Вопреки категорическому приказу Федора, Сергач сел писать подробное изложение автобиографии старосты и конспективную, с отступлениями, хронологию последних событий не сразу. Оставшись вдвоем, Игнат с Виктором долго и горячо спорили и в конце концов разругались в пух и прах.
Весь комплекс распоряжений Федора не особенно нравился и Сергачу, однако Игнат, скрепя сердце, понимал командирскую логику и резоны. А Виктор, едва пятнистая спина Федора скрылась из глаз, заявил, что он, дескать, «клал болт» на все приказы и распоряжения «старшего», мол, если Федор не вернется, надо самим что-то предпринять, все, что угодно, только не бежать, поджав хвост. Расшифровкой абстрактного «все, что угодно» Виктор себя не затруднял, меж тем про «поджатый хвост» говорил много и ярко.
— Вить, с чего ты взял, что Федор не вернется, а? На фиг ты его хоронишь раньше времени? Уцепился, блин, за его инструкции на самый-пресамый пожарный случай и давай языком трепать. Обижаешься, что он нас с собой не взял? А ты заметил, как Федя «разгрузку» надевал? Привычно и буднично! Мы, два дилетанта, ему только помеха.
— Федор Васильевич опытный и умный, а мы два дурака? Так, по-твоему? Тогда скажи, на хрена он, мать его, велел бандероль отправлять? Она ж позже нас с тобой в Москве будет!
— О'кей, я тебе отвечу: страхуется Федя, ферштейн? Вдруг мы в автомобильную аварию попадем или, скажем, пересев на поезд, отравимся в вагоне-ресторане постными щами?! Подстраховывается командир, очень ему охота, чтоб его московские товарищи, я думаю — ветераны спецназа или еще каких супер-пупер подразделений — разобрались с Еритницей, ежели сам Василич вдруг «выйдет в тираж», как говорится. Его план с заложником, согласись, не лишен здравого смысла. Но если крутой Федор по какой-то фантастической причине накроется, как говорится, «медным тазом», нам с тобой глупо и пытаться играть в диверсантов, согласен? Ну ладно, черт с тобой, допустим, дуракам и дилетантам всегда везет по первому разу, допустим. Вообрази — завтра поутру мы бы по-пластунски подползли к Еритнице и взяли «языка». Ты да я, вдвоем. Приволокли бы «языка» сюда, к «Ниве». И дальше? Ты умеешь вести допрос с пристрастием? Я — нет. Откуда мы знаем о методах жесткого допроса, а? Из кино про гестапо, да? Или давай плюнем на командирские инструкции и завтра с утра махнем в ментуру, сдаваться. Чистосердечно признаемся: так, мол, и так, Федор, дескать, наш Васильевич вооружился, ушел в сторону Еритницы и не вернулся к назначенному им же сроку. Допустим, мусора пропустят мимо ушей слово «вооружился», допустим. Нагрянут мусора в Еритницу, а деревенские им скажут: никого не видели, ничего не знаем. Согласен? Опровергай, ежели не согласен, ну? Чего молчишь, а?
— Да пошел ты!..
И Сергач пошел, плюнул и пошел к машине искать блокнот Андрея, на листках которого записывал ночью хронику вчерашних контактов и легенду про мать оборотней.
За шутовскую интерпретацию старинной легенды сегодня было немножечко стыдно. Однако, подумав, Сергач решил оставить в блокноте все как есть и не вырывать листки с собственным литературным творчеством. А хотелось.
Игнат сел на землю, на ворох сухих листьев и пожелтевших еловых иголок, привалился спиной к нагретому солнцем колесу «Нивы», устроил блокнот на согнутых коленях, и гелевый стержень заскользил по бумаге. Сергач писал, время от времени поглядывая на Витю, а Фокин кружил между деревьев, заложив руки за спину, глядя под ноги, точно арестант на прогулке в тюремном дворике после известия об отклонении его апелляции.
Сергач скурил весь запас сигарет — осталась одна-единственная, — излагая на бумаге биографию старосты, израсходовал весь гелевый стержень в авторучке.
— Витя! Виктор Анатольевич, дай, пожалуйста, ручку Андрея, мне писать нечем.
Писать массивной ручкой со встроенным «шпионским» диктофоном оказалось нелегко, неудобно. Хорошо хоть остались сущие пустяки в сравнении с уже написанным:
"...На выезде из Еритницы я (Игнат Сергач) случайно обнаружил служебное удостоверение Андрея, запачканное засохшей землей и высохшей кровью. Служебное удостоверение к нам в машину подбросил(ли) житель(ли) деревни, когда мы общались со старостой или когда знакомились с ним (вокруг столпился народ, а окно в правой, дальней от нас дверце я забыл закрыть).
В. (Виктор) считает, что кому-то из деревенских осточертела абсолютная власть диктатора-старосты, который убил Андрея, и, подбрасывая удостоверение, кто-то надеется, что мы, получив улику, обратимся в милицию.
Ф. (Федор) уверен, что в милицию обращаться бесполезно, т.к. предатель («предателем» Ф. называет человека, подбросившего удостоверение, имея в виду, что этим своим поступком тот предал и старосту, и общину) уклонится от прямой конфронтации со старостой и от конфликта с остальными николаитами. Ф. сравнивает предателя с автором анонимок.
Ф. считает, что Еритница — единый общественный организм, его сила в сплоченности, его слабость в информированности каждого жителя деревни обо всех деревенских делах. Ф. считает, что, если взять «языка», как он выразился: «грамотно изъять» и «грамотно» его допросить (пока в деревне не хватились «изъятого»), то велика (с его слов — 98%) вероятность выяснить судьбу Андрея.
Мы отъехали от Еритницы на достаточное расстояние, чтобы нас не заметил случайный свидетель (уже после случайного обнаружения удостоверения). Ф. свернул с дороги к лесной опушке, приметив подходящий закуток в лесу. «Ниву» сейчас с дороги не видно, лишенная растительных препятствий земля углубляется в лес запятой метров на десять, машина стоит в конце закутка-загогулины.
Из тайника в машине (оборудованного под днищем) Ф. достал томат «АКМС», штык-нож, запасной рожок к автомату, две ручные гранаты неизвестной мне системы и разгрузочный жилет, комплектованный неизвестными мне спецсредствами. Федор надел камуфляжную куртку, «разгрузку» (разгрузочный жилет) и отправился брать «языка», как он сказал: «работать языка». Нам (И.С и В.Ф.) велел ждать до утра. В 9.00 завтрашним утром, в случае если не дождемся Ф., нам велено отправляться в Москву, причем ехать в сторону, противоположную поселку Крайний, и на хуторе не останавливаться. Нам приказано в первом же населенном пункте, где есть почта, отправить в Москву ценной бандеролью эти записи, которые я сейчас заканчиваю, и улику — удостоверение Андрея (Ф.И.О. получателя, его адрес я запомнил). Ф. оставил нам деньги, документы на машину (доверенность), разрешил бросить «Ниву», если возникнет возможность добраться до Москвы быстрее или проще (самолетом или поездом). В Москве нам надлежит связаться по телефону с тем же лицом, на имя которого будет отправлена бандероль (номер телефона я запомнил), нам велено все рассказать, и мы предупреждены, что, скорее всего, от нас потребуется лишь более подробная информация, чем записана в этом блокноте.
Сейчас 17 часов 33 минуты, с момента ухода Ф. прошло более четырех часов".
Вздохнув с облегчением, Игнат закрыл блокнот, выщелкнул из пачки последнюю сигарету, понюхал ее и сунул за ухо.
— Витя, ау!..
Виктор более не кружил в позе арестанта меж деревьев-часовых. Перегорел Фокин, устал нервничать. Отдав Игнату ручку-диктофон, Витя взял из машины пальто, бросил его на землю, где посуше, и улегся смотреть в небо, рассматривать появившиеся во второй половине дня в синеве атмосферы мелкие стада облаков-овечек. А может, он просто уснул?
— Ау, Витя! Спишь?
— Бодрствую.
— Вить, хочешь почитать, чего я тут понаписал?
Виктор перевернулся на бок, приподнялся на локте.
— Давай, почитаю.
Сергач оттолкнулся лопатками от теплого колеса. Встал. Размял колени, плечи, пальцы.
— Ты б, Вить, не лежал на земле, а? Застудишь спину или, того хуже, почки. Да и пальто не стоило бы пачкать.
— Хрен с ними, с пальто и с простудой. Кидай блокнот!
— Лови. Развлекайся чтением, а я «прослушаю ручку», отвлекусь немного от острого желания выкурить последнюю сигарету.
— Я ночью на сеновале «слушал ручку», Федор прав — бесполезная для нас аудиозапись. Я практически в полной тишине слушал и то еле-еле различал голос «русской Ванги». Андрея нормально слышно, Крылов о себе бабке рассказывает — и все больше ничего.
— Делать-то все равно нечего. Ты убивай время чтением, я отвлекусь, «слушая ручку»... Блин! Как же я с сигаретами дал маху, а? Надо было вчера в ресторане блок купить...
Тишь вокруг оказалась обманчивой, едва Игнат активизировал воспроизведение. Лесное море вокруг жило своей сложной жизнью, словно настоящее море, которое никогда не утихает до нуля децибел, даже в полный штиль. Пришлось забраться в «Ниву», законопатиться в ней, заткнуть левое ухо, а малюсенькие дырочки на корпусе «шпионской» ручки плотно прижать к правой ушной раковине.
PLAY: треск, щелчки, помехи...
Голос Петра, племянника и ассистента ясновидящей: «Не бойтесь, не споткнетесь».
Голос Андрея Крылова: «Я и не боюсь».
Игнат вздрогнул невольно, услышав голос Андрея, голос не самого близкого, конечно, но все же друга. Ныне покойного друга...
Голос бабы Глаши: «И... к... с... у...»
Игнат вспомнил, как его вел Петр темным коридорчиком, вспомнил путеводный огонек свечи и первые слова Глафиры Иванны: «Иди к свету». Не иначе Андрею она сказала то же самое.
Шорох! Громкий, аж пришлось «шпионский» диктофон отстранить от уха на целую минуту, не меньше. Такие звуки случаются, ежели случайно задеваешь микрофон. «Долго шуршит для нечаянного прикосновения, — отметил Игнат, — и то: ш-ш-ш, вроде потише, а то вообще: Ш-Ш-Ш... Непонятное что-то происходит. В смысле — происходило».
Голос ясновидящей: «...рас...бя...» Звуки на грани слышимости, вроде бы говорит она строго и напористо, не слышно чего, но вроде бы без вопросительных интонаций, а Крылов отвечает, как будто она задала вопрос: «Меня зовут Андрей...», и так далее — отчество, фамилия, год и место рождения. Как будто на допросе. Интонации его голоса тоже какие-то странные, лишенные напрочь эмоциональной окраски. А может, это только кажется? Запись-то фиговая, «шпионская» аппаратура из самых дешевых... Нет, не кажется. Первую фразу: «Я и не боюсь» — Андрей произнес игриво, с легкой насмешкой, а после заговорил иначе, без всяких намеков на эмоции.
Опять смутное «бу-бу-бу» бабы Глаши — и снова чеканный ответ Андрея: говорит, где, как и когда учился.
Настырное «гур-гур-гур» старухи — и отчетливое Андрея:
Не женат. Была невеста Марина, мы с ней расстались потому, что..."И далее вкратце, но предельно откровенно о причинах размолвки с Мариной.
«С чего это Андрюха так разоткровенничался с Глафирой Иванной, а? Так, с ходу, с бухты-барахты, с места в карьер?» — недоумевал Сергач, вслушиваясь в реплики Крылова.
Ответов Андрея на вопросы бабы Глаши Игнат услышал множество. Ответов на вопросы без вопросительных знаков в конце, которых не слышно практически, лишь «бу-бу-бу» да «гур-гур-гур». Вступительное: «И... к... с...у» — единственная понятная, додуманная Игнатом фраза «русской Ванги».
Запись оборвалась, когда Андрей Крылов рассказывал Глафире Ивановне о своей фобии, о страхе заболеть раком легких. У Крылова, оказывается, все предки по материнской линии умирали от рака легких...
Черт! Что-то не так с этой «шпионской» записью. Но что?! Да, конечно, и Федор, и Виктор однозначно правы: помощи в поисках без вести пропавшего от прослушивания его откровений перед «русской Вангой» никакой, и все же...
— Тук-тук-тук. — Виктор постучал костяшками пальцев в стекло. Открыл автомобильную дверцу, попросил: — Сергач, подвинься. С той стороны, со стороны руля, не залезть, тачка встала впритирку к деревьям, елкам колючим, мать их. Двигайся, Сергач, рядом с тобой посижу, холодает в лесу.
Сергач перелез в водительское кресло, Виктор бросил скомканное, с прилипшими сухими листьями пальто на задний диванчик, плюхнулся на согретое Игнатом седалище.
— Игнат, я не понял, легенда про, мать их в лоб, оборотней — дезинформация? Староста болтал: волкодлаки с языческих времен страдают ликантропией...
— Ты уже все, что ли, прочитал? Так быстро?
— Начало прочел, легенду просмотрел по диагонали и вот здесь... — Витин палец заскользил вдоль рукописных строчек, — здесь остановился, не понял: что такое «сугетивная оценка»?
— Дай-ка гляну... — Игнат наклонился к блокноту, прочитал подчеркнутую ногтем Виктора строчку: — «... по моей, Сергача, субъективной оценке „Ниву“ окружало человек пятьдесят местных жителей...»
— "Субъективной"? Мать-перемать, а я прочел «сугетив-ной».
— Ха! Во-первых, товарищ редактор с телевидения, слово «суггестия» пишется с двумя «гэ», а во-вторых...
— Погоди... — Виктор задумался, — погоди-ка, дай вспомнить, где я слышал это слово, от кого я его...
— От меня! Еще в Москве. Я просвещал вас с Федей на предмет Вангелии Дмитровой и, помнится, обмолвился, дескать, бабка Ванга числилась научным сотрудником болгарского Института суггестологии. Еще ты мог слышать это греческое, кажется, слово из уст доктора Валерьянки. Не помню, произносил ли термин «суггестия», что означает «внушение», словоблуд Валерьянка, когда разглагольствовал о гипнозе, однако... — Игнат замер, окаменел на секунду, — однако, ой... — он выпучил глаза как это делал староста николаитов в момент приступов заикания, — ой, мама, мама моя! Ой, блин!.. — Игнат обмяк в кресле откинулся на спинку, спрятал лицо в ладонях.
— Сергач... — Виктор осторожно похлопал Игната по плечу. — Сергач, ты чего? Тебе плохо?
— Ой, Витя, плохо мне, плохо... — Игнат взъерошил волосы, хлопнул в ладоши. — Браво, бис! Браво, Глафира Иванна! Бис Пете, аплодисменты Павлу! Великолепная афера! Классная лажа! Ведь знал же, знал! И без Валерьянки знал, что смеющегося человека не берет гипноз. И Бублик-хохотунчик говорил, что я пробыл у бабы Глаши чертову уйму времени, а мне показалось — минуты. Блин горелый! Витя, Витенька, Витюша, мне чертовски плохо, чертовски неприятно осознавать себя дураком, балбесом, кретином! Как же я сразу не догадался, а? Ведь все очевидно, все на поверхности!
Игнат стукнул себя кулаком по лбу, достал из-за уха последнюю сигарету, из кармана зажигалку.
— Игнат, я не...
— Сейчас! Сейчас все объясню, момент... — Игнат прикурил, затянулся, выпустил дым через нос. — Бублика Глафира Иванна отшила, да? Бублик склонен хихикать в состоянии волнения, а на приеме у ясновидящей он ой как волновался. Смех, хихиканье — защита от гипноза, врубаешься? На «шпионской» записи Андрея, помнишь — шумы в самом начале? Вспомнил? Треск, будто кто-то микрофон руками лапает. Это, блин, ассистент Петя обыскивает загипнотизированного Андрея, ищет у столичного репортера звукозаписывающую аппаратуру, ферштейн? Проморгал, лапоть деревенский, хитрую ручку, а Крылов — молодец! Андрюха ручку не зря взял, видать, подозревал то, до чего я только-только допер! Бабка Глаша — гипнотизер, дошло?! Мощнейший гипнотизер от рождения, понял? К ней приходит клиент, она его раз — гипнотизирует, два — учиняет загипнотизированному допрос на тему интимных эпизодов из его личной жизни, три — выводит из транса, клиент ни фига, естественно, не помнит о сеансе гипноза, и четыре — псевдоясновидяшая пересказывает дурачку клиенту все интересное и пикантное, чего он ей сам рассказал в состоянии искусственного сна! И не просто пересказывает, а заковыристо, с фантазией, блин! С Гогами там разными и с Магогами, черт ее подери! Ты, блин, офигеваешь и не обращаешь внимания на то, что она практически ничего не предсказывает, а только душу твою выворачивает наизнанку, садистка!..
— Игнат, я ничего не...
— Непонятно объясняю, да? Ладно, слушай еще раз про...
— Я о другом! — Взрыв возбуждения Сергача немного ошарашил Фокина, и если Игнат пучил глаза, как староста, то Витя моргал сейчас в точности, как тот же контуженый персонаж. — Вспомни, я еще в Москве выдвигал версию, и она, мать ее, подтверждается: Андрей разоблачил «русскую Вангу», а Петр с Павлом его за это...
— Да ну, ты что?! Удостоверение Андрея, улику, нам подбросили в Еритнице, забыл? Крылов разгадал тайну Глафиры Иванны и на крыльях репортерской удачи помчался разбираться с загадкой оборотня. Поставь себя на место тележурналиста. Ты бы признался бабе Глаше, что знаешь секрет ее ясновидения? Нет, конечно! Можно, не спорю, припереть бабку и ее племянников к стенке и снять с них деньги за молчание, но какой репортер согласится продать сенсацию! Наоборот, сенсации обычно покупают! Или я не прав? И потом, бабке Глаше и Петьке с Пашкой слабо решиться на «мокрое дело». Конечно, они могли бы «заказать» московского репортера бандитам, но тогда в улики в виде перепачканных землей и кровью корочек Андрюхи фиг бы материализовались в Еритнице! Однако, дорогой мой Витя, версия твоя заслуживает пристального внимания правоохранительных органов, и мы вполне сможем ею воспользоваться, теперь мы сможем шантажировать «русскую Вангу», врубаешься?
— Ты собрался потребовать у нее деньги за...
— Дурак! В том случае, ежели Федор Василич завтра к девяти ноль-ноль не вернется, я... то есть мы шантажом и угрозами заставим бабку-гипнотизершу работать, блин, на нас, дошло? Будем считать, Витька, ты меня уломал, устыдил, уговорил, и я больше не желаю убегать, «поджав хвост»! В моей буйной головушке только что родился наглый до полного безобразия план действий на тот невероятный случай, ежели диверсант Федя пропадет без вести вслед за братом-репортером. Впрочем, ежели он вернется с «языком», годным для транспортировки, то финальный этап моей задумки, вполне вероятно, мы осуществим все втроем... то бишь, вчетвером, считая и «языка». В любом варианте мы с тобой, Витька, обсуждая детали моего плана, с пользой дела скоротаем время до возвращения Федора... Или до его невозвращения...
Почти летний денек сменил почти осенний вечер, а ему на смену пришла почти зимняя ночь. Всю одежду, которая нашлась в машине, они напялили на продрогшие тела. Они собирались развести костер, но передумали, решили, мол, лучше «не светиться», лучше отсидеться в машине. Они уничтожили все скромные запасы съестного, каковые нашлись, хвала духам, в машине, они выпили половину запаса воды, взятой утром из колодца на хуторе. Фокин, который периодически жаловался, что прошлой ночью не выспался на сеновале, и Сергач, который не спал минувшей ночью вообще и очень-очень страдал от отсутствия курева, — они говорили, азартно перебивая друг друга вплоть до четырех часов утра. В четыре с минутами их сморило. Они собирались спать по очереди, однако заснули оба. В 9.31 проснулся Фокин, разбудил Сергача. Федора не было, он не вернулся.