Замечания и дополнения к тексту:

1. Ты пишешь: «Государства запретили противоборства, как когда-то Христианская Церковь запретила язычество». Мысль интересная, но мне не нравится, как записана эта мысль.

В следующем абзаце ты пишешь: «Запретный плод сладок. Школы рукопашного боя ушли в подполье, как это было в 80-х годах 20-го столетия в СССР». Спорное сравнение. Я бы этот абзац убрал. Подумай.

Рекомендую покопаться в книжках по истории средневековой Японии. Навскидку точные даты не вспомню, но был у них период тотального запрета на стрелковое оружие. Самураи предпочитали воевать по-старинке, «по-честному».

2. Как ты и просил, скидываю тебе информацию о сектах. У меня в компе этот файл называется «Секты», а ты подумай, быть может, заголовок «Тайные общества» более уместен. Скачиваю для тебя наименее закрытую информацию по самым популярным «Сектам».

«Братство Ткачей» /в обиходе «Ткачи»/.

Глобальные цели и задачи неизвестны. Реализуют себя как наемные убийцы.

Базовая идея: «Ты вправе рвать нити чужих судеб, но ты должен сделать все, чтобы тянулась твоя нить, а если она оборвется – значит, такова твоя судьба. Тысячи нитей наших судеб ткут орнамент истинного бытия».

Техника боя – строго без оружия и вспомогательных средств – на основе «Сису» – сакральной боевой системы древних народов Севера.

Наиболее крупные кланы: «Разбитое зеркало» (С.-Петербург), «Крик иволги» (Москва), «Следы на песке» (Новгород).

P.S. Информация о «Ткачах» крайне противоречива и субъективна. Основана на анализе новейшего городского фольклора и умозаключениях аналитиков. Следует особо отметить: в обиходе слово «ткач» постепенно вытесняет англоязычное «киллер» и одновременно является синонимом устаревшего «массон».

Орден «Белой Стрелы» /в обиходе «Стрелки» с ударением на «и»/.

Глобальная цель – подготовка к вторжению /»походу»/ на Дикие Земли /Д.З./, а также отражение возможной в скором времени, по мнению «Стрелков», агрессии Д.З.

Текущие задачи – выявление, разоблачение и физическое уничтожение /»инквизиция»/ эмиссаров Д.З. /»черных скаутов»/.

Идеологическая подоплека: «Дикие Земли – цветы Зла. Семена Зла cеет черный ветер, ростки зла рядом, их аромат прекрасен для слепцов, но мы зрячие! Сорви цветок-сорняк! Укрась тело врага розами рваных ран!»

Техника боя предполагает применение скрытого и импровизированного оружия, орудий и подручных средств, в соответствии со «Школой Семеновой», а также изучение общевойскового рукопашного боя, методик выживания в экстремальных условиях «Сель« и «Кортес», способов нейролингвистического самопрограммирования и биоэнергетической коррекции.

Штаб-квартира «Белой Стрелы» расположена предположительно в Подмосковье /более точной информации на сегодняшний день нет/. Наибольшее количество членов Ордена выявлено в Москве, С.-Петербурге, Ростове, Казани.

Общество «Детей Авеля» /в обиходе «Дети»/.

Глобальные цели и задачи как таковые отсутствуют. Активно себя никак не реализуют. Реальных случаев агрессии либо ярко выраженного антиобщественного поведения не зафиксировано.

Базовые принципы сформировались во время второго раскола Р.П.Ц. Отвергают идею «непротивления злу насилием». В основе идеологии – «принцип адекватного ответа».

Техника боя – строго без оружия и вспомогательных средств, модификация «Айки-дзютцу», «Ци-на» и «Системы Шадрина». Большое внимание уделяется системам «Ци-гун» и «Радужный поток».

Наиболее известные объединения: «Ленинградцы» (С. -Петербург), «Дети Калуги», «Рука Авеля» (Москва), «Братья и сестры» (Екатеринбург).

3. Когда ты пишешь про «апокрифы», слишком много внимания уделяешь инопланетным темам и незаслуженно мало политическим. «ЗНАК – ЗАГОВОР МИРОВОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА», «ПЕРЕДЕЛ МИРА», «ПРАВДА О ЗНАКАХ» – эти всем известные писания ты даже не удосужился помянуть в библиографии. Плохо.

«Феномен ЗНАКА не существует! Комплексное воздействие на массовое сознание породило величайшее заблуждение в истории Человечества»... – цитирую по памяти строчку из «ПРАВДЫ О ЗНАКАХ». Оценил? Минимум параграф о версии «фикция» (кстати, до конца так и не опровергнутой) ты написать обязан!

4. В целом раздел о религиозных сочинениях недурен, но меня удивило и огорчило, что ты забыл про такие перлы самиздата, как «ЗНАК БОЖИЙ» и «ШАМБАЛА В ДИКИХ ЗЕМЛЯХ». Исправься.

5. Алфавит сибирских рун ты переврал. Смысловой ряд пяти старших рун следующий: ВЕТЕР-ИСТИНА-ВРЕМЯ-ГОРЕ-КАМЕНЬ. Западу соответствует СВОБОДА (ВЕТЕР), востоку ИДОЛ (КАМЕНЬ). В центре ВРЕМЯ. На севере МУДРЕЦ (ИСТИНА), на юге ЧЕЛОВЕК (ГОРЕ). Не поленись, снабди иллюстрацией.

6. О побочных влияниях ЗНАКА на организм я бы не писал совсем – замучаешься со статистикой. Сошлись на работы Козловского и хватит. Игорь Игоревич твой оппонент, помни об этом. Старый козел растает, когда выяснится, что соискатель не посмел спорить с рогатым мэтром. Тот еще козлище, довоенной закалки.

Подвожу итог: браво, юнкер! Учти мои замечания, Тима, сделай соответствующие дополнения, подкорректируй текст и садись за автореферат.

Всегда рад помочь.

Ротмистр Карпов Е. И.

 

Глава 1

Вечер

Март напомнил о капризном характере недоношенного первенца весны, расплакавшись кляксами мокрого снега. За окошком бушевала самая настоящая вьюга. Стоило заглянуть в прореху меж штор, и робкое желание ехать домой исчезало совершенно. Дома Евграфа Игоревича Карпова ждали холодные стены и пустой холодильник, а в служебном кабинете было тепло и уютно. И в кофеварке булькал ароматный напиток. И пачка сигарет под рукой. И есть чем заняться.

Звездочки на дисплее компьютера лениво перемигивались, создавая иллюзию остановившегося времени. Огонек лампы под зеленым абажуром отражался в стеклянном циферблате часов с одной-единственной короткой стрелкой, которая незаметно для глаз подползала к риске, помеченной цифрой девять. Шелестели, перешептывались бумаги на столе, ворчливо поскрипывало кожей казенное кресло, скрипело золотое перо, марая бумагу чернилами. Евграф Игоревич работал, ему было хорошо и спокойно. Немного ныло, откликаясь на непогоду, левое колено, но к этому нытью он давно привык, он давно научился игнорировать неприятные ощущения, концентрируясь на приятных. Ему едва перевалило за тридцать, а он уже задумывался над глубинным смыслом расхожей фразы, то ли поговорки, то ли афоризма: «Если бы молодость знала, если бы старость могла». Или это не поговорка и не безымянный афоризм, а чья-то цитата? Быть может, хотя какая разница? В свои тридцать с небольшим Евграф Игоревич имел совершенно седые волосы, лицо, изъеденное морщинами, навсегда разогнутое левое колено и чин ротмистра, соответствующий восьмому классу табели о рангах. Мало кто в жандармерии сомневался в том, что годика этак через два быть Карпову подполковником. Вельможные старцы общались с Евграфом Игоревичем на равных, ровесники обращались к нему на «вы», его побаивались, а значит, и уважали, с ним редко кто спорил, ему почти никогда не отказывали. Наверное, будь у Евграфа Игоревича обе ноги здоровые, тогда бы нашлись и завистники, а завидовать человеку с негнущейся нижней конечностью, формально – инвалиду, без семьи, без любовницы и даже без любимой собаки, такому человеку как-то не получается искренне, от всей души позавидовать. Какой бы ни была душонка, а сопротивляется генерировать черную слепую зависть по отношению к колченогому господину жандармскому ротмистру, без пяти минут подполковнику.

Без пяти приблизительно девять (примерно двадцать пятьдесят пять), точнее по часам без минутной стрелки не определишь, зазвонил телефон на столе у Евграфа Игоревича. Знатный телефон, подарочный, с вращающимся диском и трубкой на витом проводе.

– Ротмистр Карпов слушает.

– Алло, Евграф Игоревич, это Тимур.

– Привет, Тима. Слушаю тебя внимательно.

– Господин ротмистр, прошу прощения за поздний...

– Отставить преамбулы, юнкер! Слушаю.

– На Чистых прудах случай совершенно идентичный прошлогоднему питерскому глухарю.

– Когда?

– В двадцать ноль две околоточный услышал выстрелы. Большой Харитоньевский, дом девять, квартира двадцать девять, первый подъезд, последний этаж. Околоточный нечаянно проходил по переулку, услыхав стрельбу, блокировал парадную, вызвал патруль, и мы...

– Ты сегодня в патруле?

– Я, Ипполит и Галактион. Прибыли через двенадцать минут. Околоточный...

– Не томи, Тима! Взяли?!

– Так точно, господин ротмистр! Он, шельма, в окошко собрался спикировать, но мы...

– Понятно, юнкер. Постарайся не лопнуть от гордости до моего приезда.

– Когда вас ожидать?

– Выезжаю немедленно.

– До вашего приезда ничего не...

– Разумеется.

– Но околоточный, дубина, уже...

– На месте договорим. Еду, отбой.

Евграф Игоревич положил на рычаг эбонитовую телефонную трубку, коснулся кнопки селекторной связи, нагнулся к микрофону, приказал коротко: «Дежурный, мою машину к подъезду», и отпустил кнопку, встал. Отъехало, пискнув подшипниками, скрипнув кожей, кресло на колесиках. Первые шаги по ворсу ковра Карпов сделал, опираясь на стол. Дальше поковылял к дверям, к вешалке, без поддержки. Лучше не скажешь – поковылял. Переваливаясь с боку на бок, вынося вперед негнущуюся ногу, при этом, помогая себе удерживать баланс, нелепо размахивал растопыренными руками. Вот и вешалка. Вот и черный длинный плащ, мягкая шляпа, сучковатая трость. Красивая трость, ежели вообще прилично говорить о красоте предмета, помогающего передвигаться инвалиду. Трость деревянная, стилизованная под обрубок молодого дубка. Как будто срубили деревце под корень, обтесали веточки, сняли кору и отполировали. Из мнимого корня на конце обрубка мастер-столяр выточил ручку, изящно-корявую загогулину. А мастер по металлу украсил загогулину-ручку витиеватой серебряной нашлепкой – литой, объемной головой льва. Гривастая голова зверя торчит в излучине загогулины. Когда опираешься на трость, стиснув Т-образную ручку в кулаке, большим пальцем можно дотянуться и погладить львиную пасть. На другом конце трости менее презентабельный резиновый набалдашник, весь стесавшийся, стертый. Евграфу Игоревичу приходилось ежедневно много ходить. И не только по коридорам Жандармерии. Это без трости он ковыляет, а опираясь на палку, практически бегает, перемещается быстро и ловко, так, что скрип резинки набалдашника звучит одной непрерывной нотой.

Ротмистр Карпов предпочитал одеваться в «гражданское». Ежедневно, за исключением праздничных дней или показательных мероприятий, Карпов носил один и тот же костюм, плащ и шляпу. На самом деле все предметы одежды Евграф Игоревич периодически менял, но менял на их точные копии. Когда из года в год носишь одно и то же, окружающие перестают замечать твою одежду и наконец-то замечают тебя.

Карпов посмотрелся в зеркало, прилипшее круглым блином к стенке возле вешалки, поправил шляпу, одернул рукава плаща, взял палку в левую руку и вернулся к столу погасить настольную лампу. Кабинет погрузился во тьму. Лишь сквозь щель в шторах пробивался бледно-желтый, мигающий лучик качавшегося на ветру фонаря. Левая ладонь ротмистра привычно сжимала трость, правая на ходу залезла под плащ, под пиджак, нашла во внутреннем кармане связку ключей. Карпов открыл дверь, что вела из кабинета в приемную. Вышел, запер замок. Прошел через темную приемную, глянув мельком на стол секретарши, и очутился в длинном, просторном коридоре. Отпрянула к стене уборщица тетя Клава, засуетилась с ведрами и тряпками, засмущалась, промямлила подобострастно: «Здравствуйте вам, Евграф Игореч, припозднились, всё работаете да работаете, все бы так...» Карпов кивнул уборщице, пошел к лифту. Резиновый набалдашник на палке пищал, скользя по влажному паркету. Причитания тети Клавы за спиной стихли. Старушка мелко крестила спину ротмистра, она была уверена – на усидчивом Евграфе Игорече держится вся Жандармерия. Как это водится на Руси, у мелкой обслуги свои представления о начальниках. Уборщицы, сантехники, буфетчицы и прочий рабочий класс управления Жандармерии почитали и боялись ротмистра Карпова пуще иного генерала.

Лифт пришел сразу. Пустой. В здании безлюдно, времена бесконечных авралов канули в лету. Порядок в Державе, какового не вспомнят и столетние старухи. Идеальный порядок. Нерушимый. Большинство подданных в это свято верят. На то они и большинство. В чем-то Держава напоминает театр. Зрители в зале занимают места согласно купленным билетам. Из лож и с галерки картонные декорации кажутся вечными, а золотая краска золотом. Зрители ничего не знают об интригах в труппе актеров и забыли, как в прошлом сезоне нынешний исполнитель роли Короля скакал вокруг трона в шутовском колпаке с бубенцами.

Охранники на выходе из здания Жандармерии молча козырнули ротмистру. Служебное удостоверение, кое положено предъявлять в раскрытом виде, осталось лежать во внутреннем кармане пиджака, и без оного Евграфа Игоревича узнали, едва он вышел из лифта, что совсем неудивительно, учитывая «ходовые характеристики» господина офицера в штатском.

Трость толкнула тяжелую уличную дверь. Хлопья мокрого снега хищно метнулись к свежему человеку на улице. Ветер попробовал сорвать с головы ротмистра широкополую шляпу, попытался забраться под плащ, под рубашку, добраться до голого тела. Придерживая шляпу правой рукой, левой крепче сжимая ручку трости, Евграф Игоревич огляделся по сторонам, услышал «пип» автомобильного клаксона, увидел знакомый силуэт своей «Ангары» и направился навстречу медленно ползущему авто.

Дежурный за рулем «Ангары» притормозил, остановил машину, аккуратно развернув ее левым боком к Евграфу Игоревичу. Дежурный выскочил из теплого салона, замешкался. Дежурному хотелось помочь человеку с палкой влезть в автомобильное нутро, но ограничился он лишь тем, что придержал дверцу машины, пока ротмистр Карпов заносил негнущуюся ногу в салон.

Автомобильная дверца хлопнула, Карпов махнул рукой, прощаясь с дежурным по Управлению юнкером, пристроил трость поудобнее, взялся за руль, чуть сдал назад и, крутанув рулевое колесо, поддал газу. Плотоядно зарычав, «Ангара» промчалась мимо памятника Пушкину, мимо одноименного кинотеатра выехала на Петровку, повернула к ЦУМу.

От здания Управления до Чистых прудов ехать всего ничего, десять минут от силы. Дорогой ротмистр вспоминал, где бы ловчей свернуть на Большой Харитоньевский. Вспомнил, припарковался подле первого подъезда дома девять ровно в 21.30.

Дверь парадной нараспашку, допотопный лифт ожидает на первом этаже. В кабине лифта чистые стены и четыре кнопки. Евграф Игоревич нажал на верхнюю ручкой трости, снял шляпу, стряхнул влагу с благородного фетра.

Двери лифта разъехались в стороны. Пред очами Евграфа Игоревича предстала сияющая восторгом физиономия Тимура Ахметова.

– Господин ротмистр, разрешите доложить о...

– Отставить, юнкер. Из лифта мне выйти позволишь, Тима? Или как?

– Прошу простить. – Юнкер отступил на шаг.

Скрипнул набалдашник трости, Евграф Игоревич вынес свое тело из тесноты лифтовой кабины на простор лестничной площадки с лесенкой на чердак и двумя стальными «сейфовыми» дверями. Одна дверь, помеченная номером с числом «30», закрыта, другая нараспашку. У порога квартиры № 29 трое мужчин в казенных форменных одеждах. Стоят, курят. Под ногами курящей троицы кучка растоптанных чинариков. Двое в голубых мундирах, с сигаретами в зубах – коллеги ротмистра Карпова: штабс-капитан Ипполит Котосов и поручик Галактион Приловский. Кто третий, одетый в серое пузан, легко догадаться – бдительный околоточный, поднявший тревогу и вызвавший патруль. Штабс-капитан с поручиком, пыхнув сигаретками, отсалютовали ротмистру, скорее как другу, чем как старшему по званию. Околоточный, заметно волнуясь, бросил недокуренную цигарку под ноги, наступил на нее каблуком хромового сапога и встал во фронт, выпятив пузо.

– Вольно, братец, – разрешил Карпов. – Как звать тебя, герой?

– Власом, господин ротмистр! – отрапортовал околоточный.

– Откуда взял, братец, что я ротмистр? Я ж в штатское одет, с палкой неуставной, в шляпе-»буржуйке».

– Господин юнкер вас, как вы из лифта вышли, ротмистром называли.

– Молодца, Влас. Ушки на макушке, хвалю.

– И... – Влас начал, сказал «и», будто икнул, покраснел, замолчал.

– Ну? Говори, чего стушевался?

– И господа штабс-капитан с поручиком про вас рассказывали.

– Небось про мою костяную ногу сплетничали?

– Как можно... – Мясистые щеки Власа из красных сделались пунцовыми. – Никак нет, сказывали – вы гений сыска.

– Ох ты, батюшки! – Евграф Игоревич едва заметно улыбнулся. Более глазами, чем губами. – Господа штабс-капитан с поручиком известные льстецы и подхалимы. Ты их не слушай, Влас. Ты любимчика моего юнкера Тимку слушай. Пока я в авто трясся, надеюсь, господин юнкер с околоточным удосужились пробежаться по лестницам, произвести оперативный опрос соседей?

– Точно так, господин ротмистр! – Влас до предела подобрал живот, закатил глаза долу и затараторил скороговоркой: – Соседи сообщили – квартира двадцать девять стояла запертой с лета. Хозяева иммигрировали в Крым. Подробностей выяснить не удалось – комендант дома болеют, лежат в Первой Градской с тромбофлебитом.

– Вольно, Влас, вольно. Отставить бравую выправку. Ступай-ка, братец, вниз, на первый этаж и без моего разрешения в парадную никого не пускай. Никого, понял?

– Будет исполнено, госдин ротмстр-р! Ра-а-зрешите идти?

– Разрешаю бежать вниз опрометью. Выполняй!

Бег опрометью в исполнении толстяка-околоточного выглядел потешно. Влас подпрыгивал на ступеньках, хватал перила, пыхтел, а его дубинка-элетрошокер, болтаясь на поясе, колотила хозяина по тугой заднице.

– Экий молодец! – высказался Евграф Игоревич, проводив взглядом попрыгунчика-околоточного. – Не забыть бы в рапорте его отметить.

Юнкер Тима деликатно кашлянул, привлекая к себе внимание ротмистра.

– Чего сказать хочешь, Тимур? Или простудился?

– Этот, как вы изволили выразиться, «молодец», нас дожидаясь, всю одежду на преступнике в клочки изорвал.

– Зачем?

– Искал на теле преступника «НОВЫЕ ЗНАКИ», дубина.

– Дубина, полагаешь?

– Так точно, дуб дубом. Когда мы соседей опрашивали, он...

– Верю тебе, юнкер, отставить подробности. Ступай-ка, Тима, и ты на первый этаж парадную караулить.

– Евграф Игоревич!

– Батюшки мои, вы гляньте-ка на него, господа офицеры! Сейчас разрыдается юнкер! Сам сказал – околоточный дубина, вот и ступай, подстрахуй недоумка на боевом посту.

Смотреть на Тимура Ахметова было жалко до слез. Юноша осунулся, огонь в его жгуче-черных глазах потух, густые брови сползли к переносице. Возомнивший себя доктором Ватсоном при учителе Холмсе вьюнош низведен до жалкой роли статиста, как обидно, как несправедливо.

– Выше нос, Тима. – Карпов заговорщически подмигнул юнкеру. – Обещаю, долго скучать в обществе дубины Власа тебе не придется. Помнишь, что я ему велел?

– Никого не пускать.

– Именно – «никого». Но существуют индивидуумы, которых хренушки околоточный остановит.

– Сообщники преступника?! – глазенки юнкера полыхнули, спина выпрямилась, плечи расправились.

– Кабы так, и одного околоточного хватило, без юнкера-жандарма. Ступай вниз, Тима. И бди. Бегом а-рш!

Юноша сиганул вниз по ступенькам полутораметровыми прыжками. В два прыжка миновал лестничный пролет, в один преодолел площадку ниже этажом и пропал с глаз.

– Умеете вы, ротмистр, заставлять людишек служить вам не за страх, а за совесть, – позавидовал поручик Приловский, в последний раз затягиваясь скуренной до фильтра сигаретой. – Досужему служаке покажется, что теряете драгоценное время в зряшных беседах с подчиненными, ан нет. Собачью преданность в людишках будите мастерски, приятно понаблюдать.

– Спасибо за комплимент, поручик. Слава богу, на вас и без моего программирования можно положиться.

– Будьте покойны. Остаюсь за дверью вторым эшелоном обороны. Многого не обещаю, но десять минут удержу за порогом и английскую королеву, и китайского императора.

– Эх, кабы королева с императором пожаловали, да хоть и хан с ордой, еще полбеды... – махнул свободной от трости рукой Евграф Игоревич, входя вслед за штабс-капитаном Котосовым в двадцать девятую квартиру. Дверь за спинами Карпова и Котосова закрылась, поручик Приловский остался часовым на лестничной площадке.

– Куда? – спросил ротмистр.

– Жертвы в комнате справа, – показал штабс-капитан.

Прихожая, слабо освещенная подслеповатой электрической лампочкой, продолговатый холл с ответвлением-аппендиксом на кухню и по дороге в сортир. Комната справа открыта. С порога не видно трупов в ней, но стоит пройти в холл, и картина убийства как на ладони.

Шесть трупов. Все убитые – мужчины примерно одного возраста, лет тридцати пяти – сорока. Одеты единообразно, в темные костюмы, в белые рубашки, все при галстуках. Все шестеро рослые, стройные, подтянутые. Во всяком случае, при жизни были таковыми. У всех огнестрельные ранения, как пишут медэксперты, «несовместимые с жизнью». На белой ткани сорочек подсыхают кровавые пятна, на темных пиджаках кровь видна хуже. У одного пиджак расстегнут, пуля пробила галстук, оставив аккуратную дырочку в бежевом шелке.

– Сфотографировали? – уточнил на всякий случай ротмистр.

– А то как же? – в голосе штабс-капитана прозвучала нотка обиды.

– Проверили?

– Естественно. У всех на груди ЗНАК. В него и стреляли... в смысле – стрелял...

– С порога, беглым огнем?

– Да. Из пистолета системы Макаров. Музейная редкость. Показать?

– Лишнее.

– Отнюдь. Пистолет тяжелый, в руке лежит неудобно, полезно его попробовать...

– Оставьте, штабс! И без пробы ясно, что ни вы, ни я с шести выстрелов точно в цель по шести движущимся мишеням не попадем. Сноровка надобна, тренировка и... – ротмистр в задумчивости огладил подбородок, – ...и уверенность, что ЗНАК не спасет от пули. Сумасшедшая убежденность.

– По статистике в двадцати процентах случаев ЗНАК...

– Ах, оставьте! Какая статистика, право слово?! Вот она, перед вами, ваша статистика, любуйтесь. Стопроцентный результат! Как и в прошлом году в Петербурге. Там, правда, было пятеро убитых, но какая разница?! ЗНАК не сработал ни здесь, ни там.

– В Питере убили пятерку «Стрелков»...

– Застрелили «Стрелков». Каламбур получается Аналогичный каламбур, я уверен, и в нашем случае.

– Подозреваете, что наша шестерка – члены Ордена «Белой Стрелы»?

– Уверен!

– Следуя уставу Ордена, «Стрелки» формируют группы по пять бойцов в каждой. Факт неоднократно проверенный, подтвержденный документально.

– Заблуждение! Дезинформация «Белой Стрелы». Просмотрите сводки пограничников. За минувший квартал погранцы заарканили несколько карательных троек «Стрелков».

– С чего вы взяли, что это были обязательно тройки? «Стрелки» пробивались в Д.З. с боями, теряли людей...

– О пленных или убитых «Стрелках» в сводках ни слова. Эти шесть трупов, я уверен, составляли две боевые тройки. Орден вербует в основном бывших и действующих службистов, привыкших работать по трое. Жандармский патруль – трое офицеров. Опергруппа СГБ – опять же три спеца. Скаутов учат работать в тройке, армейское отделение – арбалетчик, гранатометчик, связист.

– Гм-м... А мысль интересная. Цепляет мозговые извилины, как тот крючок рыбку.

– Вот и зацепите мыслишкой-крючком мозги гостей, когда они нагрянут. Леску-болтовню потуже натяните и помотайте гостюшек подольше, выиграйте для меня лишних минут пятнадцать, договорились?

Штабс-капитан Котосов беззвучно рассмеялся, мотнул головой, состроив презабавную рожу.

– Восхищаюсь вами, Евграф Игоревич! Плут вы этакий! А я, дурачок, недоумеваю: чего это вдруг ротмистр со мной лясы точит, время теряет! А он, оказывается, его не теряет, а подсказывает, как времечко отыграть!

– Уже теряю. Посмеетесь без меня, когда покажете, где задержанный. Во второй комнате?

– Нет, вон в ту дверцу пожалуйте, в ванную. Квартира старинная, нестандартная. Сортир возле кухни, а ванная в другом конце, в жилом, так сказать, секторе.

Евграф Игоревич двинулся к крашенной маслом дверце, которую при беглом осмотре холла посчитал за дверь кладовки.

Приблизительные временные прикидки обнадеживали. Раз гости еще не объявились, минут десять есть изначально. Плюс пару минут подарит околоточный Влас. Пяток отыграет юнкер. Подъем по лестнице – две минуты. Поручик обещал выстоять десять минут, штабс-капитан продержится пятнадцать. Итого, без малого, три четверти часа. Скромно для настоящего допроса, однако и на том спасибо, не до жиру.

Ванная комната поражала нелепостью конфигурации и обстановки. Все здесь было чересчур и слишком. Чересчур узко при слишком высоких потолках. Зеркало над чересчур розовой раковиной слишком маленькое. Кафельная плитка на полу чересчур дорогая, а на стенах слишком дешевая. Продолговатая лохань чугунной ванны чересчур старая, и лампочка под потоком слишком яркая. И человек в холодной ванне слишком, чересчур живописен.

Задержанный лежал в ванне, будто покойник перед мумификацией, будто недобитый египетский фараон в саркофаге без крышки. Перестарался дубина Влас с тумаками. Глаза задержанного заплыли синим, нос распух красным, голые телеса пестрят свежими царапинами. Задержанный лежит на спине, рук не видно, они скованы у копчика наручниками. Тугая цепочка вьюном обмотала ноги, соединила браслеты на запястьях с кандалами на щиколотках. Изо рта задержанного ботвой торчит тряпочный кляп. Глаза его открыты, зрачки следят за Евграфом Игоревичем.

Ротмистр закрыл замок-щеколду, повесил шляпу на крючок для полотенца, присел на чугунный край ванны, пристально всмотрелся в лицо задержанного. Секунд тридцать жандарм и арестант играли в древнюю, как мироздание, игру «кто кого переглядит». На тридцать первой секунде жандарм в штатском одержал убедительную и безусловную победу над задержанным в синяках и лохмотьях. Зрачки человека с кляпом во рту дрогнули, сфокусировались на лампочке, сузились от яркого света. Задержанный засопел в две ноздри, дыхание его участилось, он предпринял безуспешную попытку выплюнуть кляп, замычал.

– Извини, братец, тряпочка останется у тебя во рту, а то, чего доброго, ты откусишь себе язык и дезертируешь на тот свет, – вымолвил Евграф Игоревич неспешно, как бы нехотя, и вроде бы потерял к задержанному всякий интерес.

Задержанный мычал, бился затылком о чугун ванны, а господин ротмистр флегматично расстегивал пуговицы на черном плаще, блуждая взглядом по комнате. Расстегнув плащ, Евграф Игоревич залез вялой рукой во внутренний карман пиджака. Затылочная кость задержанного особенно гулко стукнулась о дно ванны, но ротмистр как будто оглох. С прежней неторопливостью Евграф Игоревич вытащил из внутреннего пиджачного кармана серебряный портсигар, открыл коробочку с сигаретами, задумался, замер на минуту, улыбнулся, хлопнул себя ладошкой по лбу и полез в карман плаща за зажигалкой. Мычания задержанного поутихли и прекратились совсем. Затылок в последний раз опробовал на прочность себя и ванну, задержанный сдался, окончательно обессилев.

Евграф Игоревич раскурил сигарету, сладко затянулся, выдохнул колечко дыма.

– Отменные сигареты, «Кишинев» называются. Контрабандный товар... – Новое колечко всплыло к потолку и растаяло возле вентиляционной решетки. – Послушай, братец, если ты действительно хочешь сбежать, стукнись еще разик головушкой. Подай звуковой сигнал, и я открою кран, напущу воды в ванну. Поверь, братец, утонуть в хлорированной водичке куда приятнее, чем погибнуть от потери крови, откусив собственный язык, или захлебнуться в рвотных массах, вызванных сотрясением мозга.

БОМ-м... – висок задержанного боднул край ванны.

– Прекрасно. – Евграф Игоревич привстал, сместил общий с раковиной кран к ванне, дотянулся до вентилей. – Я пущу водичку похолоднее, ладно? Не совсем ледяную, разумеется, но и не горячую, чтоб твои ссадины охладились, хорошо?

Вода потекла тонкой струйкой из крана на боковину ванны и вниз, к скованному телу.

– Ты поелозь слегка, дырку водостока заткни, – проинструктировал Евграф Игоревич арестанта. – Вода будет медленно набираться, а я буду долго говорить, ладно? Раздумаешь умирать – поднимешь зад, и вся вода мигом утечет в канализацию. Решишься на смерть, слово офицера – мешать не стану... Ах да! Я же не представился, извини. Жандармский ротмистр Карпов, Евграф Игоревич, честь имею!

Карпов отрегулировал температуру и напор струйки из крана, сел поближе к стенке на краю ванны, облокотился на кафель. Покуривая, разглядывая трещину в потолке, заговорил после долгой паузы:

– Дубина околоточный порвал на тебе одежду. Искал НОВЫЕ ЗНАКИ, простофиля. Ты прости его, братец. Дубина, она дубина и есть. Не дано понять дуболому, что ЗНАК необязательно носить, как татуировку, слово «акупунктура» дубинушка сроду не слыхивал. Привык, понимаешь ли, околоточный видеть ЗНАК как печать лояльности меж сосков у граждан, а у тебя на коже искал АНТИЗНАК, отметину диссидента. Что касаемо меня, так я ни крошки не удивлен отсутствием особых меток у тебя на теле. Стандартный-то ЗНАК, вижу, синеет на твоей груди. Такая же, как и у меня, наколка, как у всех, кроме ЧИСТЫХ.

Столбик серого пепла упал с сигаретного кончика в ванну, растворился в мелкой лужице. Задержанный внял инструкции жандарма, заткнул водосток задницей, и вода мало-помалу начала скапливаться.

– Ты, братец мой НЕЧИСТЫЙ, расстрелял карателей «Белой Стрелы», как будто они ЧИСТЫЕ. Нонсенс! Убитые тобой именовали себя «Стрелками», подразумевая благородную стрельбу из боевого лука, коей необходимо учиться годы, и презирая огнестрельное оружие. Во времена, воспетые вестернами, револьвер нарекли «великим уравнителем». «Стрелки» ненавидят равенство пред ликом смерти, а ты их пиф-паф. Ты – мерзкий слизняк из Общества «Детей Авеля», смерд поганый, недостойный плевка члена Ордена «Белой Стрелы».

Скуренную до фильтра сигарету Евграф Игоревич щелчком отправил в раковину. Промахнулся. Изжеванный фильтр угодил в зеркало, отскочил, упал на пол. Карпов шлепнул по окурку набалдашником трости, по плиткам пола рассыпались тлеющие табачинки.

– Извини, братец, отвлекся... Так-с, о чем бишь я говорил? О том, что ты «Дитя Авеля». Интересует, как я это вычислил?.. Ах, какая разница! Интересно тебе или нет, все равно расскажу. Вычисления элементарны. Арифметика для подготовишек-гимназисток. В прошлом году в славном граде Святого Петра убили посредством пуль пятерых «Стрелков». Боевая тройка «Белой Стрелы» на то и тройка, что в ней три человека. Пять минус три, остается два. Где, спрашивается, еще один «Стрелок» для полного комплекта, каковой мы имеем в сегодняшнем случае? Отвечаю – сей выживший питерский «Стрелок» являлся вовсе не «Стрелком», а шпионом общества «Детей Авеля» в стане Ордена «Белой Стрелы». Я понятно излагаю? По моему разумению, год назад шпион «Детей» укокошил пятерых «Стрелков» и смылся, шельмец. Припоминаешь, что потом началось в Питере? Вся свора цепных псов Державы сообща ловила Сына Белого Кахуны, ибо, по слухам, оный Сын проповедовал среди «ленинградцев», сиречь – среди «Детей Авеля» города на Неве. Аналитики силовых ведомств имеют все основания полагать, что именно вышеупомянутый Сын обучил подобных тебе, братец, той хитрости, которая делает носителя ЗНАКА уязвимым для пуль.

«Дитя» в ванне затопило по грудь. Сухими оставались пока островки коленок, ключицы, плечи и голова. Евграф Игоревич неторопливо закурил новую сигарету, вдохнул дым, выдохнул через ноздри.

– Белый Кахуна, Белый Лес, «Белая Стрела», кругом все в белом, а ты, братец, в дерьме. Фигурально выражаясь, конечно. Питерский шпион «Детей Авеля» замочил «Стрелков» и ушел, а ты попался. В Питере в прошлом году «дитятя»-убивец успел, полагаю, предупредить Сыночка Кахуны. Пришелец из Белого Леса пожурил «дитятю» за самодеятельность и оперативно смылся из города. А ты никого предупредить не сможешь.

Чуткое ухо Евграфа Игоревича уловило посторонний шумок. Мусоля сигарету губами, Карпов незаметно для убийцы в ванне прислушался. Точно – возбужденные голоса. Слышно плохо, но голоса различимы. Спорят на лестничной клетке, возле дверей квартиры. Поручик старается, сдерживает нервных гостей. Лежа на дне ванны, безусловно, ничего, кроме журчания ручейка из крана да речей господина жандарма, не услышишь. Однако время поджимает.

– Я, братец, уверен – расстрелы членов Ордена происходят без санкции Сына Кахуны. Бедняга истинно чистый знать не знает, где ты сейчас и чего ты натворил. Классическая ситуация – ученик, сам того не желая, обрекает Учителя на полон, позор и публичную казнь в итоге. Ежели ты, братишка, покончишь с собой, дезертируешь на небеси, нам, жандармам, ничего другого не останется, как учинить тотальную облаву в столице. Схватим всех, кто, по нашему мнению, имеет касательство к московскому филиалу «Детей», всех подозреваемых в контактах с московской «Рукой Авеля», оцепим город по кольцу МКАДа, прочешем пригород. Жандармерия мечтает взять Сыночка Кахуны, но шило в мешке не утаишь. Начнется тотальный шмон, и другие ведомства тоже вступят в игру. Шмон породит гам, и все, кто надо и не надо, все узнают, что Сын Кахуны в Москве. Я не верю всем подряд слухам, однако сексоты докладывают, якобы твоего Учителя по пулевой стрельбе заказали «Ткачам». Или сами «Ткачи» жаждут его прихлопнуть, подробности доносов сейчас не вспомню. Признаюсь тебе, братец, я лично в «Ткачей» не очень-то верю. Трудно поверить в существование неуязвимой для спецслужб организации с амбициями на мировое господство, с разветвленной сетью резидентуры во всех ветвях власти и с целой армией неуловимых убийц. Скорее всего, «Ткачи» всего лишь банда хорошо организованных наемников или вообще миф, страшилка для обывателей. Но, братец, я могу ошибаться. Представь, начинается охота на Сына Кахуны, об этом узнают «Ткачи» и подключаются к травле. А? Каково? Правда здорово? Очень хотелось бы взять Истинно Чистого живым, однако боюсь, не получится.

Евграф Игоревич расслышал скрип открывающейся двери, шаги в холле, услышал бас штабс-капитана Котосова и заговорил громче:

– Если ты отважишься жить, братец, в санкции на облаву, скорее всего, начальство мне откажет. Меня обяжут допросить тебя с пристрастием, раскаленными клещами вытянуть из тебя все секреты. Я, братец, не дурак, я понимаю – разговорить тебя будет трудно. К тому же, верь – не верь, но мне противны пытки. Поэтому я честно поведал тебе, братец, оба варианта развития дальнейших событий. Не знаю, братец, право, не знаю, что для тебя лучше – умереть немедленно или мучиться в подвалах Жандармерии. Не знаю, что лучше для меня, заниматься тобою или ловить Истинно Чистого, а главное, ума не приложу, что выгоднее для Державы – призрачный шанс выведать тайну Белого Леса или покойник Кахуна-младший?

В ответ прозвучало смачное «ХЛЮП». Задержанный передумал тонуть, вода под его задницей, хлюпнув, весело зажурчала, закрутилась водоворотом. Ефграф Игоревич вздохнул с облегчением.

– Вот так, да?.. Раз ты решил доживать отпущенное судьбою время в муках и страданиях, раз выбрал скорбную судьбу жертвы заплечных дел мастеров, значит, моя догадка верна и Сын Белого Кахуны в настоящее время ДЕЙСТВИТЕЛЬНО находится в Златоглавой. Что ж, спасибо за помощь, братец. Не бойся, информацией о местопребывании твоего Учителя я не собираюсь делиться со своими коллегами. Клянусь всем, что для меня свято. Верь мне, братец, я не лукавлю ни капли...

В дверь ванной комнаты деликатно постучали. Оплошал штабс-капитан, вместо пятнадцати сумел удержать незваных гостей всего восемь с половиной минут. Евграф Игоревич, опершись на трость, вскочил, повернулся спиною к задержанному, снял с крючка для полотенец свою шляпу и, приосанившись, отодвинул засов щеколды. Дверь открылась.

– Здравия желаю, сударь. – За дверью стоял, широко расставив ноги, сцепив руки на круглом животике, лысоватый, пухлый господинчик. Этакий простачок-недотепа в засаленном пиджачишке, в мятых брюках с пузырями на коленках, в белых носках и лакированных черных штиблетах.

– Честь имею, господин майор. – Евграф Игоревич склонил подбородок к груди, вскинул голову, улыбнулся. – Весьма рад вас лицезреть.

– Шутить изволите, ротмистр?

– Нет, правда рад. – Карпов надел шляпу, прижал освободившуюся руку к груди. – Всем сердцем! Ожидал-то я господина Яков Лукича в гости, а явились вы, Павлин Григорич. Я счастлив.

– Отчего ж такие радости, Евграф Игорич?

– Как же, Павлин Григорич? Неужто позабыли, как в прошлом году, после аналогичного происшествия в Питере, Яков Лукич вашего покорного слугу, меня, несчастного, повелел задержать и подвергнуть допросу? Двенадцать часов кряду с вашими следователями беседовал. Расплачивался за сомнительное счастье быть лично знакомым в младые годы с Сашкой Таможиным. А я, как вам, должно быть, известно, лично я сомневаюсь, что Сашка и есть тот самый разыскиваемый Сын Белого Кахуны. Погиб Таможин в Белом Лесу, сгинул много лет тому. Другого Сына надобно искать, если хотите знать мое мнение.

– Мнение ваше известно, и задерживать вас я не собираюсь...

– Сердечно рад!

– ...Хватит с меня и одного задержанного.

– Неужто майор СГБ отберет у жандармского ротмистра законную добычу?

– Ваньку валяете, любезный. За тем и приехали и соответствующими бумагами запаслись. Показать распоряжение министра?

– Пустое. Долго ехали, майор. Что? Новобранцев посадили на прослушку телефонных линий Жандармерии? Или пустых бланков с подписью министра под рукой не оказалось?

– Ваша правда, ехали долго. А как прибыли, воевать пришлось с околоточным. И когда вы только успели этого битюга приручить, диву даюсь. Встал в дверях, к бумагам ноль внимания, одно твердит: «Не велено пущать». Околоточному дали по сопатке, юнкер тут как тут, за ним поручик, последним штабс-капитан голову морочил. А вы, голубчик ротмистр, тем временем проводили дознание...

– Помилуйте! О каком времени разговор?! О нескольких несчастных минутах моего монолога со скованным душегубом?

– Так уж и монолога? – Павлин Григорьевич приподнялся на цыпочки, через плечо ротмистра заглянул в ванну. – Смеете утверждать, что кляп у него изо рта не вынимали?

– Смею! Он бы язык себе откусил. Форменный фанатик попался, верьте слову! Голову себе хотел размозжить. Я ему пыл водой остужал, уговаривал сотрудничать, и вдруг вы пожаловали.

– Негоже нам, Евграф Игоревич, продолжать лясы точить рядом с этим, в ванне. Пройдемте отсюда...

– А разве мы еще не закончили, Павлин Григорич? Пистолет системы Макарова, трупы убиенных и убийца, согласно бумаге министра, отнимает у Жандармерии Служба государственной безопасности. Господа жандармы раскланиваются и удаляются восвояси. Околоточный...

– Околоточный останется с нами.

– Вы его не обижайте, пожалуйста. Чего еще? Кажется, все. Разрешите откланяться?

– Приятной ночи, Евграф Игоревич!

– И вам того же, Павлин Григорьевич! Вы, главное, берегите ноги, любезный, помните о пословице: «Кто Кахуну догоняет, после с палочкой хромает». Ваш покорный слуга являет собой живое подтверждение сему народному суеверию.

Резиновый набалдашник на конце трости Евграфа Игоревича ударился об пол, ставя последнюю точку в затянувшемся разговоре двух офицеров.

 

Глава 2

Ночь

«Ангара» рванула с места, едва светофор мигнул желтым. Тимур выжал из мотора максимум. Правильно говорят знатоки про «Ангару»: движок тянет, а корпус не держит. Евграф Игоревич в мягком кресле рядом с водительским чувствовал себя, будто на вибростенде. Тимур за «баранкой» плотнее стиснул зубы, чтоб не стучали, вцепился в рулевое колесо, словно утопающий в спасательный круг, зашипел по-змеиному:

– С-сейчас-с с-сделаем-м...

Поворот! Машина на полной скорости сворачивает с проспекта в метастаз переулка. «Дворники» не успевают размазывать по стеклу хлопья мокрого снега. Юнкер гонит машину, ориентируясь исключительно на интуицию и опыт мастера спорта, автогонщика. Что-что, а управляться с автомобилями Тимур Ахметов умеет, нынешней зимой взял «серебро» на ведомственных соревнованиях.

– Евграф Игоревич, оглянитесь. Нет «хвоста»?

– Есть.

Сквозь подтеки на заднем стекле отчетливо различим свет фар джипа марки «Зубр». Прилипчивый джип мотается за «Ангарой» вот уже скоро час.

– С-с-сейчас-с-с..

– Сбрось скорость, Тима.

– Евграф Игоревич, я с-сей...

– Сбрось, кому велено?!

– Господин ротмис...

– Выполняйте, юнкер!

Послушная мастеру автоспорта «Ангара» плавно замедлила ход. Исчезла противная вибрация в салоне, поутихли фонтаны брызг из-под колес. Настырный «Зубр» сократил дистанцию до пяти метров и нагло мигнул фарами.

– Издеваются над нами господа СГБисты, а мы их, Тима, обманем. Езжай пока как едешь, юнкер. Запоминай инструкции...

– Разрешите последнюю попытку, господин ротмистр! Впереди развилка, я...

– Отставить, юнкер! Езжай на улицу маршала Скачкова. Знаешь, где такая?

– Так точно, недалеко, но...

– Отставить всякие «но», юнкер! Заедешь на Скачкова со стороны бульвара. Улица Г-образная, с поворотом в девяносто градусов посередине. За сто метров до поворота газуй. Умри, а отрыв от «Зубра» обеспечь. Как свернешь, я выпрыгну.

– В каком смысле? – юнкер посмотрел на Евграфа Игоревича, как врач-психиатр, внезапно заподозривший в тихом пациенте суицидальные наклонности.

– В смысле открою дверцу и прыгну на полном ходу. И не вздумай притормаживать, братец, на гауптвахте сгною.

– Господин ро...

– Отставить! Я, Тима, хоть и калечный, однако бывший скаут. Кувыркаться с негнущейся ногой хоть и сложно, однако сумею, будь уверен. Сбросишь меня, езжай на всех парах в Управление. На всех парах, Тимурчик! Господа гонщики в «Зубре» не должны приметить отсутствие пассажира в «Ангаре», не давай им расслабляться. Можешь сирену включить, дабы дорожный патруль не цеплялся, гони к Жандармерии на полном ходу под сирену. Позвони заранее, чтоб ворота отворили, заедешь прямо во двор и до утра в Управлении сиди, понял? Надобно, чтоб СГБисты поверили – я сдался и велел отвезти меня на работу, отложив городские дела до лучших времен.

– Вопрос разрешите, Евграф Игоревич?

– Отвечаю заранее на все вопросы, юнкер. Внимай и мотай на ус. СГБисты правы – кое-что от задержанного я узнал. А именно – в деле замешаны «Дети Авеля». Штабс-капитан и поручик мною с патрулирования сняты и отправлены в Жандармерию готовить прошение на имя министра об активизации действий в отношении «Детей». Уверен – мы первыми подадим прошение, обгоним СГБ. Дабы отвлечь внимание СГБ от канцелярской работы господ жандармов, я взял тебя, и мы учинили комедию под названием «Гонки за ротмистром». Павлин Григорич сейчас голову ломает относительно конечной цели моего маршрута, пусть думает, что я отчаялся сбросить «хвост» и скрылся за стенами Управления, пусть! А я тем временем вернусь домой...

– Домой?!! К себе домой?!.

– Точно так, юнкер. Выпрыгну, отряхнусь, поймаю такси – и к дому. Моя обитель под надзором СГБ, однако есть у меня потайные лазейки в собственную берлогу. Дом мой стерегут олухи, их обмануть бывшему скауту сплошное развлечение. Вообрази, Тима, завтра, около полудня, выхожу я на балкон с сигаретой, и олухи СГБэшные по каналу экстренной связи сообщают Павлину Григорьевичу: ротмистр Карпов-то домой телепортировался! Вот будет, фигурально выражаясь, пощечина СГБ от калечного жандарма!

– Стоит ли ради фигуральной пощечины рисковать шеей?

– Тима, дружок, давно пора и тебе, мальчик, усвоить – аппаратные игры в нашей действительности порою важнее важного. Сами же подчиненные Павлин Григорича, злые языки, донесут в министерство про пощечину СГБ. Плюсик интриганы министерские запишут жандармам, а после сей плюсик зачтется при распределении бюджетного финансирования, не ради поощрения наших хулиганств, а дабы СГБистов приструнить. Сообразил?

– В аппаратных игрищах я не ахти какой специалист...

– А ты учись, Тима, учись у старших. Кнут и пряник, иной политики не существует. Следовательно, надобно давать почаще повод власти стегать кнутом конкурента, и методом исключения пряник достанется тебе.

Ветви деревьев на бульваре трепал ветер. Атмосфера совершенно взбесилась. Невротик март мучился, выбирая между дождем и снегом, и в этих муках родился монстр непогоды о двух головах: с одной сыпалась перхоть снега, другая плакала дождем. Встречная «Волга» окатила «Ангару» фонтаном брызг из-под колес. Вода волною смыла с боковых стекол «Ангары» снежный пунктир и дождевую рябь. В салоне авто было тепло и сухо, и происходящее за стеклами казалось ирреальным.

«Ангара» сбавила скорость до пешеходной, как бы стесняясь, свернула на улицу маршала Скачкова. «Зубр», будто маньяк за красавицей, повернул вслед за «Ангарой» на улицу имени военачальника, отличившегося во времена Всемирной Трехдневной. Массивный бампер «Зубра» едва не касался багажника «Ангары». Пружины нервов водителей обеих машин сжались до предела. Тимур переключил скорость, вдавил педаль газа до упора. «Ангара» понеслась, помчалась, полетела по пустынной улице скоростным болидом. Ротмистр Карпов скинул с груди портупею ремня безопасности, сняв шляпу, взял ее в ту же левую руку, что держала трость, правой рукой дернул за рычажок автомобильной дверцы.

– Евграф Игорич, а может, не на...

– Спокойно, юнкер. Делай свое дело. Дверцу за мной не забудь закрыть.

«Ангара» вписалась в правый поворот, оторвав от взмокшего асфальта колеса по левому борту. Ротмистр толкнул дверцу плечом, оттолкнулся гнущейся ногой от рифленой резины на полу. Карпов вылетел из салона сгруппировавшимся комком плоти, с оттопыренной ногой и торчащей в сторону палкой. Евграф Игоревич крутанулся в воздухе, упал на покатый газон, покатился боком вниз, под откос.

Эту крутую горку за поворотом Евграф Игоревич приметил давно. Прогуливался как-то осенью по улице Скачкова, обогнул жилой дом-кирпич и аж присвистнул! Вспаханный газончик будто специально придуман для того, чтоб скатиться и таким образом оторваться от наружки, отставшей всего-то шагов на десять.

Джип «Зубр» отставал от легковушки «Ангары» на два с четвертью корпуса. Всего-то! Кабы не мастерство гонщика Тимы, хрен бы катапультирование ротмистра осталось незамеченным. Рисковал юнкер, удерживая педаль газа на повороте, а водила в «Зубре» все же поубавил скорость, прежде чем крутануть руль, и отчаянная задумка Карпова удалась.

Слава богу, на улице маршала Скачкова тротуары уже стандартных. Хвала всевышнему, в ночное ненастье тротуары-тропинки пустынны. Свечку за здравие дворнику, который не озаботился отгородить заборчиком обрыв газона.

Скатываясь бревном под откос, ротмистр слышал рев «Зубра», видел мелькнувшие наверху, над головой, лучики фар, и все равно, как только тело-бревно коснулось щебенки в кратере детского дворика под откосом, как только вращение закончилось и Карпову удалось сесть, первым делом он рванул штатный излучатель из подмышечной кобуры. Вестибулярный аппарат работал на полную, тормозил, цеплялся всеми органами чувств за карусель перед глазами, сдерживал подступившую к горлу тошноту, но указательный палец правой руки уверенно лег в ложбинку идентификатора на корпусе излучателя, и большой палец безошибочно нашел кнопку активизации оружия. Колесико настройки заранее совмещено с риской рабочего режима «4,2». Раструб излучателя «смотрит» вверх, на вершину горушки газона. Повезло ротмистру – СГБисты в «Зубре» его проморгали, но еще больше повезло обманутым СГБистам. Остановись сейчас джип, выйди из него служивые, и подушечка большого пальца Карпова нажмет красную кнопку, инфразвуковые колебания частотой 4,2 Гц войдут в резонанс с биением сердец господ из Службы госбезопасности, и господа дружно покинут сей суетный, жестокий мир, узнав напоследок, каково это, когда рвется сердечная мышца. Соврал юнкеру ротмистр – вовсе не победа по очкам в пресловутой аппаратной игре заботила сегодня Евграфа Карпова, гораздо весомее ставки в нынешнюю ночь, несоизмеримо весомее...

Крутой склон. У подножия склона устроена детская песочница, качели и теремок на курьих ножках. Фонарный столб недалече освещает дворик жидким неоновым светом. Снег, дождь, ветер. Свинцовое низкое небо. В грязной луже на краю детского дворика сидит, вытянув левую ногу и согнув колено правой, седовласый человек. Весь заляпанный грязью, взмокший, встревоженный. В руке у человека излучатель системы «Вий». Рядом валяются трость с серебряным украшением и смятая фетровая шляпа. Все вместе: склон, погода, качели, трость, излучатель, седой мужчина – картина совершенно сюрреалистическая. Кто случайно увидит, сразу побежит вызывать патруль. Засиживаться ротмистру никак нельзя. Срочно трость в руку, излучатель за пазуху, шляпу поверх седых волос, и как можно скорее... да вот, хотя бы в детский теремок, в избушку на курьих ножках.

Забравшись по лесенке на крылечко сказочного теремка, ротмистр, согнувшись в три погибели, втиснулся в игрушечную комнатку. Пространство полтора на два метра, окна без стекол, спину не разогнуть, макушка упирается в крышу. Зато можно не спеша охлопать себя по карманам. Ничего не потерялось, не вывалилось? Нет, все вещи и вещички на месте. Ребро болит. Сноровка скаутская осталась, но акробатической практики в последние годы не было. Практика – критерий истины, а истина в том, что, как бы ни болело ребро, все одно дела придется делать, срочные и неотложные. Карпов пощупал пальцем левое подреберье сквозь одежду, огладил бок. Спасибо судьбе, переломов нет. Ерунда – ушиб. И шишка на затылке – пустяк. Плечо ноет, так и пусть с ним, не до него, проблемы с одеждой. Пуговицу от плаща оторвало, плохо. Хорошо, что самую нижнюю, не так заметно. Грязный весь, так и что? На улице-то ненастье, упал человек с тростью, замарался. С лица и рук грязь стереть, и можно идти. Нужно идти.

Тропинка от избушки на курьих ножках мимо качелей, в обход песочницы вывела Евграфа Игоревича к подножию фонарного столба. Блеск луж на асфальте указывал дальнейший путь через расположившиеся в низинке дворы, между домами брежневской застройки. Бетонная лестница с перилами вывела ротмистра на проспект Первых Побед. С другой стороны широкого проспекта шумел ветвями бульвар, по магистрали катились, слепя фарами, редкие в столь поздний час авто.

Встав на обочине, Карпов взмахнул тростью, стараясь держать ее таким образом, чтобы водитель в приближающейся машине заметил дорогостоящую нашлепку из серебра. Водитель заметил. Двухместная развалюха «Яуза» предусмотрительно сбросила скорость, боясь обрызгать господина, остановилась. Карпов потянул на себя скользкую ручку автомобильной дверцы, плюхнулся на потертое кресло и распорядился вальяжно:

– Гони на Рублевку, братец. Замерз я, продрог, весь мокрый. Гони на полную, не обижу.

– До Рублевки далече, – медлил шофер с лицом пожилого интеллигента и руками грузчика. Выдающиеся ручищи, форменные клешни. – О цене надо бы заранее договориться.

– Не обижу, братец. Право слово, я ж не враг себе. С такими-то кулаками чего тебе меня, калеченого, бояться? Это мне надобно трепетать, братец.

– Хм-м... – Водитель грустно улыбнулся, трогая машину с места. – Было дело, за кулаки мои с каждым патрулем приходилось объясняться. Всем приходилось корочки дружинника предъявлять.

– Так ты, братец, что ж? Слоном был, да?

– Ага. Толкачи нас слонами обзывали. Золотые были времена, барин! Где теперь эти толкачи? Где слоны? Бывает, полдня по Москве колесишь, и ни одного патруля.

– Да уж, времена были золотые, – согласился Евграф Игоревич, снимая шляпу. – Позволишь снег под ноги стряхнуть? Ты не бойся, чистку салона оплачу при расчете.

– Спасибо, от лишней денюжки не откажусь.

– А ты, значит, теперь частным извозом живешь, братец?

– Не. Я курсы окончил, учителем в школе работаю. Историю преподаю. В гимназию не взяли, рылом не вышел, пашу в школе рабочей молодежи.

– Рылом-то как раз ты, братец, на профессора похож. Руки – да, подкачали, а физия подходящая для педагога.

– Ага. Без умной рожи, спасибо папе с мамой, и в школу хер бы я устроился.

– Ой, братец! Право, стыдно, ругаешься. Хорошо, мы вдвоем, а то разве не знаешь: за площадную брань жандармы на пятнадцать суток нынче сажают.

– Мне по херу! Я, барин, отчаянный человек. Днем в школе по-заученному талдычу про Трехдневную, ночами халтурю без лицензии.

– И как? Обходится без неприятностей?

– Ага! Срал я на жандармов.

– За что же ты их так не любишь, мил-человек?

– Добровольные дружины, суки, упразднили. К ним на работу хер устроишься, я просился. Образования, сказали, не хватает. Суки. Эх, барин, как здорово было в дружине! Свернешь скулу толкачу, он бух на колени и ну ботинки лизать. Всю жизнь жандармы, суки, испохабили. Ненавижу!

– Скажи-ка, братец, – неужто не боишься со случайным пассажиром откровенничать? А ну как я жандарм?

– Не. Жандармы на Рублевке не живут.

– А ну как я в гости к кому еду?

– Жандармы с рублевскими господами не дружат, всем известно, – веско заявил бывший слоник и, отвернувшись от дороги, посмотрел на Евграфа Игоревича с легкой насмешкой в воспаленных от бессонницы глазах. – Желаете, барин, запрещенную музыку послушать?

– Смотря какую. Подделки под блатняк я лично, братец, не уважаю, извини.

– Не, у меня настоящие записи. «Бардачок» откройте, справа мини-диски. Ага, справа. Зеленый возьмите. Ага, его. Вставляйте в магнитолу, послушаем.

Приемное устройство автомагнитолы сглотнуло зеленый кругляк, мигнуло светодиодом, и плоский, «натяжной» динамик над головой Евграфа Игоревича запел хрипловатым, бодрым голосом:

Безвестный исполнитель под аккомпанемент трех гитарных аккордов пел про тюрьму, волю, побег в Дикие Земли, братство Ближнего Леса. Певец нагло фальшивил, сбивался с ритма, гундосил, но ехать под его песни стало веселее. Особенно веселился водитель. Подпевал дискозаписи, отстукивал такт пальцами по плетенке руля, насвистывал в унисон с мелодией. Под пение со свистом выкатились на Рублевское шоссе.

– Блокпост на Рублевке знаешь, братец?

– Оц-тоц-первертоц, от чертей слиняли...

– Братец! Кончай делать второй голос!

– А?..

– Два! Нет, уже полтора километра до блокпоста. Смотри в оба, как покажется сторожевая башня, не прозевай знак правого поворота.

– Нам направо?

– Так точно. Не доезжая блокпоста поворот. Свернешь, и где-то с километр прямо...

– К поселку за оградой, что ли?

– Да...

– Знаю! Подвозил туда одного барина. Роскошный поселок. Озеро у них за оградой красивое, парк. Живут же люди!

– Подъедем к КПП, скажешь охраннику...

– Э, нет, барин! Мы так не договаривались. Мне светиться перед охраной нету резона. Высажу вас перед контрольно-пропускным и поеду обратно.

– Боишься стукачей СГБэшных?

– На ГБ мне насрать, барин. С жандармами на воротах неохота встречаться.

– Понятно. Лицензии на частный извоз не имеешь, музыку похабную любишь, ругаешься грязно...

– При жандармах ругаться воздержусь, музон вырублю, лицензии нету – во с чем проблема...

– Ошибаешься, братец! С музыкальным вкусом у тебя тоже проблемы. И с ненормативной лексикой. И с диссидентскими настроениями. – Евграф Игоревич засунул руку под плащ, из нагрудного кармана пиджака извлек медную бляху, персональный жетон с эмблемой Жандармерии и личным номером ротмистра Карпова. – С языком у тебя главная проблема, братец. Язык у тебя без костей. Болтаешь лишнее случайному пассажиру. И со слухом у тебя проблематично. Я ж намекал, что имею отношение к Жандармерии.

– О чем вы, барин? Юмор, да? Не понимаю... – Сидевший в профиль к ротмистру водитель развернулся. Увидел бляху. Наконец-то до него дошло: господин с тросточкой в кресле справа, боже ты мой, офицер Жандармерии! Кранты! Полная майна!

О Великий Кахуна, спаси и помилуй! Нарушитель законов морали и экономики дернул за рычаг ручного тормоза. «Яузу» тряхануло, потащило юзом по скользкой дороге. Рука-клешня отпустила ручник, сжалась в кулак. Другая ручища выпустила руль, замахнулась. Выбор сделан – или убить, прихлопнуть, как муху навозную, хромого жандарма, или... Сработал реверс автомагнитолы. Запретный диск заиграл сначала, с первой песни, с первого куплета:

– Врешь, фраерок! Ни-икуда ты от меня не денешься, братец!

Бывший слоник не понял, как так получилось, что только он замахнулся, и рукоятка трости, рогулька на конце сучковатой палки, сразу же уперлась в горло. Лязгнули зубы опрометчиво приоткрытого рта. Голову запрокинуло. Макушка стукнулась об ободок дверцы. Обеими руками, обеими клешнями ветеран рабочих дружин схватился за трость-рогатину. Ай!.. Медная бляха жандарма скользнула под локти рук-молотов и ударила в пах. Пудовые кулаки разжались, так и не сумев сломать деревянную трость.

– Палка внутри железная, братец, стальная. Напрасно мучился. Зря время потратил. Надо было попытаться дотянуться пальцами до моих глаз и пах надо было беречь, братец.

Евграф Игоревич дернул тросточку на себя. Отчаянный человек за рулем согнулся, пытаясь дотянуться лбом до колен. В паху у него жгло огнем, в горле полыхало пламя.

– Больно, братец? Больно, милый! Ты, мой хороший, отчаянный мой, послан калеке жандарму в штатском не иначе самой судьбою! Случай – это псевдоним бога, когда бог не желает подписываться. Счастливый случай свел нас обоих, братец. Крепись, борись с болью и слушай меня внимательно. Я обещал расплатиться за провоз по-царски, я сдержу слово. Я забуду твои обидные слова в адрес жандармов, выражения в недопустимой форме. Я... – Евграф Игоревич коснулся магнитолы, песня блатного ухаря оборвалась на полуслове – ...я разрешу тебе выбросить диск с непотребной музыкой. Я забуду номер твоей машины и то, что у тебя нет лицензии. Я отпущу тебя, братец. Утром. А до утра ты мой раб. Послушный и беспрекословный. Договорились?

– Чего делать прикажете, ваше высокородие? – сгорбившийся раб набрался сил задать вопрос и храбрости заглянуть в лицо хозяину.

– Поработаешь по своему профилю, извозчиком. Предупреждаю: ежели раб еще раз рискнет попробовать себя в качестве гладиатора, я...

– Ваше высоко...

– Молчать! – Трость стукнула раба по лбу. Невольник сжался, спрятал голову в огромных ладонях. – Чавку без команды не разевай, мразь! Бивни посшибаю, хобот узлом завяжу! Ты – бывший слоник, я – бывший скаут. Уяснил расклад сил? Понадобится, я тебя и без всяких подручных средств, со связанными за спиной руками, зубами загрызу! Есть опыт, верь слову! Сядь нормально! Спину выпрями, харя! Езжай дальше! Скажешь охраннику пароль: «Анфиса», ворота откроются, езжай к самому большому коттеджу у озера в глубине парка. Выполнять!

Поселок на холме в непогожую ночь выглядел фантастично. Вокруг поля, простор, посреди полей возвышенность, поросшая аккуратно стриженными деревьями. Над кронами деревьев торчат кирпичные башенки а-ля донжоны средневековых замков. Холм окружает ограда. Ажурная решетка с фигурными завитушками. Столбики ограды светятся красным. За оградой сияют оранжевым пеньки-фонарики. Прожектор с КПП шарит по полям.

Луч мощного прожектора поймал букашку «Яузу» на расстоянии полета стрелы от бойниц контрольно-пропускного пункта.

– Тормози, братец раб.

– Не доехали, ваше...

– Тормози, смерд! Стеклышко опусти, спросят: «Куда?», скажешь: «Анфиса».

«Яуза» остановилась. Прожектор потух. Машину поглотила тьма, из придорожного мрака к авто шагнул охранник в перепачканном землей камуфляже, с тяжелым боевым топором на изготовку.

– Куда? – простуженно спросил охранник.

– Анфиса, – ответил раб ротмистра.

– Проезжай.

Секунда, и вновь вспыхнул прожектор. Луч света пополз по дороге перед носом «Яузы» к открывшимся воротам.

– Спаси и сохрани...

– О чем бормочешь, смерд?

– Сексоты запишут номера тачки...

– Дурень! Барчуки за оградой специально пароли придумали, дабы шлюхи по вызову не боялись ездить в гости. Мы, жандармы, на это безобразие сквозь пальцы смотрим, кое-какие вольности барчукам дозволены по высочайшему соизволению.

– Охранник видел, в машине...

– Дурак! Охраннику платят за то, чтобы он, услышав пароль, более никого и ничего не видел, ясно?

Минули КПП, с черепашьей скоростью поползли по лабиринту парковых дорожек. Хрустела тонкая пленка льда под колесами, кружились на ветру снежинки. Похолодало, и в мешанине дождя со снегом исчезла жидкая составляющая. Оранжевый свет фонариков обманчиво казался теплым. Как будто фонарики согревали озеро, чтобы оно не замерзло.

По дуге, берегом озера, подъехали к готическому замку из стекла и бетона.

– Стоп, машина! Жди, я скоро. Рискнешь смыться, учти – на выезд другой пароль, жди.

Евграф Игоревич выбрался на воздух. Резиновый набалдашник трости скользнул. Гололед, будь он неладен. К дубовым дверям замка-коттеджа ротмистр шел, внимательно глядя под ноги. Голову поднял, лишь оказавшись под козырьком возле двери, которая моментально и бесшумно открылась. За порогом – миниатюрная блондинка в форме горничной. Девушка встретила Карпова лучезарной улыбкой.

– Могу я чем-то вам помочь, милостивый государь? – проворковала горничная, вскинув длинные ресницы.

– Позволите в тепло войти, сударыня?

– Милости прошу.

Позволила. И дверь за Евграфом Игоревичем закрыла. И ротмистр с девушкой остался один на один в замкнутом помещении, где, помимо входной, находилась запертая дверь во внутренние покои.

– Что-то я раньше вас, сударыня, среди челяди Пал Палыча не замечал. Доложите их благородию – его высочество Граф пожаловал, собственной персоной.

– Великодушно извините, господин Граф. Их благородие изволят почивать.

– А ты, куколка, разбуди вельможу, побеспокой светлейшего.

– Никак невозможно. Они строжайше не велят их...

Евграф Игоревич ударил кулаком в смазливое девичье личико. Девица не оплошала – кошкой скользнула под бьющую руку, пальчиками-коготками поймала запястье ротмистра, крутанулась, и будьте любезны: хрупкая милашка заломала руку барину-драчуну за спину.

– Ох, ловка, чертовка! Ой, полегче! Сломаешь! Где запрещенным приемам научилась, холопка? А вот я на тебя жалобу напишу!

Отворилась дверь во внутренние покои. В комнату-тамбур переместился до того ожидавший в засаде дородный малый. Именно – «переместился» И «малым» перемещенное толстобрюхое тело назвать возможно разве что в шутку. Килограммов сто пятьдесят в «малом» живого, жирного веса. Будь разрешены соревнования по борьбе сумо, быть сему толстяку чемпионом, право слово! – Держи его, Улита, крепче, – деловито распорядился толстяк. – Карманы барина проверим, и в погреб его до утра.

– Ой! Ой, не нужно меня в погреб, пожалуйста! – взмолился Евграф Игоревич. – Я болен! У меня клаустрофобия! Я нервный, психованый! В замкнутом пространстве с ума схожу до того, что вот девице-красавице в рыло кулаком... Ой! Больно!.. Простите, братцы! И сестры! Богом прошу, отпустите, а то плохо будет!

– Станет плохо, врача вызовем, – пообещал толстяк, смещая брюхо на кабаньих ножках ближе к Евграфу Игоревичу.

– Ты не понял, братец! Не мне, тебе плохо будет, девушке плохо будет! Отпустите? Нет? Зря...

Позже, много позже, девушка Улита с надеждой понять станет вспоминать маневр несчастного на вид инвалида, который позволил ему с легкостью необычайной освободиться от классического силового удержания. И потенциальный чемпион сумо, пройдет время, срастутся переломы, будет с ужасом вспоминать господина с тросточкой. Но все это будет потом, а сейчас, сказавши «зря», Евграф Игоревич вдруг разрывает захват девичьих пальцев, освобождает правый кулак и бьет им в кадык тяжеловесу. Толстяк падает, девица за спиной Карпова, получив локтем под дых, отлетает к стенке. Оживает палка в руке инвалида. Взмах, и трещат ребра тяжеловеса, еще взмах, и девушка хватается за подбитое колено.

– Уволит вас, ребятишки, Пал Палыч с работы, – смеется Евграф Игоревич. – Ей-ей уволит. Коли останется кого увольнять. Ну-ка, жирный, доставай коммуникатор! Доставай-доставай, вижу, антенка из кармана торчит. Буди Пал Палыча по экстренной связи! Не хочешь? Тогда выбирай: или сейчас же доложишь о приезде Графа, или убью, сволочь!

– Павел Павлович меня уволят, – захныкал толстяк, но коммуникатор из кармана достал. – Ночью не велено их беспокоить ни в коем разе...

– Ушки заложило, жирный? Я четко сказал – тебя уволят, а то как же?! Или убьют. Уволит Пал Палыч, и завтра, а убью я, и сейчас. Уразумел?

Резиновый набалдашник трости ткнулся в сломанное ребро, толстый закричал. Улита по-кошачьи выгнула спину, зашипела, присела низко, готовая увернуться от беспощадной трости, прыгнуть и атаковать скрюченными пальцами смеющиеся глаза загадочного господина Графа.

Карпов позволил девушке избежать секущего удара тростью, нарочно махнул сучковатой палкой со стальным стержнем излишне широко. Улита прыгнула. Кулак ротмистра встретил ее в полете. И кулак этот был несоизмеримо резче, чем в первый раз.

Слегка подкрашенные губы Улиты брызнули кровью. Девушка свалилась на пол, как марионетка с оборванной нитки.

– Не зли меня, жирный. – Евграф Игоревич слизнул кончиком языка капельку девичьей крови с костяшек плотно сжатого кулака. – Право слово, свинья, пойдешь на сало.

Трость со свистом рассекла воздух, толстяк зажмурился, а когда приоткрыл один глаз, узрел грязный цилиндр резинового набалдашника в опасной близости от своего носа.

– Считаю до трех и ломаю тебе пятачок, хрюшка. Раз...

Куцые пальцы толстого коснулись клавиатуры коммуникатора на счет «два». Прозвучали первые такты полонеза Огинского, сигнализируя о включении системы подавления всевозможных подслушивающих эфир устройств. Дрогнувший палец прикоснулся к мерцающей синим клавише, Толстяк прижал коммуникатор к уху, вздохнул порывисто, шмыгнул носом.

Ответа сломленный и морально, и физически тяжеловес ожидал, хлюпая в две ноздри и потея. Ему ответили, он чмокнул, втянул сопли ноздрями, пропел в микрофон:

– Алло, Павел Павлович, великодушно... – Толстяк замолчал, слушая реплику абонента и часто моргая... – Павел Павлович, пришлось... – И снова толстяк замолк. – ...Экстраординарное, Павел Павлович... – Опять толстяк молчит, ухо, прижатое к динамику, стремительно краснеет. – ...Приехали господин Граф. Какой Граф?..

Толстый отлепил коммуникатор от потной щеки, накрыл микрофон дрожащей ладонью, слезящиеся глаза обратились к ротмистру с немым вопросом, а слюнявые губы этот вопрос поспешили озвучить:

– Павел Павлович спрашивают, какой Граф...

– Скажи: «тот самый».

– Алло. Тот самый. Не понимаете?..

– Скажи: «Граф Ближнего Леса, барон Белого Леса», он поймет.

– Граф Белого Леса, барон Ближ-ж-ж... наоборот! Граф Ближнего... Чего-с?.. Сию минуту-с к вам в опочивальню? Да-с, пропущу...

– Ах-ха-ха! – расхохотался Евграф Игоревич. – Уморил, братец! Нет, вы слышали?! Он меня «пропустит»! Ха-ха-ой-и-и..

Коммуникатор, мигнув сразу всеми клавишами, отключился. Толстяк, кривя рот от боли в сломанных ребрах, спросил жалостливо:

– Прикажете проводить, господин Граф Белого... наоборот...

– Дурак ты, братец. Мозги жиром заплыли, милый? В ближайший месяц тебе с твоими травмами за мной, хромоногим, не угнаться. Объясняй, куда шагать, и ползи, лечись.

– По лестнице с голубями, в зеленый коридор и до картины с бурей, в дверь с голой женщиной.

– Великолепно излагаешь. Просто, доходчиво, а главное – понятно. Прощай, братец. Советую, как косточки срастутся, садись на диету. Улите передай совет зарезать того тренера айкидо, у которого она брала уроки японской фигни, и целиком сосредоточиться на занятиях стилем кошки. Оревуар!

Бездарный дизайнер украсил лестницу на второй этаж гипсовыми фигурками голубков. Лестница вывела к развилке разноцветных коридоров. Евграф Игоревич, следуя инструкции, повернул в коридор с зелеными лампочками под зеленым потолком, с салатной ковровой дорожкой и со стенами, оклеенными ядовито-зелеными обоями. Картина в золоченой раме на зеленой стене, когда Карпов к ней приблизился, шокировала маловпечатлительного ротмистра. Подлинник «Девятого вала» Айвазовского настолько не соответствовал интерьеру, что... что... что просто нет слов. Напротив шедевра армянского мариниста резная деревянная дверь. Резчик тщательно отполировал выструганную из благородной древесины грудастую фигуру русалки посередине дверной панели. Евграф Игоревич пихнул ручкой трости аппетитный барельеф в низ живота, дверь открылась.

– Простите за визит в неурочное время, Пал Палыч. Право слово, уповаю на ваше великодушное прощение, светлейший. Дело у меня, пардон, неотложное.

Пал Палыч встретил неурочного визитера стоя, с фальшивой, электрической свечкой в руках посередине опочивальни, декорированной под будуар в стиле французских Людовиков. За спиной Пал Палыча живописно лежало на паркетном полу стеганое одеяло, свалившееся с кровати под бархатным балдахином. Лампадка свечи многократно отражалась в овальном зеркале над золоченым туалетным столиком. Голову Пал Палыча покрывал острый ночной колпак с кокетливой кисточкой, тело пряталось под мягкими складками батистовой ночной рубашки по щиколотку. Пал Палыч успел накинуть поверх батиста халат, расшитый драконами, а стереть увлажняющий кожу лица крем не успел или забыл со сна.

– О! Какой прелестный пуфик с кружавчиками под столиком с косметикой! Позвольте, Пал Палыч, я присяду. Вы тоже садитесь, милый. Присаживайтесь на кроватку, не тушуйтесь.

– Я...

– Цепочка от буя, как говаривал покойный дядюшка Компас. Садись, Хохлик, садись. Или продолжать называть тебя... вас Павлом Павловичем?.. Не-а, не буду. Ты – Хохликом жил, им и помрешь. Оставим за дверью политесы, забудем официальный тон, сидай, Хохлик.

Ротмистр подбросил тросточку, поймал в кулак резинку набалдашника, орудуя ручкой трости, как крючком, подцепил, подтащил к себе поближе пуфик. Карпов расстегнул плащ, оседлал пуфик, руками подвинул негнущуюся ногу, устраиваясь поудобнее.

– Захлопни чавку, Хохлик, и садись. Давай-давай, хоп?

Пал Палыч, пятясь, отступил к кровати, опустился на краешек.

– Гут, Хохлик. Я говорить буду, а ты на ухо принимай, хоп? Давненько не видались и... И, во-первых, поздравляю – подтяжку лица тебе сделали отменно, на пять. Выглядишь молодым человеком, старичок, обманул время. Уверен – деньжищ отвалил пластическому хирургу целую гору. Целый курган на костях проданных тобою собратьев, мафиозо...

– Я... – Хохлик спрыгнул с кровати.

– Сидеть! – Карпов рванул из-под мышки излучатель, направил раструб оружия в лицо Хохлику. – Сел и молчишь, милый. Кляп бы тебе в чавку запихать, да мараться неохота. Люблю я, понимаешь, с безмолвными собеседниками болтать, имею такую слабость.

Карпов дождался, пока Хохлик сядет, опустил излучатель, но убирать оружие обратно в кобуру не стал. Положил излучатель на согнутое правое колено.

– Народ тебя любит, Хохлик. Газеты цитируют твои откровения о проценте самоубийств среди потребителей плакун-травы, тиражируют твои призывы одуматься. По телевидению рассказывают о меценатстве Павла Павловича. Пограничники закрывают глаза, когда мимо проходят твои курьеры, а налоговики жмурятся, когда ты продаешь за налик плакун государственным фармацевтическим фирмам. И твои, твои люди, все об этом знают, нещадно режут без суда и следствия последних толкачей. Для народа ты, братец, истинный Робин Гуд в законе, ты – благородный разбойник, капитан пиратов на службе у нации! Но если ты сегодня ночью не захочешь или захочешь, да не сможешь мне помочь, я позабочусь, чтобы утром все узнали правду о Хохлике-Робине, который на самом деле ссученный урка, фискал, стукач со стажем, «шестерка» на побегушках у Жандармерии, тварь дрожащая. – Ротмистр взял паузу. Достал портсигар, зажигалку, раскурил сигарету. – Народ во все времена уважал благородных разбойников. Слагал о них саги, легенды, баллады. И сегодня трусы слушают блатные песни о смельчаках, которым плевать и на кнут, и на пряник. Со времен пирамид нет большей радости для труса, чем известие о том, что кумир смельчаков на самом деле такой же трусишка, как все вокруг...

Не выдержал Хохлик, вскочил.

– Евграф! Что с тобой?! Разве я когда-то тебе отказывал?! Всегда при полной конфиденциальности и взаимном уважении мы...

– Сядь! – Ротмистр прикоснулся к излучателю, Хохлик, будто в мультфильме, подпрыгнул и приземлился попкой на кровать, захлопнув рот в полете. – Сиди, Хохлик, молчи!.. А правда, чего это я начал беседу с угроз? Ох дуралей! Я дуралей, Хохлик. Не ты, а я. Давненько с тобой не общались и... – Евграф Игоревич затянулся, выдохнул дым через ноздри, – ...и страшно мне, брат Хохлик. Сам боюсь, поэтому и хочется всех подряд напугать до смерти. Беда, Хохлик! Беда пришла в Москву, в Мир, в жизнь на планете. Алекс вернулся, но это уже не тот Алекс, каким мы его знали. Это Апокалипсис по имени Алекс! Сын Белого Кахуны, разрушитель, Антихрист в Москве! Я уверен – ОН в столице. Мы дышим с ним одним и тем же воздухом, ОН мокнет под тем же дождем, смотрит на те же тучи. ОН – носитель зла! Абсолютного зла! С его приходом вернется хаос! Он уничтожит Державу!.. Посмотри, Хохлик, внимательно посмотри... – Карпов взялся за раструб излучателя, приподнял оружие, указал кончиком сигареты на ложбинку в корпусе. – Это мой «Вий», новейшая модель с идентификатором. Я могу установить такую частоту воздействия, что ты обгадишься от безотчетного страха, а могу сделать так, чтобы у тебя разорвалось сердце, могу увеличить радиус действия и разогнать или уничтожить целую толпу, а захочу – и смогу поразить выборочно одного конкретного человека в народном скоплении. Но не это главное! Оружие МОЕ, вот в чем соль. Я – единственный его пользователь. Любой самый квалифицированный и дотошный умелец сдохнет, вздумай он взяться за перенастройку идентификатора... – Евграф Игоревич затянулся, поперхнулся дымом, выругался, воткнул тлеющую сигарету в баночку с кремом на туалетном столике. – ...Придумали идентификацию очень давно, а серийное производство персонифицированного оружия Держава начала лишь в минувшем квартале. Ах, если бы мы начали штамповать оружие нового поколения хотя бы год назад! Хотя бы год! Но Держава еще бедна, к сожалению, и вынуждена заботиться о подданных порою ценой собственной безопасности. Рисковать конструкцией муравейника ради качества жизни муравьев. Спится муравьям мягче, а что от мягкости пола потолки проседают, им, мурашам, невдомек. И объяснить невозможно, вспомни, как политика «все для армии» сразу после Трехдневной чуть не закончилась всеобщим бунтом. Пришлось перековать часть мечей на орала, чтоб крикуны не орали, и сегодня у народа вдоволь хлеба, с избытком зрелищ. Народ счастлив. Почти счастлив. Орда на южных границах копит силы, постоянные приграничные конфликты ежедневно обходятся Державе десятками, а то и сотнями жизней, день на день не приходится. И вот наконец-то у нас появился шанс победить Орду, преступность в городах, бандитизм в селах, а главное – Дикие Земли. Персональная идентификация сделает невозможным бесконтрольное распространение любого оружия, даже холодного. Снабженный идентификатором нож кто-то чужой не сможет даже расчехлить. Гранатомет с идентификатором для грязного кочевника – бесполезная ноша! С луками и стрелами против новейшего оружия особенно не повоюешь. Набеги Орды в поисках трофеев забудутся, как страшные сны. Спившийся бомж больше не будет караулить околоточного за углом с кирпичом наготове. Электрошоковая дубинка с идентификатором не спасет бомжа от патрулей, и продать ее станет невозможно. Самодельные арбалеты бандитов не сравнятся с фабричными, снабженными устройством опознавания владельца. Перспективы самые радужные. И вдруг появляется Алекс Таможин. Спринтерский рывок к счастью под угрозой фиаско. На пути Державы к светлому будущему возникло препятствие в образе Сына Белого Кахуны. Полная майна, Хохлик! Хоп? Кто знает, сколько на территориях той же Орды осталось складов с малоэффективным сегодня огнестрельным оружием и боеприпасами? Хоп?

– Хлоп, – сдержанно кивнул Пал Палыч. Всякое желание вести диалог с жандармом у Хохлика исчезло бесследно. Господин ротмистр нес обыкновенную агитационную чушь. Неужто жандарм пишет на диск беседу с Пал Палычем? Дурак, Хохлик, сболтнул про конфиденциальные контакты с Карповым, ой дурак! А ну как опочивальню слушает СГБ? Нет, вряд ли. Вчера Пал Палыч самолично проверял помещение на предмет наличия «жучков», и у ротмистра в кармане его чудесный портсигар, чудо техники, замаскированное под портсигар, суперглушилка всего и вся. И все же – а вдруг?..

– Несколько часов назад я видел помеченного ЗНАКОМ человека, который пристрелил, убил пулями таких же, как он, шестерых нечистых, – произнес Евграф Игоревич, задумчиво рассматривая серебряную нашлепку в виде головы льва на своей трости. – Физику феномена я отказываюсь понимать. Физика противоречит здравому смыслу, но на то и существует понятие «феномен». К счастью, пока носители феномена локализованы в замкнутой социальной нише. Пока их возможно уничтожить, пока. Извести под корень всех без разбора причастных к инфицированной социальной среде до поры не проблема. Но прежде всего необходимо отыскать источник заразы – Алекса Таможина. Иначе феномен выйдет из-под контроля и катаклизмы в обществе неизбежны. Да, раньше не было деления на чистых и нечистых, раньше все были чистыми. Было время, и я обходился без трости. Став калекой, я долго и мучительно учился заново ходить, и если сейчас моему левому колену чудесным образом вернется способность сгибаться, я вряд ли удержу равновесие. Точно так же дела обстоят с Державой. Рухнет та Держава, где ЗНАК обесценится, превратится в бессмысленную татуировку. Лично против Алекса я ничего не имею. Ненависть к инфекционной болезни и жалость к больному категории совместимые. Таможин далек от политики и вряд ли ведает, что творит. Но почему бы ему не пойти проповедовать в Китай, например? Или в Орду?.. Оо-ох-х... я устал говорить, брат Хохлик. Довольно разговоров, подвожу итог – если к утру я не встречусь с Алексом Таможиным, я тебя уничтожу, Пал Палыч, обещаю... Сядь! Смирно сиди, мразь! Ничего не желаю слушать! Напряги старые связи в преступном мире, найди мне к утру Алекса. Как хочешь, но найди! Или... ты знаешь, я обещаний на ветер не бросаю, братец...

 

Глава 3

Ночь продолжается

С придорожного транспаранта на проезжающие по шоссе машины взирал надменный Будда. Слоган под портретом индийского принца светился неоном. Ужасный слоган: «Приди к Будде». Должно быть, сочинял сей косноязычный призыв мигрант из Китая, что обосновался вместе с единомышленниками в монастыре по соседству. Неоновая стрелка под неоновыми буквами указывала на дорогу к монастырю. Отлично вымощенная дорога, трудолюбивые монахи постарались. Если прищуриться и вглядеться в темноту, можно увидеть на горизонте монастырские стены и островок ухоженного леса рядом, в честь которого назвалась обитель.

«Яуза» сбросила скорость, притормаживая у транспаранта. Раб за рулем с опаской покосился на дремлющего Евграфа Игоревича.

– Ваше степенство, приехали.

– Сворачивай, братец... Э! Нет-нет, в «Маленький лес» нам не нужно. В другую сторону сворачивай.

– В другой стороне поле паханое.

– Фары включи, дурень. Поперек поля протоптана дорожка, по ней и езжай, братец. Даю следующий ориентир: деревушка. Впрочем, и не деревушка даже, а хуторок посреди полей. Как увидишь домики да садики, разбуди меня.

На самом деле Евграф Игоревич спать вовсе не собирался. «Яузу» швыряло по ухабам, трясло, мотало из стороны в сторону, плохо приспособленный к езде по бездорожью автомобиль полз через поле по мерзлой земле, а ротмистр сидел, прижатый к креслу ремнем безопасности, и дышал. Закрытые глаза с виду спящего седовласого рабовладельца смотрели в ничто, во вселенскую пустоту бесконечности. Волны дыхания смыли из закоулков мозговых извилин сварливо копошащиеся мысли. Змеи-мышцы оцепенели. Сердце замедлило марафонский бег длиною в жизнь. В низу мерно вздымающегося живота рождалось приятное ощущение невесомости. К Евграфу Игоревичу возвращались растраченные с вечера силы. Организм восстанавливал ресурсы нервных клеток и готовился к впрыскиванию в кровь свежих доз норадреналина.

На самом деле Мастера Боевых Искусств от человека, обученного приемам боя, отличает отнюдь не техника выполнения бросков и ударов. Разница в биохимии. Адреналин – гормон бегства, норадреналин – гормон драки. После долгих лет практики, пройдя подготовку по правильным и часто жестоким методикам, Мастер забывает, каково это, когда надпочечники фонтанируют адреналином. Дрожь в коленях, темнота в глазах – Мастер про них забыл. Холодная решимость, нечувствительность к боли – знакомы и рядовым бойцам, однако лишь реликты, обладающие особым ДАРОМ, способны поддерживать это бесподобное, восхитительное состояние абсолютной свободы от страха сколь угодно долго. И ОНИ называют это состояние счастьем.

– Хутор, ваш благородь.

Евграф Игоревич глубоко вздохнул, резко выдохнул. Открыл глаза. Редкие снежные мухи кружились на присмиревшем ветру. Сквозь прореху в облаках выглядывала полная луна. В голубоватом свечении вечной земной спутницы хуторок просматривался прекрасно, вплоть до отдельных яблоневых веточек, вплоть до каждой доски в заборе.

– Фары выключи, братец.

О! Еще лучше видно все, до мельчайших деталей. Далекий хутор выглядит макетом, детской игрушкой, и ежели имеешь воображение, то легко можно обмануть себя и представить, что по мере приближения к хутору не он вырастает в твоих глазах, а наоборот – ты уменьшаешься до размера игрушечного макета. Лунный свет и прозрачный студеный воздух способствуют самообману. Неужели еще вечером шел дождь вперемешку с мокрым снегом, а небо застилали тучи? Вокруг морозная благодать.

– Братец, езжай между крайними домами.

– Между какими?

– Видишь, всего четыре дома. Между крайними ближними проезжай. Видишь дом на отшибе от нас слева? Бери к нему ближе.

Евграф Игоревич отстегнул ремень безопасности, сунул руку за пазуху, нащупал кожаный футляр размером с сигаретную пачку, который цеплялся к кобуре посредством ленты-»липучки». Щщщ – затрещала «липучка», шшш – зашуршал плащ. Ротмистр вытащил футляр, бжикнул «молнией», вшитой в коричневую кожу, и на ладонь Евграфа Игоревича выкатился шарик с «глазками»-линзами, с ножками «коленками назад» и с тараканьими проволочными усиками. Этакая круглая пародия на кузнечика из легкого металла. Пустой футляр упал под ноги ротмистру, его падение осталось без внимания. Евграф Игоревич сосредоточился на манипуляциях с шариком. Потянул за усики, и в попке кузнечика открылась шторка, под которой прятался окуляр видоискателя. Ротмистр поднес шарик к лицу, глядя через окуляр, поймал в светящееся зеленым перекрестье силуэт предпоследнего дома в ряду бревенчатых домишек, совместил кончики усиков, и зеленое перекрестье, мигнув, поменяло цвет, стало красным. Внутри шарика загудело, завибрировало, дернулись карикатурные ножки кузнечика. Стиснув шарик в кулаке, Карпов опустил боковое стекло автомобильной дверцы, высунул наружу, на воздух, кулак с кузнечиком, разжал пальцы. Ножки искусственного насекомого оттолкнулись от ладони жандарма. Шарик соскочил на землю, подпрыгнул вперед и вверх, еще раз, еще и безнадежно отстал от автомобиля. Колеса «Яузы» крутились быстрее, чем прыгал колобок-кузнечик.

– Через десять минут, братец раб, загорится изба, где сидят СГБисты и фиксируют на видеодиск наше с тобой приближение к хутору. Не трусь, братец, – видео сгорит вместе с избой, а СГБэшники не вспомнят марку твоей машины и номера забудут, обещаю. Право слово, твое инкогнито дорого для меня, как и мое собственное. Ферштейн?

– Смилуйтесь, барин! За убийство сотрудников СГБ...

– Спокойно! Их никто не собирается убивать. – Евграф Игоревич расстегнул пуговицы плаща, распахнул пиджак. Не торопясь извлек «Вий» из кобуры. Подкорректировал настройку частот, радиус действия. – Не вздумай бунтовать с перепугу, братец. Бояться, согласно моему плану, положено не нам с тобой, а господам ГБистам. Сей момент я нажму на кнопочку, и мы с тобой напугаем служивых, да так, что только пятки засверкают.

Карпов выставил раструб излучателя в открытое оконце, прицелился в ту же избушку, что зафиксировалась в «памяти» шарообразного кузнечика. Кнопка активизации ответила на нажатие слабым электрическим уколом в подушечку пальца.

Сначала завыли собаки. Надрывно, тягуче. Звякнули цепи собачьих вериг, «строгие» ошейники пережали косматые глотки, псы и суки жалобно заскулили. Потом брызнули осколками окна обреченной избушки. Вышибая стекла, ломая рамы, из дома выпрыгивали люди. Молодые и не очень мужчины и, кажется, среди них одна женщина. Спецы СГБ бежали. Кто куда. Россыпью. Животный, неосознанный страх гнал их через поле. Даже у тех, чьи надпочечники привыкли генерировать норадреналин, сейчас бушевал в крови гормон бегства. В данном конкретном случае незаурядная физподготовка спецов возымела обратный, негативный эффект. Табун тренированных троянских коней будет мчаться, покуда хватит сил, запас каковых значителен. Обычная кляча, пришпоренная седоком-ужасом, быстренько, на второй минуте, свалилась бы в спасительный для организма обморок, а рысачок СГБ гнедой масти будет сопротивляться узде подсознания втрое дольше, и, как следствие, период релаксации для скакуна СГБиста продлится много дольше среднестатистического. Через двадцать минут, ежели принять текущую секунду за точку отсчета, разбросанные по полю веером спецы начнут оживать, злые и похмельные после экстраординарной адреналиновой дозы. Начнут шарить по карманам, искать стимулирующие таблетки, коммуникаторы, оружие.

Итак, в запасе у ротмистра двадцать минут. Пять на достижение объекта, восемь на работу с объектом, семь на уход из оперативной зоны. Время пошло.

Рядом с «Яузой» промчался галопом дородный, мускулистый мужчина с безумными глазами. Едва не угодил под колеса, мерин. Раба за «баранкой» напугал. Раб, скотина, затормозил резко, Евграфа Игоревича качнуло в кресле, стукнуло грудью о приборную панель. Впрочем, нет худа без добра – «Яуза» остановилась точнехонько подле зеленого забора крайнего, нужного жандарму дома. До соседнего дома с битыми стеклами достаточное расстояние, чтобы машина не пострадала, когда (через шесть минут) шарик-кузнечик достигнет цели.

– Жди, скоро вернусь. – Евграф Игоревич сунул «Вий» в кобуру, толкнул плечом автомобильную дверцу.

Раб на слова хозяина никак не прореагировал. Сидел, неудобно развернувшись затылком к рулевому колесу, и смотрел, оцепеневший, в спину галопирующему мерину СГБисту. Карпов вспомнил, как сам пребывал в легком шоке, впервые понаблюдав, каково в деле оружие нового поколения, и на всякий случай выдернул ключ из замка зажигания.

– Двенадцать минут буду отсутствовать, братец. Засекай время и будь любезен, оставайся в машине, держи себя в руках.

Опираясь на палку, Евграф Игоревич обошел «Яузу», доковылял до калитки в зеленом заборе. Вспомнился зеленый коридор в хоромах Хохлика, ротмистр весело удивился мимоходом совпадению цветов и тронул калитку.

Калитка не заперта, это настораживает, а до условного времени начала работы с объектом осталось три с половиной минуты, некогда страховаться, приходится рисковать. Ротмистр толкнул калитку.

Ах, вот оно что! Пес, большой и лохматый, поджидает за калиткой непрошеных гостей. В радиус поражения «Вия» псина не попала, но его четвероногих собратьев-хуторян зацепило, их вой взбудоражил сторожевого. Замечательно! Песик нервничает, а значит, нападет сразу и сэкономит столь необходимое ротмистру время.

Пес зарычал, гавкнул, припал на передние лапы, готовясь к прыжку. Евграф Игоревич взялся за трость обеими руками. Сторожевой прыгнул и со всего лету напоролся сопящим носом на резиновый набалдашник трости. Точности встречного удара позавидовал бы самый заядлый бильярдист, а вот несчастному псу посочувствовал даже сам объект собачьей атаки, Евграф Игоревич. Досталось кобелю с лихвой. Упал кверху брюхом, скулит. В нокауте пес, плохо бедняге.

Скрипнула дверь, на крыльцо вышла женщина. Низенькая, пожилая, болезненно полная.

– Стрелок! Ко мне! К ноге, Стрелок. – позвала женщина, кутаясь в пуховый платок, накинутый поверх ночной сорочки, вытянув шею по-птичьи, вглядываясь в разбавленную лунным светом темень.

– Стрелок? Хи!.. – усмехнулся Евграф Игоревич. – Смешно вы собаку назвали, Софья Сергевна.

– Кто здесь? Кто вы?

– Разве вы не признали вашего покорного слугу по костяной ноге да неизменной шляпе? – Евграф Игоревич перешагнул через нокаутированного пса, поклонился его хозяйке. – Ротмистр Карпов. Рад видеть вас в добром здравии, Софья Сергевна.

– Евграф?

– Он самый, госпожа Таможина. Разрешите пройти в комнаты?

– Как тебя занесло, Евграфушка, сюда, ко мне...

– Некогда, Софья Сергевна, вдаваться в подробности. – Набалдашник трости отсчитал ступеньки крыльца. – Пройдемте в дом, есть короткий неотложный разговор.

– Что случилось, Евграф? В доме напротив... – Уже никого нет в доме напротив! – Евграф Игоревич мягко взял женщину под локоток. – Да и сам дом напротив скоро полыхнет со всем его содержимым. Пойдемте, Софья Сергевна. Времени чуть, а сказать мне вам надо успеть многое.

Под руку со встревоженной женщиной ротмистр прошел в сени. Вошли в «залу». Испокон веков, со времен крепостного права, самая большая комната в русских избах гордо величалась «залой». Веками в «зале» выставляли все предметы роскоши из имеющихся в доме. Самым роскошным предметом в «зале« Софьи Сергевны являлся старый телевизор с плазменным экраном, как полагается покрытый кружевной салфеткой. Экран телевизора мерцал в режиме будильника, мигали цифры запрограмированной побудки – 5:30. На хуторе встают рано. Огородничество и садоводство предполагают ранний подъем в любое время года, при любой погоде. Руки Софьи Сергевны огрубели и потрескались от крестьянских трудов, ногти почернели, и невозможным казалось, что когда-то эта состарившаяся женщина-труженица имела внешность и характер модной приблатненной девахи, язык не повернулся бы назвать ее сегодня Сонькой Таможней.

– Софья Сергевна, садитесь на тахту, садитесь. А я постою. Вы сидите и молчите, ладно? А я буду говорить, хорошо? Мне нужно многое успеть вам сказать, Софья Сергевна, и времени в обрез, но, все равно, в первую очередь разрешите сделать вам комплимент – со времени нашей последней встречи вы совершенно не изменились! Прекрасно выглядите, право слово!

– Спасибо, мальчик. Ты всегда умел...

ПУМ! Хлопнуло за окном. Соседний дом озарило белой вспышкой. Софья Сергевна привстала с тахты, силясь рассмотреть через плечо ротмистра, что происходит на улице.

– Садитесь, Софья Сергевна, садитесь. Ничего страшного. Как я и обещал, форпост соглядатаев СГБ загорелся, только и всего.

– Евграфушка...

– Все нормально! СГБисты не здоровы, но живы, разбежались кто куда. Временно вы остались без надзора, уважаемая. Садитесь! Ради всего святого, сосредоточьтесь на восприятии моих слов, о мелочах забудьте. Семь минут спустя я уйду, ради вашего сына Александра выслушайте меня внимательно.

Упоминание о сыне подействовало волшебно. Софья Сергевна, сидя на тахте поверх разобранной постели, выпрямила спину, будто королева на троне. Лицо ее приобрело особенное, торжественное и одухотворенное выражение, и сразу же захотелось сравнить мерцание телевизионного экрана с благородным свечением живой, восковой свечи, кружевную салфетку – с медными завитками канделябра, и «залу» сразу захотелось называть залом, без всяких иронических кавычек.

Евграф Игоревич приосанился, как и подобает в присутствии королевы-матери, кашлянул в кулак.

– Экхе, кхе. Прошу прощения за свой кашель. Простыл, вероятно. Простуда. Ну, да это не беда. Простуда легко лечится, беспокоит меня другая болезнь, до сих пор считавшаяся неизлечимой. Мы все инфицированы ЗНАКОМ. Вы, я, весь мир болен, имя болезни – ЗНАК. Нормальные люди, лишенные ЗНАКА, воспринимаются нами или как боги, или как дьяволы. А они НОРМАЛЬНЫ, черт побери! Просто – они нормальны, а мы – уроды. Мы все! Повредившиеся умом наши с вами нечистые собратья срезают бритвой кожу с татуированным ЗНАКОМ, выжигают татуировку огнем, вытравливают кислотой. Буддисты уверены, что носителям ЗНАКА недоступна нирвана, ортодоксальные христиане называют ЗНАК «печатью сатаны» и пророчат скорый апокалипсис, мусульмане ищут смерти, дабы освободить душу от изуродованной телесной оболочки. И только в Орде ЗНАКУ поклоняются, будто идолищу, жертвуют ему младенцев, а за каждого взрослого чистого иноверца хан платит золотом. Дети! Наши дети рождаются ЧИСТЫМИ! Мы ждем, пока они подрастут, и метим их. Но зачем? Зачем?! Феномен ЗНАКА, породивший Всемирную Трехдневную, давным-давно бесполезен. Газы, яды, взрывчатые вещества, всевозможные излучения куда эффективнее свинцовых цилиндриков пуль. Доколе, я вас, я себя спрашиваю, мы будем уродовать наших детей? Смысл нанесения ЗНАКА подрастающей смене лишь в том, чтобы сделать детей такими же, как мы. Эгоизм стариков не сможет властвовать вечно, когда-нибудь еще чистые подростки взбунтуются против уже нечистых взрослых, и чем этот бунт закончится, мне, например, страшно представить. Катастрофа не за горами, но на подступах к просыпающемуся вулкану, на наше общее счастье, во благо мира и Державы, возник одинокий герой, посланник Света, ваш сын Саша Таможин. Он знает и учит, как сделать ЗНАК не только теоретически, но и реально бесполезным. Я не хочу, чтобы его светлая миссия закончилась столь же печально, как было у других, известных истории пророков Добра. Я прошу о пустяке, о встрече с Сашей, о разговоре с ним один на один. Молчите! Ради бога, Софья Сергевна, умоляю – не говорите сейчас ничего, молчите! Не нужно лишних слов, заранее верю – вы понятия не имеете, где сейчас Саша, верю! И все же я оставлю вам коммуникатор.

Евграф Игоревич, суетясь, вытащил из кармана плаща прибор спецсвязи, вручил коммуникатор женщине, торопливо, но складно объяснил:

– Сашу ловит СГБ, его ищут мои коллеги жандармы, на него охотится «Братство Ткачей» и Орден «Белой Стрелы», но никто из ловцов, поисковиков и охотников, никто не в силах засечь сигнал этого коммуникатора, клянусь! До утра есть время, и мой домашний адрес имеется в любой телефонной книге, до утра я контролирую ситуацию, позже справляться с обстоятельствами станет значительно сложнее, помогите мне, умоляю, заклинаю вас – помогите! Мне надо, мне необходимо встретиться с Сашей!

Ротмистр круто развернулся спиной к женщине, неуклюже чередуя движение трости и калеченой ноги, переваливаясь по-утиному, побежал к двери и был жалок, беспомощен в этот момент, как никогда, и женские глаза увлажнили слезы, вызванные то ли страхом за сына, то ли состраданием к единственному знакомому ей другу юности сына Саши.

А дом напротив жилища Софьи Сергевны полыхал гигантским костром. И сгорали снежные мухи в трещащем пламени, а хуторские собаки охрипли от лая. И прятались за занавесками хуторяне, боясь выглянуть в окна. И шарахнулся в густые смородиновые кусты пес по кличке Стрелок, а ковыляющий по садовой дорожке колченогий ротмистр и головы не повернул в сторону собаки. И поймала на лету брошенные ключи от машины здоровенная лапа временного раба-водителя, а свободная от трости рука, бросившая ключи, не успела захлопнуть дверцу, как «Яуза» сорвалась с места, крутанулась посреди освещенной пламенем улицы и рванула откуда приехала. И сказал хозяин-жандарм рабу за «баранкой»:

– А сейчас жми, братец. Выскочим на шоссе, поедем степенно, соблюдая правила и памятуя о ресурсах мотора, а пока жми на полную. У плакатика с Буддой свернешь к Москве. К твоему сожалению, живу я отсель далече, аж возле метро «Авиамоторная», в новом комплексе, на месте бывшего завода пластмасс. Потерпи, братец, к утру доберемся, ночь на исходе, недолго осталось. Поверь мне, милый, терпение и самоконтроль, помноженные на возможности серого мозгового вещества, наиважнейшее в достижении наших целей и реализации наших намерений.

И ротмистр Карпов улыбнулся совершенно той же улыбкой, что и Будда на быстро приближающемся транспаранте, и ласково погладил серебряную морду льва, украшавшую верную спутницу трость. А лев, показалось, всепонимающе улыбнулся в ответ.

 

Глава 4

Утро

К дверям своей однокомнатной квартиры Евграф Игоревич подошел, потеряв на финальном отрезке добровольных ночных мытарств еще одну пуговицу от плаща. Проклятая пуговица зацепилась за лестничную скобу, когда ротмистр спускался в канализационный люк, под землю. К тому времени раб-шофер был отпущен, и никто не видел, как ротмистр сдвигает крышку люка, никто не слышал, как затрещали нитки, силясь удержать чертову пуговицу. Люк находился в углу двора-колодца. Дома, служившие колодцу стенками, чернели в сумерках раннего утра напротив многоэтажного жилого комплекса, где арендовал квартиру и Евграф Игоревич, и многие из его коллег по линии жандармского ведомства. Жандармы народ ушлый, однако тайный ход с другой стороны улицы в подвал ведомственного дома разведал и освоил один Евграф Игоревич, что подтверждалось следами на обочине зловонного подземного ручейка. С прошлого раза к следам от резинового набалдашника и пары ботинок Карпова прибавились разве что узорчатые дорожки, протоптанные крысиными лапками. И еще с прошлого раза перегорело несколько лампочек в цепочке, вечно освещающей бетонный тоннель. Повезло, что лампочка у лаза в подвал родного дома еще держалась, еще светила, родимая.

В связке ключей у господина Карпова имелся и ключ от подвальной двери. Как и всегда, храпел консьерж в стеклянной будке подле дверей на улицу. Надо бы гнать к такой-то матери жандарма-пенсионера с должности консьержа, а жалко старика, ветеран заслуженный, помнит дед многих ныне сановных жильцов дома желторотыми юнкерами только-только организованного нового ведомства.

Лифт бесшумно поднял Евграфа Игоревича на третий этаж, ковровая дорожка в бесконечно длинном гостиничного типа коридоре заглушила нестандартные такты усталой поступи инвалида. Гвоздеобразный ключ, царапнув замочную скважину, открыл запертую вчера засветло дверь, которая спустя секунду захлопнулась за переступившим через порог Евграфом Игоревичем.

Единственное достоинство жилой площади – великолепная звукоизоляция. Прихожей в квартире практически нет, так, пустяк, а не прихожая, шаг мимо узкой вешалки, и попадаешь в комнату с единственным окном, двумя плетеными креслами, журнальным столиком между ним и кушеткой у стены. Слегка оживляет спартанскую обстановку встроенный книжный шкаф, битком набитый литературой, и горшок с неприхотливым кактусом на подоконнике, колючие контуры коего угадываются за опущенными шторами. Можно, конечно, не входя в комнату, свернуть в коридорчик на кухню, а по дороге к холодильнику заглянуть в совмещенный санузел, скинуть грязные одежды, принять душ и потом, отфыркиваясь, вкусно позавтракать. Можно, наконец, дотронуться до выключателя в прихожей и оживить ярким светом жилой каземат самого дешевого из имеющихся в доме типа, можно, все можно, когда ты у себя и один, но, кроме Евграфа Игоревича, в малогабаритной квартире есть еще человек. Гость сидит в кресле у окна лицом к условной прихожей. Толку от того, что он сидит лицом к Евграфу Игоревичу, никакого. Лица гостя не разглядишь – сумрачно за шторами, темень в комнате.

– Гутен таг, херр Карпов, – поздоровался гость знакомым, еще не забытым голосом.

– Гутен таг, херр Таможин, – ответил Евграф Игоревич, вешая шляпу на крючок.

– Устали, господин жандарм? – в знакомом голосе капля иронии, не больше.

– Устал, – признался Карпов, снимая плащ. – А как вы, господин подпольщик? Замучились, незаконно проникая в мое жилище?

– Самую малость, господин жандарм. В наружке страдают сплошные болваны, на воротах старый пень, а замочек у вас, Граф, смех один – дунешь, и откроется.

– Надеюсь, без всяких волшебств в дом проникли? – Евграф Игоревич повесил плащ, одернул пиджак, привычно взялся за трость.

– Какие еще волшебства, я вас умоляю! Как-никак я бывший скаут, сохранил навыки.

– И преумножил, – кивнул ротмистр, входя в комнату. – Я сяду, ладно?

– Ты у себя дома, к чему просить разрешение?

– Я не прошу, предупреждаю. Садиться буду долго и сидеть придется некультурно. Нога, знаете ли...

– Брось ерничать, Граф! – перебил Таможин. – Давай уж на «ты» и давай без всяких подначек.

– Давай. – Карпов опустился в кресло напротив друга молодости, негнущуюся ногу закинул на журнальный столик, трость пристроил поверх колена, согнутого и прямого, погладил пальцами правой руки голову серебряного льва.

– Что с ногой, Граф?

– А то ты не знаешь?

– Нет, не знаю. Правда не знаю.

– С ногой история длинная... Я курну, ладно?

– Кури, какие проблемы.

Карпов полез в карман за портсигаром. Таможин как сидел, так и остался сидеть, ничуть не напрягаясь и, главное, не расслабляя мышцы. Одно из двух – либо Сын Белого Кахуны стал Великим Мастером Боя и абсолютно уверен в себе, либо абсолютно уверен, что сидящий напротив жандарм не вытащит вместо портсигара оружие.

– Скаут Алекс Таможин ушел к Истинно Чистым и пропал... – Евграф Игоревич чиркнул зажигалкой, затянулся, выдохнул колечко дыма. – ...Ты пропал. Я остался один... Я искал тебя... Пододвинь пепельницу с твоего края стола ко мне поближе... Ага, спасибо... Я искал тебя. Шесть раз ходил в Белый Лес, шесть раз менял проводников, и каждый новый провожатый просил вдвое больше предыдущего. Нашей скаутской амуниции хватило, чтоб расплатиться с первыми двумя следопытами. Потом я дрался. Предъявлял претензии на чужие ценные вещи и дрался за них. В общей сложности провел восемнадцать поединков. Однажды заработал сотрясение мозга, как-то палец сломал, а было дело – повезло, выпало две решки, противник выкинул два орла и без боя отдал вполне приличный АБ-мех... – Карпов нагнулся, раздавил на треть скуренную сигарету о дно пепельницы. Выпрямил спину, поправил трость на коленях, повернул ее так, чтобы удобнее было оглаживать пальцами львиную морду. – ... Во время шестой, последней вылазки в Белый Лес мы с проводником наткнулись на труп Арбуя. Ты знал, что Арбуй застрелился? Нет? Он выстрелил себе в рот. Из обоих стволов. ЗНАК, разумеется, при такой стрельбе не спасает. Полчерепа снесло мужику, как будто фугасом. Мы нашли труп Арбуя, и мой проводник отказался идти дальше, испугался. Дальше я пошел один. Угодил в такую дрянь, что и вспоминать страшно... С тех пор волочу ногу... Я еще легко отделался, жив остался. Полз к поселку четверо суток, а после отлеживался неделю. Последнее отдал за плакун. Жевал травку, лечился. Как смог передвигаться с грехом пополам в вертикальном положении, сразу двинул к Большой Земле. В одиночку... Подфартило – на чертей не нарвался, вышел к погранцам весь в нарывах, вшивый, грязный... В Казани полгода в ведомственной клинике валялся. Врачи чего только ни делали, старясь вылечить ногу, а не получилось, не судьба. На моей скаутской карьере главком поставил жирный крест и определил калеку служить в Жандармерию, смилостивился... Странная штуковина наша жизнь. Охромев, я проклинал судьбу, а сейчас, сегодня, я говорю больной ноге спасибо. Без тебя, говорю, ходуля уродливая, Евграф Игоревич Карпов не стал бы тем, кто он есть. Не успел бы найти ни смысла, ни цели в жизни. Будь у меня две здоровые ноги, давно бы их, как говорится, «протянул». Век скаута короток. Я наводил справки, с нашего курса в живых остался всего один, кроме нас с тобой, пацан, да и тот инвалид нулевой группы. Остальных Держава израсходовала. Экономно, но особо не жадничая...

Монолог Евграфа Игоревича изобиловал многоточиями задумчивых пауз, и закончил Карпов, как будто взял очередную паузу. Гость молча ждал, а когда сообразил, что продолжения не последует, спросил тихо и вкрадчиво:

– Ты считаешь меня предателем?

Евграф Игоревич рассмеялся беззвучно, ответил, ухмыляясь:

– Опомнись, братец! Нет! Конечно же, нет! Мы взрослые люди, и оба понимаем – мир нельзя делить на белое и черное. Мир сложнее, случается – предатель становится спасителем, чаще бывает наоборот, но это неважно!..

– Что ж тогда важно, если не это?! Для меня важно узнать, кто я, по-твоему. Кто я? Ужасное воплощение ЗЛА? Светлый посланник ДОБРА?

– Черт! Дружище, какая патетика! Прелесть! Ты стал сентиментален, Алекс. Черт с тобой, давай разберемся, кто ты есть. Раскажу тебе кое-чего эксклюзивное про ЗНАК, ведь именно он отличает меня, например, от...

– Ой, Граф! – Таможин поморщился. – Ой, давай обойдемся без лишнего словоблудия, ладно?

– Никакого словоблудия, обижаешь! Только факты, только по делу. Тебе известно, кто такие «экстримеро»?

– Впервые слышу.

– Ну да, конечно. Мы ж вместе прогуливали «Теорию фехтования», предпочитая практику. Слушай, прогульщик. Слушай и думай. Итак, по-настоящему виртуозное искусство фехтования появилось в Европе в конце пятнадцатого века, когда вышли из употребления тяжелые доспехи и бойцы стали подвижнее. Шпага, в частности, позволя...

– Погоди, а ты-то все это откуда знаешь?

– По долгу службы. По пустякам меня не перебивай, договорились? Итак, шпага позволяла побеждать не тому, кто лучше экипирован, а более искусному бойцу, ферштейн? В соответствии с цеховыми традициями среди фехтовальщиков стали появляться корпоративные объединения, так называемые «братства». Например, «Братство Святого Марка» в Германии, «Фехтовальное братство» во Франции, ну и так далее, не о них речь. Существовала еще и особая социальная группа «экстримеро» – каста профессиональных дуэлянтов и наемных убийц. Сами себя они называли «свободными поединщиками»...

– Граф, голубчик! Я пришел не лекции слушать, а...

– Молчи! Терпи и вникай. И ты многое поймешь про нашу жизнь. Возможно, ты поймешь все.

– Многообещающее заявление. Гут, попробую вникнуть.

– Очень хорошо. Итак, экстримеро странствовали по всей Европе и захаживали, случалось, в Азию. Им позволяли беспрепятственно пересекать любые границы, официальные власти их не трогали, поединщики были «востребованы», говоря современным языком. И, продолжая эксплуатировать современную терминологию, позволю себе сравнить жизнь экстримеро с постоянной и очень жесткой селекцией. Представляешь, во скольких схватках и с какими противниками должен был выжить экстримеро, чтобы заиметь соответствующую репутацию? Легендарные мушкетеры папы-Дюма отдыхают, ибо нанимали экстримеро как раз для того, чтоб замочить какого-нибудь молодца Атоса, с коим слабо тягаться записным дуэлянтам из «Фехтовального братства» и прочим «любителям», в кавычках, разумеется.

– А если экстримеро отказывался от «заказа»?

– Хороший вопрос. Ежели бы отказался – его бы порезали свои, закололи, как паршивую овцу. Истинный экстримеро брал любые заказы, при этом он не был маньяком, помешанным на жажде крови, он просто-напросто соответствовал своему природному предназначению.

– Любые заказы? Даже если заказывали не поединок с Мастером, а убийство ребенка?

– Да. В том числе они устраняли и лишних претендентов на наследство. Случалось, и грудных младенцев. Повторяю: экстримеро были ОСОБЕННЫМИ. Вспомни старые сказки про людей, лишенных души. Сказка – ложь, да в ней, как известно, намек, ферштейн? Сказители сравнивали сердце «свободного поединщика» со льдинкой. Не понимали сказочники, что отнюдь не просто так экстримеро называли себя «СВОБОДНЫМИ ПОЕДИНЩИКАМИ», не улавливали в этом самоназвании подтекста. Между тем этот самый подтекст имел место быть, черт подери! И суть его в том, что экстримеро становился лишь тот, кто мог в потенциале выиграть поединок с самим собой, со своими страхами и инстинктами, и заодно с условностями, придуманными социумом. Тот, кто был потенциально свободен...

– Свободен от страха смерти и от морали, да? Этакие сверхчеловеки, мечта Гитлера, правильно?

– Нет, неправильно. Ты не обратил должного внимания на мою оговорку – «в потенциале». Кто-то рождается с умением рисовать, а иного на художника не выучишь, хоть ты тресни. У одних врожденный музыкальный слух, другим медведь на ухо наступил. И среди музыкантов и в среде художников есть и гении, и середнячки, но их объединяет талант, врожденный ДАР, ферштейн?

– Слушай, ты вроде собирался говорить про ЗНАК, еще не пора?

– Наберись терпения, доберусь и до основной темы. – Карпов достал новую сигарету, прикурил. – И не сбивай меня с мысли, пожалуйста. На чем я остановился?

– Ты говорил про ДАР экстримеро, про врожденный талант к убийству. А помнишь Профессора из поселка Дальний? Помнишь, он говорил про «ген Чикатилло»?

– Профессор был шизофреником, забудь о нем. Лично я думаю, что в незапамятные времена, когда человек одевался в шкуры убиенных собственноручно им животных и коллекционировал головы врагов, ДАРОМ обладали все поголовно... В смысле, ха, всякий первобытный человек, который умудрялся сохранить голову на плечах, обладал ДАРОМ. Говоря по-научному – ДАР был «основным приспособительным свойством». В те добиблейские времена ОТСУТСТВИЕ ДАРА было феноменом, ферштейн?

– Яволь, – улыбнулся Таможин – Я понял – то, что впоследствии стало феноменом, было обыденностью. Похожая штука произошла и со ЗНАКОМ, хоп? Сегодня, по крайней мере в массовом сознании, дарованная ЗНАКОМ неуязвимость не ассоциируется более с феноменами, а убитый пулей нечистый – маленькая, однако сенсация.

– Ничего себе «маленькая»! – Карпов бросил скуренную на треть сигарету в пепельницу. – Впрочем, о современности мы еще побеседуем, пока же давай вернемся обратно в прошлое

– В добиблейские времена?

– Нет, в эпоху, когда общество утратило острую нужду в услугах экстримеро. Огнестрельное оружие совершенствовалось. Улучшалась кучность, дальность и прицельность стрельбы. Нажать на спусковой крючок, в принципе, может каждый. Пиф-паф – и взятая на мушку фигурка упала. Курок мало чем отличается от кнопки на клавиатуре компьютера. Отошел подальше, нажал и зажмурился, и нет нужды слушать предсмертные хрипы жертвы. Уже револьвер, после его появления на рынке оружия, называли «ВЕЛИКИМ УРАВНИТЕЛЕМ», а как можно обозвать последующие модификации стрелкового оружия? Метательное оружие – арбалет, даже самый совершенный, уступает стрелковому по всем статьям... Но к тому времени, когда бойцов-контактеров потеснили на рынке услуг механизмы, экстримеро уже осознали себя, собственную уникальность, свой врожденный ДАР. Каста самореорганизовалась и ушла в подполье, превратилась в тайную организацию, и...

– Погоди-ка, – перебил Алекс. – Я не понял, как вообще могут объединиться, хоть в тайную, хоть в явную организацию, абсолютно свободные от всяких условностей...

– Алекс! – в свою очередь перебил Евграф Игоревич. – Не умничай, договорились?

– Но я правда не понимаю.

– И не поймешь. Слепому не объяснишь, в чем разница между зеленью и пурпуром. Глухой не поймет, что такое абсолютный музыкальный слух, а...

– А экстримеро, – подхватил Алекс, – не поймет, что такое любовь, да?

Карпов хмыкнул, задумался на секунду, произнес с улыбкой:

– Я тебе не отвечу. Я не знаю ответа.

– Ладно, проехали. Так что там насчет экстримеро всех стран, объединяйтесь..?

– Объединились. Точнее – их объединил ДАР. ДАР проявлялся на втором цикле жизни, то есть после двадцати четырех лет. Разумеется, в том случае, ежели носитель ДАРА имел возможность его реализовать. Экстримеро велели своим Рекрутам разработать методику поиска одаренных молодых людей, и...

– Погоди, а кто такие Рекруты?

– Я, кажется, просил не перебивать меня?

– Извини.

– Извиняю. Уппала, последний из Великих храмов языческой веры германцев, был разрушен в одна тысяча сотом году. Храмы западных славян продержались на пятьсот лет дольше. Еще дольше стояли литовские храмы. К середине прошлого тысячелетия в Европе не осталось ни одного Великого храма, но уцелели носители традиции. Лучших рекрутировали экстримеро. Сначала организация брала под крылышко хранителей древних знаний и искусств, позже экстримеро приручали разнообразных индивидуумов со всевозможными экстраординарными способностями.

– Говоря по-простому – экстрасенсов, да?

– Слово «экстрасенс» мне не нравится, оно для меня звучит как синоним словечку «аферист».

– Ферштейн. Излагай далее, внимаю.

– Внимай. Шли века, менялась среда обитания, и постепенно ДАР превратился из рудимента в атавизм. Дефицит кадров вынудил экстримеро принимать в ряды организации членов с весьма скромными СПОСОБНОСТЯМИ, что породило...

– Момент! Извини, опять перебиваю, но хотелось бы уточнить – ты имеешь в виду способности Рекрутов или...

– Или. Я говорю про ДАР. Сравним для наглядности организацию экстримеро с оркестром. Фигурально выражаясь, к концу двадцатого века в среде некогда безупречных оркестрантов не осталось ни одного настоящего виртуоза. Фальшивые нотки зазвучали гораздо ранее, и уже давно монолит экстримеро раздробило деление на ранги и уровни, но в третье тысячелетие колосс шагнул глиняной ногой, шатаясь и готовый пасть, превратившись, и это в лучшем случае, в экзотический гибрид мафии и кружка парапсихологов... Парадокс, однако плачевное состояние организации осознавал лишь один ее член, причем второстепенный. Рекрут-психограф узрел близость конца и, не видя других путей, кроме революционного...

– Помилуй, братец! Я снова, в который раз тебя торможу, но объясни, будь любезен, что означает «психограф»?

– Его фамилия Ткачев. Молчи! Заранее предвижу твой вопрос и отвечаю: да! да, «Братство Ткачей» названо в его честь. Именно Ткачев открыл миру ЗНАК. В китайских гунфу эффект неуязвимости был известен и до нашей «эры ЗНАКА», однако китайские методы срабатывают в единичных случаях. Восточный Путь долог и тернист. Мгновение и Вечность на Востоке – одно и то же, понятия сопряженные. В рациональной Европе все иначе. Европейцы издревле ценили часы и секунды. Кельты, в обход долгоиграющим практикам, нашли дорогу в Волшебную Страну Аваллон, побывав в которой, только побывав гостем, Мерлин вернулся Великим Магом. Викинги, экономя время, разработали рецепт зелья для берсеркеров. А Парацельс так вообще пользовался «виргула меркуриалис» – волшебной палочкой. Нанесение ЗНАКА на тело сродни взмаху волшебной палочкой, согласен? И, кстати, метод уничтожения феномена ЗНАКА, коим ты владеешь, тоже не требует особых духовных подвигов, правда? Экстримеро знали о ЗНАКЕ и пользовались им, но они его недооценивали. Исчезло в веках имя того Рекрута, того рунического мага, который подарил экстримеро ЗНАК. Нет, не перебивай меня! Молчи! Сейчас! Сейчас растолкую, что такое Рекрут-психограф. Помимо прочего, Ткачев обладал уникальными способностями к рациональной дедукции и редким талантом к одному из способов оккультного предвидения, а именно к психографии или автоматическому письму. В отличие от Мишеля де Нотердам, более известного как Нострадамус, Ткачев не сочинял двусмысленных стихов, он писал беллетристику. То есть его рука писала, точнее, стучала по клавиатуре. Мозг выдавал рациональный посыл, как будто заправлял нить в челнок ткацкого станка, и пальцы-челноки, без всякого участия сознания, сплетали замысловатый орнамент пророчеств. Почему замысловатый? Да потому, что подчас сюжетная линия его пророческих произведений неожиданно обрывалась и мысль зачастую скакала по древу событий, как та белка, что столь мила западным мистикам. Между прочим, сочинял Ткачев на досуге и незамысловатую, расхожую беллетристику. Дабы доказать прежде всего самому себе, что он и это может и на такое способен. Даже сборник рассказов издал, под псевдонимом, разумеется. Ткачев – по всем статьям Личность неординарная, с большой буквы. Он первым почуял скорый крах системы, на которую работал, он понял, что бессмысленно лечить разлагающийся организм, и он решил вернуть в мир носителей подлинного ДАРА и сформировать новую организацию, настоящее Братство Истинно Свободных. Обстоятельства, которые вернули, выражаясь языком науки, «реликтовые черты» отдельно взятым индивидуумам, помог воссоздать ЗНАК. К началу третьего тысячелетия информационные сети опутали земной шарик, обнародовать ЗНАК проблемы не...

– Погоди, погоди! Не так быстро, пожалуйста. Я не понял насчет реликтовых чертей... тфу, то есть черт.

– Хорошо, объясняю на пальцах, – Евграф Игоревич растопырил пятерню. – Видишь, какие у меня ногти? Тонкие и аккуратные, а представь, что я попал в такую местность, где вынужден ежедневно ковырять твердую землю в поисках съедобных кореньев. Уже через год-два мои ногти ороговеют, а мои дети родятся уже с когтями и...

– Ну, это ты загнул про детей! Поколений через пять-шесть, может быть, у них и изменятся ногти, но...

– Ты прав! Про ногти я, как ты метко выразился, загнул. Про когти плохой пример. Оставим фантазии, обратимся к фактам. После Мировых войн на Земле рождалось всегда больше мальчиков, согласен?

– Не только после, но и накануне войн родятся потенциальные солдаты. Зер гут, я сообразил, к чему ты клонишь. Чтобы возродился ДАР, нужно было создать среду обитания, в которой рукопашные противоборства и холодное оружие перестанут быть второстепенными, да?

– Они и остались второстепенными, но до появления ЗНАКА они практически вообще вышли из употребления. Важно не столько воздействие ЗНАКА на физиологию индивида, сколько его ментальное влияние на общество. Позволю себе процитировать Мольера: «Необходимость тронуть противника, избегая его ударов, делает искусство фехтования чрезвычайно сложным и трудным, ибо к глазу, который видит и предупреждает, к рассудку, который обсуждает и решает, к руке, которая выполняет, необходимо прибавить точность и быстроту, дабы дать надлежащую жизнь оружию». Задумайся над словами: «дать надлежащую жизнь оружию». Разве живет пистолет в руке? Не перебивай! Я уже говорил об этом, помню. А ты еще раз послушай, не повредит. Только клинок оживает в разящей руке, и только рукопашные противоборства предполагают непосредственный КОНТАКТ с жертвой. Этот контакт и есть отец ДАРА!

– А мать? Патология, которая подчиняет психику клинку и кулаку, да? От которой человечество почти избавилось к началу эры Водолея, правильно? Паталогия, которая превращает человека в оружие, АБСОЛЮТНО безразличное к жертве, я прав? Феномен сверхэгоизма, да? – улыбнулся Таможин грустно. – Я все понял: и экстримеро, и нынешние «Ткачи» не виноваты, что родились ДРУГИМИ. И мне их жалко, честное слово. И прежних экстримеро, и нынешних «Ткачей». Особенно «Ткачей», ведь в случае с «Ткачами» их непохожесть на большинство, с твоих слов, целиком и полностью «заслуга» в кавычках Рекрута Ткачева, да? Впрочем, сдается мне, если бы не он, так кто-нибудь другой все равно, рано или поздно, открыл бы ящик Пандоры. Идея, как говорится, «витала в воздухе», и Ткачев прав, конечно, что не стал дожидаться, пока его опередят соратники по загнивающей организации. Он, заимствуя твою образность, стал продюсером нового оркестра новых виртуозов, вместо того чтобы сойти со сцены вместе со старым составом. Кто дал миру ЗНАК, не так уж и важно, как неважно и то, кто конкретно изобрел ядерную бомбу, кто придумал порох, лук со стрелами, яды... Роль личности в истории преувеличивают. Просто кому-то везет и кто-то оказывается в нужный момент в нужном месте и использует обстоятельства. Ежели, конечно, этот кто-то – Личность с большой буквы... Благодарю тебя, Евграф Игоревич. Иную сущность «Ткачей» ты мне растолковал. Согласен, они другие. Я вот тоже другой, я Истинно Чистый, и я умею изничтожать ЗНАК. Спасибо, Граф, из твоей лекции я сделал полезный для себя вывод – я МЕШАЮ «Ткачам». Я и не предполагал, что жандармам столько всякого известно про «Братство Ткачей». Еще раз огромное спасибо за то, что поделился со мной конфиденциальной информацией. И все же я так и не уяснил – ты, жандармский ротмистр, за кого меня держишь? Я, способный вернуть прежний порядок вещей, который был до эры ЗНАКА, кто я, по-твоему?

– А я, в свою очередь, еще раз говорю большое спасибо Хохлику и нижайше кланяюсь Софье Сергевне! Вижу, они не подкачали, сумели донести до объекта смысл пылких речей калеки. Ты заинтригован! Комплекс вины по отношению ко мне, колченогому, и элементарное любопытство заставили тебя...

– Прекрати! Да, если хочешь, я заинтригован. Да, признаюсь. Комплекс вины? Да, пожалуй. Да, комплексую. Ответь прямо и честно: ты, лично ты, бывший друг и скаут, жандармский ротмистр Карпов, за кого ты меня держишь?

– Странно, что ты так и не понял самого главного. – Правый кулак ротмистра стиснул трость, ноготь большого пальца уперся в край львиной морды. – Я рискнул, дал тебе шанс, а ты... – Левая рука Евграфа Игоревича легла поверх трости. – Ты пришел ко мне, ты, неуловимый Сын Белого Кахуны, совсем-совсем рядом, сидишь напротив, я слышу твое дыхание, для меня это главное, ведь я... – Большой палец сдвинул серебряный набалдашник, спрятанная под деревянной отделкой трости пружина вытолкнула в скрытую до поры под львиной головой щель завиток спускового крючка. – Я «ТКАЧ»!

Левая ладонь Карпова развернула трость резиновым набалдашником в сторону гостя, указательный палец правой руки надавил на спусковой крючок, и свинцовая пуля, пробив эластичную резину, попала точно в грудь пришельцу из Белого Леса, другу младых лет Алексу Таможину.

Свинцовый челнок прошил грудную клетку Истинно Чистого точно в том месте, где у обычных людей красуется ЗНАК.