Пролог

— Товарищ капитан, он умер полчаса назад, врачи ничего не смогли сделать. Разрыв мошонки, выбитый глаз, сломанное ребро, кровопотеря...

— Слабоват оказался чекист, травмы не такие уж и смертельные.

— Каждая по отдельности — да, но все вместе...

— Слабоват... А как Рысь?

— Сотрясение мозга, сильный ушиб грудной клетки в области сердца... Она в госпитале.

— Ее нужно спасать, лейтенант. У этого слабака-чекиста тесть сидит так высоко, что оторопь берет.

— Выходит, мы проиграли, товарищ капитан?

— Зови меня Рыжий и обращайся на «ты». Понял?

— Так точно. Мы проиграли, Рыжий?

— Да, проиграли. Но проиграли потому, что выиграли. Рысь ведь не собиралась убивать чекиста, она была вынуждена, иначе он бы ее убил... Мы ведь заявляли, что можем подготовить любого: хотите девушку, хотите дряхлого старика. И что учим мы не просто убивать, а выполнять разнообразные боевые задачи. На этом они нас и подловили...

— Но ведь все очевидно, и кинопленка зафиксировала — задачей было работать на удержание, а он...

— Видел я кинохронику. Сто раз видел. Ты прав — все очевидно. Только поди теперь докажи этим, что красное — это красное, а круглое — это круглое... Послушай, лейтенант, Рысь нужно спасать. Родственники чекиста это дело так не оставят. В лучшем случае Рысь пойдет под трибунал. О других вариантах и думать не хочется... Понимаешь, лейтенант, Рысь мне как дочь, мою-то немцы еще совсем маленькую сожгли...

— Ну и что ты предлагаешь?

— Заберем ее из госпиталя, чин чином. Там мой должник главврачом. Напишет, когда скажу, что она практически здорова, что годна для дальнейшего прохождения службы. А пока будет ее держать у себя как нетранспортабельную. К выписке приурочим плановые учения. И она у нас с корабля на бал — с больничной койки на полигон. А там у нее разорвется граната в руках. Случайно... Ты, кстати, должен срочно добыть подходящее по всем статьям «мясо» на подмену. Разорванное «мясо» оформляем как погибшую Рысь, а сама кошка получает чистые документы, железную легенду и вперед — навстречу гражданской жизни!

— Нас запросто вычислят!

— Ну и что? Формальных зацепок мы не оставим, на чужие домыслы я представлю свои. Тупик, патовая ситуация.

— А если ее начнут искать и найдут?

— Не найдут. Задача у нее будет, как у обычного законсервированного нелегала, — внедриться в среду мирных граждан, освоиться и жить себе спокойненько. Только «консерва» ждет каждую секунду, когда ее вскроют, а Рысь никто и никогда трогать не станет. И связи с ней не будет! Как ее найдешь? Даже если случится невероятное и чекисты сядут ей на хвост, будь уверен, наша кошка играючи обрубит любые хвосты. Кто-кто, а уж я ее таланты знаю, сам обучал. Не дай бог кому-нибудь наступить ей на мозоль! Она опасна, как противотанковая мина, легко положит хоть пятерых, хоть десятерых, а потом уйдет и ляжет на дно.

— Ты считаешь, что по-другому ее никак не спасти?

— Я понимаю, лейтенант, откуда взялись все твои сомнения и вопросы, отлично понимаю. Я ведь давно догадывался о ваших отношениях...

— Рыжий!

— Не кипятись, лейтенант! Будь мужчиной! Если хочешь ей добра — забудь о ней! И чтоб, мать твою в дышло, никаких свиданий после ее «смерти»! Никаких контактов и соплей! Чекисты за тобой будут в первую очередь следить, понятно?!

— Понятно, но... Но как я смогу ее забыть?! Как?

— Возьми себя в руки, лейтенант! Не ты первый, не ты последний теряешь дорогого человека. Думай о ней, как будто она действительно умерла, и вспоминай, как вспоминают погибших. Как я вспоминаю свою жену...

— Не смогу я, Рыжий! Не смогу...

— Сможешь! Я смог, и ты сможешь. Есть одно верное средство — уйти в работу, работать как зверь, до изнеможения, по двадцать часов в сутки без продыху и перерыва... Глядишь, будешь ударно вкалывать, рисковать, себя не жалеть — дослужишься до генерала.

— Мне не до шуток сейчас, Рыжий...

— А я и не шучу. Ты, Саша, перспективный парень. Умный, толковый, отчаянный. Сумеешь задушить в себе тонкие чувства — далеко пойдешь, а не сумеешь — погубишь и себя, и, главное, Рысь... Ну да ладно. Хватит сентиментальностей! Давай прикинем конкретный план операции.

— Давай...

— Выше голову, лейтенант! На-ка закури вот, держи «Приму», дыми, не стесняйся...

 

Глава 1

Черная пятница для лоха

— Витя! Пора вставать...

Виктор открыл глаза. По подушке были разбросаны чьи-то ярко-желтые крашеные волосы. На него смотрела какая-то незнакомая уже немолодая женщина. На припухших тяжелых веках расползлись синие потеки туши.

— Витенька, сделай мне кофе, пожалуйста... — игриво попросила она, потянулась и не лишенным грации движением сбросила с себя одеяло. Перед его изумленным взглядом предстало большое рыхлое тело. — Ты так смотришь на меня, Витя, будто первый раз видишь...

— Ты кто? — прошептал Виктор.

Вообще-то он хотел задать этот вопрос громким, веселым голосом, вроде как он шутит, но — не вышло. Язык шершаво скреб по сухому нёбу, а горло предательски хрипело.

— Ну ты и нажрался вчера! — задорно взвизгнула незнакомка. — Неужели ничего не помнишь?

— Не-а, — выдавил он из себя, чувствуя, как под черепом прокатилась волна тупой, тошнотворной боли.

— Как мы к тебе пришли, помнишь?

— Нет...

— А как в кабаке куролесили?

— Не-ет...

— А как мы по дороге в кабак встретили шефа с его прошмандовкой, тоже не помнишь? Ты еще рванулся к нему, а я тебя не пустила! Ну-ка, вспомни, мы же до того только чуточку винца тюкнули. Вспомнил?

В мозгу будто взорвалась граната. Он вдруг вспомнил все и сразу. Или почти все...

Вчера им первый раз выдали зарплату. Первые деньги на новой работе. И все четверо дружно решили это дело отметить. Черт его знает, как остальные, но Виктор до последней минуты не верил, что получит деньги. Даже когда Мышонок принародно созвонился с Костей и объявил: «Едут за зарплатой». Виктор был уверен, что ему если и заплатят, то наверняка меньше, чем было обещано. Строго говоря, платить ему было пока вообще не за что. Да, в течение месяца он исправно являлся на службу ровно к десяти утра и уходил не раньше шести вечера. Ну и что? Времена социалистической трудовой дисциплины безвозвратно канули в Лету. Теперь за присутствие на службе либо вообще не платят, либо платят такие копейки, что и сказать стыдно. Теперь платят за работу. А что он сделал за месяц? Практически ничего. Отладка одного-единственного компьютера не в счет. Специалист его класса подобные пустяки вообще не считает работой, но другой работы просто не было. Мышонок все грозился, что вот-вот завтра завезут аппаратуру и начнется пахота. Но наступало завтра, и ничего... Снова тоска, убийство времени за пустой болтовней да бесконечными чаями...

— Витя, сделай кофе, я же прошу!

— Хорошо, сейчас сделаю.

Он вылез из-под одеяла, сел на постели. Перед глазами все на секунду смешалось, поплыло, закружилось. Виктор несколько раз сморгнул, вздохнул глубоко и встал на ноги... Ничего, он думал, будет хуже. Ходить можно, и даже не шатаясь. Вот только очень хочется пить. И еще хоть что-нибудь на себя накинуть, а то холодно, колотун, да и неловко как-то...

Люстра в комнате сияла всеми четырьмя лампочками, похоже, вчера ее не удосужились погасить. Электрический свет тускло отражался от развешанных по стенам клинков старинных мечей и кинжалов, безжалостно высвечивал матовые грязные потеки на пыльном и грязном паркете. Как ни странно, возле кровати не было никакой одежды, хотя, по логике, она должна быть именно здесь. Где же они вчера раздевались? Неужели в прихожей?

— Вить! Ну давай быстрее... А помнишь, как ты вчера меня в лифте раздевал? Я кричу: подожди, хоть в квартиру войдем, а ты накинулся, как маньяк, помнишь?

— Не помню.

Наплевав на мурашки, бегающие по телу, и природную стыдливость, Виктор в чем был, а был он в чем мать родила, пошел на кухню. Там свет не горел. В предрассветном сумраке кухня сияла обманчиво девственной чистотой. Значит, они вчера как пришли, сразу в постель и... Что было дальше, он не помнил, но легко мог догадаться.

Чувствуя тревожную дробь сердца, Виктор открыл холодильник. Ура! Пиво было на месте. Все шесть бутылочек, купленных позавчера по дороге с работы и не выпитых, потому как друг Игорь обещал зайти ближе к ночи, но продинамил.

«Балтика. № 6. Темное». Это счастье! Он зубами сорвал пробку с первой бутылки и жадно припал к горлышку. Каждый новый глоток отдавался тупой болью в затылке, но Виктор знал, что после четвертой бутылки полегчает. И муть в глазах, и тошнота в горле, и головная боль — все исчезнет бесследно. Таково счастливое свойство его организма — пиво его вылечивает от похмелья мгновенно и окончательно, без всяких последствий и побочных эффектов.

— Я кофе просила, а он тут пиво хлещет! — Женщина возникла в темном проеме кухонных дверей размытым белым пятном. — Черт с ним, с кофе! Пивком угостишь или как?

— Извини, Катя, на... — Виктор взял очередную запотевшую бутылку, хрустнул зубом о пробку, — пей на здоровье.

— Зубкам-то не больно пробки открывать?

— Не-а, я привык.

— Ну-ну... Кайф какой! Обожаю пиво... Скажи, Скворцов, а трахаться ты тоже привык раз в году или иногда позволяешь себе раз в шесть месяцев бабу повалять?

— С чего ты взяла, что я раз в году трахаюсь?

— С того, что ты меня всю ночь мучил, будто только вчера с Северного полюса вернулся после рекордно долгой зимовки.

— Может быть, я половой гигант...

— Ну да! А то я гигантов не видала! Я, Скворцов, женщина опытная и за свои сорок холостых весен перепробовала множество разнообразных самцов, так что разбираюсь в этом деле... Ты, кстати, не комплексуй, что мы переспали. Знаешь, как в анекдоте: трах-тарарах — еще не повод для знакомства.

— Я и не комплексую...

— Брось, Скворцов, я все вижу и понимаю. Спец по компьютерам ты, может быть, и классный, а мужик... Тебе лет сколько?

— Тридцать пять.

— Ну вот! А в постели ведешь себя, как старшеклассник, и пить не умеешь, и вся квартира у тебя увешана детскими игрушками.

— Это ты о чем?

— Это я про те побрякушки, что у тебя в комнате на стенках болтаются.

— Знаешь, Катерина, сколько стоят «эти побрякушки»? Это коллекционное оружие, поняла? Настоящее. Средневековое. Двадцать лет собираю...

— Вот ты и признался! Тебе на самом деле не тридцать пять, а пятнадцать. Постаревший мальчик. В доме только железки на голых стенах, стопка приключенческих романчиков на дедушкиной этажерке, компьютер на обеденном столе да койка, между прочим — полуторка... Ладно, не обижайся, шучу я так. Злая я баба, стерва по жизни, понял?

— Да уж, язычок у тебя, Екатерина...

— Что? Мой умелый язычок тебе не понравился, милый? Хо-хо. Ишь как раскраснелся, детка... Ладненько, я в душ пошла. Ровно в десять хочу быть на работе, согласно соответствующему пункту в контракте. Знаешь ли, милый, в наше время научные сотрудники вроде меня такими работами, как наша, дорожат.

— Не спеши, я вызову нам такси. С такой зарплатой это себе можно позволить.

— Нет уж, милый Витя, ты сегодня опоздаешь, и пусть ни Мышонок, ни Сева — никто не знает, что ночь я провела в твоей постели, договорились?

Не дожидаясь ответа, она протянула ему пустую бутылку из-под пива, резко повернулась, вильнула полными бедрами и скрылась в ванной.

«Корова! — злорадно подумал Виктор. — Глаз на Всеволода положила, замуж хочет, а трахаться — со мной. Жена профессора на болту у слесаря...»

В их маленьком научном коллективе Всеволод Аристархович Твердислов был ученым номер один. Когда он, разговаривая с кем-то, начинал сыпать заковыристыми терминами, Виктор и правда ощущал себя кем-то вроде слесаря. Тем более что и внешне он заметно отличался от ученых коллег. Несмотря на свой средний рост — метр семьдесят восемь, он был на голову их выше, к тому же имел пышную черную шевелюру без намеков на лысину, отличные белые зубы и какую-никакую мускулатуру. Попав в эту только что организованную лабораторию, он сам себе напоминал этакого балбеса-здоровяка, выпускника техникума, неведомо как угодившего в компанию соискателей Нобелевской премии — дабы было кому и розетку починить, и лампочку вывинтить, и чайку высоколобым коллегам вскипятить.

Всего сотрудников у них было четверо: профессор Твердислов, доктор Екатерина Петровна, кандидат наук Кирилл Мышкин и он, Виктор.

Профессору было около шестидесяти. Этот маленький, юркий и говорливый человечек весьма кичился своими якобы кавказскими корнями и отчаянно стыдился круглой, аккуратной лысинки на затылке. Виктора Твердислов уважал за страсть к холодному оружию. Он и сам вечно таскал в карманах всевозможные перочинные ножики, мотивируя это тем, что «горец без кинжала, как орел без крыльев». Помимо этой слабости, была у Всеволода Аристарховича и другая. Из разных отрывочных разговоров Виктор понял, что седовласого профессора поперли с должности завкафедрой некоего престижного вуза за связь с юной студенткой. У студенточки оказался очень влиятельный и высокопоставленный папашка, тремя годами младше пожилого воздыхателя своей единственной и несравненной дочурки.

Безработного профессора отыскал Кирилл Мышкин, его бывший аспирант, которого за глаза (и в глаза частенько тоже) все звали не иначе как Мышонок. Он и правда напоминал маленького серого мышонка, вороватого и пугливого. Кирилл никогда не смотрел собеседнику в глаза, крайне редко менял одежду, ходил в каком-то безликом сером костюмчике и постоянно грыз ногти. Профессор был первым, кого Мышкин завербовал на работу в свою странную лабораторию. Вторым стал Виктор.

Как-то, месяца полтора назад, позвонил ему один полузабытый знакомый и сообщил, что некто Кира Мышкин ищет специалиста-компьютерщика экстракласса — работать в частной научно-исследовательской лаборатории. Виктор как раз сидел на мели: накануне он отдал почти все свои сбережения за венгерский боевой молот-чекан конца шестнадцатого века, и как назло не подворачивалось никаких выгодных заказов. К тому же его заинтриговала эта формулировка: «частная научно-исследовательская лаборатория»...

Мышонок ему при первой встрече не понравился. Особенно эта его отвратительная манера грызть ногти и приглаживать мокрыми от слюны пальцами глубокие залысины. Говорил Мышкин как-то тихо и путано, не мог четко объяснить, чем, собственно, будет заниматься создаваемая им лаборатория, кто финансирует предприятие, а главное — зачем. На ироничный вопрос Виктора: «Наркоту будем делать?» — Мышонок ответил не сразу, несколько обалдев от такого предположения. Придя же в себя, клятвенно заверил, что никакого криминала не будет, просто один богач желает спонсировать его, Мышкина, научные исследования в области биологии клетки и поставил условие — собрать маленький коллектив специалистов экстракласса. Платить меценат грозился хорошо, но требовал «железной дисциплины». Виктор невольно усмехнулся: мол, он-то как раз спец «по железу», а не по дисциплине и давно уже «свободный художник». Компьютерщики четко делятся на две касты — одни занимаются «железом», то бишь начинкой машин, электроникой, другие — исключительно программированием. Виктор представлял собой бесценное исключение: он одинаково хорошо сек и в программах, и в электронике. Последние годы он успешно «рубил» разовые заказы и даже не вспоминал, куда подевал свою трудовую книжку. Но когда Мышонок назвал сумму ежемесячного оклада, обалдевший Виктор тут же заявил, что «за такие деньги готов и в сортир ходить по звонку строевым шагом».

И вот целый месяц он честно приходил в лабораторию к десяти и маялся без дела до шести. Особенно тоскливо было первую неделю. В ученой болтовне Тверди-слова с Кириллом он ровным счетом ничего не понимал, от бесконечного курения драло в горле, а мочевой пузырь разбух от бесчисленных чашек чая. Но вот в коллективе появилась Екатерина, «двойной доктор», как она сама себя называла, — врач и доктор медицинских наук. С ее приходом стало чуть веселее. Твердислов очень забавно к ней клеился, а она всячески ему подыгрывала. Но все равно ученые мужи и дама большую часть рабочего времени трепались на научные темы, отчего Виктор сатанел.

Всего лишь раз в течение этого томительного месяца их посетил таинственный благодетель Константин Николаевич Поваров — молодой, не старше тридцати (а скорее всего чуть за двадцать), красивый, холеный парень. Он смеялся, балагурил и успокаивал общество: «Я понимаю, что, пока нет оборудования, вы не можете плодотворно работать, но и этот месяц я вам полностью плачу — потом наверстаете. А пока займитесь фундаментальной частью проблемы. И, ради всего святого, простите мне мою молодость. Я понимаю, она вас смущает, но вспомните, господин Голиков полком командовал, будучи значительно меня младше, а его внук под литературным псевдонимом деда возглавил правительство, будучи немногим меня старше. К тому же открою маленький секрет: я всего лишь ваш скромный куратор, за мной стоит одна солидная фирма, до поры пожелавшая сохранить инкогнито и крайне заинтересованная в исследованиях биологии клетки, причем самыми революционными методами...»

Говорил Костя много, складно, но как-то все вокруг да около. Твердислов что-то мямлил про расплывчатость научной задачи, Екатерина, ухмыляясь, спрашивала, когда же все-таки поставят оборудование и реактивы, а Костя только посмеивался, похлопывал по плечу профессора, целовал ручки доктору и подмигивал Виктору. Он производил впечатление на редкость обаятельного, вполне искреннего и хорошо воспитанного парня. Шутки его были безобидны, а уважение к ученым казалось неподдельным. Только вот Мышонок его побаивался. Это заметили все, и стервоза Екатерина, не удержавшись, съязвила на тему «кошки и мышки» и «бесплатного сыра», отчего Кирилл смутился, а Константин Николаевич залился чистым, детским смехом...

Надо ли удивляться, что, когда наконец Мышонок приехал от Кости с деньгами, да еще и с презентом — бутылкой баснословно дорогого вина, все, приняв по рюмочке, дружно решили двинуть в ближайший ресторан.

Так же неудивительно и то, что осатаневший от общения с учеными светилами Виктор, увидев на подходе к ресторану усаживающегося в белый «Мерседес» Костю, да еще в обществе очаровательной девушки, кинулся здороваться с молодым меценатом, мечтая зазвать его с ними в ресторан. Вот тут-то его и удержала Екатерина. Разумеется, она заботилась вовсе не о репутации Виктора в глазах «благодетеля». Просто подруга Кости была ослепительно красива, и Екатерина вовсе не желала весь вечер наблюдать, как мужики за ее столиком пялятся на «эту прошмандовку».

Костя и его спутница благополучно уехали на роскошной машине и, к великому сожалению Виктора, не заметили топающих вслед по тротуару научных работников.

Виктор вспомнил, как за распитием первой бутылки коньяка под цыпленка табака Мышонок объяснил, отчего им на пути с работы в кабак повстречался Константин Николаевич. Оказалось, он живет совсем рядом с помещением, которое снял для лаборатории. Проживает вдвоем с матушкой в просторных трехкомнатных хоромах (кстати, и сам Мышонок жил неподалеку, буквально в пяти минутах ходьбы. Виктор однажды был у него, чинил компьютер и очень позавидовал столь удобному местожительству. Самому-то ему приходилось добираться до службы на метро и двух автобусах). А вот «эту Костину деваху» Мышонок тоже видел впервые, хотя и бывал в гостях у шефа не раз и не два. Зато выяснилось, что девицу где-то видела Екатерина. Где именно, Виктор так и не понял. Докторша что-то рассказывала про ведьм, колдовство и любовные привороты, а стремительно хмелеющий Виктор под общий смех пытался разобраться, «при чем тут ведьмы с наворотами», потом прекратил бесплодные попытки, а после третьей бутылки, на сей раз уже не коньяка, а водки, пригласил Екатерину на медленный танец...

Что было дальше, он, как ни старался, вспомнить так и не смог. Предпоследнее смутное видение — серьга у нее в ухе и его шепот в это ухо про то, как она его «околдовала». Последнее — «колдунья» в позе наездницы верхом на его животе, жалобный скрип несчастной старой лежанки и сладострастные стоны похотливой русской бабы, которая, ежели припрет, и с конем может, и в горящей избе не прочь...

— Витя! — крикнула она из ванной. — Принеси мою сумочку и шмотки! Пожалуйста!

Виктор послушно пошел искать одежду, на ходу допивая последнюю бутылку пива.

Шмотки действительно оказались разбросанными по полу возле входной двери. В прихожей у Виктора стоял массивный дубовый шкаф, где размещалась вся его одежда. Похоже, вчера спьяну он искренне хотел разыскать в шкафу чистое постельное бельишко, но так и не смог. Створки шкафа оказались открытыми, а рядом с женским бельем на полу грудой лежали простыни, пододеяльники вперемешку с десятком его носков и трусов.

«Мне, наверное, вообще нельзя пить, — с досадой подумал Виктор. — Хорошо, еще буйствовать вчера не начал, а то ведь запросто мог и Мышонку ни за что ни про что морду набить, и старика Твердислова помять...»

— Витя! Ты чего, спать лег?!

— Да иду я! Иду!

Он наскоро натянул на себя что под руку попалось и, собрав в охапку ее одежду, отнес весь ворох в ванную, не забыв положить сверху модную сумочку.

Потом, разбирая груды тряпок на полу, Виктор с удовольствием обнаружил в кармане потертой кожаной куртки вспухший от долларов бумажник и пошел прятать деньги. Он едва успел сунуть их в томик Фенимора Купера и поставить его обратно на этажерку, как в комнату вошла Екатерина.

— Ну, любовничек, как я выгляжу?

— Быстро ты оделась, однако...

— Школа! Однажды, когда еще в институте преподавала, забавлялась со своим дипломником у него дома, вдруг — кто-то ключ поворачивает в двери. А он только что с меня трусики стащил, представляешь? Я голая, он одетый, и в квартиру дверь открывается! Мальчик в отпаде, а я ему: иди задержи домочадцев на пару минут. За тридцать секунд полностью оделась, представляешь? И тут в комнату вбегает его мамаша и кричит что-то про шлюх, про триппер, а меня увидела — так и отпала... Потом чинно баловались кофейком с конфетами, и я рассказывала смущенной мамашке про то, какой ее сынок перспективный студент...

«А ведь они с Твердисловом достойная парочка, — подумал Виктор. — Тот любит молоденьких девочек, эта — молоденьких мальчиков, полная половая совместимость».

— Ну все, Витя. Сейчас только мордаху чуть подкрашу, и на работу, а ты, как и договорились, опоздаешь на полчасика. О'кей?

— Ладно...

— Чудесненько, милый! Давай-ка я тебя последний разик поцелую и побегу! Ну, подойди к тете, не бойся, мальчик...

Как только она ушла, Виктору отчаянно захотелось курить. Он все обыскал, но сигареты будто корова языком слизала. Даже в пепельнице не было ни одного приличного окурка. Чертыхаясь, он с трудом зажег истлевший почти до фильтра хабарик «Мальборо», собрался уже затянуться, и вдруг совсем некстати зазвонил телефон. От неожиданности столь желанный источник дыма выпал из пальцев и рассыпался на полу мелкими искрами.

— Зараза! — Виктор с силой раздавил пяткой поганый окурок, подошел к телефону. — Алло! Слушаю!

— Ты чего это злой такой?

— Это кто?

— Не узнал? Богатым буду, ты, кстати, тоже...

— Кто это?!

— Да я, я! Игорь.

— А-а. Привет...

— Привет. Ничего, что я так рано? Хотел до десяти обождать, но...

— Ничего. В принципе, ты меня случайно застал, по идее, я уже должен двигать на службу.

— Что я слышу?! Скворцов пошел служить! Сенсация!

— Зашел бы позавчера, как договаривались, я бы тебе все рассказал, и пивка бы попили.

— Извини, старик, я собирался, но вдруг одна Лялька подвернулась... Пиво-то как? Живо?

— Выпил.

— Жалко... А я тебе, знаешь ли, по делу звоню, хочу одну халтурку предложить.

— Сколько платят?

— Как в прошлый раз.

— Нет! За копейки я больше не горбачусь. В прошлый раз сделал для тебя исключение, а теперь извини.

— Не спеши отказываться, Витя, время терпит до понедельника. Подумай хорошенько. Деньги смешные, зато полная надега. Сто процентов, что не кинут.

— Нет, Игорь, на меня не рассчитывай.

— Слушай, сегодня у нас что, пятница?

— Ага. Тринадцатое число. Черная пятница.

— Ну вот, тем более не спеши. Я тебе перезвоню вечером в воскресенье, да?

— Звони, но вряд ли я передумаю.

— А ты сначала подумай, потом передумывай. Тебе что, деньги не нужны?

— Сейчас нет.

— Крутым стал, да?

— Вроде того... Извини, Игорь, я спешу, давай прощаться.

— Так я перезвоню в воскресенье? Или подъеду, поговорим...

— Хорошо, приезжай или звони. Все, пока, я побежал.

Виктор повесил трубку. Конечно же, послезавтра Игорь «забежит». Зря он с похмелья проболтался, что при деньгах, Игорь теперь будет просить в долг, отказать старому другу трудно, а дать — все равно что подарить. Хотя, если подумать, можно и неприятных разговоров избежать, и себя не обидеть. Ведь теперь вполне можно позволить себе купить у Игоря тот самый боевой топор — бердыш семнадцатого века... Собственно, не кто иной, как друг детства Игорь, послужил первопричиной его страсти. У Игоря была богатейшая коллекция, собирать старинное оружие начал еще его дед, явно увлекавшийся боевыми топорами. Были в ней и двойные арабские топоры с почти круглыми выпуклыми лезвиями-полумесяцами и украшениями в виде колокольчиков, с помощью которых воины привлекали к себе внимание во время битвы, и боевые молоты-чеканы, так называемые «попугаи», прозванные так за длиннющий «клюв», который при ударе вклинивался в места сочленений пластинчатого рыцарского доспеха, и томагавки, точнее, топорики первых переселенцев-англичан. Настоящие же индейские томагавки делали из дерева, и они чем-то напоминали бумеранг с более крутым изгибом.

Естественно, мальчик Витя страшно завидовал мальчику Игорю — наследнику такого фантастического по детским меркам богатства. И когда Витин отчим подарил ему на пятнадцатилетие настоящий «кинжал милосердия» (такими добивали раненых воинов на поле брани), Виктор впервые назвал Николая Павловича папой. Где Николай Павлович добыл кинжал, так и осталось загадкой. Витя часто спрашивал об этом, но тот все отшучивался: «Подрастешь, расскажу». Так и не рассказал. Витя ушел в армию, и ровно через год родители погибли в автомобильной катастрофе...

Сидя на кушетке с телефонным аппаратом на коленях, Виктор привычным взглядом окинул свою коллекцию. Собственно, собирал он, что называется, «ассортимент». Абсурдно, с точки зрения настоящего коллекционера, но Виктор никогда не контрился на одном каком-то веке, стране или типе оружия. У него был свой принцип — разнообразие. Хотелось иметь всего много, и чтобы самое разное...

«Надо бы пыль с клинков смахнуть. Вон „кинжал милосердия“ аж серый от пыли. Стыдно, Скворцов! — поморщился Виктор. — И вообще, надо убраться в квартире... как-нибудь... Но в первую очередь — покурить!»

Он тряхнул головой (знал, что, разглядывая свои сокровища, часто теряет ощущение времени), взглянул на часы. Ого! Пора бежать, а то не то что на полчаса, а и вовсе только к обеду на службу поспеет. Хорошо, хоть деньги на такси теперь есть...

К счастью, частника удалось поймать почти сразу, как только он купил в ларьке вожделенную пачку сигарет. Покуривая на заднем сиденье «Жигулей», Виктор прикинул, что в принципе опоздает минут на сорок, никак не больше. Хорошо все-таки, когда есть деньги. Не надо ждать автобуса, потеть в метро. Махнул рукой, и все! Стальной конь несет тебя, куда скажешь, превращая обычные часы утомительной езды в муниципальном гужевом транспорте в приятные минуты лихой скачки на хорошем скакуне. Правда, вот через центр быстрее пешком пройти... Кстати, завтра, в субботу, надо бы прошвырнуться по центру: обновить гардероб, холодильник затарить... Все как будто складывается хорошо, но почему-то есть ощущение ошибки. Что-то он сделал не так. Точно! Забыл позвонить в ментуру, поставить квартиру на сигнализацию. Вот умора: вчера вечером на автопилоте отзвонился ментам, снял квартиру с охраны (как — не помнит, но ведь ночью в дверь никто не ломился и телефон молчал), а сегодня так захотелось курить, что из квартиры пулей вылетел, даже шнурки толком не завязал.

«Ладно, — подбодрил себя Виктор, — дверь на ключ я закрыл, помню отчетливо, будем надеяться, коллекцию никто за день не сопрет... Как будто хоть раз за все эти годы кто-то ее пытался умыкнуть, Кому она вообще, кроме меня, нужна? Десятку таких же фанатов, постаревших мальчиков?... Приду, нужно будет подколоть Екатерину, что, мол, Твердислов с его тягой к перочинным ножикам и любовью к киевскому „Динамо“ тоже мальчик».

— Погодка-то, а? Разгулялась!

— Извините, что? — Виктор повернулся к водителю.

— Первый день солнце, говорю. Весна... Дальше куда ехать? Вот она, твоя улица.

— К тому вон магазину, пожалуйста, под вывеской «Товары для дома».

— Продавцом работаешь?

— Нет, не продавцом. Здесь больше нет магазина, вывеску снять не успели.

— А что тут теперь? Обменный пункт?

— Научно-исследовательская лаборатория.

— Иди ты! То-то, я гляжу, витрины закрашены... Слушай, дружище, раз ты ученый, может, тебе медь нужна, пятьдесят метров телефонного кабеля есть. Дешево!

— Спасибо, не надо.

— А ртуть не нужна? У меня теща на химзаводе пашет, там ртути — залейся.

— Нет, у нас биологическая лаборатория.

— Бездомных собак принимаете?

— Нет, извини. На вот пятнадцать баксов за проезд. Нормально? Не обидел?

— Нормально... Жалко, что собак вам не нужно, а то я бы помог, задешево...

Шутя расставшись с двумя зелеными бумажками, Виктор вылез из автомобиля, взглянул на часы. 10.35. Очень хорошо.

Он не спеша подошел к дверям бывшего магазина, привычно подумал о необходимости капитального ремонта помещения и о том, что, в принципе, это не его дело.

Помещение, которому суждено было стать вотчиной ученых, до сих пор сохранило некоторые черты торговой точки, но успело приобрести и некоторую наукообразность. На бывших прилавках выстроились в ряд пузатые колбы, реторты и прочие экзотические емкости с кислотами и всякой химической дрянью. В углу повесили огромную грифельную доску, рядом поставили компьютер и массивный электронный микроскоп. В другом углу начали строить вытяжку, а посередине торгового зала установили огромный, длиннющий стол, вечно заваленный бумагами и залитый чаем. Однако пока сохранялось ощущение инородности научно-исследовательских аксессуаров в огромной прямоугольной комнате, где совсем недавно каменный пол ежечасно топтали десятки покупателей. Впрочем, эта картина диковинного интерьера за месяц приелась, и Виктор перестал удивляться ее нелепостям.

Он потянул на себя ручку двери. Не заперто. Значит, пришли еще не все. У них повелось: кто придет последним, закрывает дверь на засов.

«Конечно, не все, — улыбнулся он, — я, например, еще не на работе».

С улыбкой на лице он и вошел в помещение лаборатории.

— Добрый день, я опоздал, изви... — Он начал произносить заготовленную фразу, но слова застряли в горле.

Первое, что бросилось в глаза, — распростертое у самого входа мертвое тело Екатерины.

Она лежала на спине, нелепо раскинув руки в стороны и неестественно согнув ноги. Широко открытые глаза с удивлением смотрели в потолок, ядовито-желтые волосы утопали в темно-багровой лужице крови.

Виктор сразу понял, что она мертва, хоть и увидел покойника впервые в жизни. Когда погибли родители, он служил в армии, сообщение о трагедии пришло слишком поздно, и на похороны он опоздал. Родителей хоронила двоюродная тетка, до сих пор здравствующая, а других близких родственников у него не было (когда хоронили бабушку, Вите было пять лет, мама берегла психику ребенка, и мертвую бабушку ему не показали). На кладбище, на могилу родителей, Виктор время от времени ходил. Там он, конечно же, встречался с похоронными процессиями, однако не мог заставить себя воспринимать виновников этих мрачных торжеств как мертвых людей.

Кладбищенские покойники казались ему куклами, наряженными манекенами. В общем, дожив до тридцати пяти лет, он сегодня впервые увидел мертвого человека, и это его потрясло.

Час назад она целовала его этими застывшими сейчас губами, трепала волосы вот этой рукой, этими самыми скрюченными пальцами.

Еще сегодня утром то, что лежит возле его ног, было сексуально озабоченной женщиной, и ночью он хотел ее...

Виктор почувствовал, как по спине пробежали мурашки, к горлу подступила тошнота. С огромным трудом он заставил себя отвести взгляд от мертвой Екатерины и увидел вдалеке, подле грифельной доски, еще одно неподвижное тело.

Судя по фигуре и костюму, это был мужчина. Лежал он, как и Екатерина, на спине, ногами к входной двери. Лица его не было видно, мешал большой толстый живот, зато Виктор разглядел, что безжизненной рукой он все еще сжимал большой черный пистолет.

Виктору захотелось развернуться, хлопнуть дверью и выбежать на улицу, но совершенно неожиданно для себя он поступил иначе. Он перешагнул через тело Екатерины и быстро даже не подошел, а подбежал к мертвому мужчине, искренне удивляясь, зачем он это делает, и в то же время чувствуя странное упоение от охватившего его ужаса — как в детстве, когда страшно войти в темную комнату, но ты все равно входишь.

Костюм и фигура мертвеца оказались совершенно незнакомыми, и, наверное, именно поэтому хотелось заглянуть в его лицо. Виктор вытянул шею, увидел большое розовое, ухо в обрамлении ежика коротко стриженных седых волос. Чтобы разглядеть лицо, нужно было либо нагнуться, либо обойти труп с другой стороны.

Виктор нагнулся, но того, что принято называть человеческим лицом, он не увидел. У трупа не было глаз, вместо них зияли две пустые глазницы, полные кровавого месива, вместо носа торчал корявый желтый хрящик, сразу под ним начиналась коричневая десна, из которой торчали неровные желтые зубы. Кожа лоскутами спадала со лба и щек, имела грязно-серый оттенок, и о том, что это именно кожа, а не лепестки каких-то экзотических водорослей, Виктор догадался не сразу.

Как ни странно, это изуродованное лицо испугало его гораздо меньше, чем мертвое тело Екатерины. Он как будто вообще не испугался, просто все происходящее в какой-то момент показалось нереальным, отрывками ночного кошмара, галлюцинацией...

— Витя...

Виктор судорожно оглянулся.

— Ви...тя... — В другом углу комнаты, прислонившись спиной к стене, сидел Твердислов. Профессор был все в том же щеголеватом светлом пиджаке, что и вчера. На груди, чуть выше кармашка с платочком под цвет галстука, Виктор заметил аккуратную темную дырочку, из которой вниз к раскинутым ногам тянулась тонкая кровавая струйка.

В два прыжка Виктор покрыл расстояние, отделяющее его от профессора.

— Всеволод Аристархович! Вы ранены? Всеволод Аристархыч!

Шок от увиденного сменился истерикой. Виктор присел на корточки рядом с профессором и зачем-то потрогал ладошкой его голову, так, как это делают, когда хотят узнать, есть ли у человека температура.

— Я сейчас «Скорую» вызову, Всеволод Аристархович! Я сейчас...

— Поздно, Витя... — прошептал профессор. — Поздно «Скорую»... Я же биолог, я знаю...

— Что здесь произошло, Всеволод Аристархович? Что?!

— Мы разговаривали... грубо... Пришла Катя, он ей начал хамить... Я ему по морде... Он меня в живот... Катя ему пощечину, он ей в живот... Я мужчина, понимаешь, Витя, не могу смотреть, когда женщину бьют... Достал нож, а он меня из пистолета, тогда Катя ему кислотой в лицо и бежать, на помощь звать... а он в нее... выстрели...л...

Профессор закашлял, изо рта у него потекла розовая слюна. Он взглянул широко раскрывшимися глазами в лицо Виктору, попытался еще что-то сказать, но не смог.

Тело его завалилось на бок, голова безвольно упала на колени Виктору.

Осторожно переложив тяжелую седую голову со своих джинсов на пол, Виктор поднялся и деловито пошел к выходу. Он шел широким, размашистым шагом, стараясь не смотреть по сторонам, и замешкался лишь на мгновение, перед тем как перешагнуть тело Екатерины.

На улице он, машинально взглянул на часы. 10.48. Он пробыл в лаборатории меньше десяти минут, а казалось — часы. Виктор шагал по весенней улице, тупо уставившись перед собой и задевая плечами редких прохожих. Вслед ему неслась ругань, но он ничего не замечал. Голова была совершенно пустая — никаких мыслей, никаких эмоций.

Поворачивая за очередной угол, он вдруг поскользнулся, упал и больно ударился локтем об асфальт. Так больно, что в глазах потемнело. Чертыхнувшись, Виктор схватился за ушибленную руку. Болевой шок вернул ощущение реальности. Он недоуменно огляделся по сторонам и понял, где находится, — совсем рядом с домом Мышонка. Оказывается, покинув лабораторию, он, сам того не замечая, брел к дому своего нанимателя. Мозг на время отключился, но подсознание сработало четко.

Можно, конечно, допустить, что Кирилла тоже убили и его труп лежит где-нибудь в подсобке. Но Мышонка в лаборатории не было, иначе, как обычно, возле дверей стояла бы его обувь. Приходя на работу, Мышонок переобувался в тапочки, объясняя это давно мучающей его подагрой. От которой, как известно, пухнут ноги.

А может, Мышонок точно так же, как и Виктор, опоздал сегодня, увидел, что творится, и побежал за милицией и «Скорой помощью»? Вряд ли, скорее всего он просто проспал с перепоя и не знает еще, что в лабораторию забрался бандит (или вор?), которого, вовремя придя на работу, застали Всеволод Аристархович и Екатерина. Именно так Виктор понял последние слова Твердислова. Нужно было, конечно же, сразу звонить в милицию, а он повел себя как баба. Впал в ступор, убежал... Стыдно. Но что сделано, то сделано. Сейчас он зайдет к Мышонку, и они вызовут милицию. Вон за тем серым зданием торчит двенадцатиэтажка, в ней, согласно прописке, двухкомнатную квартиру на восьмом этаже занимает кандидат наук Кирилл Мышкин. Две минуты ходьбы. Перешагивая через предательски глубокие весенние лужи, Виктор обогнул серое приземистое пятиэтажное здание и оказался прямо напротив башни. Возле единственного подъезда толпился народ. Бабушки, школьники-прогульщики, хмурые небритые мужики. Виктор внутренне напрягся. Там явно что-то случилось. Как раз возле дома Мышонка. Он прибавил шагу и вскоре смешался с подозрительно молчаливой толпой.

— Куда прешь? — шепнула ему в ухо бабуля, которую он аккуратно пытался обогнуть, пробиваясь в первые ряды народного скопища.

— А что там случилось? — спросил он тоже шепотом.

— Жилец из окна прыгнул...

Виктор посмотрел вверх, увидел разбитое окно на восьмом этаже.

— Разойдись! — К толпе зевак подошел толстый мордатый милиционер. — Кто в отделение звонил? Чего случилось?

Все сразу разноголосо загалдели. Смерть заставляет человека молчать, размышлять о своей неизбежности и невольно оплакивать частенько не столько усопшего, сколько себя самого, тем более если почил не близкий родственник, а всего лишь сосед по дому. Толстяка-милиционера зеваки и свидетели восприняли с большим облегчением. Наконец-то можно отвлечься от грустных мыслей и выговориться.

Они окружили милиционера, ряды поредели, и Виктор сумел разглядеть голые ступни погибшего, две восковые пятки, торчащие из-под коричневых брюк.

«При подагре пить нельзя, — бесстрастно подумал он. — Ноги у него здорово распухли, наверное, вообще не смог ботинки надеть, поэтому и на работу не пришел... О чем это я?! Мышонок не пошел на работу не из-за подагры, а потому, что выбросился из окна... или его выбросили...»

Усилием воли Виктор подавил в себе желание подбежать к милиционеру и все-все ему рассказать. На этот раз его состояние коренным образом отличалось от первоначального, шокового, нахлынувшего на него при виде мертвой Екатерины. Мозг лихорадочно работал, с невероятной скоростью перемалывая всю имеющуюся в распоряжении информацию. Низко склонив голову, Виктор прогулочным шагом удалился подальше от трупа на асфальте, присел в глубине двора на скамеечку посреди детской площадки и закурил. Между тем к двенадцатиэтажке подъехали несколько милицейских машин и карета «Скорой помощи». Серые шинели вперемешку с белыми халатами суетились вокруг погибшего, о чем-то спорили, что-то выясняли. Виктор довольно быстро отказался от идеи тут же вступить в контакт с правоохранительными органами главным образом потому, что его могли посчитать психом. Что он скажет? Я знаю погибшего, я единственный из его сослуживцев случайно остался в живых, потому что опоздал на работу. Хотя, в принципе, деваться некуда, в милицию все равно придется обращаться. Совсем недавно, десять минут назад, он думал, что трагедия в лаборатории — случайность, лишенная какой-либо логики. Но после кончины Мышонка стало ясно: все сегодняшние смерти не просто совпадение, должна быть общая, объединяющая их причина, и она, черт побери, есть. Все произошло из-за этой проклятой высокооплачиваемой работы, из-за чего же еще? Правильно тогда пошутила Екатерина: «Бесплатный сыр бывает только в мышеловке». Чем же все-таки они должны были заниматься? Микробиологическими проблемами? Сейчас Виктор в это уже не верил. Он напрягал память, стараясь вспомнить разговоры в лаборатории, зацепиться хоть за что-нибудь. В конце концов, это необходимо для будущего следствия. Кто ему поверит, что он подрядился налаживать компьютерное обеспечение, не удосужившись толком разобраться в конкретных целях и задачах предприятия? Внезапно он вспомнил, как Твердислов рассказывал за чашкой чая о радиоактивных денежных купюрах: дескать, обмен дензнаков в девяносто восьмом году начали из-за того, что годом раньше в подвалах Центробанка обнаружилась масса радиоактивных денег, часть которых давно разошлась по рукам и смертельно опасна для населения. Ну и что? Как это привязать к их маленькой лаборатории из четырех сотрудников? Никак... Память услужливо подсунула другую ученую байку, рассказанную как-то Екатериной. Про «мак-каннибал» — особый сорт мака, выведением которого занимаются израильские ученые. Якобы этот мак полностью уничтожает мак опиумный, и, когда он будет выведен и его семена развеют в определенных участках планеты, мафиозные наркобароны обнищают быстрее, чем бывшие граждане России после гайдаровских реформ. Екатерина тогда еще пошутила: «Представляете, господа ученые, за какую сумму можно продать наркодельцам сорт опиумного мака „антиканнибал“...» Опять не то! Обычный, не относящийся к делу треп скучающих ученых. Но ведь, блин горелый, о чем-то они спорили часами напролет, формулы какие-то на доске рисовали, просили оборудование, реактивы... впрочем, «уточнить научную задачу» тоже просили...

«Конкуренты! — осенило вдруг Виктора. — Не суть важно, чего от нас хотел заказчик, важно, что кто-то задумал сорвать заказ и пошел на крайние меры! А заказчик — это Костя, Константин Николаевич Поваров. Надо срочно с ним связаться, он все объяснит и поможет, может, и без милиции обойдется... хотя, если вдуматься, маловероятно...»

Виктор выплюнул изо рта потухшую сигарету, порылся в карманах куртки и с радостью обнаружил целых два телефонных жетона. Домашний номер Кости он, к счастью, помнил: пару дней назад Мышонок попросил отправить домой Константину Николаевичу факс со сметой будущих расходов. Виктор отправил, и шесть цифр врезались ему в память. Он вообще мог похвастаться идеальной памятью на телефонные номера.

Поднявшись со скамейки, Виктор поспешил уйти с кишащего милиционерами двора. Кажется, недалеко отсюда, в том месте, где он упал и ушиб локоть, есть автомат.

...После третьего гудка трубка ответила чуть надтреснутым грудным голосом пожилой женщины:

— Вы слушаете автоответчик. Сегодня пятница, тринадцатое число. Я специально делаю эту запись для всех, кому вдруг срочно понадобился Костик. Сына нет сейчас дома, но к обеду он вернется. Прекратите названивать, почему не отвечает его мобильный номер, я все равно не знаю. Можете оставить свое сообщение после сигнала. До свидания!

В трубке характерно пискнуло, зашуршало, и, пока Виктор лихорадочно соображал, что же сказать, на другом конце провода сработал «отбой».

С пикающей трубкой в руке Виктор замер, уткнувшись лбом в телефонный аппарат. Голос матушки Константина Николаевича показался ему смутно знакомым. Неожиданно он понял — этот голос чем-то напоминал голос Екатерины...

«Пока Кости нет дома, меня могут убить...» Он вернулся в реальность, опустил в щель таксофона второй жетон и снова набрал номер Константина Николаевича.

После очередного предложения оставить сообщение произнес скороговоркой:

— Говорит Скворцов. Мышонок мертв, в лаборатории чрезвычайное происшествие, я сейчас иду туда и вызываю милицию...

К лаборатории он подошел без минуты одиннадцать. Потоптался возле входа, докурил очередную сигарету и, глубоко вздохнув, потянул за дверную ручку.

Дверь не подалась.

Он потянул сильнее.

Безрезультатно.

Тогда он дернул за ручку что было силы и услышал, как звякнул замок.

Дверь была заперта.

У каждого сотрудника были ключи. Обычно тот, кто приходил на работу первым, отпирал замок, а последний уходящий запирал. Замок был простенький, серьезно заниматься запорами и прочей сигнализацией только собирались — вроде бы Мышонок успел договориться на эту тему с какой-то фирмой...

Предательски дрожащей рукой Виктор достал из заднего кармана джинсов связку ключей, отыскал нужный, с третьей попытки попал в замочную скважину, дважды повернул ключ... Замок послушно открылся, дверь подалась, и Виктор вошел внутрь...

Трупа Екатерины у порога не было. Исчезли и тела Твердислова и толстяка с изуродованным кислотой лицом. В лаборатории царили чистота и порядок, а только что вымытый пол никогда еще так не блестел: уборщица, приходившая раз в три дня по вечерам, упражнениями с половой тряпкой особо себя не утруждала.

И тут Виктор понял, что надежды на помощь милиции растаяли, как снег весной. Да, он может позвонить по «02» и все рассказать, но даже если ему поверят, вряд ли его сразу же возьмут под защиту. Да и не поверят они, сочтут за шизика...

Итак, он обречен, и ему срочно нужна защита. Если он и сомневался в этом минуту назад, то теперь понял все с ужасающей ясностью. Уж очень органично укладывалась его абсолютно нелогичная скоропостижная кончина («За что? Я ничего не знаю! Я слесарь! „Шестерка“!») в общую цепочку странных и труднообъяснимых событий. Версия с конкурентами уже не казалась ему убедительной. Конкуренты могли забрать тело незадачливого толстяка-киллера, устроить поджог лаборатории, взрыв, но зачем им, спрашивается, мыть полы? Следы заметали? Глупо как-то, несуразно. Куда проще было бы взорвать все к чертям собачьим — быстро, надежно и смерть ученых объясняет. А так ведь пропавшие тела все равно будут разыскивать...

Хотя... кому они, если разобраться, нужны? Все четверо сотрудников лаборатории — одинокие люди. Случайно или специально, но так уж получилось...

Будучи программистом-профессионалом, Виктор привык во всем находить логику и действовать в соответствии с этой логикой, но сейчас он ничего не понимал. Почва стремительно уходила из-под ног, и оставалась одна-единственная надежда выжить — как можно скорее увидеться с Костей. За ним ведь, как он сам говорил, «солидная фирма», «крыша», под ней Виктор и надеялся спрятаться, пересидеть весь этот кошмар! Больше деваться ему просто некуда...

Минутное оцепенение сменилось лихорадочной жаждой деятельности. Он резко развернулся, галопом выбежал на улицу, громко хлопнув дверями. Запирать их не стал — некогда, счет идет на секунды.

Размахивая стодолларовой купюрой, он бросился наперерез потрепанному черному «Запорожцу». Автомобиль резко затормозил, чудом его не задев.

— Ты, мужик, звезданулся, что ли? — заорал молодой длинноволосый водитель.

— За сто баксов домой меня отвезешь? Тут недалеко, полчаса езды!

— Садись... Тебе быстро надо?

— Очень быстро!

— Тогда гаишникам, если что, ты платишь.

— Согласен! Давай гони!

— Говори адрес...

В машине за двадцать пять минут он выкурил четыре сигареты. Вся его надежда сейчас была на компьютерный компакт-диск, с помощью которого по телефонному номеру можно узнать адрес абонента. Эту штуковину из ассортимента компьютерных пиратов он купил за вполне сносную цену на Митинском рынке. (Находись Виктор в нормальном состоянии, он бы сообразил, что незачем мотаться домой, можно просто позвонить из лаборатории в платную справочную и по номеру телефона выяснить адрес Константина Николаевича Поварова. Но Виктор был крайне возбужден и уже начал делать глупости.)

— Приехали, командир.

— Подожди меня минут пятнадцать, сгоняем в одно место, заплачу еще стольник.

— Далеко поедем?

— Примерно туда же, откуда приехали.

— Странный ты, командир! Нуда ладно, жду пятнадцать минут.

Не дожидаясь лифта, Виктор взлетел на пятый этаж. Открыв дверь, хотел по привычке позвонить «на пульт», снять квартиру с охраны, но вовремя вспомнил, что утром не сдал ее под опеку милиции. Не раздеваясь и не снимая обуви, он прошел в комнату, включил монитор (компьютер он никогда не обесточивал, зная, что это вредно для машины), отыскал среди россыпи лазерных компакт-дисков нужный, сунул его в дисковод и вскоре уже записывал на сигаретной пачке адрес Поварова Константина Николаевича. Памяти он больше не доверял.

Телефон зазвонил, когда Виктор отключал монитор. От неожиданности он подскочил на стуле и чуть было сразу же не схватил трубку, но в последний момент замер в глупейшей позе с раскрытой пятерней, занесенной над телефонным аппаратом.

Обычно днем ему никто не звонил. Приятели названивали вечером, после девяти, реже утром, но днем — никогда. Виктор тупо уставился на трезвонящий аппарат, проклиная себя за то, что не обзавелся определителем.

Ему очень хотелось снять трубку, но он этого панически боялся.

«А вдруг это Костя?! — мелькнула спасительная мыслишка. — Вернулся домой „к обеду“, хрен его знает, когда у него обед, прослушал мое сообщение на автоответчике, не дозвонился в лабораторию и вот теперь звонит сюда. Может Костя знать мой номер? Вполне! Я же на него работаю, он мне деньги платит!»

Телефон залился трелью чуть ли не в восьмой раз, и Виктора прошиб холодный пот от предчувствия, что этот звонок последний. Он судорожно вцепился в трубку.

— Алло! Я слушаю!

— Кто у телефона?

Голос принадлежал женщине. Сухой, деловитый, вроде бы смутно знакомый голос.

— Скворцов. Виктор Скворцов!

— Да не кричите так! С пульта вас беспокоят. Почему квартиру не сняли с охраны, когда домой вернулись?! Скажите спасибо, что я вам звоню, а то могла бы наряд прислать, и вам потом штраф платить за ложный вызов.

— Спасибо, но я сегодня не...

— Пить надо меньше, молодой человек! Это я вам говорю не как сотрудник милиции, а как женщина много вас старше.

— Простите, что вы имеете в виду?

— То, что случилось, очень тяжело пережить, я понимаю, но ведь у вас не близкие родственники погибли, ведь нет же?

— Нет...

— Вот и крепитесь. И поменьше пейте! А квартиру вашу я сегодня на охрану не поставлю — во избежание недоразумений... Спать ложитесь, молодой человек! Мой вам совет.

На другом конце провода повесили трубку.

Если исчезновение из лаборатории трупов Виктор мог еще хоть как-то объяснить (пусть даже и с большой натяжкой, но уж, во всяком случае, без метафизики), то этот звонок добил его окончательно. Бездумно уперевшись взглядом в стену, Виктор даже не пытался его анализировать, ибо все это не поддавалось никакому объективному анализу. Бред! Мистика! Пока участки мозга, ответственные за рациональное мышление, находились в нокауте, глаза по привычке пробежали по развешанному на стене оружию и почему-то остановились на «кинжале милосердия». Том самом, который он сегодня утром придирчиво разглядывал после разговора с Игорем. Сейчас с кинжалом было что-то не так, чем-то он отличался от утреннего...

Виктор сильно тряхнул головой, положил наконец трубку на аппарат и протер ладонями глаза.

Не может быть! Утром клинок был весь в пыли, а сейчас блестит... И ни пылиночки... Он встал, вплотную подошел к стене. Точно — пыль с «кинжала милосердия» исчезла. Испанский меч рядом покрыт полупрозрачным пыльным налетом, а кинжал, выкованный для добивания чудом уцелевшего противника, сверкает так, будто его только что выточили.

Виктор снова тряхнул головой.

«Нужно срочно что-то делать, действовать! Или крыша протечет окончательно. Ехать к Косте! И как можно быстрее! Версии и домыслы — все потом! Главное сейчас — встретиться наконец хотя бы с одним конкретным, осязаемым и материальным человеком — Костей, а уже потом с ним вместе искать мистическую черную кошку в темной комнате. Если она, конечно, в ней есть...»

Прежде чем покинуть свое ставшее вдруг таким неуютным, таким неродным жилище, Виктор заглянул в тайник. Деньги были на месте, в томике Фенимора Купера, зеленели между страницами. Еще на пару минут он задержался в прихожей. Открыл шкаф с вещами, отыскал и сунул в карман подаренный приятелем весьма экзотического вида нож. Это был так называемый «толчковый нож», современный вариант древнего индийского кинжала — куттары. Внешне он напоминал букву Т: на короткое мощное лезвие поперек насажена изящная рукоятка. Если зажать ее в кулаке — лезвие будет торчать между пальцев. С оружием в кармане Виктор почувствовав себя увереннее.

Закрывая стальную дверь, он внимательно осмотрел скважины замков. Никаких следов отмычки. Да и вряд ли отмычкой можно справиться с такими замками. Виктор выбирал их, предварительно проконсультировавшись со спецами, и уверен был в них на все двести процентов...

«Было бы лучше увидеть сейчас царапины вокруг замочных скважин или вмятины от фомки по краям двери! — с грустью подумал Виктор. — Поздновато в тридцать пять лет начинать верить во всякую чертовщину. Чувствуешь себя несколько не в себе. И ведь как назло всякая мистическая дрянь сама в голову лезет!...»

Черный потрепанный «Запорожец» преданно ожидал его у подъезда.

— Командир! Обещал пятнадцать минут, а пропадал полчаса, я уже собрался сваливать!

— Дела были. Давай, поехали.

— Чей-то ты с лица сбледнул, командир? Болеешь?

— Похмелье.

— Тогда кури поменьше, а то совсем сдохнешь.

— Все мы сдохнем рано или поздно.

— Лучше попозже!

— Хотелось бы...

По дороге он изо всех сил пытался вспомнить, почему накануне в ресторане никто из сослуживцев не смеялся над рассказами Екатерины про ведьм и колдовство, зато все очень веселились по поводу полного неведения Виктора в этих вопросах. А ведь вспомнить это сейчас было очень важно. Или это ему только кажется — защитная реакция взбудораженной психики? Подсознание выплеснуло из глубин наименее драматическую загадку последних суток и заставило мозг полностью сосредоточиться на ее решении, дабы мыслительный орган не перегорел, решая загадки более жесткие.

Виктор помнил, что тема колдовства каким-то образом была связана с Костей и его красивой девушкой. Да! Именно с девушкой! Девушкой, которая...

— Все, командир, приехали! — Невинная, обыденная фраза длинноволосого водителя вырвала Виктора из глубин самопогружения.

— Зараза! Я почти вспомнил!

— Что ты вспомнил, командир?

— Да так, ничего... На, держи деньги, спасибо.

— Тебе спасибо. Если надо, я тебя и здесь обожду. Мне твои тарифы понравились.

— Не надо. Отсюда я если куда и поеду, то только на кладбище.

— Не шути так, командир, сглазишь!

— Вроде больше, чем есть, меня уже не сглазишь. Пока!

...Да, это то самое место, где они вчера видели Костю с «колдуньей». Вон там стоял белый «Мерседес», а вот в этом подъезде должна быть его квартира.

Лифт Виктор вызывать не стал. На этот раз даже не потому, что хотел избавить себя от томительного ожидания, — просто не знал, на каком этаже располагается искомая квартира. Он поднимался по лестнице и строил ближайшие планы.

«Если Кости нет, попрошусь у его матери остаться, обождать прихода сыночка. Судя по голосу, дама средних лет, я таким нравлюсь. А если не разрешит, буду ждать на лестнице. Или... Ага, вот и его квартира. Ну... Умел бы молиться, сейчас бы самое время... Вот досада, даже креститься толком не умею. Как там надо — двумя пальцами... или тремя?»

Оставив попытку осенить себя крестом, Виктор трижды плюнул через левое плечо, пригладил волосы рукой и нажал на кнопку звонка.

После второго звонка ярко блеснула бусина смотрового глазка на солидной, обитой черным лоснящимся дерматином двери, и низкий мужской баритон ласково поинтересовался:

— Вы к кому?

Этот голос Виктор слышал впервые, и то, что спрашивающий не хозяин и не случайный гость или еще кто-то, не имеющий отношения к последним событиям, для него сразу же стало очевидным. К подобному повороту он был совершенно не готов и потому, не успев толком испугаться, ответил абсолютно спокойно, причем сказат почти правду:

— Я к Константину Николаевичу, по работе.

— Подождите секундочку, сейчас открою.

«Так же ласково со мной разговаривал когда-то зубной врач из районной поликлиники». Виктор с содроганием вспомнил пройдоху зубодера, который в эпоху тотального дефицита уговаривал пациентов удалять зубы без наркоза — экономил новокаин для частной практики.

Итак, логика подсказывала — нужно срочно бежать. Как можно быстрее скатиться вниз по лестнице, выскочить на улицу и орать во все горло: «Ми-ли-ци-яяя!!!» Но внезапно его захлестнула пьянящая волна отчаянной, безрассудной отваги...

Несколько небрежно, даже лениво он сунул руку в карман куртки, сжал в кулаке поперечную рукоятку куттары и пропустил лезвие между пальцев. Тем временем дверь отворилась и перед ним предстала фигура рослого, атлетически сложенного, аккуратно причесанного мужчины средних лет в строгом черном костюме с хорошим фиолетовым галстуком поверх белоснежной рубашки...

Смешно, парадоксально, нелепо, но факт — Виктор почти обрадовался явно гангстерской внешности незнакомца. Потусторонние кошмары закончились. Нет больше исчезающих трупов, зловещих звонков милиционерши-ясновидящей, привидений, смахивающих пыль со средневековых кинжалов. Перед ним вполне осязаемый амбал, пусть даже и излучающий черную ауру и опасность, но вполне живой и материальный.

— Проходите, пожалуйста. — Амбал развернул плечи так, чтобы Виктор смог протиснуться между ним и дверным косяком. Виктор смело шагнул, и атлет у него за спиной тут же больно стиснул сильными пальцами его правый локоть.

— Дернешься, убью! Руку из кармана медленно вынимай.

В затылок уперлась холодная железяка.

«Пистолет, — догадался Виктор. — Сейчас он увидит нож и выстрелит!» Человек, как правило, не знает, как поведет себя в критической ситуации, если, не дай бог, в ней окажется. Не знал этого и Виктор. Всю сознательную жизнь он вращался в кругу среднестатистических обывателей, для которых такие категории, как риск, смерть и страх, — нечто крайне эфемерное, нечто из области кино и авантюрных романов. Не умея толком оценить настоящую опасность, наивные обыватели очень часто, оказавшись в нестандартной ситуации, совершают непоправимые, фатальные глупости...

Виктор послушно вытянул из кармана кулак, при этом он старался держать руку так, чтобы амбал не заметил торчащего между пальцами лезвия.

Давление пистолетного рыла ослабло.

— Чего у тебя в кулачишке-то зажато, Скворцов? — Голос человека в черном приобрел насмешливо-снисходительную интонацию.

Этот тип знает его фамилию!!!

Виктор повернулся к амбалу лицом и с ходу полоснул его ножом по груди. Лезвие, скользнув по пиджаку, прорвало тонкую ткань белой рубашки. Продолжая движение, Виктор изловчился так изогнуть запястье, что острие ножа со всего маха воткнулось в предплечье правой руки мужчины. Атлет вскрикнул, и тяжелый серый пистолет выпал из его пальцев.

— Ах ты, сука! — выдохнул он и мастерским апперкотом с левой впечатал тренированный кулак Виктору в подбородок.

Скворцова подбросило в воздух в ту самую долю секунды, когда он уже собрался было праздновать победу — ведь ему так ловко удалось обезоружить здоровенного мужика! Казалось, еще одно движение вроде удара лезвием в плечо — и все, полная виктория...

Затылок глухо ударился об пол, лязгнули зубы, в глазах резко потемнело.

— Получи, сучонок! — Нос тяжелого ботинка врезался Виктору под ребра. — Мало? На еще!

И тут случилось необъяснимое! Дверь распахнулась, и на пороге возник некто плечистый с большой, коротко стриженной головой и оттопыренными ушами. Ушастый с ходу обрушил на темечко мужчины в черном сплетенные «в замок» кулаки, и тот как подкошенный рухнул сверху на полуживого Скворцова. Виктор инстинктивно выставил ему навстречу правую руку.

Лезвие «толчкового» ножа воткнулось в мощную, шею чуть ниже кадыка. Еще несколько бесконечно долгих секунд Виктор автоматически продолжал удерживать на вытянутой руке тело смертельно раненного человека. До тех пор, пока не потерял сознание...

...Он очнулся на заднем сиденье автомобиля. Руки были связаны знакомым фиолетовым галстуком. Стопы ног словно приросли друг к другу, слились, как сиамские близнецы. Виктор полулежал, занимая сразу два кресла, а впереди сидели двое, и эти двое совершенно спокойно беседовали. Точнее, один, лопоухий, с короткой стрижкой, что-то рассказывал, а другой, с плешкой на затылке, управлял автомобилем и заинтересованно переспрашивал, уточняя детали.

— ...и наш пацан ему перо в горло. Завалил сразу. Рана смертельная.

— А ты?

— Я дверь прикрыл, на всякий случай решил квартиру обнюхать. Гляжу, в ванне еще один мертвяк. По типу, ему опять же горло порезали, от уха до уха, реальный такой разрез, и в ванну сгрузили, чтобы кровью вокруг не пачкал. Въезжаешь?

— Круто! Выходит, наших троих в лоскуты порезал и у себя дома еще двоих!

— Дома одного я помог, а второго он раньше чиркнул. Я дверь открыл, е-мое — спина, хрясть по кумполу, а пацан ножичком его — ррраз! Догоняешь?

— Давно догнал, непонятки только, почему пацан отрубился.

— Ну ты тормоз! Я ж говорю: он его ходулями по ребрам.

— Который?

— Тот, которого я по кумполу, а пацан в горло. Въехал?

— Непонятки, какого члена Липа тер базары за Костю, что лохатый он реально.

— Липу теперь не спросишь... Что, Костя его грамотно сделал?

— Доктор Айболит он, а не Костя, бля буду! Крутой пацан!

Бесконечный разговор продолжался и дальше в том же духе. А Виктор тихо лежал на заднем сиденье и не спешил сообщать о своем возвращении в сознание. Отчасти он даже наслаждался ролью пассивного пленника. Все, что могло произойти, уже произошло, и теперь от него мало чего зависело. Его окутала расслабляющая мышцы и туманящая мозг апатия, полное безразличие к дальнейшей судьбе. Не подготовленная к стрессам психика взяла тайм-аут, к тому же болели мышцы, ныло все тело, жгло в ушибленном затылке и покалывало подбитый подбородок. Не напрягаясь, он вслушивался в беседу двух людей из какого-то чуждого ему мира и с ленцой пытался ее расшифровать. Когда же он, как говорили его попутчики, «въехал в тему», в глазах снова потемнело, словно от очередного удара по голове, безразличие к происходящему мгновенно испарилось, и грудь затрепетала от участившихся до предела сердечных сокращений.

Выходило, что Костя, Константин Поваров, сегодня утром заявился незваным гостем в квартиру, которую снимали трое приятелей этих милых, разговорчивых ребятишек. И убил всех троих, причем убил жестоко и изощренно. Некто по кличке Липа умер не сразу, а умудрился еще позвонить и произнести в трубку нечто неразборчивое «про Костю», потом заорал страшно, и связь прервалась.

Дружки покойников после звонка Липы всполошились. Двое из них, Плешивый и Лопоухий — они-то, судя по всему, и везли его сейчас неведомо куда, — приехали на квартиру к пострадавшим, где и увидели три истерзанных тела. Чьих это рук дело? Единственная зацепка — невнятное «Костя» в предсмертном монологе Липы. И тогда Плешивый с Лопоухим резонно решили навестить Костика и устранить «непонятки». Как понял Виктор, Костя имел с убитыми общие дела, а эти двое его лично не встречали, хотя и знали о его существовании. Адрес Поварова Лопоухий нашел в записной книжке у Липы. Приехали. Плешивый остался в машине, Лопоухий поднялся по лестнице и весьма кстати оказался возле незапертой двери Константина Николаевича. За дверью он услышал подозрительный шум, приготовился мочить (неважно кого, но мочить непременно) и, как только вошел, сразу же треснул по голове стоящего к нему спиной человека в черном костюме. После чего наспех осмотрел квартиру и обнаружил в ванной труп неизвестного ему мужчины с перерезанным горлом. Проявив недюжинные интеллектуальные способности, Лопоухий пришел к выводу, что его дружков и этого в ванной замочил Костя, тем паче что мужика в черном он «завалил» буквально на глазах у Лопоухого.

«Идиот! — чуть было не крикнул Виктор. — Этого мужика никто не хотел убивать, произошел несчастный случай, я случайно...»

И тут до него наконец дошло, что эти хлопцы на полном серьезе принимают его за Костю!

— Вы ошибаетесь! — Он попытался сесть. — Я не Костя, я другой человек.

— Оклемался? — Лопоухий взглянул через плечо, прищурился. — Лежи тихо, реально все базары перетрем, когда приедем. Въезжаешь?

И он поднял правую руку так, чтобы Виктор увидел зажатый в кулаке пистолет.

— Вы не поняли. Я другой человек, я...

— Зачем разводишь, братан? Не мой уровень тебя объявлять, но реально могу по понятиям обидеться. Волыну срисовал? Въехал в тему?

Виктор не нашелся, что ответить. Хотя из сказанного он понял слишком мало, но суть уловил.

Еще десять минут ехали в полной тишине. Виктор не мог определить маршрут, он видел лишь ветки деревьев, крыши домов, к тому же солнце слепило глаза. Надеялся лишь на то, что его не убьют сразу, дадут высказаться. И тогда он сумеет все объяснить, доказать и отыскать реальное подтверждение своим словам. Главное, чтобы они поняли: он и Костя — не одно лицо, а там кто знает, вдруг они ему еще и помогут?

Машина сбавила ход, затормозила, остановилась.

— Так его поведем? — спросил Плешивый.

— Стремно.

— Тогда как раньше? В брезент завернем?

— По типу того. — Лопоухий повернулся к Виктору. — Пацан, глаза закрой.

Виктор хотел спросить зачем, но не успел. Рукоятка пистолета обрушилась ему на голову, и он снова погрузился во мрак небытия.

На этот раз он очнулся с посторонней помощью. Лопоухий попеременно то брызгал водой из стакана ему в лицо, то хлестал ладонями по щекам.

— Во! Открыл глаза! А вы боялись, по типу, я его мочканул!

— Отвали, Ухо, с пацаном я буду базар иметь.

— Давай, Гуля, я без претензий...

Виктору все виделось сквозь пелену и сизую дымку, голоса звучали глухо и далеко.

— Ухо, спиртяги дай.

— Много?

— Стакан.

Стекло лязгнуло о зубы, гортань обожгло. Чтобы не захлебнуться, Виктор сделал большой глоток, закашлялся, из глаз полились слезы.

— Прочухался, Киска?

— Я не Киска... — выдавил он из себя.

— А кто ж ты тогда?

— Виктор Скворцов!

Предметы вокруг медленно принимали четкие очертания. Виктор осознал, что сидит на полу, привалившись спиной к стенке, в какой-то грязной комнатушке. Справа окно без штор и занавесок, слева кушетка, напротив, у дальней стены, большой зеркальный шкаф.

Отражение в прямоугольнике зеркала, врезанного в дверцу шкафа, Виктора озадачило: себя он узнал не сразу. Кто это с лицом, залитым кровью? И вся одежда в крови... Откуда столько крови?

«Господи, да это же я! — ужаснулся он страшной догадке. — Кровь, должно быть, натекла из пробитого горла того, в черном костюме. И кровоподтек на подбородке от его удара. Руки связаны его галстуком. А что с ногами? Шнурки от ботинок связаны. Стало быть, я стреножен, точнее, „содноножен“... Глупость какая...»

— Гуля, он косит, бля буду. Он врубается во все и косит!

— Не гони, Ухо. Пацана колбасит, оно и понятно. Не хер было глушить так малограмотно!

— Гуля, я...

— Заткнись!... Эй ты, Кот ты или Скворец, мне сейчас до фени! Ты живой реально или чего?

— Живой. — Виктор с трудом поднял голову. Рядом стояли двое. Одного, Лопоухого, он узнал сразу. Второй был постарше. Лицо восточного типа, «кавказской национальности», небритая толстенная шея, как водится, золотая цепочка с крупными звеньями, блестящая черная рубашка, аккуратно заправленная в черные же брюки, естественно, носки и ботинки тоже черного цвета.

«Еще один черный человек», — подумал Виктор тоскливо.

— Живой, а? Говорить можешь? — повторил вопрос черный человек номер два.

— Могу, — неожиданно громко и отчетливо произнес Виктор.

— Меня Гулей зовут, — представился собеседник. — Держи ответ, братан, за что друзей моих порезал? Если по делу, не обижу, только не разводи, все равно правду узнаю. Понял?

— Как он? — В комнату заглянул Плешивый, а за ним еще два каких-то пария. Четверо друзей Гули походили друг на друга, как солдаты одной армии: золотые цепи и перстни, коротко стриженные головы, темная одежда...

— Ушли все! — зло рявкнул Гуля. — И ты, Ухо, вали отсюда. Я с братаном сам разберусь. Если он пером пятерых сделал — мой уровень, не ваш, мои дела! Догнали?

— Без базаров, Гуля. Банкуй! — Ухо покорно побрел из комнаты. — Мы на кухне ждем.

— Понты! Голые понты! — Гуля присел на корточки рядом с Виктором. — Понимаешь меня, брат? Мы сейчас с тобой одни остались, и я вот чего скажу: может, мне тебя и придется порешить, по понятиям, но я тебя уважаю. Этим сявкам, — он кивнул в сторону кухни, — слабо в одиночку на троих пацанов прыгнуть. А ты прыгнул. И хоть я и они — одна братва, а ты — чужой, но я реально тебя уважаю, пидором буду!

— Здесь какая-то ошибка! — прошептал Виктор. Ему снова стало плохо, закружилась голова, пересохло во рту. — Но я могу все объяснить!

— Говори, я слушаю. И помни: в глаза тебе смотрю, если разводишь, лютой смертью сдохнешь!

Виктор говорил долго. Начал с того момента, как впервые встретился с Мышонком, вкратце описал все, что знал и про Костю, и про лабораторию. Живописал события сегодняшнего утра, сознательно, на всякий случай, опуская «мистические» подробности. Несмотря ни на что, выставлять себя психом не хотелось.

Гуля внимательно слушал, хмурился, задумчиво почесывал щетину на подбородке.

— Вот что, Витя, — подытожил он, выслушав до конца, — может, ты и в натуре Витя, базар складный, но доказать не можешь. А ну как ты на самом деле не Витя, а Костя? И дуешь мне в уши, по типу, время тянешь.

— Может быть, тот, в ванной, в Костиной квартире, он сам и есть. Я же трупа не видел...

— Нет. Ухо сказал: тот старый. А Липа нес, что Костя совсем пацан, и ты про то же базар вел. Или забыл?

— Дома у Кости на автоответчике записано мое сообщение, я же говорил. Это доказательство, ведь так?

— Так-то оно так, но туда больше не сунешься — стремно... А где, Витя, твои документы? Паспорт почему с собой не носишь?

— Зачем?

— Тебя что, менты реально не тормозили ксиву проверять?

— Нет, ни разу.

— Везет лохам!

— Послушайте! У меня в куртке, во внутреннем кармане, лежат ключи!

— Лежали... Ну? Нашли мы их, дальше?

— Поезжайте ко мне домой! Адрес я скажу и...

— Тише, не гони! Живешь один?

— Да, один, я же рассказывал...

— И прописан один?

— Да.

— Въехал, базарь дальше.

— Ну, в общем, адрес я скажу. Там у меня в прихожей стоит шкаф, на верхней полке, в коробке, все документы. И паспорт там, и ордер, и диплом институтский... Обычно я сдаю квартиру на охрану, но сегодня не сдал, так что можете спокойно заходить и...

— Грамотная тема! Окажешься в натуре Витей, пригодишься Костю искать. Об остальном позже базары поимеем. А если разводишь нас...

— Простите, все хочу спросить, что означает «разводишь»?

— Ты что, пацан, не русский, да? Языка не знаешь? Врешь — вот что означает. Грузишь, в уши дуешь, пургу гонишь, утку дрочишь... въехал?

— Въехал.

В течение следующих десяти минут на глазах у Виктора произошел маленький военный совет. Гуля вызвал все общество из кухни, быстро и малопонятно для пленника ввел в курс дела и велел знакомой Виктору парочке срочно ехать к нему. Его попросили подробно объяснить, где находится дом, как проникнуть в квартиру и каким образом отыскать коробку с документами. Плешивый заверил, что уже через час они будут на месте, а Ушастый пообещал позвонить «по мобильнику». Решено было Виктора пока не развязывать, но и не напрягать. Плешивый на прощание проявил милость к падшему и сунул Виктору в губы зажженную сигарету, за что тот был ему крайне благодарен. А Ушастый, отчего-то заметно повеселев, подмигнул связанному специалисту по компьютерам и с ехидцей в голосе произнес:

— Если ты, пацанчик, реально Скворец, а не Кот, будь готов — опустим на квартиру! Я свидетель, как ты мужика завалил, в элементе могу ментам стукнуть, так что...

— Не гони коней, Ухо! — перебил Гуля. — Успеем лохатому предъяву сделать. В любом раскладе ему полный край. Давайте ехайте быстро!

Бандиты вышли из комнаты, словно забыв о связанном пленнике. Чего о нем помнить, куда он денется? Вещь громоздкая, неодушевленная. Сигарета в зубах Виктора понуро тлела, дым ел глаза, полз в ноздри. Он сидел, опершись о стену, смотрел в никуда, и мысли, одна другой трагичней, толкались в его внезапно просветлевшей голове.

«Я окончательно и бесповоротно влетел! — Теперь он это осознал совершенно отчетливо. — Кретин! Размечтался, что бандиты помогут. Баран! Захотелось в стадо, где за тебя будет принимать решения другой баран, главный, а ты будешь только подчиняться... А теперь... Заставят подписать дарственную на квартиру, потом пришьют. И в милицию не сунешься. Ведь как ни крути, а это убийство, пусть и не преднамеренное, в состоянии аффекта, но убийство... Да и кто поверит, что убийство непреднамеренное? Свидетель? Но ведь он может рассказать что угодно. Что им угодно. Что к тому же есть нож с моими отпечатками... И еще... Я единственный, кто остался в живых из четырех сотрудников лаборатории, что тоже подозрительно... И работодатель мой, Костя, если верить бандитам, тоже убийца, причем с садистскими наклонностями... Прав Гуля, в любом раскладе мне „полный край“... Ну что, Витя Скворцов, и дальше будешь так вот сидеть и ждать, пока тебя окончательно опустят, или?...»

Виктор взглянул на свои связанные фиолетовым галстуком руки. К счастью, их связали не за спиной. Он выплюнул наконец тлеющую сигарету и зубами попытался распутать узлы на запястьях. Не получилось...

Из соседней комнаты донеслись раскаты громкого смеха. Виктор вздрогнул, прислушался. За стеной работал телевизор, в воздухе витал аромат жареного мяса.

«Один готовит жратву на кухне, Гуля и второй что-то смотрят по ящику, — сделал вывод Виктор. — Надо спешить, пока не позвонил Лопоухий. Раз не удалось перегрызть узлы, попробую их пережечь».

Он мягко завалился на бок, приблизил связанные запястья к красному огоньку еще тлеющей сигареты. Безрезультатно. Тогда он склонил голову и аккуратно подул на табачный уголек. Фиолетовая материя явно демонстрировала огнеупорные свойства. В соседней комнате что-то со звоном упало, громко и грязно выругался Гуля. Виктор насторожился, вытянул шею и случайно заметил на полу справа от себя граненый стакан с прозрачной жидкостью.

«Спирт! — обрадовался Виктор. — Его мне вливали в рот, когда приводили в чувство... Странно, однако, обычно я пьянею и с меньшей дозы, а тут... Градусы нервы съели и не поморщились...»

Про то, что его многократно били по голове, Виктор даже и не вспомнил. Впрочем, это вполне объяснимо: включились резервные силы организма, а человек, как правило, не замечает ни процесса, ни результата их напряженной работы.

Губами подобрав с пола окурок, помогая себе спутанными руками, он подполз к стакану. Нужно было торопиться — сигарета почти истлела, еще чуть-чуть, и красный кончик превратится в пепельно-серый.

Он обхватил стакан ладонями, наклонил. Холодная жидкость, стекая по капле, затемнила и без того темную фиолетовую ткань под его сомкнутыми большими пальцами. Виктор осторожно, стараясь не шуметь, поставил стакан на пол, поднял сплетенные галстуком руки к подбородку, затянулся и ткнул обуглившимся фильтром во впитавшую спирт ткань... Получилось! Сизое пламя больно лизнуло кисти рук, материя задымилась. Стиснув зубы, он ждал, потом сжал кулаки, напряг запястья и резко развел в стороны плечи.

Галстук порвался с тихим треском. Итак, руки обрели свободу! Не обращая внимания на боль от легких ожогов, он скомкал в ладонях дымящуюся ткань. Зыбкая струйка дыма быстро сошла на нет, запах горелой тряпки почти исчез.

Теперь ноги. Ну, это уже пустяк! Связанные шнурки он порвал, даже не заметив, какие глубокие борозды они оставили на обожженных пальцах, встал, на цыпочках подошел к окну. Высоко! Более чем высоко. Как минимум, десятый этаж. Вдалеке, за крышами домов, торчал шпиль университета.

«Значит, я где-то в районе Вернадского, — отметил он про себя. — За „Балатоном“, чуть левее...»

— Гуля, гляди! Наш-то, по типу, развязался!

Виктор резко обернулся. Пока он выглядывал в окно, в комнату вошел один из «шестерок». Его шагов Виктор не расслышал из-за орущего за стеной телевизора.

Времени на раздумья не было. Виктор изо всех сил ударил локтем в давно не мытое оконное стекло — толстая кожа куртки позволила хотя бы это проделать безболезненно.

Стекло разлетелось вдребезги, взорвалось десятком больших и малых осколков. Виктор низко присел, защищаясь от них руками, и, как только стеклянный град прекратился, схватил с пола первый попавшийся под руку осколок и зажал его в руке, раздирая кожу на пальцах и не обращая на это внимания.

— Отойди! — крикнул он бандиту, застывшему в дверях с разинутым ртом.

Парень с золотой цепью на груди остался стоять, где стоял, и тогда Виктор прыгнул, точнее, сделал стремительный выпад — в фехтовании на шпагах это движение называется «бросок стрелой».

Ошалевший громила едва успел отскочить в сторону, замешкайся он еще хоть на секунду, острый осколок стекла вспорол бы ему горло.

Теперь путь из комнаты был свободен. Тремя гигантскими прыжками Скворцов выскочил в прихожую. Сориентироваться в чужой квартире не составляло труда — слава богу, типовая планировка отечественного жилья с детства знакома каждому советскому человеку, так же как и стандартные запоры на обитых дерматином «сейфовых» дверях. Левой рукой он скинул цепочку, взялся за щеколду замка и сразу же услышал за спиной нестройный торопливый топот. Изготовив правую руку со стеклянным осколком для удара, Виктор резко развернулся.

Перед ним стоял Гуля с пистолетом в руках.

«Пугает, не выстрелит!» — успел подумать Виктор перед тем, как Гуля нажал на курок.

Грохот выстрела, звон в ушах и сразу же страшная, колкая резь в глазах, пугающая невозможность вздохнуть, раздирающее горло удушье... Осколок выскочил из рук. Виктор согнулся пополам, упал. Тут же на него навалились трое кашляющих, матерящихся бандитов. Ни о каком сопротивлении не могло быть и речи. Его извивающееся, ослабевшее тело мигом свалили на пол, ноги и руки, не жалея бесконечно длинной веревки, прочно связали, замотали, как в кокон, и волоком втащили назад, в комнату с разбитым окном.

— Я сначала думал, пистолет реально перепутал! — Виктор расслышал сквозь звон в ушах обманчиво далекий голос Гули. — По типу, из боевого шмальнул, вместо газухи, экхе... экхе... Так его скорежило... экхе... а как сам дыхнул... экхе... кхе... хе...

Гуля зашелся приступом кашля.

— Ядреный газ, бля, си-эс? — спросил молодой голос.

— Экхе... Перечный... кхе...

Виктор судорожно хватал ртом воздух.

— Гуля, он меня в горло хотел пырнуть! — жалобно возмущался другой молодой голос. — По типу, как тех, других, про которых Ухо нес!

— Экхе...Вот и я в непонятках. Не похож пацан на лоха... экхе...

— Может, он все же реально Костя, а, братаны?

— Скоро... кхе... узнаем. Ухо прозвонится... эк... кхе... бля! Пошли в ту комнату, балкон откроем... кхе... Продушимся... Связали его грамотно?

— Без вариантов! Гуля, у меня напряг, соседи могут стукнуть, что у нас стреляли.

— Остынь... кхе... Мало, что ли, пацаны хлопушек в подъездах грохают? Экхе... Пошли, бдя, на балкон... быстрее!

Только через двадцать минут Виктор смог наконец вздохнуть относительно свободно, но глаза все равно отказывались открываться, и ручейки слез не смягчали жгучей рези под веками. В уши же будто ваты напихали. Вдобавок ко всему веревка врезалась в кожу, пережала артерии, и онемевшие кисти рук покалывало иголочками, а ноги ниже колен и вовсе потеряли чувствительность, словно отмороженные. Как положили его мордой в пол, так он и лежал, не в состоянии пошевелиться, полуслепой-полуглухой. Ближайшее будущее рисовалось теперь совсем уже в мрачных тонах, и Виктор старался о нем не думать, но ничего не получалось. Мысли, одна другой печальней, плодились, как тараканы, на душе было погано, и единственное, чего он сейчас желал, так это чтобы скорее позвонил Лопоухий и удостоверил наконец его личность. Тогда ситуация хоть чуточку, но все же станет полегче...

Он скорее почувствовал, чем услышал, как рядом скрипнули половицы. Травмированные барабанные перепонки не без труда уловили вкрадчивый голос Гули:

— Внимательно меня слушай, КОСТЯ! Звонил Лысый. На той хате, ключи от которой ты нам сдал, братков ждала засада. Ухо мочканули сразу насмерть, Лысый сейчас баранку грызет, напрягается «мерс» с хвоста сбросить. Водила он на «пять», но твои дружки ему уже крыло из «калаша» подранили, и скоро он догонит Ухо по дороге в рай. Такой вот расклад, КОСТЯ! Развел ты меня круто. Веришь, я уже тебя реально за лоха Витю держал. Липа, покойник, нес, что ты классный кидала, но он же, Липа, меня и попутал, божился, на мокрое тебе слабо двинуть. Ошибся, царство ему небесное. И от нас ты, мокрушник, чуть не сдернул. По типу, закосил под лоха-того, послал бойцов на засаду, а сам влегкую двинул моих пацанов резать. Обломался ведь ты по дури, торопыга. Надо было уж валить нас всех, а потом ноги делать. Поспешил... Помнишь, братила, я просил не дуть мне в уши? Чем беспредел разводить, поимел бы с ровней конкретный базар по понятиям — глядишь, и разошлись бы добром... А теперь поздно. Готовься к смерти лютой, Я свой авторитет держу и в полных правах тебя, Костя, опустить реально по понятиям. Въезжаешь? Есть тебе что ответить перед смертью?

— Погоди, Гуля, я только что понял, клянусь, только что... въехал! — Виктор старался говорить спокойно, уверенный, что, если начнет истерить, все пропало, бандиты ему не поверят. Но, несмотря на все старания, голос его самопроизвольно срывался на крик. — Гуля! Я совершил ошибку! Не рассказал о странностях в моей квартире Когда я сегодня туда заходил — уже после того, как побывал в лаборатории и возле дома Мышонка, — заходил, чтобы выяснить адрес Кости, там... Черт! Ты все равно мне не поверишь!... Короче, я сразу не врубился, испугался, навыдумывал всякой ерунды, дьявольщины всякой... И вот только сейчас, честное слово, всего секунду назад, я понял, что не было никакой мистики! Это меня дома поджидали убийцы, понимаешь?! Они ждали меня — ВИКТОРА СКВОРЦОВА! В лаборатории кончили Екатерину и профессора, я же тебе рассказывал! А меня-то они там не застали, понимаешь?! И поехали ко мне домой! Проникли в квартиру, хрен их знает как, думали, она под охраной, позвонили на пульт... Черт! Я плохо рассказываю, ты не поймешь! Я и сам некоторые детали объяснить не могу, только знаю, они ждали меня дома, потом ушли и снова вернулись, когда я уже ушел! Понимаешь?! Блин, не могу хорошо, складно объяснить... но пойми же ты, ради бога, они вернулись, и случайно на них напоролись твои бойцы! Случайно! Все это — цепь трагических случайностей! Я не Костя, я — Виктор Скворцов, это на меня, а не на твоего Лопоухого устроили засаду! Меня хотели убить, понимаешь?!

— Не ори! Я все понял. Снова разводишь меня, Киска, непонятки сочиняешь нескладные, жить хочешь...

— Гуля! Да пойми же ты: убьешь меня — и Костю не найдешь, и напорешься на тех, что кончили наших и твоего Лопоухого! Они же не успокоятся, пока меня не найдут! Все сотрудники лаборатории — одинокие люди, и все убиты! Господи, я только сейчас понял — они и подбирали нас на работу по этому принципу! Нас нанимали, чтобы убить! Зачем?... Не знаю. Но пойми же ты, дурья башка, пока они меня не найдут, не успокоятся!

— Пугаешь! На понты берешь. Вот что я тебе конкретно скажу, Костя: хер я чего в твоем базаре догнал, а ухи мои уже завяли, и пора выключать радио!

Гуля схватил пленника за волосы, запрокинул ему голову так, что хрустнули шейные позвонки, и с силой запихнул ему в рот скомканную тряпку.

— Развести меня больше, Костик, не получится, — многозначительно изрек он. — Ты свое в этой жизни реально уже отговорил. Слушай теперь, что дальше будет. За просто так мне тебя мочить в падлу. Дохнуть будешь долго и с затеями. Первая серия — паяльник в жопу... А ну, пацаны, заголите ему очко, пока я за инструментом схожу!

Две пары рук заелозили по спине Виктора, пытаясь сквозь веревки вытащить одежду.

— На хер штаны снимать? — спросил юный голос.

— А как тогда? — переспросил другой.

— А пером по шву распорем на жопе, и все дела!

— Грамотно... Только перо поганить западло.

— Жаба душит?

— По типу того. Я, конкретно, свое перо за сто гринов у Липы брал.

— Тогда давай его собственным нерусским ножиком.

— Ха! Ухо его присвоил... Слышь?! В дверь звонят!

— Гуля откроет.

— Кто бы это мог быть, а? Может, Лысый?

— Навряд. Лысый хвосты рубит. Минут десять как с Беговой звонил. Лысый далеко.

— Схожу-ка гляну, чисто для подстраховки.

— Хитрожопый ты, бля! В падлу чухаться об чужую сраку, вот и линяешь! Вместе пойдем! Этот реально не свинтит и голос подать не сможет — на случай, кто чужой зашел. Пошли!

Виктор где-то читал, что приговоренного к смерти перед казнью охватывает полнейшее безразличие к близкой кончине. Тогда он еще очень этому удивился. Да и откуда автор мог достоверно знать чужие мысли и чувства? Даже если с ним поделился опытом человек, в последнюю минуту получивший помилование, ведь он же не знал, что бывает в самые последние секунды, когда нажимаются курки или со свистом рассекает воздух нож гильотины?

Виктор весь обратился в слух. Уши все еще были заложены, но других способов контакта с окружающим миром у него просто не было.

Похоже, в прихожей свалился на пол какой-то предмет. Объективно оценить или хотя бы предположить, что упало, Виктору не удалось — слуховой аппарат мог сейчас запросто и обмануть, — однако в глубине души зарделась искорка надежды. А вдруг произошло чудо и это свалился кто-то из бандитов? Вдруг пришли те, кто его спасет? Однако проклятая привычка к логическому мышлению тут же заглушила эту слабую искорку. Кто, собственно, может его спасти? Милиция? Добропорядочные граждане увидели разбитое окно, услышали выстрел и вызвали милицию? Могло такое случиться? Вполне. Только вряд ли на «сигнал от населения» отреагирует спецподразделение. Каламбур! В лучшем случае притащится участковый, давно прикормленный местными бандюгами, и, переминаясь в прихожей, как дворник из старого советского фильма про наше дореволюционное прошлое, удовлетворится устными заверениями Гули: мол, «все в порядке, служивый», — да долларовой бумажкой низкого достоинства. Если кто и нагрянет «реально» крошить бандитов, так это такие же другие бандиты или та самая мафия, которая неизвестно почему подписала смертный приговор всем сотрудникам безобидной научно-исследовательской лаборатории. По крайней мере, есть надежда, что его просто убьют — без пыток, без мучений, что в, общем-то, не так уж и мало...

В прихожей снова грохнуло. И что-то (или кто-то?!) упал. Вроде бы Виктор расслышал даже слабый вскрик. Во всяком случае, через несколько минут в комнату вошли, судя по всему, двое.

Стук каблуков по полу, скрип паркета, неприятное шарканье — словно кто-то приволакивает ногу. Виктор затаил дыхание, чтобы хлюпающий нос не мешал слушать.

— Во-от... о-он, Ко-стя... — Жесткий голос Гули звучал сейчас прерывисто, с придыханием. — От-тпусти-те ме-еня, мне-е оч-чень боо-ольнооо... Ааай!!!

Гуля вскрикнул, вернее, не вскрикнул, а пискнул, и в этом жалком писке было столько животного ужаса, что по парализованному веревками телу Виктора пробежали судороги страха.

Почти рядом с ним рухнуло чье-то тело. Еще какое-то время пальцы упавшего скребли по паркету, а ноги отбивали частую яростную дробь. Потом все затихло, и еще через минуту снова послышался стук каблуков, и кто-то уже подходил к нему.

Хруст суставов — и некто на каблуках присел возле немой и незрячей головы Скворцова. Смутно знакомый женский голос прозвучал четко, и в нем слышалась откровенная досада:

— Тоже мне, Костя! Я тебя и знать не знаю...

— Знаешь! — попытался было крикнуть Виктор, но мешал треклятый кляп! — И я знаю, кто ты! Я узнал твой голос, Екатерина!!!

 

Глава 2

Хроника аферы века

В то самое время, когда несчастный Виктор готовился принять мученическую смерть из-за того, что его перепутали с Костей, настоящий Костя, Поваров Константин Николаевич, нежился в объятиях ослепительной длинноногой блондинки по имени Илона.

— Костик, а давай рассыпем по кровати всю груду наших долларов! Будем любить друг друга прямо в ворохе этих зеленых бумажек...

— Прости, радость моя, но это плагиат! Ты позаимствовала свою красивую идею в каком-то фильме — не помню названия.

— Ну и что?

— Ничего. Потом замучаемся обратно растусовывать по пачкам наши миллионы.

— Точно! Не будем сорить деньгами. Расскажи мне тогда еще раз, как все прошло. Только подробно и с самого начала, прошу тебя!

— Илона, киса моя, рассказ может получиться слишком долгим и чересчур негармоничным. Много времени придется уделить описанию действующих лиц и исполнителей, изложению завязки, и всего лишь несколько минут займет подробный пересказ кульминационного момента...

— А развязка?

— Развязка — это момент! Три телефонных звонка, маленькое кровопускание — и все!

— Расскажи!

— Перестань дурачиться, киса, ты и так уже все знаешь. И твоя роль в первом акте нашего маленького спектакля сыграна, безусловно, блестяще!

— Ты мне льстишь, Котик! Смотри, я вся покраснела от смущения:

— Прикрыть вас одеялом, барышня?

— Ни в коем случае! Лучше положи мне руку вот сюда...

— Куда?

— Сюда!

— Ты хочешь, чтобы и я покраснел?

— Нет, хочу, чтобы ты меня поцеловал!

— Илона!

— Обними меня! Крепче!

— Илона...

— Молчи, не нужно слов! К черту слова, они сейчас только мешают!

— Илона!!!

Вообще-то в паспорте у девушки Илоны значилось другое имя — Ирина, но все, и Костя в том числе, звали ее Илоной.

Имечко это прилипло к девушке Ирине пять лет назад, почти сразу же по приезде в Москву откуда-то из глубин бескрайней российской провинции. Обладая ангельским личиком вкупе с идеальной фигурой и железной хваткой провинциалки, Ирина-Илона повторила на свой манер хрестоматийный подвиг Ломоносова с той лишь разницей, что простой архангельский мужик шел в столицу, обуреваемый жаждой знаний, а Ирина-Илона страстно желала «шикарной» жизни исключительно в среде богемы — артистов, художников, поэтов, писателей... Как и Михайло Ломоносов, прибывший из провинции в центр, уже обладая кое-какими фундаментальными знаниями, девушка Ирина не чуралась самообразования. Она свободно владела английским, недурно изъяснялась по-немецки и могла связать пару слов на французском и испанском языках. Еще она умела прилично играть на фортепиано, выучила наизусть с иностранной кассеты курс аэробики, без запинки могла перечислить всех художников-авангардистов начала века, а также процитировать по памяти добрую половину стихотворных шедевров некогда запрещенных поэтов. Все, что могла дать ей провинция, где в клубах и Дворцах культуры на копеечных должностях тихо спивались выпускники столичных гуманитарных вузов, все знания, которые можно было почерпнуть в безлюдных библиотеках, листая подшивки перестроечного «Огонька», все это девушка Ирина с жадностью впитала и благополучно переварила.

Естественно, она приехала поступать в театральный. Само собой, провалилась. И, разумеется, ей сказочно повезло — в нее по уши влюбился один характерный актер одного широко известного в узких кругах театрика, что ютился в подвале бескрайних московских новостроек. Познакомились они в тот момент, когда несчастные абитуриенты актерского факультета сгрудились у вывешенных списков с именами будущих звезд отечественной сцены. Характерный актер подвального театра ежегодно присутствовал при сем судьбоносном для молодежи моменте и, стоя поодаль, заинтересованно вглядывался в заплаканные личики отвергнутых Мельпоменой юных созданий. Он сразу же наметанным взглядом приметил Ирину, подошел, утешил и тем же вечером лишил ее девственности в своей однокомнатной, бедно обставленной квартирке.

Они прожили под одной крышей целый месяц, и в течение тридцати дней опытный сладострастник обучал избранницу раскрепощенному поведению в постели. Через месяц Ирина (все еще Ирина) ушла от характерного актера, чье имя теперь уже и вспомнить не могла, к бесхарактерному художнику-шрифтовику. Пять лет назад компьютеры только еще начали всерьез отбивать хлебушек у виртуозов плакатного пера, и имя ее второго мужчины звучало по всей Москве. В очередь к Александру Левчику (так звали художника) стояли многие известные в ту пору люди, желавшие иметь какую-нибудь особо оригинальную афишу или из ряда вон оригинальную визитку. Помимо умения четко выписывать буквы с вензелями, Левчик умел удивительно талантливо пить. Он мог пропить в рекордно короткие сроки сколь угодно большие деньги. Но при этом, надо отдать ему должное, ухитрялся заработать еще больше. В его доме вечно толклись знакомые по теле— и киноэкрану личности, и никому Левчик не отказывал ни в дружбе, ни в вине. Один знаменитый поэт-лирик неделю напролет проспал у них (у Саши с Ириной) в ногах, в их постели. Именно этот избранник музы спьяну и перекрестил Ирину в Илону. По всей вероятности, профессионал рифмы и любитель портвейна просто-напросто с кем-то Ирину перепутал и на протяжении семи дней беспрерывно взывал: «Илона, солнце мое осеннее, пошли в жопу Левчика и уходи ко мне под сень сладкозвучных хореев, на ложе из пятистрочных ямбов!» Все, кто в ту семидневку удостоил визитом гостеприимную берлогу Саньки Левчика (а таковых было множество), вторя пииту, стали величать Ирину Илоной. Несколько дней она поправляла собеседников, но вскоре бросила это безнадежное занятие и стала откликаться на Илону. Новое имя соответствовало атмосфере богемной хмельной тусовки гораздо органичней, чем маловыразительное «Ирина», да и, что греха таить, самой Ирине нравилось быть Илоной, этакой прибалтийской ласточкой в гнезде азиатов. А вот в недавно еще столь вожделенной среде деятелей разнообразных искусств Илоне, теперь уже Илоне, нравилось все меньше и меньше. Здесь другого не будет, поняла она, вечные пьянки, треп на высокие темы и все, предел. У себя на малой родине Ирина (тогда еще Ирина) представляла себе житье столичных аристократов духа совсем иначе. Ей грезились элегантные автомобили, лисье манто и шикарные туфли на шпильках. И чтобы фрачные лакеи в поклоне подносили тисненное золотом меню, робко косясь на бриллианты, коими унизаны ее тонкие пальцы. Ей хотелось летать в Париж делать прическу и утром нежиться в мраморной ванне. Вот так провинциальная девушка на полном серьезе представляла себе обыденную жизнь известных всем и каждому деятелей искусства и, попав наконец в объятия этих самых деятелей, с искренним удивлением обнаружила, что верила в сказку, миф. Многое поняв и повидав, Илона с еще большим удивлением вскоре обнаружила, что сказка все же есть и эта сказка совсем рядом. Руку протяни, и можно дотронуться до неказистого сморчка, щедро разливающего коньяк в стаканы артистам, поэтам и художникам. Сморчок зашел как бы в гости, но Илона быстро смекнула, что для него это скорее плановый поход в зоосад, и смысл похода для нее был ясен и понятен — завтра в своем банке (или у себя на бирже, не суть важно), вынимая из золотого портсигара тонкую сигарету, сморчок бросит небрежно: «Эка вчера тот рифмоплет, про которого позавчера по телику рассказывали, узюзюкался, весь вечер блевал мне на брюки». Осознав реалии нашего не лучшего из миров, Илона в тот же вечер покинула заповедник пишуще-сочиняюще-рисующе-лицедействующей братии под руку со сморчком и впервые угостилась сигареткой из золотого портсигара. Вечер следующего дня Илона провела в ресторане. Ее сотрапезники, друзья сморчка, ели много и вкусно, пили тоже много. Причем бутылка вина у них на столе стоила дороже, чем ящик пойла на вечном ежечасном празднике жизни у Левчика. Сморчок представил Илону как «человека искусства». Одетая элегантно, во все новое, час назад купленное сморчком в элитарном бутике, Илона сумела оказаться на высоте. Друзья сморчка быстро оценили ее эрудицию (сами-то они если что и читали, то в школе, по программе, если и смотрели фильмы, то больше порнуху по видео, но при этом строили из себя рафинированных снобов-знатоков) и знание языков (ввернув парочку англо-немецких фраз, наша героиня если уж и не окончательно убила, то весьма шокировала господ за столом, в совершенстве знающих по-английски только слово «доллар», а по-немецки фразу «Гитлер капут»), а когда Илона как бы невзначай задержалась подле рояля на краешке ресторанного подиума и «нехотя», как бы лениво пробежалась пальчиками по клавишам («Ах, вернисаж, ах, вернисаж...»), сидящие за столом серьезные мужчины окончательно пришли к выводу: «Это не блядь дешевая, а породистая бабенка. Повезло сморчку!»

Уже через три месяца после того дебютного ужина Илона забыла выведшего ее на нужную орбиту сморчка, как после забывала многих ему подобных. В определенных кругах, увы, не таких крутых, как хотелось бы, но достаточно подкрученных, она слыла кобылкой с хорошей родословной, и ее уступчивость в вопросах секса объяснялась нравами той среды, откуда девушка произрастав, а именно — артистично-художественной богемы. Умненькая Илона не задирала напудренный носик и, если, дефилируя под ручку с очередным бизнесменом, сталкивалась, допустим, в Доме кино с тем самым поэтом, который умолял ее послать Левчика в жопу, сама же первая бросалась навстречу похмельному стихотворцу, чмокала в щеку и вела труженика пера знакомиться со своим богатеньким спутником. Ближе к ночи в ресторане Дома кино хмельной поэт целовал ей ручки, а бизнесмен гордился причастностью к миру искусств и щедро оплачивал стол. Короче, все были довольны. Заповедный, творящий непреходящие ценности народец охотно делал вид, что Илона — своя в доску, тонко чувствующая и глубоко понимающая родственная душа, приближенная к титанам духа, подруга гениев. Что же до бизнесменов, то те испытывали особый рафинированный кайф, пыхтя над стройным телом деятельницы искусств и щедро ее одаривая, тем самым как бы искупая долг перед истерзанной социальными катаклизмами родной культурой.

Как-то очень незаметно для себя Илона из обычной пошлой содержанки превратилась в хозяйку малюсенькой, но престижной парикмахерской в центре, поимела приличную квартиру внутри Садового кольца и приобрела огромный жизненный опыт. По мере роста благосостояния свободный доступ к ее манящему телу был сильно ограничен, а количество любовников и частота их смены ощутимо сокращены. Свой четырехлетний юбилей взятия столицы Илона встретила свободной от мужчин, холеной молодой женщиной, согласно ею же придуманной легенде — коренной москвичкой (при этом мама и папа превратились в рамках легенды в далеких провинциальных родственников), рано потерявшей родителей-художников («их» картины можно было увидеть у нее дома на стенах) и вынужденной порвать с искусством исключительно в силу сложных жизненных обстоятельств. На пятом году вольной московской жизни девушку Илону постигла первая серьезная неудача. Она влюбилась. Избранником ее сердца стал молодой человек по имени Костя. О да! Это был тот самый красавец Костя, за которого бандиты приняли беднягу Виктора Скворцова.

На протяжении всей истории человечества классики неустанно предупреждают: любовь опасна для вашего здоровья. Шекспир пугал подростков ядом и кинжалом, Лев Толстой стращал граждан постарше железной дорогой, и все равно, как ни стращал, — люди встречаются, люди влюбляются, женятся...

Нечаянно встретились и Костя с Илоной. Оба молодые, красивые, наглые, зубастые.

Костя еще не дотянул до тридцатилетнего рубежа, но успел многое. Совсем юным он участвовал в организации одной из первых финансовых пирамид-лотерей. Крутил старую, как мир, аферу — заплати пять рублей и найди еще двоих, кто заплатит по пятерке, а те, в свою очередь, пусть найдут еще двоих, и так далее, деньги присылайте по такому-то адресу.

Повзрослев, будучи уже первокурсником химфака МГУ, Костя умудрился подписать куратора своего курса, кандидата химических наук Мышкина, на аферу покруче. Мышкин (в народе Мышонок) помог юному химику синтезировать пятновыводитель, особо богатый галлюциногенами. Предприимчивый студент выгодно продал формулу средства от чернильных пятен не менее предприимчивым кооператорам, и вскоре уже дальневосточные подростки-токсикоманы, что называется, «с колес» скупали пятновыводитель под названием «Глюк». Юмористы-наркодельцы снабдили зелье этикеткой, с которой укоризненно смотрел на токсикоманов композитор Кристоф Виллибальд Глюк, автор популярной оперы «Орфей и Эвридика». Новое средство вызывало гораздо более яркие галлюцинации, чем памятный ветеранам прибалтийский «Солапс» или сменивший его клей «Момент». И не случайно рынком сбыта отравы стал самый что ни на есть Дальний Восток. Пока суд да дело, пока тамошние власти оценили откровенную наркоэкспансию, от московского кооператива-производителя остались лишь долги да фиктивный юридический адрес.

Крутанувшись с «Глюком», Костя увлекся редкоземельными металлами — благо теперь влегкую можно было шантажировать Мышонка как основного виновника дальневосточного скандала, о котором пусть и скупо, но упоминала увлеченная в основном бичеванием КПСС пресса. Мышонок с перепугу спер для Кости полкило стронция (рыночная цена — 65 центов за грамм), и на этом их деловое партнерство до поры прекратилось, ибо химфак монополизировало несколько вполне официально зарегистрированных контор, почти легально торгующих все теми же редкоземами.

Хозяева и распорядители редкоземельных запасов главного вуза страны — недавние комсомольские лидеры, поднаторевшие в финансовых махинациях, активно участвуя в стройотрядовском движении, салажонка Костю в свою компанию не приняли, а идти «под ник» он не пожелал и в результате ушел с химфака, напоследок взяв у Мышонка в долг, якобы под проценты, всю долю кандидата наук от продажи пресловутой формулы (справедливости ради следует сказать, что долг он вернул, правда, через год и без всяких процентов). Еще год Костя безбедно прожил, гуляя по ВДНХ и захаживая в гости к капиталистам, приехавшим к нам в страну, дабы организовать выставку производимого ими товара и заключить выгодные сделки. Костя был молод, но всегда хорошо причесан и одет в строгий, с иголочки костюм. Он прекрасно владел иностранными языками, умел расположить к себе любого собеседника, а его чистые детские глаза прямо-таки лучились искренней непосредственностью. К тому же в кармане у милейшего юноши всегда имелась пачка визиток, где он значился под разными фамилиями, но неизменно — «младшим менеджером» некоей крупной фирмы. Добродушные иностранцы свято верили, что этот юный клерк действительно послан большим рашен боссом для предварительных переговоров о переговорах более серьезных, и, прощаясь, непременно делали младшему менеджеру какой-нибудь презент. Иногда «паркер», но чаще аудиоплеер, а то и видеомагнитофон.

В те годы видак стоил ох как дорого, да и плеер был редкостью, и даже паркеровская авторучка легко перекупалась владельцем любого из миллиона (или миллиарда?) коммерческих ларьков, коих приходилось штук по пять на каждого русскоговорящего гражданина.

Про то, как гражданин Поваров отмазался от службы в рядах Вооруженных Сил, не стоит и упоминать, это и так понятно. Такие юноши и в более суровые годы находили тысячи способов получения «белого билета».

В результате за год трудов на ниве «мелкого бизнеса» Костик первоначальные накопления не только сохранил, но и приумножил. И тогда его потянуло в настоящий бизнес. Из тени в свет перелетая, Константин сильно обжег крылышки.

Не та у него была натура, чтобы добровольно платить рэкетирам. Он ловчил, увиливал и в результате лишился точки на вещевом рынке; потом его опустили на партию «Поляроидов» — только-только входящей в моду диковины, ну а потом чуть не отобрали машину. Его гордость, белоснежный «Мерседес»...

В общем, не получилось из Костика гордого и независимого пирата бескрайних рыночных морей. И тогда одинокий старатель, пораскинув мозгами, решил искать хозяина. Но раз уж суждено ходить под ярмом, желательно, чтобы надеть на себя это ярмо не было стыдно. Чтобы хозяин был всемогущ и тень его могущества тебя не затмевала, а давала приятную живительную прохладу.

Без особых трудов Константин устроился помощником депутата в московскую городскую Думу. Политика его не интересовала, напротив, была ему абсолютно безразлична. Пропуск в Думу он воспринял как пропуск на биржу хозяев, справедливо рассудив, что Дума — как раз то место, где процент сильных мира сего на единицу площади особенно высок.

Думу Костя оставил уже через два месяца. Пошел мальчиком на посылках в достаточно крупный банк. «Шестеркой», конечно же, трудился, но «шестеркой» козырной. Обслуживал лично управляющего, таскал ему пиво по вечерам, а также помогал составлять деловые письма на английском.

Крутой перелом в короткой, но бурной жизни нашего героя произошел за полгода до встречи с Илоной. И произошел, как это часто бывает, совершенно случайно. Управляющий прихватил с собой Костю на очередную презентацию. Там могли быть американцы, и банкир желал иметь под рукой толмача. Американцы презентацию проигнорировали, вследствие чего Костя был отпущен на волю. Начальственное тело справедливо считало, что вполне способно и без переводчика разобрать витиеватые надписи на этикетках халявных импортных бутылок (а не разберет, так на вкус опробует). Однако Костя не спешил покинуть очаг презентациозного коммунизма, где от каждого по способностям (сколько сможешь, столько пей) и каждому по потребностям (чего хочешь, то и пей). Бродил симпатичный молодой человек с бокалом шампанского в руке, с аккуратно подстриженными ногтями средь полупьяных господ и благоухающих дорогими запахами дам, бродил, гулял, фланировал да вдруг почувствовал на выбритой щеке чей-то заинтересованный взгляд. Скосил глаза. Мама дорогая! Это же супруга самого Евграфова на него пялится! Костя к той поре уже знал в лицо, по именам и кличкам всех воротил большого бизнеса (из тех, кто редко мелькает на экранах телевизоров, но зато часто по полдня маринует в приемных своих кабинетов премьер-министров и прочих деятелей так называемого правительства). Евграфов Вадим Борисович, также именуемый в своей среде просто Графом, среди «толстых» был одним из самых «толстых». Он удачливо торговал нефтью, приторговывал лесом и мог пособить трусишкам-басурманам в захоронке их радиоактивных отходов. Мощная фигура. Король с подвижностью ферзя, рядящийся под проходную пешку. Поговаривали даже, что Евграфов всерьез подумывает о следующих президентских выборах, но до поры до времени предпочитает не являть свой мужественный (рост — 180 см, вес — 80 кг, 50 лет, седые волосы, отдаленно похож на Тихонова в роли Штирлица) образ трудящимся и безработным массам.

Впрочем, Аллах с ним, с Евграфовым. Вон он стоит, беседует с мэром, и Костя ему глубоко безразличен, а вот его молодящейся супруге, кажется, нет! Женщина едва заметно кивнула, поймав воровато-удивленный взгляд Константина. Знак понятен — предлагает выйти в холл. Сразу же что-то сказала мужу, улыбнулась мэру и неспешно поплыла из банкетной залы. Заинтригованный Костик опустил недопитый бокал шампанского на поднос проходившему мимо официанту и, на всякий случай описав по залу большой полукруг, вроде бы случайно, промежду прочим, вышел в холл. Здесь, возле зеркала во всю стену, ожидала его мадам Евграфова. Дама поправляла прическу, разглаживала на длинном вечернем платье несуществующие складки и даже глазом не повела, когда в метре от нее замер Костя. Константин тоже сделал вид, что поправляет прилизанные волосы, полагая уже, что многозначительный повелевающий жест богатой леди ему почудился, и собрался было вернуться в толчею хозяев жизни, но тут она прошептала пару слов, конкретнее — не терпящее возражений распоряжение: «За мной, малыш», и непринужденно скрылась за дверями мужского туалета. Костя огляделся. В холле курили секьюрити, их лица остались невозмутимыми. Делать нечего, Костя направился следом за дамой. В туалете было пустынно, лишь из-за двери одной кабинки торчала женская рука, манила пальчиком.

Супруга вероятного кандидата на пост президента державы отымела мальчика Костю в шести позициях за пятнадцать минут. Особую пикантность ситуации придавал тот факт, что двери туалетной кабинки не доставали до пола сантиметров пятидесяти. Любой нечаянно зашедший отлить мужик мог бы легко заметить две пары ног рядом с подножием унитаза, а этого, по глубокому и искреннему убеждению Кости, допускать было никак нельзя. Посему он вынужден был стоять, прижавшись голой попой к фаянсу сливного бачка, а дама извивалась, забравшись с ногами на закрытую крышку толчка. (Позже Костя узнал, что приглашенные на фуршет гости посещали другие сортиры, более комфортабельные и расположенные совсем в другом месте. А что касаемо отхожего места их первого свидания, так оно отводилось для справления нужд охраны, водителей и прочей челяди, привыкшей к барским выходкам и назубок вызубрившей нехитрый афоризм: «Меньше знаешь (видишь, слышишь, понимаешь) — дольше (лучше, спокойнее, обеспеченнее) живешь».

Скоро, очень скоро Константин Николаевич уже работал в фирме под началом Евграфова, и не где-то в филиале, а непосредственно в центральном офисе. И лично Евграфов частенько просил его сопроводить в магазин или в бассейн свою скучающую супругу. Жену Евграфов любил больше всего на свете, можно смело сказать — он ее боготворил, что поначалу до ужаса пугало красавчика Константина. Но шло время, и он выяснил малоприятный, однако несколько успокаивающий факт: о слабости мадам Евграфовой «на передок» знали все служащие штаб-квартиры финансово-промышленной империи господина Евграфова, кроме него самого. И никто не спешил открыть глаза рогатому супругу, все обоснованно боялись его гнева — ведь любящий мужчина глуп и слеп, достаточно вспомнить исторический анекдот про Клеопатру, чья ночь покупалась ценою жизни. Сколько самцов потеряли головы (в буквальном смысле), охваченные трепетным чувством к египетской царице! И ведь ей, суке коронованной, это нравилось! Просто не баба, а какой-то сексуально-доисторический доктор Геббельс. Надо полагать, на прием к фашиствующей царице приходили не только выжившие из ума старички, а уж легенду эту (если, конечно, вся эта история — легенда) сочинили и подавно мужи исключительно разумные — в назидание братьям по полу.

Удовлетворяя Клеопатру московского розлива, Костя не терял бдительности и изо всех сил старался приблизиться к «самому». Методом ювелирных проб и мелких, никому не заметных ошибок он сумел-таки нащупать нежную струнку в душе босса и мастерски на ней сыграть. У Евграфова не было детей, и умница Костик тихонечко, исподволь будил в его властной натуре незадействованные отцовские чувства, естественное мужское чадолюбие, активно выдвигая себя на роль единственного и обожаемого чада. Поначалу Вадим Борисович попросту не замечал деловито снующего по коридорам офиса паренька, а заметив недельки через три, с удивлением обнаружил, что этот парнишка ему нравится. Ему было приятно, когда юноша, робея, входил в начальственный кабинет с лентой факса в руках, приятен был его восхищенный взгляд, чистый детский голос... Короче — дело было сделано! Семя упало в благодатную почву, пустило корешки внимания и прорастало зелеными ростками симпатии. Первый плод семечко дало удивительно скоро, Месяца через полтора после зачисления Константина на службу его всемогущий начальник неожиданно для себя подумал: «А ведь и я был когда-то таким же простецким, симпатичным пареньком». Так Константин Николаевич Поваров, молодой человек с незаконченным высшим (точнее, с начальным высшим образованием), волей своего босса был введен в ближний круг. И неважно, что на шестых ролях: козырная шестерка из колоды Графа стоила козырного туза иных наркобаронов и равнялась по значимости иным королям малогабаритных европейских монархий. (Последнее сравнение, кстати, далеко не случайно: финансовая империя Евграфова ворочала капиталами, вполне сопоставимыми с годовым бюджетом какого-нибудь там княжества Люксембург или Лихтенштейн).

В конечном итоге, во главе сложных структур сплошь и рядом стоят личности случайные, так или иначе выброшенные волнами судьбы на капитанский мостик в непосредственной (а подчас и опасной) близости с рулевым колесом. Недаром же в Средние века сочинили столько сказок про шутов у трона. Впрочем, в вотчине Евграфова дела обстояли несколько иначе. Действительно приближенных было четверо, а случайных среди них — всего двое, что редкость. На последнем месте в толчее у графского трона стоял, разумеется, мальчик Костя. Позицию рангом выше занимал личный секретарь Евграфова, тридцатисемилетний Владимир Владимирович Лыжиков, с радостным оскалом откликавшийся на Вову, ни дать ни взять управляющий барскими имениями — худенький, дохленький, маленький, с крысиными глазками и редкими набриалиненными волосиками. Совсем не походили на Вову два других неслучайных господина. Эти очень уверенно сидели на тронных подлокотниках. С ними Граф работал рука об руку с одна тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года. Они вместе дебютировали в большом бизнесе, и в ту пору в триумвирате царила полная взаимозаменяемость. Позже сама жизнь расставила их по своим местам. Если проводить аналогии с госструктурами, то Евграфов стал президентом, шестидесятилетний (на момент знакомства с Костей) бугай Тимофей Иванович Пауков занял пост министра финансов, а их более молодой товарищ сорока двух лет (столько ему стукнуло, когда в фирме появился Костя), Антон Александрович Шопов, принял на себя обязанности силовика. Впрочем, разделение обязанностей между двумя вторыми лицами было весьма условным (ведь и в государстве подчас силовики интересуются финансами, а финансисты создают силовые структуры).

По мере роста и процветания графских владений президент несколько отдалился от своих ближайших сподвижников. Отношения стали не столь безоглядно дружескими, а временами и достаточно напряженными. Дело шло, хватало средств нанять суперспецов и по финансовой, и по силовой части. В итоге как-то само собой получилось, что ко времени появления Константина силовик и финансист занимались не столько делами большого бизнеса, сколько личной бухгалтерией и личной охраной превратившегося в хозяина друга. Прочими личностными делишками (как-то: заказом билетов на самолет, оформлением виз, ремонтом квартир, организацией банкетов) ведал секретарь Вова, и у него на подхвате теперь суетился Костя. Однако только эти четверо практически домашних слуг сиживали за столом рядом с хозяином, когда возникала необходимость принятия важных стратегических решений, только к их мнению он прислушивался и только им доверял особо сокровенные планы.

В общем, Косте достался в этой жизни счастливый лотерейный билет, и единственное, что омрачало светлое будущее, так это наличие на горизонте грозовой тучи по имени госпожа Евграфова. Она устроила молодому партнеру по плотским утехам пропуск в пещеру Али-Бабы, она же в любой момент могла организовать и встречу с сорока разбойниками.

До Кости уже доходили слухи о судьбе его предшественника — такого же молодого пригожего паренька. Предыдущий любовник Евграфовой не сумел забраться высоко по иерархической лестнице, а уж о том, чтобы войти в ближний круг, и не мечтал. Полгода или около того он исправно шнырял по офисным коридорам, а затем с ним случилось несчастье: бедняга угодил под машину. Поговаривали, что не обошлось без помощи силовика Антона Шопова и что мадам совсем не сокрушалась, напротив, даже повеселела, узнав о его трагической гибели. (Обычное дело, помянутая выше Клеопатра, должно быть, тоже лучилась счастьем в утро казни после ночи любви.)

Посему дилемму «я или она» Константин с легкостью необычайной разрешил в свою пользу. Теоретически.

Как практически устранить гражданку Евграфову, он пока и не представлял. Да, были у него старые завязки с мелкой бандитской шелупонью, знакомой еще с той поры, когда его опускали на вещевом рынке, но... уровень не тот. Редкий киллер экстракласса возьмется за подобное дело, но даже если бы нашлись деньги оплатить услуги специалиста подобного уровня, где взять его самого?

Помогла Илона. Кто может лучше помочь мужчине устранить негодную любовницу, как не другая любовница?! Они познакомились случайно. Как-то наш красавчик мимоходом заглянул в малюсенькую парикмахерскую, принадлежавшую Илоне. Парикмахерская была хоть и мала, но люди сюда хаживали крупные, и просто так, с улицы, попасть на прием к мастеру стрижки было невозможно. Именно это и задело Константина. Сначала он попробовал всучить вышибале сто баксов, а когда тот отказался, учинил скандал, закончившийся выяснением «кто из ху» непосредственно с молодой хозяйкой заведения не для всех. Драма в цирюльне положила начало взаимной симпатии, стремительно, в два вечера, переросшей в легкий флирт, на смену которому столь же стремительно пришли чувства более серьезные.

Оба они пробивали дорогу в жизни собственным умом, оба не гнушались, если нужно, включить в работу собственные гениталии, оба достигли многого, и обоим хотелось большего. Идеальная пара!

Они чуть было сразу же не поженились. Препятствием стала Костина мама. Раиса Сергеевна растила сына одна, без мужа, и прочила в жены любимому сынульке девушку попроще — чтоб ухаживала за Костиком не хуже мамочки и лишь в нем видела смысл жизни.

А стервочка Илона — Раиса Сергеевна была в этом убеждена — облапошит мальчика, обчистит, вильнет хвостом, и поминай как звали.

Конечно же, Костика расстроило отношение мамы к его девушке. Маму он по-своему любил и ценил, однако к Илоне питал чувства более яркие и бескорыстные, а, как говорится, «ночная кукушка всегда дневную перекукует». Он пытался вести с мамой душеспасительные беседы, пытался объясниться, но в конце концов, поняв, что попусту треплет нервы ей и себе, оставил бесплодные попытки. Внешне он остался любящим сыном, однако внутренне принял решение расстаться с любимой мамочкой, упорхнуть из-под ее крыла вместе с любимой женщиной. Совесть его окончательно угомонилась, когда он вспомнил Америку и тамошние нравы: однажды раз и навсегда покидать родителей, лишь изредка, раз в год, позванивать им по телефону, а то и этого не делать. Мы семимильными шагами идем к капитализму, рассудил Костя, почти пришли, следовательно, нужно равняться на тех, кто уже давно живет по законам развитого общества благоденствия, равняться во всем, в том числе и в нравах. Пресловутые «их нравы» давно уже манили Константина, и Америку он вспомнил совсем не случайно. Обсудив перспективы дальнейшей совместной жизни, «новые русские» Ромео и Джульетта дружно решили свалить за бугор, конкретно в Штаты. Они были молоды, жизнь была прекрасна! У Евграфова в Лос-Анджелесе имелось представительство фирмы, и Костя уверял Илону, что элементарно уболтает шефа откомандировать его за океан. Потом пришлет ей вызов, и они поженятся. К черту эту московскую жизнь, где рядом с твоим «Мерседесом» ползают нищие оборванцы, а соседнюю улицу перегородили митингующие коммуняки, где в подъездах пахнет мочой, а в лифтах валяются использованные шприцы, где есть, в принципе, все, а по большому счету, нет ничего. В общем, будущее представлялось в радужном свете под небом с иной конфигурацией созвездий. Все будет замечательно, если... если они сумеют отправить на тот свет эту блядь Евграфову раньше, чем она угробит Константина...

План устранения мадам, предложенный Илоной, был прост до банальности. В определенный день и час вельможная любовница назначила Косте свидание. Как обычно, приехала на встречу одна за рулем шикарного сигарообразного авто, однако вместо Кости ее поджидал художник Александр Левчик. Богемствующего шрифтовика в Москве знали многие, видела и Евграфова пару раз на «отвязных» банкетах эту бородатую распухшую рожу, потому и открыла дверцу, прочитав по губам: «У меня к вам записка от Костика».

Накануне девушка Илона перехватила Левчика по дороге из дома в гастроном и увезла его в специально арендованную конспиративную квартиру, где Саньку ожидал богатый яствами и питием стол. Ночью под подкладку дешевого Санькиного пуховика Илона вшила миниатюрную мину с радиовзрывателем (взрывное устройство года два назад попросил спрятать очередной зажиточный любовник, вскоре убитый в подъезде собственного дома). Утром, прощаясь со счастливым похмелившимся Левчиком, Илона попросила его о маленькой услуге, всего и делов-то — передать бабе в иномарке записку от некоего Костика, тем более что Левчик наверняка знает эту бабенку в лицо.

В тот момент, когда Илона нажимала на кнопку дистанционного устройства, активизирующего радиовзрыватель, Константин безмятежно беседовал с шефом и прочими приближенными о перспективах сотрудничества с американцами. Беседа была в самом разгаре, и телефонный звонок с трагическим сообщением об ужасном теракте застал правящую верхушку фирмы врасплох.

Позднее, вспоминая тот день, Костя так и не смог внятно восстановить последовательность дальнейших событий, поскольку пребывал в шоке ничуть не меньшем, а то и большем, чем его патрон. По телефону сообщили, что в машину к Евграфовой забрался камикадзе, подорвал себя гранатой и опасно РАНИЛ госпожу Евграфову.

Кошмар длился сутки. По офису толпами ходили высшие чины МВД и ФСБ, члены правительства слали соболезнующие телеграммы, заверяя, что дело «поставлено на контроль». Пострадавшая все это время пребывала на хирургическом столе в самой престижной московской клинике. Срочно выписанное из Австрии светило хирургии докладывало по телефону о ходе операции каждые пятнадцать минут, ибо оно, светило, на сей раз не оперировало само, а помогало другому, еще более яркому светилу, причем гонорар с шестью нулями был обещан обоим. Правда, только в том случае, если госпожа Евграфова останется в живых.

Итогом кошмара явилась временная госпитализация самого Вадима Борисовича в элитарную психиатрическую лечебницу, констатация медицинского факта, что жизнь госпожи Евграфовой вне опасности, но она пребывает в коме и сколько в ней пробудет — одному богу известно, а также косые, подозрительные взгляды силовика Шопова в сторону Константина Николаевича.

Патрон выписался через неделю — как раз тогда сыщики окончательно утвердились в версии «террорист плюс граната» (Косте и Илоне повезло — разработчики использованного взрывного устройства позаботились о том, чтобы после взрыва запутать следственные органы), а одна доселе неизвестная террористическая группировка с охотой взяла преступление на себя. Что же до непросыхающих дружков Левчика, то им и в голову не пришло связать его исчезновение с обгоревшими останками неизвестного, откровенно продемонстрированными всеми телеканалами. Левчик и раньше, бывалоче, исчезал на неделю, а то и на месяц, а то и на полгода. Обычное дело — запил, уехал куда-нибудь...

На первом после возвращения шефа из психушки заседании «большой пятерки» заметно осунувшийся финансист Тимофей Иванович Пауков доложил о состоянии здоровья госпожи Евграфовой (без изменений), не спавший много ночей подряд силовик Антон Александрович Шопов подробно рассказал об охране тела больной и вообще об охране спецклиники, где она пребывает в коме, секретарь Вова поведал о ходе следствия (мельчайшие нюансы которого и без него были всем прекрасно известны), а Константин Николаевич вставил словечко про бизнес: мол, с этим все в порядке.

Выслушав приближенных, заговорил «сам». Он вещал тихим голосом, практически шепотом (куда только подевалась былая властная манера говорить короткими, емкими, рублеными фразами!). Суть речей Евграфова немало поразила собравшихся, поскольку сводилась к будоражащей умы современных ученых идее клонирования, к небезызвестной овечке Долли, из одной клетки которой английские генетики умудрились вырастить абсолютного двойника кудрявой скотинки. Откуда Евграфов знал про революцию в биохимической науке, никто не спрашивал — не до того было. Все четверо приспешников сразу же поняли, куда клонит их начальник. Евграфов во что бы то ни стало хотел сохранить жизнь дражайшей супруги, и, поскольку медики не брались гарантировать ее выздоровление, обезумевший от горя мозг хватался за любую, пусть и самую тоненькую, самую ломкую соломинку.

Хозяин говорил и говорил. Путано, невнятно, бессвязно. Тимофей Иванович потупил очи. Антон Александрович, напротив, застыл, впившись взглядом в серое лицо шефа, будто тот трансформировался в диковинное инопланетное существо. Вовка-секретарь смущенно чирикал каракули в своем блокноте, в который обычно записывал поручения. А Костя... Костя неожиданно ощутил, как в груди у него все затрепетало от нахлынувшего предчувствия близости того единственного в жизни шанса, который настоящий авантюрист ощущает сперва физически и только через несколько секунд осознает с помощью мыслительных органов. Это подобно предчувствию озарения, посещающего гениальных ученых. Как известно, Архимед сначала услышал шум расплескавшейся из ванны воды, почувствовал кожей ее приятное мокрое тепло и только через секунду заорал во все горло: «Эврика!» Гениальные идеи, как правило, оформляются в конкретную форму целиком и сразу. Так, великий химик Дмитрий Иванович Менделеев увидел во сне свою знаменитую периодическую систему сразу в законченном виде, от первой до последней клеточки, будто кто-то нарисовал ее специально для него.

Едва успел Костя, подобно упомянутым гениям прозрения, мысленно воскликнуть: «Эврика», как в голове мгновенно оформился план сложнейшей, многоступенчатой и беспардонно наглой аферы.

Дослушав лепетание шефа о том, что «нельзя сбрасывать со счетов достижения науки, нужно сделать возможное и невозможное, использовать любой шанс, затратить любые средства...», Костя откашлялся и попросил слова.

Сразу, с ходу, он горячо поддержал идею с клонированием (глаза у силовика с финансистом чуть не вылезли из орбит), напомнил о некоторой своей причастности к науке химии, а также поведал о старом знакомстве с «одним известным биохимиком, которому не чужда интересующая нас проблема». До предела напрягая эрудицию, Костя заострил внимание на этико-религиозных и правовых дискуссиях вокруг проблемы создания двойников, биологических копий, или, иначе говоря, клонов человека. Мировая общественность воспринимает возможность дублирования отдельных личностей без особого энтузиазма, а посему Константин Николаевич выражает опасение в целесообразности открыто начинать работы в данной области.

Говорил он, как и всегда, красиво и складно, изящно обходил формулировки типа «клон Евграфовой» и ту простую истину, что даже если бы жену шефа удалось клонировать, ее двойник вышел бы из чрева суррогатной матери грудным ребенком. Биологически идентичное оригиналу, по сути, это будет другое человеческое существо.

Евграфов слушал внимательно, очень внимательно. По мере проистекания пространной Костиной речи, лицо его светлело, в глазах все чаще и чаще вспыхивали лихорадочные огоньки. Костя щедрой рукой дарил ему надежду и той же рукой решительно рубил сук, на котором сидел, поскольку по крайней мере двое — финансист и силовик (секретарь Вова сохранял невозмутимо-непроницаемое лицо), — быстро оправившись от легкого шока, поняли тонкую и бессовестную игру юноши на заповедных струнках больной души господина Евграфова.

Однако открыто воспрепятствовать Косте старые соратники Графа не могли, понимая, что патрон сейчас в том больном состоянии, когда «и сам обманываться рад». Но допустить, чтобы малость тронувшегося от горя главу фирмы откровенно дурачил какой-то молокосос, они тоже не могли. Молокососа нужно было срочно сажать под колпак!

Когда Костя завел речь о создании полуподпольной научной лаборатории, имеющей целью воскрешение покалеченного организма Евграфовой из одной-двух здоровых клеток, и когда хозяин дал «добро», оговорившись, что «с деньгами проблем не будет», слово взял финансист.

Глядя куда-то в сторону, Пауков попросил шефа доверить ему, как человеку, ведающему денежными средствами, материальное обеспечение создаваемой лаборатории. Все остальное, как-то: подбор кадров, составление смет текущих расходов, закупку оборудования, — хитрый Пауков предложил возложить на Константина Николаевича.

Евграфов согласился. Выбор был определен, задачи поставлены, мосты сожжены.

От Кости требовалась еще одна пустяковая мелочь — представить пред сверкающие очи Евграфова научного руководителя будущей лаборатории.

Это было просто. В тот же вечер Костя связался с бандитом по кличке Липа, старинным знакомым по вещевому рынку. Давно, казалось, столетия назад, а на самом же деле пару лет назад Липа опустил Костю на солидную сумму, но расстались они, как ни странно, по-приятельски. Не смешивали бизнес с человеческими взаимоотношениями. Костя ловчил, пытался, в свою очередь, кинуть рэкетира Липу, силился нарушить не им заведенные неписаные правила. Но Липа взял его за задницу, и Костя покорно рассчитался за свой просчет.

Липу он отыскал по тому же давнишнему адресу. За эти годы залетный рэкетир так и не поднялся выше своего прошлого уровня. По мелочи щипал частников на рынках силами двух мобильных бригад братков, до сих пор жил в Москве без прописки и втайне мечтал поскорее скопить денег, чтобы героем вернуться в родной город Быхов.

Не вдаваясь в детали, Костя отстегнул Липе штуку баксов и заказал наезд на химика по прозвищу Мышонок. Смысл наезда — шантаж. Липа должен был сказать, что знает «про Глюка», и попросить за молчание десять штук.

Следующим утром Костю разбудил телефонный звонок: чуть живой от страха Мышкин умолял о встрече. Костя заверил, что приедет сейчас же. Приехал, одолжил денег и... предложил работу.

Мышонок, выяснив, в чем заключается работа, откровенно признался Косте, что «биохимик из него никакой», к тому же «все это сильно смахивает на аферу». «И вообще, — убеждал он Костю, — вести партизанскими методами разработки по клонированию все равно что организовать подпольное строительство межпланетного космического корабля».

Константин с милой улыбкой выслушал эти доводы и сообщил химику, что в случае отказа заберет обратно одолженные десять тысяч, а шибко умный ученый уже сегодня вечером ляжет под утюг в руке Липы. (Разумеется, Кирилл может избежать утюга, если честно расскажет в милиции все, что знает о пятновыводителе «Глюк».) В случае же согласия десять штук баксов будут только авансом, плюс к этому гарантирована надежная «крыша», и самое главное, никто не принуждает ученую мышку гарантировать заказчику, безусловно, положительный результат. Надо лишь обещать попробовать, не заостряя внимания на особо скользких деталях.

Мышонок сломался, страх взял верх над разумом, и уже следующим утром состоялась историческая встреча на высшем уровне между господами Мышкиным и Евграфовым.

Сомнения в успехе, высказанные химиком, Евграфов воспринял с пониманием, однако не преминул мягко надавить на ученого собеседника: дескать, я плачу, много плачу, и хочу, чтобы к работе привлекли настоящих спецов хай-фай-класса, хочу, чтобы было сделано все возможное и невозможное, и еще хочу, чтобы научный руководитель уяснил всю серьезность ответственности в случае, если, не дай бог, информация о конечных целях проекта просочится в прессу...

Так вот и была создана злосчастная научно-исследовательская лаборатория, в которую волей судеб занесло и Скворцова. Совсем уж немыслимых денежных затрат Костя пока что не требовал, и в принципе финансисту Паукову не к чему было придраться. Только однажды он решился-таки высказать шефу свое негативное мнение обо всем происходящем. Поддержал его и силовик, однако старые верные слуги напоролись на столь истерично яростный отпор, что мало не показалось. Еще бы чуточку, самую что ни на есть малость, и господин Шопов вкупе с господином Пауковым вылетели бы с треском на улицу, невзирая ни на какие личные пакеты акций и давние заслуги перед фирмой. Граф умел уничтожать идущих против его воли, что и способствовало в немалой степени его удачливой карьере.

Когда слухи о скандале между доселе сплоченной тройкой дошли до Кости, он был на седьмом небе от счастья: похоже, его гениальный план развивается, и притом на удивление успешно. Остался всего один, последний, но самый рискованный шаг, и... можно будет всю оставшуюся жизнь почивать на лаврах однажды одержанной победы.

Этот шаг в бездну праздности и счастья надлежало более чем скрупулезно рассчитать. Второй попытки не представится, в подобных играх ничейного счета не бывает.

Единственный и неповторимый момент наступил рано утром тринадцатого числа, в пятницу. Костя пришел на работу раньше обычного, еще не пробило и восьми. Причиной столь раннего визита на службу стал ночной скандал с мамой. Накануне Костя выдал Мышонку первые деньги из фонда заработной платы и, заехав за Илоной, привез девушку к себе, благо мама весь вечер должна была провести вне дома (Раиса Сергеевна посещала бассейн, следила за своим здоровьем и стремилась всегда оставаться в хорошей форме). Накувыркавшись вдоволь непосредственно на маминых простынях, Костя отвез Илону в ее уютную квартирку, попил там кофе, заболтался с девушкой и домой вернулся глубокой ночью. Мама его ждала: учуяла запах чужих духов на своей подушке и устроила сыну разнос. Сынок психанул, ответил криком на крик. В конце концов, после нескольких часов сплошного ора и взаимных оскорблений, он хлопнул дверью и ушел. И вот результат — невыспавшийся, усталый, он бредет по пустым коридорам офиса. И, проходя мимо приемной евграфовского кабинета, с удивлением замечает приоткрытую дубовую дверь в святая святых — кабинет шефа. Костя осторожно подошел, заглянул...

Хозяин сидел за рабочим столом, что-то писал. Похоже, что и он не спал в эту ночь. Евграфов поднял голову и недовольно спросил:

— Кто там в двери скребется?

— Это я. Доброе утро, Вадим Борисович.

— А-а... — Шеф малость подобрел. — Это ты, Костик? Заходи, чего так рано?

— Простите, а вы что же, со вчерашнего дня тут так и сидите, работаете?

— Да, Костик, да... Сваливаю на себя все проблемы, лишь бы не думать о... Ну да ты меня понимаешь... Сам-то что не спишь?

В глазах потемнело, ладони увлажнились. Костя решился.

— Пришел рано, надеялся первым вас перехватить, когда вы появитесь... По телефону не решился беспокоить, проблема уж больно важная...

— Давай выкладывай свою важную проблему. Для меня это сейчас как горошина валидола под язык.

— Это касается вашей супруги.

Евграфов сразу же сделался мрачным, серьезным. Выпрямился в кресле, посмотрел сурово.

— Говори!

— Ученые предупреждали нас, что опыт англичан с клонированием уникален, и наши...

— Сначала суть проблемы, — перебил Евграфов. — Детали после.

— Хорошо... — Костя набрал в грудь побольше воздуха и выпалил: — Есть вариант купить у англичан технологию клонирования. Стопроцентно положительный результат гарантирован.

— Откуда взялись англичане? — Евграфов сузил глаза, смотрел подозрительно, недоверчиво, но вот уже в зрачках зародился первый, блеклый пока, сумасшедший проблеск. — Кто с ними работал?

— Я. — Костя выдержал зондирующий взгляд босса, глаз не отвел. — Вы же знаете отношение Шопова и Паукова к проблеме, так ведь?

— Знаю.

— Я не хотел им говорить, действовал самостоятельно. Могу подробно в деталях изложить схему работы, вот только... — Костя замялся.

— Что — только?! Говори! Ну?!

У Евграфова мелко дрожали руки. Так было всегда, когда разговор прямо или косвенно затрагивал болезненную для него тему.

— Через три часа человек, с которым я пытался договориться, в срочном порядке улетает в Лондон. У него что-то там случилось, я не в курсе. Ночью он позвонил мне и назвал сумму... За описание технологических секретов... — Костя хотел произнести цифру «миллион», но в последнюю секунду передумал. Наглеть так наглеть! — Три миллиона американских долларов. Наличными. Как вы сами понимаете, это может быть и полным блефом. Он наотрез отказался показать материалы нашим экспертам. Только при условии, что я лично привезу деньги... Как он их собирается декларировать, понятия не имею, подозреваю...

— Неважно! Что он дает в обмен на три миллиона?

— Дискету с подробнейшим описанием всего процесса. Отпадет надобность самостоятельно изобретать велосипед.

— А ты уверен, что это не ловушка? Привезешь деньги, а тебя шлепнут. Продумывал такой вариант?

— Продумывал. Не похоже на ловушку. Я ведь на англичанина вышел самостоятельно, без подставки — всего лишь удачная работа с официальными источниками информации. Сейчас в Москве проходит симпозиум биохимиков, и я...

— Ясно! Ты его прокачал? Адрес в Лондоне, фотография, пальчики?

— Да. Личность известная, профессор университета. На афериста не похож, хотя все его требования, сами понимаете...

— Понимаю! Вот чего... — Евграфов задумался, сильно сморщил лоб, сжал кулаки. — Вот чего... Очень похоже, сынок, что твой англичанин пытается тебя вульгарно кинуть... С другой стороны, я никогда себе не прощу, если вдруг... если вдруг выяснится, что и правда была возможность... Ты сказал ему, кто ты и почему интересуешься этим?!

— Нет.

— Молодец!... Вот чего... Дам я тебе три «лимона»... Прямо сейчас... В конце концов, деньги не такие уж великие, на три коттеджа под Москвой и то не хватит. Думается мне, что ты с ними не сбежишь, ни к чему тебе вроде бежать, так ведь? Если даже Мышонок твой обосрется, я же тебя не съем, ты честно предупредил, что наука вполне может подкачать... Так ведь? Да и перспективы у тебя под моей «крышей» тянут поболе трех «лимонов»...

Еще некоторое время Евграфов вслух сам себе объяснял, почему Костя не кинет его на три миллиона долларов. Он, несчастный, не знал самого главного: если его дражайшая половина выйдет из комы и заговорит (ведь не только проектом клонирования ограничился любящий муж, ежечасно с больной работали самые лучшие медики), то Константин Поваров моментально отправится в тюрьму. Причем тюрьма — это еще наилучший вариант...

— Разрешите войти? — В кабинет робко заглянул секретарь Вова. — Я вам, Вадим Борисович, домой звонил. Кухарка сказала, вы не ночевали, вот я и решил пораньше...

— Вова, найдешь в темпе налички на три «лимона» в долларах? — перебил его Евграфов.

— В каком темпе, осмелюсь уточнить?

— За десять минут.

— Тогда если только в наш резерв залезть...

— Залезай!... А ты, Костя, звони своему англичанину... или что?

— Мы уже договорились. Я либо жду его на подъезде к Шереметьеву, либо меня нет.

— Охрану выделить? Или, может быть, «хвост» пустить?

— Было бы неплохо, только англичанин предупреждал, что если...

— Ладно! Все понял! Езжай один. Потом сразу ко мне... Вот и Вова деньги принес... Я тебя, Костя, обижать не хочу, но если... — Евграфов замолчал, исподлобья взглянул Косте прямо в глаза, — если я в тебе все же обманулся, сынок, лучше бы тебе было вообще не родиться на свет!

Черный увесистый «дипломат» с деньгами (какая банальность!) приятно оттягивал руку. Кульминационный момент разыгранного трагифарса благополучно завершился.

Костя нервничал, что очень понятно: гнева шефа он боялся, но успокаивал себя — все обойдется. Потеря трех миллионов для Евграфова скорее моральная, чем материальная трагедия, и для него она менее ощутима, чем для Кости в свое время потеря точки на вещевом рынке. Мадам скоро загнется, несмотря на все старания медицинских светил, и более сильное переживание затмит предательство молодого человека, претендовавшего на вакантную роль любимого графского чада.

«Да, не подвинься Евграфов умишком на почве любови-моркови к собственной сучке-женушке, фиг бы он такую сумму выдал. Приятно все-таки иметь дело с шизиками!» — подумал Костя, заводя мотор старого доброго «Мерседеса».

Примерно с полчаса он заставлял машину петлять по лабиринтам московских улиц и переулков, проверял, нет ли «хвоста», и, убедившись в его отсутствии, взялся за сотовый телефон.

Первый звонок, разумеется, любимой.

— Алло! Илонка, это я, с добрым утром! Бери все самое ценное и приезжай на ту квартиру, где последний раз откушал твой дружок Левчик. Со своей жилплощадью можешь попрощаться... Да! Да, киса моя, уже сделал! Потом, киса... Все разговоры потом, целую!

Он дал отбой и, согнав с лица радостную улыбку, настроился на мрачно-истерическую тональность следующего разговора. Мама сняла трубку после третьего гудка.

— Алло! Мама, это я. Слушай внимательно, не перебивай! Меня преследуют бандиты. Запомни кличку — Липа. Запомнила? Повтори!... Хорошо, слушай дальше. У меня в письменном столе, во втором ящике, записная книжка, зеленая такая, в ней адрес Липы. Поняла?... Сообщи этот адрес милиции! Мамочка, помоги мне! И самое главное — никому не верь! Особенно людям с моей работы! Они все в сговоре с Липой. Завидуют мне, хотят уничтожить молодого конкурента! Меня хотят убить!!! Спаси меня!

Он резко оборвал разговор и сразу же, с ходу, набрал 02.

— Милиция? Говорит Поваров, Константин Николаевич, бизнесмен. Меня преследуют бандиты, они давно уже мне угрожали. Кличка их главаря — Липа. При мне крупная сумма денег! Позвоните мне домой, мама даст вам адрес Липы! Запишите мой телефон, диктую... — Костя продиктовал номер и намеренно оборвал разговор на середине фразы. — Меня хотят убить! Меня...

Оставался еще один, последний звонок. Его нужно было сделать сразу — потом не дозвонишься. Ведь мама наверняка сейчас беспрерывно набирает номер его мобильника. К тому же разговаривать с ней еще раз не стоит. Мама далеко не глупа, и если первый монолог сына, безусловно, ее ошарашил, то во время второго разговора мамочка запросто может разобрать в его голосе нотки притворства.

И посему Костя быстро набрал номер личного телефона господина Евграфова.

— Алло! Вадим Борисович! Это я, Костя! Вадим Борисович, за мной, кажется, «хвост»... Что вы говорите?... Как не вы? Я четко опознал! За рулем одной машины человек Шопова, а другой управляет бандит из команды Липы. Я рассказывал Шопову про этого Липу, просил защитить от нападок...

И снова, не договаривая фразы, оборвал разговор. Правда, на этот раз он не стал давать отбой — просто выбросил трубку за окно. Пусть Евграфов услышит короткую симфонию уличных шумов и скрежет треснувшей пластмассы, когда колесо вот этого проезжающего справа грузовика раздавит самую дорогую из имеющихся в продаже трубку современного переговорного устройства.

Конечно, если только вдуматься, он сказал Евграфову полную чушь. Но... стрелки на силовика перевел. Они ведь с финансистом пытались предупредить шефа, что молодой фаворит его откровенно дурачит, тот устроил им разнос, а теперь, когда выяснилось, что господа Пауков и Шопов были правы, гордость не позволит Графу признать себя болваном... Конечно, Вадим Борисович предупредил Костю, что, если деньги пропадут, гнев его будет страшен. Однако куда проще сорвать злобу на подчиненных, которые рядом, чем на бесследно исчезнувшем юнце, который обвел тебя вокруг пальца, как последнего идиота. Хоть сутки, да помотает Евграфов нервы Шопову на предмет Липы, а там, глядишь, и силовик вынужден будет прикинуться веником и всерьез разрабатывать бандитскую версию (тем паче что ее же будет разрабатывать и милиция), дабы не выставлять сурового начальника на посмешище. Короче, все как в сказке про голого короля. А в роли короля выступает Граф, только что отлежавший неделю в психушке.

Костя остановил «Мерседес» в безлюдном переулке, ключ оставил в замке, дверцу «забыл» прикрыть. Немного везения, и машину угонят, а на тот случай, ежели не успеют угнать, если подсуетятся менты или Шопов сунул куда-нибудь под крыло радиомаячок, Костя запачкал сиденье водителя несколькими кровавыми пятнышками, для чего мужественно чиркнул по пальцам перочинным ножиком.

Не спеша, помахивая правой рукой с «дипломатом» и дуя на порезанные пальцы левой, Костя двориками выбрался на соседнюю улицу. Частника удалось поймать быстро, и сто отечественных рублей моментально осели в кармане водителя в качестве задатка за езду с ветерком. Костя рассчитывал, что встретится с Илоной уже через полчаса. Несколько дней они безвылазно просидят в «конспиративной» квартире, а затем вступит в действие вторая часть разработанного ими плана. Ей молодые люди дали название «Через тернии к звездам». Под «звездами» они подразумевали конкретные звездочки на полосатом, как матрац, флаге Соединенных Штатов. Косте было немного жаль потерянной возможности легального выезда в Штаты в качестве официального представителя фирмы. Но что ж, это ерунда! Главное — три миллиона в стране, где напечатаны эти деньги, ценятся, как это ни странно, гораздо больше, чем в мегаполисе под названием Москва. В Москве их едва хватит на приличную квартиру в центре да солидный загородный дом, а за бугром с тремя миллионами можно шикарно прожить до глубокой старости. Парадокс!

Меньше всего его сейчас волновала судьба сотрудников организованной им лаборатории. Из всей этой компании он симпатизировал только Вите Скворцову, нормальному мужику без всяких высокоинтеллектуальных завихрений. Мышонка Костя презирал, заносчивого и напыщенного профессора Твердислова про себя называл Пердисловом, а стерву Екатерину справедливо считал старой ученой блядью, на которой «пробы негде ставить». Пару раз, специально для Шопова и Паукова, он намекал в общих разговорах о своих якобы особо доверительных отношениях с ученой братией и теперь похихикивал, воображая, как мальчики Шопова начнут выколачивать из шибко образованных лохов информацию, колоть их на предмет сговора с Константином Николаевичем или, что еще смешнее, с Липой. Он представил себе схватившегося за грудь Мышонка (этого точно инфаркт хватанет), высокомерно негодующего и получающего при этом хорошую профилактическую затрещину Твердислова, ехидно шипящую змею Екатерину. Цирк! Эти деятели науки совершенно не знают настоящей жизни. Жаль, что он сам, своими глазами не увидит, как суровые бойцы переднего края дикого капиталистического фронта потопчут глупых лабораторных крысок, предварительно поотрывав им хвостики и повыдергав зубки.

Ну да не это сейчас главное. Главное — как среагируют те персонажи, которым он только что позвонил.

Первые веселые солнечные лучи слепили глаза. Костя сладко зажмурился и безмятежно улыбнулся. Конечно, многое, очень многое зависит сейчас от мамы — но уж в ней-то он был уверен! Квочка поднимет такое кудахтанье, что вся ментура мигом на рога встанет.

Прощай, мама! Мы больше не увидимся. И пусть твое трепещущее в страхе за своего ребенка сердце ляжет кирпичиком в фундамент его будущего счастья...

Знать, как поведет себя тот или иной человек в определенной ситуации, — великое искусство истинного мастера интриги. Малейшие ошибки и просчеты здесь недопустимы. Но как можно не ошибиться, если человек, которого ты, казалось бы, знаешь и понимаешь лучше себя самого, неожиданно оказывается совершенно другой личностью — безжалостной, разрушающей все на своем пути, неуязвимой и неуловимой боевой машиной, созданной и отлаженной лучшими специалистами Главного разведывательного управления Генерального штаба Советской Армии.

 

Глава 3

Рысь идет по следу

Раиса Сергеевна после ночного скандала с сыном так и не сумела заставить себя поспать хотя бы несколько часов. Когда Костя ушел чуть свет, хлопнув дверью, она прилегла было, но сон не шел.

Она растила Костика, своего Котеночка, одна. Много работала, экономила на всем, на чем можно сэкономить, полностью посвятила себя сыну. Для нее он был всем: и смыслом жизни, и самой жизнью. С самого детства она старалась дать Костику максимум возможного. Он занимался спортом, фигурным катанием, учился в английской школе, посещал музыкальную, класс фортепьяно, пять лет отзанимался во Дворце пионеров в кружке рисования и два года в том же Дворце ходил в кружок мелодекламации. Одним из первых, в седьмом классе, он вступил в ряды ВЛКСМ. Вечно занятая множеством мелких и крупных домашних хлопот, Раиса Сергеевна старалась проводить с сыном как можно больше времени, но это не всегда удавалось. Мальчик был постоянно загружен то учебой, то внеклассными занятиями, а в свободную минуту ему, само собой, хотелось побегать во дворе, поиграть с друзьями. Костик рос умным мальчиком и еще в раннем детстве смекнул, что вечно занятую мамочку очень легко обмануть. Достаточно полчаса ежедневного вечернего общения с родительницей быть ласковым и нежным сыном, чтобы мама оставалась тобой довольна, покупала игрушки и баловала сладостями, а позднее давала солидные (по подростковым меркам) деньги на карманные расходы. Сама того не ведая и не желая, Раиса Сергеевна воспитала хитрого, двуличного и эгоистичного сына. Нельзя сказать, что мальчик не любил маму. Но любил ее по-своему, любил за то, что она в нем души не чаяла, и цинично пользовался ее слепыми и бездумными материнскими чувствами.

Мама прочила сыну карьеру сообразно с существующей в пору его взросления общественной системой. Когда же повеяли первые ветры перемен и Костик заработал первые «рыночные» деньги, он смог убедить маму, что это результат исключительно умственных способностей и полученного с ее помощью образования. И она ему поверила, она им гордилась, плакала от счастья — жизнь прожита не зря, жизнь удалась...

Домашняя идиллия продолжалась до последнего времени — до тех пор, пока Костик не познакомился с «этой стервочкой Илоной». Мальчик сразу стал другим, отдалился от нее и ни за что не желал возвращаться к прежним доверительным и нежным, как ей представлялось, отношениям. На самом-то деле Костя просто-напросто наплевал на ставшее привычным за долгие годы притворство, и Раиса Сергеевна смогла наконец лицезреть истинный облик своего сына. Она его не узнавала и, конечно же, во всем винила Илону, «окрутившую» Костика.

Нужно было что-то предпринять. Но что? Поговорить с сыном, вразумить его, окружить еще большей, чем раньше, лаской и заботой, снять колдовские чары этой девицы, затуманившие его мозг, провоцирующие на глупости, сводящие с ума! Однако, как ни старалась Раиса Сергеевна, что ни пробовала, становилось только хуже. В последние дни она особенно остро чувствовала изболевшимся за сына сердцем, что надвигается беда, что-то должно было случиться, и притом что-то очень нехорошее, ужасное. Посему, когда раздался телефонный звонок и ее обожаемый Котик, насмерть перепуганный, сообщил о преследовании и попросил помочь, Раиса Сергеевна отнюдь не переполошилась, а, напротив, ощутила какое-то даже облегчение.

Словно гора с плеч упала. Как известно, ожидание всегда тягостнее действий. Разумеется, она и только она поможет своему мальчику, она его спасет, и у них снова все будет хорошо, как прежде. Ее маленький Котенок усвоит наконец — надежнее мамы нет никого на свете. А эта фифочка Илона пусть ищет другую жертву. Раиса Сергеевна ни на секунду не сомневалась, что во всех Костиных несчастьях виновата Илона и он, безусловно, это поймет. Если уже не понял.

— ...у меня в письменном столе, во втором ящике, записная книжка, зеленая такая! — кричал откуда-то Костин голос. — В ней адрес Липы. Поняла?

— Да, сыночек, поняла, не волнуйся.

— Сообщи этот адрес милиции! Мамочка, помоги мне! И самое главное — никому не верь! Особенно людям с моей работы! Они все в сговоре с Липой. Завидуют мне, хотят уничтожить молодого конкурента! Меня хотят убить!!! Спаси меня!

— Я спасу тебя, Котенок, верь мне! Мама тебя выручит, и все у нас будет хорошо...

Но он уже не слышал, трубка надрывалась короткими всхлипывающими гудками.

Раиса Сергеевна застыла рядом с банкетным столиком. На столике находился факсовый аппарат с телефоном" и автоответчиком, а рядом с ним в живописном беспорядке были разбросаны всякие мелкие штучки для шитья: ножницы, нитки, подушечки, утыканные иголками. Раиса Сергеевна умела и любила шить. Несмотря на нынешний широкий ассортимент одежды, она, что называется, обшивала себя сама. Причиной тому были отнюдь не изъяны в фигуре. Напротив, в свои сорок пять она имела прекрасную фигуру, способную вызвать зависть у многих двадцатилетних девчонок. На вид ей никак нельзя было дать больше тридцати с маленьким хвостиком. В трудные годы Раиса Сергеевна научилась шить, дабы сэкономить на покупке готовых изделий, а также для того, чтобы иметь еще один, дополнительный источник дохода. До недавнего времени она служила скромным бухгалтером в сберкассе, и основной доход семье матери-одиночки давала работа портнихи-надомницы. Много лет старенькая машинка «Зингер» кормила, поила, одевала их с Костей, но когда он, как теперь говорят, «поднялся», то заставил мать бросить копеечную работу заурядного бухгалтера и оставить шитье. Костику стало выгодно задействовать мамашу исключительно на собственном обслуживании. Но привычка — вторая натура, и она до сих пор продолжала себя «обшивать».

Раиса Сергеевна взглянула на свое отражение в зеркале, висевшем рядом с банкетным столиком. На нее смотрело лицо с едва-едва заметными морщинками вокруг зеленых глаз, слегка прикрытых рыжей густой челкой. В доме было много зеркал, и она любила в них заглядывать, ей нравилось, как множились в них развешанные тут и там картины старых мастеров, дорогая антикварная мебель... Разве можно сравнить их новую трехкомнатную квартиру с прежней однокомнатной, где вырос Костик? В дом наконец пришел достаток, и это все благодаря Косте, ее замечательному сыну, такому умному и красивому, так похожему на голливудскую звезду Леонардо Ди Каприо...

К черту эмоции! Она расправила плечи. Кажется, пришло время вспомнить все. Даром, что ли, она следила за своим здоровьем придирчиво и строго — не ради себя самой, а дабы любимый сыночек в будущем не отвлекался от радостей бытия на заботу о старой, больной маме, дабы как можно дольше иметь возможность активно ему помогать и заботиться о нем. Годы жесткой диеты и непременных ежедневных физических упражнений не прошли даром: сегодня она сильна, гибка и вынослива. И сегодня ей, как никогда, понадобятся и сила, и выносливость, и гибкая грация хищной кошки. Она спасет сына!

Нет, она не будет звонить в милицию! Милицию Раиса Сергеевна презирала. Насмотрелась на дуболомов в милицейской форме во время дознания после скоропостижной смерти мужа. Менты — она была абсолютно в этом убеждена — полные кретины! Милиция — сборище неудачников по жизни, прибежище лимитчиков. Она спасет своего сына сама.

Ее размышления прервала трель телефонного звонка. Она мгновенно схватила трубку: а вдруг Костя?!

— Алло! Костя, ты?

— Из милиции вас беспокоят. — Слышно было отвратительно, далекий женский голос тонул в пощелкиваниях, потрескиваниях и шипении. — Квартира Поваровых?

— Да, с кем я говорю?

— Сказала ж вам — из милиции беспокоят. Старший сержант Гундырева Ирина Вениаминовна. Нам поступил звонок от...

Пока сержант Гундырева пересказывала звонок Кости, Раиса Сергеевна прикидывала, как проверить, действительно ли эта тетка из милиции. Сделать это можно было запросто — спросить у Ирины Вениаминовны ее номер и проверить его по справочной телефонной службе. Но что это даст? Ровным счетом ничего! Слабо верилось, чтобы Костя звонил в милицию, а посему она заподозрила в ангажированности госпожи «старшего сержанта» противоборствующей Костику стороне. А если Костя действительно звонил ментам, то это означает только одно: мальчик находится на грани нервного срыва.

— Ирина Вениаминовна, я — мама Константина Николаевича Поварова и должна вам заявить: этот звонок — чья-то злая шутка. Костя никак не мог вам позвонить, он буквально минуту назад ушел на работу, а до этого мы пили чай на кухне.

— Вы в этом уверены?

— Абсолютно, милая! До свидания...

Она повесила трубку.

Довелось бы Косте увидеть сейчас свою маму, он бы удивился несказанно. Он-то пребывал в уверенности, что мамаша после его звонка, а уж тем более после звонка из милиции, начнет охать, ахать, суетиться и пить валерьянку, примерно как тогда, лет двенадцать назад, когда он, старшеклассник, лежал в гриппе с температурой сорок и два. Ничего подобного! Раиса Сергеевна осталась, по крайней мере внешне, абсолютно безмятежной. Вот только глаза... В зеленых рысьих глазах появился ни разу не виданный Константином яростный, холодный и расчетливый огонек...

Итак, пришла пора сражаться. После долгой спячки проснулась смертельно опасная самка, на все готовая ради спасения своего детеныша, проснулась рысь и вытеснила до поры из обманчиво хрупкой оболочки изящной красивой женщины ее вторую натуру, господствовавшую бесконечно долгие годы, натуру обожающей свое чадо обыкновенной русской бабы, трудолюбивой, сентиментальной, в чем-то скромной и ранимой. Прошло время мирного быта бывшего бухгалтера, отличной хозяйки и рукодельницы. На тропу войны ступила рысь, ступила безжалостной, сильной и когтистой лапой!

Раиса Сергеевна провела рукой по волосам, убрала их со лба, собрала в пучок на затылке, заколола длинной шпилькой. Еще раз взглянув в зеркало, она уверенным шагом, деловито прошла в комнату сына, выдвинула второй ящик письменного стола. Зеленая записная книжка лежала поверх прозрачной коробки с оловянными солдатиками. Как быстро взрослеют дети!

Листочек с буквой Л на обрезе оказался сплошь исписанным мелким почерком сына. Здесь были телефоны нескольких Лен, некоего Леонида, какой-то фирмы «Лефа» и в самом конце телефон и адрес Липова Аркадия Пантелеймоновича. Рядом с фамилией в скобках значилось «Липа».

Несколько раз Раиса Сергеевна пробежала глазами адрес, вырвала листок под литерой Л из книжки и прошла с ним на кухню. Здесь она сожгла листочек в голубом пламени газовой горелки, поставила на огонь кастрюльку с молоком, достала из навесного шкафчика открытую бумажную пачку «Геркулеса».

Пока закипало молоко, она успела сходить в душ и облачиться в элегантный черный брючный костюм. После чего приготовила себе кашу, позавтракала и «занялась лицом» — она никогда не покидала квартиры, не сделав макияж.

Она была сейчас спокойна и уравновешенна. Обычная женская суетливость исчезла, лицо стало похоже на маску. Больше всего ее поведение в это утро напоминало состояние актрисы перед премьерой.

Завтрак, сборы, косметика отняли почти час. Раиса Сергеевна уже накинула на плечи темно-коричневый плащ, натянула на ноги ботиночки на низком каблуке и потянулась за сумочкой, но в этот миг в дверь позвонили. Она на секунду замерла, напряглась, мельком взглянула на себя в зеркало, в то, что висело в прихожей, как будто отражение могло ответить на вопрос о нежданном утреннем визитере. Звонок повторился еще и еще раз. Она заставила себя улыбнуться, подошла к двери, заглянула в глазок.

На лестнице стоял солидный, хорошо одетый, грузный мужчина.

— Кто там? — спросила Раиса Сергеевна, стараясь произнести эти два слова максимально доброжелательно.

— Пауков Тимофей Иванович. Работаю с Костей. Начальник. — Мужчина говорил раздраженно, несколько грубовато: — Откройте!

Она распахнула дверь.

— Чем обязана, Тимофей Иванович?

— Пройти можно?

— Милости прошу! Я, правда, уходить собралась...

Объемистый живот Тимофея Ивановича заставил ее посторониться.

— Дверь закройте, будьте любезны. Есть короткий деловой разговор. Вы, я так понимаю, Костина мама?

В прихожей стало тесновато, и ей пришлось посторониться и по-кошачьи выгнуть спину, чтобы и дверь захлопнуть, и толстяка не задеть.

Ее изящное движение заставило Паукова вспомнить о своей половой принадлежности. Тем паче что Тимофей Иванович питал слабость к женщинам бальзаковского возраста и слыл большим их ценителем.

— Так вы Костина мама?

Тимофей Иванович чуть смягчился, уголки толстых губ изобразили полуулыбку.

— Угадали.

Раиса Сергеевна невзначай поправила волосы, так что полы ее плаща распахнулись. Пауков смог по достоинству оценить и аккуратную округлость в меру пышного бюста, и длинные стройные ноги.

— Позвольте полюбопытствовать имя-отчество.

Он немного смутился, и Раиса Сергеевна поняла почему. Ожидал увидеть старую грымзу, а встретился с дамой, которую еще можно (ох как можно!) употребить.

— Раиса Сергеевна. — Она кокетливо потупилась.

— Видите ли, уважаемая Раиса Сергеевна, произошел маленький казус, довольно частый, к сожалению, для тех, кто занимается большим бизнесом. Сотрудникам нашей фирмы угрожает какой-то сумасшедший, и, пока милиция его не отловит, мы все вынуждены проявлять бдительность и осторожность...

— Бога ради, Тимофей Иваныч, не пугайте меня! — Она схватила Паукова за руку, заглянула в глаза. — С Костей все в порядке?!

— Полный порядок! Не волнуйтесь. Костя в безопасном месте, просил и вас туда же отвезти, к нему...

— А почему же он сам не приехал, не позвонил?!

Тревога в ее голосе была неподдельной.

— Он звонил вам, но телефон не соединялся.

— Действительно! Были, вы знаете, странные звонки. Сначала позвонила какая-то девица, представилась, что она из милиции, видите ли, и наговорила всякой чепухи, потом позвонят и молчат в трубку... Я поняла! Это они звонили — те сумасшедшие, про которых вы рассказываете. Могло такое быть, Тимофей Иванович?

— Пожалуй, вполне... — замялся Пауков.

Она была совсем рядом, терпкий запах ее духов нашел отзыв в организме Паукова в виде легкого томления в паховой области.

— Я придумала! Знаете, что мы сделаем?

Она заговорщически посмотрела ему в глаза и, не дожидаясь ответа, резко повернулась, выбежала из прихожей и исчезла в комнате.

— Куда вы? — окликнул ее Пауков довольно добродушно.

— Проходите, Тимофей Иванович, обувь не снимайте, я сейчас, одну минуточку, и поедем.

Пауков прошел в комнату, огляделся. Раиса Сергеевна колдовала с автоответчиком. Она прекрасно чувствовала (женщины вообще это прекрасно чувствуют), что она нравится, а посему ей позволены и простительны маленькие женские глупости.

— Что вы собираетесь делать, Раиса Сергеевна?

— Минутку... Ага, готово! — Она включила автоответчик на запись и принялась очень серьезно надиктовывать на него текст, который чуть позже услышит Виктор Скворцов: «Вы слушаете автоответчик. Сегодня пятница, тринадцатое число. Я специально делаю эту запись для всех, кому вдруг срочно понадобится Костик. Его нет сейчас дома, но к обеду он вернется. Прекратите постоянно названивать...»

Раиса Сергеевна остановила запись.

— Ой! Я только что сообразила! Тимофей Иванович, а можно я Косте на мобильный позвоню?

— Его мобильный отключен в целях безопасности, — ляпнул Пауков первое, что пришло в голову.

— Поняла. Еще секундочку подождите...

Она продолжала наговаривать на автоответчик всякую чушь, и Пауков сокрушенно подумал: «Ну что ты с ней будешь делать, с егозой этакой! Не бить же, в самом деле, по голове, как Шопов советовал. В общем и целом мысль у Антошки Шопова верная — взять в заложницы мамочку ублюдка Костика, долбаного интригана да еще и кидалы, сам бог велел, но не могу же я ее, в натуре, вязать, неудобно как-то. Пусть лучше перебесится, дурочка, и сама, своими ножками со мной пойдет... А ножки, между прочим, ничего, стройненькие... И квартирка ничего, я-то думал, хата будет победнее...»

Тимофей Иванович покрутил головой, подивился на писанные маслом картины в тяжелых рамах и не заметил, как Раиса Сергеевна спрятала в рукаве ножницы, до того невинно лежавшие рядышком с телефаксом.

— Тимофей Иванович, все! Теперь, если сумасшедший позвонит, запись на автоответчике собьет его с толку, вы согласны?

— Ну-у, наверное...

— Вот! Посмейте сказать после этого, что я дура.

— Да что вы, Раиса Сергеевна, разве ж можно...

— Осталось последнее... Пойдемте со мной...

Не дожидаясь его реакции, она выбежала из комнаты.

— Ну что тут будешь делать... — обреченно пробубнил себе под нос Тимофей Иванович.

— Идите сюда, ко мне! Я в ванной! — глухо донеслось из недр квартиры.

Пауков вздохнул и поплелся искать ванную. Что там еще придумала бабенка? «Правильно в народе говорят — все бабы дуры, понять их невозможно», — думал Пауков на пороге ванной комнаты.

— Заходите, Тимофей Иваныч.

— Раиса Сергеевна, мы опаздываем, и я не понимаю...

— Быстрее заходите! — перебила она.

— Чувствую себя полным болваном... Ну, вошел, что дальше?

— Будьте любезны, спиной к ванне повернитесь...

«Да она сумасшедшая, — психанул Пауков, — а я полный идиот. Хожу на поводке у смазливой истеричной бабенки, как...»

Додумать эту самокритичную мысль несчастный не успел. Спрятанные в рукаве плаща ножницы скользнули в узкую женскую ладонь. Средний палец удобно лег между двух достаточно острых полосок металла с двумя колечками на концах. Стремительное движение рукой — и заточенный край ножниц начертил на шее Паукова красную рваную линию, одновременно другая, свободная рука Раисы Сергеевны сильно толкнула пузатое тело. Тимофей Иванович потерял равновесие и грузно перевалился через край ванны. Хорошо подстриженный затылок гулко стукнулся о керамическую плитку с веселеньким рисунком.

Пока он падал, женщина успела перехватить ножницы. Теперь она держала их, как держат нож хватом вниз. Обе половинки сомкнуты, восьмерка колечек торчит над большим пальцем. Еще одно стремительное движение, и ножницы воткнулись в ямку под кадыком тщательно выбритой шеи Тимофея Ивановича.

Второй удар скорректировал положение тела. Пауков растянулся в ванне, будто собирался понежиться в теплой водичке, да вот раздеться забыл. Говорить он не мог, только хрипел. Попробовал было встать, но удар двумя сомкнутыми колечками в лоб опрокинул его обратно. Кровь толчками вытекала из раны. Пауков схватился обеими руками за шею, на большее сил уже не хватало.

Словно во сне, сквозь застилающую глаза пелену он смотрел широко раскрытыми глазами в лицо склонившейся над ним женщины. Когда она заговорила, он не пытался вникнуть в смысл ее слов, между тем Раиса Сергеевна объясняла умирающему причины своего поступка. Зачем? Возможно, хотела дождаться его смерти, убедиться, что он вышел из игры окончательно и бесповоротно, и коротала время. Ее показушная суетливость исчезла. Это снова была спокойная, сосредоточенная женщина с умными зелеными глазами хищницы и ровным голосом без тени эмоций.

— Вы, Тимофей Иванович, меня обманули. Нехорошо обманывать любящую мать. Жалко, у меня нету лишнего времени. Поверьте, я бы нашла способ узнать правду, выведала бы все ваши грязные планы, хотя я и так о них догадываюсь. Вы хотите погубить моего сына и пришли взять в заложницы его маму. Умно. Организовали звонок из милиции, чтобы переполошить несчастную мать, так сказать, подготовили почву, и вот явились за мной. А что было бы потом — ясно и просто. Любая мать поддается на шантаж, если ее шантажируют жизнью сына. И любая мать в настоящей милиции будет говорить все, что ей прикажут: и сыну под диктовку письмо напишет, и расскажет обо всем, что ей известно... Но я, Тимофей Иванович, не любая. Я единственная и неповторимая. Я дикая кошка, и я могу защитить своего детеныша. Вот почему я решила вас устранить и, заметьте, сделала это чисто с точки зрения гигиены. Вся кровушка стечет в ванну. Жаль только, Костик бреется электробритвой, пришлось придумать повод подойти к телефонному столику. Зайти на кухню и спрятать нож было бы сложнее... Подозреваю, вскоре сюда явятся ваши друзья, встревоженные вашим долгим отсутствием. Надеюсь, они облегчат мне жизнь — вывезут ваше тело. Работу им я упростила, ведь они попытаются убрать следы крови. Как вы думаете, они заподозрят, что это я вас так?... Вряд ли...

Она нагнулась, оттянула закрывшееся веко Паукова наманикюренным пальцем. Вид застывшего зрачка вполне ее удовлетворил.

Раиса Сергеевна аккуратно и тщательно вымыла руки, протерла полотенцем ножницы, спрятала их в сумочку и бодро прошла в прихожую. После короткого раздумья дверь в квартиру решила не закрывать — не стоит создавать друзьям Тимофея Ивановича лишние сложности. Случайных воров она не боялась. Во-первых, имущество было застраховано, во-вторых, в данную минуту, когда вопрос касался жизни ее сына, было бы странно переживать за неодушевленные предметы, пускай и очень дорогие.

Плотно прикрыв за собой дверь, Раиса Сергеевна сбежала вниз по лестнице, выскочила на улицу и направилась в глубь двора, где в старом, основательном гараже ее дожидались верные «Жигули».

Гараж вместе с подержанной машиной Костя купил по дешевке, когда они переехали на новую квартиру. Купил специально для мамы. Раиса Сергеевна растаяла от счастья и расплакалась, а Костик засмеялся: дескать, это чтобы почаще мамочка на рынок ездила и повкуснее его кормила. Раиса Сергеевна на диво быстро получила права. Костя не переставал удивляться, откуда у мамы такие способности к вождению. Он ведь не знал, что много лет назад его маму звали Рысью и обучали управлять не то что машиной, но и самолетом, и вертолетом, и даже танком...

Как ехать до переулка, где, согласно адресу в записной книжке сына, проживал Липа, она, коренная москвичка, прекрасно знала и легко нашла удобный путь в объезд вечно забитого пробками центра. По дороге она остановилась дважды: у аптеки (купила валидол — сердце что-то последнее время пошаливало) и перед магазином «Мечта мужика». В магазине, полном разнообразных мелочей, она купила плоскогубцы, шило, молоток, рулончик широкого скотча, замечательно острую опасную бритву и флакон дорогого мужского одеколона.

Швейцарские часики, тоже подарок сыночка, показывали десять часов восемь минут, когда Раиса Сергеевна, самую малость запыхавшись, подошла к обшарпанной двери занимаемой Липой жилплощади. Проклятый лифт поднял ее только на второй этаж и ехать дальше категорически отказался. Пришлось еще шесть лестничных пролетов идти по грязной, заплеванной и заблеванной лестнице.

На правом плече у нее болталась сумочка, в левой руке она держала целлофановый пакет, набитый прикупленными инструментами. Еще в машине Раиса Сергеевна надела тонкие, как вторая кожа, лайковые перчатки, что было вполне по погоде — весна в этом году выдалась поздняя и прохладная. Перед дверью она несколько раз глубоко вздохнула, пошуршала пакетом, извлекла из него шило, спрятала в карман плаща, еще немного порылась в пакете и отыскала футляр с опасной бритвой. Картонный футлярчик полетел назад в пакет, Раиса Сергеевна раскрыла бритву, и в зеркальном лезвии отразилось ее красивое лицо в обрамлении ярко-рыжих волос. Пластмассовую ручку бритвы она зажала в кулаке. Подушечкой большого пальца уперлась в закругленный язычок на конце плоского широкого лезвия, плотно прижав его тупой край к остальным пальцам. (Получился своеобразный кастет с острой кромкой вместо шипов.)

Запястьем правой руки Раиса Сергеевна надавила кнопку звонка и сразу же опустила руку, спрятала кулак с зажатой в нем раскрытой бритвой за спину.

За дверью послышались ленивые, шаркающие шаги.

— Чего надо, тетка?

Раиса Сергеевна догадалась, что ее разглядывают в допотопный дверной глазок с выпуклым, как глаз золотой рыбки, окуляром.

— Эротический массаж не желаете? — Она улыбнулась, демонстрируя дверному окуляру белый ряд металлокерамических зубов.

— Чего?... — Замки в темпе звякнули. Дверь открылась. — Я не въехал, тетка.

На Раису Сергеевну сверху вниз смотрел, ухмыляясь, здоровенный детина, одетый в синие сатиновые «семейные» трусы и майку-тельняшку. На его крутом голом плече красовалась татуировка «Липа жил, Липа жив, Липа будет жить!». Правую руку детина, как и его гостья, прятал за спиной. От ее внимания не ускользнуло, как он быстро, воровато огляделся по сторонам — проверил, точно ли тетка одна на лестничной площадке, нет ли рядом конкурентов, выставивших ее на первый план, дабы усыпить его бдительность.

— Я раньше работала на оживленных автомобильных магистралях, — бодренько затараторила Раиса Сергеевна. — А сейчас — по месту жительства. В соседнем микрорайоне у меня сорок два постоянных клиента. Вот решила расширить сферу деятельности. Хожу по квартирам, звоню, если отвечают мужским голосом, предлагаю свои услуги.

— Во атас! — Липа оскалился в улыбке. — А реально, че ты конкретно предлагаешь, бабушка?

Кроме «бабушки», на лестничной площадке никого не наблюдалось. Липа расслабился, мускулистая рука, которую он только что держал согнутой за спиной, выпрямилась, и Раиса Сергеевна увидела пистолет в огромной татуированной пятерне.

— Разговора не будет, мужчина. Я ухожу... — Она изобразила на лице неподдельный ужас, попятилась.

— Да погоди ты! Ствола испугалась? Так он по типу того, что газовый! Во, гляди... — Липа юркнул в сторону, на мгновение исчез за дверным проемом и появился снова, демонстрируя пустые ладони. — Во, видала? Я его на тумбочку положил.

— Все равно боюсь, — неуверенно произнесла Раиса Сергеевна.

— Не боись! Рассказывай давай, че за эротические услуги у тебя.

— Сразу должна предупредить: один сеанс стоит двадцать долларов, и если у вас лишь праздный интерес, то...

— Бабуля! — перебил Липа радостно. — Да я тебе двадцатник уже за-ради прикола дам, не боись! Это ж пацанам про тебя рассказать, уссутся от смеха.

— Мне ваше отношение не нравится, но работа есть работа. Если вы готовы платить, может, тогда позволите мне войти?

— Заходи!

Липа шагнул назад, повернулся к Раисе Сергеевне боком. Буквально на секунду он потерял ее из поля зрения, и как раз этой секунды ей хватило, чтобы выбросить вперед вооруженную бритвой руку тем же стремительным, хорошо поставленным движением, как и в случае с Пауковым. И шея у Липы была более длинная, без складок двойного подбородка, и стоял он удобнее, будто специально подставлялся под удар, да и бритва куда острее ножниц, но все равно атака на пороге чужой квартиры получилась менее эффективной, чем неожиданное нападение на Тимофея Ивановича в собственной ванной. Бритва прошла мимо основной цели — сонной артерии. Как принято говорить в похожих случаях, «и на старуху бывает проруха». (Знать бы еще, что такое «проруха».)

Сталь вспорола кожу на горле, кровь мгновенно заполнила порез и хлынула вниз по шее двумя тонкими ручейками. Липа был ранен, но ранен не смертельно.

Толстый благополучный Пауков и профессиональный бандюга Липа — два разных человека, и их реакции на неожиданное нападение коренным образом различались. Если Пауков вообще не среагировал адекватно на действия Раисы Сергеевны, то Липа, зверь битый и матерый, без всякой заминки превратился из ухмыляющегося оболтуса в опытного уличного бойца. И успел оттолкнуть от себя непрошеную гостью раньше, чем бритва в обратном движении еще раз полоснет его по шее. Девять из десяти куда более молодых и гибких женщин, получив толчок такой силы, непременно опрокинулись бы на спину.

Но эта устояла, широко шагнула назад, согнула ноги в коленях, прогнулась в спине и без промедления набросилась дикой кошкой на сжимающего пудовые кулаки бандита.

Одним коротким прыжком она проскочила в щель меж его вытянутых рук, пружинисто разогнула ноги, яростно ударила головой снизу вверх, в небритый массивный подбородок. Липа попытался поймать ее, сгрести в охапку, но наносить удары в столь тесном контакте он не имел навыка. Раиса Сергеевна выскользнула из его объятий, низко присев. Остро отточенная бритва полоснула по сатиновым трусам, застряла, запуталась в синей ткани. Ей пришлось разжать пальцы, выпустить из руки свое оружие. Но дело было сделано. Ни один мужчина не способен толково драться после глубокого резаного ранения в детородные органы.

Раиса Сергеевна мягко упала на спину. Носок левого полусапожка подцепил сзади пятку волосатой мужской ноги, низкий широкий каблучок правого ударил в колено. Липа опрокинулся, рухнул навзничь, растопырив здоровенные сильные руки. Грохнувшись об пол, он уже и не пытался встать. Скорчился, скрючился, словно эмбрион в материнском чреве, одной рукой схватившись за гениталии, другой — за шею...

С хлопком распахнулась обклеенная пленкой «под дерево» дверь ванной. В тесный коридорчик выскочил голый мужик весь в мыльной пене.

— Чего тут шумите?... — Голый изумленно уставился на бьющуюся в мелких судорогах посреди прихожей окровавленную тушу Липы.

— Помогите! — воскликнула Раиса Сергеевна и указала пальцем в темный проем все еще открытой настежь входной двери.

Голый метнулся вперед, перепрыгнул через умирающего Липу, заглянул в дверной проем, лихорадочно шаря глазами в поисках несуществующего противника на лестничной площадке.

Раиса Сергеевна хладнокровно дожидалась, пока обильно намыленная задница не окажется на расстоянии вытянутой руки. Как только это произошло, рука ее скользнула в карман плаща, пальцы сжались — теперь на лакированной рукоятке шила.

Рывком она перевела себя из лежачего положения в сидячее, вскинула руку вверх и прицельно ударила, направив острие шила в нужную область на голой мокрой спине. Попасть было несложно: голый был хорошо сложен, и его влажная спина вполне сгодилась бы образцом художнику, рисующему картинки для анатомического атласа.

Шило легко проткнуло кожу и мышцы, плавно вошло в нижнюю треть легкого. Проникающий удар в эту область подробно описали судебные медики еще в двадцатые годы. После такого удара легкое, образно выражаясь, «сдувается», как лопнувший воздушный шарик. В эпоху нэпа пошла мода на женские заколки в псевдояпонском стиле. Томные незнакомки с сильно напудренными смазливыми личиками фиксировали замысловатые прически длинными острыми спицами с малюсенькими деревянными шариками на конце. Соблазнительные пухленькие мадемуазели жеманно перемигивались под сенью ресторанных пальм с одинокими фрачными господами-нэпманами, знакомились с ними и отправлялись в темный, безлюдный уголок целоваться. Во время поцелуя, долгого и страстного, дамочка незаметно извлекала из прически стальную заколку, вонзала ее либо сзади в шею, в особую точку у основания черепа, либо туда, куда сейчас вогнала шило Раиса Сергеевна. Мимолетный любовник умирал во время поцелуя мгновенно и, главное, тихо, после чего его карманы подвергались тщательной проверке. Улов бывал скуден, но в эпохи перемен человеческая жизнь ценится подчас не дороже позолоченных карманных часов от Павла Буре...

Голый скончался без стонов и воплей. Упал рядом со все еще живым Липой и замер, удивленно глядя остекленевшими глазами в потолок. Раиса Сергеевна не могла знать, что примерно через два с половиной часа в чем-то поразительно схожее кровавое действо произойдет и на пороге ее квартиры.

Еще во время беседы с Липой она отметила про себя: в квартире — трое. Ее обострившийся слух уловил и неровный шум душа в ванной, и богатырский храп в комнате. Третий жилец ей непременно нужен был живым.

С заметным усилием Раиса Сергеевна поднялась на ноги. Схватка ее измотала. В принципе, тело с физической нагрузкой справилось неплохо (сказался и бассейн, и ежедневные пешие прогулки, и сбалансированное питание вкупе с самомассажем по специальной методике), а вот сердце болело. Противно, тягуче ныло под левой лопаткой. Еще пару лет назад она и не знала толком, где у нее расположено сердце, не чувствовала его, но годы брали свое, и вот уже шесть месяцев, как Раиса Сергеевна регулярно покупала в аптеке валидол.

Она плотно прикрыла входную дверь, повернула колесико французского замка, шагнула в сторону, к низкой тумбочке, на которую Липа положил пистолет. Дыхание ее было тяжелым и прерывистым, каждый шаг отдавался болью в левой половине грудной клетки.

Рядом с пистолетом лежала трубка сотового телефона, и Раиса Сергеевна с трудом поборола желание набрать номер такого же переносного аппарата Костика, сыночка, маленького любимого котеночка. Она знала, что звонить бессмысленно, ей ответит незнакомый чужой голос, ее реплики могут записать на магнитофон и тогда все усложнится. Пусть лучше никто не догадывается, где она и на что способна, пусть ее подозревают во всех совершенных убийствах, но только подозревают...

Пистолет был незнакомой ей системы — девятимиллиметровый «глок», принятый на вооружение австрийской армией в 1982 году. Пластмассовая ствольная коробка и малый вес наводили на мысль, что Липа не соврал и пистолет действительно газовый.

Раиса Сергеевна извлекла магазин, достала один из семнадцати патронов. Нет, патрон боевой, соврал-таки Липа. Быстро и ловко, секунд за десять, она разобралась с конструкцией. Уяснила для себя, что пистолет работает на принципе отдачи с коротким ходом ствола. Что ударно-спусковой механизм двойного действия позволяет вести стрельбу самовзводом. А первичное нажатие на спусковой крючок освобождает предохранитель. Пока руки необычайно проворно обследовали оружие, в голове складывались четкие, профессионально-конкретные комментарии.

Раиса Сергеевна поискала глазами свой целлофановый пакет с инструментами. Как и сумка, он во время схватки расстался с хозяйкой и белел сейчас в углу прихожей.

Из пакета она достала молоток. С пистолетом в правой руке и молотком в левой вошла в комнату, откуда все еще доносился размеренный храп с присвистом.

Надо отметить, что пистолет Раиса Сергеевна держала совсем не так, как это привыкли видеть теле— и кинозрители. Она плотно прижимала оружие к бедру, чуть ниже талии, так что ствол казался замысловатым аксессуаром брючного ремня, а согнутый локоть вооруженной руки прятался за спиной. Окажись в комнате какой-нибудь Жан Клод Ван-Дамм, и тот не смог бы лихим ударом ноги выбить пистолет из ее обманчиво хрупкой ручки.

В небольшой захламленной комнатушке, помимо обязательного стандартного мебельного набора (стенка, пара кресел, диван, стол), стояли еще и две раскладушки. На одной из них сладко спал, разметавшись, одетый в спортивный адидасовский костюм плохо выбритый молодой человек. От него тянуло запахом убойного перегара, на полу, рядом с изголовьем раскладушки, стояла пустая коньячная бутылка, валялась россыпь сигарет и дешевая разовая зажигалка.

Раиса Сергеевна на цыпочках подошла к спящему и с удовольствием констатировала, что он пребывает в том состоянии, которое в народе принято называть «из пушки не разбудишь». Спокойно положив иностранный пистолет на стол, она мягким толчком пальцев освободившейся руки повернула голову спящего набок. Голова ответила лишь изменением тембра храпа, в остальном же была покорна и покладиста, будто жила отдельно от тела. Осмелев, Раиса Сергеевна вытащила из-под щеки спящего сбившуюся с подушки некогда (очень давно) белоснежную наволочку, обмотала ею металлический параллелепипед молотка, хорошенько прицелилась и нанесла средней силы удар по так называемому заушному бугру сладко всхлипывающей головы. Молодой человек вздрогнул, выкрикнул нечто невразумительное, мышцы шеи напряглись ровно на тридцать секунд и снова расслабились. Он потерял сознание, так и не проснувшись.

Раиса Сергеевна улыбнулась удовлетворенно, бросила молоток на стол, прихватила пистолет — на всякий случай и, цокая каблучками, вышла из комнаты.

Картина в прихожей оставалась прежней — мертвый голый и тихо умирающий Липа. Вообще-то Липу нужно было бы добить, но она легкомысленно решила, что он и сам скоро загнется — вон какая лужа кровищи из-под него натекла...

В следующие пять минут Раиса Сергеевна успела сделать множество дел. Она выключила душ в ванной, смыла с лица капельки чужой крови, отмыла перчатки от подсыхающих кровавых пятен, привела в порядок волосы, положила под язык горошину валидола, перенесла свои вещи в комнату и достала из целлофанового пакета моток скотча.

Тело пребывающего в бессознательном состоянии молодого человека она с помощью скотча основательно зафиксировала на раскладушке. Раскинула его руки в стороны и, не жалея ленты, примотала запястья к металлическим трубкам примитивной лежанки. Ту же операцию проделала с ногами. Скотч надежно приковал щиколотки к матовой поверхности алюминия. Затем, воспользовавшись той же наволочкой, которая чуть раньше смягчила удар молотка, она соорудила кляп, разжала челюсти жертвы и, просунув в рот скомканную тряпку, обмотала нижнюю часть небритого лица липкой лентой скотча. Проверяя себя, она еще раз попробовала прочность крепления. Все хорошо, вырваться из этих пут не удалось бы и Арнольду Шварценеггеру. Осталось подождать несколько минут, пока связанный очнется.

Она придвинула продавленное кресло поближе к раскладушке, а стол притянула ближе к креслу, на уголке стола с педантичностью врача-хирурга разложила нехитрый инструмент: плоскогубцы, молоток, зажигалку, до того валявшуюся на полу, сюда же легли и ножницы из ее сумочки, те самые, которыми был убит господин Пауков. На краешек стола она поставила и предварительно открытый флакон дорогого одеколона из магазина «Мечта мужика», бросила россыпь подобранных с пола сигарет, положила пистолет.

Устало опустившись в кресло, достала из сумочки уже полупустую упаковку валидола. Еще один шарик лег под язык. Она откинулась в кресле, расслабила мышцы. Сердечная боль медленно уходила, и, торопя ее уход, Раиса Сергеевна обстоятельно помассировала мизинец левой руки пальцами правой. Этот простейший прием самотерапии она вычитала из книг, часто им пользовалась, и он неизменно помогал.

Молодой человек, привязанный к раскладушке липкой лентой, зашевелился, замычал.

«Во время дознания нужно быть жесткой и безжалостной, как учили. — Она настраивалась на работу. — Как показали последние часы, я еще многое помню и многое умею. И нервишки в порядке, и актерствовать не разучилась, и тело помнит почти все... Нужно вселить в допрашиваемого животный ужас перед моей особой, предстать перед ним этакой демоницей, исчадием ада... А, собственно, кто я сейчас, как не исчадие ада?!. А ну-ка, стоп! Отставить сопли, как говорил Рыжий! Отставить сентиментальность! Забыть привычки и пристрастия бухгалтерши из сберкассы! Вычеркнуть из жизни годы, проведенные за швейной машинкой! Я — Рысь, у меня нет нервов, страха и сострадания. Моя мораль — целесообразность, а моя цель оправдывает любые средства! Меня так учили, я — Рысь!»

— Очнулся, миленький? — Раиса Сергеевна улыбнулась связанному. — Вот и хорошо. Слушай, что я тебе расскажу. Твои друзья убиты. Их убила я. Поверь мне, это правда. Я умею убивать, могу отправить человека на тот свет голыми руками, но предпочитаю использовать вспомогательные предметы. Могу превратить в оружие любой невинный на первый взгляд предмет. Расческу, например. Сигареты. Карандаш. Кусок мыла... Что? Не веришь? По глазам вижу, что не веришь... Ой, да не смотри ты на меня так страшно, я же пугаюсь!

Она подчеркнуто медленно взяла со стола обтекаемую емкость одеколона, поднесла руку с флаконом к перебинтованному скотчем лицу. Тонкая струйка приятно пахнущей жидкости полилась в глаза...

— Ой, как ты головкой замотал, больно, да? Сам виноват, я же просила не разглядывать меня страшными глазами... Ну, поморгай пока, а я подожду... На чем я остановилась?... Ах да! На куске мыла. Ты не веришь, что и кусок мыла в руках опытного человека может стать оружием? Постараюсь тебя разубедить. Во-первых, мыльный брикет можно бросить в лоб и отвлечь противника, выиграть время для нанесения удара, скажем, по глазным яблокам. Или в пах. Во-вторых, мыло можно засунуть в чулок и работать им как кистенем. Знаешь, что такое кистень? Твои коллеги-разбойники пару веков назад очень любили орудовать кистенем. В-третьих, можно незаметно откусить кусок мыла и пустить пену изо рта или вызвать у себя рвоту, имитировать таким образом эпилептический припадок или желудочный спазм, усыпить бдительность противника, обмануть его и... Ну вот, мы и открыли глазки. Моргаешь? Все еще щиплется? Бедненький... Не понимаешь, к чему я тебе все это рассказываю? Дурачок! Я пытаюсь объяснить тебе расстановку сил, хочу, чтобы ты понял, с кем имеешь дело, и стал хорошим, сговорчивым мальчиком. Я бы могла сразу начать с вопросов, но предпочитаю прелюдию. Тише едешь, дальше будешь... Вернемся к мылу. Надеюсь, ты понял, в моих руках мыло — опасное оружие. Теперь вообрази, что я учудила с твоими дружками, имея под рукой опасную бритву и сапожное шило. Вообразил? Постарайся, а то мне очень не хочется тащить тебя в прихожую или их перетаскивать в комнату для демонстрации. Видишь ли, я только что смыла с себя кровь, не хочу снова пачкаться... Да ты мне, похоже, еще не до конца веришь! Тебя, видно, смущает, что я немолодая уже женщина. Зря! Вспомни Майю Михайловну Плисецкую. В мои годы она еще не исключила из своих выступлений высокие прыжки. А спорт ты любишь? Знаешь, что легкоатлетка Екатерина Подкопаева в сорок пять лет являлась членом сборной России и не собиралась покидать беговую дорожку?... Ну, ты, конечно, ни балетом, ни спортом не интересуешься. Может, хотя бы про Джейн Фонду слыхал? Так вот, красотка Джейн была лет на пятнадцать меня постарше, когда придумала аэробику и по нескольку часов кряду с сияющей улыбкой скакала перед потными девочками...

Если с умирающим Пауковым Раиса Сергеевна беседовала бесстрастно и несколько отстраненно, то сейчас она говорила приторно-ласково, как разговаривают с совсем маленькими детьми.

— ...Все перечисленные мною женщины так хорошо сохранились не только благодаря регулярным тренировкам, но и в силу природных данных. Меня тоже бог здоровьем не обидел, вот только сердце побаливает. И в прямом, и в переносном смысле. Мое большое кошачье сердце переживает за судьбу сына, маленького глупыша-котеночка. Кошки ведь существа эгоистичные, им безразличны окружающие — лишь бы самим было хорошо.

Вот, например, японские ученые выяснили: кошки способны понимать до трехсот слов человеческой речи, но прикидываются, что этого им не дано. Согласись, дружок, мы все в чем-то кошки, кто-то больше, кто-то меньше... Так что не прикидывайся, что не понимаешь меня. Знаешь, на что способна кошка, когда она защищает своего котенка? Свирепые волкодавы бегут от нее, поджав хвост! Кошка-мама ничего не боится и ни в чем не знает меры. Так же и меня, дружок, совершенно не заботят вопросы человечности и морали в наших с тобой отношениях. Не веришь? Ну, что мотаешь головой?... Я не поняла, веришь ты мне или нет, если и веришь, все равно маленькое подтверждение моих слов не повредит...

Раиса Сергеевна взяла со стола сигарету, капнула на кончик бумажной трубочки с табаком капельку одеколона и, чиркнув зажигалкой, подожгла этот маленький факел. Потом вытянула губы трубочкой и подула на кончик сигареты. Пламя погасло, табак тлел миниатюрным серым угольком. Придерживая молодого человека за нос, Раиса Сергеевна загнала сигарету ему в ухо.

— Ну, ну! Ой, как ты бьешься, ой, как хочешь развязаться! Тише, дружок, раскладушка сломается! Ну вот! Доигрался! Я уже собралась вытащить занозу, а ты так крутил головой, что сигаретка сломалась. Жди теперь, пока сама потухнет, дружок. Я знаю, как тебе больно. Пытка угольком в ухе издревле считалась на Руси одной из самых болезненных и жестоких. Я ведь не импровизирую, действую, как меня когда-то научили. Я не садистка, не маньячка. Веришь, мне как-то дали почитать книжку про Чикатило, так я три ночи не спала, всяких ужасов начитавшись. Пойми, дружок, я сейчас как врач — делаю больно, чтобы спасти. Разумеется, не тебя, дурилка, а сыночка Костика. К сожалению, мой пациент ты, а не твой приятель Липа, так уж получилось. Но я уверена, мы с тобой подружимся, и ты расскажешь мне, где искать сына. Рано утром Костик позвонил мамочке, пожаловался, что за ним гонится Липа и вот-вот поймает. Липа к моменту моего приезда уже был дома, веселый и довольный. Один его друг мылся в ванной, успел уже перемазаться сегодня, грязнуля, другой — ты — напился с утра, я же вижу, что с утра, пустая бутылка пахнет соответствующим образом. Напился, наверное, с радости... А где же Костя? Вы трое дома, а Костика с вами нету. Где он? Раиса Сергеевна взяла со стола ножницы.

— Не дергайся! Я могу тебя нечаянно порезать. Сейчас, миленький, разрежем скотчик у тебя на мордочке, вытащим тряпочку изо рта, и ты скажешь мне, где Костик. Ладно, хороший мой?... Вот так, уже режу. Фу, как хрустит противно!... О-па!... Теперь разожми зубки, я тряпочку выну...

Как только пленник смог говорить, он взвыл:

— Я не знаю, сукой буду, не знаю я, где Костя! Я не зна...

Раиса Сергеевна ловко засунула наволочку обратно между желтых зубов, заставив его замолчать.

— Ах, какой плохой мальчишка мне попался! И где ты только нахватался таких бранных слов? Что означает «сукой буду»? Просишь, чтобы я тебе ножницами письку отрезала? Ох, ох, ох, как ты напрягаешься, как тебе хочется свободы! Знаешь, ты так нервничаешь, что у тебя давление может подняться до критической отметки. А я, видишь ли, получила слишком одностороннее медицинское образование, чтобы оказать тебе необходимую помощь, если, не дай бог, у тебя гипертонический криз случится. Умрешь во цвете лет, а я, между прочим, вовсе не желаю тебе смерти, ты молодой, еще жить да жить... Ты ведь немногим старше моего Костика, да? Твой практически ровесник, мой Костик никогда не врет, и ты, противный мальчишка, должен в этом брать с него пример. Твое, знаешь ли, «не знаю» меня сильно огорчает. Думаешь, я и дальше намерена слушать из твоих уст всякую нецензурщину и чепуху? Нет! Дальше я намерена взять со стола плоскогубцы и раздробить с их помощью... Хотя нет, вру. Одними плоскогубцами здесь не обойтись. Придется еще и молотком поработать... Так вот, я намерена раздробить крайние фаланги твоих пальцев. Крайние фаланги, мальчик, это на которых ногти, понял? Это дилетанты считают, что самая страшная пытка — загонять под ногти иголки. Они не правы, милый мой, ох как не правы! Дробить фаланги куда больнее. Наука проводить дознание в полевых условиях выявила этот факт методом проб, ошибок и сравнительного анализа. Кстати, согласно той же науке, после обработки крайних фаланг целесообразно сломать суставы пальцев. И раз уж у меня есть плоскогубцы, то, когда здоровых пальцев на руках и ногах у тебя больше не останется, мне будет сподручно вырвать твой подносовой шип. Это такая перегородка, хрящик между ноздрями. Потом я вскипячу чайник. Есть у вас в хозяйстве чайник? Должен быть. Вскипячу и буду лить кипяточек тебе в нос осторожненько, не спеша, заодно и чайку попью. Есть у вас в хозяйстве чаек? Должен быть. А потом я...

Раиса Сергеевна замолчала, запнулась на полуслове, вытянула шею, прислушалась. Через секунду она вскочила на ноги, отпихнув кресло так, что оно стукнулось о ножку стола, а все, что лежало на столешнице, включая пистолет, свалилось на пол.

В прихожую она ворвалась фурией. Обутая в ботиночек на низком каблуке нога наотмашь ударила по голове Липу, скорчившегося подле тумбочки рядом с входной дверью. Удар выбил из рук Липы трубку сотового телефона. Поразительно, но Липа сумел доползти до тумбочки, оставив за собой на полу кровавый влажный след, и успел позвонить по телефону.

В глазах Раисы Сергеевны не было злобы — лишь досада на себя, на свою преступную халатность. Она сделала две глупости: сразу не добила Липу, а сейчас чересчур сильно ударила его по голове. Удар каблуком в висок выбил дух из искалеченного тела. Липа умер, а если быть точным в формулировках — погиб.

Раиса Сергеевна, тяжело вздыхая, вернулась в комнату, подошла к раскладушке и склонилась над белым как полотно бандитом.

— Слушай, шутки кончились! Быстро говори: кому сейчас мог звонить Липа по телефону? И учти, детские шалости с плоскогубцами отменяются, я настроена самым серьезным образом! Почувствую, что врешь, — узнаешь, что такое настоящая боль. Понял?

Она освободила пленного от кляпа, и тот заговорил:

— Гуле! Гуле он звонил, сукой бу... честно говорю! Липа — бугор, Гуля — папа! У Гули людей больше, конкретно четыре. Ухо и Лысый — разъездные, и два баклана по типу быков-школьников. Честно говорю! А за Костю, рви меня, мама, режь, реально не отвечу! Костю знаю и уважаю, собакой буду, не развожу, сегодня ни я, ни Липа с ним не толкались!

— Верю! А как ты думаешь, Гуля мог сегодня с Костей...

— Мог! Парашей буду! Мог! Гуля — зверь, отморозок, ему не слабо любого на хапок взять!

— Адрес Гули знаешь?

— Знаю!

Он назвал адрес, она заставила повторить несколько раз, уточнила район, подъезды к дому, снова переспросила адрес и пришла к выводу, что пленник говорит правду.

— Гуля знаком с Костей?

— Без понятия. Я реально нижний, когда верхние базар имеют, я немой и глухой.

— А почему же ты только что так уверенно кричал, что Гуля может быть виновником Костиных неприятностей?

— Жить хочу, мама! Ты крутая, я въехал. У меня есть мать, но, оставишь жизнь, богом клянусь, тебя за мамку родную держать буду. Я не лохатый какой-нибудь, не гляди, что я нижний боец, я все просекаю. Если пожалеешь, мама, буду считать, по типу второй раз родился, служить тебе буду, как пес верный!

— Извини, у меня, слава богу, есть сын, приемного мне не надо! Да и без служебной собаки как-нибудь обойдусь...

— Мама, нет!!! — взревел молодой человек.

Его крик оборвал тряпичный кляп.

— Прости, но на войне как на войне. Я воюю за родного сына и не беру пленных! Ты сам себя назвал бойцом, так что... Не бойся, больно не будет. О, да ты описался...

Она подобрала с полу молоток, широко размахнулась, ударила. В ее сердце не было жалости, как не было и жестокости или каких-то иных, естественных для нормального человека эмоций. Она просто старалась как можно лучше сделать работу, которой ее когда-то обучали, и она выполнила эту работу прекрасно. Второй удар был уже без надобности, однако она все же нанесла второй, контрольный удар, как учили. Пример с Липой наглядно показал, что учили правильно: человеческое существо подчас оказывается более живучим, чем можно предположить.

Навсегда прощаясь с разоренным бандитским гнездом, Раиса Сергеевна прихватила на память пистолет и две запасные обоймы к нему, которые небрежно валялись в кухне на подоконнике. Она спешила, времени на обстоятельный обыск квартиры не было. Люди неведомого Гули могли нагрянуть в любой момент — кто знает, где они, эти солдаты бандитского фронта, сейчас находятся, вдруг совсем рядом. И, конечно же, по части обеспечения мобильной связью у них все как надо.

На ходу оглядывая квартиру, Раиса Сергеевна невольно вошла в роль агента-нелегала на задании в тылу врага. Да еще и в период активизации боевых действий на всех фронтах. Она сознавала всю нелепость этой абсурдной роли здесь и сейчас, в мирное в общем-то время, в родной стране, в родном городе, но не могла заставить себя воспринимать бандитов как-то иначе, нежели как бойцов регулярной вражеской армии. И уж совсем не могла назвать их преступниками. Преступники, по ее разумению, должны были испытывать постоянный страх перед властями, заботиться о своей анонимности и скрытности. Эти же, Липа и компания, открыто носят оружие, общаются между собой на своем специфическом, почти иностранном языке, блюдут субординацию, четко знают свое место в строю и звание (нижний, верхний, бугор, папа), а главное, судя по всему, готовы безоговорочно выполнять приказы командиров с той бездумной исполнительностью, на которой и держится боеспособность любых регулярных воинских частей. Раиса Сергеевна считала себя современной женщиной, многое знала, все понимала, однако, лично столкнувшись с этой средой, она ужаснулась. Ужаснулась тому, что скрывала от сына свои умения и навыки, столь необходимые, как оказалось, в сегодняшней жизни, тому, что не научила Костика стрелять из всего, что стреляет, профессионально проводить допрос, превращать любую мелочь в оружие, а если придется, и голыми руками ликвидировать нескольких вооруженных противников. Еще она могла бы научить Костю делать взрывчатые вещества из невинного, мирного сырья, из смеси лекарств, например, свободно продающихся в аптеках, из сельскохозяйственных удобрений (лишь бы в их состав входила аммиачная селитра), из моющих средств. Могла бы научить Костю выживанию в дикой местности, когда даже ножа нет и на много километров вокруг тайга, или пустыня, или снежная целина. И еще многому, очень многому могла бы она обучить сына вместо того, чтобы таскать его на это педерастическое фигурное катание и заставлять кривляться в кружке мелодекламации. Ах, как зла была на себя Раиса Сергеевна, покидая бандитский притон, ах, как болело ее сердце за сына, такого беззащитного и одинокого в этом жестоком, не прощающем ошибок мире!

Дверь в квартиру, ставшую местом гибели Липы и двух его солдат, она запирать не стала, так же как не заперла и свою собственную. Но на сей раз просто потому, что не нашла ключей, очень спешила.

С трофейным пистолетом в кармане плаща, целлофановым пакетом (все тем же, с инструментами, за исключением опасной бритвы и шила) и с сумочкой через плечо Раиса Сергеевна подошла к своим «Жигулям».

Мотор послушно завелся. Автомобиль выполз из лабиринта дворовых асфальтовых дорожек и вписался в поток транспорта на широком, прямом, как гоночная трасса, проспекте. Она сноровисто вела машину, путь до места обитания пресловутого Гули был долог. У нее появился пистолет, это было хорошо, очень хорошо. Жаль только, что без глушителя. Можно, конечно, в принципе, отыскать железную трубку необходимой длины и диаметра, скажем, можно сообразить, как зафиксировать ее в соответствующем месте ствольной коробки (на память сразу же пришло несколько простых и надежных способов), но куда сложнее разжиться пригоршней пробок от винно-водочных бутылок, именуемых в народе «бескозырками», вырезать в центре каждой треугольник, загнать пригоршню фигурно изрезанных «бескозырок» в металлическую трубку и таким образом завершить изготовление глушителя. Но, к величайшему сожалению, на все это рукоделие совершенно нет времени. Придется шуметь, стрелять и быстро уходить, пока трусливые обыватели будут набирать 02...

Раиса Сергеевна прекрасно отдавала себе отчет в том, что еще одна рукопашная схватка может крайне неприятно сказаться на ее больном сердце.

Опять кольнуло под левой лопаткой. Это уже серьезно. Сердце подводит так некстати, перед самым ответственным моментом. Она перестроилась в крайний ряд, притормозила и свернула в довольно пустынный переулок. Свернула еще раз, въехала в тихий дворик, припарковала машину рядом с пустующей детской площадкой под раскидистыми ветвями тополей-великанов и заглушила мотор. Порывшись, нашла в сумочке упаковку нитроглицерина. Нитроглицерин в особо острых случаях ей помогал, но за это приходилось расплачиваться приступом головной боли. Раиса Сергеевна приняла нитроглицерин, откинулась на спинку водительского кресла, прикрыла глаза. Сердце сразу же стало успокаиваться, и одновременно застучало в висках, заломило в затылке, ударило изнутри в лоб. Сейчас ни в коем случае нельзя думать о Костике, планировать будущие поступки и анализировать уже совершенные. Работа мысли только усилит боль — это проверено. Но так уж человек устроен, что не может совсем ни о чем не думать. Что же делать? Впрочем, она знала, что делать. Погрузиться в океан воспоминаний. Выбрать глубину погружения, измеряемую в минутах, часах, днях, годах, и нырнуть мысленно в пучину прожитой жизни.

Она сделала это без усилий, мгновенно перенеслась в начало семидесятых. Калейдоскопом промчались картины выпускного бала в детском доме, слезы о том, что погибшие в послевоенных лагерях родители не видят ее сейчас, такую взрослую и красивую; промчалась в ускоренной перемотке сцена первого похода в военкомат, еще стремительней пролетели воспоминания о втором, третьем и всех остальных визитах в кабинет седого полковника с внушительным «иконостасом» орденских планок на груди. Вызвало внутреннюю улыбку воспоминание о той радости, которая ее охватила, когда ее приняли наконец на службу, да еще в такие необычные войска. Годы, проведенные в специальном учебном центре, слились в размытую от заливающего глаза пота картину крови, грязи, тысячи стреляных гильз и сотен километров учебной штурмовой полосы. Постепенно из глубин памяти всплыло рыжеусое лицо капитана Карпова. Лента памяти замедлила ход, и вот уже она стоит навытяжку перед дымящим «Примой» Игорем Анатольевичем Карповым, неумело, одним пальцем отстукивающим на пишущей машинке «Ундервуд» необычную служебную бумагу. Только звали ее в ту пору не по имени, а Рысью — в соответствии с присвоенным псевдонимом.

— Рысь, ты курить пробовала? — спросил Карпов, затягиваясь «Примой».

— Так точно, товарищ капитан.

— Отставить товарища капитана, дочка. Зови меня, как все, — Рыжий. Я привык. Да и приятно вспомнить, какие награды в свое время немцы за голову Рыжего обещали... Так, говоришь, курить пробовала. И чего ты пробовала курить, Рысь?

— "Казбек", «Беломорканал», «Нашу марку», «Аврору», товарищ Рыжий.

— А «Приму» за четырнадцать копеек?

— Пробовала.

— И как тебе?

— Крепкие, горло дерут.

— А я как в начале шестидесятых попробовал, так только ее и курю. Дешево и сердито. Помню, приехал как-то в Москву, иду по улице Горького, гляжу, рядом с Белорусским транспарант — пижон нарисован с сигаретой и надпись: «На сигареты я не сетую, сам курю и вам советую». В те годы сигареты были в новинку. Решил попробовать. Когда покупал их, один полковник, танкист, научил засовывать в табак сломанную пополам спичку — с того конца, с которого куришь. Удобно, лучше, чем мундштук. Держишь спичку зубами и докуриваешь до махонького чинарика...

Эту историю про сигареты, спичку и агитационный транспарант Игорь Анатольевич рассказал всем своим подопечным уже раза по три. Менялась лишь войсковая принадлежность полковника, который поделился с ним маленькой хитростью. За годы, проведенные «за забором», Рысь успела изучить характер капитана. С подобных бытовых воспоминаний Игорь Анатольевич обычно начинал особо доверительные и важные разговоры.

— Я, откровенно говоря, тебя, Рысь, вызвал не песни петь про «давай закурим» из репертуара Клавы Шульженко. Имею до тебя, дочка, просьбу. На, прочти. — Он вытащил из пишущей машинки отпечатанный в одном экземпляре листок. — В личном деле значится, что школу ты на «отлично» окончила. Вот и проверь, не наделал ли я ошибок.

Она взяла из его руки листок с текстом, немало подивившись, что эта рука пусть плохо, но умеет печатать. Она слишком хорошо знала другие способности этой узкой мужской кисти: изгибаться так, что кончики пальцев свободно касаются покрытого редкими рыжеватыми волосами предплечья. Человека, разработавшего запястье до такой гибкости, невозможно взять на кистелоктевой бросок — на этом и срезались курсанты, попадая к нему в пару во время очередного экзамена.

Машинописный текст не имел заголовка. Сразу, с красной строки, шло примитивное изложение хорошо известных Рыси фактов с простенькими выводами и незамысловатыми комментариями:

"Система рукопашного боя для подготовки нелегальной агентуры создавалась Разведывательным управлением Генштаба РККА и РККФ (Рабоче-Крестьянской Красной Армии и Рабоче-Крестьянского Красного Флота) в 20 — 30-е годы... Разведчик-нелегал не должен выделяться своим видом. Значит, способы тренировки, требующие набивки рук и чреватые переломами носа и ушей, не годились. Не подходили и такие системы, где решающую роль играли чисто физические данные — рост, вес, сила, быстрота реакции и т.д. Для агента-нелегала гораздо важнее иные особенности личности.

Кроме мастеров т.н. официальных отечественных боевых систем, военные широко использовали специалистов из китайцев и корейцев, живших на Дальнем Востоке СССР, а также исторический боевой и применимый в бою бытовой опыт других народов Советского Союза, в частности Кавказа, Средней Азии, Севера, казаков, уголовной среды...

К работе, кроме профессионалов-рукопашников, привлекались медики, биологи, физиологи, спортивные специалисты, опытные артисты цирка...

В результате многолетней работы большого коллектива высококлассных специалистов были освоены и творчески переработаны наиболее результативные способы боя как Востока, так и Запада. Создана необыкновенно эффективная и сохраняющая эту эффективность в отсутствие регулярной тренировки, гибкая и технически несложная боевая система... Арсенал ее приемов и тактических ходов отличается высокой надежностью и универсальностью, простотой исполнения, органически сочетает все способы поражения противника, доступен для человека любых физических данных, труднораспознаваем и практически непредсказуем, в нем «вязнут» любые сюрпризы противника...

В годы Великой Отечественной войны система получила дальнейшую шлифовку, в частности, были разработаны схемы интенсивной подготовки бойца. Кроме того, произошло взаимообогащение рукопашных систем военной разведки и НКВД, в частности через совместную работу с военной контрразведкой СМЕРШ (аббревиатура от слов «смерть шпионам»).

Опыт Второй мировой войны показал высокую эффективность рукопашного боя по версии ГРУ — СМЕРШ. После войны американцы приняли ее (точнее, то, что удалось «выдоить» из перебежчиков) за основу подготовки своих спецслужб, и до настоящего времени для подготовки элитных нелегалов они используют технические и тактические решения, тренировочные подходы нашей системы, о чем, естественно, предпочитают не распространяться".

— Ну что, прочитала? Твои замечания.

— Разрешите сначала вопрос.

— Спрашивай.

— Бумага составлена в третьем лице. Почему?

— Эту справку официально составит один военный историк и передаст ее от своего имени в ЦК.

— Неужели товарищи в ЦК самостоятельно не могут расшифровать слова РККА, РККФ, СМЕРШ?

— Смешно, да? А вот представь себе, в начале шестидесятых я составлял похожую бумаженцию для тогдашнего ЦК, и нашлись непонятливые. В те годы в административном отделе, который, помимо прочего, курирует армию и чекистов, появились такие товарищи. В тот же примерно исторический период Никитке показали, как противотанковые управляемые снаряды долбят старые тридцатьчетверки, и знаешь, что он приказал? Распорядился разрезать танки на металлолом! Управляемые-то снаряды дешевле и запросто долбят дорогой танк! Он ведь у нас рачительный был хозяин. Посчитал, что снаряды выпускать выгоднее, чем танки строить. Так же выгодно, как и кукурузу растить...

— Еще вопрос разрешите?

— Валяй.

— Какое я лично имею отношение к этой бумаге?

— Самое прямое! Слушай вводную, дочка... Да ты сядь, вон стул возьми — я сейчас с тобой не как с младшим по званию беседую, а как с боевой подругой, соратницей по оружию... Так вот, когда сняли Георгия Константиновича Жукова, пустили слух, что под его личным руководством готовились специальные диверсионные группы. И якобы готовили их для Георгия Константиновича мы. Погоны полетели, как перелетные птицы. Освободившиеся должности в верхах укомплектовали чекистами, их генералы, как водится, втихаря потянули за собой своих служак рангом ниже. Так они со своей, как они это называют, «системой» и добрались до нас.

Карпов сделал паузу, раскуривая очередную свою «фирменную» сигарету.

— Еще вопрос можно?

— Ну?

— "Системой" они называют то, что мы зовем рукопашкой?

— Уже знаешь?

— Слыхала звон.

— "Система" — это только звучит красиво, а по существу, это то же боевое самбо Харлампьева.

— Говорят, не совсем боевое.

— Чепуху тебе говорят, и я даже догадываюсь кто. Этот лейтенантик Сашка Полторак, да?

— Так точно.

— Чепуха! Это он прочитал брошюру Ознобишина, изданную в свое время НКВД под грифом ДСП, и умничает. Ознобишин тренировал еще царскую охранку, потом перешел по наследству к преемникам секретной полиции, а после революции спился. Его стиль — помесь разных техник: джиу-джитсу, бокса...

— Дзю-дзютцу, Рыжий. В японском языке нет звука «жэ».

Рысь окончательно перешла на «ты» и уже не испытывала дискомфорта от того, что приходится «тыкать» человеку много старше себя. Когда речь касалась дела, они все, те, кто жил «за забором», переходили на «ты», невзирая на возраст, опыт, звания.

— Хай буде дзю-дзютцу, признаю ошибку. Так вот, Ознобишин был высокий, сильный человек и приспособил под себя отдельные японские приемы, приемы английского и французского бокса, борьбы, фехтования штыком. Ознобишинцы прилично работали в ближнем контакте, но сыпались на дистанции. К «системе» они отношения не имеют. Другое дело Спиридонов. Его школа с самого начала приобрела популярность в НКВД. База у него была японская, он поначалу открыто это признавал, потом сориентировался и стал замалчивать японские корни. В отличие от Ощепкова. Этот учился дзюдо у японцев и не скрывал, откуда ветер дует. Ходили слухи, что это Спиридонов сдал конкурента Ощепкова. Поговаривали, что арестованный, как «шпион японского милитаризма», Ощепков, поняв, что его дело табак, кинулся на конвоиров. И многих сделал, прежде чем они смогли его нейтрализовать...

Рыжеусый капитан затянулся сигаретой, задумался о чем-то своем. Рысь сидела тихо, стараясь не мешать ему думать, вспоминать.

— Анатолий Харлампьев, — продолжил рассказ Рыжий, докурив сигарету до малюсенького уголька на спичке, — в основу своего самбо положил как раз школу Ощепкова. Но он учел ошибки учителя, придумал байку про заимствование особенно эффективных приемов из национальных видов борьбы народов СССР, не забыл упомянуть и грузинскую борьбу чидаоба, соображал в кадровой политике, а все равно его раза два на моей памяти запрещали. Один раз я сам присутствовал на «проверочных» соревнованиях. Против Толика выставили сразу троих боксеров. Он молодец, упал на колено и делал их из партера. Потом один запрещальщик и говорит: «Вы победили, но вы ведь на полу сидели», а Толя отвечает: «Лучше жить на коленях, чем умереть стоя». Поняла? Горького переиначил, отчаянный человек.

Рыжий потянул из пачки следующую «Приму».

— Зачем же ты, Рыжий, включил в бумагу про нашу рукопашку фамилии посторонних?

— Иначе нельзя, Рысь. Беру пример с Харлампьева, заискиваю перед чекистами. А что делать прикажешь?

— Рыжий, я только сейчас задумалась...

— О чем, Рысь, о Сашке Полтораке?

— Нет, мне не до шуток. Я поняла уже, что рукопашку собираются упразднить, заменить «системой», но я не об этом. Скажи мне, Рыжий, выходит так, что у рукопашки нету отца-основателя?

— И быть не могло! Наша рукопашка — результат серьезнейшей коллективной работы тысяч, я не преувеличиваю, высококлассных спецов. Сейчас принято поминать недобрым словом Усатого Хозяина, ведь и твои родители от него пострадали. Слыхал, что они загремели в лагерь чуть ли не в день его смерти, оставив тебя сиротой-грудничком... Но пойми, как египетские пирамиды люди смогли построить только под хлыстом или чего там у него было, у фараона, так и с рукопашкой. Ее не изобрести второй раз! Разве можно сейчас заставить академиков медицины по двадцать часов в сутки исследовать, как ловчее сломать какой-нибудь особенно неломкий сустав... А ведь при Хозяине они знали, что, если ошибутся в расчетах, партбилетом не отделаются! И потом, где сейчас столько качественного «мяса» возьмешь?

— "Система" тоже пользовалась «куклами», ты сам написал об этом.

— Написал! Но видела бы ты этих «кукол»! Твое последнее «мясо» кем было?

— Китаец. Тридцать два года, здоров, офицер. Дома, в Шанхае, работал вроде тебя инструктором. Ему пообещали, что, если он меня хотя бы ранит, его обменяют на нашего спалившегося в Пекине нелегала. Он поверил, дрался как зверь.

— И на какой минуте ты его сделала?

— На семнадцатой секунде.

— Чем?

— "Фонтаном".

— Жалко, я не присутствовал. Люблю смотреть твою работу, горжусь.

— Ты в это время, Рыжий, учил в ленинской комнате молодых курсантов курить сигареты со спичкой.

— В других бы родах войск тебя за такое вот вопиющее с подначками нарушение субординации отдали бы под трибунал.

Рысь вскочила со стула, вытянулась в струнку.

— Есть соблюдать субординацию, товарищ капитан!

— Отставить!... Правильный тебе псевдоним присвоили — Рысь. Никогда не знаешь, что выкинешь в следующую минуту. Одно слово — кошка дикая... Садись... Вернемся к делу. Итак, рукопашка на сегодняшний день сохранилась в полном объеме только в нашей с тобой родной ВЧ. И знаешь, чего чекисты надумали?

— Догадываюсь.

— Догадаться нетрудно. Они хотят заменить рукопашку «системой» повсеместно. По-все-мест-но! Поняла?

— Поняла.

— Вот мы и трепыхаемся. Пишем справки в ЦК, пытаемся устроить показательные соревнования...

— Пытаетесь?!

— Да можно сказать, уже устраиваем. Через неделю приедет комиссия, ее организовал наш кадровый товарищ, не буду называть звания и фамилии, имеющий счастье быть зятем товарища из международного отдела ЦК. Там в этой комиссии штабные генералы, милицейские полковники, чекисты — не без них, конечно, и еще много разного народа, в погонах и без. Решено сводить их всех для начала в тир, а потом — на штурмовую полосу. Твой Сашка Полторак уговорил устроить показуху — скорострельный огневой контакт на сверхмалой дистанции, сразу же по прохождении курсантами штурмовой. Потом — баня, ужин на полянке, все как у людей, ну а ближе к вечеру начнется основная часть — серия боев, «система» против рукопашки. Это наш последний шанс сохранить рукопашку, Рысь.

— Я участвую в основной программе?

— В первой паре работает лейтенант Полторак, ты идешь вторым номером. Против кого будешь работать — секрет даже для меня. В одном уверен: чекисты выставят достойного бойца.

— А они знают, что второй номер — женщина?

— Девушка! Молодая, стройная, комсомолка, красивая, зеленоглазая, с виду безобидная... Нет, они не знают. Хотя ручаться не стану.

— Отлично. Я готова.

— Неделю перед схваткой приказываю отдыхать.

— Слушаюсь.

— И вот еще чего... Работать придется не в полный контакт, только на болевое удержание. Отдыхай-то ты, конечно, отдыхай, но пару подходов к «мясу» в свете предстоящего боя не поленись сделать.

— Так точно, сделаю.

— И последнее. Под отдыхом я разумею конкретно отдых, а не беготню на свиданки с Сашкой Полтораком.

— Не поняла?!

— Остынь, кошка, я пошутил... Ишь как кулачишки-то сжала, аж оторопь берет... Если честно, дочка, я рад за тебя, Сашка — отличный хлопец...

Молодая Рысь глубоко вздохнула, а выдохнула уже постаревшая, но сохранившая прежний зеленый огонек в кошачьих глазах Раиса Сергеевна. Она вздохнула еще раз, жадно и с удовольствием, как в те годы молодости, когда она торпедой взрезала поверхность бассейна, просидев медузой на кафельном дне обязательные две минуты. Головная боль ушла, сердце работало исправно, кризис миновал. Она взглянула на часы и изумилась — чтобы восстановиться после сердечного приступа, ей понадобилось два часа! Раньше уходило минут двадцать, максимум час...

Раиса Сергеевна завела машину, уговаривая себя соблюдать аккуратность, вывела ее со двора и взяла курс сообразно с тем адресом, который выведала у «языка».

Она вела автомобиль на предельно допустимой для города скорости, понимая, что прошедших двух часов все равно не наверстаешь, но не в силах была заставить себя ехать медленнее.

Еще на подъезде к серому многоквартирному дому Раиса Сергеевна подметила разбитое окно на одном из верхних этажей. Смутное предчувствие ее не обмануло — стекло было разбито именно в окне интересующей ее квартиры, простейший арифметический расчет вскоре подтвердил этот приятный факт. Выходя из машины, Раиса Сергеевна с удовольствием раздавила каблуком свежий осколок стекла, который редкие прохожие не успели еще втоптать в рыхлую весеннюю слякоть на асфальте. Солнечный зайчик, рикошетом попавший в глаз от стеклышка под ногой, подсказал Раисе Сергеевне дальнейший план действий.

В парадном имелся домофон. Несколько минут она наугад нажимала цифры. Наконец динамик отозвался вопросом: «Кто там?» Раиса Сергеевна попросила открыть дверь разносчику бесплатных рекламных газет, ей открыли.

Здесь лифт работал, что было просто замечательно — ведь ей надо было беречь силы, памятуя о недавнем сердечном приступе. На сей раз искомая дверь была «слепа» — дверной глазок, напоминающий дальнозоркий глаз циклопа, отсутствовал, и это идеально соответствовало ее плану.

Пакет с инструментами и сумочку она оставила в машине, там же натянула на руки перчатки, спрятала в правом кармане плаща ножницы, в левом пистолет — она одинаково хорошо стреляла с обеих рук.

Раиса Сергеевна надавила на черную кнопку звонка. С минуту пришлось держать палец на кнопке, прежде чем ее грубо спросили:

— Кого черт принес?

— Дворник! — сварливо прошепелявила Раиса Сергеевна. — Почто стекла бьете? А я за вами, за пьянью, убирай, так, что ли? Гони быстро червонец за внеплановую уборку, не то милицию позову. Дебоширите тута, народ баламутите, хулиганите! Совсем страх потеряли, так, что ли?

— Не наезжай, бабка! Отстегну тебе чирик, рэкетирша старая...

Скрипнули дверные петли, в нос ударил неприятный запах. Дверь открылась. И в третий раз за сегодняшний день правая рука Раисы Сергеевны повторила движение от бедра к шее жертвы. Как только ножницы воткнулись в ямку над ключицей (и застряли там надежно, плотно), та же рука ударила Гулю по глазам, а другая в это же самое время боднула его рукоятью пистолета под дых.

Еще свежи были недавние воспоминания. Померещился голос Рыжего, нашептывающий на ухо: «В рукопашной схватке, Рысь, рассчитывай на то, что у тебя будет возможность нанести один, максимум два удара. Всегда исходи из того, что противник сильнее. Твой козырь, как женщины, — фактор неожиданности. Не брезгуй оружием. Штангу в сто кэгэ тебе не рвануть, но домкратом ты ее поднимешь легко. Поняла, зачем нужно оружие?»

Она поняла все это очень давно и помнила все, чему ее научили, правда, кое-какие знания уже мешали воплотить в жизнь годы, но с Гулей она еще могла управиться достаточно легко. И не только с ним одним.

Когда из комнаты вышли двое молодых бычков, Раиса Сергеевна свалила первого выстрелом в живот. Чтобы хоть как-то заглушить звук выстрела, она стреляла в упор, вдавив ствол в живот юного бандита. Разве мог он ожидать чего-то подобного от приличной на вид, безобидной тетеньки, спокойно, в расслабленной позе стоящей рядом с отчего-то упавшим на пол Гулей? Второй бандитский подросток кинулся было наутек, но споткнулся о женский полусапожек и грохнулся на пол, а женщина синхронно с его падением присела в низком, «скользящем» шаге, и пистолетная рукоятка ударила в основание черепа упавшего парня. Джейн Фонда на демонстрационных кассетах по аэробике учит более плавным и красивым телодвижениям, но в данный момент Раиса Сергеевна и не стремилась к изяществу — ей важно было вложить в удар весь свой не такой уж большой вес и ударить по возможности быстрее, что ей и удалось. Второй, контрольный удар в основание черепа подтвердил — позвонки сломаны, и никакая реанимация парню уже не поможет.

Бандита с огнестрельным ранением Раиса Сергеевна добила с той же методичной аккуратностью, это было несложно — парень лежал без сознания.

— Ыы... больно... — простонал Гуля. Одним глазом, сквозь поволоку невольных слез, он наблюдал, как убивают его людей. Глаз, тот, что еще видел, слезился, но не от избытка эмоций или ужасной боли, а просто это была реакция на травму глазного яблока. Застрявшие в ключице ножницы сковали Гулю надежнее самых крепких наручников. Любое движение усиливало и без того невыносимую боль до критической отметки, за которой функциональные системы организма отказываются выполнять приказы головного мозга.

— Кто еще есть в квартире? — Раиса Сергеевна направила пистолет Гуле в лицо, сама при этом на него не смотрела, вытянула шею, прислушалась.

— Костя... — ответил Гуля тихо и отстраненно.

Это могла быть ловушка! В комнатах мог затаиться кто-то с оружием. Лишенный возможности двигаться, человек с торчащими над ключицей ножницами понял, что единственная надежда выжить — подыграть соратнику в засаде. Ведь очевидно — кем бы ни была эта женщина, она явилась за пленником. Так рассуждала боевая машина с маркировкой «Рысь», в то время как бухгалтершу Раису Сергеевну Поварову инстинкт матери подталкивал в спину, заставлял опрометью бежать в комнаты, искать сына, найти его, прижать к груди и горько, по-бабьи разрыдаться от счастья.

После короткой, но упорной внутренней борьбы Рысь победила женщину-бухгалтера.

— Вставай! — Она подцепила Гулю пальцем за ноздрю, потянула вверх.

— Бо-о-ольно!

— Не ори!

А он и не мог орать. В горле пересохло, голосовые связки дребезжали, как порванные струны. Догадаться, что он хочет, очень хочет закричать, можно было только по интонации охрипшего, еле слышного голоса.

— Вставай, быстрее... — Раисе Сергеевне пришлось согнуться, прихватить Гулю за поясницу, поднатужиться, помочь подняться на подкашивающиеся ноги. — Иди впереди меня, не падай. Хуже будет.

Он пошел медленно, шаркая ногами по полу, с каждым шагом теряя силы. Раиса Сергеевна шла сзади, не забывая контролировать тыл.

Когда они вошли в комнату и она увидела лежащего на полу связанного человека с кляпом во рту, сердце ее кольнуло иголкой. Ей показалось... нет, она была уверена — вот он, Костик, ее бедный, заблудившийся в этой жизни котенок, кровиночка, сыночек...

Наваждение длилось недолго. Прозрение заставило сжать челюсти. Резким движением она вырвала ножницы из ямки над ключицей, прерывая жалостливый лепет Гули, который она все равно сейчас не слышала. Гуля упал. Краешком сознания Рысь поняла, что совершила ошибку: убила «языка», уничтожила потенциальный источник информации. Но поступить иначе она не могла. Обойдя связанного мужика с кляпом во рту, Раиса Сергеевна произнесла вслух чужим голосом:

— Тоже мне, Костя! Я тебя и знать не знаю...

Связанный задергался, замычал, силясь что-то ответить. Бушующая в ее душе ярость постепенно унималась. «Это все! Это конец! Все пропало! Мне не найти Костю!!!» — вопил внутренний голос бывшей бухгалтерши. «Спокойно! — кричала в ответ дикая кошка Рысь. — Бандиты явно принимали этого парня за Костю. Выясни — почему, выжми из него все, что он знает, ты же это умеешь! А что убила бандитов — не жалей, вряд ли от них ты узнала бы что-то новое... Зато этот черноволосый, если развязать ему язык, наверняка расскажет многое! Только будь хитрой, будь умной, будь осторожной!»

Минутная шизофрения, мимолетное сумасшествие, мгновенное раздвоение личности улетучилось, оставив на память метку под левой лопаткой, тупую занозу в сердечной мышце. Раиса Сергеевна приложила ладонь одной руки к запястью другой. Стояла, глубоко дышала и считала пульс, игнорируя потуги связанного черноволосого избавиться от кляпа.

Когда частота сердечных сокращений упала со 138 ударов в минуту до 92, Раиса Сергеевна присела и вытащила наконец грязную тряпку изо рта связанного.

— Екатерина! — крикнул он. — Екатерина! Это ты! Я узнал тебя! Но как ты смогла прийти, ты же мертвая?!

— Ты что, не видишь меня? спросила заинтересованно Раиса Сергеевна.

— Нет, Екатерина! Я ослеп, в меня стреляли газом! Ослеп и оглох, почти оглох...

«Так вот что за странный запах в квартире! — поняла Раиса Сергеевна. — Похоже, однако, что парень не только ослеп и оглох, но и рассудком подвинулся. Плохо...»

— Почему ты здесь? — спросила она.

— Я искал Костю! Все убиты, ты тоже, только он живой! Он и я...

«Спокойно!» — мысленно скомандовала себе Рысь, а вслух произнесла чуть дрогнувшим голосом:

— Никакая я не Екатерина. Я мама Кости...

— Я вам звонил! — воскликнул связанный. — Да! Вот откуда мне знаком ваш голос! Точно! А я перепутал вас с ней... Слава богу! Я вам звонил, у вас работал автоответчик, и вы оставили сообщение, что Костя к обеду будет дома... Я Скворцов, Виктор Скворцов...

Он выпалил все это на одном дыхании и вынужденно замолчал, чтобы наполнить легкие новой порцией воздуха.

— Больше ничего не говори. Сейчас я тебя развяжу и уведу отсюда.

— Но как вы здесь...

— Молчи! Нужно спешить, если хочешь выжить, Виктор Скворцов.

Ножницы помогли ей довольно быстро справиться с веревками. Передвигаться самостоятельно Виктор мог достаточно хорошо, хоть и не очень ловко — затекшие от веревок ноги то и дело самопроизвольно подгибались, но он практически нечего не видел, и Раисе Сергеевне пришлось поработать поводырем. Времени было где-то около двух часов дня, как раз возвращались домой дети из школы. На выходе из лифта они нос к носу столкнулись со строгой бабушкой, тащившей за руку хныкающую девочку лет семи. Старушка и девочка так увлеченно переругивались на предмет, чем заняться в первую очередь — уроками или гуляньем, что, казалось, вообще не заметили странную пару — рыжеволосую женщину с нездоровым, пунцового цвета лицом и молодого человека в грязной одежде с мокрыми глазами навыкате.

Когда заурчал мотор, Виктор задал Раисе Сергеевне вполне естественный вопрос:

— Куда мы? К вам домой?

— А почему бы нам не поехать к тебе домой?

— Нет! Ко мне нельзя!

— Ко мне... к нам домой я тоже вас пока не приглашаю.

— Тогда куда вы меня везете? В милицию?

— За город. На дачу.

— На какую еще дачу?

— На нашу с Костей дачу.

— Костя там, он жив?

Раиса Сергеевна помедлила с ответом.

— Отдохните, Виктор. Приедем на дачу, обо всем поговорим. Сейчас вам лучше всего уснуть.

— Я не смогу! Простите, как вас зовут?

— Раиса Сергеевна.

— Раиса Сергеевна, как вы оказались у бандитов?

— Виктор, если не можете заснуть, попробуйте расслабиться и вспомнить что-нибудь хорошее из прошлого, отвлечься...

— Да не смогу я! Если бы вы знали, что со мной произошло!

— Вот и расскажите, если не можете взять себя в руки и успокоиться. На даче вы нужны мне свежий и отдохнувший. У нас с вами будет длинный и обстоятельный разговор...

— О чем?

— Давайте сначала приедем на место. Можете пока начать излагать свою историю. Только, пожалуйста, тихим ровным голосом, не мешая мне вести машину, договорились?

— Хорошо... Все началось сегодня утром... Нет! Все началось месяц назад. Мне позвонил один давнишний знакомый, сказал, что какой-то Мышкин ищет специалиста по компьютерам...

Долго еще Виктор сбивался, перескакивая с начала истории то в конец, то в середину, но постепенно он как бы самоустранился от событийного ряда и начал пересказывать все с ним случившееся как сюжет одного из набивших оскомину малобюджеткых отечественных кинобоевиков.

Раиса Сергеевна внимательно слушала, не перебивая и не уточняя малопонятные ей детали. Чем дольше он рассказывал, тем резче обозначались морщины на ее миловидном лице. К концу повествования Раиса Сергеевна постарела лет на десять-пятнадцать. Услышанное ею было правдоподобно до жути, все концы вполне логично сходились, и Рысь поняла, что намеченное ею дознание с пристрастием бессмысленно, никакие пытки не смогут внести большую ясность в его рассказ. Скворцов, как и она, не имеет ни малейшего представления, где искать Костю и что с ним в действительности стряслось.

Мелькнула слабая надежда, скорее, не надежда, а самообман, что Костя может оказаться на даче, куда они почти уже приехали. На часах десять минут шестого, еще один поворот, с шоссе на грунтовку, еще минут двадцать по твердому, не по-весеннему снежному насту, и машина выскочит на просторную вырубку посреди леса, усыпанную приземистыми каменными домишками, такими обманчиво маленькими в контексте щедрого на горизонты подмосковного пейзажа.

Двадцать минут промчались незаметно, весело потрескивая снежком под колесами «Жигулей». Постоянный житель этих мест, вечный дачник, сторож садово-огороднического товарищества «Черные грязи» проводил сонным взглядом въехавший на вверенную ему территорию автомобиль. Обычное дело, весна как-никак, да к тому же пятница, видать, особо нетерпеливые буржуи спешат проведать частную собственность, одна иномарка сегодня уже проехала, теперь вот и «жигуль» проскочил.

Машина доползла до двухэтажного домика красного кирпича с остроконечной черепичной крышей. На ажурном заборе вокруг участка кое-где серели комки подтаявшего снега, ровная обледенелая корка у калитки явственно сигнализировала о том, что здесь давно никто не бывал.

— Приехали? — спросил Виктор.

Раиса Сергеевна вяло кивнула.

Виктор открыл дверцу.

Кристально чистый воздух оказал на него поистине целительное воздействие — глаза вновь обрели способность видеть, а уши — слышать. Правда, веки пощипывало, но он не обращал внимания на такие пустяки, так же как и на ссадины, ушибы, кровоподтеки. Он все еще переживал свое чудесное спасение, не в силах поверить в его реальность и боясь нечаянно проснуться снова связанным и беззащитным. Однако привыкший к строгой математике ум программиста требовал логических объяснений свершившегося чуда, и эта тяга к ясности была, пожалуй, единственным, что его сейчас беспокоило, не давало окончательно расслабиться, вздохнуть легко, полной грудью.

— А тут еще совсем зима. — Виктор вылез из машины. — Знаете, по-моему, Кости в доме нет...

— Сама вижу. — Раиса Сергеевна захлопнула дверцу. — Все равно, зайдем в дом, раз уж приехали, поговорим.

— Да я вроде и так все рассказал, теперь вас хочу спросить, как так получилось, что вы...

— Эй, соседи!

Они обернулись. По рыхлому, проваливающемуся насту к ним широко шагал высокий плечистый господин в дорогом угольно-черном пальто до пят, с непокрытой, крепкой, стильно подстриженной головой. От него, что называется, за версту веяло благополучием, силой и уверенностью в себе. Грубые, крупные, как и все в нем, черты до синевы выбритого лица пусть с натяжкой, но можно было назвать красивыми. Лишь немного портили общее положительное впечатление слишком глубоко посаженные, белесые, выцветшие глаза, пегие с сединой брови и неопределенного цвета волосы (то ли русые, то ли светло-русые).

Благополучный господин вышел из-за угла перекрестка, следом за ним, слегка приотстав, выплыли двое плечистых мужиков, вполне прилично одетых, однако опытный глаз без труда мог определить в них птиц более низкого полета, скорее телохранителей, нежели друзей или партнеров.

— Соседи, дачу не продаете? — на ходу спросил «главный». Раиса Сергеевна заметила, что его рука ненароком нырнула в карман длиннополого пальто. В том, что в кармане спрятано оружие, она не сомневалась, но вся троица сосредоточила взгляды исключительно на Викторе, и она справедливо посчитала, что спешить некуда. Она легко сможет отправить эту компанию на тот свет, тем более что давно уже держит руку в правом кармане плаща.

«Дура, сунула пистолет в правый карман, — успела подумать Рысь. — Нет бы оставить в левом, как раньше. В левом кармане рука не так привлекает внимание... Хоть им сейчас и не до меня, но все же впредь нельзя допускать таких детских ошибок».

Виктор вопросительно взглянул на Раису Сергеевну.

— Дача не продается, — ответила она меланхолично. Между тем трое «покупателей» приблизились к Виктору вплотную, обступили, на нее опять же если и обращали внимание, то мимоходом, как на второстепенный персонаж, досадное недоразумение в брючном костюме, мешающее тем, кто испокон веков носит штаны, играть в свои мужские игры.

«Главный» проворно вытащил из кармана руку с пистолетом. С запозданием в четверть секунды то же самое проделали двое его приспешников. Три ствола уперлись в Виктора.

Если Раиса Сергеевна уже просчитала ситуацию, то для него появление оружия стало полной неожиданностью. Он взглянул на свою спутницу испуганными глазами ребенка, ищущего поддержки и заступничества старших.

— Обыщите! — приказал «главный».

Внезапно Раиса Сергеевна от всего сердца пожалела Виктора, ведь он ни в чем не виноват, он несчастная жертва обстоятельств. На долю секунды Рысь превратилась в простую русскую женщину, добросердечную и полную сочувствия, но — лишь на долю секунды! Она в момент загнала ненужные и мешающие чувства глубоко в подсознание. Расслабляться нельзя! Чтобы победить, необходимо оставаться хладнокровной.

Виктор обреченно поднял руки, хотя никто его об этом не просил. Он хотел что-то сказать, но передумал. Весь сегодняшний опыт общения с бандитами научил его, что за сказанное сгоряча порою ох как тяжело приходится расплачиваться.

Один из «шестерок» сноровисто обхлопал его одежду и коротко бросил «главному»:

— Сделано, Акела. Он пустой.

— А меня вы тоже будете обыскивать? — спросила Раиса Сергеевна, искусно имитируя дрожь в голосе.

Тот, кого назвали Акелой, взглянул на нее, нахмурив брови. Белесые рыбьи глаза застыли в раздумье.

Рысь расслабила правую руку, готовясь отпрыгнуть назад, упасть спиной в снег и уже в падении открыть огонь, не вынимая вооруженной руки из кармана плаща. Ее палец начал плавно, медленно, но уверенно давить на курок...

 

Глава 4

Акела идет по следу

Антон Александрович Шопов любил поспать по утрам и мог себе это позволить. Хоть он и отвечал формально за все, что касается безопасности фирмы господина Евграфова, реально весь груз ответственности нес на себе его подчиненный (опять же подчиненный лишь формально), бывший полковник МВД, высочайшего класса профи и большой умница — как и вся его команда отставных работников внутренних органов. Лично Шопову подчинялись только три группы по три человека да еще денщик по кличке Слон.

По долгу службы Слону приходилось частенько ночевать у своего начальника, дабы отвечать на утренние телефонные звонки. Поскольку Слону было разрешено будить хозяина только в крайнем случае, Шопов приучил себя не обижаться на грубое обращение денщика со своим расслабленным спящим телом. Вот и сегодня, в пятницу тринадцатого числа, когда Слон рывком перевернул его на живот, Шопов лишь выругался беззлобно, принимая из рук денщика телефонную трубку.

— Але, Шопов слушает.

Сперва трубка кричала голосом Евграфова. Шопов мало чего понял, но проснулся окончательно. Потом трубка заговорила мерзким голоском этой гадины, секретаря Вовы. Презренный секретаришка разъяснил ситуацию, из которой следовало, что Костя умыкнул три миллиона в баксах, подставив его, Антошу Шопова, с прицепом в виде дружка-соратника Тимы Паукова. (Причем Паукова, совершенно очевидно, пристегнул на ходу не кто иной, как сам Вова, что было совсем несложно — Шопова и Паукова хозяин давно уже не разделял, относился к ним, как к сиамским близнецам, что вполне соответствовало действительности. Эти двое за годы совместной работы притерлись друг к другу более тесно, чем иные супруги на пороге золотой свадьбы.)

Секунд тридцать после Вовиного сообщения Шопов обдумывал ситуацию, затем набрал домашний номер Тимофея.

— Але, Паук? Давно встал?... Угу, теперь сядь, чтобы не упасть, и слушай. Как мы с тобой и ожидали, ублюдок выкинул фортель, но какой! Высший пилотаж, бля, «петля Нестерова», мать его так... Слушай внимательно... — Шопов подробно описал произошедшее. — Как тебе блеф про бандита... как его... ага, вспомнил, бандита Липу? Будто он, сучонок, меня предупреждал о наездах на него Липы!... Что говоришь?... С ума сошел? Нет, Паук, никакого Липы не существует в природе! Блеф, подстава!... О чем ты?... Нет, не думаю. Сучонок снял бабки, как только представился случай. И поэтому импровизировал. Прямо сейчас он из Москвы не побежит. У него, безусловно, есть план, как и куда слинять, но дня два Костик в городе еще пробудет, носом чую... Чего? Громче говори! Ах, ты об этом... Нет, официально господина бывшего милицейского полковника и его армию бывших ментов я впрячь в дело не могу, потому как Граф не снял запрета на информацию по лаборатории. Работать придется своими силами! Ты, я, Слон и трижды три — девять ручных орлов, все! Друзей на стороне тоже нельзя напрягать, все втихаря... Что? Не слышу! Почему?... А как, интересно, я введу людей в курс дела, не раскрыв лабораторию?... Думаешь, можно просто напрячь народ на поиск Костика? Ошибаешься! Без необходимой толчковой информации искать его — безнадега полная, это раз. При его поисках велика вероятность, что все связанное с клонированием всплывет наружу. Станет «достоянием общественности», и тогда уж, будь уверен, Граф нам с тобой бошки поотрывает, мало не покажется, это два... Ладно! Не боись, справимся! Вспомни, какие дела мы с тобой вдвоем без всякой помощи при Горбачеве крутили! Да ведь мы и сейчас не сидели, готовились к чему-то подобному. У меня и адреса всех этих биологов-химиков имеются, и, если помнишь, дубликаты ключей от их домашних квартир я распорядился устроить, а уж ключик от лаборатории первым делом сдублировал. Мои орлы не хуже милицейских работают — даром что с петушиными перьями... Но, Тима, я все же хочу, чтобы и мы с тобой побегали малость, растрясли жиры. Хлопотно, зато будет потом что шефу сказать, согласен?... Что?... Громче! Готов?! Ну, молоток!

Значится, так, как говаривал Глеб Жеглов, поезжай сейчас первым делом домой к Косте и вывези оттуда старушку-маму. Брать на дурика заложницу — дельце деликатное, но ты справишься. Сориентируйся там по ходу, не мне тебя учить. Я бы попросту всадил бабке кулаком в седое темя, но ты смотри сам. Главное — быстро доставь ее ко мне домой живой, остальное — детали. К себе на квартиру Костик точно не сунется, но мамку, я наводил справки, он любит. Пусть бабулька посидит у меня под замком, может, используем ее живцом на крючке, кто знает. Сейчас нужно сразу во всех направлениях двигаться... Что говоришь? Нет, никакого несуществующего Липу я искать не буду... Юморист наш сучонок, фуфло, липу обозвал Липой... Поеду-ка я прямо сейчас к этому Мышкину домой. Костя его сам притащил, пугану ученого, качну информацию. Слона тоже прямо сейчас направлю в лабораторию, пусть по горячим следам тряханет шибко ученых умников, народец они слабонервный, авось чего и знают. Еще одну группу сразу посылаю к мадам в больницу в качестве допохраны — Вадику это понравится. Остальных шестерых вызываю опять же к себе домой, будем считать — у меня тут штаб-квартира. Дам им команду «в ружье», пусть сидят в резерве, на стреме...

Во время этого разговора, обстоятельного и конструктивного, Шопов успел вылезти из постели (благо телефон был мобильный), пустить воду в ванну (он не признавал душа), приказать знаком Слону сварить кофе, порыться в гардеробе, подбирая одежду, отыскать вещи и вещички, которые могут понадобиться, в том числе и дубликаты ключей, о которых он напомнил Паукову.

На его широком плече в такт с тяжелыми шагами поигрывали завидно развитые мускулы, заставляя смещаться кожу, и казалось, что вытатуированная на бицепсе голова волка подмигивает. Татуировка была давнишняя, блеклая и неказистая, но Шопов не спешил от нее избавиться, оставил на память о бурной юности, когда он носил другую фамилию, отличающуюся от нынешней всего лишь одной-единственной первоначальной буквой, однако этот условный знак, изображающий соответствующий звук, и сделал его тем по-настоящему крутым господином, каковым он являлся на сегодняшний день.

О, скольким мальчишкам, начиная с детского сада и вплоть до старших классов, он разбил носы за вполне естественные насмешки над своей позорной фамилией! А сколько синяков заработал сам, бросаясь на старших пацанов-обидчиков, безжалостных и жестоких, как и все дети улицы! Зато Антоша Жопов с детства закалил свою психику и раньше сверстников осознал пользу от занятий физкультурой. Только когда в шестом классе его поставили на учет в детской комнате милиции, до Антона дошло, что путь террора — тупиковый путь, все равно всех, кто услышал твою фамилию, не перебьешь. И тогда он придумал себе кличку, которой представлялся, знакомясь с новыми ребятами, и которую охотно приняли старые друзья. Он назвался Акелой, мудрым волком из книжки Киплинга, вожаком стаи. Тогда-то на его плече и появилась татуировка. Отождествляя себя с образом старого волка, Антоша, как ему казалось, становился солиднее, Акела на плече придавал ему вес в обществе пацанов-одногодков. К тому же кличка представлялась Антону созвучной с его именем, по крайней мере первые буквы совпадали.

Через несколько лет, в канун получения паспорта, Антону подсказали «дать на лапу» в паспортном столе и изменить фамилию. Подсказавший, хитрый мальчик, отличник и сосед по парте, брался все уладить сам, от Акелы требовалось только сто рублей.

Что такое сто рублей для советского мальчишки-безотцовщины, у которого мама по фамилии Жопова всю жизнь проработала библиотекарем в заводской библиотеке? Много это или мало? Это — капитал! Состояние! Сокровище! Где их взять? Редкий прохожий носит в кошельке больше пятерки, а у большинства и дома сотни днем с огнем не отыщешь. Криминальные планы а-ля Родион Раскольников Акела, подумав, решил отбросить, подумал еще и решил деньги заработать. Как? Очень просто. Четыре часа отстоял в длиннющей очереди и на все свои сбережения, аж за сорок два рубля, купил простенькие польские женские сапожки. (Легенда для всех и во всем подозревающих мильтонов, контролирующих очередь, — подарок маме ко дню рождения.) Купленные сапоги «ушли» за пятьдесят рублей. Стоило прийти с ними под мышкой в подсобку ближайшего гастронома, и толстые продавщицы чуть не подрались из-за остродефицитного товара. Навар Акелы составил восемь рублей, но лиха беда начало. Через неделю он сделал нужную ему сотню, осталась даже трешка сдачи.

Став Шоповым, экс-Жопов сильно призадумался о дальнейшей своей судьбе. Что деньги могут все, он понял грубо и наглядно, увидев заветную букву "ш" в начале своей фамилии, чуть правее фотографии три на четыре. Ни о каких романтических профессиях, о которых мечталось раньше, не могло быть и речи. Уж лучше крутиться с сапогами, джинсами, магнитофонными записями, жвачкой... А что романтика? Романтику купим!

Надо ли удивляться тому, что ветеран подпольного бизнеса стал пионером перестроечного экономического беспредела? Все нормально, закономерно. Нашел партнеров, признал лидерство более опытного и умелого, ушел на вторые роли. Все логично, все «по уму»...

— Слон, пока я в ванной, позвони орлам. Группу Коршуна — в больницу к Евграфовой, перезвони тамошней охране, скажи, я послал для подкрепления, почему — не объясняй, надо, и все... Это раз... Группы Сокола и Беркута вызывай сюда, пусть сидят и ждут приказов, я или сам подъеду, или позвоню... Это два... Сейчас же одевайся, иди к машине и жди, спущусь к тебе через десять минут. Это три.

— Понял, Акела. Кофе в ванную принести?

— Сам разберусь, исполняй!

Лично к Шопову (и больше ни к кому) подчиненные люди обращались, называя его не иначе, как Акела. То была его маленькая прихоть, детская кличка до сих пор ему нравилась: приятно было оставаться тезкой опасного клыкастого героя фантазии родоначальника английской разведки сэра Киплинга.

Все десять душой и телом преданных Акеле головорезов имели разные, но в одном схожие судьбы. Все они были отверженные, неприкасаемые в той среде, к которой раньше, до службы под Акелой, принадлежали. Первым появился Слон. Уголовник, матерый вор-рецидивист, он по нелепой случайности залетел в камеру к отморозкам-беспредельщикам. Там его опетушили. Избили до потери сознания и опустили всей камерой. После «синяки» рассчитались с обидчиками собрата, но клеймо «пидора» жгло Слону сердце, и он сам ушел из «общества», ушел в никуда. Его историю случайно услышал Акела, напрягся, разыскал Слона и предложил работу. Слон устроил к Акеле еще девятерых петухов. Он исподволь присматривал нужного человека, чтоб здоровый был, сильный и тертый, и благодаря связям Акелы кандидат в пидоры залетал в ментуру. «Случайно» несчастный попадал в камеру к беспредельщикам и вскоре выходил на свободу злым, но опущенным. Тут его и «находил» Слон, проводил воспитательную беседу на тему «позор не смыть все равно, по себе знаю» и предлагал работу у Акелы, а в качестве аванса выводил бойцового петуха на обидчиков, помогал «рвать пасти» и «выдергивать ноги».

Команда Акелы, в принципе, могла предать хозяина за большие деньги, но только в принципе и только за очень большие. Работали отверженные жестко и готовы были беспрекословно исполнить любой приказ...

Акела вышел из подъезда, похожего на декорацию к фантастическому телесериалу «Вавилон-5», небрежно бросил консьержу, чтоб пропустил в его апартаменты «ребят», и забрался в свой «шестисотый».

— Куда? — спросил Слон.

— К лаборатории. Дорогу помнишь?

— Ха! Неделю там нюхал, два раза внутри ночью шмонал, помню.

— Дам тебе ключ, будешь ждать, когда ученые придут. Разговор мой по телефону с Пауком слыхал?

— Уши не затыкал.

— Все слышал?

— Все.

— Врубился?

— Печень шалит, а башка пока варит. Ключики вот тут уже, в кармане.

— Вот и отлично. Потрясешь ученых фраеров, и сидите там, позвоню.

— Заметано, Акела...

Высадив Слона возле лаборатории, Акела пересел за руль и на малой скорости повел машину к дому Мышонка.

Сам с собой Акела был откровенен — Костика ему не найти, что бы он ни делал. Его задача — прогнуться перед Графом, выказать личное геройство, проявить себя как друга, готового землю рыть ради старого товарища.

Шикарный автомобиль остался дожидаться хозяина в соседнем дворе. Акела пешочком прогулялся до подъезда дома, где проживал кандидат наук Кирилл Мышкин, поднялся на лифте на верхний этаж и остановился подле двери, большой, железной и массивной. В руках он держал ключи, но замки могли быть заблокированы с противоположной стороны, могла помешать цепочка, засов...

«Попытка не пытка», — решил Акела. Два ключа идеально подошли к замкам, дверь распахнулась.

Мышонок стоял на пороге комнаты, граничащей с прихожей. Он был бледен и безумным взглядом смотрел на открывающуюся дверь. Руки его тряслись, колени подгибались. Он уже почти собрался на работу, остались мелочи, из которых самая большая — натянуть на распухшие ноги подагрика ботинки. Сегодня с утра, невзирая на боль в ногах и похмелье, настроение у него было приподнятое, вплоть до того самого момента, как он услышал скрежет в замках входной двери. Первой мыслью было броситься к телефону и набрать 02, но тут он вспомнил о своей причастности к разработкам замаскированного под пятновыводитель наркотика и до смерти испугался. И почему-то сразу представил себе переполненную камеру с уголовниками. Еще он привычно испугался бандитов, испугался Кости. А также общественного мнения, возможной близкой расплаты за аферу с клонированием и тысячи других страшных вещей, которые он может увидеть, когда дверь распахнется. Но больше всего его напугало то, что дверь не ломают, не взрывают, не вышибают плечом, а спокойненько и буднично открывают ключами.

Акела, войдя, недооценил уровня страха гражданина Мышкина. Напротив, рослый, сильный и респектабельный Антон Александрович Шопов решил, что бледность Мышонка играет ему на руку: еще чуть-чуть надавить, и хиляк дозреет до любых откровенных разговоров.

— Боишься? — трагическим басом вопросил Шопов с порога. — Правильно боишься, вошь! Выхода отсюда у тебя два: либо на кладбище, либо в реанимацию. Сейчас я буду с тобой ой как серьезно разговаривать о друге твоем Косте, и о тебе, и о...

Закончить фразу он не успел. Мышонок присел, развернулся к вошедшему спиной и из положения низкого старта рванул в комнату. Грозный волк ожидал, что этот химик рухнет перед ним на колени, будет умолять не трогать его, орать, как в кино: «Я все скажу...» Будет плакать, обмочит брюки... Но что он сиганет в окно, Акела и предположить не мог. Антон Александрович отменно разбирался в психологии людей, населяющих его среду обитания; психика обывателя, опущенного в период дикого капитализма, оставалась для Шопова тайной за семью печатями, о чем сам он даже и не подозревал, искренне веруя в свою исключительную и всеобъемлющую психологическую прозорливость...

Шопов не растерялся. Быстро и уверенно протер носовым платком дверную ручку, вышел, удерживая ключ платком. Щелкнул замок. Закрывать дверь на второй замок он не стал. Сбежал по ступенькам на этаж ниже и спокойно вызвал лифт.

Из подъезда он вышел вместе с бабушкой — божьим одуванчиком. С ней одновременно и охнул, увидев труп на асфальте. Охая, взглянул на часы и громко закричал, что нужно вызвать милицию. Он ушел, когда уже собралась небольшая толпа зевак. Ушел, причитая, что опаздывает, и поглядывая на свой «Ролекс». Его уход не вызвал подозрений, не привлек внимания.

За рулем «Мерседеса» Акела попытался обдумать произошедшее. Мыслей было много, а вот путной — ни одной. Однако появилось предчувствие, что прыжок Мышонка будет не единственной сегодняшней загадкой.

Если бы Виктор Скворцов вышел из лаборатории, где обнаружил три искалеченных трупа, в более вменяемом состоянии, он, безусловно, обратил бы внимание на шикарный «Мерседес» Акелы. Они разминулись на углу. Виктор свернул с улицы, где находилась лаборатория, а Акела как раз повернул туда.

Если бы Виктор, не дойдя до дома Мышонка, вернулся в лабораторию, он бы застал там Акелу, отдающего по мобильному телефону распоряжение Соколу и его группе срочно «убраться в лаборатории». Ребята Сокола хорошо понимали, что в данном случае означает это невинное слово «убраться».

Помещение числилось за фирмой Евграфова, и следовало озаботиться «лицом» фирмы. Беркуту Шопов дал приказ быстро и тихо послать двух человек навестить квартиры убитых ученых и на всякий случай сообщил, что сам он отправляется в гости к единственному «из ученых», кого он сегодня еще не видел мертвым, — к Виктору Скворцову.

Собственно, он и живым Скворцова не видел ни разу, но хорошо запомнил фотографию этого черноволосого симпатичного парня. Вдруг он еще дома? Живой? Мертвый?

Зачем, с какой целью Акела посылал своих людей проверить квартиры убитых ученых? Да не было никакой конкретной цели. Просто придется отчитываться о проделанной работе перед Евграфовым, вот он и суетился, скорее имитируя бурную деятельность, чем надеясь на какой-либо результат.

На перекрестке в двух кварталах от скворцовского дома, ожидая зеленого сигнала светофора, он набрал номер мобильного телефона Тимы Паукова. Паук не отвечал.

Светофор мигнул зеленым огоньком как раз в тот момент, когда Акелу обеспокоили эти длинные гудки. Но все-таки он решил заскочить для очистки совести к Скворцову, раз уж почти приехал, и сразу же — домой к Косте. Молчание Паука настораживало и пугало.

Как и чуть раньше, направляясь к Мышонку, Акела предусмотрительно припарковался на некотором расстоянии от скворцовского дома. Отыскав в кармане связку ключей с биркой «Скворцов», он вспомнил, что квартиру компьютерщик сдает на охрану, о чем его орлы сделали соответствующую пометку, а также там, на бирке, записали номер телефона дежурного на пульте и те слова, которые тот обычно слышал от Скворцова. Да, орлы потрудились на славу, честно отработали свои по-царски щедрые зарплаты.

В квартиру Скворцова Акела проник без проблем. Ему повезло — ни на подходе к дому, ни в подъезде, ни на лестничной площадке не встретилось ни души, будто вымерли все. Войдя в квартиру и выяснив, что она пуста, он первым делом позвонил на пульт охраны. На этом его везение закончилось.

— Снимаю квартиру с охраны... — начал он, прикрыв телефонную мембрану носовым платком и комкая его в руке. Но его перебили.

— Не поняла! — Женский голос был резок и взвинчен. — Как это снять? Вы же сегодня не встали на охрану! С кем я говорю?!

Акела был крут не только мускулатурой. Он ответил без заминок и промедления:

— Со Скворцовым. Я выпил, простите. У меня сегодня друзья погибли. Разбились на машине. Школьный друг, его жена и ребенок двух лет. У меня горе...

— Ой, кошмар какой! Но вы успокойтесь... — Женский голос на другом конце провода смягчился. — Всякое бывает. Зря вы пьете, только хуже себе делаете...

— Простите, я все перепутал, я ведь действительно звоню не снять квартиру с охраны, а, наоборот, сдать, я оговорился...

— И куда вы сейчас пойдете? За водкой? — В голосе женщины послышалась нотка участия. — Одумайтесь, молодой человек.

— Поеду на работу, попробую отвлечься... Простите еще раз, бога ради, я выхожу буквально через минуту, я уже одет...

— Будьте внимательны, сами под машину не угодите!... А на охрану я вас поставлю, успокойтесь... И, главное, не пейте больше...

Беседуя с бдительным сотрудником милиции, Акела с интересом разглядывал скворцовскую коллекцию, все эти теснящиеся на стене мечи, кинжалы, топоры и еще какие-то уж и вовсе диковинные древние орудия убийства. Как и всякий настоящий мужчина, он испытывал невольный восторг, неподдельный интерес и легкий приступ зависти к обладателю такого богатства. Он даже забыл на минуту все сегодняшние неприятности, залюбовался. Стараясь получше рассмотреть старинные клинки, Акела до отказа натянул витой провод между трубкой и допотопным аппаратом. Он машинально смахнул платком пыль с ближайшего к нему кинжала. Лезвие оказалось совсем старым, сплошь в мелких выбоинках и царапинках. Неожиданно он вспомнил, что секретарь Вова, этот лизоблюд и интриган, совсем недавно трепал языком, что собирается вот-вот прикупить солидную коллекцию средневекового оружия: мол, хорошее помещение капитала...

— Скворцов, алло! Вы на проводе, слушаете меня?

— Да, слушаю, спасибо вам за сострадание... Так я пойду?

— Пожалуйста! — Голос женщины снова стал деловито-безразличным. — Идите запирайте дверь, ставлю вас под охрану через две минуты!

Фортуна снова одарила его вялой полуулыбкой — покидая квартиру Скворцова, его подъезд и двор, он опять никого не встретил на своем пути.

Нырнув в родимый «Мерседес», перво-наперво он достал мобильник и еще раз позвонил Паукову. Опять эти длинные гудки... А ведь Паук не расстается с мобильником даже в сортире. Придется ехать в гости к мадам Поваровой, искать пропавшего друга...

...Мертвого Тимофея Ивановича Паукова Акела увидел ровно в одиннадцать тридцать две. Время он запомнил точно, мимолетный взгляд на циферблат «Ролекса» шрамом впечатался в память.

Вид друга, лежащего в ванне с перерезанным горлом, вызвал у Антона Александровича нешуточный шок. До сих пор он относился ко всем сегодняшним событиям, как к ходам в шахматной партии, неизбежность которой давно уже предвидел. Право первого хода изначально было за Костей, и ход сучонок сделал гроссмейстерский, рассчитал все. Акеле только и оставалось строить посильную защиту и терять фигуры. Впрочем, и цель у Акелы вплоть до 11.32 пополудни была скромная — свести партию к ничьей. Он более заботился о том, чтобы произвести впечатление на единственного судью матча, Евграфова Вадима Борисовича, чем о том, чтобы одержать победу. К тому же, если уж проводить аналогию с шахматами, игра шла не в современном варианте, это скорее были те шахматы, в которые играли средневековые мастера. В эпоху мрачного средневековья фигур на доске было вдвое больше. Четыре короля, четыре ферзя, куча пешек выстраивались по периметру доски квадратом. Партия продолжалась много дней, выиграть, если противник не сделает глупости, было практически невозможно, зато можно было играть вчетвером. Вот и сегодня за доской было четверо. Белыми играли Костя и Вова-секретарь. Эта гнида естественным образом включилась в игру против них с Пауком, свалит их — останется один при Евграфове, выгода очевидна! И вот одного черного короля, Паука, уже свалили. Но это, конечно же, сделал не Вова. Вовик пока что только готовит свою проходную пешку, только метит в ферзи — от чего не легче... Итак, теперь против осиротевшего Акелы играют двое. Ничья почти исключается: либо он проиграет по очкам, лишится места у трона, должности, общественного положения, денег, либо его просто физически уничтожат. Перспективы, прямо скажем, хуже не бывает. Вспомнилось, как всего лишь несколько часов назад он нахваливал Паукову своих могучих орлов и говорил, что им самим тоже не помешает выказать рвение, «порастрясти жиры». Порастрясли...

Практически бегом он покинул квартиру Поваровых. На этот раз «Мерседес» стоял у подъезда. Он спешил, нервничал и припарковался у пауковского «Шевроле», простодушно оставленного его другом прямо под окнами трехкомнатной квартиры Константина Николаевича и его мамы.

Трубка мобильного телефона мелко подрагивала в его сильной руке, но голос звучал спокойно.

— Але, Беркут?

— Акела?

— Да, я. Твои ребята провентилировали квартиры ученых из лаборатории?

— Кречет отзвонился с хаты бабы — пусто. Ничего интересного для нас. Обычное жилье одинокой бабенки — так Кречет сказал. А Ястреб сказал, что дома у Твердислова голый Вася.

— Срочно приезжай на квартиру к Косте, Кречета и Ястреба вызывай туда же. В ванной увидишь мертвого Паука, пока не трогай...

— Мертвого?

— Да, представь себе! Вывод — будь постоянно на стреме.

— Что мне делать конкретно?

— Ждать! Сначала Кречета с Ястребом, потом моего звонка. Все, отбой.

Стиснув зубы, Акела повернул ключ в замке зажигания. Хочешь не хочешь, пора на фирму, к Графу на ковер. И быстро, пока он сам не позвонил. Давно пора брать инициативу в свои руки...

Ехать до центрального офиса было удобно и близко, но лимит удач на сегодня, похоже, был исчерпан до дна. Коварная Фортуна так повернулась к Шопову, что ему пришлось-таки вспомнить свою настоящую фамилию.

Сначала «Мерседес» попал в пробку, на радость «подорожникам» — нищим-попрошайкам с московских автомагистралей, продавцам газет и мальчишкам — мойщикам стекол.

Потом он свернул в знакомый переулок, еще вчера доступный автотранспорту, а сегодня, в пятницу, тринадцатого, перегороженный экскаватором. Пришлось ехать в объезд со скоростью двадцать кэмэ. Объездной путь кишел транспортом, словно река во время нереста.

Маленькая стрелка «Ролекса» достигла середины между единицей и двойкой, когда ожила трубка мобильника.

«Не успел», — горько усмехнулся Шопов. Если шеф, придется не докладывать, а объясняться, да еще по телефону. Паршиво!

— Але. Шопов слушает.

— Акела? Кречет говорит. Беркута убили.

— Что?!!

— Он мне позвонил, приказал приехать на хату к Косте. Приезжаю, Беркут в прихожей, в горле дырка. Он еще дышал, я спросил: «Кто тебя так», он прошептал: «Скворцов» — и помер. А в ванне Паук лежит, тоже с продырявленным горлом. И еще — только что Ястреб звонил, его, как и меня, Беркут вызвал, Ястреб вот-вот подъедет...

— Ждите меня, еду к вам.

Нарушая все писаные и неписаные правила дорожного движения, Акела развернулся, стукнулся блестящим боком обо что-то или об кого-то, даже не пытаясь понять, что это было, тормознул рядом с мигом возникшим из ниоткуда гаишником, сунул ему не глядя стопку мятых баксов и газанул под «кирпич», прочь из автомобильной реки в относительно свободную протоку.

Он ничуть не удивился тому факту, что Беркут опознал Скворцова. Беркут до работы у Акелы считался лучшим щипачом города Ростова, карманником высшего класса. Он-то и делал оттиски с ключей господ ученых, в том числе и с ключей Скворцова. Пару недель пришлось плохо выбритому и скромно одетому Беркуту пасти сотрудников лаборатории в общественном транспорте, магазинах и просто на улице, прежде чем он сделал оттиски со всех ключей всех фигурантов. Работал Беркут ювелирно — извлекал из кармана жертвы ключики, снимал отпечаток и незаметно отправлял ключи обратно в карман владельца. При этом можно было гарантировать, что самого Беркута никто из ученой братии не заметил и не запомнил.

Фортуна, как и всякая женщина, снисходительна ко временно обезумевшим джентльменам. От понедельника до субботы — четыре дня. От субботы до понедельника — один. Тот же неологизм получился и у Акелы. Почти час он ехал от дома Кости Поварова до офиса и вот, не доехав буквально километр, вернулся в исходную точку за неполных двадцать минут.

Справа от «Шевроле» Паукова теперь стояли еще три машины. Все три — новенькие «БМВ», соответственно Беркута, Кречета и Ястреба. Вокруг ряда иномарок крутилась кучка мальчишек, а когда к ним пристроился еще и «шестисотый» «мерс», юных любителей заграничных авто стало, как минимум, вдвое больше.

«Свидетелей больше, чем на стадионе», — подумал Акела, вбегая в подъезд и пружинисто устремляясь вверх по лестнице.

— Сокол звонил, — сообщил Кречет, открывая дверь. — Доложился, что уборку закончил.

Акела вошел, присел на корточки подле трупа Беркута.

— Отзвони Соколу, Кречет, распорядись, чтобы и здесь убрались, — распорядился Акела. — Отзвонись, и сразу уходим. Хочу еще раз посетить гнездо Скворцова и обстоятельно все там обнюхать. Эй, Ястреб! Ты здесь или где?

— Я здесь, в комнатах осматриваюсь...

— Ты, как спец по электричеству, сможешь ломануть квартиру под охраной?

— Нет проблем. Только, если речь идет о квартире Скворцова, можно ведь просто позвонить на пульт, мы ведь знаем...

— Советы будешь бабам давать, как раком вставать! А меня будешь слушать и делать, что скажу!

— Нет проблем, Акела. Сделаю, как скажешь.

— То-то! Сейчас Кречет прозвонится Соколу, и мотаем отсюда.

— Акела, можно я одну вещь скажу по делу?

— Можно. Слушаю, если по делу.

— Я так понял, ты хотел пробить адреса всех лабораторных крыс?

— Ну?

— Ты забыл, что у Кости и у профессора есть дачи. Я ж сам их работал, лично справки наводил, вот и вспомнил.

— Спасибо, Ястреб, дельные советы я уважаю. Учту.

— У Твердислова дача далеко, под Тверью, а у Кости — сотня километров от Кольцевой. Как раз мне Беркут и перепоручил дачами заниматься, могу съездить, если надо.

— Ты там уже бывал?

— Бывал, фотографировал дачки. У тебя в папке, где все по лаборатории и ученым собрано, должны быть фото, я негативы Беркуту отдавал... Кстати, еще одно — пока Кречет Соколу звонит, пошли в соседнюю комнату, послушаешь, что у Кости на автоответчике записано.

— А что там?

— Сообщение от Скворцова...

...Дорога от дома Кости до дома Скворцова была знакома. Акела управлял машиной на автопилоте, задействовав все благоприобретенные навыки и реакции опытного водителя и, насколько возможно, освободив мозг для размышлений сейчас более актуальных, чем анализ постоянно меняющейся дорожной ситуации.

Пора, давно пора уже прикинуть рабочую версию сегодняшних событий — хотя бы для того, чтобы самому не очутиться через пару часов на столе патологоанатома хладным трупом с перерезанным горлом.

Версию он прикидывал наспех и начерно, но все равно она вышла стройной, как Людмила Гурченко. Теперь Акела был убежден, что Скворцов и Поваров действуют заодно. Это их общую задумку Костя начал спонтанно реализовывать, как только позволили обстоятельства. Скворцов был готов подключиться в любой момент, что он и сделал, получив от Кости сигнал. Он пришел на работу раньше обычного, сумел перехитрить Слона, посланного в лабораторию с командой «ждать», плеснул ему кислотой в рожу, после чего прикончил подоспевших на службу коллег, причем из оружия Слона. Костя или Скворец позвонили Мышонку, напугали до смерти. А может, и Мышонок был в доле, да нервы не выдержали? Вполне возможно, но это сейчас неважно. Главное, он был напуган и дал слабину — прыгнул в окно. Потом Скворцов явился на квартиру подельника, чтобы забрать его и вывезти его мамашу. Здесь-то он и встретился с Пауком. (Акела похвалил себя за прозорливость — правильно хотел взять старушку в заложницы, верно думал, а значит, и сейчас вряд ли ошибается в своих умозаключениях.) Паука подложил Скворцов, не Костя. Тот же почерк, что и в случае с Беркутом, — удар острым предметом в горло. Скворцов увез старушку, наговорил на автоответчик ерунды для собственной отмазки, вернулся и напоролся на Беркута. Только вот почему, убив Паукова и покидая место преступления, Скворцов не запер дверь? Забыл? И зачем он вернулся? Нужно позвонить Соколу, попросить перед «уборкой» прошмонать квартиру...

Акела прервал свои аналитические размышления, сделал звонок Соколу — дал команду провести тщательный обыск места гибели Тимофея Ивановича и Беркута.

Если повезет, уже через час-два он узнает цель повторного визита Скворцова. Кречет прибыл на место преступления, судя по всему, «след в след» со Скворцовым и мог просто спугнуть убийцу. А может, Скворцов успел сделать то, зачем приходил, и соколята ни фига не найдут? Также возможно, что он возвращался не взять что-либо, а, наоборот, подложить какой-нибудь компромат опять же на Акелу...

Мелодичной трелью дал о себе знать телефон, заставляя отвлечься от размышлений.

— Але, Акела слушает.

— Кто?

Антон Александрович узнал голос секретаря Вовы, скривился, будто глотнул горького лекарства.

— Шопов слушает.

— Антон Саныч, беспокоит Владимир Владимирович, по просьбе господина Евграфова. Вадим Борисович интересовался, почему вы манкировали явку на работу после столь тревожного утреннего звонка к вам? Тимофея Ивановича также нету в офисе...

— Соедини меня с Вадиком!

Надежда поговорить с шефом «вживую» умерла. Он не любил общаться с Евграфовым по телефону — лица не видно, глаз. Голос шефа всегда обманывал телефонных собеседников. Шопов заметил эту характерную особенность патрона еще в первые годы совместной работы.

— С кем вас соединить, Антон Александрович?

— С Вадиком!

— Простите, не могу понять, кто вам нужен. Какой Вадик? Менеджер по рекламе Вадик Меджебовский?

Вовик откровенно издевался, и Акела не сдержался, заорал в трубку:

— Слушай меня, мандавошка вонючая, кончай придуриваться! Соединяй меня с Вадимом Борисовичем, быстро!

— Это невозможно. Вадиму Борисовичу стало плохо, врачи потребовали отключить все его телефоны и...

— Хорошее время ты, сволота, подготовил, чтобы мне позвонить! Молоток, бля, фишку рубишь! Наверное, гнусь, еще и пишешь сейчас наш разговорчик на пленку? Да?!

— Антон Александрович, меня удивляет ваш тон и манера выражаться. Я ничего не искал и не подгадывал, Вадим Борисович велел, и я...

— Заткнись! Поздравляю, ты отыграл ладью, заставил меня сорваться, подставил еще разок перед Евграфовым! Но только запомни, Вова, еще не вечер! Ой, не вечер, Вова!

— О чем вы? Я вас совсем не понимаю...

— Понимаешь ты все, вошь поганая! И сейчас кайф ловишь, слушая мой ор, но спешишь радоваться, Вовик, мать твою, спешишь!

— Я не...

— Заткнись, я сказал! Передай Евграфову: через посредников я с ним говорить отказываюсь! Все!

Акела отшвырнул трубку на соседнее сиденье и грубо, витиевато выматерился. Теперь с шефом нужно общаться только живьем и только с глазу на глаз, причем непременно явиться к нему не с пустыми руками. Вовик и Скворцов сыграли поразительно слаженно, устроили ему шах с угрозой мата, загнали в угол. Или это он сам себя загнал в угол? Уже неважно! В разыгрываемой партии нельзя вернуться на ход назад, а каждый следующий ход легко может стать последним...

Между тем кавалькада автомобилей — «Мерседес» и два «БМВ» следом — подъехала к дому Скворцова.

Машины рассредоточились, припарковались на свободном пространстве возле соседних домов. Исключение составил «БМВ» Ястреба. Специалист по разного рода охранным системам, Ястреб оставил автомобиль метрах в двадцати от подъезда Скворцова.

Высокий, широкоплечий, как и все люди Акелы, Ястреб невозмутимо прошествовал мимо старушек на скамейке, мимо радующихся первому весеннему солнцу детишек, и Антон Александрович потерял его из виду.

Вдобавок ко всем неприятностям Шопова раздражали еще и яркие солнечные лучи. С погодой тоже не повезло. Уж лучше бы шел снег или дождь. Искрящийся в лужах солнечный эпиграф лета магнитом выманил к полудню на улицу и старых, и малых. Еще час назад эта публика предпочитала надежную теплоту домашнего уюта, с опаской выглядывала из окон, ожидая неприятного сюрприза от авансирующей летнюю благодать погоды, и вот на тебе — высыпали на улицу, щурятся на солнце, довольные и счастливые, улыбаются авитаминозными бледными губами, смеются...

Первым автомобиль посланцев Гули заметил Кречет. Акела был слишком погружен в свои мрачные мысли и проморгал появление во дворе подозрительной машины. К тому же он вполне мог сейчас позволить себе ослабить бдительность и целиком положиться на своих орлов, благо те были рядом, а значит, текущая оперативная обстановка под надежным контролем.

Кречет проводил взглядом одного из бандитов (это был Ухо), вбежавшего в тот же подъезд, в котором пять минут назад исчез Ястреб, откинул полу длинного пальто, снял с предохранителя прилаженный к поясу, снабженный глушителем пистолет-пулемет «клин» и вышел из машины.

Он шел, глядя под ноги, небрежно теребя пальцами расстегнутые пуговицы на дорогом модном пальто. До бандитской лайбы с работающим мотором и лысым водителем за баранкой, которого так и звали — Лысый, оставалось еще метров десять-пятнадцать, когда первый бандит выбежал на улицу.

Ухо бежал, спотыкаясь и раскачиваясь из стороны в сторону. Так бегают либо смертельно пьяные, либо серьезно раненные люди. Двери парадного Ухо, с грохотом и дребезжанием стекол, распахнул ударом плеча, и теперь все, кто грелся на солнышке, — и бабушки, и детки — во все глаза пялились на буяна. Старшие с осуждением, младшие с любопытством.

Упал Ухо в шаге от взревевшей мотором машины Лысого. Свалился на спину прямо в лужу, подняв тучу брызг. Кровь из трех маленьких неприметных дырочек на груди потекла на встречу с талой веселой водой.

И моментально вслед за брызгами, взметнувшимися в результате падения смертельно раненного тела, брызнула вода из-под колес машины Лысого.

Кречету пришлось отскочить в сторону, на тротуар. Замешкайся он лишнюю секунду, Лысый задел бы его бампером. Наметанный глаз Лысого успел заметить оружие, вынырнувшее из-под длиннополого пальто, и теперь он крутанул руль осмысленно, намереваясь сбить вооруженного, явно не случайно вставшего у него на пути жлоба.

Кречет с колена пустил ему вдогонку две короткие очереди. Пули чиркнули по крылу, высекая искры, не причинив машине серьезных повреждений. Сзади истошно завизжали старушенции. Не оглядываясь, Кречет рванул к своему «БМВ» и второй раз чудом избежал незавидной участи жертвы автомобильного беспредела. На этот раз в миллиметре от его ноги скрипнула шина промчавшегося мимо «Мерседеса».

Акела повернул ключ в замке зажигания синхронно с падением Уха. Он не мог, подобно Лысому, с ходу вдавить педаль газа в пол: перед капотом «Мерседеса» копошились в грязи два трехлетних несмышленыша с лопатками и ведерками. Объезжая детей, Акела потерял с десяток драгоценных секунд. Еще пяток мгновений, о которых Иосиф Кобзон в свое время призывал «не думать свысока», Акела потратил, силясь не раздавить Кречета. Растраченные впустую секунды он с лихвой наверстал, выезжая со двора, и тут же ткнулся носом «Мерседеса» в зад автомобиля-беглеца.

Лысого тряхануло, бросило грудью на руль, баранка крутанулась влево, и это случайное кручение спасло бандита. Шофер встречного грузовика слишком поздно заметил вылетающую из-за угла легковушку, вдарил по тормозам, вцепился в оплетку руля, но, не вильни машина перед курносым рылом труженика автотрасс, автомобильный гегемон неминуемо разбил бы ее в лепешку.

«Зато этот гад за рулем точно жив и здоров. Толку от него, мертвого или раненого!» — успокоил себя Акела, объезжая глыбой застывший поперек дорога грузовик.

Беглец тем не менее здорово оторвался от погони. Похоже, предстоит долгая муторная езда по московским улицам, игры в прятки с дорожной милицией, турнир нервов под пристальными взглядами красных глаз светофоров и слалом между ненавистными чайниками. Гонки по правилам, точнее — догонялки, с одним обязательным условием — сделать все, чтобы в игру не вступила милиция, ибо никому из участников погони это сейчас не с руки. Более того, Акелу с Лысым сейчас парадоксальнейшим образом роднил один и тот же мучительный вопрос: что успели запомнить бабушки и детки на старте их автомобильного марафона? Номера машин? Марки? Лица участников?...

Кречет и Ястреб, переговариваясь с Акелой и друг с другом по мобильнику, приблизительно представляли маршрут движения головных машин гонки. Эти двое присоединились к марафону со значительным опозданием, особенно Ястреб, но современное развитие телефонного дела в России позволило и им поучаствовать в автотравле Лысого.

Первым с Акелой связался Кречет. Телефон звонил долго, прежде чем водитель «Мерседеса» смог наконец ответить. Кречет доложил, что Ястреб жив, здоров и едет где-то следом. Позже позвонил и Ястреб. Акела в этот момент как раз стоял, ожидая зеленого сигнала светофора, и, не мигая, гипнотизировал затылок Лысого, чья машина замерла в соседнем ряду, на три корпуса оторвавшись от его «мерса». Ястреб кратко изложил историю убийства бандита по кличке Ухо. Естественно, он не знал, что стрелял в человека с такой прозаической кличкой.

— Я ломаю сигнализацию, чую, лифт гудит, — торопился рассказать возбужденный Ястреб. — Я на лестницу и бегом вверх. Притаился, слышу, ключ в замке поворачивается, спускаюсь на цыпочках — типичный бандит открывает скворцовскую дверцу, ключом открывает. Я ему тихо так: «Стоять, стреляю!» Он развернулся и пальнул в меня. Я ответил, четыре раза стрельнул. Он промазал, я попал, и я...

— Понятно, Ястреб. У меня тут желтый мигает, я на подъезде к Беговой, запоминай номер машины, которую мы ловим...

На всем протяжении гонки Акела мучился желанием позвонить бывшему милицейскому полковнику, который формально все еще находился у него в подчинении. Этот бывший полковник мог бы с легкостью необыкновенной — бывали уже прецеденты — напрячь гаишников, и те из бдительных судей тайного преследования мигом превратились бы в явных соратников, помощников и верных слуг. И тогда бы Лысый, последняя зацепка в деле о трех миллионах, наверняка попался бы в лапы пострадавшей стороне, а так того и гляди поддаст газу и уйдет от погони.

Уверенность, что звонить экс-полковнику все же придется (а значит, придется расколоться на предмет целей и причин погони), возникла после того, как бандитская тачка резко оторвалась на перекрестке от железного коня Шопова. Бандит проскочил на красный, рискнул и выиграл — скрылся за углом и впервые за все время преследования пропал из виду.

Палец Акелы уже нажимал цифры памятного номера, когда светофор мигнул желтым, и сзади нетерпеливо дал гудок особо нервный чайник, а впереди тронулась с места «Волга» цвета «мокрый асфальт». Акела отложил телефон, тронул машину с места, завернул за угол...

Автомобиль Лысого (точнее, то, что от него осталось) находился (или правильнее — находилось) метрах в ста пятидесяти от перекрестка. Судьба сыграла с Лысым последнюю в его жизни злую шутку, сдублировав ситуацию начала гонки — встречу на высоких скоростях легковушки и грузовика. Только на сей раз из дворика выезжал грузовик, а навстречу ему по магистрали неслась легковушка. Как и в первом случае, они пытались разминуться, но, видать, не судьба (или опять же правильнее сказать: «но такова, видать, была их судьба»). Разминуться не получилось, врезались «нос в нос». Шофер грузовика, в отличие от самого грузовика, не пострадал, а вот Лысому рулевое колесо переломало ребра, вдобавок его машину швырнуло на встречную полосу, ударило о бок красавицы «Вольво», протащило еще метров двадцать на боку по асфальту и кинуло на фонарный столб. Узнать про искореженный фонарь Лысому было не суждено. Он умер сразу после первого удара о груженный битым кирпичом грузовик.

Как тут еще раз не помянуть стерву Фортуну! И минуты не прошло с момента, когда сигнал чайника заставил Акелу прекратить набор семи заветных цифр номера господина отставного полковника! Акела фактически смирился уже с почти проигрышем, почти «всухую». Но именно «почти»! Да, он, Антон Александрович Шопов, всего минуту назад готов был признать, что своими силами не справился с возникшей проблемой и готов был доказать Евграфову задним числом целесообразность включения в узкий кружок посвященных (посвященных в безумную идею Хозяина клонировать полуживую супругу) опытного, проверенного и надежного господина полковника. Причем включение это минуту назад было на редкость своевременно. Вышло бы так, что Шопов не сдает дела более опытному сотруднику, а подключает его к работе в соответствии с ленинской формулировкой «вчера было рано, завтра будет поздно». Под «сухим проигрышем» Антон Александрович разумел отсутствие в его самостоятельной поисково-розыскной работе конкретных результатов в виде пропавших денег или исчезнувшего Кости. Под «почти проигрышем» он подразумевал все же оставшуюся за ним пусть зыбкую, но реальную возможность отыграться. Ведь настоящий, прожженный игрок покидает казино отнюдь не в тот момент, когда проигрался в пух, спустил все до последнего цента. Настоящий игрок уходит после того, как крупье перестает верить в его липовые долговые расписки.

Смерть Лысого перечеркнула все планы, обесценила хитроумные расчеты, убила последние надежды. Словечко «почти» сразу стало неактуально. Шопов проиграл. Окончательно и бесповоротно.

А ведь грамотная была мысль — хорошенько разворошить, обшмонать гнездышко Скворцова. Ведь что на сегодняшний день он знает о Скворцове? Так, ерунду. Анкетные данные, адрес, внешний вид, и все! Хороший обыск мог бы дать результат в виде дополнительной информации: одна-единственная записная книжка с телефонами друзей и знакомых — уже много. Хотя кто его знает, вдруг он озаботился и уничтожил все, что может способствовать хорошей ищейке взять след? Так это или не так, гадать сейчас бессмысленно. В ближайшие сутки в квартиру к Скворцову не сунешься. Рядом с его домом произошло убийство на глазах у множества свидетелей, и в эти минуты в парадном Виктора суетится целая толпа ментов, да еще, наверное, и журналюги набежали, телевидение, всякое там «Времечко», «Сегоднячко», «Хроничка убийствушек», «Криминальчик», «Беспредельчик»... Полный абзац! Облом! Сидишь в центре города в «Мерседесе» и ломаешь голову на тему, как «пойти туда, не знаю куда, и добыть три украденных „лимона“ вкупе с вором и его приспешником-убийцей».

Так или примерно так рассуждал Акела, слушая телефонную трель изящного переговорного устройства в своей неожиданно ослабевшей руке и боясь ответить на звонок. Если это Евграфов, что он скажет? И все же он решился ответить. Погибать, так лучше сразу.

— Але, Шопов слушает.

— Акела, это Ястреб говорит.

— Ну?

— Я тут рядом, вижу и твой «мерс» на обочине, и раздолбанную лайбу нашего друга.

— И что с того?

— Акела, я все секу, во все врубаюсь. Если тебе, хозяин, крышка, то и мне рикошетом звездец.

— Спасибо, утешил.

— Я вот чего думаю... А не съездить ли нам на дачу к Костику?

— Ты дурак, да? Тут такие крутые дела творятся, а он, по-твоему, на дачке сидит и нас дожидается? Если бы еще утром... А сейчас смысла не вижу.

— Есть смысл, Акела! Визит на дачу вполне логичен. Согласен, хрен мы там чего отыщем, но зато выиграем время, а вдруг чего придумаешь толковое, пока кататься будем, — все лучше, чем так стоять, загорать.

«А ведь он дело говорит! — Акела воспрянул духом. — Мне сейчас все едино: или с повинной на ковер к Евграфову, или найти повод для отсрочки неизбежного покаяния. Третьего не дано. И чем черт не шутит, вдруг, пока я отлучусь в Подмосковье, здесь еще чего произойдет непредвиденное... Потом можно будет и соврать, что этот, который сейчас разбился, прежде чем пуститься в бега, прежде чем устраивать авторалли, успел обронить тому же Ястребу словечко про дачу. Придумаем басню, отрепетируем и многократно повторим — будет время. Да и мобильник за сто километров от столицы вполне может не отвечать на московские звонки... Молоток, Ястреб, соображает, а я его недооценивал. Учту».

— Але, Ястреб?

— Слушаю.

— С меня магарыч! Звони Кречету, объявляйся на горизонте и езжай первым, мы за тобой. Командуй, Сусанин!...

— Я думаю, не помешает еще по дороге машины сменить и Соколу прозвониться.

— Молоток, Ястреб, соображаешь! Так и поступим. Себя с этого часа можешь считать заступившим на должность Слона. С соответствующим повышением оклада.

— Спасибо, Акела.

— Не за что, заслужил!

...Массивный матово-серый джип, вызывающий прямые ассоциации с военной техникой несокрушимой и легендарной звезднополосатознаменной американской армии, въехал на территорию садово-огороднического товарищества «Черные грязи» за полчаса до прибытия скромных «Жигулей» Раисы Сергеевны. Джипом управлял Ястреб. Кречет с Акелой устроились сзади. Оба всю дорогу дремали, хлебнув перед выездом по сто пятьдесят грамм французского коньячка за упокой души погибших товарищей. Хороший коньячок в умеренных дозах Акела уважал. Янтарный напиток неизменно оказывал на него положительное действие — успокаивал или бодрил в зависимости от обстоятельств. А сегодня «сто грамм для храбрости» были ему просто необходимы. Выпить в критической ситуации не грех, лишь бы единица измерения выпитого не видоизменилась из граммов в литры.

— Дача Кости вон за тем углом, — подал реплику Ястреб. — Видите голубой забор? Здесь надо свернуть налево, я запомнил.

— Вижу забор. — Кречет вытянул шею, протер глаза. — Солидный заборчик. И дачки тут ничего, вполне на уровне.

— Сворачивать не нужно, — дал ценное указание Акела, широко зевнув. — Езжай до следующего поворота, там сворачивай и тормози.

Дорогой он успокоился. Он умел принимать факты такими, какие они есть. Главное — было ясно, что делать дальше, как вести себя с Графом и какой стороной представить Вадиму Борисовичу эти самые факты. Сейчас они остановятся, осмотрятся и не спеша, обстоятельно, прикинут все втроем, каким образом половчее переписать сегодняшнюю историю с максимальной для себя выгодой.

— Ястреб, сбегай огородами к даче Кости, — распорядился Акела, когда машина остановилась. — Только так, чтоб у порога на снегу не наследить. Чем чертушка не шутит, а вдруг?...

— Угу, я понял. Ждите, я мигом обернусь.

— Кречет, дай сигаретку, покурим, пока он бегает.

— Ты ж некурящий, Акела.

— Пять лет как бросил, да вот потянуло.

— У меня только «Прима», извини.

— Что поделаешь, давай «Приму»... Ты, кстати, знаешь, как раньше курили сигареты без фильтра?

— Как?

— Со спичкой.

— Впервые слышу.

— Ну так я тебе расскажу, слушай...

Акела был сейчас необычайно ласков и доброжелателен со своими людьми, которых обычно «держал в кулаке». Слишком многое сейчас зависело от этих двоих, Кречета и Ястреба. В принципе, недоносок Вова может попытаться их перекупить или спровоцировать на какое-нибудь глупейшее действие. Такой или подобный ход Акеле приходилось учитывать и спешно наводить с подчиненными мосты добрых человеческих отношений.

Акела еще не закончил рассказа про спички и дешевые сигареты, когда вернулся Ястреб. Разумеется, дача оказалась пустой и, более того, не «расконсервированной» после одинокой зимовки. Байка про ухищрения курильщиков прежних времен так и осталась незавершенной. Разговор сам собой перешел на темы более актуальные. Акела поведал детали мелкие и основополагающие, доселе Кречету и Ястребу неизвестные. Он исподволь превращал исполнителей своей воли в соратников и друзей по несчастью. Вскоре эти двое с птичьими кличками поняли, что теперь их запросто могут убить недруги хозяина, объяснив высшую меру простенькой формулировочкой «они слишком много знали». Осознать свою полную обреченность двое подручных Акелы не успели — помешал шум мотора, отвлек от упаднических размышлений, заставил действовать.

— Акела, слышишь?! — воскликнул Кречет, прервав философствования хозяина. — Слышишь? Кто-то едет. Я сбегаю до угла, взгляну?

— Давай! — Акела сразу же перешел на шепот.

— Бля, Акела, а вдруг повезло, а? — с надеждой прошептал Ястреб, уставившись в спину убегающего Кречета.

— Ага, Костя приехал оттянуться на уик-энд.

— Ну!

— Брось, Ястреб, чудес не бывает.

Кречет добежал до угла, встал на четвереньки и осторожно выглянул из-за покрытого талым снегом забора. Если его и заметят люди в приближающейся машине, то легкомысленно решат, что это мелькнула голова осматривающейся собаки или что за ними подсматривает мальчишка, дачный воришка.

Обратно Кречет бежал много быстрее. Лицо его отражало целую бурю эмоций: радость, удивление, настороженность...

— "Жигуль"! — воскликнул Кречет, останавливаясь и тяжело дыша. — Свернул на соседнюю улочку, туда, где котовская дача!

— Пошли! — Акела заледенел лицом, нахмурился, весь подобрался, словно тигр перед прыжком. — Я иду первым, вы оба сзади... Кречет! Ты куда?!

— "Клин" оставил в джипе, пойду возьму.

— Хер с ним, с «клином»! У тебя пистолет с собой, и ладно. Пошли быстро, блицкриг лучше, чем еще одна погоня. Да и, скорее всего, это совпадение. Не мог Костя сюда сейчас приехать, слишком бы это было здорово. Приперлись какие-нибудь случайные дачники, а мы напрягаемся!... Пошли быстро! За мной...

Скворцова Акела узнал сразу, как только увидел. Узнал он и Раису Сергеевну, хотя на фотографиях Костина мамаша выглядела гораздо старше. Акела лишь скользнул взглядом по ладной женской фигуре и снова сосредоточил визуальный контроль на Скворцове. Вся одежда Виктора была перепачкана, доминировали засохшие бурые пятна. Акела хорошо знал, что это не следы пролитого вина. Любые эмоции, мешающие сосредоточиться на текущем моменте, многочисленные вопросы, будоражащие мозг, он могучим волевым усилием отогнал прочь и стал спокоен, как канатоходец без страховки над пропастью. Редко кому неоднократно уже помянутая бранным словом Фортуна позволяет себя оттрахать. А вот Акела удостоился великой чести — богиня сама раздвинула ноги, нельзя обманывать ее ожидания!

— Эй, соседи! — Его голос не дрогнул.

Виктор и женщина обернулись. Опытный глаз Акелы сразу отметил, что Скворцова сегодня много раз били по лицу, и били сильно.

— Соседи, дачу не продаете? — Он выкрикнул первое, что пришло в голову. Всегда лучше сопровождать жест словом, авось и не заметят, как рука погружается в карман, как копошатся в нем пальцы, нащупывая рукоятку пистолета.

— Дача не продается, — ответила бесцветным голосом женщина.

Акела был уже рядом, в шаге от Скворцова. За его спиной хрустел снег под ногами Кречета и Ястреба. Ломать далее комедию было бессмысленно.

Акела выхватил пистолет, навел его на Виктора. У Скворцова забегали глаза, дрогнула челюсть. Подоспели Кречет и Ястреб, тоже с пистолетами наизготове. Акела почувствовал себя увереннее: что греха таить, подсознательно он если и не побаивался Скворцова, то опасался его не на шутку.

— Обыщите! — рявкнул он.

Кречет послушно спрятал оружие в карман, умело пробежался ладонями по ногам, рукам и туловищу Виктора.

Скворцов, помогая Кречету проводить обыск, застыл в позе «руки вверх». Казалось, он хотел было что-то сказать, но в последний момент передумал. Выглядел парень как полный лох, случайный посетитель зоопарка, ненароком угодивший в клетку с тиграми и теперь покорно ожидающий, когда его съедят живьем.

— Сделано, Акела. Он пустой. — Кречет снова вынул из кармана пистолет и вопросительно взглянул на Акелу.

— А меня вы тоже будете обыскивать? — еле слышно спросила бледная испуганная женщина, про которую все забыли.

Акела задумчиво взглянул в ее сторону.

— Вы мать Кости Поварова?

— Да, я его мама.

— Раиса... — Акела запнулся.

— Сергеевна. Раиса Сергеевна, — подсказала она.

— Может быть, вы мне скажете, где сейчас ваш сын? — Уже задавая вопрос, Акела понял, что допустил непростительную глупость. Ястреб за его спиной не сдержался и многозначительно хмыкнул. Кречет тоже невольно улыбнулся: мол, допрашивая подозреваемых в соучастии, сразу все карты не раскрывают. Допрос — это уже не шахматная партия, допрос больше похож на покер с крупными ставками. К чему мамашке знать раньше времени, что Костя еще не найден?

— Мой сын? — Губы Раисы Сергеевны мелко задрожали, из глаз покатились слезы. — Мой сын ушел сегодня рано утром. Мы поссорились. Я прилегла вздремнуть, и меня разбудили странные телефонные звонки. Звонили какие-то незнакомые люди, все спрашивали Костю. Я записала на автоответчик сообщение, что его нет дома, но он обещал быть к обеду, и перестала подходить к телефону... Он действительно обещая, уходя. Обещал, несмотря на нашу ссору, вернуться к обеду... — Она вытерла слезы рукой. — ...Позвонили в дверь, сказали — телеграмма, я, дура, открыла, меня ударили по голове! Вот... — Она левой рукой смахнула волосы со лба, правая осталась в кармане. — Видите? Очнулась в машине, на глазах повязка. Но я догадалась, что меня увозят в моих же «Жигулях»... Сама не знаю, как догадалась... Этих... моих похитителей, судя по голосам, было трое. Они говорили, что нужно заехать в магазин и купить инструменты... Я тогда еще подумала: зачем?... Потом мы приехали... Не спрашивайте меня куда, я все равно не знаю... Там были пытки! Я сидела в другой комнате с завязанными глазами, но слышала — за стеной пытают человека. Он кричал, что все расскажет, только не надо ломать ему пальцы плоскогубцами... Это был какой-то кошмар...

Она опустила голову.

— А потом? — тихо спросил Ястреб.

— Что потом?... — Женщина встрепенулась. — ...Потом меня снова повезли куда-то на машине, выволокли и потащили по лестнице... Сначала держали меня на лестнице, потом ввели в квартиру... Повязку не сняли... Потом я услышала какой-то шум, и тот, который меня держал, изо всех сил толкнул. Я упала. Но руки-то были теперь свободны, и я сорвала повязку. На полу лежал человек, весь в крови... Еще раньше, в машине, я поняла из их разговоров, что мы едем искать Костю. Тот, что сидел за рулем, так и сказал: «Пассатижи помогли адрес Кости вытянуть!» Я увидела кровь, убитого и пистолет на полу рядом с собой и еще двух дерущихся мужиков... Не знаю... Не знаю, как я смогла это сделать... Я схватила пистолет, выстрелила...

Раиса Сергеевна разрыдалась шумно, по-бабьи, с короткими подвываниями и причитаниями.

— Успокойтесь, бога ради, Раиса Сергеевна. Мы — друзья, мы поможем. — Акеле действительно стало жаль ее. Всю жизнь он стыдился своей матери, такой обезличенной и непритязательной, словно она была не живым человеком, а жалкой тенью человека. Эта, напротив, была удивительно живой, яркой и чувственной. И тут повезло этому прохиндею Косте! Ему бы, Антоше Шопову, такую маму!

— Вот, возьмите! — Раиса Сергеевна вынула из кармана плаща правую руку. Пистолет она держала неумело, обхватив всеми пятью пальцами ствол. — Возьмите! Я стреляла из этого... Я и в вас чуть не выстрелила, я вас так сразу испугалась...

— Раиса Сергеевна, — Акела осторожно принял из ее рук оружие, — у вас есть ключи от дачи?

— Ключи под крыльцом, с правой стороны, в щелочке... — Она все еще плакала, но уже менее азартно.

— Кречет, отопри дверь, пройдем в дом. А ты, Ястреб, займись Скворцовым.

— Понял. — Ястреб неуловимо быстро, без взмаха ударил Виктора кулаком в живот.

— Ой! Что вы делаете?! — всплеснула руками Раиса Сергеевна. — Оставьте его в покое, он ни в чем не виноват! Он такая же жертва, как и я! Он лежал в той квартире связанный, избитый...

— В какой еще квартире? — не понял Акела.

— Ну я же вам рассказывала! В той, второй квартире, куда меня привезли и где я... где я выстрелила... Я стреляла два раза, я была сначала как во сне, потом... потом... знаете, как бывает, когда выпьешь снотворное и проснешься ночью... Голова будто в скафандре... Я убила тех двоих... Остальные поубивали друг друга сами... Еще жил только один, всего лишь один, но... но он был сильно ранен. Я кинулась к нему, закричала: «Где мой сын?!.» А он пошел в комнату... Идет, шатается, кровь из раны капает... Ужас! Просто ужас!... «Вот, — сказал, — вот лежит Костя...» А это был Витя! Витя, мальчик, которого вы сейчас ударили, лежал там связанный, избитый на полу, и эти... эти изверги были уверены, что он мой сын, мой Костя!...

— Как такое могло случиться? — нахмурился Акела. Он ей поверил. Врать изощренно может жена, обманывать, «водить вокруг пальца» — любовница, но мать, по глубокому убеждению Акелы, не может быть неискренней, когда дело касается ее сына! Если сын виновен, она кинется в ноги, будет умолять простить ребенка (даже если у этого ребенка уже седая борода и лысина во всю макушку), она не станет лукавить, разыгрывать заранее спланированную роль, лицедействовать...

Иные уроды считают себя неотразимыми красавцами, другие простаки убеждены в собственной изощренной хитрости... Антон Александрович Шопов продолжал простодушно верить в собственную психологическую прозорливость. Эта его неистребимая вера стоила уже жизни Мышонку, она же позволила Рыси надежно замаскировать от нежеланных взглядов острые, смертельно опасные коготки.

— Раиса Сергеевна, успокойтесь, объясните...

— Витя сам вам все расскажет и все объяснит. Я не в силах больше говорить, я больной человек, у меня болит сердце, я выплакаться должна... Будьте любезны, дайте мне мою сумочку из машины, в ней валидол...

— Ястреб, посмотри в машине!

— Сейчас. — Ястреб открыл дверцу «Жигулей». — Акела, здесь на заднем сиденье пакет целлофановый... с инструментами, про которые она рассказывала... Ага... вот и сумка...

— Акела! — крикнул Кречет с крыльца. — Ключ нашел, двери открыл! Идите сюда, в дом!

До дачного крыльца Скворцова пришлось нести. Ударив его, Ястреб задел ушибленный утром бок, и теперь Виктору было никак не разогнуться, любое движение отдавалось острой болью в ребрах. В доме, в промерзшем за зиму холодном скрипучем кресле ему чуть полегчало. Кречет сбегал к джипу, принес плоскую стеклянную фляжку «Мартеля». Виктор сделал глоток благородного напитка, прокашлялся и смог наконец говорить.

Он слово в слово повторил ту же самую историю, которую по дороге рассказывал Раисе Сергеевне, всю, с самого начала, с момента первой встречи с Мышонком. Акела мрачнел, слушая однозначно правдивый рассказ. Такое не сочинишь, похожие коллизии, основанные на случайных совпадениях и мелочных несоответствиях, мог складно придумывать лишь англичанин по фамилии Шекспир (и то сейчас многие ученые сомневаются в существовании великого драматурга как отдельно взятой конкретной личности, подозревают, что его так называемые комедии и трагедии ошибок есть плод коллективного творчества группы авторов, объединенных единым псевдонимом). Концы с концами в рассказе Виктора сходились издевательски идеально. Все, что знал Акела, получало подтверждение, все, в чем заблуждался, опровергалось бесстрастными фактами. Выходило, что Скворцов — жертва, невинно пострадавший человек, чудом избежавший смерти, а негодяй Костя сделал свое черное дело и неким загадочным образом сразу же вышел из круга, из того пресловутого замкнутого круга, внутри которого гонялись друг за другом множество людей, уверенных, что бегут по следам Кости и вот-вот поймают его ускользающий хвост, уже мелькнувший призраком за ближайшим поворотом.

— М-да... — Акела почесал затылок. — Интересная история... Кречет, дай-ка еще сигареточку... Раиса Сергеевна, у меня к вам вопрос по существу дела.

— Спрашивайте. — Женщина сидела, откинувшись на спинку старого диванчика. Пока Виктор рассказывал, она высосала три таблетки валидола и сейчас положила под язык четвертую.

— Раиса Сергеевна, почему вы повезли Скворцова на дачу?

— Когда они везли меня в машине, с повязкой, я услышала такую реплику... Вообще-то они говорили на странном диалекте, и я мало что поняла, но отчетливо расслышала слово «дача», и... я надеялась... сама не знаю, на что надеялась, наверное, на чудо... Простите, Витя, я меньше всего в тот момент думала о вас, я сама только-только обрела свободу, помните, в каком я была состоянии? Не женщина, а гренадер в юбке... Сейчас вот сломалась...

— Скворцов, ты говорил, что вчера видел Костю с красивой бабой, так, да? — спросил Ястреб, многозначительно взглянув в глаза Акеле.

Акела поймал его взгляд, секунду они смотрели в глаза друг другу, а потом разом вскочили с мест, быстрее чем Виктор успел ответить.

— Дурак! — Акела треснул себя кулаком по лбу. — Какой же я дурак! Болван! Кретин!... Раиса Сергеевна, вы знаете, где живет любовница вашего сына?

— Знаю, а что? — Раиса Сергеевна пожала плечами.

— А то, что мы срочно едем в Москву! Кречет! Поведешь «Жигули», а остальные в джип, бегом!

Уже в джипе, отдышавшись от суеты, связанной со спешным отъездом, Акела попросил Раису Сергеевну рассказать все, буквально все, вплоть до мельчайших деталей, что ей известно о подруге сына. И она рассказала все, что знала, а знала она ничтожно мало — место жительства девушки и место работы (все это Акела мог узнать и без нее).

— Витя, ты что-то базарил про дурной пьяный разговор в ресторане, да? — спросил Акела.

— Да, — кивнул Виктор. — Екатерина трепалась про девицу Кости и каким-то образом связывала ее со всякой чертовщиной.

— Напрягись, Витя, вспомни, что конкретно говорила... ээээ... Екатерина?

— Уже пробовал, напрягался, даже почти что вспомнил. Но... я могу, конечно, еще раз попытаться, но, сами понимаете, никаких гарантий...

— Акела! — Ястреб окликнул хозяина с водительского кресла. — Там, в бардачке, справа, помнишь? Целая упаковка.

— Думаешь, колеса помогут вспомнить?

— Смотря какие. Эти, может, и помогут.

— Ладно, рискнем. — Акела порылся в бардачке, повернулся к Виктору (Скворцов с Раисой Сергеевной сидели сзади) и протянул ему малюсенькую желтую таблетку. — Витя, возьми вот колесико, засунь под язык, расслабься и вспоминай вчерашний вечер в ресторане. Не старайся сразу же вспомнить слова Екатерины. Вспомни сначала обстановку, музыку, освещение. Перенесись мысленно во вчерашний день и послушай снова, что будет говорить Катя. Только на этот раз внимательно... Ты наркотиками случайно не балуешься?

— Нет. А что? Эта таблетка — наркотик?

— Не боись. Эти таблетки разрабатывали военные еще в начале шестидесятых, ими до сих пор пользуются, и пока что никто от этого не умер. Одна такая таблеточка, между прочим, на черном рынке стоит три штуки баксов.

— Ладно, я попробую... Отказаться-то вы все равно не позволите.

— Молоток, Витя, правильно соображаешь. Учти — поможешь нам, и мы тебе поможем, а будешь брыкаться... не взыщи, обидим. Я, кстати, кажется, до сих пор не представился?

— Нет.

— Я и мои орлы представляем ту самую фирму, в которой работал... работает Костя. Нам ты, Витя, и вы, Раиса Сергеевна, можете верить... Бери таблетку, Витя, не бойся.

Виктор осторожно, двумя пальцами взял таблетку с ладони Акелы, сунул ее в рот и закрыл глаза. Ему могли и соврать, таблетка вполне могла оказаться ядовитой. Он ожидал, что вот сейчас все и закончится, вот сейчас он наконец умрет... Но он не умер.

Прежде всего прошла боль. Тело стало легким и невесомым. Было чудесно — забыть о ноющих ребрах, о тяжести в затылке, о задубевшей коже лица. Голова стала ясной, чистой и светлой. Мысли выстроились стройным рядом, никакой путаницы, никаких метаний духа. А еще через минуту он уже «увидел» вчерашний ресторанный зал. Шум, гремящая музыка влились в уши, как будто звучали прямо сейчас, где-то рядом. Он явственно увидел возбужденное, раскрасневшееся лицо Екатерины, услышал голос Мышонка: «...Я эту деваху впервые вижу, господа, хотя захаживал к Костику в гости, и не раз!» Екатерина поддела вилкой кусок осетрины, не донесла до рта, рассмеялась: "Ох-хо-хо, князь Мышкин, вам такую деваху, сознайтесь, хочется? Не сознаетесь, ну и черт с вами! Вам повезло, глупый, а Костик вляпался. Я эту прошмандовку, представьте, уже встречала! Ни за что не догадаетесь где! В салоне магических услуг! Я там, представьте, подрабатывала, консультировала недоучек по вопросам фитотерапии — лечения травами... Представляете, они лечат, а в салоне ни одного сотрудника с дипломом врача! Но они там, честно-то говоря, лечили мало, больше дурили — гадание, колдовской приворот, снятие венца безбрачия... А одна потомственная ведьмачка придумала приворот... сейчас вспомню, сейчас... Вспомнила! Приворот по системе китайских даосов, магов, значит, китайских! И, представьте, пользовалась сногсшибательным успехом... Так вот к этой китайской ведьмачке Костина прошмандовка и ходила, как на работу, раза два в неделю, регулярно. Девки в салоне шептались, что она верила колдунье, платила щедро и цепляла солидных мужиков направо и налево... Вы же понимаете, господа ученые, психотерапия. Ведьма ей скажет: «Мужик приворожен», — и наша шмара верит и ведет себя с привороженным, будто бы он действительно приворожен, уверена в себе, наглеет на мужике, накакав на все бабские комплексы"... Екатерина сняла зубами кусок рыбы с вилки и принялась его старательно пережевывать. «И да воздастся каждому по вере его! — воскликнул Твердислов. — Я верю, что истина в вине и в водке. Давайте выпьем!» Виктор взял со стола рюмку: «А я не понял, при чем тут ведьмы с наворотами?»

— Все, Витя, расслабься, можешь поспать, чего надо, мы уже слышали.

Голос Акелы хлыстом вышиб Виктора из вчерашнего вечера в сегодня.

— Я что, разговаривал во сне? — спросил он, сощурив глаза. Поднять веки он не смог, глаза слипались сами собой, совсем как тогда, после выстрела Гули.

— Ты не спал, Витя, ты вспоминал вслух, бредил на грани сна и бодрствования и очень талантливо разыграл перед нами радиоспектакль на четыре голоса. К сожалению, не очень для нас интересный...

— Ой, посмотрите! — забеспокоилась Раиса Сергеевна. — Мальчик уснул! Ой, он голову на грудь уронил, слюна изо рта течет!

— Ерунда, — успокоил Ястреб. — Часок покемарит и проснется огурчиком!

"Идиот! — подумала Рысь. — К-64 валит человека в сон на двенадцать часов как минимум. Слава богу, что у вас не К-112. Тогда бы Скворцов поносил воспоминаниями часа четыре подряд и заткнуть его было бы невозможно!... Куда катится эта страна? Разве в мое время можно было добыть за деньги препараты класса "К"! Американцы, прежде чем выкрали нашего химика, шесть групп потеряли — так им хотелось выяснить механизм действия К-таблеток. А тут пожалуйста, три тысячи баксов — и вот тебе таблеточка... Кошмар!"

— Ой... ой, какой кошмар! — Раиса Сергеевна схватилась за сердце.

— Что такое? — Акела повернулся к Раисе Сергеевне.

— Сердце! Не могу терпеть, ножом режет...

— Ястреб, до Москвы еще далеко?

— Не-а.

— Езжай тогда сразу в больницу.

— В которую?

— В ту, где Евграфова отдыхает... Успокойтесь, Раиса Сергеевна, потерпите, скоро мы вам поможем.

— Спасибо... — тихо-тихо прошептала Рысь.

Акела гордился собой. Он не только проявил завидное благородство, но еще и заставил послужить общему делу свои естественные рыцарские устремления. Фактически ему удалось сделать то, что он сегодня утром в первую очередь поручил Паукову. Да так ловко! Так умело! Он, великий психолог, сумел, изловчился обойти в общении с женщиной скользкий вопрос «почему?». Почему он со своими орлами ищет Костю? Основополагающий вопрос, мотивация его поведения и интересов изящно потонули «Титаником» в хитросплетении душещипательных бесед. Мать рассказала все, что знала. Наемный работник поделился своими злоключениями. А он, Акела, только слушал и ничего не объяснял. Более того, он сумел создать у этих двоих на заднем сиденье джипа ложное ощущение союзничества! Знал бы он, что просьба рассказать все о подружке Костика для Раисы Сергеевны означала неизбежность скорых и решительных действий. Называя адрес «этой стервочки Илоны», Рысь уже прикинула, как будет убивать Антона Александровича Шопова, как расправится с Ястребом и Кречетом. Плевать ей, кто эти люди! Достаточно было понимания, что они — враги Кости и они взяли его след. Но как же это она сама забыла про сучку Илону?! Впрочем, что удивляться — водоворот событий увлек ее сегодня, не оставляя времени на размышления. Спасибо этому Акеле, он, сам того не ведая, помог ей отрешиться от вереницы сегодняшних происшествий и взглянуть на все со стороны. Эта гадина Илона заставила Костика впервые в жизни обмануть мать! Заставила позвонить и сказать про бандитов, дабы пустить милицию по ложному следу. На что же такое ужасное эта сука драная спровоцировала Костика, если он согласился солгать родной матери? Что он натворил под влиянием грязной девки, за что его столь ретиво разыскивают все эти гангстеры? Ничего, придет время, и она все узнает! Костя сам обо всем ей расскажет.

Боевая машина с маркировкой «Рысь» бесстрастно просчитала еще одну версию: никто не заставлял Костю врать, вранье — его личная инициатива. Но Раиса Сергеевна, несчастная мать, слепо обожающая своего единственного ребенка, отказывалась в это верить, отказывалась даже допускать подобную крамолу. И чувства победили логику, Рысь запретила себе думать о прямом предательстве сына. Однако окончательно обмануть себя, прогнать тень подозрения ей не удалось, и от этого нестерпимо болела душа. Она знала одно лекарство, которое облегчило бы ее страдания. Чудодейственное лекарство под названием правда. Ей придется добиться правды от сына любыми средствами, как бы при этом ни было больно ни ей, ни ему. Чтобы спасти мальчика, она обязана узнать пусть горькую, пусть убийственную для себя, но правду1...

Пока Виктор бредил наяву, Рысь трезво прокачала ситуацию. Если Костя и Илона сейчас вместе, если они прячутся, то скорее всего в той квартире, которую снимает «эта стервочка». В последнее время, терзаемая ревностью и переживаниями, Раиса Сергеевна не раз ловила себя на том, что украдкой следит за сыном. Адрес «секретной квартиры» она узнала совершенно случайно. Подслушала с параллельного телефона разговор Илоны с сыном, о чем Костя, разумеется, не догадывался, и сейчас Рысь корила себя: нет бы раньше ей превратиться в дикую кошку и попросту уничтожить эту Илону вместо того, чтобы всхлипывать по-бабьи и делиться своими душевными переживаниями и горестями с клушами-подружками, бывшими сослуживицами. Хватит, однако, самобичеваний. Нужно еще и еще раз трезво все осмыслить. Илона хитра, следует это учитывать, маловероятно, что она оставила в квартире, где прописана, или на работе хоть малейший намек о своем нынешнем местонахождении. Уж если чего эта девица и оставила, так это капканы для чересчур любопытных ищеек.

Отлично! Никого не нужно убивать, первый порыв был ошибкой. Пусть ищут девушку Илону по названным адресам, пусть попусту тратят драгоценное время! Все равно первой к цели придет Рысь! А если все, в том числе и она, ошибаются, соединяя в этом деле Костю и его подружку, то Раиса Сергеевна будет только рада встрече Акелы с девушкой. То-то она попляшет, стервочка, задаст ей Акела перца! К тому же Акелу и его стаю нельзя устранять и еще по одной, куда более важной причине. Кто знает, какую реакцию вызовет его нейтрализация в стане врага? И вообще, еще неясно до конца, что за враг противоборствует Рыси. Крайне мало информации, чтобы строить какие-либо версии. Нельзя убивать Акелу! Иметь сотню сильных, но известных врагов лучше, чем одного слабого, но неизвестного противника. Так учил Рыжий.

... — Акела, в больницу с какого хода заезжать? Со служебного?

— С парадного.

— Уже приехали?

— Приехали, Раиса Сергеевна.

— Знаете, мне так больно, что я, кажется, ненадолго потеряла сознание, дороги совсем не помню... А где мои «Жигули»?

— Не волнуйтесь, «Жигули» мы оставим в больничном дворе... Ястреб, тормозни у ворот, я выйду, договорюсь...

Более всего элитарное лечебное учреждение напоминало одно из многочисленных посольств средних размеров государства и так же, как и большинство подобных посольств, располагалось в относительном удалении от шумного городского центра. Изящное ограждение, сработанное умельцами-кузнецами под знаменитую ограду Летнего сада. Ухоженная территория с трехэтажным, современной архитектуры зданием посередине. Вокруг лечебного корпуса в живописном беспорядке натыканы фонарные столбы — двоюродные братья арбатских. Вечнозеленые и вечно напоминающие про Деда Мороза пушистые елки подступили вплотную к красного кирпича стенам, укрывая от любопытных взоров окна первого этажа. Ультрасовременная машина «Скорой помощи» ждала своего часа во дворе, прямо напротив узорчатых парадных ворот. Шофер «Скорой помощи» мирно курил в компании двух дюжих камуфлированных охранников. Еще двое охранников прогуливались у ворот. Здесь же, у ворот, скучал высокий, прилично одетый «штатский». Акела выскочил из джипа, остановившегося в трех шагах от парадных ворот, оглянулся, отыскал глазами «Жигули» с Кречетом за рулем. «Жигули» поотстали, что вполне естественно — куда им угнаться за джипом-вездеходом.

— Коршун! — окликнул Акела скучающего по ту сторону чугунной ограды мужчину в штатском.

— Акела?

— Да, я.

— Извини, темно уже, не признал тебя сразу.

— Все в порядке?

— Все. Как Слон с утра позвонил, так и приехали. Вот и кукую здесь, на воротах. Никаких инцидентов и прецедентов, тишина.

— А где ребята?

— Филин и Аист усилили охрану палаты. Вместе с ними там теперь шестеро, муха не пролетит.

— Добро. Слушай-ка, уладь в темпе формальности, мне проехать нужно. И врачей напряги — со мной двое немощных.

— Ага, пять минут!

Коршун трусцой припустил к больничному зданию.

Короткий звуковой сигнал заставил Акелу обернуться. Сигналил Кречет. «Жигули» затормозили рядом с джипом, и Кречет давал понять, что ждет дальнейших распоряжений.

Акела подошел к «жигуленку», наклонился к приоткрывшейся дверце.

— Значится, так, Кречет, вызванивай срочно группу Сокола, вызывай ребят сюда, срочно. Машину оставишь в больничном дворе, перейдем в джип, и ждите с Ястребом моего возвращения. Я быстро. Минуту с медициной поговорю и вернусь.

— Я не понял, машину так просто во дворе бросить?

— Отыщи Коршуна, он все устроит.

— А чего его искать-то? Вон он, к воротам бежит.

— Открывай ворота! — крикнул на бегу Коршун. — Охрана! Не спать! Шевелитесь, живо, люди ждут!...

...Ястреб и Кречет успели покурить с Коршуном, потрепаться на общие темы (не касаясь событий текущего дня) и уже собрались обсудить актуальный вопрос «где б пожрать по-быстрому», как вернулся Шопов.

Настроение у Антона Александровича было приподнятое. Оно вообще стало улучшаться по пути из Подмосковья в Москву. Впервые за сегодняшний день он почуял запах победы. И победы не в подковерных игрищах, не в шахматной партии интриганов, а реальной, конкретной победы! Победы, о которой он и не мечтал. Он отыщет любовницу Кости, выволочет из-под одеяла смазливого кидалу, достанет из-под кровати чемодан с деньгами! Так будет! Он в этом уверен! Подобное предвкушение успеха Акела испытывал всего лишь два раза в жизни. В ранней юности, когда уверовал, что действительно очень скоро случится невероятное и он избавится наконец от позорной фамилии. И второй раз, когда, руководствуясь лишь гласом подсознания, в девяносто первом году уговорил Евграфова остаться в стране и открыто, одним из первых, выступить против путчистов.

— В машину, орлы, поехали! Пока, Коршун, сохраняй бдительность! Кречет, ты Соколу дозвонился?

— Да, Акела, Сокол и его люди вот-вот должны подъехать.

— Ждать не будем, нагонят в пути. Заводи мотор, Ястреб!

— Куда поедем?

— В гости к девице Илоне, Ястреб.

— А как Витя, как тетя Рая?

— Врачи сказали, Витя продрыхнет до утра, а у Раисы Сергеевны сердечный приступ. Я просил поместить ее в палату рядом с Евграфовой, чтоб охрана на всякий случай была рядом, мало ли что...

— Пожрать бы чего, Акела, а? Смотри, темень какая на улице, а мы с утра не жрамши.

— Не жрамши, зато живы, Кречет!... Ладно, Ястреб, езжай через Третьяковку, там окошко в «Макдоналдсе» круглосуточно работает, возьмем по гамбургеру...

— Акела!

— Ну что еще?

— Ты чего, Акела? Не слышишь, что ли? У тебя в кармане трубка звонит.

— О е!.. — Акела достал из кармана пальто трубку. — Але, Шопов слушает.

— Антон, это я, Евграфов.

Граф говорил слабым, еле слышным голосом смертельно уставшего человека.

— Слушаю вас, Вадим Борисыч.

— Ошибаешься, Антон, это я тебя слушаю.

— Не хотелось бы по телефону...

— Мало ли кому чего не хочется.

Акела тяжело вздохнул. Ястреб и Кречет притихли — передалось волнение хозяина. Ястреб сбавил скорость, Кречет достал пачку «Примы», жестом предложил Акеле сигарету, но тот только отмахнулся.

— Вадик, я напал на след Кости, уже совсем скоро он и деньги будут у тебя и...

— Антон! — перебил Евграфов. — Ты чего-то не понимаешь в этой жизни, честное слово. Я звоню тебе сегодня утром, сообщаю, что Костя обвинил тебя, тебя, Антон, в слежке за ним. Костя исчезает, вместе с ним исчезают деньги. Ты не появляешься, Тимофей как сквозь землю провалился. Вова находит тебя по телефону, ты ему хамишь. Что происходит?

— Я искал Костю...

— А я просил тебя его искать?

— Нет, но...

— Никаких «но»! Я тебя уволю, Жопов, я тебе больше не верю, Жопа, я тебя...

Он еще что-то говорил, но Акела убрал трубку от уха. Взглянул на своих молчаливо ожидающих соратников-подручных. Бывают в жизни моменты, когда внезапно, вдруг, нестерпимо захочется кинуться под танк с гранатой, когда не слабо броситься грудью на амбразуру. Лежит человек мордой в грязи, терпит, мучается, просчитывает траекторию свистящих над головой пуль, а потом вдруг так ему обидно станет, так погано, что вскакивает он на ноги и... Ура! В атаку!...

Никому и никогда, ни разу в жизни Акела не спускал шутки или даже случайные оговорки, связанные со своей настоящей фамилией. Никому и никогда! Ни разу в жизни!

— Ребята, у меня появилась гениальная идея. Как полагаете, есть смысл послать на хер Евграфова, ежели мы поимеем отступного три миллиона в баксах, а?

— А ты уверен, что Костя сейчас у девки и все так просто? — осторожно ответил вопросом на вопрос Ястреб.

— Уверен. Нутром чую, след воняет баксами. Отвечаю.

— Тогда давай, делай как знаешь, — кивнул Кречет. Акела поднес трубку к уху.

— Але, Вадик, ты еще здесь? Слушай, осточертело мне под твою дудку, шизофреник долбаный, плясать. Понял?! И по этому поводу есть у меня до тебя одно заманчивое предложение: а не пойти ли тебе, друг мой милый, на хер строевым шагом, а?

 

Глава 5

Последняя ночь вампира

Матово-серый джип Шопова выехал за ворота, мелькнул в свете фонаря и растаял во тьме. Владимир Владимирович, личный секретарь Евграфова, отошел от больничного окна и снова уселся в мягкое кожаное кресло.

Чашечка кофе на журнальном столике все еще дымилась, источая приятный терпкий аромат.

Владимир Владимирович с удовольствием отпил глоточек бразильского напитка, откинулся в кресле и лениво в который раз осмотрелся по сторонам. В кабинете главного врача он был впервые. Обычно Вову принимали многочисленные замы главного. Солидный кабинет. Письменный стол не иначе как из самшита, а письменный прибор на нем потянет тысяч на десять. Три стены облицованы деревом, четвертая наполовину состоит из телевизионных экранов. Он насчитал тридцать экранов, ровно по числу палат-люксов. Следует понимать так, что главный врач постоянно следит за пациентами. Впечатляет.

Полчаса назад горел только один экран — в палате госпожи Евграфовой, а недавно включились еще два монитора. Вова уже успел досконально изучить вновь появившиеся изображения. В одну из палат (судя по номеру монитора, в ту, что примыкает к палате Евграфовой) поместили женщину с измученным лицом, в другую — спящего мертвецким сном, а может, и пьяного молодого человека. Вокруг женщины суетился медперсонал, молодой человек лежал и спал в гордом одиночестве.

— Прошу простить за вынужденное ожидание. — В кабинет вошел главврач Рашид Владленович. — Принимал больных, задержался.

Хозяин кабинета привычно уселся за письменный стол, сцепил замком длинные красивые пальцы и вопросительно посмотрел на Вову. Когда-то давно, в детстве, Вова робел перед такими мужчинами — высокими, красивыми, уверенными в себе южанами.

— Нуте-с, Владимир Владимирович, что вас привело ко мне?

— Просьба, Рашид Владленович.

— Полагаю, Вадим Борисович прислал вас за снотворным? — Рашид Владленович нахмурился.

— Да, за снотворным. Обычно меня снабжали лекарствами ваши замы. Сегодня они просили зайти лично к вам.

— Наркотиков я больше не дам! Так и передайте Вадиму Борисовичу. Бригада, которая сегодня утром к нему выезжала, составила подробный отчет о состоянии его здоровья. Грустная бумага, знаете ли, получилась. У Евграфова формируется прямая зависимость от...

— Вадим Борисович предупреждал меня о вашем возможном отказе, — перебил врача Вова. — На этот случай он просил вам напомнить, как в одна тысяча девяносто первом году, в августе, одно очень высокопоставленное лицо почувствовало легкое недомогание — так, пустячок... насморк. Облеченное властью лицо вызвало из кремлевки доктора, и этот доктор... Мне продолжить рассказ?

Рашид Владленович вскочил из-за стола.

— Это подло! Евграфов обещал хранить тайну. А он и тогда меня шантажировал, и сейчас шантажирует! Это подло!

— Это жизнь, Рашид Владленович, — улыбнулся Вова. — Сядьте, успокойтесь.

— Хорошо! Я дам ему дозу, но...

— И еще ответьте на пару моих вопросов, — снова перебил Вова.

— Каких еще вопросов?

— Очень простых. Кого сейчас в вашу медицинскую обитель доставил Шопов?

— Я не понимаю вас, Шопов — ваш кадр, из вашей же банды, все тридцать палат уже оплачены Евграфовым, так зачем же вам...

— Рашид Владленович! Мне надоело вас постоянно перебивать. Вам и не нужно ничего понимать. Ответьте на вопрос, и все, остальное не ваше дело.

— Хорошо... — Доктор осунулся. Он был подавлен. Когда привык быть главным, тяжело подчиняться безропотно и беспрекословно. — Шопов привез двоих. Женщина — Поварова Раиса Сергеевна. Жалобы на острую боль в сердце. Полагаю, боли у нее неврастенического характера. Кардиограмму мы уже сняли, патология налицо, но это хроника, ничего острого.

— А мужчина?

— Скворцов. Ему дали таблетку, он спит.

— Кто дал? Что за таблетка?

— Дал Шопов, примерно час назад. Таблетка К-64. Фармакологическая разработка военных. Ее иногда называют «таблеткой памяти».

— Не понял?

— Вы, Владимир Владимирович, можете вспомнить в подробностях, к примеру, о чем вы вчера вечером беседовали с приятелем по телефону? Подробно, вплоть до каждого слова?

— Дословно не смогу.

— А мозг ваш помнит все до последнего слова. Так вот, К-64 активизирует полушария мозга и...

— Ясно. Я могу сейчас переговорить со Скворцовым?

— Исключено. Он спит. И проспит еще часов десять кряду. Таково остаточное действие препарата.

— Так помогите ему проснуться!

— Теоретически я могу попробовать, но это рискованно.

— Всю ответственность я беру на себя.

— Да? — Рашид Владленович грустно улыбнулся. — И под суд за непреднамеренное убийство тоже вы пойдете?

— Он что, может скончаться, проснувшись чуть пораньше?

— Чтобы он проснулся ненадолго, мне придется ввести ему кое-какой препарат, понимаете? А если он, не дай бог, диабетик или аллергик, то...

— Будем надеяться, что он здоров. Рискнем.

— Пишите расписку.

— Какую расписку?

— Пишите, что вы меня принудили работать со Скворцовым и знаете о вероятных последствиях.

— Договорились. — Вова поднялся с кресла. — Вы идите к нему, а я пока устроюсь за вашим столом и все обстоятельно распишу, обещаю.

— Я бы хотел скачала получить расписку.

— Помилуйте, Рашид Владленович! — Вова расплылся в улыбке, обнажив розовые десны и редкие кривые зубы. — Мы же с вами интеллигентные люди, что ж вы так, право... Где у вас можно отыскать листочек бумажки?

— Вот, с краю стола, бумага, авторучку я сейчас дам.

— Это лишнее, авторучка у меня своя. Идите уже, Рашид Владленович...

Вова испытал неописуемое наслаждение, когда высокий и статный Рашид Владленович уступил ему свое начальственное кресло и, пряча глаза, сгорбившись, покинул кабинет, словно простой проситель-посетитель. Больше всего на свете Вова любил власть, обожал подчинять себе людей, втаптывать их в грязь, уничтожать...

Воистину тысячу раз прав крепкий задним умом русский народ, породивший в своих недрах среди сотни других поговорку: «На всякого мудреца довольно простоты». И множество ее вариаций, более грубых, про хитрую задницу, например, и болт с резьбой.

Красавчик Поваров считал себя самым хитрым комбинатором в фирме Евграфова. Знал бы Костя, что его афера идеальным образом вписывалась в аферу, задуманную секретарем Вовой еще до того, как Поваров появился в фирме.

Жизненный путь Вовы был труден и тернист. Плюгавый мужичонка, он вечно терпел презрение, унижения и оскорбления. Это было еще в детстве, и уже тогда, не умея отомстить обидчикам, он возмечтал о власти. Будучи подростком, он, как и Акела, понял нехитрую истину: власть — это деньги. Но, в отличие от Акелы, Вовик не кинулся очертя голову в омут теневой экономики. Вова пошел учиться. Учился он всегда и везде отлично. Школу окончил с золотой медалью, юрфак МГУ — с красным дипломом, параллельно осилил экономический факультет, выучил английский, испанский и немецкий... Тут бы ему и пойти во власть, но дальновидный Вова предпочел стать секретарем, правой рукой человека, который уже властвует, Вова не распоряжайся деньгами — символом и сутью власти, но он был рядом с закромами и буквально пропитался ароматом денег. Этот аромат ощущали все, кто крутился с ним рядом, — проститутки, работники автосервиса, врачи-стоматологи, соседи по дому... Вовик перемещался от одного крутого начальника к другому, еще круче. Наконец он добрался до Евграфова. И все на первый взгляд у Вовы сложилось, только вот... слишком много людей толклось вокруг Вадима Борисыча. Но и это еще можно было пережить. Пугало другое — Вовика невзлюбила хозяйка. Госпожа Евграфова. Ну что ты тут поделаешь? Не нравился ей плюгавчик и дохляк Вова. Подобно Косте, Вова решил устранить мадам. Уничтожить. Раздавить. Технически это не составляло особых проблем, к тому времени у Вовы имелись соответственные связи и соответствующие возможности. А дабы безутешный супруг нашел утешение после спланированной Во-виком акции, секретарь подготовил достойную замену мадам Евграфовой и обошелся без всякого клонирования.

Девушку, похожую на хозяйку, Вова отыскал сравнительно легко. Молодая проститутка из Гомеля после серии элементарных хирургических операций выглядела точь-в-точь, как обожаемая Евграфовым супруга лет двадцать назад. С некоторых пор сея Галатея постоянно проживала на даче у Вовика. Дожидаясь своего часа, она с каждым днем все ближе и ближе приближалась к оригиналу. Сутки напролет белорусская путана проводила в обществе видеомагнитофона и телевизора, старательно училась так же, как Евграфова, ходить, говорить, улыбаться — благо видеокассет, запечатлевших неверную графскую жену, имелось в избытке. К особой точности подражания девушка не стремилась, достаточно было отдаленного сходства, но непременно должна была присутствовать принадлежность к одной породе. Аксиома — тот, кто обожает болонок, никогда не заведет кавказскую овчарку. И наоборот.

Белорусская дворняжка прекрасно осознавала всю тяжесть предстоящей работы. Если она, говоря языком разведчиков и шпионов, «проколется», «спалится» — страшный конец неизбежен. И ей самой, и ее благодетелю Владимиру Владимировичу — полный абзац. Ну а если все сложится хорошо, она всю жизнь потом будет работать на Вову, своего благодетеля...

Стоит ли подробно останавливаться на том, как планы Кости помогли подготовить благодатную почву для осуществления планов Вовы-секретаря? Не стоит. Все и так понятно. Вова ликовал, радовался искренней детской радостью, и каждая клеточка его хилого тельца пела от восторга. А тут еще удалось больно лягнуть Шопова и рикошетом зацепить Паукова! Узнай Вовик сейчас, сидя за великолепным письменным столом Рашида Владленовича, что Пауков мертв, а Шопов пару минут назад послал Евграфова на хер, он бы не сдержался и заорал во все горло: «Виват!» И пусть бы медперсонал элитарной клиники счел его сумасшедшим, плевать! Он теперь второй человек в фирме, и у него нет ни одной акции, зато у него есть теперь море, океан власти!

Рашид Владленович зашел в свой кабинет так, будто был обычным посетителем, скромным просителем, а не полновластным хозяином.

— Что же вы на пороге стоите, Рашид Владленович? Проходите, садитесь за стол, я вам его сейчас с удовольствием освобожу.

— Вы можете побеседовать со Скворцовым, Владимир Владимирович. Медсестра ждет в коридоре, она вас проводит.

— Все обошлось?

— Да, к счастью.

— Ну вот! А вы боялись... До свидания, Рашид Владленович, расписка на столе, почитайте на досуге. От Скворцова я сразу поеду к Вадиму Борисовичу, потому и прощаюсь... Да, чуть не забыл, зачем был послан. Наркотики... ох, простите, оговорился, снотворное позвольте получить.

— Возьмите. — Рашид Владленович вытащил из кармана белоснежного халата плоскую металлическую коробочку. — Здесь две дозы. В вену укол сделать сможете?

— Господь с вами! У нас на фирме медсестра есть. Колоть — ее дело, Будьте здоровы, доктор, еще увидимся. И последнее. Запомните: что за снотворное принимает Вадим Борисович, во всем мире знают только три человека — вы, я и он. Медсестра не в счет. Те же трое знают и про ваши подвиги в девяносто первом году. Хочется верить, что число посвященных всегда будет равняться цифре 3. Вы меня понимаете?

— Да, вполне...

— Вот и отлично, прощайте...

Вова покинул кабинет, излишке громко хлопнув дверью. Рашид Владленович угрюмо взглянул на монитор. Телеизображение Скворцова открыло глаза и смотрело в объектив видеокамеры, казалось, с немым укором. Рашид Владленович отвернулся от монитора, тихо выругался, подошел к своему столу, потянулся за листком бумаги, за этой нелепой, абсолютно ненужной распиской.

На фирменном бланке клиники каллиграфическим Вовиным почерком была написана одна короткая фраза: «Расписка. Сим удостоверяю, что ты, морда азиатская, и в дальнейшем будешь делать все, что я прикажу! Владимир».

Рашид Владленович смял бумажный листок в кулаке и затравленно посмотрел на телевизионный экран, куда бесстрастная камера исправно транслировала изображения Виктора Скворцова и мирно беседующего с ним Владимира Владимировича.

Жаль, что телевизионная связь между кабинетом главного врача и палатами была лишь визуальной, жаль, что Рашид Владленович не смог услышать рассказ Виктора. Бедняга Скворцов уже рассказывал свою историю бандиту Гуле, Раисе Сергеевне, Акеле и, пересказывая все те же события в четвертый раз, излагал все кратко, складно и сухо, без лишних эмоций и отступлений. Есть такая форма психотерапии — человека заставляют раз за разом пересказывать события, которые негативным образом сказались на его душевном спокойствии, и каждый повторный рассказ заставляет заново переживать неприятные эмоции, но с каждым разом они переживаются все менее остро, Опытный врач Рашид Владленович, услышь он рассказ Виктора, смог бы с легким сердцем констатировать практически полное восстановление нервной системы пациента после угрожающих его здоровью душевных и физических потрясений.

Но Рашид Владленович не слышал Виктора. Вместо него рассказу внимал секретарь Вова, представившийся Скворцову как коллега Шопова.

— Благодарю вас за рассказ, — вежливо сказал Вова, когда Виктор закончил историю своих злоключений. — В этой больнице у пациентов не отбирают одежду. Вон там, в углу, видите шкафчик? В нем ваши вещи, вычищенные и отглаженные. Я сейчас, Витя, оставлю вам свою визитку. Вот видите, открываю шкафчик, кладу визитку, в... в карман куртки. Видите? Если что случится, позвоните, я помогу.

— Мне кажется, все, что со мной могло случиться, уже случилось, — устало ответил Скворцов.

— Дай бог, если так. Но вдруг чего, звоните. Мне трудно вам объяснить все тонкости своих взаимоотношений с Антоном Александровичем Шоповым. Но учтите: мы сослуживцы, и только, отнюдь не друзья. Запомнили?

— Запомнил.

— Это хорошо. До свидания, Виктор, выздоравливайте.

Вова вышел из одноместной, как и все здесь, палаты Скворцова, жестом остановил медсестру, дескать, сам найду дорогу, и бодренько зашагал по ковровой дорожке к лифту.

В лифте он нажал кнопку с № 0. На нулевом этаже была устроена автостоянка. Здесь Вовика дожидался личный шофер за рулем «Мерседеса», ничуть не уступающего шоповскому.

Под придирчивым взглядом охранников Вова уселся на место за шофером, самое безопасное, и достал из внутреннего кармана ладно скроенного пиджака трубку сотового телефона.

«Мерседес» покинул лечебное учреждение тем маршрутом, который больничные работники называли «служебным». Машина вынырнула на поверхность с тыльной стороны здания, чуть задержалась, пока открывались грубоватые в сравнении с парадными служебные ворота, и бодро понеслась в ночь.

Сидя в мягком кресле, Вова лихорадочно вспоминал номер нужного телефона. Так бывает: когда очень волнуешься, из головы выскакивают привычные телефонные номера, адреса, имена...

Вова волновался. Очень волновался. Рассказ Скворцова стимулировал его на решительные действия. Доброй половины из того, что сообщил Виктор, он не понял, но твердо уяснил главное для себя — если сейчас, сегодня ночью, провернуть давно задуманное, все подозрения падут либо на Костю, либо на Акелу. Второго такого шанса уже не будет. Надо спешить.

Телефонный номер вспомнился внезапно. И как только он мог запамятовать такую простую комбинацию цифр?

Абонент на другом конце провода ответил после второго гудка.

— Слушаю вас, — прохрипела мембрана.

— Сашу позовите, пожалуйста, — попросил Вова.

— Вы ошиблись.

— Простите.

— Ничего страшного... — Пенсионер дядя Леша повесил трубку.

Вот подвезло дяде Леше! На такую работенку не пыльную устроился. Сиди себе дома, слушай звонки, запоминай. И за такую чепуховину исправно переводят на книжку по сто долларов (в рублевом эквиваленте, конечно) ежемесячно!

Дядя Леша взглянул на часы. Стрелки на стареньком, как и все в его доме, циферблате сообщали, что сейчас без семи минут полночь. Перезвонить ему должны ровно в двадцать четыре, есть еще время поставить чайник. И-э-э-х, во времена пошли, ему деньжищи платят черт-те за что, а сноха на заводе третий месяц зарплаты не видит. Странное время.

Ровно в полночь телефон дяди Леши зазвонил. Старичок снял трубку, малость послушал тишину, хрипы и щелчки, чужое ровное дыхание и старательно произнес: — Звонили. Просили Сашу.

Трубка ответила короткими всхлипывающими гудками. Дядя Леша никогда не слышал голоса того, кто звонил ему в определенные, заранее оговоренные с другими людьми часы.

А голос звонившего, услышь его дядя Леша, непременно бы ему запомнился. Хриплый, скрипучий, еще более скрипучий, чем у него самого. Такой хриплый, что и голосом эту натугу голосовых связок не назовешь. Вот когда-то у звонившего действительно был голос. Профессионально поставленный тенор. Когда-то его прослушивали корифеи Большого театра и прочили большое будущее. Идиотская простуда с последующими осложнениями лишила певца всего, в том числе и будущего — кому сегодня нужен безголосый выпускник консерватории? Слава богу (или черту), бывший тенор в сопливом детстве и прыщавой юности регулярно посещал тир. Был в его жизни даже такой период, когда он всерьез решал, куда дальше двинуть — в артисты или спортсмены. Мастер спорта по стендовой стрельбе к семнадцати годам вполне мог рассчитывать на долгое пребывание в сборной, а потом, где-нибудь после сорока, и на начальственное кресло в системе ДОСААФ, например. Но он выбрал сцену, глупец... После того как он «посадил горло» и перестал мучить мозги опасными частотами, пришла злость на весь мир за свою несложившуюся судьбу и острое желание выжить. Вот тут он и вспомнил о своем втором (или первом?) таланте. Об умении метко стрелять... Он был одиночкой, его нанимали те, кто боялся связываться с мафией. Он был глупо бесстрашным, а судьба обожает дураков, и, может быть, поэтому ему все удавалось на новом поприще. Ведь глупость и отвага всегда идут рука об руку. И рабочий псевдоним он взял себе отчаянно глупый, глупее не придумаешь. Он назвался Вампиром.

Информацию дяди Леши Вампир расшифровал с ходу. Ничего не значащие для других пустые фразы Вампиру сказали многое. Прозвучало кодовое слово «Саша», что являлось сигналом к началу операции. Если бы заказчик представился Сашей, то можно было не особо спешить с выполнением заказа, но раз о Саше говорилось как о третьем лице, то объект необходимо устранить срочно. Сегодня ночью. Что ж, это реально. У Вампира давно был готов план убийства госпожи Евграфовой. Простой и достаточно глупый, а следовательно, и защищенный от возможных заготовок охраны на случай разного рода сложносочиненных происков недоброжелателей.

Вампир подошел к черному провалу окна. Вот уже месяц он снимал квартиру в доме, из окон которого элитарный больничный комплекс был виден как на ладони. Вампир взял с подоконника бинокль, вгляделся в окуляры. В палате Евграфовой горел ночник. Слабый, еле заметный свет подсвечивал плотно пригнанные жалюзи. Похожий отсвет ночного освещения тускло мерцал и в окошке соседней палаты. А ведь еще вчера эта палата была пуста. Плохо, что в последний момент в клинике что-то изменилось. Плохо, но не страшно. Подумаешь, завелся рядом с объектом еще один больной. Ну и что?

Жалюзи в окне, соседствующем с палатой Евграфовой, дрогнули. Вампир затаил дыхание и увидел, как Раиса Сергеевна выглянула в темноту ночи. Женщина с озабоченным, серьезным лицом. «Вот вы сегодня и натерпитесь страху, милая леди, — улыбнулся Вампир. — Повезло же вам устроиться на лечение в подходящий день, в пятницу тринадцатого!»

А Раиса Сергеевна пыталась разглядеть во дворе свои «Жигули» — Акела обещал оставить машину во дворе. Обманул! Она отошла от окна, хотела снять свои туфли-полусапожки, но передумала, прямо в них прилегла на приятно жесткую кровать. Сердце у нее не болело. Ни сейчас, ни раньше, когда она имитировала приступ специально для Акелы. И цель достигнута — она осталась одна, избавилась от опеки, но вот незадача — свободу не обрела! Клиника под охраной, под потолком палаты объектив видеокамеры, под дверью шесть вооруженных парней. Хорошо еще, одежду не унесли неведомо куда, как это обычно делается в больницах, и разрешили не переодеваться. И все равно она ощущает себя зверем в клетке. Рысью в капкане. Может, зря она не уничтожила Акелу и его команду на подъезде к Москве? Может. Была бы сейчас по-настоящему свободна. Но кто ж знал, что ее определят в такую больницу-тюрьму. Она-то надеялась очутиться в обычной городской больнице, где всем на все наплевать и где больной может запросто уйти из приемного покоя, так и не дождавшись решения о своей госпитализации. Теперь вот приходится терять время. Придется, видимо, дождаться четырех утра, того самого часа, когда, по статистике, успешнее всего реализуются диверсии. И больше нельзя ошибаться. Действовать нужно наверняка, как ее и учили когда-то. Она умеет ждать, умеет терпеть. Помогают воспоминания. Как и сегодня утром, когда по-настоящему прихватило сердце, так и сейчас, когда начали шалить нервы, воспоминания помогли сосредоточиться. Даже воспоминания о неудачах... Особенно воспоминания о неудачах!

...В тот далекий день она работала вторым номером.

— Работать будешь на удержание. Как поняла, Рысь?

— Есть работать на болевую фиксацию!

— Ну ни пуха тебе, дочка!

— К черту, Рыжий!

— Пошла!

Работу на болевую фиксацию она обычно выполняла средне. К чему она, болевая фиксация? Убить проще.

Ровным, пружинистым шагом она вышла в центр спортивного зала. Украдкой огляделась по сторонам. Вокруг полно людей. Военных и штатских. Сидят за столами, пишут себе что-то в блокнотах, переговариваются. В одном углу тихо стрекочет кинокамера, в другом — врачи в белых халатах осматривают пару, работавшую первым номером.

Из противоположного конца зала ей навстречу шел высокий, хорошо сложенный молодой мужчина. Как и Рысь, он был одет в солдатскую форму без знаков отличия образца сорок третьего года — гимнастерка, ремень, галифе, сапоги.

Соперник Рыси был чекистом по крови. В военную разведку, например, его бы не взяли из-за высокого роста и массивного телосложения. Если за линией фронта такого бойца, большого и тяжелого, ранят, его придется добивать. Бугая через линию фронта не потащишь — замедлит движение группы.

Соперник ей улыбнулся, остановился в трех шагах от центра зала, где стояла Рысь, принял оборонительную стойку. Схватки проходили без судей, без лишних команд и комментариев. Дрались профессионалы.

Рысь согнула ноги в коленях, правую руку с открытой ладонью подняла к подбородку, левой прикрыла промежность. Этот жест вызвал смешки среди зрителей.

Соперник никак не отреагировал на изменения в ее стойке. Стоял, выдвинув левую ногу, прикрыв грудь сжатыми в кулаки руками. Первым он нападать не собирался. Оно и понятно, контратаковать всегда проще.

Рысь медленно и плавно сместилась на шаг влево. Чекист повернул голову, в остальном его позиция осталась прежней. Рысь сделала еще один шаг, еще и еще. Она обходила его вокруг, «плясала хоровод», как называл этот маневр Рыжий.

Соперник не выдержал, когда она почти зашла ему за спину. Он резко развернулся к ней лицом, на долю секунды его ноги нелепо скрестились. Рысь ждала этого короткого мгновения. Она подпрыгнула вверх, но больше вперед, и пятка ее правой ноги ударила ему в колено. Он упал. Рысь не хотела ломать ему ноги, шлепнула по коленке, скорее толкая, чем ударяя. Повинуясь силе инерции, она свалилась сверху на противника, перевела нерастраченную энергию удара в импульс, переместивший ее тренированное тело.

Поверженный попытался встретить ее ударом локтя. Рысь была к этому готова, даже улыбнуться успела в момент фиксации запястья и плеча согнутой руки противника.

Все! Чистая победа! Удержание выполнено, осталось только взять побежденного на конвоирование и отрапортовать о завершении схватки. Зря Рыжий так переживал за нее, она ведь умница, послушная девочка. Что приказано, то и выполняет.

— Ослабь хватку, подруга, кости трещат, — прошептал посрамленный противник так, что шепот его был слышен только им двоим. — Сдаюсь я, твоя взяла...

Она немного расслабила пальцы, обхватившие широкое мужское запястье. Мало ли, может, у него там травма была, она ж не знает. Раз унизился до просьбы, значит, действительно лихо мужику, и нечего над ним издеваться зря, свой ведь, советский человек.

Он судорожно рванулся, разрывая захват. К этому времени Рысь была уже на ногах, а моложавый соперник-чекист встал на одно колено. Еще совсем немного, и она провела бы его перед комиссией, согнувшегося в три погибели, беспомощного из-за выкрученной за спину руки.

Его запястье выскользнуло из мягких женских пальцев. Чекист опрокинулся на спину, выбросил вверх ногу. Носок сапога ударил Рысь в левую грудь.

Сильнейший удар отбросил ее на несколько метров, но она не упала, сумела сохранить равновесие.

Лучше бы упала! Чекист был уже рядом и по-боксерски врезал кулаком в подбородок — она едва успела нагнуть голову. Кулак задел висок, растрепал собранные в пучок на затылке волосы. Крюк с левой не удался, и тогда чекист ударил прямым с правой.

Однако Рысь уже была готова ответить ударом на удар. Спасаясь от правого кулака, летящего навстречу ее переносице, она развернулась на сто восемьдесят градусов, оказалась спиной к противнику, согнулась в пояснице так, что ее растрепанные волосы коснулись крашеных досок пола, и одновременно выбросила левую ногу назад и вверх.

Каблук кирзача редкого в армии тридцать четвертого размера угодил любителю боксерских ударов точно в пах. Удар был необычайно мощный, чекиста аж подбросило в воздух — «фонтан» был одним из коронных ее ударов.

Нет большей ошибки, чем повторять ошибки прежние. Однажды она уже пожалела чекиста, проявила снисхождение. Хватит! Он сам начал работать на поражение, пусть теперь пеняет на себя!

Рысь снова повернулась к сопернику лицом. Безымянный и средний пальцы ударили ему по глазным яблокам, и моментально ее бьющая рука согнулась, а острый локоток врезался в могучую мужскую грудь, ломая ребра, разрывая мышцы...

...Из омута былого, давно прожитого, ее вернули странные звуки в коридоре. Сначала гудел лифт, потом он с натугой открывал свои раздвижные двери, а после этого она услышала такой шум, будто на пол сразу же, одновременно, свалилось изрядное количество туго набитых мешков.

Она вскочила с кровати, метнулась к двери, чуть-чуть ее приоткрыла и выглянула в узкую, толщиной в мизинец, щель.

В противоположную сторону коридора от распахнутых створок лифта шагал низкорослый толстый мужчина в коротком, до колен, черном плаще и широкополой фетровой шляпе. В руках он держал автомат с непомерно длинным глушителем. В тот момент, когда его увидела Рысь, он как раз менял автоматный магазин. Без суеты и спешки, спокойно, по-деловому.

Рысь распахнула дверь, перепрыгнула через тело убитого охранника и что есть мочи побежала навстречу толстяку с автоматом. Хорошо еще, что она отказалась раздеться и врачи не настаивали, чтобы она сняла свой брючный костюм, привыкли, наверное, к причудам богатеньких пациентов... И очень-очень хорошо, что она нагло улеглась поверх одеяла, не снимая туфли, а то пришлось бы сейчас бежать босиком, а ей же всегда было ловчее работать в обуви.

Толстяк оторопел. Всякое видел Вампир, но чтобы приличного вида дама скакала через трупы и бежала навстречу смерти, сама напрашивалась на пулю — такого ему видеть не приходилось. Обычно случайные свидетели его незамысловатых акций, напротив, пытались убежать, уйти, уползти, пока еще в состоянии были двигаться, но чтобы броситься на него — носителя смерти и источник ужаса, — такого не было ни разу. Сидела бы себе тихо за дверью. И чего ее в коридор понесло?

«Да она с ума сошла! — сделал вывод Вампир. — Еще орать начнет, не приведи господи. Надо скорее... Вот черт! Ненавижу автоматическое оружие, вечные проблемы с перезарядкой, то ли дело пистолет...»

Новый магазин с щелчком встал-таки на место. Вампир поднял автомат, намереваясь выстрелить сумасшедшей в голову, прищурился, целясь, надавил на курок...

Голова дамы вильнула вниз, в сторону, и короткая очередь прошла мимо! Он снова выстрелил и снова промазал!

Рысь выполняла маневр, именуемый «качанием маятника». Сложный в исполнении и требующий особой выучки. Серия непредсказуемых, внешне нелогичных движений при стремительном сокращении дистанции. Единственный по-настоящему эффективный способ нападения невооруженного бойца на противника, ведущего беглый огонь из автоматического оружия.

Ока перемещалась прыжками. То длинными, то короткими. То низко приседала, то подпрыгивала высоко вверх. Двигалась зигзагом, преимущественно уходя влево и вынуждая стрелка смещать прицел в правую сторону. Учителя Рыси опытным путем выявили — метко стрелять в уходящую вправо мишень значительно сложнее, чем в мишень, смещающуюся в левую сторону относительно стрелка.

Она ни разу не зафиксировала тело в какой-либо промежуточной точке своих перемещений и постоянно находилась в состоянии, далеком от равновесия.

Годы, проведенные без постоянных тренировок, не позволяли ей сейчас совершать акробатические кульбиты и кувырки. Однако и несколько упрощенный маятник помог избежать пули, обмануть снайпера и перехитрить смерть.

Две короткие очереди минули цель. Выстрелить третий раз Вампир не успел. Рысь вырвала из его рук автомат, сломав при этом о спусковую скобу его указательный палец.

«Маятник» отнимает слишком много энергии, и ей едва хватило сил на проведение завершающего приема — подсечки под названием «коса».

И когда Вампир упал на пол и ствол уперся ему в грудь, Рысь еще целую минуту не могла говорить. Сердце колотилось, легкие пылали огнем.

— Кто ты? — хриплым шепотом спросил Вампир. Он был так изумлен, что не ощущал ни боли, ни страха.

— Зови меня Рысь... — задохнулась женщина, отвечая.

— Что ты хочешь, Рысь? Убить меня?

— Нет... Хочу уйти с тобой... Незаметно...

— Разве ты не убьешь меня?

— Нет... Выведи меня отсюда.

— Я должен встать.

— Вставай.

— Убери автомат.

— Вставай, убрала...

Вампир перевернулся на живот, поднялся на четвереньки, пошатываясь, тяжело встал на ноги и сразу же ощутил давление автоматного ствола под левой лопаткой.

— Иди и помни: я не промахнусь.

— Я должен устранить женщину в палате рядом с твоей, для этого я и убрал охрану. Тебя я не хотел...

— Так я и поняла, — усмехнулась Рысь. — Сразу догадалась, я догадливая. Иди быстрей, на женщину нет времени... Куда мы?

— В лифт.

— А потом?

— На нулевой этаж, в подвал.

— И дальше куда? В канализацию?

— Откуда ты знаешь?

— От тебя говном воняет, вот откуда...

Переговариваясь шепотом, они вошли в лифт. Вампир нажал кнопку с цифрой 0 и притих под дулом автомата.

В гараже-подвале беспорядочно лежали трупы охранников, на бетонном полу валялся пустой автоматный магазин и блестела россыпь гильз. Среди прочих автомобилей, отдыхающих в гараже, Рысь заметила и свою старушку-"копейку". Вот куда, оказывается, загнали ее «Жигули» люди Акелы! Спасибо им за работу, и прощай, верная механическая лошадка.

— Куда идти?

— Во-он там, в углу, люк.

— Пошли. Где ты достал план подземных коммуникаций?

— Диггеры помогли... Ай, черт!

— Что такое?

— Палец заболел, ты мне его сломала.

— Терпи. Кто такие диггеры?

— Психи, ползают по подземельям Москвы, романтику ищут.

— Да, кажется, я видела по телевизору.

— Они клянутся, что в любое здание есть ход из-под земли. Я заплатил, они и указали этот путь.

— Хороши романтики... Что у тебя с голосом?

— Охрип десять лет назад.

— Пришли. Полезай в люк первым и помни про автомат.

— Помню. Ты не бойся, Рысь, там, под землей, просторно...

— Я знаю.

— Откуда?

— Ты хоть и воняешь говном, но плащ и брюки чистые... Где фонарь, внизу оставил?

— Откуда ты зна...

— Знаю! Догадалась. Я же предупредила — догадливая... Лезь давай, не тяни...

Комфортно спускаться вниз, в шахту бетонного колодца, Вампиру мешал сломанный палец. Тяжело цепляться одной рукой за металлические ржавые скобы, поэтому спускался он медленно, что Рысь вполне устраивало: можно было помолчать немного, подумать.

Она беседовала с этим хриплым отнюдь не от скуки. Так ее учил Рыжий. Разговор при сопровождении пленного отвлечет его от естественного желания рискнуть и пуститься в бега. Необходимость отвечать вооруженному конвоиру путает мысли, мешает прикинуть план побега или напасть на сопровождающего. К тому же по голосу сопровождаемого (есть еще один косноязычный термин — «доставляемый») конвоир постоянно контролирует его психоэмоциональное состояние. И плюс ко всему никогда не помешает установить с пленником «личный контакт», как при допросе.

Рысь спустилась в колодец следом за Вампиром и приказала коротко:

— А теперь отдай мне фонарь и лезь опять наверх. Крышку люка нужно за собой закрыть.

— Зачем?

— Чтоб нас искали подольше.

— Ладно, полезу, только не стреляй.

— Не буду.

— Правда, не стреляй. Без меня заблудишься в подземелье.

— Сказала же — не буду, лезь быстрее!

Он полез. Рысь старалась постоянно держать его на прицеле, но все-таки успела оглядеться, скользнуть вокруг лучом мощного фонаря.

Просторно. Так просторно, что можно идти во весь рост. Железобетонные стены, железобетонный потолок в ржавых разводах. Удивительно чисто под ногами. Каблуки стучат по камню, их перестук глухо резонирует эхом. И лишь посередине подземной тропы течет по желобу мутный и вонючий ручеек, коричневая мерзкая жижа.

— Все, закрыл... — Вампир спустился, спрыгнул с последних ступенек.

— Пошли отсюда.

— Дай мне фонарь.

— Нет. Фонарь останется у меня.

— Свети тогда на стенку, на правую. Я на ней стрелки мелом рисовал.

— Пойдем, ты впереди, я — сзади.

— Свети на стенки.

— Да поняла я! Поняла! Пошли... И куда же нас выведут твои стрелки?

— В подвал дома в двух кварталах отсюда.

— Долго идти?

— Минут сорок.

— Тогда вон за тем поворотом отдохнем. Я устала.

— Ты меня не убьешь?

— Ты уже спрашивал...

Они свернули, обогнули прямой угол серого бетона. Все углы здесь были прямыми. Математически четкие перекрестки подземного лабиринта, где так просто можно заблудиться.

— Сними плащ.

— Зачем?

— Постели на землю, я сяду... Вот так, хорошо... Устала.

— Пожалуйста, не свети мне в лицо фонарем.

— Потерпишь... Рассказывай.

— Что рассказывать?

— Все. Кто тебя нанял, как и зачем... Все рассказывай.

— Заказчика я не знаю, связью с ним занимается мой менеджер...

— Как зовут? — перебила Рысь.

— Кого? Менеджера?

— Ты глуп, как тенор, слышал такое выражение?

— Слыхал...

— Ну, чего голову повесил, рассказывай.

— Как зовут менеджера, я тоже не знаю. Я его ни разу не видел. Мы общаемся через курьеров...

— Курьеров ты, надеюсь, видел?!

— Приходилось.

— Значит, в принципе, можно легко выйти на твоего менеджера?

— Нет. Курьеров он подбирает на Каширке. Там, рядом с метро, больница для раковых больных. Вот там он находит молодых семейных парней с диагнозом, гарантирующим смерть через полгода, а то и раньше. Предлагает им работу за хорошие деньги. Многие соглашаются, хотят обеспечить семьи хоть как-то... Если их прихватывают менты или еще кто, они молчат, терять-то им нечего, некоторые вообще сразу кончают с собой.

— Цинично, но разумно.

— Да, разумно... Больные работают курьерами или участвуют в разовых акциях.

— Что ты называешь «разовой акцией»?

— Ну, когда нужно срочно кого-нибудь грохнуть, времени на подготовку нет. Больной берет гранату, сует в карман и, как камикадзе, подрывает себя вместе с объектом акции.

— С заказчиком твой менеджер тоже общается через курьеров?

— Конечно, иначе нельзя.

— У тебя случайно валидола нету?

— Нету.

— Жалко. А деньги у тебя есть?

— Деньги есть.

— Давай их сюда.

— Ты же обещала меня не убивать!

— Обещала, ну и что? Видишь, я ушла без верхней одежды, бросила свою сумочку. Выйду на поверхность, такси взять не на что.

— Вот, на, возьми. Все, что у меня есть с собой, триста долларов.

— Скромно... Ладно, пошли дальше, я отдохнула... Нет! Помогать мне не нужно, сама встану... Пошли.

Они двинулись дальше. Ствол автомата по-прежнему упирался в спину Вампиру, а луч фонаря искал на стенах белые корявые стрелочки.

Раиса Сергеевна продолжала задавать Вампиру вопросы. Интересовалась, как он ознакомился с архитектурным устройством здания лечебного комплекса, почему вооружился только автоматом и не взял с собой другое оружие, посмеялась над примитивностью и наглостью плана сорванной ею акции, возмущалась непрофессионализмом охранников. Она не позволяла Вампиру замолчать ни на минуту, как учили, а в это время обдумывала свои дальнейшие действия и возможные последствия налета Вампира на лечебное учреждение.

Акела, конечно же, решит, что налет был организован специально для того, чтобы ее выкрасть. В коридорах видеокамер нет, а в палатах объектив фиксирует исключительно больничную койку. Если и велась видеозапись, то Акела увидит лишь то, как она вышла из кадра, ничего более. Прекрасно. Пусть помучается, кому и для чего нужно было ее похищать, да еще такой ценой.

Заказчик акции вообще ничего не поймет, что тоже приятно. Интересно, будут обращаться работники элитарной клиники в милицию? Скорее всего нет. Погибли охранники, считающиеся профессионалами, — уладят проблемы с родственниками, и все. Антиреклама клинике ни к чему. А если даже и вызовут ментов, толку будет мало. Раиса Сергеевна относилась к милиции крайне скептически, имея на то основания.

После того рокового боя, когда она, защищаясь, убила чекиста, Рыжий объявил, что ее армейская жизнь закончена. Рыси предстояло погибнуть, «подорвать себя гранатой» во время учений и воскреснуть для новой гражданской жизни с новыми документами, под новым именем и с новой биографией.

Она внедрялась в незнакомую жизнь на гражданке, используя знания, полученные в армии. Прежде всего необходимо было где-то жить, на что-то существовать, и она вышла замуж за одинокого аки перст кандидата химических наук много старше себя. Они познакомились, когда их бригада девчат-лимитчиц делала ремонт в его квартире. Престарелый жених помог девушке Рае устроиться на курсы бухгалтеров, был обходителен и деликатен, ухаживал за ней целых полгода, и его абсолютно не смущал тот факт, что в качестве приданого ему достанется годовалый малыш по имени Костя. Жил кандидат наук небогато. Однокомнатная квартира, скромная дача — вот и весь капитал. Раиса вышла замуж исключительно ради сына, считала, что мальчику не повредит умный и образованный отчим.

Ужасы семейной жизни начались через месяц после свадьбы. Отчим возненавидел малолетнего проказника-пасынка, Он обвинял жену в том, что она любит только «своего ублюдка», а он, давший ей, «сраной лимитчице», все, не имеет права даже свои прихоти в постели удовлетворить с законной сожительницей. И вот однажды, когда новоявленный муж замахнулся на малыша Костю, Рысь не выдержала...

Врача «Скорой», констатировавшего смерть, заинтересовал свежий синяк на впалой груди новопреставленного раба божия, он сообщил про синяк милиционерам, а те безропотно поверили рассказу рыдающей вдовушки с младенцем на руках про неудачное падение горячо любимого мужа во время натирки паркета и нечаянный удар грудью о краешек стола. Все, и соседи, и сослуживцы (через пятнадцать лет с их помощью Костя поступил в МГУ), оплакивали товарища Поварова. Всплакнула и Рысь. Какой-никакой, но все же был рядом мужчина. Однако без него им с Костиком будет лучше.

...Вампир споткнулся и замолчал. Вот уже минут десять, как он стал делать длинные паузы, медлить с ответами на вопросы Рыси.

— Я спросила, долго ли нам еще идти? — Она ткнула автоматным стволом ему в поясницу. — Отвечай!

— Нет.

— Что — нет?

— Нет, недолго.

— Сколько примерно?

Он молчал, делая вид, что не расслышал вопроса. Рысь насторожилась. Его молчание могло означать только одно — Вампир готовится рискнуть, обдумывает, как ловчее на нее напасть.

— Я спросила, сколько примерно нам еще идти до выхода? — Рысь отстала на шаг от идущего впереди толстячка.

— Скоро уже. — Вампир повернул голову, скосил глаза, щурясь от яркого света фонаря. — Скоро...

От него ощутимо исходили биотоки отчаянной решимости, порожденной животным страхом. Он боялся этой женщины, будто воплотившейся из ночного кошмара. Рысь подтянула автомат ближе к себе, погладила указательным пальцем правой руки спусковой крючок. Автомат был компактен и удобен — «АКС-74У» с укороченным стволом. Длиннющий цилиндр глушителя к короткому стволу приделал явно какой-то народный умелец, и этот факт несколько беспокоил Рысь — она всегда опасалась самодеятельности.

Автомат был удобен, но она держала его неловко — левой рукой приходилось удерживать еще и нелепый длинный фонарь. Специалист класса Рыжего давно бы воспользовался одним из тех эпизодов, когда ей приходилось выворачивать кисть с фонарем, искать на сером бетоне очередную указующую стрелку. Рыжий давно бы ее обезоружил, но не следовало недооценивать и этого коротышку. Человек, чующий затылком смерть, способен на многое. Любой противник опасен — так учил Рыжий, — при должной степени везения и ребенок может убить признанного эксперта рукопашного боя.

— Мне не нравится твое молчание, — строго сказала Рысь.

Вампир не ответил.

— Ты уверен, что я хочу тебя убить, но зачем? Зачем мне тебя убивать?

Вампир молчал.

— Ответь мне! Зачем тебя убивать?

Он напрягся, ожидая обычного, привычного уже толчка стволом в спину.

Став киллером, Вампир полгода исправно ходил в секцию карате, хотел, наивный, научиться убивать голыми руками, старался, ни одной тренировки не пропустил. Но как-то в спортзал завалились рэкетиры — сенсей-каратист, подражая героям кинобоевиков, отказывался платить дань местной «крыше». Рэкетиры проигнорировали героическую позу сенсея, посмеялись над его готовностью вступить в неравный бой с криминалитетом. Один из них, хихикая, достал из широких штанин два ствола, прицелился в сенсея с безопасного расстояния и изрек плохо срифмованный афоризм: "Не поможет карате, если в двух руках «ТТ».

После этого случая Вампир оставил попытки в совершенстве овладеть искусством японского смертоубийства.

Но сейчас, бредя по этим катакомбам, он неожиданно вспомнил усвоенный в спортзале метод обезоруживания противника, когда тот тычет тебе стволом в спину.

Все равно она его убьет, эта невесть откуда на него свалившаяся жуткая баба, так почему бы не рискнуть? Ведь так все просто: нужно всего лишь резко развернуться лицом к конвоиру, сбить на повороте ствол (какая разница — пистолетный или автоматный?) предплечьем одной руки и, продолжая поворот, другой рукой схватить вооруженную руку противника.

— Зачем мне тебя убивать? — повторила Рысь и ткнула в спину Вампира теперь не глушителем, а фонарем.

Он тут же с завидным для такого толстяка проворством повернулся к ней всем корпусом. Пятерня со сломанным пальцем вцепилась в пластмассу фонаря.

И тогда Рысь выстрелила. Палец надавил на спусковой крючок автоматически, рефлекторно. Автомат она удерживала одной рукой, ствол ушел вниз, и короткая очередь пришлась по ногам Вампира. Он упал лицом вперед на нее, искалеченная рука судорожно вцепилась в фонарь. Рысь встретила падающее тело ударом колена и вскрикнула от боли. Годы уже не те, не рассчитала силы. Коленка чересчур сильно ударила по круглой голове в фетровой шляпе. Вампира подбросило вверх, перевернуло в воздухе, и он гулко шлепнулся на каменистый пол. Фонарь он все же сумел вырвать из ее руки. Рифленое стекло стукнулось о камень на мгновение раньше тела и разлетелось сотней гранул. Единственный источник света исчез.

В полной темноте, в кромешной мгле, она перехватила автомат обеими руками, услышала подозрительный шорох, и снова палец самопроизвольно надавил на курок. Вампир громко застонал.

— Дурак! Я бы тебя отпустила, как только мы оказались бы на поверхности! Идиот, зачем ты вынудил меня стрелять, какой же ты идиот!...

Рысь была очень собой недовольна. Нет, все-таки она растеряла за годы прозябания в шкуре обывателя множество навыков. Нельзя было его убивать! Нельзя было стрелять! Она не смогла подавить в себе естественных рефлексов, а ведь раньше умела полностью подчинять свое тело поставленной задаче. Раньше, много лет назад, палец курсантки Раи — она же Рысь — не дрогнул бы, остался бы спокойно лежать на изогнутом металле курка. И Вампиру, чтобы его образумить, хватило бы одного хорошего удара цевьем автомата по морде... Как же теперь одной, в темноте, найти выход из подземелья?...

— Ты не найдешь без меня выход! — злорадно засмеялся Вампир.

Вторая автоматная очередь задела легкое, кровь хлынула в горло, увлажнила голосовые связки, и умирающему показалось, что перед смертью он вновь обрел голос.

— Одна в темноте ты заблудишься. Будешь неделями блуждать под землей, и в конце концов тебя сожрут крысы! Сожрут живьем!

Словно в подтверждение его слов в глубине туннеля пискнуло и прошуршало, убегая, некое маленькое существо, может, действительно крыса, а может, какой другой подземный обитатель.

— Не бойся за меня, — твердо сказала Рысь. Внезапно ее охватила дикая злоба. Из-за этого кретина-самоубийцы могут пойти прахом все ее планы! — Скорее я буду питаться крысами, если заблужусь, а не они мною. Сырая крыса вкусна и питательна. Целиком ее, сам понимаешь, есть нельзя. В пищу годятся в основном задние лапы и спинка. Передние лапки тоже съедобные, но они слишком маленькие. Естественно, нельзя кушать крысиные головы, хвосты и требуху... Да, чуть не забыла самое главное: в пищу годятся только здоровые шустрые молодые крысы, те, что еле ползают, как правило, больные, заразные...

— Кто же ты?! — Вампир уже не смеялся. Хотя перед смертью ему и довелось испытать противоестественную радость. Он был счастлив уйти, убежать, спрятаться от этой женщины, пусть хоть во мрак небытия. — Кто ты, чудовище, кто?...

— Я тебе уже говорила, кто я. Я — Рысь!

 

Глава 6

Маги и гангстеры

В первую минуту после пробуждения Виктор не понял, где находится. Чистая казенная комната, удобная низкая кровать, все вокруг незнакомое, чужое. Незнакомым, чужим был и человек, который тряс его за плечо.

— Вставай, Скворцов, хватит дрыхнуть.

— Вы кто?

— Я — Коршун. Работаю у Акелы. Помнишь Акелу?

— Помню...

Вчерашний день вернулся калейдоскопом отрывочных воспоминаний, чередою лиц живых и мертвых людей.

— Где я?

— Совсем, что ли, крыша съехала, Скворцов? Пока что ты в больнице, но скоро будешь на улице, тебя ждет там в машине мой друг Ястреб. Помнишь Ястреба?

— Вспомнил.

— Молодец! Вставай, вставай! Время дорого, одевайся.

Виктор сел, свесил ноги с кровати.

— Вот зараза...

— Что с тобой, Скворец?

— Голова кружится.

— Пройдет. Дыхнешь кислорода и будешь лучше нового. Одевайся, не тяни резину.

Кое-как, с помощью Коршуна, Виктор оделся. Его пошатывало, ныло все тело, и каждый вздох отдавался болью в левом боку.

— По коридору пойдем быстро, как деловые, — инструктировал Коршун. — Башкой по сторонам не крути, идем, будто опаздываем куда-то. Давай-ка я тебя под руку возьму, постарайся не шататься, ладно?

— Ладно.

Они вышли в больничный коридор. Народу здесь толклось множество. Кучками стояли у стен и перешептывались люди в белых халатах, нахохлившись, бродили из угла в угол добры молодцы в пятнистой униформе, что-то искали на полу коленопреклоненные серьезные мужчины в строгих деловых костюмах.

На полпути к лифту Виктор заметил у дверей одной из палат покрытые белыми простынями тела, целую груду тел. Кое-где на простынях проступали багрово-красные пятна.

Пока ждали лифт, он понял, что разыскивают на полу мужчины в штатском: под ногу попал оранжевый металлический цилиндрик гильзы. Виктор поскользнулся и, если бы не Коршун, непременно бы упал.

Ближайший к ним суровый сыщик строго посмотрел на них, открыл было рот, чтобы что-то сказать или спросить, но не успел. Коршун втолкнул Виктора в кабину, пропихнул его грудью вперед, к самой стенке, и спешно нажал кнопку с цифрой 1.

— Внаглую, я так полагаю, можно и в Кремль пройти через все кордоны, — подмигнул Виктору Коршун. Виктор его не понял, но попытался ответить вежливой улыбкой.

Через больничный двор они прошли так же быстро, как и сквозь больничный коридор. Коршун по-прежнему поддерживал Скворцова под руку и заставлял чаще переставлять ноги.

Парадные ворота были распахнуты настежь. Когда Коршун с Виктором проходили через них в больничный двор, туда как раз въезжало несколько машин.

На улице еще не рассвело, однако ночь уходила, и серый шлейф сумрака таял на глазах. Было прохладно и зябко. С неба то и дело падали не то редкие капли первого весеннего дождя, не то последние неполноценные мокрые снежинки.

— Прибавим шагу, — скомандовал Коршун. — Во-он там, гляди, «бээмвуха» стоит, тебя ждет-дожидается.

До темного силуэта «БМВ» пришлось пройти еще метров сорок. За рулем их ждал Ястреб.

— Здорово, Витя, залезай в кабину. — Ястреб приветствовал их дружелюбно, почти весело. — Как там дела, Коршун?

— Как сажа бела. Я и не надеялся, что сумею его вывести, полная больница графских прихвостней. Повезло, что отставной полковник, падла легавая, еще не приехал.

— Был легавым, да Графу продался, стал на манер нас с тобой, Коршун, ссученным. Ты с ним особо-то не конфликтуй, Акела просил тебя умнее быть.

— Ты ж знаешь, Ястреб, я ментов не люблю. Будь он хоть правильный мент, хоть гнилой. И настроения у меня сегодня нету с полканом целоваться. Двоих моих, Сову и Аиста, угрохали, скверно на душе.

— Терпи, терпила. Акела обещал в случае чего тебя вытащить. Акела слово держит, так ведь?

— Все так... — Коршун зябко поежился. — Значит, как и договаривались, я кручусь в больнице до последнего и каждый час прозваниваюсь Акеле, докладываю, чего вынюхал, пока меня или не заарестуют, или не попрут за ворота?

— Все правильно, звони.

— Секунду, Ястреб. Честно скажи: Акела напрочь с Евграфовым расплевался или они только так, повздорили, полаялись?

— Акела при мне Евграфова на хер послал.

— Так прямо и на хер.

— Ага. Теперь мы все Графу первые враги, и его безопасность с нами церемоний разводить не станет. А информация о ночном наезде на больничку Акеле позарез нужна, вот он тобой и рискует, оставляет заместо Штирлица.

— Слышь, а вдруг чего, ну, спалюсь или еще чего, как с моей долей?

— Акела сказал, ты в деле, значит, в доле. Сомневаешься?

— Слишком жирный кусок он мне обещал, слабо верится в такие цифры.

— Авторитетно тебе заявляю: цифры реальные. Я в тему врубился, куш светит завидный. Риск оправдан.

— Хочется верить.

— Иди давай, а то Витя уже заскучал. — Ястреб покосился на Виктора, давно дремавшего в кресле рядом с водителем. — Не забудь, Коршун, вдруг узнаешь, кто конкретно старуху увел, Акела обещал сверх доли премию тебе отстегнуть. Старайся.

Ястреб завел мотор, вывел «БМВ» на заледеневшую за ночь улицу и откинулся в водительском кресле. Он управлял машиной уверенно, сноровисто. Сразу было видно — этот человек любит автомобили, знает их, и скорость доставляет ему удовольствие.

— Вить, какой-то ты совсем уж смурной, радио, может, включим, музычку послушаем? — Ястреб коротко мотнул головой, взглянул на Виктора и опять впился глазами в дорогу, серой лентой убегающую под колеса. — Витя, ты когда хавал в последний раз?

— Позавчера... В ресторане.

— Вот тебя и колбасит. Кушать нужно регулярно. Сейчас поедем через Третьяковку, куплю тебе гамбургер, похаваешь.

— Ястреб, я спросить хочу.

— Спрашивай.

— Ястреб... — Виктор запнулся.

— Ну, спрашивай, чего ты?

— Как тебя по-настоящему зовут?

— Ты это хотел спросить?

— Нет, не только это, но как-то мне... неудобно, что ли, к тебе по кличке обращаться, не привык я к кличкам.

— Зря. Вот скажу я тебе сейчас свое имя и отчество, а минут через десять, ну, например, стрельба начнется, и будем мы с тобой ноги делать, допустим, от ментов. Начнешь ты орать, Витя, обзовешь меня с испугу родным именем, менты потом по имени и по описанию примет меня быстренько и вычислят.

— А по кличке? По кличке не вычислят?

— Не-а. Это у нас только у Акелы постоянная кликуха, да еще Слона, покойника, сколько помню, все Слоном звали, остальных Акела перекрещивает раз в полгода. Я уже и Питоном звался, и Чумой, и Сантехником — кем только не был. В зависимости от темы то названия змей в ходу, то болезней... Так что ты спросить хотел, Скворец?

— Что происходит, Ястреб?

— В смысле?

— Я ничегошеньки не понимаю, чего происходит. Все мною играют, как будто я футбольный мячик. То бьют, то везут куда-то. Разговоры вокруг какие-то малопонятные, трупы, кровь... Что происходит, Ястреб? Мне надоело быть неодушевленной вещью, я хочу знать, что происходит?!

— Ты, Витя, в крутой замес попал, жизнь твоя сейчас копейки три стоит. Расскажи я тебе все нюансы крутых разборок, она и вообще на грош не потянет. Лучше тебе, Витя, ничего не знать, для твоего же блага, честное слово.

— Нюансы... Не пойму я, Ястреб, ты кто? Бандит? Урка? Или кто? То как жлоб разговариваешь, то вдруг... нюансы...

Ястреб сбавил скорость. Повернул голову, внимательно посмотрел в глаза Скворцову.

— Вот только в душу мне не нужно лезть, убедительно прошу! — Виктора передернуло от его холодного взгляда, от вкрадчивой злобы в голосе, от волчьего оскала. — Как понял, Витя?

— Прости, если я... — Договорить Виктор не успел: Ястреб ударил его ребром ладони по горлу. Виктора согнуло пополам. Он задохнулся, схватился обеими руками за шею.

Ястреб безмятежно перевел взгляд на дорогу, прибавил газу, и следующие полчаса они ехали молча. Каждый думал о своем.

На Третьяковской, возле «Макдональдса», Ястреб остановил машину. Не глуша мотора, вышел, купил пару гамбургеров, вернулся и как ни в чем не бывало расплылся в улыбке.

— На, жрачку американскую кушай, Витя. Желудок набьешь — полегчает.

Он уселся за руль и неторопливо повел машину переулками в сторону Октябрьской.

— Витя, пока ты кушаешь, расскажу, куда мы едем, а то тебе, Скворушка, так хотелось знать, почему ты стал футбольным мячом, что ты даже забыл поинтересоваться, куда тебя, мячик, конкретно сейчас пинают, в какие ворота. — Ястреб засмеялся. — Отлично я сострил, согласись?

Виктор молча жевал гамбургер. Сначала он хотел гордо отказаться от еды, но запах горячей булки и сдобренной кетчупом мясной котлеты вызвал предательские спазмы в желудке. Он только сейчас понял, насколько голоден.

Ястреб и не ждал от него ответа. Посмеялся и продолжил:

— Вообще дела такие, Витя. Сучка Илонка, баба Кости, исчезла с концами. Добро бы просто исчезла, а то изничтожила все свои фото, представляешь...

— Ястреб, что будет, если я сейчас просто выйду из машины и поеду домой? — перебил Виктор. — Или, еще лучше, пойду в милицию и все расскажу? Все, что знаю.

— Витек, ты отвлекаешься от темы. Я тебе дело толкую, а ты хулиганить собрался, беда с тобой.

— Так я пошел? — Виктор взялся за ручку двери. — Гамбургеры на скамеечке дожую, качает в машине. Тормознешь или на ходу прыгать?

— Хамишь, Витя? — Ястреб стал серьезным. — Хамишь... Это плохо, что хамишь.

Он резко остановил машину — Виктор едва не выронил из руки заокеанский бутерброд.

— Выходи. — Ястреб полуобернулся в кресле. Смерил Виктора тем же взглядом, что и перед ударом по горлу. — Выходи, иди в ментуру, но не забудь ментам рассказать, как ты вчера человека убил. Ножом в горло. Или забыл?

Виктор отвел глаза. До этого он мужественно смотрел в коричневые зрачки Ястреба, готовый к самым решительным действиям. Слишком много его унижали за прошедшие сутки. Не было уже сил терпеть. Хотелось дать сдачи.

— Вспомнил? — Ястреб ухмыльнулся. — Вспомнил! Только не вешай мне лапшу, что все получилось случайно и ты не хотел никого мочить. Я, может быть, и поверю, а вот менты... Черт его знает, может, и они поверят?... Ну, чего глазки прячешь? Страшно? Неохота в камеру, а? Вчера ты себя умнее вел, сговорчив был. Что, отоспался, и на подвиги потянуло?

Виктор отвел взгляд, опустил голову. Все правильно говорит Ястреб, и глупо сейчас строить из себя героя. Нужно честно себе признаться, что ты игрушка в чужих руках, жертва обстоятельств, в чем-то трус... и все твои вчерашние попытки активно сопротивляться терпели фиаско. Почему? Ясно почему — вел себя как травоядное. Взбесившееся травоядное, в меру сильное и решительное, чтобы броситься на хищника, мечтая убежать, вырваться, спрятаться. А хищники вокруг никуда не бегали и ни от кого не прятались. Рвать друг друга зубами им было привычно, для них это рутина, обыденность. Хищник если кого и уважает, то себе подобного. Жертву хищник узнает с первого взгляда и изначально презирает ее в силу своей природы. Жертва послушна, ее просто приручить, да она и сама мечтает стать ручной. Только скажи, слизнет с ладони, хочешь, «таблетку памяти», а очень захочешь, и цианистый калий проглотит. А если жертва вдруг взбесится и покажет перепачканные в диетической кашке зубы, ее легко приструнить. Можно стегануть кнутом, можно врезать ребром ладони по горлу. Угомонится травоядное, дай ему пряник или гамбургер — и вы снова друзья. Старый, как мир, метод кнута и пряника эффективен по-прежнему, вот уже более двух тысяч лет...

— Ладно, Витя, не будем ссориться. — Ястреб, как старого приятеля, хлопнул его по плечу. — Проехали и едем дальше.

Он ухватился обеими руками за руль, не спеша тронул машину с места.

— Вообще, Витя, дела темные... Ты кушай, кушай, остынет... В общем, Илонка исчезла с концами. Дома у нее мы не нашли ни одной фотографии, представляешь? У нее там на стенке портрет висел, так она морду свою с портрета вырезала. Все осталось: рамка, подпись под рамкой: «Илона», груди голые нарисованные, а вместо головы — дыра. Фотки, само собой, все не спрячешь. Хорошенько поискать, и найдутся — у друзей, подруг, сослуживцев, это не проблема. Проблема со временем. Такой расклад, что некогда нам фотки искать, саму ее еще вчера надо было отыскать, с каждым днем это будет все сложнее и сложнее. Вот и шустрим по всей Москве... Черт!... Ты гляди, улицу разрыли. Еще в среду тут ездил, и нате вам! Теперь в объезд тащиться...

Матерясь, он крутанул руль. Развернуться в узком переулке было проблемой.

— Ястреб, а я тут при чем? — спросил Виктор, когда «БМВ» повернулся-таки задом к копошащимся в асфальтовой яме дорожным рабочим.

— В смысле? — не понял вопроса Ястреб.

— Зачем ты мне все это рассказываешь, про эту... про Илону?

— Ты ее видел, сам говорил.

— Видел... Позавчера, один раз. Мельком.

— Ну так и ништяк! Описать ее сможешь?

— Наверное.

— Сможешь, сможешь! Куда ты денешься... Ты вчера травил за то, что Илона ходила к ведьме-колдунье, да? Вот нам с тобой, Витя, и поручено эту самую ведьму отыскать. Мы Илонкиных друзей, тех, что за ночь разыскали, поспрошали, никто не в курсе. Врубаешься? Молчала она про ведьму. Может быть, стеснялась рассказывать, что пользовалась магическими услугами, а может, ведьма — ее закадычная подружка... Найдем — выясним.

— А я зачем нужен?

— А кто ведьмачке опишет внешность Илоны? Я могу, конечно, словесный портрет есть, но у тебя-то лучше получится, ты ее живьем видел... Тут еще такой расклад: в больнице тебя оставлять нельзя, так фишка легла, куда тебя девать дальше — тоже неясно, вот Акела и придумал тебе работу, да такую, чтоб всегда под рукой был. Считай, Витек, у нас с тобой взаимное сотрудничество. Ты мне помогаешь, я тебя охраняю.

— От кого охраняешь?

— От кого? Ты чего, Витя, забыл, что вчера чудом в живых остался? Забыл, да?... Вот ты, Витек, недавно до дому хотел пойти, так я, Витя, очень сомневаюсь, чтобы ты живьем дошел. Сомневаюсь... Хотя можешь рискнуть, если хочешь.

Виктор промолчал. Логика в словах Ястреба, безусловно, присутствовала.

— Чего молчишь, Витек?

— Думаю. Как можно отыскать одну-единственную ведьму в огромном городе, где сотни, если не тысячи, магических салонов, экстрасенсов, целителей...

— Уже, считай, отыскал! — Ястреб остановил машину, приглушил мотор. — Приехали, Витя. Видишь этот дом?

Виктор повернулся в ту сторону, куда он тыкал пальцем.

— Который?

— Вон, особнячок двухэтажный.

Старый двухэтажный особняк навевал ассоциации с пьесами Островского о замоскворецких купцах и тихой жизни девятнадцатого века. Сегодня, да и вчера уже, и позавчера киношники, экранизируя Островского, находят замоскворецкую натуру лишь в городе Суздале, реже в других городках «Золотого кольца». Само московское Замоскворечье давным-давно изменилось, и сохранившиеся приземистые домишки-особнячки теряются в нагромождении помпезных строений века двадцатого.

— Выходим, Витя. В этом особнячке проживает пахан всех московских колдунов-экстрасенсов. Акела ему позвонил, попросил нашим помочь. Он поможет, я уверен.

Виктор вылез из машины. Его качнуло, однако после еды он чувствовал себя много лучше, и ему неожиданно захотелось курить. С ума сойти! Он, заядлый курильщик, со вчерашнего утра дыма в рот не брал, и не тянуло. А тут вдруг приперло, мочи нет!

— Ястреб, у тебя сигаретки не найдется?

— Нет, я некурящий.

Виктор завертел головой в поисках табачного ларька, потерял равновесие, но не упал, успел опереться о машину.

— Фиу-у... Витя, да тебя болтает, как с похмелья, — присвистнул Ястреб. — Отходняк от вчерашней таблетки, не иначе. Терпи, скоро пройдет, авторитетно тебе заявляю, сам такие же глотал.

— Курить охота... — Виктор тряхнул головой, отлепился от машины. Ничего, нормально. Если головой сильно не крутить, вполне терпимое состояние организма (если, конечно, забыть про синяки и ссадины). Про то, что, кроме таблетки, его сегодня ночью разбудили с помощью укола в вену (след остался знатный — доктор попал в вену только с третьего раза, нервничал, наверное), Виктор предпочел умолчать. Ни к чему лишний раз откровенничать, это он за вчерашний день усвоил твердо.

— Вчера, когда мы познакомились, ты вроде курить не просил. — Ястреб закрыл машину, спрятал ключи в карман пальто.

— Вчера ты при знакомстве мне кулаком в живот врезал, — вяло огрызнулся Виктор. — Не до сигарет было...

— Ха! Предлагаешь еще разок врезать? — хохотнул Ястреб. — Ладно, не обижайся, пошутил. Я сегодня, Витек, такой смешливый да веселый, потому как со смехом помирать приятней. Не отыщется Илона, всем нам одна дорога — в петлю... Пошли, чего встал? Можешь сам идти?

— Да, вполне.

— Вот и почапали. Сигаретку у хозяина дома стрельнешь.

Шлепая по тонкому льду, затянувшему за ночь лужи, они подошли к особняку, поднялись на три ступеньки кукольного крылечка. Ястреб надавил на кнопку изящного переговорного устройства — этакого японского домофона со стеклышками объектива видеокамеры — и, наклонившись, громко произнес в дырочки микрофона:

— Мы от Антона Александровича Шопова.

Дверь тут же открылась.

— Проходите. Великий магистр ждет вас! — На пороге стояла молодая женщина, облаченная в белый, до пят, балахон. На ее красивом лице застыло выражение отрешенности от суеты мира и потусторонней одухотворенности.

Ястреб и Виктор вошли в узкий коридорчик, сплошь завешанный иконами.

— Прошу за мной! — строго сказала женщина в белом и не спеша пошла вперед по коридору.

— Айда! — Ястреб подтолкнул Виктора. — Смелее, Скворцов.

Идти следом за женщиной пришлось долго. Коридор с иконостасом вывел их в большую квадратную проходную комнату без окон, с черным потолком и затянутыми черным бархатом стенами. Посередине мрачной комнаты на кубике черного мрамора стоял подсвечник с семью опять же черными свечами. Черная комната соединялась дверным проемом без двери с длинным, как кишка, проходом, отделанным светлыми породами дерева. Вдоль стен прохода, словно часовые, стояли каменные идолы, отвратительно уродливые в своем примитивизме. У одного из них вызывающе торчал фантастических размеров фаллос. Каменный половой орган истукана, грубый, но узнаваемый, вызвал у Ястреба похабный смешок.

— Вить, видал, какой хрен? Прообраз современного вибратора из каменного века!

Женщина-провожатая оглянулась, одарила Ястреба презрительным взглядом. Ястреб показал ей язык.

Пройдя сквозь строй идолов, визитеры и провожатая очутились в комнате-приемной. Здесь было все, чему полагается быть в приемных: ряды стульев вдоль стен, журнальный столик, стол секретаря с телефонами и селектором. Единственное, что отличало ее от обычных офисных приемных, — оформление. На стенах в изобилии висели менее блестящие, но более древние, чем в первом коридорчике, иконы. Между православных икон затесались католические распятия, а рядом в рамочках под стеклом красовались пожелтевшие листки с арабской вязью. На столе секретаря возле телефонов расположился большой медный Будда. В углу комнаты прислонился к стенке настоящий или искусно скопированный древнеегипетский саркофаг. Но вся эта религиозная утварь разных времен и народов меркла, соседствуя с добрым десятком внушительных размеров ярких цветных фотографий. На тщательно отретушированных фотоплакатах неизменно был запечатлен один и тот же усатый мужчинка в компании известных всей стране личностей.

На одной фотографии усатый недомерок пожимал руку политику-скандалисту, на другой стоял в обнимку с эстрадной звездой, на следующем фото он беседовал с популярным телеведущим, и так далее, и тому подобное. Фотовариации на тему «Роль магии в современном обществе». Нетрудно было догадаться, что усатый коротышка на фотографиях и есть тот самый Великий магистр, пахан магов и экстрасенсов, на прием к которому они пришли.

— Подождите минуту, господа, я доложу о вас магистру. — Женщина в белом скрылась за массивными двустворчатыми дверями.

Виктор с Ястребом остались в приемной одни. Мистическая мишура и фотопортреты на стенах скрашивали вынужденное ожидание.

Виктора особо заинтересовала фотография, запечатлевшая телеведущего и мага. Холеное лицо тележурналиста выражало состояние легкой лирической грусти. Виктор вспомнил запущенную в Интернет сплетню об этом типе. Сей телевизионщик первым организовал передачу, пропагандирующую экстрасенсорное мракобесие. Отвечая на нападки недоброжелателей (темных людей, замахнувшихся на святое, на тайны человеческой психики), телезвездюк утверждал, что гости его эфиров никак не оплачивают саморекламу. И это было правдой. Прийти и обнадежить с экрана безнадежно больных людей мог любой сумасшедший, возомнивший себя потомком сибирских шаманов или преемником египетских жрецов. Деньги за право нести бред в эфире ни колдуны, ни парапсихологи, ни травники, ни ясновидящие не платили. Платили за бегущую строку с номером контактного телефона. Платили скромно — три тысячи долларов. И деньги эти окупались. На следующий же день к разжиревшим целительницам выстраивались очереди жаждущих похудеть дам, а логова колдунов, излечивающих импотенцию, штурмовали обессиленные мужчины в канареечных пиджаках. Как правило, полные дамы так и не худели после магических ритуалов, а у грустных господ то, что висело ранее, так и оставалось вяло болтаться и после пяти, и после десяти сеансов магической терапии. Зато и тех и других с гарантией излечивали от сглаза и порчи, им восстанавливали биополе и корректировали карму. (Правда, древние индусы утверждали, что влиять на карму не в силах даже боги, но, видимо, они ошибались. Наши доморощенные брамины, бывшие официанты и медсестры, разбираются в проблемах кармы куда лучше тех, кто придумал это понятие.)

Почему-то эта история с телеведущим и сопутствующие ей метафизические рассуждения запомнились Виктору, хотя он всегда был далек от мистики.

— Гляди, Витя! — Ястреб кивнул на журнальный столик. — Проспекты с прейскурантом цен. Ты, часом, в магических услугах не нуждаешься?

— Нет, я в сигаретах нуждаюсь.

— Сигаретами магистр, к сожалению, не торгует, зато здесь написано, что всего за пятьсот баксов он может закодировать тебя от курения по методу древних славян. Сомневаюсь я, чтобы древние славяне курили... На, почитай. — Ястреб протянул Виктору глянцевый проспект. — Вот тут в конце читай, после «любовной магии».

Виктор взял проспект и вслух прочитал пункт магического меню, так взбудораживший Ястреба:

— "Черная месса. Магический ритуал с человеческими жертвоприношениями. Две тысячи условных единиц"... Ни фига себе!

— Впечатляет, да? Насколько я помню, черная месса — это сатанинский обряд. В жертву дьяволу приносят ребенка. Слабо верится, что наш магистр в натуре пьет кровь христианских младенцев, скорее всего, заменяет ребенка куклой, хотя... — Ястреб озорно усмехнулся. — Вить, вообрази, заказываешь ты черную мессу, а тебя спрашивают: «Кого желаете в жертву принести? Тещу? Налогового инспектора? Участкового?»

Двустворчатые двери распахнулись настежь.

— Прошу вас, — торжественно произнесла женщина в белом. — Магистр ожидает вас в своем кабинете. Верхнюю одежду будьте добры снять в...

— Пошли, Витя. — Ястреб небрежно отстранил женщину, вошел первым. — Скворцов, не отставай и двери за собой прикрой.

Они оказались в пустой комнате, в противовес той, черной, эта была белая. Потолки, стены, мраморный пол — все девственно-белое. Никаких украшений на стенах. Окно без занавесок, без жалюзи. Из окна очень кстати открывался вид на церквушку с золочеными куполами. Посередине кабинета стояло полукресло слоновой кости, против него два полукресла из белой пластмассы под слоновую кость. Знакомый по фотографиям магистр восседал в кресле из натурального слона. Одет он был в бесцветное холщовое рубище, подпоясанное серебряной цепью с крупными звеньями. На груди его болтался здоровенный мельхиоровый медальон в виде черепа.

— Что привело вас ко мне, господа, в столь ранний час? — спросил магистр, полуприкрыв веки, дождавшись, пока гости усядутся напротив его преподобия. — Что вы ищете? Добро в виде зла? Зло в виде добра?

— Мы ищем ведьму, — ответил Ястреб. — Одну конкретную ведьмочку с китайским уклоном.

— Зачем она вам? — Магистр вскинул брови явно отрепетированным движением. — Я сам могу решить все ваши проблемы.

— Сомневаюсь, папаша. — Ястреб закинул ногу за ногу. — Но верю, ты поможешь отыскать нужную нам бабенку из твоей тусовки.

— Меня просил принять вас Антон Александрович, я его очень уважаю, но это не дает вам права разговаривать со мной подобным тоном. — Магистр угрожающе стрельнул глазами.

«Сейчас скажет, что он нас в жаб превратит или в мышей», — подумал Виктор. У него было ощущение, что он во время детского утренника очутился на сцене, где разыгрывается дурной спектакль-сказка с королями и магами.

— А вот эта штуковина дает мне такое право? — Ястреб вытащил из внутреннего кармана пальто необычного вида пистолет с толстым удлиненным стволом. Атмосфера детского утренника мгновенно улетучилась. — Такие пистолеты, папаша, состоят на вооружении у китайских полицейских. Выстрел практически не слышен, убедись сам...

Он нажал на спусковой крючок, прозвучал слабый хлопок, и от спинки кресла слоновой кости отлетела декоративная шишечка.

Магистр вскочил. Загадочно-потустороннее выражение слетело с его лица, как карнавальная маска.

— Сидеть! — скомандовал Ястреб.

— Вы не отдаете себе отчета, на кого наехали: — воскликнул магистр, но все же упал в кресло. — У меня «крыша» и ментовская, и бандитская, и депутатская! Я и охраны-то не держу, все знают, кто я!

— А мне по херу твои «крыши», — ухмыльнулся Ястреб, поигрывая пистолетиком. — В конечном итоге все «крыши» стоят копейку, когда ты лицом к лицу встречаешься с одним конкретным человеком.

— Вы понимаете, что своими действиями подставляете Антона Александровича? Я расскажу, как его протеже со мной обошлись, и он ответит!

— Веселая мысль. Я об этом не подумал. — Ястреб заметно погрустнел. — Придется тебя в натуре пристрелить. Доброе имя Антона Александровича для меня дороже твоей душонки, магистр.

— Ну знаете ли! — Маг опять вскочил с кресла.

— Сидеть, я сказал! — Ястреб выбросил вперед руку с пистолетом, прищурился, прицелился собеседнику в переносицу. — Слушай внимательно, папаша. Во-первых, ты никому, ни одной живой душе, не расскажешь о нашем визите... И мертвым душам во время спиритических сеансов тоже не расскажешь. Понял меня? Не слышу!

Голос и взгляд Ястреба изменились так, что Виктор поверил — он и правда способен выстрелить в любую секунду. А если уж Виктор поверил, то магистр и подавно. Профессиональный волшебник побледнел так, что цвет его лица абсолютно слился с общей белизной кабинета. Впервые эфемерный потусторонний мир приблизился вплотную к преуспевающему магу.

— Понял... — Он завороженно следил за пальцем Ястреба на спусковом крючке.

— Очень хорошо! Во-вторых, поможешь отыскать ведьму.

— Конечно...

— Молодец! И, в-третьих, не станешь звонить ведьме и предупреждать ее о нашем интересе.

— Не стану...

— Со своей стороны могу гарантировать, что мы с тобой видимся в первый и последний раз. Но если сглупишь и посчитаешь, что наш визит реально был и все это тебе не приснилось, пеняй на себя. Мой пистолет стреляет ужасающе дефицитными патронами. Калибра семь шестьдесят пять с гильзой без шляпки, но для тебя мне пули не жалко.

— Всем, чем смогу, помогу... — кивнул усатой головой магистр. — Только уберите пушку, у вас палец дрожит.

— Ага, дрожит. Ненавижу колдунов и прочую нечистую силу. — Ястреб медленно опустил пистолет.

— Помилуйте, это ведь всего лишь бизнес, — вздохнул магистр.

— Не помилую, если что. Не надейся. — Ястреб снова говорил прежним дурашливым тоном, откровенно куражился, паясничал.

— Вас какая ведьма интересует? — Магистр поспешил перевести разговор на деловые рельсы. — Подробнее объясните, пожалуйста.

— Витя, расскажи про ведьму, — распорядился Ястреб.

— Она занимается китайским колдовством, — сказал Виктор, как отрубил.

— Ну, знаете ли! — Магистр поднялся с кресла, заложил руки за спину и принялся вышагивать по кабинету взад-вперед. — Сегодня Китаем прикрываются сотни целителей. Мода на Восток схлынула, но все равно Китай пока что приносит дивиденды. Плохо, что я из другой епархии. У нас ведь, в нашем бизнесе, как и везде, свои группировки. Астрологи, лозоходцы, гадатели по рукам, уфологи — косят под ученых. Я с ними на ножах. С медиками мы тоже враги. Медики, чистые медики, травники, иглотерапевты задирают нос, кичатся образованием. Я дружу с народом попроще, ну а китайцы как раз в большинстве своем относятся к медикам...

— Витек, не тушуйся! Перескажи папке все, что вчера вспомнил, весь ресторанный разговор, дословно.

— Попробую. — Виктор задумался, восстанавливая в памяти рассказ Екатерины. Ему снова страшно захотелось курить (никотин не только вредит легким, но еще и мозг заставляет активнее работать — об этом он узнал из Интернета). — У вас случайно закурить не найдется?

— Курите. — Магистр запустил руку за пазуху, под холщовое рубище, извлек оттуда пачку «Мальборо» и зажигалку. — Я тоже закурю.

— Пепел куда сорить? — спросил Виктор, прикуривая.

— На пол. Потом подметут.

— Папаша, может, у тебя и выпить найдется? — развеселился Ястреб.

— Могу организовать. — Малость успокоившийся маг выпустил через нос две струйки дыма. — Вы что предпочитаете?

— А девок можешь организовать? — не унимался Ястреб.

— Это сложнее. Сейчас в доме только одна, вы видели, Фрида. Она кое-что умеет, но костлявая. К тому же Фрида — особая статья. Юродивая она, не от мира сего. Служит мне бескорыстно, верит в меня. Такие незаменимы в нашем деле. Их собачья преданность и фанатизм настраивают клиентов на требуемый лад. Короля играют слуги.

— Здорово, папаша! Клево живешь. Уверен, и банька у тебя имеется.

— Сауна в подвале. Распорядиться затопить?

— Завидую тебе, магистр, но некогда, к сожалению, париться. Трави, Витек, байку про ведьму, а я пока помечтаю о бане.

— Мне про ведьму рассказывала женщина, доктор медицинских наук... — начал Виктор и, путаясь, донес до магистра информацию, полученную от Екатерины. Вспомнил про то, что сама Екатерина подрабатывала в той же конторе, где работала пресловутая ведьма, вспомнил, что в ее речах мелькали слова «фитотерапия» и «даосизм». Все вспомнил.

Магистр слушал внимательно. Шагал из угла в угол, курил, время от времени поглядывал на Скворцова, кивал головой: мол, все с этим ясно, давай дальше.

Как только Виктор закончил, он сразу же прекратил хождение по комнате. Остановился, эффектно облокотился о спинку костяного кресла. За годы пребывания в чине магистра белой и черной магии принимать эффектные позы стало для него привычкой.

— Вам повезло, господа! — Вскинув брови, он уставился в пустоту. Большой артист, он умел держать большую паузу. — Я знаю ее!

— Нам всегда везет, папаша. — Ястреб сморщился. — Вернись-ка на землю из заоблачных высот. У меня палец все еще на спусковом крючке, а ты опять из себя чародея корчишь.

— Ну, господа, хватит уже... — расстроился магистр. — К чему опять заводиться... Знаю я вашу ведьмочку, слыхал о ней. Еще секунду терпения, и я сообщу вам ее координаты.

Он со вздохом уселся в свое подпорченное выстрелом кресло и демонстративно надавил пальцем скрытую от несведущих глаз кнопку на подлокотнике.

— Это я селекторную связь включил, — объяснил он свои действия. И громко произнес в пустоту: — Фрида, будь добра, принеси компьютер.

Фрида появилась в кабинете через минуту с портативным компьютером в руках. Белое одеяние, отрешенное от мирской суеты лицо и «ноутбук» в руках — все это вместе смотрелось более чем нелепо.

Маг взял компьютер, жестом приказал ей уйти и умело защелкал по клавишам.

— У меня на винчестере полная база данных. Примерно я помню, как называется фирма, где колдует ваша ведьма, сейчас уточню детали... Повезло, что я ее вспомнил. Фирмой руководят медики, мне у них помощи просить бесполезно, но я ее вспомнил и обойдусь без посторонних подсказок... Колоритная ведьмочка! Наглая, красивая, умная. Мы встречались с ней на презентации журнала «Магия и жизнь», пообщались... Да! Точно!... Вот, нашел, медицинский центр «Тайна жизни». Фитотерапия, энергетический массаж... Вот! Даосская магия, гадание по «Книге перемен», — близоруко щурясь, маг читал с жидкокристаллического дисплея. — Дао любви, тайная методика омоложения девяти бессмертных... ну, тут еще целый список услуг. И все эти услуги оказывает интересующая вас ведьма, а зовут ее... Варвара... Варвара Михайловна Иванова, рабочий псевдоним «Ведьма Востока».

— Папаша, в твоей базе, случаем, не значится ее постоянная клиентура? — на всякий случай спросил Ястреб.

— Основных клиентов я стараюсь отслеживать и заносить в базу. — Магистр не уловил нервных ноток в вопросе Ястреба. Виктор же, напротив, сразу заметил, как напрягся его сосед. Ястреб и не надеялся на подобную удачу.

— Я заношу в базу всех более или менее значительных персон. Чтобы знать конъюнктуру рынка и чтобы случайно не нажить себе влиятельных врагов. Простых смертных, естественно, в память компьютера не заношу...

— Интересно, папаша, а откуда ты узнаешь имена клиентов чужих контор? — Ястреб подозрительно прищурился.

— В каждой фирме есть мелкая обслуга. За пару сотен «зеленых» всегда можно завербовать человека, поиметь осведомителя. Если только объект вербовки не фанат вроде Фриды.

— Ядрены пассатижи! — Ястреб закатил глаза. — Промышленный шпионаж!

— Можно и так назвать, — согласился магистр. — Большой бизнес, что вы хотите! Всегда есть люди, готовые последние штаны отдать за счастье.

— За что? — переспросил Виктор.

— За счастье. Мы торгуем счастьем и надеждой. Конкурируем с церковью и официальной медициной, боремся за потребителя. Нам проще, чем конкурентам, мы более гибкие, легко подстраиваемся под требования рынка.

— Ты, папаша, прямо экономист. — Ястреб засунул пистолет в карман пальто.

— У меня, между прочим, в штате на твердом окладе доктор экономических наук. А также два психолога, юрист и армия журналистов.

— Все это очень интересно, папаша, но мы отвлеклись от темы. А ну-ка глянь, кто ходит на приемы к нашей ведьме?

— Момент... — Вконец успокоившийся маг склонился к дисплею. — У меня зафиксировано три более или менее значительных клиента. Некто Петр — диджей одной радиостанции, знаком с деятелями шоу-бизнеса и живет под соответствующей «крышей». Илона — владелица парикмахерской, шлюха. Специализируется на бизнесменах средней руки. Николай Иванович — помощник депутата Госдумы, алкоголик. Все. Остальные — мелочь.

— Ого! — Ястреб вскинул руку, взглянул на часы. — Засиделись мы у тебя, папаша! Говори адрес «Тайны жизни», и мы побежали.

Магистр по слогам считал с экрана компьютера адрес фирмы, где практиковала Ведьма Востока, и любезно сообщил, что сегодня, в субботу, «Тайна жизни» открывается с утра (в обычные дни часы работы смещались ближе к вечеру).

— ...Вы как раз успеете к открытию. — Он явно спешил избавиться от малоприятных посетителей. — Прощайте, полезно было познакомиться.

— Не ври! — Ястреб встал с кресла, потянулся. — Не было тебе приятно.

— Я сказал не приятно, а полезно. — Магистр позволил себе улыбнуться. — Давно хотел установить на входе металлоискатель, и ваш визит укрепил меня в этом желании.

— Интересно, папаша, а как ты крупным посетителям объяснишь, что надо оружие на входе сдавать?

— Элементарно. Скажу, что все металлы, кроме благородных, негативно влияют на энергетику помещения. Фрида! — Довольный своей шуткой, магистр нажал на кнопку селектора. — Фрида, проводи гостей к выходу. Прощайте, господа!

— Счастливо, папаша!

Обратный путь из белого кабинета до входной двери показался много короче. Фрида шла впереди, за ней Ястреб, Виктор замыкал цепочку.

Перед выходом, в коридорчике с иконами, Ястреб игриво хлопнул Фриду по заднице.

— Прав твой начальник, тоща ты, подруга. Правильно, что я отказался тебя трахать.

— Рука твоя блудливая отсохнет! — громким бесцветным голосом произнесла Фрида, не оборачиваясь. — Мастер властен над моей душой и телом, ты — нет. Не успеет солнце достигнуть зенита, лишишься руки, Ястреб!

Ястреб ударил женщину сзади кулаком в спину. Она упала, охнув, растянулась во весь рост под иконами в узком коридорчике у входных дверей. Полы белого балахона разлетелись, обнажив худые ноги с острыми коленками.

— Откуда знаешь, как меня кличут? — Ястреб пинком ноги перевернул женщину на спину. — Откуда?

— Рука твоя отсохнет! — сквозь плотно сжатые губы прошипела Фрида. Ее сумасшедший взгляд излучал боль, злобу и презрение. — Предрекаю!

— Вот сука... — Ястреб отвел глаза, не выдержал ее взгляда. — Сука придурошная!... Пошли, Витя, ну ее... юродивую.

Он открыл замок и, не оборачиваясь, вышел на улицу. Виктор осторожно перешагнул через женщину на полу. Фрида лежала без движения, будто окаменела, и только глаза ее жили. По спине Скворцова пробежали мурашки от этого ее взгляда в затылок.

Он поспешил прикрыть за собой дверь, трусцой нагнал Ястреба на полпути к машине.

— Наверное, Акела, когда звонил, что мы придем, назвал мою кличку... — вслух размышлял на ходу Ястреб. — Надо, кстати, ему позвонить, доложить об успехах... Сучка-фанатичка все настроение испортила, дура!

Сев в машину, он дождался, пока Виктор займет соседнее кресло, и, прежде чем тронуться с места, позвонил Акеле. Телефон Шопова был занят. Перезванивать Ястреб не стал.

— Ястреб, зачем нужно было пугать магистра оружием? — спросил Виктор, когда заработал мотор и «БМВ» тронулся в путь. — Почему ты не попробовал сначала поговорить с ним по-хорошему? Сказал бы просто, что Акела просит помочь, без лишних унижений.

— Акела меня предупреждал: этот магистр — та еще штучка. Бестия, каких мало. Начни я благородные разговоры плести, он бы нам до вечера яйца крутил, зубы заговаривал. Выведывал бы, на хрен нам ведьма нужна, что да почему. А под прицелом человек сразу становится разговорчивым, без политесов. Проверено.

— Ну а если бы он и под прицелом отказался сотрудничать? Ты бы его убил?

— Сначала ранил бы. Потом... потом убил бы и поехал к другому экстрасенсу разговаривать.

— Ястреб... — Виктор начал и замолк, не решаясь задать мучающий его вопрос. Глупый вопрос, смешной, детский, но для него мучительный.

— Чего примолк? Спрашивай. — Настроение у Ястреба после дурацкого пророчества так и не улучшалось. Былой бесшабашный кураж прошел. Он сидел за рулем хмурый, глядел исподлобья.

— Ястреб, а убивать легко?

— Первого — нет, остальных проще. Меня-то ты чего спрашиваешь? Сам вчера человека зарезал, должен помнить.

Машина остановилась на запруженном перекрестке. Беспомощное мигание желтого сигнала сулило долгое ожидание в пробке. Ястреб купил у мальчишки — мойщика окон пачку «Парламента» и зажигалку. Вытащил сигарету себе, остальное курево отдал Виктору. Закурили. Ястреб втянул в себя дым, поперхнулся, закашлялся. — Экхе... экхе, кхе. И как ты этой гадостью дышишь? — Едва прикуренная сигарета полетела в окно. — Смешно, правда, Скворцов? Столько лет под смертью хожу и не курю. Здоровье берегу. А ты живешь в тепле, уюте, не знаешь, с какого конца что стреляет, и гробишь здоровье никотином. Меня могли вчера, могут сегодня убить, я это знаю, но не курю. Ты же собираешься долго прожить и портишь легкие.

— Кто тебе сказал, что я настроен жить долго?

— Никто, по породе видно. Разной мы с тобой породы звери.

— Согласен. Мы разные.

— Раз так, слушай инструкцию от Ястреба — Скворцу. Приедем в «Тайну жизни», найдем Варвару — Ведьму Востока, и ты наплетешь ей, что разыскиваешь Илонку. Придумай байку, сам сочини, почему разыскиваешь. Мне важно, чтобы ты описал ей эту шлюху и она поверила бы, что вы знакомы, что ты описываешь девицу не с чужих слов.

— А как я объясню, что знаю про ее визиты к ведьме?

— Как хочешь... Стекло опусти! Надымил, дышать нечем!...

Центр магии и целительства «Тайна жизни» нашел прибежище на первом этаже жилого дома рядом со станцией метро «Академическая». Несмотря на ранний час, возле парадного, рядом с табличкой на стене, сообщавшей, что все таинства бытия сосредоточены именно здесь, ожидали приема человек десять. Ястреб с Виктором прошли сквозь строй страждущих, хлопнули дверями, поднялись по бетонным ступенькам на площадку первого этажа и рядом с лифтом обнаружили железную коричневую дверь, преграждающую путь в недра «Тайны». Дверь была снабжена электрическим звонком и маленьким квадратным окошечком, какие бывают на дверях в поликлиниках, в тех кабинетах, где принимают анализы, и еще на дверях тюремных камер.

Ястреб позвонил, окошечко открылось.

— Мы к Ведьме Востока, — объявил Ястреб. — К Варваре Михайловне.

— Вы записаны? — спросили через оконце низким мужским басом.

— Нет.

— Возьмите талон. Прием но записи. — Из квадратика вылезла рука с малюсеньким листком бумаги. Ястреб взял листочек, рука тут же исчезла, окошечко закрылось.

— Шестнадцатое, понедельник, семнадцать двадцать, — вслух прочитал Ястреб.

— Что делать будем? — Виктор достал из пачки сигарету, собираясь закурить.

— Зря закуриваешь, Витя. Сейчас нас примут. Придется воспользоваться универсальной заграничной отмычкой.

— Это как?

— Смотри и учись. — Он достал из кармана пальто бумажник крокодиловой кожи, извлек из него стодолларовую купюру и позвонил вторично.

Оконце открылось.

— Мы записывались к Ведьме Востока на сегодняшнее утро. — Ястреб сунул в окошко купюру. — Опоздали немного, но, надеюсь, она нас примет?

— Проходите. — Железная дверь отворилась. — Прямо по коридору, последняя дверь.

На страже тайны жизни за железной дверью стоял молодой амбал в белом халате. Амбал прижался к стенке, пропустил посетителей, и они пошагали длинным коридором. Раньше здесь, скорее всего, было домоуправление, или детский клуб по месту жительства, или еще какой пережиток советской эпохи. Длинный коридор, двери через равные промежутки, колченогие стулья, на которых сидели несколько человек. Ждали приема. (Очевидно, людей с улицы запускали сюда порциями, дабы в коридоре не образовывалась толчея.) На каждой двери висела табличка. Пока они шли, Виктор успел охватить глазом некоторые из них: «Массаж», «Гадание на таротах», «Эпиляция», «Экология жилища», «Сглаз», «Психоанализ».

Возле последней двери с табличкой «Ведьма Востока» сидела симпатичная молодая девушка, ждала приема. Ястреб взялся за дверную ручку, потянул на себя.

— Закрыто изнутри, — объяснила девушка. — Садитесь, за мной будете.

— Мы из налоговой инспекции, вне очереди.

Девушка подозрительно покосилась на Виктора. Его побитое лицо с трудом подходило к образу налогового полицейского. Ястреб перехватил ее взгляд и грустно улыбнулся.

— Мой коллега пострадал от злостных неплательщиков. Наша служба, девушка, и опасна, и трудна.

Его подавленное настроение постепенно улучшалось. Он был не прочь пофлиртовать с девицей, но не успел. Дверь Ведьмы Востока открылась, и в коридор вышел худенький молодой человек с надеждой в глазах, и Ястреб тут же спешно втолкнул в кабинет Виктора, затем зашел сам, прикрыл дверь.

— Здравствуйте. — Виктор неловко поклонился.

Прибежище ведьмы имело вполне цивилизованный вид. Фотообои с цветущей сакурой, кожаный диван у стенки. Низкий столик с дымящимися благовониями и парой-тройкой китайских фарфоровых статуэток, стол повыше, похожий на обеденный. За столом на вертящемся стуле сидела сама ведьма, одетая в расшитую драконами яркую блузку.

Варваре Михайловне было около тридцати. Симпатична, даже красива. Волосы черные, крашеные. Короткая стрижка. Голубые, красивые, очень даже красивые глаза.

Две ниточки тщательно выщипанных бровей. Нос с еле заметной горбинкой. У нее было очень живое лицо. Таких людей трудно фотографировать. Лицо постоянно меняется. Вздрагивают брови, подчеркивая движения глаз, губы мгновенно растягиваются в улыбку и тут же собираются «бантиком». Малейший наклон головы, и она уже изменилась, стала другой.

Ведьма была изящна, худа, невысока ростом. Максимум — метр шестьдесят на каблуках. В меру широкие бедра и развитая грудь делали ее более чем соблазнительной и желанной. Чувствовалось, что Варвара Михайловна умеет пользоваться женскими прелестями и при желании ей не слабо соблазнить самого черствого мужика.

— Вы ко мне записывались? — Она удивленно вскинула брови, однако спросила профессионально-доброжелательно.

— Нет, у нас личная проблема. — Ястреб подтолкнул Виктора в спину. — Расскажи девушке нашу проблему, друг.

— Я... то есть мы ищем одну девушку, Илону. Вашу клиентку, — довольно уверенно начал Скворцов. — Она пропала куда-то позавчера... то есть вчера. Ищем везде, где она может быть, по всем адресам....

Он подробно, как просил Ястреб, описал внешность девушки, долго врал, что Илона лично ему рассказывала много хорошего про Варвару Михайловну. Придумал, что они — друзья Илоны и от общих знакомых случайно узнали, где практикует Ведьма Востока, а адрес «Тайны жизни» отыскали в Мосгорсправке. Варвара внимательно слушала Виктора, живо, но молча реагировала на историю пропажи Илоны, то хмурясь, то полуулыбаясь. Время от времени бросала взгляды в сторону Ястреба.

Ястреб, талантливо отыгрывая скорбь по пропавшему человеку, как бы невзначай подошел к единственному в комнате окну и задумчиво созерцал серый уличный пейзаж.

Контратака уходящей зимы удалась. Зима отвоевала еще один день, субботу, четырнадцатое число. Свинцовые, беременные мокрым снегом тучи затянули небо.

Порывистый ветер трепал голые ветки недоразвитых городских деревьев. А ведь еще вчера мокрые лужи скользко блестели в утреннем сумраке.

Скворцов выдохся через пять минут. Молчаливое внимание Варвары одновременно поощряло его и сбивало с мысли. Было абсолютно непонятно, верит она ему или нет. И вообще, знает ли она Илону, точнее, сознается ли, что знает.

Она даже не предложила им пройти, сесть, расположиться поудобнее. Взглядом она поощряла рассказ Виктора, но, стоя в дверях, особо не поразговариваешь.

Он молчал уже целую минуту, прежде чем хозяйка кабинета взяла наконец слово:

— Ваша история безумно интригует, но я не занимаюсь поиском пропавших людей. У меня иной профиль, к сожалению. И, к величайшему сожалению, я незнакома с дамой по имени Илона. Ваша знакомая что-то напутала. Среди моих пациентов нет ни одной Илоны. Соболезную вам: жил человек и вдруг пропал. Ужасно! Вы схватились за соломинку, отыскали меня, но произошла нелепая путаница. Может, ваша Илона посещала какую-то другую Варвару Михайловну?

— Она говорила про Варвару Михайловну — Ведьму Востока. — Скворцов старался быть убедительным.

— Странно. Ужасно странно. Илона — редкое имя, я бы запомнила. — Варвара сморщила лобик. — Нет. Не помню такой. И внешность, как вы ее описали, ни о чем мне не говорит... Знаете что? А если я вам дам адрес парапсихолога, специализирующегося на поисках исчезнувших женщин?

Виктор вопросительно взглянул в затылок Ястребу. Тот резко отвернулся от окна, будто почувствовал спиной немой призыв о помощи.

— Спасибо. Очень обяжете. — Он перевел взгляд с Варвары на Виктора. — Запиши адрес парапсихолога, друг, я тебя на улице обожду.

Скупо кивнув на прощание ведьме, он вышел в коридор. Виктор отчетливо расслышал его быстро удаляющиеся шаги.

Скворцов ничего не понял. Поведение Ястреба его озадачило. Он ожидал от Ястреба чего угодно, только не этого молчаливого стояния у окна и внезапного ухода, больше похожего на побег. Может, он г; окне кого увидел?

Виктор смущенно поблагодарил ведьму, взял из ее рук листок с адресом парапсихолога-ищейки и поспешно попрощался. Варвара еще раз высказала свои соболезнования, пожелала удачи, и Виктор вышел из ее кабинета.

Ястреб ждал его в машине. «БМВ» спрятался за углом, метрах в двадцати от стены дома, куда выходило окно комнаты Варвары Михайловны.

Виктор шел к автомобилю. Впервые сегодня он остался один. Внезапно ему захотелось скрыться, убежать, послать все и всех к чертовой матери и... Что делать дальше, он не знал...

Ястреб даже головы не повернул, когда рядом уселся Виктор. В руках его был плеер с торчащей вверх никелированной антенкой. От плеера к голове тянулся шнур наушников.

— Музыку слушаешь? — спросил Виктор, минуты три просидев болваном рядом с неподвижным Ястребом.

— Я, Витя, там под подоконником у ведьмы прилепил один приборчик, в шпионских фильмах именуемый «клопом». Теперь вот слушаю и пишу все звуки в ее кабинете.

— И чего, интересно?

Ястреб проигнорировал сарказм вопроса.

— Пока нет, она заканчивает прием той девицы, что в коридоре ждала. Заканчивает по-быстрому. Сейчас она или позвонит по телефону, или уйдет с работы и поедет к Илоне.

— Откуда такая уверенность?

— От верблюда! Не будь они с Илоной подруги или, другой вариант, не имей ведьма своего интереса, к чему ей скрывать, что знает Илону? А если бы они были в сговоре, то эта Варвара подготовилась бы к нашему приходу, но она была не готова... И сейчас помчится предупреждать Илону о нашем визите или начнет ей названивать по телефону, зуб даю! О!... Тише!... Попрощалась с посетительницей. Звонит по телефону... матерится...

Ястреб весь обратился в слух. Даже рот забыл закрыть, глядел перед собой ничего не видящими глазами и чем дольше слушал, тем шире и шире растягивал губы в улыбке, более похожей на оскал.

Наконец он сбросил наушники, повернулся к Скворцову и, не скрывая радости, хлопнул его по плечу.

— Ништяк, Витя! Нашлась Илонка! Поскучай без меня минут десять, я сейчас вернусь...

Он сунул в карман плеер с антенной, проворно выскочил из машины и бегом припустил к центру целительства и колдовства.

Виктор остался в машине в гордом одиночестве. Снова появилась мысль по-тихому смыться, и снова не хватило духа уйти. А ведь никто не держал его сейчас под прицелом, никто не сковал ноги-руки оковами...

Ястреб вернулся через двадцать минут. Плюхнулся в кресло довольный и веселый.

— Ну-ка, Витя, достань из бардачка мобильник, дай мне его сюда...

Он схватил трубку телефона-дальнобойщика, торопливо отстучал пальцами по клавишам, прижал трубку к уху и сморщился, будто у него вдруг заболели зубы.

— Е-мое! У Акелы опять занято! Во непруха!

В сердцах долбанув кулаком по рулевому колесу, он протянул трубку Виктору:

— Витя, продолжай дозваниваться Акеле, а я покуда мотор прогрею, и поедем.

— Куда? — Виктор послушно взял трубку.

— В гости к Илоне. Адрес я только что выяснил. — Ястребу не терпелось поделиться своей удачей. — Она снимает квартиру у ведьмы. Навешала ведьмочке лапши на уши: дескать, хата ей нужна, чтобы встречаться с нищим любовником втайне от богатого жениха. Ведьма Варька прельстилась пятистами баксами в месяц, съехала пожить к родителям и поклялась подруге хранить тайну сделки.

— Как же ты за пару минут заставил ее нарушить клятву?

— Проще простого! — Ястреб тронул машину с места, включил дворники: небо разрешилось от бремени мокрым снегом с дождем, и порывистый ветер щедро швырял в ветровое стекло пригоршни выкидышей-снежинок. — У Вари симпатичная рожица, как всякая умная баба, она мгновенно поняла, что я могу испортить ей фейс быстро и качественно. И никакая лицеполостная хирургия не поможет восстановить прежнюю мордашку. Умная девочка, тему с лета ловит. Умоляла лишь об одном: не учинять погром на ее жилплощади.

— Но она ведь уже успела позвонить Илоне, ты сам слышал, сказала, что ею интересовались.

— Как раз поэтому, Витя, надо спешить. Хватит трепаться, звони Акеле. — Ястреб вывел машину из двориков на Профсоюзную, повернул в сторону от центра и увеличил скорость до максимально возможной.

— У Акелы занято.

— Поставь мобильник на автодозвон.

— Хорошо... Ястреб, и все-таки я не понимаю.

— Чего ты не понимаешь, Витя?

— С момента звонка ведьмы прошла уйма времени. Неужели ты надеешься застать Илону?

Ответа на свой вопрос он не получил. Сработал автодозвон. Ястреб одной рукой схватил трубку мобильника, другой сильнее вцепился в руль и скороговоркой, начал отчитываться Шопову о проделанной работе, не скрывая, что горд полученными результатами.

Акела, напротив, вышел на связь с Ястребом в отвратительном расположении духа. Всю ночь он мотался по городу, будил незнакомых людей, напрягал старые связи — искал Илону. И все без толку.

Девка владела парикмахерской. Малюсенькой, но чистенькой и с дорогими декоративными прибамбасами. Ночью в парикмахерской дежурил сторож, само собой, он знал некоторых мастеров по именам, но адрес помнил только одного цирюльника. И то случайно: сторож, здоровенный парень в камуфляже, неделю назад помогал этому цирюльнику с переездом на новую квартиру. Адресок брадобрея обошелся Акеле в двести баксов, камуфлированный сторож показал себя жадным и умеющим торговаться человеком.

До визита в парикмахерскую Акела успел побывать в гостях у пресловутой Илоны. Его орлы вскрыли квартиру без шума и пыли за пять минут. Еще десяти минут хватило, чтобы понять — девица слиняла и постаралась обрубить хвосты. Ни единой фотографии, ни копейки денег, открытая птичья клетка и распахнутая форточка. А на столе в комнате листок бумаги с нарисованным на нем фломастером кукишем — привет от сгинувшей сучки.

Цирюльника-новосела, слава богу, застали дома. Полчаса звонили в дверь и в результате переговорили с ним через узкую щель. Парикмахер не пожелал снять цепочку, пригласить войти. Про Илону он, разумеется, ничего не знал, но продал адреса двух ее подруг и одного бывшего любовника. Бумажник Акелы при этом облегчился еще на штуку «зелени».

Акела отправил группу Сокола к экс-любовнику, сам вместе с Ястребом и Кречетом поехал к подругам.

Сокол вышел на связь с ним через час. Наконец-то появились первые проблески удачи. Экс-любовник выдал Соколу страшную тайну: у Илоны есть еще одна квартира, в районе Медведкова. Маленькая однокомнатная берлога, про которую знают считанные друзья и знакомые. Сокол позвонил Акеле как раз из этой самой медведковской берлоги. Там было пусто, однако факт, что обнаружился резервный Илонин аэродром на случай спешной эвакуации, был очевиден. Тезка мудрого волка из сказки Киплинга отдал Соколу распоряжение устроить в берлоге засаду. Теперь охота на Илону приобрела некоторый смысл — если ее удастся хотя бы спугнуть из ее тщательно законспирированного убежища, ясно, куда она скорее всего побежит прятаться.

Воодушевленный лучиком надежды, Акела продолжил гон. Ко времени звонка Сокола он успел выяснить, что одной из названных цирюльником подруг нет дома, по дороге ко второй опять зазвонил мобильник, и Акела принял сообщение от Коршуна о событиях в больнице. Кому и зачем понадобилось похищать Раису Сергеевну, он не понял. Смущал размах акции с кучей трупов и фантастическим, необъяснимым исчезновением похитителя вместе с похищенной. Напрашивалась мысль, что похититель — Костя, но здравомыслие протестовало. Костя — аферист, кидала, а вот замочить толпу охранников ему слабо. В одиночку — слабо...

Он спешно откомандировал Ястреба в больницу. Не хватало еще, чтобы исчез Скворцов! На кой хрен ему нужен Скворцов, Акела не знал, но после похищения Раисы Сергеевны предпочел иметь Виктора под рукой. На всякий случай. И дал задание Ястребу задействовать Скворцова в отработке связей Илоны с мифологической ведьмой. На успех Акела не рассчитывал, однако чем черт не шутит, если дело касается ведьмы?

Пришлось сделать пару звонков, поставить на уши старинного должника, усатого коротышку — магистра белой и черной, а также всех прочих магий.

И еще пришлось подбросить Ястреба до гаража, где Акела решил пересесть из джипа в «БМВ» — машину более неприметную в городских пейзажах.

Ястреб помчался забирать лоха Витю из лечебного учреждения. Акела с Кречетом поехали к подруге Илоны, второй по списку.

Подруга номер два оказалась дома. И не одна. С мужчиной. Сладкая парочка пребывала в состоянии легкого алкогольного опьянения. Двери перед гостями бесшабашно раскрылись настежь. Однако подвыпивший мужчина, молодой да задиристый, решил повыпендриваться перед подружкой, показать крутость и потребовал от Акелы предъявить документы. Акела доброжелательно протянул ему загранпаспорт. Прочитав фамилию «Шопов», пьяный заржал и обозвал Акелу «Магазиновым».

Акела ответил тычком в челюсть. Подключился Кречет, в три касания успокоил смешливого алкаша. Надолго успокоил. И нет худа без добра: Илонина подружка перепугалась и назвала еще шесть адресов, где, по ее мнению, может скрываться хозяйка модной парикмахерской.

Акела с Кречетом отправились по названным адресам. Периодически Шопов связывался с Соколом (все чаще и чаще) и каждый раз мрачнел, узнав, что его люди в засаде по-прежнему скучают, ожидая, когда же наконец дичь соизволит попасть в расставленные силки.

Постепенно Шопов начал сознавать, что его поиски можно сравнить с игрой в «Тетрис». Адреса сыплются лавиной, заполняют пустоты в многогранных сферах общения девушки Илоны, и очередная линия контактов отпадает. Счет постоянно растет, качественных изменений ноль целых, ноль десятых.

Фортуна по-прежнему забавлялась с Акелой. Насмехалась, пробовала его нервы на прочность. И кто знает, сколько еще шуток и веселых розыгрышей эта взбалмошная древнеримская богиня припасла для Акелы.

Вот почему он пребывал в отвратительном настроении, когда позвонил Ястреб. Доклад Ястреба, короткий и нервный, его взбудоражил. Информация поступила обнадеживающая, и, главное, каким тоном она была преподнесена! Так мог говорить лишь охотник, убежденный, что вот-вот настигнет дичь. Как заразный вирус, предвкушение победы передалось и Акеле, зацепило душу.

— Кречет, мы где сейчас? — спросил он, как только трубка заплакала короткими гудками.

— По Кольцевой едем...

— Да знаю я, что по Кольцевой! Район какой? Улица... — Он назвал улицу и номер дома, только что продиктованные Ястребом. — Этот адрес далеко?

— Сейчас посмотрю.

Машина как нельзя кстати остановилась в хвосте вереницы автомобилей. Сколько ни реконструируют Кольцевую автодорогу, маленькие и большие пробки на ней — дело обычное.

Кречет отпустил руль, достал с соседнего сиденья портативный компьютер, откинул пластмассовую крышку. На экране мерцало меню программы поиска московских и подмосковных адресатов. Кречет набил на клавиатуре название улицы, номер дома, нажал клавишу, соответствующую команде «ввод». Картинка на дисплее поменялась, вместо меню появился фрагмент схематичной карты города. Искомая улица пульсировала ровным красным цветом, нужный дом мигал.

— Мы в тридцати-сорока минутах езды от этого места! Прямо по ходу, ближайший разъезд совсем рядом!

— Значит, судьба! — Акела с заднего сиденья, щурясь, посмотрел на дисплей. — Гони как можешь.

— А что за спешка? Чего там? — Кречет взялся за руль.

— Сучья нора! Ястреб пугнул ведьму и засек адрес.

Вереница автомашин дрогнула. Повезло — стояли всего пару минут.

По дороге к дому ведьмы Акела позвонил Соколу, поведал ему новую оперативную информацию, велел утроить бдительность. Через несколько минут снова затренькал мобильник.

Звонил Коршун. Мальчики из службы безопасности Евграфова выставили его за ворота больницы и напоследок влегкую отделали кулаками. Помяли нос, выбили два зуба... Закономерный итог — послать «на хер» Евграфова все равно что дать по роже Майку Тайсону. Избиение Коршуна — предупреждение Акеле. Дескать, запомни, Шопов, мы теперь ни тебя, ни твоих людей знать не желаем. Бойся нас, обходи стороной, и не дай тебе бог путаться под ногами — растопчем!

Пока нос Коршуну не расквасили, он успел вынюхать, что секретарь Вова ночью поимел беседу с Витей Скворцовым. О чем была беседа, Коршун не в курсе. Факт встречи Вовика со Скворцовым стал известен Коршуну от болтливой медсестрички. Сей более чем любопытный фактик Акела постарался хорошенечко запомнить. А Коршун получил приказ двигаться по направлению к конечной точке маршрута Акелы. Не успел Шопов закончить разговор с Коршуном, а Кречет уже тормозил у второго подъезда девятиэтажной жилой постройки.

Он припарковался рядом с «БМВ» Ястреба. Виктор с Ястребом ожидали Акелу минут десять-пятнадцать, за это короткое время мокрый снег успел запорошить стекла машины. Непогода разгулялась не на шутку. Казалось, здесь, на окраине, до весны еще жить и жить, и с трудом верилось, что вчера и тут светило теплое по-летнему солнце.

Каменная громада, возможно, до сих пор скрывающая в своих недрах Илону вместе с ее любовником-кидалой, вытянулась длинной девятиэтажной гусеницей на самом краю Москвы. Дом зачем-то построили на отшибе, в удалении от жилых собратьев по микрорайону.

Приватизированная Варварой Михайловной, Ведьмой Востока, двухкомнатная квартира располагалась на восьмом этаже. Ястреб успел до приезда Акелы сделать вылазку к дверям арендованной Илоной жилплощади, приложиться ухом к замочной скважине, послушать гнетущую тишину за дверью и вернуться на шоферское место за баранкой «БМВ».

Как только Кречет заглушил мотор, Ястреб, подняв воротник пальто, выскочил из тепла автомобильного салона на улицу. Сквозь ослепшее от снега и влаги ветровое стекло оставшийся в одиночестве Виктор все же увидел, что он забрался во вновь прибывшую автомашину.

— Быстро добрались... — Ястреб уселся на заднем сиденье рядом с Акелой.

— Квартиру смотрел? — спросил Акела, застегивая пуговицы пальто. Ему вдруг стало зябко от одного только взгляда на промокшее буквально за секунды лицо Ястреба.

— Смотрел.

— Ну?

— Ничего особенного. За дверью тихо, как в морге.

— Все равно будем исходить из того, что Илона с Костей пока дома. Кречет, прихвати с собой пушки с резинками.

— С резиновыми пулями? — удивился Кречет. — На кой черт?

— Если Костя еще в квартире и...

— Маловероятно, — перебил Акелу Ястреб. — Он же не идиот. Ведьма позвонила, предупредила Илону о двух интересующихся ее персоной мужиках. Я ведь тебе про это по телефону рассказывал, Акела...

— Согласен, шансов накрыть Костю здесь и сейчас мало, скорее всего, сработает засада Сокола. Но и нам лажануться никак нельзя, — терпеливо объяснил Акела свою точку зрения на предстоящий непрошеный визит в чужое жилище. — А вдруг Костя вконец оборзел и поджидает гостей с автоматом наперевес? А ведь нам, мужики, с ходу его кончать нельзя. Костя мог денежки и в другом месте припрятать, совсем не факт, что чемодан с баксами он держит под подушкой.

— Оно, конечно, все так — резиновая пуля вышибает дурь из любого, — вмешался Кречет. — Но если у Кости, в натуре, автомат, он успеет понаделать в нас дырок до того, как резинки его нокаутируют. От первой же резиновой пульки в обморок не свалится. Если попадет в ногу, например...

— Выставим живым щитом Скворцова, — развивал свой план Акела. — Витькины мослы подстрахуют нас от неожиданностей.

— Нормальная идея, — кивнул Ястреб, — сгодится. Тем более что, скорее всего, на хате вообще никого нет. Особо-то перестраховываться — только время терять.

— Значит, договорились, — подвел итог Акела. — Кречет, готовь стволы с резиновыми маслятами, а ты, Ястреб, беги к своей лайбе, хватай Витю, наври ему чего-нибудь и тащи его... На каком этаже квартира?

— На восьмом, слева от лифта, если стоишь к нему спиной. Квартира сорок семь.

— Вот и тащи его на восьмой по лестнице, пешочком. А мы с Кречетом догоним вас на лифте. Не хочется всей толпой ломиться в подъезд, толпа заметней.

— Да брось ты, Акела, кто сейчас, в такую погоду, в окна смотрит?... — пробурчат Кречет, но Ястреб уже выскочил из машины и побежал реализовывать в жизнь идеи шефа.

Впрочем, они разговаривали сейчас на равных — Акела, Кречет и Ястреб. Право последнего слова за шефом еще оставалось, но со вчерашнего вечера его статус сильно изменился. Бывшие подчиненные превратились в соратников. Иначе и быть не могло. Нельзя всерьез рисковать жизнью в окружении наемников или крепостных. Изменение иерархии в команде Шопова произошло само собой, без ненужных объяснений, клятв и выяснения отношений. Нечто подобное, как правило, случается, когда солдаты регулярных армейских частей попадают в окружение и становятся партизанами. Формальный лидер превращается в лидера фактического (если, конечно, у него был ранее хоть какой-то авторитет среди подчиненных), а рядовые получают право голоса. Сегодня Акела не станет орать на подчиненных, мимоходом унижать их, срывать на них злость. Если удастся завладеть тремя миллионами, каждый из оставшихся в живых получит свою долю. Акела, бесспорно, получит больше всех, однако никто не будет в обиде. И вряд ли подельники, сорвав куш, разбегутся в разные стороны. Останутся вместе, чтобы сохранить жизнь и деньги. Так и родится новая «фирма» (или новая банда), Акела станет президентом, а его люди войдут в совет директоров. И у них будут свои наемники, свои телохранители, прихлебатели. В конце концов, кто такие «дворяне»? Бывшая «дворня», слуги и служки при дворе...

Акела с Кречетом вошли в подъезд через пять минут после того, как в нем скрылись Виктор и Ястреб. Вызвали лифт, дождались тесной кабины с тусклой лампочкой на потолке, вошли, и Кречет надавил пластмассовый прямоугольник кнопки рядом с цифрой восемь. Лифт нехотя потащил вверх два громоздких мужских тела, утяжеленных объемистой спортивной сумкой на плече Кречета.

На восьмом этаже их лифта ждали Виктор и Ястреб.

Акела кивком головы поздоровался со Скворцовым, Виктор машинально ответил ему тем же жестом.

— Все по-прежнему тихо. Дверные глазки на всех дверях я залепил жвачкой, можно начинать, — прошептал Ястреб в ответ на вопросительный взгляд Акелы, повернулся к Виктору и обратился к нему громким, свистящим шепотом: — Витек, объясняю еще раз. Покамест ты, да я, да мы с тобой искали ведьму и выясняли адрес Илоны, Акела разузнал, что, помимо Кости и Илоны, на этой хате могут быть еще девки, Илонины подружки. Врубаешься?

— Нет.

— Какой же ты непонятливый, Витя! Илонку из нас четверых видел ты один, так?

— Так.

— А значит, и узнать ее сможешь только ты! Сейчас ломанем аккуратно дверь, ты войдешь первым. Мы за тобою, шаг в шаг, мы будем вооружены, подстрахуем тебя. Как только узнаешь Илону, тычь в нее пальцем, остальное — наша забота. Понял? Да не бойся ты, не дрожи! Смертоубийства не планируется. У нас и пушки-то будут с резиновыми пулями. Соображаешь?

— Да, но...

— Чего опять тебе не ясно?

— Но за дверью тишина, ты же сам говорил. Похоже, там нет никого...

— Или все спят, или никого нет. Если в квартире пусто, тебе вообще бояться нечего... Ну, чего приуныл? Спрашивай, если еще чего тебя смущает, не стесняйся, я объясню...

Ястреб продолжал «гнать пургу», не давая Виктору сосредоточиться и спокойно осознать, чего и зачем от него добиваются. Скворцов успел привыкнуть к тому, что Ястреб задействует его в своих розыскных мероприятиях как человека, имевшего несчастье лицезреть Илону, и ничего ужасного с ним до сих пор не произошло. Подсознательно он чувствовал, что на сей раз Ястреб втягивает его во что-то более серьезное, но предположить, что ему предстоит выступить в роли пушечного мяса, живого щита от возможных, отнюдь не резиновых пуль, наивный программист просто не мог. Зато теперь уже он легко мог себе представить, как его в случае отказа сотрудничать по-простому впихивают в квартиру, грубо схватив за шкирку, словно глупого, неотзывчивого к приказам хозяина и непонятливого щенка...

Между тем, как только Ястреб приступил к обработке Скворцова, Акела с Кречетом приступили к подготовке вторжения со взломом.

Кречет снял с плеча сумку, мягко поставил ее на бетонный пол, расстегнул «молнию». Акела достал из сумки брикет пластилина, Кречет вытащил миниатюрное устройство, отдаленно напоминающее шприц. Акела размял пластилин в ладонях, прилепил податливую коричневую массу снизу замочной скважины. Кречет вставил в отверстие для ключа длинную, похожую на иголку деталь шприцеобразного устройства. Акела с помощью пластилина зафиксировал цилиндрический корпус устройства. Кречет надавил на поршень, совсем такой же, как у настоящего шприца, и отдернул руку.

Миниатюрное устройство, похожее на шприц, вскрывало любые дверные запоры. Минимальная доза пластичной взрывчатки через замочную скважину попадала в механизм замка, одновременно срабатывал детонатор, и микровзрыв разрушал механику замка. Это полезное приспособление Акела приобрел год назад, будучи проездом в Туле, у тамошних потомков легендарного Левши. Мода на подкованных блох в России давно прошла, нынче спрос на иные шедевры технической мысли. А спрос, как водится, рождает предложения. И подчас довольно изощренные.

К тому моменту, как шприцеобразное устройство сработало, все четверо мужчин на лестничной площадке пребывали в состоянии полной боевой готовности к дальнейшим активным действиям.

На передних подступах к двери ожидал Скворцов. Замер, нелепо расставив руки, растопырив пальцы, будто готовился прыгнуть через костер — и вроде бы не смертельно, но все равно страшновато. На полшага сзади встал Ястреб с пистолетом в руке. Возле дверного косяка притаился, вжавшись спиной в стену, Кречет, тоже с пистолетом на изготовку. Оружие с резиновыми пулями Акела только что извлек из спортивной сумки с бандитским скарбом, болтавшейся у него на плече. Дал один пистолет Ястребу, другой бросил Кречету после того, как тот активизировал взрыватель и отшатнулся от двери, третий пистолет, на всякий случай настоящий, стреляющий свинцом, оставил себе и занял позицию позади Ястреба.

Взрыватель сработал. Глухой низкий звук. Бабахнуло не громче новогодней хлопушки.

— Пошел! — Ястреб сильно толкнул Виктора в спину.

Тот не ожидал толчка, споткнулся, налетел на дверь всем телом, едва успев выставить вперед ладони с растопыренными пальцами.

Дверь распахнулась. Виктор чудом устоял на ногах, чуть не рухнул головой вперед в темноту прихожей.

Грохот выстрела оглушил Скворцова. В квартире был человек, и этот человек открыл огонь по непрошеным гостям, как только отворилась взломанная ими дверь...

 

Глава 7

Кошачье сердце

Рысь выбралась из подземных коммуникаций на поверхность через четыре часа после убийства Вампира.

Оказавшись в полной темноте рядом с трупом наемного убийцы, Раиса Сергеевна в первую очередь обследовала его карманы. Нашла связку ключей, пилочку для ногтей и пригоршню мелочи. Всю эту скудную добычу она рассовала по карманам и отправилась искать выход из подземелья.

Темень вокруг стояла кромешная, о том, чтобы разглядеть на стене указующие стрелки, те, что нарисовал предусмотрительный Вампир, нечего было и думать. Самой стены и той не видно. Она шла как слепая. Только вместо палочки для незрячих у нее был автомат. Но автомат был короток, и ощупывать им дорогу перед собой не представлялось возможным. Единственное, что она могла, — тыкать автоматным стволом в стену, что тоже было немало. Глушитель на конце автоматного ствола то и дело проваливался в пустоту, и это свидетельствовало, что она дошла до очередного перекрестка подземного лабиринта. Конечно, ощупывать стены можно было и руками, однако стенки не отличались чистотой. Многие, пожалуй что большинство, оказавшись на месте Рыси, рвались бы к выходу, ни на секунду не задумавшись о том, в каком виде выйдут на поверхность. Раиса Сергеевна хотела выйти максимально чистой и опрятной. Грязную, перепачканную, похожую на бомжиху, ее мог задержать случайный милицейский патруль. Вероятность минимальная, однако она пыталась учесть и ее. Наверху ее ждала работа, причем работа жизненно важная для нее, точнее, самая важная в жизни: ей предстояло вернуть сына.

Рысь была уверена, что выход где-то рядом. И поведение Вампира перед смертью, и его слова, что идти осталось недолго, сказанные без запинки, машинально, — все свидетельствовало о близости выхода. (Точнее, входа в подвал жилого дома, в своеобразный коридор между миром подземным и миром земным.) Она искала выход, руководствуясь строгой схемой. От ближайшей развилки делала определенное количество шагов в одну сторону, затем возвращалась и делала то же количество шагов в другую сторону. В поисках единственно верного пути помогала грязь на полу. Она хорошо помнила чистые ботинки Вампира, между тем под ногами у нее то и дело хлюпала вонючая жижа. На перепутье она всегда выбирала ту дорогу, что чище. Также неоценимую услугу ей оказали реквизированные у трупа мелкие монеты. В конечной точке апробируемых маршрутов она бросала вперед, в темноту, монетку и внимательно слушала, как далеко она пролетит, обо что стукнется. Многие тоннели заканчивались глухими тупиками или обрывались бездонными пропастями колодцев. Помимо прочего, Рысь постоянно принюхивалась, ловила носом потоки воздуха с поверхности, искала и находила в нем раннюю весеннюю свежесть.

Один раз, плутая, она явно ошиблась, пошла не в ту сторону, но быстро опамятовалась и вернулась. Ни разу за все время блужданий по лабиринтам не возникло у нее и намека на панику или страх. Она была абсолютно спокойна, шагала медленно, методично, выносила вперед ногу так, чтобы носок едва касался поверхности, прежде чем наступить, ощупывала большим пальцем поверхность, затем твердо ставила пятку и мягко перекатывалась с ноги на ногу. Рыжий называл такой стиль «шагом цапли».

Лаз в подвал, низкий, но широкий, оказался в итоге всего в пятнадцати минутах ходьбы от того места, где она пристрелила Вампира. Это если идти по кратчайшему пути и при свете. Ей понадобилось четыре часа, чтобы добраться до искомого лаза. Будь рядом Рыжий, он непременно похвалил бы ее за безупречность действий. Убогая дверь из подвала на лестницу оказалась закрытой на внушительных размеров амбарный навесной замок. Как хорошо, что она прихватила связку ключей Вампира! Застрять буквально в шаге от свободы открытого пространства было бы смешно. Смешно до слез. И еще почти до слез было жалко расставаться с автоматом. Но ничего не поделаешь, смертоносную игрушку пришлось оставить в подземных катакомбах. С автоматом наголо по Москве ранним утром не очень-то разгуляешься даже в наше время тотальной вседозволенности.

Она вышла на темную улицу под прохудившееся небо, под мокрый противный снежок, и зябко нахохлилась, втянула голову в плечи, В подземных коридорах было ощутимо теплее. Брючный костюм, единственная ее одежда, практически не согревал, ноги промокли еще там, под землей. Нужно было срочно ловить машину, благо в кармане шуршали три стодолларовые бумажки, срочно согреться, иначе опять может подкачать сердце и предать в самую ответственную минуту.

Автомобиль Раиса Сергеевна поймала случайно. Ей повезло. Машины в эти часы на улице обычно встречаются редко, и сомнительно, чтобы хоть одна из них остановилась по знаку подозрительно легкомысленно одетой немолодой женщины, ее сочли бы, скорее всего, пьяной, а то и сумасшедшей. И на проститутку она сейчас совсем не походила. Устала, измоталась, выглядела постаревшей лет на пятнадцать. И надо же было такому случиться, что рядом проезжал потертый горбатый «Запорожец» с бодрячком-старичком за рулем. Есть такая порода старикашек-ловеласов, из них, как в народе говорят, «песок сыплется», а они туда же, флиртовать. Редкая старушка не имеет в запасе байку про то, как к ней клеился соседский дедушка. И восьмидесятилетними молодоженами сегодня никого уже не удивишь, впрочем, как и двенадцатилетними беременными девочками.

Раиса Сергеевна только-только вышла из подвала и брела по двору, обхватив плечи руками, как сзади ее осветило фарами и лягушкой квакнул клаксон.

— Дама, позвольте вас подвезти. — Старичок высунул лысую головку из машины. На вид лет семьдесят, высох весь, а в глазах пожар. — На даче припозднился, ездил глянуть, чего за зиму сперли. Все одно сегодня не засну, так хотя бы симпатичной даме принесу пользу.

— Мне далеко ехать, — скромно ответила Раиса Сергеевна. И лишний раз похвалила себя за то, что сумела остаться сравнительно чистой после подземных блужданий. Обувь перепачкана, но это мелочи. Старый хрыч смотрит не на обувь, а на ее отменно сохранившиеся женские прелести. Легкую растрепанность дедок не замечает, относит на счет ненастной погоды.

— А хотя бы и на край света вам ехать! Садитесь, довезу.

Она села, согнувшись, поджав колени.

— Куда вам, дама?

Раиса Сергеевна назвала адрес. Она хорошо помнила название улицы и номер дома, в котором Илона снимала квартиру, но сейчас намеренно назвала дом с предыдущим номером. «Осторожность лишней не бывает» — так часто приговаривал Рыжий на инструктаже перед заданием.

— Далеко ехать-то. — Старикашка погрустнел.

— Я заплачу. — Раиса Сергеевна извлекла на свет стодолларовую купюру.

— Ого-го! — Кавалер за рулем взбодрился. — Откуда такие миллионы?

— Квартиру продала.

— И пальто тоже продала?

— Что?

— Голая почему ночью по улице бегаете, интересуюсь.

— Сына отвозила в больницу. Острый аппендицит. «Скорая» приехала, его на носилки, я за ним в чем была. С семи вечера сидела, ждала, чем закончится операция. Слава богу, все в порядке, все хорошо.

— Вроде нету в этом районе больницы поблизости.

— Как же нету? За теми домами лечебный корпус.

— Так то для «новых русских»!

— Мой сын охранником в банке работает, банк ему все лечение оплачивает.

— Повезло вам.

— Простите, товарищ, может, мы наконец поедем? Я устала смертельно, спать хочу.

— Поехали...

Всю долгую дорогу старичок расписывал Раисе Сергеевне свое справное житье-бытье, прозрачно намекая, что все у него есть (и вот эта машина, и большущая комната в коммуналке, и участок за городом в четыре сотки, и цветной телевизор), все есть, окромя хозяйки. Мелкие несуразности в легенде Раисы Сергеевны о больном сыне, служащем банка, и проданной квартире он пропустил мимо ушей. Уж очень она ему приглянулась как женщина. Раиса Сергеевна молча терпела словоизлияния сексуально озабоченного старца. Лишь однажды его перебила — попросила одолжить валидолу. Старичок охотно одолжил половину упаковки, посетовал, что у него тоже сердечко шалит, и снова пустился в словоблудие. По приезде на место, когда Раиса Сергеевна выходила из машины, дедушка попытался напроситься к ней в гости на чай. Получив от ворот поворот, расстроился, но тут же повеселел, взяв из ее рук сто долларов. На том и расстались.

Раиса Сергеевна дождалась, пока отъедет «Запорожец», в подъезде чужого дома. К многоквартирной девятиэтажке, приютившей Костю и его любовницу, она двинулась только после того, как шум мотора горбатого чуда советской автомобильной промышленности затих далеко вдали. Идти пришлось довольно долго, нужный дом стоял особняком. Зато, когда дошла, очень быстро отыскала необходимый подъезд. Над каждым парадным наличествовала табличка с номерами квартир. Сорок седьмая квартира располагалась в подъезде номер два на предпоследнем этаже. К счастью, жильцы второго подъезда легкомысленно позабыли о таких полезных вещах, как домофон или кодовый замок, и она беспрепятственно вошла, щурясь от подслеповатого освещения пахучей, но чистой лестницы.

Жалобно мяукнув, из-под ног ее бросилась мелких размеров трехцветная кошечка. Кошка дорогу перебежала — плохая примета. Хотя нет, трехцветная якобы приносит счастье. Вот и гадай, о чем тебе сигнализирует судьба, устроив встречу с мяукающим бело-черно-рыжим символом. Впрочем, Раиса Сергеевна не верила приметам. Она вообще никому не верила (разве что рыжему военному в далеком прошлом да Косте в прошлом недавнем). Верила Рысь только себе и в себя.

Нестерпимо долго она ждала лифта, потом мучилась в ожидании, пока он доползет до восьмого этажа. В утренней тишине подъезда шум лифта казался соизмеримым со стартовым грохотом ракеты «земля — воздух».

Дверь сорок седьмой квартиры находилась слева от лифта, прямо напротив узкой лесенки, ведущей на последний, девятый этаж.

Она дала два длинных и один короткий звонок. То были их с Костиком условные звонки еще с тех пор, как он начал самостоятельно бегать на улицу, играть во дворе.

Условный тройной звонок Раиса Сергеевна повторила трижды, и все безрезультатно. Лишь когда ее палец в четвертый раз потянулся к кнопке звонка, мигнул дверной глазок.

— Вам кого?

Она узнала нежный Илонин голосок.

— Свекровь свою будущую не узнаешь?

Конечно, девушка ее не узнала. На лестничной площадке темно, в прихожей — это было видно по блеску линзы глазка — свет зажгли. Немудрено, что не узнала.

— Мама?! — Дверь распахнулась чересчур быстро. За порогом рядом с Илоной стоял Костя. Костик. Маленький наивный дурачок. Кто же так двери открывает? А вдруг маму выставили впереди себя бандиты, вдруг это вообще не мама, а женщина с похожим голосом?

— Какой кошмар! — не удержавшись, всплеснула руками Раиса Сергеевна. — Костик, что ты с собой сделал?!

Дуралей Костя попытался изменить внешность. Он подстригся коротко-коротко. Дурашка маленький! Остался столь же узнаваем, но теперь в любом общественном месте станет привлекать к себе внимание неординарной прической. Какой он еще глупышка, ее мальчик!

Что же касается Илоны, то она к изменениям в своей внешности подошла более талантливо — Раиса Сергеевна вынуждена была это признать. Очень умно поступила девушка, как профессионал. Илона покрасила волосы в какой-то на диво блеклый, заурядный цвет (нечто между светло— и темно-каштановым) и тоже подстриглась, но в меру, причем прическа ее обрела нарочито неряшливую форму. Так одна домохозяйка может подстричь другую работницу домашней кухни, желающую сэкономить на парикмахерской. Стригли вроде и старательно, но неумело (стриг, конечно же, Костя). Но девушка Илона владеет парикмахерской, и тех, кто ее ищет, такая, с позволения сказать, прическа непременно собьет с толка. Привыкшие видеть ее всегда ухоженные волосы (и в жизни, и на фотографиях) люди скользнут взглядом по неряшливой стрижке с претензией на аккуратность, а на лицо и вовсе внимания не обратят. Ну, а если обратят? И лицо ее претерпело не менее глобальные изменения, чем прическа. А всего-то смыла дорогую косметику, подмазалась косметикой попроще, подешевле, зато какой эффект! Куда подевалась львица московского полусвета? Исчезла. Растаяла, как Снегурочка. Испарилась бесследно. Перед Раисой Сергеевной стояла вполне заурядная деваха из провинции. Ей еще спортивную сумку через плечо, целлофановый пакет в руки для полноты картины, и ни один прежний знакомый с двух шагов не признает.

Оба, и Костя, и Илона, были почти раздеты. Накинули на стройные тела короткие махровые купальные халаты и пошли открывать. Раиса Сергеевна подняла их с постели, похоже, ее приход прервал плотские утехи молодой пары. Вон у Кости вся шея в кровоподтеках и свежая царапина на плече...

— Мама, как ты нас нашла? — Костя отступил в глубь передней. Раиса Сергеевна заметила у него в руке пистолет с глушителем.

— Чтобы вас найти, мне пришлось убить шестерых... нет, семерых человек.

— Мама, я серьезно...

— И я серьезно.

— Мама, ты не понимаешь...

— Да, я не понимаю! — перебила Раиса Сергеевна сына, не сдержалась, сорвалась на крик. — Я ничего не понимаю! И я хочу, чтобы ты, Костя, все мне объяснил! Хочу услышать от тебя правду, а не сказку про Липу и завистников-сослуживцев! Хочу знать, что ты натворил вместе с этой твоей сучкой с собачьим именем!

— Костя, ты слышал?! — Илона побагровела от злости. — Ты слышал, как она меня обозвала, как она меня оскорбила?

— Заткнись, стерва, когда я с сыном разговариваю! — Раиса Сергеевна шагнула к Илоне, окинула ее нехорошим взглядом. Взглядом гробовщика, снимающего мерку с покойника.

— Константин! Уйми свою мамашу! По какому праву она...

— По праву матери! — Рысь схватила Илону правой рукой за отворот махрового халата, дернула на себя и раскрытой левой ладошкой хлестко ударила ее по носу.

Илона вскрикнула, всплеснула руками. Рысь выпустила из пальцев пушистую ткань халата, освободившейся рукой поймала Илону за кисть и резко выкрутила хрупкое девичье запястье. Илона рухнула на колени, скорчилась у ног Рыси, ее неестественно выкрученная рука торчала вверх, словно воображаемое крыло балерины в финале танца умирающего лебедя. Рысь продолжала жестко фиксировать запястье Костиной любовницы, не давая девушке ни малейшей возможности пошевелиться. Одно неосторожное движение — и рука Илоны сломается, как сухая ветка.

— Мама, что ты делаешь? — воскликнул Костя, одновременно испуганно и удивленно.

— То, что я сделала с этой стервой, сынок, называется «болевая фиксация», — спокойно ответила Рысь, так спокойно и холодно, что у Кости мурашки пробежали по спине. — Я, сыночек, не слишком хорошо умею выполнять болевую фиксацию. Учти, я запросто могу не рассчитать силы и случайно сломать твоей фифочке лапку. Поэтому прошу тебя как можно быстрее рассказать мне всю правду. Говори быстро, на что спровоцировала тебя эта стерва?! Во что она тебя втянула?!

Рысь слегка усилила давление на Илонино запястье. Девушка застонала, еще больше сгорбила спину, выгнула шею. Ее щека легла на грязный пол прихожей, из разбитого носа по верхней губе потекли густые багрово-красные кровяные сгустки. Снизу вверх с пола она смотрела на Костю округлившимися от ужаса и боли глазами.

— Отпусти ее! — Костя поднял пистолет, направил ствол на Раису Сергеевну и прицелился прямо в сердце.

— Неужели ты выстрелишь, Костя? — спросила Раиса Сергеевна своим прежним голосом со знакомыми Костику с детства интонациями. Тон предыдущей тирады, пугающий и чужой, бесследно исчез.

— Отпусти ее!!! — произнес Костя громче и тверже. Его палец на спусковом крючке дрогнул.

И снова она преобразилась на глазах у сына. На этот раз изменился не только голос. Изменилось лицо, сделалось строже и безразличней. Изменилась осанка, расправились плечи, гордо выпрямилась спина, надменно вытянулась шея. Изменился взгляд, зеленые глаза стали бездонно-пустыми, как у змеи.

— Стреляй! — Рысь неожиданно резко крутанула запястье Илоны.

Крик боли любимой девушки ударил по барабанным перепонкам Кости, он зажмурился и заставил себя нажать на курок.

Пистолет почему-то не выстрелил. Незнакомая женщина, которую Костя всего минуту назад называл мамой, отпустила руку Илоны, коротким прыжком приблизилась к нему и сильно ударила кулаком в подбородок. Костя потерял равновесие, стукнулся затылком о стену. Перед глазами запрыгали огненные всполохи, закружились черные снежинки. Константин Николаевич Поваров потерял сознание...

...Костя пришел в себя через пять минут. Он сидел на кухне, на шатком трехногом табурете. Его руки были крепко связаны за спиной полотенцем, ноги привязаны к табуретным ножкам поясом от махрового халата.

— Мама... — Костя моргнул, в глазах у него двоилось, изображение плыло и рябило.

Рысь мерно расхаживала взад-вперед по тесной кухне. Три шага от уголка с раковиной до окна, три шага обратно. Так же бродят по пространству тесной клетки хищники в зоопарке. Без суеты, без спешки. Пружинистые, размеренные шаги сжигают адреналин звериной злобы, не имеющий выхода.

— Мама...

— Давай договоримся, Костя, о наших с тобой новых взаимоотношениях. — Рысь откликнулась на зов сына лишенным какой бы то ни было эмоциональной окраски голосом. — Будем считать, что свою маму, Раису Сергеевну Поварову, ты застрелил шесть с половиной минут тому назад. Нажал на курок, пуля пробила сердце бывшей бухгалтерши, по совместительству портнихи, и она скончалась на месте, царство ей небесное...

— Но это не так!

— Было бы так, если бы ты не забыл снять пистолет с предохранителя, дурачок...

— Мама, я...

— Маму ты застрелил! И хватит об этом... Будем считать, что я родная сестра твоей мамы, сестра-близнец. Притворимся, что я твоя тетя. Мы встретились впервые. Я не питаю к тебе каких бы то ни было особо нежных чувств, но все же я обязана тебя спасти, поскольку такова последняя воля моей сестры-двойника, Раисы Сергеевны.

— Мама, что за бред, я...

— Это не бред, Костя! Я смогу тебя спасти только в том случае, если буду к тебе относиться как к постороннему человеку. Хирург никогда не должен оперировать близкого и любимого родственника. Ради спасения жизни подчас приходится причинять пациенту боль, а испытывать сострадание хорошему хирургу непозволительно... Я тебя спасу, но для этого я должна узнать от тебя всю правду. И прежде всего правду о предательстве собственной матери!

— Мама...

— Обращаясь ко мне, называй меня Рысь, иначе я не стану тебе отвечать.

— Мама, ты сошла с ума!

— Итак, продолжим. Я хочу знать, что...

— Мама!

— Я хочу знать, что ты натворил... Что вы натворили вместе с Илоной...

— Мама! А где Илона? Что с ней?!

— ...Что вы натворили вместе с Илоной и почему на вас объявлена охота...

— Мама, что с Илоной?!! Ответь!

— ...Объявлена охота неким Акелой. Еще я хочу знать...

— Рысь!

— Да, Костя, я тебя слушаю.

— Что с Илоной? Где она?!

— Лежит в прихожей, связанная, как и ты. Успокойся, она жива-здорова. Вывих плеча не в счет. Травма пустяковая, кость я вправила, наложила тугую повязку. Послезавтра Илона забудет о том, что у нее болела рука, все пройдет... Если, конечно, она доживет до послезавтра...

— Ты не посмеешь ее тронуть!

— Еще как посмею! Учти, Костя, мне известно множество мелких деталей о твоих похождениях. И если ты не пожелаешь рассказать всей правды, если начнешь врать в ответ на мои вопросы, она пострадает, так и знай!

— Ма... Рысь! Все, что сейчас происходит, — это какое-то сумасшествие, какой-то сон, кошмар... Ведь ты же моя мама!... Но я не узнаю тебя!

— Нет, Костик, перед тобой не твоя прежняя мама, сошедшая с ума от горя. Нет, ошибаешься. Перед тобой действительно Рысь, существо погибшее, исчезнувшее за восемь месяцев до твоего рождения, женщина, которую ты никогда не знал... Сейчас я тебе это докажу!

Она подошла к кухонному буфету, старинному, допотопному, еле уместившемуся на стандартной кухне между раковиной и плитой. Деревянный резной буфет имел великое множество выдвижных ящичков и ящиков, в одном из них она довольно быстро отыскала несколько отменных кухонных ножей советского производства с массивными ручками и заостренными тяжелыми лезвиями. Придирчиво осмотрев их, Рысь довольно ухмыльнулась и оставила себе два самых острых и колючих.

Зажав в каждой руке по ножу, она повернулась к окну.

— Смотри внимательно, Костя!

Рысь взмахнула руками, оба клинка, пролетев чуть более полутора метров, одновременно воткнулись в параллельные, крашенные белой масляной краской деревянные планки прямоугольника оконной рамы. Один из ножей вошел в раму плотно и глубоко, сантиметров на пять. Другой воткнулся менее удачно и, влекомый тяжелой рукояткой, свалился на подоконник.

— Видишь, Костя? Раиса Сергеевна умела шить. Рысь умеет убивать... Раньше делала это лучше, но и сейчас еще кое-что могу...

Раньше она и правда метала ножи значительно лучше. Однажды они с Сашкой Полтораком устроили «ковбойскую дуэль». Рысь стояла напротив Сашки с двумя ножами в специальных «заплечных» ножнах. Полторак вооружился автоматом. У каждого за спиной разместилась мишень. По сигналу Рыжего соперники атаковали друг друга (не в прямом, конечно, смысле «атаковали соперника»), и побеждал тот, кто быстрее поразит мишень за спиной противоборствующей стороны. Ее нож вошел «в яблочко» раньше, чем Сашка успел вскинуть автомат и нажать на курок. В ту пору она «болела» ножами. Расхаживала, бывало, по территории части аж с восемью клинками: два за плечами, два прикреплены к предплечьям, пара на поясе и еще одна — за голенищами сапог. Позже Рыжий запретил ей «контриться» на одном виде оружия, и о клинках на время пришлось забыть.

Она подошла к кухонному столику. Костя испуганно отшатнулся, когда она оказалась рядом, настолько рядом, что он ощутил знакомый мамин запах, такой привычный и родной...

На столе лежал «вальтер», из этого пистолета Костя в нее стрелял. Рысь взяла пистолет в руки и в считанные секунды произвела полную разборку оружия. «Вальтер» разлетелся в ее руках на составные части, как будто никогда и не был монолитом отлично пригнанных одна к другой деталей.

Сборку оружия Рысь произвела еще быстрее. Сняла пистолет с предохранителя, дослала патрон...

— Понял, Костя? Раиса Сергеевна знала все премудрости дебета-кредита. А Рысь знает и понимает оружие... Она слишком долго пребывала в спячке, потеряла многие навыки, но все же остаюсь профессионалом. Самоуверенность любителя — предмет зависти профессионалов. Тебя, Костик, сгубила как раз самоуверенность. Давай, мальчик, рассказывай, во что вы вляпались. Всю правду, какой бы горькой она ни была, говори, я слушаю...

Костя говорил будто во сне. Его глаза отказывались верить только что увиденному, мозг пытался и не мог найти объяснение сему фантастическому перевоплощению. Невероятно, парадоксально, но он вдруг всерьез начал подозревать, что повествует о своих свершившихся и несвершившихся планах вовсе не родной матери, пусть даже очень изменившейся, а какой-то чужой женщине, странным образом сумевшей принять обличье мамы — ласковой, нежной, заботливой хлопотуньи Раисы Сергеевны.

Рысь слушала молодого человека внимательно, временами прерывала его рассказ, уточняла детали, порой совершенно, как ему казалось, незначительные. Математику безразлично, каким шрифтом записаны формулы. Рысь, подобно математику, не обращала внимания на внутренние причины, на мотивацию Костиных поступков. Она хотела полностью осознать ситуацию и найти выход из создавшегося положения. Перед ней стояла одна-единственная задача — спасти сына, пусть ценой своей жизни, но спасти этого негодяя.

Да, Костя, сын, оказался негодяем. Слепая материнская любовь затмевала ее разум. Раиса Сергеевна отказывалась видеть очевидные вещи. Но Рысь сейчас воспринимала Костю с холодным равнодушием постороннего человека и вынуждена была констатировать — перед ней подонок.

Какой странной и сюрреалистичной была эта сцена — разговор матери и сына на чужой кухне! Он не узнавал свою мать, она... она узнавала истинное лицо своего сына...

В конечном итоге план Костиной аферы пошел вкривь и вкось именно потому, что он вырос негодяем, а значит, в конечном итоге, в гибели ученых из пресловутой лаборатории, в страданиях ни в чем не повинного Вити Скворцова виновата Раиса Сергеевна, мать мерзавца. Души бандитов и киллера также на ее совести, но их Рыси не было жалко, ибо, как гласит незамысловатая русская пословица, «назвался груздем, полезай в кузов» — взял в руки оружие — пиши завещание...

— ...У нас с Илоной был план, как выехать с деньгами в Америку. Случай кинуть Евграфова на бабки представился случайно. Я все время ждал подходящего момента и знал, что он может наступить завтра, а может и через месяц. Поэтому мы с Илоной продумали наши дальнейшие действия в черновом варианте. Сначала мы хотели исчезнуть, пару дней отсидеться в этой квартире. Эту квартиру, по всем нашим расчетам, никто не мог отыскать, потому что...

— Хватит, Костя. Достаточно. Я все поняла.

Во рту у Кости пересохло, но он не решался попросить воды.

Рысь остановилась у окна. Задумалась. Ветер щедрой, невидимой рукой бросал в стекло хлопья мокрого снега. Убери стекло, и в несколько секунд промокнешь и продрогнешь. Прозрачное, почти что невидимое стекло спасает от ненастья. Как часто мы забываем тех, кто нас защищает от невзгод, и они всплывают в памяти лишь тогда, когда хрупкая защита с треском рушится...

— Я вижу только один способ тебя спасти, Костя, — заговорила Рысь монотонным, скучным голосом тюремного надзирателя. — Ты дезинформировал Евграфова, когда взял его деньги, да?

— Да, я позвонил ему и сказал, что за мной «хвост», что меня преследует человек Шопова. Я особо не рассчитывал, что он мне поверит, хотел...

— Нужно сделать так, чтобы он тебе поверил! Где деньги?

— Какие деньги?

— Три миллиона долларов. Где деньги Евграфова?

— Здесь, в комнате. Мы спрятали «дипломат» под диваном.

— Спрятали, говоришь... — Рысь улыбнулась уголками губ. А глаза ее по-прежнему излучали холод. — Нужно сделать так, чтобы трупы Акелы и его людей нашли здесь, в квартире, а рядом отыскали «дипломат» с деньгами...

— Но... мама!... — Как бы ни был напуган и обескуражен Костик превращением своей матери в страшную женщину по имени Рысь, мысль расстаться с деньгами повергла его в шок. — Мама, я не...

— Ты не знаешь, что убиты трое ученых и двое людей Акелы! Ты пропустил мимо ушей мое признание в убийстве еще нескольких человек! Все пошло не так, как ты планировал, Костя! Кража трех миллионов повлекла за собой смерть ни в чем не повинных людей и гибель матерых бандитов. На жену Евграфова совершено покушение, застрелены охранники. Это покушение Евграфов также запишет на твой счет! Тебя будут искать уже не как простого афериста, а как особо опасного организатора серии жестоких убийств, и никто из охотников не станет особо усердствовать, чтобы взять тебя непременно живым...

— Я ничего не понимаю. Ты говоришь правду или...

— К сожалению, правду! Похититель трех миллионов — живой труп, он обречен. Чтобы спасти тебя, я сделаю так, что в роли похитителя выступит Акела, сработаю на твою же дезу Евграфову. Я останусь в квартире, дождусь Акелы, убью его, перебью его людей и уйду, бросив двери нараспашку. При этом, конечно, и я могу погибнуть. Печально, но факт. За все приходится расплачиваться в этой жизни. За саму жизнь, за глупость, за любовь...

— А я? А Илона? Ты не убьешь ее?

— Нет, хотя стоило бы. Если я ее убью, ты можешь наделать глупостей. Тебе же сегодня нужно быть особенно умным и внимательным. Ты сейчас отсюда уйдешь... вы вдвоем сейчас отсюда уйдете и...

— Погоди, я не понял, откуда у тебя такая уверенность, что Акела отыщет эту квартиру?

— Долго объяснять... Вижу, ты немного успокоился, узнав, что я подарю Илоне жизнь. Плохо, Костя! Ты не должен успокаиваться, пока не разыщешь своего отца.

— Отца?!

— Отца. Он не знает о твоем существовании. Когда-то давно Рысь любила молоденького лейтенанта. Потом Рысь погибла, и в ее теле жила Раиса Сергеевна Поварова. Совершенно другой человек. С иными привычками и системой ценностей. У Раисы Сергеевны родился сын Костя. А совсем недавно Раиса Сергеевна смотрела «Сегодня» по НТВ и вдруг увидела того человека, которого любила Рысь. Лейтенант стал генералом. Прошел Афган, Закавказье, Чечню. Его показали мельком, в связи с антитеррористической операцией в Шереметьеве. Помнишь, как два месяца назад какие-то психи захватили очередной самолет?

— Смутно, но что-то припоминаю...

— Ну так вот, Костя, пассажиров того самолета освобождал твой отец, Саша... Александр Андреевич Полторак.

— Я слышал о нем и раньше! — Костя совершенно неожиданно, не к месту, повеселел. — Крутой мэн, шишка! В Кремль, как к себе домой, ходит.

Рысь с грустью смотрела на ожившее, растянувшееся в улыбке лицо сына. Константин Николаевич Поваров за долю секунды просчитал в уме все возможные выгоды от родства с генералом.

— Не обольщайся, Костя. Твой отец, в отличие от твоей мамы, воспримет тебя таким, каков ты есть на самом деле. Но отказать тебе в помощи он не сможет. Ты сумеешь разыскать Александра Андреича? Его адрес мне неизвестен...

— Конечно, сумею! Какие проблемы... — Костя не обратил внимания на последние слова Рыси. Мысленно он уже общался с орденоносным папой. Три миллиона как-то сами собой были тут же забыты. Родство с генералом Полтораком стоило дороже трех миллионов. Какие открывались перспективы! О том, что Рысь ради его спасения приносит себя в жертву, он даже и не подумал...

— Чтобы отец смог тебе помочь, ты обязан рассказать ему все, всю правду, как и мне сейчас. Отрабатывая легенду «Костя Поваров — жертва, Акела — злодей», он должен владеть всей информацией в полном объеме... Он придумает, как быть, что делать, если супруга Евграфова внезапно выйдет из комы... Хотя... чего тут думать? Покушение на нее тоже придется повесить на Акелу. И то, что повлекло за собою кому, и сегодняшнее ночное покушение заодно... Ты понял, что обязан рассказать ему всю правду?

— Да-да, конечно...

«Наивная сволочь, — думала Рысь. — Надеется обмануть, обвести вокруг пальца Сашу Полторака. Ему достаточно произнести ключевое слово „Рысь“, остальное Саша узнает быстро. Не буду предупреждать Костю о Сашиных талантах и возможностях. Пусть врет отцу — так Саша скорее поймет, что у него за сын. Трезвый мужской ум и твердая рука — последняя надежда на перевоспитание негодяя, на его, как у нас говорили, перековку. Конечно же, Саша, мой Сашка, сделает все, что сможет, спасет Костино тело от смерти и попробует вылечить искалеченную душу, если я погибну... Дурачок, Костик, я ведь сказала тебе русским языком: „Я могу погибнуть“. Но я постараюсь выжить. И первое, что я сделаю, если уцелею после устранения Акелы, — брошусь тебя догонять. Саша поймет и простит мое внезапное воскрешение, и вряд ли кто-нибудь, кроме него, узнает во мне подорвавшуюся на мине Рысь».

Зазвонил телефон.

Рысь встрепенулась, бегом покинула кухню, промчалась мимо связанной, с кляпом во рту Илоны в прихожей, вбежала в комнату.

Радиотелефон надрывался третьим звонком, когда она добралась до тумбочки подле разобранной двуспальной кровати. Бросив мимоходом полный презрения брезгливый взгляд на мятые простыни ложа страсти, Рысь схватила черную телефонную трубку с короткой антенной и выбежала в прихожую.

— Ответишь на звонок спокойно, как ни в чем не бывало! — Она вытащила кляп (смятый носовой платок, что отыскался в кармане халата Илоны) изо рта девушки. — Лишнее слово, всхлипывания, истерика, любая оплошность с твоей стороны будут мною жестоко наказаны. Поняла?

Илона часто и мелко закивала. Ее рука, та, что не пострадала, была отведена за спину и привязана поясом от халата к голым лодыжкам. Травмированная конечность безвольно и бесполезно болталась вдоль тела.

Рысь надавила на кнопку, откинулась плоская крышечка с мембраной микрофона. Звонки прекратились. Рысь поднесла трубку к уху Илоны.

— Аллоу... — Илона сумела произнести свое фирменное приветствие с присущим ей кокетством. — Да, я. Узнала. Привет, Варька... Что?... Очень интересно!... Слушаю, рассказывай...

Рысь нагнулась к Илоне, чуть отстранила трубку от ее уха и прижалась щекой к холодной пластмассе. Теперь они обе слушали рассказ ведьмы о визите к ней «двух жлобов странного вида».

— Быстро закончи разговор! — распорядилась шепотом Рысь. — Поторопись, если хочешь жить!

— Аллоу, Варька. Извини, но я мокрая, выскочила из душа. Сейчас вытрусь и перезвоню. О'кей?

Рысь захлопнула крышечку с мембраной, прервала беседу.

— Умоляю, не трогайте меня! Умоляю вас, отпустите, развяжите меня!

Пару секунд назад Илона болтала по телефону беззаботной воркующей птичкой, но притворство далось ей нелегко. По лицу ее текли слезы, и вряд ли до нее дошел смысл услышанного. На протяжении всего разговора она глаз не спускала со страшной женщины, матери своего жениха, которую до сегодняшнего рокового дня держала за полную дуру, не испытывая к Раисе Сергеевне никаких чувств, кроме разве что высокомерной снисходительности.

Сейчас она ее боялась. Трепетала перед ней, готова была на все, только бы никогда больше не видеть этой женщины в гневе.

— Успокойся, девочка. — Рысь ловко распустила узлы Илониных пут. — Вставай и одевайся. Через пять минут вы с Костей должны уйти. В темпе!

— А вы?

— Боишься, что и я с вами? Не бойся, я останусь.

Что? Зачем? Почему? В красивой головке Илоны не возникло ни единого вопроса. Главное — уйти прочь, подальше от этой рыжеволосой фурии с хищными зелеными глазами, о чем еще можно мечтать?!

Рысь вернулась на кухню и, развязывая Костю, коротко сообщила ему, что ждет в гости головорезов Акелы не позднее чем через полчаса-час. Костя понятливо кивнул. Его теперь всего, целиком поглощали исключительно перспективы предстоящей встречи с папочкой. О трех миллионах он больше не думал. Ну, пролетел с тремя «лимонами», вляпался по самые гланды, так что же теперь, вешаться, что ли? Он никогда не понимал самоубийц...

Пока молодые люди одевались и готовились к бегству, Рысь проверила, действительно ли «дипломат» с деньгами спрятан под диваном. Кейс оказался на месте. Она щелкнула замками, убедилась — деньги наличествуют. Задвинув «дипломат» назад, она еще раз разобрала и собрала «вальтер». Состояние оружия ее вполне удовлетворило.

Трое в чужой квартире сосуществовали сейчас, как незнакомые пассажиры поезда, случайно попавшие в одно купе.

Юноша и девушка собираются, им пора выходить, кондуктор объявил о прибытии на нужную станцию. Зрелая, симпатичная, сурово-деловитая женщина украдкой бросает взгляды на молодых попутчиков и сосредоточенно занимается своими делами. Все трое стеснены обществом друг друга и тяготятся последними минутами перед расставанием. Быть может, навсегда...

— Мы пошли? — Костя задержался у порога, исподлобья взглянул на мать, устало прислонившуюся к стене в прихожей.

— Идем быстрее, — прошептала Илона, автоматически потянулась больной рукой к дверному замку и тихо вскрикнула от боли.

— Идите, — разрешила Рысь. — На всякий случай какое-то время погуляйте пешком. А потом постарайтесь пользоваться только общественным транспортом и не ленитесь почаще менять средства передвижения. Звонки делайте только из уличных автоматов и разговаривайте не больше минуты. Не знаю, как ты, Костя, собираешься искать адрес отца, но помощь друзей и знакомых исключена. Никаких старых контактов. Представьте, что вы первый раз очутились в незнакомом враждебном городе, и ведите себя соответственно. Ясно?

— Ясно.

— Тогда счастливо. Привет отцу от меня передай, не забудь.

Костя открыл дверь, Илона пулей вылетела на лестничную площадку. Загудел лифт, девушка громко ойкнула. Опять забыла про травму руки, нажала кнопку вызова и поплатилась за это невинное движение болевой атакой в плечо.

— Очень больно, Илона? — Костя повернулся спиной к Раисе Сергеевне и поспешил к любимой девушке, оставив дверь нараспашку. — Очень больно? Как тебе помочь? Скажи, я все сделаю...

Раиса Сергеевна закрыла дверь. Не было сил слушать далее Костины причитания. Ее сын — циничный мерзавец, но эта девица — его ахиллесова пята. Ради нее он готов на все, ей в угоду он станет еще более циничным, он и так уже предал ради нее родную мать. Сделал выбор.

Раиса Сергеевна припала щекой к холодному дерматину входной двери и разрыдалась. Она плакала беззвучно и самозабвенно. Так плачут на похоронах, понимая, что слезами горю не поможешь, что нельзя ничего изменить, никого вернуть. Слезы отчаянного бессилия — самые горькие слезы.

Раскаленной иголкой кольнуло в сердце. Рысь не сдержала стона.

Нет! Так дело не пойдет! Сентиментальной, разбитой горем мамаше не удастся спасти сыночка-мерзавца от верной гибели. Пока жив Акела, пока Евграфов винит Костю во всех смертных грехах (и заслуженно винит!), она обязана оставаться Рысью, хладнокровной боевой машиной. И она спасет сына Раисы Сергеевны во что бы то ни стало! Вопреки всему, наперекор больному, истерзанному материнскому сердцу!

Она тряхнула рыжей головой, стиснула зубы и пружинистым шагом прошла на кухню. Прежде чем сражаться с внешним врагом, необходимо отладить все механизмы боевой машины. И, самое главное, сделать так, чтобы хоть часов на восемь-двенадцать забыть о слабостях насоса для перекачки крови, именуемого сердцем.

В ящиках старинного кухонного буфета она приметила, когда искала ножи, битком набитую лекарствами коробку.

Рысь запустила пальцы в ворох разноцветных упаковок. Лекарственные средства в основном заграничные. Это плохо. Придется читать состав на обертке.

Все выпускаемые в СССР лекарственные средства имели двойное действие. Специальный отдел в Институте фармакологии в Москве, что на станции метро «Сокол», занимался комбинаторикой и двойным действием препаратов. Результаты некоторых работ не составляли особой государственной тайны. Некоторые геологи и археологи, например, блуждая по Каракумам, прекрасно знали, что, если принять, допустим, определенное средство от поноса (полтаблетки) и запить его микстурой, скажем, от кашля (чайная ложка) — повысится сопротивляемость организма к высоким температурам. Важно только не перепутать комбинацию лекарств (средств от поноса и микстур от кашля слишком много) и строго блюсти дозировку, равно как и очередность приемов.

Помимо фармакологов с Сокола, побочные эффекты безобидных таблеток и мазей изучали и ученые при погонах. Плоды их изысканий ни геологи, ни археологи уже не знали. Более того, неизвестны они были и в большинстве родов войск. В частях, где служила Рысь, занятия по фармакологии проводились регулярно. Причем Рысь зубрила не примитивные формулы — полтаблетки пургена смешать с двумя таблетками стрептоцида и т. д., — Рысь вникала в биохимию действия препаратов. В принципе, на гражданке Рысь смогла бы с успехом работать прозектором в аптеке, составлять лекарства из химических и биологических компонентов.

На приготовление средства, стимулирующего работу сердца, а заодно и функционирование всех остальных жизненно важных органов, ушло около получаса. Кое-какие лекарства пришлось растворять в воде, затем кипятить воду и дожидаться, пока кипяток остынет. Зато коктейль из доброго десятка ингредиентов подействовал практически мгновенно — на свою удачу, она отыскала среди лекарств одноразовый шприц и впрыснула стимулятор в вену. Только сейчас она вспомнила, что со вчерашнего утра не ела. И от души этому порадовалась: будоражить составленным ею стимулятором организм лучше всего на пустой желудок. Конечно, потом, через много часов, когда действие лекарств закончится, за вмешательство в естественные процессы организма придется расплачиваться. Но... кто знает, наступит ли для нее это «потом»? А удастся выжить и добраться до Полторака — он поможет. Военные медики умеют нивелировать побочные эффекты и не таких стимулирующих средств.

На лестничной площадке загудели-затрещали двери лифта. Кто-то поднялся на восьмой этаж, и этот «кто-то» не спешил звякать ключами, открывать соседние двери. Осторожно ступая по скрипучим половицам, она вышла в прихожую, подошла к двери, заглянула в глазок и увидела знакомую физиономию Ястреба. Ей показалось, что и он ее увидел, разглядел сквозь выпуклое стекло глазка женщину с пистолетом, но, конечно, то была иллюзия. Ничего он не видел и, что естественно, не слышал, хоть и прикладывался ухом к замочной скважине.

«Дилетант! — подумала Рысь, когда за Ястребом закрылись створки лифта и кабина отправилась вниз. — Поднялся бы по лестнице на цыпочках, я бы вполне могла его проморгать, а приезжать на лифте — все равно что громогласно объявлять о своем визите. Приперся один дилетант, жди остальных. Поди ж ты, учинят штурм, идиоты! Милости просим, у меня для вас в качестве угощения приготовлена полная обойма свинцовых конфеток, кушайте на здоровье!»

Ждать пришлось недолго. Вскоре послышался шум на лестнице. Гангстеры поднимались пешком. Раньше нужно было ножками топать, и топать не так, а тихонечко! Глазок некто залепил, должно быть, жевательной резинкой или пластилином. Кто? Какая разница! Она стояла в глубине прихожей, прямо напротив входной двери, изготовившись к стрельбе. Ждала. Когда лифт загудел, Рысь поняла — «мясо» выдвигалось на позиции двумя группами, дабы не «светиться» всей толпой на случай нечаянной встречи с жильцами дома. Наивная до смешного стратегия — штамп из голливудских боевиков-киносказок.

За дверью слышались шепот и возня. Звякнул дверной замок. С секунды на секунду начнется.

Она затаила дыхание, расслабила плечи, пристроила подушечку указательного пальца на самом кончике металлической загогулины спускового крючка.

Началось! Глухой хлопок, всполох пламени, и колесико дверного замочка рассыпалось на мелкие кусочки. Удар, дверь распахивается настежь. На пороге балансирует Скворцов, силится не упасть, удерживаясь на ногах.

Она ожидала увидеть Акелу, Ястреба, Кречета, какого-нибудь вовсе незнакомого здоровяка в длиннополом гангстерском пальто, кого угодно, только не Витю!

А он ее не видит и не замечает. В прихожей темно.

Она предусмотрительно закрыла двери в комнаты и в кухню.

Сказать, что она разгадала их замысел в считанные секунды, что мгновенно поняла, какую роль противник отвёл Скворцову, — значит, ничего не сказать. Она не разгадала и не поняла ход противоборствующей стороны. Она его считала, как японец иероглиф. Быстрее, чем за секунду, практически синхронно. Нельзя описать ее реакцию словечком «мгновенно», ибо оно производное от слова «мгновение»! Мгновения не прошло после появления в дверном проеме Скворцова, как Рысь нажала на курок. Сзади, за спиной Виктора, на бетонный грязный пол лестничной площадки упал раненый Ястреб. Пуля попала ему в руку — в единственную цель на теле Ястреба, доступную Рыси в обход живого щита. Попала удачно. В локоть, в кость, задела нервный узел. От болевого шока Ястреб сразу же потерял сознание.

Пока он падал, нарисовалась вторая мишень: Кречет метнулся из-за прикрытия дверного косяка под прикрытие живого щита по имени Виктор. Он двигался быстро, только пуля — быстрее. Рысь сумела поразить Кречета в корпус, попала в живот, свинец прошил плоть, едва не задев ребра. Тяжелое ранение, смертельное, но в пылу схватки почти что неощутимое. Боец обречен, но боеспособен.

Кречет выстрелил, припав грудью к спине Скворцова и подняв вооруженную руку над его плечом.

Полицейским, основным потребителям резиновых пуль, запрещено стрелять «мягкими» боеприпасами: первое — в живот, второе — в голову, третье — с близкого расстояния, ибо резиновая пуля не предназначена для убийства, но, попав в живот или в голову, выпущенная с близкого расстояния, она может стать причиной смерти.

Резиновая пуля попала в голову Рыси с расстояния меньше двух метров. Чудо, что она осталась жива, и закономерно, что она лишилась чувств, не успев осознать своего поражения.

Слишком долго жила Рысь в образе советской бухгалтерши Раисы Сергеевны. Не смогла бы Раиса Сергеевна утопить слепого котенка, не смогла и Рысь выстрелить в Скворцова, подсознание не позволило смести беглым огнем человека, безвинно попавшего в переплет по вине ее сына. И по ее вине, вине матери, проглядевшей в Костике-малыше подрастающего негодяя.

Огневой контакт на сверхмалой дистанции длился ровно четыре секунды, если принять за точку отсчета время взрыва дверного замка. Виктор ни черта не успел понять, осознать, осмыслить.

— Скворцов, жив? — Акела так же, как и Виктор, мало чего понял, но он знал: главное сейчас — как можно скорее уйти, убежать, скрыться! Не ровен час, кто-нибудь из бдительных соседей сообщит в ментуру, дескать, у нас в парадном стреляют, а то и просто выскочит на лестницу из любопытства. Ладно бы обошлась перестрелка без жертв — шума Акела не боялся, и соседей успокоить легко, да и с милицией всегда можно договориться, но под ногами лежит подстреленный Ястреб, а раненый Кречет схватился за живот.

— Скворцов! Ты живой?!

— Жив...

— Хватай Ястреба, волоки вниз в машину! В мою, на, держи... — Он выхватил из кармана ключи, сунул их в руку Виктору. — Торопись, мать твою! Быстрее!!!

Он сбросил с плеча балласт — спортивную сумку с бандитскими причиндалами, вбежал в темную прихожую, склонился над телом Рыси.

— Ешкин кот, Раиса Сергеевна! Кречет, ты как? Крепко зацепило?

— Вроде покамест на ногах стою...

— Сможешь ее до тачки оттабанить?

— Попробую...

Держась рукой за бок, Кречет вошел вслед за Акелой в прихожую. Акела тем временем уже был в комнате, большей из комнат двухкомнатной квартиры.

Только ворвавшись в комнату, Акела понял — он совершил глупость. Тут его могла ждать еще одна засада.

Он схватился за пистолетную рукоятку обеими руками, готовый ответить огнем на огонь, встал в стойку, которой научился у инструктора по стрельбе в элитном тире для «новых русских», но сообразил, что снова валяет дурака. Была б засада — его пристрелили бы сразу, на пороге. А ведь квартира-то двухкомнатная! И еще кухня есть, ванная, туалет — есть еще где спрятаться. Надо бы, по уму, в первую очередь осмотреть все быстро, но осторожно, проверить все закоулки и только тогда... Взгляд упал на «дипломат» под диваном. Готовясь к операции, Рысь позаботилась, чтобы чемоданчик с деньгами бросался в глаза, облегчала задачу, как она рассчитывала, ментам, которые прибудут на место гибели Акелы. А получилось — упростила жизнь несостоявшемуся покойнику. Все рассуждения, что и в каком порядке надо делать «по уму», улетучились из головы Акелы легким весенним ветерком. Опрокинув стул и перевернув мимоходом журнальный столик, он устремился к вожделенному «дипломату». Пал на колени подле дивана, вытащил приятно тяжеленький чемоданчик из-под его ножек, открыл. Тридцать тысяч растиражированных портретов мистера Франклина дожидались Акелу в аккуратно сложенных пачках. Они улыбались Шопову улыбкой Моны Лизы. И неуловимой улыбкой богини удачи Фортуны!

Акела захлопнул «дипломат», брякнули, закрывшись, замки. Подхватив под мышку свое сокровище, он поспешил на выход, но все-таки пересилил себя и потратил секунд сорок на беглый осмотр квартиры. Она была пуста. Акела оказался на лестничной площадке как раз в тот момент, когда Кречет волоком втаскивал в кабину лифта бесчувственную Раису Сергеевну. Он помог Кречету, подобрал и закинул на плечо валявшуюся на лестничной площадке спортивную сумку, вошел в тесную кабину и надавил пальцем кнопку первого этажа.

— Кречет, ты не поверишь, я нашел деньги!

— Ништяк, — вяло улыбнулся Кречет.

— Ты чего, Кречет? Рана болит?

— Заболела, зараза. Поначалу вообще не чувствовал, и вот вдруг резануло...

— Крови вроде немного, обойдется.

Кречет бережно провел ладонью по скромных размеров темному влажному пятну вокруг круглой дырочки в толстой ткани модного пальто. Ладонь окрасилась в бледно-розовый цвет.

— Действительно, крови немного. Чего ж так болит-то, зараза!

— Соберись, Кречет, приехали. Последний рывок!

Двери лифта с ленцой расступились. Акела присел на корточки, обхватил за поясницу поникшее тело Раисы Сергеевны.

— Пошли, Кречет, немного еще потерпи.

Женщину пришлось нести. Причем одному Акеле.

Кречету с каждой секундой становилось все хуже и хуже. Нести чье-то расслабленное тело всегда тяжело, а тут еще и вторая рука занята «дипломатом» с деньгами. И сумка болтается на плече, бьет по спине. И пистолет в кармане неприятно уперся стволом в ногу.

На выходе из подъезда перегруженный Акела и бледный, пошатывающийся Кречет столкнулись нос к носу со спешащим то ли в гости, то ли домой гражданином. Акела изловчился, ногой открыл дверь, и тут же с улицы в тепло подъезда ввалился изрядно подвыпивший гражданин.

— Дай пройти! — взревел Акела.

— Пож-жа-луйста... прроходи-те. — Гражданин вжался спиной в стенку, пьяно икнул и изрек вдогонку живописной троице: — Во нажрались реб-бята. Одного во как шатает, тетка ва-ще в хлам, а моя мне в-все: «Ты — алкоголик, беерри с людей прример!» Вот ведь приличные по одеже л-люди, а я р-рядом с ними — эт-талон т-тррезво-сти!

В общем, Акела вместе со слабеющим Кречетом и полумертвой Раисой Сергеевной добрался до своего автомобиля никем практически не замеченный. Выпивший гражданин не в счет, через пять минут он и не вспомнит о нечаянной встрече.

Со времени первого выстрела до того, как все участники перестрелки, живые и полуживые, очутились в машине, прошло всего-навсего неполных десять минут. Между тем Акеле казалось, что он успел прожить за эти жалкие четыреста восемьдесят секунд целую жизнь со своими взлетами и падениями, тревогами и загадками, удачами и неудачами, и, черт побери, несмотря ни на что — жизнь удалась!

— Живем, Кречет! Бабки в кармане, обошлись без зрителей, а что до раны твоей и Ястреба — вылечим! — Акела в водительском кресле развернулся к пассажирам на заднем сиденье. — Витя, где ключи?

— Вот... — Скворцов протянул ему ключи с изящным брелоком. Он сидел посередине кожаного диванчика, с обеих сторон его стесняли два полумертвых тела. Слева полулежал раненый Ястреб. Бледное лицо его уткнулось Виктору в колени, кровоточащая рука болталась плетью. Справа, уронив голову ему на плечо, сидела Раиса Сергеевна, застыв в том положении, в котором оказалась после того, как Акела впихнул ее в машину. Глаза закрыты, нижняя челюсть отвисла, волосы растрепаны. Она тихо стонала, будто ей снился ужасный сон.

— Кречет, чего молчишь? — Акела завел мотор, плавно двинул автомобиль с места. — Совсем худо?

Кречет устроился в кресле рядом с Акелой. Бледный, синюшный цвет лица, капельки пота на лбу, широко раскрытые глаза красноречиво свидетельствовали — он умирает.

— Кречет, скажи чего-нибудь.

— Мою долю денег передай маме моей... — прошептал Кречет. — Она живет в Черноголовке, улица Ленина, дом пять, квартира...

Он не успел назвать номер квартиры, где коротала век его матушка.

Акела прибавил скорость. Автомобиль тряхануло на очередной колдобине. Голова Кречета упала на грудь, плечи обмякли.

Продолжая одной рукой управлять машиной, Акела достал мобильник, ловко отстучал одним пальцем номер, прижал трубку к уху.

— Але, Коршун?... Встреча возле ведьминой избушки отменяется! Рули на кладбище... Капусту нашли, на хате взяли. Потом все подробно расскажу... Почему на кладбище? Кречет помер... об остальных пока не скажу... Зацепило Кречета, подозреваю, порвало пулей подвздошную вену. Так бывает, когда рвется какой-нибудь крупный сосуд внутри организма — наружу крови мало течет, и поначалу раненый боли не чувствует. А потом... До машины он сам дошел, сам в кресло сел... Мне про такие случаи в детстве один фронтовик рассказывал... Ястреб? Жив. Ему локоть раздробило, Ястреб в отключке... Ну все, пока, встретимся на кладбище.

Переговорив с Коршуном, Акела незамедлительно набрал еще один номер.

— Але, Сокол?... Да, я, Акела. Отбой воздушной тревоги! Сворачивай сети, деньги у меня!... Нет, Костю с Илоной я не видал, и они меня тоже не видели... Костя? А черт с ними! Что искали — я нашел, пора рвать когти... Ага, кроме нас, никто, ни одна живая душа про нашу удачу не знает... Что? Надо ли убраться в квартире?... Вроде мы особо не наследили. Ястреб кровью пол перед дверью заляпал, и с Кречета могло пару капель натечь. Шуму было много, а в остальном вроде все нормалек... Хотя погоди-ка, одна проблема осталась по твоему профилю! Тачку Ястреба у подъезда пришлось бросить... Нет, встретимся на кладбище, объясню... Ну а где еще встречаться-то?... Ага, он со мной, сзади сидит. Дошло?... Наконец-то!... Значится, лайбу Ястреба заберешь и гонишь на кладбище, да?... Ну смотри, тебе виднее, я бы не рисковал в квартиру соваться, а ты поступай, как считаешь нужным, в этом я тебе не советчик. Уборка — твоя проблема в нашем общем деле. Жду тебя на кладбище, пока!

Сокол и двое его подручных (Гриф и Ворон) выполняли функцию могильщиков. Они лучше других подчиненных Акелы умели незаметно вывезти мертвую человеческую плоть, результат работы киллеров, за пределы обитаемых территорий и сделать так, чтобы никто и никогда больше не нашел бренные останки источников проблем хозяина. А иногда и его сподвижников. Помимо вывоза мертвечины, ребята Сокола умели заметать следы, оставлять следователям ложные улики, морочить головы конкурентам-бандитам.

Уборка — дело опасное и сложное. Киллеру проще — выполнил заказ и ушел налегке. Уборщик похож на контрабандиста, преодолевающего бесконечно широкую контрольно-следовую полосу. Он постоянно под прицелом тысячи глаз возможных свидетелей, он, как сапер, вынужден ежесекундно рисковать и не имеет права на ошибку...

— Что такое «кладбище»? — спросил Скворцов с заднего сиденья.

— Место, где зарывают в землю покойников, — ухмыльнувшись, ответил Акела. — Кречету в морг нельзя, придется ему покоиться на безымянной поляне в ближнем Подмосковье.

— Ты знал, что он умрет?

— Знал.

— Знал и разговаривал с ним, как будто...

— А как еще с ним можно было разговаривать, а? Думаешь, лучше было бы сказать: «Твое дело хана, братишка»?

Воцарилась гробовая тишина. Ее опять нарушил Скворцов, чуть слышно спросив:

— Акела, ты меня убьешь?

— С чего ты взял?

— Я свидетель, я лишний...

— Витек, ты чего, меня за последнюю сволочь держишь? Ты же помог норку Илонину отыскать! А в норке я нашел денежки, много денежек. Ты помог Ястреба раненого до машины донести...

— А что мне оставалось делать? Орать? Звать на помощь соседей? Ты бы пришиб меня на месте!

— Точно, заори ты вдруг на лестнице, я бы тебя пришиб, но ты же не заорал, ведь так?

— Сам не пойму почему...

— Потому, Витя, что вчера ты убил человека, а сегодня участвовал в вооруженном конфликте. В ментуру тебе, Витек, ну никак нельзя! Ты небось сейчас считаешь себя обреченным, считаешь, что я приговорил тебя к смерти, да?

— Да, Акела, я...

— Молчи, не перебивай, дай закончить. Считаешь себя без пяти минут покойником. Думаешь, я этого не понимаю? Думаешь, я совсем дурак? Нет, Витька! Я все понимаю. Человеку в твоем положении терять нечего. Ты сейчас готов на любой риск, и, ей-богу, я тебя боюсь. Так что давай, Витя, разойдемся по-хорошему.

— Это как, «по-хорошему»?

— Будь другом, сослужи мне последнюю службу — наложи жгут Ястребу на плечо и перебинтуй рану. Бинт и вату я тебе дам, у меня есть под рукой отменная аптечка.

— А потом?

— Потом? Потом я дам тебе наручники, и ты наденешь их Раисе Сергеевне. Я хочу, чтобы ты сковал ей руки за спиной, пока она не пришла в себя. И еще я хочу, чтобы ты на всякий случай связал ей ноги. К примеру, тем же бинтом, что останется после перевязки Ястреба.

— Зачем?

— Смешной ты, Витя! Она ж в тебя стреляла, забыл, да? Она ж Кречета сделала и Ястребу крыло подбила! Вот только почему она стреляла и как очутилась в Илониной норе, пожалуйста, не спрашивай. Сам не пойму. Придет в себя, может, и расскажет. Я просто сгораю от любопытства, так хочется ее послушать... А ты, Витек, никогда не услышишь правды о Раисе Сергеевне. И знаешь почему?

— Почему?

— Потому что, как только ты выполнишь две мои последние просьбы, я остановлю машину и высажу тебя, понял?

— Но...

— Не веришь? Глянь-ка, Витя...

Акела подцепил одним пальцем за пластмассовую ручку «дипломат», лежащий на коленях остывающего Кречета, и перебросил его на заднее сиденье.

— Поймал? Открой крышку, глянь, что внутри. Открыл? Ну и как тебе зрелище?

Виктор никогда не видел так близко такое количество денег. Больше всего его поразил запах. Поговорку «деньги не пахнут», наверное, придумали малообеспеченные люди, каковых большинство. Деньги пахли, источали слабый терпкий запах типографской краски и бумаги.

— Прибалдел, Скворцов?

— Они настоящие?

— Более чем. Возьми пачку. Одной с тебя хватит. Не по доброте душевной даю. Хочу тебя повязать. Ты, конечно, и без денег будешь молчать как рыба о наших общих приключениях, а с деньгами — тем более. Возьмешь деньги — станешь соучастником. Бери, не бойся.

— Не проще ли меня убить?

— Проще, но тут такой пасьянс выкладывается, что я с друзьями вынужден временно сдернуть из столицы. Пересидеть волну в тихом, безопасном месте. Когда исчезают такие суммы, волна, как правило, поднимается лихая, штормит постоянно. И вот размечтался я оставить тебя, Витя, один на один с разбушевавшейся стихией. Чуешь, к чему клоню?

— Пока не очень.

— Ты, Витек, косвенно причастен к пропаже денег, тебя будут таскать в ментуру, расспрашивать, колоть. Отмазок у тебя больше, чем денег в пачке, что я тебе подарю. Закосишь под пострадавшего в элементе. Ты ж, если вдуматься, пострадавший и есть, да? А когда я вернусь в Москву, первым делом загляну к тебе в гости, и ты обо всех допросах-расспросах расскажешь. Заметано?

— Выбора у меня нет?

— Не-а! Ты, Витюша, повязан по рукам и по ногам!... Кстати, давно пора вязать Раису Сергеевну и перевязывать Ястреба. Работай, Витя, поторопись! Вскорости я намереваюсь выехать за Кольцевую и мечтаю успеть высадить тебя в границах города. Давай сюда чемодан с баксами и на-ка вот, лови аптечку...

Кое-как Виктор перебинтовал Ястреба. Не снимая с него пальто, прямо поверх простреленного рукава на кровоточащую рану положил комком много ваты и замотал ее бинтом. Попробовал сделать из бинта жгут. Получилось плохо, но ничего не поделаешь. Как получилось.

Когда он заводил Раисе Сергеевне руки за спину, застегивал наручники, она застонала громче обычного. Виктор испугался — вдруг прямо сейчас очнется! Не хотелось бы предстать перед ней в образе пособника палачей. Раиса Сергеевна обречена — он понимал это, и ему было жаль ее. Да, она в него стреляла. Но в него ли? Она поразила двух человек за его спиной и что, случайно промазала по нему? Скворцов с его математическим умом никак не мог согласиться с такой случайностью. Но если отбросить случайность, то выходило, что Раиса Сергеевна суперстрелок, героиня американского вестерна, безжалостная к вооруженным разбойникам и полная сострадания к безоружным, униженным и оскорбленным обывателям. И с этим очевидным фактом трезвый ум Скворцова был не согласен. Откуда у обычной в общем-то тетки с больным сердцем могут быть навыки стрелка-командос? Неоткуда им взяться! Их у нее не может быть! Но, черт возьми, как она оказалась в квартире ведьмы?!. Эта загадка оставалась загадкой — без вариантов и посылов на разрешение...

— Акела, я все сделал. Куда ключик от наручников девать?

— Положи в ее карман, сама она его никак уже не достанет.

Засовывая в карман брючного костюма Раисы Сергеевны ключ от наручников, Виктор уколол палец о маникюрную пилочку, ту, что досталась Рыси в наследство от Вампира.

— Ястреба перебинтовал плохо.

— Перебинтовал, как сумел.

— Ноги ей связал? Мне отсюда фигово видно...

— Связал.

— Баксы взял?

— Нет.

— Почему?

— Обойдусь.

— Гордый, да?

Виктор промолчал, не ответил.

— Гордый или трусливый? Или осторожный?... Молчишь? Ну молчи, твое право.

Акела сбросил скорость, притормозил, остановил машину, повернулся к Скворцову:

— Ну, Скворец, спасибо, что помог. Особое гран мерси, что поверил мне и не шарахнул по башке, пока мы с тобой катались в компании с одним покойником и двумя больными... Будем прощаться, держи пятуха!

Радушно улыбаясь, он протянул Виктору пятерню. Скворцов потянулся было к его открытой ладони, но рукопожатие не состоялось. Продолжая улыбаться, Акела неожиданно резко ударил его ребром ладони по шее...

 

Глава 8

Похоронная команда

Суббота едва перевалила за полуденный рубикон, когда машина Акелы приняла на борт приятный груз ценой в три миллиона. До места, прозванного «кладбищем», Акела добрался к началу второго. Верная «бээмвуха» остановилась на узкой лесной дорожке. Колеса едва не сорвались в пологие заснеженные канавы по сторонам заброшенного тракта. Вокруг гудел на ветру голый предвесенний лес. Белый с серебром мокрый снег прикрывал корни деревьев, с еловых лап свисали тощие сосульки. Ни намека на человеческое жилье. Глушь. Медвежий угол Подмосковья.

Акела добрался до кладбища первым. Пришлось поскучать, дожидаясь приезда Коршуна и команды Сокола. Акела с большим удовольствием скоротал бы время за беседой с Раисой Сергеевной, у него к ней накопилась масса вопросов, но женщина все еще была без сознания. Она полулежала, уронив голову на широкое плечо Скворцова. Кроме Акелы, в расстроенных, но все-таки в чувствах пребывал еще один пассажир «БМВ» — Виктор Скворцов. Он окаменел, стиснутый с одной стороны Раисой Сергеевной в беспамятстве, с другой — раненым Ястребом. Руки Скворцову Акела сковал наручниками за спиной, ноги, не жалея бинта, примотал к связанным щиколоткам Раисы Сергеевны. Дабы окончательно лишить Виктора радости свободы движений и соблазна разбушеваться, он даже пожертвовал своим брючным ремнем, соорудил из него удавку и накинул петлю на шею Скворцова, а свободный конец ремня примотал к ручке дверцы. Чтобы возможные вопли или стенания не мешали управлять автомобилем, в рот Вите Акела запихал кусок скомканной ваты. Конечно, гораздо проще и гуманнее было бы «уснувшего» вследствие удара ребром ладони по сонной артерии Витю пристрелить, зарезать или задушить, но кончать Скворцова ему было «в падлу». Не привык Акела к работе палача, пусть Сокол занимается грязным делом. В конце концов, зря, что ли, человечество пошло по пути развития, предусматривающему разделение труда и разнообразные специализации? Ну а если уж совсем честно — жаль было парня. А что? Разве не жалко охотнику попавшую в капкан дичь? Еще как жалко! Однако на то она и дичь, чтобы попадать в силки. Акела дичка заарканил, проявил завидную сноровку, а потрошить его, кишки выворачивать — увольте, подобное главарю стаи не пристало, на то он и держит при себе шакалов.

Издалека послышался размеренный шум моторов, затарахтел диссонансом в хаосе высоких нот подвывающего ветра и нестройного хора трепещущих ветвей.

Акела открыл автомобильную дверцу, высунулся на холод и ветер, оглянулся. Сокол пожаловал! Быстро управился...

По мокрым колдобинам к «БМВ» приближалась микрушка японского производства — «катафалк», как окрестил ее Сокол. Автобусик затормозил в метре от «БМВ», мотор замолк. Из «катафалка» выскочили Сокол и Гриф. Вплотную к микроавтобусу остановилась легковушка Ястреба с Вороном за рулем. Молодцы, ребята, сумели-таки отогнать автомобиль раненого коллеги от места, где тот был подстрелен. Профессионалы. Службу знают.

Акела вышел из машины, хлопнул дверцей, поспешил навстречу своим.

Рысь приоткрыла один глаз. Чуть-чуть, самую малость. Сквозь щелку между веками узрела в зеркале заднего вида, как сошлись на пятачке между багажником «БМВ» и тупым рылом микроавтобуса четверо гангстеров. Все в модных пальто по щиколотку, похожи друг на друга, словно солдаты из роты почетного караула. Солдаты вражеской армии.

Она пришла в сознание с полчаса назад — «БМВ» еще ехал по шоссе, еще не свернул на неприметную лесную дорожку. Голова у Рыси не то чтобы болела (принятый накануне стимулятор гасил боль), но как-то отяжелела, как тогда, много лет назад, после памятной схватки с чекистом. Слегка подташнивало — не иначе сотрясение, а то и хуже, ушиб мозга. Плохо. Часа четыре-пять продержится на стимуляторах, блуждающих по кровеносным сосудам, а потом ведь вполне можно и ноги протянуть.

"О чем это я? — удивилась она своим расчетам. — Какие пять часов?! Меня убьют гораздо раньше. А если догадаются, что я очухалась, еще и допрос учинят перед смертью, и, разумеется, «с пристрастием».

Полчаса назад, впервые приоткрыв глаза, она осторожно осмотрелась. Что конкретно с ней произошло, Рысь не знала. Она и не мучила себя догадками. Что-то ударило по голове, как следствие — потеря сознания. И вот руки холодит металл наручников, ноги связаны. Рядом — связанный Скворцов, в зеркальце справа от водителя, Акелы, виден раненый Ястреб, а в кресле рядом с водительским усажен труп. Рысь украдкой понаблюдала за машинами, мчавшимися по пригородному шоссе рядом, сзади, впереди их «БМВ», и пришла к заключению — Акела едет без сопровождения, спешит за город... Она закрыла глаза — и так узнала достаточно.

«В какую же дуру набитую я превратилась за годы жизни на гражданке! — обожгла сознание горькая мысль. — Пожалела Скворцова и провалила все свои планы! Добро бы еще его спасла, так нет, по моей милости ему доведется перед смертью пережить пару не самых приятных часов, а ведь я могла подарить ему легкую, мгновенную кончину. И ему лучше, и операция непременно бы удалась...»

Свою дальнейшую судьбу и судьбу Скворцова она в общих чертах представляла. Недаром в машине сидит труп, недаром за окнами мелькают деревья. Непонятно только, отчего это они с Витей до сих пор живы, но это детали, причуды Акелы, это ненадолго.

А есть ли у нее хотя бы минимальный шанс выжить, побороться перед смертью с противником? Впрочем, какая разница — есть или нет? Надо бороться. Придется бороться. Ее ведь учили бороться до конца. И задачу перед собой надо ставить только одну: не просто выжить, а победить! Окончательно и бесповоротно! Только так возможно чего-либо добиться. Ефрейторы, которые стремятся дослужиться до генералов, выходят на пенсии полковниками. Остальные достигают четырех капитанских звезд или вовсе спиваются в захолустных гарнизонах.

Противник уверен, что Рысь не опасна. Ее оглушили, связали и списали со счетов. Это плюс. Жив садящий рядом Витя, товарищ по несчастью, физически развитый молодой мужчина. Еще один плюс. Скворцов силен, но подавлен морально — видно по отражению его физиономии в водительском зеркальце, слышно, с какой бешеной частотой бьется его сердце, чувствуется, как дрожат мускулы. Это минус. Еще какой минус — перевешивающий все плюсы. А если работать в одиночку, списав союзника Витю со счетов, шансы падают до критически низкой отметки.

Отражения гангстеров в автомобильном зеркальце оживленно разговаривали.

— Виктор, нас привезли сюда, чтобы убить, — произнесла Рысь негромко. При этом тело ее осталось обмякшим и неподвижным, шевелились одни губы.

Скворцов завертел головой, замычал, попытался взглянуть в лицо Раисы Сергеевны, рыжие растрепанные волосы которой щекотали ему щеку. Он успел смириться с неизбежным и скорым концом. Привыкший к логическому мышлению мозг программиста искал и не находил путей к спасению. В первый момент, услышав голос Раисы Сергеевны, Скворцов решил, что ему померещился этот спокойный голос. Ведь он не знал, жива ли она до сих пор — вот уже полчаса, как Раиса Сергеевна перестала стонать.

— Успокойся, Виктор, расслабься, не привлекай к себе лишнего внимания!

Нет! Не померещилось! С ним действительно разговаривает Раиса Сергеевна, женщина, которая ангелом-спасителем снизошла вчера в мерзкую берлогу Гули, женщина, которая сегодня, стреляя в него в упор, попала в двух гангстеров у него за спиной и оставила его невредимым.

— Нельзя позволить убить себя, как новорожденного, слепого и беспомощного котенка, Витя! Пора разозлиться! Но — с умом, без пафоса и геройства. Делай все, что они прикажут, пока я как бы буду без сознания. Когда я «оживу» и начну работать, включайся. Не бей — убивай. Ты физически крепкий мужчина, работай на поражение и ничего не бойся, прежде всего не бойся неудачи. Терять все равно нечего. Нам с тобой нечего терять. Им есть что терять, поэтому они слабее... Расслабься, копи силы и не подведи меня. Я в тебя верю... Осторожней! Акела возвращается.

В зеркале заднего вида Скворцов заметил приближающуюся фигуру Акелы. Виктор стиснул зубами кляп, расправил плечи.

— Чегой-то ты, Витек, тута елозил, покеда я с дружками трепался, а? — задал риторический вопрос Акела, открывая заднюю дверцу. — Гриф! Ворон! Вытаскивайте из машины бабу, развязывайте Витьке ножки, пусть снег потопчет. Сокол! Один Кречета до места дотащишь?

— Полдороги протащу, полдороги волоком допру, он не обидится.

— Тогда делаем так: Гриф и Ворон несут бабу и оружие, ты, Сокол, тащишь Кречета, а я беру лопату и гоню за вами следом лоха. Возражений нет?

— Баба живая? — поинтересовался Сокол.

— Была живая, — нехотя ответил Акела.

— Ребята, осторожней ее тащите, — посоветовал Сокол своим непосредственным подчиненным. — Сдохнет до времени — жалко будет. Разгружаемся!

Взвалив на плечо мертвого Кречета, Сокол перепрыгнул через придорожную канавку, отделяющую лесной тракт от снежной целины, утыканной деревьями, и, широко шагая, побрел в глубь леса. Следом за ним шагнули в глубокий снег Ворон с Грифом. Один держал Рысь за плечи, другой подхватил ее перебинтованные ноги.

Пока они вытаскивали из машины неподвижные тела, Акела сбегал к микрушке, слазил в ее тесное нутро и вышел с лопатой на плече.

— Топай, Витя, топай. Ножки развязали, шагай. Я сзади пойду. И не вынуждай меня, Витек, пожалуйста, бить тебя лопатой по черепушке. Спокойно иди, не торопясь...

Похоронная процессия, странная и зловещая, добралась до места погребения, еще более зловещего в своей повседневности. Уютная полянка расположилась метрах в двадцати от лесной заброшенной дороги. Белизну лесной плешки портили свежие следы людских ног и низкие рукотворные сугробики. Много сугробиков. Только за вчерашний день в промерзшей лесной земле нашли вечный покой двое ученых, матерый уголовник и преуспевающий бизнесмен. Более суток спали здесь вечным сном жертвы вчерашней черной пятницы. А сколько еще костей тлело под сгнившей за зиму травкой? Обнаружат ли эти захоронения когда-нибудь? Быть может, и обнаружат. Когда-нибудь. Лет через сто.

Гриф и Ворон первыми освободились от ноши. Выпустили из рук тело Раисы Сергеевны, разогнулись гибко, проворно достали спрятанные под полами пальто короткоствольные автоматы. Эти ребятки презирали глушители, а из всего многообразия огнестрельного оружия предпочитали «АКС-74У», укороченный «Калашников» длиною, со сложенным прикладом, сорок девять сантиметров. Гриф любил шутить: дескать, мода на свободного покроя пальто ниже колена в России прижилась по причине удобства — хорошо скрывать под такой одежкой «калаши». Ворон пророчил развитие моды в том же направлении и появление в следующем осенне-зимнем сезоне балахонов, весьма приспособленных для ношения гранатометов. Ребятки Сокола слыли среди людей Акелы большими юмористами.

— Акела хочет — остается, хочет — уходит в машину греться, Скворцов идет в центр поляны! — гаркнул Сокол, едва парни ощетинились автоматными стволами.

— Пойду к машинам, Коршуна встречу. Коршун что-то запаздывает, волнуюсь. — Акела поморщился. Терпеть не мог эту манеру Сокола говорить о собеседнике в третьем лице. — Сокол, будь любезен, не затягивай... сам знаешь чего. Ключик от Витиных наручников у него в кармане, в куртке, ключ от браслетов бабы — в кармашке ее брюк. Не заройте случайно наручники, пригодятся еще... И побыстрее, ладно?

— Мы быстро. С живыми малость поиграем, после сразу всю мертвечину разом зароем.

Возражать Соколу бесполезно, торопить бессмысленно — все это Акела прекрасно понимал. Попробуй отними у наркомана шприц с дурью, вытащи у голодного пса кость из пасти — сам же потом сто раз пожалеешь о столь опрометчивом поступке.

Сокол любит полютовать, ежели дорвется до живых кандидатов на погребение. Оправдывается: мол, ну как покойников разыщут да отроют, лучше так сделать, чтоб их мама родная не узнала. Придумывает отговорки, конечно. Мертвых клиентов прикапывает без затей. Правда, Слон брехал однажды, дескать, со свежими молодыми покойницами ребята Сокола творят разные мерзости, но Слон мог и приврать, фантазер был знатный.

— Жду вас в машине.

Акела воткнул в снег лопату и побрел обратно на дорогу.

Он хотел оглянуться, попрощаться глазами со Скворцовым. Жалкий лох ощутимо ему помог. Стоило бы наградить его легкой смертью. Он нащупал в кармане рукоятку пистолета. Палец лег на курок. Обернуться резко, всадить пулю Скворцову в сердце и пойти дальше. Хватит Соколу и одной плоти для растерзания.

— Ворон, освободи руки мужику, дай ему лопату, пусть пока ямы роет! — приказал Сокол. — Гриф, держи землекопа на прицеле... Сделали? Молодцы... Начинай, Ворон, бабу валять, автомат давай мне, подержу. Следующий трахальщик — Гриф, я — последний. И Ворон, и Гриф бабу натягивают бережно. Ясно?!

Акела расслабил кисть, выпустил рукоятку пистолета из пальцев. Негоже убивать Витю, коль Сокол отыскал для него работу. Хотел ведь Скворцову помочь раньше, в машине. Нечего ему было корчить из себя чистоплюя! И вообще лучше не вмешиваться, когда другой банкует. Если тебе претят чужие игры, так и уйди молча. В конце концов, каждый дрочит, как хочет.

Он прибавил шагу. Снег под ногами проваливался и простуженно скрипел. Отойдя от поляны шагов на десять, Акела перестал думать о Викторе, Раисе Сергеевне и Соколе. И без них забот у него было выше головы. В мире живых...

Сокол с интересом наблюдал, как Ворон расстегивает штаны. Ворон парень незатейливый, оттрахает бабенку и слезет. Ему в кайф обычный деревенский трах-тарарах, без выкрутасов и фантазий. Ему больше по душе мужиков на тот свет спроваживать. Долгие проводы устраивает отъезжающим на небеса братьям по полу Ворон. Долгие и обстоятельные. С чувством, с толком, с расстановкой. А вот за Грифом верхом на бабе нужен глаз да глаз! Гриф, как и Сокол, обожает слушать женские визги, тащится, когда содрогается женское тело, рвутся тонкие жилки и трещат сахарные косточки. Но Гриф способен кончить и с живой женщиной. А вот он, Сокол, — только если женщина под ним умирает. Мгновение ее смерти дарит ему неописуемое наслаждение.

Ворон опустился на колени и принялся расстегивать облегающие дамские брюки. Рысь лежала в той же позе, в которой оказалась, когда Гриф и Ворон бросили ее на снег, — неподвижная и бесчувственная.

— Копай, недоносок! — Гриф ткнул Виктора автоматным стволом под ребра.

Он переминался с ноги на ногу в метре от Виктора. На лоха почти не смотрел, следил за приготовлениями Ворона.

Грифу слегка мешал наблюдать процесс изнасилования Сокол. Заслонял самые интересные части тел насильника и его жертвы. Сокол встал впритык к спаривающимся, чуть не наступал ногами на спущенные до колен, смятые брюки Раисы Сергеевны.

Сокол смотрел сверху вниз на пару под ногами, и губы его начали слегка подрагивать, а глаза слезиться. Нравилась Соколу бабенка. Самое то, в его вкусе. Тонкая шея, нежная бледная аппетитная щека, пульсирующая жилка под маленьким ушком. Не живая и не мертвая, будто спящая. В предвкушении удовольствия он забыл о многом, даже об автомате у себя в руках...

Рысь громко застонала, тряхнула головой, передернулась всем телом. Взъерошенные волосы слетели со лба, обнажив посиневшую ссадину от резиновой пули. Рысь открыла глаза, высоко вскинула брови. Она талантливо отыграла внезапное возвращение в чувство. Женщина, которую изображала Рысь, актерствуя, была безумна. Ощущения мира вернулись к ней, но разум покинул навсегда, и она не понимала, что происходит, что творится вокруг, не отдавала отчета собственным действиям. Актерские способности зачастую выручали Рысь, но сейчас далеко не все зависело от ее талантов. Многое, слишком многое зависело от Скворцова. Запястья Рыси по-прежнему плотно удерживали браслеты наручников, щиколотки стягивала марля бинта.

— Ноги раздвинь, сучара! — прорычал Ворон. — Вот так! Еще! Шире, шире раздвинь!

Виктор перекидывал лопатой снег. Он единственный из самцов на поляне не чувствовал вожделения. Работал монотонно, механически повторяя движения в одном темпе, с одинаковой частотой и ритмом, полуприкрыв глаза, склонив голову. Он ждал. Сам точно не знал чего, но Рысь велела ему ждать, когда она начнет «работать», и он ждал.

— Едрен батон! Да ей нравится! — удивленно и восторженно воскликнул Гриф.

Виктор чуть повернул голову, скосил глаза.

Рысь сладострастно застонала. Похоти в ее стоне было во сто крат больше, чем в самой искусной имитации криков оргазмирующей красотки из самого-рассамого супермегапорно-кинохита производства особо подпольной немецкой кинопорностудии.

Рысь вздернула подбородок, открыла рот, прося поцелуя, потянулась губами к губам насильника.

Виктор удобнее перехватил лопату. Правой рукой взялся за середину отполированной чужими ладонями палки, левой стиснул древко на конце. Медленно повернул шею, взглянул снизу вверх на Грифа, напряг согнутую поясницу, расслабил сгорбленную спину...

Он нанес удар тупой кромкой металлического заступа по горлу Грифа спустя полсекунды после того, как завопил Ворон: Рысь откусила ему губу.

Атака Виктора опрокинула Грифа на снег. Будь лопата заточена по краям на манер боевых лопаток спецназа, Виктор снес бы ему голову напрочь. Но Грифу и так хватило с избытком. Голова не рассталась с шеей, но шейные позвонки сломались. Он умер не столь эффектно, как это бывает при классическом обезглавливании, но столь же быстро, практически мгновенно.

Ворон, не переставая вопить, отпрянул от женщины. Подбородок его обезображенного лица заливала кровь из рваной раны. Откушенная губа болталась красным лоскутком.

Истошный крик Ворона вернул Сокола на землю. До сих пор он предавался фантазиям, витал в облаках. Смотрел помутневшим взглядом на пару под ногами, а сам представлял скорую сладкую смерть женщины в его медвежьих объятиях. Вопль Ворона, неожиданный и резкий, подействовал на Сокола, как на спящего ведро ледяной воды. Он вздрогнул, отскочил назад, наконец осознал, что происходит, и вспомнил про автомат. Спешно развернув оружие стволом к паре на снегу, хотел тут же выстрелить, но в этот момент лопата плашмя обрушилась ему на затылок.

Как же боялся Виктор не успеть! От Сокола его отделяло более пяти метров истоптанного влажного снега. Он бежал, на бегу замахиваясь лопатой, бросил вперед корпус и семенил ногами, догоняя собственное тело. Он достал Сокола в последний момент — еще секунда, и оживший в руках палача автомат превратил бы Рысь в мертвую, нашпигованную пулями плоть.

По инерции Виктор налетел на пошатнувшегося, оглушенного Сокола. Опрокинул его в снег. Непонятно, как сам умудрился удержаться на ногах. И крутанул лопатой над головой, словно средневековый воин двуручным топором, с одного маха надвое расколов Соколу череп.

Лопата описала в воздухе еще один круг, плашмя встретилась со щекой Ворона. Насильник слетел с женщины, как всадник вылетает из седла, и замер, зарывшись лицом в снег.

Виктор отшвырнул лопату в сторону, подхватил выпавший из рук Сокола автомат. Победа, первая настоящая победа после стольких неудачных попыток, опьянила его. Сердце готово было выскочить из груди, мышцы натянулись тугими канатами, спина гордо выпрямилась, в глазах запылало пламя победы! Он их сделал! Он смог!

— Наручники! — закричала Рысь. — Виктор! Помоги мне снять наручники!

— Я сейчас вернусь, сейчас... — Он скользнул шальным взглядом по Раисе Сергеевне, передернул автоматный затвор, полоснул короткой очередью по еще живому Ворону и уверенными, широкими шагами пошел по направлению к заброшенной лесной дорожке.

— Куда ты, Витя?! Опомнись!

— Я сейчас вернусь, Раиса Сергеевна. — Виктор не оборачивался, шел все быстрее и быстрее. — Я вернусь и помогу вам, но сначала я уничтожу эту сволочь Акелу!

— Витя, остановись!

Виктор ее уже не слышал. Он бежал, по колено утопая в снегу, на лице его застыла улыбка по-настоящему счастливого человека. Он отомстит Акеле за предательство, за унижения, за презрение. Он убьет его, как только что убил троих его приспешников!

Акела услышал далекую автоматную дробь. Короткая непродолжительная очередь. Виктор или Раиса Сергеевна? Скорее всего пристрелили женщину. Натешились по-быстрому и пустили в расход. Молоток, Сокол, поспешил с забавами, внял его просьбам.

Автоматная очередь отвлекла его от неприятного, обременительного, но необходимого занятия. Они с Коршуном переносили тело раненого Ястреба из своей машины в автомобиль, замыкавший цепочку иномарок посреди заброшенной лесной дороги. Замыкающей была машина Коршуна.

Коршун прибыл на стрелку последним. Когда Акела вернулся с поляны-кладбища на лесной тракт, Коршун как раз подъезжал к месту сбора. Акела приветствовал его и сразу решил отправить вместе с Ястребом к врачу. Конечно, не в ту больницу, откуда Коршуна вышибли пару часов назад. У Акелы были свои проверенные эскулапы, практикующие на дому и привыкшие задавать пациентам (или их сопровождающим) всего один нескромный вопрос: «Сколько?» Деньги на лечение Ястреба пойдут из его же ястребиной доли от общего улова. Бедняга Ястреб так и не узнал еще, что стал богатым. До сих пор пребывал в беспамятстве, а сейчас, когда Акела с Коршуном приступили к его переноске, начал бредить, беспрестанно звать какую-то Фриду. Обидно будет, если он окочурится. Без него людишек у Акелы — раз, два и обчелся.

И Ястреба оставлять подыхать в лесу западло, и Коршуну полезно будет показаться врачу: подручные Евграфова на прощание серьезно повредили ему клюв, рожа у Коршуна распухла и побагровела, на нос так вообще смотреть больно.

Коршун — нормальный водила, сумеет проехать двести метров задним ходом, а там есть развилочка, развернется и без проблем доберется до асфальтового шоссе, откуда он только что свернул на неприметную лесную дорожку...

Акела обхватил здоровое плечо Ястреба, Коршун придерживал раненого под коленками.

— Акела, ну отвезу я его, носяру свою подлечу, и где мы потом с тобой встретимся? — гнусавил Коршун.

— Созвонимся.

— Может, все же дождемся Сокола и поедем все вместе?

— Боишься, что тебя кинут или обсчитают? Могу выдать твою долю прямо сейчас, только попроси. А Сокола ждать придется долго. Прикинь, у него на руках три жмурика, причем один жмур, наверное, пока живой. Сколько времени соколята с ним играться будут, хер знает. И к тому же я планирую выехать из леса на паре легковушек. Предварительно остальные машины надо будет отогнать подальше и спалить. На это тоже времени уйдет уйма! Может, ты вообще успеешь вернуться. Кстати, почему сюда так долго ехал?

— Да приключилась по дороге одна ерун...

Автоматная очередь оборвала его на полуслове. Акелу спасло от пуль тело Ястреба.

«Неужели Сокол?...» — подумал Акела в прыжке.

Он прыгнул в придорожную канаву, как будто нырнул в воду. Автомат бил, не переставая, совсем рядом, из-за ближайших деревьев. Мокрый глубокий снег не намного, но смягчил его падение. Импровизированный окоп защитил от огня. Правая рука судорожно полезла в карман за пистолетом, опираясь на левую, он пополз вперед. Нужно было отползти как можно быстрее и насколько возможно дальше от места гибели Ястреба и Коршуна.

Автомат замолк. Акела затаился, боясь выдать свое местоположение случайным шорохом. Он лежал и думал. Мысли, одна другой поганей, гудели под черепной коробкой пчелиным роем, мешая прислушиваться к звукам со стороны непонятного происхождения противника. Или противников?

«Неужели Сокол? Ворон? Гриф? Или вся троица дружно решила заграбастать денежки себе? Нас с Коршуном пришить, Ястреба доконать, а баксы разделить по „лимону“ на брата... Если против меня трое, тогда хана! Если кто-то один... тогда есть шанс выиграть дуэль...»

Громко хрустнула ветка. Не иначе под ногой автоматчика. Звук раздался как раз оттуда, откуда недавно тарахтел «Калашников».

Акела вскочил на ноги. Уровень земли, прикрытой снегом, оказался ему по пояс, придорожная канава малость не дотягивала до глубины настоящего окопа. Пистолет он держал в вытянутой правой руке, левой ладонью поддерживал руку с оружием под локоть.

Доверившись своему слуху, Акела трижды выстрелил в ту сторону, где хрустнула ветка. Ему ответили автоматной очередью, более громкой, чем предыдущая. Автоматчик приблизился к его укрытию? Или автоматчиков двое?...

Он едва успел подогнуть ноги и спрятаться за бруствером своего окопчика.

«Если их двое — мне хана! — осознал Акела горькую истину. — А ведь скорее всего их и есть двое как минимум, а может быть, даже и трое. Надо уходить. Бежать!»

Он снова пополз по дну канавы. С момента прыжка он все время полз к хвосту колонны иномарок, цепочкой выстроившихся на дороге. Уползти удалось достаточно далеко. Сейчас дорога наверху, над ним, свободна. Достаточно перебежать ее — и впереди безлюдный лес. Бежать нужно, все время забирая вправо, тогда уже секунд через пять между ним и преследователями встанет заслон из четырех автомобилей. Таким образом, он перестанет быть мишенью минуты на две-три. А за три минуты можно убежать ох как далеко!

Он снова выпрыгнул из канавы, споткнулся, упал. Неведомый автоматчик, спохватившись, открыл огонь. Пули ударили в метре от Акелы — ровный рядок фонтанчиков глины и грязи вдоль колеи. Он передернул плечами, поджал колени, перекатился через взбаламученную колесами машин грязь и оказался на коленях с другой, безопасной стороны дороги, совсем близко от деревьев. Над головой просвистел свинец. Акела рванул в лес. Забыл про то, что надо забирать на бегу вправо, летел напролом, вперед и вперед, будто хотел перегнать летящие вслед раскаленные свинцовые цилиндрики.

Виктор преследовал Акелу, пока видел его спину, мелькающую между деревьями. Кончились патроны. Скворцов отшвырнул автомат в снег, продолжал погоню налегке. Он был уверен, что справится с Акелой и голыми руками, ненависть гнала его все дальше и дальше в лес.

Сначала он потерял противника из виду. Страх сильнее ненависти! Страх выиграл этот сумасшедший забег.

А потом Виктор начал задыхаться. Ненависть питает глаза. Исчезла цель, затерялась вдалеке среди деревьев преследуемая спина, и воздействие эмоционального допинга ослабло. Организм вспомнил все, что с ним вчера учинили, отомстил за сидячую работу, за страсть к табаку, за баловство алкоголем...

Он споткнулся о замаскированный снегом трухлявый пенек, упал раскрасневшимся лицом в спрессованные месяцами холодов снежинки и понял, что встать на ноги сможет, только если легкие перестанут вхолостую гонять воздух и он сумеет хотя бы раз по-настоящему вздохнуть, медленно и глубоко, всей грудью.

Через пять минут он все же поднялся на ноги. Зачерпнул ладонью пригоршню белой снежной крупы, сжевал ее, мокрой ладонью стер с лица пот и побрел назад, к лесной неприметной дорожке, туда, где лежали трупы Ястреба и Коршуна рядом с кавалькадой автомобилей.

Идти по глубокому снегу было нелегко. По дороге на полянку, именуемую гангстерами-садистами кладбищем, он не замечал неудобств ходьбы по весеннему, тонкому снежному насту, не заметил он и дискомфорта в пылу погони, зато сейчас каждый новый шаг отнимал частичку и без того растраченной энергии. Усталость вкупе с болью натруженных мышц целиком захватила Скворцова, вытеснила из сознания недавнюю радость победы, злобу погони и досаду после проигранного марафона. Когда он добрался наконец до дороги, его покинули последние частички жизненной энергии, те, что заставляли мышцы хоть как-то, но работать. Он сел в липкую грязь, прислонился спиной к колесу микрушки-"катафалка", закрыл глаза.

«Три минуточки посижу и встану... Придется встать. Надо! Надо дойти до поляны, помочь Раисе Сергеевне снять наручники, развязать ей ноги... Сейчас вот, только три минуточки посижу и встану, сейчас...»

Щелкнул замок, скрипнули плохо смазанные петли, и неожиданно открылась дверь кабины.

Виктор вздрогнул. Первой мыслью, инстинктивным желанием было упасть на брюхо и заползти за колесо, спрятаться. Но он не успел.

— Ты его догнал? — Из кабины «катафалка» спрыгнула на землю Раиса Сергеевна с автоматом в руках. — Ты прикончил Акелу?

— Нет... — Виктор глядел на нее, задрав голову. Он вдруг почувствовал ужасную неловкость и неудобство от того, что сидит в грязи, разбитый усталостью, растрепанный, мокрый.

— Где автомат?

— Потерял... то есть выбросил. Патроны кончились, и автомат мешал бежать, догонять.

— Идиот! — сквозь зубы процедила Рысь. — Два идиота! И ты идиот, и Акела. Ему бы остановиться, дождаться тебя и расстрелять безоружного.

— Я...

— Почему ты сразу не вернулся, как только патроны кончились?

— Я упал, отдышался и...

— Почему, когда вернулся, плюхнулся в грязь по эту сторону дороги? Ты совсем дурак, Витя? А если он тихонько шел по твоему следу и сейчас прячется где-нибудь поблизости, в кустах, и спокойно ловит тебя на мушку?

Виктор вскочил, усталости как не бывало.

— Остынь, Витя, — надменно ухмыльнулась им Рысь. — Я наблюдала, как ты пер обратно через кусты. «Хвоста» за тобой нет. Повезло тебе, Акела, видать, от неожиданности решил, что на него напали свои, предали его ради денег и напали. Он не скоро вернется, он слишком напуган. Он опытный, битый, но дилетант. В сущности, такой же дилетант, как и ты.

— А вы? Кто вы, Раиса Сергеевна? — спросил Виктор на сей раз не без сарказма. Ему стало обидно: уложил грех могильщиков, ее спас от смерти и позора, по ерунде, случайно упустил Акелу, и вот вместо благодарности рыжая баба с шишкой на лбу отчитывает его, как нашкодившего школьника.

— Я — мать, — ответила Раиса Сергеевна, как отрубила. — Мать, которая спасает сына. Я почти спасла его. Если бы ты сразу помог мне снять наручники вместо того, чтобы лосем за ним скакать, Акела был бы сейчас мертв, как и остальные.

— Вы забываете, что, как вы пренебрежительно выразились, с «остальными» расправился я. В одиночку!

— Ой ли? — Она укоризненно посмотрела Виктору прямо в глаза.

— Ну, не совсем в одиночку. — Он смутился. — Вы мне, конечно, помогли. И морально, и...

— И не в первый раз помогла, заметь! Я, Витенька, вдоволь за вчера и сегодня насмотрелась на твои сопли и трясущиеся ручонки, так что передо мной павлиний хвост распускать не стоит... А вообще ты, Витя, молодец. С нервишками у тебя проблема, а в остальном — полный порядок. Особо гордиться тебе нечем, уж извини за правду, но на полянке ты классно сработал. Если бы еще чуть позже тебе от радости моча в голову не ударила...

— Раиса Сергеевна, я...

— Не нужно оправдываться, я все понимаю... — примирительным тоном произнесла она. — Скажи лучше, где так классно научился лопатой махать?

— Я коллекционирую старинное оружие. В детстве ходил в секцию фехтования, недолго, правда... Иногда посещал военно-исторические клубы... до сих пор посещаю. А там, в клубах, на тусовках коллекционеров и фэнов всяких рыцарских боевых искусств случалось надевать кольчугу, махать топором.

— Поняла. В период моей молодости это называлось «историческим фехтованием».

— Ага, точно! И сейчас это так называется. Но я не фехтовальщик, так, баловался чуть-чуть, от нечего делать...

— Ну вот видишь, сегодня твое «баловство» спасло и тебя, и меня. Помню, знавалась я в юности с одним мастером спорта — шпажистом. Однажды на него напало хулиганье с ножами, а у него в кармане был только огрызок карандаша. Представь себе, он разогнал с этим огрызочком пятерых. Одному в глаз тыкнул, другому в горло, остальные сами разбежались.

— Здорово!

— Да, здорово... — Раиса Сергеевна совсем по-мужски хлопнула Виктора по плечу. — Ну что, Витя? Отношения мы с тобой выяснили, о пустяках поболтали, пора и за дело.

— О чем вы, Раиса Сергеевна?

— Где деньги?

— Какие деньги?

— Я хоть и долго была без сознания, но думается мне, Акела чемоданчик-то отыскал?

— Надо же! А я и забыл про деньги... — усмехнулся Виктор. — «Дипломат» с долларами в машине Акелы.

— Пойду посмотрю. — Раиса Сергеевна повернулась к Виктору спиной, преодолела те несколько метров, что отделяли ее от «БМВ» в голове цепочки машин, и, открыв дверцу, уселась в водительское кресло.

«Как ловко она держит автомат, — отметил Виктор. — И вообще, как ей после всего удается столь грациозно двигаться и так бодро держаться? Влепили ей резиновую пулю в лоб с двух шагов, а ей хоть бы что. Кто же она на самом деле?»

— Витя! — Раиса Сергеевна приоткрыла дверцу. — Будь любезен, поищи в других машинах мобильный телефон, здесь его нет.

Виктор кивнул: мол, понял, поищу, хотел посмотреть в кабине «катафалка», но передумал. Неприятно залезать в салон автомашины, где так недавно сиживали убитые тобою люди.

Мобильник он отыскал в машине покойного Ястреба, в бардачке, среди прочих мелочей. Схватив его, он поспешил вылезти из машины. И здесь, в автомобиле Ястреба, ставшей привычным и почти родным за сегодняшнее утро, он чувствовал себя не в своей тарелке. Вспоминать об общении с Ястребом не хотелось, как не хотелось вспоминать и о том, что именно его автоматная очередь добила раненного Раисой Сергеевной Ястреба.

Виктор трусцой подбежал к «БМВ», поначалу хотел сесть в кресло рядом с Раисой Сергеевной, но там все еще сидел коченеющий труп Кречета, а на заднем сиденье валялся ремешок с петлей, так недавно обвивавший его собственную шею.

— Ну, чего встал? Залезай, садись. — Раиса Сергеевна не командовала, просила. — Садись рядом со мной.

Поморщившись, Виктор сел в кресло с розовыми разводами подсохшей крови Кречета.

— А ты побледнел, Витя. Как себя чувствуешь?

— Паршиво.

— Где болит? Говори, не стесняйся.

— На душе тошно.

— Понятно... — Она говорила сейчас доброжелательно, почти ласково. — Это нормально, Витя. Нормальная реакция нормального человека. Убивать всегда тошно. Даже врагов, даже защищаясь. Я тебя не пугаю, но приготовься — так называемый «комплекс вины» еще долго будет тебя терзать. Борись с ним логическими умозаключениями, трезвыми рассуждениями, и все наладится, успокоишься... Ну, давай телефон.

— Кому вы собираетесь звонить?

— Евграфову.

— А кто это?

— Тот человек, чьи деньги в этом «дипломате». — Раиса Сергеевна хлопнула ладошкой по «дипломату», лежащему у нее на коленях. — Вадим Борисович Евграфов — хозяин фирмы, где служит Костя, где служил Акела.

— Вы решили вернуть ему деньги?

— Да. Вернуть деньги и рассказать правду.

— Какую правду, Раиса Сергеевна?

Рысь на минуту задумалась. Сказать ему истинную правду? Правду о Косте и о себе? Или преподнести версию, придуманную ради спасения сына-мерзавца?

— Костю подставили, Витя, — вздохнула она. — Костя не крал этих денег, его подставил Акела.

— Если это и есть правда, тогда я не понимаю...

— Витя, это правда для Евграфова Вадима Борисовича. Правда для человека, у которого украли три миллиона долларов. И ты, Витя, именно ты должен мне помочь сделать так, чтобы для Евграфова это стало абсолютной истиной, а не одной из версий. Слушай, Витя, я расскажу тебе все! Все без утайки, с самого начала... В начале семидесятых я носила погоны. Из меня, простой девчонки, делали боевую машину...

Она говорила понятно и складно. Талант к внятному изложению своих мыслей и чувств Костя, бесспорно, получил от нее. Коротко и доходчиво объяснить, в сущности, постороннему человеку мотивы своих поступков, свои ошибки, надежды и чаяния — великое искусство, дарованное далеко не всем. Рысь была предельно откровенна со Скворцовым. Не сразу, но до Виктора дошло, насколько убийственна ее откровенность. Выслушав ее, он должен был сделать выбор — стать либо ее сообщником, либо злейшим врагом. Альтернатив не существовало.

Если он примет ее сторону, осмысленно и осознанно, Акела, пока что живой и невредимый, обречен. Без лжесвидетельства Виктора трудно будет убедить Евграфова в версии «Костя — жертва, Костю подставил злодей Акела». Не мешайся Скворцов у Рыси под ногами, все было бы по-другому. Его присутствие сорвало планы Рыси, но оно поможет все уладить. Если, конечно, Рысь сумеет его завербовать. Например, самое простое: Виктор может соврать, пересказать якобы нечаянно подслушанные откровения Акелы со своими приспешниками, допустим, с Ястребом, придумать, как Акела хвастался перед Ястребом своим волчьим коварством, как насмехался над несчастным, подставленным Костей и глумился над самим Евграфовым.

— ... Я прошу тебя, Витя, о невозможном! Прости моего сына-негодяя. Прости и помоги его спасти!...

— Я помогу, — выдавил из себя Скворцов. — У меня нет другого выхода...

— Ошибаешься, Витя. Всегда есть выбор, и выходов всегда несколько из любой ситуации. И если уж ты решишься мне помогать, то...

— Не беспокойтесь, я не сверну с полпути. Про то, что сейчас от вас услышал, никому не расскажу, обещаю. А насчет выбора... Мне сегодня утром объяснили, сколько стоит моя жизнь... Три копейки... Помогая вам, я хоть немножко, но расту в цене... Нету у меня выбора, и вы сами это прекрасно знаете... Опять у меня нет выбора...

— Виктор! Мне нужна твоя помощь, а не слепое подчинение, продиктованное чувством страха. И я не хочу ежесекундно опасаться выстрела в спину. Я предлагаю сотрудничество, выгодное нам обоим. Помогая мне, ты и себе поможешь выпутаться. Ведь Акела пока что жив, и кто знает, вдруг у него есть тайные или явные союзники? Мы с тобой слишком мало о нем знаем, рискованно мало...

— Раиса Сергеевна, я...

— Зови меня Рысь и обращайся на «ты».

— Что я должен делать... Рысь?

— Обсудим чуть позже. Сейчас я звоню Евграфову.

Вот так, на удивление быстро и просто, она завербовала Скворцова. "Сработала на «пять», — как сказал бы Рыжий. Она помогла Скворцову пережить радость победы, прежде всего победы над собой, помогла увидеть все происходящее вокруг в истинном свете. Она единственная в эти чудовищные два дня воспринимала его всерьез, по-настоящему на него рассчитывала, и он начал это понимать. Человек, которого ценят и на которого рассчитывают, способен на многое, нужно только чуть-чуть его подтолкнуть и позволить проявить себя. «Охотничья собака, бегая по лесу, гонит зверя самостоятельно, но она внутренне, психологически привязана к охотнику надежнее любого поводка... И еще хорошо прирученный бездомный пес умрет, защищая того, кто его приручил». Такие «собачьи» примеры обычно приводил Рыжий, обучая курсантов приемам «вербовки на доверии».

Рысь по памяти набрала номер Евграфова — Костя часто звонил Вадиму Борисовичу. Иногда, торопливо дожевывая завтрак, просил маму «дозвониться шефу» и передать ему трубку, когда короткие гудки сменятся длинными.

Сейчас она дозвонилась с первой попытки. Только никто не подходил.

— Занято?

— Никто не отвечает.

— Что же делать?

— Ты полностью, как и я, владеешь информацией. Вот и посоветуй, что делать?

— Ха! А ведь я знаю, что делать! — Виктор повеселел. — Ей-богу, знаю! Сегодня ночью в клинике со мной разговаривал секретарь Евграфова. Вот посмотрите. — Порывшись во внутреннем кармане куртки, Виктор достал визитку. — Тут есть его телефонные номера, можно ему позвонить!

— О чем он с тобой разговаривал? — спросила Рысь, разглядывая визитку.

— Попросил рассказать, что со мной произошло в пятницу, намекнул о своей антипатии к Акеле, разрешил звонить ему, если что...

— Виктор, позвони ему, представься и... поговори с ним сам. Сделаешь?

— Если вы... если ты считаешь, что так будет лучше, то...

— Да! Я так считаю. Звони! Подробности опусти, передай только суть моей... суть нашей версии в общих чертах. И запомни: из больницы после покушения на супругу Евграфова меня похитил человек Акелы. Он же пытался убить Евграфову...

— А как объяснить, почему он ее не убил? И зачем он убил своих?

— Никак! Мы с тобой подробностей не знаем. Мы — жертвы Акелы. Такие же, как и Костик... Звони!

Виктор дозвонился до секретаря Евграфова случайно, по недоразумению. Владимир Владимирович беспрестанно беседовал по телефону уже много часов подряд без перерыва. Скворцову повезло: он попал в минутную паузу в длинных и тревожных Вовиных разговорах.

Телефонная осада секретаря Вовы началась около трех часов ночи. Прошедшая пятница штормовой волной смыла приближенных к капитанскому мостику господина Евграфова. Всех, кроме Вовы. Вова-секретарь был первым, кто узнал, чем закончилась ночная акция Вампира. Из больницы прежде всего позвонили ему, будить лично Евграфова побоялись. Разбудил его Вова. Вадим Борисович, узнав, что у дверей палаты, где лежит его обожаемая супруга, расстреляли всю охрану, лишился дара речи. Сам Вова отреагировал чуть раньше, когда узнал, что мадам осталась жива, и поэтому разговаривал с шефом, заикаясь и запинаясь на каждом слове. Евграфов только и сумел промычать в трубку нечто про срочную встречу в центральном офисе фирмы и срочное «объявление в розыск» Константина Николаевича Поварова. С логикой Евграфова Вова согласился, два экстраординарных события — покушение на госпожу Евграфову и предательство Кости — поразительным образом совпали. И совпали не без участия Владимира Владимировича. По дороге на работу Вова успел позвонить начальнику службы безопасности Евграфова. (Отставной милицейский полковник еще не знал, что успел превратиться из фактического начальника в начальника в законе, ибо Акела со вчерашнего вечера попал в черный список злейших врагов господина Евграфова.) Вова объяснил бывшему менту положение дел и передал распоряжение Евграфова касательно Поварова, тот все понял и обещал через полчаса позвонить из больницы, с места преступления. Не задавая лишних вопросов, полковник принял к сведению волю своего нанимателя и господина, обещал «напрячь все, что напрягается», и отловить Костю до истечения нынешних суток. Вторым звонком по пути в центральный офис Вова попытался достать менеджера нанятого им киллера. Контактный телефон антрепренера Вампира не ответил. В офисе Вову ожидало бесчувственное тело начальника. Оказалось, Евграфов приехал много раньше его, успел разбудить и вызвать на службу штатную медсестру и велел срочно вколоть себе успокоительное. Евграфов сел на иглу не без участия в этом своего секретаря. Вова доставал для шефа наркотики, а медсестру, специалистку по уколам в вену, Евграфов нашел сам. Предыдущую дозу медсестра впрыснула Евграфову накануне вечером. Одна доза «снотворного», как стыдливо именовал наркотик Вадим Борисович, давно уже перестала дарить ему вожделенное забвение тихого сна, а вот дополнительное впрыскивание свалило его часов на пятнадцать. Сестричка клятвенно заверила Вовика: через пятнадцать (ну, семнадцать в крайнем случае) часов шеф проснется бодрым и здоровым. Она это хорошо знала — сама не чуралась тихих радостей.

Таким образом, господин Евграфов самоустранился от насущных проблем, сбежал от них в «черный город», и все проблемы разом легли на плечи секретаря Вовы. И началось! Звонки ему от службистов безопасности. Его звонки посредникам киллера. Текущие звонки по делам фирмы. Врачи — из больницы. Врачам — в больницу. Переговоры с родственниками убитых охранников. Снятие со счетов крупных сумм для родственников и врачей, перевод их в наличку и т. д. и т. п. Субботний день превратился для Вовы в один сплошной телефонный разговор.

Ответив на звонок Скворцова, он минуты две не мог понять, кто с ним говорит и о чем. Сначала уловил только суть сообщения — команда Акелы уничтожена. Потом вспомнил, откуда звонивший знает его телефон, а потом и самого Скворцова. Наконец до него дошло, что Скворцов нашел и готов вернуть три миллиона евграфовских долларов, похищенных якобы Костей, и что настоящий похититель, оказывается, Акела, а Поварова, как выяснилось, подставили. И наконец Владимир Владимирович понял — вот оно! Свершилось! Настал его, Вовика, звездный час! Евграфов очухается от наркотического бреда, Вова гордо отрапортует: «Все выяснено, шеф, предатель разоблачен, и ваши деньги возвращены!» Шеф спросит, как и что, чья заслуга? И Вова, скромно потупив взор, ответит: «Я старался, Вадим Борисович...»

«А что, если именно сейчас воспользоваться моментом и подставить Евграфову белорусскую путану?» — ошалело подумал Вова. Первоначальный Вовин план предполагал познакомить шефа с двойником горячо любимой женушки после смерти оригинала. Но киллер с работой не справился, только переполошил службу безопасности, и отныне полуживую мадам будут охранять пуще сокровищ Оружейной палаты. Дожидаться ее естественной смерти можно годами. При хорошем уходе и должном присмотре (и то и другое Евграфовой гарантировано) коматозные больные имеют возможность благополучно состариться на больничной койке...

Усилием воли Вова заставил себя сосредоточиться. Что, если все это блеф и Скворцов попросту заманивает его в ловушку? Что, если он говорит сейчас под дулом пистолета и под диктовку Акелы? А может, он вообще сошел с ума? И голос у него какой-то странный... Ровный, бесцветный...

Владимир Владимирович задал Скворцову несколько скользких вопросов. Как выглядит «дипломат» с деньгами? Выслушал описание, остался доволен. Поинтересовался, готов ли Скворцов явиться в центральный офис фирмы. Тот спокойно ответил, что ему безразлично, куда являться. Вова подумал, еще раз прикинул все «за» и «против» и... решился!

Он подробно объяснил Виктору, как добраться до его дачи. Сказал, что въезд на территорию поселка охраняется, но он сейчас же позвонит на КПП и распорядится пропустить Виктора. Скворцов сказал, что он с Раисой Сергеевной. Вова снова насторожился. Виктор коротко разъяснил: это Костина мама, Акела похитил ее из больницы, а чуть позже — и самого Виктора. Зачем он вообще помещал их в больницу, чтобы потом похищать, Скворцов не знает. Вова подумал-подумал и скрепя сердце согласился принять у себя на даче и Раису Сергеевну. Как пройти к фазенде Вовика, Виктору покажет охранник. В двухэтажном каменном доме гостей развлечет единственная обитательница дачи белорусская девушка Ефросинья, в простонародье Фрося — если, конечно, Вова задержится. Вова не забыл предупредить, что приедет в компании с Вадимом Борисовичем. Не забыл также прозрачно намекнуть: приедем с охраной. Мы люди серьезные, шутить не любим, сюрпризов не боимся. А вот поинтересоваться, как Виктор доберется до подмосковной резиденции секретаря видного московского бизнесмена, Вова запамятовал. Углубился мысленно в проблему приведения в чувство впечатлительного начальника. Евграфов проспал уже часов двенадцать кряду, очнется где-то в районе шести — по самым оптимистическим прогнозам. Так долго ждать нельзя, придется будить шефа, но как?... И еще надо придумать, почему он велел Скворцову везти деньги именно на свою дачу...

Отключившись от Виктора, Вовик без промедления принялся набирать номер нового начальника службы безопасности. Ему осталось нажать еще две кнопочки, но он передумал. Его последний телефонный разговор с экс-полковником состоялся час назад. Отставной полкан доложился, что в поисках Кости ему оказывают небескорыстную помощь старые дружки из МВД и ФСБ. В частности, в рамках общерозыскных мероприятий всем постам дорожной полиции уже выданы фотографии Константина Николаевича и обещана премия рядовым сотрудникам за его задержание. Солидная премия. Очень солидная. Час назад сам Вовик взял на себя смелость санкционировать выделение на это соответствующих средств. К тому же к привычному словосочетанию «взять любой ценой» Вовик добавил не менее избитую фразу «живым или мертвым». Случится, что Костю «возьмут мертвым», застрелят при задержании, Вовик отговорится: мол, его слова восприняли чересчур буквально. А между тем бывший мент именно так, конкретно и буквально, воспринял оговорку Владимира Владимировича.

Короче, не стал Вовик звонить в безопасность, отменять оперативно-розыскные мероприятия. А вдруг повезет и, пока суд да дело, красавчика шлепнут ретивые, озверевшие от безденежья менты. Вот было бы славно! Как замечательно будет остаться единственным приближенным господина Евграфова! Главное — всегда можно оправдаться, сказать: «Затыркался я, Вадим Борисович, задергался, забыл позвонить. Столько дел на меня свалилось, столько забот, пока вы... спали». Скрытый упрек в собственной слабости хозяин проглотит и не подавится. Пожурит малость, покричит и успокоится...

В то время как Владимир Владимирович мучился проблемой, звонить или не звонить полковнику, Виктора и Рысь озаботили проблемы иного толка.

— Ну что, Витя? Что он сказал?

— Просил подвезти деньги к нему на дачу.

— На дачу? Почему на дачу?

— Вот и я думаю: почему? Пытаюсь понять и не могу...

— Витя, перескажи мне все, что сказал тебе сейчас Владимир Владимирович, в мельчайших подробностях. А заодно расскажи обо всем, что с тобой сегодня произошло. Постарайся!

Виктор постарался. Он рассказал о событиях сегодняшнего утра, затем передал только что услышанное от Вовы почти слово в слово. Рысь задумалась, потом спросила:

— А где находится дача? Как до нее добраться, он не объяснил?

— Он назвал адрес. Но я ума не приложу, как мы по одному адресу узнаем, куда ехать? Может, перезвонить, переспросить? Хотя погодите-ка, я, кажется, понял, как мы это узнаем! Где-то здесь, в машине, я видел «ноутбук»... Вот он! Справа от вас... от тебя, Рысь, на полу. Дай-ка, чем черт не шутит...

Виктор оживился, профессионал вытеснил сейчас все его остальные роли. Шикарный «ноутбук», новая модель, бешено дорогая... Акела явно не экономил на технике. Программа поиска адресов в Москве и ближайшем Подмосковье, инсталлированная на жестком диске компьютера, была ему знакома. На поиск координат загородной резиденции Вовы-секретаря ушли секунды.

— Удачно, меньше часа езды. — Виктор отключил компьютер. — Поехали! Эта лесная дорожка выведет нас на шоссе и по шоссе...

— Возле шоссе машину придется бросить!

— Бросить? Зачем?

— Затем, чтобы не оказаться за решеткой за угон «БМВ». С документами, водительскими правами у нас проблемы. Бросим рядом с шоссе, глядишь, настоящие угонщики ее и оприходуют. Сумку с оружием нужно не забыть взять с собой. Когда пойдем деньги зарывать, и ее прикопаем. Оставим себе пистолет на всякий случай, возьмем из «дипломата» взаймы пачку баксов и только тогда выйдем ловить тачку.

— Ты сказала: «Пойдем зарывать деньги», я не ослышался?

— Нет, Витя, не ослышался. Подозрительно мне это приглашение на дачу. Не могу понять, отчего бы не предложить подвезти деньги в центральный офис? И почему этот секретарь не связал тебя по телефону непосредственно с Евграфовым?

— Но деньги-то зачем зарывать?

— Чтобы подстраховаться. Откуда я знаю, а вдруг он задумал присвоить деньги хозяина, повторить поступок моего сы... — Она запнулась и поспешила сгладить оговорку: — Повторить поступок Акелы. Отсутствие с нами денег гарантирует от пули в спину, нас придется допрашивать... Витя, сходи, поищи в микроавтобусе лопату. А я пока мотор прогрею, пора ехать, давно пора... Да, чуть не забыла, автомат прихвати с собой, постреляй по машинам. Надумает Акела вернуться, пусть и дальше пешком по лесу гуляет...

Ветер и снег освежили лицо, приятно взбодрили. Как все противоречиво в этом мире! Минут тридцать назад снег и ветер отнимали у него последние силы, и вот десять минут покоя и тепла, и те же стихии помогают. Все относительно. Стихии похожи на женщин, а женщины — на стихии...

В микрушке Виктор отыскал лопату с треснутым черенком. Глубокую могилу подпорченной лопатой не выроешь, но «дипломат» с долларами похоронить можно. Нашел он и подходящий кусок брезента, чтобы запеленать «дипломат», спасти от сырости. Прихватил трофеи и, прежде чем вернуться в «БМВ», прострелил остальным автомобилям колеса.

Рысь впервые управляла «БМВ». Автомобиль ей нравился, вел себя послушно, услужливо подчинялся седоку за рулем, угождал мягкими рессорами, смягчал дорожную российскую беду, старался потише шуметь мотором.

— Сосредоточься, Виктор. Сейчас здесь, в комфорте и тепле, я объясню тебе, что и кому ты должен говорить, а чего говорить и делать не должен, а также как тебе надлежит действовать в случае моей внезапной кончины.

— Рысь, я без тебя могу запутаться и снова оказаться в дураках, я...

— Не бойся, я не стремлюсь на тот свет, но у меня вообще-то сотрясение мозга, и я активна только благодаря стимуляторам, ты знаешь, я ведь все тебе рассказала. Давай сконцентрируемся на сочинении своей легенды в фарватере основной версии. Итак, Костя — жертва, Акела — злодей, что вообще-то недалеко от истины... во всяком случае, касательно Акелы. Твоя же легенда такова...

Рысь продолжала говорить, пока не поредели деревья по обе стороны дороги. Виктор ее иногда переспрашивал, предлагал свои варианты трактовки отдельных событий и фактов. Кое с какими его предложениями она согласилась, но больше ради того, чтобы польстить Скворцову, поощрить его инициативу. Впрочем, он этого не заметил. Рысь вела себя с ним деликатно и умно.

Когда впереди, за соснами, показалась полоска асфальта, свидетель Скворцов вполне созрел для предстоящего лжесвидетельства и даже проникся капелькой жалости к виновнику всех своих злоключений Константину Николаевичу Поварову, вжился в свой придуманный образ, свыкся с легендой.

Рысь оставила ключ в замке зажигания, выбралась из машины, подождала Скворцова. Спортивная сумка с оружием оттянула ему плечо, на другое плечо легла лопата. «Калашников» в сумку не уместился, пришлось завернуть его в брезент на случай какой-нибудь нечаянной встречи. Брезентовый куль и «дипломат» взялась нести Рысь.

Впереди сквозь редеющие стволы деревьев виднелась серая лента шоссе. Значительно ближе, метрах в десяти, лесную полузабытую дорогу пересекала просека. По ней тянулся параллельно шоссе ряд телеграфных столбов, похожих на распятия, между ними петляла тропинка, ленточка утрамбованного ногами грязного снега. Наверное, где-то рядом человеческое жилье — деревня или дачный поселок. Скорее всего деревня. Дачники ранней весной по просекам не ходят, зато деревенские жители круглый год снуют, как муравьи, в окрестностях своих поселений. Ходят за пять-десять километров на рынки торговать салом, суточными яйцами, а то и самогоном и считают непозволительной роскошью потратиться на автобусный билет. Не по скупости, по бедности...

Они пешком дошли до просеки, перемешивая ногами снежную слякоть, свернули на тропинку. Идти вдоль телеграфных столбов стало легче, хлюпанье под ногами прекратилось. Они решили отсчитать три столба, свернуть в лес, спрятать деньги и сумку с оружием, а потом напрямик податься к шоссе и ловить частника. Рысь скептически посматривала на расцвеченное синяками с кровоподтеками лицо Скворцова и свою промокшую одежду. Интересно, какой придурок затормозит перед столь живописной парой?

Закутанный в брезент «дипломат» закопали рядом с толстенным березовым пнем. Замаскировать следы денежной могилки весенним рыхлым снегом оказалось проще простого. Сумку с оружием и лопату Виктор утопил в талой воде, заполнившей неглубокую яму. Из сумки-утопленницы в наследство Рыси достался пистолет, Виктор оружия не взял, она не разрешила. В том же прудике они утопили автомат бойца похоронной команды и налегке пошли к шоссе.

Скворцов чувствовал себя на диво прилично. Конечно, ныли уставшие мышцы, покалывало в боку и сердце временами колотилось птичкой в грудной клетке. Но голова не кружилась, а разум был поразительно светел. Зато Рысь начала понемногу сдавать. Ее колотила мелкая малярийная дрожь, она мерзла, и каждый порыв ветра заставлял ее зубы стучать все сильнее и громче.

Между тем небо затянула огромная серая туча, стемнело, словно ночью. Виктор взглянул на часы: 15.47.

На шоссе они вышли в 16.10. Минут пятнадцать топтали асфальт, махали руками равнодушно проезжающим мимо автомобилям, матерились им вслед, пока наконец рядом не затормозила черная «Волга».

Из новенькой блестящей «Волги» вылезли двое кавказцев. Один — лет пятидесяти, большой и пузатый, другому, стройному и подтянутому, — около сорока. Дети гор с презрением взглянули в лицо Скворцову, словно плюнули, и дружно принялись шарить глазами по ладной женской фигурке.

— Куда подвэзти, мадамочка? — Старший по возрасту уроженец юга подошел поближе к женщине.

— К дачному поселку подвезете? Мы заплатим, в обиде не будете, — проворковала Рысь голосом сирены-соблазнительницы. — Поселок совсем рядышком...

Кавказцы, как по команде, обнажили ряды золотых зубов в похотливых улыбках. Сомнительно, чтобы постоянно готовые к спариванию чернобровые самцы поняли, о чем просит женщина. Ее эротическо-провокационная интонация затмила их коллективный разум.

— Садыс машина! — Старший бережно взял ее за руку. — Бэсплатно кататься поедэм! Куда скажишь, поедэм. Хочэшь — рэстаран, хочэшь — дача.

— Я не одна, со мной приятель.

— Вай, зачэм приятыл? Два мужчина с машиной тэбя прыглашают, зачэм тэбэ мужчина бэз машина?

Волосатые пальцы-сардельки крепко сдавили ее запястье.

Рысь ловко освободила руку от захвата, шагнула к улыбающемуся горцу и размашисто заехала ему локотком в небритый подбородок. Снизу вверх — стремительный, резкий удар. Лязгнули золотые зубы, откинулась назад чернобровая горбоносая голова. Рысь слегка развернулась боком, присела, и ее локоть, описав нисходящую дугу, утонул в складках жира на толстом животе, застрял между печенью и желчным пузырем, заставив руку разогнуться, да так, что собранные в щепоть пальцы угодили точно в промежность выходца с Кавказского хребта. Золотозубый толстяк согнулся, переломился в пояснице, Рысь обеими ладонями толкнула его тушу в сторону второго чернобрового горбоносика. Второй машинально подхватил падающего собрата и чуть не упал вместе с ним. Рысь в это время с завидной лихостью выхватила из кармана пистолет.

— Брось толстого на землю и подними руки вверх!

Стройный молодой абрек покорно исполнил команду.

— Ты повезешь нас туда, куда прикажем, понял? — Она развернулась таким образом, чтобы водители проезжающих машин не смогли заметить оружия в ее руке.

— Я плохо дороги знаю... — жалобно прошептал кавказец почти без акцента.

— Я скажу, где и куда сворачивать, — успокоил его Виктор. — Я помню схему дорог... Поехали?

Джигит подобострастно закивал.

Толстяк остался валяться на границе грязи и асфальта, его земляк сел за баранку «Волги», рядом уселся Виктор. Рысь устроилась на заднем сиденье. Поехали...

Виктор восстановил в памяти переплетение серых линий на дисплее компьютера. Его посещала мысль взять «ноутбук» с собой, но избитый мужик с компьютером под мышкой — слишком уж подозрительная фигура. К тому же кто знал, что придется работать лоцманом? Они-то надеялись подсесть к местному, подмосковному водиле, а вышло иначе. Придется теперь напрягать мозги, благо у Виктора всегда была отменная память на схемы и чертежи.

Память дала сбой на втором этапе маршрута. Виктор хорошо запомнил условный значок на схеме, обозначающий бензозаправку. Запомнил и то, что добраться до источника бензина можно, свернув с шоссе на грунтовку, затем вывернув с грунтовки на другое шоссе и отмотав по нему десяток километров. Бензоколонка располагалась как раз посередине маршрута, на полпути к «новорусскому» дачному поселению. Этот этап автопробега прошел нормально. Заправка промелькнула за окнами «Волги», маня рекламой высокосортного бензина. Далее следовало на ближайшем разъезде свернуть вправо... Или влево? Виктор напряг память, выбрал правый поворот и ошибся. Они ехали и ехали и все никак не могли доехать до совхоза «Уекино». Между тем Скворцов точно помнил — дачи выстроены недалеко от уекинских угодий. Пришлось разворачиваться, возвращаться на разъезд и сворачивать влево. Провал в памяти обернулся лишним часом пути. «Уекино» проехали в 18.25, свернули на бетонку возле указателя — алюминиевой стрелки с короткой трафаретной надписью «Дачи», пятнадцать минут тряслись по бетонке и в 18.42 затормозили наконец у полосатого шлагбаума.

Сорок-пятьдесят трех— и двухэтажных кирпичных строений, как и предупреждал Владимир Владимирович, были обнесены общей оградой. Не каким-то пошлым, режущим глаз забором, а ограждением малозаметным, скрытым вечнозелеными елочками. Поселок раскинулся посреди поля, некогда, должно быть, пахотного. Два ряда высоких елок окружали его ровной прямоугольной рамкой. Пристальный взгляд мог заметить тонкие стальные провода, замаскированные зелеными иголками, взгляд снайпера различил бы на этих проводах острые как бритва плоские колючки. Говоря по-простому — поселок огородили импортной колючей проволокой, отчего он напрашивался на сравнение с концентрационным лагерем на хозрасчете для особо обеспеченных.

Многие дачи-многоэтажки находились в стадии возведения, дорога из бетонных плит тоже. Скорее всего это явление временное, как и полосатый шлагбаум в проеме зеленого камуфляжа колючей ограды и неказистый домишко охранников. Год-другой, и хозяева поселка замостят дорогу брусчаткой, подновят домик для охраны и заменят шлагбаум на что-нибудь посимпатичней.

«Волга» развернулась багажником к шлагбауму и рванула ракетой в сторону совхоза «Уекино», как только пассажиры ступили на бетонные плиты. За все время путешествия джигит за баранкой не вымолвил ни слова, молча подчинялся указаниям Виктора и, конечно же, грезил о моменте расставания с пассажирами как о чуде.

— Лихой автогонщик, — заметил дежуривший у шлагбаума охранник — средних лет мужчина с мускулами Шварценеггера и лицом ресторанного метрдотеля. — Под девяносто газует, храбрый малый... Вы, граждане, в гости приехали или по делу?

Он подозрительно оглядел Виктора, задержался взглядом на его помятой физиономии, посмотрел на Рысь и остался собою недоволен. Статус людей у врат в недоделанный рай охранник определить не решился. На строительных рабочих не похожи, на прислугу господ дачников — тоже и на гостей не тянут...

— Вам должен был позвонить Владимир Владимирович, — сказал Виктор, — предупредить о нашем приезде.

— Был такой звоночек. — Охранник похлопал по нагрудному карману утепленной пятнистой формы, где, по всей вероятности, прятался мобильный телефон. — Помню, был, вы...

Он сделал паузу, предлагая гостям назвать себя.

— Я Виктор Скворцов.

— А я Раиса Сергеевна. — Рысь нагнулась, пролезла под полосатую палку шлагбаума. — Пошли, Витя.

— Да я бы поднял загородку-то, — смутился охранник. Он привык выказывать уважение к гостям хозяев, как бы эти гости ни выглядели. — Куда идти, знаете? Бывали уже у Владимира Владимировича?

— Не доводилось. — Виктор по примеру Раисы Сергеевны перебрался на территорию отдыха для избранных, поднырнув под шлагбаум.

— Прямо пойдете, увидите двухэтажный дом красного кирпича с башенкой, на башенке флюгер по типу петушка.

— И далеко топать до этого курятника? — проявила интерес Рысь.

— Метров двести. Дорожки сегодня чистили, так что идите спокойно.

— А самого Владимира Владимировича дома нет, я правильно понял? — уточнил Виктор.

— Обещался подъехать, но пока не прибыл. — Охранник потупил глаза и сдержанно улыбнулся, будто боялся ненароком выболтать какую-то веселую тайну.

Виктор перехватил его лукавый взгляд.

— В чем дело? Вы что-то недоговариваете? Владимир Владимирович уже на даче и просил это от нас скрыть?

— Нет, клянусь вам! — Охранник не отвел глаз. «А вот и не угадал!» — смеялись его коричневые зрачки.

— Витя, пошли, я начинаю мерзнуть. — Рысь взяла Скворцова под руку. — Пошли скорее.

— Зачем ты меня увела? — тихо возмутился Виктор, когда они отошли от шлагбаума достаточно далеко. — Этот сторож...

— Тише! Он может нас услышать. Я все поняла, не думай, я не дура. Замедлим шаг, я сделаю вид, что поправляю обувь, и оглянусь.

Она нагнулась, пару секунд возилась со своим полусапожком, выпрямилась.

— Ты все испортил. Нет! Не смотри назад! Он наяривает по телефону. Предупреждает кого-то, что ты его расколол. Не нужно было к нему приставать! Я раньше тебя заметила — он пыжился не проболтаться...

— О чем?

— Не знаю! — Рысь споткнулась, ухватилась за локоть Виктора, но устояла на ногах, не упала. — Не исключено, что у нас с тобой попросту началась мания преследования. Сторож увидел твою побитую рожу и закусил язык, пытаясь сдержать смех. Смешно ведь, согласись, — избитый, грязный мужик и мокрая потасканная курица прутся в гости к «новому русскому». С суконным рылом да в калашный ряд... Одно радует: с такой прической я могу ссадину на лбу спрятать под челкой...

— А как же его телефонный звонок?

— Позвонил знакомой доярке из совхоза «Уекино», поспешил поделиться анекдотом про смешную парочку бомжей.

— Значит, ты считаешь, опасности нет?

— Не знаю, Витя, не знаю... — Ухватившись минуту назад за руку Виктора, Рысь продолжала идти, опираясь на его локоть, и он обратил внимание, что шагает она все медленнее и медленнее.

— Рысь! — Виктор взглянул ей в лицо, замедлил шаг. — Рысь! Ты побледнела, тебе плохо?

— Да, Витя, поплохело мне... резко поплохело... — Она глубоко вздохнула и медленно выпустила воздух сквозь неплотно сжатые губы. — Когда мы деньги зарывали, у меня начался озноб. Первый признак приближения расплаты за стимуляторы. В машине отогрелась, надеялась, что просто замерзла. Время действия лекарств еще не вышло. Со сторожем разговаривали, все еще было нормально, и вот... накатило. Голова кружится, астения, сердце колотится...

— Могу я чем-то помочь?

— Можешь, если согласишься рискнуть. — Она прикрыла глаза, продолжая дышать в прежнем ритме — глубокий быстрый вдох, медленный выдох.

— Чем рискнуть? — Виктор уже буквально тащил ее. Между тем они почти пришли. Вот он, дачный домик секретаря Вовы, совсем рядышком, весь как на ладони.

— Жизнью, Витя, жизнью... Может, у нас мания преследования, а может, и нет... Это я про сторожа...

— Говори, я слушаю.

— Нужно свести риск к минимуму. Один входит в дом, где возможна засада, другой страхует на улице...

— Дай мне пистолет, я сбегаю на разведку. Запросто!

— Запросто... — Она улыбнулась посиневшими губами. — Нет, Витя, не все так просто и... запросто. Оружия я тебе не дам. Пистолет провоцирует противника в засаде открыть огонь на поражение. А безоружного зачем спешить расстреливать? Ну а если не обнаружится никакой засады, так уж и совсем ни к чему превращаться в пугало с пистолетом... Пойдешь безоружным. Если все в порядке, все тихо и ладно, отдерни занавеску любого окна на фасаде дачного домика, сейчас, насколько я вижу, все они занавешены, отдерни и помаши мне правой рукой. Только правой, не перепутай.

— Не перепутаю. Только я не понимаю, откуда в засаде могут узнать о тонкостях наших с тобой договоренностей?

— И не надо тебе ничего понимать. Могла бы объяснить, но некогда... Если я не дождусь условного знака или ты махнешь мне левой рукой, твоя первостепенная задача — тянуть время, дождаться меня и выжить, пока я буду штурмовать дом. — Рысь широко открыла глаза, расправила плечи. Матовая бледность лица и синюшность губ остались, но сейчас они более походили на грим, на экзотический макияж, преобразивший лицо абсолютно здоровой женщины в маску смерти. — Я, Витя, сейчас как спринтер. Марафона мне не одолеть, но на короткий промежуток времени сконцентрироваться я пока в силах... Однажды во время очень важной схватки я получила сотрясение мозга и ушиб грудной клетки и все же смогла победить. И сейчас сумею... Лишь бы сердце не подвело. — Она снова осунулась, склонила голову, опустила плечи, прикрыла глаза. — Ступай, Виктор, не бойся, верь в меня... Я помогу.

— Не волнуйся, Рысь, я все сделаю, как надо.

— Я не сомневаюсь в этом. Ни пуха.

— К черту!

Дачная резиденция Владимира Владимировича вид имела обжитой и аккуратный, необустроенным остался лишь участок вокруг дома. Двухэтажный пухлый красавец-дом с башенкой краснел кирпичом на заваленной строительным мусором площадке. Отходы строительства вросли в чернозем с прошлого лета, не иначе. Дом каменщики, печники и плотники до осени поставить успели, электрики протянули к нему провода, а вот работу дизайнеров-садовников зима заставила отложить до лучших, теплых времен.

От улицы к дому пролегла хорошо утоптанная тропинка. Виктор решительно на нее свернул, Рысь осталась у поворота.

Скворцов подошел к дому, поднялся на низкое крыльцо. Входная дверь оказалась слегка приоткрытой. Он шагнул в сени. Изнутри дом отделали обычными стругаными досками. Пахло древесиной, сосновыми иголками. От порога было два пути — вперед, за угол и вверх по деревянной винтовой лестнице. Владимир Владимирович обещал — если сам гостей не встретит, то их развлечет постоянная обитательница дома с неправдоподобным именем Фрося.

— Эгей! — крикнул он. — Живой кто в доме есть?

Над головой скрипнули доски.

— Поднимайтесь по лестнице! — позвал голос со второго этажа.

Он пошел вверх по крутой лестничной спирали. С лестницей архитекторы намудрили — вогнали в пол толстенное бревно и приладили к нему дощечки-ступеньки, а о перилах не позаботились. В результате лестница вышла стильной, красивой, но на редкость неудобной.

Вскарабкавшись на второй этаж, он оказался в просторном зале. Четыре окна с тяжелыми гардинами, камин, уютные кресла, аж восемь штук, вокруг низкого круглого стола, хрустальная люстра под потолком, на одной стене медвежья шкура, другая сплошь завешана разнообразным холодным оружием эпохи раннего Средневековья. То, что оружие настоящее, коллекционное, а не какой-нибудь новодел, Виктор определил с первого взгляда. В основном это было клинковое оружие шестнадцатого-семнадцатого веков. Прекрасно сохранившиеся кавалерийские мечи на «полторы руки» соседствовали с двуручными гигантами, словно вчера выкованными умельцами-кузнецами. Меж длинных тяжелых клинков рука дизайнера по интерьерам разбросала множество кинжалов и кинжальчиков. Среди прочих красовался и «кинжал милосердия» в отличном состоянии, разве что без ножен, очень похожий на тот, который в свое время положил начало его собственной коллекции.

— Виктор?

Он с трудом оторвал взгляд от средневековых сокровищ. У окна, в тени гардин, стояла молодая дама симпатичной наружности, одетая в черное, плотно облегающее стройную фигуру сильно декольтированное платье.

— Вы Виктор?

— А вы — Фрося?

— Фрося. Рада познакомиться. Владимир Владимирович звонил, предупреждал о вашем приезде, а недавно позвонил второй раз, сообщил, что они с Вадимом Борисовичем выехали и скоро будут. Вы проходите, Виктор, присаживайтесь. Чего-нибудь выпить не желаете? Коньяк? Кофе?

— Кофе, если вам не трудно.

— Сейчас принесу... Извините, Виктор. Во время нашего с Владимиром Владимировичем первого телефонного разговора он сообщил, что вы прибудете с дамой...

— Все правильно. Дама задержалась на улице, через минуту подойдет.

— Так я сварю два кофе?

— Три. Надеюсь, вы не откажетесь выпить чашечку вместе с нами?

— Спасибо. Я сварю три кофе.

Фрося пересекла зал, заманчиво виляя бедрами, и скрылась за неприметной дверцей слева от камина. Виктор поспешил подойти к окну, отдернул плотные гардины, махнул правой рукой. Рысь вяло помахала в ответ и, сгорбившись, побрела меж строительного мусора по направлению к даче. Видать, совсем плохо Раисе Сергеевне.

За спиной Скворцова скрипнула дверь. Должно быть, Фрося принесла кофе. Быстро управилась. Он оглянулся.

Рядом с камином, широко расставив ноги, стоял Акела. Антон Александрович Шопов злорадно улыбался уголками губ, в его бесцветных рыбьих глазах отражалась смерть, его сильная мускулистая рука сжимала «Макаров» с лазерным целеуказателем.

Лазерный лучик замер, пометив ярко-красной точкой морщинку посреди лба Виктора Скворцова.

 

Глава 9

Око за око

Акела бежал по лесу. Спотыкался и падал, поднимался и снова бежал. Пули давно перестали царапать кору деревьев, мимо которых он мчался, автоматчик отстал, прекратил погоню, а Акела все бежал и бежал, не в силах остановиться. Страх, как ретивый конь, уносил его все дальше и дальше от дороги, где остывали тела Коршуна и Ястреба. Чего он боялся? Пули? Смерти? Пыток предателя Сокола? Он постоянно задавал себе эти и тысячи других вопросов и не мог найти ответа. Боялся, и все тут! Боялся и бежал от своего страха по приказу взбесившегося подсознания. Он не первый и не последний, переживающий приступ неосознанной паники и при этом здраво отдающий себе отчет в нелогичности и безумии собственного поведения. Чего конкретно боится человек, страдающий высотобоязнью, когда покрывается холодным потом на смотровой площадке Останкинской телебашни? Что башня рухнет? Нет, он понимает — конструкция надежна, проверена, башня не рухнет и вниз его никто не спихнет. Он все понимает, этот абстрактный человек с фобией высоты, но продолжает бояться, а чтобы не свалиться в обморок от страха, обманывает свое трепещущее подсознание, будто малого ребенка, — не смотрит под ноги, закрывает глаза, и это помогает.

Акела решил обмануть страх. Позволил панике захватить в плен его дух, разрешил ногам перебирать еще чаще, но изменил направление бега, побежал параллельно дороге, откуда взял старт его безумный марафон. Так он бежал, может быть, час, а может быть, и минуту. Счет времени для него утратил смысл. Все утратило смысл, кроме внутренней борьбы с самим собой.

Физическая усталость, боль в натруженных мышцах и задыхающееся от бешеного ритма сердце помогли Акеле совершить очередной обманный маневр. Он снова изменил направление бега и теперь с каждым шагом приближался к затерявшейся в лесу дороге, прочь от которой его гнал страх. Акела победил, обманул страх. И тогда мало-помалу страх начал сдавать позиции, а когда впереди поредели деревья и стала хорошо видна дорога, безумие отпустило, уступив место разумной осторожности.

Не добежав до дороги десяти метров, он упал на снег, растянулся под высоченной сосной и ждал, пока успокоится дыхание. Когда же он смог спокойно дышать, когда частота сокращений сердечной мышцы вернулась к обычной норме, он выщелкнул из рукоятки пистолета магазин, удостоверился, что осталось два патрона. Не богато. Но, как говорится, чем богаты, тем и рады.

Пистолетную рукоятку, скользкую от пота, он кое-как вытер о подкладку пальто. Лицо и руки вытирал более тщательно. Пытался почистить пальто и отказался от этой затеи. Шикарное пальто превратилось в бесформенную, грязную хламиду бомжа.

К дороге он подошел похожим на партизана-белобандита времен Гражданской войны. Типичный буржуй после перестрелки с красноармейцами.

Он перепрыгнул придорожную канаву, с удовольствием прошелся по относительно ровной, лишенной лесной растительности земле, остановился на середине дороги между выбоинами от автомобильных колес и попробовал сориентироваться.

Если пойти назад (в ту сторону, откуда он прибежал), вскоре впереди покажутся выстроившиеся рядком автомобили. Или хотя бы один автомобиль. Трое предателей (он до сих пор пребывал в заблуждении, что его обстреливали Сокол, Беркут и Ворон) увести четыре машины никак не смогут. Зато они могли уехать на трех, а четвертую в этом варианте непременно сожгли или привели в негодность каким-либо иным способом. Следовательно, возвращаться бессмысленно. Надо идти вперед, к шоссе.

По пути к шоссе он строил планы, что делать и как жить дальше. Планов рождалось громадье, но ни одного путного. Он настолько погрузился в невеселые мысли, что не сразу заметил впереди по ходу своего движения знакомый силуэт «БМВ» пятьсот двадцать пятой модели. Машина была откровенно брошена метрах в сорока от выезда на асфальтовую дорогу. Напрашивались подозрения о возможной засаде, но почему-то интуитивно он почувствовал — засады нет. Как ни странно, грозовые тучи панического страха на этот раз не затмевали сознание, напротив — в душе вспыхнул огонек надежды.

Слон, принявший вчера утром мученическую смерть в пресловутой научно-исследовательской лаборатории, при жизни отличался преданностью начальнику и подозрительностью к подчиненным. Он-то придумал оборудовать весь автопарк Акелы скрытыми записывающими устройствами. В каждой машине прятался миниатюрный диктофон. Верный Слон постоянно был в курсе настроений и чаяний всех бойцов команды Акелы и прослыл среди них мужчиной проницательным и дьявольски осведомленным.

Акела втиснулся в салон, залез рукой под кресло водителя, щелкнул потайным рычажком. На ладонь выпрыгнула магнитофонная кассета. Он вставил ее в щель автомобильной магнитолы, секунду попридержал пальцем кнопку перемотки и надавил клавишу «Пуск».

«Который час, Витя?» — раздался из колонок голос Раисы Сергеевны. Акела вздрогнул. Ему померещилось на короткое мгновение, что она сидит на заднем сиденье и произносит эту банальную, обыденную фразу, глядя ему в затылок.

«Без пяти три...» — ответили динамики голосом Скворцова.

Шелест одежды, щелчок автомобильного замка, скрип кресел, запись оборвалась...

Акела посмотрел на циферблат своих часов. Итак, машину бросили на дороге ровно пятьдесят пять минут назад.

Он отмотал кассету. Нашел начало записи и весь погрузился в слух. Слушал, мрачнея, и гладил пальцем головку ключа, торчащего из замка зажигания.

Все это походило на мистификацию. Но ему некогда было удивляться. К тому же если допустить, что все услышанное правда, то моментально исчезают все, абсолютно все вопросы, коих у Акелы накопилось великое множество.

Как только стало ясно, каковы дальнейшие планы парочки, он завел мотор. Конец разговора дослушивал, уже отматывая километры по шоссе. Появился хлипкий шанс добраться до дачи Вовы быстрее взбесившегося компьютерщика и этой сумасшедшей, называющей себя Рысью.

Искать закопанный где-то поблизости клад он не стал, хоть и подмывало. Кругом лес, проще иголку в стоге сена найти. Действительно, проще — достаточно сжечь сено дотла.

На дачу к ублюдку Вове он ехал второй раз. Первый раз был прошлым летом. Секретарь Вова тогда начинал строительство и по этому поводу устроил большой пикник на пленэре. Вовик пригласил всех мало-мальски значительных людей из их фирмы. Никто поначалу не пожелал принять приглашение, однако Евграфов решил почтить вниманием праздник укладки первого кирпича в фундамент будущей фазенды своего секретаря, и сопровождать его тут же увязались все званые и незваные сотрудники.

Примерно Акела представлял дорогу, помнил с прошлого года, но, миновав бензоколонку, остановился и сверил свои воспоминания с картой, хранившейся в памяти компьютера. Подстраховался он, как выяснилось, не зря, иначе на ближайшем разъезде свернул бы не в ту сторону. Дорогу после бензоколонки он почему-то запомнил плохо.

Перегнать Скворцова с Раисой Сергеевной очень хотелось, но он не особенно рассчитывал на удачу. Гораздо больше он рассчитывал на фактор неожиданности. К тому же под задним сиденьем спрятан «ПМ», снабженный лазерным целеуказателем, и две запасные обоймы к «макару». Так что с оружием проблем не будет. Хорошее оружие, помноженное на внезапность, плюс знание планов противной стороны позволяют надеяться на успех. Единственная настоящая проблема — успеть добраться до дачи (и убраться оттуда) раньше секретаря Вовы.

Вовик, безусловно, притащит с собой Евграфова, и с ними приедет рота бойцов из службы безопасности фирмы. Однако приедут они еще не скоро.

Мобильный телефон в кармане истерзанного пальто во время бега по пересеченной местности, к счастью, не пострадал. Акела позвонил на вахту, на проходную центрального офиса родной до вчерашнего вечера фирмы, представился клерком из отдела снабжения, посетовал, что никак не может прозвониться Владимиру Владимировичу, и поинтересовался, на месте ли секретарь. Вахтер сказал, что Владимир Владимирович не выходили. Звоните, мол, они у себя.

Он проехал «Уекино» и, прежде чем свернуть на бетонку, сбросил с себя потерявшее респектабельный вид пальто. Потом, переворошив бардачок, отыскал плоскую фляжку коньяку, прополоскал рот огненной жидкостью.

Как сумел, причесался, оправил костюм. Пересчитал наличность, завалявшуюся в карманах (завалялось прилично — почти штука в баксах). Проделав все вышесказанное, он расслабился, закрыл глаза и с минуту внутренне настраивался, входил в роль подвыпившего, подгулявшего «нового русского», которому вдруг взбрело в голову завалиться на дачу к другому «новому русскому». Войдя в образ, он вывел машину на последний отрезок пути.

С охранником у шлагбаума Акела пообщался, как и надлежит общаться ухарю-купцу с половым в трактире. С наигранной лихостью, выдыхая винные пары, он спросил, а проехал ли уже в гости к другану Вовке мужик с побитой рожей Витька и баба евойная Райка? Охранник вежливо ответил: ждем-с. Тогда Акела, пьяно посмеиваясь, сунул охраннику пять сотенных «зеленых» и поведал, что хочет всю компашку разыграть. И Вовку, и Витьку, и Раиску. Желает устроить из своего визита сюрприз и просит охранника помочь, а именно: спрятать машину где поближе и ничегошеньки не говорить ни Витьке с Райкой, ни Вовке с друзьями. Даже если бы и захотел страж поселка проявить бдительность, он не смог бы — телефонная связь с хозяевами дачи у него была односторонняя. Кто ж сообщает мелкой челяди свои телефонные номера? Хозяева на то и хозяева, чтобы держать в кулаке поводок со строгим ошейником. И ничего не оставалось услужливому охраннику, кроме как подыграть заезжему гостю. Тем более что подозрений Акела не вызывал. Господин в курсе, кто должен приехать, выпимши, и одежка на ем дорогая, хотя барин и извалял ее в снегу по пьяному делу. Негоже барам перечить, можно и места лишиться, и по уху схлопотать. Да и пять сотен долларей под ногами не валяются.

«БМВ» спрятался за домишком охраны. И с дороги не видно, и присмотр обеспечен (впрочем, здесь-то кто на нее позарится?).

Дом Вовы Акела отыскал легко. Евграфов тогда, на пикнике, подарил Вовику бронзовый флюгер в виде петуха. Акела хорошо запомнил и сам флюгер, и шутки с подковырками по поводу графского подарка.

Из магнитофонной записи он узнал о том, что в доме живет некая Фрося. Каково же было его изумление, когда на его звонок двери открыла улучшенная копия госпожи Евграфовой!

— Здрасте, — поздоровалась Фрося. — Ой, а я вас знаю! Вы — Антон Александрович Шопов, правильно?... Да проходите же в дом, проходите, я рада вашему приезду. Володя позвонил, предупредил о гостях, правда, про вас ничего не сказал. Жду господина Виктора Скворцова с дамой и жду Володю с Вадимом Борисовичем... Ой, да вы промокли...

Вова не посчитал нужным ввести Фро (так звали девушку образованные товарки с Тверской) в суть дела, сделал только в телефонном разговоре упор на долгожданное знакомство с Евграфовым, этим и ограничился. Между тем Акела был знаком Фросе по видеозаписям, по которым она входила в роль госпожи Евграфовой.

Акела ни черта не понял. И где только эта Фрося могла его увидеть? И вообще, кто это такая?

«Неужто дочка Евграфовой?! — ударила в голову шальная мысль. — Едрена вошь, ну и дела!... А мне-то что? Для меня главное, чтобы она и дальше держала меня за гостя и чтоб не бросилась названивать Вове».

Он повел себя с Фросей приблизительно так же, как со сторожем у шлагбаума. Наплел с три короба про сюрприз, про некое сообщение, которое непременно всех обрадует. Дескать, Акела узнал одну новость и хочет ее эффектно преподнести прибывающей на дачу публике. Новость настолько хороша, что он даже на радостях позволил себе небывалое — выпивку за рулем. Шутя и балагуря, попросил Фросю до поры никому не звонить, не сообщать о его неожиданном приезде.

Затворница секретарской дачи охотно согласилась подыграть Антону Александровичу. Вова описывал Шопова как сурового, жесткого и опасного мужчину, и Фрося заочно его побаивалась. Как хорошо, что она познакомилась с ним в веселую минуту — так она думала, радушно улыбаясь приближенному Евграфова.

Едва Акела успел окрутить простодушную Фросю, ожил его мобильник, разродился призывной трелью. Звонил щедро получивший на лапу сторож: сообщил, как его и просили, о прибытии «Вити с Раей».

— Прибыли господин Скворцов с дамой, — радостно сообщил Акела несколько смущенной Фросе (трезвый всегда смущен в присутствии пьяного, Акела же старался казаться прилично выпившим, и это ему удавалось). — Где можно спрятаться, чтоб Витя обалдел, когда я неожиданно появлюсь?

Фрося предложила место для игры в прятки. Поднялись на второй этаж, осмотрели помещения, и Акела заплетающимся языком похвалил девушку за находчивость. Потом уточнил план розыгрыша. Фрося приглашает гостей на второй этаж, в зал с камином, Акела прячется в проходной комнатушке, оборудованной всем необходимым для приготовления легких закусок и горячих напитков. Фрося предлагает гостям чай, кофе, выпивку, удаляется в комнатенку, которую они называли кухней-баром, и появляется оттуда под руку с Антоном Александровичем Шоповым... Все смеются!

На заключительном этапе инструктажа речь Акелы оборвал еще один телефонный звонок. На сей раз заверещал мобильный аппарат Фроси. Вовик сообщил, что они с Вадимом Борисовичем в пути и скоро прибудут на место. Акела замер рядом с девушкой, пытаясь расслышать голос из телефона-трубки и готовый придушить Фросю, сболтни она лишнее. Но Фрося не сказала ничего лишнего, только игриво сообщила о том, что господин Скворцов еще не прибыли, и, с кокетством взглянув на Акелу, пожаловалась на грусть, одиночество и усталость от ожидания гостей.

Акела и Скворцов открыли двери одновременно. Акела — неприметную дверцу, за которой расположилась кухня-бар, Скворцов — входную дверь с улицы.

Диалог Фроси со Скворцовым Акела слушал, приложив ухо к тонкой двери из замаскированной под дуб древесно-стружечной плиты. Слушал внимательно, что совершенно не помешало ему достать из кармана «ПМ» и подготовить к работе. Когда Фрося, переговорив с Виктором, вошла в свою кухоньку, довольная и малость взвинченная, Акела встретил ее ударом пистолетной рукоятки по темечку. Он не дал обмякшему девичьему телу грохнуться на пол, аккуратно уложил Фросю на сервировочный столик, как полуфабрикат изысканного блюда для пиршества каннибалов. Убийство Фроси он отсрочил: из двойника Евграфовой в случае чего может получиться прекрасная заложница, а не возникнет нужда, убить ее он всегда успеет. Свидетели ему ни к чему. И сторож у шлагбаума зря радуется — он тоже обречен.

Акела вышел из кухоньки в зал с камином, понаблюдал, как Скворцов машет кому-то на улице рукой, догадался: «Витя подает напарнице условный знак, сигнализирует, что в доме безопасно», — и улыбнулся своим мыслям.

Он поднял пистолет, лучик лазера пометил затылок Скворцова красной точкой — маркировкой смерти.

Виктор обернулся. Но нисколько не удивился. Остался спокоен и невозмутим.

Акела улыбнулся еще шире, не удержался от вопроса:

— Неужто не удивлен, Витя?

— Я разучился удивляться, — сказал Виктор, и это было истинной правдой. Осознав, что перед ним Акела, он в считанные секунды сгенерировал единственно верную версию, объясняющую его внезапное появление. Мозг программиста выстроил следующую схему событий: Скворцов звонит Владимиру Владимировичу, секретарь перезванивает девице Фросе, Фрося оказывается в сговоре с Акелой, звонит ему на мобильный, и недобиток Акела, выскочив из лесу, хватает мотор и мчится встречать Виктора с Раисой Сергеевной.

— Подними руки, Витя, и положи ладони на затылок.

Виктор выполнил команду без возражений, без лишних суетливых движений, без спешки.

— Сейчас дождемся твою даму, я ее шлепну, прокатимся на машине, и ты покажешь мне место, где спрятан «дипломат»!

Акела был уверен — его осведомленность ошеломит Скворцова. Но вместо того чтобы обалдеть от всезнания врага, Виктор подумал: «Меня очередной раз берут на понт. Секретарь сообщил своей шлюхе, что я приеду с кейсом, полным денег, она настучала Акеле. И тут я появляюсь без „дипломата“. Логично предположить, что я спрятал саквояж с долларами где-то за пределами поселка...»

— Я никуда не поеду, Акела, — произнес он равнодушно.

— Тогда я пристрелю тебя и прокачусь за бабками вместе с дамочкой.

— Она не знает, где спрятан «дипломат».

— Врешь.

— А если не вру? Она плохо себя чувствует. Она отдыхала, пока я прятал «дипломат».

Хлопнула дверь внизу, в дом вошла Рысь.

— Ви-тя! Ты где? — В ее приглушенном потолочными перекрытиями голосе отчетливо слышались тревожные интонации.

— Я здесь! — крикнул Виктор, не обращая внимания на дрогнувший в руке Акелы пистолет. — Я на втором этаже, поднимайся сюда!

Акела растерялся. Он рассчитывал на смятение Скворцова при своем внезапном появлении, на шок от того, что он знает все их тайны, на естественный страх смерти, наконец!... Рассчитывал — и просчитался. По всем трем позициям.

А Скворцов в это же время злился на себя: он опять облажался, снова его обвели вокруг пальца. Он подвел Рысь, сам того не желая, заманил ее в ловушку (махнул правой рукой)... И он ответит за это! Лишь бы Акела подошел поближе, только бы улучить момент и выбить из его руки пистолет, обезоружить, когда Рысь будет рядом, помочь ей, насколько хватит сил, разделаться с этим везучим гангстером...

Торопливым, скользящим шагом, стараясь, чтобы под ногами не скрипели доски пола, а красная точка целеуказателя не сместилась с мишени, Акела вплотную подошел к Скворцову. Он схватил Виктора за шиворот, спрятался у него за спиной (снова Виктор стал живым щитом!) и взял на прицел прямоугольное отверстие в дощатом полу, из которого вот-вот должна была показаться женская голова...

Рысь запрокинула голову. Прямо над ней зиял прямоугольный проем в перекрытии между этажами. В крестьянских домах через такие рукотворные дыры в потолке можно забраться на чердак, только крестьяне для этого пользуются простецкой приставной лестницей, а эстеты-архитекторы, планируя внутреннее устройство дачи Владимира Владимировича, для той же цели предусмотрели винтовую лестничную конструкцию.

Еще на подходе к дому Рысь вытащила из кармана плаща пистолет, сняла его с предохранителя и теперь стояла у подножия винтовой лестницы, прикидывая, как бы половчее взобраться на второй этаж, чтобы в случае необходимости иметь возможность с ходу начать стрельбу. Что-то ее встревожило в голосе Скворцова. Слишком спокоен он был, что ли?

Внутренне собравшись, она начала подъем по неудобной лестнице.

— Подними руки, Рысь! — скомандовал Акела, едва растрепанная женская головка показалась в прямоугольной прорехе пола. Красная метка лазерного прицела, пропутешествовав по лицу женщины, заставила ее прищуриться.

Ее будто током ударило, как только она услышала из уст Акелы свой псевдоним.

Обратись к ней Акела иначе, лежать бы ему через две сотых секунды у ног Скворцова с простреленным черепом.

А Виктор ничего не понял, он пропустил мимо ушей словечко «Рысь», которое спасло жизнь Акелы. Он вообще ничего не слышал, кроме собственного сердца, выбивавшего бешеную чечетку. Рысь рядом! Пора «работать»! Он начал поворот и хотел развернуться как можно резче. Помешала рука Акелы, державшая его за шиворот. Виктор готовился ударить Акелу в челюсть, а вместо этого сам получил удар пистолетной рукояткой в висок. Стук сердца в ушах сменила высокая протяжная нота, перед глазами поплыли бледно-фиолетовые круги, руки и ноги выпали из ощущений.

Акела небрежно отшвырнул его поникшее тело в сторону, весело оскалился, когда оно грохнулось на пол, будто сломанный манекен. Лазерный лучик вернулся на прежнее место. Красная точка застыла посреди лба Рыси. Пока его «ПМ» выполнял роль ударного орудия, Рысь успела бы разрядить в него половину обоймы своего пистолета. Но, прежде чем убить его, ей жизненно необходимо было узнать, откуда ему известен ее псевдоним.

— Рысь! Руки подними, я сказал! — Акела был уверен в себе как никогда. — Руки вверх и марш вверх по лестнице! Ну!

Она разжала пальцы. Пистолет, стукнувшись о ступеньку, полетел вниз. Она подняла руки, перешагнула несколько последних ступенек, ступила на покрытый бесцветным лаком дощатый пол.

— Я все про тебя знаю, Рысь. И про планы твои мне известно не с чужих слов. — Акела засмеялся, похлопал себя свободной от оружия левой пятерней по груди. — Здесь, у меня в кармане, магнитофонная кассета. Все, о чем вы с Витькой трепались в моей машине, записано на пленку. Веришь?

— Верю. — Рысь успокоилась. Очевидно, в машине сработало автоматическое записывающее устройство. И запись ее откровений Акела вряд ли успел размножить. Следовательно, существует всего одна информационная мина в виде магнитофонной кассеты и всего один человек, который эту кассету слушал.

— Рысь, давай меняться? Я тебе — кассету, а ты мне — «дипломат» с «капустой».

— А Витя?

— Скворцов? А при чем тут Скворцов? Ты его охмурила классно. Я, когда слушал запись, плакал от умиления. Однако на кой черт он тебе нужен, при новых раскладках? Я его шлепну, и забудем про Витю.

— А где гарантия, что ты и меня не шлепнешь?

— По дороге к сокровищам договоримся о гарантиях. Пора ехать. Со своими бывшими начальниками и подчиненными мне что-то неохота сегодня встречаться, а они вот-вот подъедут. Поехали?

— Машина у тебя есть? Ах да! Я забыла. Тебе подфартило наткнуться на собственный «БМВ».

— Ага! Подфартило. «Бээмвуха» дожидается нас под присмотром охранника у шлагбаума.

— Поехали... Не забудь Витю пристрелить.

— Прямо сейчас и пристрелю, секундное дело...

Едва лазерная метка смерти исчезла с ее лица, она прыгнула. От Акелы ее отделяло не менее трех метров, и он успел остановить руку на полпути к цели по имени Виктор, успел вывернуть кисть, выстрелить в летящую на него женщину, точнее — в то место, где она находилась за долю секунды до выстрела. Она предусмотрительно развернулась в полете боком, зная, что последует выстрел, и пуля просвистела мимо. Рысь взмахнула ногой, и каблучок полусапожка врезался Акеле в пах. Мелькнула в воздухе маленькая женская ладошка, хлестко встретилась с вооруженным пистолетом кулаком, и оружие вылетело из сильных мужских пальцев. Вторая ладошка тем временем схватила за ухо Акелу, потянула вниз. Акела взвыл от нестерпимой боли и опрокинулся на пол, Рысь навалилась сверху, выпустила его окровавленное ухо, взмахнула руками. Обе ладони одновременно ударили по голове Акелы. Похожее движение знакомо каждой женщине, хотя бы раз в жизни взбивавшей пуховую подушку. Основание левой ладони ударило по его подбородку, правая напряженная ладонь хлестко стукнула Акелу в висок. Голова, получив два синхронных удара с разных сторон и под разным углом, вынудила шею скрутиться, шейные позвонки не выдержали, треснули, и Рысь мгновенно потеряла к поверженному противнику всякий интерес...

Виктор очнулся внезапно, будто проснулся по звонку будильника. Он сразу же сообразил, где находится и что произошло, пока сознание витало где-то на пороге небытия. Рысь одолела Акелу! И вот он, Акела, лежит рядом, еще дышит, но уже не контролирует себя, уже мчится в обитель вечного мрака по той же дороге, с которой только что вернулся Виктор.

Рядом с Акелой на коленях стояла Рысь и что-то искала в его карманах. Виктор попробовал сообразить, что она ищет, но внезапно, вдруг, вспомнил о Фросе. Мозг словно огнем обожгло. Фрося в сговоре с Акелой! Виктор догадался об этом за несколько минут до того, как пистолетная рукоятка ударила его в висок. Он вычислил Фросю, разоблачил ее. Но где же она? Кажется, она скрылась во-он за той дверью рядом с камином — там же прятался Акела. В любую секунду его сообщница может появиться на пороге с оружием в руках.

Пистолет Акелы валялся справа от Виктора. Бревном прокатившись по полу, он схватил «ПМ», направил красную точку лазерного прицела на неприметную дверь в кухню-бар и беглым огнем расстрелял всю обойму. — Ты спятил, Витя?!

Виктор повернул голову. Рысь смотрела на него укоризненно-удивленно. В руках она держала магнитофонную кассету. Глядя на Виктора, она продолжала вытягивать длинными ногтями тонкую коричневую пленку из пластмассового корпуса. Причудливо переплетаясь, пленка у ее ног сворачивалась в замысловато ажурную массу.

— Там, за дверью, прячется Фрося! — крикнул Виктор. — Она в сговоре с Акелой! Ни от кого другого, кроме как от нее, Акела не мог узнать, что мы сюда приедем. Осторожно, Рысь, я мог ее и не задеть, в любую секунду она...

— Замолчи!... Идиот... — тонкими сильными пальцами Рысь принялась рвать магнитофонную пленку на мелкие кусочки. — Акела узнал про нас, прослушав вот эту пленку. Наши разговоры в машине зафиксировал магнитофон. Счастливчик Акела нечаянно наткнулся на свою машину и... И все, что отсюда следует... Иди посмотри, может, ты промазал или девушки там нет... Иди проверь.

Виктор поднялся с пола, доковылял до изуродованной пулями двери, заглянул в кухоньку-бар.

На сервировочном столике лежала окровавленная Фрося. Одна из пуль попала ей в голову и страшно изуродовала лицо. Еще две пули пробили легкое. Кровь струйками стекала с сервировочного столика на пол.

Виктор вошел в тесноту кухонного помещения. На полке бара, между пузатых коньячных бутылок, он заметил пачку «Парламента» и россыпь разовых зажигалок. Никогда еще ему столь отчаянно не хотелось курить. Открывая сигаретную пачку, он едва не разорвал ее надвое. Вытащил белую палочку сигареты, зубами откусил фильтр, выплюнул белый цилиндрик и, чиркнув зажигалкой, затянулся. Знакомый вкус табака во рту и дым в горле успокаивали. После второй глубокой затяжки потянуло в сон. Спать хотелось неимоверно, глаза закрывались, мозг обволакивала серая пелена дремоты. Избитое тело, взбудораженный разум, измученные нервы — все вместе требовало отдыха, забытья, расслабления. И только тупо ноющий после удара Акелы висок мешал окончательно расслабиться. Прошло почти двое суток с тех пор, как его голова превратилась в подобие боксерской груши, и Виктор надеялся, что сейчас переживает последний на сегодня нокаут...

— Виктор! — позвала Рысь.

Он сунул пачку в карман, вернулся в зал с камином.

— Ну, Витя, как там?

Рысь перебралась в одно из кресел подле круглого стола посередине каминной комнаты. За тот короткий промежуток, что Виктор пробыл на кухне, она здорово изменилась. Остатки, резервы сил она растратила на борьбу с Акелой, сумела собраться, сконцентрироваться и победить. А теперь она сидела в кресле, опустив плечи, кончики пальцев мелко дрожали, лицо сделалось уже не мертвенно-бледным, как тогда, на улице, а каким-то серо-синим, словно лицо покойника, трое суток пролежавшего в морге.

— Рысь, я застрелил Фросю, прости... — Виктор выпрямил спину. Сонливости как не бывало. Страх остаться одному, страх потерять Рысь — разновидность страха, знакомая эгоистам и маленьким детям, — подействовал на Скворцова эффективнее любого допинга. — Рысь, ты очень плохо выглядишь. Скажи, что сделать, как тебе помочь?!

— Подбери с пола обрывки пленки и сожги, уничтожь их. Я спешила, рвала ее на случай внезапного приезда Евграфова. Он запаздывает, еще есть время...

— Рысь! Я не о том, я о тебе! Может, поискать лекарства? Принести воды? Кофе?...

— Витя, дружок... — Рысь через силу улыбнулась. — Мне если что и поможет — так только покой. Покой тела и мыслей. Я удобно сижу в кресле, отдыхаю. Помоги мне успокоиться окончательно, уничтожь даже память об этой магнитофонной записи... Да, кстати, будешь общаться с Евграфовым, преподнеси ему свою версию касательно Фроси. Говори так: «Мы вошли, поднялись на второй этаж, и тут нас ждала девушка в обнимку с Акелой». Как ты убил их, присочини сам...

— Я?! Врать, что я убил Акелу?...

— Ну не я же, верно? Кто поверит, что убила я? Посмотри на меня и скажи: возможно в такое поверить?

— Нет, наверное... Если не знаешь, кто ты на самом деле.

— А вот кто я на самом деле, Евграфову знать ни к чему. Ты у нас герой, Витя, ты! Лопатой убил троих могильщиков, очередью из автомата отправил на тот свет еще двух гангстеров, из «ПМ» положил предавшую Владимира Владимировича Фросю... Будь любезен, добей Акелу. У меня сил нет, а он, смотри, еще живой, хотя и получил, как выражаются медики, «травму, несовместимую с жизнью».

Тело гангстера на полу конвульсивно подергивалось, как лягушка под током во время биологических экспериментов.

— Витя, помоги ему, пожалей, больно смотреть, как он страдает... Но это все лирика, а если серьезно — я опасаюсь, как бы врачи не устроили ему отсрочку на тот свет. Вдруг эта везучая сволочь заговорит... Добей его!

Обойма «ПМ» была пуста, про то, что у Рыси должен быть пистолет, Виктор забыл. Нетвердым шагом он подошел к стене, увешанной холодным оружием, взял в руки «кинжал милосердия»: сработал заложенный глубоко в подкорке стереотип — добивать врага нужно оружием, созданным специально для этой цели.

Вопреки представлениям неспециалистов, сталь большинства средневековых мечей хрупка и ломка. Мифы и легенды о искусных древних кузнецах и сталеварах опровергает грубая правда: не умели в старину варить и ковать сталь и больше рассчитывали на вес оружия, чем на его остроту и стойкость. Кинжал милосердия — исключение, правда, незначительное. Название этого кинжала пошло от немецкого выражения «удар милосердия». Им не сражались, им добивали. Кинжал милосердия создавался для одного конкретного мощного удара сверху вниз, и при таком ударе он не подводил, прокалывал даже плетение кольчуги. (Все эти премудрости и особенности средневекового оружия коллекционер Скворцов прекрасно знал.)

Несколько шагов — и он рядом с Акелой. Скворцов опустился на одно колено, сжал пальцами обеих рук почерневшую от времени рукоятку, размахнулся и с шумным выдохом вонзил тонкое лезвие в грудь Акелы, избавив от страданий человека со сломанной шеей.

Корпус магнитофонной кассеты и ворох рваной пленки он сжег на кухне. Щурясь от едкого дыма горелой пластмассы, залил смердящие остатки информационной мины водой. Горелая пленка в глубокой суповой тарелке еще шипела под струей воды из-под кухонного крана, когда Скворцов услышал, как внизу хлопнула входная дверь.

Вошедшие замешкались у входа.

«Нашли мой пистолет... — предположила Рысь, — насторожились...»

Она провела дрожащей рукой по волосам, откинула челку со лба, обнажив ссадину с кровоподтеком от резиновой пули. Голова у нее сильно кружилась, тошнота подступала к горлу.

«Витя выглядит не лучше моего, — размышляла Рысь. — Это отрадно. Ему поверят и простят путаницу в словах, если таковая случится. Говорить с Евграфовым придется Виктору. Я совсем плоха, совсем...»

Жалобно скрипнули ступеньки винтовой лестницы. Из прямоугольного проема в дощатом полу выпрыгнули два дюжих мужика в мешковатых камуфляжных костюмах, у каждого по пистолету в руке. Один из пришельцев прыжком сместился вправо, другой — влево. Один пистолетный ствол направлен на Рысь, второй смотрит ей за спину.

— Руки за голову!

Уже привычно подчиняясь вооруженному человеку, Скворцов поднял руки.

Тем временем по лестнице на второй этаж поднялись еще трое вооруженных, одетых по-военному людей, рассредоточились, замерли, готовые к стрельбе, и только после этого в зале с камином появился Владимир Владимирович, а за ним и Вадим Борисович. Судя по доносящемуся с первого этажа шуму, там осталось еще как минимум двое охранников.

— Ужас какой!... — Хозяин дома, брезгливо сморщившись, разглядывал труп Акелы с кинжалом в груди. — Как он тут очутился? Кто его... зарезал?

— Акелу заколол я, — глухо ответил Виктор.

— А что там горит, на кухне? — потянул носом Владимир Владимирович. Он смотрел на Скворцова и не узнавал его.

— Не знаю, что-то сожгли...

— Кто?

— Акела и его пособница что-то сожгли... Пока ждали нас с Раисой Сергеевной.

— Шопов и Фрося?... — Бедный Вова обалдел.

— Погодите-ка, — вмешался Евграфов. — Я ровным счетом ничего не понимаю. Что здесь произошло? Кто мне объяснит?

— Наверное, придется мне, — вздохнул Виктор, взглянув на поникшие плечи Раисы Сергеевны, на ее мелко трясущиеся пальцы, сплетенные в замок на рыжем затылке. — Позвольте Раисе Сергеевне опустить руки. Она плохо себя чувствует, ей крепко сегодня досталось...

— Вы — Виктор Скворцов? — спросил секретарь Вова.

— Да, Скворцов...

— Вадим Борисович, это Виктор Скворцов, а это, я полагаю, Раиса Сергеевна, мама Константина Николаевича.

— Опустите руки. — Евграфов удостоил беглым равнодушным взглядом своего бывшего друга и соратника Антошу Шопова, подошел к столу, опустился в кресло напротив Раисы Сергеевны. — Вам нужно к врачу. Вова! Вызови «Скорую». Женщине нужен врач.

— Спасибо! — Рысь расплела пальцы на затылке, уронила кисти рук на стол. — Спасибо, Вадим Борисович.

— Вы меня знаете? — вскинул брови Евграфов.

— Костя много о вас рассказывал, много хорошего. Вам сказали, что мой сын ни в чем не виноват? Его скомпрометировал Шопов. Костик ваших денег не крал...

— Да-да, я знаю, не волнуйтесь, с ним все будет в порядке...

— Вадим Борисович... — слабым, дрогнувшим голосом окликнул хозяина Вова. — Вадим Борисович, я виноват, совсем запамятовал, накладочка вышла...

— Чего ты там мямлишь?! — Евграфов повернул голову, строго посмотрел на неуверенно переминающегося с ноги на ногу секретаря. — Ты позвонил в клинику? С Рашидом Владленовичем переговорил?

— Сейчас! Сейчас позвоню... — Вова засуетился. Кожаный футляр с мобильным телефоном болтался у него на поясе. Доставая телефон, Вова жалобно простонал: — Вадим Борисович!

— Прекрати ныть! Выражайся внятно! Что ты хотел сказать?

— Вадим Борисович, я очень виноват! Закрутился с делами, позабыл позвонить, отменить облаву на Константина Николаевича...

— Так позвони сейчас же! — Рысь неожиданно сильно стукнула кулаками по столу.

Она вскинула голову, выпрямилась в кресле. Ее горящие глаза хищно прищурились. Она все поняла, разгадала истинную причину Вовиной «забывчивости». В досужих домашних разговорах Костя характеризовал секретаря Вову как интригана, карьериста и своего первейшего соперника по службе. Негодяй Костя побаивался мерзавца Вову. Выходит, побаивался не зря! Эти двое, Костя и Вовик, друг друга стоили. Но Костя, какой бы сволочью он ни был, ее сын, и, вопреки всему, она его любит всем сердцем! До сих пор безумно любит сына-негодяя...

Раскаленная игла кольнула в сердце. Тупо заныло в затылке, потемнело в глазах. Рысь стиснула зубы.

С показушной торопливостью Вова стучал пальцем по кнопкам мобильного телефона. С притворной озабоченностью подносил трубку к уху. С гротесковой опаской в голосе спрашивал о судьбе Константина Николаевича... Вовик явно переигрывал. Очевидно, уже знал, что ему ответит телефонная трубка.

Вадим Борисович Евграфов смотрел на своего секретаря с немым вопросом в красных воспаленных глазах. Виктор Скворцов устало привалился к косяку продырявленной пулями двери. Пятеро телохранителей в камуфляже стояли, опустив руки, и тупо таращились на стену, украшенную средневековым оружием.

Как правило, люди не знают, куда деть руки. Потные ладони поправляют прическу, вздрагивающие пальцы теребят пуговицы на одежде — руки невротика в постоянном движении... Мать ожидает сообщения о судьбе сына, и нет ничего необычного в том, что одна ее рука полезла в карман черных брюк, а ладонь второй легла на взлохмаченный затылок.

Между тем Рысь отыскала в кармане маникюрную пилочку — сувенир на память о покойном Вампире. Заостренная полоска рифленого металла спряталась между длинных пальцев, другая рука массировала затылок, воздействуя на мозжечок.

«Запомни, Рысь, — наставлял Рыжий. — Когда силушек кот наплакал, а драки не избежать, массаж мозжечка поможет отработать минуточку-другую с полной отдачей. Помассируй мозжечок, вздохни глубоко, выдохни воздух тремя порциями и — вперед, в атаку...»

Рысь незаметно развернулась в кресле. Теперь она беспрепятственно могла вскочить на ноги, ее грудь более не упиралась в круглый край стола. Она втянула в легкие воздух, задержала дыхание и очистила легкие в три приема. Со стороны казалось — женщина всхлипывает, вот-вот расплачется.

— Вадим Борисович... — Вовик опустил руку с трубкой-телефоном. Трубка надрывалась противным комариным писком коротких гудков. — Произошло несчастье. Задействованные в облаве милиционеры перестарались.

Прискорбно, но Константин Николаевич... застрелен как оказавший сопротивление при задержании...

Рысь прыгнула. Ладони ударили по подлокотникам кресла, придавая телу ускорение, ноги пружинисто разогнулись. От секретаря Вовы ее отделяло всего два метра. Но рядом с Владимиром Владимировичем, справа и слева от стола, двое телохранителей.

Правый охранник отреагировал на ее прыжок с похвальным профессионализмом: метнулся наперерез, заслонил «объект» своим телом.

Мах бедрами. Рысь развернулась к нему боком, летящий ей навстречу кулак ударил в пустоту. Стук каблучков о дощатый пол. Рысь приседает и бьет охранника локтем в живот, пополам согнув ряженного в камуфляж мужика.

«Бей всем телом, задействуй и свой вес, и энергию всех без исключения мышц», — объяснял Рыжий, а она усвоила его науку однажды и навсегда.

Телохранитель, стоявший слева от Владимира Владимировича, оттолкнул секретаря, стремясь увеличить расстояние между ним и источником опасности.

Рысь прыгнула вторично. Из положения глубокого приседа было удобно прыгать. Она пролетела мимо «левого» телохранителя, в полете выбросила в сторону руку и стала похожа на птицу, расправившую одно крыло. Синхронно с ее приземлением рука-крыло предплечьем ударила «левого» по шее. Не случайно этот удар так и называется — «удар крыла». При правильном исполнении рука-крыло валит кого угодно. Она выполнила удар правильно. Телохранитель грохнулся на пол, свалился, как после выстрела в упор.

И еще один быстрый низкий прыжок. Мгновенное перемещение за счет движения бедер и ступней. Рысь на расстоянии вытянутой руки от Вовы-секретаря. Ее рука вытягивается, «выстреливает» со стремительностью атакующей змеи. Секретарь успевает разинуть рот, успевает крикнуть, но не успевает моргнуть. Острый кончик маникюрной пилочки уже пробил его глазное яблоко...

«За глазницей такая косточка, — учил Рыжий, посмеиваясь в усы, — тоненькая, как бумага. Постараться — так и пальцем можно ее сломать и травмировать мозг. А без мозгов, курсантка Рысь, верная смертушка супостату!»

Сзади налетел третий телохранитель, поспел из дальнего угла просторной комнаты. Стрелять побоялся — пуля ненароком могла задеть своих или отрикошетить, не дай бог, в господина Евграфова. Третий претендент на победу над Рысью обхватил шею женщины мускулистой ручищей. Рысь вскинула руки, поймала ладонями голову противника у себя за спиной, резко согнувшись, упала на колени и перебросила через себя «третьего».

Дело сделано. Убийца сына поплатился смертью за смерть. Настоящий убийца. Милиционер, нажавший на курок, ей абсолютно безразличен. В смерти повинна не рука, несущая смерть, а мозг, возжелавший этой смерти. Она продолжала «делать» телохранителей, продолжала «работать» по инерции. Не могла же она опустить руки и пропустить удар в челюсть от очередного накачанного оппонента. Ушла от удара, контратаковала в пах...

Убивать голыми руками легче, чем нокаутировать и осторожно «ронять» нападающих, но Рысь сдержалась, оставила в живых и следующего телохранителя, молодого красивого парня, который так старался поймать пятерней ее руку. Красавец телохранитель был схвачен за кисть и опрокинут на спину.

Двое охранников, дежуривших у крыльца на первом этаже, подоспели на шум потасовки как раз вовремя. Остатки Рысьих сил были на исходе. Она уже плохо соображала, видела и слышала. Продолжала двигаться на автомате, как зомби. Предпоследний камуфляжный мужик достал ее тычком в подбородок и скорчился на полу, пропустив удар по шее. Последний почти сумел провести подсечку. Рысь потеряла равновесие и, падая, опрокинула противника. Уже не сознавая, что делает, она навалилась на последнего боеспособного сотрудника личной охраны господина Евграфова и ударила его лбом в область, которую привыкла называть «заушным бугром».

Все. Полторы минуты непрерывного рукопашного боя. Истерзанные тела на полу. Сдавленные стоны телохранителей. Прерывистое, тяжелое дыхание Рыси. Широко открытые зеленые глаза смотрят в потолок, в одну точку. В них нет мысли, нет души. Душа Рыси блуждает во внеземных сферах, ищет душу сына и не находит ее.

— Что это было?... — Евграфов с ощутимым трудом отвел взгляд от свалки живых и мертвых людей под ногами. Уставился на Виктора, будто увидел его впервые.

— Мать отомстила за смерть сына, — ответил Виктор. — Я все объясню, Вадим Борисович. Костю подставили, он погиб незаслуженно... Я все могу объяснить, абсолютно все, но сначала позвоните в клинику, вызовите врачей. Ры... Раиса Сергеевна еще дышит. Ее надо спасти. Ее обязательно надо спасти!