Заканчивалась осень, наступала зима. Депутаты скандалили по поводу принятия поправок к Закону о регламенте прений. По НТВ опять шел повтор всех фильмов про Джеймса Бонда. Глянцевые журналы рекламировали новейший мобильный телефон с дополнительными функциями губной гармошки, весов типа «безмен», и щетки со сменной щетиной. Подорожала манная крупа. Острые носки дамской обуви наконец-то окончательно вышли из моды. Обсерватория МГУ встала на плановую профилактику. Жизнь протекала своим чередом.

Колеса авто брызгались слякотью, когда не стояли в пробках. Дальновидные пенсионеры скупали гречку. Юные провинциалочки донашивали остроносую обувь. Продвинутые молодые люди приценивались к новомодным мобильникам. Телевизионщики мерзли на подступах к Думе, ожидая обещанного кортежа с премьером. Сотрудники обсерватории МГУ играли в домино. Младшие школьники обсуждали Бонда, Джеймса Бонда. И никто, за исключением одного-единственного человека, в этот день так и не поднял ни разу голову, чтобы вглядеться пристально в небо.

Суровые тучи грозились к ночи стряхнуть со свинцовых кудряшек снежную перхоть. Туч прибывало, но пока еще сквозь их просветы можно было узреть прикрытую атмосферными фильтрами Бездну Бесконечности.

То и дело поглядывая на небо, Спартак искал дорогу к метро. Минувшую ночь он провел в квартире у малознакомой женщины, в ее постели, в ее неумелых, но старательных объятиях. Минула его первая ночь свободы секса после ужасов расторжения брака. Подменыш, сволочь такая, женился, нагадил в личной жизни и дематериализовался, а расхлебывать пришлось Спартаку. Хвала Гименею, ужасы развода начали потихонечку забываться. Уж скоро месяц, как Спартак вольный казак. Но на пути к воле пришлось нахлебаться дерьма по самые гланды, наслушаться от жены всяких гадостей, типа, я выходила замуж за хозяйственного мужчину, который называл тещу «мамой» и ради меня бросил свои глупые тренировки, а оказалось, что вышла за грубияна, за лентяя с увлечениями подростка, за эгоиста и барана неблагодарного в придачу!

Успокоение Спартак находил, лишь размышляя о Бездне Бесконечности и общаясь с друзьями. Хвала Бахусу, с друзьями подменыш сумел сохранить более-менее нормальные отношения.

Забывать кошмары, которыми его встретила родная планета, помогал и тот факт, что подменыш заработал для Спартака до фига и больше отгулов, каковыми наш герой не побрезговал пользоваться. Полчаса назад, например, он позвонил на службу, оформил очередной отгул и решил нагрянуть в гости ко мне, к автору этих строк. Собственно в этот отгул, за рюмкой абсента, он и поведал мне все, о чем я уже написал и еще пишу...

На горизонте замаячила красная литера «М» над ступеньками в катакомбы метро. Путь к близкому городскому горизонту лежал через улочку с оживленным движением. Спартак дождался зеленого подмигивания светофора и ступил на «зебру» пешеходного перехода.

Дорогоустроители расположили переход точно напротив дверей в пивной бар со сплошным стеклянным фасадом. Шагая через улицу, приближаясь к бару-аквариуму, Спартак рассеянно вглядывался в тусклые фигуры за грязным стеклом, завидовал пьющим пиво в искусственном тепле заведения и невольно ускорял шаг, спеша в тепло подземелий метро. Перешагивая бордюрный камень, Спартак споткнулся — он увидел за ближайшим к стеклу столиком на четверых троицу знакомых персонажей. Он их узнал сразу, этих распивающих пиво на троих, прилично одетых, при галстуках, таких по характеру разных и таких близких по сути соратников. И мышцы его лица потянули вверх уголки губ, а ноги сами понесли к дверям заведения. И спустя буквально минуту Спартак уже прятал в кармане брюк полученный от гардеробщика в обмен на пальто номерок. Широко улыбаясь, он подошел к столику, за которым тянули пиво Василий Иваныч Пехота, Александр Сергеевич и Петя Потемкин по прозвищу Броненосец, отодвинул свободный стул, сел.

— Привет! — Спартак поочередно взглянул на каждого. Больше всех обалдел Петька, но и у Пехоты с Сергеичем челюсти отвисли тоже очень смешно. — Картина Репина «Не ждали», да? А я, представляете, случайно проходил мимо, и — вот тебе раз! — вас увидел, и, дай, думаю, зайду, присоединюсь.

— Бы-ы-ылин-н... — к самому впечатлительному участнику застолья, к первому, вернулся дар речи. — Это ж надо, а? — Броненосец сжал в кулак свободную от кружки пятерню. — Это кто пришел, а? Сам, понимаешь, пришел...

— Спокойно, товарищ сержант запаса, — Пехота накрыл ладонью пудовый кулак Потемкина.

— Уважаемый Василий Иванович, что до меня, так и я, знаете ли, сдерживаюсь с трудом-с, и я...

— Ша, господин отставной поручик! Разуйте глаза, гляньте — товарищ наш лейтенант лыбится, как полный дурак. Сильно, вы знаете, подозреваю, что лейтенант записал себя в герои-спасители.

— Скажете тоже, — смутился Спартак. — Я просто сообразил, каким образом прижать к ногтю зарвавшихся старших братьев по разуму, вот и все.

— Ничего себе: «вот и все»! Был-л-лин! Да я ща...

— Петька, ша! Спокойно, я сказал... Герой, пива хочешь? Угощайся. Вот, бери, нетронутая кружка. Пей. Хорошее пиво, ты знаешь, с моего заводика. Я, ты понимаешь, поднатужился и заводик пивной прикупил в целях расширения бизнеса.

Спартак пригубил пива. Троица за столом молча наблюдала процесс пригубливания. Причем, если Пехота сохранял индифферентное выражение на челе, то Александр Сергеевич смотрел на Спартака, словно Сальери на Моцарта, а у Пети от нервного тика подергивалась щека.

— Спасибо, — Спартак поставил кружку на стол. — Хорошее, согласен, варите пиво, Василий Иваныч. Вы к нам на Землю в отпуск по делам?

— Ты, лейтенант, серьезно дурак или прикидываешься? Кто заставил президента Содружества дать КЛЯТВУ, чтоб планету Земля остальной Космос позабыл на веки вечные? Ты сам и заставил. Террорист психованный. И меня, ты видишь, по твоей дурацкой милости выслали вместе со всеми землянами на историческую, мать ее, Родину. Ты понял?

— Нет, не понял, — Спартак нахмурился. — Вы — законный гражданин Космического Содружества, а я требовал вернуть на родину только бесправных гладиаторов.

— Ты чего, лейтенант, забыл, какой формулировочки КЛЯТВЫ добивался от президента? Подзабыл, как склонял «все» и «вся» во всех падежах? Ну, так я тебе, лейтенант, напомню: ты требовал выслать ВСЕХ гладиаторов!

— Да, правильно, — Спартак сморщил лоб. — Он так и повторил: «всех ГЛАДИАТОРОВ».

— И под эту категорию, лейтенант, попали, ты знаешь, ВСЕ, кто ЕСТЬ, и кто БЫЛ гладиатором, ты понял?.. Петька, фу! Сидеть, я сказал! Место!.. Бить ему рожу я не позволю! Во-первых, это не так и просто, я его сам, ты понимаешь, тренировал. Во-вторых, перед депортацией хреновы гуманисты шантажировали меня будущим остающегося без присмотра Джульбарса и вынудили дать КЛЯТВУ, дескать, я не буду чинить над ним, над «героем» этим, расправу с преследованиями.

— Иваныч, дык ты и меня тренируешь седьмой день! Мне ж, Иваныч, мозги-то не облучали! Я ж его...

— Цыц, я сказал! Уволю!.. Саша, и ты цыц! Остынь! Ишь, раскраснелся весь, хоть прикуривай!

— Я понял-понял, уважаемый! Я лишь выскажусь, ладно? Выскажу, чего накипело, знаете ли... Спартак, придурок, я ж вам рассказывал, что есть такая целая наука: «Клятвоведение». Я, знаете ли, числил вас умным, а вы оказались дураком легкомысленным. Произнесенную второпях и под нажимом КЛЯТВУ подсознание президента истолковало, как того и следовало ожидать, весьма, знаете ли, причудливо. И оно, подсознание, не виновато. Обстоятельства, вами созданные, знаете ли, виноваты. В результате вашего терроризма, чтоб вы знали, пострадали ни в чем не повинные мы, на чаяния которых вы, уважаемый вершитель судеб, начихали с высот собственного эгоцентризма. Лично у меня, для примера, на этой планете вообще не было подменыша. Кабы не встретил нечаянно на вокзале, где бомжевал, Василия Ивановича, то вряд ли сумел пережить и грядущую зиму.

— Били-и-ин! Дурак ты, блин! Кем я там был? Человеком! Кем я здесь стал, на этой...

— Петя, окстись! — Не выдержал, перебил Броненосца хмурый, как туча, Спартак. — Ты был уродом чешуйчатым, Петя!

— Сам ты — ур-р-род! Я реально жил по-человечески, понял? А кем я здесь стал, на этой планете-помойке, когда опустили, сказать? Мусором в натуре! Подменыш, падла, все ценные заморочки порушил и двинул, чмо, в ментуру участковым пахать. Спасибо Иванычу, нашел меня, из грязи поднял. А как нашел, сказать? Мою фамилию там в Космосе все, и Василий Иваныч с ними, все заучили! Я ж тама, на небе, был звездой ринга! Не найди меня Иваныч здесь по фамилии, я б на этой помойке спился реально.

— Эх, ма! — Пехота убрал ладонь с кулака Броненосца, схватился за кружку, осушил ее залпом. — Раз пошла такая пьянка, режь последний огурец. По-живому без всякой жалости! Пробрало меня, братцы кролики. По делу высказываетесь, но по пустякам, а о главном и не догадываетесь... Эх, ма! КЛЯТВУ я давал молчать в тряпочку, а нарушу! И черт с ней, с потенцией! Пострадаю, а выскажусь. Слушай сюда, «герой»! Ты знаешь, я ведь на самом-то деле вовсе не ради материального вознаграждения взялся из тебя чемпиона делать. Там, наверху, есть такая партия... Была, я полагаю. Уже разогнали ее, наверное. Была такая партия политическая в Космическом Союзе, которая боролась за права человеков с планеты Земля. За всю, ты понимаешь, планету она боролась. За то, чтобы с Земли сняли статус планеты-тюрьмы и перевели в ранг отстающих-развивающихся. И, чтоб победить консерваторов, тамошняя прогрессивная партия нуждалась в положительных фактах. Мол, есть и на Земле индивидуумы стойкие да неподкупные, готовые жизнь отдать за свои принципы. Иначе говоря — морально готовые нести бремя КЛЯТВЫ. Тебя, лейтенант, дурья твоя башка, соблазняли благами ментальной реальности, тебя пугали при помощи Александра Сергеича, а ты, обормот, устоял, не поддался ни соблазнам, ни страхам. Стал бы ты достойным гражданином — стало бы еще на один козырь больше в колоде прогрессивной общественности Космоса, что готовила, ты понимаешь, референдум на тему возможности постановки вопроса о смене статуса Земли рангом. Твой рейтинг профессорам знаешь бы как помог? Глядишь, и повлиял бы ты лично на изменение к лучшему судьбины горькой родной нашей планеты. Глядишь, и дожили б мы до амнистии всей Земли, ты понимаешь? Теперь железно, ни мы, ни внуки, правнуки наши... Эх, ма. У меня-то, у КЛЯТВОПРЕСТУПНИКА, теперь внуков, правнуков железно больше не будет...

Пехота упер локти в столешницу, скулы упер в кулаки, закусил губу.

Встал, вытянулся во фронт покрасневший до корней волос Броненосец. Повернулся налево и, шаркая обувью, пошел к барной стойке.

Закрыл глаза побледневший Александр Сергеевич и длинно, вычурно выругался шепотом.

Спартак сидел ни жив ни мертв, не имея понятия, как себя вести, чего сказать, и надо ли вообще чего-то говорить. Спартак тяжело переживал выпавший на его долю катарсис.

— Уважаемый, — тихо и вкрадчиво обратился к Пехоте бледный, как смерть, Александр Сергеевич, — я достаточно долго прожил в Гималаях и немного знаком с тибетской медици...

— Брось, Саша! — отмахнулся Пехота. — Ты же в курсе, что, чем ПОКЛЯЛСЯ, того уже не вылечишь. Я-то как-нибудь. Я-то пожил в этом смысле, дай бог каждому. Мне в другом смысле горестно. Мне, ты понимаешь, за планету нашу, за Землю горько. Обидно мне, что все вышло так по-дурацки.

За спиной у Пехоты возник Броненосец, отягощенный двумя откупоренными бутылками водки. До краев наполнив пустую кружку Пехоты, щедро плеснул себе. Капнул Сергеичу. Велел строго:

— Иваныч, тяпни. Тебе надо.

Броненосец сел на место и тоже выпил. Но только после того, как его старший товарищ опустошил всю кружку.

— Братаны, — вымолвил серьезный, как никогда, Петр Потемкин, обращаясь ко всем участникам застолья, кроме Спартака, которого он, по типу, в упор не видел. — Я вам умную вещь скажу, братаны. Все беды у нас на Земле, блин горелый, от дураков. Пора их, блин, давить в натуре.

— Давно, знаете ли, пора, — кивнул Александр Сергеевич. — Про этот экземпляр, — он повел шеей, указал подбородком на Спартака, — забудем, поелику уважаемый Василий Иванович ПОКЛЯЛСЯ его не трогать. С прочими я предлагаю начать борьбу.

— Дельная мысль, — согласился Пехота, пристально вглядываясь в донышко пивной кружки. — Сразу появится смысл жизни, цель, идеалы. Тайное общество по борьбе с дураками, сокращенно — «ТОПБСД». Звучит?

— Я бы предпочел, знаете ли, называться не «Обществом», а «Орденом».

— Отстой, Сергеич! Иваныч, забодяжим «Чрезвычайной Комиссией», а?!

— Ша! Отставить подробное обсуждение организационных вопросов во весь голос, да еще при постороннем.

Спартак вместе со стулом отодвинулся от стола, поднялся, отвернулся от заговорщиков и пошагал в гардероб. Спартак уходил по-английски, не прощаясь. Его провожали по-русски, шушуканьем за спиной.

Само собой разумеется, я бы смог сочинить увлекательную повесть, а то и целый роман про деятельность рожденного в муках Тайного Общества, или Ордена, или Чрезвычайной Комиссии, но добавлять домыслы к документальной истории Спартака мне не позволяют принципы. Единственное, что я могу себе позволить, так это закончить данный текст многозначительным многоточием...