднял глаза, без всякого интереса заглянул в кабину иномарки, и тут у Миши отвисла челюсть. В буквальном смысле отвисла, как у покойника. А сигарета выпала из открывшегося рта.

– Не может быть... – прошептал Миша, шаря рукой по своим коленям в поисках потерянной сигареты. – Японский бог! Вот так встреча...

За рулем «БМВ» сидел Дмитрий Юльевич Антонов, собственной персоной. Или человек, поразительно похожий на красавца-мужчину, с которым Миша Чумаков встречался всего раз в жизни. Но этот один-единственный раз отпечатался шрамом в памяти.

Миша на ощупь (никак не мог оторвать взгляда от господина Антонова или его двойника) отыскал тлеющую сигарету в брючных складках, жадно затянулся, выплюнул окурок на улицу, набрал в легкие побольше воздуха и едва собрался на выдохе окликнуть человека за рулем «БМВ», как громко и надрывно завизжали клаксоны сзади. Миша оглянулся. Сигналил здоровенный детина за рулем черной «Волги», стоявшей вплотную за Мишиными «Жигулями». Почему сигналил? Миша мотнул головой, посмотрел вперед. Оказалось, в то время как Чумаков ел глазами господина в «БМВ», автомобильную плотину прорвало. «Запорожец», радостно пыхтя выхлопными газами, успел отъехать корпуса на три и продолжал набирать скорость, а Мишин «жигуль» оставался стоять костью в глотке у вереницы машин, выстроившихся за ним в длиннющую очередь.

Пока Миша крутил головой, тронулся и ряд слева. Черный «БМВ», прошуршав шинами по асфальту, показал Мише свой задний бампер. Чумаков опомнился, вцепился в руль, пришпорил свою старуху-»шестерку» и устремился вслед за иномаркой. Никаких колебаний! Про клиента ЦКБ, живущего где-то рядом, Миша забыл мгновенно, ибо в голову полезли воспоминания полугодичной давности, вытесняя все бренное, сиюминутное. Январь. Хмурое небо. Хоровод снежинок. Соленая снежная каша под ногами...

Обычно с работы Миша возвращался, пользуясь муниципальным транспортом. Летом еще, случалось, гонял личный автомобиль, дабы домчаться до своей берлоги с ветерком, а зимой – ни-ни. В разгар зимы сильнее обычного хотелось спать после суток дежурства, и Чумаков с удовольствием дремал, сидя в вагоне метро. Если, конечно, удавалось сесть. Сладкая дрема на дерматине метрополитеновского диванчика – изысканное удовольствие перед несколькими часами глубокого домашнего сна.

В то январское утро Чумаков, позевывая, вышел из каменного жерла станции метро «Третьяковская» и, привычно закуривая, не спеша побрел к своему дому.

Когда она его окликнула, Чумаков не обернулся. Услышал за спиной звонкое «Миша» и продолжил шагать по изувеченным солью снежным клочкам на асфальте. Мало ли Миш темным зимним утром бредут по продрогшим московским улицам. Кто на работу, кто в школу, кто в поисках опохмелки.

Тогда она его догнала и положила на плечо руку в синей вязаной варежке. Подруга укатившей в норвежское королевство жены, одноклассница бывшей супруги. Давным-давно, вспомнить страшно, Ира была свидетельницей на чумаковской свадьбе. Сто лет не виделись. Ну, не сто, а лет шесть-семь точно не встречались, хоть и жили в двух кварталах друг от друга.

– А ты совсем не изменился.

– Ты тоже прекрасно выглядишь.

– Ой, да ладно тебе! Лучше скажи, как поживает моя бывшая соседка по парте.

– Наверное, лучше всех. Подробностей не знаю, пять лет ее не видел.

– Развелись?!

– Ага.

– Ты меня разыгрываешь! Что, неужели правда развелись? Слушай! Я сейчас спешу, вечерком забегай ко мне на чашку кофе. Помнишь, где я живу? Забегай, поболтаем.

– Кофе я не люблю, а вот если твоя мама пельмени сварганит, то...

– Мама умерла. Год назад.

– Извини.

– Ничего, ты ж не знал... А пельмени я тебе сама сварганю. Придешь?

– Во сколько?

– Часам к семи.

– О'кей.

И она побежала к метро. Высокая, чуть располневшая, немного поблекшая с годами, скромненько одетая, без следов косметики на курносом личике, но еще очень даже пригодная и для постельных забав, и вообще, ничего деваха, что-то в ней есть.

«Как же я раньше не замечал в Ирке это „что-то“? – недоумевал Чумаков, глядя ей вслед. – Раньше я Ирку совсем не воспринимал как женщину. Подружка и подружка. Повзрослевшая девочка, серая мышка с фотографий в школьном альбоме жены. Умненькая, но наивная. Ладненькая, но не королева и даже не принцесса. Большой ребенок, так казалось раньше. И относился я к ней соответственно. Где же были мои глаза?..»

Весь день она, как говорится, не шла у него из головы. Миша удивлялся, с чего вдруг его так зацепило? Баб у него мало, что ли?.. Честно говоря, не так уж и много у него «баб». Но есть в записной книжице телефоны особ женского пола, всегда готовых Чумакова принять, обогреть и обласкать. И особы эти куда симпатичнее и эффектнее Ирки, а вот, поди ж ты, звонить им совсем не хочется. Ни одной. А к Ирке тянет. С чего это вдруг?

«Воистину сказано: чудны дела твои, господи! Хоть я в тебя и не верю...» – подумал Миша, покупая вечером возле метро букетик белоснежных цветов с неаппетитным названием «калы». Шампанское и тортик Чумаков купил еще днем, в промежутках между оказанием ветеринарных услуг гражданам собачникам.

С подобным идиотским продуктово-цветочно-алкогольным набором в гости к представительнице противоположного пола Чумаков шел второй раз в жизни. Впервые торт с цветами и шампанским он приволок на дом своей будущей супруге, готовясь сделать ей предложение.

Ирка удивилась цветам, обрадовалась торту и шампанскому, сгребла Мишины дары в охапку, понесла их на кухню, а Чумакову предложила «проходить в гостиную». Миша разделся в просторной... да что там «просторной»!.. в огромнейшей прихожей и прошел в самую большую из пяти Иркиных комнат.

Иркин дедушка был когда-то полярником, знаменитостью, лауреатом великого множества почетных званий. Отсюда и гигантских размеров квартира, куда во времена оны привозили иностранных журналистов показывать, как живут в Стране Советов ее герои, выходцы из безлошадных крестьян. Дед давно умер. Отец Иры, пошедший по стопам обласканного правительством родителя, погиб во время арктической экспедиции уже на спаде общего интереса к завоевателям Севера. Ее мама, литературная критикесса, успела написать книгу о муже и свекре, но не успела ее издать. Началась перестройка, грянула победа демократии, дали порулить Гайдару, и со стен огромной квартиры в тихом центре Москвы стали исчезать сначала моржовые клыки и шкуры белых медведей, затем писанные маслом картины, а позже на старых обоях образовались яркие пустые пятна – на продажу пошла добротная мебель из заповедного самшита. Миша еще застал времена, когда под потолком в гостиной красовалась бронзовая люстра пуда на три. Теперь же на трехметровой высоте потрескавшуюся лепнину потолка освещала тусклая лампочка на витой проволочке, спрятавшаяся под самодельным ситцевым абажуром. Под убогой лампой стоял покосившийся журнальный столик и рядом два кожаных кресла, не проданных из-за обивки, порванной зубами давно скончавшейся полярной лайки.

– Ну, что ты стоишь? Садись. Нет! Помоги мне из кухни пельмени принести... Хотя нет! Лучше скатерть достань во-он оттуда, из нижнего ящика комода. Смотри, осторожней, стопку книг на полу возле комода не урони...

Ирка возникла в дверном проеме гостиной, отдала распоряжение звонким, веселым голосом и растворилась в полумраке длиннющего коридора. Раскрасневшаяся, живая, улыбающаяся, в пространстве дряхлеющей квартиры она смотрелась инородным, чуждым телом... Чуждым для декораций вокруг и неожиданно страстно желанным телом для Миши.

Он хотел ее с того момента, как она открыла входную дверь и взяла цветы. Не так, как до этого, в течение дня, чисто теоретически, априорно, а по-настоящему. Зверски, до дрожи в пальцах.

Чумакову понадобилось сделать над собой нешуточное усилие, чтобы хоть немного успокоиться, взять себя в руки.

«Сожру пельмени, напьюсь шампанского и все ей скажу, – решил Миша. – Так прямо и ляпну: „Ирка, режь меня, жги, зацепило! Веришь – и не вспомнил про тебя ни разу за те годы, что не виделись, а встретил сегодня утром и... ну это самое... по уши!..“

Пельмени удались. Проголодавшийся за день Миша с жадностью уплетал здешнее фирменное блюдо, не сводя телячьих глаз с хозяйки. А она, скушав пару пельменей за компанию, рассказывала, как жила-тужила последние годы. Мама долго и тяжело болела. Почему не позвонила Мише? Он же все-таки врач, может, и помог бы чем. А потому не позвонила, что помочь было уже нечем. У мамы был рак, она знала об этом и покорно дожидалась смерти, уговаривая дочку «подумать о себе», заняться наконец собственной личной жизнью. Да какая «личная жизнь» может быть, когда близкий человек умирает. Никакой личной жизни. Дом, работа, аптека. Пять минут назад улыбчивая, минуту назад серьезная и рассудительная, Ира закрыла лицо ладошкой, шмыгнула носом, всплакнула.

– Не обращай внимания, ешь спокойно. Я сейчас... сейчас приду в себя. Все уже переболело внутри, но вспоминать тяжело, понимаешь?

– Ира, я... – Чумаков отодвинул тарелку, где еще осталось с десяток дымящихся аппетитных пельменей, и встал с кресла. – Ира, я хочу тебе сказать...

В дверь позвонили. Длинный звонок и два коротких.

– Миш, иди открой, ладно? – ничуть не удивившись, попросила Ира.

– А кто это? Ты разве еще кого-то ждешь?

– А что? Забыла сказать про Диму? Вот дуреха. И столовый прибор забыла для Димы поставить. Мы познакомились осенью. Он... он хороший. Вы подружитесь. Пойди открой, я себя пока в порядок приведу.

Ира достала из кармашка дешевых джинсов аккуратно отглаженный платочек и принялась утирать глаза. А Миша, ошарашенный и опустошенный, поплелся открывать дверь.

Дмитрий Юльевич Антонов – так он представился. Его-то как раз Ира предупредила, что ждет к семи в гости «старого друга». Дима обещал быть «ровно к девятнадцати», но опоздал и «нижайше просил прощения». Вел себя Дима шумно и весело. К бутылке шампанского на столе добавился коньяк, к тортику – огромная коробка конфет, а к букету «калов» – целая охапка пунцовых роз. С Мишей Дима держался крайне любезно и доброжелательно, игнорируя косые взгляды Чумакова. С Ирой обращался как с королевой. Она, в свою очередь, смотрела на него с обожанием.

Вечер плавно перешел в ночь. Допили коньяк, причем в основном пил Миша, Дима лишь подливал. Пепельница переполнилась окурками, опять же по вине более Чумакова, чем Антонова, и тарелки неряшливо блестели тонкой пленочкой засохшего жира.

– Пойду чай поставлю. – Ира вспорхнула из-за стола, подхватила скользкие тарелки, пустую бутылку. – Не скучайте без меня.

– Не будем! – широко улыбнулся Дима, показав идеально ровные белоснежные зубы. – Правда, Майкл?

Миша промолчал. Стук каблучков по рассохшемуся паркету быстро затих, в недрах квартиры глухо хлопнула кухонная дверь, открытая, искренняя улыбка тотчас стерлась с красивого мужественного лица господина Антонова.

– Майкл, спросить тебя хочу...

– Спрашивай. – Миша поднял глаза, встретился с жестким, почти злобным взглядом Дмитрия Юльевича. Выдержал его взгляд, усмехнулся уголком губ. – Спрашивай, не стесняйся. – Ты чего? Виды на Ирку имеешь? Скажи честно.

– А твое какое дело?

– А я на ней жениться хочу.

– Хотеть не вредно.

– Ошибаешься, Майкл. Иногда очень даже вредно. Можно и по хотелке схлопотать.

– Пугаешь?

– Предупреждаю. Слиняй в туман, Майкл, не путайся под ногами.

– Шел бы ты, Дима, знаешь, куда?

– Догадываюсь... Значит, не отступишься?

– Не-а.

– Значит, будем соперничать? – Дима неожиданно помягчел, оттаял лицом. Улыбнулся, как и минуту назад, доброжелательно и открыто. – Ха! Давай, Майкл, рыцарский турнир устроим или лучше дуэль, а? Не возражаешь?

– Давай. – Миша остался вполне серьезен.

– Ох-ха-ха! Да ну тебя, чумной! – рассмеялся Дима абсолютно беззлобно. – Правильная у тебя фамилия – Чумаков. В десятку. Давай-ка лучше выпьем еще! Коньяка нет? Кончился. Хлебнем, Майкл, шампанского. По-гусарски!

Дима разлил шипучий напиток по бокалам, хитро прищурился и, похохатывая, произнес тост:

– Хе! Выпьем, старик, за даму наших сердец! Где и когда? А? Майкл? Банкуй.

– Не понял я. – Миша немного расслабился, чокнулся с Димой, отхлебнул шампанского. – Не въехал я на предмет «что, где, когда». О чем ты?

– О дуэли, – лукаво подмигнул Дима.

– Ты прикалываешь или серьезно? Если серьезно, не по пьяни, то...

– Адресок свой назови, старичок. Завтра с тобой созвонюсь, встретимся и поговорим на трезвую голову. Тет-на-тет. Идет?

– Держи. – Миша достал из пиджачного кармана визитку, протянул картонный прямоугольник красавцу, сидевшему напротив. —Там внизу мой домашний адрес и телефон.

– «ЦКБ. Ветеринар Чумаков...» – вслух прочитал надпись на визитке Дима и засмеялся громче прежнего. – Ух-ха-хы! Ну, ты даешь! Это что? В натуре ЦКБ или прикол такой?

Ответить Миша не успел. В комнату вошла Ирина с внушительного вида подносом. На подносе стояли чайник, чашки, коробка с тортом. Дима без промедления вскочил со стула (кресла ему не хватило, кресел было всего два в комнате) и кинулся к даме на подмогу, на ходу пряча Мишину визитку в задний карман педантично отглаженных твидовых брюк.

Во время чаепития общая непринужденная беседа мало-помалу перетекла в диалог Ирины и Михаила, а потом и вовсе в монолог Чумакова. Миша рассказывал Ире о романе жены и норвежского дедушки, о разводе, об отъезде бывшей жены за бугор. О том, о чем ему совершенно не хотелось говорить. Но Ира спрашивала, и пришлось отвечать.

Надо сказать, Дмитрий Юльевич проявил такт и деликатность во время беседы старинных знакомых, не встречавшихся много лет, о некой мадам Чумаковой, про существование каковой господин Антонов узнал три минуты назад. Заявив, что ему «надо бы звякнуть приятелю по делам общего бизнеса», Дима достал из чехольчика на поясе миниатюрный мобильный телефон и удалился на кухню, оставив Мишу с Ириной наедине.

Деликатный Дима отсутствовал не менее получаса, затем возник на пороге комнаты с кофейником в одной руке и горстью миниатюрных чашечек для кофе в другой.

– А я нам кофейку сварил! – радостно объявил Дима и запел: – «Чашку кофею я тебе бодрящего налью, тра-ля-ля-ля!»

– Я кофе не буду. Не люблю, – отказался Миша.

– А я с удовольствием, – улыбнулась Ирина.

«Однако Дима ведет себя в этом доме вполне по-хозяйски, – отметил про себя Чумаков. – И Ирке это очень даже нравится...»

Уходили они в полвторого ночи. Вместе. Дима и Миша. Дмитрия Юльевича Ирина чмокнула в щеку на прощание. Чумакова дружески похлопала по плечу.

– До завтра, Дима. Не пропадай, Миша, звони.

Дверь закрылась. Кавалеры остались вдвоем на лестничной площадке.

– Понял, Ромео? – усмехнулся Антонов. – Мне «до завтра», а тебе «не пропадай». Думаешь, Ирка не заметила, как у тебя глаз горит? Не обратила внимания, как ты на нее смотрел весь вечер? Приперся, понимаешь, с цветами и шампанским... Да у тебя на лбу крупными буквами написано, что ты ее хочешь! И она все просекла. Между тем тебе – «не пропадай», а мне «до завтра». Намекает женщина, делай выводы.

– Делаю.

– И какие же?

– Надо будет с ней встретиться без тебя.

– Ну-ну... – Дима нехорошо улыбнулся и потопал вниз по ступенькам. На выходе из подъезда они все-таки пожали друг другу руки.

– Так как насчет дуэли? – спросил Миша.

– Я тебе завтречка с утреца звякну, обо всем договоримся. Лады? – ответил Дима, ухмыльнувшись.

– О'кей.

И они расстались. Дима сел в припаркованный невдалеке «БМВ», а Чумаков залез в «Жигули» шестой модели.

Ехать до дому Мише было всего ничего. Пять минут. Он оказался «на колесах» лишь потому, что чрезмерно спешил в гости вследствие особо лирического эмоционального состояния и после дня пахоты на тирана Тузановича решил не заезжать домой – так ему хотелось поскорее увидеть Иру.

Припарковав машину возле родного подъезда и проверив сигнализацию, Чумаков запачкал подошвы ботинок о рассыпанный заботливыми дворниками песок, хлопнул тяжелой дверью на пружине и очутился в каменном мешке подъезда. Мише предстоял пеший переход на третий этаж. Шесть темных лестничных пролетов.

Он успел добраться до площадки второго этажа, когда на улице заверещали знакомые трели автомобильной сигнализации. Резко развернувшись, Миша поскакал вниз.

Какая наглость! Хозяин, можно сказать, ключи от машины не успел в карман спрятать, а двое бомжей-оборванцев уже орудуют возле его «Жигулей». Алкашня проклятая!

Увидев бегущего к ним разгневанного автовладельца, доходяги-бомжи с перепугу, как решил Миша, остолбенели вместо того, чтобы пуститься наутек. Чумаков налетел на них ураганом. Одному с ходу заехал ногой в пах, замахнулся на второго и...

Очнулся Миша в машине «Скорой помощи». Медиков и милицию вызвала бдительная бабуля с первого этажа. Не спугни страдающая бессонницей голосистая бабка бомжей, они бы, наверное, забили Мишу до смерти. Дохлые с виду, оборванцы на поверку оказались ребятами крепкими, умелыми и злыми.

Через две недели, когда Миша смог шевелить сломанной челюстью, к нему в больницу пришел следователь. Из разговора с солдатом правопорядка Чумаков понял – милиция сильно подозревает факт нечаянной встречи пострадавшего с матерыми уголовниками, маскирующимися под оборванцев.

С травмой челюсти, трещиной в ребре, множественными ушибами и сотрясением мозга Миша провалялся в больнице десять с половиной недель.

«Сильный дождь быстро проходит», – утверждают мудрые китайцы. Про невероятно яркую вспышку страсти к девушке Ирине, предшествовавшую стычке с бомжами, Миша вспомнил только на третий день лежки. В первые два дня на больничной койке болевые ощущения глушили напрочь все мысли и чувства, напрямую не касающиеся изрядно пострадавшего организма.

Намереваясь написать Ирине письмо, лишенный первое время дара речи из-за сломанной челюсти, Чумаков жестом попросил у медсестрички бумагу и карандаш. Час примерно думал, что писать Ирине. Еще час зачем ей писать, а потом вспомнил о родителях и написал им. Про то, что попал в больницу (где вообще-то чувствует себя вполне комфортно в бытовом плане, ибо для врача Чумакова любое лечебное учреждение – дом родной), про то, что какое-то время не сможет высылать денег в далекий город Чапаевск, не сможет помогать бюджетникам папе с мамой и сестренке-старшекласснице.

Несмотря на все трудности переходного периода от развитой демократии к полному беспределу, почта сработала отменно. (Видимо, шахтеры по причине зимнего времени не сидели на промерзших рельсах.) Мама приехала помочь чем может (заботой и состраданием) попавшему в беду сыну аккурат к тому моменту, когда Миша заговорил. Новости с малой родины, инструктаж мамы, где чего лежит у него в квартире, как включаются телевизор и стиральная машина и т. д. и т. п., вновь заставили позабыть об Ирине. На сей раз надолго. Вплоть до выписки и проводов мамы обратно в Чапаевск.

Выписался Миша в конце марта. Мама уехала в начале апреля. То да се, выпивка с коллегами на основной работе по поводу возвращения в строй, восстановление статуса в рядах ветеринаров ЦКБ, автомобильные заботы... Ирине Миша собрался позвонить лишь накануне майских выходных.

Позвонил. Долго слушал длинные гудки. Позвонил на другой день с тем же результатом, а спустя еще день решил к ней зайти.

Шампанское, цветы, сладости покупать не стал. Когда поднимался по лестнице, что-то сжалось внутри, екнуло сердце, но не так, как раньше. Совсем иначе. Сумасшедшие чувства более не будоражили душу. Скорее воспоминания о январском взрыве эмоций, а не сами эти эмоции заставляли сердце биться чуть чаще обычного. «Сильный дождь быстро проходит». Но радуга после дождя остается.

Знакомая дверь в огромную квартиру осталась глуха и к трелям электрического звонка, и к настойчивому стуку костяшками пальцев о дубовые панели. Зато открылась дверь напротив. Соседка Ирины, пожилая женщина с крашеными фиолетовыми волосами, собралась в поход по магазинам. Соседка подозрительно взглянула на молодого человека возле запертой двери. Миша поздоровался, объяснил, к кому пришел, и престарелая Мальвина ошарашила его новостью: «Ирочка умерла».

Она умерла в начале марта. От чего? Почему? Соседка не знала. Знала только, что приезжала «Скорая», но не успела – что-то с сердцем. Что-то внезапное, неожиданное и фатальное. Муж очень плакал. Какой муж? В конце февраля Ирочка вышла замуж. За кого? За такого красивого, высокого, статного брюнета. «За Диму», – понял Чумаков.

Тем же вечером Миша отыскал в ворохе бесполезных мелочей потрепанную записную книжку и обзвонил всех общих с покойницей знакомых, одноклассников и одноклассниц своей экс-супруги.

Соратники по школе бывшей мадам Чумаковой с трудом вспоминали, какой такой Михаил им звонит. Приходилось вкрадчиво напоминать о событиях минувших дней. Некоторые так и не вспомнили свадьбу рыжей одноклассницы и блондина по имени Миша девять лет назад, где орали до хрипоты молодыми пьяными голосами «Горько!». Про свадьбу Ирины с красавцем брюнетом мало кто знал. Но кто-то знал. А о смерти Иры не знал никто. И каких-либо координат Димы тоже никто не знал.

Работая в реанимации, Миша насмотрелся всякого. Еще одна нелепая смерть шокировала его как человека, однако ничуть не удивила как врача-реаниматолога. Противоестественное для людей любых других профессий желание узнать медицинские подробности кончины молодой, с виду здоровой женщины для Чумакова-врача было вполне естественным. Он попытался разыскать Диму. Кто еще, кроме новоиспеченного вдовца, способен ответить на вопросы доктора Чумакова? Милиционеры, зарегистрировавшие смерть? Бригада «Скорой помощи», опоздавшая на вызов?

Когда в адресном столе Мишу отшили, дескать, «по одному только Ф. И. О. мы вашего человека искать не будем», когда знакомый компьютерщик отыскал на Си-Ди-диске с номерами телефонов москвичей пару десятков Антоновых Д. Ю. и несколько Дмитриев Юльевичей послали подальше позвонившего им Мишу, вот тогда Чумаков всерьез задумался о розысках коллег из «Скорой помощи» или визите в местное отделение милиции.

Задумался, прокрутил в голове возможные оперативно-розыскные мероприятия, но ничего делать не стал. Жизнь текла своим чередом, умирали и воскресали больные в реанимации, обвисали ушки у породистых щенков, то и дело ломался стальной конь породы «жигуль», и постоянно хотелось спать. Время лечило доктора Чумакова, и мало-помалу Ирина забылась совсем.

Но вот Миша проскочил на красный возле метро «Новые Черемушки» и увидел Диму или его точную копию. Шутка теории вероятностей. Причуда судьбы. Игра природы. Димин двойник за рулем «БМВ», Миша в «Жигулях». Бок о бок, борт в борт. И угасшая искра воспоминаний вспыхивает вновь. И Миша мчится за «БМВ» очертя голову, плюнув на сиюминутные проблемы.

Следуя за «БМВ», Миша свернул возле метро «Беляево» в сторону Юго-Запада, проехал метров двести и снова свернул, резко ушел с автомобильной трассы в лабиринт дворов и двориков. Иномарка впереди прибавила ходу, Мише показалось, что человек за рулем «БМВ» заметил преследование и пытается оторваться от погони.

– Придурок! Куда ты так гонишь, на фига устраивать скоростной слалом среди помоек и детских площадок?! – вслух высказался Миша, попутно про себя уговаривая ногу на педали газа расслабиться. – Идиот! Кого ты боишься? Меня? Не бойся, кретин, я спрошу, от чего Ира умерла, узнаю, где она похоронена, и прощай навсегда. Морду бить не стану, поздно тебе по харе стучать, умерла Ирка. Сбрось скорость, кретин! Может, ты, автогонщик хренов, вообще не тот, кто мне нужен. Может, я перепутал и ты просто похож на Диму Антонова. Фиг тебя знает. Ну, куда ж ты так гонишь, псих!..

Угольно-черная иностранная автомашина свернула за торец очередного дома-кирпича. Миша на мгновение потерял ее из виду, и тут ему пришлось вдавить до отказа педаль тормоза – прямо перед носом «Жигулей», откуда ни возьмись, возник мальчишка на роликах с таксой на поводке.

Хвала всевышнему, хоть на этот раз тормоза не подкачали. «Жигуль» остановился буквально в метре от мальчика. Залаяла такса. Что-то обидное в адрес Чумакова прокричали старушки со скамейки под раскидистым кустом бузины. Миша отер пот со лба тыльной стороной ладони, грубо, витиевато выругался, проводил взглядом быстро удаляющегося по направлению к импровизированной баскетбольной площадке малолетнего роллера вместе с забавно скачущей таксой и тихонечко тронул машину с места.

– Ну, теперь я «бээмвуху» из принципа догоню, итить ее мать!.. – процедил Миша сквозь зубы. – Думаешь, ушел, псих? Шумахер на хер, гонщик долбаный...

Свернув за угол, Миша немало удивился, увидев черный «БМВ», припаркованный подле ярко оформленного входа в некое подвальное помещение.

Кто теперь знает, на кой черт архитекторам-планировщикам семидесятых годов двадцатого столетия понадобилось устраивать отдельный вход в подвал конкретно этой, вполне типичной панельной пятиэтажки. Между тем вход имелся. Маленькое крылечко врылось в газон между двумя стандартными парадными. Бетонные ступеньки вниз под ярко окрашенной крышей. В ядовито-зеленый цвет крышу покрасили явно совсем недавно. Может, месяц назад, в крайнем случае весной. И гирлянду лампочек к крыше приладили, такое впечатление, только позавчера. Бетонные ступеньки тоже выкрасили, и тоже недавно, причем работал тот же художник-дальтоник. Ступеньки были красными. Ежели спуститься по покрасневшим ступенькам на полтора метра ниже газона, то упрешься в железную дверь с глазком. Ярко-желтую. На желтом контрастно смотрятся три черные семерки и синяя надпись «Бар».

К «бару»-подвалу вела хорошо протоптанная тропинка через газон. У истоков тропинки стояли старенький задрипанный «Фольксваген» и ухоженный «БМВ» – объект Мишиного преследования.

«Выходит, Дима ни от кого не убегал, а просто очень спешил в этот гадюшник, так, что ли? – подумал Миша, паркуя „Жигули“ рядышком с „БМВ“. – Похоже, что так...»

Уже через минуту Чумаков дергал желтую дверную ручку питейного заведения, помеченного тремя семерками. Бесполезно, дверь открываться не желала. Миша толкнул плечом крашеное железо. Заперто. Кнопки электрического звонка около дверного косяка не наблюдалось, пришлось стучаться, колотить по двери кулаком. Причем довольно долго.

Мигнул дверной глазок, скрипнули петли. Дверь цвета спелого подсолнечника отворилась. За порогом «Трех семерок» стоял, загораживая тщедушным телом вход в заведение, низкорослый, тощий, коротко остриженный пацан, одетый в широченные брюки клеш и тельняшку.

– Ты кто? – спросил паренек в тельняшке равнодушно.

– Конь в драповом пальто! – автоматически нахамил Миша в ответ на глупый вопрос малолетнего привратника и тут же себя одернул. Негоже ссориться со здешним швейцаром. Чумаков заставил себя улыбнуться, постарался, чтоб улыбка получилась максимально доброжелательной. – Привет, морячок! Сюда к вам в трюм только что вроде бы мой знакомый зашел, хочу перекинуться с ним парой слов. Подвинься, морячок, дай пройти, о'кей?

– А ты кто? – переспросил парень, оставаясь стоять в проходе столбиком.

«Спокойно! Не заводись», – отдал себе мысленный приказ Миша, набрал побольше воздуха в легкие и выложил на одном дыхании:

– Я доктор Чумаков, Михаил Викторович, врач-реаниматолог Московской медицинской академии имени Сеченова, по совместительству работаю ветеринаром в ЦКБ. Еще вопросы есть? Теперь мне можно пройти, а?

– Проходите... – Безразличное выражение на лице парня сменила подобострастная слюнявая улыбочка, глазки забегали. – Проходите, давайте...

Парнишка посторонился, Чумаков шагнул в подвальную прохладу, у него за спиной щелкнула замком дверь.

– Доктор, помогите раскумариться. – Парнишка схватился цепкими пальцами за рукав Мишиного пиджака. – Ломает сильно, доктор, мочи нет терпеть.

Чумаков вдоволь насмотрелся на наркоманов в реанимационном отделении Медицинской академии, и обмануть его было трудно.

– Не свисти! – Передернув плечами, Миша освободил от захвата пиджачный рукав. – Ни фига тебя не ломает. Небось принял дозу с утра и добавить хочешь, только и всего.

– Доктор! Реально ломает, бля буду, – заныл парнишка, цепляясь за одежды Чумакова и удерживая Мишу в тесном предбаннике возле дверей на улицу. – Ну, хоть колесико продайте задешево. Бабки на кармане, вы не думайте, не халяву прошу...

– Отвали! – Миша отстранился от наркомана в тельняшке. – С чего ты взял, что я наркотой торгую?

– Ты ж сам сказал, по типу, ты доктор.

– Ну и что? Что, простому доктору, не торгующему наркотиками, нельзя в бар зайти, что ли?

Не дожидаясь ответа на сей риторический вопрос, Миша резко повернулся спиной к юному наркоману и решительно двинулся в глубь коридорчика. Шесть быстрых шагов, поворот налево, и Чумаков оказался в небольшом прямоугольном зале.

Солнечный свет едва пробивается сквозь зарешеченные окна-бойницы под потолком. Тихо играет музыка что-то попсовое, в три аккорда. Мелодия почти не слышна из-за разноголосого гомона посетителей. Вдоль одной стены расставлены столики о четырех хилых ножках и стулья с гнутыми спинками. Вдоль другой – стойка бара и возле нее высокие табуретки. Все места заняты. В тесном для такого количества народа помещении не продохнуть от дыма. Посетители – сплошь мужчины характерной наружности. И только в дальнем от Михаила углу прямоугольной комнаты одинокая дама с ярким макияжем, в безумно короткой мини-юбочке дергает рычаг игрового автомата – так называемого однорукого бандита.

Бандитов Миша определял на раз. Опять же вследствие богатого жизненного опыта, приобретенного в реанимации, где то и дело приходилось вытаскивать с того света соответствующего вида мужиков с огнестрельными ранениями разной степени тяжести.

«Один механический и раз, два, три... до фига живых, здоровых, в меру пьяных бандитов. Похоже, действительно простому доктору, не торгующему наркотой, здесь нечего делать, – подумал Миша, оглядываясь. – Чужие сюда не ходят. Типичный бандитский притон. На хрена, интересно, сюда пожаловал Дима Антонов? Даже если я обознался и за рулем „БМВ“ сидел не Дима, а человек, на него похожий, все равно тот гражданин абсолютно иного архетипа. Трудно его представить в здешнем гадюшнике. Хотя внешность обманчива... Где же он, интересно? Куда спрятался? Не под стол же он залез, в самом деле?»

Осмотр подвала-притона и выяснение социальной принадлежности его завсегдатаев заняли у Миши пять секунд. Определившись на местности и не обнаружив того, кого искал, Чумаков поспешил ответить на удивленный взгляд бармена.

Суровый дядька в черной футболке с золотым крестом навыпуск буравил Мишу взглядом с того мгновения, как он возник на пороге питейного зала. – Здрасьте. – Миша кивнул бармену, сделал шаг и оказался возле стойки. – Я дико извиняюсь, я ищу высокого черноволосого мужчину, чья «бээмвуха» припарковалась у входа в ваше замечательное заведение. Не подскажете, где он тут у вас прячется?

– А ты кто?! – спросил бармен громко. Так громко, что те из посетителей «Трех семерок», которые до сих пор не заметили появления чуждого элемента в «баре»-подвале, тут же повернули коротко стриженные головы и уставились на Мишу, будто он не обычный гражданин в костюме при галстуке, а пришелец из космоса в сверкающем скафандре.

Ответить бармену Миша не успел.

– Он доктором обозвался, – раздался из-за спины Чумакова голос юного наркомана. – Сказал, по типу, притащился к корешу.

– Братва, кто этого чувака знает? – обратился бармен к публике, указав на Мишу скрюченным средним пальцем правой руки, украшенным массивным перстнем-печаткой желтого металла.

Братва ответила молчанием. Гомон, еще минуту назад заглушавший попсовую музыку, стих. И только девушка возле игрового автомата продолжала тихонько материться, дергая механического бандита за единственную никелированную конечность. Все, кроме девицы, увлеченной игрой, смотрели сейчас на Мишу. Кто с подозрением, кто с откровенным недоверием, кто пьяно ухмыляясь.

– Я еще раз дико извиняюсь. – Миша невольно отступил на шаг, поближе к выходу из питейного зала. – Наверху у входа припаркована черная «бээмвуха»...

– Череп, глянь-ка, есть там «БМВ» на улице? – перебил Мишу бармен, на мгновение скосив глаза в сторону затихших братков.

– Ща! – откликнулся плечистый молодой человек с лошадиным лицом, смакующий пиво за одним из столиков.

Череп поднялся со стула, использовал его как ступеньку и без всяких церемоний взобрался ногами на шаткий стол, едва не опрокинув пустую пивную и ополовиненную водочную бутылки.

Вытянув шею и заглянув в прямоугольник окна под потолком, Череп отрапортовал:

– Нема «бумера». Моя тачка на месте, «жигуль» чужой появился, боле никаво.

– Как это «нема»? – опешил Миша. – Там она, у входа!

– Пургу гонишь, пацан! – Череп спрыгнул со стола. – Туфту толкаешь. Нема «бумера».

– Сечешь, доктор? – оскалился нехорошей, слегка хмельной улыбкой бармен. – Колись, почто сказки сочиняешь?

– Я, кажется, понял! – Миша хлопнул себя ладошкой по лбу. – Меня обманули! Обставили, как распоследнего лоха! «Жигуль» наверху мой. Я за этой «бээмвухой» от Калужской ехал, почти догнал и обмишурился на финише! Водила в «БМВ» тормознул возле входа в ваш бар, спрятался, наверное, в соседнем парадном, я его как дурак сюда кинулся искать, а он прыг за руль и с концами!..

– Как звали того водилу, доктор, что от тебя драпал? И с чего вдруг он тебя так испугался, можешь сказать?

– Антонов. Дмитрий Юльевич Антонов его зовут. А убегал он от меня потому, что... потому... – Миша замялся. Он и сам толком не знал, почему шикарная «бээмвуха» так боялась встречи со скромной «шестеркой». – Потому, что, наверное, он меня с кем-то спутал...

– Спутал, говоришь... Хе! – усмехнулся бармен. – Ладно. Пусть так. Братишки, знает кто Диму по фамилии Антонов?

Кто-то мотнул головой: нет, мол, не знаю, кто-то высказался на предмет «пурги» и «туфты».

– А может, это был и не Антонов, – поспешил уточнить Миша. – Я мужика в «бээмвухе» мельком видел, очень похож на моего знакомого Диму, он такой высокий, черноволосый, одет в...

– Хватит! – рявкнул бармен. – За кого ты нас держишь, чувачок?! «БМВ», которого нет, Дима-не-Дима, которого никто, даже ты не знаешь. Ты кому гонишь? Колись, че пришел, а? Кто ты есть, в натуре? По-быстрому колись, не то братва совсем обидится, въехал?!

Самое смешное – Мишу совсем не задели крики бармена и хмурые, у кого презрительные, у кого злые, взгляды братвы. Все правильно, все так, как задумал Дима-не-Дима, водитель «БМВ». Подставил Мишу классно! Сейчас Миша окончательно уверовал в то, что произошла какая-то фатальная, одновременно трагическая и анекдотичная путаница. Сначала Миша перепутал мужика в «БМВ» с Димой. Ведь правда – нет смысла Антонову избегать встречи с Мишей! Ну никакого резона у Димы нет удирать очертя голову. Значит, Миша обознался. И Димин двойник, мужик в «бээмвухе», тоже обознался, факт! Засек преследование, перепутал «жигуль» Чумакова с машиной кого-то крутого и страшного. И пустился в бега. Местные бандиты обязательно должны знать водителя «БМВ», ведь не зря, ох, не зря он тормознул возле бара «Три семерки». Он-то знал, сволочь, где, в каком месте отрубить «хвост». Будь ты хоть суперкрутым, качать права в окружении толпы пьяных бандитов не получится. Но как все эти домыслы, подозрения, прозрения и версии донести до затуманенных алкоголем мозгов стада быков, которым не терпится попинать копытами непрошеного подозрительного гостя. Никак! Переговоры, уговоры, объяснения невозможны. Надо сваливать, пока не поздно.

– Ну, че примолк? В молчанку играть пришел, в героя-партизана? Ох, и не нравишься ты мне, доктор, ох, не нравишься... – выразил бармен свое и, похоже, общее мнение.

– Я и сам себе уже разонравился, – попытался пошутить Миша и как бы невзначай сунул левую руку в карман пиджака. – Извините за компанию, ребята. Чувствую, мне здесь не рады, ухожу.

– Как это ты уходишь?! А ну...

Окончание фразы, произнесенной барменом, никто не услышал. Да и вряд ли он сумел договорить то, что хотел. Хотя и продолжал по инерции чавкать, когда звуковая волна силой в 150 децибелов ударила по ушам всем собравшимся в баре.

Мини-сирену производства штатской фирмы «Экскалибэр» Миша приобрел аж за пятьдесят долларов по выписке из больницы, куда попал после памятной зимней стычки с замаскированными под бомжей костоломами. Устройство, как сообщалось в инструкции, предназначалось тем, кто «увлекается утренними и вечерними пробежками», так, во всяком случае, перевел с английского назначение мини-сирены Мишин знакомый доктор-полиглот из соседнего хирургического отделения. Он, хирург-толмач, и продал Чумакову «средство звуковой самообороны». Предполагалось, что мини-сирена оказывает направленное воздействие. Направил ее на хулигана нужным концом, нажал кнопку, и агрессор получил по ушам децибелами. 150 децибеллов – это о-го-го! В описании хитрого американского устройства сообщалось, что, дескать, самолет «Кондор» создает при посадке шумовой фон всего-то жалких 118 децибелов, и предлагалось сравнить шум от громадного самолета с визгом карманной пищалки. Миша сравнил и выяснил, что обещанное в описании «направленное воздействие» – полное или частичное – вранье. Во время тогдашнего пробного включения, может, и менее 150 децибелов атаковало барабанные перепонки Чумакова, предусмотрительно вытянувшего подальше руку с сиреной и «прицелившегося» в голубя на ветке дерева за открытым окном сортира родного реанимационного отделения, однако хватило и Мише, и птичке. Голубя снесло, словно то была не звуковая волна, а порыв ураганного ветра, а Миша минут десять ничего, кроме писка в ушах, не слышал. Что, впрочем, казалось не так уж и плохо. Какими словами крыл его зав отделением, прибежавший в сортир на вой сирены, Чумаков не понял. А то бы еще ответил и начальнику сгоряча и вылетел с работы.

Мини-сирену Миша немного доделал – добавил к обтекаемой конструкции некрасивый, самопальный, зато надежный фиксатор кнопки «PLAY». В чумаковской модификации сирена превратилась в своеобразную шумовую гранату. Благо корпус тверд, рассчитан на нечаянное падение американского физкультурника. Теперь сирену можно включить и метать, например, в угонщиков автомобилей или в толпу пьяных бандитов. Жалко заплаченных пятидесяти баксов, конечно, но что делать, здоровье дороже.

Миша вытащил из кармана усовершенствованное устройство фирмы «Экскалибэр» с проворством ковбоя, выхватывающего «кольт» из кобуры. Вдавил кнопку «PLAY», непроизвольно присел, когда жахнуло по ушам, хотя и был готов оглохнуть, дрогнувшим пальцем зафиксировал пусковой механизм в рабочем положении и швырнул импровизированную гранату под ближний к себе столик.

Если у готового к звуковой агрессии Чумакова подогнулись самопроизвольно коленки, то что говорить о завсегдатаях «Трех семерок», расслабленных выпивкой и никак не ожидавших удара по слуховым нервам силою в полтораста децибелов. Активизированное сигнально-шоковое заокеанское изделие произвело в буквальном смысле эффект разорвавшейся бомбы.

Бармен исчез под стойкой. Череп дернулся, потерял равновесие, рухнул на заставленный бутылками столик, опрокидывая и его, и себя. Девушка, терзавшая игровой автомат, отпрыгнула от «однорукого бандита» и сшибла инстинктивно вскочившего с насиженного места толстенного, похожего на штангиста-тяжеловеса амбала. Самые звукоустойчивые (или самые пьяные) бандиты втянули головы в плечи, зажали уши ладонями и оскалились, будто хлебнули уксуса ненароком, но большинство, подобно Черепу, девушке и бармену, шарахнулись кто куда. Кто вниз, кто вверх, кто в сторону. Конечно, шок первых мгновений звуковой атаки пройдет очень быстро, однако секунд десять форы у Миши было.

Едва рука рассталась с заморской сиреной, Миша резко развернулся на каблуках, с проворством заправского регбиста налетел корпусом на застывшего за спиной наркомана в тельняшке, опрокинул его на пол и выскочил в коридорчик, ведущий к двери на улицу.

Три стремительных прыжка, и Миша возле заветной двери. Чуть дрогнувшие пальцы крутанули колесико «французского» замка, рывок дверной ручки на себя, длинный прыжок вперед и вверх, навстречу солнцу, короткий спринт через газон к дожидающейся хозяина «шестерке», судорожные поиски ключей, счастливое попадание ключа в скважину с первой попытки, нырок в кабину, глубокий вдох, старт!

Совсем недавно Миша проклинал лихача в «БМВ» за неоправданный риск во время слалома по узким дворовым дорожкам, теперь же сам превратился в психа-автогонщика, ежесекундно рискующего расшибить машину о кирпичный угол помойки или врезаться в один из многочисленных автомобилей, припаркованных по обочинам. Или наехать на кого-нибудь. Миша насиловал клаксон, пугая детей и старушек, но сам сигнала не слышал – сказывалось воздействие на слух 150 децибел. Способность различать звуки Чумаков обрел через десять минут, когда выехал дворами на Профсоюзную улицу и наконец успокоился.

«Возле „Трех семерок“ стояла только машина Черепа, как он сам сказал, – рассуждал Миша. – А народу в кабаке полно. Вывод – там собираются бандиты местного розлива. Тусовка по территориальному признаку... Представляю, как самые лихие бандюки кинулись за мной вдогонку под завывание сирены. Выбежали на улицу и сообразили, что колеса одни на всех, а хозяин колес пьян, валяется под столом. И сирена до сих пор надрывается, поди еще найди пищалку под столом, я ее удачно зашвырнул к самой стеночке. Я их сделал, гадов! Ушел! Не догонят. Сейчас не догонят, а потом... Вероятность того, что меня, такого шустрого и наглого, станут после разыскивать, минимальна. Ругать будут, клятвы давать: мол, „уроем, в натуре“, тем дело и кончится. Ну а вдруг, „в натуре“, зациклятся и устроят общемосковский розыск – фиг меня найдут. Выгляжу я стандартно, уверен, что номера „Жигулей“ никто не засек. Вот только... Какой же я кретин! Я ж наркоману по полной программе представился! Сказал, как зовут, фамилию назвал, место работы. Идиот! Понтярщик хренов... Хотя чего я дергаюсь? Он наркот, и при желании ни фига бы не запомнил. Регулярные приемы наркоты не способствуют развитию памяти. Да и нормальный человек, скажи ему скороговоркой, походя, кто ты и где работаешь, вряд ли сумеет все запомнить и повторить. А если наркоман, вопреки логике, что и запомнил, так скорее всего в его затуманенных мозгах осталась аббревиатура ЦКБ. Ха! Пусть ищут ветеринара Чумакова в Центральной клинической больнице, флаг в руки!.. Так что бояться нечего. Надо остерегаться заезжать в этот район какое-то время – и все, остальное о'кей...»

Миновав светофор на Черемушках, косвенно повинный в произошедших злоключениях, Чумаков окончательно успокоился. И вспомнил о насущном. Пейджер, как Миша швырнул его на сиденье рядом с водительским, так там и валялся. Миша перестроился в крайний правый ряд, как только заметил будку таксофона, остановил машину, взял в руки пейджер и посмотрел, что успел телеграфировать Борис Николаевич Тузанович, пока мастер резать щенячьи ушки терзал децибелами уши бандитские и занимался прочими делами личного характера.

Борис Николаевич сбросил на пейджер всего одну фразу. Короткую, емкую, судьбоносную: «Ты уволен».

Прежде чем выйти из машины и связаться с Тузановичем посредством уличного таксофона, Миша закурил и всласть выматерил Бориса Николаевича. Вслух. Материться в уме – бесполезное дело, эффект не тот.

Спустив пары, Чумаков достал из «бардачка» телефонную карточку и пошел звонить в ЦКБ. Повезло. Дозвонился с первой попытки.

– Алло! Борис Николаевич. Чумаков на проводе. Я дико извиняюсь, тут со мной одна неприятность приключилась, одно непредвиденное обстоятельство...

– Ты чего орешь?

– А? Громче говорите, плохо слышу.

– Не ори, говорю. Орешь, как глухой, уши вянут... Повезло тебе, Чумаков!

– Не понял?!

– Повезло тебе, говорю! Пейджер читал?

– Нет, сообщения за последний час еще не пролистывал, потому как у меня...

– Не ври! Прочитал, что тебя уволили, и звонишь, собираешься оправдываться. Я ж тебя знаю как облупленного, Миша! Расслабься. Не нужно оправдываться. Увольнение временно отменяется. Повезло тебе, Чумаков. Позвонил бы ты пять минут назад, я бы тебе сказал! Я бы тебе сказал все, что про тебя думаю! И уволил бы к чертям собачьим! Но ты везунчик, Мишаня. Я только сейчас принял неотложный вызов от клиента, повесил трубку, думаю, кого послать, все на вызовах, все заняты, и, как специально, ты звонишь. Езжай на Юго-Запад, на улицу Двадцати шести бакинских комиссаров. Ты ж, надеюсь, там рядом, да?

– Да вообще-то, но...

– Никаких «но»! У клиента собака помирает. Старый волкодав на что-то наскочил, дрянь какая-то у него в плече застряла. Инструмент, анестезия, все для серьезной операции взял с собой, не забыл?

– Как всегда. Комплект в машине. А как же заказ с Калужской, я в принципе недалеко...

– Там уже другой работает. Дуй на Юго-Запад. И смотри мне, если через двадцать минут клиент позвонит и скажет, что ты еще не приехал, уволю раз и навсегда! Дошло?

– Дошло. Говорите точный адрес.

– Езжай давай! Адрес на пейджер сброшу, бегом!

Миша повесил трубку и поспешил к машине. Быстрее всего до Юго-Запада проскочить через Беляево, но по известным причинам Чумаков поехал до поворота у метро «Профсоюзная», а там через Университет.

Особой радости от перспективы ковыряться скальпелем в собачьем плече Миша не испытывал. Да, при удачном раскладе можно рассчитывать на хорошие чаевые от хозяина. Если, конечно, хозяин раненого волкодава вменяем. Но какой нормальный человек позвонит по объявлению в «ЦКБ, Борису Николаевичу», если с его собакой действительно плохо? Как уже говорилось выше, на двусмысленную рекламу Тузановича откликались, как правило, юмористы, обремененные породистыми щенками, редко звонили люди, начисто лишенные юмора, и нет-нет да и поступали вдруг вызовы от наивных старушек или сумасшедших, искренне убежденных, что в России есть всего одна ЦКБ и один-единственный Борис Николаевич, причем отнюдь не Тузанович. Миша сам однажды приехал к древней старушке, горюющей над больным мопсом, и, напичкав собаку импортными антибиотиками на сумму, превышающую годовую пенсию бабушки, взял с нее три рубля (а что делать?), а на прощание сдуру объяснил: дескать, ЦКБ, где он подрабатывает ветеринаром, не имеет ничего общего с облюбованным журналистами и правителями лечебным учреждением. И старуха неожиданно учинила скандал с истерикой. Кинулась почему-то звонить на телевидение, то ли во «Времечко», то ли в «Сегоднячко». Зачем? Почему? Миша разбираться не стал. Бежал от ветхой старушки примерно с той же скоростью, что и полчаса назад от толпы бандитов. Не дай бог еще раз нарваться на выжившую из ума бабулю. И ведь не расспросишь Тузановича, кто звонил (мужчина? женщина? какого примерно возраста?), и от вызова не откажешься, сославшись на малый опыт в серьезной собачьей хирургии... Тьфу! Черт! Неохота ехать – жуть! Но ничего не поделаешь. Приходится давить на газ, проклиная мизерные зарплаты врачей-реаниматологов в Медицинской академии.

«Если бы я дождался зеленого сигнала светофора на Черемушках, не попал бы в пробку рядом с „БМВ“ на Калужской, и подрезал бы я сейчас спокойно ухо щенку, и к раненому волкодаву поехал бы другой ветеринар, а я бы спокойно дорезал ушки щенку и порулил домой спать... Эх, если бы да кабы!..» – с горечью думал Чумаков, еще не зная, что вспоминает переломный момент в своей судьбе, тот момент, когда красный свет семафора предупреждал, будто знамение свыше: остановись, затормози, пока не поздно...

До улицы имени комиссаров из города Баку Миша добрался без приключений. Искомый адрес отыскал быстро. Поставил на прикол «шестерку», захватил с собой саквояж с инструментами, сумку с лекарствами и целлофановый пакет с белым докторским халатом. Тузанович требовал, чтобы его подчиненные-ветеринары, придя к заказчику, обязательно обряжались в белоснежные халаты, а за химчистку доплачивать отказывался, жмот!

Лифт кряхтя поднял Мишу на четвертый этаж. Дверь под нужным номером 73 Мишу слегка озадачила. Уж больно ветхая дверца. Рядом железные сейфовые двери с блестящими ручками и хитрыми замочными скважинами, а этот древесностружечный прямоугольник, поди ж ты, помнит еще строителей, своеобразно воспетых Эльдаром Рязановым в бессмертной комедии о нестандартном романе новоселов стандартных жилых комплексов.

Приосанившись, Миша надавил пластмассовую кнопку дверного звонка. За дверью отчетливо послышались неспешные тяжелые шаги. Басовитый, чуть с хрипотцой, мужской голос вежливо спросил:

– Кто там?

– Ветеринар, – громко произнес Миша.

Дверь скрипнула, открываясь.

– Прошу. – Немолодой мужчина, по предположению Чумакова, хозяин раненого волкодава, посторонился, давая Мише пройти.

«Не зря говорят, что собаки похожи на своих хозяев, – подумал Миша, боком проходя в переднюю. – Матерый мужик. Кличка Волкодав ему бы подошла идеально. Выше меня на пару сантиметров, а кажется великаном. И плечи у него не то чтобы косая сажень, но сразу чувствуется – мускулы о-го-го, даже завидно. И не в качалке потел мужик, не в тренажерном зале, от природы такой, порода. Ему бы еще цвет лица нормальный – ну прямо Арнольд Шварценеггер получился бы в русском варианте. Что-то он бледный какой-то. Может, от переживаний за раненую собаку? Кто ж мне рассказывал, что богатырского вида мужики не в меру сентиментальны? Не помню кто, ну и фиг с ним. Хозяин волкодава – побледневший от волнения, не просекающий юмора сундук-Шварценеггер – куда лучше сумасшедшей старушки».

– Где собачка? – спросил Миша, уже отчетливо представляя растянувшегося на полу мощного пса, мужественно, без всякого лая и нытья дожидающегося помощи.

– Сюда, пожалуйста, – жестом предложил пройти в глубь квартиры мужчина. – Прямо, пожалуйста. В комнату проходите. Обувь снимать не нужно.

– Хорошо... – Миша пошагал первым, мужчина, похожий на волкодава, сзади.

То, что мужчина одет в пляжный махровый халат, скорее всего на голое тело, Мишу не смутило и не удивило. На улице жарко, в квартире душно. Видать, дожидаясь приезда врача, ходил богатырь в джинсах, босой, в дверь позвонили – накинул халатик, сунул ноги в тапочки, дело житейское.

Миша бодро вошел в комнату, обставленную по доперестроечной моде, остановился подле круглого стола посередине, огляделся. Стенка с потускневшей полировкой, продавленный диван у окна, пара кресел с потрепанной обивкой по углам. Небогато.

– А где же собачка? – спросил Миша, ставя свой докторский саквояж на стол, попутно прикидывая в уме, платежеспособен хозяин раненого волкодава или нет и если нет, то как быть... И тут он заметил деньги.

На не прикрытой скатертью, изуродованной царапинами, пятнистой и ветхой столешнице лежали новенькие стодолларовые купюры. Гладкие, яркие, будто только что из типографии, доллары резко контрастировали с неопрятной поверхностью стола. И с мебельной рухлядью в комнате. И с блеклыми обоями. И с облупившейся краской на оконных рамах.

– Там пять тысяч долларов, – произнес мужчина за спиной скучным голосом.

– А? Что? – Миша повернулся лицом к хозяину запущенной квартиры, где словно мусор на столе была небрежно разбросана куча баксов.

– Там пять тысяч, – невозмутимо повторил мужчина. – Вы их получите сразу после операции, доктор.

– Пять штук – это много, – смутился Миша. – Даже если рана серьезная.

– Ранение пустяковое. Пуля на излете пробила плечо и застряла в мясе. Нужно извлечь пулю, продезинфицировать рану, зашить... Короче, вы сами знаете, что делать, не мне вас учить, доктор.

– Пулевое ранение?! – не поверил Миша. С огнестрельными ранениями Чумаков в своей ветеринарной (в отличие от реанимационной) практике сталкивался впервые.

– Да. Пуля-дура отрекошетила, попало в плечо, – как ни в чем не бывало, будто речь шла о пустяковом вывихе или банальной простуде, подтвердил мужчина.

– Ну хорошо... – Миша все же поставил саквояж на стол, положил рядом сумку с лекарствами, полез в целлофановый пакет за белым халатом. – Хорошо... Где собачка?

– Нету собачки.

– Как это нету?.. – Миша замер в нелепой позе. В одной руке целлофановый пакет, в другой скомканный белый халат.

– Ранило меня, – невозмутимо объяснил мужчина.

Секунда, и легкая махровая ткань упала к его ногам. Обнажился торс, он сделал плавное, но излишне быстрое движение, и по его лицу пробежала судорога боли. Левая рука мужчины выше локтя была перебинтована, меж полосок бинта выбивались клочки ваты. Поддерживая левый локоть правой ладонью, мужчина приподнял раненую руку, и Миша увидел бурые влажные пятна на бинтах.

– Сзади ударило, – пояснил раненый. – Водкой дырку побрызгал. Кое-как сумел самостоятельно перебинтоваться, но кровотечение, кажется, не остановил, да и дезинфекция разбавленным спиртом штука ненадежная.

«Сейчас или никогда!» – решился Миша, и скомканный белый халат полетел в лицо полуобнаженному мужчине с забинтованным левым плечом. Невероятно! Второй раз за сегодняшний вечер Чумаков изображал из себя спортсмена-регбиста. Нападающий из команды «обыватель» против игрока из клуба «криминал». На этот раз Миша не стал толкать противника корпусом. Изящно обошел его, ослепленного накрывшим лицо белым халатом, и прыгнул через порог в прихожую...

Прыгнуть-то Миша прыгнул, а вот приземление на половичке в прихожей не состоялось. Чумаков оттолкнулся от паркетной доски, завис в воздухе, тело дернуло назад, лишенные опоры ноги по инерции вынесло вперед, резануло под мышками, пиджак затрещал по швам. Не сразу Миша сообразил – его поймали за шиворот. И держат в приподнятом состоянии, как котенка за шкирку. С легкостью, без всякого напряга. Словно пиджак зацепился за крюк башенного крана. И кран этот поворачивается, стрела, под которой техника безопасности не рекомендует стоять, поднимает Мишу еще выше, проносит мимо круглого стола посреди комнаты, замах – Чумаков летит на диван возле окна.

Миша и сам был человеком не слабым. Учась в институте, серьезно занимался спортивной гимнастикой. Даже в соревнованиях участвовал и до сих пор легко подтягивался на турнике целых двенадцать раз «хватом сверху». И разнообразных силачей в своей жизни Чумаков повидал немало. Был знаком, например, с борцом-вольником, гнувшим гвозди буквой Г. Но вот так, играючи, одной рукой манипулировать семьюдесятью восемью килограммами живого веса знакомому мастеру спорта по вольной борьбе было слабо. А если вспомнить, что таскал за шкирку Чумакова (пусть и здоровой рукой) человек с кровоточащим огнестрельным ранением, так вообще – фантастика! Нечто из Книги рекордов Гиннесса.

– Ух!.. – Чумаков побарахтался на диванных подушках, тряхнул головой, приходя в себя, сел. – Ух!.. Ну, ты даешь, дядя... Мог ведь малость промахнуться и в окошко меня выбросить...

– Мог, – спокойным голосом ответил раненый без намека на одышку после активных манипуляций с прытким не в меру доктором.

– Ух, и силен же ты, зверюга, аж оторопь берет!..

– Я не зверь. Я не бандит и не уголовник, как вы, доктор, наверное, подумали. Я честный, законопослушный гражданин, случайно угодивший под пулю.

– Ха! Не смеши меня, дядя. Честный он и законопослушный! Видали, а? Пять штук ветеринару, вызванному по шутовскому объявлению, байка про собачку, пуля в плече, никакой милиции... Ты не поверишь, дядя, я сегодня второй раз нарываюсь черт знает на что. Второй раз за день! Невероятно, невозможно...

– Все возможно, пока ты живой.

– Пока живой, да? Угрожаешь? Откажусь тебя оперировать, и ты мне шею свернешь, так, что ли?

– Нет, я не угрожаю. Просто делюсь опытом. Долго живу, всякое видел, многое понял.

– Долгожитель, блин... – устало и совсем не весело улыбнулся Михаил. С момента падения на диван его охватила расслабляющая мышцы апатия. Неплохой врач, Миша Чумаков понимал, почему вдруг мускулы стали вялыми, а мозг ленивым. Пока он гонялся за черным «БМВ», в кровь фонтаном хлестал адреналин. Когда убегал из бандитской малины, адреналин бурлил водопадом. Всему есть предел. Последняя порция естественного биостимулятора исчерпана, как оказалось, попусту. Облом. С мужиком, похожим на волкодава, тягаться в смекалке, реакции и тем более в силе – бесполезно. Организм это почувствовал, и включились защитные системы. Телу, нервам, мозгу жизненно важно восстановиться. Можно, конечно, собраться с духом, заставить работать часть необъятных резервов человеческого естества, но зачем? Какова перспектива?

– ...Долгожитель... На сколько, дядя, ты меня старше? Лет на десять, а берешься учить.

– Сколько вам лет, доктор?

– Тридцать четыре.

– А мне пятьдесят два.

– Ого! Ну, ты даешь, дядя!.. Хорошо сохранился, как мамонт в вечной мерзлоте.

– Природа, диета, режим. Лет десять еще смогу спокойно отжаться полсотни раз, упираясь в пол одним пальцем левой руки. Если вы мне плечо левое почините, уважаемый доктор.

Мужчина разговаривал с Мишей по-прежнему совершенно спокойно, обращался подчеркнуто на «вы», не замечая Мишиного панибратского «ты». Стоял в трех шагах от дивана в непринужденной, естественной позе. Смотрел холодно и бесстрастно, без злобы или угрозы. Безусловно, он понимал и физическое, и моральное состояние Чумакова. Философски пережидал приступ легкого словесного поноса доктора Чумакова, поддерживал беседу без нажима, игнорируя боль в плече. Не будь Миша врачом, он бы подумал, что рана не приносит собеседнику никакого беспокойства.

– Плечо-то как? Болит? – спросил Миша с откровенной издевкой.

– Болит, – не обращая внимания на Мишин сарказм, ответил раненый.

– Ну а если я все же откажусь оперировать? Категорически и бесповоротно? Что тогда?

– Тогда вы уйдете отсюда без денег.

– Вот так просто встану с дивана и уйду? Серьезно?

– Абсолютно серьезно.

– Зачем же надо было ловить меня за шкирку, швырять на диван?

– Чтобы вы приняли обдуманное, взвешенное решение, а не следовали первому импульсу, о котором после, возможно, сами пожалеете.

– Ни фига не понимаю!

– Я объясню. Вы вправе сейчас же уйти и обратиться в милицию. Рассказать о моем вызове, ранении, о пяти тысячах долларов. В таком случае я покину квартиру следом за вами. Эта квартира не моя. Я ее арендовал без всяких договоров, частным образом. Владелец данной жилплощади не видел моих документов. Я назвался чужим именем, и вряд ли по описанию внешности и отпечаткам пальцев милиционеры меня разыщут. Более того, вряд ли меня вообще станут искать. Случится так, что загруженные неотложными делами менты заинтересуются вашим сообщением и, как вы поняли, меня не обнаружат, их интерес мгновенно переключится на ветеринарную фирму с аббревиатурой ЦКБ, они непременно зададутся вопросом, случайно ли раненый человек позвонил, как вы сами сказали, «по шутовскому объявлению», быть может, «ЦКБ Бориса Николаевича» специализируется не только на лечении собачек?..

– Ерунда! В ЦКБ у Бори Тузановича, моего хозяина, все чисто.

– Но нервотрепка вашему хозяину обеспечена. Впрочем, вряд ли менты вообще что-либо станут предпринимать. Заглянут в эту квартиру, скажут вам спасибо за сигнал, на том дело и закончится. Теперь, допустим, вы беретесь меня оперировать...

– Секундочку! А ну как у ЦКБ есть крутая «крыша?» И я бегу не в милицию, а звоню своей «крыше», а?

– Без разницы. Я тоже умею звонить по телефону. Допустим, мои друзья уже знают, куда конкретно я обратился в надежде получить медицинскую помощь...

– Ты только что говорил, что законопослушен, и тут же намекаешь на крутых друзей! Нелогично, дядя.

– Я сказал «допустим». Сделайте предложенное мною допущение, и вы без труда представите, с чем столкнетесь, нарушив клятву Гиппократа...

– Но я могу сделать операцию, взять баксы и рвануть к ментам... или под «крышу»...

– Безусловно. Я рискую больше вашего. Анестезия, операция, на какое-то время я превращаюсь в беспомощный кусок мяса, не способный даже позвонить по телефону. Вы же гарантированно уходите с деньгами думать дальше, к кому пойти, что делать. Идти к ментам сдавать доллары и меня. Или под «крышу» делиться баксами и информацией. Или пройтись по магазинам, подыскать подарок супруге на честно заработанные деньги.

– Я разведен.

– Ну, тогда купите чего-нибудь маме с папой.

– Мама с папой далеко, домашних животных нет, невесты на примете тоже нет, и денег, как всегда, в наличии почти нет... Ииэ-эх-х! И правда, что ли, рискнуть, а?.. Учти... простите... учтите, хирург я, мягко говоря, не очень опытный.

– Мне выбирать не приходится.

– И придется давать общий наркоз.

– Я знаю. Вы вправе не дожидаться, пока я отойду от наркоза, никаких претензий. Деньги на столе, только дверь за собой не забудьте захлопнуть, пожалуйста.

– Где можно руки помыть? И еще нужно воду вскипятить, продезинфицировать инструменты.

– Из комнаты направо – кухня. Чистые кастрюли на плите. Пиджак положите на кресло, полотенце в ванной, а я, с вашего позволения, пока на диван присяду. Голова кружится, и плечо болит, будь оно неладно...

 

Глава 2

Неожиданные визиты

Миша проснулся от короткого, деликатного звонка. Мгновенно вскочил. Сработала профессиональная привычка врача-реаниматолога. На дежурство нельзя опаздывать, на работе нельзя спать. Миша смирился с хроническим недосыпанием, как пьяница с неизбежным похмельем, и научился покидать царство Морфея без всякой жалости к себе, по первому зову из мира бодрствующих.

Короткая толстая стрелка на циферблате будильника едва достигла цифры 8. Еще целый час можно было спокойно спать, пока куцая стрелка-пика ползет к тоненькой красной стрелочке, установленной вчера на девятку.

Звонок повторился. В отличие от первого, второй звонок был более длинный, нетерпеливый. Звонили в дверь.

– Кого черт принес?.. – пробурчал Миша под нос, шмыгая голыми пятками по скрипучему полу.

И еще раз позвонили в дверь.

– Иду...

Но вместо того, чтобы шагнуть в прихожую, Миша остановился подле письменного стола, заваленного бумагами. За этим любимым и одновременно ненавистным столом Чумаков просиживал ночи напролет, работая над кандидатской диссертацией. И вчера Миша засиделся на «личном рабочем месте» за полночь. Однако вчера Михаил ничего не писал и про диссертацию не думал. Сидел в крутящемся полукресле, уперев кулак в челюсть, в позе роденовского мыслителя, размышлял, чего делать с деньгами. Сорок девять сотенных бумажек рассыпались поверх мелко исписанных листов диссертационных черновиков. Новенькие баксы. Плата за наркоз, извлечение пули пинцетом, тугую повязку на мускулистом плече, инъекцию антибиотиков. Царская плата за посредственно проведенное хирургическое вмешательство. Пришлось на ходу вспоминать институтский курс военно-полевой хирургии, хорошо, хоть с анестезией не возникло проблем. Миша оставил больного лишь после того, как тот сонно пробормотал: «Спасибо, доктор». Ушел с почти спокойной совестью. А на улице уже смеркалось, и его ждала пустая квартира с полупустым холодильником в шестиметровой кухне. Не утерпел Миша, тормознул возле работающего круглые сутки магазина «Седьмой континент», разменял сотню «зеленых», накупил дорогущей жратвы, взял любимого пива «Петергоф», блок «Парламента». Дома, в кухонной тесноте, жадно поужинал под аккомпанемент «Радио ностальжи», вкусно покурил под пиво и, свалив грязную посуду в раковину, перебрался в комнату, за письменный стол, уселся размышлять. Большие, по Мишиным меркам, деньги достались сравнительно легко, а халявный сыр, как известно, бывает только в мышеловке. В то же время богатырь с огнестрельным ранением Чумакову понравился. Фиг его знает, почему, но мускулистый дядька внушал доверие, наперекор бесстрастной логике, которая подсказывала, что просто так, абы в кого, пуля не попадает. А если и попадет ненароком, то «нормальный» раненый не станет, уповая на удачу, вызывать ветеринара. И дарить ему пять штук. По уму, деньги себе оставлять ни в коем случае нельзя. Нельзя питаться халявным сыром, ожидая, пока мышеловка захлопнется. Но что делать? В натуре, идти стучать ментам? Так ведь и правда деньги отберут, жалко, блин! Столько дырок в хозяйстве, столько планов... После долгих и мучительных раздумий Миша решил завтра... нет, уже сегодня – засиделся до полтретьего ночи – поехать к Боре Тузановичу и все ему рассказать. Борис Николаевич – тертый калач, авось чего присоветует, пусть даже и возьмет за консультацию соответствующую моменту плату. Никто за язык не тянет, можно приврать Боре: получил, мол, две штуки баксов за операцию по извлечению пули, как он проверит? Раненый атлет, поди, уже слинял с чужой жилплощади. Ищи его свищи. Есть ли у Бори «крыша»? Миша не знал. Никогда не интересовался, незачем было. Хрен с ним, пускай придется отстегнуть и «крыше», и Боре чего-то с двух штук, пусть даже много, как пугал вчера раненый. Наплевать. Все равно, просто так утаивать неожиданно высокую выручку нельзя. Решено – шесть часов сна, и бегом к Боре. А там будь что будет. Найдя компромисс с самим собой, Миша улегся спать. В три. Разбудил его звонок в дверь. В восемь.

Остановившись возле письменного стола, Миша спешно сгреб доллары в кучу, запихнул их в выдвижной ящик, поискал глазами ключ от ящика, не нашел. На столе вопиющий беспорядок. Надо будет как-нибудь прибраться, выбросить черновики, использованные фломастеры, пустые сигаретные пачки...

В четвертый раз позвонили в дверь. Дли-и-инный звонок.

– И-иду-у! – крикнул Миша. Зевнул и как был, в одних хлопчатобумажных плавках, побежал к дверному глазку.

За дверью, на лестничной площадке, стоял милиционер. Капитан в форменном кителе, с пропитым лицом. Рыхлый нос, седые усы щеточкой, плохо выбритые одутловатые щеки, потная лысина.

– Вы к кому? – озадаченно спросил Миша, возясь с дверными запорами.

– «Жигули» шестой модели желтые, дворник сказал, ваши, у помойки припаркованы...

– Мои... – Чумаков распахнул дверь. – А что случилось?

Вместо ответа капитан ловко, без замаха ударил Мишу кулаком в живот.

Шум на лестнице. Громкий топот нескольких пар ног на площадке выше этажом.

Второй удар ладонью по носу не дал Мише согнуться, отшвырнул от порога, опрокинул на спину.

Вниз по лестнице сбежали двое – плечистый амбал с лошадиной мордой и парнишка-недомерок в тельняшке. Капитан переступил через порог, добавил Чумакову носком пыльного ботинка сбоку по почке, следом за милиционером в прихожую влетели амбал с недомерком, и дверь захлопнулась.

Милицейский капитан с физиономией забулдыги оказался настоящим мастером рукоприкладства. Все три удара, полученные Чумаковым, достигли каждый своей цели. Из разбитого носа текла кровь. Из глаз слезы – естественная реакция слезной железы на удар по кончику носа. Острая боль в области желудка не позволяла как следует вздохнуть. Недаром боксеры-джентльмены конца девятнадцатого века считали удар по желудку особо жестоким. В правую почку, казалось, вогнали сразу пригоршню острых иголок. Кто никогда не получал по почкам, не поймет, каково это – носком острого ботинка по изнеженному органу.

Миша скрючился на полу, инстинктивно прикрывая пах и голову, мечтая оказать активное сопротивление, но одновременно боясь пошевелиться и лишиться сознания из-за болевого шока. Сквозь звон в ушах Чумаков услышал, как амбал скомандовал недомерку:

– Креветка, обнюхай хазу. Вся отрава, какую найдешь, твоя.

– Заметано, Череп. Спасибочки!

– Гляди у меня: отыщешь и заныкаешь бабки, хоть рубль, – убью!

– Без базаров, Череп!

«Череп! – вспомнил Миша. – Это ж тот самый бандюга, что был вчера в кабаке „Три семерки“!.. А недомерок по кличке Креветка – это же парнишка-наркоман, отворивший мне желтую дверь в заведение...»

Креветка перешагнул через скрюченное голое тело Чумакова, по-хозяйски зашел в комнату, и там сразу же что-то упало, что-то разбилось, что-то хрустнуло. Креветка обыскивал квартиру, особенно не церемонясь.

– Макарыч, хватай доктора и айда, присядем, где помягче, покуда Креветка не разбомбил хазу.

– Сделаем доктора в лучшем виде, Череп. Не пикнет, не рыпнется.

Милиционер Макарыч присел на корточки рядышком с Мишей, ухватил его пятерней за волосы на макушке. Чумаков стиснул зубы, сжал кулаки и той рукой, что прикрывала лицо, долбанул, как сумел, метясь кулаком в красный капитанский нос.

Макарыч отмахнулся от кулака, словно от надоедливой мухи. Играючи перехватил Мишино запястье, надавил болевую точку на тыльной стороне кисти, и Чумаков, вскрикнув, разжал кулак. Захват сместился с запястья к ослабевшим скрюченным пальцам Чумакова, умелая ладонь собрала их в горсть, стиснула, повернула... Чумаков застонал, ему показалось, что пальцы правой руки воткнули в розетку и по суставам, по сухожилиям, по костям и косточкам пропустили ток напряжением вольт четыреста.

– Не рыпайся, доктор, – ласково попросил Макарыч. – У меня похмелье, а с похмелюги я злой. Обидеть могу ненароком. Встаем медленно, доктор, тихонечко...

Капитан потянул Мишу за волосы, слегка усилив при этом давление на пойманные пальцы. О боли в животе, об иголках в почке, о разбитом носе Миша позабыл. Не до того, лишь бы не сломались фаланги онемевших пальцев, только бы выдержало, не хрустнуло запястье. Естественно, ни о каком сопротивлении не могло быть и речи.

Конвоируемый специалистом Макарычем, Михаил вошел в комнату. На цыпочках, боясь споткнуться и сломать схваченную руку. Макарыч не спеша довел Мишу до диванчика-полуторки, где так недавно спал Чумаков.

Пока шли через комнату к диванчику, Чумаков видел распахнутые створки шкафа, свою одежду на полу, наступал на листочки с черновиком диссертации, на сброшенные с полок книги. Видел Креветку, роющегося в тумбочке, на которой стоял телевизор. И то, как Череп выдвинул тот самый ящик стола, куда Миша впопыхах засунул четыре тысячи девятьсот долларов, он тоже заметил. Однако физическая боль не позволяла мозгу сосредоточиться на подсчете убытков. Лишь бы рука не сломалась, только бы пальцы сохранить, остальное казалось несущественным.

– Седай, доктор, – велел Макарыч. – Садись медленно голой задницей на белые простыни. Я рядышком присяду, за ручку тебя подержу, чтоб сидел смирно... Во-от так, молодцом...

Сели. Миша попой на подушку, Макарыч на скомканное одеяло. Капитан отпустил Мишины волосы, немного ослабил фиксирующий кисть захват.

– Череп, глянь-ка. – Креветка обнаружил в глубинах тумбочки Мишину докторскую сумку с лекарствами. – Полный баул колес, бля! На штуку баксов, по крайняку, реально! А меня разводил – он, типа, колеса не толкает, бля! Ссученный, бля, доктор! Падла, бля! Я ему по-людски – помоги, бля, раскумариться, сдай колесико, а он, бля, член, а не колесико, сука, бля...

– Засохни, Креветка. – Череп артистичным жестом извлек из ящика письменного стола пачку долларов. Смял баксы в кулаке с показной небрежностью. Улыбнулся во весь рот, обнажив два ряда неровных желтых лошадиных зубов. – До хера бабок, док. Откуда?

– Отвечай! – Макарыч сильнее стиснул Мишины пальцы.

– Зарабо-о-тал... – выдохнул Чумаков.

– А налоги заплатил? – Череп улыбнулся еще шире, продемонстрировав красные влажные десны. – Че зенки пялишь? Больно? Будет еще больнее, обещаю. Ты нас шибко обидел, доктор. Тя никто в наш кабак не звал. Сам пришел или тя кто прислал – надо разобраться. Только один хрен, ушел ты погано. Нагадил и утек. Теперь держи ответ по понятиям, сявка. На чем ты, урод, бабки делаешь, меня не колышет. Под кем ходишь, док, интересуюсь. Кому с табуша отстегиваешь? Кто тя пасет? Кто доит?

– Если считаешь, что я тебе чего-то должен, – бери деньги и сваливай, – поспешил ответить Миша, не дожидаясь стимулирующего пожатия пальцев. – Стучать никому не стану. Сам вляпался по дури и...

– Заткнись! По делу базарь. Под чьей «крышей» живешь, док? По понятиям забьем стрелку с твоей «крышей», устроим разбор, сделаем предъяву. Козлом буду, если ты сам, не спросясь папы, к нам зарулил – тя сдадут со всеми потрохами. А не сдадут, так мы твою «крышу» с говном смешаем. Хоть ты под ментами ходишь, хоть под синяками, хоть под кем – понятия для всех едины. Просекаешь, фофан? Колись для почину, на кого пашешь, после побазарим, на кой, в натуре, беспредельничал. По новой начнешь гнать за черный «бумер», Макарыч те глаза выдавит. Врубился в расклад, борзый? А? Не слышу?

– Врубился...

Миша прикрыл глаза, которые ему обещали выдавить. Как вчера сказал богатырь с раненым плечом? «Все возможно, пока ты живой», – вот что он сказал. Ошибся подстреленный богатырь. В милицию, даже если бандиты сейчас же исчезнут, явиться и попросить помощи невозможно. Если у официально практикующего доктора на дому хранятся лекарства – это никого не удивит. Если же эти лекарства забирают бандиты (а Креветка скорее сдохнет, чем расстанется с баулом, полным таблеток), и еще они забирают без малого пять тысяч долларов, и еще вчера врач-ветеринар надебоширил в бандитском притоне, и еще... Множество больших и малых «еще», которые делают чистейшую правду слишком похожей на отчаянный вымысел. К тому же – вот она, милиция, рядом. Жалуйся сколько влезет капитану по отчеству Макарыч, авось пожалеет и выдавит всего один глаз вместо двух...

– А если ты один на льдине, доктор, если в одиночку, втихаря шакалишь, без «крыши», без зонтика – так уж и быть, как представитель закона, возьму тебя под свою защиту, – пообещал Макарыч елейным голосом, чуть сильнее сдавливая Мишины онемевшие пальцы. – Пять литров спиртяги плюс тонна гринов на закусь ежемесячно, и живи спокойно, работай, но сначала...

Закончить фразу Макарыч не успел. Его перебил звонок в дверь. Средней продолжительности «дзы-ы-нь» стерло улыбку с лошадиного лица Черепа, заставило Креветку вздрогнуть, а Макарыча застыть с разинутым ртом.

– Ты кого-то ждал, урод? – громким шепотом спросил Череп, буравя Мишу злобным взглядом.

– Никого я не жду! – огрызнулся Чумаков. – Не фига было погром устраивать! Соседи у меня очень нервные, не любят, когда шумно. Наверное, опять мужик снизу притащился... Вы бы переждали, пока ему звонить надоест, взяли баксы и свалили, а то он может участкового вызвать. Бывали уже прецеденты. Ни мне, ни вам на фиг не нужно, чтобы...

– Дзынь-дзы-ынь, дзы-ы-ы-нь! – На сей раз трель звонка не позволила договорить Чумакову.

– Участкового?! – Макарыч отпустил многострадальные Мишины пальцы и хлестко, сноровисто, будто дал пощечину, врезал Чумакову ребром ладони по горлу. – Срал я на участкового! Я сам милиция. Забыл, с кем дело имеешь, хрен моржовый?

Макарыч рубанул по Мишиной шее вскользь, расслабленной кистью. Напряги капитан кисть или стукни посильнее – последствия для Чумакова могли бы быть плачевными. Однако и хлесткого, небрежного капитанского касания Мише хватило с избытком. Дыхание перехватило, в глазах потемнело. Обеими руками Чумаков схватился за горло, съежился, уткнулся лбом в голые коленки.

– Не ссы, Череп! Разберемся с соседом... – Макарыч поднялся, оставив Мишу одного корчиться на забрызганном кровью из разбитого носа постельном белье, и двинулся к выходу из комнаты.

– Ты особо там не борзей, Макарыч. Лишний кипеж не в жилу, и хер его знает, сосед там, в натуре, или кто.

– Не учи ученого. Разберусь.

Макарыч прикрыл за собою комнатную дверь, очевидно, чтобы из прихожей не было видно последствий обыска, за какие-то несколько минут доведшего Мишино холостяцкое жилище до полного безобразия. Череп и Креветка замерли. Вытянули шеи, навострили уши. Чумаков же боялся даже случайно пошевелить травмированной шеей, но и он услышал, как замешкался Макарыч в прихожей, наверное, рассматривая в глазок визитера на лестнице, услышал очередную трель электрического звонка, затем знакомое пощелкивание замка, скрип давно просивших смазки петель и начальственный бас Макарыча: «Вам чего, гражданин?!» И сразу, без всяких пауз, чмокающий звук угодившего по животу кулака, смачный хлопок открытой ладонью, шелест одежды, тихое «ох», едва уловимое «ах», грохот упавшего тела и опять скрип петель, уханье закрывающейся двери, торопливое щелканье запоров, тяжелые приближающиеся шаги.

– Мудак! – с чувством высказался Череп. – Просил ведь засранца, как человека, не борзеть!

«Мудаком» и «засранцем» Череп обзывал, конечно же, Макарыча, ибо пребывал в полной уверенности, что потасовку в прихожей учинил ретивый костолом-капитан. Что Макарыч с ходу «разобрался» с соседом – любителем тишины, устроил абсолютно излишний «кипеж». Надо было похмелить мента, прежде чем идти на дело. Злой Макарыч с похмела и дурной – просто жуть!

Каково же было удивление Черепа, когда распахнулась комнатная дверь и из коридорчика прихожей на скрипучий паркет, усеянный листочками – черновиками Мишиной диссертации, уверенно шагнул отнюдь не Макарыч, а высокий крупногабаритный мужчина в синей джинсовой униформе, сапогах-казаках, бейсболке с загогулиной «найк», надвинутой глубоко на лоб, впритык к темным очкам-»хамелеонам».

Войдя, незнакомый мужчина замер манекеном. Ноги на ширине плеч. Руки свободно опущены. Массивная нижняя челюсть неподвижна. Человек-статуя. Каменный гость в джинсовой паре «Вранглер». Если что и шевелилось в этой плотно сбитой массе тугих мускулов, обтянутых джинсовой тканью, так это, наверное, глазные яблоки. Спрятанные под непрозрачным стеклом глаза наверняка шарили сейчас по комнате, «считывали картинку», оценивали ситуацию.

– А где Макарыч? – вытаращился на пришельца Череп. – Слышь, сосед? Макарыч наш куда делся, в натуре, а?

Игнорируя риторический вопрос обалдевшего Черепа, пришелец обратился к Чумакову:

– Михаил Викторович, вас обижают?

Знакомый голос. Вчера тем же ровным грудным голосом с металлическими нотками поблагодарил Чумакова раненный в плечо богатырь, выходя из состояния наркоза.

Ответить Миша не мог. Голосовые связки еще не оправились после знакомства с ребром ладони милиционера-садиста. Максимум, что сумел Чумаков, – закатить глаза и, сморгнув слезную пелену, взглянуть в темные провалы очков похожего на волкодава мужчины.

– Обижают, – бесстрастно констатировал человек-волкодав.

Первым опомнился Креветка. Череп, глупо моргая, пялился на российскую реинкарнацию Арнольда Шварценеггера как баран на новые ворота, а Креветка, часто битый тщедушный недомерок, остро почуял гусиной кожей боль синяков, сунул дрогнувшую руку в просторный карман расклешенных штанов, нащупал там трофейную мини-сирену фирмы «Экскалибэр», выхватил звуковой шокер и почти в точности повторил Мишины вчерашние маневры в «Трех семерках».

Активизированная Креветкой сирена, взорвавшись децибелами, упала к ногам бугая в джинсуре. Как и давеча, шокированный безумным воем, дурачок Череп непроизвольно дернулся и долбанулся ребрами о письменный стол. Стиснув под мышкой сумку с лекарствами, Креветка пулей проскочил мимо Черепа, прыгнул, пытаясь вписаться в промежуток между богатырем в темных очках и дверным косяком, стараясь угрем проскользнуть в прихожую. Как и Чумаков вчера во время попытки побега из дома раненого Волкодава, Креветка решил – удалось! Прорвался! Но точно так же, как и Миша, был пойман за шкирку невероятно сильной рукой.

Тельняшка затрещала по швам. Креветку подбросило вверх, мотнуло в сторону и кинуло на стену. Пролетев с метр, молодой наркоман врезался в обклеенный обоями бетон, отскочил от стены мячиком и шлепнулся на пол тряпичной куклой.

Разделавшись с Креветкой, атлет не спеша поднял ногу, обутую в остроносый сапожок, шагнув, раздавил каблуком «удароустойчивый» корпус сирены-шокера. Из-под каблука так и брызнули во все стороны осколки фирменного изделия, воющее хитрое устройство замолчало, теперь уж навсегда.

Наконец-таки опомнился Череп. Схватил тяжелую фарфоровую пепельницу, что валялась перевернутая на краешке письменного стола, вооружился ею, словно пролетарий булыжником, размахнулся и... упал. Поздно опомнился бандит с лошадиной рожей. И размахивался долго. Вчерашний Мишин пациент опередил Черепа. Мощный гуттаперчевый кулак ударил по сжатым в оскале желтым зубам бандита. Череп мгновенно обмяк и рухнул, как от точного выстрела. Фарфоровая пепельница колесом покатилась по полу.

Победитель поправил покосившиеся темные очки, ткнув пальцем себе в переносицу, вразвалочку подошел к скрючившемуся на разобранной постели Мише Чумакову, чуть согнувшись, бережно обхватил его правой здоровой рукой за плечи.

– Вставайте, Михаил Викторович. Пойдемте в ванную. Вам нужно умыться. Кровь с лица смыть и вообще – теплая вода поможет оправиться. Верьте мне. Я знаю, что говорю.

Очередной раз оглушенный сиреной, Миша не понял сказанного, не разобрал слов, но уловил спокойный, уверенный тон. Мускулистый мужчина рядом успокаивал одним своим присутствием. От него будто исходили флюиды уверенной в себе силы, умной природной мощи.

Кое-как с посторонней помощью Миша доковылял до ванной. По пути увидел распростертое посреди прихожей тело в милицейском кителе и ничуть не удивился. Сильная рука помогла Мише забраться в ванну, включила душ.

– Отдыхайте, Михаил Викторович. Я пойду пока, разберусь там, в комнате. Не беспокойтесь. Все будет хорошо.

И Миша остался один под дождем теплых крупных капель.

«Все повторяется, – думал Чумаков, глотая воду. – Снова на сцене появляется волкодавообразный дядька, и меня моментально развозит, опять наступает расслабуха, и я его слушаюсь, как щенок-кутенок матерого зверя. Кто же он, черт побери? На фига приперся?.. Хотя, конечно, спасибо ему большое, приперся как нельзя вовремя. Непонятно только, откуда узнал адрес...»

Чумаков заткнул голой пяткой слив, и ванна быстро заполнилась до краев. Регулируя пяткой сток так, чтобы дождик душа продолжал барабанить по голове, но вода не перелилась через край, Миша мало-помалу приходил в себя. Медленно и робко организм возвращался в трудоспособное состояние. Запеклась кровь в носу. Ощутимо полегчало горлу. Успокоилась почка, угомонился желудок, вернулась способность различать отдельные звуки. Если выключить воду – можно услышать, что происходит за дверью ванной комнаты. Но воду выключать не хочется. Напротив, очень хочется отгородиться хотя бы шумом искусственного дождика от грубой, полной проблем действительности.

Крашенная белой масляной краской дверь ванной комнаты отворилась.

– Михаил Викторович, как вы тут? Больше часа отмокаете, уважаемый. Я начал беспокоиться, позволил себе нарушить ваше уединение. Все нормально?

– Да, спасибо... – Миша снизу вверх из теплой ванны посмотрел на своего спасителя. Мужчина успел снять бейсболку, и темные очки перекочевали с переносицы в расстегнутый нагрудный карман джинсовой куртки.

– Вылезайте, Михаил. Я похозяйничал у вас на кухне, чайник поставил. Вам сейчас чайку горяченького попить – самое оно, очень полезно.

– А где бандиты?

– Ушли. Я их выпроводил. Побеседовал и отправил восвояси.

– Они что? Так прямо сами и ушли?

– Не понял?

– Сами ушли? Своими ногами? Без посторонней помощи? Вы ж их... это... Ну, это самое... Как бог черепаху...

– Ах, вот вы о чем! Преувеличиваете, Михаил Викторович. У низкорослого молодого человека всего лишь шишка на лбу и тельняшка порвана. Правда, самостоятельно он пока передвигаться не может, но это временное явление, пройдет. У назвавшегося Черепом проблемы с зубами и с ориентацией в пространстве. Передних зубов лишился Череп и заработал легкое сотрясение мозга. С лжемилиционером вообще без проблем.

– Лжемилиционером? Так он, оказывается...

– Конечно! А вы что подумали? – Мишин собеседник извлек из нагрудного джинсового кармана красную книжицу-удостоверение. – Вот его корочки. Классическая липа... Вылезайте, Михаил. Вытирайтесь, и милости прошу на кухню чаи гонять... Да, чуть не забыл – сосед ваш снизу приходил. Жаловался на шум, грозился позвонить куда следует. Я его успокоил.

– Как?! – встрепенулся Чумаков, живо представляя расколотую пополам лысую голову скандалиста с нижнего этажа.

– Не волнуйтесь. Исключительно словами. – Нечто похожее на улыбку поддернуло кверху уголки губ, сморщив выдающихся размеров подбородок. – Представился бригадиром строительных рабочих. Сказал – ремонт у вас затеваем. Двигаем мебель, пробуем в деле машину для циклевки полов... О!.. Слышите? Ваш чайник со свистком сигналы подает. Вскипел. Жду вас на кухне, Михаил, вылезайте...

Спустя несколько минут, взлохмаченный, с банным полотенцем на мокрых плечах, Миша сидел за кухонным столом напротив скинувшего джинсовую куртку широкоплечего мужчины в синей рубахе с закатанными рукавами. Миша с несказанным удовольствием курил престижный «Парламент», прихлебывал чай, и ему было хорошо. Однако что-то, какая-то неосознанная пока червоточинка в мозгу не позволяла сполна закайфовать от сладкого чая, тягучего дыма и ощущения сказки. Миша не верил в сказочные развязки мрачных бытовых сюжетов. В детстве сомневался в правдивости повествования про старика Хоттабыча, в юности отрицал историческую основу легенды про Робин Гуда, а уже взрослым подхохатывал над «хэппи эндом» голливудских кинобоевиков. Вранье, мол, так в жизни не бывает.

– Ну что, Михаил Викторович? Полегчало?

– Да, немножко... Простите, как мне вас называть-величать?

– Как угодно, как вам больше нравится.

– Волкодав! Вам подошла бы кличка Волкодав.

– Хм... Кличка... Не люблю я кличек. Погоняло уместно в среде уголовников или бандитов. А я, как однажды было сказано, гражданин законопослушный...

– Законопослушный гражданин, который без секунды промедления отправляет в глубокий нокаут отворившего ему дверь хмыря в милицейской форме?!

Вот она, червоточина! Сформировалась во вполне осознанную мысль и взорвалась в мозгу нейтронной бомбой.

– А вы и правда оправились, пришли в себя, Михаил Викторович. Логически рассуждаете, саркастически выражаетесь...

– Вы пришли меня убить! – ляпнул Миша. Дерзко бросил мыслишку-бомбу в невозмутимое лицо собеседника. – Блин! Я только что понял! Сунули мне вчера кучу баксов, чтоб я помучился, пересчитывая бабки дома под одеялом, и выиграли время! Вчера-то после наркоза сил у вас не было, а сегодня утречком пришли кончать доктора!.. Японский бог! Я ж вчера вам как специально проболтался, что один живу... Вот только... Только откуда у вас мой адрес?

– Успокойтесь, Михаил. Угомонитесь...

– Нет! Ответьте, откуда у вас адрес?!

– Извольте. Помните, вы сняли пиджак и пошли мыть руки, готовиться к операции?

– Ну?

– Я заглянул во внутренний карман вашего пиджака, обнаружил там визитку, прочитал, запомнил... Погодите! Не перебивайте, дайте высказаться... Я пришел сегодня всего лишь уточнить собственное положение на восемь часов пятнадцать минут утра. Я, нынешний, намерен исчезнуть, раствориться в туманной, размытой толпе сограждан. После некоторых малоприятных личных осложнений, в результате которых в моем плече застряла пуля, мне придется начинать новую жизнь, в ином обличье, под новым именем. Дабы строить конкретные планы, мне необходимо было знать – приняли вы какое-либо решение или пока раздумываете, чего делать с пятью тысячами долларов, как трактовать нашу вчерашнюю встречу... Что же касается нокаутированного лжекапитана, так окажись он, не дай бог, конечно, взаправдашним ментом, что ж с того? Такая у них работа, у милиционеров, – предполагает риск схлопотать по мордасам. В принципе к правоохранительным органам я отношусь с симпатией. За одним маленьким исключением – мы с господами в мышиной форме по-разному трактуем права человека на самооборону. Аккуратно... заметьте – АККУРАТНО отправив в нокаут гражданина в погонах, я защищался. Отстаивал собственное право на инкогнито, убрал препятствие с тропинки, ведущей в туманные дали...

– А я?! Я тоже препятствие, я...

– Немного терпения! Позвольте, я закончу... Мент, окажись он настоящим ментом, – шлагбаум, образно выражаясь. Вы же, Михаил, – неизбежная вешка за спиной, пройденный этап моего пути. В потенциале вы способны указать на мой след ищейкам. Живой вы можете, я подчеркиваю – МОЖЕТЕ, стать источником хлопот. Мертвый, убитый – вы непременно им БУДЕТЕ, ибо убийство подлежит расследованию, во время которого легавые легко учуют мой след, а информация от вас живого-здорового о раненном в плечо инкогнито – всего лишь информация с запашком криминала, слабеньким, невнятным запахом гнили в общей вони большой криминальной помойки. Улавливаете разницу? Мне НЕВЫГОДНО вас убивать, Миша. Мне невыгодно оставлять за спиной лишние трупы.

Чумаков промолчал. Да, вроде бы все логично, но...

– Но как же бандиты, а? Вы их отпустили, правильно?

– Отпустил. Череп с трудом, но ушел сам. Малолетку унес дебошир в маскарадном милицейском костюме.

– Думаете, они вас забудут?.. И меня, кстати, тоже не забудут. Вот вам и ищейки, как вы красиво выразились.

– Ошибаетесь, Михаил. Вас забудут, а меня тем паче. Вырвут из памяти, как страшный сон. Но для этого нам с вами, Миша, придется прокатиться в бар «Три семерки«.

– Откуда вы знаете про «семерки»?

– Пока вы отмокали в ванной, успел провести беседу с пристрастием. Разузнал, что да как, у наименее пострадавшего, у лжемилиционера Семенова Игоря Макаровича. Кстати, он капитан ВДВ в отставке. Ушел из армии и спился, бедолага, пустился во все тяжкие, прибился к «Трем семеркам». Он в «Семерках» основная ударная сила. Во время службы дрючил десантников. Инструктор рукопашного боя в прошлом. Мозги пропил до такой степени, что не боится наряжаться в ментовскую форму. Но вообще-то он давно сломался. Злой на весь свет, ярко выраженный садист. Сам, что характерно, до холодного пота боится боли. Я ему слегка на глаз надавил, он и разговорился сверх всякой меры. А вообще, там, в «Трех семерках», собрался всякий сброд, мелочь. Бандформирование, если позволительно так выразиться, по территориальному признаку. Хулиганы из близлежащих дворов. Трясут лоточников, сами не воруют, но перепродают краденое на Коньковском вещевом рынке, по мелочи толкают наркоту, ну и так далее... Дикие они. Я имею несчастье знать много всякого о теневой жизни столицы. Ни одного более или менее авторитетного покровителя у «Семерок» нету. Точно выяснил, задав Игорю Макарычу пару провокационных вопросов. Понтярщики эти «семерки», вульгарно выражаясь, шелупонь... Одевайтесь, Михаил Викторович. Прокатимся в гадюшник, наведем шороху. Закрепим, так сказать, акцию устрашения, начатую мною в вашей квартире. На всякий случай, не переговорив прежде с вами, доктор, на причинах их наезда я не стал особенно акцентировать внимание. Ограничился выяснением природы агрессоров и места их обитания... Так как вас угораздило столкнуться с подобными типами, Михаил?

– Так же, как и с вами, – совершенно случайно. Глупая игра случая. Заметил мужика в «бээмвухе» на перекрестке, показалось – знакомый, поехал за ним... Погодите-ка. А как все-таки мне вас называть? Клички вы не любите. Имя, я так понял – настоящее ваше имя не скажете...

– Зовите меня... Ну, допустим... Александром. Сашей. Просто и демократично.

– Неудобно как-то вас просто по имени звать. Давайте я буду вас Сан Санычем называть. Как?

– Нормально.

Одновременно с поисками разбросанной по всей квартире одежды Миша подробно пересказал Сан Санычу инцидент в «Трех семерках» начиная с того момента, как Креветка открыл желтую дверь. Одевшись, напялив на себя тонкие летние брюки, натянув белую футболку и сунув ноги в летние сандалии фирмы «Рибок», параллельно с поисками ключей от квартиры и машины Чумаков рассказал, что происходило у него дома начиная с восьми утра и вплоть до прихода Сан Саныча. Пока Миша собирался, дважды звонил телефон. На определителе номера высвечивался служебный номер Тузановича, номер офиса ЦКБ. Но Миша не стал брать трубку. Не до того было. Тут такие разборки, какая может быть работа? Ну ее! Работа не волк, не убежит. А вот Волкодав скоро пустится в бега, и рядом не будет супермена-защитника. Нужно пользоваться моментом. Кто еще поможет рассчитаться с бандитами? Тузанович? Ну его на фиг, Борю! После с ним разберемся.

Идейка поехать в «Три семерки» и продолжить «акцию устрашения», если честно, показалась Мише авантюрной и чреватой непредсказуемыми последствиями, вопреки уверению Сан Саныча, что все будет о'кей. Однако Миша прогнал сомнения. Какой кайф – вломиться в бандитское логово, откуда недавно героически бежал! Вломиться вместе с Волкодавом и отомстить за унижения, за боль, за высокомерное презрение.

– Сан Саныч, вы уверены, что в такую рань бандюки соберутся в «Семерках»? – спросил Миша, прогревая мотор «Жигулей».

– Я, по-видимому, невнятно объяснил, Миша, «ху из где», – ответил Сан Саныч, ерзая на сиденье рядом с водителем. – Бар «Три семерки» – штаб-квартира ваших обидчиков. Игорь Макарыч так и сказал – «штаб-квартира». Потерпев фиаско с наездом на доктора, боевики, однозначно, поспешили в штаб. У них было время объявить общий шухер. Я полагаю, в данный момент вся гвардия в сборе. Мало того, как это обычно случается, проигравшая сторона успела оправиться, жаждет реванша и строит планы операции возмездия. Пускай помечтают, раздухарятся, как раз и мы подоспеем... Кстати, единственное, чего я не уяснил, – от кого рядящиеся под крутых бандюшата узнали, где вы живете, Михаил?

– От меня. Сдуру выпендрился – назвался Креветке полным именем, сказал, где работаю. Остальное – дело техники. Есть у них кто-нибудь, наверное, в адресном столе.

– Спорное утверждение. Сомнительно, что у такой мелочи отработана технология оперативного поиска. Надо будет не забыть спросить, как они вас разыскали... Вы-то их адресок помните? А то я специально уточнил местонахождение опорного бандитско-хулиганского пункта под названием «Три семерки».

– Помню, блин! Через полчаса приедем... Ой, извините, Сан Саныч, я – идиот. Забыл поинтересоваться, как плечо. По науке, вы сейчас должны находиться на постельном режиме...

– По науке, человек должен жить сто двадцать лет как минимум. Я – человек, патологически здоровый, как космонавт. В отряд космонавтов у нас набирают ненормально здоровых людей, при желании я бы прошел в Звездном городке любую медкомиссию и в моем возрасте, хоть сейчас... Ну, не прямо сейчас, а, положим, дня через три. Не волнуйтесь, доктор. На мне раны заживают как на собаке... Хм-м... – улыбнулся он, – как на волкодаве. Вчера, когда пулю извлекали, обратили внимание на рубец у меня под лопаткой?

– Нет, рубца не заметил.

– Хм... Хороший косметолог шрам нивелировал. Но присмотрелись бы – заметили бы и рубец под лопаткой, и след от старой раны на пояснице. Я жизнью битый, опыт реабилитации после ранений имею и, поверьте, ничуть не хвастаюсь собственным исключительным здоровьем. Такой родился, аномальный, что ж теперь поделаешь...

За разговорами незаметно пролетело время. Через сорок пять минут после выхода из дому Мишин «жигуль» затормозил напротив ярко-желтой двери под ядовито-зеленой крышей. Намалеванные черным на желтом семерки вызвали у Сан Саныча ассоциацию с тремя пиявками, и он пошутил: дескать, «сейчас пустим кровь пиявочкам».

Железная желтая дверь оказалась не заперта.

– Опрометчивая небрежность или ждут кого-то. Однозначно, не нас, – скучным голосом заявил Сан Саныч, разминая левой рукой суставы правой кисти.

Миша предложил закрыть за собой дверь на замок. Сан Саныч отрицательно мотнул головой, уточнил – ни к чему хозяйничать, пока мы не знаем точно, что нас ждет впереди, не стоит самим себе создавать препятствия, блокируя единственный путь к отступлению.

Вошли, протопали по коридору, свернули, оказались в питейном зале.

Народу в заведении и правда оказалось много. Почти столько же, сколько и вчера. Только сегодня основная масса посетителей походила на спортивную команду. Угрюмого вида ребятки облачились в спортивные «уличные костюмы». Трезвые и злые «спортсмены» сидели кто на столе, кто на стуле, лицом к стойке бара. На высоких табуретах, облокотившись о стойку, восседали «герои дня». Креветка с перебинтованной неумелым медбратом головой. Понурый Череп с распухшими губами, толстенными и красными, как у папуаса. И Макарыч. Милицейский китель Макарыч сменил на выцветшую пятнистую униформу военного образца и выглядел молодцом. Он, пожалуй, единственный из всех собравшихся пребывал в состоянии алкогольного опьянения средней тяжести. Бармен, также одевшийся спортсменом, как раз наливал в стакан, что стоял на стойке рядом с Макарычем, мутную бормотуху, когда в помещение вошли Сан Саныч и Миша.

– Не ждали?! – громко спросил Сан Саныч, ни к кому конкретно не обращаясь.

Все головы синхронно повернулись. Все смотрели на Сан Саныча удивленно. И только в глазах Креветки отчетливо читался панический, деморализующий ужас.

– Не ждали, – ответил сам себе Сан Саныч и по-хозяйски прошагал в центр зала.

Сан Саныч остановился напротив Черепа. Демонстративно повернулся спиной к основной массе бандитов, ткнул Черепа в грудь и заговорил, уперев указательный палец в ямочку солнечного сплетения заметно побледневшему разбойнику:

– Ты! Ты интересовался «крышей» доктора. Он, – Сан Саныч кивнул на Макарыча, – он засрал мне мозги. Я вас отпустил, не въехал в тему. Я виноват перед доктором. Я пришел исправиться. Какие претензии к Михаилу Викторовичу? Кто скажет? Я его «крыша», все предъявы ко мне! Ясно?

– А сам ты, ваще, чьих будешь, такой крутой? Обзовись по понятиям, ты сам кто, ваще? – с показной бесшабашностью спросил толстый, похожий на спортсмена-штангиста бандит, развалившийся на стуле за спиной Сан Саныча.

Сан Саныч оставил в покое солнечное сплетение Черепа, не спеша повернулся к толстяку и протянул ему открытую ладонь, будто хотел поздороваться со штангистом за руку. Во всяком случае, Миша Чумаков воспринял жест Сан Саныча именно как прелюдию к рукопожатию. И все остальные, наверное, тоже. В том числе и толстяк-штангист. Сан Саныч обманул всех.

Поскольку Сан Саныч стоял, а толстяк сидел, открытая ладошка, продолжая неторопливое движение, естественным образом оказалась возле жирного вспотевшего лица. Штангист, да и все вокруг не успели опомниться, как ладонь Сан Саныча легла на толстую щеку, четыре пальца-крючка уцепились за ухо штангиста, пятый, большой палец уткнулся в широко открывшийся рыбий глаз.

– Ва-у-у-у!!! – заорал толстяк, хватаясь обеими руками за мощное предплечье Сан Саныча.

Сан Саныч шевельнул плечом, отдернул руку. Толстяк вместе со стулом повалился на пол. Острый сапожок Сан Саныча ткнул упавшего штангиста носком в жирный живот и встал на прежнее место, сердито стукнув каблуком по полу.

Толстяк перестал орать. Из горла его вырвался неприятный хлюпающий звук, и, свернувшись калачиком, штангист тихо, жалобно заскулил.

Экзекуция началась неожиданно, продолжалась секунду-две, не дольше. Братки толстяка-штангиста не успели толком осознать произошедшее, а Сан Саныч уже стоял в прежней небрежной позе человека, абсолютно уверенного в собственной силе и правоте.

– Он сам спросил, кто я. – Сан Саныч сплюнул под ноги. Плевок попал на жирную щеку, но штангист этого не ощутил. Лежал и скулил, не замечая ничего, кроме собственной боли. – Я объяснил ему просто и доходчиво, кто я. Если найдутся еще непонятливые – готов ответить каждому. Об одном предупреждаю – следующие объяснения будут не в пример более подробными...

– Ну, ты борзый, чувак! – высказал общее мнение Макарыч.

Алкоголь провоцировал сильно выпившего Макарыча на подвиги, заставляя забыть о первой поучительной встрече с Сан Санычем сегодня утром.

– Кто-кто, а ты бы молчал, Игорь Макарыч. – Сан Саныч неспешно, без суеты повернулся спиной к притихшей, озадаченной братве, встал лицом к раздухарившемуся Макарычу. – Ксива твоя липовая у меня. Сдам тебя, мента фальшивого, настоящим легавым, и всем «шестеркам» из «Трех семерок» разом полные кранты. Не согласен?

– Нет!

Макарыч сидел на высоком табурете, облокотившись на стойку бара. Ноги его едва доставали до пола. Без надежной опоры сильно ударить невозможно. Это спец по рукопашному бою Макарыч знал лучше других. Не раз и не два объяснял салагам в голубых беретах: «Не можешь бить сильно – поражай болевые точки. Бей в пах, по глазам».

Выкрикнув «Нет!», Макарыч растопырил пальцы, и рука его метнулась к лицу Сан Саныча.

Регулярное пьянство до добра не доводит. Макарыч двигался быстро, очень быстро, но Сан Саныч оказался быстрее.

Вздрогнув, Сан Саныч наклонил голову, подогнул колени. Растопыренные пальцы, метившие в глазницы, ударились о высокий лоб. Макарыч взмахнул ногой, синхронно развернулся на носках Сан Саныч, подхватил пролетевшую мимо ногу здоровой правой рукой и широким махом придал ей дополнительное ускорение, вследствие чего Макарыч мячиком перелетел через стойку, угодив в этажерку бутылок и бутылочек за спиной бармена.

Питейная утварь обрушилась стеклянной лавиной, погребая под собой алкаша Макарыча, звонко брызнула битым стеклом. Досталось и бармену – хоть и успел он рефлекторно прикрыть макушку локтем, «сувенирная» трехлитровая водочная бутыль, угодив по затылку и натужно лопнув, оглушила несчастного, попутно окатив его пахучим спиртным водопадом.

– Сзади! – крикнул Миша.

Чумаков как вошел, так и стоял, привалившись спиной к дверному косяку. Со своего наблюдательного пункта Миша прекрасно видел, как повскакали с насиженных мест бандиты одновременно с крушением винно-водочного изобилия, как тощий коротко стриженный браток выхватил из-за пазухи пистолет, как вороненое дуло прицелилось в широкую спину Сан Саныча. Заметив оружие, Миша крикнул.

Мог бы и не кричать. И без Мишиного крика Сан Саныч мгновенно отреагировал на шевеление за спиной. Развернувшись на сто восемьдесят градусов, припал на одно колено, подхватил с пола руками, словно ковшами экскаватора, тяжелое тело любопытного штангиста и метнул сотню с лишним килограммов в гущу бандитов.

Звук выстрела растворился в шуме ломающихся стульев, опрокидывающихся столов, падающих тел. Штангист, большой и толстый, в качестве метательного снаряда сшибал собратьев, как тяжелый шар в кегельбане сносит невесомые кегли. Братки, ушибленные летящим толстяком, падая, задевали соседей, те тоже падали, кто на пол, а кто и на мебель. Волна падения ударила по ногам и братка с пистолетом. Пуля ушла в потолок. Посыпалась штукатурка, расплющенный свинец рикошетом чиркнул по игровому автомату в углу помещения и застрял в досках пола.

Второй раз бандит выстрелить не успел. Миша помешал. Предупредив криком Сан Саныча об опасности за спиной, Чумаков простился с ролью пассивного наблюдателя – схватил ближайший стул за проволочную спинку, размахнулся и, ледоколом врезавшись в общую кучу малу, что было мочи заехал сиденьем стула по голове стрелявшему. Попал. Увидел, как пистолет вывалился из ослабевшей руки, и пропустил тычок в нос. Опять его ударили по носу! Однажды разбитый Макарычем нос моментально потек двумя кровавыми ручейками. Кто достал Михаила, случайно или специально – он так и не понял. Сжал кулаки и включился в драку. Впрочем, называть словом «драка» то, что происходило в подвальчике «Три семерки», конечно же, нельзя. Скорее уж «групповое избиение». Ситуация, когда один аномально сильный и уверенный в собственной богатырской силе человек обстоятельно и со вкусом избивает группу граждан в фирменных спортивных костюмах.

Метнув толстяка-штангиста, Сан Саныч выпрямился во весь рост и точно так же, как и Миша, двинулся в гущу свалки. Только не столь импульсивно, как Чумаков, а вполне осмысленно. Вскинул колено – в сторону отлетел один бандит, заработав удар коленкой в живот. Разогнул ногу – второй братишка прозевал страшной силы удар в бедро. Шагнул – каблук кожаного сапожка между делом подсек третьего бандита, кулак правой руки нокаутировал четвертого, рука согнулась, и локоть поддел снизу вверх челюсть пятого.

Стиль боя Сан Саныча не походил ни на восточные, ни на западные единоборства. Более всего его манера движений напоминала пляску шамана, варварский танец дикаря перед алтарем давно забытого языческого божества. Ни одного случайного движения! Каждое сгибание или разгибание одной из трех (он еще и раненую руку умудрялся беречь!) конечностей наносило урон противнику. Да еще какой! Одного касания мощного кулака, локтя, стопы, колена хватало с избытком, чтобы очередной бандит свалился на пол, выбыл из игры, не успев вытащить из кармана припасенный на всякий случай нож-выкидуху или вооружиться каким бы то ни было подручным средством самообороны. Смотрелось это зубодробительное действо несколько гротесково и фантастично. А между тем не было ничего сверхъестественного в том, что аномально сильный, прекрасно подготовленный и многоопытный человек разделывает под орех маленькую толпу похмельных гопников.

Пока Чумаков боксировал с доставшимся ему волею судеб соперником, Сан Саныч положил всех остальных. И Чумакову помог – схватил Мишиного спарринг-партнера за шкирку, тот с перепугу (еще бы!) открылся, Мишин кулак как нельзя кстати ударил соперника в низ живота. Все! Последний пацан в спортивной форме лег «отдыхать». Сколько времени прошло с тех пор, как Сан Саныч вместе с Мишей переступили порог «Трех семерок»? Чумаков взглянул на часы. Ого! Всего-то семь неполных минут...

В начале восьмой минуты визита Миши и его «крыши» в заведении относительно невредимыми остались лишь двое. Череп и Креветка все еще сидели на высоких табуретах у стойки бара. Креветка – бледный, с посиневшими губами, как говорится – краше в гроб кладут. Череп – разинув рот, выставляя напоказ обломки передних зубов. Оба в ступоре. Оба покорные, готовые безропотно принять любую уготованную им участь. Оба – будто птенцы в клетке с коброй, оцепеневшие от страха.

Как ни в чем не бывало Сан Саныч подошел к Черепу.

– Продолжаем разговор. Повторяю вопрос: какие претензии к Михаилу Викторовичу? Говори, слушаю внимательно.

– Нифафиф... – прошамкал Череп беззубым ртом.

– Не понял?

– Никакиф претенфий.

– М-да, дружок. С дикцией у тебя теперь беда. Сам виноват. Подставился под мой кулак, проглотил зубы. Говоришь плохо. А писаешь как? Пока нормально?

Череп поспешно прикрыл пах обеими руками, сдвинул колени, сгорбил спину, сильно зажмурился.

– Не бойся. Будешь и впредь нормально мочиться из того же места, ничего отрывать не стану, ежели честно ответишь на мои вопросы. Однако прежде закончим тему претензий. За нанесенный моему клиенту моральный и материальный ущерб я возьму на первый раз сущую мелочь. Десять тысяч баксов. Деньги мне нужны прямо сейчас.

– Крифетка... – Череп приоткрыл один глаз, осторожно повернул голову, выразительно посмотрел на младшего товарища. – Софири бабки.

– А? – не понял Креветка.

– Деньги у братфы собери.

– Ага... – Креветка бочком слез с табурета, шагнул к стонущей, слабо шевелящейся массе тел на полу и остановился в нерешительности, затравленно глядя на Чумакова, который, распихивая ногами поверженных бандитов, искал на полу пистолет.

– Чего смотришь? – улыбнулся Миша, утерев тыльной стороной ладони кровь под носом. – Мародерствуй, чисти карманы товарищей. Разрешаю.

– Михаил Викторович, – повернул голову Сан Саныч, – будьте любезны, сходите, пожалуйста, заприте входную дверь. Теперь это и можно, и нужно сделать непременно.

– Хорошо, только сейчас найду... Во! Нашел пистолет! Спущу его в унитаз на фиг. Все, пошел двери запирать... А где тут сортир, а? Носоглотку хочу прополоскать и «пушку» в горшок выброшу заодно.

– В кофидофи, – услужливо подсказал Череп.

– Где?

– В колидофе, – старательно повторил Череп.

– В коридоре, понял. – Лихо засунув пистолет за пояс, Миша поспешил к выходу.

Настроение у Чумакова сделалось прекрасным, просто великолепным. Здорово почувствовать себя под покровительством и защитой самого настоящего супермена. Пусть это и самообман, все равно здорово! Отличная идея – содрать с бандитов штраф в размере десяти тысяч. Опускать, так по полной программе. Один черт – захотят бандиты отомстить Мише, когда Сан Саныч «растворится в тумане», все одно отомстят. Терять Мише нечего. Но он не боялся бандитской мести. Как там говорил Сан Саныч? «Они постараются забыть вас, доктор, как страшный сон». Черт побери, а ведь скорее всего прав Сан Саныч!

– Буду им во сне в кошмарах являться, гадам, – усмехнулся Миша, запирая желтую дверь на замок. – Будут знать, как наезжать на простой народ. Еще бы тех сволочей, что зимой мне челюсть сломали, угонщиков-уголовников, найти да наказать, вот было бы счастье!

Мечтая о вселенской справедливости, Миша отыскал клозет – тесную кабинку с грязной раковиной и журчащим пахучим унитазом.

Первым делом Миша ловко разобрал пистолет, что совсем неудивительно. Любой наш мужик, за редким исключением, имеет опыт общения с пистолетом Макарова и автоматом Калашникова. Бросая в очко унитаза пружинки, скобы, патроны и обойму, Чумаков злорадно улыбался. «Пущай теперь гады покопаются в дерьме! А мне пора о здоровье подумать... Вот чертовщина какая! Опять Волкодав проводит допрос, а я в это время опять принимаю водные процедуры. История повторяется, блин!..» Холодная вода с запахом ржавчины охладила разгоряченное лицо. Кровь из разбитого носа долго не хотела останавливаться. Борясь с кровотечением, Миша проторчал в грязном сортире минут десять. Наконец из ноздрей перестала сочиться бледно-розовая жижа. Чумаков насухо вытерся, пригладил взъерошенные волосы и пошел обратно. Спина выпрямлена, подбородок вздернут. Победитель, гроза и ужас бандитов.

Войдя в зал, Миша моментально утратил горделиво-парадную осанку.

– Что тут произошло?

– Все нормально, Михаил Викторович. Будьте любезны, замотайте мне чем-нибудь предплечье.

Предплечье правой, прежде здоровой руки атлета пересекла ярко-красная глубокая борозда. А поперек стойки бара лежал бесчувственный Макарыч. У ног Сан Саныча валялся Череп. Из раны на голове Черепа сочилась кровь. Когда Миша уходил закрывать дверь и умываться, некоторые бандиты на полу слабо шевелились, как раки в кипятке, и постанывали еле слышно. Теперь же братишки в спортивной форме лежали молчком. Доктор Чумаков наметанным глазом определил – симулируют. Многие пришли в себя, но боятся двинуться, показать собственную дееспособность. И только Креветка сидел в углу на корточках, сжав в кулачишке потрепанную кипу банкнот. Рожица последнего «живого» аборигена «Трех семерок» из мертвенно-бледной стала пунцовой с фиолетовым оттенком.

«Давление у наркомана скакнуло, – понял Миша. – Пульс у него сейчас под двести. И давление верхнее двести двадцать – двести сорок. Как бы не окочурился от страха...»

– Чего случилось-то, Сан Саныч? – Посмотрев по сторонам, Миша выбрал «жертву» – бандита в относительно чистой футболке под адидасовской курткой, подошел к старательно имитирующему глубокий обморок братку, нагнулся, разорвал футболку у него на груди.

– Накладочка произошла, – ответил Сан Саныч, придирчиво рассматривая раненое предплечье. – Макарыч очнулся. Он пьяный, можно сказать – под анестезией... Да что я вам объясняю, сами знаете – пьяному море по колено и все травмы по фигу... Очнулся, выгребся из-под горы битого стекла, схватил «розочку», прыг на ноги и давай размахивать осколком бутылочного горлышка. Пришлось Черепа грубо уронить на пол. Иначе Макарыч нечаянно полоснул бы ему стеклом по сонной артерии. Спасая Черепа, заработал порез предплечья. Обиделся я на Макарыча очень. Посмотрите, доктор, он как – живой или нет?

– Посмотрю, но сначала руку вам перебинтую.

Оторвав от чужой футболки лоскут, Миша разыскал за стойкой бара чудом уцелевшую чекушку водки. Заодно пощупал пульс бармену. Нормально, жить будет. И вообще, надо отметить, при всей крутости разборки Сан Саныч умудрился особо серьезно никого не травмировать. «Не нужно ему следы для легавых оставлять, – давно догадался Миша. – Не к чему Волкодаву оставлять за собою трупы».

Повезло Сан Санычу и с Макарычем. Жив курилка. Алкоголика-десантника в отставке Чумаков осмотрел сразу после того, как замотал порез на руке у Сан Саныча, предварительно обильно побрызгав рваное мясо водкой. Макарыча Сан Саныч не иначе схватил за загривок и от души приложил мордой об стойку. Нос всмятку. Губы разбиты, лоб в крови. Догадается обратиться к врачу, пожаловаться, что навернулся пьяной мордой об асфальт, – выживет. Не догадается, начнет лечить сотрясение мозга спиртным – загнется. И доктору Чумакову его ничуть не жалко.

– Что ж, доктор, сдается мне, пора и честь знать. – Сан Саныч поправил сделанную Чумаковым повязку, едва заметно поморщился. – В гостях хорошо, а дома лучше... Креветка! К ноге! Быс-с-стро!!!

Юный бандюшонок действительно, как собака, согнувшись в три погибели, чуть ли не на четвереньках, моментально подскочил «к ноге». Одно слово, и он начнет лизать Сан Санычу сапоги. Верный раб у ног нового хозяина, готовый резать глотки старым друзьям, счастливый от того, что, однажды стукнувшись башкой о стенку, более с Сан Санычем не конфликтовал.

– Собрал деньги?

– Вот все, чего нашел. – Креветка протянул Сан Санычу мятые баксы.

– Сколько тут?

– Восемьсот тридцать два доллара, тыща триста один рубель...

– Всего?!!

– Бля буду, нету больше. Вот еще, возьмите, рыжье с них поснимал. Вот цепуги золотые, перстни, много, возьмите...

– Ладно, так и быть, давай сюда, зачту в счет долга, остальное спишу на удовольствие! Приятно было вас, скотов, метелить. Люблю это дело... Ты вот чего, Креветка, как мы уйдем, сразу свяжись с Красавчиком.

– Дык, это... это самое, бля... Звонили уже. Вернулись от доктора и позвонили, бля. Раньше Красавчик, сука, бля рваная, номер свой телефонный, по типу, хер кому давал, ссун поганый, бля, а вчера Череп с него телефон, бля, вытряс, и сегодня, бля, приехали битые, позвонили, сказали, бля, ему, какая он сука позорная...

– Это хорошо, что у вас есть на него выход. Сказал бы, что не знаешь, как отыскать Красавчика, я бы обиделся. Позвонили ему, рассказали, как вас по стенкам размазали дома у доктора, – тоже хорошо. Позвонишь еще раз, расскажешь, как с подачи Красавчика «малину» отбомбили, усек?

– Усек, бля, сделаю, бля буду. Скажете, и сейчас могу Красавчика напрячь...

– Я сказал: когда мы уйдем! Понял?! Растолкуешь Красавчику еще раз, как он не прав. Все слышали? – Сан Саныч повысил голос. – Можете и дальше придуриваться мертвыми. Все равно знаю – все слышали! Все претензии за разбитые хари – Красавчику, уяснили?! Он дал вам, «шестеркам», гнилую наколку, с ним дальше и разбирайтесь, шакалы... И последнее... Ежели, не дай бог, доктора завтра толкнет на улице какой оборванец и Михаил Викторович, нечаянно споткнувшись, упадет и ушибется, запомните – отвечать будете вы! Впредь, кто бы ни задел Михаила Викторовича – спрошу все равно с вас. Молитесь, «шестерки», чтобы доктор случайно не споткнулся. В следующий раз приедем с друзьями и заставим собственные кишки жрать. Друзья у нас с доктором не такие ласковые да покладистые, как мы. Считайте, повезло вам сегодня, что мы пришли вдвоем. Вы и представить себе не можете, как вам повезло, «шестерки»... Ладно, пойдемте, Михаил Викторович, надоело мне здесь, блевать тянет от этих рож поганых, трусов несчастных. Уважаю крутых, подкрученных ненавижу!

Ссыпав в нагрудный карман рубашки снятое с бандитов золото и засунув туда же доллары вперемежку с рублями, Сан Саныч подхватил Мишу под руку, повел к выходу.

– А кто такой...

– Тише, Михаил Викторович, – шепотом перебил Сан Саныч, подталкивая Чумакова к желтым дверям на улицу. – Открывайте замок. Все вопросы потом.

Молча вышли. Молча сели в машину. Поехали не торопясь.

– Куда едем, Михаил Викторович?

– Ко мне домой, конечно. Необходимо вам руку нормально обработать.

– Спасибо... Хм... заплачу золотом, вы не против?

В машине Сан Саныч стал другим человеком. Словно снял с себя маску крутого. Изменилась его речь, бесследно исчезли угрожающие интонации, испарились полублатные, полубандитские словечки-паразиты.

– Сан Саныч, я не понял ни фига в финале. Кто такой Красавчик? Теперь об этом можно спросить?

– Теперь можно. А если бы мы стали выяснять «ху из ху» в бандитском притоне, то наши с вами крутые образы подверглись бы сомнению. Крутые, по определению, должны все знать, моментально понимать любые нюансы и делать жесткие выводы. Крутые не делают удивленных лиц, крутые делают больно.

– Это я понимаю. Мы все знаем, все просчитываем на десять ходов вперед, нам никто не страшен, наоборот – нас все боятся. Приятно, честное слово, когда верят, что ты одновременно и Фантомас, и Зорро, и Терминатор. Но, блин горелый, конкретно я – Фантомас без маски, я – посредственно фехтующий Зорро и я Терминатор с подсевшими аккумуляторами. Кто такой Красавчик, ей-богу, не въехал!

– Человек в черном «БМВ»... Осторожно!!!

Миша чудом избежал столкновения с похожим на танк джипом, несущимся по встречной полосе. На встречную полосу «Жигули» Чумакова вынесло из-за того, что Миша слишком резко повернулся к Сан Санычу, услышав о «человеке в черном „БМВ“, и нечаянно крутанул рулевое колесо.

– Осторожно, доктор! Смотрите на дорогу, ладно?

– Хорошо! Я буду смотреть на дорогу, я поеду со скоростью двадцать кэмэ в час, я буду молчать в тряпочку, только, ради бога, объясните все толком.

– Объясняю. Точнее, передаю информацию, полученную только что от Черепа. Вы вчера удрали из «Трех семерок», а через полчаса после вашего бегства к бару подъехал черный автомобиль марки «БМВ» – собственность человека, известного в «Семерках» под кличкой Красавчик. Он, Красавчик, бывает в «Семерках» нечасто. Периодически появляется и сбывает за полцены разнообразные женские украшения, кои дружки Черепа перепродают на Коньковском вещевом рынке лицам кавказской национальности. Вчера Красавчик явился в гости к еще не оправившимся после легкого приступа глухоты бандитам и поспешил поинтересоваться судьбой доктора Михаила Викторовича Чумакова. Признался, что знаком с вами, точнее, с вашей женщиной. Якобы ваша, Михаил, подружка изменяет вам с Красавчиком. Вы, со слов Красавчика, ужасно ревнивый тип, но не подозреваете, что рогаты. Красавчик спокойно ехал в своем «БМВ», рядом сидела его любовница – ваша подружка, и тут, откуда ни возьмись, на хвост сели «Жигули» рогоносца...

– Не было! Не было в «бээмвухе» никого, кроме водилы! И вообще, все это бред какой-то. Чушь! Идиотизм!

– Михаил, вы обещали следить за дорогой.

– Извините... Все, молчу. Заткнулся и внимательно слушаю, силюсь понять. Закрыв рот, скриплю мозгами.

– Спасая любовницу от ревнивого жениха-доктора...

– Жениха?!! Извините еще раз... Вырвалось! Все, теперь честно – все! Онемел. Клянусь, больше ни слова! Ей-богу! Продолжайте, пожалуйста.

– Спасая любовницу, Красавчик устроил трюк с пустой машиной. Затормозил возле бара, спрятался с девушкой в кустах. Вы устремились искать его за желтыми дверями, а Красавчик поспешил скрыться вместе с вашей невестой, доставил девицу домой к папе с мамой и вернулся в «Семерки», спросил, как и чего было с ревнивым доктором, и мгновенно получил от бандитов «предъяву» – обвинение во временной глухоте, счет за битую посуду, опрокинутую взбудораженными сиреной господами бандитами, требование возместить моральный ущерб. Ну, и так далее... Недолго думая, Красавчик вас сдал. Рассказал, где вы работаете и кем подрабатываете, точный ваш адрес затруднился вспомнить, зато по памяти нарисовал план микрорайона, где вы живете, отметил ваш дом, ваш подъезд, назвал этаж, уточнил, куда выходят окна. А самое главное – он заверил, что вы, Михаил, полный лох, живете без «крыши», при этом неплохо зарабатываете. Единственное, о чем просил Красавчик, – ни в коем случае не ссылаться, не намекать на него, ибо он, как истинный джентльмен, обязан оберегать любовницу. Поставил условие – продолжать стихийно родившуюся версию: дескать, в натуре, не было никакого «бумера». Ведь Череп действительно, выглянув в окошко во время вашего вчерашнего визита в «Три семерки», не увидел машины. Красавчик успел уехать, а поскольку он, как уже говорилось, не частый гость в «Семерках», про знакомого владельца черной иномарки Череп позабыл и вашу информацию про «бумер» вполне искренне посчитал враньем... Рассказывая о вчерашних злоключениях, вы, Михаил, вскользь упомянули о похожем на вашего знакомого водителе, как я сейчас понимаю, о Красавчике. Вы не обознались, Миша, за рулем «БМВ» и вправду сидел ваш знакомый. Вы не знали, что у него есть кличка Красавчик, ничего странного. Басня про невесту – она и есть басня, нет сомнения, вы удивлены, почему Красавчик вас подставил, я понимаю, но...

– Ни фига подобного!.. В смысле – конечно, и это удивляет, но еще больше поражает – откуда он знает мой адрес?.. Хотя, в общем-то, он мог, вполне мог его знать, но план?! Он никогда у меня не был, этот Дима Антонов, оказавшийся Красавчиком... А это Дима, черт побери! Кто ж еще? Конечно, Антонов! Я с ним встречался всего раз в жизни... Вспомнил! Я ему свою визитку давал!.. Кажется, давал... На визитке и адрес, и телефон... но план-то у него откуда, блин?!. Может быть, он приходил ко мне домой, когда я валялся в больнице?.. Черт! Но почему? Почему, черт возьми, он вчера так меня испугался? Что за бред про невесту?.. Не понимаю. Хоть убейте, не понимаю!..

– Однако на вопрос, откуда Красавчик знает ваш адрес, вы нашли более чем логичный ответ, – вежливо вмешался Сан Саныч в пространный Мишин монолог. – На другие вопросы, поразмыслив на досуге, полагаю, так же ответите...

– Да нет же! Сан Саныч, вы не поняли...

– Спокойнее, Михаил! Смотрите на дорогу. Кем бы ни был ваш знакомый Дима Красавчик, раз общается с подобной мелочью, как эти «семерки»-»шестерки», он не опасен. Ни вам, ни мне. Не забывайте, Михаил, я не меньше вашего заинтересован в том, чтобы сегодняшние показательные выступления остались без последствий.

– Но, Сан Саныч! Дима Антонов, он...

– Он мне безразличен! – чуть громче обычного, чуть жестче сказал Сан Саныч. – Не обижайтесь, Михаил, но я не вижу для себя смысла ломать голову над загадкой, почему какой-то Дима вас испугался. Для меня важно, что Красавчик, однозначно, боится дружков-бандитов, а они отныне боятся вас. Следовательно, опасаться Красавчика нечего. Цель достигнута. Вас и меня постараются забыть как страшный сон.

Миша хотел было возразить: дескать, история с Димой-Красавчиком не становится менее абсурдной из-за того, что Антонов и впредь, уже по понятным причинам, будет бояться доктора Чумакова. Хотел возразить, да не стал. Заставил себя молчать.

«Да, разумеется! – подумал Миша, чувствуя, как хорошее настроение исчезает, тает, словно снег весной. – Само собой разумеется! Сан Санычу наплевать на мои заморочки. У него свои проблемы. Временно наши интересы совпали, и я, дурак, сам себя обманул, вообразил, будто рядом друг, добрый и надежный. Ни фига подобного! Сейчас приедем, перевяжу ему руку, и привет! Прощайте, Сан Саныч, как поется в старинной песне: „Мы странно встретились и странно разойдемся...“

Спустя пять молчаливых минут Миша снова обратился к собеседнику:

– Сан Саныч, когда закончим с вашей раной, я верну вам пять... четыре тысячи девятьсот долларов. Сотню потратил... к сожалению.

– Михаил Викторович, вы на меня за что-то обиделись?

– Нет, что вы. Напротив, я вам очень благодарен. Все, что вы для меня сделали, в переводе на баксы стоит гораздо дороже операции по извлечению инородного тела из верхней конечности.

– Обиделись, – кивнул головой Сан Саныч. – Напрасно... Никто никому ничего не должен, Михаил, запомните это. Иногда случается, как у нас с вами, – судьбы людей совпадают по вектору, и человеки действуют сообща, одной командой. А когда векторы судеб расходятся, каждый остается при своем выигрыше. Только проигрыш бывает общим. Победа – у каждого своя... Кажется, мы подъезжаем к вашему дому. Правильно?

– Правильно. Приехали...

Чумаков припарковался, как обычно, у помойки. Вышли из машины. Сан Саныч надвинул бейсболку глубоко на лоб, поправил темные очки на переносице, джинсовую куртку перекинул через правую руку, пряча от досужих глаз перевязанное рваными лоскутами предплечье. Молча поднялись по лестнице. Молча Чумаков отворил дверь. Сан Саныч молча вошел, пока Миша запирал дверь, пересек прихожую, остановился на пороге комнаты.

– Михаил, как вы себя чувствуете? Как нервишки?

– С чего это вдруг такая забота о моих нервах? – Миша привычно бросил ключи на полочку под зеркалом, шагнул вслед за Сан Санычем. – Нервы, кажется, в порядке, насколько это возможно после всего, что...

Произнеся букву «о», Чумаков так и остался стоять с открытым ртом. Замер рядом с Сан Санычем на пороге своей семнадцатиметровой комнаты, разоренной сегодня утром Черепом со товарищи. В комнате все было по-прежнему – бардак и развал. Все, за исключением одной новой детали. На полу лежал прилично одетый мужчина. Дорогой пиджак от Кордена расстегнут. Галстук, не менее дорогой и престижный, сбился набок. Шелковая рубашка сияет белизной, как в рекламе про тетю Асю. И только с левой стороны груди маленькое пятнышко, которое пятновыводитель «Асс» вряд ли отстирает. Красно-бурое пятно крови вокруг белесой стальной ручки скальпеля.

«Загнали скальпель прямо в сердце. Одним ударом, – машинально определил доктор Чумаков. – Мой скальпель. Из моего докторского саквояжа, который выпотрошил Креветка, прежде чем нашел сумку с лекарствами. Точно помню – скальпель валялся вон там, на полу... Подняли и вогнали в сердце. Умер мгновенно. Без мучений».

– Кто это, Миша? Вы его знаете?

– Ко-кого?..

– Спокойнее, Михаил. Без нервов. Водка дома есть?

– В хо-холодильнике...

Очень быстро, но без суеты Сан Саныч сходил на кухню. Вернулся с запотевшим стаканом водки.

– Пейте, Михаил. Залпом.

Миша одним махом осушил стакан, не почувствовав вкуса огненной жидкости.

– Теперь закуривайте, – велел Сан Саныч.

Чумаков послушно закурил. Сигарета в его пальцах мелко дрожала.

– Вы его знаете, Михаил? – без нажима, тихим голосом повторил вопрос Сан Саныч.

– Да. Это он.

– Кто «он», Миша?

– Дима Антонов.

– Красавчик?! – Сан Саныч осторожно подошел к трупу. Нагнулся, двумя пальцами приподнял полу пиджака.

– Что вы делаете? – Миша глубоко затянулся, обжег пальцы, бросил выкуренную в две затяжки сигарету на пол, раздавил ее каблуком.

– Ищу документы, – ответил Сан Саныч. – Документов нет, зато вот чего у него во внутреннем кармане пиджака запрятано, полюбуйтесь.

Сан Саныч медленно опустил пиджачную полу, выпрямился. Как и костюмную ткань, двумя пальцами, бережно и осторожно он держал в руке белый бумажный прямоугольник.

– Ваша визитка, Михаил.

– Бандиты! – Миша закурил новую сигарету, боясь отчего-то сдвинуться с места. Так и стоял в дверях. – Бандиты из «Трех семерок»! Это они сделали! Они! Как я теперь докажу, что не я его убил? Как?!

– Михаил, не сходите с ума. Криминальной мелочи из «Трех семерок» то, о чем вы подумали, не по силам. Дверь была аккуратно заперта. Никаких новых следов вокруг, и доллары как лежали, так и лежат на письменном столе. Покойный вместе с опытным взломщиком или взломщиками, однозначно, пришел сюда сам, по доброй воле и не ожидая удара скальпелем. Ведь это ваш скальпель?

– Мой.

– Такое впечатление – сработала серьезная спецслужба. Я не удивлюсь, если сейчас...

Звонок в дверь перебил Сан Саныча точно так же, как несколько часов назад перебил Макарыча. Тогда Миша подумал, что пришел сосед-скандалист снизу. Дай бог, чтобы на этот раз и вправду приперся сосед. Впрочем, Миша не верил в бога.

– Ну вот – накаркал... – шепотом, одними губами произнес Сан Саныч. – Михаил, посмотрите в глазок, кто там, но никому не открывайте. А я оденусь. Я быстро.

– Если это не менты, клянусь – пойду в церковь, куплю свечек на все деньги, устрою иллюминацию, блин!.. Прости, господи...

– Вхожу в долю, – невесело улыбнулся спине Чумакова Сан Саныч.

Импровизированную повязку с плеча пришлось снять. Иначе рука отказывалась влезать в рукав, а рану нужно было спрятать, скрыть от чужих глаз. Любая примета может оказаться роковой. Эту истину человек, разрешивший называть себя Сан Санычем, знал не понаслышке. Иное дело – ложные приметы. Таковых чем больше, тем лучше. Оторванные лоскуты исчезли во вместительном кармане джинсовой куртки. Золотая бижутерия, дань, собранная Креветкой, горстью высыпалась в ладонь. На пальцы налезло лишь два перстня, и то только на мизинцы. Блестящая цепь с крестом повисла на шее поверх одежды. Ссыпав остальные бандитские аксессуары обратно в карман, Сан Саныч поспешил в прихожую, по пути прихватив и спрятав в заднем кармане джинсов тощую стопку долларов – четыре тысячи девятьсот, что лежали на письменном столе.

Звонок в дверь. Пятый по счету. Пока Сан Саныч одевался да прихорашивался, звонок трезвонил с настойчивой периодичностью.

Чумакова Сан Саныч застал прилипшим к дверному глазку. Взял Мишу за плечи, притянул к себе, шепнул в ухо: «Спокойно, доктор, без паники», – и заглянул в дырочку глазка.

Так и есть! Четверо ментов. Двое в бронежилетах с автоматами. Сержант с резиновой палкой в руках. На кнопку звонка давит мент в штатском.

Сан Саныч отпрянул от линзы глазка, придвинулся вплотную к Мише.

– Уходим, доктор. Держитесь за моей спиной. Никакой самодеятельности. Доверьтесь мне. – Губы Сан Саныча щекотали ухо. Говорит он на грани слышимости, быстро, но отчетливо.

– Куда уходим?

– Тсс-с! Тише, доктор... Уходим на волю. Или вы хотите ближайшие десять лет провести за колючей проволокой?

– Почему я должен вам довериться? Вы мне не брат и не сват. Сами говорили, что мои проблемы вас не колышут.

– Нет, не так. Я говорил о проигрыше, который общий для нас обоих. Мы, однозначно, в проигрыше, Миша. Оба. Подставляя вас, кто-то между делом подставил и меня. Вы, безусловно, можете остаться, рискнуть уладить проблемы законным путем, однако я бы не советовал. Проигрыш может обернуться поражением, что совсем не одно и то же. Решайте, что будете делать, Миша, только быстро, пока я разбираюсь с милицией. У вас есть десять секунд на раздумья, максимум двенадцать.

Миша не успел толком переварить, осознать скороговорку Сан Саныча. Его новый загадочный знакомый, который, казалось, вообще не умел нервничать, решительно отстранился, поправил темные очки на носу и потянулся к замку.

Щелчок замка – будто передергивание затвора. Рывок дверной ручки. Сан Саныч выскакивает на лестничную площадку. Секунду Миша видит его мощную спину. Дверь, стукнувшись о стену, с ветерком просвистев возле Мишиного лица, захлопывается. Чумаков остается один в квартире. Если не считать мертвеца со скальпелем в сердце.

Десять секунд, пока за дверью звучит симфония рукопашной схватки, звуки, к которым Миша успел привыкнуть за сегодняшнее бесконечное утро, десять секунд Чумаков морщит лоб и кривит губы. Что может быть мучительнее свободы выбора? Миша читал в какой-то книжке рассуждение о пресловутой свободе как о наказании роду человеческому за грехи. И сейчас, совершенно некстати, прочитанные когда-то строки всплыли в памяти. Издевательство какое! Именно сейчас в голову лезут философские разглагольствования. Сейчас, когда нужно не думать о выборе, а сделать его. Решиться на что-то. Или уповать на законность, или примкнуть к случайному в общем-то человеку, странному и подозрительному типу, похожему на волкодава. Здравый смысл голосует за закон и порядок. Убежишь сейчас из дома и больше сюда не вернешься – подсказывает логика. Прощай, работа, милые повседневные привычки, до свидания, старые «Жигули», прощайте, любимые видеокассеты, которые так кайфово иногда посмотреть еще раз, посасывая пиво «Петергоф», засунув ноги в уютные домашние тапочки. Навсегда прощайте. В тюрьму еще могут и не посадить, а убежишь сейчас – и все. Это конец прежней привычной жизни. Стопроцентный конец... Нет! Бежать нельзя. Нельзя! Нельзя!! Нельзя!!! Бежать глупо!!! Глупо!! Глупо! Глупо...

Трам-тарарам за дверью прекратился. Истекли десять секунд на раздумья. Кончился тайм-аут судьбы. Гулкий перестук удаляющихся шагов. Сан Саныч бежит вниз по лестнице. Еще секунда-другая, и его не догнать...

Миша сорвался с места, дернул за ручку двери, перепрыгнул через тело в бронежилете за порогом, нечаянно поддел ногой автомат. «Калашников» покатился по ступенькам. Чумаков обогнал его, цепляясь за перила, вписался в поворот лестничной площадки, одним прыжком преодолел следующий лестничный пролет. Сан Саныча нагнал у выхода из подъезда.

Сан Саныч оглянулся. Совершенно не удивился, увидев Мишу, крикнул «За мной!» и выбежал на улицу, придержал двери подъезда, чтобы Чумаков не тормозил зря у порога воли. У стартовой черты в новую жизнь.

Перебежали через двор. Сан Саныч впереди, Миша за ним. Вбежали под арку, пересекли еще один двор, выскочили на улицу. Утомленные солнцем прохожие, бредущие по своим делам, раскаленный асфальт, яркие блестящие автомобили. Улицу пересекли быстрым шагом.

– Чуть дальше, налево – проходной двор... – сообщил Миша, тяжело дыша.

– Поспешим. Вперед и налево, быстро, но без суеты. По сторонам головой не вертеть. – Сан Саныч, по крайней мере внешне, спокоен. Никакой одышки или испарины, как будто и не было трех сумасшедших минут спринтерского забега.

В проходном дворе, по счастью пустом, Сан Саныч на ходу выбросил в благоухающий помоями мусорный бак темные очки и бейсболку. Расстегнул куртку, спрятал золотой крест под рубаху.

– Все нормально, Миша. Милиционеры были из местного отделения, никаких сомнений. Получили сигнал – подозреваю анонимный телефонный звонок, и отреагировали. Перед подъездом стоял пустой ментовский «газик». Заметил?

– Нет... Что вы собираетесь делать, Сан Саныч?

– Не «вы», а мы. Это во-первых. Во-вторых, давай переходить на «ты», партнер. Политесы остались в прошлом. Мы проиграли, но попробуем взять реванш. Сдается мне, мы теперь надолго в одной команде. Вдвоем против всех, против всего мира. Не раскисай, Миша, тебе повезло с партнером. Запомни главное правило: отныне доверяем друг другу полностью, иначе – амба, проигрыш неизбежен!

– Я не знаю, кто вы... то есть ты, я не...

– Все расскажу. Позже. Сейчас ловим мотор и... Ты точно никому не называл адрес квартиры, где вчера оперировал волкодава?

– Нет.

– Уверен?

– Я, кажется, говорил уже! Вернулся вчера домой, пожрал, покурил, посидел-подумал и спать лег, а разбудили меня бандиты.

– Ладушки, для начала заедем на Юго-Запад.

– Зачем?

– Позже объясню. Доверься мне... Тихо, выходим на улицу. Молчи и веди себя естественно. Пять минут в запасе есть. По моим прикидкам, раньше мусора не очухаются.

Проходной двор вывел «партнеров» на перекресток. Светофор горел красным, запрещая автомобилям напротив арки проходного двора двигаться с места.

– Везет! – растянул губы в улыбке, похожей на оскал крокодила, Сан Саныч. – Эй! Такси!

Сан Саныч вразвалочку подошел к автомобилю, выделяющемуся в общем строе, помимо неприятного глазу горчичного цвета, рядом черных шашечек на дверце.

– Шеф, на Юго-Запад поедем?

Нагнулся к окошку помеченной шашечками автомобильной дверцы, постучал по стеклу перстнем-печаткой.

– Поехали, не обижу.

– Садись. – Дверца отворилась. Таксист оценил перстень.

– Залазь в зад, Клоп, не спи.

Не сразу до Чумакова дошло – Клопом Сан Саныч обозвал именно его. А тон-то какой! Говорит, будто пять минут назад проснулся. Лениво, тягуче. И осанка Сан Саныча изменилась. Ноги колесом, пальцы веером. И улыбочка эта – крокодилья. Ну прямо бандит из анекдота, честное слово!

Продолжая играть яркий запоминающийся криминальный образ, Сан Саныч всю дорогу болтал с таксистом. Причем сленг Сан Саныча более соответствовал выбранной маске, чем говор того же Черепа или тем более Креветки. Ни намека на уголовную «феню», ни грамма мата. Образцово-показательный базар по понятиям. Случись так, что спросят позже шофера такси, кого он вез такого-то числа в такое-то время, и труженик рулевого колеса откровенно ответит: «Крутого правильного братка вез, самого настоящего». Таксист охотно опишет колоритного бандита, однако скорее всего умолчит о царских чаевых в размере тридцати американских долларов.

Между тем, «замаксав шефу трешку», Сан Саныч распорядился притормозить возле автобусной остановки рядом с метро «Юго-Западная», гаркнул: «Клоп, вылазь!», и Миша, не торопясь, покинул машину.

– Пешком пройдемся, Михаил, здесь недалеко, – сказал Сан Саныч, помахав вслед таксисту.

– Я знаю. – Миша утер распухший нос.

– Как самочувствие, партнер?

– Спасибо, хреново.

– Нос не сломан? Какой-то он у тебя неестественно красный.

– Пухнет помаленьку шнобель. Дважды за сегодня ему досталось, может, и треснули хрящики, не железные.

– Придем на место, наложим на нос холодный компресс, пока я тебя стричь буду. Хозяина той жилплощади, куда мы идем, я не уведомлял, что съезжаю. Ключи в почтовом ящике. От прежних, еще до меня, жильцов в ванной осталась краска для волос. Хочешь стать ярко выраженным блондином нордического типа?

– Так мы приехали на Юго-Запад меня стричь и перекрашивать?!

– И это тоже. Оперативно изменить твою внешность – далеко не лишняя предосторожность. Ментовской розыск тебе, партнер, обеспечен. Мне тоже, однако меня мусора вряд ли хорошо запомнили. Разве что крест на груди, бейсболку да черные очки восстановят в памяти. А твое фото, Миша, отыщется без труда. И быстро. Все равно придется маскироваться, так к чему тянуть с этим делом. Но приехали мы в покинутую мною сегодня утром, как я думал, навсегда, квартиру не только ради камуфляжа. Моя рана на правом предплечье, доктор, нуждается в обработке. Порез достаточно глубок, чтобы его игнорировать.

Сан Саныч лениво стащил сначала с правого, потом с левого мизинца перстни-печатки. Снял с шеи золотую цепугу, спрятал украшения в карман.

Он говорил и действовал так, будто заранее знал – пришло время сказать то, что он сказал, и сделать то, что он сейчас сделал. Как будто снимается кино. Сан Саныч – главный герой, успел ознакомиться со сценарием, и ему немного скучно, а Миша – статист, не замечающий скрытой камеры и не имеющий понятия, что их ждет вон за тем углом.

– Вон там свернем, Миша. Пойдем дворами, так ближе.

– А что потом?

– Возьмем ключи из почтового ящика, поднимемся по лестнице.

– Нет, потом чего? Я обработаю твой порез, перекрашу волосы, дальше что?

– Позаботившись о здоровье и исключив глупую случайность быть узнанными милицейским патрулем, поедем за город. Электрички с Савеловского вокзала ходят регулярно, без пауз, по собственному опыту знаю. У меня под Москвой резиденция. Избушка в лесу. Красотища, воздух – шик! Отдохнем, поговорим. Ты все расскажешь подробно про Диму Антонова по кличке Красавчик. Отныне мне это интересно. Более чем интересно...

– А если бы я остался? Не побежал бы за тобой? Чего бы ты делал?

– Не знаю.

– Честно?

– Абсолютно честно. Какой смысл об этом думать! Ты же последовал за мной, ведь так... Успокойся, Миша. Воспринимай жизнь такой, какая она есть. Как случилось – так и случилось. Нервничать, дергаться – бесполезно. Бессмысленно сопротивляться обстоятельствам. Воспринимай все адекватно. Жертвуя ферзем, гроссмейстер остается бесстрастен, ему не грозит инфаркт миокарда от нервных переживаний. Будь гроссмейстером своей жизни, партнер... Ну вот, пришли. Рот на замок, морда ящиком. Никаких подозрительно нервных телодвижений. Топай за мной.

На лавочке возле подъезда, знакомого Чумакову по вчерашнему ветеринарному визиту, сегодня рядком сидели старушки. Три бабушки – божьих одуванчика проводили любопытными взглядами чинно вышагивающего осанистого мужчину и растрепанного молодого человека с распухшим носом. Сан Саныч вежливо кивнул бабушкам. Миша поспешил повторить его жест и почувствовал огромное облегчение, когда за спиной захлопнулись двери подъезда, отсекая сканирующие взгляды любопытных старушек.

Сан Саныч, недолго думая, взломал дверцу почтового ящика с цифрой 73. Просунул палец в щель-зазор и дернул, казалось, слегка. Дверца послушно сорвалась с петель.

– Ключи на месте. Поднимаемся пешком, Миша. Не люблю я лифтов.

Шли по ступенькам гуськом. Впереди Сан Саныч. Спина прямая, походка пружинистая, беспечная. Сзади Миша, цепляющийся за перила, то и дело вытирающий пот с лица.

Шаги навстречу они услышали, поднявшись на площадку между вторым и третьим этажами. Быстрые, шаркающие шаги сбегающего вниз по лестнице человека. Как раз прогудел лифт, поднимаясь на самую верхотуру каменного улья. Обычная, не вызывающая тревожных предчувствий ситуация. Торопыга жилец, не дожидаясь тихоходной кабины, скачет вниз по ступеням.

Они пересеклись на площадке третьего этажа. Поджарый мужчина средних лет в твидовом пиджаке, чересчур теплом для середины июля, не глядя, пробежал мимо. Пиджак не по сезону и полное безразличие к встречной парочке – вот, пожалуй, и все, что заметил Миша.

«Мы ему до лампочки, этому мужику в пиджаке. Бабульки на скамеечке нас точно запомнили, а мужику не до нас... Блин! Не иначе у меня начинается мания преследования. Всех вокруг оцениваю как возможных свидетелей и стукачей...» – успел подумать Миша, посторонившись, дабы не толкнуть ненароком случайного встречного. Наверное, посетившая Чумакова мысль имела бы развитие с горькими или назидательными выводами, если бы Сан Саныч не обернулся неожиданно и не отбросил махом удивительно сильной руки доктора Чумакова к крашенной водоэмульсионной краской стене.

Все мысли разом вылетели из взлохмаченной Мишиной головы. Контроль над телом взял спинной мозг. Рефлексы помогли не упасть. Руки самортизировали столкновение со стенкой, ноги расползлись, поддерживая равновесие, спина вытянулась дугой, шея повернулась, широко раскрывшиеся глаза увидели мужика в пиджаке с пистолетом в руке и Сан Саныча, отталкивающегося от бетонного пола острым носком ковбойского сапога.

Сан Саныч развернулся чуть раньше мужчины в твиде, который еще заканчивал разворот, попутно вытаскивая пистолет с длинным цилиндром глушителя на конце ствола из подмышечной кобуры, спрятанной под длиннополым пиджаком.

Сан Саныч смел Мишу – преграду между собой и киллером, спас доктора от выстрела в затылок и прыгнул. Выстрелить киллер успел, но в потолок. Сан Саныч в прыжке выбросил ногу. Каблук кожаного сапога ударил мужчину с пистолетом в грудь. Киллер опрокинулся на пол, выстрелил непроизвольно, бессознательно. Сохранить сознание при множественных переломах грудной клетки еще никому не удавалось.

Приземляясь, Сан Саныч обрушил согнутое колено на уже более чем достаточно пострадавшую грудь киллера, отмашкой ладони выбил пистолет из руки смертельно травмированного человека и, мгновенно вскочив, метнулся к Мише.

– Уходим! – Сан Саныч подхватил Михаила под локоть. – Привал со стрижкой, окраской и перевязкой отменяется. Бежим наверх, уходим через чердак! Постарайся топать потише!

Куда там – «топать потише»! Миша припустил вверх по лестнице, ничуть не заботясь о чем-либо, кроме скорости. Успеть за Сан Санычем, который действительно взлетел по ступенькам почти бесшумно, оказалось совсем не просто. Миша не успевал вздохнуть, бежал на задержке дыхания, прыгал через две-три ступеньки и все равно отстал от лидера на целый лестничный пролет.

Когда Чумаков добрался до последнего этажа – увидел Сан Саныча, взобравшегося на прутья-перекладины металлической лесенки, что упиралась в запертый на висячий замок ход на чердак. Замок, прозванный народом «амбарным», Сан Саныч открывал ключом из той связки, что дожидалась его в почтовом ящике. Очевидно, обживая арендованную жилплощадь, Сан Саныч обстоятельно подготовился к всевозможным эксцессам и озаботился продумать нестандартные варианты бегства. Сей интересный факт еще вчера, еще сегодня утром, еще три минуты назад, несомненно, имел бы отклик в заинтересованном личностью «напарника» разуме Чумакова. Но после столкновения с киллером Миша окончательно утратил способность удивляться. После толчка, отбросившего тело Чумакова с директриссы несостоявшегося пистолетного выстрела, на голову как бы надели шлем для виртуальных компьютерных игр. То ли реальность вокруг, то ли бред, то ли сон – некогда думать о природе событий, приходится действовать быстро, без всяких промедлений. Иначе конец игры.

– За мной, доктор! – Сан Саныч открыл замок, макушкой поднял похожие на ставни металлические створки, закрывающие путь на чердак, и, оттолкнувшись от прута-перекладины, исчез в квадратном потолочном проеме.

Чумаков вскарабкался по лестничным перекладинам. Пахнуло кошачьей мочой, ладони испачкались в белесых голубиных какашках. Миша влез на чердак. Темно, вонюче, тесно. Под ногами загаженный птицами и кошками песок, какие-то палки, куски жести, свернутая узлом арматура, битое стекло.

– Осторожно, Михаил. Здесь лучше не падать. Положи руки мне на плечи. Идем шаг в шаг. Голову пригни, не расшиби лоб о балки.

Подобно слепцу за поводырем, Чумаков шел за Сан Санычем, прижавшись к его широкой спине. Сомнительно, чтобы поводырь задал истинно незрячему столь быстрый темп передвижения по пересеченной местности, однако первоначально показавшаяся кромешной темень все же более напоминала полумрак, и пусть плохо, но Миша видел, куда ставит ногу. Споткнулся всего два раза. И оба раза крепкая спина Сан Саныча предотвратила падение.

– Стоп, Миша. Пришли. Подо мной искомый выход в другой подъезд. Тридцать секунд тишины, слушаем, нет ли кого на лестнице под нами, легко ломаем запоры, благо я удосужился заранее подпилить дужку здешнего замка, и бегом вниз.

Сан Саныч говорил во множественном числе явно лишь для того, чтобы подбодрить Чумакова. Ничего, кроме сумасшедшего перестука сердца и свиста воздуха в горле, Миша не слышал. Он и слова-то Сан Саныча толком не разобрал. Дышал, ловил ртом душный воздух и даже не вздрогнул, когда Сан Саныч ударил каблуком по полоске света, сочившегося сквозь щель под ногами.

– Полез первым, доктор. Не расслабляться! Последний рывок.

Вновь под пальцами ржавчина перекладины, стопы касаются бетона, пальцы разжимаются, поворот, и бегом вниз.

Вниз бежать проще. Ноги сами несут туловище, руки на поворотах толкают стены, задавая ускорение. Сзади бежит Сан Саныч, готовый одним прыжком догнать и поймать, подхватить, случись так, что напарник споткнется.

Сан Саныч обогнал Мишу у почтовых ящиков на первом этаже. Обхватил правой рукой за плечи, остановил.

– Выходим прогулочным шагом, Михаил. Сразу налево. Ежели киллера страхуют снаружи, пусть любуются в окуляр оптического прицела старушками, сидящими в пятидесяти метрах справа от этого подъезда. Люблю длинные дома-бараки, ненавижу дома-башни. Идем!

Вышли. Свернули. Прошли под окнами первого этажа по асфальтовой полоске, проложенной вплотную к стене дома, спрятанной от взглядов играющих во дворе детишек зарослями газона. Свернули за угол, ступили на тропинку, пересекающую газоны, продрались сквозь аппетитно зеленые кусты.

– Деньги есть, выходим на трассу, берем мотор и едем на Кольцевую, – проинструктировал Сан Саныч. – Постарайся изобразить на лице что угодно, только не надо так ошалело таращиться по сторонам, ладно, Миша?

Миша не ответил. Однако волосы пригладил, одернул одежду и, чтобы занять руки, достал сигарету, прикурил на ходу.

Машину поймали сразу. Едва вышли к троллейбусной остановке и Сан Саныч взмахнул десятидолларовой купюрой, рядом притормозила «Таврия». Молодой угрюмый парень за рулем безропотно согласился подбросить партнеров до ресторанчика на обочине Московской Кольцевой автодороги.

Ехали молча. Сан Саныч и Чумаков устроились на заднем сиденье, Миша курил, стряхивая пепел мелко подрагивающей рукой в открытое окошко, Сан Саныч, словно хамелеон, скопировал молчаливую угрюмость шофера. Двое молчунов и один нервный курильщик. Естественная атмосфера полного отсутствия интереса извозчика к седокам и седоков к извозчику. Прокатились вместе, расстались и через пять секунд забыли друг о друге.

Расплатившись с шофером («Десять баксов, нормально?» – «Угу». – «Держи». – «Угу». – «Пока...» – «Ага...»), партнеры направились к ресторанной постройке, заманивающей броской рекламой проезжающих мимо автомобилистов. А когда «Таврия» затерялась вдали среди потока машин, по инициативе Сан Саныча беглецы изменили маршрут, свернули к ажурному мостику-переходу через МКАД.

– Сан Саныч, киллер этот, на лестнице, он каким-то боком связан с твоим пулевым ранением?

– Если бы! – Сан Саныч удовлетворенно сощурился. Чумаков возвращается в действительность. Психологический шок, похоже, обошелся без неприятных последствий. Без истерик, что особо отрадно. – Свежий покойник однозначно связан непонятным пока для меня образом с успевшим остыть трупом Красавчика. Профессионалом был преставившийся киллер, между прочим. Кабы не силился корчить полное безразличие мордой лица и надел пиджачишко по погоде, я бы купился на его трюк, и мы бы, Миша, скандалили сейчас с архангелом Гавриилом, почесывая простреленные затылки и уговаривая пропустить нас в рай вне очереди... Ты точно никому не рассказывал о нашем вчерашнем знакомстве? О деньгах? Об операции?

– Нет! Сколько можно повторять... А куда мы вообще идем-то, а?

Они как раз пересекли навесной мост-тоннель над магистралью, петлей опоясывающей Москву. Позади город, впереди перепаханное поле, за полем лес.

– Вперед и только вперед, Миша! По пашне к лесу. Прогуляемся пешочком в лесной прохладе, покуда не набредем на подходящий пригородный поселок с магазином типа сельпо. Прикупим одежонку, переоденемся, и, что поделаешь, придется на перекладных добираться до моей загородной резиденции, стараясь не пересекаться по пути с милицией... Ничего, к ночи доберемся, уверен.

– Японский бог! Прямо как шпионы-диверсанты, блин! – Миша остановился, вытащил новую сигарету из помятой пачки, прикурил от дымящегося фильтра. Чумаков как затянулся в первый раз после беготни по лестницам, так и смолил не переставая.

– Шире шаг, партнер! – Сан Саныч подтолкнул Мишу к взрыхленному плугом глинозему. – Поспешим под сень родимых лип. Выше нос, Михаил! Хоть он у тебя и распух, не беда. За одного битого двух небитых дают. Нас ловит милиция, на нас охотятся профессиональные киллеры, жизнь прекрасна и удивительна. Главное, мы живы, партнер. Запомни – ВСЕ возможно, пока ты живой. Лишь у трупов нет будущего. Шагай, Миша, еще не вечер, прорвемся!..

 

Глава 3

Работа над ошибками

Миша проснулся сам. Никто его не будил. Ни перезвон будильника, ни мухи за окном, ни яркий солнечный свет. Будильника в избушке Сан Саныча вообще не было. За окошком шелестел нежный убаюкивающий грибной дождик. Ситцевые занавески на окнах стыдливо отгораживали бревенчатое прохладное пространство от робких солнечных лучей, пробивающихся сквозь пушистые тучки-барашки.

Миша выспался. Какая это благодать, кайф какой – выспаться! Голова ясная и светлая, паутинка сонливости приятно щекочет веки, желудок урчит, вежливо просит кушать, отдохнувшие мышцы готовы, но не спешат напрягаться. А напрягаться придется. Нужно вставать. Хотя бы затем, чтобы освободиться от щемящей тяжести в мочевом пузыре.

Миша потянулся, сел на кушетке. Ломануло в пояснице, заболели плечи, икры и голени. Знать, мышцы все же не до конца отдохнули. Болят мышцы. И нет в этом ничего удивительного. Обычное дело, так и должно быть. Еще бы им не болеть – вчера Миша с Сан Санычем отмахали пешком в общей сложности километров пятнадцать. Большую часть пути, разумеется, преодолели на автотранспорте, но тоже в спартанских условиях. Нанять тачку за сотню-две долларов, чтобы сразу доехать до места, Сан Саныч категорически отказался. Не из жадности, нет. Из осторожности. Не захотел светиться. Их подвез тракторист, позволив забраться в промасленную кабину допотопной тарахтелки за двадцать рублей. Протряслись пяток километров на славу. Мишу чудом не стошнило. Пол-литра молока и четвертинка булки, поглощенные на ступеньках продмага в населенном пункте с романтически-идиотским названием «Холмы», настойчиво просились наружу в результате полуторачасовой пытки тракторным мотором. После езды на тракторе автопробег в кузове грузовика показался Чумакову наслаждением. А когда партнеров согласился подбросить пенсионер на «Москвиче», так это вообще Михаил воспринял как незаслуженный подарок судьбы. Час на мягком диванчике «Москвича» всего за пятьдесят рублей – изысканное удовольствие для человека, вдоволь потоптавшего песок проселочных дорог. Заключительные километры пешего перехода после отдыха в легковой машине Миша преодолел, всего лишь единожды обратившись к Сан Санычу с просьбой о привале.

До деревеньки, расположившейся вдали от относительно оживленных транспортных артерий Подмосковья, добрались, как и обещал Сан Саныч, к ночи. То ли деревенька, то ли хутор на отшибе, на околице хутора – «резиденция» Сан Саныча. Покосившаяся избушка, по соседству – сарайчик, в нескольких шагах за сарайчиком начинается лес. Когда они шли по стежке через поросшее душистыми травами поле и впереди, на горизонте, показались геометрические контуры крестьянского поселения, прилипшего вплотную к лесу, Миша неожиданно запаниковал. Ему вспомнился киллер на лестничной площадке этажом ниже квартиры Сан Саныча и пригрезилось, что в лесу, на опушке, их ждет засада. Сан Саныч успокоил Чумакова: дескать, ежели и здесь, как он выразился – на «конспиративной» даче, устроена засада-ловушка, то все, смысла «барахтаться» далее больше нет, они обречены, ибо просчитать «конспиративную» дачу и обнаружить ее под силу лишь КГБ, ЦРУ и МОССАДу вместе взятым, ежели они дружно встанут на уши и объединятся в поисках подозреваемых убийц Димы Антонова по кличке Красавчик. Однако вышеупомянутым «конторам», по мнению Сан Саныча, Красавчик глубоко безразличен, и, следовательно, Михаила ожидает отнюдь не снайпер в засаде, а многочасовой здоровый сон. Возразить Сан Санычу было нечего, разве что напомнить о пресловутом киллере-профессионале, поджидавшем партнеров в доме на улице Двадцати шести бакинских комиссаров. Он-то, киллер этот, со слов того же Сан Саныча, каким-то образом связанный с Красавчиком, он просчитал место и время встречи с партнерами. Сан Саныч лениво отмахнулся от Мишиных контрдоводов, мол, «не путай божий дар с яичницей», откуда взялся киллер в подъезде – задачка детская и решается в одно действие, но на свежую голову и с четкой формулировкой условий задачи.

На подходе к деревне встретили трех псов неопределенной масти размером с немецкую овчарку. Собачки с лаем неслись навстречу, и Миша едва не пустился наутек с перепугу. Остановил Сан Саныч. Велел не бояться, зычно свистнул, назвал собак по именам (Жулька, Полкан и Рекс). Злобный лай сменился радостным повизгиванием. Пегая сука с разбегу кинулась облизывать Сан Санычу лицо, оба кобеля культурно обнюхали Чумакова, дружелюбно виляя хвостами. В сопровождении собак партнеры подошли к «избушке-резиденции». Двери настежь. Сан Саныч объяснил: дескать, красть в избушке есть чего, но это самое «чего» хорошо спрятано. А двери запирать – только отношения портить со стариком и старухой, единственными оставшимися в деревеньке постоянными жителями. Официально, по документам, избушка эта принадлежит местной пожилой крестьянской чете, фактически – Сан Санычу. Он приобрел «резиденцию» достаточно давно, деду с бабкой заплатил наличными, без всякого бюрократического оформления собственности. Время от времени Сан Саныч наведывался в резиденцию, непременно привозя здешним старикам гостинец. Отношения у местных с «дачником» – лучше не бывает. Сан Саныч старикам как сын. Свои-то дети в городе живут безвылазно и если приезжают, то осенью за картошкой.

Объяснив Чумакову, что да как принято в здешних пенатах, Сан Саныч отправился поздороваться со стариками, а Чумаков завалился спать. Едва разделся и залез под лоскутное одеяло, растянулся на ватном матраце, положенном поверх панцирной сетки архаичной железной кровати, и сразу же уснул. Спал как убитый, без сновидений.

– Сколько, интересно, времени я проспал, а? – спросил сам у себя Миша, стирая кулаком остатки сонливой паутины с век.

Под ногами на дощатом щербатом полу комками валялась одежда, купленная в сельпо поселка Холмы. Футболка с силуэтом полуобнаженной девицы, оттиснутой по трафарету в далеком Китае, и штаны типа «Адидас». Позорный «Адидас» не чета фирме, в которой щеголяли бандиты из «Трех семерок». Штаны, как и футболка, произведены в Китае. Молодцы китайцы – умеют шить много и броско. Большое им за это спасибо от необъятных российских провинций, что, вопреки географии, начинаются уже в двух-трех километрах от бетонного кольца-петли вокруг вольного города Москвы.

Чумаков встал, потер ладошками ноющие ляжки, подошел к занавешенному окну, отдернул ситцевый лоскут на веревочке, выглянул на улицу.

Моросящий дождик, солнце. Середина мокрого летнего дня. На полянке перед домом Сан Саныч рубит дрова. Голый по пояс мускулистый атлет с топором. На левом плече грязная полоска бинтов, на правом предплечье полоска заметно белее.

– Самостоятельно руку перебинтовал... – Миша отпустил занавеску, как был, в одном исподнем, пошел во двор, бормоча под нос: – Какая же я скотина-то, а! Он вчера всю дорогу шутил, гоношился – меня морально поддерживал, успокаивал, а я позабыл, что у него предплечье порезано, и свалился дрыхнуть, как... как не знаю кто! Какая же я...

Монолог оборвался, когда Миша, выйдя из комнаты с панцирной кроватью, оказался в смежной бревенчатой горнице. Русская печь, лавки по стенам, топчан с матрацем (здесь, наверное, и спал Сан Саныч), посередке самодельный стол – струганые доски о четырех деревянных ногах. На столе кобура-тандем. Кожаный тонкий ремень и два открытых чехла характерной формы. И две пистолетные рукоятки торчат из этих кожаных футляров. Увесистые пистолетные рукоятки. А рядом валяется горсть пистолетных обойм, снаряженных блестящими патронами. И цилиндр глушителя. Впечатляющий натюрморт. Вчера его на столе точно не было, оружие появилось, пока Миша спал.

Постояв у стола с минуту, Миша прошел в сени, замешкался там, задев и уронив лопату, прислоненную к дощатой стене, и отворил наконец двери во двор.

– Сан Саныч!

– Проснулся? – Сан Саныч, взмахнув топором, расколол объемистое березовое полено. – Сейчас печь растопим, сварим кашу, обедать будем.

– Обедать? А который час?

Сан Саныч вогнал топор в колоду, прищурившись, взглянул на солнце.

– Где-то около двух дня.

– Ни фига себе! Это я чего? Четырнадцать часов кряду дрых?

– Приблизительно. Я тебя беспокоить не стал, дал выспаться вдоволь. Стресс лучше всего лечить сном. Ты как врач должен это понимать. Сам небось не раз невротикам прописывал снотворное... Чего в дверях-то стоишь? Выходи под дождичек, умойся...

Теплый дождик приятно бодрил. От земли шел пар. Мокрая трава блестела на солнце. А воздух-то какой! Хоть ложкой ешь. Благодать! И все равно Сан Санычу не следовало мочить бинты. Тем более и предплечье он скорее всего лишь перебинтовал наспех, не обработав как следует порез.

– Водные процедуры после долгого сна, перед сытным обедом – самое оно, Миша. Верь мне, знаю, о чем говорю. Хорошо, что дождь, а то бы житья не было от здешних собачек. Они такие попрошайки, спасу нет, однако воды не любят, не уважают водных процедур.

– Сан Саныч, хрен с ними – и с собаками, и с процедурами. Пошли в дом, посмотрим твои болячки.

– Не бери в голову. С болячками нет проблем. Помоги лучше дровишки в хату занести...

Когда на стол, дымясь и благоухая, встал чугунок с гречневой кашей, когда по тарелкам разложили тушенку из консервов, Сан Саныч исчез на минутку в сенях, сказав, что у него там оборудована секретка, и вернулся с бутылкой водки.

– Накати стопочку, Миша. Для здоровья.

– А ты?

– А я таблеточку съем. Антибиотик «амоксиклав». Знаешь такой?

– Амоксициллин с клавулаиновой кислотой?

– Ага, он. У меня в секретке помимо водочки припасена грамотная аптечка.

– Пистолеты тоже оттуда? Из секретки?

Прежде чем накрывать на стол, Сан Саныч небрежно бросил на лавку портупею с парой пистолетов, сгрузил туда же патроны, обоймы, глушитель, не удосужившись прокомментировать появление оружия.

– Пистолеты? Ну да. Из секретки. «ТТ» – мое любимое оружие. Мое и японских якудза. Посредственной выделки бронежилет пробивает за милую душу. Япошки первыми это оценили... Ты водку-то пей, Миша. Не тушуйся.

– Честно говоря, не хочется. – Миша понюхал аптечную мензурку с пятьюдесятью граммами (точно по риске) прозрачной жидкости. Понюхал и сморщился.

– Ты ее не нюхай, пей. Один стопарик, больше не дам. Знаешь, в начале двадцатого столетия жил и работал в Российской Империи доктор-физиолог по фамилии Волович. Ну так вот, он доказал, что пятьдесят ежедневных граммов водки стимулируют иммунную систему и вообще очень пользительны для здоровья. Семьдесят пять граммов – предел суточной нормы, а сто пятьдесят уже вредно... Давай, Миша, залпом. Лечись.

– Ху-у!.. – Миша выдохнул и одним глотком осушил мензурку.

– Во! Молодец. Закусывай, на кашу налегай.

– Фан Фаныч, плечо тфое...

– Кушай, Миша, не болтай с набитым ртом, ешь. С пулевым ранением плеча все у меня нормально. Антибиотик пью для профилактики. Предплечье тоже в норме. Промыл рану фурацилином, обработал перекисью водорода, наложил медицинскую салфетку и перебинтовал.

– Ты случайно не врач по профессии, Сан Саныч?

– Нет, случайно не врач... Ты кушай, Миша, кушай. Каша стынет, поговорить успеем.

Через десять минут Чумаков почувствовал насыщение, желание смочить горло сладким чаем и закурить. И чай, и курево в хозяйстве у Сан Саныча нашлись. Правда, чай был зеленый и без сахара, а услышав просьбу покурить, Сан Саныч принес из секретки бумажный пакет с махоркой и старую пожелтевшую газету.

Вчера Миша выкурил одним махом пачку «Парламента», перебрал никотина и не позаботился прикупить сигарет во встречных сельпо. Казалось, что курить больше никогда не захочется, во рту щипало от дыма. Пришлось сегодня вспоминать черно-белые советские фильмы про коллективизацию, крутить из газеты «козью ножку».

После первой же затяжки Чумаков закашлялся. Табачок оказался ядреным.

– Бросал бы ты курить, партнер. Курево успокаивает, однако от никотина больше вреда, чем пользы, поверь мне. – Сан Саныч взмахнул рукой, поймал в кулак жирную муху, жужжащую над тарелкой с остатками каши.

– Ошибаешься, Сан Саныч, курево не только успокаивает нервы. Ученые доказали – никотин заставляет нейроны мозга бегать быстрее, активизирует мыслительный процесс.

– Не знал... Дыми, раз такое дело, стимулируй мозги. Нам есть о чем подумать. Допущены ошибки. И нами, и противником. Ошибки противника постараемся усугубить, свои – исправить.

– Что-то я не въезжаю. Кто наш противник? Какие ошибки?

– Кто – основной вопрос. Наш враг – инкогнито по фамилии Вопросов, по имени-отчеству Вопрос Вопросович. Ну а ошибки Вопроса Вопросовича Вопросова очевидны – мы живы и на свободе вопреки всем его стараниям.

– Есть еще один вопрос. У меня... Блин! – Самокрутка рассыпалась искрами в руке Чумакова. Матерясь, Миша смахнул смердящий табак со стола в грязную тарелку, туда же бросил горелую газетную бумагу.

– Гадость какая! А воняет-то как мерзко! – Сан Саныч встал. – Окно открою, проветрю горницу... Я догадываюсь о твоем вопросе, Михаил. Я обещал рассказать всю правду о себе и, поверь, сдержу слово. Но прежде, партнер, давай-ка рассказывай про Диму Антонова, про Красавчика. Все рассказывай, постарайся вспомнить каждую мелочь, детальку, штришок.

Сан Саныч, распахнув створки окна, вернулся к столу, подлил чая себе и Чумакову.

– Рассказывай, Миша. Все. С самого начала.

Михаил вздохнул, отхлебнул теплого чая и начал рассказ.

Зима, снежинки, нечаянная встреча с Ириной... Чумаков подробно рассказал, откуда знает Иру... Знал... Рассказал о жене, о разводе, о себе. Вспомнил родителей, загрустил... Вскоре мама с папой узнают – их сын в бегах. Защемило сердце. Родителей стало безумно жалко. Впрочем, разве им было бы легче, узнай они, что их сын в тюрьме? Или что он застрелен неизвестным на Юго-Западе Москвы?.. Миша скрутил еще одну «козью ножку», закурил и продолжил рассказ, вернувшись мысленно в тот зимний вечер, когда он познакомился с Дмитрием Юльевичем Антоновым. Чумаков пересказал события той единственной встречи с документальным бесстрастием. Все, как было до прихода Димы, при нем и после. Сан Саныч узнал про стычку с автомобильными ворами и последующее лечение, про смерть Иры и вялые розыски молодожена Димы. Сан Саныч перебивал Мишу дважды. В первый раз попросил подробнее остановиться на описании огромной Иркиной квартиры, во второй – уточнил, как долго Антонов трепался по телефону на кухне, когда оставил Мишу с Ириной одних, и через какое примерно время после возвращения Димы к общему столу Антонов с Чумаковым ушли из дома девушки. Заинтересовавшие Сан Саныча детали показались Мише незначительными, однако он ответил, как смог, подробно.

Говорил Миша минут сорок. Чай совсем остыл, табак был противным, воспоминания, мягко выражаясь, неприятными. Погано сделалось на душе у Чумакова. Совсем недавно Миша с отвращением вдыхал запах спирта, а тут вдруг захотелось выпить. Водка, пятьдесят граммов которой Миша, морщась, заглотил как лекарство, соблазняла хмельным забытьем. Хватануть стакан и снова завалиться спать, забыть обо всем на свете, отключиться.

Чумаков потянулся к водочной бутылке.

– Стоп, Миша, тормози. – Сан Саныч выхватил бутылку из-под руки Чумакова. – Нам сегодня в город ехать. Вернемся – пей сколько влезет, презрев заветы физиолога Воловича, а пока ни-ни.

– В какой еще город? – Чумаков исподлобья посмотрел на Сан Саныча.

– В Москву.

– На фига?

– Возникло у меня одно подозрение. Надо бы проверить.

– Какое подозрение? Объясни.

– Некогда, по дороге объясню, а сейчас нужно поторопиться.

– Слушай, Сан Саныч, я, конечно, тебе благодарен и все такое, но, знаешь ли, надоело подчиняться командам. Я взрослый человек. Я никуда не поеду, пока не узнаю, зачем. Я имею право...

– Оставайся, – оборвал Мишу строго Сан Саныч, поставил бутылку на стол, пододвинул ее поближе к Чумакову. – Жри водяру, сетуй на судьбу, разрешаю. Понадобится веревка с мылом – найдешь в сенях. А я поеду в Москву.

Сан Саныч принялся собирать со стола грязную посуду.

– Ты обещал рассказать о себе, – напомнил Чумаков, обиженно разглядывая водочную бутылку.

– Некогда, приеду – расскажу.

С чугунком в одной руке и горстью тарелок в другой Сан Саныч вышел в сени, хлопнув дверью. Чумаков остался один на один с поллитровкой. Налил водки в мензурку до краев, понюхал и решительно отодвинул от себя емкость с алкоголем.

– Я идиот. Нашел время слюни распускать, характер показывать. – Миша резко встал из-за стола. – Сан Саныч!

Он выбежал в сени.

– Сан Саныч, я...

В сенях Сан Саныча не было. Двери на улицу не хлопали, чугунок и грязная посуда стояли на лавке рядом с ведром, наполовину заполненным колодезной водой. А Сан Саныча не было. Исчез. Растворился в воздухе.

Миша огляделся. Сени – по сути, прихожая, скрещенная с кладовой. Лопата, грабли, коса, полезные дощечки, телогрейка на вбитом в стену гвоздике – всего полно. Сразу и не заметишь в углу открытый лаз в подвал.

Чумаков обошел пузатую бочку, не иначе в отсутствие хозяина-дачника стоящую поверх дверцы в полу. Вход в подвал зиял квадратным колодцем.

– Сан Саныч! – Миша нагнулся, крикнул в темный провал колодца.

– Залезай. Осторожно, не упади, – ответил из-под земли приглушенный голос партнера.

В подвал вела лестница, похожая на давешнюю лесенку на чердак, только деревянная. Шесть перекладин проскрипели жалобно под Мишиным весом, голые ступни встали на холодный земляной пол.

– Японский бог!.. Катакомбы...

Справа и слева кирпич, потемневший от времени, поросший плесенью. Узкий проход-коридорчик в просторное подземелье, где стоит Сан Саныч. Во весь рост. В руке у Сан Саныча коптит керосиновая лампа. В кругу света огромадный кованый сундук на земляном полу.

– Иди сюда, Миша. Лампу подержишь.

– Мать моя – женщина! Откуда здесь такой бункер, а? – Чумаков подошел, взял лампу из руки Сан Саныча, поежился. Под землей было прохладно.

– Хибарку, что над нами, после войны на старом фундаменте отстроили. Наличие столь достопримечательного подвала и подвигнуло меня на приобретение избы-развалюхи. – Сан Саныч, присев, уперся плечом в сундук. – Немцы деревню пожгли, справный большой дом спалили, подпол остался, и этот сундук уцелел, тяжеленный, зар-р-раза...

Рыча, Сан Саныч сдвинул сундук с места.

«Сколько же этот сундучишко весит, раз такой бугай, как Сан Саныч, еле-еле толкает? – подумал Миша. – Тонну, наверное, или больше».

– А чего в сундуке-то, Сан Саныч? Внутри чего?

– Всякая дрянь... Уф-ф, тяжелый, зараза... – Сан Саныч отер пот со лба. Сундук он отодвинул к кирпичной мшистой стене и теперь разгребал ногой землю на том месте, где стоял кованый монстр. – Сундук могильной плитой охраняет своим нехилым весом мои секреты.

– Это и есть твоя секретка? – спросил Миша, наблюдая, как нога Сан Саныча сметает тонкий земляной слой с чего-то, определенно напоминающего крышку металлического гроба.

– Обалдел? Что ж, по-твоему, я каждый раз, пожелав стопарик водочки выпить или таблетку аспирина принять, ворочаю могильные плиты? Нет, Миша. Под сундуком спрятана не секретка, а большой секрет... Большой-большой секрет...

Сан Саныч говорил с Мишей как ни в чем не бывало. Будто и не было выступления Чумакова по поводу водки и нежелания безоглядно слушаться партнера. И Миша был ему за это искренне благодарен. Кому приятно выяснять отношения, пережевывая по новой мелкую размолвку? Кому-то, может быть, и приятно, но не Чумакову, не в его характере.

– Ну вот. Нормально. Приступим к вскрытию большого-пребольшого секрета... Оп-па...

Сан Саныч опустился на корточки, поддел пальцами крышку металлического гроба, сдвинул ее, подхватил, поднял.

Чумаков ожидал, что из железного параллелепипеда, похороненного в каменном подземелье, Сан Саныч извлечет нечто типа гранатомета, крупнокалиберного пулемета или, на худой конец, автомата Калашникова. Ничего подобного! Вместо вышеперечисленного Сан Саныч достал из тайника прозрачный чехол с вешалкой. На вешалке, под защитой толстой полиэтиленовой пленки болтались темно-синий костюм, черная рубашка и светло-кремовый галстук.

– Чего это? – Миша удивленно захлопал глазами.

– Разве не видишь? – Сан Саныч закрыл металлическую крышку. – Парадная одежда. Сейчас сундучок, будь он неладен, на место поставлю, поднимемся наверх и сразу переоденусь... Подержи-ка костюмчик, покуда я тяжести ворочаю. Да смотри не помни...

Но переоделся Сан Саныч не сразу. Прежде всего, покинув подземелье, Сан Саныч занялся внешностью Чумакова. Как он сказал: «Сделаем то, что не позволил оперативно провернуть вчерашний киллер». И посетовал на отсутствие краски для волос.

Волосы Чумакову выкрасили в рыжий цвет стрептоцидом, подкоротили туповатыми ножницами. Миша выбрил щеки и подбородок безопасной бритвой. Небритость над верхней губой оставил. Помог побриться Сан Санычу. «Под ноль». Во времена детсадовского детства Чумакова такую «прическу» называли «под Котовского«. У Сан Саныча оказался идеально правильный приплюснутый череп, без бугров и неровностей, но со шрамом на затылке, не особенно заметным, впрочем, если не вглядываться.

Стрижку и бритье совмещали с разговором, более походившим на допрос. Сан Саныч расспрашивал Мишу о ЦКБ (офис и ветеринары на разъездах), о Борисе Николаевиче Тузановиче (скупой мироед-буржуй), выяснял, отчего сбежавшая за кордон супруга-изменщица, госпожа Чумакова, много лет поддерживала отношения с бывшими одноклассниками (школа – в центре, одноклассники – дети не простых родителей, жена – стерва-карьеристка). И так далее, и тому подобное. Множество вопросов, множество ответов...

– ...Ну? Как я выгляжу? – Сан Саныч поправил галстук, пригладил воротничок рубашки, одернул брюки и застегнул пиджак. – Обоймы с глушителем из карманов не торчат? Пистолеты под мышками не выпирают?

– Не-а, пистолетов не видно. А вот сапоги со строгим костюмом хреновато сочетаются.

– Учту. Заедем в бутик, куплю себе штиблеты по фасону и тебя, партнер, оденем прилично. Ты в чем обычно ходишь? Чего носишь?

– Костюм и галстук. Реже джинсы и футболки.

– Такова и будет на тебя, Миша, милицейская ориентировка: «Может быть одет как клерк или как студент». Следовательно, наряжу тебя панком. Купим тебе куртку-косуху, кожаные штаны. Сапоги мои наденешь. Размер обуви у тебя какой?

– Сорок второй.

– Великоваты будут мои сапожки, жаль... Как насчет прокола уха серьгой для полноты образа? Не против?

– А не пошел бы ты, Сан Саныч, знаешь куда?..

– Шучу, шучу... Успокойся. Ухи колоть не будем, но косуху с кожаными штанами тебе прикупим непременно.

– Дай мне лучше один пистолет. Зачем тебе два ствола?

– Зачем?.. – Сан Саныч необычайно быстро и ловко выхватил из-под пиджака пистолеты. Миша и глазом моргнуть не успел. – Меня специально обучали стрельбе с обеих рук. Даст бог, не придется демонстрировать благоприобретенные навыки интуитивной стрельбы, но если случится, сердечно прошу – как только заметишь, что я достаю оружие, сразу падай мордой на землю и не отсвечивай. Но... – Сан Саныч спрятал пистолеты под одеждой не менее ловко, чем достал. – Но... ты прав. Неплохо было бы позаботиться и о твоей личной, независимой от меня безопасности. Где пакет с махоркой?

– Вон на лавке валяется.

– Возьмешь на полочке с посудой у печки красный перец грубого помола, там его много. Перемешаешь с махоркой в пропорции пятьдесят на пятьдесят. В сенях, в железной банке из-под чая, найдешь перлит – пористый такой минерал, строители используют его в качестве наполнителя. Добавишь в табак с перцем перлита немного, процентов двадцать. Получится так называемая кайенская смесь. Название произошло от породы перца. Еще кайенский перчик называют «чили», слышал о таком, наверное. Особо едкий перчик в маленьких таких стручках. У меня в хозяйстве, жалко, кайенского перца нету, ну да и бог с ним. Сойдет тот, который есть. Купим косуху, засыплешь смесь в карман куртки и, ежели чего, хапанешь порошок из кармана и бросишь в лицо противнику. Временную слепоту, удушье и кашель несчастному гарантирую. Готовь адскую смесь, а я пока схожу за машиной. Хочу тебя обрадовать, партнер: у меня тут автомобиль... Хм... как бы это выразиться... припрятана у меня тут «волжанка». В сарае у дедушки – местного жителя дожидается авто с полным баком. В город поедем с комфортом!

– Сан Саныч... – Чумаков посмотрел на партнера отстраненным взглядом. Серьезно посмотрел. – Один вопрос.

– Миша, мы ведь договорились – все вопросы потом.

– Один маленький вопрос. Пустяковый... Не пойму я что-то, Сан Саныч. Зачем ты вчера утром пришел ко мне домой? Почему не «исчез в тумане» сразу же, как отошел от наркоза? Я ж вижу – ты здоровый бугай. Рана плеча для тебя – тьфу! Машина под парами, свежий костюмчик, пистолеты и деньги, конечно, у тебя есть... НЕРАЦИОНАЛЬНО как-то тебе, Сан Саныч, навещать с утра пораньше случайного врача-ветеринара, выковырявшего свинец у тебя из плеча, раз уж ты намылился сваливать и все для этого подготовил.

– Я понял, Миша. Все понял. Вопрос правильный. Спасибо, что ты его задал.

Сан Саныч подошел к лавке, где аккуратной стопочкой лежала его вчерашняя джинсовая одежда.

– Спасибо, Михаил, я забыл совсем. Вот, гляди. – Из кармана джинсовой куртки Сан Саныч достал красную книжицу паспорта. – Видишь? Это мои нынешние документы. Под фамилией, записанной в этом паспорте, я жил с января тысяча девятьсот девяносто второго года.

Держа в правой руке потертый паспорт, Сан Саныч забрался левой рукой во внутренний карман темно-синего пиджака и извлек еще один паспорт, точно такой же с виду.

– А с этими новыми документами я собирался и собираюсь жить дальше. Этот, – Сан Саныч потряс левой рукой, – последний, так сказать «запасной» паспорт я намеревался задействовать насколько возможно позже. Прятал я под землей, как ты, наверное, сейчас догадался, отнюдь не костюм, пусть и очень дорогой. Прятал вот эту краснокожую паспортину, что дожидалась своего часа в пиджачном кармане... Что же касается моего вчерашнего визита – логика его очевидна. Позавчера вечером я дал тебе пять тысяч долларов. Сумму, от которой трудно отказаться. Вчера утром пришел проверить – при тебе ли еще бабки. Если да, то с большой долей вероятности можно было бы предположить, что ты никому не успел натрепать про раненного в плечо волкодава, и я мог бы рискнуть еще какое-то время, пусть и малое, пользоваться старой ксивой, где на проштампованном фото я отнюдь не лыс...

Сан Саныч взмахнул правой рукой, швырнул старый паспорт в жерло русской печки. Обернутая тонким целлулоидом красная картонка с гербом СССР упала на тлеющие угли, скукожилась, задымила.

– В новом документе мое фото сверкает лысиной. – Сан Саныч сунул левую руку обратно за пазуху, спрятал паспорт номер два. – В графе «прописка» значится сибирское селение, до сих пор, уверен, обозначаемое на крупномасштабных картах малюсенькой точечкой, хотя фактически к середине восьмидесятых жителей там оставалось не больше, чем в этой подмосковной деревушке... Ты будешь смеяться, Миша, но по новому документу меня зовут Александром, отчество Александрович... То ли мистика, то ли судьба... Суждено нам, значит, было встретиться, партнер... Ты в это веришь?

– Нет.

– Ну а я фаталист. Верю в судьбу. Так жить проще... Через пятнадцать минут – готовность номер один. Подкачу к крыльцу на «Волге».

– Сан Саныч, прости за глупый вопрос...

– Опять вопрос. Теряем драгоценное время, партнер!

– Сан Саныч, ты случайно не шпион?

– К величайшему моему сожалению – нет, я случайно не шпион...

О возникших у него «подозрениях», спровоцировавших поездку в Москву, Сан Саныч обещал поведать Чумакову по дороге в город. Однако, как только Михаил уселся в машину, старший товарищ немедленно продолжил начатый во время переодевания и стрижки допрос. От общих тем, касающихся ЦКБ, Ирины-покойницы, бывшей жены и работы Чумакова в реанимационном отделении, Сан Саныч мягко и ненавязчиво перешел к конкретике. Его интересовали адреса (домашний и рабочий Б. Н. Тузановича, Ирины Грековой) и даты (когда конкретно, какого числа Чумаков познакомился с Антоновым, сколько недель пролежал в больнице). Единственное, что узнал Михаил от Сан Саныча нового за время загородной поездки, – это почему он, раненный, позвонил именно в ЦКБ. Мол, выбрал полушуточное-полусерьезное объявление, полагаясь более на интуицию, нежели на логику. Дескать, проще было Сан Санычу вообразить, какого типа доктора работают в ветеринарной конторе с аббревиатурой ЦКБ. Расплывчатое объяснение Сан Саныча Мишу не удовлетворило и немного разозлило. Опять от него, Чумакова, партнер требует четких ответов, а сам толком ничего не рассказывает. Но разозлиться как следует Миша не успел – бежевая «Волга» пересекла Кольцевую автодорогу и остановилась у магазина с многообещающей вывеской «Одежда для настоящих мужчин».

По мнению модельеров (или товароведов, или жены директора магазина), настоящий мужчина никак не может носить кожаную куртку-косуху. А кожаные штаны – запросто. И обязательно баснословно дорогие. В обычной ситуации Чумаков ни за что на свете не купил бы себе столь дорогие портки. Впрочем, его мнение Сан Саныча особенно не интересовало, и, втиснувшись в примерочной в затянувшую ляжки кожу, Чумаков так в ней и остался. Китайский «Адидас» полетел тряпичным комком в пластмассовую корзину в магазинном углу, двести двадцать долларов (грабеж!) в рублевом эквиваленте перекочевали из кармана темно-синего пиджака в ячейку кассы. Плюс полтинник гринов за ремень с пряжкой в виде головы быка. За неимением косухи Чумакову купили рубаху из натуральной кожи. Сто семьдесят баксов, блин, не хухры-мухры! Сандалии Миша поменял на сапоги, похожие на полусапожки Сан Саныча, только с блестящими загогулинами, имитирующими шпоры. Рыжую, выкрашенную стрептоцидом голову увенчала фетровая шляпа с загнутыми полями и двумя перекрещенными ружьями вместо кокарды. За обувь и головной убор была заплачена сумма, каковую Чумаков постеснялся бы назвать вслух в среде приятелей-реаниматологов. Ему бы просто не поверили, что шапка и обувка могут столько стоить.

– Отлично, Михаил. Ковбойский стиль тебе к лицу, – высказался Сан Саныч на выходе из магазина. Повинуясь фотоэлементу, стеклянные раздвижные двери «шопа» разъехались перед партнерами, выпуская их на улицу под непроходящую дождевую морось. – Обувь не жмет? А то вдруг бегать придется.

– Не жмет... Блин! Я похож черт-те на кого. На попугая какого-то...

– Ты не похож на себя вчерашнего, Майкл, а это самое главное.

– Не называй меня «Майкл».

– Почему? Твоему новому образу англоязычное имя подходит.

– Меня Дима Антонов, помнится, Майклом называл.

– Понятно. Имя Майкл навевает негативные ассоциации. Ладно, оставайся Мишей... Эх, жаль все-таки, мы тебя панком не смогли нарядить, тогда б, без сомнения, – ни соседи по дому, ни соратники по работе тебя бы не признали, хотя бы ты и столкнулся с ними нос к носу.

– Кончай издеваться. И так фиг кто меня узнает. Сам себя не узнаю... Ты сам-то почему обувь менять не стал? Я ж говорил: твои чоботы не подходят к костюму.

– Пока ты в примерочной переодевался, я просмотрел ассортимент ботинок. Ни одного приличного каблука не нашел своего размера. Люблю я, понимаешь, твердые каблуки, чтоб не страшно было ими по разнообразным предметам бить, чтоб не сломались... в смысле, каблуки, чтоб не ломкие были... Садись в машину, партнер. Кстати, я тебе сигарет купил. Хочется небось покурить-то, а? Держи – «Мальборо». Сигареты, соответствующие твоему пастушьему стилю.

– Спасибо.

– Не забудь кайенскую смесь махорки с перцем из пакета в карман пересыпать, пока едем.

– Куда мы все-таки едем? Скажешь мне наконец, а?

– Миша, дорогой, я прекрасно представляю, как ты меня кроешь в уме по матушке, и понимаю тебя, поверь. Обещал, старый хрыч, рассказать-растолковать-объяснить, что, куда, зачем и отчего так спешно. Обещал и молчит, в загадки играет. Повторяю – все расскажу и объясню. Слово даю. А пока прости и дай мне, пожалуйста, немножечко в тишине подумать, разложить по полочкам услышанную от тебя информацию. Посиди, покури, расслабься. Сдается мне, предстоят нам еще сегодня, партнер, разнообразные напряги и ума, и нервов. Отдыхай пока...

Проснулся Чумаков в два, идея посетить столицу родилась в тогда еще волосатой голове Сан Саныча около четырех. К дому, где жила ныне покойная Ирина, партнеры подъехали в начале девятого. Чумаков не сразу узнал знакомый дом. «Волга» ехала непривычным маршрутом, петляя по переулкам, отчего родной район казался чужим.

– Насколько я запомнил адрес, в этом доме жила Ирина. – Сан Саныч припарковал «Волгу» у парапета, открыл дверцу, выглянул наружу. – Михаил, посмотри, пожалуйста, вон те окна – новенькие стеклопакеты – случайно не соответствуют местоположению квартиры покойной?

– Где? – Миша, следуя примеру Сан Саныча, приоткрыл дверцу со своей стороны, выгнул шею, посмотрел вверх. – Ага, вижу... Блин! А пожалуй, соответствуют, черт меня дери! Ремонтируют, блин, Иркину квартиру, кто, интересно?

– И мне интересно. Оставайся в автомобиле, партнер, я сбегаю выясню насчет ремонта. Не бойся, я достаточно узнал, чтобы представиться соседке старинным приятелем семьи Грековых.

Хлопок автомобильной дверцы, Сан Саныч быстро, но с достоинством, пересекает полосу мокрого асфальта, отделяющую проезжую часть от входа в старый, лет ста от роду, дом, исчезает в солидном парадном.

«Как он справится с кодовым замком, хотел бы я знать? Цифры кода я забыл назвать, идиот. Может, догнать, помочь?.. – подумал Миша. – О чем это я? Справится, конечно. Супермен, блин. Джеймс Бонд хренов... Не иначе Сан Саныч или бывший кагэбэшник, или... А черт его знает, кто он такой... Рядом с ним, с Сан Санычем, чувствуешь себя подростком рядом со взрослым дядей... Однако как странно – кто-то делает ремонт в Иркиной квартире. Кто, черт возьми? Кто?!»

До возвращения Сан Саныча Чумаков успел выкурить всего одну сигарету. Пять минут, не более, отсутствовал лысый широкоплечий атлет в строгом костюме, с пижонским кремовым галстуком поверх черной рубашки.

– Что и требовалось доказать, – глубокомысленно вымолвил Сан Саныч, усаживаясь за руль и заводя мотор. – Контакт с соседкой отпал за ненадобностью. Двери в искомой квартире нараспашку, в коридоре копошатся хохлы. Ваяют евроремонт. Хлопцы обознались, приняли меня за ревизора – представителя заказчика, охотно вступили в разговор, и без всяких ухищрений удалось выяснить – две сотни квадратных метров полезной площади в центре Белокаменной уже пару месяцев как принадлежат коммерческой фирме под названием... Надо же, забыл название. Ах, какая досада!

– Ни фига не понимаю. Иркина квартира продана?

– Точно так, продана. Сейчас ты спросишь: кем? Заранее отвечаю: наследником. Кто у нас наследник? Соображаешь, кто унаследовал квадратные метры с высокими потолками в центре города, славящегося самым дорогим жильем в Европе и обеих Америках?

– Антонов!

– Иес. Дмитрий Юльевич Антонов по кличке Красавчик. Удивлен?.. Пепел стряхни, пожалуйста, за окошко, а то прожжешь новые штаны, обидно будет... Отчего ты, Миша, разыскивая след молодого вдовца, не подумал о правах наследования недвижимости – мне понятно. Трудно вообразить, что Отелло перекрыл кислород Дездемоне, мечтая стать собственником ее фамильного замка... Да, да и еще раз да, Михаил! Я полагаю, Красавчик – прямой виновник смерти Ирины. Убил девушку, дабы завладеть ее квартирой! И не делай, пожалуйста, такие страшные круглые глаза, как у лемура. И выброси наконец сигарету...

Сигарету Миша выбросил. И закурил новую. За окном автомобиля тянулся привычный городской пейзаж. Сан Саныч дисциплинированно вел «Волгу», глядя на дорогу и предоставив возможность Чумакову самостоятельно подумать, переварить и усвоить услышанное.

– Этот Дима... этот Красавчик... – тихо произнес Миша спустя пятнадцать минут. – Он выглядел обеспеченным... У таких типов, как говорят, «и тачка, и дачка, и собачка», все есть... Я, когда пытался его разыскивать, о правах наследования даже и не подумал.

– Что естественно, Михаил. Вполне естественно. Истинные причины и мотивы подчас лежат на поверхности, но их не видно. Как врач, ты слышал, наверное, о «слепой зоне», о парадоксе человеческого зрения. Предмет лежит на крышке стола, прямо перед носом, но человек его не видит – предмет в «слепой зоне», хотя кажется, что глаза фиксируют всю столешницу... Или вспомним войну в Югославии. Косовары, геноцид, межрелигиозная рознь – все это на поверхности. В «слепой зоне» богатейшие месторождения хромитовых руд в Косове. А хром – исключительно, экстраординарно ценен в военной промышленности и для нужд радиотехники... Не грусти, партнер. Помнишь, как советская ракета образца шестидесятых сбила в начале югославского конфликта суперсовременный самолет-»невидимку»? Вот и я, старый, что та ракета. Пережиток имперских амбиций, я кое-чего еще могу. Таких, как я, сейчас не делают, прекращено производство. Прорвемся, партнер, расхерачим невидимок, верь мне, я знаю, о чем говорю... Едем в «Три семерки», посмотрим, как там дела. Побеседуем с Черепом поподробнее о Красавчике – Диме Антонове. Само собой, соблюдя все меры предосторожности и личной безопасности.

К «Трем семеркам» партнеры подъехали в 21.15. Чумаков специально посмотрел на часы и запомнил время. Зачем? А черт его знает! Просто в детективных фильмах кинорежиссеры нещадно эксплуатируют тему времени, и кочующий из одной киноленты в другую вопрос штампованно-проницательного следователя: «Сколько было времени? Вспомните! Это очень важно» – нежданно-негаданно всплыл в Мишиной памяти, а посему, как только взглядам партнеров предстала картина разгрома «Трех семерок», Чумаков поспешил посмотреть на часы и запомнить время. Между тем, когда конкретно, в 21.17 или в 21 ровно, «Волга» проехала по асфальтовой дорожке мимо того места, где раньше располагались «Семерки», не имело абсолютно никакого значения. Гранату в подвальное окошко бара бросили задолго до того, как Чумаков смог полюбоваться следами разрушения и последствиями пожара. И, похоже, граната в «Трех семерках» рванула не противопехотная, а возможно, это была и не граната вовсе. Вполне вероятно, сработало взрывное устройство пару кило весом в тротиловом эквиваленте.

Прямоугольники подвальных окошек утратили правильную форму вследствие выбитых взрывом картечи рам и вывороченного бетона. Стена над эпицентром взрыва почернела. Пожар, давно потушенный, судя по пострадавшим стенам, достигал высоты второго этажа. Крылечко бара покорежилось и обуглилось. Трава на газончике перед заведением выгорела дотла.

«Волга», не притормаживая, проехала вдоль дома, к адресу которого был (теперь уже смело можно было говорить – «был») приписан питейно-бандитский притон.

– М-да... Поговорили, блин, с Черепом, царство ему небесное... – высказался Чумаков, вывернув шею и рассматривая убегающее вдаль пятно гари у подножия панельной многоэтажки.

– Ошибаешься, Михаил. – Сан Саныч крутанул руль. Панельный угол скрыл картину пожарища. – Не факт, что Череп, Макарыч и Креветка погребены под обломками. Подозреваю, архаровцы из «Трех семерок» наперебой сейчас рассказывают ментам о вчерашнем наезде на их «малину» доктора Чумакова вместе со шкафообразным вышибалой мозгов. Уверен – кабак подорвали глубокой ночью, постаравшись, чтоб Череп и иже с ним остались живехонькими. Разыщут мусора завсегдатаев «Семерок», и пойдет писать канцелярия. Самое позднее – завтра доблестные милиционеры свяжут убийство посетителя «Трех семерок» по кличке Красавчик с посещением бандитского притона двумя подозреваемыми в этом убийстве, и на нас с тобой, партнер, повиснет еще одно подозрение – в подрыве, в теракте.

– Ты так спокойно об этом говоришь, Сан Саныч, что... что... – Чумаков не нашел нужных слов, дабы выразить негодование по поводу невозмутимости партнера.

– Что создается впечатление, будто я заранее знал о пепелище в следующей точке нашего с тобой маршрута, – подсказал Сан Саныч. – Нет, Михаил, не знал. Но сказать, что я особенно удивился, – значит, соврать.

– Первое, что ты заявил, когда увидел труп Димы Антонова у меня дома: «Похоже, против нас работает серьезная спецслужба».

– Похвально, партнер. Зришь в корень. Улавливаешь самую суть. Горжусь тобой. Сейчас, Миша, покатимся к одному весьма осведомленному господину. Не хотелось мне его беспокоить, однако придется. Едем к Дяде Степе, знатоку и эрудиту по части спецслужб, зададим ему пару вопросов, провентилируем ситуацию.

– К дяде Степе на Лубянку?

– Ха! На Лубянку... – Сан Саныч улыбнулся. – Нет, партнер. Мимо. Дядя Степа – Степан Альбертович Михалков, работает директором ресторации «Золотая рыбка». В современной России работа некоторых коммерческих фирм подчас сильно смахивает на деятельность спецслужб. Когда я говорю – «спецслужба», я не обязательно подразумеваю некое государственное образование типа ГРУ или ФСБ... Хотя, ты знаешь, в нашем случае аббревиатура ФСБ очень даже уместна. Фирма «Синяя Борода»! Как тебе такое название? Нравится? Почти столь же оригинально, как и сокращенное название ветеринарной лечебницы – ЦКБ!

– Сан Саныч, наши разговоры строятся по принципу: мой вопрос – твой ответ. Причем на основные мои вопросы ты отвечать отказываешься, а на второстепенные отвечаешь загадками. Надоело мне чувствовать себя полным болваном.

– Последний час терпения, партнер! Максимум час сорок пять. Через три четверти часа доедем до «Золотой рыбки», осмотримся, побеседуем с директором ресторации, и многое тебе станет понятным. А пока я не пускаюсь в объяснения отнюдь не из вредности. Пока едем к «Золотой рыбке», есть насущная тема для разговора. Вотчину Дяди Степы придется брать штурмом... Ну, не совсем штурмом, однако силовых методов проникновения на чужую территорию не избежать. Побеседовать со Степаном Альбертовичем необходимо срочно, поверь мне последний раз на слово, партнер. Поверь и выслушай вводную. Объясню тебе коротенько, чего и как делать, когда пойдем в «Золотую рыбку». Сделаешь, как я скажу, в последний раз, ладно?

– Ладно... В последний раз. Согласен еще час побыть болваном.

– Вот и отлично. Слушай и запоминай, партнер. Как только подъедем к «Золотой рыбке», машину спрячем...

...Они спрятали «Волгу» примерно в пятидесяти метрах от черного хода ресторана. Спрятали от глаз двух молодых людей строгого вида, топчущихся на асфальте. Ресторан занимал часть первого этажа солидного дома серого кирпича, относящегося к так называемой эпохе сталинских построек. Семиэтажный домина фасадом выходил на искрящийся рекламой проспект, повернувшись задницей к заботливо озелененному просторному квадрату двора, образованному такими же домами-сталинцами. С некоторой натяжкой двор можно было назвать микропарком. Все тут было – и детская площадка, и высаженные стройными рядами деревья, и каменная лохань неработающего фонтана, и даже постаменты, некогда попираемые гипсовыми ногами стройных пионеров с горнами и аппетитными нимфетками-физкультурницами с веслами.

Черный, или служебный, вход в ресторан представлял собой оббитую алюминием полураспахнутую дверь. Рядом валялись деревянные ящики, объемистые черные целлофановые пакеты, набитые мусором и объедками, а также отходы ресторанного бизнеса, именуемые «тарой». То и дело из двери выходила толстая тетка в грязном белом халате с новым черным целлофановым мешком или бабушка в синем халате выносила какой-то мелкий мусор. За полчаса, что Сан Саныч и Миша наблюдали за изнанкой ресторанной жизни, тетка успела вынести два мешка-толстяка, а старушка в синем избавлялась от мусора трижды.

Наблюдательным пунктом Сан Саныч избрал скромную скамейку, затерявшуюся в буйно разросшихся кустах сирени. Сквозь темно-зеленые листья будни ресторанных служащих предстали как на ладони, ибо над дверью горел фонарь, а во дворе царили сумерки – дождевые тучи к вечеру заволокли небо, что очень радовало Мишиного партнера. Тени под почерневшим небом сгустились, и можно было гарантировать, что партнеров на скамейке под кустом сирени охранникам ресторанных тылов не видно. К тому же в преддверии грозового ливня двор совсем опустел, лишь у детской площадки одинокая дама орала на резвившегося пуделя, агитировала собачку побыстрее сделать свои дела и вернуться домой.

Спустя полчаса партнеры сподобились лицезреть, как к мусорной куче подъехал грузовик и полупьяные грузчики забрали отслужившую свое тару вкупе с запакованными объедками. Когда грузовик уехал, под фонарем остались лишь те двое угрюмых молодых людей, в которых Сан Саныч с самого начала опознал охранников.

– Пошли, Миша. Все помнишь, как я учил?

– Наизусть.

– Не боишься?

– Боюсь.

– Молодец, что не врешь. Пошли. Глаза боятся – руки делают...

Партнеры не спеша, прогулочным шагом прошлись по дорожке дворика-парка, лениво повернули и, шаркая ногами по асфальту, побрели мимо дома, мимо черного входа в ресторан «Золотая рыбка», мимо двух охранников-топтунов.

Сан Саныч и Чумаков благополучно миновали освещенное фонарем пространство, удостоившись вялого внимания охраны – равнодушных взглядов четырех глаз. Охранники остались за спиной, Миша резко остановился, засунул руку в карман кожаных штанов.

– Ну, что еще? – остановился Сан Саныч, недовольно посмотрел на Чумакова через плечо.

– Зажигалку, блин, потерял! – Миша вытащил из кожаного кармана руку, зажав большим и указательным пальцами мятую, потерявшую форму сигарету. Остальные пальцы сжимали в кулаке пригоршню табака, перца и перлита.

За то время, что партнеры провели на скамейке, Чумаков тренировался непринужденным, естественным жестом доставать из кармана сигарету и попутно прихватывать свободными пальцами кайенскую смесь. Тренируясь, Миша сломал четыре сигареты и просыпал без малого половину адской смеси под ноги. Однако репетиция не прошла даром. Охранники восприняли Мишин жест вполне равнодушно.

– Земляк, огонька не найдется? – Чумаков направился к ближнему от него охраннику.

Сан Саныч как бы нехотя повернулся корпусом к освещенному фонарем асфальту, изобразив лицом раздражение. Мол, какая досада, приятелю приспичило закурить и лишнюю минуту приходится вдыхать вместо свежего предгрозового воздуха амбре ресторанных задворок.

– Земляк, дай присмолить. – Миша приблизился вплотную к хмурому молодому человеку, поднес ко рту мятую сигарету.

Охранник неспешно полез в карман пиджака за зажигалкой. Чумаков поймал момент, когда глаза охранника скосились к собственному карману, и заранее отрепетированным скупым движением бросил едкую смесь в лицо привратнику черного хода.

Словно пригоршня грязного песка, подброшенная порывом ветра, мешанина из табака, перца и перлита ударилась о лицо охранника и рассыпалась облачком. Жертва едкой атаки инстинктивно моргнул, но запоздало – табачинки, перчинки и крошки минерала перлита попали на слизистую глаз, лишив молодого человека возможности видеть. О том, что надо бы задержать дыхание, охранник не знал. Дернулся всем телом, вздрогнул, вздохнул и тут же закашлялся. Целых четыре секунды он надрывно кашлял, моргал и отчаянно тер кулаками глаза, забытый всеми. И коллегой-охранником, и Мишей Чумаковым, и Сан Санычем. Освободившись от кайенской смеси в кулаке, Чумаков прыгнул на сотрудника охраны, сохранившего возможность видеть, благо тот стоял всего в двух-трех метрах. Выполнив некое подобие футбольного подката, Чумаков не особо сильно задел коленку секьюрити на исходе второй секунды после начала операции. Двух секунд хватило Сан Санычу, чтобы рывком преодолеть пятиметровый отрезок асфальта. Еще полсекунды, и кулак Сан Саныча подбросил молодого чуть полноватого мужчину в воздух. «Кажется, в боксе это называется „апперкотом в челюсть“, – успел подумать Чумаков. – А это – „крюком по затылку“. Запрещенный в боксе удар. И не только в боксе, во всех спортивных единоборствах, помнится, запрещены удары по затылку».

По затылку Сан Саныч приложил охраннику, вдохнувшему смесь табака с перцем и минеральными добавками. Поддел кулаком снизу в челюсть одному секьюрити, метнулся ко второму, огрел его по затылку и подхватил падающего за шкирку.

– Миша! Волоки другого за мной. Быстро!

Приподняв бесчувственное тело, Сан Саныч побежал к черному ходу. Распахнул дверь пинком ноги.

– Быстрее, Миша!

– Стараюсь. – Чумаков схватился за пиджачные отвороты нокаутированного апперкотом охранника и, пятясь задом, поволок его к дверному проему.

Сан Саныч бросил свою ношу в предбанник за дверью, подскочил к Чумакову, помог ему, подхватил нокаутированного за поясной ремень одним движением, без видимого напряжения, швырнул раскисшего молодого человека туда же, куда определил «отдыхать» первого секьюрити.

– Закрой дверь, Миша, а я осмотрюсь, проверюсь.

Чумаков перешагнул через порог, прикрыл за собою дверь, оставив маленькую щелочку, сквозь которую наблюдал за Сан Санычем на улице.

Четыре секунды потрачено на «отключку», пятнадцать на «уборку». Сан Саныч один в круге электрического света. Поза расслабленная, естественная. Вот он шагнул в темноту. Его почти не видно, лишь силуэт, но можно заметить, как он поворачивает голову, оглядывается. С неба упала тяжелая дождевая капля. Одна, вторая, третья. Глухо загремели вдали грозовые раскаты. Дождь забарабанил по асфальту. Дождевые капли мигом перекрасили серую асфальтовую поверхность в черный цвет с синим отливом, и темно-синий костюм Сан Саныча сделался почти черным.

– Промок... – Сан Саныч вбежал в приоткрытую Мишей дверь. – Запирай дверцу на засов, Миша, и пошли.

– А эти?

– Охранники-секьюрити? Минут через пять-семь очухаются.

– И поднимут тревогу.

– Их могут и раньше обнаружить. Пошли скорее, пока все тихо.

Они быстро, сосредоточенно, с деловым видом прошли широким коридором: Сан Саныч – впереди, Чумаков – отставая на шаг. Очутились на кухне, где кипели и булькали большие котлы и маленькие кастрюльки на солидных столах-плитах, где совсем плохо работала вытяжка и в белых пахучих парах суетился кухонный народ, не обращая внимания на лысого атлета в мокром костюме и его рыжего спутника-ковбоя. Миновав кухню, партнеры ступили на ковровую дорожку коридорчика, что вел в гремящий музыкой ресторанный зал, свернули в коридорное ответвление – аппендикс с двумя дверями по бокам и одной в торце. Сан Саныч уверенно толкнул торцовую дверь с табличкой «Директор».

– Входи, партнер. – Сан Саныч пропустил Мишу вперед. – Знакомься: мой старинный приятель, однофамилец популярного поэта и двух знаменитых кинорежиссеров, Степан Альбертович Михалков, более известный в криминальных кругах под кличкой Дядя Степа. Добрый вечер, Степан Альбертович.

Дядя Степа сидел в кожаном кресле за письменным столом необычной овальной формы прямо напротив двери в кабинет, которую Сан Саныч, войдя, поспешил плотно за собой прикрыть. Роста в Дяде Степе было от силы сантиметров сто шестьдесят, весу не более пятидесяти килограммов. Маленький пожилой лягушонок с морщинистым личиком и круглой плешкой. Ни фасонистый пиджак, ни галстук с бриллиантовой булавкой, ни телефоны на столе, ни малахитовое пресс-папье – ничто не делало фигуру Степана Альбертовича более значимой, так сказать, весомой. Напротив, броско-добротная обстановка кабинета только усугубляла сходство Дяди Степы с земноводной тварью. Сходство с лягушонком-перестарком напрашивалось само собой, ибо в дизайне директорского кабинета преобладала соответствующая названию ресторана морская тематика. По правую руку от посетителя кабинета, вдоль стены без окон (окон в помещении не было вообще), на металлических треногах разной высоты стояли освещенные электрическим светом три многолитровых аквариума. Идеально квадратный, круглый и прямоугольный. За спиной директора, на затянутой сетью стенке красовалась отлитая из желтого металла рыба. Напротив аквариумов, вдоль другой стены, тянулся длинный диван белой кожи, над ним – репродукции художников-маринистов, перед диваном – низкий столик-доска с рядом пепельниц-раковин.

– Садись на диванчик, партнер, покури. А я со Степаном Альбертовичем побеседую по душам.

Миша уселся на диванную мякоть. Закуривать не стал, но на всякий случай вытащил из кармана сигарету, прихватив в кулак пригоршню кайенской смеси.

– Зачем пришел сюда, сюда-то зачем пришел? – засуетился Дядя Степа. – Почему, почему, как обычно, как всегда, не позвонил, позвонил бы, и встретились, встретились бы, как всегда бы встретились...

Ладошки Степана Альбертовича суетливо обшлепали стол, накрыли круглые очки с выпуклыми плюсовыми стеклами, помусолили их нервно и нацепили на нос. В очках дядя Степа еще больше походил на лягушку-альбиноса.

– Вопрос к тебе, господин Михалков, неожиданно возник, вот я и пришел. Времени созваниваться и разводить шпионскую канитель, как ты привык, извиняй, сегодня этого времени у меня нет. – Сан Саныч приблизился на шаг к директорскому столу, остановился посреди кабинета, в центре узора на ковре, покрывающем пол. – Оцени, Степан: в гостях у тебя я впервые, а сразу нашелся, куда идти и как. Наслышан – при парадном входе в «Золотую рыбку» установлены металлоискатели, чтоб авторитеты «пушки» в гардероб сдавали, прежде чем начнут ханку жрать, так я с заднего хода проник. Оценил? Соображаешь, куда клоню? Оружие при мне, твои гаврики-охранники у заднего входа – прости за каламбур – в заднице. Давай, Степа, замотивируем мой визит как наезд крутого, однако неизвестного тебе отморозка, ладно?

– Не поверят. Люди не поверят. – Руки Степана Альбертовича вновь побежали по столу, словно два самостоятельных существа, нашарили золотой портсигар, вытащили длинную папиросу, вставили ее в рот хозяину. – Не поверят, устроят провилок, расколют. Расколют меня, расколют. Ты меня спалил. Спалил ты меня. Все знают, знают все – я абы с кем не корешуюсь, абы кто на меня не наедет. Нельзя, нельзя было тебе сюда приходить, нельзя...

Хлоп – распахнулась дверь. В кабинет вбежал великан, которому кличка Дядя Степа подошла бы гораздо больше, чем господину директору. Двухметрового роста мужчина во фраке, белой манишке, при галстуке-бабочке, трехшаговой баскетбольной пробежкой подскочил к столу хозяина кабинета, едва не столкнувшись по пути с Сан Санычем, и заговорил на удивление высоким писклявым голосом:

– Степан Альбертович, извиняюсь за беспокойство, но там, за кухней, проблемы с Гариком и Кириллом. Повариха пошла помои выносить и наткнулась на...

Сан Саныч ловким, стремительным движением выхватил из-под пиджака пистолеты. Рукояткой «ТТ», зажатой в правом кулаке, треснул фрачного великана в бок, не давая договорить до конца, объяснить, на что же там, за кухней, наткнулась повариха. Двухметровый мужчина в бабочке, получив под ребра, изогнулся глистом, вывернул шею, увидел холодную, злорадную улыбку на лице лысого незнакомого господина с пистолетами в обеих руках и получил сокрушительный удар по затылку левой, утяжеленной оружием рукой.

Сан Саныч подхватил падающего великана, бережно положил его на ковер. Несколько быстрых шагов – Сан Саныч закрыл дверь, щелкнув латунной задвижкой.

– Теперь, Степа, в версию с грабителями-отморозками поверят, убежден. – Сан Саныч ловко и быстро спрятал пистолеты обратно под пиджак, огляделся, улыбнулся и шагнул к трем выстроившимся рядком аквариумам. – Степан Альбертович, вот эти невзрачные рыбешки в круглой лоханке случайно не пираньи?

– Какая разница, пираньи они или не пираньи... – Директор, уперев локти в столешницу, спрятал лицо в ладонях. – Ну, пираньи. Ну и что?.. Кошмар! Какой кошмар!..

Сан Саныч подхватил обеими руками шарообразный аквариум, осторожно снял его с треноги, держа перед собой прозрачную посудину с рыбками, обошел овальный письменный стол, попутно успокаивая раскисшего директора:

– Успокойся, Степа. Гарантирую – в историю с отморозками поверят. Скажешь: сняли часовых, проникли в охраняемое помещение, угрожая оружием, требовали денег. Халдей во фраке подтвердит, когда очухается: видел два огромных черных пистолета. Скажешь, что тебя пытали и ты не выдержал, отдал деньги. Где сейф, Степа?

– Под репродукцией «Девятого вала» Айвазовского.

– Партнер, сними со стены фальшивого Айвазовского. Какой шифр сейфа, Степа?

– Вот ключ от сейфа. – Степан Альбертович выдвинул ящик письменного стола, пошуршал в его нутре и бросил Чумакову ключ. – Я надеюсь, надеюсь я, что...

– Конечно, Степа! О чем речь, – перебил Сан Саныч. – Партнер, догадываешься, на что надеется Степан Альбертович? Успокойся, Степа, деньги твои нам не нужны. Наврешь потом, что мы взяли... Сумму сам придумаешь. Опять же выгода тебе – левые бабки поимеешь нашими стараниями. Называй шифр, не бойся, а я пока аквариум рядышком с твоим креслом на коврик поставлю. Тяжелый, зараза, аквариум, литров семьдесят, да?

– Шифр сейфа – два, шесть, восемь. Аквариум зачем? Зачем аквариум, не понимаю я...

– Аквариум нужен для имитации пыток.

Поставив шар с рыбками на пол, Сан Саныч выпрямился, присел на краешек стола. Дядя Степа рядом с Сан Санычем выглядел ребенком. Худосочным, перепуганным, плешивым вундеркиндом в очках.

– Успокойся, Альбертыч, я сказал – ИМИТАЦИЯ пыток. Для пущей достоверности версии про грабителей-отморозков... Партнер, как дела с сейфом?

– Открываю.

Миша, забравшись с ногами на диван, засунул длинный, как гвоздь, ключ в замысловатой формы замочную скважину. Репродукцию «Девятого вала» он уже успел снять, положить на белую диванную кожу и даже нечаянно наступить на картинку ногой, порвать ее в том месте, где нарисованы истерзанные жертвы кораблекрушения.

Повернув ключ, Чумаков взялся за первое из трех колесиков с пронумерованными рисками, установил напротив красной отметины на корпусе цифру 2 и, вздрогнув, замер, ибо нежданно-негаданно в директорском кабинете заработала селекторная связь. Встроенный в один из телефонных аппаратов динамик на столе перед Дядей Степой заговорил громким женским голосом:

– Степан Альбертыч, это Люда вас беспокоит. Николай к вам пошел сказать про Киру с Гариком. Сказал?

Степан Альбертович, не спуская глаз с безмятежно ухмыляющегося, нависшего над ним Сан Саныча, боязливо дотронулся до оранжевой кнопки на телефонном корпусе, включил обратную связь и ответил на диво ровным, спокойным голосом с отчетливыми акцентами начальственной ленивой вальяжности:

– Николай у меня. Обо всем знаю, Люда. Спасибо. Как Кирилл? Как Гарик? Как их здоровье?

– Плоховато, но обойдется без госпитализации. Что это было, Степан Альбертович?

– Это была проверка, Люда. Проверка это была. Учебная тревога. Гарик и Кира оказались не на высоте. Так им и передай, передай им мое недовольство. Фуфловая у нас охрана. Охрана у нас – никуда... Люда, попроси пока меня не беспокоить, занят я. Я занят, всем скажи.

– Поняла, Степан Альбертович, извините.

Дядя Степа отпустил клавишу селекторной связи, руки его захлопотали, сняли трубки со всех телефонов на столе, залезли в карман, вытащили и отключили мобильник.

– Николай как? Не очнется? Не услышит нас? Не подслушает? – засуетился Дядя Степа, привстал с кресла, перегнулся через стол, придирчиво осмотрел раскинувшееся на ковре тело великана во фраке.

– Партнер, откроешь сейф, возьмешь скотч со стола, перебинтуешь холуя Николая. Главное, уши ему залепи чем-нибудь понадежней, ну и руки с ногами, само собой, загипсуй от души. Партнер?!! Долго ты еще будешь возиться с сейфом?

– Готово! – ответил Сан Санычу Чумаков, спешно устанавливая оставшиеся две цифры напротив красных пометок корпуса и открывая бронированную дверцу.

В сейфе денег лежало – кот наплакал. Три банкноты по сто дойчмарок каждая. Миша подхватил деньги, развернув маленьким веером, продемонстрировал их Сан Санычу. – Небогато живешь, Степан. А скажешь небось, в сейфе было тысяч десять, да? Неужто остерегался шифр называть, подозревая, что мы позаримся на три сотни?.. Ну ты и скряга, Степа. Скупой рыцарь плаща и кинжала... Партнер, брось деньги на пол и займись Николаем...

– Какая тебе разница, что я скажу? Тебе-то какая разница, скупой я или щедрый?! – Незажженная папироса все еще торчала изо рта Степана Альбертовича белой бумажной трубочкой. Суетливые ручки директора, в который раз пробежавшись по столу, нашли зажигалку. Дядя Степа закурил. – Тебе-то без разницы, кому и чего я скажу, кто я и что я. Тебя-то я прикрою, вынужден прикрыть. Иначе мне хана, хана мне иначе. Ты-то меня сдашь, если за жопу возьмут, не задумываясь, без размышлений сдашь. Спрашивай, чего хотел. Говори, зачем пришел, и уходи, быстрее уходи.

– Согласен, поспешим. – Сан Саныч оглянулся, удостоверился, что Чумаков приступил к связыванию бесчувственного свидетеля, вновь повернул голову, вгляделся пристально в бегающие глазки Степана Альбертовича и заговорил: – Ответь-ка мне, стукачок, существует ли в Москве хорошо организованное преступное формирование, которое занимается недвижимостью...

– Господи! Да сколько угодно! Полно! Кто ей только не занимается, недвижимостью!..

– Не перебивай. До конца вопрос дослушай. Помнишь ли ты, престарелая обезьяна, сказку Шарля Перро «Синяя Борода»? Сказочку про мужика, красивого да ладного, с крашеной бородой, который любил часто жениться и убивать потом втихаря своих жен... Чего смотришь-моргаешь? Думаешь, я с ума сошел и погнал пургу? Ошибаешься, Степа. Я в здравом рассудке и твердой памяти. Представь, что в Москве появилась «Синяя Борода». Я не оговорился. Появилась фирма «Синяя Борода». Пригожие альфонсы цепляют одиноких дамочек с жилплощадью в зоне Садового кольца, женятся, а спустя некоторое время становятся вдовцами и, продав жилплощадь, исчезают. Причем вышеупомянутые альфонсы имеют более чем профессиональную поддержку со стороны других сотрудников фирмы. Полагаю, есть в «Синей Бороде» и свои аналитики, и оперативники, и разведка. Все – специалисты хай-фай класса, так как здравое рассуждение подсказывает: дабы предприятие имело финансовую рентабельность, штаты ни в коем случае не должны быть излишне раздутыми... Ты, Степан Альбертович, все про всех знаешь. Ты, Степа, – своеобразный, живой пока информационный банк криминального мира. Ходячий архив, энциклопедия. Ежели ты скажешь сейчас, что ни разу не слышал о фирме, приметы каковой я только что живописал, прости, я тебе не поверю. Колись, Степа. И в темпе, пожалуйста.

Степан Альбертович затянулся папиросой, брезгливо покосился на истлевший кончик, поискал глазами, куда бы выбросить окурок, пепельница на столе оказалась переполненной, и тлеющая папиросина полетела в аквариум с пираньями, что стоял рядом с ногой господина Михалкова, обутой в детский ботинок тридцать седьмого размера.

– Три тысячи долларов. – Степан Альбертович проводил окурок взглядом и, назвав сумму, продолжил наблюдать за дальнейшей судьбой выкуренной папиросы.

А участь окурка оказалась печальна – невзрачные пираньи стайкой набросились на папиросную гильзу, разорвали, растерзали белую бумажную трубочку за какую-то секунду.

– Имей совесть, Степан. – Сан Саныч растянул губы в улыбке, более похожей на оскал голодного крокодила. – Всегда было пятьсот.

– Совесть? Ты мне про совесть говоришь?! А про риск забыл? Забыл про риск? Про имитацию пыток забыл? Неизвестно, как я вообще отмажусь, как вообще я отмотаюсь, неизвестно. Могут не поверить про налет, про налет вдруг не поверят, чего я буду делать? Вешаться?

– Учись, партнер. – Сан Саныч подмигнул Чумакову, заканчивающему пеленать скотчем фрачного халдея. – Матерый человечище Дядя Степа. Одновременно боится и на перо подсесть, и продешевить. И рыбку сожрать желает с чешуей да плавниками, и попку не поцарапать... Степан Альбертович, а ежели я сейчас всерьез задумаюсь, отчего тебе столь дороги жалкие три сотни в дойчмарках, что прятались в сейфе под репродукцией «Девятого вала»? Версия первая – номера купюр соответствуют номерам банковских счетов. Вариант второй...

– Хорошо, пусть будет пятьсот долларов. В падлу тебе раскошелиться, масть держишь, понимаю, – поспешил Дядя Степа перебить Сан Саныча. – Пусть будет обычная плата за информацию. Но следующий раз, учти...

– Учту! Колись, Степан, быстренько по существу заданного вопроса, а то я начну подозревать, что, беседуя по селектору, ты сболтнул неизвестное мне ключевое кодовое слово, протрубил тревогу и Людочка сейчас организует вооруженное оцепление вокруг «Золотой рыбки», пока ты, гнойник, время тянешь, лапшу мне на уши вешаешь.

– Ты с ума сошел! Я сам, сам я тебя торопил три минуты назад, забыл? Какое оцепление? Какое ключевое слово?! Мне чего? Жить надоело? Я чего? Вчера родился?.. Твой вопрос, интерес, интерес твой я понял, все я понял. Особо порадовать не могу, не могу назвать реальных имен с адресами, кидал-одиночек, женихов-альфонсов полно, про многих слышал, многих сам знаю. Но они тебе не в тему. Железно, по твоей теме слыхал всего про один случай... Дай бог памяти... Году, кажется, в девяносто третьем Саша Кролик замочил Гену Хана. У Хана осталась жена, вдова то есть. Люди Хана реально уважали. Вдове оставили квартиру на Кутузовском и коттедж на Рублевке. Ну, и бабок оставили достаточно, на жизнь должно было хватить. В девяносто четвертом, кажется, вдова вышла замуж за пацана на пятнадцать лет себя моложе. Пацан-лох, простачок, людям не понравился, но стерпели. В начале девяносто шестого оба-на – вдовушка откинула копыта. Чин-чинарем, люди проверили – два года приблизительно лох за бабой бобиком ходил, лишнего не просил, что давала, тому и радовался. Откинулась вдовушка вроде сама, вроде как по болезни. Хана люди уважали, о нем в память вдову не напрягали, но дарить лоху двухъярусную хату и дачу за два «лимона» – с каких радостей? Намылились люди опускать пацана, а он, сучонок, оба-на – наследство вдовушки в неделю на себя оформил и продал отмороженному хачику за полцены. Хачика пацан реально подставил, не врубился хачик, чью собственность взял, и нарвался, но не о нем толкую. Решили люди пацана того борзого наказать и влетели. Круто влетели. За пацанчиком, косившим под простого, кто-то крутой стоял. Люди так и не поняли, кто. Вроде как по дурику засекли люди пацана того борзого на вдовушкиной тачке и погнали за ним на трех «бумерах». Теперь ясно – специально пацан подставлялся. Выехал за город, к Химкам, а там «бумеры» из автоматов засада в капусту покрошила. Шмон по Москве стоял после страшный. Концы люди искали. Один раз вроде напали на след беспредельщиков и по новой нарвались на засаду. Еще двенадцать мертвяков нарисовалось. Тем и закончилось. Бухтели – за пацаном «контора» стоит, на гэбэшников кивали, но проверили – гэбэ ни при чем. Серьезная фирма работала – нет вопросов, но кто конкретно – без понятия.

– Забавная байка. Спасибо, Степан. Мои умозаключения подтверждены реальными фактами из истории криминальной революции. Версия из гипотетической превратилась в рабочую. – Сан Саныч вытащил из пиджачного кармана пачку долларов, отсчитал пять бумажек. – На, держи, Степа, гонорар за рассказанную байку. Спрячь деньги в стол. Как говорил Винни-Пух: «Нам пора». Прощай, Степан Альбертович.

– Погоди! А как же имитация пыток? Имитировать пытки кто будет? – Дядя Степа одной рукой схватился за деньги, другой придержал Сан Саныча за рукав. – Без пыток люди мне не поверят! Не поверят люди в лажу с ограблением без пыток.

– Степан Альбертович! Ты же умный человек, – упрекнул Дядю Степу Сан Саныч, мягко высвобождая рукав пиджака из хватки детских пальчиков. – Уверен, ты сообразил, с какой целью я сделал перестановку в кабинете, зачем переместил аквариум с пираньями вплотную к твоему начальственному креслу.

– Я не смогу! Я сам не смогу сунуть ногу к пираньям. У меня духу не хватает. Начнут кусаться, и я заору, заору я раньше, чем ты успеешь, чем вы оба успеете сбежать. Людей переполошу, себя выдам, и вас схватят. Я сам не смогу, мне слабо!

– Уговорил, Дядя Степа, уломал, черт курчавый. Так уж и быть, я тебе помогу. Оцени – помогу совершенно бесплатно. Изволь, раз так просишь, получай гуманитарную помощь...

Кулак Сан Саныча, с виду совсем не сильно, молотом стукнулся о лысеющую голову директора «Золотой рыбки». Неплотно сжатый кулак ударил по лысине и отскочил вверх, а господин Михалков расплылся в кресле. Очки слетели на нос, с губы потекли слюни, глазки закрыты. Такое впечатление – уснул человек сладким сном.

Нагнувшись, Сан Саныч взялся за брючную складку на коленке Дяди Степы, приподнял тощую голень и аккуратно опустил ее в аквариум. Невзрачные, отнюдь не золотые рыбешки радостной стайкой набросились на инородный предмет, вторгшийся в их водную вотчину. Нога Дяди Степы обрадовала рыбок гораздо больше, чем пять минут назад окурок папиросы. Быть может, пираньи умеют различать, что съедобно, а обо что можно лишь зубки поточить. К башмаку рыбки остались равнодушны, накинулись на брюки, норовя подплыть под брючину, поскорее добраться до живого мяса. Вода в аквариуме сделалась красной буквально за пятнадцать секунд. Сан Саныч выдернул ногу господина Михалкова из багровой мути, закинул ее на стол, уложил поперек столешницы. С ободранных брюк стекла вода лужицей. Добрый десяток пираний плескался в луже на столе, беспомощно молотил хвостами по водяной пленке, сжимая маленькими цепкими челюстями кожу на варикозных голенях Степана Альбертовича, трепля острыми зубками лоскуты брюк.

– Полюбуйся, партнер, какие кусачие рыбки, оказывается, эти пираньи. – Сан Саныч порылся в карманах, нашел цилиндрик глушителя, достал пистолет и приладил глушитель к стволу. – Партнер, как там твой пациент, как себя чувствует дылда во фраке? Хорошо связан?

– Забинтовал на совесть. Он, кажется, уже очнулся, пытается шевелиться. Я ему в уши носовой платок порванный затолкал, он нас не слышит и не закричит – во рту кляп. Может, и Степана Альбертовича на всякий случай перебинтовать?

– Мысль дельная, однако ежели Дядя Степа очнется через пару минут и заорет – достоверность версии про грабителей станет почти абсолютной. Рискнем, партнер. Пошли быстрее отсюда. Через три минуты закончится действие моей легкой кулачной анестезии, и Степка завоет белугой. Сильнее бить побоялся, уж больно тщедушный Степа, от сильного анестезирующего удара может и околеть. Три минуты в запасе, не больше. За мной, партнер. Морда ящиком, пальцы веером, сопли пузырями. Пошли...

Сан Саныч сунул руку с пистолетом, снабженным глушителем, в карман пиджака. Пистолет в боковом кармане поместился едва-едва. Ткань топорщилась складками. Кулак, сжимающий рукоятку «ТТ», торчал снаружи. Бодрым, спортивным шагом Сан Саныч подошел к двери, открыл задвижку и выскользнул из кабинета. Чумаков привычно пристроился позади старшего товарища, шмыгнул в щель меж дверью и косяком, не оборачиваясь, захлопнул за собой дверь и пошел, отставая от Сан Саныча на шаг.

Покидали ресторан тем же путем, что и пришли. Вышли из коридорного аппендикса, где располагался директорский кабинет, свернули к кухне и столкнулись нос к носу с длинноногой блондинкой неопределенно-юного возраста.

– Степан Альбертович просили не беспокоить, ежели вдруг вы к нему направляетесь, – кивнул встречной блондинке Сан Саныч, ускоряя шаг.

Светловолосая девушка с ногами фотомодели, ничего не ответив, подозрительно покосилась на оттопыренный карман Сан Саныча, с любопытством оглядела Чумакова и проследовала далее, быть может, вопреки сказанному Сан Санычем, как раз в директорский кабинет. Чумаков попробовал представить, что будет, если спустя тридцать секунд услышит за спиной визг девицы, увидевшей обглоданную рыбками голень дяди Степы. Миша напряг воображение, и пред его внутренним взором предстали картины стрельбы, бега напролом, зуботычин и, весьма вероятно, собственной смерти. По спине Чумакова от поясницы к затылку пробежали мурашки, на лбу выступили капельки пота.

Вспотевший лоб Чумакова на пышущей жаром кухне никого не удивил, равно как и деловито шагающий невозмутимый Сан Саныч. Через кухню партнеры прошли, наслаждаясь равнодушием и безразличием поварской челяди.

У черного входа, у закрытой двери на улицу произошла заминка. До сих пор здесь лежали, точнее – полусидели, привалившись к стенке, удаленные со своего поста стараниями партнеров охранники Гарик и Кирилл. У одного красные распухшие глаза, у другого – сдвинутая набок челюсть. Вокруг травмированных охранников теснились служащие Дяди Степы. Две дамы ресторанно-общепитовской наружности, четверо молодых людей – очевидно, коллеги пострадавших и пожилой господин в белом халате, то ли повар, то ли медицинский работник.

Кира и Гарик опознали в приближающейся парочке своих обидчиков с первого взгляда. Свернутая челюсть одного нервно задвигалась, воспаленные глаза другого часто заморгали. Коллеги-охранники, дамы и господин в халате правильно истолковали жесты пострадавших. Двенадцать пар глаз разглядывали партнеров с нехорошим интересом. Особого внимания удостоился оттопыренный карман Сан Саныча.

– Посторонитесь, господа, позвольте выйти, – властным, не терпящим возражений голосом пробасил Сан Саныч. – Паршиво несете службу, господа. Степан Альбертович разгневан до истерики...

Истошный, дикий крик, скорее даже – истошный вопль достиг ушей маленькой толпы у служебного входа-выхода очень некстати. Как раз в тот момент, когда Сан Саныч с Мишей пробрались к дверному проему, растолкав плечами хмурый ресторанный народ, как раз в ту секунду, когда Сан Саныч толкнул дверь на улицу, когда пахнуло свежестью со двора и ветер метнул в предбанник ресторана горсть дождевых капель, как раз тогда издалека, со стороны кухни послышался приглушенный расстоянием, ослабленный лабиринтом перегородок внутренних помещений, однако достаточно отчетливый и хорошо различимый дикий вопль, истошный крик.

– Слышали? – нашелся Сан Саныч. – Слышали, как вопит, надрывается ваш начальник Степан Альбертович? И я его понимаю. Представьте, что было бы, окажись мы с партнером не специально нанятыми людьми ради проверки бдительности охраны, а всамделишными налетчиками?.. За мной, партнер.

Сан Саныч и Михаил вышли под дождь. Проливной летний дождь, пузыри на лужах, темень в небе, далекие громовые раскаты. И нет ничего удивительного в том, что двое мужчин, выйдя на улицу без зонтиков, припустили бегом.

Вбежав под сень деревьев во дворе-парке, Сан Саныч сбросил темп, пристроился плечом к плечу рядом с Мишей. – На, держи, партнер! – Сан Саныч протянул Мише ключи от машины. – Садись за руль, заводи мотор. Я отстану, разберусь с погоней...

– Будет погоня?

– Обязательно! Минута-полторы, и сявки Дяди Степы опомнятся, просекут расклад. Наддай, партнер.

Чумаков «наддал». Поскакал по лужам, сжав в кулаке ключи от «Волги». Пелена дождя, раскисшая земля под ногами, полумрак, ветки деревьев колышет ветер, впереди сияют желтыми маяками окна домов. Дождь смыл привычную городскую обыденность, смазал знакомые ориентиры, и на краткий миг Чумакову почудилось, будто он заблудился, запутался в географии двора и бежит совсем не туда, где припаркована «Волга».

Молния прочертила на горизонте ломаную ярко-голубую линию. Орудийным залпом ударил громовой раскат. И сразу же эхом за спиной у Чумакова грохнул пистолетный выстрел. Один-единственный выстрел. И снова лишь шум дождя да шелест ветвей на ветру.

«Стреляли один раз. У Сан Саныча пистолет с глушителем. Значит, стреляли в него! – вихрем пронеслось в голове Чумакова. – Что мне делать, если Сан Саныча ранили? Или убили? Что мне тогда делать?.. И где, черт возьми, эта проклятая „Волга“? Ни фига не видно, дождь заливает глаза... Вон! Вон она – „Волга“. Сяду в машину, заведу мотор и буду ждать Сан Саныча. Сделаю все, как он велел... Но сколько его ждать? Сколько?!. А если его убили? Чего или кого я тогда дождусь?.. Пули в голову? Приказа выходить из машины с поднятыми руками?..»

К счастью, мучиться долгими ожиданиями Чумакову не пришлось. Миша, мокрый от пота и дождя, сел за руль, завел мотор, не успел еще как следует перевести дыхание, когда распахнулась дверца слева, Сан Саныч беспардонно спихнул партнера с водительского сиденья, вцепился в баранку руля, поставил ноги на педали, и «Волга» тронулась. Медленно, осторожно Сан Саныч подал машину задом, без спешки, словно водитель-чайник, развернулся и повел автомобиль по асфальтовой, залитой водой дорожке к выезду со двора.

– Сан Саныч, в тебя стреляли? – спросил Чумаков, тяжело дыша, вытирая взмокшее лицо мокрой ладошкой.

– Нет, стрелял я. Произвел два синхронных выстрела. Из пистолета с глушителем и из «ТТ» без всяких наворотов на конце ствола. Ты и те двое гавриков, что побежали за нами, слышали только один выстрел, между тем рядом с каждым из гавриков просвистело по пуле. Каждый из преследователей, доверившись слуху, решил, что стреляли один раз и именно в него, каждый посчитал, что раз он на мушке, то имеет право залечь, спрятаться, а приятель пускай продолжает погоню. В итоге оба нырнули, каждый в свою лужу, а я спокойно ушел.

«Волга» покинула просторный московский двор, вписалась в поток вымытых дождем автомобилей, запылав двумя глазами фар. Миша оглянулся. Сквозь залитое водой заднее стекло ничего, кроме размытых огней да света фар других машин, не было видно. – Напрасно беспокоишься, Михаил, – успокоил Сан Саныч. – Двое ретивых служак кинулись нас догонять и до сих пор, уверен, мокнут, вжавшись в асфальт. Остальные предпочли не мочить головы и одежды. Наемные работники особой храбростью не блещут, что, ежели вдуматься, не унижает, а, напротив, говорит о них как о людях разумных. Не напрягай шею, партнер, погони за нами больше не будет... Ты внимательно слушал, о чем я спрашивал Дядю Степу и что он отвечал?

– Да. И мне многое стало понятно... За исключением разве что ваших странных с Дядей Степой взаимоотношений.

– О личных взаимоотношениях позже поговорим, сначала о деле. Сейчас же едем к Борису Николаевичу Тузановичу. Домашний адрес его я с твоих слов запомнил, как ехать, представляю. Надеюсь, сегодняшний ненастный вечер Борис Николаевич, как обычно, проведет дома, в кругу семьи.

– Ага. С женой и сыном. Я тебе говорил – Боря домосед... Сан Саныч, только-только я начал врубаться, что к чему, и опять чувствую себя болваном. На фига мы едем к Тузановичу, а?

– Сообщить оперативникам фирмы «Синяя Борода» мой точный адрес на улице Двадцати шести бакинских комиссаров мог только Тузанович. Ему я звонил, вызывая ветеринара. С его подачи вчера на лестнице нас поджидал киллер. Признаюсь тебе, партнер, – когда вчера, наткнувшись на труп Красавчика, мы убежали от ментов и помчались на мою конспиративную квартиру, я не лукавил, говоря о спешной необходимости изменить твою внешность и подлечить мое предплечье, но попутно я хотел проверить класс, уровень профессионализма противоборствующей стороны. Целью визита в квартиру на Юго-Западе, помимо прочего, была и эта проверочка, едва не закончившаяся плачевно. Зато сейчас я знаю, где, и приблизительно представляю, как мы возьмем «языка».

– Блин! Ядрена кочерыжка!!! Опять... опять, блин, я ни хрена не понимаю! Опять ты скажешь: «Все объясню позже», а сейчас последуют новые инструкции. Кому на этот раз я должен кидать табак в глаза? Тузановичу?! Его жене? Сыну?

– Не угадал. – Сан Саныч проигнорировал возмущенно-отчаянный тон Чумакова и продолжил говорить спокойно, почти бесстрастно: – Тузанович, возвращаясь с работы, как правило, ленится ставить свою бежевую «шестерку» в гараж, оставляет автомобиль у подъезда...

– Да! Я тебе и об этом рассказывал. Убей, не врубаюсь, какая нам разница, где Тузанович паркует тачку?

– Скоро мы доберемся до микрорайона, в каковом проживает семья Тузановичей, и ты, Михаил, предпримешь попытку угнать автомобиль начальника Центральной кинологической больницы... Забавно, правда, партнер, – от однофамильца одного популярного человека едем хулиганить к дому другого прохиндея с известными всей стране именем-отчеством. Богемная жизнь началась, будь она неладна...

Дождь хлестал по асфальту. Из грозового-проливного дождь превратился в упрямо-нудный природный душ средней интенсивности, словно кто-то в небесной канцелярии небрежно крутанул кран и ушел спать, не удосужившись как следует перекрыть воду. В пелене дождя подслеповато светились квадраты оконных проемов. Уличные фонари высвечивали дождевые капли, и лужи на асфальте блестели от белого электрического света. Сияла отмытая дождевой водой реклама. А вот Останкинской телебашни совсем не было видно, хотя с того места, где «Волга» свернула с проспекта Мира вправо, в обычную погоду останкинская игла просматривалась идеально.

«Волга» свернула с проспекта у гостиницы «Космос». Должна была свернуть возле «Космоса». Так сказал Сан Саныч. Мишу он высадил за полкилометра до поворота. Чумаков выскочил под дождь рядом с новым, открытым в конце девяностых входом в метро «ВДНХ».

Ступив нездешними подошвами ковбойских сапожков на залитую водой землю, Чумаков поднял воротник кожаной рубашки, сдвинул на затылок широкополую шляпу, подставляя дождю рыжие вихры, засунул руки в карманы кожаных штанов и, повернувшись спиной к невидимой телебашне, побрел в темноту, держа курс на силуэт церквушки, притулившейся меж серых домов с желтыми пятнами окон.

Тузанович жил на Ракетном бульваре. В одном из домиков-башен, построенных в начале шестидесятых. Миша был в гостях у Бориса Николаевича однажды на дне рождения и отлично запомнил родной Тузановичу дом-столбик, окруженный со всех сторон зелеными насаждениями, с очень неудобным подъездом для машин. К заасфальтированной площадке возле дома вела единственная узкая дорожка – со встречной машиной не разъедешься никак. И сам пятак асфальта, приспособленный для стоянки автомобилей, тесный и неудобный, парковать тачку – сплошное мучение.

Вода стекала ручейками с кожаных одежд Чумакова. Согласно плану Сан Саныча, Миша шел по кромке Ракетного бульвара – широкого, покрытого травой, изъеденного пешеходными дорожками пространства меж двух жилых массивов. На бульваре было пустынно. Дождь загнал детей и подростков, собачников и влюбленных, пьяных и праздношатающихся кого в квартиры, кого в парадные. Возле окруженных газонами, кустарниками да тополями домов тоже ни души. На секунду у Миши возникло странное чувство, будто он остался единственным живым существом посреди вымершего города.

Ага. Вот и дом Тузановича, а вон и его машина. Нужно свернуть влево, повернуться спиной к пустому бульвару, пробежать по глине, потом продраться сквозь зеленые насаждения газона – и окажешься рядом с «шестеркой», отполированной дождем. Если не останавливаться около бежевых «Жигулей» шестой модели, пробежать дальше сотню шагов по уже помянутому недобрым словом подъезду для машин, то упрешься в низкий заборчик – деревянную решетку. Вдоль заборчика – асфальтовая лента, за ним – пустой дворик с покосившимся грибком над развалившейся песочницей и двухэтажным полуразрушенным зданием бывшего детского сада.

«Наверное, Сан Саныч пробрался в развалины детсада и наблюдает за мною оттуда, – подумал Чумаков. – Лучшего наблюдательного пункта поблизости не найти... А может, в руинах детского сада засел снайпер? И сейчас изучает мою рожу, припав глазом к окуляру оптического прицела? Вдруг рыжие волосы и не характерная для меня одежда не обманут снайпера, что тогда? Последнее, что я увижу в жизни, – затянутое тучами небо. И на мое костенеющее лицо будут падать холодные капли...»

План Сан Саныча целиком строился на изменившейся внешности Чумакова и плохой видимости из-за дурной погоды. Проинструктировав Михаила по части конкретных действий, Сан Саныч снизошел до краткого, конспективного объяснения задач и целей операции. По мнению Сан Саныча, оперативник либо оперативники (он сказал: «максимум двое, ну в крайнем случае – трое») непременно установили наблюдение за Борисом Николаевичем, ибо Тузанович после вчерашней встречи партнеров с киллером должен приманивать двух чудом уцелевших беглецов как магнит. (Таково было безапелляционное мнение Сан Саныча, а мнение Миши Чумакова его не интересовало.) Негласно наблюдая за Тузановичем, противоборствующая сторона постарается устранить (он так и сказал: «устранить») в первую очередь доктора Чумакова. Но что случится, ежели наблюдатели увидят из засады, как некий рыжий пижон в ковбойском костюме, отдаленно напоминающий объект охоты, пытается взломать дверцу «Жигулей», принадлежащих Б. Н. Тузановичу? А случится то, что, столкнувшись с нештатной ситуацией, наблюдатели вынуждены будут себя обнаружить. Вот тут-то и вступит в игру Сан Саныч, устроив охоту за охотниками.

Из вышеприведенного беглого объяснения мотивов и задач вперемежку с тактикой и стратегией Михаил Чумаков не понял почти ничего. Единственное, что уяснил Миша, – ему предстоит выступить в роли подсадной утки, в качестве болвана-приманки и жизнь его целиком зависит от того, кто ловчее, хитрее и расторопнее – партнер Сан Саныч или загадочные «оперативники».

Поскользнувшись на мокрой траве и едва не упав, Чумаков перешагнул перекладину, отгораживающую асфальтовую площадку перед домом от густо засаженного газона. Помимо «Жигулей» Тузановича, на площадке притулились средней потасканности серый «Москвич», новенькая оранжевая «девятка» и зачехленный брезентом мотоцикл с коляской. «Колеса» Бориса Николаевича стояли между «девяткой» и «Москвичом». Чумаков втиснулся в щель меж машинами, приставным шагом добрался до передней дверцы бежевых «Жигулей», подергал за ручку. Сигнализация исправно сработала, запищала, заулюлюкала. Первая часть плана была выполнена. Не зная, что дальше делать, Миша присел на корточки, спрятался в узком пространстве между стоящими чуть ли не впритирку бежевыми и оранжевыми «Жигулями».

«Я выгляжу дважды болваном, – подумал Миша. – Болванчиком – подсадной уткой и кретином-угонщиком. Покуда оранжевая „девятка“ на месте, дверцу Борькиной „шестерки“ хрен откроешь, спрашивается – на кой черт ее тогда взламывать?.. Нет, я не дважды, я трижды болван – ломанул тачку и сижу неподвижно. Нужно продолжать взламывать дверцу, продлевать идиотизм. Дебил! Почему я полез к дверям? Почему не попытался взломать багажник, а?..»

Матерясь шепотом и морщась от улюлюканья сирены-сигнализации, Чумаков подналег на автомобильную дверцу. «Жигули» покачнулись, замок заскрежетал. Беззвучно открылись и закрылись двери парадного. Из дома-башни выскочил под дождь Борис Николаевич. В домашних тапочках, в коротком плаще, накинутом поверх пижамы, и с большим, стального цвета, пистолетом в руке!

«Он получил лицензию на газовое оружие! – вспомнил Миша. – Сейчас на мне и испробует газуху! Блин! Хотели создать „внештатную ситуацию“ – извольте получить!..»

Дальнейшее произошло в считанные секунды. Долгая замысловатая прелюдия завершилась одним сложным финальным аккордом. Векторы нескольких судеб пересеклись, молниеносно сплелись причудливым клубком гремучих змей, источая яд, страх и смерть.

Издалека заметив угонщика, притаившегося в узком промежутке между двумя машинами, Тузанович остановился, схватил пистолет обеими руками, как это делают полицейские в американских фильмах, прицелился в Чумакова и что-то крикнул. Что конкретно – Миша не разобрал: помешал надрывный, рвущий нервы визг автомобильной сигнализации. Облаченного в кожаный ковбойский наряд подчиненного Борис Николаевич не узнал, и это непременно должно было обрадовать планировавшего акцию Сан Саныча, чего нельзя сказать о Чумакове, оказавшемся под прицелом газового пистолета. В ковбоя-взломщика Тузанович точно выстрелит, путь к отступлению всего один. Бежать! И как можно скорее! Газовый заряд – не бог весть какая угроза, однако не повезет, втянешь носом, вдохнешь вонючих паров, попадут сжиженные капельки газа на слизистую глаз – мало не покажется.

Как сидел Миша на корточках, стиснутый бортами автомобилей, так на корточках и развернулся спиной к Тузановичу. И обнаружил, что путь к отступлению отрезан. С другой стороны выстроившихся в ряд автомобилей, на границе газона и асфальта, прямо напротив Михаила стоял незнакомец. Мужчина лет сорока в куртке-дождевике камуфляжной расцветки. Незнакомец тоже, как и Тузанович, был вооружен. Вот только пистолет, который он держал глушителем вверх, вряд ли был газовым. Газовые стволы не снабжают глушителями.

«Мужик пробрался ко мне в тыл через газон! – догадался Миша. – Все, финиш, мышеловка захлопнулась!..»

Незнакомый мужчина, щурясь, внимательно разглядывал Чумакова, сравнивая его с неким образом в своей памяти.

Человека в дождевике Миша узнал первым. Спустя долю секунды после того, как встретился с ним глазами. Да! Это был тот самый мужик, которого прошлой зимой Миша принял за бомжа-доходягу, нагло взламывающего его, чумаковское, родное авто. Тот же волчий спокойный взгляд желтых глаз, те же высокие скулы, те же впалые щеки. Тогда, зимой, пусть плохо, но Миша запомнил его лицо, прежде чем желтоглазый отправил Чумакова в нокаут. Желтые зрачки незнакомца – последнее, что увидел Михаил той январской ночью, прежде чем очнулся в карете «Скорой помощи» от яркого света, бьющего в глаз, насильно открытый пахнущими лекарством пальцами.

Не дожидаясь, пока желтоглазый его опознает, Чумаков упал на спину. Вытянул ноги, прижал руки к груди и закатился под днище оранжевой «девятки». Действовал Михаил интуитивно, спонтанно, но, как оказалось, единственно правильным образом.

Тузанович выстрелил, когда Миша только-только царапнул спину об автомобильное днище, а щеку о провонявший бензином асфальт. Стрелял по ускользающей мишени, метил в Чумакова и еще не увидел, не заметил новое лицо на арене боевых действий – желтоглазого. Из газового пистолета невозможно убить. Разве что приставить ствол к виску или пальнуть в упор. Незнакомец с волчьими глазами находился не ближе чем в семи метрах от выдохнувшего газовую струю ствола, и тем не менее, едва грянул выстрел, желтоглазый упал. Тузанович стрелял, направив ствол вниз, туда, где скрючился, спрятался Чумаков. Рикошет газовой струи – глупость, абсурд. Однако мужчина в камуфляжной куртке упал. Рухнул как подкошенный в щель между машинами, стукнувшись лбом о камень в том самом месте, где только что сидел на корточках Чумаков.

Зацепившись за что-то и разодрав в спешке рукав кожаной рубашки, потеряв под машиной широкополую ковбойскую шляпу, хоть и была она зафиксирована на подбородке узлом тесемок, полагающихся по фасону головному убору пастухов-наездников, Миша Чумаков выбрался на свободное пространство, выполз из-под оранжевых «Жигулей» возле зачехленного мотоцикла с коляской. Резко выдохнув, Чумаков вскочил на ноги, увидел остолбеневшего Тузановича, с глупейшей рожей переводящего взгляд то на дымящийся ствол своего газовика, то на труп человека в дождевике. Втянув в легкие побольше воздуха, Михаил развернулся грязным лицом к пустынному бульвару и побежал.

Сан Саныч обещал свистом обозначить свое местонахождение. Проинструктировал: «Когда все кончится, я свистну, и сразу беги на свист». Что подразумевается под словом «все», Сан Саныч, разумеется, не уточнил. Может, он и свистел, однако Миша не слышал. Ни фига Чумаков не слышал, кроме воя автомобильной сигнализации. А может, «все» еще не кончилось? Может, «все» только начинается? Чумаков не стал усложнять жизнь рассуждениями на тему конца-начала. Побежал к заранее оговоренному с партнером «резервному» месту встречи.

Местом встречи Сан Саныч назначил двор за домом, что смотрел фасадом на то крыло гостиницы «Космос», где располагается клуб «Солярис». В искомый двор Чумаков вбежал мокрый не столько от дождя, сколько от пота. Заметил ли кто-нибудь бегущего очертя голову Михаила сначала по пустынному бульвару, затем через пустую освещенную фонарями улицу, а потом по задворкам второсортных гостиниц, притулившихся в окрестностях шикарного «Космоса», как подмосковные городки вокруг столицы? А черт его знает! Возможно, кто-то и заметил. И задумался, с чего это вдруг человек столь остервенело топочет по лужам? Может, и из лениво курсирующей по дворам милицейской машины видели сумасшедшего бегуна? Все может быть. Очень хотелось побыстрее залезть в салон «Волги» и покинуть район проживания Б. Н. Тузановича, умчаться как можно дальше от дома-башни на Ракетном бульваре, рядом с которым остывает, костенеет труп желтоглазого.

Вбежав во двор, где была назначена встреча, Миша остановился, замер, как гончая собака, потерявшая след. Навострил уши, стараясь дышать потише, чтобы услышать что-то, кроме стука собственного сердца и рвущегося наружу из легких воздуха. И услышал звуковой сигнал. Короткое «бип» автомобильного клаксона. А затем тихое ворчание мотора.

Миша крутанул головой вправо, влево. Вон! Вон она, «Волга», милая, родная. За рулем Сан Саныч. Промокший до нитки, но спокойный, как всегда. Медленно ведет автомобиль навстречу Чумакову. Последние тридцать метров пробежки, Михаил запрыгивает на заднее сиденье, и «Волга», плавно набирая скорость, вписывается в поредевший из-за дождя поток машин на проспекте Мира, свернув в сторону от центра.

Сан Саныч дал Мише отдышаться, заговорил, когда проехали мимо монумента «Рабочий и колхозница»:

– Я тебе свистел. Но, наверное, свист заглушила автомобильная сигнализация. Про нее, про сигнализацию, я, старый балбес, совсем не подумал, давая инструкции. Упущение с моей стороны. Извини, партнер. Давай рассказывай, как дело было. Эмоции и подробности опускай. Перескажи свои приключения по сути.

Миша пересказал. Вкратце. Сказал о желтоглазом. О Тузановиче, который не иначе решил, что пристрелил из газовика ненароком мужика в камуфляжной куртке. Поведал о собственном поведении – конспективно, беспристрастно.

– Молодец, партнер, – подвел итог Мишиному рассказу Сан Саныч. – Правильно себя вел и во время, и после инцидента. Без дураков – молодец. В тебе есть СИСУ, партнер.

– Что значит «СИСУ»? – Миша достал из кармана размокшую пачку сигарет. Курево погибло под дождем начисто.

– Современный финн переведет с родного языка термин «СИСУ» как «сила воли» и обязательно добавит: «сила воли, присущая только финнам». На, партнер, держи...

Сан Саныч достал из кармана пиджака пачку «Дуката», бросил сигареты через плечо.

– Дыми, расслабляйся.

– Спасибо. Откуда табак?

– Реквизировал у «языка». Знал, что ты захочешь отравиться, когда все закончится, и подозревал, что свои сигареты ты угробишь во время водных процедур на свежем воздухе.

– У «языка»? Ты взял «языка»?

– Как и планировал. Зачем же еще мы устраивали представление с лицедейством у дома Тузановича?

– Но мы одни в машине...

– «Язык» в багажнике. Как я и думал, за домом Тузановича наблюдали. Двое. Один сидел в разрушенном детском садике на первом этаже. Второй, как ты его назвал – «желтоглазый», вел наблюдение с другой точки: мок, бедняга, под кустом. Подозреваю – ребята периодически менялись. Сидеть на улице в такую погоду... быр-р... я промок в пять минут... Того, который засел в детском саду, я сначала вычислил, руководствуясь логикой и географией. Запомни, партнер, нет на свете людей с более узким кругозором, чем специалисты. Зная алгоритм мышления специалиста, его поведение легко предугадать, а местонахождение вычислить. К тому же «кукушка» пользовался биноклем, я засек отблески линз...

– Кукушка?

– «Кукушками» я привык называть снайперов... Определив гнездо «кукушки», я пробрался в разрушенный детский садик и снял снайпера. Старею – чисто сработать не удалось. Пришлось стрелять. Ранил кукушонка в ключицу, связал, оттащил к машине, засунул в багажник, не забыв запеленать как надо и тряпочку на рану наложить, дабы кровь остановилась. Хотел на всякий случай и второго прихватить, чтоб «кукушка» в багажнике не скучал. Не вышло. Желтоглазый проявил себя, лишь когда ты начал действовать. События развивались стремительно, я был далеко, вписаться в кутерьму на автостоянке не успевал, пришлось стрелять на поражение.

– Ты стрелял из пистолета с глушителем?

– Конечно. Синхронно с выстрелом Тузановича. Кстати, был момент, когда я решил, что в руках у Бориса Николаевича боевое оружие, и чуть было не ликвидировал Борю, опасаясь за твое здоровье... Здорово мы подгадили «Синей Бороде», партнер. Тузанович непременно вызовет ментов. Тебя он не узнал. Начнется разработка личности покойника с желтыми зрачками... А вообще обязан признаться – тобой можно было и не рисковать. Достаточно было бы выдвинуться на позицию, осмотреться и определить место, откуда удобнее всего вести слежку... Хотя в этом случае был риск получить пулю от желтоглазого. Помимо прочего, «кукушка» и желтоглазый страховали друг друга, и пока ты не отвлек их, риск угодить под перекрестный огонь был довольно велик...

– Сан Саныч! Чего было и как могло быть возле дома Тузановича, я и сам понял. Частности мне ясны, но я до сих пор не въехал в общую картину причин и следствий происходящей белиберды! Я до сих пор болван болваном. Ты обещал все объяснить. Ради бога, не томи. У меня и так от всех этих перестрелок в центре Москвы, драк и пыток пираньями мозги набекрень. И при всем при том, самого главного я не понимаю, блин! Не понимаю!!!

– Хорошо, партнер. Сейчас я постараюсь все тебе объяснить, как сам это вижу. Кстати, догадываешься, куда мы едем?

– Надоело! Надоело мне догадываться. Разве трудно просто сказать, куда ты рулишь?! Без подначки и тестов на сообразительность?!

– Успокойся, Миша. Кури, расслабляйся. Извини, если обидел. Мы едем за город, в мою резиденцию. Туда, откуда выехали. Там мы допросим «языка» и узнаем все интересующие нас подробности о фирме «Синяя Борода». Дорога дальняя, и, ежели ты настаиваешь, я могу поделиться своими домыслами, хотя логичнее будет отдохнуть дорогой, дождаться допроса «языка» и...

– Нет! К черту логику! Осточертело!

– Хорошо-хорошо. Будь по-твоему. Итак, тебя интересует общая, так сказать, картина...

– Очень интересует!

– Опишу. Но учти – это будет приблизительное описание. Многие фрагменты мне придется домысливать. Это, знаешь ли, как, например, по памяти рассказывать о картине, скажем, Сурикова «Боярыня Морозова». Живописуя словами нищего в веригах, осеняющего двумя перстами мятежную боярыню, легко ошибиться и переврать позу оборванца, ошибиться в характеристиках вериг, цвете одежд юродивого. Однако в общем и целом рассказанное будет совпадать с изображением на холсте... Слушай мою версию в вольном изложении. Еще раз подчеркиваю – слова «допустим», «вероятно» и «по моему мнению» я сознательно опускаю... Итак, в девяносто первом, когда рухнула империя, наиболее проницательные профессионалы спецслужб, не дожидаясь, пока цепкая рука нищеты схватит за горло, ушли из силовых органов сами. Тихо и скромно. Безработные специалисты разнообразных специфических областей человеческой деятельности из азиатских, прибалтийских и закавказских имперских колоний косяками потянулись в столицу нашей Родины. Чужие в холодном свете кремлевских звезд, добровольные беженцы объединялись, находили друг друга и делали деньги по мелочи, кто как умел. Оставшимся за рубежами новых границ семьям исправно шли переводы в рублях. Делать крупные капиталы в Москве рисковали многие, однако выживали в конкуренции с акулами столичного бизнеса лишь единицы пришлых голодных профи. И вот одна компания, тесная община матерых волков, остатки заблудившейся в пространстве Московской Кольцевой дороги стаи, придумала простое, как мычание глупых травоядных, дело. Додумалась наша компашка до предприятия, не способного поднять его учредителей на вершины российского финансового олимпа, но вполне способного сытно накормить изголодавшихся волков, а главное, обеспечивающего полную автономность и независимость от криминальных конкурентов. Нашли ребята, так сказать, «свою нишу» в преступном бизнесе. Пик цен на жилплощадь в Москве пришелся где-то на год девяносто третий. К тому времени круто поднялись ветераны кооперативного перестроечного зачина, и нувориши возжелали сибаритствовать в пентхаузах, булькая в джакузи, любоваться из окошка видом на Кремль или, на худой конец, наблюдать, нежась в мыльной пене, как гадят сизые городские голуби на чугунные головы Пушкина, Гоголя и прочих знаменитостей, коим в столице установлены памятники. Цены на жилплощадь в центре Москвы шутя переплюнули аналоги в Париже, Нью-Йорке, Мадриде. Между тем нищала интеллигенция, с детства привыкшая ругать советскую власть, глядя через немытые кухонные окна на статую того же Пушкина или «мужика в пиджаке» по фамилии Лермонтов. Старели выросшие в загазованном центре академические прокуренные дамы, совершенно не интересные новой генерации властей предержащих. Некогда завидные невесты, дочери главных инженеров крупных заводов, с удивлением обнаруживали, что собранные «дальновидными» родителями деньги на книжках стараниями жирного реформатора превратились в труху, в мусор, в ничто. Конечно, не так много, не тысячи и не сотни одиноких выцветших бесприданниц топтали паркет под сводами высоких потолков, однако вполне достаточно, чтобы имело смысл учредить фирму «Синяя Борода». Организаторы фирмы быстренько подыскали подходящие кандидатуры на роль жиголо, благо выбор был богатым – из ставшей заграницей провинции, из разорившихся «русских» театров, из Прибалтики, Казахстана, Узбекистана в златоглавую косяками потянулись потерявшие кусок хлеба и рюмку водки актеры, профессиональные герои-любовники. Фирма укомплектовала штат и приступила к работе. Двое или трое занимались разведкой. Устанавливали контакты с участковыми центральных районов, которым известно, кто и в каких условиях проживает на вверенной милицейской опеке земле, собирали базу данных, намечали кандидатуры. Специальный человек отбирал из группы кандидатов потенциальные жертвы. Получив наводку, профи-жиголо начинал работу. Двое из группы поддержки курировали обольстителя обладательниц дорогой жилплощади. Еще двое подыскивали, кому и как спихнуть унаследованные овдовевшими альфонсами квадратные метры. Кстати, цена на квадратный метр в столице по сей день достигает в отдельных случаях пяти тысяч долларов. Считай – общая площадь квартиры твоей подружки Ирины под двести метров. После августовского кризиса девяносто восьмого цены на жилье упали. Будем считать, что Антонов продал унаследованную жилплощадь, не торгуясь, в один день по две тысячи за метр. Итого, получается, Красавчик и его хозяева получили доход четыреста тысяч баксов. Минус накладные расходы на ухаживание за девушкой, организацию ее «чистой» смерти, разведку и прочее. Как ни считай – тысяч триста пятьдесят остается. Внушительная сумма, правда, партнер?

– Дима Антонов заработал для «Синей Бороды» состояние, и его убрали? Правильно я понимаю?

– Нет. Неправильно. От жиголо-исполнителя слишком многое зависит. Он способен в принципе как провалить одну конкретную операцию, так и заложить всю фирму целиком. Жиголо в доле. Его... точнее, их, причем их двое, максимум трое, их холят и лелеют. Новые документы после каждого дела, защита, любая помощь, ну и так далее. Периодически происходит смена одного жиголо на другого, однако не чаще, чем раз в два года. Уходя на пенсию, отработавший свое герой-любовник, ежели он, конечно, не такой дурак, как Дима-Красавчик, живет тихо, спокойно и обеспеченно где-нибудь в провинции, подальше от Москвы.

– Но Антонова убили. Забыл?

– Помню. Переходим к конкретике. К твоим и нашим общим злоключениям... В начале—середине девяностых бизнес «Синей Бороды» процветает. Работа идет ювелирная. Прокол всего один – о котором рассказал Дядя Степа. И то не такой уж и прокол. Просто материально оправданный риск. Напряги память – Дядя Степа говорил, что богачка-вдовушка жила в браке с молодым повесой, прежде чем скончаться безвременно, аж целых два года. Твоя знакомая Ирина была убита примерно через месяц после замужества. То, что врачи констатировали естественную смерть, как ты понимаешь, заслуга специалистов из «Синей Бороды»... В разгар девяностых фирма сделала основной капитал, сейчас сворачивает работу. Ребята наспех отрабатывают скопившиеся в базе данных и подвернувшиеся под руку интересные варианты. Основные деньги уже заработаны, томятся в общаке, дожидаясь, пока глава фирмы или собрание акционеров объявят о самороспуске и разделят накопившуюся за годы активной успешной деятельности немалую сумму поровну между всеми участниками предприятия. Логично было бы давно разбежаться, однако, как говорят молодые, «жаба душит», жалко бросать отлаженное производство...

– Сан Саныч! Ты обещал перейти к конкретике. К моему случаю. Довольно общих слов. В принципе мне все стало понятно. В общем и целом. Давай трави про меня.

– Ладно. Уговорил. Опускаю некоторые детали, раз ты сумел проглотить суть целиком без моего разжевывания. Перехожу к фактам, имевшим место быть с тобою, партнер. Вспомни тот вечер с Ириной и Димой Антоновым. Дима вышел на кухню поговорить по телефону. Вы с Ириной одни, а Дима звонит группе поддержки, разговаривает с желтоглазым, сообщает: атас, появился соперник накануне свадьбы. Надо бы устранить соперника. Тебя устраняют. Укладывают на больничную койку, лишив дара речи. Тяжкие телесные и убийство – две разные уголовные статьи. Особо рьяно твой случай менты не расследуют... Ты, Михаил, однозначно, вызвал у Красавчика чувство ярко выраженной антипатии. Не глянулся ты, честный и простой парень, жулику-альфонсу. Желтоглазый рассказал подопечному, как ломал твою челюсть, и Красавчик потешил себя – прогулялся к месту преступления, позлорадствовал, разглядывая твои темные окна. Много позже эта экскурсия помогла Красавчику начертить план для бандитов из «Трех семерок»... Итак, ты в больнице, Дима и Ирина вступают в брак. Далее по схеме. Молодая жена внезапно умирает, Дима исчезает. Но в схему «Синей Бороды» закрался неучтенный фактор – алчность Димы Антонова, которому бандиты из «Трех семерок» дали кличку Красавчик. Помнишь, что говорили «семерки»?

– Говорили, что Красавчик периодически к ним наведывается и сдает задешево женские украшения.

– Правильно! Молодец. Вспомнил то, что надо. Наведывается периодически, но не часто. Догадываешься, чьи украшения продавал Дима в «Трех семерках»?

– Своих убитых жен?

– Не только. Не так все зловеще, партнер. Красавчик Антонов в преддверии распада фирмы «Синяя Борода» начал работать соло. Жадность фраера сгубила. Тайком от соратников по «Бороде» Антонов начал крутить одиноких богатых дамочек и банально их обкрадывать, пользуясь тем, что стараниями фирмы отыскать его, периодически меняющего документы, а значит, и фамилию с именем-отчеством, крайне затруднительно.

– Ты говорил – «Синяя Борода» автономна. Каким образом тогда «синим» удается выправлять каждый раз фальшивые документы коллегам Красавчика?

– Почему фальшивые? Допустим... Я обещал не произносить слово «допустим», и все же сейчас оно уместно. Итак, допустим, один из работников фирмы, прежде чем податься в Москву за счастьем, еще имея на плечах погоны, прихватил из сейфа в своей «конторе» на память стопку пустых советских паспортов и печать. Это у меня напряги с документами, а они вполне могли... Ну вот, накаркал. Смотри, Миша, впереди гаишник... то есть по-новому – «гибэдэдэшник» машет нам полосатой палкой. Сильно не повезет – мент полезет проверять багажник. Будь готов к любым раскладам, партнер.

«Волга» успела добраться до московской околицы. Дождь не унимался, редкие машины бороздили лужи словно катера. Одинокий дорожный милиционер в непромокаемом плаще с капюшоном и с черно-белым полосатым жезлом в руке притулился возле фонарного столба и через одну тормозил вымытые дождем машины, руководствуясь в выборе жертвы одному ему, служивому, понятной схемой.

Вежливо остановившись по мановению волшебного полосатого жезла, Сан Саныч передал дорожному старателю документы. Блюститель автодорожного порядка мельком взглянул на бумажки, заглянул в салон, оглядел Мишу с головы до ног и принялся гнусавить что-то про запаску, про багажник, про тускло горящие фары. Сан Саныч понятливо кивнул и вручил милиционеру пятидесятирублевую бумажку. Мент благодарно козырнул, Миша Чумаков впервые в жизни возблагодарил бога, в которого не верил, за страсть милиции к дензнакам.

– Люблю гаишников, – сказал Сан Саныч, когда «Волга» снова тронулась в путь. – С ними все просто, как с проститутками. Заплатил – и получай удовольствие от вольной езды. Машинные бумажки на фамилию лысого господина в моем новом паспорте я сам рисовал. Старался, однако при внимательном рассмотрении документы на «Волгу» не выдерживают критики. Отрадно, что всегда есть возможность откупиться, усыпить бдительность гаишника денежкой. Согласен, партнер?

Миша кивнул. Он привык уже к ледяному спокойствию Сан Саныча в тревожных ситуациях, свыкся с неправдоподобной уравновешенностью партнера.

– Михаил, на чем я остановился, прежде чем увидел полосатую палку у дорожной обочины?

– Ты говорил про документы, а до этого про то, что Дима Антонов начал работать соло.

– Точно. Красавчик начал гулять налево от кормилицы «Синей Бороды». Самостоятельно обчистил очередную богатую дамочку, едет в «Три семерки» сдавать улов, смотрит – мать честная! За ним гонится на «жигуленке» доктор Чумаков. Нештатная ситуация. По уму – Красавчику сразу бы связаться с группой поддержки, с желтоглазым, и просигналить SOS. Или, ежели совсем по уму, остановиться, поговорить ласково с доктором Чумаковым, навешать врачу лапши на уши и ехать дальше своей дорогой. Так нет же! Красавчик психанул, устроил самодеятельность, начал играть в нелегала, оторвавшегося от слежки. Контакты с «семерками» – большая тайна Димы Красавчика. Прежде всего тайна от сослуживцев в «Синей Бороде». А ты, Миша, вызывал у Красавчика ассоциации, связанные именно с «Бородой». Вот он и психанул, сглупил. Я понятно объясняю внутренние мотивы поступков профессионального жиголо?

– Не очень, но суть я уловил, кажется.

– Вот и славно. Поехали дальше. Хм... И в прямом, и в переносном смысле. Едем за город, где «язык» даст нам объективно-фактическую информацию, и продолжаем сочинять версию недавних событий, покуда с фактами напряженка... Красавчику помешал случай. Слепой, безжалостный случай. Не что иное, как нечаянный случай втравил меня в это дело, и все пошло кувырком... Когда Дима из кухни невесты Ирины звонил желтоглазому о тебе, он передал минимум информации. Когда же ты, партнер, улегся на больничную койку, профи из «Синей Бороды», как и положено профессионалам, навели о тебе справки, особо не напрягаясь, на всякий пожарный. Собранные про тебя сведения сообщили и невзлюбившему тебя Красавчику, дабы потешить его мнимую крутизну. Не обижайся, но тебя, Михаил, скорее всего классифицировали как лоха. Эту градацию, вкупе с твоим адресом и прочей мелочевкой, и сообщил бандюшатам-»семеркам» Красавчик. Но тут, откуда ни возьмись, появился я. Побитые бандиты вернулись зализывать раны на «малину» и по телефону напрягли наводчика Красавчика: мол, гнилая наводка, подстава, и за базар придется отвечать. Я не просто так сконцентрировал внимание побитых «семерок» на Красавчике. Дабы сохранить лицо, им необходимо было на ком-то отыграться. Чтоб этим «кем-то» не стал ты, партнер, я указал шакалам безобидную, как мне тогда думалось, жертву. Дима почувствовал, что вязнет в непредсказуемых обстоятельствах будто в болоте, и схватился за соломинку. Повинился во всех своих прегрешениях боссам «Синей Бороды», раскаялся в самодеятельности, уповая на то, что «повинную голову меч не сечет». Фирмачи из «Синей Бороды» прикинули и решили обрубить концы. Замкнуть цепочку: «семерки» – доктор Чумаков плюс я, его непонятно откуда возникшая «крыша», – воришка Красавчик. Для вида Красавчика якобы прощают, заманивают к тебе домой и чик-чирик твоим же скальпелем. Один звонок ментам, и будьте любезны – цепочка сработала. Цепь преступлений замыкается вдалеке от пресловутой фирмы, каковую я обозвал «Синей Бородой». Менты колют нас с тобою на убийство Антонова, мотив преступления очевиден – наезд «семерок». Отчего на тебя наехали бандиты, также очевидно. Ты сам виноват, набедокурил в кабаке и слинял. В процессе следствия выяснится, что Красавчик-покойник продал жилплощадь подружки доктора Чумакова, покойницы Ирины, так что с того? Смерть молодой жены оформлена официально. Даже мираж «Синей Бороды» не маячит на горизонте.

– А киллер? Как же киллер, который чуть не расстрелял нас в затылок? Он не вяжется в твою схему.

– Еще как вяжется! Морским узлом! В «Синей Бороде» работают специалисты высокого класса. Едва раскололся Красавчик, были подняты из архивов материалы «по Чумакову» полугодовой давности. Ребят интересовало, откуда взялась моя нескромная персона, объявившая себя «крышей» лоха доктора. Откуда у рядового реаниматолога, по совместительству ветеринара, может взяться крутая «крыша»? Первое предположение – я послан Тузановичем. Ребята навестили Тузановича, поимели с ним проникновенную беседу, о которой Борис Николаевич до конца жизни под пыткой никому не расскажет. Ребята умеют заставить человека забыть о себе, у Бори жена, сын, уверен, к нему подобрали нужный ключик. Им, этим ключиком, и вскрыли Тузановича, принудили быстро и по делу соображать, и тот же ключик потом, после беседы, закрыл на замок рот хозяину ЦКБ. Борис Николаевич сообщил о последнем с тобой телефонном разговоре. Дескать, поехал врач Миша по такому-то адресу к раненому волкодаву, и больше я, Тузанович Б. Н., от Чумакова М. В. никаких вестей не имел. И никакой «крыши» я, скромный труженик ветеринарии, Чумакову не предоставлял, а что до адреса больного волкодава, извольте записать, диктую по регистрационному журналу. Последовала рутинная, обязательная проверочка, и ребятам повезло. Бабушки у подъезда дома, где я арендовал жилплощадь, сообщили – никаких волкодавов в нашенском доме отродясь не водилось, а физически здоровый вежливый мужчина с недавних пор проживает в такой-то квартире. Подняться по лестнице, позвонить в мою дверь, послушать тишину, а потом оставить на лестнице засаду – сам бог велел. Так и сделали. Вручили оперативнику твою, Миша, фотографию из собственных архивов, дали задание: увидишь – мочи. И доктора, и мужика-волкодава. Безусловно, было бы эффектней, если бы тебя арестовали дома, возле хладного трупа Красавчика, но, в конце концов, какая разница, попадем мы к ментам мертвыми или живыми? Не вдаваясь в подробности, кто я и что я, и мне, заодно с тобой, подписали смертный приговор, ибо основная цель противной стороны – не выяснять загадки моей личности, а, как уже было сказано, – замкнуть ментов на разборках вдали от «Синей Бороды», увести следствие к сольным делам Красавчика, к «семеркам». Отсюда и взрыв в баре «Три семерки». Процент следственных работников, обремененных высшим образованием, на сегодняшний день низок до безобразия. Следователями работают бывшие воспитательницы детских садов, экс-бухгалтеры и так далее. Куда им до профи из «Синей Бороды», там собралась компания отставных майоров и капитанов Прониных вкупе с Джеймсами Бондами и разными там Рэмбо вперемежку со Штирлицами. Десяток умных, матерых, хватких суперспециалистов... Сейчас уже, правда, не десяток, а чуть меньше. Троих я из игры вывел. После первого трупа рано или поздно мы должны были додуматься до идеи визита к Тузановичу с вопросом, кому он, паскуда, продал адрес на «комиссарах». Нас ждали, нам подписали смертный приговор. Но такой наглости, что вместо Тузановича мы пожелаем побеседовать с оперативником «Синей Бороды», от нас явно никто не ожидал. На тебе, Миша, клеймо лоха, меня ребята держат за тупую груду мускулов. Нас мечтали как можно скорее отправить на стол к патологоанатому в погонах, не с первой, так со второй попытки, раз уж не вышло чисто подставить и засадить в кутузку. Гордые профессионалы забыли, что и на старуху бывает проруха. В данном случае я как раз эта самая «проруха» и есть... Не поленюсь повториться – я живописал сейчас намеренно гротесковую и упрощенную картину происходящего. От истинной она может отличаться так же, как картинка с тремя медведями на конфетной обертке отличается от полотна Шишкина в Третьяковской галерее. Многое я придумал на ходу, например, численный состав «Синей Бороды». Однако, ежели я и ошибусь, то не на порядок. Погрешность моих измышлений – плюс-минус двадцать процентов, уверен. Я стремился донести до тебя, партнер, суть произошедшего. И теперь хочу знать, насколько я преуспел. Задавай вопросы, Миша. Чем их будет меньше, тем лучше. Тем выше будет моя самооценка как рассказчика-объясняльщика. Спрашивай.

Миша не стал сразу же сыпать вопросами. Сидел, курил, обдумывал услышанное, глядя в окно пустыми глазами. Прокатившись по полукругу МКАД, «Волга» свернула с кольца и пожирала километры подмосковной дороги. Впрочем, не пожирала, а точнее будет сказать – пережевывала не спеша. Погода отвратительная, скользко, видимость, как из погрузившегося в трясину батискафа. Такими темпами до загородной резиденции Сан Саныча партнеры доберутся лишь к утру. А что делать? В России две беды – плохие дороги и дураки-камикадзе, которые гоняют по дурным российским дорогам, как по трекам «Формулы-1». «Тише едешь – дальше будешь» – одна из самых мудрых отечественных поговорок.

– Я задам тебе только один вопрос, Сан Саныч.

– Спасибо. Сочту твою скромность комплиментом талантливому рассказчику.

– Кто ты, Сан Саныч? Ты обещал рассказать о себе.

– Ого! Рано я обрадовался. Серьезный вопросик. Предполагает монолог часа на два.

– Время есть. Тащимся со скоростью сорок кэмэ в час, а впереди путь поболее восьмидесяти километров.

– Хм... Резонно. Ладно. Раз обещал – расскажу. Все без утайки. Ты станешь первым человеком, кому я исповедуюсь. Психоаналитики утверждают – исповедь помогает здоровью, а у меня, кроме здоровья, «Волги», дачки да энной суммы в баксах, ничегошеньки в жизни не осталось. Не нажил к старости ни жены, ни детей. Вся надежда на собственное здоровье в будущем... То, о чем я стану говорить, лучше никому не пересказывать. Бессмысленно – тебе все равно простой смертный не поверит, а случись нарваться на непростого человека, за пересказ моей истории можешь поплатиться. Я не пугаю. Предупреждаю. Сейчас, Миша, приторможу во-он там, у ларька, куплю бутылочку «Пепси», чтоб в горле не пересохло от говорильни, и начну вещать...

 

Глава 4

Курьер ЦК

– Я родился после войны. В Белоруссии. В большом поселке со статусом города. Нас у матери было четверо. Все, кроме меня, низкорослые, худенькие, под стать отцу. А я получился кряжистым и широким в кости, пошел в материнскую породу. Поэтому отец меня недолюбливал, и детство я провел на хуторе у деда, отца матери. Хутор в три дома на речке Тресне. Детей, кроме меня, – никого. Мужики да бабы. И работа от светла до темна. Работал я, сколько себя помню, наравне со взрослыми. По малолетству, естественно, все больше на подхвате, а как дорос деду до плеча, так начал вкалывать без всяких поблажек. Я рос в целом здоровым мальчиком, но случалось, болел маленьким. Лечила бабка заговорами да травами. Водила к шептунье в соседнюю деревню, заботилась, старая, чтоб я взрослый позабыл о болезнях. Так и случилось. После восьми лет я практически не болел. Много позже, уже совсем взрослого, меня исследовали медицинские светила и удивлялись моей экстраординарной иммунной системе. А чему удивляться-то? В деревнях испокон веков не было никаких докторов, а крестьяне до дремучей старости ходили за плугом да жито жали. Детство на свежем воздухе, парное молоко, мед в сотах, физические упражнения на меже да с топориком плюс гены. Мой дед в свои восемьдесят кулаком быка убивал. Но я был сильнее деда. Я был выродком в своем роде. Рос ненормально сильным. Силенок – хоть отбавляй, а голова детская – дурная, мозги заповедные. В одиннадцать лет родители забрали меня с хутора. В районном отделе образования какой-то дотошный чинуша выяснил, что в семье таких-то взрослый мальчик не получает должного начального образования. Родителям дали втык, а меня, Маугли с хутора, определили в первый класс, в одиннадцать лет вместе с семилетками. Первого сентября, в девять утра, я пришел в школу. Через несколько часов меня увезли в милицию. На первой в моей жизни перемене, через сорок пять минут после начала занятий, ко мне пристали «старшие» ребята – по сути, мои ровесники, заканчивающие семилетку. Приключилась детская драка. Откуда мне, дикарю, было знать, что городские такие хлипкие и что такое детская потасовка. Я и дрался-то впервые в жизни. На хуторе не до баловства было, да и со сверстниками я до того не общался. Сдуру поломал ребра двум мальчикам. Одному зубы выбил. Все передние начисто снес. Директор школы вызвал милицию. Я бежать. Дурачок, хотел сбежать обратно на хутор. Одного мильтона, выбегая из серого школьного здания, я опрокинул. Другому ударил кулаком в живот и чего-то порвал в кишках. Меня все же скрутили, сунули за решетку. Не знаю, как бы сложилась дальше моя судьба, но я, пацан, угодил в камеру с урками и мелкими приблатненными гопниками. У одного над губой была вытатуирована точка. Повзрослев, я узнал: точка над губой – знак вафлера, сиречь минетчика. Дядька, помеченный позорным знаком, решил поизгаляться над мальчиком, попользовать мальца в попку. И я его убил. Он полез ко мне, я, отбиваясь, схватил его за щеки и крутанул ему башку. Сломал шею... Потом милиционеры хотели перевести меня в отдельную камеру, а я снова решил убежать. Пихнул конвоира, он упал, я расшиб ему ударом ноги голову. На меня навалились всем отделением. Долго били сапогами, сунули в карцер. Неделю я сидел без воды, без еды. Не знаю, кому настучали менты про аномально сильного ребенка, не ведаю, как слух о вундеркинде-силаче дошел до тех людей, что забрали меня из карцера. И почему-то обрадовались, когда я, измученный семью днями голодовки волчонок, снова попытался убежать.

Из Белоруссии меня перевезли в Ленинград, поселили в его окрестностях. В историческом, можно сказать, месте. На станции Разлив, где прятался в сарае, а потом в шалаше Владимир Ильич Ленин. Прямо напротив платформы «Разлив» стоит до сих пор архаичное желтое здание за высоким каменным забором. Общеизвестно, что это туберкулезная больница, где туберкулезники лечатся по несколько лет кряду. Там действительно были больные, но не много для такого большого здания. И мне места хватило, и моим учителям.

Больше я своих родителей, сестру и братьев, деда с бабкой не видел. Подозреваю, им сказали, что я сгинул за колючкой по малолетке. Я и жил за колючкой. Снова вдали от сверстников, в окружении вежливых, умных взрослых. Со мной занимались репетиторы, как с отпрыском дворянского рода сто лет назад. Помимо школьной программы, меня учили языкам, топографии, медицине. На мое счастье, я оказался смышленым мальчиком. Наградил бог умишком помимо силушки. Иначе, я полагаю, гнить мне в земле. Одной лишь силы, выносливости да богатырского здоровья курьеру ЦК недостаточно.

Ты спросишь: кто такие курьеры ЦК? Постараюсь объяснить. Во-первых, под аббревиатурой ЦК я предполагаю не какой-то там стебчик, типа «Центральная кинологическая», а Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза. Помнишь из школьной программы стишок Маяковского «Товарищу Нетте, пароходу и человеку»? Товарищ Нетте, героически погибший, был дипкурьером. Сопровождал дипломатическую почту. Дипкурьеры просуществовали вплоть до конца тридцатых. Потом их упразднили. Осталась фельдъегерская служба. Фельдъегерь, по определению Даля, – рассыльный, гонец, курьер при высшем правительстве, состоящий в военном чине. Курьеры ЦК, в отличие от фельдъегерей, погон не носили. Их не существовало ни для кого – ни для КГБ, ни для внешней разведки. Подчинялись они, то есть мы, непосредственно куратору из аппарата ЦК. На нас возлагали исключительно ответственную, строжайше засекреченную миссию – перевозить деньги братским партиям в развивающиеся страны. Никто, кроме высших иерархов ЦК КПСС, не должен был знать, куда, кому и какие суммы уходили, уезжали, улетали. Как правило, мы работали соло. Редко, очень редко с партнерами. Отсюда, и только отсюда, я могу приблизительно предполагать, что было нас не более дюжины. Все прекрасно подготовленные, прошедшие строжайший отбор, по натуре своей не способные предать хозяев, как Юрий Гагарин не способен был попросить политического убежища в США. И все с какими-то экстраординарными способностями, помимо железного здоровья. Меня отличала недюжинная сила. Я бы мог выступать в цирке, брать олимпийское золото, но я возил деньги. Здесь я был нужнее стране. Однажды у меня был партнер, который никогда не спал. Подобное отклонение описано медиками. Во Франции, например, одно время любили писать про старушку, вполне вменяемую, разумную и здоровую, которая двадцать пять лет провела без сна и без всякого желания прилечь, подремать. Бабушка коротала ночи за чтением книг. В отличие от той бабушки из Парижа, мой партнер имел косую сажень в плечах и исключительно устойчивый к перепадам температур организм. Погиб в Африке в семьдесят третьем. Прикрывал мой отход с грузом и погиб. Что особенно обидно – его убили наши. Мы засветились в одном городишке по глупости, и наши тамошние спецы из посольства приняли меня за агента дяди Сэма...

Будни курьера ЦК на задании я не стану описывать. Это почти невозможно. Каждый раз по-другому. Иногда путешествуешь с комфортом с ксивой бизнесмена-финна и с кейсом в утяжеленной бриллиантовым перстнем руке, а случается – продираешься сквозь джунгли по колено в грязи, искусанный москитами, прорубаешь себе путь тесаком-мачете. Учитывая мои данные, я как раз чаще махал тесаком в джунглях или ползал на брюхе по барханам. Для подобной специфики меня и готовили.

Нас всех готовили по разным системам. И это разумно. У всех была своя специализация в соответствии с природными талантами. Каждого учили выживать сообразно его природе. Медведь выживает одним способом, тушканчик – другим. Так же и мы. Меня натаскивали под Ленинградом. Партнера, о котором я упомянул, – под Ташкентом.

Меня учил выживанию старый финн. Обращаясь к нему, я звал его попросту Лахтарем. Он сам так просил. «Лахтари» – так звали всех без разбору финнов красноармейцы во время финской кампании. Моего наставника взяли в плен как раз во время войны Советского Союза с Финляндией. Он был офицером, фанатиком, снайпером-»кукушкой». «Кукушка» – опять же прозвище, данное врагам красноармейцами. Когда наши заняли город Териоки, нынче известный каждому питерцу как Зеленогорск, в разрушенном куполе тамошнего православного храма пряталось множество «кукушек». Причем не только мужчины, но и женщины. Наши вошли в город, расслабились, и тут «кукушки» начали работать. Множество красноармейцев, праздновавших победу, положили, пока их не выкурили. Мой наставник выжил чудом. Его, контуженного, сочли мертвым, а когда он очнулся, сослали в лагерь. Оттуда Лахтарь убежал после пятнадцати лет отсидки. Во время побега голыми руками уложил в общей сложности около взвода охраны. Силен был, но не чрезмерно. В свое время он прошел обучение по совершенно забытой сегодня системе выживания древних финнов под названием «СИСУ». Он был «человеком СИСУ» и только поэтому выжил в лагере, полтора десятка лет упорно ждал случая, когда появится возможность бежать. И дождался... Попался после побега случайно и до смешного нелепо. Подвернул ногу, растянул лодыжку. Его взяли пограничники в трех шагах от контрольно-следовой полосы. В Финляндии у Лахтаря осталась семья, которую он любил больше страны Суоми, за которую, по сути, и воевал. Люди, ответственные за подготовку курьеров ЦК, заинтересовались Лахтарем как носителем и экспертом системы «СИСУ», на деле доказавшим эффективность старинной финской науки выживать. Ему пообещали, что, ежели не подготовит меня должным образом, ежели я по окончании подготовки под его началом погибну, на другой же день все финские газеты опубликуют фотографии зверски убитой маньяком-садистом чинной и благополучной семейки средней руки лавочников из Хельсинки. Лахтарь поверил. И начал заниматься со мной. Он меня ненавидел. Люто, всей душой. Но учил, ибо только так мог спасти, защитить нежно любимых мать, жену и дочек-близняшек, которые выросли вдали от отца, вышли замуж и родили ему внуков. Внуков он видел лишь на фотографиях, показанных ему при вербовке, понянчить белобрысых карапузов, потискать, усадив из на колени, Лахтарю было не суждено... Я уже говорил – современный финн переведет термин «СИСУ», как «сила воли», или более пространно: «никогда не сдаваться врагу». И сегодня в Суоми о сильном духом и упорном человеке непременно скажут: «он СИСУ». Однако про то, что доктрина «СИСУ» подразумевает не одну лишь абстрактную силу воли, а еще и тренированное тело, и весьма специфические навыки выживания, и философию поведения, уходящую корнями в языческую древность, обо всем этом современные финны забыли.

Система «СИСУ» исчезла, как малые народы, древние племена, проживавшие на территории Суоми. Проигранная война, интеграция в «общий европейский дом», да и просто время сделали свое дело.

Знаешь ли ты о том, что в начале двадцатого века классическую борьбу, последнее время именуемую «греко-римской», в России называли «французской», а во Франции «финской»? Многие приемы классической борьбы ее популяризаторы-французы заимствовали из национальной борьбы финнов. Многие, да не все. За бортом остались болевые захваты, напоминающие технику японского дзю-дзютцу. Забыта техника ударов, более близкая к боксу, чем к карате, но превосходящая и то и другое по мощности и разрушительной силе.

Все знают, что такое финка. Все ДУМАЮТ, что они это знают. Финка – это ножик такой. А спроси, какой конкретно «ножик», с какой заточкой, балансом веса между лезвием и рукояткой, – правильно ответят один-два «знатока». Эрудированный военный историк расскажет, как во время финской кампании красноармейцев инструктировали моментально приседать, едва супостат-белофинн вскинет руку с зажатой в кулаке финкой. Рядовых финской армии натаскивали на бросок финки в горло противнику. Красноармеец, вовремя подогнувший колени, получал удар ножом по каске и оставался в живых. Вряд ли историк-эрудит расскажет о технике использования финского ножа что-нибудь еще, кроме этой довольно известной байки. Между тем работа с финкой отнюдь не сводится к технике метания. Работа эта сложна и многообразна, многофункциональна и незаслуженно забыта... А помнит ли кто-нибудь сегодня специальные физические упражнения, «гимнастику СИСУ», ориентированную на развитие силы и выносливости? Сомневаюсь...

Но СИСУ – это не только «бой по-фински» и специальные гимнастические упражнения. Это, как уже говорилось, еще и философия выживания в экстремальных условиях. А ведь, ежели вдуматься хорошенько, вся наша жизнь – одна сплошная экстремальная ситуация и ничто иное.

Знаменитые «берсеркеры» – «люди-звери», герои скандинавских саг, во время боя входили в состояние транса и в обыденной жизни вели себя как истерики, заводились с пол-оборота. Адепт СИСУ, напротив, всегда оставался ровен и спокоен. Абсолютно всегда, при любых раскладах, в любой ситуации.

Лахтарь заставлял меня бегать на лыжах по заснеженному лесу, по бездорожью, поддерживая один и тот же темп и на спусках, и на подъемах, и продираясь сквозь буреломы, и преодолевая открытые пространства. Он объяснял: в жизни, как на лыжне, – радуешься спуску и, зазевавшись, рискуешь сломать шею, проклинаешь крутой подъем и тратишь лишние силы, сбиваешь дыхание, бормоча проклятия. Продираться сквозь чащу и проваливаться в сугробы в чистом поле – одинаково тяжело, бессмысленно сердиться на глубокий снег или материть густо растущие деревья, бесполезно напрягать силы, чтобы скорее пробежать через поле и очутиться в лесу, такая же глупость – стремиться из-под сени деревьев на заснеженное открытое пространство. Победить мир вокруг невозможно, нужно научиться в нем выживать. На пути всегда будут препятствия, а иллюзия отдыха – лишь иллюзия. Нужно избавиться от иллюзий, понять, что все препятствия одинаково опасны, что жизнь – это и есть выживание и некого в этом винить, нужно жить и все, просто жить, выживать каждый час, каждую минуту, каждую секунду...

Мне было двадцать, когда наступила пора экзаменов. Общеобразовательные дисциплины я сдал легко, и наступило время самых главных экзаменов – на выживание.

В первую очередь на меня натравили собак. Специально обученных и разорвавших горло не одному зэку. Экзаменаторы позаимствовали этот тест у преподавателей спецшкол для диверсантов нацистского абвера. Я выжил. Лахтарь объяснял – звери не трогают АБСОЛЮТНО неподвижного человека. ПОЛНОСТЬЮ неподвижного. Включив воображение, я могу представить, каково приходится обычному человеку, когда на него несется свора брызжущих яростной пеной овчарок. Состояние обычного человека я могу лишь вообразить, поскольку сам терял самообладание один-два раза в течение взрослой жизни, не больше. Собачки прыгали вокруг меня, стоящего столбом, щелкали челюстями возле лица, но я оставался равнодушным и неподвижным. Псы успокоились, и я убил их. Каждой твари хватило по одному удару. В потухших собачьих глазах застыло звериное удивление. И страх.

Следующий экзамен был посложнее. Мне предписывалось ограбить обычную ленинградскую сберкассу и прибыть с деньгами в Москву по определенному адресу. Десять суток я находился вне закона, привыкая к этому состоянию, которое по завершении обучения должно было стать для меня обычным. Ни документов, ни денег, ни оружия у меня не было. Все пришлось добывать в городе самому. Москва и Ленинград тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года сильно отличались от нынешних. Убийство – экстраординарное происшествие, все менты на ногах, днем и ночью не прекращается поиск преступника. Ограбление сберкассы – вообще нечто из ряда вон. В помощь милиции подключили КГБ, армию. Все силовые структуры на взводе, а я могу противопоставить им лишь силу мускулов, выносливость и полнейшее, абсолютное спокойствие. Знаешь, есть расхожая фраза: «Чтобы победить противника, нужно в первую очередь победить себя, преодолеть собственный страх, нерешительность...» Ну, и так далее. Мне не нужно было ничего в себе преодолевать. Я проходил, задевая плечом милиционеров из усиленного патруля на вокзале, я знал – у каждого из ментов есть мой фоторобот, но я излучал спокойное равнодушие, и менты меня, одиноко бредущего молодца с полным денег чемоданом в расслабленной руке, не замечали...

На конспиративной квартире в Москве меня ждала засада. Злая шутка экзаменаторов. Так они думали. Но я все воспринял спокойно. Ушел с пулей в ляжке. Ты не думай, говоря о собственной невозмутимости, я ничуть не хвастаюсь. Я лишь хочу, чтобы ты правильно воспринял мой рассказ. Понял, что такое СИСУ.

Каким образом я, впервые оказавшийся в Москве, отыскал врача и заставил его удалить пулю – история особая. Скажу лишь, что это был ветеринар, причем ужасно пугливый ветеринар... Что ты улыбаешься? Вспомнил нашу с тобой первую встречу? Нет, Миша, с тем ветеринаром я обошелся гораздо грубее, нежели с тобой. И лучше тебе не знать как.

Деньги из ограбленной сберкассы я притащил за желтый забор туберкулезной больницы на станции «Разлив». Экзамен номер два сдал на «отлично».

После была еще целая серия экзаменационных испытаний... Я бегал по тайге, меня ловили вместо сбежавшего из лагеря зэка, которого мои кураторы шлепнули, едва он пролез под колючкой. Беглеца заменил я... Еще я собирал коноплю в Казахстане и возил в Разлив. Еще украл два автомата с территории военной части... И много еще чего было, но самым серьезным оказался последний экзамен. Нас с Лахтарем стравили. Заставили драться учителя и ученика. Лахтарю пообещали: победишь – сразу же вернешься в Хельсинки. Дело было летом, белые ночи, обычная утренняя пробежка. Бегу по берегу залива, навстречу Лахтарь с финкой в руке... Я убил его. Сломал позвоночник...

Ты не думай, Миша, я не бесчувственный робот. Вчера, например, подбадривая тебя в трудную минуту, вселяя в тебя оптимизм задорными репликами, я искренне тебе, партнер, сочувствовал. Ты попал в непривычную атмосферу травли, и я могу представить, каково тебе пришлось. И то, как раздражала тебя моя спокойная физиономия, тоже прекрасно понимаю, но... Но вернемся к моей автобиографии. Раз уж я начал исповедь, хочу закончить, выговориться. Вполне человеческое желание, правда?..

Реабилитационный период после экзаменов длился полгода. Шесть месяцев я жил в однокомнатной квартире новоселом, в районе ленинградских новостроек, официально именуемом «Гражданкой». Народ называл этот район «ФРГ» – «фешенебельный район гражданки». Район «ГДР» – «гражданка дальше ручья» – еще только начинали отстраивать. У меня появился мой первый паспорт, и согласно легенде – не смейся – я был инвалидом без права работы. Для врачей в районной поликлинике, ежели вдруг заинтересуются молодым инвалидом, мне выдали специальные таблетки. Проглотишь – и сердце стучит как бешеное, давление 220 на 160. Короче – гипертония.

Раз в неделю я, скромный инвалид с соответствующей пенсией, ездил на кладбище, на могилу супругов с той же фамилией, что и у меня в паспорте. Однажды на могильном холмике меня дожидался скромный букет увядших хризантем. Это был знак. Хризантемы означали, что курьера ЦК ждут в столице на конспиративной квартире в районе метро «Пушкинская». Адрес я помнил. Соседям сказал: еду к тетке в деревню. Надолго...

Да-да, Миша, я жил в родной стране как нелегал. И до сих пор так, к сожалению... Вот только раньше я мог рассчитывать на медицинскую помощь, самую квалифицированную. И на финансовую поддержку. А теперь не могу. Государство, которому я служил, исчезло с политической карты мира... Однако вернемся к воспоминаниям...

Из московской квартиры я вышел переодетым во все заграничное, с паспортом гражданина Швеции, под руку с девушкой-шведкой, по документам – моей супругой, по жизни – партнером, коллегой-курьером. И с багажом. С финансовой поддержкой лидеру национально-освободительного движения в... впрочем, где – это неважно. Дебютировал я под надзором более опытного партнера, то есть партнерши. После, как правило, выезжал один. Много раз ездил. С 1969-го по 1986-й. Семнадцать лет работал. Двадцать два раза выезжал за рубеж. Всякое повидал, многое понял, что называется – пожил... Потом перестройка, затишье...

Как-то осенью, во время планового посещения кладбища, вместо ожидаемых хризантем на могильной плите лежала сломанная алая роза. В соответствии с заранее оговоренным планом «Сломанная роза», я поменял ленинградскую квартиру на домик под Тверью, но вскоре его продал. Сменил документы и под новым именем, в образе офицера в отставке, купил частный дом в Болшеве, под Москвой. Отставником я был угрюмым и нелюдимым. Жил на военную пенсию, часто ездил в столицу, прогуливался по Чистопрудному бульвару, дожидался встречи со связником. Дождался. Получил бумаги, энную сумму в рублях, спецсредства и инструкции, которые даже меня, разучившегося удивляться, поразили. Поступил приказ на консервацию. Выдали две запасные ксивы. Одна та, что я спалил сегодня в печке, вторая сейчас у меня в кармане. Спецсредства, не ахти какие, но в достаточном количестве и ассортименте, чтобы устроить маленькую войну, приказано было держать всегда под рукой. И ждать новых распоряжений. Способ связи прежний. Только кладбище другое, московское. И могилка другая.

В декабре девяносто первого на подернутой инеем гранитной плите с именами давно усопших незнакомых мне людей я увидел поблекшую алую розу с надломленным стебельком.

Далее по отработанной схеме – отставной военный продает дом в Болшеве, превращается в русскоязычного жителя мятежной Прибалтики, причем деревенского, большую часть жизни обитавшего якобы на заброшенном хуторе. Еще раз просматриваю фотографии, на которых запечатлен мой прототип, перечитываю и уничтожаю машинописные листочки с жизнеописанием бобыля-хуторянина, вспоминаю родных деда с бабкой, родной хутор и стараюсь не думать, что означает для человека, чью фамилию я отныне ношу, сломанная роза на могильном камне.

С московской пропиской и с приобретением клетушки-квартирки в Кузьминках были проблемы, но я их уладил. Наличные деньги способны решить множество личных проблем. Тогда же я приобрел и загородную резиденцию, куда мы сейчас едем. Большую часть спецсредств спрятал за городом, рассудив, что в городской типовой квартире их держать опасно. Эту вот «Волгу», баранку коей я сейчас кручу, тоже купил в тот период. Оборудовал гараж за городом, а для повседневного бытия обзавелся скромной «Окой». И все – привет. Деньги кончились.

На протяжении всей предыдущей жизни, как ты понимаешь, в деньгах я не нуждался. Кураторы исправно подбрасывали на жизнь, легендируя денежные переводы помощью дальних родственников. Уверен – попади я вдруг в разработку КГБ, нашлись бы и богатые родственники, их фото мне показывали. В структуре вокруг курьеров ЦК работали архиквалифицированные специалисты. Нынешняя служба безопасности президента в сравнении с той структурой – все равно что вооруженные силы Непала в сравнении с НАТО. Не по количественному составу, конечно. Речь идет о качестве. В «Альфе» вон тоже, если ты знаешь, народу не так уж много, однако, решилась бы «Альфа» штурмовать «Белый дом» в девяносто первом, пусть даже первого сентября, уверен – победившую девятнадцатого августа «демократию» со всеми ее народными энтузиастами упразднили бы в течение суток... Впрочем, я отвлекся, речь шла о деньгах. О рублях, которые стремительно обесценивались и которых к лету девяносто второго у меня оставалось совсем чуть-чуть.

Наверное, выдавая долгосрочное денежное пособие, хозяева считали, что выйдут со мной на связь раньше, чем я успею истратить достаточно солидную сумму наличных. «Консервировали» меня, видимо, предполагая «вскрыть» довольно скоро. И дензнаков-»консервантов» вполне должно было хватить до крайнего «срока употребления». Однако к первой годовщине победы «демократии» я, как говорится, остался на бобах. И никаких пенсий беженцу из чухонских земель, ни военных, ни по инвалидности не полагалось. И на могильном камне после декабрьской розы – ни одного цветочка. А кушать хочется.

Забегая вперед, скажу: более никаких контактов с прежними хозяевами у меня не было. По логике, новые власти предержащие должны были меня искать. Я знаю разные пикантные подробности о наших зарубежных должниках, знаю кое-что остренькое о некоторых политических лидерах. Однако, вопреки логике, никто меня не разыскивал. И про службу курьеров ЦК не трубила взахлеб «свободная пресса». Болтали про «золото партии» всякую чушь. И все. Я бы еще понял, если бы меня попытались ликвидировать. Так нет же! Про меня просто забыли... Быть может, когда очередной высокопоставленный чиновник из прежних прыгнул в окно, предварительно устроив костер из микропленок в переполненной окурками пепельнице, вместе со смертью прыгуна-чиновника умерла и служба курьеров ЦК?.. Не знаю. Подозреваю лишь, что в моей бесхозности виновато, помимо прочего, и извечное российское разгильдяйство... Хотя... Ладно, не будем об этом... Продолжу-ка лучше далее исповедь без тени раскаяния, слушай...

Итак, девяносто второй год. Лето. На дворе тепло, в холодильнике палочка дрожжей, за квартиру месяц не плачено. Я бы мог ограбить сберкассу, обменник или средней руки банк. Почти шутя. Конечно, банки грабить – выгодное дело, однако не забывай, я продолжал регулярно ездить на кладбище, дожидался цветочка и прежде всего заботился о собственном инкогнито. Не очень-то хотелось злить ментов сверх меры. И я придумал, как можно слегка поправить собственное финансовое положение без особого риска.

К моменту моего банкротства в столице появились первые агентства с «девочками по вызову». Я прочел в одной желтой газетенке, как осуществляется доставка на дом к клиенту моторизованной проститутки. Первым делом в дверь к клиенту-заказчику стучится амбал-охранник и проверяет квартиру, куда доставил девочку. Смотрит, чтоб по шкафам да в чуланах не пряталась куча мужиков, чтоб оплаченный половой контакт один на один не превратился в групповуху на халяву.

Без всяких затруднений я разыскал центральный офис одного из моторизованных публичных домов. Легко подключился к их телефонной линии, дождался звонка одинокого обеспеченного клиента и тут же вывел из строя автомобиль сутенера с охраной, который должен был отвезти «молодую с широкими бедрами блондинку» к позвонившему «солидному и интеллигентному». Незаметно пропороть шину, проходя мимо чужой тачки к своей «Оке», – дело нехитрое, а полчаса форы я поимел. Погнал «Оку» по подслушанному адресу, уже через десять минут звякнул в дверь, представился охранником фирмы «Кама сутра» и, едва озабоченный «интеллигент» открыл дверь, дал ему в репу и объяснил: я, мол, вовсе не девочку привез, я... Назваться грабителем я не успел. «Солидный и интеллигентный» рухнул на колени и начал каяться, мешая блатные словечки с бандитским сленгом. Через минуту я понял – размазывающий сопли по обезьяньему личику человечек у моих ног работает классическим стукачом. Его вербанули то ли менты, то ли ФСБ. То ли и те, и другие вместе. Человечек крутится винтом в криминальном мире и стучит, стучит, стучит. Способ связи стукача с хозяевами элементарный – вызывает определенную проститутку из определенного агентства, девочка с хорошей памятью задает вопросы, которые ее попросили запомнить дядьки в погонах, и, как попугай, запоминает ответы, пока ее трахает стукачок. Я знал, что проститутки в СССР практически поголовно работали на КГБ, и поверил в раскаяние стукачка-осведомителя. Трусишка – он принял меня за «делового», за представителя криминалитета, пришедшего карать продажного, «ссученного» коллегу. Естественно, я сделал страшное лицо и заорал что-то на тему: ты, падла, кореша моего ментам сдал, теперь я пальцую, и тебе не жить, суке. Спросил бы он имя моего выдуманного кореша, я бы ему дал по лбу для острастки, но он не спросил, описался. В буквальном смысле штаны замочил. Я думал, он начнет деньги предлагать, чтоб я его простил и оставил жить, небо коптить. Но вместо денег стукач сунул мне свою визитку и свистящим шепотом сообщил, что по такому-то адресу в златоглавой сегодня ночует Мохнорылый, который из Питера везет «подогрев» мордовским зонам. Уголовник-курьер по кличке Мохнорылый, некоторым образом мой собрат по роду основных занятий, «в авторитете», ежели кто его мочканет, то «люди» спишут Мохнорылого на беспредельщиков-отморозков из Люберец. Далее последовало подробное объяснение, почему во всем обвинят беспредельщиков из Подмосковья, и заверение – «дело чистое„. Стукачок решил выкупить свою душу и тело, дав мне наводку на уголовного курьера „при бабках“. Я мигом смекнул, как и чем ссученный человечек может быть полезен, пригрозил: расскажет обо мне органам, разорву рот, нос расплющу и глаза выдавлю – короче, сделаю из него слепого Буратину. И ушел. Смылся за пять минут до приезда проститутки... Так я познакомился с Дядей Степой. Со Степаном Михалковым, директором «Золотой рыбки“...

Мохнорылый вез мордовским зэкам кругленькую сумму в баксах. Ее мне надолго должно было хватить. Однако я еще дважды в течение года встречался с Дядей Степой. Снимал верняковые наводки, богател. К середине девяносто третьего матрац моей скромной кушетки распух от денег. Сделав запасы, я спокойно и тихо зажил, благо в новой России всем было наплевать, на что существует человек и есть ли у него трудовая книжка. Главное, чтобы гражданин «голосовал сердцем», в остальном россиянин абсолютно свободен.

Что же касается Степана Альбертовича Михалкова, так он до сих пор держит меня за темнилу крутого. Сдавать меня мусоркам или фээсбэшникам боится. Опасается, что отомстят. По мнению Степы, в одиночку невозможно замочить того же Мохнорылого. А уркам и бандюкам на меня стучать – все равно что башку в петлю совать, понимаешь? Я-то знаю о двойной игре Альбертыча, заложу его – и привет, порежут Степку. Дабы Дядя Степа не чувствовал себя загнанной в угол крысой, я, как ты видел, оплачиваю полученную от него информацию... Ну да бес с ним, вернемся к нашим баранам.

Соблюдая строгий режим, блюдя себя, я продолжал ездить на кладбище, ожидать условного сигнала, всегда готовый выполнить любое задание. Избытка свободного времени не чувствовал – много читал, обнаружил, что, оказывается, обожаю рыбачить и ходить по грибы. Жил припеваючи...

Несчастье со мной случилось где-то с год назад. Шел домой из магазина, увидел девушку. Бедняжка сломала каблук, а в руке тяжелая спортивная сумка. Девушка посмотрела на меня жалобными глазами, я предложил ей помочь. Донес сумку до автобусной остановки. Через неделю снова случайно встретился с ней на улице. Она улыбнулась, первая заговорила со мной... В общем, мы стали встречаться...

Ей было двадцать восемь. Звали Галина. Галя... Работала в микроскопической фирмочке, шуршала дни напролет бумажками. Вечером ходила на аэробику. Маленькая, шустренькая, занималась гимнастикой не ради пресловутых 90—60—90, силенки тренировала, выносливость, ибо летом во время отпуска отправлялась «с группой» в походы и не желала быть обузой, хотелось ей наравне со всеми таскать рюкзак и без стона топать четыре часа кряду по лесам да по горам, выслеживая снежного человека или разыскивая какую-нибудь другую сказочную тварь...

Группу товарищей, единомышленников Галины, объединял зарегистрированный при одной из многих «академий парапсихологии» клуб шизиков под названием «Неведомое». Галка притащила меня в клуб на третий вечер знакомства. Сама Галина начала посещать клуб совсем недавно. И в поход с группой товарищей ходила всего единожды, но глазенки у нее горели тем же сумасшедшим светом, что и у патриархов «Неведомого». Социально несостоявшиеся, маргинальные личности, бывшие инженерно-технические работники днем влачили жалкое существование, а вечерами решали мучающие, как им казалось, прогрессивное человечество проблемы. Все втайне мечтали «надрать задницу» официальной науке и в одночасье стать знаменитыми, разыскав кусок говна снежного человека и доказав, что сия кучка каки принадлежит именно человекообразному существу, на определенном этапе эволюции научившемуся, спасаясь от опасностей, телепортироваться в параллельный мир, в иное измерение.

Прошлым летом как раз Галина с единомышленниками и искали испражнения снежного человека в окрестностях города Калуги. И думали, что нашли. Однако последующая экспертиза доказала – найденный в гуще черничника рядом со смазанным отпечатком босой ноги кусок кала принадлежит хоть и человеку, но не снежному. А может, и снежному, если допустить, что йетти обожает закусывать портвейн кильками в томате.

Прошлогодняя неудача энтузиастов «Неведомого» лишь подогрела. Тем паче что, разыскивая спонсора, согласного оплатить экспертизу найденного в черничнике говна, они познакомились с очень интересным человеком. Спонсора нашла Галина. Через Интернет. В рабочее время, использовав в личных целях служебный компьютер. Спонсор был богат и не чужд мировым проблемам. Он, спонсор, предоставил «неведомым» фотографии «якутской Несси».

Миф о «чудовище» из шотландского озера Лох-Несс, из «озера лохов», как я его про себя называю, известен повсеместно. Многие слышали и об отечественном аналоге заграничного чудища, о «черте», якобы замеченном еще в шестидесятые в водах якутского озера Ворота. Я, темный человек, про черта ничего не знал. «Неведомые» просветили. Пожурили за ограниченную эрудицию, приперли ворох вырезок, газетных и журнальных, замучили меня этим чертом.

На фотографии, подаренной спонсором, оказался запечатленным отнюдь не знаменитый черт. И плескалось сфотографированное нечто отнюдь не в водах озера Ворота. На черно-белых фото, удивительно паршивого качества, угадывалось что-то змееобразное, похожее на гигантскую пиявку, распластанное поперек озерца малых размеров, сильно смахивающего на пруд. Скорее «якутскую анаконду», резвящуюся в лесном прудике, удалось щелкнуть везучему фотографу, чем сестричку шотландской Несси.

Пресловутое фото «неведомые» демонстрировали мне, словно делились самым сокровенным. Заглядывали в глаза: мол, как, загорелись? Забурлил адреналин в венах? Поедете с нами летом в Якутию?

Интерес ко мне заповедных граждан объяснялся просто. Они собирались в экспедицию, а опыт прошлых пеших походов подсказывал – здоровые и сильные особи мужского пола на туристической тропе ценнее десятка яйцеголовых умников в очках, с остеохондрозом и радикулитом. Я приглянулся «неведомым», намыливавшимся в Якутию, как ишак, мул, грубая сила. Тем более, знакомясь, я сказал, что, дескать, обожаю турпоходы и знаю в них толк.

Галине я тоже приглянулся прежде всего как здоровый и опытный самец. Ну а мне... Мне она как женщина-самка нравилась не так чтобы очень, но что-то в ней было этакое, от чего у мужиков крыша едет... Через неделю знакомства она залезла ко мне в постель. Ей двадцать восемь, мне пятьдесят один. Разница в возрасте колоссальная. Галя – совсем не подросток, и все равно я почувствовал себя героем набоковской «Лолиты»... Она вела себя со мной подкупающе искренне, как ребенок. Я вспомнил французскую поговорку: «Понятие „любовь“ придумали русские мужчины, чтобы не платить женщинам». Вспомнил и решил отплатить ей за любовь и дружбу. Решил ввязаться в аферу с экспедицией «неведомых». Кстати, дабы не напрягать любимую девушку лишними загадками, я специально для нее устроился на работу сторожем автостоянки. Чтоб не ломала красивую головку вопросом, откуда у престарелого ухажера деньги на мелкие подарки даме сердца, попутно занялся там же, на автостоянке, халтурой. В молодые годы за желтым забором, помимо прочего, меня учили механике. Вот и пригодилось. Устранял мелкие поломки чужих авто. Брал дешево, работал мало, но Галине свою финансовую независимость обосновал...

Итак, я позволил вовлечь себя в аферу с экспедицией. А это была афера, без всяких сомнений. Спонсор, оплативший анализ фекалий якобы снежного человека и подсунувший фото «якутской Несси», что-то задумал, зачем-то ему было надо отправиться в компании энтузиастов в далекую Якутию на маленькое озерцо-прудик.

Через некоторое время в клубе «Неведомое» я поимел сомнительную честь познакомиться с вышеупомянутым спонсором – мужчиной лет тридцати, похожим на офицера-десантника. Рослый, хорошо сложенный, симпатичный. Спонсор назвался Федором Михайловичем. Сказал – владеет фирмой, производящей и устанавливающей стальные сейфовые двери. Рассказал, откуда у него фотография неизвестного животного: мол, подарок друга-геолога, работавшего в Якутии. Вкупе с фото геолог-дружбан подарил Федору Михайловичу крупномасштабную карту, где крестом отметил голубое пятнышко, таящее в себе живую природную загадку. Ныне геолог проживает за рубежом, на исторической родине. А Федор Михайлович вот уже много лет мечтает отправиться в Якутию, искать северную Несси. «Неведомые» с ходу начали прикидывать маршрут будущего похода, а Федор Михайлович – смету отчаянного предприятия.

Между делом спонсор Федя поинтересовался, умею ли я нырять с аквалангом. Я соврал, что не умею. И понял, что конкретно планируется взвалить на спину ишака-носильщика. Акваланг с запасными баллонами действительно штука тяжелая, не каждому по плечу.

Федор Михайлович не ограничился финансированием одного лишь похода. Вложил деньги и в рекламу всего предприятия. О предстоящей экспедиции написали несколько бульварных газетенок, «неведомых» показали по 31-му каналу в программе «Экстра НЛО». Спонсируя рекламу, сам Федя в телевизор не лез и журналы натравливал исключительно на юродивых-»неведомых». При этом Федор Михайлович исправно посещал бассейн, практиковался в плавании с аквалангом, готовился лично принять участие в экспедиции.

Я следил за ним. За Федором Михайловичем. Поимел его фотопортрет, узнал, где живет, как работает-зарабатывает. Собрал маленькое досье на Федю и забил стрелку Дяде Степе.

Всезнайка Степан Михалков за пятьсот баксов наликом просветил меня, кто такой Федор-спонсор. Сын знаменитого вора в законе, легенды конца Союза – начала перестройки. Федору также довелось топтать зону по малолетке. Однако, повзрослев, Федор Михайлович завязал с уголовной стезей. В канун девяностых прошел слух, что папаша-вор на смертном одре завещал сыну немалый капитал – неизвестно куда сгинувший за пару лет до смерти Фединого папашки воровской общак. Нашлись желающие поставить наследника на ножи и дознаться о судьбе исчезнувшего общака. Лично папу при жизни трогать боялись, а отпрыска пощекотать перышком у многих руки чесались. Но и в защиту сынка почившего в бозе кореша подали голос солидные авторитеты. Дядя Степа вынужден был объяснить мне сложную иерархию бандитско-уголовной Москвы, чтоб я понял, почему в итоге Федюне устроили провилок, где он обязан был честно прояснить вопрос с наследством. Федя заверил уголовников – не кололся папаня за общаковые лавэ, поклялся бандитам – базара про бабки реально не было. И его оставили в покое. Еще Дядя Степа рассказал: дескать, Федор последние годы мало того, что чурается папиных старых друзей и живет, как лох, честно живет, так вдобавок ко всему малость умишком тронулся. Закончил курсы колдунов-экстрасенсов, написал книжку про «летающие тарелки», ездил в Сибирь искать тунгусский метеорит, в церковь зачастил. Про чудачества сына легендарного вора одно время модно было сплетничать-судачить на сходках солидных людей.

Я пораскинул мозгами и смекнул – очень похоже, наследство старого ворюги лежит-дожидается на дне холодного якутского озера. И это не обязательно исчезнувший общак. Это вполне может быть кубышка, принадлежавшая лично Фединому папане, с необработанными алмазами, кои, как известно, добывают в Якутии на строго охраняемых месторождениях. Или золотой песок, намытый «черными», нелегальными старателями. Смышленый Федя все поставил на карту, всю жизнь свою подчинил идее разжиться папиными сокровищами, годами косил под идиота, чтоб однажды выдернуть крапленый козырь из колоды.

Блаженных юродивых, несчастных искателей приключений и говна снежных людей мне было жалко, но, если честно, главной для меня была забота о Галине. Дурочка-девочка, заразившаяся парапсихологическим бредом, легко могла попасть в суровую переделку. Кто знает, как обойдется с экспедицией-прикрытием Федор Михайлович, когда отыщет клад?

Ради нее, Галины, я поперся на Север. Как ни инструктировали меня во время учебы опытные наставники, как ни старались, все равно попался я, Миша, в классическую «медовую ловушку»... Да что обо мне говорить, ежели сам Альберт Эйнштейн не смог отказаться от работы на КГБ, влюбившись в русскую женщину-агента. Исторический факт, между прочим... Все беды от баб, партнер, однозначно! Верь мне, знаю, о чем говорю...

Предчувствуя неладное, в канун отправки на Север я арендовал квартиру на улице Двадцати шести бакинских комиссаров и все ценное перевез в загородную резиденцию. Подготовился к худшему. И, как оказалось, не зря.

Галя, я, Федор Михайлович и шестеро старейшин клуба «Неведомое» – в общей сложности девять человек в начале июня этого года отправились в Якутию. В экспедицию. Пока передвигались, пользуясь транспортными средствами, я чувствовал себя лишним. В каждом мало-мальски значительном населенном пункте «неведомые» первым делом шли к местной администрации, показывали вырезки из газет про себя и про нашу экспедицию, просили, а то и требовали помощи, а я в это время сидел на ворохе рюкзаков, караулил вещи и отвечал на вопросы любопытного местного населения. Как правило, администрация северной Тмутаракани к нам благоволила. Нам, столичным чудакам, предоставляли ночлег на халяву, нас угощали разными якутскими вкусностями, поили «тагра уи» – так там называется водка и все остальное, что горит и с градусами. Про нас даже статью в газете «Нарьяна вындер», сиречь «Красный тундровик», обещали написать. На Севере народ хороший, радушный...

Основная помощь региональных шишек, конечно же, выражалась в предоставлении транспорта экспедиции. Но последние пятьдесят километров все равно пришлось преодолевать пешком. Марш-бросок через якутскую тайгу – приключение не для слабых. Первые километры заядлые туристы, патриархи поиска неведомого, прошли мужественно, подбадривая друг дружку: мол, ничего, хаживали маршрутами и покруче. А потом начали скисать. Мне, помимо акваланга с запасными баллонами и своих собственных пожитков, пришлось таскать по очереди чужие рюкзаки. Полста километров шли три дня. Две ночевки в лесу, полном неугомонного зверья. Большую часть каждой из ночей в обнимку с одной на всех охотничьей двустволкой охранял сон выбившихся из сил, находящихся на грани отчаяния туристов, естественно, я. Обычно часа на три, под утро, меня подменял Федя. А с вечера пару часиков сна дарила Галина. Она и Федор лучше остальных переносили лишения. Недаром девушка год занималась физкультурой, готовилась к походу, ну а Федора в спину подталкивали годы ожидания того момента, когда наконец станет возможным нырнуть в студеные воды за папашиным наследством.

Исторический момент эпохального погружения наступил на второй день по прибытии в заданную точку. Шестеро «неведомых» еще не отошли от перехода, сидели кружком вокруг костра, потеряв всякий интерес к неизвестным науке животным. Галя готовила поникшим энтузиастам кашу на живом огне, а Федор попросил меня помочь надеть гидрокостюм, приладил баллоны на спину, закрыл лицо маской, закусил загубник и, пятясь, вошел в воду.

Плавал Федя недолго. Через пять минут вылез, сжимая в кулаке конец стального тросика. Попросил меня придержать трос, объяснил: дескать, на каменистом дне валяется какая-то железяка с привязанным к ней тросом. Сболтнул нечто про экологию, про цивилизацию: мол, и здесь, в глуши, человек умудрился нагадить, намусорить, скинул баллоны, ласты и побежал в палатку переодеваться.

Я потянул трос. Привязанная на другом конце «железяка» весила не много, но и не мало, цеплялась за дно, и вытащить эту «рыбку» было непросто.

Я выбрал почти весь трос. Из воды показался проржавевший край железного ящика. Похожего на те ящики, в которых хранятся боеприпасы, только из железа. Я зашел в воду по колено, подхватил, поднял находку, и тут за спиной застрекотал автомат.

Израильский «узи», по всей вероятности, дожидался Федора, прикопанный на том месте, где он разбил свою палатку. Думаю, года за два до нашей экспедиции Федя в одиночку посетил озерцо. Добирался в Якутию отнюдь не на самолете. В поезде провез «узи». Поплавал с маской и трубкой в прозрачных водах, узрел на дне искомый ящик и тогда же припрятал на берегу пистолет-автомат. Законсервировал оружие, не жалея масла и целлофана, и прикопал в трех шагах от приметного булыжника, рядом с которым разбил вчера свою палатку, в аккурат над местом захоронения «узи».

Обманул меня, старого да битого, Федор Михайлович. Я ожидал от него другой подлянки и дальновидно попортил спусковой механизм двустволки – единственного, как мне ошибочно казалось, огнестрельного оружия, которым мог воспользоваться Федя. Я его недооценил.

Шестерку вокруг костра Федя снял одной очередью. Схватил Галю за волосы. Короткий ствол израильской трещотки уперся девушке в шею. Угрожая пристрелить заложницу, Федор потребовал от меня полного подчинения.

Наши с Галиной близкие отношения ни для кого не были секретом. Я притворился, будто смертельно испуган, заставил руки дрожать, слезу пустил. Заверил: все сделаю, только девушку не убивай.

Убитых и лишние вещи я закопал в лесу. Взвалил на плечо ящик с сокровищами, весом примерно равный аквалангу, на спину повесил рюкзак с запасом жратвы и попер через лес. Я первый. За мной Галя со связанными руками. Замыкающий – Федор Михайлович с «узи».

В обратный путь шли другой дорогой. Однозначно – Федя скрупулезно продумал план обогащения, и мне в его плане отводилась ключевая роль. Делиться отцовским наследством Феденька не желал, а в одиночку продраться сквозь тайгу, нагруженным, как верблюд, ему было не по силам. Тут и нашелся человек-ишак. Галя вовремя влюбилась в мужика-минотавра, вовремя отыскала по Интернету спонсора Федю, много лет легендировавшего увлечение природными аномалиями и давно державшего под рукой фотомонтаж с громадной пиявкой в прозрачной лужице...

Карту я помнил и отчетливо представлял, куда иду. При темпе передвижения, заданном Федором, к населенному пункту, где слыхом не слыхивали об экспедиции сумасшедших москвичей, мы должны были добраться за три-четыре дня. Как только на горизонте появится жилье, Федя пристрелит «ишака», вскроет железный ящик и поднатужится, допрет свои сокровища как-нибудь до людского жилья. А дальше на перекладных до железной дороги и ту-ту...

Якутского водоплавающего динозавра собирались выслеживать месяца два. И съестными припасами нагрузились соответственно. И отпуска «за свой счет» члены экспедиции, кто работал, взяли аж до конца лета – до сентября. До сих пор, Миша, родственники убитых Федором Михайловичем энтузиастов не затрубили тревогу. Сейчас середина июля, и до сих пор корреспондент газеты «Нарьяна вындер» ждет возвращения «ученых», чтоб взять интервью об итогах экспедиции. Если бы все пошло, как задумал Федя, богатый наследник уже легализовался бы где-нибудь на Дальнем Востоке под новым именем, с новыми документами. Думаю, в Москву Федя возвращаться не собирался...

На ночь Федор привязывал меня к дереву. Я садился на землю, прижимался пузом к стволу, обхватывал дерево руками и ногами и сам себе связывал лодыжки. А потом Федя, удерживая оружие левой рукой, правой накидывал петлю на мои сомкнутые запястья. Чтоб я не вздумал перетереть веревку, Федор Михайлович придумал завязать на ней десятка два узелков, и каждый узелок держал маленький колокольчик. Знаешь, рыбаки иногда пользуются колокольчиками, сигнализирующими поклевку. В экспедицию набрали рыболовных снастей с запасом, вот Федор их и приспособил для своих нужд. Галину привязывал к другому дереву, менее жестоко, так, для порядка, пристраивал «узи» на коленях и дремал. Если засыпал, то дрых чутко. Едва заслышит звон колокольчиков – встрепенется. А по утрам Федя принимал тонизирующие таблетки. Взнуздывал себя, боялся расслабиться.

Надо отдать ему должное – Федор Михайлович был достойным противником. Умным, хитрым и расчетливым. Понял, что заставить меня подчиняться сможет лишь присутствие заложницы, кормил в пути, не унижал, не наглел...

Волки напали во время третьей по счету ночевки. Часа в четыре утра. Костерок, устроенный Федей, потух, и серые появились внезапно, словно материализовались из пустоты. Закричала, завизжала Галя. Сонный Федор вскочил и принялся поливать зверей длинными очередями. Тут уж не до звона колокольчиков.

Поднатужившись, я порвал, перетер веревки в считанные секунды. Федор вспомнил обо мне слишком поздно. Направил оружие в мою сторону, нажал на курок, но «узи» лишь щелкнул затвором вхолостую. Связанный, я считал выстрелы и знал, когда следует начинать избавляться от пут...

Я не стал его убивать, я поменялся с ним местами. Теперь Федор тащил ящик и рюкзак, горбился, спотыкался. Мы же с Галей шли сзади налегке. И «узи» с последним запасным рожком патронов был у меня. Федор мужественно воспринял свое поражение. Счастливый от того, что я сохранил ему жизнь, он целый день молча шел и чего-то ждал. Первоначально я думал – Федя дожидается случая, когда станет возможным реванш. Ему нечего терять, он должен был рискнуть, улучить момент и напасть на меня. Но я снова ошибся. Федор Михайлович не собирался на меня нападать, он дожидался, когда это сделает Галина.

К вечеру появились признаки близкого человеческого жилья. На нашем пути стали попадаться тропинки и дорожки, протоптанные явно не животными. Тревожнее зачирикали птахи, перепархивая с ветки на ветку поредевшего леса. Федор занервничал, стал поминутно оглядываться, пытаясь поймать взгляд Галины, при этом девушка игриво опускала ресницы и еще плотнее прижималась ко мне. Она тяжело пережила ночную смену власти. Шла, уронив голову на мое плечо, а я поддерживал ее за талию и время от времени слушал благодарный шепот и интимные признания, которые наговаривали мне в ухо горячие женские губы.

Когда лес совсем поредел, Федор Михайлович упал на колени и у него случилась истерика. Он рыдал, размазывал пот и слезы по лицу грязными ладонями и говорил, говорил, не переставая.

Он говорил о наследстве отца, о том, что я узнал от стукача Дяди Степы и о чем додумался самостоятельно. А еще он проклинал Галину, которую, по его словам, обожал. Он кричал, что с самого начала был в сговоре с Галиной, что, кроме него, лишь она, Галина, знала о кладе и что она, единственная слабость в его, Федора Михайловича, жизни, взялась помогать любимому. Она нашла ишака-грузчика, она спала «с тупым амбалом», то есть со мной, чтоб проще было манипулировать влюбленным быком, угрожая мнимой расправой с ласковой телкой. Она с самого начала ломала комедию и сейчас тоже лицедействует. Она пользуется резко изменившейся ситуацией и хочет заполучить все, всех кинуть. За сегодняшний день Галина тысячу раз могла обманом завладеть оружием и пристрелить волею случая избавившегося от ярма быка. Но она этого не сделала, она предала любимого Федю. Она дурачит тупого быка. Она желает смерти обоим, она исчадие ада. Федор умолял меня придушить суку, пока не поздно, и поделить папино наследство между нами двоими пополам. Взывал к моему разуму, бился лбом о землю, рвал ногтями щеки, брызгал слюной.

Галина рядом со мной, слушая Федора Михайловича, сначала задрожала всем телом, потом как бы заледенела вся и попросила дать ей оружие. Я протянул ей «узи». Девушка, брезгливо сморщившись, выпустила короткую очередь в голову Федора. Направила на меня игрушку, замерла, ожидая моей реакции, и, ничего не дождавшись, сказала: «Возьми». Я взялся за нацеленный мне в живот ствол, она разжала пальцы, отдавая мне «узи».

«Мне не нужны его сокровища, – прошептала Галя и расплакалась. – Давай оставим здесь, в лесу, этого дохлого гада вместе с его ящиком и уйдем поскорее...»

Я ей поверил в основном потому, что не поверил Федору. Вот такой каламбур: «поверил потому, что не поверил...» Я человек немолодой, циничный, но я представитель другого поколения, пережиток иных нравов, и мне было сложно представить, как влюбленный Федя довольно потирает руки, выслушивая доклад своей единственной и неповторимой о постельных приключениях с ишаком-амбалом... Понимаешь меня, Миша?..

Федора Михайловича я, конечно, похоронил. В смысле – закопал. Его, Федора, ножом выкопал яму и присыпал землей труп. Железный ящик, полный неведомых сокровищ, спрятал не в пример тщательнее. Залезать внутрь и смотреть содержимое ящика было по-человечески интересно, но абсолютно бессмысленно. В отличие от Феди, у меня не было и быть не могло толкового плана ухода с сокровищами. А просто так вскрывать железную коробку, нарушать герметичность – по меньшей мере глупо. Галина нарочито не участвовала в повторном захоронении клада. Развела костерик и сидела, задумчиво-грустно глядя на огонь. Я же отыскал запоминающуюся, приметную полянку, вырыл глубокую яму под уродливой березой с причудливо изогнутым толстым стволом, закопал железный куб с драгоценным содержимым, вокруг поляны сделал соответствующие зарубки, заметки, по компасу определился. В том месте, где тосковала у огня Галя, из земли торчал огромный валун. Заметный каменюка и рядом тропинка. В принципе отыскать наследство Федора, ориентируясь по валуну и зарубкам, я смогу без особого труда...

Тропинка от примечательного валуна вывела нас на опушку через два часа ходьбы в хорошем темпе. Шли молча, каждый думал о своем. Не знаю, что за мысли таились в симпатичной головке Галины, но лично я обдумывал дальнейшую свою жизнь. По возвращении в Москву, понятно, придется снова менять кожу, начинать новое бытие. До начала – середины августа, а то и до сентября, пока не станут активно разыскивать пропавшую экспедицию, можно было бы пользоваться старыми документами, если бы я был один. Но я не один. Со мной девушка Галя. Она, безусловно, обратится куда следует, расскажет о трагедии в якутской тайге, ибо иного выхода у нее нет, а значит, едва доставив девушку по ее московскому адресу проживания, я вынужден рвать когти. Если только Галя не кинется в милицию сразу же, как только лесная тропинка выведет нас к людям.

Я уговорил девушку потерпеть до Москвы. Объяснил разницу между якутской и московской милицией. Галина согласилась с моими доводами. О том, что в Москве мы расстанемся навсегда, я, естественно, не распространялся... Старый дурак, я чувствовал себя ответственным за эту девочку, которой довелось пережить несколько ужасных суток.

Мои документы, аккуратно запаянные в целлофан, лежали во внутреннем кармане прорезиненной куртки-штормовки. У Гали тоже паспорт оказался с собой, подмок немного, смялся, да не беда, могло быть хуже. Труп Федора, прежде чем засыпать землей, я как следует обшмонал, разжился деньгами. И баксами, и рублями в большом количестве. Прелесть демократической России в том, что, имея деньги, можно легко избежать всяких административных проверок и неувязок. Едва дойдя до обжитого захолустья, я заставил деньги работать, и вскоре мы с Галей очутились в другом населенном пункте, где был аэродром. Пара перелетов по местным авиалиниям, и белый красивый самолет унес нас в столицу.

Она жила на Ленинском проспекте. Жила одна, говорила, что отца не помнит, а мама умерла десять лет назад. Наверное, врала мне, а я... я ей верил, старый пень. Небольшая двухкомнатная квартира... Я не хотел отпускать такси, но Галина попросила подняться к ней. И я согласился.

После долгой дороги мы, оба грязные, нечесаные, любили друг друга. Лишь захлопнулась дверь на лестницу, Галина бросилась мне на шею... Я лежал поперек продавленного дивана, выпитый ею до дна, и глядел в потолок бездумно, а Галя, обнаженная стройная девочка, пошла на кухню варить кофе.

Из кухни Галина вернулась с пистолетом в тонкой руке. У нее был «вальтер» с глушителем. Надежная, серьезная машинка. Ей бы, дурехе, сразу выстрелить в распластанного поперек дивана голого мужика, так нет же! Насмотрелась девочка кинобоевиков, где в финале обязательно случается разговор – выяснение отношений между жертвой и убийцей.

Она высказалась в том смысле, что все выкрикнутое Федором Михайловичем в предсмертной истерике – сущая правда. Да, она, девочка Галя, соблазнила Федю и узнала про сокровища, позже соблазнила меня, дабы использовать для их общего с Федором плана. Случай помог ей избавиться от Феди раньше, чем ей мечталось. А что до меня, так...

«Без меня ты не найдешь железный ящик в тайге, – перебил я Галину. – Ты не знаешь, где конкретно я его закопал, ты у камешка, пока я копал, сидела, у костерка грелась...»

Она засмеялась, ответила: «Дурень старый! Не слышал, что существуют металлоискатели? Камешек тот, похожий на постамент могильного памятника, возле которого я тебя ждала, пока ты сокровища закапывал, легко отыщется, и ящик железный найдется, не беспокойся. Каменная глыба возле тропинки, а время твоего отсутствия я засекла, примерный радиус поиска представляю. Самое большее день придется побродить по лесу хотя бы с армейским миноискателем, и отыщется железный ящик, будь уверен! Ты, трусишка, даже не заглянул в ящичек, не поинтересовался, что там внутри. Старикашка-бздунишка. Оставь я тебя в живых, ты же на Петровку сегодня же побежишь, в дом номер 38. Спасибо, старый, что до Москвы довез. Здесь у меня братишка живет, который в курсе дела и ждет не дождется весточки от любимой сестренки. Сегодня с братом продумаем дальнейшие планы, а завтра махнем в Якутию, ты же, мой милый, уж извини, но...»

Я не стал до конца слушать ее откровения, скатился с дивана, подхватив с тумбочки рядом изящную хрустальную вазочку. Она выстрелила, промахнулась, но пуля-дура, дважды отрикошетив от стен, угодила мне в плечо точнехонько в ту секундочку, когда рука после замаха метнула вазочку.

Хрусталь ударился о подбородок девушки, разбился, и осколок взрезал яремную вену на длинной шее. Прежде она потеряла сознание в результате удара, потом умерла от потери крови.

Я наспех обработал раненое плечо. Выбросил все из холодильника в мусоропровод на Галиной кухне, вытащил полки и запихнул покойницу в холодильный шкаф, чтоб не смердела, разлагаясь. Братишка покойной не знает о нашем возвращении, и вообще никто не знает. Дверь квартиры двуличной... нет – «трехличной» девицы я закрыл на ключ, который, выйдя на улицу, выбросил в канализационный люк. Взял такси, добрался до улицы Двадцати шести бакинских комиссаров, отыскал в секретке рядом с домом ключики от арендованной жилплощади, кивнул бабушкам на скамеечке возле подъезда и, вытащив из почтового ящика ворох рекламных газет, еще не войдя в квартиру, отметил взятое в рамку объявление с рекламой «ЦКБ Бориса Николаевича». Остальное ты знаешь, партнер...

О чем еще тебе рассказать, Миша? О сокровищах вора в законе, папы Федора Михайловича? Считай, что их нет. Совсем скоро родственники станут искать погибших членов экспедиции. Засуетятся кореша Фединого папы. Встанет на рога милиция. Лет пять-шесть в Якутию лучше не соваться. Ежели вспомнить еще и братишку Галины, так вообще лучше срок забвения воровского клада увеличить до восьми-десяти лет. А десять лет в наше время, в нашей стране, в нашем с тобой положении – все равно что вечность. Жадность сгубила фраера Красавчика, не хочу брать с него пример и подыхать за содержимое ржавого железного ящика.

Месяца через полтора начнется большой трам-тарарам по поводу исчезнувшей экспедиции, меня станут искать в связи с якутской трагедией. Однако была бы возможность пожить еще месячишко со своими старыми документами, я бы пожил, рискнул. Но «Синяя Борода» на пятки наступает, фокусирует интерес милиции на моей скромной облысевшей персоне. Разборок по воровскому кладу я совершенно не опасаюсь, хоть это тебе, Михаил, и покажется странным. Труп Галины скорее всего по-тихому закопает где-нибудь в Подмосковье ее горячо любимый алчный братик. В холодильнике на Галиной кухне хранилось молоко трехдневной давности. Думаю, по уши увязший в грязном деле с чужим кладом братик, пока мы были в Якутии, периодически навещал сестринское жилище. Оглашать смерть Галины ему не в тему. Прикопает сестренку втихаря братик, уверен... Тело Федора стопроцентно не найдут. А трупы шестерых лохов-псевдоученых разроют и растащат по косточкам таежные обитатели. Мы с Галей открыто, по своим ксивам, летели с Севера в Москву, ну и что ж с того? Мы ли это были? Кто докажет, как проверят, если и напорются и обратят внимание на этот фактик.

Повторяю: мои умозаключения по поводу того, чего следует опасаться, а чего нет, тебе, партнер, могут показаться не вполне логичными, но верь мне, я знаю, о чем говорю, я битый и опытный тип. И живой пока – самое главное. Сегодня меня крайне заботит «Синяя Борода», такой враг в тылу опаснее неповоротливой правоохранительной системы государства и разрозненных, подозревающих друг друга, ничего не смыслящих в оперативно-розыскной работе воровских да бандитских криминальных группировок. Победить «Синюю Бороду» для меня вопрос жизненно принципиальный... О! Гляди-ка, а мы, считай, приехали уже. Сейчас начнется самое интересное – поедем через поле, по глине и грязи, да под дождичком, будь он неладен. Надоел, проклятый... У тебя в головушке, партнер, после моих рассказов и разглагольствований, поди, жижа погуще, чем под колесами «Волги». Несуразностей в моем рассказе много, согласен, дилетанту трудно понять мою логику, мое поведение... Ох ты, досада какая!.. Ну-кась, Миша, передохни от мыслей, вылезай под дождик, толкани машину. Застряли, черт, капитально в первой же рытвине, вылезай, партнер, или вот чего – садись-ка лучше за руль, а я подтолкну тачку, у меня ловчее получится...

Последний, совсем-совсем короткий участок пути заставил партнеров помучиться, помокнуть под дождичком, перепачкаться в грязи, ну и попотеть, естественно.

Нудный поток воды с почерневшего неба издевательски барабанил мелкой дробью по автомобильной крыше. Лужи пузырились и вскипали будто гейзеры. Грязь текла под колеса вулканической лавой.

Словно в насмешку, дождь закончился, как раз когда «Волга» въезжала во двор загородной резиденции Сан Саныча, когда потухли фары, отключился мотор и транспортное средство превратилось в мертвую груду железа. Когда всего два шага осталось до заветного крыльца, ведущего в дом с русской печкой, под крышу, как раз тогда дождь и закончился.

Сан Саныч вылез из машины, взглянул в темное небо, подставил ладошку, пытаясь поймать дождевую каплю, не поймал, покачал головой.

– Нет бы ей, хляби надоедливой, прекратить капать часа два назад. Ты не представляешь, партнер, как мне осточертело мелькание автомобильных «дворников» перед глазами... Миша, помоги, пожалуйста, «языка» из багажника в хату перенести.

Крутя на пальце ключи, Сан Саныч подошел к багажнику, насвистывая какую-то нехитрую мелодию, вставил ключик в скважинку замка, повернул. Багажник открылся. Подоспевший Чумаков, едва успевший размять ноги после долгого сидения на автомобильном диванчике, заглянул в прямоугольную емкость багажника и увидел связанное по рукам и ногам, безликое, скорчившееся, будто дитя в материнском чреве, тело.

Мужчина среднего возраста лежал на боку. Длинная веревка опутала его пальцы, петлей захлестнула запястья, стянула вместе предплечья, привязала локти к коленям, тугой змеей оплела голени и, обмотавшись вокруг лодыжек, закончилась замысловатым узлом. Мужчина был обнажен до пояса, а снятая с него рубашка разорвана надвое. Одна половина замотала лицо человеку в багажнике, вторая комком лежала на ключице, удерживаемая при помощи все той же бельевой веревки, запутавшей шею и проскользнувшей под мышку раненому.

– Ноги ему придержи, Михаил. – Сан Саныч нагнулся, взял раненого «языка», как берут ребенка, вынимая из колыбели. – Оп-па! Вот так, хорошо. Багажник захлопни, пожалуйста.

Сан Саныч понес «языка» к крыльцу. Голова раненого безвольно свисала, болталась в такт шагов, на шее вздулся гребень кадыка.

– Михаил, открой нам дверь, будь любезен. Хорошо, входим в сени... Дверь на улицу закрой, открой дверь в комнату... вот так, хорошо. Сейчас я его на стол положу...

Положив связанного на стол, Сан Саныч поманил Чумакова пальцем.

– Доктор, пока я в сени за ножом схожу, чтоб веревки разрезать, посмотри его. Что-то он мне не нравится. Тяжелый, как труп.

К моменту, когда Сан Саныч вернулся из сеней, вооруженный армейским десантным ножом, доктор Чумаков поставил диагноз – пленный мертв. И никакая реанимация не поможет. «Язык» скончался минимум час тому назад.

Выслушав медицинское заключение, Сан Саныч досадливо сморщился.

– Здрасьте, приехали... От чего он умер? От огнестрельного ранения ключицы?

– Не думаю. Крови натекло мало, рана для жизни не опасна сама по себе, хотя, конечно, именно эта рана и послужила причиной смерти...

– Понятно. За что я уважаю медиков, так это за формулировочки типа твоей: «рана не опасна для жизни, но умер пациент именно от нее»...

– Я могу подробно объяснить, что имею в виду...

– Не стоит, доктор.

Сан Саныч задумчиво почесал лысый затылок. Посмотрел в потолок, перевел взгляд на труп. С минуту рассматривал мертвое тело, прикидывая что-то в уме, потом вздохнул и сказал, как всегда, спокойно:

– Михаил, помоги, будь любезен, отнести труп обратно в багажник. Да прихвати лопату в сенях. Доедем до леса, предадим прах земле.

– Может, его обыскать хотя бы?

– Уже. Когда пеленал, я его обыскал. Нашел салфетку с фирменной маркировкой «Макдоналдс». На салфетке фломастером написаны цифры 3 и 28. Еще нашел телефонную карточку и сто пятьдесят рублей с мелочью. И сигареты с зажигалкой, которые тебе подарил. Даже рации, примитивного переговорного устройства, при нем не обнаружил. Остерегались ребята засорять эфир, лишь оптику и оружие взяли на дело, профессионалы... Давай, Миша, пошевеливайся. Допрос отменяется. Будем хоронить.

Похороны затянулись до утра. Уже светало, когда перепачканный землей, измотанный и голодный Чумаков разделся донага, облился колодезной водой, насухо вытерся и, свалившись поверх лоскутного одеяла, уснул.

Разбудил Мишу на этот раз чудесный аромат разваристой гречневой каши. Вообще-то Чумаков терпеть не мог каши. Ни гречневой, ни манной, никакой. Обожал мясо, жареную свинину. Любил картошечку. Поджаристую, да чтоб с корочкой. И вот надо же, передряги последних суток переиначили Мишины вкусы. Питательная, быстро насыщающая, разбухшая в чугунке гречневая крупа заставляла слюнные железы работать, как у подопытной собаки Павлова. Прогоняя сон, взнуздывая организм, воскрешая к новой жизни.

Кивок накрывающему на стол Сан Санычу, трусцой на улицу, «до ветру». Курнуть натощак? А ну его на фиг! Плеснуть в глаза водичкой, и за стол. И трескать кашу за обе щеки, запивать зеленым чаем. Хорошо!

Хорошо сделалось организму. Поспал, поел. Мышцы болят, ну так это не страшно, пройдет. Главное – он живой и здоровый. И напротив за столом невозмутимый Сан Саныч. Неприятностей – воз и маленькая тележка. Однако Сан Саныч рядом, и он чего-нибудь придумает пренепременно. Иначе и быть не может!

– Какой-то ты сегодня, партнер, не по погоде веселый.

– Отличная погода, Сан Саныч. Тучки тают, солнце светит. Дождя более не намечается.

– И это плохо. Бежать лучше во время дождя. Верь мне. Знаю, о чем говорю.

– Бежать? Куда побежим? Я готов.

– Куда – вопрос второй. Главное – от кого.

– И от кого же нам бежать? Не понимаю.

– От фирмачей из «Синей Бороды». Тебе лучше всего бежать в милицию, а мне... мне лучше всего уехать куда-нибудь подальше. На Дальний Восток, например.

Сан Саныч не шутил. Говорил серьезно, пристально глядя в глаза Чумакову.

– «Язык» умер. Вместе с ним, Михаил, умерла надежда на победу. Знал бы ты, партнер, до чего мне не хочется оставлять в тылу профессионального, отменной выучки врага. Однако – нет вариантов. Придется бежать, путать следы. Что же касается тебя, Михаил... От Дяди Степы я знаю несколько фамилий высоких милицейских чинов и знаю, как на них выйти. Это только в кино простые мусора, работающие «на земле», – честные и душевные парни. На самом деле все наоборот. Чем ниже чин мусорка, тем он коррумпированнее. Злясь на зарплату, до анекдота копеечную, сшибает бабки мелкий ментенок у бабушек, от безысходки торгующих сигаретами около метро, наживается на старушках, ибо претит вчерашнему двоечнику-школьнику ручками работать, землю копать или рельсы класть. Нравится бездарю власть, торчит оболтус от погон на плечах. Бандиты – они честнее. Они рискуют. Мусора – приспосабливаются. Мелкие мусора. Среди подполковников и полканов картина другая. Чтоб получить полковничьи погоны, голова на плечах нужна. Пойдешь в милицию к достойному человеку, расскажешь все, как есть, как было. Иного выхода для тебя я не вижу. Единственное, надеюсь, обо мне правды не скажешь. Ты понимаешь, о чем я прошу. Внешность мою можешь описать, а чего еще говорить и как – придумаем.

Миша отвел глаза. Взгляд Сан Саныча его угнетал. Чумаков заметил на уголке стола сигаретную пачку. Закурил. Грустно усмехнулся возникшим в голове мыслям, спросил у Сан Саныча не без сарказма:

– А на фига, скажи, пожалуйста, ты сагитировал меня позавчера сбежать от ментов, сделать ноги из собственной квартиры, куда подбросили труп Димы-Красавчика? Тюрьмой пугал, объяснял, чем проигрыш отличается от поражения. Какой тебе был резон от такого партнера, как я? Хотел выдоить из меня нужную информацию, попользовать и отправить меня опять же к ментам, да? Ты ж у нас матерый бегун, опытный, тебе непременно охота знать, от кого конкретно убегаешь, чтоб грамотно запутывать след. Я прав? Ну? Чего молчишь?!

Сан Саныч отхлебнул чаю. Не спеша поставил горячую кружку на стол. Ответил ровным, бесстрастным голосом:

– Успокойся, Михаил. Нервами делу не поможешь. Пойми, иного выхода нет. «Язык» умер, так и не заговорив. То, что я не рвал на себе волосы и не рыдал от отчаяния, когда выяснилось, что он сдох, ничего не меняет. Между тем и орать, и щипать себя за лысину от досады очень хотелось. Я виноват в его смерти! Я! Я все провалил. Пойми ты, дурья башка, нам противостоят серьезные ребята. Профессионалы. Нас исключительно грамотно подставили ментам, подкинув в твою квартиру труп Красавчика, и уйти нам удалось лишь потому, что милиция сработала на двойку с минусом. Но ментовский розыск нам обеспечили. И наши трупы уже возле моей квартиры, где ждал страхующий основную операцию киллер, вполне бы устроили как ментов, так и ребят из «Синей Бороды». Киллер сдох, ребятки из «Синей Бороды» списали его прокол на случайность. Тогда еще они меня недооценивали. Сейчас, после смерти еще одного сотрудника «Бороды» и пропажи другого, ребята призадумались. Они же не знают, что «язык» мертв...

– А давай его откопаем и подбросим им, а?! – перебил Миша, звонко шлепнув кулаком по ладошке. – Давай, а?

– Ага, – улыбнулся Сан Саныч. – И привяжем к ноге бирку с заявлением: дескать, покойный нам ничего не успел рассказать. Знать бы еще, куда, по какому адресу подбрасывать труп, совсем было бы здорово... Узнай мы от «языка» конкретные имена, адреса и фамилии, игра пошла бы совсем по другим правилам. Но правила, к сожалению, остались прежними. Противник пока этого не знает. Готовится к серьезной войне, напрягает мозги, не жалеет средств. И противник опасен, чрезвычайно опасен. Более ошибок и самонадеянных просчетов ребята не допустят. Самое умное с нашей стороны – воспользоваться заблуждением противника по поводу нашей с тобой осведомленности и разбежаться. Мне уповать на правоохранительные органы бессмысленно. На мне висит труп девушки Галины, дело Федора Михайловича и пропавшей экспедиции. И, черт его знает, вдруг менты докопаются до истоков, раскусят меня как курьера ЦК. Тогда все – мне гроб. Заблестят глазенки у властей предержащих в мечте о мифическом «золоте партии». Ты, кстати, Миша, ежели задумаешься, поймешь – сохранить мою безвестность и в твоих интересах, партнер. А в остальном у тебя есть шанс выйти из сгустившейся мути если и не совсем сухим, пусть с подмоченной биографией, но зато живым. Во всяком случае, в милиции тебя не замочат. В смысле – не убьют. А повезет – так с твоей помощью надерут менты жопу «Синей Бороде». Ох, надерут!

– Ты сказал как-то, что только победа у всех разная, а поражение – общая беда.

– Так и есть. Проигрыш объединяет. И ты, и я в милицейском розыске. И я, и ты – злейшие враги специалистов из «Синей Бороды». Обижаешься, что я предложил разбежаться? Что ж, давай останемся вместе. Нажремся водки и сделаем друг дружке харакири.

– А это идея! – Миша стукнул кулаком по столу. – Замечательная идея! Слушай, есть у меня институтский дружок, работает в морге. Непутевый мужик, из института его с четвертого курса отчислили. Отслужил в армии, устроился в морг. Спирт лакает, как воду, опустился совсем, на бомжа стал похож. Периодически ко мне домой таскается деньги занимать. Мы у него запросто, задешево сможем купить два соответствующих нам обоим по телосложению невостребованных трупа. Сажаем жмуриков в твою «Волгу», туда же усаживаем откопанного «языка», едем к моему дому и машину взрываем. Есть у тебя в запаске динамит?

– Есть тротил, есть пластид. А «Волгу», кстати, гробить не обязательно. Можно угнать тачку. Однако все это досужая болтовня, партнер... – Сан Саныч подлил себе чаю. – Остынь, Миша. Похожую идейку я в первую очередь прокрутил в мозгах, когда ты констатировал, что «язык» отдал богу душу. Только моя идея базировалась не на приобретении трупов в морге или крематории, а на покупке подходящих тел у кладбищенских могильщиков.

Мишу передернуло. Он живо представил, как изрядно выпившие могильщики ночью на кладбище тайком откапывают для Сан Саныча сначала одного, потом другого свежего «подходящего» покойника. А до того целый день партнеры переходят от одной группы скорбящих к другой, присматриваются к новым кладбищенским поступлениям, подыскивая усопших своих размеров. Бр-р-р, как неприятно...

– Чего скривился, Михаил? Ты ж врач. Тебе брезговать мертвецами по штату не положено. Я думал замотивировать покупку покойников тем, что мы с тобою сатанисты. Могильщиков подобное объяснение вполне бы устроило. А машину я планировал не взрывать пошло и нарочито, гораздо достовернее имитировать дорожно-транспортное происшествие. Причем так, чтоб заменяющие нас покойники обгорели как следует, а «язык» лишь слегка обуглился. И в «бардачке» машины должно было сохраниться фальшивое удостоверение лжемента Макарыча из «Трех семерок». До имитации ДТП нам в компании с мертвецами пришлось бы вдоволь погонять по Москве, а еще раньше – нарваться якобы случайно на ментовский патруль. От него, от патруля, мы бы и тикали. Да так лихо, чтоб после всякие там «Дорожные патрули» месяц смаковали по телеку детали погони и ее итоги. Я все продумал в течение минуты в общих чертах, однако тут же отказался от этой придумки. Ну, обманем мы «Синюю Бороду». Ну, решат они, что мы на том свете. Дальше что? Подходов к ребятам нет. Конспирация у них на высоте. Потеряем время, пока враг думает, что «язык» жив и поведал нам нечто интересное. Ты отрежешь себе пути к отступлению в милицейские объятия, а мне все одно придется бежать. Залог победы над противником – знать все о нем и объективно себя оценивать. Запомни это, партнер, и опустись на грешную землю из стратосферы пустых фантазий.

Чумаков поймал взгляд Сан Саныча, улыбнулся.

– Сан Саныч, я накрепко запомнил еще одну твою цитату. Про то, что нет более узко мыслящих людей, чем специалисты.

– Ну да, мои слова. – Сан Саныч смотрел Мише в глаза, слегка нагнув большую голову так, как это делают крупные собаки. – Дальше что?

– А то! – Чумаков улыбнулся еще шире. – Если я тебе сейчас скажу, что у меня есть прямой выход на «Синюю Бороду»? Если скажу, что знаю, как их найти, знаю почти наверняка...

– Почти?

– Почти на сто процентов... Наверняка в этой жизни, как я убедился, можно рассчитывать только на смерть... На девяносто девять и девять десятых процента.

– Хороший процент. Если не бредишь и действительно додумался до чего-то этакого, что попало в «слепую зону» моего внимания. Ежели так, я буду крайне удивлен, партнер.

– Мечтаю увидеть, как ты удивляешься. Любоваться твоим непроницаемым челом, честное слово, надоело. Слушай внимательно. Помнишь, откуда я знаю Ирину Грекову, убитую Красавчиком? Помнишь, я рассказывал про свою бывшую супружницу? Помнишь, я объяснял, почему она, девушка из простой семьи, Золушка, тоскующая по высшему обществу, так долго поддерживала отношения с соучениками по окончании средней школы?

– Помню. Школа в центре. В классе учились дети советских шишек...

– Учились и жили в больших престижных квартирах! – подхватил Миша. – Школа недалеко от метро «Третьяковская», а рядом с метро построили «Макдоналдс»! Цифры на той салфетке из «Макдоналдса», что лежала в кармане у желтоглазого, – номер дома и номер квартиры, гадом буду, кого-то из одноклассников покойницы Ирины! Разыскать очередную потенциальную жертву «Синей Бороды» – дело нескольких часов!

– Красавчик, общаясь с Грековой, наметил среди ее знакомых очередную жертву. Допустим, совсем недавно желтоглазого перевели на новый «объект» и, перекусывая неподалеку от нового места работы, он для памяти черкнул на салфетке координаты жертвы... А что?.. Похоже, очень похоже на правду... – Сан Саныч резко замолчал, закатил глаза к потолку, скрипнул зубами. – Олен срякки! Я должен был! Я был обязан сам догадаться!

Сан Саныч стукнул себя кулаком по лысому лбу.

– Срякки! Срякки!! Срякки!!!

– Что такое «олен срякки»?

– В вольном переводе с финского это означает «я мудак»! Мудак! Ванха срякки!!! Старый мудак!!!

 

Глава 1

Медовый месяц

«Билет для проезда в Московском метрополитене» Иннокентий прижал к столу массивной оргалитовой линейкой. Надежно зафиксировал посередине столешницы бумажный прямоугольник с «магнитной» черной полосой по верхнему краю. Надел на нос очки, взял в руки моток тонкого скотча и ножницы. Аккуратно отрезал полоску скотча нужной длины и заклеил ею ровно половину «магнитной» полосы на проездном билете. Один раз Иннокентий уже использовал этот билет «на десять поездок». Теперь билетом можно воспользоваться еще девять раз. Потом нужно отлепить скотч, пройти по билету в метро одиннадцатый раз, снова залепить половину «магнитной» полосы и спокойно пользоваться модернизированным проездным документом восемь раз кряду. После опять отклеить-пройти-приклеить и беззаботно проходить еще семь раз в щель между турникетами. Ну, и так далее, отклеиваешь-приклеиваешь, и в итоге вместо оплаченных десяти поездок эксплуатируешь билет аж шестьдесят четыре раза. В течение тридцати дней, конечно. Государство обесценивает денежные вклады граждан, повышает цены, устанавливает акцизы, а граждане под воздействием шокотерапии изобретают простые и незамысловатые способы, как обжухать государство. Все по Дарвину – выживают умные и хитрые, те, что научились приспосабливаться к стремительно изменяющимся условиям обитания. Гражданам, как ни странно, очень хочется выжить. Вот они, граждане, и не платят налогов, изощряются с проездными документами, замедляют в два-четыре раза вращение колесика в счетчике электроэнергии, да мало ли еще чего они придумали, эти живучие граждане...

Электросчетчик в квартире Иннокентия работал как надо, то есть за свет Кеша платил в несколько раз меньше, чем нажигал. И все равно, когда, завершив манипуляции с проездным билетом, он зашел в туалет, то весьма расстроился, обнаружив, что лампочка там бесполезно светила всю ночь.

Справив нужду, Иннокентий прошел на кухню. Поставил чайник. Закурил. Курил он «Приму люкс» – украинский аналог «Парламента». Тот же мультифильтр, и пачка похожа, а цена одиннадцать рублей, если брать на рынке сразу блок.

Испив чаю (отечественного, «Чистые пруды» в пакетиках, дешевле «Липтона», а по вкусу много лучше), Кеша похромал в спальню одеваться.

Иннокентий хромал с детства. Охромел на правую ногу, совсем маленьким переболев полиомиелитом. Пик заболеваемости полиомиелитом пришелся на конец пятидесятых. Фестиваль молодежи и студентов пятьдесят седьмого оставил о себе память в виде ребятишек-негритят и советских охромевших детей. Иннокентий родился много позже Московского всемирного форума прогрессивной молодежи, коварную болезнь к тому времени лечили, как правило, удачно, однако нет правил без исключений. Сколько себя помнил, Кеша хромал. Привык и прихрамывал почти незаметно для себя, но окружающие «здоровые» дети все равно его дразнили и травили нещадно. Ужасы фашизма по сравнению с детской жестокостью – жалкие потуги взрослых подражать злобной ребятне. В детский сад Кеша не ходил. Сидел дома с мамой. До школы со сверстниками практически не общался. Лишенный подвижных дворовых игр, многократно битый малолетними хулиганами, раб своего физического недостатка, он вырос замкнутым, себе на уме, книжным юношей, внешне хилым и нездоровым. Низкорослый, худой, узкоплечий, бледный подросток в очках немного приободрился к девятому классу, поскольку в конце восьмого неожиданно для себя стал мужчиной. Пролетарского происхождения отроковица, случайно попавшая в элитарную, вследствие центрального месторасположения, школу, лишила Иннокентия невинности. Единственный сын действительного члена Академии наук СССР, любимое чадо почетного профессора трех заграничных университетов, отрок Кеша как воспитанный юноша, едва сумев говорить после спазмов оргазма, сразу же сделал однокласснице-любовнице предложение руки и сердца. И она бы вышла за него замуж. За его академическую дачу, машину, спецпаек, но по молодости-глупости решила подстраховаться, и после выпускного вечера влюбленный скромняга Кеша нечаянно увидел, как его суженая взасос целуется с сыном известного комедийного актера из параллельного класса. Все было кончено. Юношей Иннокентий придерживался патриархальных взглядов на взаимоотношения полов. Через некоторое количество послешкольных лет, когда она, его первая женщина, прислала по почте приглашение на свою свадьбу, Иннокентий долго думал, идти или не идти. Хотя к тому времени Кешины критерии касательно межполовых взаимоотношений заметно изменились, но смотреть, как целуется с женихом его первая женщина, не очень хотелось. Пошел все же. Подарил невесте букетик роз, познакомился с женихом по имени Михаил, по фамилии Чумаков...

Прохромав по коридору мимо дверей в бывший папин кабинет, мимо двери в столовую и вот уже полгода как запертых дверных створок в мамину комнату, Кеша вошел в спальню.

Марина все еще спала, разметавшись на постели. Бесстыдно нагая и невероятно желанная. На полу валялась газовая сеточка фаты с украшением из искусственных аляповатых цветов и белоснежное платье.

Кеша поднял платье своей невесты... Нет, со вчерашнего дня своей жены, законной супруги Марины Сергеевны... Подобрал платье, аккуратно разложил его на кресле. Подумал, открыл шифоньер и повесил платье невесты на вешалку рядом со своим свадебным костюмом.

Одежду на свадьбу они, по настоянию Иннокентия, взяли напрокат. Белые невестины туфли на шпильках, тоже прокатные, Кеша засунул в картонную коробку. Огляделся. На столе пустая бутылка шампанского. Два пустых фужера. Россыпь конфет «Белочка». И никелированное простое ведро, битком набитое самыми разнообразными цветами – от полевых до экзотических, заморских. Цветы пусть остаются, а пустую бутылку, фужеры и конфеты надо бы унести на кухню. Конфеты в холодильник, чтобы не растаяли, бутылку не забыть вынести на помойку, фужеры помыть.

Когда брал фужеры, хрусталь громко звякнул. Марина вздрогнула, приоткрыла один глаз, потянулась как кошка и пропела-проворковала:

– Кеша, ты уже вста-а-ал, мур-р-зик?..

Иннокентий не ответил. Он вообще был человеком немногословным. Молчуном, букой.

– Мур-р-зик, иди ко мне-е-е. Приласкай свою кису. Киска просит ее погладить.

– Спи, семь часов, – лаконично отозвался Иннокентий и удалился на кухню.

Вернувшись через пять минут, он и вправду застал супругу блаженно спящей. Она перевернулась на живот. Из определенного места кокетливо торчала ниточка «тампакса». Надо же, как неудачно совпали «трудные дни» брачующейся с церемониальной первой брачной ночью. Она твердила всю ночь: «Ну их, месячные, давай...» Он вразумлял: «Вся жизнь впереди...» Она ругалась: «Чистоплюй!» Он парировал: «Докажу, что нет!» И доказал. Он, нелюдим, «вещь в себе», влюблялся в жизни дважды. Тогда, давно, в школе и сейчас, в Марину. Вообще-то он побаивался женщин, но, повзрослев и здраво рассудив, что без них трудно, ничуть не боялся и не смущался проституток. Он соображал кое-что в плотской любви. «Тампакс» оказался в первую официальную супружескую ночь не тронут, однако жену он удовлетворил. И сам остался доволен. А законный вопрос Марины: «Мурзик, откуда такие познания в сексе, а, шалун?» – остался без ответа.

Вернувшись в спальню, Кеша тихонько, чтобы не разбудить жену, оделся. На вещевых рынках у вьетнамцев можно купить по-настоящему хорошие и дешевые джинсы. А кроссовки лучше брать сделанные в Сингапуре по «адидасовской» лицензии. И никто бы не убедил Иннокентия, что рубашки отечественного производства хэбэ чем-то отличаются от заморских, по сто баксов за штуку.

Кеша оделся. Джинсы, кроссовки, рубашка. Марина зашевелилась, перевернулась на спину.

– Мурзик, ты куда собрался, ми-и-илый?..

– Скоро вернусь.

– Ска-а-ажи куда, я ревную! В магазин? Принеси све-е-ежее молочко своей кис-кис-киске к завтраку. – Нет. Я к маме. Спи.

– А-а-а-а... – Игривые нотки исчезли из ее сонного голоса. – Возьми цветы. Любые. Нам цветов с избытком надарили.

– Нет. Эти не возьму. Куплю цветы.

– Поезжай на такси, денег тоже надарили достаточно, чтобы ты смог себе позволить...

– Поеду на метро, – перебил Кеша.

– На метро долго... Я с тобою полностью согласна – экономить надо в мелочах, но...

– Я пошел. Я быстро.

– Погоди!.. Поцелуй меня... Или предложишь сначала зубы почистить?

– Не обижайся. Я быстро. Я должен съездить к маме сегодня.

– Понимаю. Хочешь, я с тобой? Я сейчас скоренько оденусь и...

– Нет, я один. Не сердись.

– Не сержусь. Иди сюда, ко мне, нагнись...

Поцеловались. Рутинно. Без страсти. Первый день медового месяца, а, пожалуй, уже безвкусный. Пусть и поцелуй «на бегу», но все же... Сумасшедший, головокружительный роман позади, впереди – «совместное ведение хозяйства». Много ли сказок придумано о супружеских буднях Ромео и Джульетт, Иванов-царевичей и Василис Прекрасных, Валентинов и Валентин? Очень мало. По существу, лишь одна запоминающаяся. Сказка о «Синей Бороде».

Они, Марина и Кеша, познакомились около года назад. Случайно. На улице. Один раз встретились, другой и... и как-то завязалось знакомство. Инициатива принадлежала ей, разумеется. Иннокентий – мужчина нестандартный. И внешне, и внутренне. Позже она говорила, что именно нестандартность и заинтриговала ее сначала, а потом в его нестандартность она и влюбилась. Надоели «жлобы» и «жеребцы». А Кеша ласковый, но строгий в то же время. Начитан, умен. Живет по собственным принципам. Пусть его называют «чудаком», кто бы чего понимал. Она специально ездила в центр, бродила в районе метро «Третьяковская» после той первой встречи, когда он любезно проводил ее до магазина «Мед». Объяснить толково, как пройти, не сумел, пришлось провожать. И пусть тогда, в первый раз, он за всю дорогу проронил всего-то пару слов, но ей хватило, чтобы понять его неординарность.

Молчун молчуном, а спустя неполный месяц знакомства взял и сделал ей предложение.

Мама была против. Его мама. У нее не было родителей. Детдомовская девочка. Квартирка в Медведкове, работа костюмершей в театре – вот и все ее приданое. А у него – академическая дача, наследство отца, умершего в восемьдесят каком-то году. Приватизированная жилплощадь фантастических размеров, в центре. И мама. Злая старушка-домохозяйка. Привыкшая к мужниной академической зарплате и благам советского членкора, пожилая женщина люто ненавидела новейшую демократическую российскую действительность, а заодно и всех благополучных людей, кто улыбается, здороваясь, и снисходительно прячет глаза, когда вдова академика на чем свет стоит ругает новомодные реформы. Единственный, кого она боготворила, – сыночек Кешенька, поздний, болезненный, правильный ребенок. Окончил институт с отличием, работает переводчиком. Дни и ночи напролет корпит над словарем, переводит с немецкого техническую документацию на стиральные машины и холодильники да специальные научно-технические книжки. Зарабатывает мало, экономит на всем, по кабакам не шляется, одет скромно, не в пример вульгарно выряженной девице Марине.

Мама Иннокентия умерла полгода назад. Погибла. Трагически. Пошла, как обычно, как ходила ежедневно по утрам на протяжении многих лет, в соседний гастроном за кефиром (не за «Даноном» каким-нибудь, за родным советским кефиром), и ее сбила машина. Водитель с места происшествия скрылся. Автомобиль милиция нашла быстро, но «Вольво» оказался числившимся «в угоне», и маминого убийцу так и не удалось разыскать. Честно говоря, искали-то не очень, так себе, спустя рукава.

Марина не напоминала Кеше о том, что он звал ее замуж. Ждала, пока он оправится после маминой смерти. Суховатый и, по впечатлению всех, кто знал его, излишне рациональный и черствый, Иннокентий оправился скоро. Подтвердил – предложение руки и сердца в силе. Вчера сыграли свадьбу. Скромно. В махоньком кафе недалеко от Кешиной квартиры. В дом Иннокентий гостей не позвал. Иногда выгоднее «снять ресторан«, чем сокрушаться по разбитому гостями столовому фамильному фарфору. Кеша вообще не любил приглашать в дом друзей-знакомых. Это было одной из тысячи его мелких причуд. Да и друзей-то у него никогда не водилось во множестве. Два школьных старинных приятеля из соседнего дома, которых он встречал, выходя в магазин, практически ежедневно, согласились присутствовать на бракосочетании вместе с женами. Немногочисленные, с похорон мамы не виданные родственники пришли поздравить молодых. Шумная стайка страшилок-сослуживиц невесты. Вот и вся свадьба.

На транспорте, на «свадебном кортеже», тоже удалось сэкономить. Институтский Кешин дружок побыл и свидетелем жениха, и шофером новобрачных. Охотно покатал Кешу с Мариной на личном «Мерседесе». Друг по институту поднялся после августовского кризиса девяносто восьмого, бросив переводить с немецкого на русский и поднаторев в переводах «рубль —доллар – гривна». Но, даже разбогатев изрядно, собрат по альма-матер нет-нет да и брал у Кеши деньжат в долг. Всегда отдавал. А Кеша никогда не отказывал приятелю в рамках своих скромных финансовых возможностей. Иннокентий рачительно экономил, но в скупердяях не числился. Мало общался, но к человеконенавистникам не относился. Плохо выстраивал фразы устной речи, однако делал великолепные письменные переводы. Он действительно человек неординарный. И был, и есть. У бабушек, торгующих недалече от кладбища цветами, Кеша купил мамины любимые. Красные розы. Десять штук. Обламывать стебли, как делают другие, чтобы бомжи не сперли букет с могилы на перепродажу, Иннокентий не стал. Похмельные заплывшие глазки оборванцев провожали алчущими взглядами целехонький дорогой букет в руке у хромого низкорослого очкарика. Здесь, на этом кладбище, бомжей ошивалось с избытком. Но Иннокентию было плевать, что станет с цветами, когда он отойдет от могилы. Об этом он не думал. Дорогой букет купил не ради того, чтобы этим своеобразным жертвоприношением замолить грех нарушения материнской воли – женитьбу на Марине. Просто купил те цветы, которые, как он помнил, матушке дарил папа, когда оба были живы, здоровы и счастливы.

Папа был похоронен на Ваганьковском. Кеша пытался «подхоронить» мать к отцу. Не получилось. Кладбищенские чиновники развели несусветную канитель, прикрываясь какими-то чуть ли не государственной важности причинами, по которым это невозможно. Кеша предложил взятку. Тысячу долларов. Беседующий с ним чиновник, мотнув головой, молча написал на листочке цифру «50». Теперь уже Кеша мотнул головой и ушел. Было обидно, но не очень. Какая разница в конце-то концов, где, рядом с кем гнить вместилищу бессмертной души! В бога Иннокентий верил. Но не в конкретное высшее существо. Более всего его взгляды склонялись к буддизму ламаистского толка, философские аспекты которого были близки и понятны Иннокентию. Между тем свое религиозное мировоззрение он никогда и ни с кем не обсуждал. Немногочисленные Кешины знакомые весьма бы удивились, вздумай вдруг Иннокентий блеснуть эрудицией в вопросах философии. Но Кеша по жизни был страшно далек от желания «блистать» чем бы то ни было.

Иннокентий вообще напоминал подчас немого от рождения ребенка из анекдота. Того, который первые слова произнес лишь пяти лет от роду. Сказал: «Суп холодный». А на вопрос родни: «Чего ж ты до сих пор молчал-то?» – ответил: «Не о чем говорить было».

Попетляв по кладбищенским тропинкам, Кеша нашел мамин участок, разыскал ее могилку. Положил розы у подножия памятника. Гранитную плиту с маминой фотографией, именем и датами жизни Иннокентий про себя никогда не называл «памятником». Он заказал плиту на могилку лишь для того, чтобы огороженный холмик не выделялся на участке. А что до «памятника», то память о маме у него в голове, и глыба отшлифованного камня не имеет к погибшей никакого отношения. Дань традиции, и ничего более. После ее смерти не прошло года. Значит, душа мамы еще здесь, возле этого нелепого надгробного камня. Бессмертная и вечная душа.

Кеша постоял недолго возле могилы, повернулся спиной к «памятнику» и пошел назад, к выходу с кладбища.

– Иннокентий!

Кеша остановился. Оглянулся. По дорожке меж крестов к нему спешил молодой человек, одетый во все черное, в солнцезащитных очках на пол-лица.

– Здравствуй, Кеша. – Молодой человек протянул руку.

Иннокентий молча пожал сухую сильную ладошку.

– Не узнал меня?

Кеша отрицательно мотнул головой.

– А так? – Рыжий снял очки. – Не узнаешь?

– Нет.

– Я Чумаков, Миша. На волосы не обращай внимания, я их последнее время регулярно перекрашиваю. Помнишь, ты у меня на свадьбе гулял? Моя бывшая училась с тобой в одном классе. Вспомнил?

Кеша кивнул.

– Есть разговор, Иннокентий. Серьезный. Присядем вон туда, на лавочку.

Кеша еще раз кивнул. Направляясь к лавочке, спросил:

– Ты на могилу к Ире Грековой пришел?

– Чего?!. Ах да, я же тебе тоже звонил, когда пытался выяснить подробности смерти Ирины. Она, Ира, как и моя бывшая супруга, тоже была твоею одноклассницей... Нет, Кеша, я пришел с тобою потрепаться, где похоронена Ирина, я так и не узнал.

– Почему на кладбище? – задал еще один вопрос Кеша, присаживаясь на скамейку под плакучей ивой.

– Почему поджидал тебя на кладбище, спрашиваешь? – Миша присел рядом, достал сигареты. – Закуривай. У меня «Парламент».

– У меня свои. – Кеша закурил «Приму люкс». – Почему ты здесь, Миша?

– Ха! – Чумаков глубоко затянулся первой, самой сладкой затяжкой. – А где ж мне еще быть-то? Формально, Кеша, я теперь жмурик. Привидение. Ты телек как? Смотришь?

– Редко.

– Напрасно. Мою фотку недавно по всем программам показывали... Я думаю, по всем. Сам-то сейчас смотрю походный черно-белый телек, еще совковую «Юность». Там, где я ее смотрю, за городом, ловится только ТВ-6 и НТВ. Видел себя в «Дорожном патруле», в «Сегоднячко», в «Криминальном репортаже». Несколько дней подряд про меня говорили. Показали старшину-гаишника, он рассказал, как гонялся ночью за мной по всей Москве. Поведал, как у него на глазах крутая тачка с затемненными стеклами, где я сидел и еще два чувака, протаранила бензоколонку. Нам колеса менты из «калаша» прострелили, понимаешь, и мы, все трое, сгорели в машине. Трупы показали обугленные. Знал бы ты, Кеша, как эти трупы, один из которых потом опознали как мой по цвету волос и остаткам сгоревшего костюма, как они воняли, когда мы впятером, двое живых и три жмурика, теснились в салоне иномарки... А на гаишников якобы по глупости нарвались. Нас тормознули, документы спросили. Я из тачки вылез, пальцы веером, сопли пузырями, башка бонданой замотана, костюмчик от Версаче, алкоголем от меня разит на версту, засветился и хрясть гаишнику по морде. А мой приятель другого мента схватил и с дороги на газон забросил, представляешь?.. Потом гонка, стрельба, взрыв... Менты сначала мой фоторобот показали, потом телезрители меня опознали, думаю, сволочь сосед, что подо мной живет, стукнул, и на другой день уже настоящую фотку выставили и попросили всех, кто меня знал, звонить по «02»...

Миша замолчал. Посмотрел на Кешу, как ему история. Понравилась? Въехал? Понял хоть что-то?

– Как же мама? И папа? – неожиданно спросил Кеша.

– В смысле? – не понял Чумаков.

– Как же твои родители? Тебе их не жалко? Они тоже считают тебя погибшим?

– Яп-понский бог! – Миша выплюнул сигарету, помрачнел. – Кеш, давай не будем про моих родителей, ладно? Давай о тебе поговорим. О тебе, обо мне и о Ирине покойной. Ради этого разговора, серьезного, между прочим, мы тебя сегодня, рискуя засветиться, от дома вели, проверяли наличие «хвостов». Пока за тобою все чисто, слава богу. Такого исключительного случая более может и не представиться. Понял?

– Мы?

– Чего «мы»? Не въезжаю, о чем вопрос?

– Ты сказал: мы тебя вели. Кто «мы»?

– Давай я тебе все по порядку объясню. Начну с Ирины, покойницы...

– Что общего между мной и Ириной? И тобой?

– Сейчас объясню. Мы – ты, я и Грекова, мы все покойники. Ирина – настоящая, я – формальный, ты – потенциальный. Ты обречен, Кеша. Ты подписал себе смертный приговор. И знаешь, кто приведет приговор в исполнение, а?.. Твоя молодая супруга! Может быть, даже сегодня. Поставив свою подпись в загсе в книге регистрации браков, ты обрек себя на скоропостижную кончину, Кеша.

– Ты... Вы за мной следили? Вы знаете, что я вчера женился. Зачем, Миша?

– Зачем следили? Объясню. Но давай все по порядку, да? Не перебивай меня, пожалуйста. Сейчас все объясню, все расскажу. Слушай внимательно...

Рассказ о «Синей Бороде» Чумаков отрепетировал с Сан Санычем. Изложил суть кратко и ясно. Опуская детали, поведал о собственных злоключениях, о Сан Саныче и, заканчивая повествование, разъяснил, как додумался до того, что Иннокентий попал в разработку «Бороде».

– ...Они, скоты синебородые, работу в Москве сворачивают, готовятся разбегаться, понимаешь? Сейчас обрабатывают внаглую, в темпе последние варианты. Обрабатывая Ирину, Красавчик с ней трепался за жизнь, понимаешь? И расспрашивал невесту о прыщавой юности. Ирка, конечно же, показывала свой выпускной школьный альбомчик, тыкала пальчиком в детские физиономии, вещала, кто есть кто. Красавчик – обольститель по профессии. Еще француз Андре Моруа писал: проще всего завоевать благосклонность женщины, расспрашивая ее о детстве и отрочестве. Обязательно Красавчик с ней про школьные годы чудесные трепался, понимаешь? Ирка, наивная душа, непременно рассказала про твоего папу-академика, про дачу, квартиру. Странно, что тебя окрутили только сейчас, до чертиков странно...

– Мама была против свадьбы. – Иннокентий достал из пачки уже третью с начала беседы на скамейке сигарету. – Невеста объявилась давно. Мама мешала нам пожениться.

– Как умерла твоя матушка?

– Погибла. Попала под машину.

– Кеш, мне сказать, что я думаю по поводу ее смерти, или ты сам догадаешься?

– Догадался.

– Ну?

– Не исключено совпадение.

– Не исключено... Блин! Какое, на хер, совпадение! Ты сам прекрасно понимаешь, ТАКИХ совпадений НЕ БЫВАЕТ!.. Ты, как Сан Саныч! Только что узнал о том, что твою мать убили, что женился на Медузе Горгоне, и хоть бы фиг! Куришь как ни в чем не бывало! Неужели я один такой нервный, а все вокруг, как роботы, ей-богу!..

– Чего ты... чего вы от меня хотите? – Иннокентий прикурил новую сигарету, задумчиво уставился на дымок, отлетающий в небеса, словно душа от тела.

– Ты не представляешь, как, оказывается, трудно осуществлять слежку, когда сам не имеешь права проявлять себя. Если я расскажу, как мы узнали о том, что ты женился, не поверишь, Кеша. Джеймс Бонд и Максимка Штирлиц отдыхают! Ну а выследить, как твоя женушка контактирует с ребятами из «Синей Бороды», и не раскрыть себя практически невозможно, понимаешь?

– Хотите, чтобы я следил за женой?

– Не-а. Она, сучка, тебя расколет, расшифрует – и абзац. Туши свет, сливай воду... Кеша, нам с партнером позарез нужен «язык». Пленный... пленница. У Сан Саныча в спецаптечке припасена «сыворотка правды». Слыхал про такую? Я думал – фигня, брехня детективная. Ан нет. Существует, оказывается, средство, которое впрыснешь в вену, и злодейка, твоя девушка, все-все расскажет, всю правду-матку, с адресами и телефонами. Въезжаешь? Твое дело – помочь нам с партнером незаметно прийти к тебе в гости, когда сучара дрыхнет. Подумай, Кеша. Если мы ошибаемся, то это сразу станет ясно, а если нет, сам убедишься – женился на мерзкой бляди, и жалеть ее нечего. Мы бы и без тебя могли сработать, но риск велик. Очень уж противник серьезный, понимаешь? Да и нехорошо как-то тебя, Кеш, за болвана держать. Помогая нам, ты и себя спасаешь, согласен?

Миша замолчал, неторопливо ожидая реплики Кеши. Иннокентий заговорил спустя минуту. А до того сидел и смотрел на сигаретный дымок, думал.

– Предположим, моя жена – блядь. Какие ваши действия?

– Дальше чего будем делать?.. Ха! Уволочем суку с собой. Ты спустя день заявишь в ментуру о пропаже любимой-единственной, а мы, получив от нее конкретную адресную наводку, расхерачим за двадцать четыре часа «Синюю Бороду» к ядрене фене!

– Ты выражаешься, как ветеран спецназа.

– У Сан Саныча научился. Он, знаешь, в натуре, крутой мужик. Супермен, можно сказать... Сейчас у нас конец июля на дворе. С «Синей Бородой» Сан Санычу позарез надо разделаться на крайняк к началу сентября. Почему такая спешка – долго рассказывать. И, ей-богу, посмотришь на него, на Сан Саныча, и поверишь – этот с кем угодно при желании разберется за пару недель... А хочешь, я сейчас же тебя с ним познакомлю? Сан Саныч в машине сидит у входа на кладбище. Пошли к нему, а? – Миша поднялся со скамейки. – Пошли?

– Пойдем. – Кеша выбросил сигарету, встал и похромал рядом с неспешно бредущим Чумаковым к центральной кладбищенской аллее. – Пойдем быстрее, Чумаков. Хромой не обязательно медлительный. Умею и быстро ходить.

– Да я просто так... – смутился Миша. – Просто погода хорошая, иду, гуляю, воздухом дышу...

Чумаков прибавил шагу. Кеша заковылял быстрее, заметнее переваливаясь с боку на бок, как утка. Миша мысленно выругал себя. Он действительно, встав со скамейки, пошел медленнее обычного, щадя хромого. Хотел как лучше, а только обидел Кешу. Тоже мне, врач называется, забыл, что больше всего люди с физическими недостатками не любят, когда на их отличиях от основной людской массы акцентируется внимание.

– Что ты собираешься делать потом? – спросил Кеша, отвлекая Чумакова от мысленного самобичевания.

– Когда потом?

– Когда вы победите банду.

– А-а, вот ты о чем... Не поверишь, Кеш, я сам об этом задумался всерьез лишь при подготовке акции с трупами в машине... Буду жив, куплю себе новые документы, диплом врача на новую фамилию, обновлю биографию. Есть один деятель по кличке Дядя Степа, выведет на госчиновников, которые за большие бабки выправят настоящие, без дураков, документы. Уеду из Москвы к черту. Года через два осторожненько свяжусь с родными – с мамой, с папой, с сестричкой. Начну, блин, жить с нуля. На мой вкус, это лучше, чем пытаться чего-то объяснять тем же самым ментам. Боюсь, с «Синей Бородой» без крови не обойтись, и, будь я тысячу раз прав, по закону я уже преступник, гады из «Синей Бороды» меня подставили, фиг отмоешься, тюряга обеспечена. Минус пять-шесть лет в лучшем случае. Так лучше с нуля начать, чем попасть в минуса.

– А деньги где возьмешь?

– На покупку задокументированной новой биографии? Найдутся деньги, Сан Саныч в этом уверен на сто процентов. А откуда, он сейчас сам тебе расскажет. Пришли уже, вон смотри, видишь, «Волга» на углу припаркована? За рулем мой партнер, Сан Саныч...

Подошли к «Волге». Миша открыл переднюю дверцу, предложив жестом Иннокентию садиться на сиденье около шоферского, сам устроился на заднем диванчике.

– Знакомьтесь. Сан Саныч, это Кеша. Иннокентий, это Сан Саныч.

Хромой, тщедушный, некрасивый очкарик и богатырского сложения мужчина, похожий на волкодава, пожали друг другу руки.

– Сан Саныч, я в общем и целом посвятил Иннокентия в суть проблемы. Не успел лишь про деньги рассказать.

– Угу, – качнул головой Сан Саныч, продолжая разглядывать Кешу. А Иннокентий, ничуть не смущаясь, рассматривал Сан Саныча. Будто две собаки, большая и маленькая, встретились впервые и обнюхивают друг друга с почтительного расстояния, не спеша сближаться.

– Все остальное Михаил вам достаточно доходчиво объяснил?

– Да, вполне.

– Угу. Тогда про деньги расскажу я. Помните сказку про Змея Горыныча и про яйцо, в котором таится змеева смерть?

– И про Ивана-дурака.

– Хм-м... Интересное замечание. Но вернемся к яйцу. Ищи яйцо со змеиной смертью – найдешь и змеевых слуг, и самого Горыныча. Ищи деньги «Синей Бороды» – и выйдешь в конце концов на ключевые фигуры банды, предварительно истребив второстепенные. За годы работы «Борода», однозначно, скопила целый капитал, блюдя секретность и автономность. Уверен – ребята из «Синей Бороды» держат деньги в кубышке и кучкуются вокруг нее, как мухи вокруг варенья. Пришибем мух, возьмем кубышку. Деньги поделим. Миша Чумаков приобретет новое имя, захочет, будет работать врачом где-нибудь в Екатеринбурге. Не захочет – не будет. На жизнь ему хватит, и детям его останется. Я поселюсь пенсионером возле океана. Люблю рыбачить, отведу душу. Вы же, Иннокентий, сможете остаться в Москве и позволить себе не заботиться о хлебе насущном лет эдак двадцать-тридцать.

– Вы меня покупаете?

– Отнюдь. Я предлагаю вам партнерство. Можно сбежать от «Синей Бороды», можно спрятаться, можно попробовать искать помощи у ментов или бандитов, но я предлагаю из жертвы превратиться в хищника, перегрызть горло врагу и снять с него шкуру, состричь ценный мех...

– Сан Саныч! У Кеши недавно мама погибла, – вклинился в разговор Чумаков. – Попала под машину. Водитель с места наезда скрылся. Мама была против Кешиной свадьбы.

– Вот даже как... – Сан Саныч по-собачьи наклонил голову. – Однако я не стану спекулировать на ваших чувствах, Иннокентий. И о вашей доле, о вашем проценте от немаленькой суммы из общака «Синей Бороды» я не стану распространяться. Единственное, еще раз скажу то, что, безусловно, в первую очередь сообщил вам Михаил, – вам угрожает смертельная опасность. Каждый час, каждую минуту с того момента, как появилась та, которая по закону унаследует принадлежащую вам недвижимость. Векторы наших интересов совпадают. Я предлагаю честное и открытое партнерство. Не скрою, мы с Чумаковым сделали ставку на ваше согласие. Не поверите нам, откажете в партнерстве, наделаете глупостей, и наша с Михаилом жизнь осложнится чрезвычайно. Я откровенен с вами, как видите. Захотите – отвечу на любой ваш вопрос, ежели таковой есть.

Сан Саныч замолчал. Тягостная тишина в салоне автомобиля длилась несколько минут. Чумаков нервно ерзал на заднем сиденье. Иннокентий и Сан Саныч внешне оставались спокойны.

Кеша достал сигарету, посмотрел на нее, убрал обратно в пачку и нарушил молчание:

– Вопросов нет. В принципе я все понял. Я должен подумать.

– Конечно, – согласился Сан Саныч, притворившись, что не услышал, как выматерился шепотом Чумаков. – Вас к метро подвезти?

– Нет. Как мне с вами связаться, когда я приму решение?

– Правильный вопрос, – удовлетворенно сощурился Сан Саныч. – Окна кухни вашей квартиры выходят в проходной двор. На подоконнике герань. Правильно?

– Да.

– Передвиньте цветок на подоконнике с левого края ближе к центру и к восемнадцати текущего либо к четырнадцати часам следующего дня приезжайте на кладбище. Если на могиле вашей матушки будет лежать сломанная роза, езжайте на Коньковский вещевой рынок. Потолкайтесь на рынке, мы к вам подойдем. А нет розы, нет за вами «хвостов», подойдем на кладбище. Понятно?

– Я все запомнил. До свидания.

Не подавая руки на прощание, Иннокентий вылез из машины. Переваливаясь с ноги на ногу, поковылял к толчее на автобусной остановке.

– Отморозок! Тормоз, блин! Японский бог, мать его!.. – выругался Миша. – Я говорил: Кеша тюкнутый, пыльным мешком по голове зашибленный...

– То, что он не похож на других, еще не означает, что он, как ты выражаешься, «тюкнутый», – возразил партнеру Сан Саныч. – Мне он, ежели хочешь знать, понравился. Достойно держался парень. Уважаю.

– Но он ушел! Ушел и ни «да», ни «нет» не сказал!

– А ты чего хотел? Чтоб он бросился к нам в объятия и заверил: все, как вы скажете, сделаю?..

– Его сегодня убьют – и звездец! Кранты! Нам крышка!

– Библию читал?

– Нет! При чем тут Библия?

– Зря не читал. Библия учит не дергаться и переживать неприятности по мере их поступления по принципу: будет день – будет пища.

– Жрать, кстати, хочется, аж живот свело.

– Поехали пообедаем. Время есть. В лучшем случае до завтрашнего утра герань на подоконнике будет стоять на своем месте, попомни мое слово, партнер, и расслабься – береги силы, экономь нервы, мой тебе совет... Ежели Кешу сегодня убьют, нам с тобой, партнер, без его помощи придется туго...

Около метро Иннокентий купил газету «Московский комсомолец». По пятницам он обычно покупал «Московский комсомолец». Старая привычка, мама имела обыкновение отмечать шариковой ручкой в пятничном «МК» заинтересовавшие ее телесериалы в программе на неделю.

Машинально пролистнув газету, Кеша заглянул в раздел «Гороскопы на неделю». Водолею Иннокентию звезды прочили спокойную и счастливую семидневку.

Пассажирам метро, прояви они внимание к хромоногому молодому человеку с газетой, непременно показалось бы, что очкарик углубленно читает газетную передовицу. Между тем Иннокентий глядел на закорючки букв и думал о своем, стараясь размышлять логически, трезво и здраво, отключив всякие эмоции. Но, как ни старался Кеша оставаться бесстрастным, руки все равно предательски дрожали. И в груди щемило. Рассказанное Чумаковым и Сан Санычем чертовски походило на правду.

До дома Кеша добрался к началу двенадцатого.

– Почему так долго, мурзик? – надула губки Марина, распахнув дверь после двух условных звонков.

– Не называй меня «мурзиком». – Кеша вошел, присел на корточки, принялся развязывать шнурки кроссовок.

– Почему-у?

– На, прочти заголовок на первой странице. – Иннокентий протянул жене «Московский комсомолец».

– «Авторитету по кличке Мурзик бандиты отрезали голову!» – прочла Марина набранный аршинными буквами заголовок. – Какой кошмар! Как страшно стало жить! Кошмар... Мой руки, котик, пойдем обедать. Твоя рыбка приготовила угощение из двух блюд. Ценишь?

– Ценю.

На кухонном столе Кешу ожидали открытая консервная банка сардин, неровно нарезанный черный хлеб и салат из помидоров вперемежку с зелеными листьями под толстым слоем сметаны.

– Извини, Кеша, ты женился на плохой хозяйке. Готовить я никогда не умела и не любила.

– Как же ты жила? – Кеша вытер салфеткой небрежно вымытую ложку. – Где питалась?

– Не поняла. – Марина зажгла газовую конфорку, поставила чайник на огонь. – Что означает – «где питалась?»

– Ты всегда жаловалась на малый заработок. В твоей однокомнатной квартире на кухне, кроме тарелок и чашек, всего одна сковородка и два ножа... а, и микроволновая печка «Филипс». Полуфабрикаты для микроволновки стоят дорого. Где ты обычно питалась? Ужинала где? Завтракала?

– Это что? Допрос? Ну хорошо, отвечу... – Марина с притворной серьезностью нависла над сидящим на табурете мужем. Уперев красивые руки в стройные бока, широко расставив длинные ноги, она заговорила трагическим голосом: – Обычно я обедала в ресторане. Завтрак заказывала на дом. На ужин разогревала в печке котлеты по-киевски по сто рублей штука. Так уж и быть, открою любимому мужу страшную тайну. Я подрабатывала. Вот этим, смотри...

Марина распахнула короткий ситцевый халатик. Упругие груди с большими нежно-розовыми сосками и треугольник внизу живота с рыжеватыми колечками шелковых волосков выделялись белым на шоколадном загорелом теле. Но привычного томления в паху Кеша почему-то не ощутил.

– Не виноватая я! – Марина, актерствуя, вскинула руки, нагнулась. Мячики грудей коснулись Кешиного лица. Она обхватила его голову, не давая возможности отстраниться. – Готовить не умею, костюмершам в театре платят мало, а кушать очень хочется. Случалось отдаваться за порцию пиццы или пачку пельменей. За эскимо на палочке делала минет, за батончик пористого шоколада соглашалась на анальный секс!

И все же в паховой области завибрировало. Кеша обнял жену за талию, Марина, сделав изящный пируэт, отскочила в дальний угол кухни и, томно прикрыв глаза, проворковала:

– О нет, мой господин! Сначала сводите девушку в ресторан, Иннокентий Петрович. Накормите шашлыком, угостите мороженым, побалуйте шоколадкой, а потом делайте со мной все, чего вам будет угодно.

Марина поклонилась, сделала книксен, придерживая пальцами полы распахнутого халата за неимением кринолина, засмеялась звонко, выходя из образа, и задорно спросила своим обычным голосом:

– Ну, как? Хорошая я актриса? Гожусь на роль Катюши Масловой?

– Талантливо притворяешься. – Кеша поправил очки, пододвинул поближе тарелку с салатом. – Странно, что ты работаешь костюмершей. Актриса ты прирожденная, врешь убедительно.

– Два раза поступала в театральный. Провалилась. – Марина застегнула халатик. – Чай будешь или кофе?

– Кофе. Марина, а где ты раньше работала?

– Не поняла? – Марина убавила огонь под закипевшим чайником, открыла кухонный старинный буфет и принялась разыскивать растворимый кофе.

– Ты говорила, что костюмершей на нынешнем месте работаешь недавно. А раньше где работала?

– Я же рассказывала тебе. Забыл?

– Ты говорила – работала костюмершей в другом театре. В каком?

– Какая разница! – беззаботно отмахнулась Марина. – Все театры одинаковые. Актеры пьют, актрисульки спят по очереди с главным режиссером, костюмершам платят мало. В предыдущем храме Мельпомены я вообще, как жрица искусства, вкалывала почти бесплатно. Зарплату по полгода не платили, противно вспоминать... Где же кофе? Вот он! Я нашла кофе, похвали меня... Поросенок! Да ты еще, как я погляжу, салата и не попробовал. Я старалась, и вдруг такая неблагодарность. А ну, ешь салат! Обижусь!

Кеша ухватил ложкой половину помидора в сметане с прилипшим зеленым листиком. Прожевал.

– Что это за зелень намешана с помидорами?

– Отгадай. – Марина сделала себе кофе, села напротив, улыбнулась мужу.

Кеша старательно прожевал зеленый листок.

– Не знаю.

– Не угадал? Что у тебя на балконе растет?

– Помидоры.

– А на чем они растут?

– На балконе.

– Ах-ха-ха-ха!.. – рассмеялась Марина, мотнув головой с гривой светлых густых волос. – Помидоры растут на стебельках с листиками! На вкусных и питательных зеленых лепестках. Ты жуешь листья помидоров. Здорово я придумала, где взять зелень к столу? А, милый?

– Листья томатов – смертельный яд. – Кеша положил ложку.

– Да брось ты! А как же я? Я, пока салатик резала, сжевала листочек и здорова, как видишь. Ты меня разыгрываешь, милый?

– Нет. У людей со слабым сердцем листья томатов провоцируют инфаркт. Регулярный прием этих листьев подрывает работу здорового сердца.

– Да ты что?! Откуда ты про это знаешь?

– Из книжек про японских ниндзя.

– Это про таких, в черном, которые в кино обычно по крышам прыгают и визжат низкими голосами? – Марина хихикнула.

– Не смейся. Я прочитал про яды, применяемые ниндзя, в серьезной книге. Настоящие ниндзя к киношным не имеют отношения. На самом деле ниндзя в основном занимались интригами. Входили в доверие к военачальникам, добывали секретную информацию, травили ядами знаменитых полководцев. В том числе и листьями томатов.

– Вот это да! Никогда бы не подумала, что с помощью листиков помидоров можно свести человека в могилу.

– Самураи тоже не верили. Яд в зелени томатов – секрет ниндзя.

– Тебе ни в коем случае нельзя это есть. – Марина отодвинула подальше от Иннокентия тарелку с салатом. – Кушай сардины. Не бойся, консервы свежие, срок годности до марта будущего года.

«Покупаются свежие консервы. Открываются. Содержимое спускается в унитаз. Пустая консервная банка заполняется сардинами из просроченной, вздувшейся банки. Я ем рыбу, уверенный, что жую продукт без анаэробных бактерий, и в результате – острое отравление. Диагноз – ботулизм, равносилен констатации смерти», – так подумал Кеша, но промолчал, разумеется. Молча подвинул баночку с сардинами к Марине.

– Ты сама почему консервы не ешь?

– Странный вопрос. Ты же знаешь – я рыбу терпеть не могу. Это ты у нас, котик, любитель рыбки.

– Я тоже не буду. Сегодня что-то не хочется.

– Господи! Ты ведь так ничего и не съел! Хлебушка поклевал, и все. Пообедал, называется! А я-то! Я-то хороша! Называюсь молодой супругой и не могу мужа накормить! Кошмарики какие! Кофея-то хоть отпейте, Иннокентий Петрович, прежде чем гнать меня, хозяйку-неумеху, взашей!

– Наливай.

– Как всегда, без сахара?

«Сахар нейтрализует цианистый калий», – вспомнил Кеша и излишне поспешно попросил:

– С сахаром, пожалуйста! Сегодня хочется сладкого кофе...

Если бы она спросила: «Почему?» – он бы не нашелся, что ответить. Но Марина не спросила. Пожала плечами и, прежде чем насыпать в кофейную чашечку коричневого растворимого порошка, бросила туда два кубика рафинада.

«Нет! Цианидом она меня травить не будет. Слишком очевидно. Разоблачат. Иное дело – листья томатов. Сердечный приступ через месяц ежедневных салатиков, „Скорая помощь“, смерть в палате реанимации. Аналогично с ботулизмом. Острое отравление, больница, промывание желудка, раздосадованные врачи... Я схожу с ума! Что я себе напридумывал?! Марина без задней мысли накрошила в салат оказавшуюся под рукой зелень. Консервная банка куплена позавчера в соседнем магазине. Другой, порченой, припасенной специально, чтобы меня отравить, не существует! Я ее придумал! А мама... Мама случайно попала под машину! Отчего я сразу поверил Чумакову и этому... как его... Александру Александровичу? Марина любит! Любит меня!..»

– Милый, о чем ты задумался? У тебя такое лицо грустное...

– А? – Кеша вздрогнул. Посмотрел на нее, как в первый раз.

Красивая. Не фотомодель, но все же... Иннокентий взглянул через ее плечо. Вгляделся в собственное отражение в зеркальной дверце старинного кухонного буфета... Себе можно признаться – они не пара. Она – пышущая здоровьем блондинка. Он – худенький, уже начинающий лысеть очкарик. Она выше на полтора сантиметра. Когда идет рядом в туфлях на шпильках, вспоминается хрестоматийная картина «Пушкин и Наталья Гончарова», где Александр Сергеевич едва ли не по плечо супруге. Иннокентий, как и Пушкин, держа Марину под руку, смотрит на нее снизу вверх. И переваливается, хромает, сопровождая Марину во время прогулок. А прохожие украдкой косятся на странную чету...

– Кеша! Котик! Ты о чем мечтаешь?

– Еще чашечку кофе нальешь?.. Без сахара.

– Конечно! Ешь вода, пей вода, мой голодный, неухоженный муж! Но прежде дай слово, что выполнишь целых два сокровенных желания своей молодой жены.

– Какие желания?

– Поклянись сначала, что исполнишь.

– Постараюсь.

– Пойдем вечером в ресторан! Ужин готовить жуть как не хочется. Кутнем?! Воспитанные гости приволокли на свадьбу конвертики с денежками, пошли, пропьем, проедим подарки! Даже клуши с моей работы наскребли по сто рублев...

«Ты пригласила на свадьбу всего несколько подружек. С работы. Отчего у тебя так мало подруг? Почему все они – сослуживицы с последнего места работы? Где ты раньше работала? Где конкретно? Не говоришь. Уходишь от прямого ответа. Где твои прежние подруги, друзья, знакомые?..»

– Кеша, котик! Ты снова впал в прострацию! Ты меня слышишь? Ау! Милый!

– Да. Я слушаю. Продолжай.

– Чего продолжать, зайчик?! Идем в ресторан вечером? Ответь.

– Пошли, раз тебе так хочется.

– Хочется! Обожаю ходить по ресторанам!..

«На заработок костюмерши особенно по ресторанам не походишь. Кто водил тебя по кабакам? Любовник, о котором ты мне не хочешь рассказывать? Жених, бывший до меня? Подельник из „Синей Бороды“?.. Спрошу – опять начнет дурачиться, отшучиваться...»

– ...Ресторан – второе мое желание. А первое – постель! Ты заметил, милый, когда я импровизировала на тему Катеньки Масловой, кое-чего с утра исчезло из тайников моего истосковавшегося тела. Не заметил, нет? Исчезла ниточка «тампакса»! Трудные дни позади, впереди ночи и дни плотской любви в полный контакт! Сегодня у нас первый брачный день. Побежали в постель скорее, милый. Покувыркаемся до вечера, и в ресторан!..

...Она любила его страстно и несколько расчетливо. Старалась доставить максимум удовольствия, ничего не требуя взамен. А он, отдаваясь ее ласкам, признавал ее инициативу, расслабился и никак не мог понять, что это? Безумства счастливой новобрачной или профессионализм опытной проститутки? Проявление чувств или ремесло плоти?

В постели провели пять часов. Мысли мешали Кеше сосредоточиться на плоти, и особенных мужских подвигов он не совершил, как молодая супруга ни старалась. Однако самка не заметила или притворилась, что не заметила, внутренней зажатости самца. Довольная, шептала слова благодарности. За что? За то, что он позволял ей себя оттрахать? Абсурд!.. Или новобрачная просто боялась обидеть партнера, давшего неожиданную слабину?..

Триста минут непрерывной любви на белых простынях – это много. Ну а когда один из партнеров оказывается не на высоте, то триста минут доставлять удовольствие, ничего не получая взамен, – довольно утомительно. И скучно. Несколько раз Марина прерывала курс интенсивной сексотерапии. Ходила на кухню, приносила себе и Кеше кофе (с сахаром), включала радио, подпевала девочке по имени Алсу («Что же ты со мной сделала, весна»), звонила по телефону на радиостанцию, дурачась, пугала, что закажет любимому «что-нибудь из Буйного». (Певца Буйного Кеша не выносил более чем других попсовиков.) Смешно, но с десятого или двадцатого раза Марина все же дозвонилась до радиостанции, предварительно трижды ошибившись номером. («Алло, это „радио-рокс“? Нет? Извините...») Сжалившись над Иннокентием, супруга попросила исполнить песенку Киркорова «Летучая мышь», вторя Филиппу, завела: «Всем встать!» – и попыталась в который раз поднять то, что в организме Кеши вяло реагировало сегодня как на команды голосом Киркорова, так и на старания Марины...

В начале седьмого Марина отправилась в душ. Она мылась, сушила волосы феном, причесывалась, а Иннокентий тем временем извлек из шкафа свой единственный (кроме прокатного свадебного) приличный костюм, включил утюг, аккуратно прогладил стрелочки на брюках.

Марина крутилась перед зеркалом. Делала прическу, макияж, мерила платья. Кеша, успевший отгладить брюки, вымыться, побриться и облачиться в парадные одежды, терпеливо курил на кухне. Он вспоминал, что конкретно знает о своей жене. Выходило – все и в то же время ничего. Абстрактные случаи из детства без уточнения дат и места действия. Государство ей выделило квартиру как детдомовке. В каком именно детском доме росла Марина? Адрес ни разу не сказала. Даже приблизительно, район, город. Хотя город, наверное, все же Москва... Наверняка ее биографию Кеша мог проследить, лишь отступив мысленно в прошлое на год. Все, что случилось с девушкой за месяц до их знакомства и позже, Иннокентий знал в мельчайших деталях. Марина делилась с ним текущими радостями и горестями. В общем-то нормально, так и надо – жить сегодняшним днем, не углубляясь в воспоминания, не заглядывая в будущее. Прошлого нет, будущего тоже. Есть только «сейчас». А Марина, она такая, сейчас ей захотелось в ресторан, транжирить деньги, которых у них не слишком много, а завтра она не будет сожалеть о тратах. Она ветреная с виду, а поговоришь с ней серьезно – умная баба. Даже чересчур. Некоторые балдеют от прелестных дурочек. Иннокентий подобных особ терпеть не мог. И они его тоже. Первое, что понравилось Кеше в будущей жене, – умные, все понимающие глаза, проницательный в минуты серьезности взгляд с прищуром. Взгляд снайпера, ледяной взгляд змеи перед броском... Но серьезной Марина бывала редко. И это тоже нравилось Кеше. Он завидовал ей, умеющей играть в жизнь. Знать бы еще ставки в этой ее беззаботно-мастерской игре...

– Ты готов?

Марина возникла на пороге кухни благоухающим французскими духами видением. Обтягивающие брючки подчеркивают стройность длинных ног. Умопомрачительная блузка застегнута на три нижние пуговицы. В глубоком вырезе полушария груди. Серебряная цепочка на тонкой шее сияет фальшивым бриллиантом... Фальшивым? Кеша всегда удивлялся сему псевдодрагоценному украшению невесты. Бриллиантовый кулон светился и переливался, как настоящий. Но если он настоящий, то цена ему огромна. Как же раньше Кеша не сообразил проверить подлинность камня? Это же так просто – опусти кулон в воду и посмотри, виден камушек или исчез. А еще проще провести гранью страза – фальшивого бриллианта по стеклу...

– Ты готов? Котик, куда ты смотришь?

– На твое украшение. Красивый камень.

– А-а... Моя гордость. Как настоящий, правда?.. Ну чего, милый? Идем?

– Куда идем? Конкретно?

– В «Шалман». Ресторанчик в стиле ретро, недалеко отсюда. В «Шалмане» все выдержано в стиле начала восьмидесятых. Закажем колбасы сервелат, бычков в томате, портвейн «Агдам» и поностальгируем о безвозвратно ушедшей юности. Я рекламу «Шалмана» по телевизору видела и запомнила, где он находится. Пешком от нас минут тридцать топать, на такси – десять минут, и мы на месте. Поехали на такси. Пожалуйста!

– Нет. Пошли пешком. Обратно поедем на такси.

– Хорошо. Сделаем, как ты скажешь.

Она всегда с ним соглашалась. Вплоть до сегодняшнего утра, до разговора с Чумаковым и Сан Санычем, Иннокентий умилялся ее уступчивости и покладистости. «Золотая женщина», – думал Кеша еще вчера...

Такое впечатление, что Марина прекрасно знала дорогу до ресторана. Не соображала на ходу, как быстрее добраться до адреса, однажды услышанного по телевизору, а уверенно вела Кешу проходными двориками, улочками и переулками. А может, ему это только почудилось, что Марина идет в «Шалман» отнюдь не впервые? Может быть, и так, приставать к жене с расспросами Кеша поостерегся.

Ресторан «Шалман» Иннокентию понравился. Скромная вывеска, бородатый вежливый дедушка-швейцар у входа, уютный зал со столиками, покрытыми чистыми накрахмаленными скатертями, эстрада для музыкантов, свободное пространство для танцев. На стенах в массивных рамах копии полотен Ильи Глазунова. В одном углу скульптура олимпийского медведя. В другом – советский цветной телевизор «Радуга». На экране массивного ящика беззвучно спорят герои знакомого с детства телефильма «С легким паром». По начищенному паркету снуют пожилые официанты в блестящих ботинках, черных брюках и белых рубашках с галстуками-бабочками. И официантки – толстые злобные тетки с высокими прическами, в кримпленовых платьях. Посетители «Шалмана» удачно вписывались в атмосферу ностальгии по ушедшей эпохе. Солидные, строго одетые мужчины тихо беседуют с моложавыми дамами, скрывающими морщинки под толстым слоем косметики. Сразу два столика занимает компания совсем юных ребят, косящих под стиляг образца 73—81-го годов. Патлы до плеч, потертые джинсы, рубахи со скругленными воротниками и рисунком «огурец» на шелковой ткани. И, конечно же, тут и там в ресторанном зале блистают золотыми зубами плохо выбритые, пузатые и поджарые, пьяненькие и не очень кавказцы.

«Агдам», как планировала Марина, заказать не удалось. Все запасы портвейна оказались выпитыми, равно как и бычки в томате оказались съеденными. А сервелат на закуску нашелся. Из горячего взяли гуляш – Марине и биточки – Иннокентию. Пили «Вазисубани» – сухое вино, вошедшее в анналы памяти под сленговыми вариантами названия: у Марины – «Возись у бани», у Кеши – «Возьми зубами». Марина с Кешей, чокнувшись, выпили по бокалу, зажевали малоградусную светлую жидкость колбасой и принялись за теплое мясо, когда на эстраду вышли музыканты.

– Вас приветствует вокально-инструментальный ансамбль «Веселые гитары», – объявил, подойдя к микрофону, пузатый солист с обвислыми усами и глубокими залысинами, поправляя розовое жабо. – Как всегда, мы начнем наше выступление с популярной песни «Увезу тебя я в тундру».

Хиппующая молодежь зааплодировала. Нестройно зазвучали три электрические гитары, барабанщик выбил дробь, резанул по ушам аккорд синтезатора, и солист хрипло заголосил про Крайний Север, про оленей, про северное сияние.

Волосатые молодые люди в потертых джинсах повскакивали с мест, побежали к эстраде и запрыгали по паркету, подпевая солисту. На некотором расстоянии от молодежной компании закружились в танце дяди и тети, которым в год Московской Олимпиады было примерно столько же, сколько сейчас самым юным посетителям «Шалмана». Изрядно выпивший золотозубый грузин занял пространство меж двух поколений танцующих и, презрев музыкальные ритмы, принялся отплясывать лезгинку.

– Можно прэгласыт тваю даму? – оглушительно прозвучало возле самого уха Иннокентия. Прозвучало настолько неожиданно, что Кеша вздрогнул.

Громкая музыка не позволила услышать, как сзади подошел одинокий кавалер, как нагнулся, облокотившись на спинку Кешиного стула, как вздохнул, набирая в легкие побольше воздуха, чтобы прокричать в ухо Иннокентия вежливо-пьяную просьбу. Прокричать так, чтобы заглушить голосом музыку, чтобы и Кеша услышал, и Марина догадалась, о чем речь, и за соседними столиками поняли, в чем дело.

Вздрогнув, Кеша повернул голову. Увидел сытое лицо неопределенной кавказской национальности. То ли грузин, то ли чечен, а быть может, и хачик. В генотипе южан Иннокентий разбирался слабо. И возраст смуглых пришельцев с залитых солнцем земель определять не умел. С одинаковой вероятностью нацмену, возжелавшему танцевать с Мариной, могло быть и тридцать, и сорок, и пятьдесят лет. Высокий, плечистый, большеголовый кавказец. Рубаха черная, пиджак белый, штаны кожаные, коричневые, туфли из шкуры крокодила. Колоритный, запоминающийся дядя. Когда вошли в ресторанный зал, Иннокентий его заметил. Кавказец в туфлях из крокодила и в белоснежном пиджаке одиноко сидел за крайним у входа столиком, мимо которого прошли молодожены. Кеша, прихрамывая, и Марина под руку с мужем, слегка покачивая бедрами. Тогда, миновав кавказца-одиночку, Иннокентий едва ли не физически почувствовал его откровенно похотливый взгляд, исследующий стройную спину жены. Усевшись затылком к глазастому кавказцу, Кеша через минуту о нем забыл. Иннокентий привык к заинтересованным мужским взглядам, словно рентген обследующим его спутницу. И к удивлению в глазах встречных самцов, когда, визуально ощупав Марину, они удостаивали презрительного внимания Кешино щуплое хромоногое тело, Иннокентий также успел привыкнуть. Но пока что ни разу заинтересованные Мариной и озадаченные ее хромым кавалером незнакомцы мужского пола не заходили далее игры «в гляделки».

– Потанцуем с тваэй дамой, да? – продолжал наседать на несколько опешившего Иннокентия кавказец. – У тэбя нога больной, а дэвушка танцэват надо, я ее потанцую, да?

– Я не танцую! – поспешила вмешаться Марина. Беззаботная улыбка, доселе придававшая ее миловидному лицу особую прелесть, исчезла. Щеки покраснели, брови нахмурились.

– Э-э-э, жэнщина, тэбе нэ спрашивают, да?! – обиделся кавказец. – С твоим мужчином говорю, да! Разрэшит – будэш танцеват, скажэт – будэш цэловать, да! Паслюшай, хромой, ты гдэ такой строгий шлюха снял, а? Сколько ей платишь, а? Продай ее мнэ. Сто долларов даю, она больше нэ стоит...

Марина схватила со стола полный бокал и выплеснула вино в смуглую небритую рожу.

– Билядь! – заорал кавказец, сморщившись, одной рукой схватившись за мокрое лицо и резко дернув другой, которой держался за спинку Кешиного стула.

Иннокентий упал вместе со стулом. Свалился на пол, больно ударившись плечом, рядом, стукнувшись о паркет, упал стул.

– Убью, билядь! – Кавказец толкнул стол. Шаткий столик выдержал, не опрокинулся, но ополовиненная бутылка «Вазисубани» повалилась набок и покатилась по белой скатерти.

Позабыв про Кешу, южанин шагнул к Марине, размахнувшись, залепил девушке звонкую пощечину.

– Ке-е-ша!!! – завизжала Марина дурным бабьим голосом.

Винная бутылка скатилась со стола, брызнула стеклами, орошая паркет недопитым вином. Иннокентий подтянул колени к животу, сгорбил спину, оттолкнулся ладонями от пола, вскочил на ноги. Секундная растерянность прошла. Все органы чувств обострились, заработали на пределе, посылая в мозг объективную, не искаженную эмоциями информацию.

Справа танцуют. Мало кто из танцующих успел заметить инцидент за столиком в глубине зала, а кто заметил, продолжает дергаться в такт музыке, наблюдая за происходящим с досужим интересом. Пожилая чета за соседним столиком слева напротив живо переживает вопиющее безобразие. Соседи все слышали, все видели, и они возмущены. Толстый мордастый мужик за соседним столом вскинул руку с вилкой в кулаке и кричит: «Администрация!», изо всех сил стараясь перекричать оркестр, его супруга, тощая как вобла тетка с фальшивым жемчужным ожерельем на морщинистой шее, в диссонанс толстяку орет: «Милиция!» В дальнем углу зала, у распахнутых дверей на кухню, метрдотель жестами пытается показать двум молодчикам в камуфляжной форме, за каким из столиков произошел конфликт. Камуфляжные молодчики замерли в позе двух готовых к броску гончих. Они секунду назад выскочили из кухни, они, щурясь, крутят головами, они еще не заметили ни виновника скандала, ни пострадавших. Они не успеют на помощь Иннокентию. Пока вышибалы в пятнистых комбинезонах будут пересекать ресторанный зал, кавказец прикончит Кешу.

То, что его собираются убивать, Иннокентий понял, когда кавказец отвернулся от Марины и оказался лицом к лицу с поднявшимся на ноги Кешей. Мгновение назад пьяная горбоносая рожа с глупыми похотливыми глазками преобразилась, превратилась в лишенную мимики маску. Ледяной взгляд, какой бывает у хирургов, палачей и мастеров рукопашного боя, моментально оценил Кешину позицию. Хромой стоит боком, выставив вперед больную ногу. Худенькие ручки инвалид прижал к впалой груди, стиснув несерьезные, смешные кулачки. Зрачки бегают, хромой высматривает помощь, подмогу. Яйцеобразная головка хромоногого урода никак не защищена, внимание рассеяно, а значит, достаточно одного точного удара шипом кастета в висок, чтобы наследник академической квартиры отправился на небеса, где его ждет не дождется старушка мама.

Убийца опрокинул Кешу вместе со стулом лишь для того, чтобы обреченный на смерть обладатель престижной жилплощади не заметил, как волосатая рука скользнула в карман белого пиджака. Унизанные перстнями пальцы левой хлестко ударили красавицу Марину по щеке, а лишенные мешающих делу украшений пальцы правой руки в это время втиснулись в колечки шипастого кастета. Разворот на пятках, оценка диспозиции хромоногой жертвы, выбор болевой точки на тщедушном, почти мальчишеском тельце – и утяжеленный кастетом кулак выскальзывает из пиджачного кармана.

То, что его бьют не просто кулаком, а кастетом с четырьмя длинными острыми шипами, Иннокентий не заметил. Зафиксировал взглядом, как противник вильнул бедрами, уловил боковым зрением летящий в лицо кулак и поднырнул под бьющую руку. Согнул колени, оставив спину прямой, широко шагнул навстречу кавказцу.

Убийца вложил в удар всю свою силу, весь свой вес, не ожидая от убогого урода какого бы то ни было осмысленного сопротивления, тем более активного, а посему, когда кулак кавказца пролетел над головой Иннокентия и шипы кастета вместо того, чтобы раздробить висок хромого, протаранили воздух, убийца потерял равновесие и, дабы сохранить ускользающий баланс, резко откинулся назад, сильно прогнувшись в пояснице. Как раз в этот момент, исключительно удачный для контратаки, локоть Иннокентия врезался в живот противнику.

Кавказца согнуло пополам. Он еще не осознал толком, что виновник внезапного взрыва всепоглощающей боли внизу живота – тщедушный очкарик-хромоножка, когда Иннокентий коротким прыжком переместился за спину злодея и снова локтем, но уже другой руки, прицельно ударил противника по почке.

Поразив почку точным ударом, Кеша разогнул локти. Резко, на выдохе. Обе его детские ладошки шлепнули в бок черноволосого смуглого мужчину в белом пиджаке. Кавказца, будто сорвавшийся с привязи боксерский мешок, отбросило от Кеши на добрых четыре метра. Швырнуло на соседний, по счастью, пустой ресторанный столик. Ломая мебель, Кешин убийца опрокинулся на пол. И только сейчас, провожая взглядом побежденного противника, Иннокентий увидел кастет – четыре стальных кольца с шипами – на все еще сжатой в кулак смуглой руке. И только сейчас молодчики в камуфляже определили наконец, в каком секторе ресторанного зала буянят посетители. И только сейчас Иннокентий понял, что инцидент с лицом кавказской национальности не случаен.

Говорят – чудес не бывает. Фигу! Еще как бывает. Очки с самого начала инцидента вплоть до полной победы чудом не слетели с Кешиного носа. Он прекрасно видел, как, толкая танцующую публику, через зал бегут камуфляжные молодцы. А поверженный кавказец между тем только начал ползти, выбираться из-под перевернутого столика. Успеет! Успеет ресторанная охрана скрутить самонадеянного убийцу, пока к тому вернется утраченная Кешиными стараниями способность дышать и двигаться с прежней легкостью.

Кеша расслабился. Разогнул колени, опустил руки. Сзади громогласно возмущалась престарелая чета, пришедшая в ресторан отдохнуть, а вместо этого вынужденная наблюдать мерзкое зрелище жестокой драки. Впереди, в пяти метрах от Кеши, гримасничал, лежа на полу, кавказец, скривившись от боли, прятал в карман отягощенный кастетом кулак. Успел, сволочь, сокрыть оружие до того, как к нему подбежал дюжий молодец в пятнистом комбинезоне.

– С вами все в порядке? – нагнулся к кавказцу страж ресторанного покоя. Спросил с заботой в голосе, с сочувствием.

А второй парнишка-вышибала, ряженный в камуфляж, замедлил бег, лишь оказавшись рядом с Иннокентием. И едва остановился, сразу же врезал Кеше коленкой в пах.

Вот чего Кеша не ожидал – так это удара по яйцам от ресторанного служки.

Чудеса кончились. Очки слетели с Кешиного носа. Обеими руками Иннокентий схватился за ушибленное место, опустился безвольно на корточки.

Пинок коленкой по затылку, Кеша стукнулся лбом о начищенный до блеска паркет, почувствовал, как его схватили за плечо, как заломили руки за спину. Прижатый щекой к паркетной доске, Кеша скосил глаза, прищурился. Сквозь муть навернувшихся слез увидел, как молодчик номер один помогает кавказцу в белом пиджаке подняться с пола.

Все ясно! Вышибалы приметили дерущихся в тот победоносный для Иннокентия момент, когда он бил инородца локтем по почке. Придурки не отяготили мозгов размышлениями на тему «Кто виноват?». Не обратили внимания на разницу в весовых категориях соперников. Рассудили так: победил сильнейший, а значит, как оно случается чаще всего, кто сильнее, тот и затеял драку. Следовательно, зачинщика необходимо как можно скорее вырубить, а пострадавшему помочь. Но что же Марина?! Почему она молчит? Отчего не объяснит придуркам в камуфляже, что они не правы? Она в сговоре с кавказцем, это очевидно, однако роль любящей жены она, профессионалка, обязана играть и далее, пока Кеша жив, пока ему удается выживать...

Иннокентий закатил зрачки. Узрел Марину. Супруга сидела на стуле, прижав узкую ладонь к покрасневшей щеке, закрывая длинными пальцами след от пощечины. В глазах девушки искренний, неподдельный, ненаигранный ужас. Но смотрят ее глаза не на прижатого к полу коленкой вышибалы подслеповато прищурившегося мужа. Марина испытывает сильную душевную боль, глядя, как тяжело встает на ноги кавказец. Она за него боится, ему сопереживает. Ему – коллеге по «Синей Бороде», с которым, быть может, не раз, и не два, и не три работала в паре. Вместе они сводили в могилу подобных Кеше маргинальных типов, одаренных судьбой особо ценной недвижимостью. Возможно, первый раз в их работе произошел сбой. Кто бы мог предположить, догадаться, что хроменький, дохленький Кеша окажется опытным и умелым бойцом? Никто! А сам Кеша предпочитал молчать о своих умениях. К чему хвастаться попусту? Скажешь – засмеют, не поверят...

«Я замучил ее откровенно провокационными вопросами за завтраком, и она догадалась, что я ее в чем-то подозреваю, – думал Кеша, прижатый коленкой молодца-вышибалы к полу. – Она не просто так звонила на радио. Трижды ошибалась номером... Нет! Не ошибалась! По крайней мере однажды дозвонилась до своих коллег по „Синей Бороде“, произнесла условную фразу и запустила в действие план экстренного уничтожения чрезмерно подозрительной жертвы. Меня должны были убить на глазах у десятков зрителей в полупьяной кабацкой драке! Так бы оно и было, не предупреди меня Чумаков. Я ждал нечто подобное, был начеку и выжил... Пока выжил... Или я не прав в своих версиях и гипотезах? Возможно, я подтасовываю факты, приняв за аксиому рассказанное Чумаковым. Возможно, весьма вероятно! Марина просто дурачилась, звоня на „радио-рокс“. Случайно ошибалась, набирая номер. Между ней и кавказцем нет никакого сговора, но... Но почему она так на него смотрит, забыв про меня? Почему?!!»

Кавказец, поднявшись на ноги, осторожно, медленно втянул ноздрями воздух, глубоко вздохнул. Вытащил из кармана правую руку, пустую, без кастета, и, тяжело ступая, неспешно побрел к выходу из ресторанного зала.

– Эй, товарищ! Вы куда? Погодите! – окликнул кавказца заботливый вышибала, помогавший побитому горцу подняться.

Не оборачиваясь, кавказец шел к выходу. Тут как раз кончилась песня про тундру, закончился танец, и резвившаяся публика расселась за свои столики.

Один из танцевавших, волосатый юнец в штопаных-перештопаных джинсах, подошел, ухмыляясь, к молодчику, который просил кавказца «погодить», красноречиво постучал себя кулаком по лбу и расхохотался в лицо вышибале:

– Хиа-а-а... я с тебя балдею, телохранитель хренов! Гурзошник чуть не замочил мелкого, а ты кацо встать помог, пыль с него отряхнул. Я все видел, чурка ты хренова, гурзо на мелкого наехал, бабе его плюху залепил и мелкого чуть не мочканул кастетом, догоняешь? Нет? Ну, ты тормоз! Не того скрутили, орлы! Ясно вам? Нет? Черножопый затеял махач, мелкий защищался, догнали?

– Догнал... Костя, отпусти гражданина, помогай черножопого ловить... А ну, жопа черномазая! А ну, стой, кому сказал!!!

«Костя – это тот, чье колено упирается мне в спину», – сообразил Иннокентий, ощущая, как чужие пальцы отпускают его выкрученное запястье. Давление между лопатками ослабло и исчезло совсем. По паркету застучали тяжелые армейские ботинки Кости. Увалень ретиво бросился в погоню за «жопой черномазой» и на старте умудрился задеть каблуком сбитые им минуту назад с носа безвинно пострадавшего Кеши очки.

Левое выпуклое стекло выскочило из тонкой металлической оправы, правое треснуло. Кеша потянулся к изуродованным очкам, схватил их, нацепил на нос одной рукой, другой оттолкнулся от пола, вскочил.

Правым глазом сквозь паутину трещин в стекле Кеша видел, как парни в камуфляжной форме догнали кавказца возле выхода из ресторанного зала. Костя положил руку на плечо мужчине в белом пиджаке. Кавказец резко повернулся, основанием ладони ударил Костю в подбородок, взмахнул ногой и влепил второму вышибале короткий тычок носком ботинка в пах. И Костя, и его напарник упали. Одновременно. Костя на спину. Безымянный молодец мордой в пол. Кавказец, доселе двигавшийся не спеша, вразвалочку, побежал. Секунды не прошло, как он выскочил из зала. Еще две секунды – и он будет на улице. А там ищи его – свищи!

– Козлы! – Хиппи, способствующий восстановлению справедливости, панибратски хлопнул Кешу по спине. – Видал, какие козлы, друг? А ты герой! Брюс Ли отдыхает. Так и надо, друг! Душить, на хер, черножопых – святое дело. Пойдем за наш столик, друг, травкой угощу. Атомный «план» есть, оттянешься, покайфуешь...

– Не пойдет он никуда с вами! – очнулась, заголосила Марина. – Кеша! Кешенька! Родной! Как ты? Больно? Тебе больно, милый?

Марина вскочила, опрокинув стул, мелко семеня стройными ножками, подбежала к мужу, обняла его, принялась целовать его щеки, шею, волосы. По ее щеке с отметиной от пощечины текли крупные слезы, размазывая тушь на веках.

«Приблизительно так ты бы плакала и целовала мой пробитый шипом кастета висок, прижимаясь щекой к моей окровавленной голове, удайся кавказцу его атака... – думал Кеша, позволяя себя тискать и орошать слезами. – Но, если я не прав, если я наговариваю на тебя, если у меня, стараниями Чумакова, случился острый невроз с ярко выраженной манией преследования, то прости, любимая... На всякий случай извини...»

Кеша думал свои невеселые думы, а вокруг него столпилась пестрая ресторанная публика, любопытные посетители и озабоченные администраторы, мешая друг другу, выясняли, что, как и почему произошло, спорили, следует ли вызывать милицию и звонить в «Скорую», возмущались и хихикали, удивлялись и досадовали. Вышибалы в камуфляже, очухавшись, материли всех кавказцев подряд. Лица южных национальностей, кто расслышал матюки в свой адрес, бурно и страстно отмежевывались от дебошира. Армяне заверяли, что виновник беспорядков – грузин, грузины клялись, что мужчина в белом пиджаке – чеченец, гости из Грозного, поминая Аллаха, идентифицировали сбежавшего драчуна как ингуша. Ни одно из ресторанных нацменьшинств не пожелало признать в побитом и позорно бежавшем человеке соплеменника. А между тем музыканты лабали один за другим шлягеры семидесятых-восьмидесятых, и основной массе собравшихся отдохнуть в ресторане людей самых разных национальностей мелкий инцидент за одним из столиков был безразличен. Подумаешь, драка, эка невидаль, потасовка в кабаке. Все живы, слава богу, перекреститься и забыть, и выпить еще рюмочку, и закусить водочку-мамочку маринованными грибочками, и сплясать под «Арлекино», и заслать чирик гитаристу, чтоб сбацал Высоцкого. Короче говоря, весьма скоро ресторанная жизнь потекла своим чередом.

Толстый вспотевший администратор непонятно за что извинился перед Мариной и Кешей, щедро отказался от денег за съеденное да выпитое молодоженами, просил заходить еще, вежливо проводив пострадавшую на вверенной ему территории пару до дверей на улицу. Далее оставаться в «Шалмане» Марина категорически отказалась. Как только расплакалась, обняв Кешу, сразу же запричитала: «Домой, домой, домой пойдем, котик, милый мой, любимый...» Как смогли, сразу ушли – Марина зареванная, Кеша задумчивый.

На улице Марина вытерла слезы, прижалась к Кеше, уцепившись за его руку, склонив голову к его плечу. Кеша спрятал в карман разбитые очки. Иногда он любил пройтись по улице, видя вокруг смутные, расплывчатые силуэты. Словно не по Москве гуляешь, а плывешь сквозь непрозрачную толщу воды по столице затонувшей Атлантиды.

– Кешенька, зайчик, возьмем такси...

– Нет. Пройдемся пешком. Мне полезно свежим воздухом подышать после драки.

– Я боюсь! Вдруг он, этот страшный грузин, поджидает нас в темном переулке?

– Не бойся... Отпусти мою руку, пожалуйста. Я хромаю, в такт моим шагам тебе попадать трудно. Сама мучаешься и мне мешаешь. Иди рядом, отлепись от меня.

– Кешенька! Тебе неприятно? Я тебе неприятна, да?!

– Мне приятно, но неудобно... и, если ты права и хам грузин нас поджидает в темном переулке, тогда в обнимку с тобою мне будет крайне неудобно драться.

Кеша улыбнулся грустно, давая понять, что он шутит. Марина поняла, улыбнулась в ответ.

– Ты здорово дерешься, Кеша! Я от тебя этого никак не ожидала... – Марина закусила губу, сообразив, что, поделившись с мужем своим удивлением его бойцовскими качествами, вполне возможно, обидела любимого.

– Понятно, не ожидала. Хромой коротышка-очкарик, и на тебе – отлупил нормального, здорового мужчину. Нонсенс.

– Кеша, ты обиделся? Я что-то не так сказала?

– Я не обиделся, нет. Обижаться меня отучили в детстве мальчишки с соседнего двора. Дразнили хромоножкой, забавлялись, пиная меня своими здоровыми ногами и пускаясь наутек. Я не мог догнать обидчиков. Я хромой, умею бегать, но не быстро. Случалось, догонял иногда стайку хохочущих пацанов, и тогда они меня били. В школьные годы били реже, но очки все равно приходилось менять раз в месяц. Драчуны прежде всего сбивали с меня очки и смеялись над тем, как я близоруко щурюсь...

– Бедненький...

– Когда тебя, хромого ребенка, а потом подростка, а потом и молодого человека жалеют, это еще больнее, чем когда тебя бьют. Пока рос, я приобрел множество комплексов. Я учился в институте на первом курсе, когда в Москву приехал бывший папин аспирант из Вьетнама. Нгуен приезжал на два года писать докторскую. Мы подружились. Нгуен научил меня Вин Чун.

– Не поняла. Чему он тебя научил?

– Вин Чун переводится как «Вечная Весна». Брюс Ли называл этот стиль кунг-фу – «стилем женщин и детей», самым простым и экономичным методом реального боя. Боец Вин Чун в основном работает руками. Это меня вполне устраивало. Тренировался по шесть-восемь часов в день. Научился за себя постоять.

– Ты дерешься лучше, чем Брюс Ли! И очень-очень похоже! Я правду говорю. Я так удивилась и... и восхитилась! Ты – мой Брюс Ли!

– Неправда. Я дерусь не так, как Брюс. Немного по-другому... Идти до дому еще долго. Прочту тебе маленькую лекцию про Вин Чун, если хочешь, расскажу то, чего ни в одной книжке не прочитаешь.

– Конечно, хочу! Я так заинтригована...

Кешу радовало, что он нашел относительно нейтральную тему для разговора и можно забыться, хоть на минуту отвлечься от черных мыслей и гнетущих душу подозрений. Похоже, тому же обрадовалась и Марина. Слушала внимательно, не перебивая, или делала вид, что внимательно слушает.

– Существует легенда: женщина из семьи Ла убила китайского императора династии Тхань и спряталась в монастыре под именем Ну Май, что означает «Пять звезд». На закате жизни Ну Май разработала несколько оригинальных принципов рукопашного боя, в свои разработки посвятила девушку по имени Нием Вин Чу, которая, творчески развив разработки Ну Май, придумала стиль «Вечной Весны» и обучила ему своего мужа Люн Бат Чу. В дальнейшем Вин Чун разделился на две ветви, условно названные «мужской» и «женской». Мужскому направлению четыре года учился в Гонконге Брюс Ли. Четырех лет практики Вин Чун Брюсу хватило, чтобы стать непобедимым бойцом. Патриарх женского направления по сей день живет во Вьетнаме. Его зовут Нгуен Дан Куан. Тезка патриарха и его ученик обучал меня. Вин Чун – компактный стиль. Три коротких комплекса формальных упражнений, две дополнительные формы, с мечом и с шестом – вот и весь боевой раздел Вин Чун. После двух месяцев тренировок с Нгуеном я избавился от некоторых своих комплексов. Набил морду повзрослевшим хулиганам с соседнего двора, терроризировавшим меня на протяжении всего моего детства и юности. Двух месяцев занятий мне хватило, чтобы освоить технику «липких рук». За год я научился технике «разбивающих рук». Как она выглядит, ты сегодня видела... Еще год я практиковал базовые упражнения Вин Чун для развития внутренней энергии и стабилизации психики, медитировал, учился философски смотреть на себя и на окружающих, жить полноценной жизнью сообразно с тем, что дано мне природой, и не сожалеть о том, чего не дано. Смириться и с собой, и со своими комплексами, учился многое прощать людям...

Кеша замолчал, чуть было не сказав: «Но всего прощать так и не научился. Если ты действительно повинна в смерти мамы, если и правда мечтаешь о моей смерти – берегись, Марина!»

Вот тебе и раз! Нашел, называется, нейтральную тему для беседы с еще вчера беззаветно любимой женщиной. Нет, Иннокентий, пока ты не решил окончательно, кто же такая Марина на самом деле, ни о чем другом думать не сможешь! – Почему ты, глупыш, раньше не рассказывал мне о своих детских комплексах и о том, как с ними боролся? Стеснялся? Зря! Я бы все-все поняла. – Она нагнулась и на ходу чмокнула его в щеку. Улыбнулась лукаво. – «Липкие руки», «разбивающие руки»... Как это красиво и загадочно звучит... А техника «ласковых рук» в Вин Чун есть? Покажешь мне эту технику, мой скрытный любимый муженек, а?..

До дому они добрались в десять вечера. Кеша уселся к телевизору, покурить, посмотреть новости по НТВ. Марина переоделась в домашний халатик и объявила, что должна позвонить подружкам с работы. Мол, как истинная женщина, она не может не поделиться с подружками кошмаром, какой довелось пережить молодоженам в «Шалмане».

– ...Я, оказывается, вышла замуж за русского Брюса Ли, а подружки про это не знают. Я и сама об этом не догадывалась. Я хочу похвастаться. И не смей меня отговаривать, милый! Смотри телек, отдыхай, я не буду мешать. Позвоню с кухни, – сказала Марина и, послав Кеше воздушный поцелуй с порога комнаты, удалилась на кухню.

Минус больших квартир в том, что, сидя в гостиной, невозможно услышать, о чем говорят на кухне. Для кого минус, а для кого плюс. Кеша сидел перед телевизором, внимал последним политическим новостям и мучился от желания прокрасться на цыпочках по длинному коридору, подслушать, что говорит Марина, выяснить, кому она звонит. Корил себя, что в доме всего один телефонный аппарат – радиотелефон с переносной трубкой. Был бы второй, параллельный телефон, проблема подслушивания упростилась бы, а так приходится пялиться в экран телека и успокаивать себя мыслью, что жена действительно звонит подругам с работы, а не коллегам из «Синей Бороды».

«Кто же ты, Марина? Кто? – думал Кеша, глядя на усталое лицо премьер-министра в телевизоре. – Человеческое воплощение паучихи – „черной вдовы“, которая после соития пожирает самца-паучка? Или моя вторая половина, единственная и неповторимая? Почему ты прилепилась ко мне? Любишь и, слившись со мною, желаешь обрести счастье? Или ты раковая опухоль, вросшая в меня метастазами? Ты мой злой или добрый гений? Кто ты, Марина?»

Во время рекламной паузы, когда весь телевизионный экран заняла розовая попка младенца, измучившегося без памперсов, Иннокентий переоделся. Педантично повесил костюм на плечики, убрал в шкаф. Остался в одних плавках и домашних тапочках. Вывернув шею, попытался заглянуть себе через плечо. Сильно болела спина между лопатками. Колено вышибалы Кости нещадно помяло позвоночник. И грудь болела, наверное, по милости того же колена.

– Ты чего, Кеша?

Он не заметил, как в гостиную вернулась Марина.

– Спина болит. Валяться распластанным на ресторанном паркете под живым стокилограммовым прессом – процедура малополезная.

– Бедненький! – Марина зашла ему за спину, дотронулась холодной рукой до позвоночника. – У тебя здесь покраснение, под левой лопаткой... Вот чего... позвоню-ка я еще раз Светке. Я ей все наши сегодняшние приключения только что рассказала, позвоню еще раз, спрошу, чего делать с твоей спинкой. У Светки мама – врач. Терапевт. Пусть Светка у мамы спросит, вдруг у тебя что-то серьезное!

Кеша махнул рукой.

– Ничего серьезного, вполне естественно, что после...

– Молчи!

Марина отстучала на телефонной наборной панели номер подружки Светки, такой же, как и Марина, костюмерши, только толстой и с прыщами на лице, поднесла трубку с антенной к уху и, жестом требуя от Иннокентия тишины, быстро заговорила:

– Светочка! Это опять я. Слушай, у Кешеньки травма...

Марина тараторила по телефону, задавала вопросы, слушала ответы, живописала красное пятно под Кешиной лопаткой, лаская спину мужа холодной рукой.

С удивлением Кеша почувствовал, как в нем просыпается желание. Нежные прикосновения женских пальцев к чувствительной коже взбудоражили кровь, насосом погнали ее в то, что медики называют «пещеристым телом». Нет! Конечно же, нет! Она, его Марина, не паучиха, не «черная вдова». Ну их в жопу, Мишу Чумакова и Александра Александровича, вместе с их параноидальными идеями! Он, Кеша, любит Марину. Он уговаривает себя быть разумным, логичным, анализировать ее действия, но он ее любит! Кобель, домашний и ухоженный, срывается с ошейника и бежит за вшивой дворовой сукой. Дряхлый старикашка миллионер всю жизнь копит цент к центу, доллар к доллару и в конце концов завещает нажитое ежедневным изматывающим трудом состояние сопливой фотомодели, понимая, что делает глупость, и все же ее делает! Однажды нежная рука фотомодельки касается, вроде бы невинно, морщинки на увядшем теле миллионера, и все! Привет! Спекся дедушка! Техника «ласковых рук» кунг-фу, которой от рождения владеет каждая женщина, эта техника страшнее и «липких», и «разбивающих рук» Вин Чун. Воистину так, аминь!

Кеша повернулся к Марине, вырвал из ее руки телефонную трубку, обхватил за шею, прижал к себе. Она все поняла сразу, укусила ласково, прихватила зубами мочку уха, как кошка потерлась животом о его живот, застонала.

Левое мозговое полушарие, ответственное за логическое мышление, помешало Кеше днем, во время пятичасовой дуэли в постели, превратиться в животное. Ниточка «тампакса» прошлой ночью не позволила Кеше опуститься до звериного состояния. Теперь же не было ниточки, отключилось полушарие-страж, устав размышлять. Схватив жену в охапку, Иннокентий понес ее в спальню. Швырнул на постель, упал сверху и забыл обо всем на свете...

Кеша проснулся в два часа ночи. Светящаяся слабым зеленым цветом секундная стрелка на циферблате будильника, что стоял на столике возле кровати, обежала круг, другой. Кеша закрыл глаза, попытался снова заснуть. Не получилось. Нашарив на тумбочке очки, не те, с одним разбившимся в ресторане стеклышком и другим треснувшим, а запасные, целехонькие, Иннокентий вылез из-под одеяла. Заворочалась на смятых простынях Марина, но не проснулась. Уткнулась в подушку, блаженно улыбнулась во сне.

Тихонько, на цыпочках, Кеша вышел на кухню. Зажег газ, поставил чайник. Ополоснул чайную чашку в мойке. Бросил в пустую чистую чашку пакетик растворимого чая. Отыскал на подоконнике пачку сигарет, закурил.

Фонарь, болтающийся на проводах, протянутых поперек двора, светил в окно чуть менее ярко, чем круглый диск луны над крышами домов. Куст герани на подоконнике, освещенный луной, мерцал зеленью ярче фосфоресцирующих стрелок будильника.

Герань в глиняном горшке стояла слева на подоконнике, сколько себя помнил Иннокентий. Мама и папа были живы, ждали рождения Кеши, а герань уже стояла здесь. Еще, наверное, совсем маленькое растение.

Сан Саныч проинструктировал Кешу: надо передвинуть горшок с геранью к центру окна, если... если Кеша согласится, чтобы его жене Марине вкололи «сыворотку правды», и поможет сделать инъекцию втайне от остального мира. Жестокого и безжалостного мира, живущего по волчьим законам. Мира, в котором, помимо прочих волчьих стай, рыщет в поисках добычи свора «Синей Бороды». Чумаков и его партнер-волкодав уверены: Марина – особь из стаи «синих». А Кеша опять мучается сомнениями. Вроде бы выбросил все мрачные мысли из головы, слился в экстазе с любимой женщиной, уснул. Усталый, истомившийся душой, телом и мыслями, должен был проспать до утра. Ан нет! Проснулся, курит и думает, думает, думает...

Кеша стряхнул дымящийся серый столбик с конца сигареты в пепельницу на кухонном столе. Рядом с пепельницей валялась небрежно брошенная Мариной кучка бижутерии.

«Неряха, – подумал Кеша. – Завтра будет искать, как обычно, по всей квартире свои колечки, браслеты, кулон с фальшивым бриллиантом...»

С фальшивым?! Кеша взял со стола кулон. Повертел в пальцах бесцветный граненый камень. Блики лунного света заиграли, заблестели ослепительно на мелко ограненном камушке.

Кеша подошел к окну. Провел фальшивым бриллиантом по стеклу. На оконном стекле осталась четкая глубокая полоска. Фальшивым?!! Так резать стекло может только настоящий алмаз!

Закипел чайник. Не до него. Кеша выключил газ, набрал холодной воды из-под крана в стакан с тонкими стенками. Бросил туда кулон вместе с цепочкой, посмотрел сквозь воду на луну и не увидел камня! Цепочка была, висюлька, к которой крепится бриллиант, отчетливо видна, а камень будто растворился в воде.

От догоравшего окурка Иннокентий прикурил новую сигарету. Стакан с холодной водой, с кулоном на круглом донышке поставил на стол.

Почему Марина обманула мужа, назвав бриллиантовое украшение дешевой фальшивкой, тоже можно легко объяснить. Допустим, кулон подарил ей прежний любовник, она хочет о нем забыть, не желает посвящать любимого мужа в свои прошлые ошибки, а камень выбросить или продать жалко. Женщина все-таки... Все мелкие подозрительные детали в поведении и разговорах Марины можно объяснить при желании... И гибель мамы можно списать на трагическую случайность, на нечаянно вписавшуюся деталь в собранной Чумаковым с товарищем картинке-головоломке. Но, как известно, дьявол кроется в деталях!

А что будет, если Кеша пойдет на поводу у Чумакова с Сан Санычем и поможет застать Марину врасплох, скрутить, впрыснуть в вену дьявольскую сыворотку? Что будет, если одурманенная наркотиком Марина окажется непричастна к «Синей Бороде»? Что будет с ними потом? С ним и с Мариной? Развод! Разрыв всяческих отношений. Она не простит Кеше предательства! Ни за что! И он ее потеряет. Навсегда.

Кеша осмотрел другие украшения любимой, брошенные на кухонном столе. Обручальное кольцо – его, Кешин, подарок. Браслет-змейка с фальшивым жемчугом куплен при нем в ларьке у метро «Третьяковская». Перстенек с прозрачным мутным камешком. Откуда он у Марины? Кеша не помнит этого перстенька. Вчера, во время церемонии бракосочетания, его не было, это точно. Надевая на ее пальцы золотое обручальное колечко, он перстенька не видел. А раньше? Черт его знает, был перстенек, не было. Иннокентий никогда не сосредоточивал внимания на Марининых безделушках. Бриллиантовый кулон приметил лишь потому, что чересчур ослепительно блестел, вызвал вялый интерес. Марина объяснила – фальшивка, значит, так и есть. Блестит, как настоящий, – что ж, повезло Марине, досталась хорошая подделка. Порадовался за суженую и забыл о камне вплоть до сегодняшнего дня.

Мутный камушек в незнакомом перстеньке явно не тянул даже на поддельный бриллиант. Дешевка, осколок бутылочного стекла в мельхиоровой оправе.

И все же Иннокентий надел перстень на мизинец и провел камушком по оконному стеклу. Может, он чего-то не понимает. Может, камушек в мельхиоровом перстне – какая-нибудь особенно редкая разновидность бриллианта?

Противный скрип стекла констатировал полную несоотносимость испытуемого камня с благородными драгоценностями.

Но что это?! От трения камушек сдвинулся! Не выпал из мельхиорового гнездышка, а именно СДВИНУЛСЯ. Как сдвигаются вбок, вместо того чтобы открываться, распахиваясь, крышки некоторых шкатулок для драгоценностей и ящичков для швейных принадлежностей. Под мутным камнем в мельхиоровом углублении лежал похожий на гомеопатическую крупинку микроскопический белый шарик.

Хлопнула дверь спальни. Скрипнули половицы в коридоре. Иннокентий торопливо, дрогнувшими пальцами двинул камешек-крышку на место. Не услышал, а скорее почувствовал кожей пальца щелчок. Мельхиоровый копеечный перстень с секретом приобрел прежний вид.

Кеша, суетясь, положил перстень на кухонный стол между обручальным кольцом и браслетом-змейкой. И отдернул руку. Как нашкодивший ребенок, который боится, что взрослые застанут его за непозволительным делом. Тревожно осмотрелся по сторонам.

Стакан! Стакан, полный холодной воды из-под крана, с драгоценным кулоном на дне стоял возле пепельницы. Он не успеет вылить воду, вытереть цепочку и положить ее рядом с другими украшениями. Вот уже сейчас, через секунду-две, Марина войдет на кухню, спросит: «Что ты здесь делаешь?» Увидит изобличающий Кешины следственные эксперименты стакан и...

– Что ты здесь делаешь? – спросила Марина сонным голосом, переступая через порог кухни. Потянулась к выключателю на стене. Щелк – вспыхнул яркий электрический свет. Марина зажмурилась.

Пока глаза супруги привыкали к свету, Кеша схватил со стола проклятый стакан. Из заботливо приготовленной чашки для чаепития выдернул пакетик растворимого чая. Опустил его в холодную воду. Ладонью прикрыл стеклянное круглое донышко стакана так, чтобы Марина на заметила цепочки.

– Чай пью.

– Не поняла.

– Ты спросила, что я делаю. Я ответил: чай пью.

– И куришь. Надымил – дышать нечем... Чайник горячий?

– Относительно. Налить тебе чая?

– Спасибо, пожалуй, я воздержусь... Ой, Кешенька, как ты можешь пить такую гадость? – Марина, брезгливо сморщившись, уставилась на бледную желтовато-коричневую жидкость в Кешином стакане.

– Нормальный чай... – Под пристальным взглядом жены Кеша отхлебнул неприятной по цвету и мерзкой по вкусу жидкости. Воистину мерзостью оказался напиток, состоящий из холодной некипяченой воды и плохо растворяющихся в ней чаинок.

– Ненормальный! И ты ненормальный, и чай ненормальный! Опять, наверное, Кешенька, завариваешь один и тот же пакетик по шестому разу, да? Все экономишь. А на даче у тебя второй год живет двоюродная тетка. У тетеньки, между прочим, московская квартира есть, но она, видите ли, обожает лесной воздух. Знаешь, за сколько можно сдавать такую дачу, как у тебя? Самое малое, за тысячу долларов в месяц! На мелочах экономишь, а хорошие деньги теряешь из-за ерунды, из-за тетки – любительницы лесных запахов... Открой форточку, пожалуйста. Надымил. Сегодня узнала, что ты у нас, оказывается, спортсмен-единоборец, но почему-то при этом куришь. Заботишься о своем здоровье и куришь, гробишь легкие одновременно... Странный ты человечек, любимый. Весь состоишь из противоречий. Но... – Марина склонила голову на плечо. Зевнула. Потянулась. Улыбнулась. – Но это мне в тебе и нравится, котик!.. Ох, чой-то я раскудахталась, запилила муженька. А если все время пилить, то и дерево не выдерживает... Ну его к черту, чай! Кончай курить, Кешенька, пошли баиньки. Твоей рыбке одной в постельке скучно. Пойдем.

– Сейчас. Только форточку открою и приду. Ты права, надымил я изрядно. Пожалуй, лучше не форточку, а окно открою. Обе створки.

– Обе не получится. Горшок с геранью на подоконнике помешает.

– А я его сдвину в центр.

– Ну-ну. Третий час ночи, самое время двигать горшки с цветами, курить, чаи гонять... Я пошла. Жду тебя десять минут под одеялом и засыпаю. Надумаешь успеть ко мне под бочок быстрее – почисти зубы. Целоваться с курящим мужчиной иногда приятно, но быстро надоедает. Я пошла...

Оставшись на кухне в одиночестве, Иннокентий первым делом выплеснул в раковину холодные помои из своего стакана, насухо вытер цепочку с бриллиантом, положил ее на стол возле других украшений. Затем, поднатужившись, сдвинул горшок с геранью к центру подоконника, открыл окно.

На том месте, где много лет стояла герань, на крашеных досках широкого подоконника осталась темная круглая отметина, похожая на лезвие косы. Той косы, с какой обычно изображали старуху смерть на старинных фресках, где с наивным примитивизмом и педантичностью прорисованы адовы муки, где грешницы с такими же пригожими, как у Марины, лицами корчатся в вечной агонии в раскаленной смоле, тщетно моля о прощении...

...Кеша проснулся в десять. Под утро ему приснился кошмар. Привиделась Марина в белом саване, с косою в холеной руке. Кеша убегал от нее через ночное кладбище. В лицо светила луна. Иннокентий знал, что надо добраться до кладбищенской ограды и тогда острое как бритва лезвие косы не сможет причинить ему вреда. За пределами кладбища женщина в саване и ее оружие бессильны. Но, как только Кеша подбегал к ограде, на пути у него из ничего, из пустоты возникала Марина, размахивалась косой, и он, повернувшись к ней спиной, снова бежал, спотыкаясь о могильные холмики, задевая кресты, рискуя ежесекундно провалиться в свежевырытую могильную яму. Добегал до ограды с другой стороны кладбища и снова сталкивался с Мариной. Тягучий ночной кошмар закончился тем, что Кеше все же удалось обмануть укутанную в белый, подернутый плесенью саван Марину. В сотый, тысячный раз подбежав к ограде, Иннокентий вместо того, чтобы, как обычно, пуститься наутек от призрака с косой, бросился в атаку и, применив прием из арсенала Вин Чун под названием «две белые змеи выползают из норы», выбил косу из рук Марины, перепрыгнул через ограду, рассмеялся, глядя на луну, но тут перед ним снова материализовалась Марина. На этот раз она возникла не из ночной черноты, а из ослепительно голубого лунного света. Марина вскинула вверх правую руку. На пальце блеснул белой вспышкой мельхиоровый перстень. Рассыпался мелкой крошкой камень, под которым пряталась крупинка. Малюсенькая горошинка выпала из углубления в мельхиоре на землю и покатилась к Кеше, с каждым мгновением разрастаясь, превращаясь в гигантский шар. В ужасе Кеша закричал. Не в силах двинуться с места, он стоял и смотрел, как приближается разбухшая до невероятных размеров горошина, зная, что от нее нет спасения, что спустя долю секунды таившаяся до поры в перстне с секретом смерть его настигнет, расплющит, раздавит, сотрет в порошок!

Кеша проснулся от собственного сдавленного крика. Вскинулся на подушках, протер рукой глаза. Посмотрел на круглый, как та горошина в кошмаре, циферблат будильника. Тонкая зеленая секундная стрелка бежала по кругу, уже отсчитывая мгновения одиннадцатого часа. Скоро ехать на кладбище. На встречу с Сан Санычем. Сдвинув горшок с зеленой, как стрелки будильника, геранью, Иннокентий запустил в действие некий механизм, часовую мину, которая в определенный Сан Санычем день и час разорвет в клочья только-только начавшуюся семейную жизнь Иннокентия, на первый взгляд такую мирную и беззаботную, лучащуюся фальшивым, словно поддельный бриллиант, счастьем.

– Проснулся, лежебока? – Марина, улыбающаяся, с мокрыми после утреннего душа волосами, обнаженная, с подносом, на котором дымилась чашечка кофе, вошла в спальню. – Кофе в постель не желаете, господин мой?

Марина присела изящно и поставила на покрытые одеялом колени Иннокентия поднос с легким завтраком. Кофе источал приторный аромат, бутерброд с ветчиной благоухал свежестью, однако забурливший было голодный Кешин желудок притих, едва близорукие глаза заметили мельхиоровый перстень на пальце Марины.

– Спасибо за завтрак в постель. – Кеша аккуратно взял поднос, протянул его обратно Марине. – Завтракать сегодня остерегусь.

– Почему? – Марина подхватила поднос неловко, расплескав кофе. – Что случилось? Чем я не угодила любимому мужу?

– Ты ни при чем. Вчера в ресторане съел мясо, похоже, не свежее. Подташнивает...

– Тошнит тебя от непомерного курения и дурного чая по ночам!

– Возможно. – Кеша поднялся с постели. – Но все же на тот случай, если я отравился мясом с душком, сегодня решил поголодать. Йоги вообще советуют голодать раз в неделю.

– И на второй день медового месяца твои йоги тоже рекомендуют голодовку? И удовлетворение жены при помощи вибратора, да?

– Йоги не мои, они индийские.

Глупая шутка, да и не шутка вовсе, а жалкая потуга на шутку. Однако Марина рассмеялась. Притворная обида на отказавшегося от завтрака мужа бесследно исчезла. Покладистая, лишенная амбиций, заботливая и веселая, красивая и страстная жена – что может быть лучше? Только одно – богатая молодая вдова с теми же качествами.

– Кешенька, ты серьезно сегодня целый день собираешься голодать? Я планировала сбегать на рынок, приготовить настоящий обед. Хозяйка из меня никудышная, но купленную на базаре свиную отбивную поджарить сумею. А к ней помидорчики, огурчики, черемшу, квас. Ты только представь себе, какой чудесный обед я задумала, пальчики оближешь!

«А в одном из блюд „чудесного обеда“ будет крупинка, – подумал Кеша. – Или она уже растворена в кофе, а для свиной отбивной припасено какое-то другое ядовитое средство?»

– Ну-у, Кеш, чего ты молчишь? Бежать мне на рынок? Готовить обед или отказываешься кушать категорически?

– Не знаю. Вернусь, там видно будет.

– «Вернусь»? Куда это ты, хотела бы я знать, собираешься?

– На кладбище.

– Опять?! Ты же вчера ездил на кладбище!

– Ограда на маминой могиле покосилась и облезла, проржавела. Договорился с кладбищенским рабочим о ремонте. Денег с собой вчера взял мало, сегодня к двум обещал подвезти работягам гонорар. Разве я тебе об этом не говорил?

– Нет.

– Странно, мне казалось, я тебе все рассказал... Пойду душ приму...

Обойдя Марину и коснувшись голым телом ее обнаженного бедра, Иннокентий поковылял к дверям спальни. Глядя ему в спину, Марина громко ахнула:

– Ах, господи, Кешенька, у тебя огромадный синяк под левой лопаткой! Милый мой, какая же я дура! Ты ночью вставал курить, спал беспокойно, есть отказался... Кешенька, признайся, у тебя болит сердце!

– Болит немного, – соврал Кеша на всякий случай.

– Светкина мама, терапевт, вчера по телефону сказала, что у тебя может быть ушиб сердца! Это опасно, ужасно опасно!..

– Обойдется. – Кеша посмотрел на жену через плечо.

Лицо озабоченное. Глазки слезятся. Зубками прикусила губу. Великолепная актриса! Молодая Сара Бернар! Звезда и легенда английской сцены, взбалмошная Сара, говорят, имела обыкновение спать в гробу. Марина предпочитает загонять в гроб своих мужей. Ох, не зря в средние века актеров хоронили за пределами кладбища, рядом с отлученными от церкви и самоубийцами!

Из дому Иннокентий вышел, имея в запасе достаточно времени и зная, что не опоздает. Ровно в два будет на кладбище. Сан Саныч инструктировал: «в восемнадцать часов текущего или в два часа следующего дня». Размышляя над тем, что понимать под «текущим», а что под «следующим» днем после того, как герань сместится на подоконнике, Кеша дремал в метро. Если он понял Сан Саныча неправильно – что делать? Гулять по городу, ожидая шести часов вечера? Возвращаться домой и врать чего-то Марине, а потом снова отправляться к кладбищенским крестам за ажурной оградой?

Но Кеша, как выяснилось, уяснил инструкцию верно. На подходе к кладбищу его окликнул Чумаков. Где и вчера, ожидал Сан Саныч в машине.

Сидя на переднем сиденье «Волги» и немного смущаясь, Иннокентий предельно откровенно, как на приеме у врача-психоаналитика, пересказал все события минувшего дня. Поделился не только фактами, но и своими домыслами, подозрениями. Никогда ранее, ни с кем замкнутый молчун Иннокентий не был так откровенен. Даже с мамой. И отнюдь не страх за собственную жизнь спровоцировал Кешину откровенность. Причиной, заставившей его открыться перед незнакомыми в общем-то людьми, стала ненависть. От любви до ненависти один шаг, и Кеша сделал этот шаг. Ночью на кухне, глотая холодную воду с чаинками. Сегодня он ненавидел Марину всей душой, еще сильнее, чем любил вчера.

Выговорившись, Иннокентий закурил. Сан Саныч, прикрыв глаза, обдумывал полученную информацию, Чумаков на заднем сиденье глядел в окошко. К центральным воротам кладбища медленно двигалась траурная процессия.

– Экхе, гм-м... – деликатно кашлянув, нарушил общее молчание Миша. – Кеша, прошу прощения. Чего такое Вин Чун? Ты, когда рассказывал про ресторан, оговорился – занимался, дескать, Вин Чун. Сан Саныч кивнул, мол, ему все ясно, а я, болван болваном, ни фига не понял.

– Вин Чун – это стиль кунг-фу, – вместо Кеши ответил Сан Саныч. – Я однажды, будучи в Гонконге проездом, перехлестнулся с одним мастером Вин Чун. Хотя тот дедок-китаец едва мне до плеча доставал, пришлось в него из пистолета стрелять, шуметь, иначе забил бы меня дедушка... Правда, он не один был. Еще десяток китайцев на хвосте сидели. Две обоймы расстрелял, пока оторвался, и любимый финский нож пришлось забыть в горле внука того китайца. Нож жалко. Исключительный был ножик...

– Блин горелый! – почесал затылок, взъерошил волосы Чумаков. – Ну и в компанию я попал! Один – супермен с финским уклоном, другой – кунфуист крутой! И только я – ни фига не умеющий сгусток нервов. Болван болваном.

– Не прибедняйся, партнер.

– А я и не прибедняюсь. Я вот задумался, отчего это Дима Красавчик разделывался с Ириной Грековой не спеша, обстоятельно, а Кешу, едва вывели из загса, сразу попытались мочкануть, в первый же день? Раньше об этом не думал, пришло в голову вдруг – и ни фига не понимаю!

– Полагаю, Красавчик, женившись, обрабатывал Ирину на предмет того, чтобы она отписала ему дарственную на квартиру или же прописала его на своей жилплощади, – объяснил Сан Саныч. – С Иннокентием все сложнее и одновременно проще. «Синяя Борода» спешит, сворачивает свою работу в Москве, так я понимаю. А охмурить Иннокентия, подписать его на поход к нотариусу – занятие долгое и неблагодарное. Проще и быстрее его убить, но так, чтобы смерть выглядела случайной, чтобы можно было через положенные по закону полгода спокойно вступить в права наследования и квартирой, и дачей. Однозначно, противник торопится. Поспешим и мы. Сегодня же вечером навестим Марину. Иннокентий, ближе к ночи, когда супруга уляжется спать, прошу вас, найдите повод выйти на улицу. Скажем, вынесите мусор или сходите за сигаретами. Когда будете возвращаться, встретитесь со мною на лестничной площадке, откроете дверь, крикнете: «Твой котик вернулся, рыбка!», впустите в квартиру меня, а дальше... дальше дело техники. Ну а ежели до вечера произойдет нечто экстраординарное, исключающее мой ночной визит, будьте любезны – передвиньте горшок с геранью на старое место и завтра в два снова приходите на кладбище. Договорились?

– Все понял, – согласно наклонил голову Кеша. – Попробую дожить до вечера.

– Бросьте, Иннокентий! Враг не единожды облажался, и откровенных провокаций в ближайшие дни вам, полагаю, ожидать не следует. Однако режим голодовки нужно выдержать. Не нравится мне эта крупинка в перстне с секретом. Будьте начеку.

– Постараюсь.

– Довезти вас до метро?

– Да, если не сложно.

– Запросто! – Сан Саныч завел мотор, тронул «Волгу« с места.

– Сан Саныч! Я опять ни фига не понял.

– Чего еще непонятного, Миша? – произнес Сан Саныч, выводя автомобиль на магистраль.

– Ты сам говорил: дом Иннокентия под наблюдением. Каким образом, интересно, ты незамеченным проберешься вечером в Кешин подъезд?

– Не я, а мы. Вместе доберемся до объекта, партнер. Кто-то должен страховать на лестнице, пока я буду работать с Мариной. Этим кем-то и будешь ты, доктор Чумаков. Понятно? А как мы проникнем в охраняемый объект – успеем обсудить. До ночи времени – воз и маленькая тележка...

...Добравшись до станции метро «Третьяковская», откуда до дому десять минут неспешной ходьбы, Иннокентий заглянул в «Макдоналдс». Съел два гамбургера, запил колой. Платить явно завышенную цену за американские бутерброды очень не хотелось, но поесть надо. Впереди еще целый день вынужденной голодовки, от сигаретного дыма во рту горько. Да и какое-то количество денег из кошелька не повредит истратить. Что, если на правах супруги Марина решит проверить его наличность? Вдруг, пока он собирался на кладбище, она заглянула в кошелек? Он вернется, соврет про аванс рабочему, взявшемуся за починку ограды вокруг могилы матери, а она возьмет и глянет в истрепанный Кешин кошелек, где как лежали четыре бумажки по сто рублей, так и лежат. Короче, уговорил себя Кеша пообедать в «Макдоналдсе», а потом уговорил пойти домой. До боли не хотелось возвращаться к Марине. Было приятно потолкаться на улице среди обычных людей с их обыденными проблемами, такими несерьезными по сравнению с заботами Иннокентия.

В знакомом до мелочей дворе, неподалеку от подъезда, где жил Иннокентий, посреди асфальтового квадрата с двумя столбиками по краям стоял автомобиль марки «Рено». Восьмидесятого года выпуска. Как утверждает реклама – «Машина для этой жизни». Асфальтовый квадрат и прилегающие к нему столбики жители дома постарше использовали для сушки белья. Натягивали веревку от столба к столбу, и вечно воющий в проходном дворе, словно в аэродинамической трубе, ветер колыхал простыни над почерневшим от времени асфальтом. Когда белье на веревке отсутствовало, мальчишки с удовольствием играли здесь в волейбол. А примерно раз в месяц асфальтовая площадка превращалась в ремонтную. Причем ремонтировался на ней один и тот же автомобиль «Рено», принадлежащий Кешиному старинному приятелю, однокласснику и соседу по дому Андрюше Колкову. На свадьбе у Кеши с Мариной гуляли двое дружков-соседей. Одним из этой пары и был Андрей Колков. Андрюша позавчера, во время свадебного пира, помнится, узюзюкался «до зеленых слоников». И этот факт никого не удивил. Андрей работал художником, а какой же художник не пьет? Только плохой и бездарный. Андрюша был хорошим художником, по-настоящему талантливым, но автолюбитель из него вышел никудышный. Два года назад Колков купил подержанный «Рено», дабы ограничить себя в принятии алкоголя. Он же не самоубийца – садиться пьяным за руль! А ездить на иномарке Андрей собирался ежедневно. Но – не тут то было! Сломавшись однажды, спустя месяц после покупки, машина начала ломаться чуть ли не каждый раз, когда Андрюша выводил ее из гаража-ракушки. Ремонт автомобиля раз в месяц по субботам вскоре превратился в своеобразный ритуал. Андрей с грехом пополам доезжал до асфальтового квадрата, прогонял ребятню, если шла игра в волейбол, просил соседок убрать мокрое белье, если таковое колыхалось на ветру, открывал капот автомобиля и замирал в глубокой задумчивости. Мужики-соседи, видя из окон Колкова в позе памятника Пушкину на Тверской, спешили во двор, присоединялись к осмотру внутренностей «Рено». Кто чего-то смыслил в автомобилях – давали Колкову советы, кто ни хрена не понимал в моторах – сочувствовали художнику-ремонтнику. Через десять, максимум двадцать минут шумного обсуждения участники консилиума дружно решали – без бутылки здесь не разобраться. Капот закрывался, открывались кошельки, безденежные соседи вызывались «сбегать», и вскоре, удобно устроившись на мягких сиденьях «Рено», а кому не хватило места, так прямо на капоте, соседи не торопясь и с удовольствием выпивали, матеря беззлобно иностранные автомобили, а заодно и надоевших жен, тупое начальство, коррумпированное правительство, болтливых депутатов, идиотов – футбольных тренеров, погоду, цены, плохую водку и вообще мироздание.

Войдя во двор и увидев «Рено» приятеля, Кеша едва бы обратил на машину внимание, толпись вокруг соседи. Однако иномарка одиноко стояла посреди квадратной площадки, и этот факт если и не удивил Кешу (не до того ему было, чтобы удивляться по пустякам), то отвлек на секунду от невеселых мыслей. Но на секунду, не более. Войдя в подъезд, Иннокентий сразу же забыл про «Рено», про нарушенный отчего-то плановый дворовый винно-водочный ритуал и про приятеля Андрюшу.

Андрей Васильевич Колков напомнил о себе, как только Иннокентий, предварительно тяжело вздохнув, открыл дверь собственной квартиры.

– Во! Слышь, Маришка?! Муж вернулся! Прыгать в окошко или в шкафу прятаться? Ась, Маришка? Че мне делать? Ась?! – Низкий, бурчащий голос Колкова раздавался из кухни. Оттуда же слышался звонкий Маринин смех.

Переобувшись в домашние шлепанцы, Кеша посмотрел на себя в зеркало в прихожей. Поправил очки. Попробовал улыбнуться. Неубедительная улыбочка получилась. Впрочем, человеку, с утра сказавшемуся больным и только что вернувшемуся с кладбища, такая улыбка простительна.

– Кеша! Че копаешься-то у дверей?! Проходь, не тушуйся! – крикнул из кухни Андрей.

– Иду! – Кеша поковылял по длинному коридору, повернул к распахнутым дверям кухни. – Привет, Андрюха.

– Наше вам с кисточкой, Иннокентий Петрович! – Колков встал с табурета. Невысокий улыбчивый оптимист Андрюха протянул приятелю руку. Поручкались. Андрюша сел.

Андрей и Марина сидели рядышком, положив локти на кухонный стол, покрытый белой накрахмаленной скатертью. Помимо скатерти, пока Кеша отсутствовал, на столе появилась вазочка с цветами, самыми свежими из тех, что остались после позавчерашней церемонии бракосочетания и увядали в никелированном ведре в спальне. Кроме вазы с цветами, на скатерти стояло три тарелки. Две перед Андреем и Мариной, с кусками порезанной кусочками свинины, третья – пустая, для Кеши. Были на столе и помидоры на блюде, и огурцы, и черемша, и маринованный чеснок. И, конечно же, раз присутствовал на кухне Андрюха, то и бутылка на столе имелась. Даже две. Водка и коньяк.

– Петрович, че стоишь, на коньяк глядишь? Сидай, глотни коньячку-то. – Андрюха подхватил пузатую бутылку «Мартеля», плеснул янтарной жидкости в пустую рюмку рядом с пустой тарелкой.

– Я с базара шла, встретила Андрея Василича во дворе, он с машиной возился, и пригласила Андрюшу к нам обедать, – объяснила Марина, глядя снизу вверх на мужа любящими глазами. – Садись, Кеша.

Иннокентий сел. Достал из кармана сигарету, зажигалку, подвинул к себе поближе пепельницу.

– Петрович, мы тебя заждались, – бурчал Андрюха, наливая себе водки. – Обед сготовили, не выдержали, жрать уселись. Маришь, кидани со сковородки мужу остатки мясца.

– Я не буду обедать, – сказал Кеша, закуривая. – Я сегодня голодаю.

– Знаю, знаю, – замахал руками Андрюха. – Все знаю, Маришка рассказала. Ты, оказывается, этот, как его, Брюс Ли, едреныть!.. Собака ты, вот ты кто! Лучшему другу постеснялся рассказать, что карате занимаешься...

– Кунг-фу, – поправил Кеша.

– Какая, едреныть, разница, Петрович? Ты, едреныть, спортсмен! А спортсменам выпивать полагается, чтоб организм расслаблялся. Спортсменам и художникам алкоголь как лекарство врачи прописывают. Давай тяпнем, Петрович, не то обижусь. Нервные клетки, дружище, они, едреныть, как шестеренки в моторе, требуют спиртовой смазки, а кишки тем паче полезно продезинфицировать! Ну? Водку будешь? Коньяк? Или «Северное сияние» – коньячишко вперемешку с водярой, ась?

– Андрей, не приставай к Кеше. Если серьезно, Кешеньке лучше сегодня воздержаться. От еды – сомневаюсь, а алкоголь, убеждена, лучше не пить. Кеша, котик, покажи, пожалуйста, Андрею, какой синяк у тебя под левой лопаткой.

Пожав плечами, мол, хочешь – продемонстрирую синяк, Иннокентий встал, повернулся спиной к чуть выпившим мужчине и женщине за столом, стянул футболку через голову.

– Едреныть! Как нарисованный! – поразился Андрюха. – Синячище, я говорю, как нарисованный. Клякса ультрамарина в замесе с сажей! Щедрый синячище, едреныть. Я таких больших синяков, едреныть, в жизни не видал. Синяк для Книги рекордов Гиннесса!

– Одевайся, милый. – Марина ласково провела рукой по спине мужа, едва коснувшись кончиками пальцев припухлости под левой лопаткой. – Убедился, Андрей? Синяк в очень опасной области у Кешеньки. Я, если серьезно, переживаю. Светки, моей подружки, мама сказала – возможно, у Кеши ушиб сердца. Утром он жаловался на сердце. Кеша, котик, а как сейчас? Не болит сердечко?

– Нет, отпустило. – Кеша заправил футболку в джинсы, сел за стол, взял из пепельницы до половины выкуренную сигарету.

– Ты б курил поменьше, милый, – сказала Марина, заботливо и с тревогой глядя в глаза мужу. – Лучше поешь. Хотя бы немножко. Не капризничай, котик, покушай. Ну, пожалуйста!

– Нет. Воздержусь.

– А чаю? Чайку слабенького с лимоном и с сахаром сделать? Сладкий слабый чай, я слышала, полезен и для сердца, и для желудка. Если ты вчера отравился мясом в ресторане – тебе, Светкина мама сказала, надо больше пить. Молчи, Андрюша! Говоря о питье, я подразумеваю только чай, понятно? Чайку сделать, милый? Попьешь чайку, желудок полечишь, и сердечко болеть больше не будет...

– Чего ты его спрашиваешь?! – возмутился Андрюха, залпом заглатывая рюмку водки. – Ставь чайник, режь лимон и коньячка чайную ложечку в чашку капни. Петрович, слушай сюда! У меня тесть – сердечник. Таблеток и лекарств не признает, едреныть. Лечится исключительно чаем с коньяком. И знаешь чего? Помогает, едреныть! Вот те крест, помогает!.. А вот еще, вспомнил. С моим дружбаном, Санькой Левчиком, был случай. Заболело у него сердце с похмела...

Андрюха возбужденно, в лицах, рассказывал о похождениях неизвестного Кеше художника-шрифтовика Левчика, страдающего, помимо хронического похмелья, еще и болями в сердечной мышце, а Марина тем временем упорхнула к плите готовить чай.

Поддакивая хмельному приятелю, Иннокентий краем глаза наблюдал за Мариной. Жена оделась сегодня скромно и буднично. Свободного покроя длинная ситцевая юбка. Блузка с короткими рукавами в мелкий цветочек. Волосы собраны в пучок на затылке. Из украшений лишь невзрачный мельхиоровый перстень с мучнистым камнем на безымянном пальце левой руки. А под камушком крупинка.

Марина стояла спиной к Кеше, загородив телом чайные чашки на широкой притолоке старинного буфета. Потянулась к лимону, находящемуся в поле зрения. Взяла лимон. Другой рукой взяла нож. Теперь Кеша видел лишь ее согнутые локти и стройную спину. Марина положила на место половинку лимона, подхватила коробочку с пакетиками растворимого чая. Опять Кеша не видит, как жена манипулирует с чайными пакетиками, кисти ее рук заслоняет спина. Что ей стоит сейчас сдвинуть камешек на перстне и бросить горошинку яда в Кешину чашку? Иннокентий глотнет чайку, ему станет плохо. Напротив за столом сидит друг Андрюша. Колков – свидетель внезапного недомогания Иннокентия. Безусловно, откажет сердце. Не зря же Марина заставила Кешу продемонстрировать синяк, а вчера звонила подружке Светлане, говорила: у мужа пухнет синяк под левой лопаткой. Свидетелей того, как колено ресторанного вышибалы прессовало Кешин позвоночник в районе лопаток, – целый ресторан, а Андрюха засвидетельствует: был разговор о болях в сердечке, не в себе был друг Кеша, бледный, улыбающийся через силу. Яд, наверное, надежный, такой, что дежурная медэкспертиза при рутинном вскрытии вряд ли обнаружит отраву в крови. Ира Грекова, со слов Чумакова, тоже умерла от сердечного приступа в присутствии врачей «Скорой помощи».

Чайник вскипел, когда Андрюха рассказывал, как его кореш, художник-шрифтовик с больным сердцем, однажды уйдя из дому, пропал навеки: – ...Едреныть! Милиция его искала. По телевидению фото показывали, и все без пользы. Пропал. Я думаю, ему гдей-то с сердцем поплохело и помер гдей-то на вокзале, едреныть. Без документов. Свезли Саньку в морг для бомжей и тю-тю... Иээ-х! Помяну-ка я Левчика-сердечника чаркой водки! – Андрюха налил себе еще одну рюмку. – Береги сердце, Петрович, а не то, как Санька, загнешься где-нибудь.

– Типун тебе на язык! – возмутилась Марина. – Не пугай меня так, пожалуйста, Андрюша! Представить страшно, что со мною было бы, пропади Кешенька так же безвестно, как твой друг-художник. Я б сама, наверное, от разрыва сердца умерла!

«Еще бы! – подумал Кеша. – Исчезну бесследно – возникнут проблемы с наследованием жилплощади. Нет, Марина, тебе нужен мой труп. Похороны, слезы, потом оформление документов на права наследования...»

– Поздравляю, Петрович! Удачно женился, – констатировал Андрюха, опрокинув в себя траурную рюмку водки в память о сгинувшем безвестно коллеге-художнике. – Моя холера, когда я на неделю пропадаю и возвращаюсь похмельный, одно говорит – чтоб, говорит, тебя вообще никогда не видеть, говорит... Эх, Петрович, мне б такую жену, как твоя!

«Вряд ли бы Марина заинтересовалась тобой, Андрюха, – прикинул Кеша мысленно. – Твои две комнаты в коммуналке моей Марине не интересны».

– Мальчики, чай! Андрюша! Хватит тебе водку хлестать, а то твоя жена, милая и симпатичная женщина, которую ты, противный мальчишка, обзываешь «холерой», предъявит мне претензии за то, что спаиваю ее Андрюшеньку. На-ка вот попей чайку, Василич.

Марина поставила на кухонный стол перед Андреем дымящуюся чашку горячего чая.

– Чай не водка. Много не выпьешь. – Андрюша щедро плеснул коньяку в свою чашку.

– Вот тебе чаек, милый. – Марина поставила блюдце с чашкой на пустую тарелку Иннокентия. – А вот и мне...

Последняя чашка встала на скатерть, уже не такую белоснежную, уже забрызганную оранжевыми каплями коньяка.

– Нуте-с, мальчики, пьем чай, к сожалению, без тортов и пирож...

Марину перебил телефонный звонок. Еле слышная из кухни телефонная трель в глубине квартиры. Однако достаточно громкая, чтобы все трое ее услышали.

– Я схожу послушаю, кто звонит, – попытался было встать из-за стола Иннокентий.

– Сиди, я сама, – вскочила Марина. – Пейте чай, мальчики, пока он горячий. Я сбегаю.

Марина, досадливо скривив губки, выбежала из кухни, мимоходом погладив мужа ладошкой по щеке.

– Клад, а не баба! – Андрюха, собрав губы трубочкой, шумно втянул в себя слегка остуженный коньяком чай. – Уникальную жену отхватил, дружище, едреныть!

– Андрюха, ты ничего не слышишь? – Кеша прищурился. Он давно заметил – когда люди прислушиваются, они отчего-то обязательно прищуриваются.

Прищурился и Андрей, презабавно вытянув шею.

– Маринка трубку взяла, обратно на кухню идет, по телефону болтает. Чего еще я должен слышать, едреныть?

– Стук резины о металл. Кажется, на улице ребятня долбит волейбольным мячиком по твоему «Рено».

– Едреныть! – Андрюху снесло с табуретки и бросило к окну. Спьяну он чуть не опрокинул горшок с геранью, падая грудью на подоконник и до пояса высовываясь в открытое окно.

Удивляясь тому, что у него не дрожат руки, Иннокентий быстро-быстро поменял свою чайную чашку на чашку Марины. Старинные фарфоровые чашки из любимого маминого китайского сервиза отличить друг от друга можно было, лишь ориентируясь на чайные ложечки. Из той чашки, что Марина поставила перед Кешей, торчал черенок серебряной миниатюрной ложечки с причудливой лопаткой-завитком на конце. А на блюдце Марининой чашки лежала простецкая чайная ложка без всяких выкрутасов.

Взяв себе чашку жены, а на ее блюдце поставив свою, Иннокентий едва успел поменять местами чайные ложечки, прежде чем Андрюха сполз с подоконника обратно в кухонную духоту.

– Причудилось тебе, Петрович. – Андрюха оседлал насиженный табурет. – Нормалек с автомобилем, и пацанвы во дворе не видать.

Торопливые шаги по коридору все громче и громче. В кухню вернулась Марина. В правой руке трубка радиотелефона с короткой антенной. Положив левую ладошку на телефонный динамик, Марина прошептала так, чтобы ее не слышал телефонный абонент, но услышал Кеша:

– Светка звонит. Беспокоится за твое сердце... Пей чай, милый, пей, лечись... – Марина убрала ладошку-заглушку и громко сказала в трубку: – Да, Светочка, да, внимательно тебя слушаю...

Под бдительным взглядом жены Иннокентий поднес чашку ко рту, отпил пахнущего лимоном чая. Наверное, нервничая – все-таки не каждый день мужей травит, – Марина сыпанула лишнюю ложку сахара. Уж слишком приторно-сладким оказался чай в ее чашке.

Отойдя к окну и привалившись поясницей к подоконнику, Марина болтала по телефону, Андрюха вежливо молчал, с любовью разглядывая свое искаженное изгибами стекла отражение в пузатой коньячной бутылке, на две трети полной, в отличие от опустошенной им поллитровки «Кристалла». Кеша пил сладкий чай и лихорадочно соображал.

«Чего делать? – думал Кеша. – Сейчас Марина закончит трепаться по телефону, выпьет предназначенный мне отравленный напиток и... и все планы Сан Саныча рухнут. Что же делать?!. Нечаянно опрокинуть чашку с отравой? Бесполезно! Все равно через какое-то время она догадается, что я знаю о крупинке, и поймет, каким образом избежал смерти от спровоцированного ядом сердечного приступа. Попробовать сымитировать сердечный приступ? Схватиться за грудь, упасть на пол... Бессмысленно! Актер из меня никудышный, да и смерть, остановку сердца если кому и под силу имитировать, то лишь продвинутому йогу, никак не мне... Через минуту, две, пять Марина меня расшифрует, и тогда события начнут развиваться по неизвестному ни мне, ни Сан Санычу резервному сценарию противника. Каким образом экстренно связаться с Сан Санычем в случае, если события приобретут неожиданный характер, мы не оговорили. Сан Саныч полагал, что после неудачного покушения в ресторане по крайней мере до сегодняшнего вечера я в безопасности. Он ошибался... Или нет? Или я ошибся, и крупинка до сих пор под камнем в гнездышке из мельхиора?! И Андрюшка Колков вовсе не специально приглашенный свидетель моей внезапной кончины, а выпивоха, напросившийся в гости, и Марина, готовя чай на притолоке буфета, случайно заслонила чашки спиной...»

Так и не решив, что делать и надо ли вообще предпринимать что-либо, запутавшись в доводах и контрдоводах, Иннокентий незаметно для себя выхлебал до дна чашку приторно-сладкого чая. А Марина тем временем закончила болтать по телефону. Положила трубку с антенной на кухонный стол, села на табурет, нога на ногу, взялась двумя пальчиками за фарфоровое колечко-ручку чашки с предназначенным Кеше чаем и, сделав большой глоток, облизнула влажные губы кончиком розового язычка.

– Остыл чаек, пока со Светкой трепалась... – Марина сделала еще глоток. – И какой-то несладкий чай. Странно – вроде бы три ложки сахара себе положила... Ну, как ты, Кеша? Может, все-таки съешь хотя бы помидор с хлебом?

– А может, тяпнешь, едреныть, все-таки рюмашку коньячка, друг?

– А пожалуй что и тяпну. – Кеша поставил на скатерть чашку, взял в руку рюмку. – Наливай!

– Ура! – Андрюха, торопясь, схватил коньячную бутыль за горлышко. Налил Кеше, себе, долил до краев ополовиненную рюмку Марины.

– Ой, Кешенька, котик, не надо бы тебе алкоголя, я так за тебя волнуюсь, зайчик, я так тебя... – Марина замолчала, застыла с полуоткрытым ртом. И вдруг резко выгнула спину, взмахнув руками, как будто ей за шиворот неожиданно плеснули кипятка. Красивое лицо исказила гримаса боли. Она попыталась было вздохнуть, но ей не удалось. У Марины побагровели щеки, набухли вены на напряженной, одеревеневшей шее. С видимым усилием она повернула голову, взглянула глазами навыкате в прикрытые стеклами очков глаза Иннокентия. Долю секунды она смотрела на него с недоумением, затем в ее взгляде вспыхнула искорка понимания, осознания того, что и почему с ней произошло, и перед тем, как хрусталики ее зрачков остекленели, в них двумя факелами полыхнули лютая, звериная злоба, дьявольская ненависть и страстное, последнее в ее жизни желание испепелить Кешу взглядом, подобно Медузе Горгоне из древнегреческих мифов.

 

Глава 2

День расплаты

– ...Она замолчала, спину выгнула, рот открыла, как рыба, выброшенная на берег, посмотрела на Кешу и обмякла. Я ее подхватил, не дал упасть на пол. Кричу Кеше: «Петрович, едреныть, звони в „Скорую“, че сидишь!» А он сидит как статуя, окаменел весь, бледный, как из гипса. Думаю – сейчас и Петрович бухнется, у него ж, это, сердце, синяк под лопаткой. Марину уложил на пол, звоню, вызываю «неотложку». Врачи, молодцы, через десять минут приехали. Я сам им двери открывал. Петровича заставил, пока врачей ждали, коньяка выпить – бесполезно. Выпил, а все равно весь каменный сидит. И, главное дело, молчит, едреныть, ничего не отвечает. Я спрашиваю его: «Где у вас в доме валидол? Ваще, где лекарства?» А он молчит. Слава богу, врачи быстро приехали, и это... это самое... в общем, Марину перенесли в спальню, Петровичу давление померили. Двести, едреныть, на сто семьдесят! Доктор Марину в спальне смотрел, а медсестра укол Петровичу сделала и меня с собой в прихожую увела. Вышел доктор из спальни и говорит: «Мы ее потеряли». Марину, в смысле. В смысле – умерла. Меня медсестра спрашивает, волновалась ли Марина накануне. Я, едреныть, как заору. Волновалась, ору, за Кешу. Она, кричу, так его любила, едреныть, что вам, ору, и не снилось. Объясняю им про Кешино больное сердце, про то, как и он ее тоже любил. Позавчера, объясняю, расписались, и вот оно как вышло... Врачи мне – вы сами-то, говорят, успокойтесь. А я плачу, как баба, ничего с собой поделать не могу, едреныть! Пошли на кухню, посмотреть, как там Петрович, живой или тоже того... это самое... помер с горя. Ну и сказать же ему как-то надо, едреныть, про это... про то, что Марина скончалась от сердечного приступа... Заходим на кухню, а он поплыл, в том смысле – помутнение рассудка у Петровича. Горшок с цветком на подоконнике двигает! Врач ласково так Кешу за локоток взял, отвел от окна, усадил Петровича за стол и коньяку ему в чашку из-под чая налил. А Петрович и говорит – это ее, говорит, Маринина чашка – и бух, трахнул чашкой об пол. Фарфор вдребезги, брызги по всей кухне. Врач тогда медсестре говорит – сделай, говорит, ему еще один успокоительный укол. А я чувствую, у меня коленки дрожат, едреныть. Не спьяну, нет. Мы, это самое, выпивали, конечно, пока с Мариной плохо не стало, но, конечно, в коленках дрожь у меня не от водки. Я вообще, как она сознание потеряла, протрезвел мгновенно... Медсестра Петровичу укол делает, а я ору – доктор, ору, ради бога, и мне вколите успокоительного. Доктор говорит – вам, говорит, лучше выпить коньяка. Я хвать бутылку со стола и в два глотка ее прикончил. И хоть бы что, мужики!.. Я и сегодня, едреныть, прежде чем в крематорий поехали, стакан спирта накатил. Та же история! Ни в одном глазу. И сейчас, за столом, пью, едреныть, водяру, как воду. Не берет, зараза!.. Ну, все, мужики, пошли обратно. Неудобно, полчаса, едреныть, курим, а Петрович там один с бабами. Тушим хабарики, мужики, и пойдемте помянем Марину последний раз, да по домам надо расходиться, едреныть...

Строго одетые, не по погоде, жаркой и душной, в темных костюмах, при галстуках, мужчины, молча согласившись с Андреем Васильевичем Колковым, затушили сигареты, побросали окурки в привязанную проволокой к перилам консервную банку и гуськом понуро двинулись к дверям Кешиной квартиры.

На поминках присутствовали те же самые люди, что и на прошлой неделе на свадьбе. После первых рюмок, выпитых, не чокаясь, Андрюхе остро захотелось курить и, не зная, можно ли на поминках курить за столом или нет, Колков, извинившись, ушел дымить на лестничную клетку. За ним потянулись остальные мужчины. Курящие и некурящие мужчины сбежали из-за стола, где причитали подруги покойной и тихо плакали престарелые тетушки вдовца.

Иннокентий остался за столом. Рядом с пустым стулом, рядом с налитой до краев стопкой водки, накрытой кусочком черного хлеба. Кеше тоже хотелось курить, но он не знал, как вести себя на лестничной клетке с собратьями по полу. За столом проще. Сидишь, наклонив голову, и считаешь, от нечего делать, траурные расходы, равные приблизительно той сумме, которая была подарена на свадьбу. Никакой скорби, горечи утраты, угрызений совести Кеша не чувствовал и очень боялся, что это заметит собравшийся на поминки народ. Но вроде пронесло – не заметили сухих глаз вдовца и его скучающего взгляда. Все считали, что Кеша пребывает в состоянии шока, между тем ежели что и угнетало душу Иннокентия, так это горькое чувство досады. Жалко, рановато сдохла Марина, не успел Сан Саныч вколоть ей «сыворотку правды».

Хотя, конечно, в первые секунды после смерти жены небольшой шок Иннокентию довелось пережить. Как-никак он впервые в жизни, можно сказать, осознанно убил человеческое существо. «Убил» – слово, не совсем соответствующее совершенному Иннокентием поступку, однако дело не в словах и формулировках. Шок был, к чему скрывать, но не столь драматический, как живописал мужикам в импровизированной курилке Андрюха Колков. Вот Андрюху внезапный сердечный приступ Марины действительно поразил не на шутку. А Кеша, едва у Марины перехватило дыхание, сразу же начал размышлять, как бы побыстрее найти предлог, чтобы передвинуть герань на подоконнике и таким образом просигналить Сан Санычу – случилось нечто экстраординарное, вечерний допрос с применением спецсредств отменяется. Предлог не нашелся, манипуляции с геранью заметили и приехавшие на вызов врачи, и Андрюха, однако повезло – поведение Иннокентия списали на то самое психологическое потрясение, которого у него почти и не было вовсе.

Общаясь с милиционерами, которые должны были засвидетельствовать естественную, ненасильственную смерть Марины, Иннокентий понял, насколько гениальным был план «Синей Бороды», предусматривающий его (его, не ее!) устранение в первые дни после свадьбы. Все, абсолютно все должностные лица сочувствовали Иннокентию. Искренне, без всяких оговорок. Смерть одного из супругов в самом начале медового месяца – явление чрезвычайно редкое и поистине достойное сочувствия. Кеше не пришлось изощренно притворяться. Любые его не соответствующие трагической ситуации слово, жест, взгляд окружающие трактовали как последствия пресловутого нервного потрясения в связи с кончиной любимой. Мотаясь по инстанциям, регистрируя смерть жены, организуя кремацию, Иннокентий постоянно представлял на своем месте Марину. Да, убийство супруга точно так же сошло бы ей с рук, как и ему. Ей было бы еще проще, чем Кеше. Талантливая актриса, Марина, безусловно, сыграла бы роль убитой горем вдовы с тем же блеском, что и роль любящей новобрачной.

Вчера, когда Иннокентий ездил в бюро ритуальных услуг выбирать урну, куда ссыпят пепел из топки крематория, в вагоне метрополитена к нему подошел высокий плотный мужчина в черных очках на пол-лица, в бейсболке, надвинутой до бровей, в джинсовом черном костюме. Иннокентий не сразу опознал в этом не по годам одетом мужчине Сан Саныча. А когда опознал, не удивился. Скорее обрадовался. О гибели Марины Сан Саныч знал. Откуда? Элементарно – все бабушки во дворе последние дни судачили исключительно о драме молодоженов. Как дикторы телевизионных новостей раз за разом, днями повторяют одну и ту же политическую новость, дополняя ее свежими комментариями, так и бабульки во дворе беспрестанно болтали о новопреставленной рабе божией Марине, делясь новыми деталями происшествия, услышанными от периодически появляющегося во дворе Андрюхи Колкова, либо собственными субъективными наблюдениями и умозаключениями. Достаточно было зайти в родной Кеше проходной дворик, сесть на скамеечку возле старушек, с утра до ночи греющих на солнце старые кости, внимательно вслушаться в старушечью болтовню, чтобы вся картина происшедшего, последовательность и драматургия событий через пять минут молчаливого курения стала абсолютно ясна любому внимательному курильщику.

– В общих чертах я все знаю, – согнувшись, прошептал Сан Саныч в ухо Иннокентию. – Когда и во сколько похороны?

– Завтра в одиннадцать утра кремация, – шепотом ответил Кеша.

– Угу. Понял. Потом, значит, поминки. Часам к двум скорбящие разойдутся... Как останетесь один, побеспокойте, пожалуйста, герань на подоконнике и ждите нас с Чумаковым в гости.

– Осторожно, двери закрываются, – зашуршала магнитофонная лента в динамике вагона метро. – Следующая станция...

Сан Саныч проскочил в щель закрывающихся дверей за секунду до того, как их створки сомкнулись...

– Помянем еще раз безвременно ушедшую от нас Марину. Знай, Иннокентий Петрович, мы, твои друзья, скорбим вместе с тобой. Крепись, Петрович. – Андрюха залпом выпил рюмку теплой водки.

Все, кто был за столом, выпили вместе с Андрюхой. Пришлось и Кеше давиться водкой, хотя ни поминать Марину, ни просто пить огненную жидкость ему не хотелось. Одно слава богу – эта рюмка последняя. Купленные для скорбного застолья бутылки с «белым вином» опустошены, лишь в символической рюмочке для покойной плещется сорокаградусная жидкость.

– Может, я в магазин сбегаю, едреныть?.. – пробурчал Андрюха Колков, отследив изучающий пустую водочную тару взгляд Иннокентия. И тут же получил локтем под ребра от сидящей рядом с Андрюхой мадам Колковой. Андрюха тихо ругнулся на жену, и его неизменное «едреныть» послужило своеобразным сигналом для собравшихся за поминальным столом.

Все разом засобирались. Женщины первыми повскакали с мест, прихватив свои и мужчин тарелки, дружно потянулись в кухню. Мужчины столпились возле Кеши, жали ему руку, высказывали прощальные соболезнования. Всем поскорее хотелось выйти на улицу, на воздух. И позабыть сегодняшнее хмурое утро в крематории. Одного Колкова тянуло остаться, однако противопоставлять себя остальным скорбящим Андрюха не решился. Громко шепнул Кеше на ухо:

– Крепись, старик, вечерком, после семи, может, зайду еще, крепись.

Родственницы-тетушки опасливо косились на красноносого Андрюху. Расслышали его обещание навестить вдовца вечером и опасались, как бы Кеша не ушел в запой вместе с Колковым. Без особого нажима престарелые тетушки вызвались остаться с Иннокентием, разделить его одиночество. Однако Кеша выпроводил и их. Вздохнул с облегчением, оставшись наконец-то один. Посуда убрана, стулья расставлены по местам, залитая водкой нерасторопным Колковым скатерть лежит в стиральной машине. Дома чистота, тишина и порядок. Немного раздражают затянутые черным зеркала да стопка водки с куском хлебушка, но тут уж ничего не поделаешь, придется еще как минимум сорок дней соблюдать траур, притворяться скорбящим. Не хочется, а придется.

А вот чего хочется, так это покурить. Спокойно и с удовольствием. Где сигареты? На кухне. Кстати, и горшок с геранью надо передвинуть к центру подоконника.

Сказано – сделано. Горшок с растением сдвинут, сигарета в уголке рта весело дымится. Чем бы заняться в ожидании Сан Саныча с партнером? Может быть, выпить чашечку крепкого кофе? Чтоб хмель из головы выгнать?

Кеша подошел к плите, взял спички, собрался зажечь газ, поставить чайник на огонь, но не судьба! Звонок в дверь заставил отложить питие кофея по крайней мере на несколько минут. Не иначе Сан Саныч пришел. Или кто-то из участников поминок чего-то позабыл в квартире у вдовца? Уж слишком мало времени прошло как с момента ухода гостей, так и с момента миграции горшка герани на подоконнике.

Иннокентий подошел к двери, заглянул в глазок. На лестничной площадке стоял средних лет мужчина. В зеленой туристической штормовке, с гигантских размеров рюкзаком за плечами.

– Вам кого? – спросил Кеша, и не думая открывать дверные замки. Мало ли, вдруг мужичок-турист на самом деле боевик «Синей Бороды»? Ведь должна же «Борода» каким-то образом отреагировать на трагическую гибель своей сотрудницы, известной Иннокентию под именем Марина! Непременно должна, просто обязательно...

– Я к Григорьевым. К соседям вашим приехал, рюкзак их привез, а их дома нету. Можно у вас рюкзак оставить?

Ложная тревога. Кешины соседи, муж и жена Григорьевы, действительно больны туризмом, вечно таскаются с рюкзаками за плечами по Подмосковью.

Кеша открыл дверь. Молниеносный удар ногой в живот опрокинул Иннокентия на спину, отбросив в глубину прихожей. Ну конечно! Всему дому известно об увлечении Григорьевых туризмом, знала об этом и Марина. От нее узнали о хобби Григорьевых и коллеги из «Синей Бороды». Кеша ожидал их с того самого момента, как врач «Скорой помощи» констатировал Маринину смерть. Постоянно был начеку, хотя и понимал – существуют тысячи способов, как его, Кешу, взять в заложники, прикончить на улице в толпе прохожих или... или сделать с ним еще нечто такое, что и в голову не придет. Ответить самому себе внятно, зачем он может понадобиться «Синей Бороде», Иннокентий не сумел. Но вряд ли ему простят смерть Марины. Они же наверняка догадались, что Кеша расшифровал Марину, как догадалась о том же Марина за секунду до смерти.

Двигая герань на подоконнике, Кеша немного расслабился. Через полчаса-час ожидал Сан Саныча, который непременно каким-то образом поможет ему. Хотя бы выскажет свои предположения о возможном развитии событий – и то уже много. Совсем чуть-чуть расслабился, и вот результат! Купился на примитивный прием. Точнее, на два приема. На хитрость с просьбой открыть дверь и на элементарный удар ногой. Прямо в живот пяткой.

Свалившись на пол, Кеша перекувырнулся через плечо, встал на одно колено и поймал ногу противника, намеревавшегося вторым, на сей раз размашистым, дуговым ударом достать Кешу в голову. Шлепком левой ладони по голени Иннокентий остановил удар, правой рукой зафиксировал подколенный сгиб противника. Рывок обеими руками – мужичонку с рюкзаком развернуло на сто восемьдесят градусов. Теперь нужно резко вскочить, удерживая пойманную конечность, и носком ботинка врезать супостату в пах. Но что это? В квартиру вбегает еще один противник. Одет стандартно-безлико, по-летнему. Джинсы, футболка, кроссовки. Но Кеше хватило одного взгляда, чтобы понять – с этим высоким чернявым мужчиной он уже встречался однажды... Ба! Да это же кавказец, побежденный Иннокентием в ресторане «Шалман»! А что это у него в руке? Хлыст! Полутораметровый, витой, кожаный хлыст со стальным колечком-утяжелителем на конце.

Ворвавшись в квартиру, кавказец взмахнул хлыстом. Тугая витая кожа, щелкнув, обвилась вокруг Кешиной шеи. В глазах его сразу же потемнело, ослабевшие руки выпустили пойманную ногу, схватились за удавку на шее. Рывок кожаной петли – Кеша неловко заваливается на бок. Удар... Кто, чем и как бьет, Кеша не видит. Чувствует тупую боль в затылке и теряет сознание, проваливается в черноту небытия, где нет ни радости победы, ни горечи поражения...

Первый раз после удара по затылку Иннокентий очнулся ненадолго. Минуты на две, на три. Руки и ноги у него были связаны. Веревка стянула вместе согнутые колени и локти, обвила щиколотки и запястья, захлестнула рот, не позволяя вскрикнуть или хотя бы застонать. Кромешная тьма. Щеки, нос и веки трутся о грубую ткань. Эта шершавая плотная ткань обтянула все тело. Он связан. Он в мешке.

«В рюкзаке! Я упакован в рюкзак! В тот, что был за плечами мужика, назвавшегося туристом, приятелем соседей Григорьевых! Наверное, чтоб меня и старушек во дворе обмануть, засунули в рюкзак что-то резиновое, надувное. Я потерял сознание, из резинового изделия выпустили воздух и вместо дутой резины в рюкзак засунули меня!.. Трясет... Пахнет бензином... Меня вынесли из дому, спрятав в рюкзак, и запихнули в багажник... Нечем дышать... Тошнит... Я задыхаюсь... Я сейчас умру... Голова болит, голова...» Осознав свое незавидное положение, Кеша, уверенный, что душа его навсегда отлетает от тела, снова лишился чувств...

Второй раз очнувшись, Иннокентий не ощутил веревочных узлов ни на лодыжках, ни на запястьях. И зубы более не терзали веревку. И тьма вокруг исчезла.

Иннокентий лежал на спине, вытянувшись во весь свой невеликий рост, на холодном каменном полу. Высоко под бетонным потолком светила тусклая лампочка. Распаковав и развязав Кешу, ему заботливо надели на нос очки. Светящуюся грушу-лампочку он видел вполне отчетливо.

За небольшой поворот головы влево пришлось расплатиться взрывом боли в затылке. Зато лампочка больше не слепила глаза. И стала видна стена. Бетонная серая стена. И переплетение ржавых труб вдоль стены. Подвал. Пахнет сыростью. Сквознячком справа до ноздрей доносит еще какой-то запах, весьма неприятный. Сладко-приторный.

Зажмурившись от боли в затылке, Кеша повернул голову вправо. В бетонном мешке, в комнате площадью примерно шесть квадратных метров, без окон, где было холодно, как в карцере, помимо Кеши на полу лежал еще один человек. Плечом к плечу с Иннокентием лежало голое женское тело. Мертвое тело!

– Марина-а-а!!! – заорал Кеша, срывая голосовые связки.

Вскочил с пола, не замечая жжения в затылке и рези в отекших мышцах. Отпрыгнул к стене, стукнулся спиной о ледяную чугунную трубу, замер, глядя на труп некогда любимой им женщины.

Ее должны были сжечь... Сегодня, в одиннадцать утра, после церемонии прощания в крематории ее должны были сжечь!

Не сожгли... Вот она лежит. Мертвая. Обнаженная. Лицо, шея, кисти рук резко отличаются по цвету от остального тела. И лицо, и шея, и кисти покрыты толстым слоем грима, остальное тело во время прощальной церемонии скрывала одежда. И эти пятна на бедрах, первые поцелуи тления, и страшный шрам – небрежно зашитый суровыми нитками разрез от паха до груди, все уродство смерти сегодня утром скрывало длинное платье-саван.

«Нечего бояться, нечего! Это всего лишь мертвая плоть, разлагающаяся неживая материя. Видоизменяющаяся органика. Конгломерат распадающихся клеток... Нечего бояться. Нечего!..» – уговаривал себя Кеша, беспрестанно, как молитву, повторяя в уме правильные слова, складывающиеся в логически безупречные по смыслу предложения. Но руки при этом у Иннокентия предательски дрожали, колени подгибались, а к горлу комком подступала тошнота.

Заставив себя оторвать взгляд от мертвой женщины на полу, Иннокентий осмотрелся по сторонам. Должен же быть выход из этого помещения, одновременно похожего на морг и на карцер. Есть выход! Железная дверь в серой стене.

Медленно, приставными шагами, царапая спину о трубы, вьющиеся по стенке, Иннокентий добрался до двери. Толкнул ее. Заперто.

«Так и должно быть, – успокоил себя Кеша. – На то и дверь, чтобы ее запирать. Вот и замочная скважина в двери есть, а значит, существует и ключ, который вставляется в эту скважину и открывает замок. Нечего бояться. Нечего! Меня выпустят отсюда. Выпустят! Меня заперли, чтобы напугать, а значит, я не должен бояться. Не должен!»

Кеша постучал в дверь. Деликатно, костяшками пальцев. Прислушался. С другой стороны было тихо. Постучал сильнее, кулаком, за дверью прежняя тишина. Дернул дверную ручку. Бесполезно. Стукнул снова, еще сильнее. Никаких результатов.

Стуча в дверь, Кеша повернулся спиной к трупу. И когда вслушивался в гнетущую тишину, мечтая услышать приближающиеся шаги, ему показалось, что ухо уловило едва различимое шевеление сзади. Шорох, как будто кто-то тихонечко скребет ногтями по полу. Кто-то?! Кто? Кроме мертвой женщины сзади за спиной, никого в помещении больше не было и быть не могло!

«Это галлюцинация! Слуховая галлюцинация в результате чрезмерного сосредоточения на собственных слуховых ощущениях. Нечего бояться! Нечего!.. И нечего оборачиваться, смотреть на труп, как будто он в силах пошевелиться. Трупы бездвижны! Бояться нужно живых с другой стороны двери, а не мертвое, выпотрошенное тело».

Вопреки собственной воле, ругая себя последними словами, Иннокентий все же повернул голову, искоса, через плечо посмотрел на покойницу.

«Пальцы!!! У нее согнулись пальцы! Не может быть! Этого не может быть!.. Как же так? Я точно помню – ее вымазанные гримом пальцы с посиневшими ногтями касались пола подушечками, а сейчас они согнуты, и ногти впились в ладонь...»

Иннокентий закрыл глаза. Сжал зубы. Глубоко вздохнул. Задержал дыхание, сосчитал в уме до десяти. Медленно выдохнул.

«Дурак!!! Я дурак! Все правильно. Пальцы ее левой руки разогнуты. Пальцы правой – сжаты в кулак. Когда я очнулся и смотрел на нее, правую кисть заслоняло мертвое тело. Подошел к двери, и тело заслонило левую руку. Сразу не обратил внимания на согнутые пальцы правой руки, стукнул в дверь, почудился шорох, обернулся и... и чуть было не сошел с ума... Меня посадили сюда, чтобы свести с ума!.. Хотя зачем ИМ сумасшедший? ОНИ просто-напросто решили сломать мой дух и ждут, когда я начну орать, умолять открыть дверь, колотиться об нее лбом, молотить ее кулаками. Сломленный человек покорен и послушен. Его проще допрашивать, ему легче приказывать. Например, можно приказать подписать дарственную на квартиру, угрожая в случае отказа бросить обратно в холодный морг-карцер и заставить провести ночь рядом с трупом... Ну что ж... Хотите истерику? Ладно. Учиню истерику. Тем паче мне сейчас это раз плюнуть. Достаточно снять с себя запреты на страх, и он вырвется наружу... Ну что ж... Раз, два, три... начали: МНЕ СТРАШНО! Я боюсь ее! Боюсь!!!»

Иннокентий остервенело забарабанил кулаками в дверь, перемежая кулачные удары таранящими тычками плечами, пинками коленкой и тычками носком ботинка.

– Выпустите меня отсюда!!! – надрывался в крике Иннокентий. – Откро-о-о-ойте две-е-е-ер-р-рь!!! Вы-ы-ыпустите ме-е-еня!..

Дверь распахнулась неожиданно. Ни приближающихся шагов, ни поворота ключа в замке беснующийся Кеша, естественно, не услышал. Толкнулся плечами в железо, и оно неожиданно подалось. Потеряв равновесие, Иннокентий вывалился в коридор. Узкий и длинный, с белыми стенами, с лампами дневного света на побеленном потолке. Споткнувшись о порог морга-карцера, Иннокентий свалился на ярко-красную ворсистую ковровую дорожку. Попытался было сразу же подняться на ноги. Уперся ладонями в ковровое покрытие на полу, подогнул колени к животу и тут же получил сильный удар под ребра. Кешу подбросило вверх, он перевернулся на спину, и грубый голос приказал властно:

– Лежать! Без команды не вставать!

Повернув голову на голос, Иннокентий увидел знакомого еще по ресторану «Шалман» кавказца. В правой руке высокий, смуглый, черноволосый мужчина держал связку ключей, в левой – хлыст.

– Узнал меня, козел? – усмехнулся кавказец. Говорил он без всякого акцента и в общем-то беззлобно. – У меня на тебя зуб, козлик. За драку в кабаке. Опозорил ты меня в ресторане, убогий. Придет время – ответишь по всей форме, а сейчас вставай. Медленно. Будешь шалить – охромеешь на вторую ногу...

Кавказец щелкнул хлыстом. Металлическое кольцо-утяжелитель на конце витой кожаной косы, ударившись о штукатурку, оставило глубокий неровный след-отметину на белой стене.

– Встать, руки за голову! Выполнять!

Иннокентий поднялся. Поправил дужку очков на переносице, сцепил на затылке руки «в замок».

– Хромай в конец коридора, козлик. Дверь в торце видишь? Туда и хромай. Дохромаешь до двери, руки с затылка снимешь, вежливо постучишься, попросят – войдешь. Кругом! Шагом марш! Выполнять!

Хлыст просвистел возле Кешиного лица. Настолько близко, что легкий ветерок распушил слипшиеся от пота волосы на лбу.

Иннокентий повернулся спиной к кавказцу. С трудом пошел, куда было велено. Ушибленные ребра тупо ныли, болел затылок, обессиленные после истерики мышцы мелко вибрировали.

Кеша ковылял мимо ряда крашеных белых дверей справа и слева, борясь с искушением рискнуть и дернуть за одну из дверных ручек.

А вдруг за этой, или вот этой, или вот той дверью свобода? За безликой, ничем не отличающейся от остальных дверью в торце коридора вряд ли его ждет что-то хорошее. Войдя в комнату за дверью в торце, не исключено, Кеша больше оттуда не выйдет. Никогда.

«Все мы смертны. По крайней мере руки у меня свободны. Постараюсь продать свою жизнь насколько возможно дороже. Зря разве я отрабатывал технику „ищущих пальцев“?..» – подумал Кеша и, как было приказано, расцепил руки на затылке. Постучался в чуть-чуть приоткрытую дверь в торце белого коридора.

– Войдите.

Кеша вошел.

– Закрывайте за собой дверь, пожалуйста. Проходите, садитесь.

Квадратная комната без окон. Как и в коридоре, белые стены, белый потолок. Из-под потолка льется искусственный дневной свет. Пол застлан салатного цвета ковролином. Достаточно просторно. В трех метрах от двери стандартный офисный стол. На столе письменный прибор, стопка писчей бумаги, компьютер. За столом в кожаном кресле сидит господин лет шестидесяти на вид. В белой рубашке без галстука, в черных тщательно отутюженных брюках, из-под которых торчат белые носки (моветон!). Стол представляет собой темную доску на ножках гнутого металла, выдвижная тумба стола справа от господина в кресле, и Кеше хорошо видны начищенные до блеска модные полуботинки вежливого господина.

«На кого же он похож? – напряг ассоциативную память Иннокентий. – На кого-то известного... Понял – он очень похож на актера Шона Коннери. Такая же седая бородка, короткая стрижка, телячьи умные глаза и густые брови. И фигура. Высокая, мощная...»

– Не стойте в дверях, Иннокентий Петрович. Садитесь. Захотите курить – не возражаю. Возле вашего кресла на полу пепельница. Заметили?

Предназначенное Иннокентию кресло, мягкое и глубокое, стояло на порядочном расстоянии прямо напротив стола. А на полу и правда рядышком с креслом поставили пластмассовую пепельницу. И пачку «Прима люкс» позаботились положить возле пепельницы. И зажигалку.

Иннокентий уселся в кресло. Поднял с пола сигареты, пристроил пепельницу на коленке, закурил.

– Удобно устроились, Иннокентий Петрович? Осмелюсь предположить – не совсем комфортно. Чувствуете, как покалывают спину сквозь кожу обивки острые железяки? И в задницу упирается острое. Вам мешают расслабиться электроды под обивкой. Вам не видно, но поверьте – под ковролином протянут провод, заканчивающийся электродами под обивкой кресла. Компьютер заслоняет от вас кнопку на моем столе. Одно нажатие этой кнопки, и вас ударит током. Умоляю, Иннокентий Петрович, не пытайтесь, пожалуйста, подняться с кресла без моего разрешения, иначе я нажму кнопку и устрою вам физиотерапию – усмирение электричеством. Сидите смирно, договорились?.. А?.. Ответьте, пожалуйста.

– Да.

– Замечательный ответ! Короткий и четкий. Впредь, пожалуйста, отвечайте столь же лаконично, иначе я нажму вышеупомянутую кнопку и кресло под вами превратится в электрический стул. Уяснили?

– Понял.

– Весьма отрадно, что вы такой понятливый. А я вот многое в вас не понимаю, Иннокентий Петрович. К примеру, для меня остается тайной – давно ли вы догадались и как догадались, что Марина намерена отправить вас на тот свет?

– Как мне к вам обращаться?

– Отвечать вопросом на вопрос невежливо, Иннокентий Петрович! На первый раз прощаю, но в следующий – нажму кнопку... Однако я и вправду забыл представиться. Называйте меня господином Полковником. Договорились? А?

– Да, господин Полковник.

– Великолепно! У нас с вами намечаются доверительные отношения. Весьма отрадно. Жду от вас исчерпывающий ответ на вопрос про Марину. Порадуйте меня, расскажите все честно. Когда вы поняли, что женились на женщине-палаче?

– На вторую ночь после свадьбы. Камень. Бриллиант у нее в кулоне... Она говорила – камень фальшивый, я решил проверить и...

Кеша с документальной точностью пересказал, как экспериментировал с украшениями Марины в ночь с пятницы на субботу на прошлой неделе.

– Замечательно! – Выслушав Кешу, господин Полковник улыбнулся. – Я вам верю. Лично предупреждал сучку быть осмотрительней. Но вы ж понимаете, у баб своя логика. Трахаться с кем прикажут – пожалуйста, а отказаться на время от любимых побрякушек – ни за что. Результат – смерть. На будущее, Иннокентий Петрович, запомните: мои приказы следует выполнять беспрекословно. Нарушение приказа чревато самыми печальными последствиями. Уяснили?

– Да.

– Прекрасно. А теперь расскажите, как вы убили Марину. Будьте любезны, слушаю внимательно.

Кеша рассказал о подмене чашек, опустив собственные мысли и переживания. Изложил последовательность событий, словно пересказывал кино.

– Чудесно! – Господин Полковник хлопнул пару раз ладошкой о ладошку. – Браво! Вы как раз тот, кто нам нужен! Я рад, что вы переиграли Марину, клянусь! Вы, несомненно, догадались – Марина не была аферисткой-одиночкой. Вы поняли – я, мои друзья и Марина намеревались завладеть вашей жилплощадью. Отрадно, что, догадавшись обо всем, вы не побежали жаловаться в милицию, а поступили как настоящий мужчина. Не распорядись я воспрепятствовать сожжению трупа Марины сегодня утром в крематории, вы бы могли смело плюнуть мне в лицо. Но я подсуетился. Небрежно изученную судмедэкспертом мертвечину вы видели. Как мне, то есть НАМ, удалось раздобыть труп, не стану рассказывать. Объясню, зачем мы это сделали. Яд, которым вы, ВЫ, Иннокентий Петрович, отравили жену, легко обнаружить, проведя определенного рода специальные анализы. Представьте себе, что будет, распорядись я передать тело Марины милиционерам с вложенным в ее закостеневшие пальцы письмом, где подробно описано, какие анализы надлежит провести. Спору нет – вы расскажете в милиции и обо мне, и о том, как вас собирались убить, объясните, зачем понадобилось вас кончить. Вам поверят. Посочувствуют, но посадят. За убийство, Иннокентий Петрович! Нас будут искать, не найдут. Появление трупа, чудом избежавшего огня в топке крематория, мы подумаем, как замотивировать для милиционеров. Допустим, внезапно объявится брат покойной. Чеченец, находящийся во всероссийском розыске. Сам прийти в милицию он не может, вас убивать не хочет, желает сгноить отравителя в тюрьме. Свидетель сцены отравления присутствует. Приведенные вами факты ничего не стоят, Иннокентий Петрович! Не было никакого мельхиорового колечка с секретом и банды злодеев – охотников за чужой недвижимостью. Недоказуемо! Вы раздобыли яд и угробили жену. Зачем? Чтобы завладеть ее однокомнатной квартирой в Медведкове! Два года по меньшей мере отсидки в переполненной камере следственного изолятора вам обеспечены. Громкий судебный процесс я вам обещаю. Срок получите большой. Лет десять. Нравится вам такая перспектива?

– Нет, – ответил Иннокентий и подумал: «Сейчас предложит поехать к нотариусу и перевести мою квартиру вместе с дачей на его имя!»

– Не нравится. Замечательно! В таком случае у меня к вам будет одно взаимовыгодное предложение. Я, то есть мы простим вам Марину. Труп сожжем. Про милицию забудем. Поможете НАМ, выполните одну несложную работу – и живите себе, как жили... Как вам мое предложение, Иннокентий Петрович?

– Что я должен буду сделать?

Иннокентий напрягся. Закуренная в начале беседы сигарета давно истлела. Пуще прежнего болел затылок. Ныли мышцы и ушибленные ребра. Но, прежде чем господин Полковник заговорил о работе, Кеша почти успокоился. Он ожидал предложения прокатиться к нотариусу и заранее был на все согласен. Лишь бы вырваться отсюда, из этого электрического кресла. Остаться одному, изыскать способ встретиться с Сан Санычем. Как и Миша Чумаков в свое время, Иннокентий рассчитывал на Сан Саныча и верил – этот большой и сильный, поразительно уравновешенный человек непременно решит все его проблемы. Неужто его просто так отпустят? Ну, не совсем «просто так», конечно. Что-то заставят сделать, что – не суть важно, Кеша соврет – на все готов, хоть Кремль заминировать, хоть труп Марины изнасиловать. Встретится с Сан Санычем, донесет о произошедшем разговоре, повезет – и о месте разговора расскажет, если обратно домой не придется ехать, как и сюда, в рюкзаке...

– Чего это с вами, Иннокентий Петрович? Чегой-то вы, как встарь говаривали, с лица спали, батенька? Напугал я вас чем-то или от радости давление подскочило? А?

– В чем заключается ваше предложение? Конкретно? – Кеша прикурил новую сигарету.

– Снова отвечаете на вопрос вопросом!.. Ну да ладно. И на сей раз вас пожалею, избавлю от электрического разряда. Тем более мы вроде бы договорились почти и нам еще вместе работать, а вы мне... то есть НАМ нужны здоровенький... Марина характеризовала вас, Иннокентий Петрович, как умелого в постели любовника, интересного, неординарного и весьма эрудированного человека. Телосложением вы напоминаете ребенка, физический недостаток – хромота вызывает к вам сострадание. А теперь вы еще и вдовец. История о трагической смерти жены на второй день после свадьбы способна и из камня выдавить слезу. Дело в том, что в круг НАШЕГО внимания попала весьма обеспеченная дама на выданье, пятидесяти трех лет от роду. Исследуя психологический тип пожилой невесты, мы пришли к выводу, что вы, Иннокентий Петрович, – мужчина ее мечты. Дама бездетная, в вашем лице она обретет ребенка. Дама похотлива и требовательна в постели. Вы не страдаете импотенцией, вы умеете пошалить под одеялом, вы ей понравитесь. Она ненавидит посредственность. Вы неординарны. Она – интеллектуалка, а вы прекрасно начитанны. Ваша суженая сентиментальна, Иннокентий Петрович. Расскажете ей о любви к Марине, о внезапной потере любимой женщины – и пятидесятитрехлетняя сдобная булочка ваша! Уяснили, к чему я клоню?

– Я должен буду ее, как и Марину... отравить?..

– Жениться! Всего лишь стать ее мужем, и только. У нее рак, жить ей осталось от силы год. Унаследуете пентхауз на Тверской и, похоронив вторую жену, проиграете мне наследство в карты. При свидетелях, принародно. Никакого риска. Чистая работа, не лишенная определенного удовольствия. Согласны? По глазам вижу – вы согласны!

– Когда конкретно приступать к работе?

– Заметили? Я больше не обижаюсь, когда вы меня спрашиваете. Не заявляю, сдвинув брови: «Здесь вопросы задаю Я!» Надеюсь, я в вас не ошибся. Как вы, Иннокентий Петрович, про себя называете нашего общего коллегу, которому в ресторане надавали по мордасам?

– Кавказцем.

– Прекрасно. И впредь при нашем общении будем его именовать Кавказцем. А человеку, в чьем рюкзаке вас сюда привезли, присвоим кличку Турист. Согласны?

– Да.

– Замечательно. Кавказец и Турист с этого часа назначаются вашими ангелами-хранителями. Они устроят вашу встречу и знакомство с богатой и больной дамой, помогут деньгами, советом. Постарайтесь с ними подружиться. Через них я буду передавать вам приказы. Подчиняться вам придется беспрекословно. Уяснили?

– Да, господин Полковник.

– Отлично. Эге-гей! Там, за дверью! Войдите! – крикнул Полковник. Дверь за спиной у Иннокентия скрипнула. Глядя поверх головы Кеши, Полковник обратился к вошедшему: – Убери хлыст, он более не понадобится. Мы с Иннокентием Петровичем обо всем договорились. Кеша станет называть тебя Кавказцем. Запомни это и не обижайся. Кличка на самом деле не обидная. В Америке «кавказцами» зовут белокожих людей. Иннокентий согласился с нами дружить, запомни это, пожалуйста, Кавказец... Встаньте, Кеша, пожмите руку своему куратору.

Затушив сигарету в легкой пластиковой пепельнице (легкой – чтобы у Кеши не возникло соблазна метнуть ее в лицо господину Полковнику) и поставив пепельницу на прежнее место, на пол, Иннокентий поднялся. Повернулся к приветливо улыбающемуся Кавказцу, протянул к нему руку с открытой ладонью.

– Дружить так дружить! – Кавказец пожал Кешину ладонь. – Но за тобой должок, да? Помнэшь, ты мэня локоть в рэбро стукнул, да? Помнэшь, локоть почка ударыл, да? Оскарбил мэня, слюшай, да? Отвэтишь, слюшай...

– Весьма верный псевдоним этому клоуну вы придумали, Иннокентий Петрович, ах-ха-ха-ха!.. – рассмеялся господин Полковник. – На сей веселой ноте и закончим пока наше общение. Кавказец, отвезешь Иннокентия домой. А вы, Кеша, отдыхайте. В ближайшее время Кавказец или Турист навестят вас и передадут мои распоряжения. До свидания.

– До свидания.

Кеша еще не верил до конца в происходящее, подсознательно ожидая какого-нибудь подвоха. Быть может, сейчас Кавказец разожмет пальцы левой руки, которыми прихватил собранный клубком хлыст, и металлическое кольцо на конце хлыста, просвистев в воздухе, раздробит колено здоровой ноги Иннокентия? А Полковник рассмеется совсем весело и скажет: «Поверили моим россказням, Иннокентий Петрович? Ах-ха-ха!.. Никуда вы отсюда не уйдете, пока не расскажете, зачем передвигали туда-сюда горшок с геранью на подоконнике кухонного окна! Вы знакомы с Чумаковым, знаете о смерти Ирины Грековой? Зачем вы ездили на кладбище? Договариваться о починке ограды на маминой могиле? Ложь!.. Говорите правду или...» Но нет! Ничего, никакой смены настроений, никаких злодейских подвохов или провокаций более не произошло. Кавказец, пожав Кешину руку, бережно взял Иннокентия под локоть у выхода из комнаты в коридор. Не доходя до двери, за которой в холодке лежал труп Марины, они свернули, открыли другую дверь (как и все в коридоре – одну из безликих белых без опознавательных знаков дверей) и очутились на пороге спортивного зала.

Невеликих размеров спортзал, однако пяти девушкам вместе с тренершей вполне хватило места для занятий аэробикой. А если убрать тренажеры, выстроившиеся в ряд вдоль одной из стен, то и десяти девицам было бы где развернуться. Одно плохо – окон нет. Но вентиляция отменная, не иначе где-то спрятан кондиционер. Что до звукоизоляции – так она просто поражает. Из прилегающего к спортзалу коридора Кеша не слышал ни музыки, сопровождающей занятия аэробикой, ни топота женских ног.

Под песню Филиппа Киркорова про маму, которая «шикедам-шикедам», сопровождаемые любопытными взглядами шести пар женских глаз, Кеша под руку с Кавказцем пересекли спортивный зал и вышли в другой коридорчик. Те же белые стены, то же холодное мерцание ламп под потолком и только две двери. Одна – в спортзал. Вторая – на улицу.

Чтобы выйти на улицу, нужно подняться по крутой лесенке. Выход расположен на полметра выше уровня пола остальных здешних помещений. У подножия лесенки – столик. На столешнице – телефон и аж шесть миниатюрных черно-белых телевизоров. И еще какой-то непонятный пульт с кнопками да рычажками. За столом сидит Турист. Курит, рассеянно взирает на телеэкранчики.

– Привет. – Турист, заметив Кешу и Кавказца, приветливо махнул им рукой. – Дверь открывать?

Пальцы Туриста легли на непонятный Кеше пульт.

– Погоди, – сказал Кавказец, критически осмотрев Кешу с ног до головы. – Наш друг Иннокентий перепачканный весь. Отряхнись, Кеша, изваляли мы тебя по полу, извини.

Пока Кеша приводил себя в порядок, Кавказец объяснил:

– Мы, друг, находимся в спортклубе. Господин Полковник четыре года назад прикупил подвальчик и переоборудовал его в спортклуб. Когда выйдем, обрати внимание – до Чистых прудов три минуты пешего хода. Я тебе дам номер своего сотового телефона, но если что – беги сюда. Господин Полковник практически постоянно на месте, в своем кабинете. Ноги не забудь у входа тщательно вытирать, чтоб не пачкать в спортивном зале... Ты куда смотришь?.. А-а, пультом сигнализации интересуешься. Телевизоры связаны с наружными видеокамерами, это ты, надеюсь, понял. Вахтер смотрит, кто пришел, нажимает кнопку на пульте, и дверь открывается. Есть на пульте и переговорное устройство, и металлодетектор. С пистолетом под мышкой сюда лучше не соваться... Почистился, друг?.. Дай-ка я тебе спину отряхну... Вот так, отлично. Пошли, довезу тебя до дому, коллега...

На улице их ожидал автомобиль марки «Вольво» цвета кофе с молоком. Помимо «Вольво», в ничем не примечательном московском дворике парковались еще четыре иномарки. И хоть дворик не мог похвастаться выдающейся полезной площадью, иномаркам во дворе места хватало, как и девушкам в спортзале. Вообще, интересный дворик. Такие дворы называют «колодцами», и они более характерны для Питера, чем для Москвы. Асфальтовая лужа, окруженная со всех сторон домами. Единственный въезд-выезд (вход-выход) через арку, через своеобразный туннель сквозь один из домов. Видеокамеры клубного вахтера фиксируют арку и четыре выходящих во двор подъезда. Незамеченным к спортклубу можно подойти лишь в том случае, если вахтер случайно заснет на посту.

– Видал, Кеша? Девки-спортсменки на каких тачках ездят, а?! Спортклуб – прибыльное дело. Оборудуешь для занятий физкультурой подвал в центре города и пускаешь туда спортсменов, любителей и профессионалов. Абонемент – сто баксов в месяц с рыла. Прикинь, да?.. Садись, Кеша, залезай на переднее сиденье.

Поехали. Кавказец вел автомобиль мягко, уверенно. И все время болтал. Сообщил Кеше номер своего сотового телефона, заставил запомнить и повторить. Надоумил рассказать соседям невзначай о двух новых друзьях, Кавказце и Туристе. Предупредил, что может явиться в гости к Кеше без звонка, пусть не удивляется.

Часы на автомобильной панели показывали семнадцать тридцать, когда «Вольво» притормозила у Кешиного дома. Кавказец радушно простился с Кешей, пообещал: вскоре «тэбэ гости прыду, да!«.

Выйдя из машины, Кеша взглянул на свои окна. Во всех комнатах, кроме кухни, занавески задернуты. Отчетливо виден цветок посреди подоконника.

Не оборачиваясь, не глядя, как отъезжает «Вольво», Иннокентий зашел в свой подъезд. Дворовые бабушки на лавочке молча изучали «Вольво», и Кешу, и чернявого мужика за рулем иностранного автомобиля. Едва машина скрылась, а за Кешей захлопнулись двери подъезда, старушки загомонили, зашептали, словно облезлые старые сороки у выгребной ямы.

Ключ от квартиры отыскался в кармане брюк. Вынося упакованного в рюкзак Кешу, налетчики нашли в прихожей связку ключей, педантично закрыли дверь, а после засунули ключи в брюки бесчувственному пленнику. Господин Полковник не сомневался, что Кеша согласится поработать с «Синей Бородой». Все было продумано заранее. И спектакль с допросом, и сцена с приездом домой.

Кеша открыл дверь. Вошел. Закрыл все вмонтированные в сейфовую дверь замки и запоры. Прикрыл глаза, привалился спиной к стене в прихожей.

«Неужели я у себя дома? Один... – Кеша вздохнул. – Господин Полковник, Кавказец, Турист, мертвая Марина – все они далеко. Мой дом – моя крепость. Могу расслабиться, наконец-то стать самим собой, обдумать предстоящую встречу с Сан Санычем. Наконец-то один...»

Скрипнули половицы. Тихо, но Кеша услышал. Насторожился. Открыл глаза, отлепился от стены. Сжал кулаки... Вот опять. Скрипит пол в гостиной. Он не один в квартире! В доме есть еще кто-то!

Быстро осмотревшись по сторонам, Кеша шагнул к вешалке, где на крючке болталась его инвалидная палка. Иннокентий крайне редко пользовался клюкой, «тросточкой Паниковского», как он сам ее называл. Хромой с детства, Кеша привык ходить, переваливаясь с ноги на ногу, однако иногда гулял, опираясь на трость. В гололед, например.

Иннокентий снял с крючка тросточку. Взялся за палку обеими руками, как будто это не приспособление для инвалидов, а прямой меч. Оружие, обращаться с которым в свое время его научил Нгуен.

Скрип повторился. На пол, в щель между дверным косяком и дверью в гостиную, упала тень того, кто прятался в комнате.

Сначала тень, а потом в дверном проеме возник силуэт. Знакомый силуэт Миши Чумакова. Точно – это Миша. Одетый в жаркую для лета кожаную куртку-косуху и кожаные штаны. В очередной раз перекрасивший волосы, превратившийся в отчаянного блондина Миша Чумаков.

– Здорово, Кеша, – произнес Чумаков чуть слышно. – Я тут замучился, тебя ожидаючи.

– Ты один? – Кеша опустил занесенную для удара трость и вздрогнул, когда за спиной раздался голос Сан Саныча:

– Со мной. Здравствуйте, Иннокентий. На всякий случай говорите потише. Не хотелось бы, чтоб кто бы то ни было, спускаясь по лестнице и проходя мимо вашей двери, случайно расслышал, что в квартире говорят, и заподозрил, что, помимо вас, здесь еще присутствуют люди. Пойдемте на кухню. Задернем шторы, включим радио погромче и побеседуем вполголоса, спокойно, обстоятельно. И чайку попьем, не возражаете?

Чумакова Кеша узнал сразу, а вот Сан Саныча опознал лишь по голосу. Сан Саныч нарядился в светлые летние шорты. На босые ноги надел открытые пробковые сандалии. Широкую грудь прикрывала голубая майка с надписью «Левайс». Пляжно-курортный вид Сан Саныча органично дополняли темные очки и сумка-кенгуру на поясе.

– Как вы открыли замок? – спросил Кеша, вешая тросточку на место.

– Отмычкой. Пойдемте на кухню. Миша, чего стоишь? Пошли чай пить. Угостите чайком, Иннокентий?

– Угощу, пойдемте... А если бы я вернулся не один, как...

– Вернулись бы с посторонним, безобидным человеком, как-нибудь все вместе выкрутились бы. Наврали бы чего-нибудь, – оборвал Кешу Сан Саныч, предвосхищая вопрос. – Можно, я похозяйничаю на кухне?

– Чай у меня растворимый. – Кеша вслед за Сан Санычем и Чумаковым прошел на кухню.

– Я вижу. Садитесь, Иннокентий, и ты, Миша, не стой столбом, занавески задерни и садись. Сейчас чай согрею... Простите за вторжение, Иннокентий, но я посчитал себя вправе воспользоваться воровским приемом проникновения в чужую квартиру. Сегодня с утра ваш дом находился под особой опекой противника. Мы с партнером не смогли до полудня и близко подойти к вашему двору. Четверо соглядатаев занимали ключевые позиции на подходе к дому. По известным причинам нам с партнером нельзя светиться, но я уже готов был рискнуть, как вдруг все кордоны исчезли. Пользуясь моментом, мы вошли во двор, отметили положение герани на подоконнике и, зайдя в соседний подъезд, через чердак перебрались на вашу лестницу. Обожаю чердаки старых домов, на них так просторно, и ход на чердак имеется в каждом подъезде... Я счел уместным устроить некое подобие засады в вашей квартире. На всякий случай. Ваше отсутствие меня сильно обеспокоило. Я уже было подумал, не попали ли вы в плен к противнику...

– Попал. Меня завербовали и отпустили

– Что?!! – Усевшийся было на табурете и занявший за столом то же место, где в прошлую субботу свою последнюю чашку чая выпила Марина, Чумаков вскочил. – Что ты сказал?!! Кеша! Расскажи! Рассказывай скорее, как все было?!! Кеша, я...

– Успокойся, Миша. Сядь. Иннокентий, какими чашками разрешите воспользоваться?

– В буфете на средней полке стоит фарфоровый сервиз. Я сейчас достану.

– Сидите, Иннокентий. Отдыхайте. Полагаю, вам несладко пришлось в гостях у «Синей Бороды», отдохните, я все сделаю сам. Миша! Да сядь ты, ради бога! Ишь, как разволновался! Да! Иннокентия захватили в плен. Ну и что? Я тебе, Миша, говорил – такой вариант возможен. Просто так смерть Марины они не простят... Знаете, Иннокентий, Чумаков, когда узнал о смерти вашей жены, учинил сущую истерику. Мол, все пропало, единственная ниточка к «Синей Бороде» оборвалась. Насилу успокоил Мишу. Он такой нервный, неуравновешенный.

– Зато ты, Сан Саныч, горячий финский парень! Кешу могли не отпустить. Его могли убить, замучить...

– Кончай, Миша! – строго сказал Сан Саныч, слегка повысив голос. – Иннокентий, сделайте радио погромче, а то у соседей, уверен, слышны крики Чумакова... Просто так, Миша, исключительно ради одного лишь удовольствия Иннокентия не стали бы ни убивать, ни мучить. Я тебе это уже раз десять объяснял... Мы втроем на уютной кухне, собираемся чаевничать, все живы-здоровы. К чему устраивать лишнюю нервотрепку? Иннокентию необходимо как следует перевести дух, и он нам спокойно, не торопясь, расскажет обо всем произошедшем во всех подробностях. Дай человеку отдохнуть, Миша, умерь свое любопытство на какое-то время... А где у вас сахар, Иннокентий? И еще чайные ложечки покажите, где взять?..

После второй чашки чая Иннокентий начал рассказывать. Не спеша, подробно, останавливаясь на деталях и нюансах. Откровенно рассказал о своем поражении во время налета на квартиру, о страхе и смятении в первый момент, как увидел труп Марины. Помимо прочего, подробно описал внешность господина Полковника, Кавказца и Туриста. Поделился информацией, услышанной от Кавказца, про спортклуб. Сообщил адрес спортклуба, описал его планировку. И даже номер «Вольво» Кавказца назвал.

Сан Саныч слушал рассказ Кеши в обычной своей манере. Спокойно и внимательно, не торопя рассказчика ни взглядом, ни жестом, ни словом и внешне никак не выражая своего отношения к услышанному.

Чумаков вначале пытался подражать Сан Санычу. Сидел смирно, навострив уши. Курил, пил чай, сохраняя на лице выражение напускного безразличия. Но после того, как Кеша поведал о месторасположении клуба и его внутреннем устройстве, Миша занервничал. Попытался поймать взгляд Сан Саныча, заерзал на табурете. Прикурив очередную сигарету, забыл о ней, и она без толку тлела в переполненной пепельнице.

– ...И, прощаясь, Кавказец еще раз проинструктировал: «Жди, придем к тебе, если что, звони или наведывайся в спортклуб...» Все... Рассказывать больше не о чем... Хотя могу, если надо, сообщить номер сотового телефона Кавказца...

– Ни на фиг не надо! Сан Саныч! Это ж то, о чем ты мечтал! И без всяких уколов «сыворотки правды»! Полковник – их главный. Шеф, блин! Босс, япона мать! Спортклуб – их гнездо! Штурмуем спортклуб к чертовой матери, трясем Полковника, и амба! Мы победили!

– Успокойся, Миша. У меня уже язык устал повторять тебе: успокойся. Дай подумать.

Сан Саныч встал из-за стола, подошел к кухонному буфету, повернулся спиной к оставшимся за столом двум относительно молодым людям и простоял так несколько минут, сосредоточенно размышляя.

– Очень занимательная история. Не поленились «синие» раздобыть труп Марины, дабы было чем шантажировать Иннокентия Петровича, дабы он однозначно согласился на все условия, как и любой другой на его месте. Прекрасно срежиссированная вербовка. «Верю», – сказал бы Станиславский... Итак, что мы имеем? – Сан Саныч вернулся к столу. Сел, отхлебнул холодного чая из чашки. – Трое членов преступной организации нам известны. Еще четверо топтались сегодня утром вокруг дома Иннокентия. Итого семеро. Помнишь, Миша, я говорил, что изначально их было не больше десяти? Допустим, я не ошибся. Троих я убрал. Осталось семеро. На всякий случай будем исходить из того, что я все же немного обсчитался и их осталось восемь. Одного в уме не помешает держать, восьмого... В спортклубе крутились трое «синих». Где искать еще четверых, пардон, пятерых, мы не знаем. Но, кроме ребят в опорном пункте под вывеской «Спортклуб», нам этого никто не скажет... Что ж, пожалуй, ты прав, Михаил. Посетим переоборудованный для спортивных занятий подвал. Мы с тобой. Вдвоем. Иннокентий, однозначно, останется дома. Вам, Иннокентий, могут позвонить ваши кураторы. Маловероятно, и все же могут сделать звонок, проверить, как вы – дома или где. Нельзя, чтоб противник заподозрил неладное. Ложитесь спать, Иннокентий, мой вам совет. Но на телефонные звонки отвечайте и, будут в двери звонить, открывайте. Ведите себя естественно, в русле сформированного вами специально для «Синей Бороды» образа. Я говорю вам это на всякий случай, не думаю, чтоб «синие» сегодня вас побеспокоили. Не до того им будет после моего визита в спортклуб. Но, повторяюсь – ежели что, вы о нас с Михаилом слыхом не слыхивали и знать нас не знаете.

– Сан Саныч, говоря «ежели что», ты подразумеваешь – ежели наш налет на спортклуб закончится полным провалом? Я правильно понял?

– Правильно, Миша. Поэтому и план налета вкупе с последующими оперативными мероприятиями мы с тобой при Иннокентии обсуждать не станем. На всякий случай. Не было нас сегодня здесь, в этой квартире, на этой кухне, понятно? Посуду после нас помойте, пожалуйста, Иннокентий, со стола уберите и ложитесь спать. Если наша с Чумаковым акция вторжения сегодня днем или нынешней ночью, я еще не решил окончательно, когда конкретно штурмовать спортклуб, ибо надо хорошенько подготовиться, то да се... впрочем, неважно... О чем я говорил? Ах, да! Если наша акция удастся и результатом победы станет энная сумма денег, то вы, Иннокентий, можете рассчитывать на приличную долю в общих прибылях. Сразу, как только возьмем черную кассу «Синей Бороды», я с вами свяжусь. Пренепременно. Обещаю... Напоминаю: победа в нашем общем деле засчитывается лишь тогда, когда противник полностью обезврежен. Вряд ли враг хранит свои стратегические денежные запасы в спортклубе. Скорее всего за денежками придется еще побегать, и погоня вполне может затянуться на день, на два... Вот еще что, Иннокентий, давайте условимся – если в течение недели от нас не будет вестей, выпейте за помин наших душ стопку водки и рассчитывайте исключительно на себя, ладно? Я бы посоветовал в этом случае либо идти сдаваться ментам, но раскрывать душу и секреты «Синей Бороды» лишь мусору в звании не ниже майора, либо обмануть «синих», женившись на богатой даме, больной раком, и все ей рассказав, всю правду о «Бороде». У богатых дам в нашей отчизне, как правило, имеются внимательные, облеченные властью и обладающие реальной силой покровители. Без них, без покровителей, разбогатеть в России сложно, и эти пастухи жирных овечек ужасно не любят, когда кто-то посторонний стрижет шерсть, тайком пробравшись в чужое стадо...

– С чегой-то ты вдруг нас заживо хоронишь, Сан Саныч? Не похоже на тебя. Говоришь с Кешей, будто прощаешься с ним перед смертью!

– Я, Михаил, довольно бестолково, наспех, пытаюсь объять необъятное, проигрываю все возможные сценарии, хотя опыт подсказывает – ВСЕ предусмотреть невозможно, и мы с тобой попусту теряем время, пока меня поносит словами, вместо того чтобы идти и работать. Давайте прощаться, Иннокентий. Спасибо вам...

Все трое одновременно встали из-за стола. Прощание длилось недолго. Торопливые рукопожатия. Сцена в прихожей с заглядыванием в глазок на предмет отсутствия на лестничной клетке соседей. Пощелкивание замков, открывающихся и через пять буквально секунд снова закрывающихся. Тихие быстрые шаги вверх по лестнице четырех ног. Сан Саныч и Чумаков побежали на чердак. А Кеша наконец-то действительно остался один.

Оставшись в одиночестве, Кеша в полной мере почувствовал, насколько он устал. В присутствии посторонних Иннокентий мужественно держался, игнорировал ноющую боль под ребрами, не обращал внимания на тяжесть в затылке. Закрывая засов, Кеша заметил, как дрогнула рука. Охнул, схватившись за живот, мотнул головой, прогоняя приступ тошноты. Нетвердым шагом, опираясь о стенку, Кеша добрался до кухни. Экономя силы, вымыл только две чашки, Сан Саныча и Чумакова. Свою оставил на столе. И пепельницу высыпал в унитаз ту, куда стряхивал пепел и складывал окурки сигарет, отличных от тех, что курил Кеша, гость Чумаков.

«Кажется, все... – прикинул Кеша. – Следы присутствия посторонних устранены... Нет! Надо проверить гостиную, где прятался Миша. Вдруг он курил, ожидая моего возвращения? Происхождение окурков „Парламента“ будет трудно объяснить и другу Андрюхе, надумай он, не дай бог, как грозился, навестить меня, и врагу Кавказцу, если сволочь припрется меня проверить... А потом спать. Прав Сан Саныч, нужно поспать, отдохнуть от мыслей в больной голове, хотя бы час, хотя бы полчаса...»

Кеша доковылял до гостиной, проклиная внушительные габариты своей академической квартиры. Втянул воздух ноздрями. Запаха окурков не уловил. Терпел, значит, Миша, не курил, сидя в засаде.

Слабо пахло водкой. Запахом спирта тянуло от поминальной стопки, накрытой корочкой хлеба. Кеша подошел к краю стола, где стояла рюмка Марины. Взял в одну руку хрустальный цилиндрик с алкоголем, в другую – корку хлеба. Залпом выпил водку, закусил черствеющей корочкой и похромал в спальню.

Как был, в своем единственном приличном костюме, в котором в прошлую субботу был в ресторане, который надел сегодня, собираясь в крематорий, упал на постель. Рухнул поверх одеяла. Повернул голову. Стрелки будильника показывали семь часов шесть минут. Кеша снял очки, положил их на прикроватную тумбочку и, закрыв глаза, уже ощутил приятный, окутывающий мозг туман сна, когда заверещал дверной звонок.

«Колков, наверное, притащился, как и собирался, после семи, – подумал Кеша, усилием воли изгоняя из черепа туманную сонливость. – Андрюха просто так не уйдет, будет трезвонить в дверь до победного конца. Придется открыть, распить с ним по-быстрому бутылку. Никуда не денешься, надо изображать убитого горем вдовца».

Кеша сел на постели, протер глаза. Вздохнул, нацепил на нос очки и с трудом встал на ноги. Нет ничего хуже подниматься с постели, едва отдавшись объятиям сна. Еще пуще, чем минуту назад, болело под ребрами и в затылке, еще более хотелось отдохнуть от всего, забывшись сном.

Подойдя к двери, Иннокентий машинально заглянул в глазок. И сразу позабыл о боли, об усталости, о столь желанном сне и отдыхе. За дверью стоял Кавказец!

Убирая следы присутствия Сан Саныча и Чумакова, Кеша вспоминал о Кавказце всего-то пять минут тому назад, но опасался внезапного визита куратора «Синей Бороды» чисто гипотетически. Не ожидал Иннокентий увидеться с Кавказцем спустя полтора часа после расставания во дворе возле своего подъезда. И Сан Саныч, судя по тому, что тридцать минут назад (всего-то) говорил на кухне, допивая холодный чай, этого тоже не ожидал.

Собравшись с духом, Кеша открыл дверь

– Привет, дружище! – Кавказец доброжелательно подмигнул Кеше, улыбнулся радушно. – Ого, как здорово – ты все еще цивильно одет! Не успел снять костюм, облачиться в домашний халат, и это замечательно! Мы спешим, дружище. Выходи, запирай дверь и погнали! Нас ждут.

– Кто? Господин Полковник?

– Господин Генерал! Выходи, Кеша. Плита в доме выключена? Краны закрыты? Ключи от квартиры где?

– Все выключено, ключи вот, в кармане.

– Пойдем тогда быстрее. – Кавказец приобнял Кешу за плечи, заставив выйти на лестничную площадку. – Запирай замки, пойдем.

Сетовать на усталость – глупо, отказаться – невозможно. Пришлось Кеше закрыть дверь и в обнимку с Кавказцем, со своим «ангелом-хранителем», спуститься по лестнице.

– Машину во двор я не стал загонять, оставил на улице, – объяснил Кавказец, не убирая руку с плеча и стараясь подладиться под Кешин качающийся шаг. – Чтоб бабулек-сплетниц лишний раз не дразнить, ты выходи из подъезда первым, иди на улицу, у магазина «Цветы» увидишь мою «Вольву», я с минутной задержкой пойду за тобой. Не бойся, Кеша, тебя взаправду захотел видеть наш Генерал. Ничего страшного, познакомитесь, и я тебя мигом обратно домой доставлю. Господин Полковник в нашей конторе ведает тактикой. Генерал на ступеньку выше – стратегией. Полковник доложил Генералу о том, что с тобою поладил, верховный главнокомандующий пожелали лично познакомиться с новым сотрудником. У нас все по-военному. Сказано – выполняй.

В одиночестве пройдя через двор, Иннокентий вышел на улицу, около магазина «Цветы» постоял пару минут, дожидаясь куратора. Кавказец вынырнул из толчеи прохожих, открыл дверцу припаркованной на обочине «Вольво», предложил Кеше садиться, и послушная велению водительской руки иномарка покатила по узкой московской улочке.

– Катим за город, к Химкам. Невдалеке от Химок расположен конно-спортивный комплекс. На территории комплекса основная наша база. Мы – пайщики клуба любителей лошадок. Как видишь, Кеша, твои новые друзья – большие любители спорта. Кони за городом, качалка в центре – все это наше. Спортивная деятельность, дружище, прекрасное прикрытие основного бизнеса. Прошло время, когда физкультурник-культурист ассоциировался с рэкетиром. Нынче спорт – сфера обслуживания обеспеченных слоев населения. Обслугу никто особо не напрягает и не замечает. На то она и обслуга, чтоб быть ненавязчивой и незаметной...

Кавказец болтал всю дорогу. Не позволяя Кеше сосредоточиться, подумать о своем, время от времени задавал пустые, бестолковые вопросы. Приходилось отвечать, а чтобы не попасть с ответом впросак, приходилось слушать треп Кавказца.

Не доехав до Химок сущую ерунду – два километра, Кавказец свернул на грунтовую, относительно ровную дорогу, попетлял меж рядами гаражей, кучами мусора, вспаханными клочками земли, заросшими бурьяном полянами и притормозил подле ворот-шлагбаума у въезда на территорию конно-спортивного комплекса.

Ворота – две металлические рамы с поперечинами – крепились к врытым в землю бетонным столбам. Столбики, как часовые, окружили несколько гектаров покрытой травой земли. Меж столбов натянута сетка. Пока ехали вдоль сетчатого забора, Кеша углядел в глубине огороженного участка приземистое длинное здание конюшни и прилегающие к ней постройки, похожие на деревенские сараи. Лошадей увидеть не удалось, однако запах конского навоза летним вечерним ветерком донесло до чутких Кешиных ноздрей.

У ворот-шлагбаума не было никакой охраны. И это Кешу порадовало. Хотя он и понимал, что отсутствие охранников ничуть не облегчает ему жизнь, но все равно оказаться за сетчатым забором, да еще под охраной, было бы совсем неприятно.

Кавказец вылез из машины, распахнул рамы ворот, вернулся за руль и не спеша повел свою железную шведскую лошадку в глубину огороженной территории. Вопреки ожиданиям Кеши, «Вольво» двинулась отнюдь не к конюшням, куда продолжала ветвиться грунтовка. Машина свернула на едва заметную в высокой траве колею и, урча мотором, вскарабкалась на холмик, на вершине которого высился небольшой двухэтажный флигель под остроконечной крышей с трубой.

Вокруг флигеля на отшибе не было ни заборчика, ни кустика. Он стоял, словно маячок, словно наблюдательная вышка. Выстроенный на самом высоком месте конно-спортивной вотчины, флигелек смотрел окнами и на конюшню в изрядном от него отдалении, и на ворота-шлагбаум, и вообще пялился оконными рамами на все четыре стороны, как будто предупреждал – не вздумайте ко мне подкрасться незаметно, всех вижу, никого чужих не подпущу.

– Смотри внимательно, Кеша. Данное двухэтажное здание – наша неприступная крепость, бастион наш, форпост. Официально в сей постройке располагается дирекция конно-спортивного центра. Напряги мозги – догадаешься: господин Полковник – директор московского бункера, а его сиятельство господин Генерал – здешний самодержец. Генеральские апартаменты на втором этаже, откуда вся округа простреливается и просматривается. Для экстренной эвакуации существуют подземные коммуникации. На случай осады на чердаке спрятан миномет. Сам прятал, хрен какой обыск его обнаружит... Голову поверни вправо. Видишь, вдалеке, за оградой, за лесом жилой дом, хрущевская пятиэтажка? Далеко гражданское жилье, а из миномета достать – раз плюнуть. Предположим, Кеша, придет тебе блажь настучать на нас, своих друзей, нагрянут сюда собровцы, омоновцы, «Альфа», а у нас целый жилой дом в заложниках. Припасены и боевые отравляющие вещества для чужих, и костюмы химзащиты для себя. Штурмовать нашу крепость под силу разве что регулярным войскам. Суммируя все мною сказанное, рекомендую, Кеша, дружить с нами без всякой задней мысли.

Развернувшись багажником к домику-флигелю, автомобиль затормозил рядом с крыльцом, три ступеньки которого вели к двустворчатым дощатым дверям, украшенным медной табличкой с гравировкой «Дирекция».

– Вылазь из тачки, Кеша. Прибыли.

Иннокентий вышел на свежий воздух, пропитавшийся конским запахом, и, дожидаясь, пока Кавказец покинет водительское место, осмотрел вблизи «неприступную крепость».

Безобидное двухэтажное здание, похожее более на дачу средней руки бизнесмена, чем на административную постройку, внушало суеверный ужас, стоило представить, какое количество смертоносной оружейной гадости скрывается за его бревенчатыми стенами. Если, конечно, Кавказец не привирает, чтобы произвести на Кешу впечатление.

«Кстати, если он не врет, то зачем он рассказал мне про миномет, про отравляющие вещества, про подземный ход? – подумал Кеша. – Информация явно не для случайных ушей. Или он уверен во мне полностью, или я, войдя в этот теремок, оттуда больше не выйду...»

– Пойдем, Кеша. Наверх по ступенькам поднимайся на крыльцо, генацвали. – Кавказец хлопнул панибратски Иннокентия по плечу. – Нас заждались, генацвали.

Следом за Кавказцем Иннокентий перешагнул порог бастиона «Синей Бороды» и оказался в холле-прихожей. Такая же, как входная, двустворчатая дверь скрывала комнату или комнаты первого этажа, широкая лестница слева вела наверх, на второй этаж, лесенка справа спускалась вниз, в прямоугольный вырез в полу.

– Куда дальше? – спросил Кеша, осматриваясь по сторонам.

– Направо и вниз. Спускаемся в подвал. Не бойся, в подвале труп Марины тебя не ждет, ха-ха-ха!.. Шучу-шучу, не обижайся, друг. Спрячемся в подвале, чтобы случайный посетитель – работник конюшни тебя не увидел. Понимаешь? Незачем твою физиономию всем и каждому показывать, афишировать нашу дружбу. Спускайся, Кеша, осторожно, ступеньки крутые.

Проем в полу со ступеньками не был спрятан от глаз посетителей домика дирекции. Такая же лестница, как и на второй этаж, только чуть уже, входишь в холл, и сразу ее видно. Поэтому Кеша без особой опаски шагал по ступеням, уходящим в пол, не боясь оказаться в секретной подвальной тюрьме, ход в которую известен лишь хозяевам дома-флигеля. В конце концов, любая из комнат на любом этаже этого дома в чистом поле при желании легко может стать и местом его гибели и заточения, и камерой пыток, так чего ж бояться подземных помещений?

Крутые ступеньки, спустившись на два метра под землю, уперлись в узкую, неформатную дверь, каковая оказалась выдвижной, на манер дверей в купейных вагонах поезда.

– Дергай за ручку сильнее, Кеша. Двигай ее вбок, не заперто, – торопил Кавказец, стоя на ступеньку выше и нависая над низкорослым Кешей, словно удав над кроликом.

«Я сегодня только и делаю, что дергаю за дверные ручки, – подумалось Кеше, когда он задвигал выдвижную панель в щель в стене. – То закрываю дверь за скорбящими после поминок, то открываю налетчикам. Пытаюсь вырваться из карцера-склепа, где лежит моя мертвая жена, тяну за дверную ручку. Закрываю дверь за Сан Санычем и Чумаковым – толкаю ручку двери. Сколько раз сегодня я открывал и закрывал самые разные двери? Не сосчитать. Но каждый раз, за каждой дверью ожидала всякая чертовщина, неожиданная, по большей части неприятная и опасная...»

– Кеша! Чего ты там возишься? Открыл?

– Открыл.

– Входи осторожно. Погоди, я тоже зайду, свет зажгу. Где же здесь у нас выключатель? Ага. Вот он. Опа!

Вспыхнул желтым электрическим светом плафон под низким дощатым потолком. Досками, так называемой вагонкой, аккуратно обшиты стены, пол и потолок подвального помещения, просторного, как гостиная в квартире у Кеши, убери из нее всю мебель. Однообразие дощатой обшивки нарушали три дверных косяка: один за спиной у Кеши и два в дальнем конце подвала. Две дверцы, врезанные в противоположной от входа стене и покрытые ослепительно белой краской, как два бельма на старческом лице, резко выделялись на фоне бледно-коричневой вагонки.

– Кеша, ты подожди здесь, а я поднимусь наверх, схожу за господином Генералом.

– Хорошо.

Как только Кавказец ушел, едва стих скрип ступенек, проседающих под его весом, Иннокентий, стараясь ступать как можно тише и передвигаться при этом насколько возможно быстрее, пересек подвальное помещение, подошел к двум манящим белизной дверкам и открыл их – сначала одну, затем другую. Обе оказались незапертыми, открывались вовнутрь толчком, и за обеими ничего не было. Вообще ничего. И за первой, и за второй дверцами скрывались две одинаковые комнатушки-близнецы. Совершенно пустые, как и основная подвальная зала, обшитые вагонкой. Где это видано, чтобы в загородном доме пустовал подвал? Абсурд! По житейской логике, за белоснежными дверцами должны валяться всякий садово-огороднический хлам, полезные железяки, инструменты, стоять запасы солений и маринадов, наконец. Но нет! Будь на дверцах прочные запоры, комнатенки за ними вполне бы сошли за пару тюремных казематов. Однако запоры отсутствовали. Ход в подвал на виду, под полом дверцы без замков – такое впечатление, хозяева домика-флигеля (не простые хозяева, между прочим) нарочито устроили подземное помещение так, чтобы никто не заподозрил в нем место для заточения пленников. Осталось только табличку при входе повесить: «В подвале тюрьмы нет!»

Кеша вернулся к выдвижной двери у лестницы наверх. И эта дверь не имела ни намека на замочную скважину. Кеша перешагнул порог, оказался на площадке-пятачке у подножия ступенек. Осмотрел щель, куда задвигалась дверь в подвал. И обнаружил фиксатор. Простенький шпингалет-засов, фиксирующий дверь в закрытом состоянии со стороны лестницы. Хлипкий шпингалет, но поди открой дверь, если тебя заперли в подвале. Она ж выдвижная, ударом ноги, толчком плеча не вышибешь. Дверная ручка – пластмассовая пумпочка, посильнее дернешь, и она отвалится, а шпингалет за дверью выдержит. Пустяковая задвижка способна удержать в подвале самого выдающегося силача.

– Чего это ты здесь столь внимательно разглядываешь, Кеша?

Иннокентий запрокинул голову, увидел ноги Кавказца на верхних ступеньках лестницы. И почувствовал странный запах. Пахло зверем. Ухо уловило мягкий стук звериных лап, цоканье коготков, тихое рычание. Его, Кешу, тоже учуяли.

– Заходи, откуда вышел, генацвали. Позволь нам с господином Генералом и нашими четвероногими друзьями снизойти до тебя, спуститься вниз.

Переступив через порог, Иннокентий на всякий случай отошел подальше от входа. Встал посередине дощатого помещения, под желтым фонарем на потолке.

Первым ступил на вагонку Кавказец. За ним два пса. Немецкие овчарки. Матерые звери с лоснящейся шерстью, розовыми языками, клыками цвета чайной розы, четырьмя умными, оранжевыми, злыми глазами с ненавистью уставились на Кешу. От прыжка к Кешиному горлу псов удерживали строгие ошейники. Поводки от ошейников сжимал в кулаке последний вошедший в подвал. Нет! Не последний, а последняя! С собаками на поводках в подвал вошла женщина! Толстая приземистая баба.

Даме с собачками с одинаковым успехом можно было дать и сорок пять, и пятьдесят восемь. Она была некрасива и невелика ростом. Походила на буфетчицу из привокзального ресторана и одновременно на женщину-доцента с кафедры какой-нибудь там «инженерной энзимологии» или «начертательной геометрии». Редкие волосы собраны на затылке пучком, носик маленький с пикантной бородавкой на кончике, второй подбородок больше первого, кокетливо подкрашенные глазки светятся то ли хитринкой-смекалкой, то ли умом-разумом. И одета дама неоднозначно. Или на ней самое дорогое, что было на вещевом рынке, или самое дешевое из престижного бутика, не поймешь.

– Знакомьтесь, господин Генерал. Это Кеша, Иннокентий Петрович, загнавший в гроб нашу Мариночку. Знакомься, Кеша. Это его превосходительство господин Генерал. Доктор медицинских наук. Психолог-практик. Провизор-виртуоз. Крупинка, загнавшая в гроб Мариночку, приготовлена вот этими руками, что держат на коротком поводке Ангару и Енисея, а стиль поведения покойной с будущим мужем-убийцей разработан вот в этой мудрой голове, на которую вполне заслуженно могла бы быть надета генеральская фуражка!

– Прекрати паясничать! – заговорила дама по кличке Генерал низким грудным голосом. – Ненавижу, когда ты говоришь обо мне в мужском роде.

– Мозги у вас, господин Генерал, – любой мужик позавидует. И потом, я жэ кто, а? Я кавказский мужчины, да! Мнэ ныкак нэлзя жэнщина подчынятся, да! Ми, горцы, женщын-начальник нэ прызнаем, слюшай. Ми гэнэрал уважаем, доктор наук уважаем, хымик-психолог очэн уважаем...

Громкий собачий лай заглушил шутливый монолог Кавказца. Стояли тихо собачки, скребли лапами доски на полу, скалили беззвучно зубы и вдруг рванули поводки, кинулись к Кеше, брызжа слюной.

– Фу!!! – Женщина вцепилась в поводки обеими руками. – На место! Ангара! Енисей! Фу, я сказала! Сидеть!!!

Сильная женщина, удержала псов. И командный голос наработан. Вот, значит, каков он, член банды под условным названием «Синяя Борода», которому Сан Саныч присвоил восьмой номер – на всякий случай. Не восьмой. Восьмая. Профессиональная отравительница, разработчица стратегических планов. Мадам Генерал (не путать с генеральшами – женами генералов).

– Фу, Енисей! Ангара! К ноге! Сидеть! Тихо мне!.. Молодцы, слушаетесь мамочку, умные собачки... Добрый вечер, Иннокентий... Разрешите называть вас Кешей?

– Да, пожалуйста.

– Спасибо. У меня к вам серьезный вопрос, Кеша. Скажите, известны ли вам...

Она, не закончив фразу, повернулась к Кавказцу, коротко приказала:

– Покажи!

Кавказец достал из заднего кармана джинсов яркий картонный квадрат. Подошел вплотную к Кеше. При ближайшем рассмотрении яркий квадрат оказался фотографией, сделанной «Полароидом». Моментальное фото запечатлело Сан Саныча и Мишу Чумакова. Объектив поймал партнеров в момент выхода из Кешиного тихого двора на оживленную улицу. В кадр попали случайные прохожие, но лица партнеров в московской уличной толчее не потерялись. Сан Саныч, как всегда, спокоен и деловит. Чумаков смотрит на него, рот у Миши чуть смазан – фотоаппарат щелкнул, когда Чумаков задавал старшему товарищу очередной вопрос. Поверх изображения отпечаталась дата, когда сделан снимок. Фотографировали сегодня. В последний день июля.

– Скажите, Кеша, известны ли вам эти люди? Двое мужчин на этой фотографии? – закончила женщина прерванную фразу.

– Нет, – ответил Иннокентий твердо, без колебаний и, как ему самому показалось, соврал вполне убедительно.

– Господин Генералиссимус, прикажите Кешке по зубам врезать, освежить память? Или желаете на него собак натравить? – спросил у дамы-психолога Кавказец, не сводя черных южных глаз с чуть побледневшего лица Иннокентия.

– Дурак ты... Фу, Енисей! Сиди смирно, не скалься... Дурак ты, Горец! Вместо того чтоб угрожать, сказал бы Кешеньке спасибо. Раз Кеша отрекся от Чумакова и второго... Какой вы с Полковником присвоили ему рабочий псевдоним, я забыла?

– Бульдозер.

– Метко... – Ее толстые губы скривила улыбка. – И смешно. Похож соратник Чумакова на бульдозер. Сильный и тупой дяденька... Раз Кеша от Чумакова и Бульдозера отрекся, следовательно, рассказал им про спортклуб на Чистых прудах и про Полковника. Моя уловка сработала – не зря возили Кешу вербовать. А ты, дурачок, предлагал устроить засаду на Кешиной квартире, помнишь? Бульдозер туп, но опасен. Пускай уж лучше сам пожалует в ловушку, уверенный, что идет на штурм неприятельской цитадели... Спасибо вам, Кеша. Оправдали мой тонкий психологический расчет сверх ожидаемого. Я-то, дура, думала, Бульдозер догадается, что кроется за вашей вербовкой, и начнется длинная, будоражащая кровь игра, война нервов, когда жертва понимает, что охотник заманивает ее в капкан, но прикидывается непонятливой и пытается перехитрить охотника. Немного грустно выигрывать партию с первого хода. Ах, Кеша, скажи вы, взглянув на фотографию: «Я их знаю! Они раскрыли мне глаза на истинную сущность жены Марины и помогли выжить. Но мой страх перед вами больше, чем признательность Чумакову с соратником. Не убивайте меня, пожалуйста, я буду одних вас слушаться»... Выскажись вы в подобном роде, и я бы притворилась, что поверила, и попросила вас передать Бульдозеру дезинформацию, объяснив, как вам, двойному агенту, следует себя вести. Жаль, что вы получили от Бульдозера инструкцию не признаваться в контактах с ним и с Чумаковым. Тупица Бульдозер надеется сегодня же нас победить с помощью грубой силы. Наивный дурачок! Не понимает – без мозгов сила ничто!.. Ах, Кеша, зачем Бульдозер приходил к вам сегодня? Потерпи он сутки, уже завтра Полковник познакомил бы вас с миллионершей, больной раком. Роль медленно умирающей богатой леди я придумала специально для себя. Надеялась переспать с вами, Кеша. Маринка рапортовала – вы умелый любовник... Испугались?!. Ах-ха-ха-ха!.. Успокойтесь, трахать меня не придется, не судьба... Рядом, Енисей! Фу! Не выносит пес, когда я начинаю смеяться, нервничает. За мной Енисей! Ангара! Рядом! Вы, собачки, уходите вместе с мамочкой. Кеша останется наедине с гордым кавказским мужчиной. Горец, делай с ним, чего заблагорассудится. Кеша нам больше не нужен, он отыграл свою партию, я дарю его тебе, пользуйся...

Дама повернулась широкой спиной к Иннокентию, с небольшим запозданием ее маневр повторили овчарки. Поводки натянулись, и, виляя жирными бедрами, мадам-стратег удалилась из подвала, на прощание закрыв выдвижную дверь.

В подвале сразу же стало удивительно тихо. Как в склепе.

– Прислушайся, Кеша! – Кавказец многозначительно прикрыл глаза, вытянул подбородок. – Слышишь? Какая тишина! Полнейшая звукоизоляция.

Он бросил на пол, под ноги Кеше, квадратик полароидной фотографии, размял пальцы, хрустнув суставами.

– За тобой должок, генацвали. Помнэшь, ты мэня локоть в рэбро стукнул, да? Обыдэл, помнышь, да? Отвэтишь, слюшай...

Улыбаясь нехорошей улыбочкой садиста, предвкушающего забаву, Кавказец встряхнул плечами и принялся неторопливо вышагивать взад и вперед перед стоящим столбом Кешей, словно учитель перед нерадивым учеником, не выучившим урок и понуро застывшим у классной доски.

– До того, как выпить отравленного чая, Маринка успела мне позвонить. Ты с утра поехал на кладбище, а она сразу к телефону. Доложилась. Разъяснила, откуда в тебе, инвалид, столько прыти, что даже меня сумел завалить. Кеша, хочешь, я сейчас тебя развеселю? Маринка забавно по телефону сказала, ты ухихикаешься. Сказала: он занимался Вынь-Всунь! Смешно, да? Вынь-Всунь, Сунь-Вынь. Туда-сюда, обратно – обоим нам приятно. У Маринки всегда одно на уме было. Беглая актрисулька из Туркестана любила это дело. Я ее с Тверской вытащил, в люди определил. Зря, наверное. Грех на мне, загубил соску. Трахалась бы себе спокойно по сию пору, живая-здоровая. А скажи, Кеша, здорово она подмахивала, да? Мне нравилось. А тебе? Как у вас с нею было? Расскажи! Не хочешь, стесняешься?..

Кеша молчал. Стоял, расслабившись, углубившись в себя, тестируя собственное состояние, как компьютер тестирует программную оболочку перед запуском. Он проиграл и понимал это... Нет, не так! Не он проиграл – они проиграли! Все трое! Кеша, Миша Чумаков и Сан Саныч... Ну, ладно – с Кешей и Чумаковым все ясно. Лохи, куда им тягаться с опытными профессионалами из «Синей Бороды». Но Сан Саныч-то что?! Он-то, Сан Саныч, должен был разгадать, зачем, на самом деле, Иннокентия возили вербовать в спортклуб у Чистых прудов! Все было, как принято говорить, шито белыми нитками. Через лоха с лапшой на ушах передали Сан Санычу адрес ловушки-капкана, и он купился!

Впрочем, если и вспомнил Кеша о Сан Саныче, тестируя мозговые полушария, то мимолетно, между прочим. Гораздо больше сейчас его волновала тяжесть в затылке. И боль в ребрах. И усталость, заставлявшая мышцы слегка подрагивать. Что и говорить – общее состояние не из лучших, учитывая, что биться с Кавказцем предстоит не на жизнь, а на смерть. И биться придется! Никуда не убежишь, не спрячешься. Уязвленное самолюбие Горца требует отмщения за позорный прокол в ресторане. Ему поручили убить Кешу в «Шалмане», а он облажался, скомпрометировал себя в глазах коллег, не сумев уложить какого-то недоноска, хромоногого, мелкого урода в очках.

– ...Я, Кеша, себя не на помойке нашел. Я из армии ушел, отказавшись подчиняться мудакам с большими звездами. Иное дело Наталья Николаевна, ее величество госпожа Генерал. Умному человеку подчиняться не в падлу. Как бы он, умница, ни выглядел, кем бы ни был, хоть пидором гнойным, хоть активной лесбиянкой. Такие у меня принципы, Кеша! Наталье Николаевне стоит захотеть, и она станет лауреатом Нобелевской премии по психологии. Фрейд ей в подметки не годится. Наталья Николаевна объяснила: не отомщу тебе, Кешка, за поражение в ресторане, могу крышей поехать, комплекс неполноценности заработать, фобией заболеть...

Кеша незаметно напряг мышцы, чуть сгорбился, чтобы, расслабившись, распрямившейся пружиной прыгнуть на мотающегося перед глазами, разглагольствующего о своих психологических проблемах Кавказца резко, быстро и неожиданно. Все равно Иннокентию смерть. Из подвала живым ему не выйти. Не забьет Кавказец, так разорвут собаки. Терять нечего, так лучше, умирая от терзающих горло собачьих клыков, видеть остекленевшие зрачки Кавказца, чем довольную ухмылочку влюбленного в себя и трогательно заботящегося о собственной психике ладно скроенного, элитного самца южной породы.

– ...Я дам тебе шанс, Кеша. Будешь драться как следует, станешь хорошенько сопротивляться, я тебя не убью. Сломаю позвоночник, удостоверюсь, что ты парализован, лишен речи, и, отвезя на тачке в Химки, сброшу тебя где-нибудь около поликлиники. Жалко, хата твоя достанется не поймешь кому и дача для нас пропадет, но Наталья Николаевна, спасибо ей, посчитала, что мое душевное здоровье дороже твоей сраной жилплощади...

Иннокентий перестал ощущать боль в ребрах, пропала гнетущая тяжесть в затылке. Сосредоточившись на точке внизу живота, как учил Нгуен, Иннокентий прогнал все без исключения мысли. Голова сделалась пустой и светлой.

– ...По окончании училища я, молодой красавец-лейтенант, отличник боевой и политической, три года служил в Ханое. Я знаю, что такое Вин Чун, не понаслышке. А ты, Кеша, знаешь, каким образом Вин Чун завезли во Вьетнам? Нет? Лет сто назад богатая вьетнамская семья пригласила из Китая лекаря, чтоб вылечил сорокалетнего паралитика. Китаец, мастер Вин Чун, поставил больного на ноги, а через два года после начала лечения бывший паралитик победил всех вьетнамских специалистов в области национальных единоборств. Если тебя нормально учил твой Нгуен – и о нем Марина рассказала, не удивляйся, что про него знаю, – если он тебя учил как надо, оправишься после паралича. Шанс у тебя есть, я добрый. Но, как бы тебя ни выучил узкоглазый, шансов при помощи Вин Чун одолеть эксперта по рукопашному бою версии «ГРУ – СМЕРШ» у тебя нет! Меня, Кеша, драться учил патриарх рукопашки, выкормыш легендарного спеца из ГРУ по прозвищу Рыжий, и я, Кеша, легко те...

Иннокентий прыгнул. Гордецу Кавказцу мало было просто победить, уничтожить противника физически. Он еще хотел раздавить его и морально, САМОУТВЕРДИТЬСЯ, прежде чем начать ломать кости и рвать сухожилия. Он и правда дал Кеше шанс. И Иннокентий этим шансом воспользовался. Начал первым.

Одним длинным низким прыжком Иннокентий преодолел те несколько шагов, что отделяли его от противника. Правая, хромая нога ударила по левому колену Кавказца, опустившись, прибила к полу пальцы левой стопы врага. Правое плечо хромого толкнуло Кавказца в левый бок, правый кулак ударил его снизу вверх в челюсть, смазал пот на гладко выбритой щеке, и в ту же точку на челюсти ударился правый Кешин локоть. Развивая успех, Иннокентий сделал короткий, маленький шажок левой ногой. Очутившись за спиной у противника, нанес сдвоенный удар ладонями по копчику врага. Как и тогда, в ресторане, Кавказец упал, шлепнулся на пол животом. Перевернулся через голову. Вскакивая, развернулся лицом к Иннокентию, встав в боевую стойку – вес тела целиком на опорной ноге, травмированный носок другой чуть касается дощатого пола, пятка слегка вывернута в Кешину сторону. Повернутый к Иннокентию бок прикрывает один кулак, пострадавшую челюсть – другой. Зная, что защищаться и контратаковать всегда легче, чем нападать, застыл и Кеша в очень похожей стойке. С той лишь разницей, что его открытые ладони, одна – чуть ближе, другая – чуть дальше, замерли возле солнечного сплетения.

Очки съехали на кончик носа, и Кеша смотрел на противника поверх оправы, однако разглядел, пусть и смутно, как враг попытался что-то произнести, какое-то слово. Попытка заговорить Кавказцу не удалась. Издавать звуки членораздельной речи мешала сломанная челюсть. Ударь Кешины ладони в крестец столь же сильно и точно, как кулак и локоть в челюсть, валяться бы Кавказцу на полу со сломанным позвоночником, пытаясь свыкнуться с участью паралитика, обещанной им Иннокентию. Но Кавказец не обманул Кешу, хвастаясь причастностью к школе рукопашного боя, известной в среде специалистов под аббревиатурой «ГРУ – СМЕРШ».

Получая удар в спину, Кавказец вовремя расслабился, качнулся вперед, предпочитая лучше упасть, чем почувствовать, как ломается с хрустом хребет.

Дужка очков щекотала кончик носа. Автоматическим движением, ставшим за годы ношения очков инстинктивным, рука Иннокентия потянулась к лицу, чтобы, ткнув пальцем в дужку, вернуть ее обратно на переносицу. Голова Иннокентия привычно дернулась, дабы помочь руке, и он в буквальном смысле проморгал атаку сорвавшегося с места Кавказца.

Кешин палец коснулся дужки очков, и моментально пятка опорной ноги Кавказца оттолкнулась от пола, бросив тяжелое, в два раза тяжелее Кешиного, тело вперед. Кулак, прикрывавший бок, просвистев в воздухе по длинной дугообразной траектории, сшиб успевшую прикрыть лицо ладошку Иннокентия и попал Кеше по уху. Кавказец вильнул бедрами, и второй кулак, до того прикрывавший его челюсть, ударил апперкотом Кешу под ребра, в печень. Оглушенный, лишенный способности дышать, потерявший равновесие, Кеша все же попробовал достать локтем сломанную челюсть Кавказца, но противник поднырнул под его согнутую руку, схватился сильными пальцами за отвороты Кешиного пиджака и, припав на одно колено, перебросил через себя хромоногого очкарика.

Бросок удался на славу. Легковеса Иннокентия приложило лопатками об пол с такой силой, будто он упал со второго этажа. И сразу же на него навалился Кавказец. «Доведя» бросок, отпустил пиджачную ткань, стиснул Кешину голову обеими руками, прижав ладони к ушам и вонзая большие пальцы в Кешины глазницы. Хорошо, что очки во время пируэта в воздухе слетели с Кешиного носа, а то бы острые стекла, вдавленные пальцами Кавказца в глазные яблоки, обеспечили Иннокентию долгую мучительную смерть.

Иннокентий потерял сознание, приложившись затылком об пол. Когда его ударило о доски пола позвоночником, он смутно понимал, что происходит, хоть в голове и звенело, а спазм в печени препятствовал сокращению диафрагмы и наполнению легких кислородом. Но после того, как стукнулся черепом, Кеша отключился. Не надолго. Секунды на две. Подушечки больших пальцев Кавказца надавили на глаза, и болевой шок вернул Кеше сознание.

Известно множество историй о том, как на пороге смерти живое существо совершает невозможное, пытаясь избежать неминуемого конца. Трусливые зайцы-русаки вспарывают коготками на мягких лапках животы свирепым гончим псам. Безобидный воробей, полупридушенный кошкой, неожиданно бьет ее клювом в веко. Крыса, загнанная в угол человеком, бросается в атаку на гигантского по сравнению с ней хищника. Последний шанс выжить использует все живое. И поэтому мастера боевых искусств (настоящие мастера) если и убивают противника, то наиболее быстрым способом. Не из гуманных соображений, не нужно заблуждаться и идеализировать мастеров. Просто они знают, как опасен противник, цепляющийся за тонкую грань между бытием и небытием. Кавказец все это знал, он был безусловным мастером рукопашного боя. Однако более, чем смерти врага, конца схватки, он желал самоутвердиться. Это жадное желание его и погубило.

Придя в сознание, Кеша яростно замотал головой, стараясь стряхнуть с лица чужие руки. Не удалось, однако давление на глазные яблоки все же чуточку ослабло, и на пике последнего всплеска яростного желания жить Иннокентий ударил ребрами обеих ладоней по жилистой шее Кавказца, вложив в удар все оставшиеся у него в запасе силы мускулов, воли и ненависти.

Случилось невероятное. А быть может, и закономерное, это как посмотреть! Иннокентий сломал Кавказцу шею. Смещенные второй и третий шейные позвонки вызвали нервный импульс, молнией перечеркнувший имя Кавказца в списках живущих на этом свете.

 

Глава 3

Ловчая яма

Миша посмотрел на часы. 20.13. Около полутора часов назад они с Сан Санычем ушли от Кеши. И сразу поехали сюда, в Коньково. Сан Саныч заявил: дескать, арендуя квартиру на Юго-Западе, исследовал все окрестности в радиусе двадцати пяти километров и знает в Конькове место, где сможет спокойно подготовиться к визиту в спортклуб у Чистых прудов.

Промчались мимо памятного Мише светофора на перекрестке возле метро «Калужская», мимо Коньковского вещевого рынка – резервного места встречи с Кешей, развернулись на сто восемьдесят градусов у Теплого Стана, проехали еще метров пятьдесят и свернули с улицы Профсоюзной вправо возле красного кирпичного здания Палеонтологического музея. Повернули на заасфальтированную дорожку, уходящую в глубь «зеленой зоны» – лесопосадок меж районами Ясенево и Коньково.

Дорога через лес вела к храму. Церковные купола торчали над верхушками деревьев, поблескивая золотом. Храм впереди, слева над верхушками деревьев видны многоэтажки Конькова, справа забор, за которым опять же лес. Автомобилей на дороге – ни одного. Лишь редкие пары прогуливаются по асфальту. Нет-нет, да и проедут мимо мальчишка-велосипедист или стайка пацанов на роликах. Прогулочная зона. Тишь, гладь да божья благодать.

Не доехав до храма совсем немного, Сан Саныч свернул с асфальта на огромную поляну. Вдалеке возле самодельных футбольных ворот гоняет мяч пара-тройка оболтусов. Еще дальше жарят шашлыки. Большущая поляна. Место здорового отдыха жителей Конькова, ибо торговых точек с алкоголем поблизости не наблюдается и отравить организм праздной публике нечем, разве что с собой чего принести шашлыки запить.

Сан Саныч припарковался на опушке, на самом краешке гигантской поляны. Вдали от дороги, и от футболистов, и от любителей поесть шашлыка на природе. «Волгу» поставил багажником к лесу, велел Михаилу «стоять на шухере», то есть отойти от машины метров на двадцать и пресекать всякие попытки местных жителей, облюбовавших поляну для отдыха, приблизиться к автомобилю.

Открыв багажник, Сан Саныч чего-то оттуда достал и, присев на травку, производил какие-то манипуляции неизвестно с чем, Чумаков же тем временем дважды пресек, как было приказано, поползновения расслабленных отдыхом на природе горожан подойти к машине. В первый раз слегка выпивший мужик двинулся к «Волге», дабы стрельнуть покурить, и на подходе получил от Миши вожделенную сигарету. Во второй раз пришлось отогнать подальше не в меру любопытных пацанов младшего школьного возраста.

Ровно в четверть девятого Сан Саныч окликнул Чумакова:

– Миша! Эй! Иди садись в машину. Пора ехать!

Подойдя к машине и оглядев Сан Саныча с головы до ног, Миша в очередной раз удивился своему партнеру. Вся подготовка к штурму логова «Синей Бороды» заключалась в том, что в руке Сан Саныча появился «дипломат» – стандартный черный чемоданчик с замком, а с пояса исчезла сумка-кенгуру. В остальном Сан Саныч остался прежним, таким же, как и перед приездом сюда, на поляну. Одет в ту же голубую майку, шорты, глаза скрыты под стеклами солнцезащитных очков, на ногах пробковые сандалии. А ноги-то, ноги! Пятки перепачканы землей, меж пальцев застывает корочкой грязь.

– Зачем ты сандалии-то снимал? По травке захотелось походить, да? – Миша взялся за ручку автомобильной дверцы.

– Погоди залезать в машину.

– Ты ж сам сказал: «Садись, пора ехать...»

– Сейчас поедем. Отойдем в кустики на минуточку. За мной.

Подхватив «дипломат» поудобнее, так, чтобы на ходу можно было открыть его замки и не рассыпать на землю содержимое, Сан Саныч двинулся в заросли бузины. Пожав плечами, Чумаков пошел следом за ним.

– Отсюда нас не видно ни с поляны, ни с дороги, – сказал Сан Саныч из гущи кустарника, присел на корточки, поставил перед собою на землю раскрытый «дипломат». – Снимай куртку, Миша, на-ка вот, напяль на себя портупею.

Сан Саныч протянул Мише извлеченный из «дипломата» оружейный тандем – две кобуры на переплетении ремешков с двумя пистолетами «ТТ».

– Ты как-то говорил, что мне, не обученному, как надо стрелять, оружие на себе таскать бесполезно и опасно, – сказал Миша, однако кожаную куртку-косуху быстренько снял и с удовольствием взял у Сан Саныча портупею с пистолетами. Какой же мужчина откажется примерить обязательный аксессуар настоящего супермена?

– Давай помогу разобраться с ремешками. – Сан Саныч поднялся, позабыв закрыть «дипломат». – Одну руку продевай вот в эту петлю, правильно, повернись, ремешок подтяну... Все верно, партнер, тебе носить под мышками пистолеты – только беду кликать. Попасть во враждебного стрелка у тебя шансов никаких, верь мне. Штатники, цэрэушники, было дело, обработали ворох отчетов об уличных перестрелках и вывели среднестатистическое время реального огневого контакта. Две с половиной секунды. Посему – придется стрелять, даже не пытайся в кого-нибудь попасть, понял? Пали в воздух и падай сразу же на землю. Упав, обязательно откатись в укрытие, нету такового рядом – просто отползи-перекатись в сторону и замри.

– Ни фига не понял... Впрочем, пора бы мне привыкнуть к роли болвана... Зачем и когда мне палить в небеса?

– Зачем? Чтобы отвлечь погоню. Когда? Лишь в том случае, если ты увидишь меня улепетывающим со всех ног. От кого? Нетрудно догадаться – от ребят из «Синей Бороды»... Хорош, сильнее ремешки не затягивай, надевай куртку...

– Ты пойдешь в спортклуб, а я буду страховать тебя во дворе. Правильно?

– Неправильно! Вспомни, Кеша рассказывал: двор-колодец с единственным входом, все пространство просматривается видеокамерами. Ты будешь ждать меня на Чистых прудах. На скамеечке у прудика. Случись мне тикать, добегу до Чистопрудного бульвара, и стрельба пусть на секунду, но отвлечет, тормознет погоню. Я буду знать, где, на какой скамейке ты будешь меня ждать. Рвану к тебе. Ты бросишь мне оружие, а я, на бегу поймав пистолет, развернусь и расстреляю погоню. Потом мы оба очертя голову побежим к припаркованной в близлежащих переулках «Волге», и по газам.

– За две с половиной секунды добежишь, поймаешь, развернешься, стрельнешь... Что-то я сомневаюсь. Какой-то фантастический план... Знаю-знаю, ты опять скажешь: «Верь мне, я знаю, что делаю!..»

– Так точно. Верь мне, Миша, я, как всегда, контролирую ситуацию... Как пистолеты? Не жмет под мышками? А ну, повернись, дай на тебя посмотреть... Нормально, слегка выпирают «пушки», но не знаешь – не заметишь... Я верю в тебя, партнер. Понадобится – ты все сделаешь, как надо. В тебе есть СИСУ!

Сан Саныч снова присел на корточки, закрыл «дипломат».

– Какое, к черту, СИСУ! Нету во мне никакого СИСУ. Ты-то вон какой спокойный, как комиссар в пыльном шлеме, уверенный в окончательной победе мировой революции. А я – сгусток нервов... – Миша, вытянув шею, успел заглянуть под закрывающуюся крышку «дипломата». – Сан Саныч! А чего в «дипломате»-то? Всего-навсего одна коробочка, и все? Ты чего, штурмовать спортклуб голыми руками будешь, так, что ли?

– Угу. – Сан Саныч, закрыв «дипломат», выпрямился. В шортах, майке, с торчащими из сандалий грязными пятками и черным чемоданчиком в руке, он выглядел смешно и нелепо. – Кеша говорил о металлодетекторах на входе в спортклуб. Спрятанное оружие имеет свойство звенеть, попав в поле действия детектора металлов, понял?

– Так и замки «дипломата» тоже из металла! Все одно, звенит сигнализация!

– Зазвенит, вахтер у входа попросит открыть чемоданчик, убедится, что внутри лишь коробочка с ампулой и разовый шприц. Скажу, что я диабетик, вынужденный периодически колоться инсулином, и все вопросы сняты. Вахтер ни за что не догадается, что в ампуле не инсулин, а «сыворотка правды»... Пошли в машину, Миша. Поедем в центр. Пошалить.

Продравшись сквозь кусты бузины, партнеры сели в машину, и, едва автомобиль тронулся, Сан Саныч продолжил инструктировать Чумакова:

– Не дай бог, конечно, но случится, что тебя повяжут, Миша...

– Как такое может случиться?

– Не перебивай! Дай договорить. Все необходимо предусмотреть, дело предстоит серьезное... Случись так, что тебя возьмут в плен, делай и говори, чего хочешь, тяни время. Попадешь в полон, единственная твоя надежда выжить – тянуть время и дожидаться, пока я приду на помощь. А я приду обязательно. Скажут тебе, что я убит, разорван на части, сожжен, утонул – не верь, пока сам не увидишь моего трупа. Пока меня дохлого не узреешь собственными глазами – не дергайся и тяни, тяни время, как можешь, береги здоровье.

– Сан Саныч, а как ты справишься безоружный сразу со всеми боевиками «Синей Бороды»?

– Не силой, так умом, но справлюсь. Поверь. И потом все сразу в спортклубе они вряд ли кучкуются. Повторяю – их максимум восемь. Подходы к Кешиному дому сегодня утром стерегли четверо хлопцев, не похожих на описанных Иннокентием Туриста, Кавказца и господина Полковника...

– Сан Саныч! – опять перебил старшего товарища Миша. – А почему бы утром сегодня не взять в качестве «языка» одного из тех, что болтались у Кешиного дома? Вколоть «языку» «сыворотку правды», как ты хотел сделать с тем мужиком, которого захватил у дома Тузановича, и... И не надо было бы сейчас рисковать, штурмовать спортклуб!

– Ну да! А брать «языка» в самом центре столицы, на кишащей прохожими улице, это, по-твоему, верное дело, лишенное всякого риска, да? К тому же мы покойники, забыл? Запамятовал, Миша, сколь хлопотно было достоверно имитировать собственную смерть? Как трупы в машине воняли, помнишь? Как покупали тебе и мне по паре одинаковых костюмов в ГУМе, как наряжались в костюмчики и наряжали в аналогичный трикотаж смердящую мертвечину, вспомнил? А как на ходу с ворованной тачки прыгали, припомни! И все ради того, чтоб ввести противника в заблуждение и ожить лишь тогда, когда вероятность претворения в жизнь успешной, победоносной операции приблизится к ста процентам...

– Ты уверен в победе на сто процентов?

– На девяносто восемь.

– Ты уверен, что нас «синие» до сих пор считают мертвыми?

– А как же иначе?

– Слушай, Сан Саныч, прости, но ты меня, часом, не дуришь, а? Если ОНИ считают нас дохлыми, на фига, объясни, «синие» выставляли патрули вокруг Кешиного дома сегодня утром?

– Профессионалы. Привыкли работать на совесть.

– Неубедительно! А вдруг ОНИ знают, что мы живы, предугадали, что я вспомню про Кешу, проведу параллель между Ирой Грековой и ее одноклассником Иннокентием и...

– Мудришь, Миша! Кончай умничать.

– А вдруг Кешу специально возили в спортклуб, чтоб заманить нас в ловчую яму, а? Сан Саныч, чего замолчал?

– И давно? – спросил Сан Саныч после довольно длинной паузы.

– Чего «давно»?

– Давно ты додумался до версии, согласно которой «Синяя Борода», притворившись, будто верит в нашу с тобой трагическую кончину, использовала Иннокентия в качестве передаточного звена дезинформации, дабы заманить меня и тебя, как ты метко выразился, в «ловчую яму»?

– Честно?

– Угу.

– Если честно, я додумался до этого только что. Удивился, что ты идешь штурмовать спортклуб, вооружившись лишь «сывороткой правды», начал прикидывать в голове, почему бы в таком случае не взять «языка» из оцепления Кешиного дома, и...

– Ясно! Молодец, Миша, чего еще я могу сказать? Пять баллов! Горжусь тобой, партнер. Одно слово – молодец!

– Это все, что ты мне скажешь?

– Ага.

– Сволочь ты, Сан Саныч! Я ж теперь, сидя на скамеечке у Чистых прудов, измучаюсь весь, представляя, как ты, фигурально выражаясь, проваливаешься в «ловчую яму», как тебя убивают в спортклубе! Хотя бы для приличия успокоил. Сказал бы: «Твои опасения, Миша, беспочвенны потому-то и потому-то...»

– Твои опасения, Миша, беспочвенны. А почему – объяснить уже не успею. Посмотри направо. Проезжаем мимо памятника защитникам Плевны. Приехали, считай. Одно тебе скажу: верь мне, я знаю, что делаю. Все будет хорошо. А мы победим.

– Тьфу, блин! С тобой говорить, все равно что об стенку лбом биться! Ничем тебя не проймешь! Киборг-терминатор, блин! Мутант! У тебя чего, все нервы в мускулы переродились, что ли?

Сан Саныч ничего не ответил. Лишь улыбнулся, довольный. Мишину ругань он воспринял как изысканный комплимент.

Промчавшись мимо театра «Современник», «Волга» свернула в Большой Харитоньевский переулок. Сан Саныч остановил машину подле старинного дома, украшенного лепным орнаментом в дальневосточном стиле, местами напоминающим запрещенную московской мэрией свастику.

Выйдя из автомобиля, партнеры молча побрели к бульвару с прудом. Молча, потому что Сан Саныч категорически велел «прекратить болтовню».

Дошли до воды, обогнули пруд, и Сан Саныч, по-прежнему не проронив ни звука, ткнул пальцем, указав Чумакову на скамейку, одну из многих, выстроившихся вдоль пешеходной дорожки бульвара. Михаил, кивнув, понятливо пошагал к указанной лавочке, доставая на ходу из кармана пачку сигарет и сетуя, что их осталось всего три. Как же он, идиот, не позаботился запастись куревом? Может, сбегать по-быстрому и купить, пока еще видна спина Сан Саныча, пока до времени, когда Мишин партнер начнет штурмовать спортклуб, остался еще с десяток минут? Чумаков осмотрелся по сторонам. Кроме ресторана «Ностальжи» и кабака, возле пруда не увидел поблизости ни одного заведения, где бы можно было разжиться сигаретами. Зато увидел, как ускорил шаг Сан Саныч. Такими темпами он доберется до дворика, где расположено логово или ловчая яма врага, быстрее чем за десять минут. И ну как, сразу нарвавшись на ловушку, побежит обратно? Миша губами вытащил из пачки сигарету, уселся на скамейку, закурил. Пистолеты терли бока, табак, казалось, потерял вкус, приходящие в голову неприятные мысли Чумаков комментировал вслух, матерясь шепотом. Нет хуже ждать, когда не знаешь, сколько придется томиться в ожидании.

– Блин! Народу вокруг – полно. Менты, поди, где-то рядом ходят. Черт его знает, как дело обернется после пальбы в воздух! Господи, хоть я в тебя и не верю, сделай так, чтобы через полчасика ко мне подошел улыбающийся, довольный собой Сан Саныч и, похлопав по плечу, сказал: «Все, партнер! Все неприятности позади. Мы победили!..» Сделаешь – начну в церковь ходить, и в тебя поверю, и в черта, и в дьявола, и в черную кошку!

Миша затянулся, выпустил дым через нос, затянулся еще раз... Что такое? Сигарета в его пальцах ни с того ни с сего потухла. Плохая примета! Очень плохая. Жди теперь беды, сиди и жди!..

Миша Чумаков мучился религиозно-мистическими переживаниями, а Сан Саныч тем временем преспокойно шагал по направлению к спортклубу, помахивая «дипломатом» в правой руке и чуть заметно припадая на левую ногу, пятка которой была особенно сильно перепачкана землей.

Войдя во двор-колодец, Сан Саныч сразу же увидел яркую вывеску над широкой дверью. Вот он, вход в спортклуб, в переоборудованный для физкультурных забав подвал. Сан Саныч мимолетно улыбнулся. Вспомнил бар «Три семерки» и еще тысячи подвальных помещений, над дверями которых висели вывески. Такое впечатление – хозяева подвалов и полуподвалов специально зарылись в землю, чтобы в случае чего сподручней было юркнуть в норку и, сбежав по хитросплетениям канализационных каналов, нырнуть в отстойник и затаиться на дне под толстым слоем дерьма.

Скосив глаза, скрытые под темными стеклами солнцезащитных очков, Сан Саныч удостоил вниманием припаркованные во дворе автомобили. Ого! Интересная автоколлекция: «Мерседес», «Шевроле», «Мазда» и, совсем некстати, «Нива». А «Вольво», описанного Иннокентием, нету.

Переведя взгляд с автомобилей на объектив видеокамеры над вывеской «Спортклуб», Сан Саныч подошел вплотную к дверям в физкультурную обитель, ткнул пальцем в кнопку звонка на панели с динамиком и микрофоном и еще одним миниатюрным телеглазом.

– Вам чего? – шипя, спросил динамик.

– Мне к директору, – нагнувшись, сказал Сан Саныч в микрофон переговорного устройства.

– Вы договаривались о встрече?

– Нет, но господин директор будет рад нашей встрече. Поверьте.

Ж-ж-ж – загудела электронная начинка замка. Щелк – замок открылся. Сан Саныч вошел, спустился вниз по ступенькам в залитый искусственным электрическим светом коридор. Ж-ж-ух, ще-лк – закрылась дверь за спиной.

Вахтер за столом с мудреным пультом сигнализации и выстроенными горкой поверх столешницы черно-белыми мини-телевизорами приветствовал Сан Саныча кивком головы.

– Прямо по коридору, пожалуйста. Справа дверь. Войдете и проходите через спортзал, попадете в коридор, где в торце кабинет господина директора, – любезно объяснил Турист.

Сан Саныч без труда вычислил, что это именно тот человек, которого Кеше представили под кличкой Турист. Иннокентий описал внешность Туриста, Кавказца и господина Полковника достаточно подробно.

– Сами найдете или проводить?

– Найду.

– Ноги вытирайте, пожалуйста.

Сан Саныч пошаркал толстыми подошвами пробковых сандалий о коврик у подножия лестницы и не спеша направился к дверям, ведущим в спортзал.

Когда входил и когда проходил мимо вахтерского столика, ничего не зазвенело. Ежели и отреагировал металлодетектор на железные замки «дипломата», то бесшумно, просигналив вспыхнувшей лампочкой на пульте сигнализации.

Шествуя мимо вахтера, Сан Саныч краешком глаза заметил, что правая рука Туриста спрятана под столом. Либо Турист давил на секретную кнопку, нажатие коей каким-то образом извещало господина директора – Полковника о визитере, либо в правом кулаке сжимал рукоятку пистолета, готовый при малейшем поводе со стороны пришельца применить оружие. Но Сан Саныч не дал Туристу повода для беспокойства. Спокойно и чинно прошествовал до указанной двери, деликатно ее приоткрыл, вошел в спортзал и, вежливо закрывая за собой дверь, последний раз взглянул на привратника. Увидел, как Турист, вздохнув с облегчением, стер левой пятерней пот со лба и сосредоточил тревожное внимание на телевизионных экранах. Вахтера явно беспокоило, что вслед за Сан Санычем в его вотчину могут нагрянуть друзья визитера в пробковых сандалиях.

В спортзале шла тренировка. Аэробные девушки, коих вскользь помянул Кеша, давно разъехались по домам. На электронных часах, вмонтированных в ту стену, вдоль которой выстроились в ряд тренажеры, две зеленые цифры – 21 и 32. Половина десятого. Тренируются мужчины. Строго говоря, один мужчина тренируется, трое ему ассистируют. Кто здесь основной физкультурник, а кто ассистент – видно сразу. Основной будто шагнул в спортзал с плаката, рекламирующего стероиды. Или с афиши голливудского кинобоевика с главным героем, претендующим затмить легендарного Арчи Шварценеггера мускульной массой и объемом грудной клетки. Основной тренирующийся – под два метра ростом и весом килограммов этак сто двадцать. Причем жира на его перекачанном теле ни капли. Сплошь тугие мышцы и рельеф мускулатуры. Белобрысый, коротко подстриженный гигант. С такой мощной шеей, что не сразу ее и заметишь и удивишься, как это может белесая головенка расти прямо из груди. А груди-то, груди! Словно два набивных мяча. Живот – складки тугих канатов. Ноги – домкраты. Руки – конструкция из мышечных шаров и овалов. Вся одежда тренирующегося Голиафа состояла из плотно облегающего тело борцовского трико с надписью на груди по-английски «Мистер Торнадо».

Когда Сан Саныч вошел в зал, мистер Торнадо выжимал штангу. Справа и слева блины штанги поддерживали два ассистента. Третий ассистент подбадривал гиганта задорными криками:

– Ну! Поднатужься, ну! Во-во, умница! Держи ее! Держи!!!

Четверо в спортивном зале никоим образом не напоминали тех четверых боевиков «Синей Бороды», физиономии которых Сан Саныч «срисовал», изучая сегодня утром подходы к дому вдовца Иннокентия. Перекачанный амбал выпрямил руки, зафиксировал штангу в верхнем положении, ассистенты отпустили железные блины, и, как только они это сделали, мистер Торнадо, покачнувшись, разжал пальцы, сжимавшие перекладину штанги.

Штанга грохнулась на пол, едва не задев при падении ассистента-агитатора, но тот вовремя и проворно отпрыгнул, чем и спасся. Надо сказать, трое ассистирующих амбалу спортсменов также отличались атлетическим сложением, высоким ростом и развитой мускулатурой, однако рядом с мистером Торнадо они терялись, выглядели первоклашками, отирающимися на перемене подле десятиклассника – чемпиона школы в толкании ядра. Отчасти невзрачность ассистентов объяснялась скромными «закрытыми» спортивными костюмами, скрывающими мускулы, но и плечистый Сан Саныч, даром что был одет в майку и шорты, не выдерживал сравнения с горой тугой плоти, маркированной англоязычным прозвищем Торнадо.

Уронив штангу, амбал строго посмотрел на нечаянного свидетеля его тяжелоатлетической неудачи. Перевел взгляд на электронные часы. Кстати, когда на часы взглянул Сан Саныч, он заметил рядом с горящими желтыми цифрами подозрительно поблескивающее отверстие в жидкокристаллической панели часов. Не иначе опять объектив видеокамеры. Кеша говорил о компьютере в кабинете Полковника. Так, может быть, на монитор директорского компьютера поступает видеосигнал из спортзала? Да. Скорее всего именно так и есть. Сидит сейчас господин Полковник в директорском кресле и наблюдает за поведением Сан Саныча и негодованием мистера Торнадо. – Полдесятого. Мы зал до двух ночи арендовали! – вымолвил мощным, под стать телесам, басом амбал, испепеляя Сан Саныча взглядом. – Посторонних попрошу выйти и закрыть дверь с той стороны!

– Я к директору.

Сан Саныч жестом показал: мол, чтобы попасть в дирекцию спортклуба, ему придется пройти вон к той двери в конце зала. И пошел. Вдоль стены, по периметру, так, чтобы не мешать мистеру Торнадо с ассистентами резвиться в центре зала со штангой.

– Елы-палы! Мы за аренду платим, а он грязными ногами по чистому полу шлепает! – Амбал шагнул наперерез Сан Санычу, перехватил его, успевшего преодолеть две трети расстояния до дверей в служебные помещения спортклуба. Рука, бугрящаяся мускулами, легла Сан Санычу на плечо. – А ну, стой! Ты не понял, чего я сказал? Я за аренду заплатил, а ты пол пачкаешь. Я тебе разрешил пол пачкать?

Ручища мистера Торнадо дернула Сан Саныча за плечо, развернула, пальцы амбала разжались, и растопыренная пятерня, ткнув Сан Саныча в грудь, прижала его спину к шведской стенке.

Подоспели ассистенты мистера культуриста. Двое заняли позиции слева и справа от Сан Саныча, третий маячил поодаль, выглядывая из-за плеча амбала. Припертый к стенке, окруженный со всех сторон, Сан Саныч, нехорошо улыбнувшись, процедил сквозь зубы:

– Ребята, ежели вам нужны неприятности, я вам их устрою. Запросто. Но предупреждаю: лучше со мной не связываться.

– У-у-у, какой ты страшный! – Упирающаяся в грудь Сан Санычу растопыренная пятерня амбала сжалась в кулак. Пальцы-сардельки скомкали голубую ткань майки Сан Саныча, кулак рванулся вниз, и майка с треском порвалась.

Правой рукой Сан Саныч держался за ручку «дипломата». Как только треснули по швам лямки голубой майки с англоязычной надписью «Левайс», острый угол «дипломата» ударил мистера Торнадо в пах. Натужно охнувшего амбала согнуло, Сан Саныч подпрыгнул и встретил нагибающуюся белобрысую голову качка, ударив лбом в переносицу мистера Торнадо. Будто резиновая надувная игрушка, культурист Торнадо с удивительной легкостью опрокинулся на пол, а Сан Саныч тем временем был атакован с флангов ассистентами поверженного Голиафа.

Ассистент справа подцепил кроссовкой обутые в пробковые сандалии стопы, подсек Сан Саныча под обе ноги. Ассистент слева схватился обеими руками за свободную кисть Сан Саныча и ловко вывернул ему запястье.

Устоявший на ногах, но потерявший на секунду равновесие вследствие подсечки, Сан Саныч упустил тот мимолетный критический момент, когда вывернутое запястье можно было еще вырвать из захвата, и левый ассистент сноровисто завернул ему руку за спину.

Все мало-мальски знакомые с рукопашным боем знают: когда рука заломлена за спину, самый надежный способ освободиться – выполнить кувырок вперед. Пусть соперник продолжает фиксировать руку, ничего страшного. Кувыркнулся вперед, и более ничто не стесняет суставы, «не ломает». Махнул как следует ногой за голову после кувырка, заехал носком по лбу конвоиру, и ты свободен!

Выполнить кувырок через голову Сан Санычу помешал третий ассистент, тот, что занимал позицию в тылу у мистера Торнадо.

Амбал упал резиновой игрушкой, утратившему баланс Сан Санычу заломили руку за спину, он нагнулся, чтобы кувыркнуться, и тут ассистент номер три прыгнул. Пролетел над поверженным мистером Торнадо, сделал в воздухе ногами движение «ножницы», и правая кроссовка третьего ассистента поддела снизу подбородок Сан Саныча мыском, а подошва левой шлепнула вдогон по солнечному сплетению.

Не теряя времени, выполнявший залом спортсмен еще сильнее выкрутил кисть, сместил захват и, схватившись за пальцы Сан Саныча, крутанул и их. Все! Теперь кувыркайся не кувыркайся, а рука поймана, и жесткая фиксация пальцев исключает всякую возможность освободиться без потерь.

Ассистент слева вцепился как клещ в руку Сан Саныча с «дипломатом». Ассистент номер три, приземляясь после прыжка, присел низко-низко и, выпрямляясь, подцепил снизу вверх скользящим ударом по касательной гениталии Сан Саныча.

Силами трех ассистентов Сан Саныч был опрокинут на пол, на живот. Трое, явно специалисты своего дела, навалились сверху. Ассистент, занятый выкручиванием руки, продолжил свое занятие. Ассистент, заинтересовавшийся «дипломатом», вырвав черный чемоданчик, отбросил его подальше и лег поперек ног Сан Саныча, увлеченно выкручивая ему ахиллес. Ассистент-попрыгунчик улегся рядом с коллегой и, обхватив обеими ногами правую (уже без «дипломата») руку Сан Саныча, профессионально провел болевую фиксацию локтя.

– Браво! Браво!

Открылась дверь, что вела из спортзала в административный коридорчик спортклуба. Аплодируя на ходу, в зал вошел статный мужчина, похожий на голливудскую кинозвезду Шона Коннери. Господин Полковник. Он же – господин директор спортклуба.

– Брависсимо! Весьма впечатляет. Вот иллюстрация, как молодость и мастерство побеждают грубую силу! Спасибо вам, господа спортсмены. – Директор остановился подле все еще валяющегося на полу амбала. – А вы как? Мистер Торнадо? Сильно вас бандит с «дипломатом» покалечил?

– Да я его сейчас... – Амбал тяжело поднялся с пола. – На кусочки разорву, гада!

– Погодите! Погодите! – Директор встал между амбалом и распластанным на полу Сан Санычем. – Мы так не договаривались. Он мой. Петя! Вася!

На зов откликнулись двое мужчин средних лет, одетых в дешевые, но аккуратно отглаженные одинаковые серые брюки, бесформенные полуботинки и простецкие, заправленные за пояс рубахи, у Васи светло-синего цвета, у Пети блекло-коричневого. Вася имел глубокие залысины на лбу и носил очки в тонкой стальной оправе. Петя был пузатым и пухлым, страдающим одышкой и потливостью от избыточного веса.

О, да! Именно эти двое топтались сегодня утром на подходе к Кешиному дому. Вася и Петя – двое из четверых топтунов, лица и фигуры которых Сан Саныч засек и запомнил.

Появившись из дверного проема, ведущего в административный коридор, Вася с Петей деловито прошагали к обездвиженному Сан Санычу и ловко обрядили плененного посетителя в оковы, которые в ходу у американских тюремщиков и любителей садо-мазо. С помощью спортсменов-ассистентов Вася с Петей нацепили на талию Сан Саныча широкий кожаный пояс, затянув его потуже, так, что пряжка пояса оказалась за спиною пленника. От поясной пряжки тянулась короткая цепочка, заканчивающаяся наручниками, и длинная, к концу которой были приварены кандалы. Браслеты наручников сковали запястья Сан Саныча, кандалы защелкнулись на лодыжках. Пятеро мужчин – Вася, Петя и ассистенты – поставили пленника на ноги. Мистер Торнадо поднял с пола слетевшие с носа Сан Саныча солнцезащитные очки и, ухмыляясь, надел их на пленного, с издевательской заботой поправив дужку очков на переносице и потрепав «ласково» кандальника по щеке. Лицо Сан Саныча осталось при этом непроницаемо-равнодушным.

– Петь, Вась, ведите его в мой кабинет, – велел директор. – «Дипломат» не забудьте прихватить. А вам, господа спортсмены, выражаю свою глубокую благодарность за помощь в задержании рэкетира-отморозка. Второй раз меня выручаете! Спасибо! От оплаты за аренду освобождаю вас до конца лета. И вдобавок с меня коньяк, закусь и девочки. Удружили – в долгу не останусь, на той недельке обязательно сделаю плюс ко всему...

Чего директор сделает для отличившихся спортсменов «на той недельке», какую приятность, Сан Саныч уже не слышал. Мелко семеня стесненными кандалами стопами, зажатый с боков Васей и Петей, он вышел в коридор, дверь за ним захлопнулась, и Сан Саныч убедился, что Иннокентий ничуть не преувеличивал, говоря о поразительной звукоизоляции здешних помещений.

Кабинет директора в торце коридора Сан Саныч сразу же узнал, вспомнив Кешино описание. Сел без понуканий в кресло—электрический стул, поерзав, устроился получше. С руками за спиной сидеть в кресле было не особенно удобно.

– Вась, Петь, как тут наш Бульдозер без меня себя ведет? – В кабинет вошел хозяин, довольно потирая руки. – Не шалит? Ну-кась, стенд ап, милейший. Вставай, вставай, Бульдозер... О-о, да ты ж не знаешь: мы тебя за глаза окрестили Бульдозером, братишка. Как? Нравится кликуха?.. Встань, будь ласка, Бульдозер, ишь, расселся. А вы, Вася и Петя, помогите мне его раздеть. Догола. Вдруг наш Бульдозер спрятал чего в швах одежды, в подошвах сандалий...

– Так он же закован весь, – удивленно посмотрел на директора толстяк, однако, достав из кармана брюк нож-выкидуху, нажал на кнопочку, скрытую в рукоятке ножа, и, когда вынырнуло, блеснув, обоюдоострое лезвие, вспорол резинку на шортах Сан Саныча, подсунув лезвие ножа под широкий кожаный ремень в стиле садо-мазо.

– Сразу видно, Петька, что ты из ментовских, – усмехнулся Вася. – Послужил бы с мое на границе, знал бы, как и что можно спрятать в невинной на вид сандалии или ремешке от часов!

– Василий, ты б взял «дипломат», отнес в другую комнату и вскрыл его там осторожно, – распорядился директор Полковник. – Не доверяю я Бульдозеру. Весьма вероятно, в «дипломате» спрятано нечто взрывоопасное. Но сначала – не в службу, а в дружбу – сходи на вахту. Звуконепроницаемые стены и двери – штуковина полезная, однако наш друг в кресле вахтера, поди, измучился весь, не зная, чем дело закончилось – взяли мы Бульдозера или он нас взял. Зря в свое время не сдублировали сигнал от видеокамеры в зале на вахтерский пульт... Сходишь, Вась? Успокоишь человека?

– Сделаем. – Очкарик Вася вместе с «дипломатом» вышел из кабинета.

А бывший мент Петя между тем буквально срезал с Сан Саныча все одежды. Снял сандалии, на всякий случай и очки снял. Брезгливо прощупал изрезанное ножом тряпье, морщась, осмотрел грязные сандалии.

– Завидую твоим нервам, Бульдозер, – сказал Полковник, занимая директорское кресло за столом с компьютером. – Или ты феноменально глуп, или прошел в процессе жизни и сквозь огонь, и сквозь воду с медными трубами, раз накануне смерти можешь сохранять столь философское настроение. Чего там, Петро? Нашел чего в тряпках?

– Не-а, ни черта.

– Сандалии осматривал?

– Сандалии как сандалии, без секретов.

– Неужто ты, Бульдозер, понадеялся лишь на мускулы да умение крушить черепа?.. Молчишь? Молчи-молчи, подождем, чего Васек обнаружит в «дипломате». А покамест я расскажу тебе, браток, на чем ты прокололся. Начну с конца. С того, что случилось только что. Мы тебя ждали, братишка Бульдозер. Сотрудник на вахте весьма беспокоился. Опасался, что впустит тебя, и ты с ходу начнешь палить во все живое. Я его успокаивал. Кеша, говорил, донес до нашего Бульдозера, что и где в спортклубе, и Бульдозер пренепременнейше ломанется в первую очередь в дирекцию, его, говорил я сотруднику на дверях, как и тебя, временно исполняющего должность вахтера, учили прежде всего стремиться захватывать командный пункт, то бишь дирекцию. Но, подстраховываясь, я все же предпочел запустить в зал мясо. Учини ты прорыв со стрельбой, мясо в спортзале на секунду-другую тебя бы тормознуло. Без всяких радужных надежд я прокачал мясу дезу про рэкетира. Спортсмены, которые тебя повязали, однажды надавали тумаков всамделишному рэкетмену, явившемуся снять с меня дань внаглую, на халявку. Но вот тебе крест, брат, я и не чаял, что спортсмены тебя уломают. А, впрочем, сколько тебе лет? Полтинник? Как и мне, пятьдесят, да?.. Молчишь. Молчи-молчи, я не в обиде. Сохранился ты лучше меня, братишка, но возраст берет свое, согласись. Как и тот рэкетир-халявщик, ты попался на примитивнейший трюк. Бугай качок с надписью на борцовке «Мистер Торнадо» – нуль без палочки. Выглядит он страшно и внушительно, а поднатужится, и ребенок его забьет кулачишками. На телеса мистера Торнадо клюнули американские шоу-дельцы, они-то как раз Торнадой его и обозвали. Подписали с культуристом контракт на участие в чемпионате по реслингу. Знаешь, что такое реслинг? В нашу с тобой молодость это безобразие называлось «борьбой Кетч». Цирк на ринге с ревом, стонами, невероятными бросками и ужасными заломами. Торнадо допер, что надо бы разучить для порядка десяток приемчиков, и на выплаченный америкосами аванс нанял себя тренировать троих профи. Трех борцов, мастеров спорта по самбо. Они тебя и сделали, брат. Упомянутый рэкетир и ты попались на одном и том же. Габариты мистера Торнадо отвлекли внимание и твое, и рэкетмена, а неприметные рядом с будущим чемпионом по реслингу тренеры-профессионалы, воспользовавшись отвлекающим фактором, поспешили продемонстрировать, что не зря называются мастерами спорта. Стареешь, брат, купился на дешевку, облегчил жизнь Ваське с Петькой, а то они, представляешь, вооружившись «калашами», тебя под дверью вот этого моего кабинета ждали. Готовились тебе по ногам палить, едва ты в коридоре появишься. Сохранил колени, брат. Однако ж ты должен понимать – ни коленки, ни печенки тебе больше не понадобятся. Я и разговариваю-то сейчас с тобой столь доброжелательно лишь потому, что рад за Петьку с Васькой. Мы-то думали, без стрельбы не обойдется, и черт его знает, а ну как попал бы ты в моих сотрудников? И так счет три – ноль в твою пользу. Но пронесло, слава богу! Порадовал ты меня, брат, сделал разговорчивым. Учини ты стрельбу, я б с тобою по-другому общался, вот так.

Сан Саныч не заметил, как господин Полковник нажал кнопку, спрятанную в столешнице и замыкающую электрическую цепь, пропуская по электродам под обивкой кресла разряд тока. Тело Сан Саныча в пыточном кресле изогнулось дугой, зубы оскалились, на губах выступила белая пена, плотно сжатые веки заслезились, лоб покрылся испариной.

– Больно? – Полковник отпустил кнопку. – А представляешь, каково бы тебе было, закованному в кандалы, под током, да еще с простреленными коленными чашечками? А? Брат?.. Молчишь? Ты давай начинай разговаривать, не то разозлишь меня, пока что доброго, и изжарю я твою тушку на этом кресле, как в микроволновке.

Сан Саныч вздохнул. Глубоко, полной грудью. Потряс головой, стряхнул с губ белую пену.

– Почему ты называешь меня братом? – спросил Сан Саныч.

– Потому, что мы с тобою, брат, фрукты с одного огорода. Из надежно огороженного садика с красными звездами на железных воротах. И ты, и я, брат, бывшие вояки, отставники. Или я не прав?

Сан Саныч промолчал.

– Молчишь, брат? Напрасно! Я ж вижу – ты бывший майор Советской Армии. Впрочем, нет! На майорских должностях пузо растет, вон Петька у нас, видал, какой пузан? Мент бывший, майор, большой начальник из города Таллина в то время, когда название этого города писали с двумя «эл» в середине, но с одним «эн» на конце.

Сан Саныч повернул голову, посмотрел на томившегося в углу экс-майора по имени Петр. В том же углу, где подпирал стену толстяк, заметил два прислоненных к стене автомата. Когда Сан Саныча вводили в директорский кабинет, вертеть головой он не решился, и оружие, упомянутое Полковником, увидел только что. Знать, не врал Полковник про автоматчиков в засаде.

– Петро у нас майор, я, седобородый, – полковник, а ты, брат, наверное, до кэпа добрался по крутой служебной лестнице. Капитанские погоны – потолок крутых лестниц, и с их ступенек на мрамор лестниц с красными ковровыми дорожками не перепрыгнешь. Подозреваю, ты, брат, был боевым пловцом. Водоплавающим диверсантом, телосложение у тебя для боевого пловца подходящее, а мозги рыбьи. По флотской терминологии, был ты кап-лей, до кап-три не дорос!

Открылась дверь. Вошел Вася. Внес на вытянутых руках открытый «дипломат».

– Вот. – Василий поставил «дипломат» на стол, под нос господину Полковнику. – Никаких сюрпризов. Лишь коробочка, набитая ватой, и стеклянная ампула без маркировки, да разовый шприц.

– Что это за химия? – Полковник ткнул пальцем в ампулу.

– «Сыворотка правды», – честно ответил Сан Саныч.

– «Говорунчик»? Фи-и-ууу! – присвистнул господин Полковник. – Откуда такая прелесть? У нас в запасниках полно всяческой химии, но «говорунчика» мы так и не смогли добыть. Колись, братишка, где раздобыл «сыворотку»?

– Из старых запасов. Зажал во время операции в Красном море, в восемьдесят втором.

– Что я говорил! – Полковник хлопнул сжатым правым кулаком по открытой левой ладошке. – Боевой пловец! Телеса касатки, мозги карася! В прокаченную через Кешу дезу поверил и явился, вломился, как рыба-молот, кулачищами нас колотить. Не зря мы навешали Иннокентию лапши на уши про металлодетекторы. Безоружным явился нашу «малину» потрошить, и жадность фраера-карася погубила! Деньжат захотелось человеку-амфибии! Так захотелось, что заглотил все наши крючки и запутался во всех наших сетях! Всех решил переколошматить, а одному, последнему, вколоть «говорунчик» и узнать, где денежки прячем, да?

– При чем здесь деньги? – Сан Саныч удивленно вскинул брови. Недоуменное выражение на его доселе непроницаемом лице рассмешило господина Полковника.

– Уах-ха-ха! Неубедительно притворствуете, милый! Как вести себя на допросах, вас не учили. Бравые пловцы – солдаты разового пользования. Мой милый Ихтиандр, ты разинул акулью пасть на наши непосильным трудом нажитые капиталы! Сознайся, что я прав, и умрешь необычайно легко! Слово бывшего офицера!

– Ты не прав. – Сан Саныч прогнал с лица выражение удивления, заговорил спокойно, тоном убежденного в своих словах и поступках человека. – Видишь ли, так получилось, что я в бегах. На вас и вашу банду... прости, на вашу фирму нарвался совершенно случайно. Как конкретно, могу рассказать, ежели спросишь. А без подробностей, одним словом – не повезло. Ни мне, ни вам. Наткнулся на вас в тот жизненный момент, когда уже разбежался, чтоб нырнуть поглубже, залечь на дно и зарыться в тине. Не мог я, брат, оставить в тылу крутую спецслужбу вроде вашей. Боялся, образно говоря – глушанете меня, закопавшегося в тине, динамитом, и всплыву пузом кверху.

– Врешь, братишка! Как ты с Чумаковым перехлестнулся, мне вообще не интересно. Про то, что ты в бегах, допустим, я поверил. Про то, что, наткнувшись на нас, сообразил, на кого напоролся, – верю безоговорочно. Оставлять нас в тылу, согласен, опасно. Кстати, брат, чего конкретно ты от нас ждал, какой гадости?

– О конкретике я не задумывался. Но знал – просто так вы не отстанете.

– Похвально, братишка. Правильно боялся. Не сдержусь, похвастаюсь, поведаю, какую гадость специально для тебя придумал наш Генерал. После того, как ты отметелил ментов и сбежал из дома Чумакова, а потом мочканул нашего сотрудника на Двадцати шести бакинских комиссаров, бывший таллинский мусор Петя наладил контакты с москалями-ментами, задействованными в твоем розыске. Мусорки приняли Петро за крутого авторитета. Знаешь, сколько сегодня мусора получают? А Петька каждому мусорку по штуке баксов в зубы, и к утру после начала твоих гастролей легавые приволокли Петьке твой фоторобот. Фото Чумакова у нас, естественно, свое было. Не мне тебе объяснять, насколько неповоротлива правовая махина государства. Тебя в бегах и доктора Мишу искали бы без нашей помощи год, а то и два. Мы же мобильны и финансово независимы. Мы придумали, как помочь ментам. Уже была договоренность с журналюгами из многотиражных изданий, с телевизионщиками. Через сутки твою и Чумакова рожи вся страна знала бы лучше, чем харю того мужика, что рекламирует мятные таблетки «Рондо», и морду помешанной на чистоте тети Аси. Слава богу, эфирное время и газетные полосы сегодня в отчизне продаются и покупаются. Отрекламировав тебя, братишка, как серийного убийцу, суток через двое выяснилось бы, какая фамилия записана в твоем паспорте. А то и раньше бдительные ссунишки-обыватели узнали бы в фотороботе своего соседа по дому. Ведь жил же ты где-то, имел прописку, брат. Ну а менты помощи были бы только рады, кто и почему им помогает на самом деле, выяснять бы не стали, согласись. А с журналистами мы договорились, по типу, они на тебя наткнулись, проводя собственное «журналистское расследование». Однако ты, братик, перепутал все наши карты, превратил козыри в шестерки, когда шлепнул еще одного нашего сотрудника на Ракетном бульваре и другого братишку в плен взял. Напугал ты нас, братец, до ужаса. Ты понял, в чем суть нашего бизнеса, стал первым посторонним, раскрывшим нашу тщательно охраняемую тайну. И ты мог раззвонить про нас по всему свету. Более всего мы опасались огласки, брат. Как раз, чтобы выяснить, кто еще знает про наш бизнес, кроме Миши и Кеши, тебя, браток, и оставили пока в живых. Увидев эту ампулу с «говорунчиком», я нашел подтверждение собственной гипотезе о том, что наш сотрудник, твой пленник, умер раньше, чем сообщил тебе что бы то ни было. А поначалу, когда доперли, как тебе удалось взять «языка», мы неделю дергались. Чуть было не эвакуировались спешным образом из Москвы. Ох, и испужались мы тебя, кап-лей! Ох, испужались! Все архивы уничтожили. Последнего исполнителя, Маринку, с задания чуть было не отозвали. Предпоследнего исполнителя ты видел мертвым в квартире Чумакова. Да, брат, Марина крутила ПОСЛЕДНЕЕ наше дело, не вовремя ты нам встретился... Когда же ты, брат, разыграл собственную гибель во врезавшейся в бензоколонку автомашине, это послужило нам сигналом, что подставлять нас ты не станешь. Попытаешься сам захапать наши денежки. Посчитал, сколько мы скопили бабок, и поехал крышей, браток, сочувствую. Таким образом, вопрос у меня к тебе только один, братишка Бульдозер-Ихтиандр. Кто еще, кроме Миши и Кеши, в доле? Посвятил кого-то в наши с тобою общие заморочки? А? Кто про нас еще знает? Отвечай!

Господин Полковник хлопнул ладошкой по столу, накрыв кнопку, активизирующую электроды под обивкой пыточного кресла. Электрический импульс отозвался судорогой в мышцах Сан Саныча. К счастью, на этот раз Полковник не стал удерживать кнопку в нажатом состоянии – хлопнув по ней ладонью, отдернул руки, угостив Сан Саныча лишь коротким уколом тока.

– Никто, кроме названных тобою, про вас не знает, успокойся, – вымолвил Сан Саныч, мотнув головой и глубоко вздохнув, успокоив нарушенное электричеством дыхание.

– Не верю! – Полковник, сжав четыре пальца правой руки в кулак, указующий перст оставил прямым. – Заставляешь меня, брат, давить на кнопку еще и еще, пока у тебя глаза не вытекут и зубы не рассыплются. Говори правду!

Полковник погрозил Сан Санычу указательным пальцем и начал медленное движение перстом к кнопке.

– Погоди! – остановил его Сан Саныч. – Вколи мне пару кубиков «сыворотки правды», и ты убедишься, что я говорю правду!

– «Говорунчик» слишком редкое лекарство, чтобы тратить его на без пяти минут покойника!

– Не нужно меня убивать.

– Ух, ты! Какая наглость! Троих наших замочил и смеешь надеяться на пощаду? Назови хотя бы один аргумент, который заставит меня сохранить твою рыбью душонку.

– Деньги.

– Весомый аргумент! Ах-ха-ха! У тебя припасена парочка тысчонок, да? Сколько ты предлагаешь за свою шкуру? Десять? Двадцать? Сто тысяч?.. А как ты думаешь, брат, сколько припасено у нас? Колись, сколько рассчитывал с нас снять? Скажи, пожалуйста, мне очень интересно!

– Пять-семь миллионов в пересчете на доллары.

– Смотри-ка ты! Почти угадал!.. И что ж? Ты надеялся, что, имея в загашнике ТАКИЕ башли, мы позволим человеку, знающему про наши нигде не засвеченные бабки, выкупить жизнь за жалкую сотню тысяч баксов?

– Я предлагаю много больше.

– Да?.. Ах-ха-ха! Ну, и сколько? Посмеши меня, назови цену.

– Точную сумму назвать затрудняюсь. Но никак не меньше уставного капитала вашей фирмы. Думаю, там «лимонов» на десять. В долларах, разумеется.

– Где это «там»? В Центральном банке? В Грановитой палате? В Третьяковской галерее? Предлагаешь тебя отпустить и дать возможность рискнуть ограбить Кремль? Я правильно понимаю? Умишком, брат, со страха тронулся? А? Братишка?

– Дай мне лучше возможность рассказать тебе перед смертью одну увлекательную историю. Подари пятнадцать минут. После, если посчитаешь нужным, убей. Нет – продолжим поиски взаимовыгодного консенсуса.

– Ну, чего? Петя! Вася! Дадим последнее слово приговоренному к электрическому стулу братишке?

– Я против, – заявил отставной мусор Петя. – Надоело плечами стенку подпирать. Ноги затекли.

– А я за, – сказал очкарик Вася, присаживаясь на краешек стола. – Пускай травит.

– Бывший полковник и бывший капитан против бывшего милиционера, – улыбнулся директор. – Два против одного. Повезло Бульдозеру. Но учти, браток, как только твоя история станет неинтересной, я нажму на кнопочку, и сам знаешь, что будет. Больно будет.

– Согласен. Скучно не будет. Обещаю, – заверил Сан Саныч. – Итак, начну, пожалуй, с пролога. Вам ли, мужики, не знать, до чего доводят бабы нашего брата. Вот и я некоторое время назад встретил стервочку по имени Галя...

Сан Саныч вместо выпрошенных пятнадцати минут уложился в десять. Отставные полковник, капитан и майор узнали про любителей неведомого, про наследника уголовного авторитета Федора Михайловича и про железный ящик неизвестно с чем. Единственное, о чем, точнее – о ком не рассказал Сан Саныч, так это о Дяде Степе. Часть полученной от Дяди Степы информации рассказчик вложил в уста девушке Галине, часть приписал наследнику Федору. Заканчивая историю, Сан Саныч предложил слушателям убедиться в наличии у него на плече свежего шрама после огнестрельного ранения.

– ...добрался до арендованной хаты на Юго-Западе, по первому попавшемуся на глаза объявлению вызвал ветеринара. Явился Чумаков. Так мы с Мишей и познакомились...

– А Чумакову ты про клад уголовника рассказывал? – оборвал Сан Саныча Полковник.

– Да.

– Зачем? – поинтересовался Петр.

– На всякий случай, не рассчитывая, что попаду к вам в плен. Кивну на Мишу, и он, подтвердив факт моего рассказа про клад, косвенно подтвердит, что я вам не вру.

– Где, кстати, Чумаков? – спросил Василий.

– Сейчас? На скамейке у воды на Чистопрудном бульваре меня дожидается с двумя пушками под мышками.

– Где конкретно? – уточнил Полковник. – Надо бы и его для порядка допросить, прежде чем кончать. Чего ты ему про себя и про клад наплел, интересно. Как отыскать Чумакова на бульваре?

– Сидит спиною к кафе «Ностальжи».

– Почему ж ты, вместо того чтоб на нас наезжать, не рванул за кладом на Север сразу же, как плечо зажило? – не понял Петр, но, прежде чем Сан Саныч успел ответить, заговорил Полковник:

– Пустяки спрашиваешь, Петя! Об этом мы уже поговорили. Он утверждает, что боялся оставлять нас в тылу. А я думаю, ему показалось проще на нас замахнуться, чем вторично лететь в Якутию и светиться там, где скоро начнутся поиски пропавшей экспедиции. Если... Если, конечно, все, что рассказал Бульдозер, правда. Если он не врет, господа, то мы имеем редкую возможность воочию полюбоваться невероятно везучим человеком. Везунчик Бульдозер, мать его в лоб! Видит бог, я не хотел, но потрачу на него полкубика «говорунчика». Подтвердит Бульдозер под кайфом правдивость своей истории – ей-богу, выторгует себе жизнь! Не мне, правда, решать. За Генералом последнее слово. Пользоваться эфиром нам запрещено. И совершенно справедливо! Когда в Митине на радиорынке за двести пятьдесят баксов можно купить устройство, позволяющее подслушивать телефонные разговоры по сотовому, а за двести – «жучок» для прослушки телефонного кабеля, о конфиденциальных переговорах по телефону лучше забыть! А чтоб лишний раз не гонять автотранспорт, дабы Генералу доложить, давайте-ка, друзья мои, проявим разумную инициативу и вколем Бульдозеру капельку «говорунчика».

– Товарищ Полковник... – Сан Саныч вздохнул с вполне искренним, ничуть не наигранным облегчением. – Спешу сообщить, коль вы об этом не знаете, микродоза «сыворотки правды» срабатывает одновременно как рвотное и как снотворное максимум пять минут спустя после начала основного действия препарата. Вколите хотя бы кубик, а лучше два.

– О чем нам с тобою больше пяти минут разговаривать, братишка? Позже, если выяснится, что ты про клад не соврал, когда проспишься и проблюешься, успеем наговориться вволю. Петя! Ты жаловался, что устал стоять? Сходи тогда, принеси стакан. Драгоценную ампулу вскроем, заткнем ваткой, и пускай пока в стакане постоит. Не в службу, а в дружбу, Петь, сбегай, будь ласка, за аршином.

Стакан на столе у Полковника появился спустя три минуты. А пока страдающий избыточным весом Петя «бегал» за стаканом, Полковник уточнял, точно ли Сан Саныч – единственный, кто знает, где в данный момент зарыт железный ящик, и что, по мнению Сан Саныча, сей ящик хранит. Пленный заверил, что, кроме него, клад, завещанный папой-зэком сыну Феде, никто не отыщет, и предположил – под стальной крышкой ящика, наиболее вероятно, спрятан золотой песок вперемежку с необработанными алмазами. Но, может быть, там и деньги, много килограммов зеленых денежных купюр. Или, черт его знает, и то и другое вместе. И деньги, и драгоценности, и камешки. Впрочем, и краденая церковная утварь, возможно, прячется в тяжелом ящике или так и не найденный до сих пор клад белогвардейца Колчака. Все возможно. Сан Саныч остерегся вскрыть ящик, дабы не нарушать герметичность упаковки сокровищ.

– Правильно сделал! – похвалил Полковник. – Наследник вскрывать не стал, и ты прав, что сохранил до поры девственность торбы с ценным грузом. При открытии крышки может заодно открываться и спрятанный под ней специально для диких кладоискателей баллон с отравляющим газом. Сам такие штуки устраивал, знаю, как оно бывает.

– Ты мне веришь, Полковник?

– Допустим, что верю... Петь, дай твой ножичек, верхушку ампулы собью осторожно.

– Ежели ты мне веришь, так, быть может, и без «сыворотки правды» обойдемся?

– Э-э-э, нет! И не надейся. Доверяй, но проверяй – вот мой принцип. Что-то ты, братишка, задергался, как я шприц расчехлил. Надеялся без укола нас уболтать? Напрасно!

– Я просто не люблю уколов.

– Хе! Кто ж их любит! Разве что наркоманы. – Полковник взял у Петра его ножичек-выкидуху, бережно, кончиком рукоятки разбил суженную верхушку ампулы, поставил вскрытую стеклянную емкость в стакан и, запустив в нее иголку шприца, предварительно сняв с острия пластмассовый колпачок, оттягивая потихонечку пластмассовый поршень, набрал в шприц малую толику дефицитной сыворотки.

– Куда тебе колоть, брат? В ногу? В руку? – Полковник поднес иглу к глазам, погладил большим пальцем поршень шприца, увидел, как малюсенькая, словно росинка, капелька стекла от скошенного острия к основанию, и, встав из-за стола, подошел к скованному по рукам и ногам Сан Санычу.

– Коли в руку. – Сан Саныч изогнулся в кресле, подставляя под шприц подлоктевой сгиб. – В вену, гляди, не промахнись.

– «Не ссы в компот, там повар ноги моет!» – так, кажись, у вас на флоте шутят, Ихтиандр?.. – Полковник нагнулся к Сан Санычу, прищурился одним глазом и вогнал иглу под кожу. – Готово! Попал. Садись удобно, подопытный. Подождем, через минуту начнет действовать.

Полковник вернулся за стол. Сан Саныч в кресле расслабился, насколько это возможно в наручниках на запястьях и с кандалами на щиколотках. Спустя тридцать секунд после инъекции Сан Саныч побледнел, спустя минуту глаза его затуманились, челюсть отвисла и тягучая слюна поползла по подбородку на грудь.

– Он случайно не откинется? – шепотом спросил Петр, на цыпочках подкрался к Сан Санычу и взмахнул пятерней с растопыренными пальцами подле лица пленника. – Зрачки на движение не реагируют. Он не окочурился?

– Умолкни, Петро! – К отставному милицейскому майору Пете шагнул бывший капитан Василий и, схватив Петю за плечо, оттащил его подальше от кресла, в котором «кайфовал» Сан Саныч. – Впервые, что ли, увидел, как действует «говорунчик»?

– Ага. У нас в ментуре не было та...

– Замолкните оба! – рявкнул Полковник и, выдержав короткую паузу, обратился к одурманенному Сан Санычу, заговорил громко, четко, с расстановкой: – ТЫ ЕЗДИЛ НЫНЕШНИМ ЛЕТОМ НА СЕВЕР?

Губы Сан Саныча шевельнулись, ответ прозвучал неразборчиво, но было понятно, что ответил он утвердительно, сказал нечто похожее на длинное, растянутое «да-а-а».

– КУДА ТЫ ЕЗДИЛ?

– Ву-уяку-утиу-у, – выдавил из себя Сан Саныч, сливший воедино предлог и имя собственное вместе с порцией слюны.

– ОДИН ЕЗДИЛ?

– Сс-сэкс-с-спедт-ицие-ей.

– ЖЕЛЕЗНЫЙ ЯЩИК! ВЫ НАШЛИ НА ДНЕ ОЗЕРА ЖЕЛЕЗНЫЙ ЯЩИК? ДА ИЛИ НЕТ?

– Дыа-а.

– ЧТО В НЕМ? В ЯЩИКЕ?

– Цыен-ности-и.

– ТЫ УВЕРЕН?

– Д-аа-а.

– КОМУ ЕЩЕ, КРОМЕ НАС, ИЗВЕСТНО ПРО ЯЩИК С ЦЕННОСТЯМИ?

– Мы-не-е-чума-ако-у-у-ии-бр-раатуу-га-алины-ы.

– КТО, КРОМЕ ТЕБЯ, СМОЖЕТ ОТЫСКАТЬ СПРЯТАННЫЙ ЯЩИК?

– Ни-и-еекто-о.

– КТО ВМЕСТЕ С ТОБОЙ, КРОМЕ ИННОКЕНТИЯ И МИХАИЛА, ВОЮЕТ ПРОТИВ НАС?

– Ни-и-еекто-о.

Толстяк Петр, стараясь ступать как можно тише и с некоторой опаской касаясь Сан Саныча, подошел к Полковнику и громко прошептал:

– Спроси его, кто он на самом деле. Псевдоним Бульдозер и погоняло Ихтиандр надоели. Выясни его личность, пока возможно.

– Спасибо, Петя, вовремя напомнил. НАЗОВИ СВОЕ НАСТОЯЩЕЕ ИМЯ, ВОИНСКОЕ ЗВАНИЕ, В КАКОЙ ЧАСТИ СЛУЖИЛ, ГДЕ, С КАКОГО ПО КАКОЙ ГОД.

– Йя-я, – с готовностью начал отвечать пленный, но произнести что-либо вразумительное не успел. Волна конвульсий пробежала по обнаженному телу, как будто Полковник снова нажал кнопку, преобразующую кожаное кресло в электрический стул. Пленника затрясло, широко открывшийся рот жадно глотал воздух. Из глаз навыкате по раскрасневшимся щекам ручейками полились слезы. Он зашелся в приступе кашля, и его вырвало. Вонючие рвотные массы вырвались наружу фонтаном, пачкая и кресло, и голого, извивающегося в кресле мужчину. Рвоту снова сменил кашель, сухой, утробный. Человек со скованными за спиною руками и с кандалами на ногах уронил голову на плечо, обмяк, закрыл глаза и замер в неудобной позе. Казалось, он перестал дышать, но это лишь казалось. Он дышал, пусть едва заметно, но дышал, как дышат во время глубокого сна без сновидений...

...Без сигарет – это не жизнь!

– Эй, пацан! Иди сюда, – окликнул Миша подростка, одиноко бредущего по тенистой аллее мимо облюбованной Чумаковым скамейки. – Подойди, не бойся.

– Ну, подошел, и чаво? – Прыщавый подросток свернул с фарватера пешеходной дорожки, остановился в двух шагах от Миши, не решаясь подойти ближе к затянутому в кожу модному дядьке.

– Пацан, ты куришь?

– Курю, и чаво?

– Угостишь сигаретой?

– Кончились. – Подросток двинулся было обратно к пешеходному фарватеру, и Миша поспешил его остановить:

– Погоди, пацан! Слушай, парень, тут такое дело... У меня здесь, на этой вот проклятущей скамейке, встреча назначена. Отлучиться ну никак не могу! Слышь, парень, я дам тебе вот... – Миша дернул косо вшитую «молнию» на кожаной куртке, извлек из накладного кармана сотенную бумажку. – Вот, держи сотню. Бери, не бойся. Сбегай, купи мне сигарет. Любых. Одну пачку. И бутылку воды. Литровую. Сдача твоя, договорились?

Пацан взял у Миши купюру, подозрительно посмотрел сквозь нее на горящий поодаль фонарь.

– Нормальная деньга, пацан. Не бойся, не заберут в милицию за сбыт фальшивых денег.

– А чаво мне милиции бояться? Я несовершеннолетний.

– Да ну?! А выглядишь на все двадцать, – польстил ребенку Чумаков.

– Чаво покупать? – Парень гордо расправил плечи. По-взрослому, небрежно сложил купюру, перегнув пополам, и засунул в задний карман широченных «рэперских» штанов.

– Чаво-чаво! – передразнил парня Миша. – Чаво хочешь, только быстро! Загибаюсь без курева.

– Тогда чаво? Тогда я пошел?

– Побежал! Умоляю тебя – бегом до метро, до ларьков, и бегом обратно! Ферштейн?

– Яволь. – Парень побежал трусцой, путаясь в складках широких штанов.

Когда тинэйджер развернулся к Мише спиной, Чумаков смог полюбоваться трафаретом на обтянувшей спину черной футболке несовершеннолетнего – сжатый кулак с торчащим кверху средним пальцем.

– Блин! Нужно было дать ему полтинник и пообещать столько же, когда вернется с питьем и куревом! – пробормотал Чумаков себе под нос. – Блин! Я – идиот! Кинет меня малец. Грешно такого тупого дядю, как я, не кинуть! Вернется Сан Саныч через десять минут – вообще брошу курить! Навсегда!

Миша взглянул на часы. Пора бы и возвращаться партнеру! Мочи нету больше ждать. Миша крутанул головой вправо, влево. Вдалеке слева колыхался средний палец оттиснутого на спине подростковой футболки трафарета. Справа вдали песок прогулочной дорожки топтал пузатый, ничем не выдающийся мужик. Как стемнело, праздношатающегося народа на бульваре стало на диво мало. Поразительно – теплой летней ночью на островке зелени у пруда в центре гигантского мегаполиса практически никого нет. Вечно занятый, Миша раньше никогда не просиживал столь долго на отполированных пенсионерами скамейках центральных бульваров, и безлюдье зеленой зоны отдыха ночной Москвы его поражало и радовало. Доведется стрелять – свидетелей будет один-два, не больше. Не то что пару часов назад, когда еще не горели фонари и только-только зажглись окна в домах. Два с лишним часа назад, когда Миша уселся на эту скамейку, народу вокруг было множество, и Чумаков холодел, представляя, какая паника начнется, если он достанет спрятанные под курткой пистолеты. Но и сейчас, когда вокруг было безлюдно, Чумаков все равно мечтал, чтобы пронесло и обошлось без стрельбы.

– Обойдется без стрельбы, брошу курить! Кто-то мне втолковывал, кто, не помню, дескать, хочешь, чтоб сбылось что-то сокровенное – дай зарок бросить курить или выпивать, либо откажись от еще чего приятного. Заречешься, и мечта сбудется. Брошу, клянусь, брошу курить! Только бы все нормально обошлось, господи!.. Блин! В каком же детективе я читал, как один лох, безбожник вроде меня, попав в переделку, начал креститься, а его все равно опустили по полной программе?.. Черт! Не помню! Проклятое криминальное чтиво проштамповало мозги, и теперь лезет в башку всякая дребедень. Брошу курить и читать стану исключительно Толстого напеременку с Достоевским! Всю классику по школьной программе перечитаю! В Большой театр на «Евгения Онегина» схожу! И ни одного боевика, ни одной видеокассеты больше не куплю, клянусь мамой!..

Пузатый мужчина справа приблизился на опасно близкое расстояние, с которого мог расслышать Мишины бормотания. Чумаков замолчал. Выставлять себя ненормальным, который разговаривает сам с собой, не хотелось, пусть даже и перед случайным прохожим.

Между тем толстяк-прохожий, неторопливо переставляя короткие ноги, лениво засунул руку в карман серых, по-военному отутюженных, со стрелочками брюк и вытянул из брючного кармана початую пачку «Аполлон-Союз». Выщелкнув из пачки сигарету и прилепив ее к губе, толстяк вновь залез рукой в карман, пошарил там, остановился, повернул голову к Мише.

– Молодой человек, огонька не найдется?

– Найдется. – Чумаков забыл, как сам приближался с аналогичным невинным вопросом к охранникам у черного входа в ресторан «Золотая рыбка» и что последовало за вопросом об «огоньке».

– А меня, простите, сигареткой не угостите, если не жалко? – Миша вытащил зажигалку, протянул ее подошедшему к скамейке толстяку.

– Не жалко. – Толстяк прикурил, сел на Мишину скамейку, отдал Чумакову пачку. – Кури... Ждешь кого или так сидишь?

– Так сижу. – Миша вытащил сигарету, взял обратно свою зажигалку и, поднеся сигаретный кончик к лепестку пламени, затянулся. – Спасибо.

– Хочешь, оставь себе сигареты. Я курить бросаю, два дня продержался, сорвался и купил отравы. Можно я немножечко с тобой посижу, ноги устали, передохну маленько и пойду к своей инфекции.

– К кому? – Мише не понравилось, что у него появился сосед. Вдруг прямо сейчас в конце аллеи появится Сан Саныч, мчащийся на всех парах, убегающий от погони, что тогда? Как быть с толстым соседом?

– Чего ты спросил, я не расслышал? – Толстяк устало вытянул обутые в бесформенные полуботинки ноги.

– К какой «инфекции» вы спешите?

– А-а-а. К жене. Жена у меня – зараза, иначе говоря – инфекция.

Случайный сосед добродушно хихикнул. Ну не прогонять же его в самом деле пинками. И про возможную перестрелку не станешь же ему объяснять! Притомившийся за день, усталый, полный мужчина куревом угостил, разрешения попросил присесть. Однако, если он задержится, возможна неприятная накладка.

– Ты что, приятель, странно как-то на меня смотришь? – Толстячок выплюнул сигарету. – Мешаю? Нарушаю одиночество?

– Да нет, я... – смутился Миша. Отвел глаза, затянулся глубоко и... И вдруг почувствовал, как в голове зашумело. Похожий шум под черепной коробкой возникает после выпитого натощак стакана спирта. Миша кашлянул.

– Сейчас уйду, не стану вам мешать, молодой человек, наслаждайтесь одиночеством, курите мои сигареты на здоровье, получайте удовольствие.

Миша кашлянул еще раз. Еще и еще. Шум в голове зазвенел в ушах мерным гулом. Толстяк перед глазами раздвоился, расплылся бледно-коричневым пятном, из ослабевшей, сделавшейся непослушной руки Миши выпала сигарета.

«С табаком в сигарете намешан сильнодействующий наркотик!» – успел подумать Миша, прежде чем гул в голове разлетелся миллионами ярких разноцветных огоньков, лишивших Чумакова способности мыслить и ощущать собственное тело...

...Разноцветные огоньки сгустились и переродились в монотонную мелодию, которая мало-помалу начала стихать, оседать вниз с макушки привкусом ржавчины под языком. Следом за ощущением языка Чумаков почувствовал веки, нос, щеки. Облизнул пересохшие губы, открыл глаза и увидел темноту. Вязкий сумрак окружал Мишу со всех сторон. Вязкий и шершавый, как доски, на которых он лежал.

Миша пошевелил рукой. Онемевшая конечность слушалась плохо и все же сгибалась и разгибалась в локте. И ноги сгибались. Миша лежал на боку, свернувшись калачиком, на шершавых досках. Куртки на плечах не было, ноги босы. На нем надеты лишь кожаные штаны да темная рубашка. Портупея с пистолетами, разумеется, исчезла. И часы с руки сняли, сволочи!

Чумаков подогнул колени ближе к груди, оттолкнулся рукой, перевалился на спину. Выпрямил ноги, напряг поясницу, помогая себе руками, сел.

Голова закружилась, тошнотворный комок подкрался к горлу. Миша кашлянул, глотнул душного воздуха. Тошнота отступила. Голова все еще кружилась, но с каждой секундой все меньше и меньше. Мрак вокруг перестал казаться абсолютной чернотой. Глаза различили слабые цветовые оттенки с преобладанием коричневого и что-то белесое, бледное, выделяющееся на общем черно-коричневом фоне.

Сразу встать на ноги не получилось. Поднимался Чумаков в два приема. Сначала из сидячего положения, кое-как, со второй попытки, перевел тело в положение «на четвереньках», затем в позу коленопреклоненного героя и наконец с большим трудом выпрямился во весь рост, пошатываясь на плохо слушающихся ногах.

Шаркая по полу голыми стопами, вытянув вперед онемевшие руки, Миша пошел к бледному пятну в темно-коричневом мраке. Шаг. Еще шаг. Пальцы коснулись гладкой светлой поверхности. Четверть часа Михаил исследовал на ощупь скользкое белесое и шершавое препятствие. Параллельно к нему возвращались силы, прояснилось в голове, и вскоре он понял, что белое пятно, гладкое на ощупь, – это дверь. Выкрашенная белой краской дверь, врезанная в обшитую досками стену. На полу те же доски, наверное, такой же вагонкой обшит и потолок.

«Кеша, рассказывая о спортклубе, поминал белые двери! – вспомнил Миша. – Я в комнате по типу той, где очнулся Кеша после того, как его придушил хлыст Кавказца! Я в спортклубе! Штурм Сан Саныча не удался! Его повязали, вкололи „сыворотку правды“, узнали, где я ожидаю партнера! Затяжка любезно предложенной сигаретой с лошадиной дозой наркоты, и я вырубаюсь. Меня как пьяного волокут в спортклуб, запирают в обшитой вагонкой подвальной комнате и...»

Шарившие по дверной панели пальцы натолкнулись на сферическую пластмассовую выпуклость. Дверная ручка! Все мысли моментально выветрились из Мишиной головы, когда он, ни на что не надеясь, на всякий случай все же потянул за шарик дверной ручки. И дверь подалась! Не сразу, лишь после того, как Миша догадался повернуть шарик-ручку, но подалась! Поворот пластмассового шарика сжал пружину примитивного запирающего устройства, защелка, до того удерживавшая дверь плотно закрытой, царапнула по выдолбленному в дверном косяке углублению и перестала препятствовать движению дверной панели. Дверь забыли закрыть на ключ! Или на задвижку с другой стороны? Какая, к черту, разница! Главное, ее забыли закрыть! Забыли?..

В узкую щель меж косяком и приоткрывшейся дверной панелью проникал яркий, слепящий электрический свет. Борясь с желанием распахнуть дверь настежь, Миша придержал пластмассовый шарик. Подождал, пока глаза привыкнут к искусственному желтому свету. Осторожно заглянул в яркую щель.

То, что увидел Чумаков, заставило его содрогнуться. Миша был готов к любым сюрпризам, так по крайней мере ему казалось, однако увидеть двух здоровенных псов Миша не ожидал.

Две немецкие овчарки лежали посреди обширной обитой досками комнаты. Одна из собак, зажав в лапах Мишин кожаный сапожок, с увлечением терзала клыками каблук. Другая псина подняла морду, ощерилась и внимательно всматривалась в щель меж дрогнувшей дверью и дверным косяком.

Собачьи глаза встретились с широко раскрывшимся Мишиным глазом. Пес зарычал глухо, гавкнул и, приподняв хвостатый зад, оттолкнулся лапами от деревянного пола, прыгнул!

Миша захлопнул дверь, привалился к ней плечом. Услышал, как с другой стороны собачьи когти царапнули по полу. Залаяла вторая собака, по-видимому, переставшая грызть каблук Мишиной обуви и сообразившая, что для клыков появилась, ожила новая игрушка с тем же запахом, что и внутренность обслюнявленного сапожка, но более интересная, живая игрушка с сахарными косточками и аппетитным свежим мясом. О дверь ударилась пара собачьих лап, с небольшой задержкой к ним присоединилась еще одна пара. Когтистые лапы скребли белую краску, лобастые головы стучали в фанеру двери, лай в две глотки оглушал. Чумаков, привалившись плечом к дверной панели, опустился на корточки, удерживая дверную ручку в том положении, когда пружина примитивного запора отпущена и язычок задвижки помогает противостоять собачьему тарану. Работая ветеринаром, Миша научился разбираться в собачьем характере. Эти две псины, несомненно, притравлены на человека. У них, конечно же, есть хозяин, которого они обожают, у них есть друзья-люди, которых они терпят. Остальных двуногих псы ненавидят. Обижаться на собачек, ответно их ненавидеть и проклинать – бессмысленно. Четвероногие ни в чем не виноваты. Их такими воспитали, учили ненависти, поощряли кровожадность.

Перебесившись и охрипнув от лая, псы немного успокоились. Судя по звукам, улеглись за дверью, навострив уши, неудовлетворенно сопя и жадно вглядываясь в белое дверное бельмо, умирая от желания, чтобы преграда меж ними и двуногим исчезла.

«Открой я дверь, как лох, настежь, мог бы и не успеть заскочить обратно в свою темницу и отгородиться от овчарок-людоедов, – прикинул Миша в уме. – Впрочем, нет! Успел бы спрятаться. В этом-то и весь расчет пленившего меня противника: напугать до смерти, но оставить живым. Кешу пугали мертвой супругой, меня – кровожадным зверьем. Чего-то ИМ от меня надо! Чего – вот в чем вопрос! Хотя вопросы-то как раз задавать буду не я. Меня будут спрашивать. Допросят ради проформы, а потом пристрелят. На бульваре стрелять в доктора несподручно. Доктор-то официально для властей – труп. К чему смущать милицию трупом-двойником? А раз уж взяли живьем, значит, запустят в отработанный конвейер: напугают, расшатав волю, допросят и бабах – выстрел в затылок. Что же делать?.. Блин! А ведь я знаю, что делать! Знаю, черт меня дери!..»

Не самым увлекательным эпизодом в повествовании Сан Саныча о пройденном жизненном пути было упоминание про первый экзамен будущего курьера ЦК, а именно рассказ о схватке со служебными собаками. Однако у Чумакова в памяти вспышкой надежды воскресла как раз история о единоборстве Сан Саныча со свирепыми псами. Вспомнились слова партнера, что абсолютная неподвижность смущает клыкастых зверей. И у человека появляется возможность внезапно напасть на животных и победить. Одолеть голыми руками двух молодых сильных немецких овчарок Чумаков, разумеется, не рассчитывал. Не обольщался относительно финала возможного поединка в стиле древнеримских цирковых забав. Какое бы преимущество хитростью ни отвоевал разумный человек у рожденного сражаться зверя, мечтать о победе человеку, не прошедшему специальную подготовку, не приходится. Но на то и разумен человек, чтобы, зная об одной хитрости, ее приумножить, развить и придумать план действий, исключающий силовой контакт с разъяренными животными и одновременно позволяющий спастись от острых клыков да цепких лап.

Как сидел Чумаков на корточках, так на корточках и отполз от двери. Сместился поближе к дверному косяку, заставил себя отпустить кругляк дверной ручки.

Собаки услышали шорох, почуяли шевеление за фанерной преградой и, хрипло залаяв, вскочили. Менее азартно, но когти снова царапнули белую краску двери, морды уткнулись в фанеру. Дверь сотряслась, однако металлический фиксатор выдержал. Мише подумалось: будь вместо собак с той стороны разъяренная горилла, она б обязательно крутанула круглую ручку, а собаки справляются с механикой запорных устройств, слава богу, лишь в кинофильмах.

Повторная атака закончилась быстрее первых собачьих наскоков. Умные твари сообразили, что биться косматыми лбами о дверь бесполезно. Погавкав сердито, побрызгав слюной, псы притихли.

Притих и Миша. Но одно дело – притихнуть, замереть, а совсем другое – погрузиться в состояние полной, абсолютной неподвижности. Сидя на корточках, Чумаков сгорбился, спрятал лицо между коленей. Ничего, сидеть удобно. Вот только руки куда девать? Обхватить руками голени? Нет, не то. Положить ладони на затылок, так, чтобы предплечья прикрывали лицо. Вроде нормально, но не совсем удобно... Ага! Самое оно, скрестить руки возле лица и закрыть ладонями уши! Не видеть собак, не слышать их, полностью погрузиться в себя и сосредоточиться на чем-то постороннем, например, на риторическом вопросе: есть ли жизнь на Марсе?

В студенчестве, когда Михаил Чумаков занимался спортивной гимнастикой, его тренер, изучив возбудимую и нервную Мишину натуру, перед соревнованиями учил Чумакова: «Не думай, получится – не получится, когда подходишь к снаряду, размышляй о пустячках – есть ли жизнь на Марсе? Сколько любовников у английской королевы? Как предотвратить кариес? Ну и так далее. Понял?» Миша кивал в ответ, подходил к снаряду и забывал обо всех тренерских наставлениях. И срывался на тех упражнениях, которые блестяще выполнял во время тренировок.

А Сан Саныч так и не поделился с Мишей секретом собственного патологического спокойствия.

«Эх, Сан Саныч! – горько подумал Миша. – Жив ли ты еще? Ты просил считать тебя живым, пока я сам не увижу твое мертвое тело. Может так статься, партнер, что я тебя ни живого, ни мертвого больше не увижу. И вообще, последнее, что я увижу в жизни, будет оскаленная собачья пасть!.. Я открою дверь, намереваясь обмануть псов, воспользовавшись твоим рецептом, партнер, и меня загрызут! Непременно загрызут! Обязательно загрызут! Я уже, можно сказать, трупешник!.. Так чего же я тогда дергаюсь, если я уже записался в покойники?.. Причем добровольно. Раз я покойник, то и вести себя следует соответствующим образом. У покойников нервы отключаются – медицинский факт!.. А вот продолжает ли думать мозг усопшего – этого никто не знает. Тем более никто не знает, о чем думает умирающий мозг. Может, как раз о том, есть ли жизнь на Марсе? Или про любовников королевы Англии?.. А правда, ужасно интересно – есть все-таки на Марсе жизнь или же ни фига?..»

Сердце забилось равномерно, дыхание успокоилось. Миша развел скрещенные у лица предплечья, в качестве репетиции протянул левую руку к дверной ручке, сделал пальцами движение, как будто крутанул шарик, слегка дернул на себя и быстро вернул ладошки на уши. Нормально получилось. Быстро и уверенно, без суеты. Далее утруждать себя репетициями Чумаков не счел нужным. Вытянул руку, сжал пальцами пластмассу ручки, повернул, потянул на себя, отдернул пальцы. Скрипнув, дверь чуть-чуть приоткрылась. Как по команде, оба пса, толкаясь и мешая друг дружке, бросились в щель, распахнув дверь настежь, и со страшным рычанием ворвались в комнату, доселе служившую Чумакову убежищем от собачьих клыков.

Сжавшись в комочек, обхватив руками голову, заткнув ладонями уши, Чумаков затаил дыхание. Пес, вскочивший в комнату первым, едва не сшиб окаменевшего Мишу. Тявкнул скорее удивленно, чем злобно, предпочел не сталкиваться со странным неподвижным существом, пахнущим человеком, однако совершенно на обычного двуногого не похожим. Пес прыгнул, перескочил через смутившее собачий рассудок создание и громко обиженно залаял. И вторая влетевшая в распахнувшуюся дверь псина, привыкшая, что незнакомые люди от нее убегают, боятся ее, смотрят на нее с опаской, повторила прыгучий маневр четвероногого собрата – перемахнула через живое препятствие. Первая собака извернулась, посторонилась, освобождая отставшей овчарке место для приземления, а крашенная белым дверь между тем, дойдя до крайней точки своего распахивающегося движения, стукнулась о доски стены, скрипнула петлями и, повинуясь силе инерции, двинулась обратно.

Собаки сзади рыкнули друг на дружку, завертелись двумя волчками, разворачиваясь мордами к таинственному клубку человеческой плоти, но раньше, чем псы поимели возможность попробовать диковинное существо на зуб, Миша приподнялся на носки и с силой оттолкнулся от пола.

Случалось, в часы досуга Чумаков вспоминал о былых занятиях спортивной гимнастикой. Впадал в ностальгию по тем дням молодости, когда запросто крутился на турнике, кувыркался на брусьях и катался колесом по гимнастическому помосту. И пребывал в уверенности, что наполовину утраченные навыки ему более не понадобятся. Ошибался. В последнее время пришлось покувыркаться, когда выпрыгивал из автомашины, мчащейся на полном ходу к бензоколонке. И перекладины чердачных лестниц напоминали о турнике. И сейчас, в данную секунду, дощатый пол показался гимнастическим помостом для вольных упражнений.

Выпрыгнув из положения глубокого приседа, Чумаков вписался в полете в стремительно уменьшающийся промежуток между захлопывающейся дверью и дверным косяком, изогнулся в воздухе, разворачиваясь на сто восемьдесят градусов, приземлился неловко, плюхнувшись об пол задницей, зато не затылком, а лицом к стенке с белой дверью. Разбивая макушку о доски на полу, перекувыркнулся через голову и, шлепнувшись на бок, поймал растопыренными пальцами круглую дверную ручку, лихорадочно дернул кругляк на себя. Дверь закрылась! Захлопнулась! Собаки попались в ловушку! Несколько секунд нечеловеческого напряжения, сосредоточения, сменившегося почти цирковым акробатическим этюдом (пусть и выполненным не совсем чисто, черт с ним!), и про клыки псов-людоедов можно забыть!

Собаки напомнили о себе бешеным хриплым лаем.

– Ну-ну, давайте гавкайте! Исходите слюной, твари! – высказался Миша, оглядываясь по сторонам и потирая ушибленную макушку.

Удачно задуманная и прекрасно реализованная хитрость (не совсем изящное приземление и шишка на лбу не считаются) вызвала прилив сил в Мишином организме и спровоцировала дерзкие мысли: «Все у нас получится! Лиха беда начало!» На ноги он вскочил почти бодрым. Охнул, схватившись за ушибленный бок, матюкнулся и деловито обошел замкнутое деревянное пространство с фонарем под потолком.

В помещении три двери. Две белого цвета рядышком и еще одна врезана в противоположную стену. На полу валяются дорогие Мишины полусапожки, изжеванные собачьими челюстями. Любят здешние хозяева сторожевых псов, не поленились снять с бесчувственного Чумакова обувь и швырнуть песикам на растерзание, дабы мохнатые не скучали, неся караульную службу. Овчарки-то молодые, не избавились еще от щенячьих повадок, не заматерели окончательно, даром что вымахали в двух огромных зверюг.

– В первую очередь обуться! – приказал себе Чумаков.

Мокрые от собачьей слюны носки, скомканные комочки синтетики, нашлись на полу рядом с обувью. Напяливая носки, а затем и полусапожки, Миша заметил под ногами нечто яркое, с ослепительно белой окантовкой. Фотография? Да! Фото, сделанное «Полароидом». Быстрее обуться, подобрать фотоснимок и рассмотреть!

– Так, чего здесь сфотографировано? – Миша нагнулся к немного помятому, малоприметному на дощатом полу, хоть и яркому снимку. Взял фото в руки. – Японский бог! Это ж мы с Сан Санычем!.. Что ж это получается? За нами следили, так, что ли?!. Блин! Говорил же я Сан Санычу: ОНИ не поверили в то, что мы сгорели тогда в машине! Здесь, в спортклубе, ловушка, блин! Сан Саныч угодил в ловчую яму! И я заодно с ним!

Чумаков продолжал пребывать в уверенности, что находится в подвалах пресловутого спортклуба, описанного Кешей. По своему обыкновению, рассуждал вслух, то бормоча шепотом, то чуть ли не срываясь на крик. Все равно его голос заглушал собачий лай, а посему можно было не опасаться, что его монологи услышит кто-либо, притаившийся под дверью.

– Кстати, о дверях! – Миша почесал затылок. – Две одинаковые белые двери. За одной мои глупые четвероногие друзья, а за другой... Сейчас посмотрим!

Миша засунул полароидную фотографию в задний карман кожаных штанов, бодро подошел к заинтересовавшей его двери, повернул дверную ручку, толкнул дверь и увидел неподвижного человека на полу. Непонятно, живого или мертвого.

– Кеша! – Чумаков бросился к недвижимому телу. – Кеша! Это ты?

О, да! Иннокентий изменился до неузнаваемости. Очки с лица исчезли, а само лицо – синюшно-бледное, словно вылепленное из снега. На правом ухе запеклась кровь. И на распухших, посиневших губах – кровь. Пиджак и брюки приобрели неопределенно-грязный оттенок. Из-под порванного пиджачного ворота торчит скомканная рубаха, а брюки на бедре лопнули по шву. Педантичный, интеллигентный, если не сказать – аристократичный, Иннокентий выглядел как бомж. Мертвый бомж.

Умелые пальцы врача обследовали неподвижного окровавленного человека в рваных одеждах. Жилка на шее бьется. Едва уловимо, но бьется. Слава богу – жив! Кеша застонал слабо, когда доктор Чумаков коснулся его груди. Осторожно обследовав грудную клетку Кеши, Миша обнаружил несколько сломанных ребер. Оттянув веки раненого, доктор Чумаков увидел ярко-красные белки глазных яблок (нонсенс – красные белки!) и прошептал, поморщившись:

– Плохо дело. Кровоизлияние под конъюнктиву. Из ушной раковины сочится кровь, в лучшем случае – надрыв барабанной перепонки. Очевидна комоция... сотрясение мозга, контузия...

Миша сорвал с себя рубашку, скрутил жгутом, подсунул Кеше под голову, хоть и знал, что помощи раненому от этого не будет никакой. Его бы надо отвезти в больницу. Срочно!

– Блин! Какая больница, к чертовой бабушке! В любой момент сюда могут войти... А ведь действительно – войти, посмотреть, чего это так бешено лают, надрываются собаки, могут в любой момент! В любую секунду!

Чумаков расстегнул пряжку ремня на поясе. Фиговая пряжка. Легкая. Гнутый из полоски металла прямоугольник. Но хоть что-то. Пацаном Миша пижонил. Гулял по родному городу, опоясавшись солдатским ремешком с блестящей пряжкой, по наущению старших ребят залитой, утяжеленной свинцом изнутри и с остро отточенными напильником краями. Использовать ремень в мальчишеских драках подросток Чумаков побаивался, однако под руководством старших дружков научился лихо размахивать пряжкой, намотав кожу ремня на руку.

Миша вытащил ремешок, подтянул штаны, обмотал ремнем правую ладонь и, бросив беглый, переполненный сочувствием взгляд на израненного Иннокентия, решительно двинулся к последней из трех необследованных дверей.

– Лучшая защита – нападение! Чем ждать незнамо чего, ломанусь в дверь, и будь что будет! ОНИ надеются на овчарок, меня, наглого и злого, не ожидают, повезет – вырвусь из подвального спортклуба на волю, на улицу, а там... а там посмотрим!

В трех шагах от двери Миша ускорил шаг, коротко разбежался и ударился о дверь плечом. Никакого эффекта!

– Б-блин!!! – Миша схватился за пумпочку дверной ручки, резко дернул на себя и чуть не свалился на пол!

Ручка-пумпочка вместе с шурупом, на котором она держалась, от резкого рывка оказалась вырванной с корнем.

– Япона матерь! – Чумаков с силой швырнул пумпочку в стену, вымещая на ней свою досаду, стиснул кулаки, скрипнул зубами, зажмурился. – Блин!.. Спокойствие, только спокойствие! Как Сан Саныч говорил? Успокойся, говорил, партнер. Возьми себя в руки. Я спокоен, спокоен и уравновешен... Блин!

Томление на скамейке возле пруда, осознание поражения после пленения, хладнокровная решимость, смертельный риск и вспышка оптимизма вслед за тем, как удалось обмануть собак, а позже всплеск отчаяния, когда обнаружилось искалеченное тело Иннокентия, и яростный таран злосчастной двери с хлипкой ручкой-пумпочкой. Попробуй успокойся, пережив такой шквал самых противоречивых эмоций! Попытайся после всего этого адекватно и беспристрастно воспринимать действительность!

Сколько времени ушло у Миши на то, чтобы хоть как-то успокоиться, он не знал. Чумаков снова пытался размышлять о жизни на красной планете Марсе и о половой жизни английской королевы, но на сей раз обмануть подсознание почему-то не получалось. Тогда Миша стал думать о Кеше, о том, что если ему, Чумакову, не удастся вырваться из ловчей ямы, то раненый Иннокентий непременно умрет. И это сработало. Профессиональная привычка врача забывать о собственных переживаниях в присутствии больного помогла успокоить нервы. А чуть успокоившись, Чумаков внимательно обследовал дверь со сломанной ручкой и беспристрастно констатировал: ему этой двери не открыть! Треклятая дверь на манер дверей в купейных вагонах поездов дальнего следования задвигалась в щель в стене. Плечом ее не вышибешь, зацепиться не за что. Все! Финита! Конец! Остается ждать. Ждать и надеяться, что за ним явится один тюремщик. Один-одинешенек. Кинолог, блин, любитель! Любитель притравливать собак на человечинку. И хочется верить, что удастся раздробить пряжкой ремня череп одинокому тюремщику. И, если очень повезет, удастся вырваться из спортклуба-подвала на волю, на свежий воздух, на улицу, а там... а там посмотрим!

 

Глава 4

«Александрийский мальчик»

Сан Саныч очнулся. Но глаза открыл не сразу. Сосредоточился на дыхании, контролируя движение диафрагмы так, чтобы грудь продолжала вздыматься и опадать в прежнем ритме, чтобы по изменению ритма дыхания сторонний наблюдатель, ежели таковой следит за Сан Санычем, не смог догадаться о пробуждении обнаженного человека со скованными конечностями. Поставив дыхание на контроль, Сан Саныч осторожно приоткрыл левый глаз. Самую чуточку. Темно. Совсем темно. Ничего не видно. Визуальная информация об окружающем пространстве нулевая. Голени, ляжки, часть живота, плечо и щека ощущают прикосновение холодного камня. Сан Саныч лежит на боку на бетонном полу. Никаких колебаний воздуха, кроме легкого сквознячка, едва уловимой воздушной тяги, щекочущей бритую голову. Подобные сквознячки обычно поддувают в щели запертых дверей. Сквозняк донес до ноздрей кисло-сладкий запах тления. И тепло. В щеку дует теплым и сухим воздухом, а макушкой ощущается холодная сырость. Если хорошенько прислушаться, то слышно мерное, тихое журчание воды в трубах. Сан Саныч щелкнул пальцами. Лишь слепые от рождения люди и люди, прошедшие полный курс спецподготовки по системе СИСУ, умеют, щелкнув пальцами, на слух определить характер окружающего пространства, узнать, находятся ли они в лесу, в поле, в закрытом или открытом помещении. Кисти рук, скованные за спиной, затекли, но пальцы слушались хорошо, и щелчок прозвучал отчетливо. По звуку щелчка Сан Саныч узнал, что замкнутое пространство, в котором он находился, сравнительно небольшой площади. Пустое пространство. Холодная пустая комната. Запертая дверь. Журчание воды в трубах, запах тления. Несомненно, это то подвальное помещение, про которое рассказывал Иннокентий, та комната, похожая на карцер, где Кеша очнулся рядом с трупом Марины. А значит, кроме мертвой женщины, в помещении никого нет. Следовательно, можно начинать «работать». Сан Саныч рассчитывал, что его, бесчувственного и обездвиженного, перевезут на основное место базирования «Синей Бороды». Расчет не оправдался. Впрочем, и подобный вариант развития событий он предусмотрел.

Сан Саныч согнул колени. Пальцы коснулись перепачканных в земле стоп. Ногтем большого пальца Сан Саныч соскоблил присохшую к левой пятке грязь. Подушечкой пальца провел по ороговевшей коже. Из толстой, омертвевшей кожи на пятке, словно микроскопическая шпора, торчал крохотный металлический шарик диаметром не более двух миллиметров. Сан Саныч зацепил шарик ногтями большого и среднего пальцев, потянул. Забитая в желтую роговицу пятки во время подготовки к «штурму» спортклуба отмычка под действием тяги пальцев медленно, но верно вылезала из кожаного тайника. Сан Саныч легонько дернул и извлек наконец полностью металлическую занозу, четырехсантиметровую, слегка изогнутую на конце иглу-отмычку.

Взявшись поудобнее за металлический шарик, Сан Саныч изогнул запястья и попал загогулиной на конце отмычки в отверстие для ключа, открывающего браслеты наручников. Пальцы его ничуть не дрожали, дыхание оставалось ровным. Сан Саныч работал. И, как любой настоящий Профессионал с большой буквы, ни на секунду не сомневался в успехе. Впрочем, сомневаться было особенно некогда. Замок наручников щелкнул на исходе третьей секунды после того, как отмычка царапнула о сталь запорного механизма тяжелых браслетов.

Освободив руки, Сан Саныч мягко перевалился на спину. Размял онемевшие запястья, локти, плечи. На ощупь нашел дырочку-скважину для ключа в кандалах, стянувших щиколотки. Быстро и уверенно освободил скованные ноги. Затем, зажав отмычку зубами, чтобы не мешала пальцам, снял с пояса кожаный ремень, к которому посредством цепей крепились оковы. Ремень с пояса Сан Саныч снимал много дольше, чем возился с кандальными запорами. Следил, чтобы цепи ненароком не звякнули громко и призывно, привлекая внимание кого бы то ни было, случайно или намеренно оказавшегося с другой стороны железной двери морга-карцера.

Кожаный ремень с цепями и никелированными заморскими кандалами лег на бетонный пол мертвой змеей, а Сан Саныч напряг икроножные мышцы, беззвучно поднялся на ноги. Принюхался. Трупный запах исходил сзади справа. Плавно развернувшись на носках, Сан Саныч шагнул на запах, нагнулся, пошарил руками. Ладошка коснулась длинных женских волос. Словно большая сильная кошка, Сан Саныч, не издавая ни малейшего шороха, приблизился к трупу на полу, бережно подхватил на руки тело мертвой женщины и двинулся дальше к двери. Сквознячок донес до ноздрей Сан Саныча запашок гнили, а значит, дверь где-то там, впереди. Если бы кто-то посторонний случайно оказался сейчас в одной комнате с Сан Санычем и сдуру зажег свет, несчастного постороннего бедолагу хватил бы инфаркт от представшей перед ним жуткой картины: по замкнутому бетонному помещению, все украшение которого составляло переплетение ржавых труб вдоль стен, крался двуногий, абсолютно голый, рослый, атлетически сложенный, матерый хищник. Одна рука хищника обхватила за плечи, а другая подхватила под коленки молодую обнаженную покойницу со вспоротым и небрежно зашитым судмедэкспертами животом и размалеванным визажистами из крематория лицом. Зубы хищника оскалены, ибо они сжимают металлическую загогулинку с шариком на конце, а пытающиеся уловить в кромешной темноте проблеск света глаза широко открыты.

Зрачки Сан Саныча так и не уловили изменений в плотном черном мраке, когда шарящая по полу нога столкнулась с препятствием, не позволяющим сделать следующий шаг. Пальцами голой ноги Сан Саныч ощупал зазор меж ровной вертикальной поверхностью и каменным полом. Это дверь. Однозначно!

Сан Саныч не спеша уложил свою страшную ношу под дверью, снова взялся большим и средним пальцами правой руки за шарик отмычки. Прислушался. Шагов за дверью не слышно. Левая ладонь Сан Саныча легла на замочную скважину, ласково ее погладила, как бы уговаривая стать более сговорчивой и податливой. Отмычка плавно вошла в замочную скважину, направляемый умелыми пальцами гнутый кончик что-то подцепил в механизме замка, повернул, надавил, и замок, ворчливо заскрежетав, открылся. Пальцы правой руки разжались, оставляя отмычку в замке, а левая ладошка, благодарно погладив замочную скважину, опустилась ниже, по направлению к полу, прикоснулась к копне волос на голове покойницы Марины. Слегка согнувшись, Сан Саныч намотал волосы трупа на левую ладонь, сжал пальцы в кулак, выпрямился, согнул левый локоть, поднимая труп с пола и прикрываясь им, словно щитом, от возможных огнестрельных сюрпризов, ожидающих обнаженного широкоплечего мужчину после того, как железная дверь в коридор распахнется настежь.

Коленка Сан Саныча надавила на тяжелую дверь. Натужно, пискляво и предательски громко скрипнули плохо смазанные петли. Сан Саныч сощурился, спасая привыкшие к темноте зрачки от яркого света, шагнул в коридор, сквозь щелочки неплотно сжатых век огляделся по сторонам. В коридоре никого, но за аккуратной белой дверью, прямо напротив железной панели, закрывавшей местный карцер, синхронно с выходом Сан Саныча в коридор зазвучали торопливые шаги. Скрежет железных петель озадачил человека в комнате напротив.

Оставшийся дежурить в административном коридоре спортклуба, очкарик Василий преспокойно читал газету, развалившись на кожаном диване, что занимал добрую половину комнаты напротив карцера. В комнате был еще и телевизор, но время позднее, полпервого ночи, день будний, и «ящик» Василий решил не включать. Все фильмы по телеку давно закончились, а настроившись на «музканал», Василий рисковал не расслышать, как попрется после тренировки в раздевалку мистер Торнадо с ассистентами. Василию надлежало еще раз поблагодарить спортсменов за помощь в разборке с рэкетиром и не позволить обидчивому и непомерно гордому мистеру Торнадо колотиться во все двери, разыскивая боднувшего его лбом в переносицу и до того треснувшего по яйцам рэкетира Бульдозера. К сожалению, спортивные раздевалки располагались в том же коридоре, где и служебные кабинеты и карцер. Пускай железная дверь и закрыта надежно, но черт его знает, на что способны перекачанные мускулы будущего чемпиона по реслингу. Эх, жаль, из-за кретина Торнадо нельзя было сразу загрузить Бульдозера в «Ниву». Не решился Полковник волочь голое обмякшее тело через спортзал мимо гордого амбала и его тренеров-самбистов. И правильно сделал! Руководи операцией Василий, он бы тоже предпочел смотаться пока в Химки, доложить Наталье Николаевне, заодно прихватив Чумакова, а после вернуться, как раз к моменту ухода спортсменов, и спокойно забрать Бульдозера, чтобы без хлопот перевезти его на основную базу.

Отдыхая на мягком диване и почитывая «Московский комсомолец», Василий весьма удивился, когда до его ушей донесся скрипучий, непонятный звук из коридора. Предположить, что скованный по рукам и ногам пленник освободился и открыл запертую дверь карцера, опытный разум Василия отказывался. Хотя бы потому, что после укола «сывороткой правды» Бульдозер должен проваляться без чувств до утра. Между тем скрип удивительно напоминал знакомую жалобу дверных петель на отсутствие смазки. Мистика какая-то!

Василий бросил газету на пол, проворно соскочил с дивана, бодро зашагал к белой двери в коридор. До двери всего-то два с половиной шага, но пожать плечами и поправить очки на носу, прежде чем взяться за дверную ручку, Василий успел. Потянул за ручку, открыл дверь.

То, что в него летит мертвое обнаженное тело Марины, Василий понять не успел. Едва белая дверь приоткрылась достаточно широко, Сан Саныч пружинисто распрямил левый локоть, растопырил пальцы левой руки, и труп женщины полетел в сторону появившегося на пороге очкарика Василия. Инстинкт заставил Василия зажмуриться и вскинуть обе руки навстречу летящему нечто. Пятьдесят с лишним килограммов подгнившей плоти стукнулись о прикрывавшие голову предплечья. Василия качнуло назад, занесенная над порогом нога зависла в воздухе, босая стопа Сан Саныча подцепила каблук дешевого полуботинка, поддернула его вверх, и Вася опрокинулся на спину. Словно огромная хищная кошка, Сан Саныч перепрыгнул через упавший поперек порога труп, босые пятки коснулись жесткого ворсистого ковра на полу в комнате с диваном и телевизором, амортизируя приземление после прыжка, пружинисто согнулись колени, сильные руки, будто клешни краба, обхватили шею Василия через долю секунды после того, как его затылок ударился о ковер. Руки-клешни стиснули шею по бокам, перекрывая циркуляцию крови в венах и артериях. Одна секунда, две, три. Василий «поплыл». Он терял сознание, как будто засыпал. На первой секунде еще пытался оказать какое-то сопротивление, освободиться от удушающего захвата, но уже на второй мышцы расслабились, чернота, родившаяся под лобовой костью, залила веки, окутала сонливой истомой мозговые полушария. К концу третьей секунды удушения морщины на лице Василия разгладились, и более всего он стал похож на мирно спящего, довольного собой и жизнью человека, которому снятся хорошие, приятные сны. Четыре, пять секунд – клешни краба разжались. Убийство очкарика Василия не входило в планы Сан Саныча.

Двигаясь быстро и уверенно, словно повторяя многократно отрепетированные действия, Сан Саныч оставил «спящего» на ковре подле дивана, прыгнул, оказавшись в коридоре, огляделся по сторонам, скользнул к железной двери, приоткрыл ее и на десять секунд исчез в темноте карцера. В коридор Сан Саныч вернулся, перебросив через плечо кожаный ремень с цепями и кандалами. На пороге комнаты, в которой мирно «спал» Василий, Сан Саныч задержался, подхватил перегородившую дверной проем мертвую Марину, швырнул холодное тело на диван, вошел, плотно прикрыл за собой белую дверь.

Когда Василий «проснулся», он не сразу понял, что его руки за спиной скованы наручниками, щиколотки ног также соединены вместе двумя металлическими кольцами. Стальная цепь меж ног тянется от металла на щиколотках к кожаному поясу, стиснувшему поясницу, более короткая цепочка связывает кожу ремня и браслеты наручников. Рубашка на груди у Василия разорвана. Клок мятой, провонявшей потом рубахи засунут в рот кляпом, полотняная рваная лента, обмотав нижнюю часть лица, фиксирует кляп, не позволяя его выплюнуть. Очки с переносицы исчезли. Близоруко щурясь, Василий повернул затекшую шею.

Что это за светлое пятно на диване? Василий прищурился сильнее. Марина! Покойница, которую он, Василий, сегодня утром выкупал у полупьяных служащих крематория, на ходу сочиняя невероятную байку, дабы мотивировать приобретение трупа, и параллельно отсчитывая жрецам лодочника Харона десяток зеленых бумажек с портретом мордастого американца в овальной рамке. Василий отвернулся, чтобы не видеть страшного размытого пятна с контурами человеческого тела. Закрыл глаза, постарался дышать, сопеть носом потише, чтобы свист воздуха в ноздрях не мешал слушать. И ничего не услышал. Абсолютно ничего! За закрытой белой дверью было совершенно тихо.

Между тем тишина за дверью совсем не означала, что коридор пуст. По коридору, от двери к двери, бесшумным скользящим шагом передвигался Сан Саныч. Скользил плавным зигзагом, будто на роликах. От одной двери с левой стороны к другой с правой и так далее, зигзагообразное поступательное движение вдоль коридора. Сан Саныч методично проверял замки каждой двери, но все они оказывались запертыми. Вопреки надеждам Сан Саныча, очкарик Василий был безоружен. Досадно. Быть может, за одной из дверей сокрыто оружие? Безусловно, это так, однако замки заперты, небрежный взлом, лишний шум нежелательны, а суммируя время, нужное для вскрытия всех замков отмычкой, с секундами, необходимыми для последующего подробного осмотра каждой комнаты, получишь цифру внушительную. Посему Сан Саныч ограничился беглым (в прямом смысле этого слова) знакомством с каждой из дверей. И вскоре выяснил, что, кроме комнаты с диваном и телевизором, не заперты еще типичная для спортивных помещений раздевалка и директорский кабинет в торце коридора. В раздевалку Сан Саныч лишь заглянул. Убедился, что, кроме летнего костюма богатырского размера мистера Торнадо и трех комплектов верхней одежды более скромных габаритов, в раздевалке ничего нет и потерял интерес к аскетически обставленной комнатушке. В директорском кабинете Сан Саныч задержался на минуту. Автоматы, что стояли в углу во время допроса пленника, естественно, исчезли. Вместо них в углу валялось грязное, смердящее полотенце. Не побрезговали господин Полковник и его подельники обтереть перепачканные рвотными массами лицо и грудь отключившегося Сан Саныча. Оно и понятно – человека, который при благоприятных раскладах поможет тебе разбогатеть на пять-семь миллионов долларов, подсознательно начинаешь любить, его хочется лелеять и холить, хочется поскорее снять с него наручники и рукопожатием закрепить будущую недолгую дружбу, вплоть до извлечения из якутской земли железного ящика с сокровищами. А потом можно его, любимого, и расстрелять, наградив легкой смертью.

На столе в кабинете директора лежал раскрытый «дипломат» Сан Саныча. В «дипломате» валялся использованный шприц. А рядом в стакане, окутанная белыми клочками ваты, чтобы, не дай бог, не разбилась, находилась вскрытая колба с драгоценной сывороткой. Убедившись, что ампула и шприц не исчезли, Сан Саныч покинул директорский кабинет, не удостоив даже взглядом сандалии и обрывки собственной одежды, валявшиеся рядом с креслом для допросов.

Выйдя в коридор, Сан Саныч направился к единственной из дверей, которой не коснулась его рука во время беглого знакомства с запертыми замками. То была дверь в спортзал. Проходной спортзал соединял административный коридор с коридорчиком, ведущим на улицу. В конце того коридорчика находился пост охранника-вахтера. В отличие от очкарика Васи, вахтер, известный Сан Санычу под кличкой Турист, вооружен. Об этом сболтнул господин Полковник, посмеиваясь над пленником в кресле, выполнявшем роль электрического стула. Проходя через зал, ни в коем случае нельзя вспугнуть тренирующихся спортсменов, а то рванет один из трех ассистентов искать помощи у вахтера, и, без сомнения, обученный стрельбе Турист стреножит Сан Саныча, прострелив ему коленную чашечку. Сразу, с первого выстрела, Турист не станет вышибать мозги из большой лысой головы человека, походящего на волкодава, однако от этого ничуть не легче, ибо проигрыш Сан Саныча равносилен приведению в исполнение спустя самое короткое время смертного приговора и Кеше, и Мише, его партнерам, которыми Сан Саныч рискнул во имя победы. Капризная девка победа, она для всех разная. А поражение – оно одно на всех. Сан Санычу, специалисту уходящей в седую древность скандинавской системы выживания СИСУ, лучше многих перехваленных мастеров Востока, не понаслышке была известна сия простая и жестокая истина.

Обнаженный, с пустыми руками на виду и непроницаемым, ничего не обозначающим выражением на лице, Сан Саныч вошел в спортзал. Сделав два шага, остановился, дожидаясь, пока на него обратят внимание. Трое самбистов-инструкторов и инструктируемый ими амбал, мистер Торнадо, увлеченные возней на квадратном коврике посреди спортзала, отработкой приемов в положении стоя на корточках, сиречь – в партере, заметили Сан Саныча лишь после того, как хлопнула, закрываясь, дверь за его широкой голой спиной.

– Глядите-ка, рэкетир! – Мистер Торнадо потерял интерес к инструктору, которого пытался перевести из позиции, в народе именуемой грубо «стойкой раком», в позицию, прозванную благородными борцами прошлого века французским словом «туше». – Ты чего? В баню собрался? Гы-гы-гы...

Двое ассистентов-инструкторов, до того объяснявших амбалу, как половчее ухватиться за шею стоявшего раком собрата, удивленно обернулись, и их жизнерадостный смех слился с утробным гоготом великана Торнадо.

– Я ж, елы-палы, с администрацией собрался поскандалить, чтоб мне тебя, голубчика, опосля тренировки выдали помутузить, а ты сам, голубчик, пришел! Щас я тебя, голубчик, измутужу за то, что ты меня по носу лобешником ударил, гад!

Пока мистер Торнадо, вздыхая и охая, поднимался с коврика и утирал пот со лба, его посмеивающиеся ассистенты, разминая на ходу суставы пальцев, подошли к неподвижному Сан Санычу и привычно встали справа и слева от обидчика претендента на чемпионский титул по реслингу. Нанятые мистером Торнадо тренеры-самбисты обрадовались нежданно-негаданно представившейся возможности услужить и развлечь капризного и туповатого нанимателя. Останется счастливый избранник заморских шоу-дельцов доволен, может, подкинет тренерам-поденщикам по лишней сотняжке. А то горе с ним: платит исключительно за каждый разученный прием, поштучно, и при этом за тренировку его дурные мускулистые мозги отказываются усваивать более одного-двух технических действий. И бесплатно заставляет ассистировать ему во время разминки, скупердяй. И все равно лучше пахать на Торнадо, чем подписываться на участие в боях без правил, например. Зарабатываешь на коммерческих боях не в пример больше, но здоровье – оно одно, его ни за какие деньги не купишь. Вот, к примеру, этот глупый голый рэкетир расплатится сейчас за удар Торнадо по носу здоровьем, и остаток жизни придется ему нищенствовать, клянчить на лекарства, на лечение.

– Мужики, не трожьте его! – прикрикнул на ассистентов качок. – Я самолично, елы-палы, желаю ему яйца оторвать!

Оба тренера обменялись многозначительными взглядами. Мол, пускай Торнадо начинает разборку, а там и они вмешаются, едва самовлюбленный мистер получит отпор от нудиста-рэкетира.

Сан Саныч оставался недвижим, бесстрастно отслеживая передислокацию спортсменов. Ожидая, когда поднимется с коврика последний, третий ассистент и, присоединившись к коллегам, подойдет поближе к Сан Санычу, отойдя подальше от выхода в коридор, где скучает вооруженный вахтер. Ассистент номер три не заставил себя ждать слишком долго. Вскочил прыжком, отряхнул ноги и мелкой трусцой вдоль шведской стенки обежал зал, оказавшись у Сан Саныча за спиной.

– Ты, рэкетмен засранный, напрасно меня головенкой ударил! – Мистер Торнадо, широко расставив ноги и поигрывая мускулами, остановился в полушаге от Сан Саныча. – Боднул ты меня, засранец, не шибко больно, но честь моя пострадала, елы-палы! Никому не прощаю, когда...

– Воевать надо не за честь, а за победу! – перебил амбала Сан Саныч. Вскинул коленку, вмазав мистеру Торнадо пяткой в пах, поймал широченную шею надломившегося в пояснице культуриста обеими руками, сцепив пальцы «в замок» на белобрысом затылке, проворно подпрыгнув, развернулся боком к сопернику, поддел его бедром и, резко дернув обнаженными руками, перебросил многокилограммовую тушу через голое плечо. В воздухе мелькнули бугрящиеся мускулами ноги мистера Торнадо. Сан Саныч разомкнул «замок» на затылке великана и атаковал ассистента справа раньше, чем мистер качок шлепнулся всей своей выдающейся массой на зазевавшегося инструктора, что стоял за спиной у Сан Саныча.

Не так давно легко одолевших, как им сказали, «рэкетира» самбистов парадоксальнейшим образом подвел многолетний опыт спортивных поединков. Они привыкли, что соперник-единоборец всегда выкладывается на сто процентов, а в критической ситуации вообще зачастую работает за гранью собственных возможностей. Однажды закрутив руку за спину незадачливому рэкетиру, они оценили его силу и сноровку на тройку с минусом, и сейчас, когда троечник нежданно-негаданно повел себя как отличник, учителя мистера Торнадо пострадали от собственного стереотипа мышления. И пострадали всерьез.

Метнувшись к ассистенту справа, Сан Саныч просто и без затей раздробил ему челюсть ударом кулака. Последний невредимый самбист не поверил своим глазам, когда увидел, как коллега-спортсмен обмяк и начал медленно оседать на пол. Сан Саныч не позволил нокаутированному борцу упасть, подхватил его под мышки, крутанулся резко на голых пятках, и спортсмен с раздробленной челюстью неуклюжим метательным снарядом полетел в ноги собрату с удивленными глазами. Хребет нокаутированного подшиб коленки до того невредимого инструктора, а грязная пятка прыгнувшего вперед и вверх Сан Саныча, описав в воздухе широкую нисходящую дугу, сломала ему ключицу.

Как только босые ноги Сан Саныча прикоснулись к блестящему полу спортзала, он взмахнул руками и, намеренно потеряв равновесие, обрушился, словно подрубленный под корень старый крепкий кедр, на инструктора по борьбе, которого три секунды назад опрокинул тяжеловес-культурист. Опрокинутый навзничь мистером Торнадо спортсмен успел выбраться из-под тяжелых мослов культуриста и собрался было вскочить на ноги, когда на него рухнул Сан Саныч. Если продолжить сравнивать Сан Саныча с подрубленным кедром, то его оттопыренный локоть справедливо сравнить с корявой, твердой, как сталь, веткой. Словно торчащая ветвь падающего дерева, острый локоть врезался в сгорбленную спину поднимающегося на ноги спортсмена и, сломав ему пару ребер, вторично припечатал бедолагу к полу.

Перекатившись через голову и оказавшись на ногах, Сан Саныч бросил равнодушный взгляд на покалеченных профессионалов-самбистов и их великана-ученика. Все четверо валяются двумя живописными кучками. Спортсмен со сломанной ключицей корчится поверх притихшего собрата с раздробленной челюстью, в метре от них плечом к плечу лежат неподвижные мистер Торнадо и ассистент с травмой ребер.

– Я же вас, ребята, честно предупреждал в первые минуты нашего знакомства: не связывайтесь со мной, – укоризненно покачал головой Сан Саныч, печально вздохнул, расправил плечи и пошел к двери, ведущей в коридорчик, где на вахтерском месте скучал Турист.

Пересекая зал по прямой, Сан Саныч замедлил шаг, заметив сваленный в уголке инвентарь, используемый на занятиях тяжелой атлетикой: штангу, пудовые гири, разнокалиберные гантели. Изменив направление движения, Сан Саныч свернул в заинтересовавший его угол, придирчиво осмотрел тяжелоатлетическое железо и, присев на корточки, стиснул ладонями пузатые бока шестнадцатикилограммовой гири. Сан Саныч поднял гирю с пола, удерживая ее так, как обычно держат резиновый мячик. Встал, играючи подбросил гирю в воздух, с легкостью поймал, как будто она действительно была сделана из дутой резины, и, продолжая подбрасывать и ловить пудовый спортивный снаряд, привыкая на ходу к его стандартному весу, подошел к выходу из спортзала.

Бывший работник госбезопасности, потерявший работу, когда буквы К и Г во всем известной аббревиатуре заменили на буквы Ф и С, сотрудник «Синей Бороды», известный Сан Санычу под кличкой Турист, чутко дремал, сидя на вахтерском месте перед пультом сигнализации. «Чутко дремал» – как такое возможно? Или человек дремлет, клюет носом, балансируя на грани сна и бодрствования, или сосредоточенно, чутко контролирует и себя, и окружающее его пространство. Между тем Турист именно чутко дремал. По-другому не скажешь. Годы оперативной работы научили его мозг отдыхать в то время, как все сторожевые системы организма оставались напряжены, за исключением разве что зрения. Да и то исключение это весьма условно. Периодически, примерно раз в минуту, приоткрывались сомкнутые веки Туриста, глаза считывали картинки с черно-белых экранов, на которые шел сигнал с установленных во дворе видеокамер, и спокойно закрывались на долгие пятьдесят пять секунд. Расслабленная кисть Туриста покоилась на согнутой коленке как раз под проволочной конструкцией, прикрепленной к обратной стороне столешницы и удерживающей скрытый от посторонних случайных взглядов пистолет Макарова с глушителем. В обычные дни под столешницей прятался мало отличимый от огнестрельного «макарова» его пневматический аналог. Сегодня конструкция из гнутой проволоки удерживала «настоящий» пистолет, плюс ко всему снабженный глушителем. Не слишком выдающийся рукопашный боец, Турист был прекрасным стрелком.

Как только начала открываться дверь за спиной у отставного офицера КГБ, его дремота моментально исчезла, расслабленная рука с колена потянулась к пистолету, голова повернулась, скошенные зрачки сфокусировались на кромке дверной панели. Выпрыгни Сан Саныч в коридор, как это делают герои в голливудских кинобоевиках, прошедший спецподготовку и крещение огнем офицер, пусть и бывший, непременно отреагировал бы на резкое движение. Как правило, только враг двигается быстро и резко, стремясь опередить и либо выстрелить, либо ударить, либо метнуть первым.

Сан Саныч вышел в коридор не спеша, даже с некоторой ленцой. От него не исходило флюидов нервозности или страха, кои опытный человек сразу сумеет почувствовать. Враг, двигающийся как друг, обнаженный, с чем-то темным и круглым в руках, обманул реакции Туриста. Процесс узнавания в спокойно шагнувшем в коридор Сан Саныче противника отнял полторы драгоценные секунды. Рука схватилась за пистолет слишком поздно – пудовая гиря уже летела в Туриста, когда его пальцы стиснули рукоятку «макарова». То, что летит в него именно гиря, Турист понять не успел. Слишком непринужденны и легки были движения Сан Саныча, когда он бросал округлый, похожий на мяч предмет. Обычный человек, пусть и очень сильный, так запросто не может швыряться пудовыми гирями. А про то, что Сан Саныч не обычный человек, что он в некотором роде уникум, Турист, разумеется, не догадывался. И отреагировал на летящую в него гирю, словно это тяжелый, двухкилограммовый мяч. Тем паче что в спортзале, помимо прочих физкультурных аксессуаров, имелись и так называемые набивные мячи. Вместо того чтобы уклониться от стремительно приближающегося темного предмета, Турист попытался отбить гирю левой рукой и одновременно выстрелить в Сан Саныча, благо правый кулак уже сжимал пистолетную рукоятку, а указательный палец ласкал курок. Ни первого, ни второго не получилось. Левая рука Туриста сумела изменить траекторию полета шестнадцати килограммов железа, однако не намного. Вместо того чтобы ударить развернувшегося лицом к Сан Санычу Туриста точно посреди лба, гиря попала ему в щеку. Удар был настолько силен, что не выдержали кости черепа. Турист погиб на боевом посту, а орудие его убийства, стукнувшись о столешницу, сшибло со стола пару телевизионных приемников и гулко шлепнулось на пол. Слабым эхом после грохота свалившейся гири прозвучал стук выпавшего из руки Туриста пистолета.

За десять последующих минут, если принять за точку временного отсчета момент гибели Туриста, Сан Саныч сумел переделать множество неотложных дел. Травмированных самбистов и гордеца Торнадо перенес в комнату-карцер, запер замок железной двери, нетрадиционным образом использовав отмычку. Добивать спортсменов он не хотел, а позволить им, израненным, ползать по территории спортклуба не мог. Поэтому и запер всю четверку в карцере, не утруждая себя размышлениями об их дальнейшей судьбе и все же прикидывая в уме примерный текст показаний про невероятно сильного рэкетира, про которого самбисты и качок Торнадо напишут в ментуре после того, как кто-нибудь в конце концов их освободит. В спортивной раздевалке Сан Саныч подобрал себе кое-какую одежонку. Напялил на голое тело светлые летние брюки одного из ассистентов мистера Торнадо и прикрыл торс просторной рубахой, завязав ее узлом на животе и закатав рукава. Рубаха цвета хаки, судя по выдающемуся размеру, принадлежала великану Торнадо. Одевшись, Сан Саныч заглянул в директорский кабинет, нацепил на ноги собственные сандалии и, взяв со стола стакан с ватой и початой ампулой, а также использованный однажды разовый шприц, вернулся к месту гибели Туриста. Стакан с ампулой поставил на вахтерский столик, рядом с пультом сигнализации положил шприц. Собираясь сделать еще одну, последнюю ходку, Сан Саныч прихватил одной рукой погибшего Туриста, в другую взял погубившую его гирю. И Туриста, и гирю бросил в спортзале. Прошел в административный коридор, в комнату с диваном и телевизором, перекинул через плечо обездвиженного, с кляпом во рту, отставного капитана Василия, вернулся опять на вахту. Сгрузил Васю на пол, рядом с разбитыми телеприемниками, уселся в крутящееся полукресло вахтера.

Десять условных минут истекли, самые неотложные дела сделаны. Сан Саныч взглянул на уцелевшие телеэкраны, связанные с видеокамерами слежения. Ничего, нормально. Потерю двух телеглаз вполне компенсируют оставшиеся подсматривающие устройства. Двор-колодец, освещенный ярким фонарем, подходы к спортклубу, все под контролем. А дверной электронный замок отпирается и запирается, конечно же, самой потертой кнопкой на пульте, синей кнопкой, отполированной многократными нажатиями пальцев.

Зашевелился Василий на полу. Сан Саныч глянул на него сверху вниз и снисходительно улыбнулся. Скованный Василий пытался подползти к выпавшему из руки Туриста пистолету.

– Старею, – вздохнул Сан Саныч. – Все вроде бы сделал образцово, а про наиглавнейшее – про оружие забыл!

Сан Саныч нагнулся, поднял пистолет с пола и положил на стол.

– В первую очередь, Вася, надо будет у тебя спросить, где спрятаны автоматы и прочий боекомплект. – Взяв со стола шприц, Сан Саныч наполнил пластмассовый цилиндр бесцветной сывороткой, не оставив ни капли драгоценной жидкости в ампуле без маркировок. – Впрочем, нет! Первый вопрос будет о том, собираются ли возвращаться сюда сегодня господин Полковник и толстяк Петя, а если собираются, то как скоро их следует ожидать?

Присев на корточки подле уложенного на бок Василия, Сан Саныч оторвал рукав от его рубашки и произвел инъекцию в вену на локтевом сгибе.

– Через минутку, Вася, я вытащу кляп из твоего рта, и мы побеседуем. – Сан Саныч уселся обратно в крутящееся полукресло. – Надеюсь, оставшейся дозы достаточно, чтоб ты не заснул раньше, чем через полчаса. У меня есть к тебе множество вопросов, помимо насущного интереса насчет оружия и Полковника с Петром. Ты понимаешь, Вася, что, уснув, уже никогда не проснешься, и я хочу, чтобы ты понял, пока еще ты в состоянии соображать: я не держу на тебя зла, братишка. На войне как на войне, сам знаешь. И-и-эх, ребята! Не повезло вам, что вы на меня нарвались! Очень не повезло...

Непрезентабельная «Нива» въехала во двор-колодец в начале третьего ночи.

– Глянь, Петь, тачки самбистов до сих пор на месте! – проворчал Полковник недовольно, паркуя «Ниву» возле иномарок. – Который час?

– Два десять.

– Тогда понятно. Они собирались тренироваться до двух, полуночники. Знать, не успели еще пот под душем смыть, переодеться и свалить. Айда, Петь, поторопим хлопцев, спасших нас от «рэкетира», да пособим Васе угомонить спесивого Торнаду.

– Рановато приехали. – Петр вылез из машины. – Я говорил Наталье Николаевне: давайте сперва Чумакова допросим, а то Бульдозер все равно до утра в отрубе проваляется, а она возражает: мол, Чумаков тоже в отрубе неизвестно сколько пролежит, велела страшилку для Мишки организовать, устроить цирк с овчарками. Ты мне можешь объяснить, зачем? Чумаков, по-любому, труп, допрос его никому не нужен. Чего нового он нам скажет, а? Объясни.

– Она – Генерал. Я – Полковник. Ей виднее. До сих пор она не ошибалась. Пока ее руководство всем на пользу, пусть руководит, как считает нужным.

Полковник подошел к дверям в спортклуб, помахал рукой, глядя в окуляр видеокамеры над дверной притолокой. Открывай, мол, запоры, Турист, свои пришли. Электронный замок, щелкнув, послушно открылся.

– Ты прав, – продолжал возмущаться беззлобно толстяк Петр. – Она башковитая. Но не пойму я, почему бы Кешу не придушить, чтоб не мучился? Она чего? Все же решила прежде его к нотариусу свозить? Как думаешь?

– Кеша Горцу, Георгию, шею сломал. – Полковник потянул за ручку двери. – Горец, конечно, сам дурак. Он, ей-богу, вроде этого Торнадо, гордый, сука, как...

С чем или с кем, кроме мистера Торнадо, Полковник хотел сравнить Горца-Кавказца, которого, как оказалось, звали Георгием, Петру услышать не довелось. Болтая о насущном, оба мужчины вошли под своды родимого спортклуба. Нога Полковника встала на первую из ступенек, спускавшихся под землю. Петр загородил собой дверной проем. В это время прозвучал тихий шлепок выстрела. Пуля попала в лоб Петру, толстяк качнулся и, навалившись сзади на Полковника, сшиб старшего по званию, покатился вместе с ним по ступенькам лестницы. Перед глазами у Полковника все закружилось, завертелось каруселью. Одна угловатая ступенька пребольно ударила его по коленке, другая стукнулась о плечо. Перевернувшись через голову, он едва не свернул шею. Падение-верчение завершилось у подножия столика вахтера. Ноги Полковника придавил к полу толстяк Петя с дыркой во лбу, из которой струйкой сочилась бурая кровь, а щека Полковника легла на грудь капитана Василия с точно такой же, как и у майора Петра, дырочкой между бровей.

– Лежать по стойке «смирно», Полковник! – Цилиндрический глушитель уперся в висок свалившегося с лестницы человека, столь похожего на шотландца Шона О'Коннери.

Полковник скосил глаза. Увидел равнодушное лицо Сан Саныча и сморгнул, движением век давая понять вооруженному противнику, что понял приказ. Входная дверь под действием пружины громко хлопнула, электрический замок, щелкнув, закрылся.

– Игра проиграна, Полковник. Ваши не пляшут. – Сан Саныч ослабил давление глушителя на седой висок. – Когда я шел к вам в гости, я рассчитывал на вашу жадность и не просчитался. Напрасно вы экономили «сыворотку правды». Зря побоялись растрясти в машине, расплескать из вскрытой ампулы редкую субстанцию. И ехать докладывать своей атаманше вы поспешили. Она, эта ваша Наталья Николавна, быть может, и гениальный теоретик, но и я, знаешь ли, не самый последний практик. Практика – критерий истины. Понятно? Я исключение из правил. Собираясь к вам в гости, я принял таблетку, отчасти нейтрализующую действие «сыворотки правды». Особенно в малых дозах. Не слышал про такие таблетки? Конечно, нет! Но и без всяких таблеток мой организм устойчив и к пролонгированным снотворным побочным действиям «сыворотки правды», и ко многому другому. Я таким родился и жить собираюсь долго. Уяснил? Это не бравада и не хвастовство. Выживать меня научили в тех условиях, где боевой пловец, за которого вы меня приняли, погибнет и не заметит, как это произошло. Я не Бульдозер, я скорее Танк. Дошло? Ты понял? Уяснил, что сопротивляться бесполезно? Если будешь очень и очень стараться помочь мне, господин Полковник, кто знает, а вдруг я сохраню тебе жизнь? Ежели уровень старательного рвения с твоей стороны меня не удовлетворит, гарантирую мгновенную смерть. И без тебя я от ныне покойного Васи узнал все, что хотел. Два автомата, четыре рожка с патронами, два штык-ножа, «макаров» с глушителем – более чем достаточно, чтобы разнести в щепки домишко-флигель на территории конно-спортивного центра близ Химок. Согласен?

– Деньги... – прошептал Полковник.

– Не понял? – Сан Саныч пощекотал его седой висок пистолетным глушителем. – Решил выкупить свою жизнь? Воспользоваться тем же самым приемом, что и я у вас на допросе?

– Нет! – испугался Полковник. – Нет, что ты! Я не дурак, я все понимаю. Правда! Я все понял, осознал свое положение. Скажи, ты спрашивал у Васи о наших накоплениях?

– Да, конечно. Стопки баксов пылятся в сейфе в кабинете у Генерала Натальи Николаевны.

– Так он считает... Считал. И все остальные, кроме нас с Натальей, уверены, что в сейфе лежат общие сбережения. Мы все приехали в Москву из разных концов страны: у Васи семья в Пензе, у Пети в Улан-Удэ, у Наташи дочь в Выборге, зять-раздолбай, внучка. Все обо всех все знают, и это служило залогом, что кто-то один не попытается заграбастать всю выручку себе. Мы всегда работали, разбившись на несколько разрозненных групп. В одиночку физическое уничтожение остальных участников предприятия исключалось, поскольку вряд ли реально осуществимо. Украсть общие деньги, завладеть ими ценою одной-двух жизней в принципе возможно. На этот случай была общая договоренность, что оставшиеся в живых обкраденные сотрудники отомстят семье вора. Вырежут его детей, родственников. Мы с Наташей сами изобрели эту страховку, и мы же нашли способ, как ее обойти. В сейфе сейчас лежат фальшивые баксы.

Полковник замолчал. Говорил быстро-быстро, тараторил и вдруг примолк.

– Чего заткнулся? – Сан Саныч легонько постучал краешком глушителя о височную кость Полковника. – Ау! Продолжай. Я слушаю внимательно.

– Пускай я жадина, а ты, брат, транжира! – Полковник нашел в себе силы улыбнуться. – Извел весь «говорунчик» на Ваську, и пытай теперь меня, убивай – не узнаешь правды о шести с половиной миллионах долларов! А тебя, брат, прежде всего интересуют деньги! Будь по-другому, ты в первую очередь спросил бы меня, жив ли еще Миша Чумаков и как обстоят дела с Кешей!

– А что с Кешей? Я думал, он дома.

– Я тоже думал, пока ты рассказывал, какой ты крутой и особенный! И придумал! Когда ты предоставишь мне гарантию полной безопасности, я готов отстегнуть тебе «лимон» в баксах!

– Что ты подразумеваешь под гарантией полной безопасности? Конкретно?

– Не знаю! Ты банкуешь, ты и придумай, как гарантировать мне жизнь, чтобы я в это поверил! Без обмана!

– Дружок, ты не забыл, часом, про Наталью Николаевну? Я ведь и от нее могу узнать все ваши страшные тайны.

– Стреляй мне в висок и поезжай к Наташке! Скатертью дорога! Наталью Николаевну мы, брат, не зря зовем Генералом. Она всех нас нашла, собрала, все придумала и организовала! И ни одного прокола... до того, как об тебя споткнулись, – ни одного! Ее нервам не один мужик позавидует, а об уме я вообще не говорю!

– Дурость женщины в избытке ума. Ежели не слышал этой поговорки, запомни ее. Ладно, будем считать, ты меня уговорил. С вашей тетей Наташей я остерегусь связываться. Давай попробуем договориться. Прежде всего предлагаю сообща отстрелять оставшихся членов банды, и тот миллион, что ты мне посулил, превратится в три.

– Убери пистолет. Я безоружен, можешь обыскать. Дай встать. Валяться на полу надоело.

– Вставай.

Сан Саныч разогнул спину. Плавно увел пистолет от виска Полковника. Уселся в полукресло вахтера. Удлиненный глушителем пистолетный ствол внимательно отследил процесс подъема господина Полковника на ноги. Подъем оказался тяжел и долог – пересчитав при падении ступеньки в подвальчик-спортклуб, его директор заработал вывих голеностопа.

– Вот чего я предлагаю, Полковник...

– Моя фамилия Мы...

– Стоп! Не нужно фамилий. Для меня ты останешься господином Полковником. А я для тебя по-прежнему, хочешь, Ихтиандр, а хочешь, Бульдозер. Полагаешь, я не понимаю, отчего вы, ребята, называете друг дружку по кличкам да по именам, как играющие в войну мальчишки? Кличка, псевдоним, имя – безличны, а фамилия, пусть даже и не настоящая, это уже лейбл, опознавательный знак. Итак, Полковник, вот чего я предлагаю, слушай. В вашем подмосковном хозяйстве, безусловно, отыщутся тротиловые шашки и запас гранат. Штурмуем резиденцию тети Наташи, производим зачистку, ты суешь за пояс пригоршню тротила, достаточную, чтоб в радиусе десяти метров погибло все и вся, а в руку берешь гранату и выдергиваешь чеку. Потом ведешь меня в закрома, делим бабки и, как шерочка с машерочкой, под ручку возвращаемся в Москву. Я у тебя в заложниках. Не понравилось тебе чего в моем образцово-дружеском поведении, разожмешь пальчики – и тю-тю, наши души на небесах, а наши тела разорваны на мелкие кусочки на радость прожорливым воронам.

– У тебя остается возможность, например, выпрыгнуть на ходу из автомобиля, пальнуть в бензобак, и я, напичканный тротилом, взорвусь как мыльный пузырь. Еще ты можешь...

– Погоди фантазировать! Не перебивай, дай закончить. Ты прав – я многое могу. И из авто на полном ходу сигануть, и с Крымского моста тебя сбросить. Могу. К чему скрывать. Дабы скрепить наше соглашение надежней, чем честное слово, давай скуем наши запястья браслетами наручников. Двое профессионалов, прикованные друг к другу, я думаю, сумеют перемещаться и по столице, и по ее окрестностям так, что ни прохожие, ни мусора не заметят стальной спайки. Расстанемся в метро. У первого вагона на одной из кольцевых станций разомкнем браслеты за секунду до объявления «Осторожно, двери закрываются». Ты сядешь в вагон, а я останусь. Вскочишь в щель захлопывающихся дверей и отпустишь гранату – мне кранты. В толчее и тесноте подземки отбежать на безопасное расстояние не успею, каким бы суперменом я ни был. Согласен?

– Я должен подумать. – Полковник подозрительно посмотрел на Сан Саныча, почесывая ушибленный затылок. – На первый взгляд план ничего себе, но черт тебя знает, супермен, что у тебя на уме. Боюсь – обманешь.

– Твое право. Кумекай, пока будем ехать до Химок, я не против. Отряхивайся давай, перепачкался весь, на полу валяючись. Отряхнись, и двигаем к выходу. Раз ты у меня в партнерах, Полковник, автоматы я здесь оставлю. Ограничусь «макаром» с глушителем, и еще шприц, пожалуй, возьму.

– Пустой шприц? Зачем?

– Чтоб лишнюю пулю на тебя не тратить, ежели ты шалить надумаешь. Вдруг промахнусь, и с первого выстрела не получится тебя пристрелить. Воткну иголочку, впущу в вену пузырек воздуха, и прощай, Полковник.

Полковник пожал плечами: дескать, поступай как знаешь, подозревай меня, пугай, только я «шалить» не собираюсь. Я смирился с судьбой и собираюсь извлечь выгоду из сложившейся ситуации, превратить удар судьбы в импульс, который вынесет меня на другую орбиту жизни. Подчас один-единственный жест, скупое передергивание плечами красноречивее и информативнее, чем добрая сотня слов.

– Пиджак сними, Полковник, мне нужно чем-то руку с пистолетом прикрыть, и топай, братишка, на выход, машину ты поведешь, я сзади сяду. Есть возражения?

– Нет.

Полковник вышел из спортклуба. За ним, отставая на шаг, шел Сан Саныч, перекинув пиджак Полковника через согнутую в локте правую руку. Сели в «Ниву». Полковник на шоферское сиденье, Сан Саныч позади него. «Нива» тронулась с места, въехала под арку, выкатилась на ночную московскую улочку.

– Кстати, что с Чумаковым и Кешей? Расскажи, – велел Сан Саныч, перекладывая шприц из кармана штанов в нагрудный карман просторной рубахи. Иголка шприца в брючном кармане проколола тонкую ткань и царапала ляжку.

Полковник послушно рассказал про Кешу и про Чумакова. Поведал о спарринге Иннокентия с Кавказцем. О пленении Миши.

– Дурак ваш Кавказец, – заключил Сан Саныч, выслушав монолог Полковника. – Воевать нужно не за честь, а за победу. Меня так учили.

– Его тоже так учили, но он дитя гор. Ты, брат, ни разу не подыхал со смеху, когда по «ящику» показывали чеченов на приеме в Кремле? В костюмах, шитых в Париже, и в папахах, сработанных деревенским скорняком? Дикие люди. Правильно южан менты прозвали «зверьками».

– А ты, брат Полковник, как я погляжу, успокоился. Шутишь, треплешься на отвлеченные темы. Успел обдумать мой план с тротилом, метро и гранатой?

– Нет еще. Пока думаю. И знаешь, брат, чем дольше думаю, тем мне твой план все больше нравится. Кой-какие корректирующие предложения имеются, не без этого, но...

– Погоди. Главное, в общем и целом договориться. Коррективы внесем, когда, кроме нас с тобой, прочих претендентов на богатство не останется.

– В принципе, брат, мы собирались сворачиваться. Откровенно говоря, нервы у меня давно пошаливали. Сговорились с Наташкой остальных кинуть, но, знаешь, не доверял я Наташке, хитрожопая баба. Операция с Иннокентием Петровичем была последней, и я...

– Это я понял. Обычное дело. Пока голодные повара готовят торт на общей кухне, действуют дружно и слаженно, а когда торт испекся и в желудке урчит, шеф-повар с главным помощником шушукаются в кухонном закуточке, придумывают, как бы все сожрать самим, избавившись от поварят. Ты мне лучше скажи – почему Кеша еще живой? Почему его не добили?

– Наташка в подробности не вдавалась. Мы с Петром Чумакова привезли, про твои якутские сокровища рассказали, и у нее глазки зажглись, отослала нас обратно за тобой, срочно. Сразу, как обнаружили Кавказца со сломанной шеей, один сотрудник повез его в больницу, другой остался с Наташкой. Лишнего человека, чтоб Кешку вывезти и закопать, под рукою не было. Ну а когда я про твои сокровища доложил, Натаха, я думаю, решила и Кешу, и Мишу взять в разработку. Кроме них, голубчиков, про тебя, братишка, нам больше некого порасспросить. Когда ты в моем кабинете облевался и вырубился, я тебя на «Полароид» щелкнул. Показать решил Мишке твою фотографию и сказать, что ты сдох. Извини – что ты умер...

– Извинения излишни, брат. Собрать максимум возможной информации любыми средствами о персоне, коей доподлинно известно, где зарыт клад старого зэка, – дело святое. Между прочим, Полковник, о якутских сокровищах лучше забудь. И вообще забудь, что я сказал. Договорились?

– Я похож на самоубийцу?

– Наоборот. Ты похож на влюбленного в жизнь, умного, знающего себе цену мужчину. И любимая твоя должна соответствовать. Ты любишь жизнь красивую, другой тебе не надо. Ради красавицы-жизни ты готов на все... Ладно, хватит трепаться. Я такой же, как ты. Люблю жить. Привык. Окажешь мне услугу? Возьмешь на себя заморочки с Чумаковым и Кешей?

– Понимаю тебя. Мне тоже не особо приятно участвовать в убийстве Наташки. С Кешей и Мишей помогу. Они в подвале с собаками. Ангара и Енисей меня знают, спущусь вниз, открою двери, за которыми прячется Миша и где отдыхает Кеша, овчарки с удовольствием перегрызут горло обоим. А трепаться, брат, между прочим, действительно пора прекращать. Сейчас мимо гаражей проедем и упремся носом в ворота, загораживающие дорогу на территорию конно-спортивного центра. Будь готов.

– Всегда готов!

«Нива» притормозила около едва заметной в темноте ограды. Полковник вылез из машины, распахнул створки ворот, вернулся за руль. Автомобиль медленно покатил к выделяющемуся черным силуэтом на фоне темного неба флигелю.

– Ляг на заднем сиденье и прикройся пиджаком, – сказал Полковник. – Нас встречают.

– Кто?

– Какая разница! Сотрудник, которого Наташка оставила при себе. В ее окне сквозь штору просвечивает свет от торшера. Наташа, наверное, наблюдает через прорезь в шторах, как мы подъезжаем, а на крылечке вижу огонек от сигареты.

– Я могу снять тетю Наташу одним выстрелом. Другим погашу сигарету вместе с курильщиком.

– Бульдозер, ты офуел? А если Наташки у окна нет? Я подозреваю, что она подсматривает! Я не уверен!

– Нервничаешь, Полковник?

– Тихо ты! Подъезжаем.

Сан Саныч снял переброшенный через локоть пиджак, откинулся на заднем сиденье, накрыл колени, спрятав под пиджачной тканью вооруженную руку, уронил голову на плечо. Глаза закрыты, рот приоткрыт, поза расслабленная, но неестественная, свойственная более наркоману, витающему в грозовых облаках дурмана, чем обычному человеку, спящему нормальным усталым сном. «Нива» остановилась у крыльца, и, пыхтя сигаретой, к автомобилю подошел встречающий. Неприметный на вид мужик с невзрачным веснушчатым лицом.

– Привет! – Встречающий заглянул в темный салон, махнул рукой Полковнику, прочертив огоньком сигареты в темном ночном воздухе смазанную бледно-красную линию. – А где Петро?

– В Москве остался, – ответил Полковник, вылезая из машины. – Помогает Ваське угомонить этого мудака Торнадо. Культурист, видите ли, обиделся, что ему не выдали Бульдозера на растерзание. Мы рано в Москву вернулись, спортсмены еще не ушли, а Генерал приказал срочно доставить Бульдозера, вот и вышла накладка.

– Слышь-ка, я, это самое, твою «Ниву» с лайбой Харитона спутал. Харитоше давно пора возвернуться, а нема его чегой-то. Как вечером Георгия в больницу повез, так и нема.

Полковник ступил на влажную от росы траву. Поднял голову, вглядываясь в стекло единственного слабо светящегося окна. Поднеся ко рту собранную ковшиком ладонь, крикнул вполголоса:

– Наталь Николавна! Эт я! Куда Бульдозера складировать?!

– Не ори, не слышит она. В душ пошла ополоснуться. Мы с ней, это самое, от кофе уже одурели. Спать-то охота страсть, а, это самое, нельзя ложиться-то. Ну и, это самое, она в холодный душ пошла, а я курить на свежий воздух. Ну, давай, что ль, Бульдозера вытаскивать? Или как?

– Давай вытаскивать. Открываем обе дверцы, я его за руки, ты за ноги.

Веснушчатый мужик выплюнул окурок, обошел «Ниву», открыл автомобильную дверцу. Наклонился, засунул голову в салон, потянулся обеими руками к накрытым пиджаком коленям Сан Саныча и, тихо вскрикнув, упал, уткнувшись лицом Сан Санычу в живот.

– Поздравляю, Полковник. – Сан Саныч выпихнул убитого из автомобильного салона. – На нашем пути к богатству и благоденствию осталось ровно двое с половиной твоих друзей.

– Разговаривай тише! – Полковник, мелко семеня ногами, подбежал к упавшему в подернутую капельками росы траву мужику с простреленным сердцем. – Почему два с половиной? Какие два с половиной?

– Считай: Наташа – это раз. Некто Харитон, сопровождающий уделанного Кешей Кавказца, – это два. И полудохлый Кавказец Георгий – это ноль целых пять десятых.

– Кавказца не считай! Он не жилец. – Полковник подхватил убитого под мышки и, пятясь, поволок его к углу домика-флигеля. До угла не дотащил. Оставил лежать в поросшей густым бурьяном ямке. Бегом вернулся к крыльцу, на ступеньки которого уже взошел Сан Саныч. – Харитон вернется, жмурика не заметит. После всех сразу закопаем.

– А стоит ли? Обольем бензином и вместе с домом спалим. Так оно и проще, и надежней. Эх! Поторопились из спортклуба уехать! Промашка вышла. Нужно было запалить подвальчик.

– Тише! Шепотом разговаривай, умоляю!.. Душевая кабина на втором этаже. Вверх по лестнице, вторая дверь. Побежали!

Они вошли в холл-прихожую и поднялись по темной лестнице. Молча, однако не затрудняя себя потугами двигаться бесшумно. Полковник шел первым, за ним Сан Саныч с изготовленным для стрельбы пистолетом, прижатым к бедру так, что дырочка на конце глушителя смотрела в затылок Полковнику. Пиджак, под которым до того прятался пистолет, остался валяться на полу «Нивы». Простреленный, пахнущий порохом, заляпанный кровью пиджак.

Лестница вывела Сан Саныча и Полковника на балкончик, нависающий над прихожей-холлом. Дверь прямо напротив лестничного пролета была открыта. Из комнаты с открытой дверью исходил слабый электрический свет, смягчая мрак вокруг и позволяя ориентироваться в более ничем не освещенном пространстве холла. В комнате светился желтым шелковый абажур торшера с оранжевой бахромой, освещая банкетный столик на трех ножках и двухтумбовый канцелярского вида письменный стол, кофеварку на тумбочке и компьютер на специальной подставке. Двухкамерный новомодный холодильник и допотопный неуклюжий сейф. В отличие от аскетической обстановки кабинета, где директорствовал господин Полковник, здешнее начальственное помещение вид имело обжитой и уютный. Чувствовалась женская рука.

Дверь напротив лестничного пролета приоткрыта, а ее соседка справа закрыта плотно и, кажется, на защелку. Сквозь закрытую дверь слышится равномерное журчание воды, стук капель о стенки душевой кабины. Господин Полковник, нарочито громко стуча каблуками о дощатый пол, подошел к закрытой двери, постучал в нее костяшками пальцев и выкрикнул бодрым голосом:

– Наталья Николаевна! Бульдозера привезли!

Искусственный дождик за дверью приутих, усталый женский голос крикнул в ответ:

– Сейчас, через минуту выйду! Свари кофе пока. Покрепче.

И снова забарабанил дождик душа.

Повернувшись к Сан Санычу, Полковник заговорил с ним на языке жестов. Ткнул пальцем в запертую дверь, при помощи пантомимы изобразил, как дверь эту легко сломать ударом плеча, и опять же пальцем показал, как надо стрелять с порога после вышибания двери в женщину под душем.

Сан Саныч отрицательно покачал головой, категорически отказываясь ломиться в душевую, пистолетным стволом указал на дверной проем, за которым светился желтым абажур торшера, старательно артикулируя, беззвучно, одними губами произнес: «Подождем». Полковник пожал плечами, изобразив на лице выражение, передающее его непонимание, несогласие, но в то же время и готовность подчиниться. Пистолетный ствол вторично указал на абажур, и Полковник, вздохнув, послушно двинулся к открытому дверному проему.

Желтый свет абажура вскоре перестал освещать лестницу и балкончик второго этажа. Как только в уютную комнату, одновременно и административную, и обжитую, следом за Полковником вошел Сан Саныч, он в первую очередь плотно прикрыл за собой дверь. Второе, что сделал Сан Саныч, войдя, – ткнул легонько в спину Полковнику глушителем. Полковник оглянулся, вопросительно посмотрел в глаза «брату» Бульдозера. Сан Саныч поманил его пальцем. Подойди, мол, поближе, кое-чего на ушко шепну. Полковник, понятливо кивнув, выполнил просьбу-приказ. Когда полковничье ухо приблизилось к губам подельника-конвоира, Сан Саныч дружески приобнял Полковника за шею и прошептал:

– Твоя ошибка, брат, в том, что ты всех оцениваешь, исходя из собственных личностных качеств. Понимаешь меня?

– Нет, – шепотом ответил недоумевающий Полковник.

– И никогда уже не поймешь!

Рука Сан Саныча, обнимавшая шею Полковника, резко напряглась. Одеревеневшие пальцы клещами стиснули шейные позвонки у основания черепа. Живые клещи дернули позвоночные сочленения вверх и в сторону. Кости и хрящики сломались, как они ломаются, когда захлестывается старательно намыленная опытным палачом петля. Секундная агония, словно отдача после выстрела, и господина Полковника не стало.

Непонятливого Полковника Сан Саныч уложил справа, в двух шагах от дверного косяка. Так, чтобы, входя в комнату, его невозможно было сразу заметить. Мягко скользя по паркетной доске, Сан Саныч обогнул абажур, приблизился к тумбочке за банкетным столиком, где стояли электрокофеварка и кувшин с водой. По-пиратски засунув пистолет за брючный пояс, Сан Саныч достал из нагрудного кармана рубахи шприц, наполнил его водой из кувшина. Перепрыгнул через низкий банкетный столик, уселся на его край, будто присел на ступеньку. Сзади сверху светит торшер, глаза не слепит и вход в помещение освещает. В правой руке шприц с водой, в левой... Сан Саныч взялся за рукоятку, выхватил пистолет... в левой – «макаров» с глушителем. А за дверью уже слышны отчетливо шаги. Наталья Николаевна освежилась и предвкушает питие чашечки крепкого кофе. В ее мокрой женской головке роятся тысячи мыслей, выстраиваясь в грандиозные планы. Она устала, но состояние усталого напряжения ей привычно. В этом мире всегда приходится оставаться в напряжении, быть начеку, непрерывно играя в игру «жертва—хищник», игру, в которой проигрыш однозначен, а победа многогранна и подчас отличается от поражения лишь тем, что ты остался в живых, сохранил статус хищника, избежал участи жертвы.

– Темень на лестнице, а он дверь закрыл! – начала ругаться Наталья Николаевна, подходя к захлопнутой двери. – Каким местом думал, когда...

Наталья Николаевна по-хозяйски широко распахнула дверь, перешагнула через порог и, увидев Сан Саныча, вздрогнула. Замолчала на полуслове, остановилась на полушаге. На ней был длинный шелковый халат, кокетливые тапочки с помпончиками на ногах, на голове тюрбан из полотенца. Она на ходу вдевала в мочки ушей аляповатые золотые сережки с маленькими изумрудами. Вероятно, сняла сережки, прежде чем отдаться прохладным струйкам в душевой кабине, освежившись, успела справиться с одной серьгой, вставить ее в мочку левого уха и застегнуть золотой замочек, а вторую как раз поднесла к другому уху, толкнула дверь тапочкой с помпончиком, перешагнула порог и, содрогнувшись, застыла с повернутой набок головой, держась руками за правое ухо.

– Удивлены, Наталья Николаевна? – Сан Саныч оскалился в улыбке, хищно прищурясь. – Напрасно. Полковник, помнится, три с четвертью минуты назад доложил, что привез Бульдозера. Он сказал правду, ничуть не покривив душой. Вот он я, как вы меня называете – Бульдозер. Весь перед вами, во всей своей красе. Дверцу за собой закройте, будьте любезны. Сквозняк, знаете ли. Дует. Не хочу простужаться, ведь мне еще жить да жить, в отличие от вас.

Женщина справилась с растерянностью на диво быстро. Поджала губы, прогнав с лица удивленное выражение. Бесстрастно и холодно оглядела с головы до ног Сан Саныча. Твердой рукой закончила начатое – вдела золотую серьгу в дырочку на правой мочке, закрыла замочек сережки и, продолжая изучать Сан Саныча взглядом, не оборачиваясь, нащупала у себя за спиной дверную ручку, деликатно, без стука, без хлопка закрыла дверь.

– Спасибо, Наталья Николавна. Боюсь, знаете ли, сквозняков. А больше, пожалуй, ничего не боюсь в этом мире. Отчего немного скучаю. Будьте любезны, поверните голову направо. Вот так, хорошо. Теперь глаза опустите. Заметили? Сей хладный труп у стенки сто двадцать секунд тому назад был господином Полковником. Я сломал ему шею, развивая почин Иннокентия Петровича. Ломать шеи вашим сотрудникам, уважаемая, становится доброй традицией, не находите?.. Не сокрушайтесь по господину Полковнику, дорогая. Он вас предал. Сегодня никому нельзя верить, ужасные времена, согласитесь. Между тем попрошу вас сделать для меня исключение и поверить тому, что я вам сейчас сообщу. Итак, Наталья Николавна, вы догадались, наверное: живой вам отсюда выйти не суждено. Ваша жизнь стоит ровно столько же, сколько пуля в обойме «макарова» в моей левой руке. Учитывая тот факт, что пистолет достался мне по наследству от вашего же сотрудника, получается так, что ваша жизнь мне вообще ничего не стоит. В отличие от информации, которую я намерен от вас получить прежде, чем застрелю. Информацию я получу от вас так и так. Вопрос лишь в том, придется ли мне вколоть вам остатки «сыворотки правды» или же я сумею сэкономить остродефицитное спецсредство.

Сан Саныч поднял правую руку со шприцем до уровня глаз, прищурившись пуще прежнего, сосредоточил взгляд на кончике иглы и аккуратно надавил большим пальцем на поршень шприца. С острия иглы скатилась капелька бесцветной жидкости.

– Каждая капля «говорунчика» на вес золота. Вы об этом знаете, Наталья Николавна, и, верю, простите мне мою жадность. Полковник сообщил, что в сейфе, вон в том допотопном сейфе в углу, спрятана куча фальшивых баксов. В какие непреходящие ценности вы с господином Полковником перевели сумму, эквивалентную шести с половиной миллионам долларов, собираясь кинуть соратников по банде, Полковник мне также сообщил, однако, давая вам характеристику, восхищался вашим умом и коварством. Я рискнул предположить, что и господина Полковника вы, Наталья Николавна, вознамерились пошло кинуть на три миллиона двести пятьдесят тысяч. Не скрою – я не уверен, что, информируя меня о ценностях, в кои переведены миллионы долларов, господин Полковник сказал правду. Между тем я рассудил, что логичнее потратить «сыворотку правды» именно на вас и узнать все наверняка. Поразительно устроен человек! Вечно ему всего мало. И я не исключение. Практически завладев солидным состоянием, думаю о нескольких кубиках дефицитной сыворотки. И ничего не могу с собой поделать!.. Короче говоря, Наталья Николавна, расклад таков: поможете сэкономить сыворотку, я застрелю вас, и на том все ваши неприятности закончатся. Если мне все же придется сделать вам укол, обещаю – ваш дух на небесах помучается вдоволь, наблюдая с того света, как я буду кончать вашу дочку, внучку и зятя-разгильдяя. Полковник сболтнул – ваши близкие проживают в городе Выборге. Вопрос, уточняющий точный адрес ваших близких, станет вторым после того, как у вас в венах забурлит «сыворотка правды».

– Блеф! – Наталья Николаевна полностью взяла себя в руки. Смотрела на Сан Саныча жестко, с нескрываемым презрением и откровенным превосходством. – Я пока не поняла, в чем ваша проблема, но она есть! Вы убьете меня, ничуть не сомневаюсь. В страшную месть, ради которой придется ехать в Выборг, тратить время, деньги и нервы, рисковать, – в это не верю категорически!

Сан Саныч ей в ответ произнес длинную замысловатую фразу на финском языке. Засмеялся, наблюдая замешательство Натальи Николаевны, и заговорил по-русски:

– Выборг – пограничный город. После всего, что произошло по вашей милости, после множества трупов у меня за спиной, я намерен скрыться в Финляндии. Благо, как вы только что слышали, я свободно говорю по-фински. Путь мой лежит через Выборг. Поразить силовые структуры особо жестоким групповым убийством на территории отечества, оставив кровавый след, ведущий в глубь России, отвлечь внимание силовиков от границы – в моих насущных интересах. Вы спросите: почему следы преступления уведут сыщиков от границы? Отвечаю: потому, что убийство ваших близких напрямую свяжут с вашей насильственной смертью, моя дорогая... А вы побледнели, Наталья Николавна. Что? Начинаете мне верить?

Рокот автомобильного мотора на улице отвлек Сан Саныча от проникновенной беседы. Судя по урчанию мотора, машиной неведомой марки управлял водитель, заучивший наизусть все ухабы да кочки на пути от ворот до флигеля.

– Харитон возвращается, – произнесла Наталья Николаевна, поправляя сережку в мочке правого уха, зацепившуюся за скрученное на голове тюрбаном полотенце.

– Я знаю. – Сан Саныч встал, спрятал шприц в нагрудном кармане рубахи. – Возвращается последний ваш сотрудник, отвозивший предпоследнего в больницу. Садитесь сюда вот, в плетеное кресло за банкетный столик, и вздумаете фокусничать, на легкую смерть не надейтесь. Прострелю вам плечо, сделаю укол, а вашу дочку с внучкой зубами разорву.

– Хватит меня пугать! – сорвалась на крик Наталья Николаевна. – Достаточно! Вы правы, дочь и внучка – мои болевые точки. Ради них я работала, зарабатывала деньги. Я не стану мешать вам расправиться с Харитошей. Буду сидеть тихо до самой смерти. Клянусь теми, кто мне дороже всех сокровищ на свете, теми, ради которых я жила!

Наталья Николаевна вразвалочку, по-мужски, подошла к банкетному столику. Опустилась в плетеное кресло, продолжая теребить сережку в правом ухе. Короткие толстые пальцы, терзающие серьгу, – вот, пожалуй, единственное, что выражало ее нервозность, помимо мертвенной бледности на суровом, решительном лице.

Сан Саныч окинул беглым взглядом банкетный столик. Не обнаружил в достижимой для сидящей в кресле женщины зоне никаких колюще-режущих предметов и, пятясь задом, удерживая Наталью Николаевну в поле зрения, приблизился к двери. Приоткрыл ее, легонько толкнул, чтобы свет из комнаты падал на лестницу. Прижавшись спиной к стене, Сан Саныч сделал два приставных шага вправо. Нога в сандалии коснулась неестественно повернутой головы Полковника на полу. Сан Саныч остановился. Запястье левой руки с пистолетом коснулось стены. Подбородок коснулся левого плеча. Скошенные вправо зрачки глаз продолжали следить за теребящей серьгу Натальей Николаевной.

Рокот автомобильного мотора на улице, достигнув звукового апогея, плавно затих. Спустя минуту хлопнула входная дверь внизу, заскрипели ступени лестницы, и хриплый мужской голос нарушил тишину в доме:

– Накрывайте на стол! Поминки справим. Четыре часа на хирургическом столе, двое хирургов и пять косых в гринах не смогли помочь Гоше! – Высокий мужчина поднялся на балкончик второго этажа, вошел в освещенную лампой под абажуром комнату. – Уф, Наталья Николавна, как я замудохался с врача...

Сан Саныч выстрелил. Отвлекся от наблюдения за Натальей Николаевной всего-то на краткий миг, чтобы нацелить пистолетный ствол поточнее в висок рослому Харитону, и уловил движение некрасивой женской руки от сережки ко рту слишком поздно, чтобы остановить Генерала уже не существующей армии.

– Ну да, конечно! – высказался вслух Сан Саныч, не обращая внимания на упавшего Харитона, глядя с тоской на костенеющее лицо женщины, на вздернутые в победоносной улыбке посиневшие губы. – Олен срякки! Старый мудак! Она сняла висюльки, прежде чем мыться в душе, чтобы не размокла крупинка – яд, спрятанный под камешком сережки! Обставила меня, переиграла, как мальчишку!.. М-да, дошел до ручки! Начал сам с собой вслух разговаривать, поднабрался дурных привычек у партнера Чумакова. Как он там, кстати? Замучился, наверное, меня ожидая. Я же обещал прийти и спасти его. И сделать богатым...

Миша потерял счет минутам. Сидел, привалившись щекой к выдвижной двери, и пытался расслышать хоть что-то, хоть какой-то звук с другой стороны. Подслушивать мешали собаки, скулили, иногда лаяли, скребли когтями о доски. Время от времени стонал негромко Иннокентий. Мише очень хотелось отлепиться от двери, подбежать к раненому Кеше, посмотреть, как он, что с ним, но это было невозможно сделать. В любую секунду за дверью могли раздаться шаги. Чумаков надеялся расслышать чужие шаги вопреки всякой звукоизоляции и встретить врага достойно. Фатально было бы оказаться хотя бы в шаге от двери, когда та начнет открываться. Чумакову удалось обмануть собак, черт его знает, а вдруг снова удастся воспользоваться фактором неожиданности и вырваться на волю, возопить о помощи, спасти Кешу, спастись самому, пускай и придется расплатиться за спасение годами тюрьмы, пускай!

В первые минуты сидения под запертой дверью Чумаков сжег великое множество нервных клеток. Когда же счет времени был потерян, на смену нервному напряжению пришла апатия. Нет, он не плюнул на все на свете, на себя и на Кешу. Он как бы впал в спячку с открытыми глазами, в анабиоз, когда нервная система «заморожена» и прочие жизненные системы отключены почти все, за исключением слуха, зрения, осязания и интуиции.

«Быть может, это состояние, в каком я сейчас нахожусь, и называется СИСУ? Как и Сан Саныч когда-то, я выдержал первый экзамен с собаками и не боюсь следующих испытаний, – размышлял Чумаков отстраненно. – Я спокоен и в то же время готов ко всему. Не боюсь смерти, но и не стремлюсь к ней. Я, как древний варвар, который не знает, что такое стресс, для которого жизнь и выживание синонимы, а на том свете язычника ожидает существование точно такое же, как и на этом, – охота и война. Богов, добрых и злых, нет, и нет для варвара особой разницы между двумя противоположностями – между добром и злом. Варвар признает лишь противоположность победы – поражения».

Шаги за дверью. Возвышенно-философские мысли, нырнув в омут подсознания, исчезли. Вновь напряглись нервы. Дрогнула рука с обмотанным вокруг ладони ремнем. Шаги за дверью Миша скорее почувствовал, чем услышал. Ощутил вибрацию лестничных ступенек, прогнувшихся под весом спускающегося в подвал человека, врага, сволочи, приговоренной заочно Чумаковым к смерти.

Дрогнула дверь, поползла в сторону. Чумаков отстранился от дверной панели. Хрустнув суставами затекших коленей, выпрямился. Занес руку с ремнем для удара.

Как только раздвижная дверь отъехала достаточно, чтобы стал виден рослый мужской силуэт за порогом, Чумаков крутанул пряжкой ремня над головой и понял, что промахнулся! Пряжка просвистела возле лица отшатнувшегося пришельца. Чужая рука на излете перехватила ремень, дернула, и Михаил Чумаков потерял равновесие, грохнулся на живот, стукнувшись лбом о грязную пробковую сандалию человека за порогом.

– Расслабься, Чумаков. Это я.

– Сан Саныч! Ты?!!

– Угу. Пришел тебя спасать, как и обещал. Поднимайся давай. – Сан Саныч протянул Мише руку, ухватился за ладошку, обмотанную ремнем, рывком поставил Чумакова на ноги.

– Сан Саныч! Там Кеша! Он ранен, его необходимо отвезти в больницу! Срочно!

– Держи. – Сан Саныч вытащил из заднего кармана светлых летних брюк связку ключей. – Поднимайся вверх по лестнице, слева выход, во дворе садись в «Ниву», заводи мотор, Кешу я принесу. Бегом, Миша, в темпе!

Перепрыгивая через две ступеньки, Чумаков выскочил в холл-прихожую, метнулся влево, выпрыгнул на крыльцо и остановился как вкопанный.

– Яп-понский бог! Где ж это мы, блин?!

По сию пору Михаил пребывал в заблуждении, что находится в Москве. В пяти минутах быстрой ходьбы от Чистых прудов. Как отыскал его Сан Саныч здесь, черт-те где? Хотя почему «черт-те где»? Конским навозом пахнет, просторы вокруг, а на горизонте небо тлеет, словно зарей, отблесками огней большого города. Подмосковье. Помнится, Сан Саныч сомневался в том, что единственная база «Синей Бороды» – спортклуб-подвальчик в центре Москвы. Значит, вот оно какое, логово «синих». Двухэтажное деревянное здание. В окне второго этажа слабо проникает сквозь занавеску желтый электрический свет. И тишина. Дом будто умер, он словно окружен аурой смерти. А темные силуэты двух автомобилей во дворе как два черных гроба. И стрекотание сверчка в тишине ночи звучит как поминальная молитва.

– Чумаков! Заснул? – Сан Саныч вышел на крыльцо бесшумным шагом призрака. Его окрик заставил Мишу вздрогнуть, вывел из растерянного оцепенения.

Миша спрыгнул с крыльца, подбежал к мертвой «Ниве», открыл автомобильную дверцу, плюхнулся на шоферское место, и машина с готовностью ожила, воскресла после поворота ключа в замке зажигания. Чумаков, как сумел, помог Сан Санычу уложить Кешу на заднем сиденье.

– Оденься. – Сан Саныч, вынося раненого, не забыл захватить Мишину рубашку, лежавшую под головой Иннокентия в качестве жесткой подушки. – Негоже в полуголом виде садиться за руль. И вообще, давай-ка, партнер, поменяемся местами. Лучше будет, ежели я поведу машину. Куда едем? В какую больницу конкретно?

– В Медицинскую академию. Повезет, если сегодня Лешка Зефиров дежурит в реанимации, я с Лешкой поговорю, попрошу...

– Нет! Ты погиб в автомобильной катастрофе. Забыл? С врачами переговорю я. Меня они не знают, договорюсь, успокойся... Кстати, я понял, как ты собачек перехитрил. Молодец, партнер! Медленно, но верно превращаешься в «человека СИСУ». Хвала богам, что я не научил тебя правильно работать ремешком с пряжкой, а то, глядишь, лежал бы я сейчас с пробитым черепом и остывал помаленьку.

«Нива» развернулась багажником к крыльцу и, освещая фарами разбитую дорожку под горку, медленно покатила к воротам.

– В подвале полно отпечатков моих пальцев. – Чумаков оглянулся на домик-флигель с одним блекло светящимся окном. – Подпол отделан вагонкой, древесина сухая, и если ее поджечь, то...

– В доме, помимо твоих пальчиков, отпечатков что звезд на небе, – оборвал Мишу Сан Саныч. – Поджог дома был бы на руку господину Полковнику, останься он живым и богатым. Нам же – тебе, мне и Кеше – гораздо выгоднее, чтоб менты отыскали фальшивые баксы на сумму шесть с половиной миллионов долларов и тела отставных офицеров. И показания полудохлых спортсменов в спортклубе нам предпочтительнее, чем их обугленные косточки. А труп Марины, уверен, менты не смогут идентифицировать. Я, как оружие разыскал, не пожадничал, половину автоматного рожка истратил, чтоб навести на лице покойной соответствующий макияж...

– Сан Саныч, я...

– Погоди, не перебивай. Сам знаю – ты ничего не понимаешь, и мои слова для тебя лишь обрывки интригующей информации. Слушай, партнер, сей же час все тебе расскажу. Слушай внимательно. Итак, подходя к спортклубу с «сывороткой правды» в «дипломате», единственное, чего я по-настоящему боялся, был вопрос о моих дальнейших планах и намерениях. Тот вопрос, который на месте господина Полковника я бы в первую очередь задал пленнику после укола «сывороткой». Спрашивать голого человека в кандалах и наручниках о его видах на освобождение и победу вроде как глупо, но Полковник был достаточно умен, чтобы не стесняться задавать обманчиво глупые вопросы, однако жаден при этом сверх всякой меры и свой грех алчности наивно приписывал всем окружающим... Прости, Миша, я увлекся рассуждениями вслух о вещах, по-прежнему для тебя непонятных. Перенял от тебя дурную привычку, партнер. Придется начинать рассказ сначала. Итак, подходя к спортклубу, я заранее предвидел развитие дальнейших зубодробительных событий в общих чертах и был готов к тому, что меня ожидает...

Сан Саныч ровным голосом пересказывал произошедшие с ним события, внимательно следя за уносящейся под колеса «Нивы» дорогой. Миша внимательно слушал партнера, с каждой минутой становясь все мрачнее.

На въезде в город «Ниву» бесшабашно подрезал лихач на новенькой «Мазде». Водитель «Мазды», очевидно, был пьян и весел. Подрезав «Ниву», «Мазда» просигналила клаксоном мелодию из кинофильма «Крестный отец», мигнула габаритными огнями и умчалась прочь на пределе скоростей. До инцидента с «Маздой» рассказ Сан Саныча успел достичь наивысшей точки, того кульминационного момента, когда в мир иной отошла мятежная душа Генерала Натальи Николавны. Пьяный водитель вынудил Сан Саныча полностью сосредоточиться на управлении «Нивой» и замолчать на время, а Миша Чумаков, решивший, что история рассказана до конца, матюкнувшись вслед дорожному хулигану, поспешил подвести печальный итог.

– Какая же ты, оказывается, сволочь, Сан Саныч! – процедил Чумаков сквозь зубы. – Скотина! Ничего святого для тебя нет, варвар! Я тебе верил! И Кеша в тебя поверил, а ты ничуть не лучше сволочей из «Синей Бороды»! Ты подставил нас. Меня и Кешу! Кеша остался в живых по чистой случайности, а я... Ты навешал мне лапши на уши, посадил меня пугалом на бульваре, заранее зная, что сдашь доктора Чумакова «синим»!

– Успокойся, Миша! Разборка Кавказца с Иннокентием Петровичем и для меня оказалась полной неожиданностью, поверь. А с тобой... С тобой, партнер, иначе поступить было никак нельзя. Пришлось тобою рискнуть, выставив болваном. Знай ты заранее, что обречен побывать в плену, уверен, ты бы и сам согласился рискнуть, но ты плохой актер, партнер, а мне для победы требовалась идеально правдивая игра всех без исключения персонажей.

– Для ПОБЕДЫ?! – Миша скривился, саркастически улыбаясь. – И это ты называешь ПОБЕДОЙ! Кеша ближайшие месяцы проведет на больничной койке, я... Я остался с голой жопой, без документов, без жилья, формально погибший, оплаканный собственными родителями! Лучше бы я сел в тюрьму за убийство Красавчика, за взрыв «Трех семерок», за что угодно! Дурак!!! Я боялся тюрьмы! Кретин! Идиот! Из тюрьмы рано или поздно можно выйти на волю. А для меня теперешнего воля хуже неба в клеточку! Я верил тебе! Доверял полностью, безоглядно! Я теперь никому больше не смогу верить! Ни единому человеку в мире! Понимаешь ты это, супермен хренов?! Ты превратил меня в себе подобного! В варвара-одиночку, который вместо того, чтобы жить и радоваться, думает лишь о том, как бы выжить, любой ценой, любыми средствами!

– Кстати, о средствах, необходимых для выживания, – вклинился в сбивчивый монолог партнера Сан Саныч, улучив момент, когда Чумаков набирал в легкие побольше воздуха, чтобы продолжать страстные речи. – Тебе, партнер, не придется скитаться по миру, как ты грубо выразился, с голой жопой, ибо история разгрома «Синей Бороды» не заканчивается смертью Натальи Николавны. Вот посмотри, что я отыскал у нее в сумочке. Только осторожнее, прошу тебя.

Одной рукой сжимая баранку руля, пальцами другой Сан Саныч забрался в нагрудный карман рубашки. Вытащил сложенный вдвое почтовый конверт, передал Чумакову и продолжал говорить все тем же ровным, скучным, невозмутимым голосом:

– Наталья Николавна была удивительно умной женщиной. Хранила самое ценное на виду и постоянно под рукой. В ее сумочке-ридикюле я нашел фотографии дочки и внучки. Зять Натальи Николавны, судя по всему, страсть как обожает путешествовать. В сумочке хранились письма, присланные на Главпочтамт, до востребования, на имя Натальи Николавны. Она, кстати, жила под своим настоящим именем, полагаясь на свой ум и остерегаясь фальшивых документов. Письма родственники присылали маме, теще и бабушке Наташе из разнообразных экзотических концов света. На деньги Натальи Николавны, полагаю, ее родственники ежегодно отправлялись в круизы вдоль и поперек экватора. В красочных конвертах я отыскал, ежели так позволительно выразиться, почтовые сувениры. Крылышко тропической бабочки необычайной формы, сухой листок какого-то экзотического растения и те мелкие бумажные прямоугольники, которые ты сейчас высыпал на ладонь. Точно так же, как и ты сейчас, на эти блеклые бумажки, наверное, смотрели без всякого трепета подчиненные Генерала Наташи, прощая женщине ее маленькие сентиментальные слабости и принимая бумажную мелочь за очередную горсть бесполезных почтовых сувенирчиков с другого конца света, вложенных в конверт несмышленой внучкой для любимой бабуси. А между тем бумажки эти стоят несколько миллионов долларов!

Чумаков вскинул голову, посмотрел на Сан Саныча с недоверием. Перевел взгляд обратно на свою ладонь, где кучкой лежали вытряхнутые им из конверта невесомые бумажные прямоугольники, более всего походившие на ярлыки, оторванные ребенком от дешевых упаковок со второсортным товаром. Чтобы рассмотреть бумажную мелочь получше, Чумаков взял один из псевдоярлыков двумя пальцами свободной руки и поднес поближе к глазам.

Темно-синий маленький прямоугольник с ровными краями. Посередине черная отметка, похожая на печать. Полукругом надпись по-английски: «Александрия», в центре цена – цифра 5, под пятеркой, опять же полукругом, написано «почтовый офис».

– Та марка, которую ты рассматриваешь, партнер...

– Марка?!

– Тебя смутило отсутствие зубчиков? Да, Миша, это марка 1845 года. Американская. В кругах филателистов она называется «Александрийский мальчик». Единственный экземпляр этой марки был обнаружен на конверте, в коем лежало любовное послание к суженой от юноши из городка под названием Александрия, что находится близ Вашингтона. Аукционная цена «Александрийского мальчика» порядка двух миллионов долларов. Прочие марки в коллекции Натальи Николавны менее ценные – от двухсот до пятисот тысяч баксов за штуку, но цена всего комплекта в сумме переваливает за шесть миллионов.

– Ни фига себе! И это чего, у меня в руках тот самый единственный в мире экземпляр «Александрийского мальчика»? Так, что ли?

– Не думаю. Предполагаю, это второй, неизвестный широким кругам филателистов экземпляр. Подделка исключена. Слишком уникальная марка, чтоб дерзнуть и сбыть с рук ее подделку.

– Но откуда...

– Откуда эта и другие марки у Натальи Николавны, мы с тобой, партнер, никогда не узнаем.

– Нет! Я другое хотел спросить. Откуда ты столько знаешь про «Александрийского мальчика» и вообще про марки?

– Ха! А ты думал, я, работая курьером ЦК, таскал через границу чемоданы с долларами? Деньги лишь эквивалент разнообразных материальных ценностей, не подверженных ни инфляциям, ни девальвациям. Что ж касается конкретно марок, знаешь ли ты, что, когда после революции из матушки России драпал ювелир Фаберже, он прихватил с собой не золото-бриллианты, а два кляссера с марками? За десять лет цена редкой марки возрастает в десять раз! Через Дядю Степу мы без труда найдем понимающего человека, который с радостью выложит за коллекцию Натальи Николавны соответствующую сумму в хрустящих зеленых купюрах. Мы победили, Миша. Но победа для каждого из нас своя. И ты, и я, и Кеша, все мы некоторым образом жертвы победы. Кеша более всех пострадал физически, ты – морально, ну а я, как всегда, остаюсь один на один со своей корявой судьбой. Снова один... Одинокий варвар, я, если вдуматься, виноват перед всем остальным миром лишь в том, что не умею проигрывать. Никогда, ни при каких обстоятельствах... Завтра или послезавтра, не суть важно, когда конкретно мы расстанемся, разбежимся в разные стороны, но... Но не навсегда! Через десять лет я вас разыщу, ребята. И тебя, и Кешу. И мы, все втроем, прокатимся в Якутию. Погоди, партнер! Молчи! Ежели твердо решил отказаться, сделаешь это спустя две пятилетки по старому счету, договорились? Кто знает, может, мы с тобою, Михаил, еще глушанем динамитом чудовище в лесном якутском озерце, поджарим его на костре и сожрем со всеми потрохами... О! Смотри, Миша. Кажется, приехали. Медицинская академия. Командуй, куда рулить, к какому корпусу?