1. Леший

Перфоратор жалобно взвизгнул и замолчал.

— От бисова машина! — воскликнул раздосадованный Грицко. — Сломалося, курва!

— Дай посмотрю, — усатый работяга у самодельного верстака отложил фуганок.

— Да ни, Ваня, не требо. Сломалося, курва, я ж разумею.

Имел Грицко такую чудинку — обо всех инструментах говорил в женском роде. Говорил так: «Она ж, инструмента, як баба, — без ей никуда».

Пышноусый работяга Иван в общем и целом был совершенно согласен с философией товарища хохла. Что помогло им сдружиться, Ивану с Грицко. Впрочем, и с другими членами сплоченной интершабашки у Ивана сложились вполне дружеские отношения. Русского Ваню, украинца Грицко, молдованина Попеску, азербайджанца Салеха — их всех, весь этот интернационал, сплотило, и прочно, желание зарабатывать, спокойное отношение к алкоголю, неприятие халтуры и отсутствие регистрации в городе Москве.

За время совместной пахоты сплоченный интернационал успел приобрести кой-какую репутацию и уже не бедствовал. Уж скоро год, как они прекратили поиски честного трудового счастья, кучкуют среди себе подобных на строительных рынках. С прошлой весны они переходят из рук в руки, от одного довольного заказчика к другому. И каждый новый заказчик круче предыдущего. Высоко залетели, как бы падать не пришлось.

— Дай-ка мне ее, мадам Перфоратор... Э, из розетки-то вынь. Давай посмотрю.

— Да ни, Ваня. Тольки время загубишь.

— Давай, говорю.

— Ну подивись, коли охота, а я зараз за дрелью пиду у низ.

— Ты чего, заболел? Дрелью штробить собрался?

— Сегодня пан приедя. Требо робить, як те негры у том Лимпопо.

Напоминание о скором визите пана заказчика вызвало у Ивана кривую ухмылку. Аж усы встопорщились. Хохол прав, встречать нового русского пана лучше в поте лица. Хоть и по рекомендации нанял их этот новый русский от того нового, которому за осень сделали из квартиры конфетку, а все равно есть риск, что пан погонит взашей, если посчитает, мол, спустя рукава пашут граждане без прописки, то есть без всяких прав.

Однако штробить дрелью, устраивать трудотерапию напоказ — один черт, не дело.

Иван залез под верстак, нашел отвертки в пластиковом ящике со всякой разной ценной всячиной и быстренько раздел мадам Перфоратор, разобрал бисову машину...

Грицко воротился спустя пять с небольшим минут. Поднимаясь на второй этаж по винтовой лестнице, пока лишенной перил, хохол смешно поежился. Салех с утра в подвале возится с котлом отопления, чего-то там химичит, а за окнами минус десять. За большими, нестандартными окнами, для которых Иван мастерил подоконники, пока не сдохла мадам Перфоратор.

— У низу тепло, а у нас тута... — начал Грицко, да заткнулся, указал пальцем на разукрашенное инеем окошко за спиной у Ивана. — Дивись! Едуть, бисовы дети! — И хохол заторопился к рабочему месту включать дрель и включаться в малопродуктивное производство бороздок в бетонном монолите стены.

— А ну стой, ударник каптруда! Ложь дрель, держи свою мадам Перфоратор. Реанимировал я ее. Всего-то и делов на десять копеек: контактик отошел. — Только после того, как отдал инструмент, Иван нехотя повернулся к окну.

Под горку, по занесенной с ночи снежком дороге, к одиноко стоящему в чистом поле коттеджу тащилась троица одинаковых больших черных джипов. В каком-то одном едет пан заказчик, в остальных — его холуи секьюрити, охранники вельможного тела. Как бишь зовут сие жирное тело?.. Иван сморщил лоб. Помогло, вспомнил: Аскольдом Афанасьевичем, во как звать вельможного, особу, приближенную ко двору Фараона Всея Руси. Богат пан и знатен, а, вишь ты, тоже не побрезговал сэкономить на рабах-шабашниках. Ничего удивительного — даже один из кандидатов в фараоны на будущих выборах этого, 96-го, и тот возводил себе загородный дворец силами гастарбайтеров из Таджикистана.

Грицко кинулся остервенело штрабить, усиленно вгоняя себя в пот и мужественно глотая бетонную пыль, а Иван поглядел в окно, полюбовался на автопроцессию, да и взялся вновь за фуганок...

Рев перфоратора не дал услышать, как оценивает Аскольд Афанасьевич проделанную этажом ниже работу. Оглохший Иван снимал стружку с заготовки для подоконника и изредка поглядывал на круглую прореху в полу, на убегающие вниз по спирали ступеньки.

Ага! Вот над полом взошла простоволосая мужская голова, а вот и широкие плечи появились — по винтовой лестнице совершает восхождение секьюрити сиятельного Аскольда. Поднимается, предвосхищая явление на втором этаже самого пана, и глазами ищет источники потенциальной опасности. Конструктивные особенности лестницы-винта упрощают бодигарду задачу вращения головой, сканирования пространства.

Охранник в авангарде, закончив восхождение, не преминул заглянуть за сгруженные кучей стройматериалы, за коими в принципе мог спрятаться кто-то нехороший, и, не вынимая рук из карманов длиннополого пальто, пошел по направлению к Грицко.

Хитрый хохол, даром что вкалывал как ошалелый, а глазом-таки косил, и сразу же понятливо вырубил перфоратор. Встал навытяжку, стараясь не пялиться на оттопыренные оружием карманы телохранителя, одернул бушлат, похожий на зэковский, утер пот с пыльного лица.

Секьюрити строго взглянул на Ивана, и тот тоже проявил понятливость — отложил фуганок, смахнул загогулину стружки с рукава свитера, вытянулся во фронт, огладил усы, поправил челку.

А тем временем над полом возникла бобровая шапка, за ней — бобровая шуба. Лучик солнца пробился сквозь иней на стеклах, блеснул на золотой дужке очков вельможи, заискрился бриллиантовый перстенек на куцем мизинце. С трудом преодолевая крутость винтовой лестницы, Аскольд Афанасьевич наконец-то донес себя до пространства второго этажа. Встал с последней ступеньки на плоскость, сопя, втянул в себя воздух. Прямо жалко его, устал болезный, покружившись винтом вместе с лестницей.

А следом за страдающим от одышки паном Аскольдом легко взбежал по ступенькам еще один охранник. Ответственность за проверку помещения лежала на его коллеге в авангарде, и этот, арьергардный, мог себе позволить осматриваться не столь пристально. Скорее глазеть по сторонам, чем осматриваться. И посему Иван узнал его первым. Точнее — его узнал Змей, скрывающийся под маской работяги Ивана.

Ох как жалко расставаться с маской Ивана! Работяга нашабашил достаточно, чтобы оформить фиктивный брак и поиметь прописку. Обо всем уже договорился с предприимчивой женщиной из подмосковной Апрелевки. В том числе и о том, что за дополнительную плату возьмет ее фамилию и поменяет замызганный паспорт на новый. А то, понимаешь, в нынешнем документе фотография с бородой, и ментовские патрули придираются, мол, непохожая, и берут на сотку больше, чем обычная взятка за отсутствие регистрации. Да и фамилия нынешняя... ну... понимаешь, такое дело... короче, штуки баксов не жалко, чтоб от нее избавиться...

Знакомое Змею лицо за дюжину лет, понятно, претерпело некоторые изменения, однако не столь радикальные, чтобы его невозможно было узнать. Змей узнал Лешего сразу. Вот, значит, как. Выходит, и бывший особый порученец Леший тоже пережил весеннюю чистку накануне летнего путча 91-го. Выжил и нашел, кому продаться в новой жизни. Адаптировался.

Змей представил себя на месте узнанного им Лешего в его нынешнем статусе. Минует секунда, другая, и секьюрити Леший, вне всяких сомнений, опознает в усатом Иване специалиста по конфиденциальным диверсиям.

Его действия?..

Вопрос риторический...

Уж точно не крикнет: «Ба! Змей! Какими судьбами?..»

И не сделает вид, дескать, не узнал Змея...

Произойди эта нечаянная встреча при других обстоятельствах, может, и кинулся бы обниматься, а может, и прикинулся посторонним, да, улучив момент, подмигнул бы с ухмылкой...

А в создавшейся ситуации вывод Лешего однозначен: старина Змей — это киллер, которому не повезло встретиться со знакомым из секретного прошлого...

Сейчас, вот сейчас уже Леший идентифицирует Змея, собьет с ног охраняемый объект в бобровой шубе, сместит сановную мишень и откроет огонь на поражение...

Или, если очень-очень повезет, будет стрелять по конечностям...

Вот досужий взгляд Лешего уже заскользил к верстаку...

Меньше секунды в запасе, чтобы принять решение...

Нельзя забывать, что и этажом ниже, и во дворе полно вооруженных секьюрити...

И Змей решился — медленно поднял руки, сцепил пальцы на затылке.

Удивленно вскинул брови тот охранник, что первым сюда поднялся.

Ничегошеньки не понял Грицко. Наверное, подумал, что Ванька «з ума зъехав».

— Фу-у... А лифт бы, фу-у... не помешал... — Аскольд Афанасьевич смотрел совсем в другую сторону и все дышал, дышал, и все никак у него не получалось продышаться.

Блеснули зрачки Лешего. Ярче, чем бриллиантовый перстень его сегодняшнего хозяина. И момент узнавания вооруженным экс-порученцем своего безоружного собрата, слава богу, совпал с моментом понимания, что старина Змей, сопоставив все риски, отдается на милость сильного.

— Только не шевелись, пожалуйста, — произнес Леший. — Мой напарник обожает проявлять рвение.

Упомянутый напарник резко выдернул из карманов руки — два коротких тупых ствола прицелились Змею в грудь. Ничегошеньки напарник не понял, продолжал удивленно топорщить брови, но на странную фразу Лешего, в которой говорилось и о нем тоже, отреагировал однозначно.

— Я оценил, — кивнул Змею знакомец из прошлого. — У тебя под рукой столько всякого инструмента...

— Инструмента, — Змей усмехнулся, — она, как баба капризная. А настоящего оружия, надежного, как плечо друга, у меня нет. Так что будем считать — я безоружен. О'кей?

— А-а че-его зде-е-есь та-а-акое, уф-ф... происходит?!

— Все в порядке, Аскольд Афанасьевич, — успокоил хозяина Леший. — Все под контролем. Разберемся.

 

2. Разговор по душам

— ... и ростовский мент, сука вокзальная, добыл для меня удобоваримую ксиву, а я с ней...

— Мусора ты убрал? — перебил Леший, впервые оборвав монолог Змея.

— Нет, зачем же? — Змей улыбнулся. — Сообщить тебе домашний адрес мента на момент осени девяносто третьего? Имя его запишешь или так запомнишь? Ежели он до сих пор сам не сдох, можете тряхнуть суку и убедиться, что я рассказал правду. Какой мне резон тебе сказки рассказывать? Чего я от этого выиграю?

— Ничего. А имя и адресок мусора я все-таки запишу.

— Пиши, диктую...

Они беседовали, именно БЕСЕДОВАЛИ, сидя друг напротив друга, — именно как ДРУЗЬЯ, — в удобных кожаных креслах. Между ними стоял низкий самшитовый столик, на круглой столешнице — фарфоровый сервиз для кофе, хрусталь, серебро, минералка, коньяк, тонко нарезанные дольки лимона, коробка сигар. В руках у Лешего блокнот в кожаном переплете и «золотое перо», в руке у Змея бокал с боржоми.

Они вдвоем в комнате, где нет ничего лишнего, кроме напольных ваз и картин в золоченых рамах.

Змей, в выцветшем свитере, брезентовых штанах, пудовых говнодавах выглядит, мягко говоря, чужеродным телом в этаких гламурных хоромах. А Леший, в строгом костюме, при модном галстуке, в фирменных штиблетах вписывается в интерьер более чем органично.

— Записал?.. Дальше рассказывать?

— Дальше все ясно. Ха! Был такой слушок, что осенью девяносто третьего президент все тянул и тянул с вводом войск в Москву, боялся, типа, восставших до тех пор, пока ему не сообщили, что из дурдома психи бегут. Кто знает, быть может, из-за тебя, друг мой, в стычке девяносто третьего победили пропрезидентские силы. Может быть, как раз случай твоего похищения из дурки и произвел на президента столь сильное впечатление. Похищение официально психбольных — это уже какой-то Феллини, хаос, сюрреализм, это впечатляет.

— Послушай, Леший...

— Нет, не называй меня так всуе.

— Ладно. Послушай, Игорь, ты мне можешь объяснить, почему я валялся овощем в дурке вместо того, чтобы гнить в земле под холмиком с номером?

— Ты был в плену. — Игорь отложил блокнот и перо, плеснул себе коньяка.

— Сам знаю, но какой прок от такого пленника? Ведь изначально была установка на ликвидацию порученцев. Ведь так?

— Историю с Трофимом Денисовичем Лысенко помнишь? — Игорь придирчиво выбрал сигару, занялся обрезанием ее кончика.

— Генетика — продажная девка империализма, а мы, мичуринцы, и академик Лысенко наш рулевой. — Змей, глотнув боржоми, поставил бокал на стол.

— Так точно. — Игорь обмакнул обрезанный сигарный кончик в коньяк. — Так же, как в середине века двадцатого, Трофим Денисович засрал всем мозги сельскохозяйственной глупостью, точно так же в конце перестроечного десятилетия другой академик, психолог, замутил разум поборникам капитализма в нашей стране.

— Говори проще: заговорщикам.

Игорь хмыкнул, сунул в рот влажный кончик сигары, прикурил, выдохнул ароматное колечко дыма и согласно кивнул:

— Пусть так. Некий академик от психологии в погонах с большими звездами предложил заговорщикам ряд методов манипуляции массовым и отдельно взятым сознанием. А ты, друг мой, с легкостью необычайной выяснил, как именно по строго засекреченной методе экстренно штампуют пачками суперменов. Парня, из которого сделали псевдосупера для твоего убийства, допросили и устранили, а ты, такой сообразительный, стал козырем, тузом в рукаве, в аппаратных играх против непомерно амбициозного академика-психолога.

— Жалко парня.

— Жалко. И отдельных товарищей из ГКЧП, которые стараниями нашего академика выбрасывались из окон, тоже жалко. А самого изобретателя разнообразных методик пси-воздействия не жалко ничуть. Методики его живы, а самого списали в прошлом году, на всякий случай, накануне выборов этого года. Чтоб во время выборов, упаси боже, не напакостил.

— То бишь, если бы энская братва меня не выкрала во время беспорядка девяносто третьего, тогда?..

— Так точно. Держать козырь против покойника — бессмысленно.

— Меня продолжают искать?

— Не думаю. Конечно, в девяносто третьем, для порядка, объявили тревогу, но... Сколько таких тревог объявляли? Например, по поводу убийства Влада Листьева. А толку? Некогда тревожиться по ерунде, когда идет процесс дележа собственности погибшей страны. Кто не успел, тот опоздал.

— А не знаешь, кроме меня и тебя, много ли наших пережило чистку весной девяносто первого?

— Откуда мне знать? Могу предположить, что большинство. — Игорь стряхнул серый столбик пепла в янтарь коньяка, в свой нетронутый бокал. — Как мне кажется, только ты, друг мой, взял на себя труд допросить подосланного к тебе киллера и предпринял попытку связаться с президентом. Что до меня, так я своего киллера ликвидировал сразу и сразу исчез с адреса приписки... — Игорь втянул в себя сигарный дым полной грудью. Затянулся, как будто курил сигарету. — Долгая история, пришлось помыкаться, прежде... — Игорь замолчал, оборвал фразу. Небрежно бросил сигару в бокал с дорогим коньяком, где уже плавал пепел. — Олег, я встретил девушку, я... Только ты не смейся... Влюбился я, как пацан сопливый, в дочку Аскольда Афанасьевича. В среднюю. Аскольд, он своих троих девочек не балует. С Аллой мы встретились, представь себе, в метро. В девяносто втором это было. Аскольд уже тогда прилично поднялся, капиталами ворочал, а дочка в институт на метро ездила. Так он ее воспитывал. Алка и не подозревала, что папаша пускает за ней «хвост». Ее незримо охраняли нормального уровня ребята. После развала комитета в девяносто первом Аскольду было из кого выбирать...

Игорь вновь замолчал. Потянулся было за новой сигарой, да передумал, взялся за емкость с коньяком, налил в нетронутый бокал на три пальца, выпил залпом и продолжил:

— На первом нашем с Алкой свидании я все-таки засек «хвост». Подумалось невероятное — что меня каким-то образом опознали и пасут. Про академика-психолога я тогда ничего не знал. Это Аскольд меня просветил позже. Аскольд Афанасьевич — кладезь информации о закулисье грызни за власть... Твою мать, о чем это я?.. Отвлекся, потерял нить...

— Ты засек «хвост» и подумал, что он по твою душу.

— Да, подумал. Вежливо попрощался с девушкой и, знаешь, как испугался, когда понял, что это ее, Алку, пасут. Чья она дочь, я, сам понимаешь, понятия не имел. Но нищенкой Алка не выглядела, а в девяносто втором как раз начали похищать людей ради выкупа, и я... Надеюсь, ты понимаешь. Предпринял я, сам понимаешь, какие действия. Хорошо еще, с перепугу не загасил топтунов, а только... э-э-э... только здоровье им вполне щадяще попортил и доставил девушку домой, сдал с рук на руки отцу... Ха-а!.. А вышло, что сдал экзамен, сам того не желая, Аскольду на профпригодность. С тех пор я с ним.

— А девушка? Алла Аскольдовна, с ней у тебя как?

— Переписываемся. — Игорь заглянул в пустой, влажный от коньяка бокал, рука его вроде бы дернулась, чтоб еще налить, но Игорь сдержался. — Папаша ее в Гарвард отправил доучиваться.

— От тебя подальше? Ты извини, если я...

— Да ну, брось ты! Все нормально, вполне закономерный вопрос... Аскольд Афанасьевич, ты понимаешь, вообще никак не комментирует наши отношения.

— То есть?

— Никак! Мы с ней созваниваемся чуть ли не ежедневно. По электронной почте переписываемся. Видимся, сам понимаешь, редко. Он нам не препятствует. Знает, что мы... Что мы близки. И я, и она пытались поговорить с Аскольдом Афанасьевичем о будущем, о нашем с ней будущем, но Аскольд — кремень! Сначала, говорит, дочь должна закончить образование, и все тут. А там, говорит, видно будет. И точка... Лишь однажды... Я одно дельце успешно провернул, Аскольд сомневался, что все у меня получится, как надо. Головой рисковал, как никогда в жизни, а... Короче говоря — получилось все тип-топ, Афанасича я порадовал, и он, такой веселый, сказал, что о лучшем зяте даже мечтать стыдно. На неделю отпустил к Алле, в Гарвард меня отпустил, с ней повидаться... Эх! — Игорь все же налил себе коньяка. До краев. Выпил, как воду. Тыльной стороной ладони утер губы. Взял сигару. Зубами откусил кончик. Сплюнул на сторону. Закурил.

Игорь курил, глядя в стол. Пауза затягивалась. Змею показалось — Игорь жалеет о том, что наговорил лишнего, раскрылся чуть больше, чем следовало. Однако слово не воробей. И под сказанным следовало подвести черту.

— М-да-а... — вздохнул Змей сочувственно. — Ситуация у тебя — не позавидуешь. Умен Аскольд Афанасьевич и не прост. Я это сразу понял, едва с меня сняли наручники и оставили наедине с тобой в этой комнате. Интересная личность пан Аскольд, ничего не скажешь.

— Почему «пан»?

— Помнишь хохла, который стену штрабил? Грицко всех новых русских панами кличет. Как там, кстати, мои коллеги шабашники?

— Нормально. Продолжают без тебя арбайтен. Вопросов лишних не задавали. Твои вещички и деньги со съемной квартиры я дал распоряжение забрать. Ты, друг мой, недурно зарабатывал для шабашника.

— Копил, ха, на старость.

— Деньги тебе вернут, а тряпье я скажу, чтобы выбросили.

— Вот так, да? Ты, значит, нисколько не сомневаешься, что я останусь в твоем полном распоряжении.

— Нет, не в моем. Можешь вообще отказаться. Аскольд велел проверить твою постсоветскую биографию, и если ты...

— Не киллер, — подхватил Змей, — который поджидал пана с фуганком наголо, тогда, после проверки, он мне сделает предложение, от которого трудно отказаться.

— Считай, такое предложение уже сделано. Проверка — это проформа. Я готов за тебя поручиться, не дожидаясь ее результатов. Но Аскольд дождется, и денег на проверку не пожалеет. У него принцип — все задуманное доводить до логического конца. Пользуйся, отдыхай. Условия создадим. Работать начнешь по окончании проверки твоих по... Ха-а... — Игорь усмехнулся подкупающе искренне. — Чуть было не сказал: «твоих показаний».

— Мне будет предложено охранять тело пана или глушить тротилом его конкурентов?

— Охранять тела нас не учили. — Игорь отправил окурок сигары туда же, куда и первый, в грязный бокал с коньяком. Закинул ногу на ногу, откинулся в кресле.

— Но ты же притащился с хозяином в недостроенный коттедж как его телохранитель. Или я не прав?

— Я приехал с ним в качестве консультанта, осмотреть место на предмет вероятных неприятностей, сам понимаешь каких.

— А я принял тебя за охранника вельможного пана.

— Спасибо, порадовал. Раз особый порученец обманулся, значит, и возможные соглядатаи обмануты.

— Аскольда пасут, да?

— Все, кому не лень. Правда, не постоянно, но с завидной периодичностью. Как и он периодически обязательно кого-нибудь пасет. Такая жизнь. Ты, виртуоз фуганка, надеюсь, хотя бы иногда в телевизор заглядывал, газетки почитывал и имеешь приблизительное представление, какие заварушки со стрельбой, взрывами, шантажом и так далее сопровождают процесс первичного накопления капиталов. Ну так вот, друг мой, твои приблизительные представления — то же самое, что представления двенадцатилетнего девственника о сексе.

— Понял. Верю. Смотреть на групповуху по телику или в ней участвовать — две большие разницы. Интересно, сколько мне будет платить ясновельможный пан, если я соглашусь поучаствовать в разврате на его стороне?

— Я повторюсь: можешь и отказаться. Закончится проверка, и гуляй на все четыре стороны. Светить себя тебе ни к чему, значит, и мне, и Аскольду Афанасьевичу мочить тебя нет смысла. Как нет смысла и принуждать к сотрудничеству. По принуждению — это не работа. А согласишься, получишь свою долю акций фирмы Аскольда. Малую долю, но это такие деньги, которые твоему Грицко и не снились.

— Черт! Экая пан умница! Делает соратников из сотрудников. Прямо мафия в родном смысле этого итальянского слова.

— Бренд «семья» занят. «Семьей» в нашем обновленном отечестве принято называть сам знаешь, к кому приближенных.

— Не знаю.

— Смеешься?

— Серьезно, не знаю.

— А я-то, простая душа, думал, что шабашники все-таки хотя бы иногда заглядывают в телевизор, хоть на толчке, а почитывают газетки...

 

3. Разговор по делу

— А вы, Олег Константинович, сильно изменились, и всего за одни сутки. — Аскольд Афанасьевич запустил пухлую кисть в коробку с сигарами, вытащил одну, ощупал ее, понюхал, осмотрел сигару со всех сторон и вдруг, совершенно неожиданно для собеседника, расхохотался раскатисто, бросил сигару обратно в коробку, шлепнул себя ладошкой по лбу. — Дурень! Веду себя, как будто вы чужой человек. Сигары я вообще-то курить не люблю, я... — Аскольд Афанасьевич, крякнув, поднатужившись, оторвал толстый зад от мягкого седалища, привстал с кресла, достал из брючного кармана серебряный портсигар и с облегчением плюхнулся обратно мягким на мягкое. — Уф-ф... надо худеть... — Куцые пальцы толстяка открыли портсигар. — Я вообще-то отдаю предпочтение «Беломорканалу». — Аскольд Афанасьевич привычно продул дешевую папиросу, по-плебейски смял гильзу. — Я с четырнадцати лет его курю. — Щелкнув специальной зажигалкой для сигар, он прикурил «беломорину». Затянулся с удовольствием, выпустил дым из ноздрей. — А сейчас на людях приходится соответствовать имиджу. Пробовал трубки себе завести по совету имиджмейкеров, редкие купил: «Хановича» взял, «Банг», старый, семидесятых годов «Данхил», табачок заказывал из-за бугра, но, вы знаете, с трубками такая морока. Вы курили когда-нибудь трубку, нет?.. Так вот бриа-ровую трубку положено курить раз в сутки, иначе загубите вещь. Приходится таскать с собой целую прорву трубок! Я хотел специального человека нанять, чтоб носил за мной набор трубочек, набивал их, чистил, но на деловые переговоры с собой его не возьмешь, и пришлось приучить себя дымить сигарой на людях. Откровенно признаться — ради понтов голимых.

Они, Олег Змеев и Аскольд Афанасьевич, сидели в той же комнате, где нет ничего лишнего, кроме изысканных излишеств. За тем же круглым столиком из самшита, точно так же, как и вчера, сервированным. Аскольд — в кресле, которое вчера занимал Игорь, Олег — напротив, на уже привычном месте.

Олег действительно изменился сильно всего за сутки — его постригли, ему сбрили усы, умаслили кожу кремами, переодели в деловой костюм, переобули в удобное. Весь вчерашний вечер чем-то напоминал эпизод из фильма «Красотка», где смакуется, как блядь превращают в честную женщину. С той лишь разницей, что героиню Джулии Роберте возили по бутикам, а Олег менялся, не выходя из дому, из московского особняка пана Аскольда.

Ночь преображенный Змей провел в отдельных апартаментах и отнюдь не под замком. Курирующий друга Игорь предложил на ночь телку. Привел специально для друга горничную с фигурой не хуже, чем у Джулии Робертс, и с таким же, как у «красотки», лягушачьим ртом. Олег отказался от живого презента. О чем, если честно, очень и очень пожалел, засыпая. Прошлая — уже прошлая! — половая жизнь шабашника его не баловала близостью со шмарами, у которых и зубы жемчужно-белые, и модная стрижка, наверное, не только на голове. И наверное, горничная не храпит, уснув на плече удовлетворенного партнера...

— Олег Викторович, вы в судьбу верите?

— Стараюсь не верить.

— О! В этом вопросе мы с вами сходимся! И я стараюсь, но как тут не поверишь в нее, в шалунью, если сегодня утром выясняется, что вашему другу Игорю предстоит... гм-м... одно мероприятие, важное для меня... гм-м... для нас, для всех, для всей нашей команды... Уф-ф... — Аскольд Афанасьевич, выдохнув, лег грудью на живот, дотянулся до пепельницы и раздавил папиросный окурок о хрустальное донце. — Фу-у... Предстоит мероприятие, которое я бы предпочел, чтобы он провернул... гм-м... с напарником. В силу, гм-м... важности мероприятия, ха-ха-х... Ужасно, да? Формулирую мысли — ужасно! Как закоренелый бюрократ-аппаратчик. А что делать? Все, которые сегодня курят сигары и носят перстни, вроде того, что у меня на мизинце, все вышли оттуда — из комсомольско-партийного аппарата совка. С ними приходится тереться, от них и поднабраться лексики. Знаю, о чем вы подумали. Да, не все поголовно из бывших в моем круге общения. Есть исключения, но их мало. Бе-ня Ольховский, возьмем для примера, он в прошлом, как и я, кандидат наук.

— Я о другом подумал. О том, что...

— Молчите, я угадаю! О том, что "а" — вас еще не проверили, и «бэ» — вы еще не дали окончательного согласия влиться в команду, где я за капитана. Соглашайтесь, Олег. В будущем океане современной жизни под ногами лучше иметь надежную палубу. Из меня капитан, на слово поверьте, не самый плохой, хотя и выгляжу я нелепо, как мистер Твистер из советской басни. Что до вашей проверки, так она будет, без нее — никак. Проверка — дань моей педантичности, и пускай она идет сама по себе, бог с ней. Скажу вам откровенно — поручительства Игоря вполне бы хватило, не имей я привычки все намеченное доводить до логического конца. Проверка проверкой, а дело не ждет. Завтрашнее мероприятие требуется провести без сучка без задоринки. Разносторонние специалисты есть в команде, но завтра всем им найдется столько работы, что мало не покажется. Каждый спец на счету. Кто, кроме вас, скажите вы мне, сумеет лучше подстраховать Игорька? Вы оба — питомцы одной школы, вам в паре по силам горы свернуть!

— В чем суть завтрашнего мероприятия?

— Игорь вам все разъяснит. У него это лучше получится. А я скажу, почему все должно произойти завтра! Завтра четвертая жена Бориса Ольховского притащит его на бал. Сомневаюсь я... гм-м... Нет!

Я уверен, что Ольховский явится на танцульки в Дворянском собрании без обычно плотного кольца охраны. Завтра доступ к его телу будет... гм-м... облегчен. Редчайший случай! А нам, видите ли, как раз и требуется частичка его, знаете ли... гм-м... тела. Мелкая анатомическая частичка...

 

4. Разговор по существу

Они шли длинным коридором, казавшимся бесконечным. Зарекомендовавший себя ветеран команды Аскольда Афанасьевича шагал чуть впереди. Не проверенный до конца, но авансом получавший благословение неофит отставал на шаг.

— Я забыл спросить, Игорь...

— А вот теперь, когда мы на работе, зови меня Лешим.

— Я хотел спросить, Леший, откуда стало известно про технические прибамбасы любимого сейфа Ольховского.

— Его второй секретарь продал информацию, как он думал, сотрудникам ФСБ, а на самом деле ее и его купили мы. Шкурник надеялся, кроме денег, еще и орден получить. Его обещали наградить, да он заболел. Подхватил редкую инфекцию. Второй месяц лежит в бреду, помирает. В конце концов, сам понимаешь, помрет, не приходя в сознание.

— Ты его работал?

— Есть у нас и другие специалисты по редким инфекциям. Все, пришли.

Леший остановился напротив двери с кодовым замком.

— Мне отвернуться? — спросил Змей.

— Ты меня обижаешь. Запоминай код: один-три-семнадцать-двадцать четыре. — Пальцы Лешего пробежали по кнопкам, дверь бесшумно отворилась. — Прошу в закрома! Заходи.

— Ого!.. — Змей переступил порог и остановился в нерешительности. — Мама дорогая! Глаза разбегаются, арсенал Джеймса Бонда!.. Чего тут только нет...

— Трехлинейки Мосина точно нет. А по соседству, за углом, есть тир, где можно пристреляться. За тиром — зальчик для апробирования спецсредств. Порепетируем, то да се и доведу до твоего сведения, какая оперативная работа проводится на месте завтрашней акции, непосредственно в данную минуту.

— Акцию планируешь ты?

— Угу. Ты просыпался, завтракал, а друг голову ломал. Аскольд о месте и времени завтрашнего пати с Беней узнал со сранья и меня загрузил чуть свет.

— Дождался, значит, пан, пока я высплюсь.

— Спалось-то как на новом месте?

— Нормально.

— Быстро заснул?

— Намекаешь на мой отказ разделить ложе с куклой-горничной? Нет, дружище, засыпал долго. Думы мучили. Ворочался и думал, как часто ты сам пользуешь эту красотку.

— Придурок, я в Алку влюбленный. Меня на других баб и не тянет.

— Сочувствую.

— Завидовать надо, а не сочувствовать.

— Хватит о бабах. Имею конкретное предложение насчет завтрашней акции.

— Трави.

— Переодеваемся революционными матросами и берем штурмом дворянский бал на фиг.

— Смешно. А если серьезно, то не проканает такая хохма. Имей в виду — людишки Ольховского встанут у входа в домик, где соберутся потомки не добитых в семнадцатом господ. Так плотно встанут, что и роте революционных матросов ни шиша не светит, кроме кинжального огня на поражение.

 

5. Без разговоров

К вечеру дня «икс» повалил снег. Сочные хлопья липли к стеклам витрин, окошек, авто, окошечкам светофоров. Снег подгонял прохожих, гнал их с улиц и одновременно слепил. Белые шапки подрастали на крышах, белые холмики росли на бордюрах, белые полоски осыпались с верхних краешков рекламных щитов, с проводов и карнизов.

Щетки «дворников» соскребали со скрипом белое с лобового стекла вишневой «шестерки». Мужчина за рулем матерился вполголоса. Леший и Змей на задних сиденьях флегматично дремали. Как будто в прогретом до духоты салоне оба раскисли после наполненного суетой дня, после изнурительной и тяжелой работы. Суеты — да, ее сегодня хватало. Однако работу им еще только предстояло выполнить. Какое это емкое слово — «работа». Какое всеобъемлющее — это и забивание гвоздей столяром, и стоны сладострастия проститутки, и охота за пальцем широко известного в узких кругах прохиндея.

Желтые многоточия фар длиннющих шеренг разномастных авто перемещались едва-едва. Снежная рябь способствовала созданию иллюзии пешего движения факелоносцев по улицам в центре Москвы. Вишневая в снежную крапинку «шестерка» еле-еле перестроилась в крайний ряд, притормозила, и сзади запиликали в унисон клаксоны недовольных автолюбителей. Любителей во что бы то ни стало, хоть как, но пересекать столицу на своих колесах и поверху, а не в плебейском метро, пусть и более быстроходном.

«Шестерка» притормозила, и вялости у пассажиров как не бывало. На щадящий холодок в минус пять градусов — когда идет снег, температура повышается по определению — бодро вышел из духоты салона Змей, за ним Леший. «Шестерка» сразу же тронулась, подгоняемая бибиканьем. Широким шагом порученцы пана Аскольда пересекли тротуар. Оба в длинных пальто, простоволосые, у каждого на плече баул. Леший обогнал Змея, набрал код ближайшего парадного, они вошли, топая, стряхивая снег с обуви, утирая от снега лица, поднялись по зализанным временем ступенькам и вызвали лифт, чтоб потом пешком подниматься выше под звуковое сопровождение, под стоны строп, опускающих допотопную кабину.

Они поднялись на шестой этаж. Как и этажами ниже, здесь тоже закуток с квартирами от площадки перед шахтой лифта и от лестницы отгораживает хлипкая дверца. Леший вскрыл ее замок в одно касание. Змей зашел в темный закуток. На площадке кое-как светит голая лампочка, а здесь, в закутке, источники света перегорели, и никому недосуг ввинтить новые. Леший, оставшись на площадке перед лифтом, закрыл хлипкую дверцу. Почти что в кромешной тьме, но уверенно Змей подошел к «сейфовой двери» нужной квартиры. Снял баул с плеча, прижался спиной к стенке и услыхал, как за железной дверной панелью мелодично запел звонок — это Леший нажал на соответствующую кнопку под номером нужной квартиры, одну из кнопок в вертикальном ряду, параллельном косяку хлипкой дверцы в закуток с солидными дверями квартир.

Вслед за песней звонка за железом «сейфовой двери» послышались шаркающие шаги, их сменили аккорды щелчков «сейфовых замков» и лязг засовов. И вот «сейф» открывается. Свет из прихожей клином падает на стенку напротив со счетчиком электричества, на потрескавшийся потолок, на пол, на баул Змея.

Одинокий лысеющий холостяк о баул споткнулся. Привык выходить, не глядя под ноги, и споткнулся. Рука Змея в перчатке поймала его за лицо, заткнула рот, а другая рука ударила вскользь по затылку. Змей подхватил падающего, оглушенного им жильца. Подоспевший Леший подхватил баул Змея, перед этим не забыв закрыть за собой бесшумно хлипкую дверцу из закутка на площадке к лифту.

Тихо вошли в квартиру. Щелчок «сейфовых» запоров, лязг засова. Минута молчания. Тишина. По крайней мере сразу соседи не выскочили из квартир выручать оглушенного соседа. Вероятность минимальна, но, если кто из соседей что-то расслышал, подсмотрел и кто-то патологически бдительный звонит сейчас в милицию, так им или ими займутся. Группа поддержки контролирует все звонки из этого дома вовне. Группа готова к любым неожиданностям, она рядом. Даже если над домом зависнет НЛО, парни из группы поддержки не подкачают. Если, конечно, будут четко следовать инструкциям Лешего. А они будут им следовать. Четко.

Леший пошел в комнату открывать законопаченную на зиму балконную дверь. Змей оттарабанил владельца квартиры из прихожей в ванную. Приковал его к холодной трубе наручником. Достал из кармана и положил рядом ржавый, сточенный напильник. Таким напильником да еще после обморока мужик будет разбираться с браслетом часа полтора. Не меньше, но и не дольше — с виду, по всем признакам, изученным и Змеем, и Лешим во времена оны, мужчина практически здоров, а значит, бояться, что он, очнувшись, окочурится, заработает от испуга инфаркт, не стоит. Переживет злоключение и еще девушкам будет хвастаться.

Конечно, гораздо проще было бы вколоть страдальцу снотворное, однако нечего снабжать будущее следствие лишними путеводными ниточками. Химия и без того будет применена в акции, и хотя бы на данном этапе почерк преступления должен быть иным. Образно говоря: механическим.

На всякий случай Змей заглянул в туалетную комнату, залез в нишу за унитазом и перекрыл воду. А то окажется пострадавший непомерно сообразительным да дотянется до кранов над ванной и устроит потоп нижним соседям, вместо того, чтобы перетирать цепь напильником, и спустя всего четверть часа нижние жильцы поднимут тревогу. А если надумает по трубам стучать, так и пусть — стук не повод для вскрытия дверей аварийкой.

Закончив возиться в ванной и в туалете, Змей пошел на запах зимней свежести, в комнату оккупированной квартиры, куда задувало снежинки с улицы в открытый Лешим выход на балкон.

Змей застал напарника уже надевающим рюкзак поверх брезентового комбинезона и заспешил. Скинул пальто, стянул широкие брюки, остался в таком же, как и на Лешем, сером комбинезоне, в таких же ботинках с рифленой подошвой, с низким каблуком. Бжикнув «молнией», расстегнул баул, вытащил из баула рюкзак, закинул за спину — минуты не прошло, как подготовил себя к работе. Натянул на голову серую шерстяную шапку-чулок с прорезями для глаз. И вышел на балкон вслед за напарником.

Из «шестерки» они высадились с северной стороны дома, балкон выходил на юг. С южной стороны, напротив — похожий дом дореволюционной постройки. Между домами — узенький переулок. За окнами верхних этажей дома напротив — никакого света, движения, тишь. Верхние этажи занимает учреждение, а рабочий день давно закончился. Но пара нижних этажей, точнее — большущие, занавешенные белым окна, сияют ярко. Наблюдается этакая параллель — темень наверху и бурлящая электричеством жизнь внизу. Но бурлит она только за занавесками, ибо переулок перекрыт для движения случайного автотранспорта. В него, в переулок, пропускают только избранные машины, здесь же, в переулке, они и паркуются.

Змей вышел на балкон, повернулся налево, шагнул и остановился, ожидая, пока напарник перелезет через перила. Перебираясь через заграждения перил, Леший держался впритык к стене. И Змей, выходя, терся о слив балконного окошка. И вовсе не оттого, что балкон был захламлен. Они и выбрали конкретно эту квартиру, а не соседскую для вторжения именно потому, что здесь на балконе пусто, а у соседей черт-те чего навалено.

Змей остановился по эту сторону перил, Леший — по ту. Он встал на ящик, полный замерзшей земли. Не иначе, в теплое время года лысеющий холостяк выращивает цветы для подружек в, скажем так, забалконных ящиках.

Змей и Леший замерли в ожидании. А снег летел им в шерстяные лица, и ветер трепал расцвеченный триколором транспарант, натянутый как раз на уровне шестого этажа над переулком. Транспарант с лозунгом «Голосуй сердцем» полоскался на ветру почем зря, как будто аполитичный ветер пытался его сорвать, будто бы проверял на прочность тросики перетяжки.

Перетяжка предполагает наличие двух тросиков — для верхнего и нижнего краев длинного транспаранта из прочной материи с лозунгом, отвергающим разум. И оба этих стальных тросика имели место быть. С одной стороны переулка, с этой, они крепились к стене параллельно балкону, в полутора метрах от перил, а с противоположной стороны, к стене дома напротив, их закрепили сантиметрах в пятидесяти от сейчас мертвого окна.

Змей и Леший дождались: внизу, у въезда в переулок, вдруг разразилась такая ругань, что слышно на всю округу. Кому-то не давали проехать. Кто-то грамотно качал права. Змей прислушался и, кажется, узнал голос оскорбленного запретом на въезд. Правда, Змей еще ни разу не слышал, как визжит фальцетом Аскольд Афанасьевич, но характерное «уф-ф...» в паузах ни с чем не спутаешь.

Ругань отвлекла, безусловно, тех потенциальных идиотов, которым вдруг вздумалось в этакую метель задирать голову и вчитываться в безумный предвыборный лозунг. Пользуясь ожидаемым моментом, Леший прыгнул. Зацепился пальцами за нижний, обледеневший тросик, подтянулся, зацепился за верхний, на нижний поставил ногу, другую и заскользил к боковине транспаранта.

Змей перемахнул перила и прыгнул вдогонку за партнером. Сразу запрыгнул ногами на нижний тросик — опору, руками сразу схватился за верхний.

Доскользив до транспаранта, сначала Леший, а за ним и Змей так поменяли положение тел, чтобы от эпицентра скандала в устье переулка их спрятало трехцветное полотнище с буквами. Они мяли мысками ботинок плотную ткань, они быстро-быстро перебирали руками, они выскользнули с другой стороны транспаранта, доскользили до стенки противоположного дома, до крепления перетяжки рядом с мертвым окном всего за минуту.

Мертвое окно совсем рядом. Достаточно широко шагнуть, чтобы попасть с обледеневшего тросика на алюминиевый скат под оконной рамой. На скользкий, как каток, скат, припорошенный снежком. На скользкой поверхности под наклоном, если и возможно устоять, удержаться, так только теоретически. Но к чему проверять теорию практикой, ежели в запасе имеются замечательные спецсредства? Такие спецсредства, о которых во времена оны порученцам запрещалось даже мечтать.

Змей повернулся спиной к Лешему. Напарник одной левой вытащил из бокового клапана на рюкзаке Змея «кошку»-раскладушку. В собранном виде устройство выглядело как вороненый штырек с мотком тонкой и прочной веревки на конце и с веревочной петелькой, торчащей из мотка.

Леший встряхнул штырек, будто градусник или как будто нож с боковым выкидным лезвием. Встряхнул, и из свободного от веревок конца выскочили «когти кошки». Тихо защелкнулась механика, фиксирующая «когти» в рабочем положении, а Змей невольно вспомнил, как их учили мастерить «кошки» из подручных средств, и улыбнулся под маской.

Меж тем Леший просунул кисть в веревочную петлю, взмахнул рукой — «кошка» полетела вверх чуть-чуть под углом. Клубок веревки разматывался, пока она улетала, рука Лешего поднималась... Есть! Крючья-"когти" зацепились за кромку крыши.

Метая «кошку», Леший развернулся грудью к стене, и теперь Змей шарил в рюкзаке у партнера. И, пока клубок разматывался, нашарил искомое. Крючья зацепились, синхронно Змей вытащил приспособление для резки стекла. И ни одной секунды не пропало даром.

Леший перешагнул на скользкий слив. Встал, упираясь каблуками в край рамы, а точнее, повис на веревке, натянувшейся до предела. Левая рука Лешего поднята, кисть в петле, в правую Змей вложил «циркуль»-стеклорез.

Мягкая резиновая полусфера расплющилась, присосалась к стеклу в низу окошка, «циркуль» с алмазным резаком вычертил окружность. Движение от себя, нажатие на резиновый клапан, и надувающаяся полусфера «сплюнула» стеклянный кружок в промежуток между стеклами. Та же операция со вторым, так скажем, внутренним стеклом, и кружок меньшего диаметра падает уже на подоконник, вовнутрь безлюдной комнаты за окном. Аналогичная операция в верхней части рамы, только на сей раз в итоге рука бросает вовнутрь стекло вместе с «циркулем», а пальцы сразу находят и открывают шпингалет с той, внутренней стороны. Доступ к нижнему шпингалету уже есть, и спустя мгновение окно приоткрыто. Леший зацепился за раму, убрав ногу со слива, поставив на подоконник, сбросил с кисти петлю, качнул ее Змею. Обратно веревка качнулась уже вместе с грузом, вместе со Змеем.

Прежде чем закрыть шпингалеты окна, Змей, стоя на подоконнике, высунувшись наружу, дождался предпочтительного порыва ветра и подбросил утяжеленный конец веревки высоко-высоко вверх. Ветерок не подвел, помог, задул веревку на крышу. А внизу, в устье переулка, затихала ругань, что началась ровно три с четвертью минуты тому назад.

Сориентироваться в комнате, куда они проникли, смогли бы и слепые. Единственный проход меж канцелярскими столами вел прямиком к двери. До нее Змей и Леший дошли бесшумно и не спеша, с ней, с дверью, особо не церемонились, но и взлом не форсировали. Поспешишь — людей насмешишь. И, хвала богам, что они не рассмешили народ в переулке. Оба, и Леший, и Змей, остались довольны первым этажом. Пока все о'кей. Оба выдержали жесточайшую селекцию в начале 80-х, и по сию пору их тела послушны, нервы не мешают работать, а впрыскивание надпочечниками адреналина в кровь вполне подконтрольно сознанию.

Они вышли в коридор. Протяженный, со стенами цвета фисташек. Змей закрыл аккуратно взломанную дверь в комнату, куда приятель-ветер задувал снежинки сквозь идеально круглые отверстия в стеклах и где остался валяться «циркуль», сюрприз для следователей. Сочетание фирменных «циркуля» и «кошки» в этой комнате со старым напильником и ментовскими «браслетами» в ванной — веселая задачка для следствия. А еще есть баулы, в которые весельчак Леший вчера бросил по щепотке марихуаны.

Змей закрыл дверь, и чернота поглотила все фисташковые оттенки. Такое ощущение, будто бы очутился в тоннеле, в конце которого слабо отсвечивает. Что? В конце коридора сочится свет с лестницы.

Напарники молча прошли коридор и молча спускались по лестничным пролетам. Во время спуска Змей под маской поморщился — он забыл спросить, а напарник забыл сказать, что за учреждение занимает верхние этажи. Мелочь, конечно, но их учили, что мелочей не бывает. Все-таки годы берут свое...

К месту вспомнилось и то, как собрат-порученец позавчера тянул коньячок и сигарный дым. Вспомнилась и его Алла. Игорь по кличке Леший завел себе любовь и дурные привычки. Ни того, ни другого до сорока лет особому порученцу не позволялось. А впрочем, страна, которой они присягали в 80-х, исчезла с политической карты мира и, исчезая, тащила с собой в забвение порученцев. И какие могут быть претензии к выжившим? Никаких!..

Последняя дверь с лестницы вела в коридор-тоннель третьего этажа. На втором такую же дверь давненько заложили кирпичом, замуровали при перепланировке здания. Они свернули в коридор третьего этажа и еще раз свернули; пройдя по коридору всего ничего, зашли в общественный клозет. Змей сунул руку за спину, из продолговатого кармашка на рюкзаке вытянул тонкий, как карандаш, фонарик. Из аналогичного накладного кармашка на своем заплечном мешке Леший выудил отвертку.

Лучик фонарика пробежался по раковинам, вверх по кафелю и нашел, обежал по периметру, решетку вентиляции под потолком. Дом старый, и вентиляционная решетка — в клозете устаревших стандартов. При недавнем ремонте ваять такую большую решетку дешевле всего было из древесины. Так и сделали. Сваяли и покрасили белой масляной краской.

Змей выключил и положил фонарик в раковину. Подошел к кафельной стенке, согнул колени, подставил руки, изобразив из ладоней ступеньку, и Леший, аки цирковой акробат, вскарабкался партнеру на плечи.

Полминуты спустя Змей принял отвинченную решетку, которая легла поверх опять же раковины. Под ней, под решеткой, следаки найдут копеечный фонарик, который станет дополнительной заморочкой для следствия, ибо китайские фонарики данной модели продаются только в городе Владивостоке.

Плечи Змея освободились от нагрузки, Леший исчез в вентиляционном отверстии. Едва он исчез, Змей подпрыгнул, зафиксировал хват на краю отверстия, подтянулся, перевалился через край и тоже полез головой вниз в вентиляционную шахту.

В эту старинную шахту вентиляции протиснулся бы и борец сумо. Змей спускался по желобу шахты, используя конечности как распорки. Медленно спускался, спешить некуда, Леший уже достиг уровня второго этажа и смотрит сквозь прутья-палочки похожей на снятую решетки. Отличия двух решеток — на втором ее не красили, а морили, и прутья морены порезче, чем крашеные. На втором этаже совсем другая эстетика.

Леший завис поперек шахты, наискось, голова ниже задницы, рука без отвертки уперлась под зарешеченным отверстием, согнутые в коленях ноги упираются в полосатость, в тень от прутьев решетки на желобе шахты.

Клозет под литерой "М" на втором этаже освещен люминесцентными лампами. Клозет функционирует, и Леший, зависнув, прислушивается к звукам за дверью. И кстати, дверь имеет защелку с этой стороны. И что интересно, сия защелка играет в разработанной Лешим операции далеко не последнюю роль.

Леший, повернув голову ухом к мореным прутикам, вслушивается. Но и Змею, который не спеша опускается, достаточно хорошо слышно примерно то же, что и лидеру их тандема. И понятно, что со звуками возникла проблема. Звуковой фон настолько пересыщен, что конкретно шагов за дверью с важной задвижкой можно и не разобрать.

Слышна музыка, причем в исполнении «живого» струнного ансамбля, а такая «живая» музыка всегда звучит ярко, заполняя собой все диапазоны. Слышны приглушенные голоса, которые звучат, как помехи-шорохи. Отсутствие ударных в струнном ансамбле с лихвой компенсирует перестук каблуков мужской и шпилек женской обуви. И все это — музыка, голоса, перестук — слышится слегка приглушенным, малоотчетливым, но по децибелам вполне достаточным, чтобы помешать услышать, как к двери клозета подходит лицо мужского пола, возжелавшее облегчиться.

Однако следует учесть, что клозет, конкретно этот, расположен среди всяких-разных, так скажем, подсобных помещений. И те особи мужского пола, что стучат каблуками под струнную музыку, сюда не заглянут. Учтя данный факт и прекратив бесполезное подслушивание, Леший просунул кисть в перчатке, сжимающую отвертку, между крайним прутиком решетки и ее рамой, просунул предплечье, согнул локоть, дотянулся до шурупа... Дверь в клозет отворилась!

Дверь отворилась, и в помещение для отправления естественных нужд вошел представительный мужчина во фраке, брюнет лет около сорока, гренадерского роста, артистичный, осанистый.

Рука с отверткой окаменела — нечто подвижное под потолком проще заметить, чем неподвижное.

Брюнет во фраке закрыл за собой дверь на задвижку и величаво понес себя в смежную комнатенку, окно которой выходит на набережную Москвы-реки и наглухо замазано краской, в комнатенку, где торчат из пола унитазы, а к стене притулились писсуары. Выступая павой, черноволосый — скорее всего, огненно-черная масть в цвет фраку является результатом окраски волос — походя расстегивал ширинку. И всего-то три-четыре шага отделяли его от пустого проема в смежную комнатенку, от радости облегчения, а вот незадача — повернул величавый зачем-то чернявую голову и вздумалось ему задрать синюшно выбритый подбородок...

Тысяча чертей!.. Увидел! Узрел-таки гражданин во фраке руку-змею с жалом-отверткой!

Фрачный гражданин продолжал чисто рефлек-торно переставлять ноги, но его бритый подбородок двигался к кадыку, рот открывался, готовый... что? Закричать?..

Рука-змея изогнулась в замахе, пальцы перехватили отвертку, взялись за инструментальную сталь, рука гуттаперчево выпрямилась, пальцы метнули слесарный инструмент, отвертка полетела со свистом и...

...И эбонитовая ручка отвертки отскочила от скулы потенциального крикуна. Леший промазал, он метил в рот. Между тем отвертка все же стукнула цель, пускай и не в «яблочко». И вместо протяжного «Аа-а-а!!!» цель воскликнула: «Ай...» Промахнись Леший вообще мимо цели, тогда зовущее «Аа-а-а!!!» было бы гарантировано на все 100%.

«Ай...» давало секундную фору. Цель айкнула, но сейчас вздохнет, наполнит легкие и заорет протяжно, ежели этому не помешать.

Леший оттолкнулся подошвами, плечом вышиб палочки-прутья, задал себе направление, толкнувшись сильнее левой, крутанул простейшее переднее сальто над раковиной, отразился в зеркале над ней же...

Айкнувший брюнет, понятное дело, шарахнулся от летуна Лешего, прижался лопатками к плоскости стены и дополнительно сбил дыхание, и крик застрял у него в горле.

Как только подошвы Лешего коснулись опоры, встали на пол, так сразу умелые руки порученца позаботились, чтобы голосовая сирена не прозвучала.

Но дробь падающих осколков сломанной решетки и аккорд приземляющихся подошв имели место быть. Что очень паршиво. И бесшумное укладывание нокаутированного брюнета параллельно плинтусу, и тишайшее появление в клозете Змея предыдущую какофонию отнюдь не компенсируют...

Леший присел на корточки подле своей нежданной-негаданной жертвы, скинул рюкзак с плеч, расстегнул основной клапан заплечного мешка, запустил руки в его недра.

Змей проскользнул к запертой нокаутированным гражданином двери, прижался к ней шерстяной щекой, ухом... Обойдется?.. Пронесло?.. Или чьи-то барабанные перепонки среагировали на какофонию в клозете, заинтриговали чей-то мозг, и?..

Как раз на случай такой вот оказии со случайным встречным в рюкзаке у Лешего имелись и кляп, и «браслеты» в виде, так сказать, дополнительной нагрузки, которая, к сожалению, пригодилась. Одну пару наручников на запястье, другую на щиколотки, пропитанный транквилизатором кляп в рот гражданину, и все, забыли о нем. О черноволосом, который лежит физиономией к плинтусу, чтоб не подглядывал, о мужике, которому сегодня не повезло.

А как там за дверью?.. А никак! Прежний звуковой фон. И никаких приближающихся шагов ПОКА. Ни спешащих, ни крадущихся. Неужели обошлось?.. ПОКА кажется, что да, пронесло...

Случись иначе, тоже не катастрофа. Главное, что к месту активных действий они добрались, и резервный план кульминационного этапа имеется. Не столь красив дубль-план в сравнении с основным, и все же...

И все же основному плану быть! Так решил Леший, решился рискнуть, о чем свидетельствуют его действия — не дожидаясь, ПОКА напарник удостоверится в благоприятном исходе форс-мажорных обстоятельств, лидер Леший тащит из своего рюкзака запакованные в отдельный целлофановый пакет костюм и сменную обувь, приступает к переодеванию.

С обычным отставанием от лидера и разработчика акции приступил к смене образа и Змей.

Упали на пол промокшие под снегом, запылившиеся в шахте вентиляции комбинезоны. Затрещала рвущаяся шнуровка ботинок на рифленой подошве. Прочь полетели кожаные перчатки. Напарники переодевались в костюмы из пакетов в рюкзаках, переобувались, преображались быстрее, чем нечто подобное проделывают за ширмой на авансцене некоторые артисты оригинального жанра. На текущем этапе акции да еще и в сложившихся обстоятельствах слоган про спешку и смех утратил всякую актуальность.

Белоснежные сорочки и галстуки-"бабочки" в тон, ясное дело, изрядно помялись за время их ношения под комбинезонами. И на многократно сложенных для компактной транспортировки сюртуках, и на брюках, ясен перец, остались складки. Лишь сменные полуботинки блестят, будто бы только что из магазина.

Переоделись, и пришел черед вытаскивать из карманов сюртуков мятые парики. Шаг к зеркалу над раковиной и, в первую очередь, долой с голов шерстяные маски. Во вторую — отцентровать парики так, чтобы резинки внутри искусственной шевелюры легли на лоб, затылок, на родные волосы правильно. В-третьих, приходится терять секунды, создавая подобие порядка в искусственных волосах, который сойдет за прическу. А теперь мягкие тампоны-колбаски извлечь из внутренних карманов мятых костюмов и определить под нижнюю и над верхней губой, пристроить во рту. И наконец, из брючных карманов достать тюбики со специальным клеем, оттуда же вытащить у кого что: у Змея — накладные усы и брови, у Лешего — брови и бакенбарды. Остается вытащенное приклеить... ну?.. В зеркале отразились два мрачных типа, ничуть не похожих на себя настоящих.

И между прочим, не только лица их изменились. Разновеликие каблуки полуботинок сделали Лешего выше, а Змея уменьшили в росте. Вшивные рукава сюртука Лешего сглаживали крутизну его плеч, а под теми же швами на сюртуке Змея портной пристроил накладные плечики из ватина. Ноги Лешего в узких брюках с мятой стрелочкой, а на Змее брюки, слегка расклешенные от бедра. И в итоге, Леший выглядел более худым, чем всегда, а Змей — более плотным.

В зеркале отразились их спины — искусственно суженная и искусно расширенная. Оба наклонились к рюкзакам, где оставалась еще одна важная, очень важная деталь туалета. По паре белых перчаток из шелка.

Спрятав папиллярные узоры пальцев и судьбоносные линии ладоней под тонким шелком, порученцы забрали из рюкзаков последнее. Леший засунул за пояс четыре цилиндрические дымовые шашки, которые легко воспламеняются и с ужасным зловонием дымят, если оконечностью шашки чиркнуть, как спичкой, обо что-нибудь достаточно твердое и плоское. Замечательные шашки, сделанные в Уругвае для нужд местной полиции, Леший пристроил с левого бока. С правого бока за поясом он пристроил садовые ножницы. Сзади уткнулся ему в ягодицу ствол револьвера «магнум». Удивительно, но сюртук застегнулся, хоть и был внешне узок, и ничего ниоткуда не торчало, не выпирало. Воистину, хорошие портные это просто волшебники!

Змей опоясал себя ремнем, на котором висели две расстегнутые кобуры, и оттуда торчали рукоятки пристрелянных им вчера пистолетов. Из всего оружейного изобилия, что продемонстрировал накануне Леший, Змей выбрал дуэт старых добрых «стечкиных», старых знакомых. Полы нарочито свободного сюртука надежно спрятали пистолеты от посторонних глаз, хотя пуговицы и остались расстегнутыми, что еще дополнительно полнило фигуру.

Использованные одежда, обувь и поклажа лежат на полу сиротливыми кучками. Вот удивятся следаки, когда будет установлено, что экипировку от тех же производителей недавно заказали чинуши с погонами специально для «Альфы». И это еще один «подарочек» для Шерлоков Холмсов и майоров Прониных.

Леший и Змей перешагнули брошенное на полу, подошли к двери. За дверью по-прежнему доминирует все та же музыкальная тема, и все те же шумы ей сопутствуют. Леший протянул руку в белой перчатке к задвижке... В дверь постучали!..

Тем и важна задвижка, что без стука в клозет не войдешь. Без тихого «тук-тук», как сейчас. Или без стука плечом, вышибая все и вся. В любом случае задвижка дарит фору во времени.

Тук-тук... Рука Лешего замерла. Оба порученца подумали об одном и том же — приближающихся шагов за дверью они не услышали. Да, разумеется, и звуковой фон мешал слушать, и шуршание одежд при переодевании, но все же. Они находились так рядом с фанерной перегородкой, снабженной петлями и задвижкой, так рядом, что хоть чего-то их уши ну просто обязаны были уловить...

Получается, что кто-то ПОДКРАЛСЯ с той стороны?..

Кто-то легким, невесомым шагом подошел и...

И вот опять: тук-тук... Робкий такой стук. Подозрительно робкий...

Порученцы пана Аскольда, словно пара бестелесных созданий сместились к стенкам по обе стороны от дверных косяков. Рука Лешего потянулась к «магнуму», руки Змея распахнули полы сюртука и легли на рукоятки «стечкиных»...

— Па-па... — прозвучал за дверью тоненький голосок совсем маленького ребенка. — Папа, мальциски мне сказку слусать не дают...

 

6. Отрезанный палец

За порогом стояла девочка. Немудрено, что порученцы не услышали, как она подошла, — на ножках у ребенка мягкие домашние тапочки, и весу в ней — килограммов 20 не наберется.

Совсем кроха, лет четырех от роду, она глядела снизу вверх подкупающе доверчиво и умилительно серьезно на двух теснящих друг друга дяденек, полностью загородивших собой дверной проем, закрывших обзор.

— Дяиньки, а где мой папа? — она спросила без малейшей интонации страха, слава тебе господи.

— Твой папочка играет с нами в прятки, — брякнул Змей первое, что пришло в голову, как сумел, ласково и осторожно, оттеснил девочку подальше за порог. И Леший, выходя, смещался так, чтобы продолжать закрывать обзор, чтоб, не дай бог, девочка не видела своего родителя в позе, параллельной плинтусу.

— Пойдем. — Змей нагнулся к малышке, она послушно взяла его за руку. — Пошли туда, откуда ты пришла.

— Там, — ребенок потянул Змея, — мальтиски там не дают мне сказку дослусать! А где мой папа? Папа заходил, позвал меня пи-пи сделать, а я не хотела, а где он, мой папа?

— Он спрятался, но мы его найдем. — Змей и девочка прошли мимо следующей двери. — Ты, главное, не бойся.

За спиной у напарника с ребенком кашлянул Леший. Змей обернулся и кивнул — ага, мол, понял, глупость сморозил, с языка сорвалось у идиота «не бойся». Мозг человеческий, тем более детский, отрицание «не» усваивает фигово. Об этом Змей знал, это помнил, когда весной 91-го, скажем так, разгипнотизировал экспресс-супермена, посланного к нему, к реальному суперу. Но появление маленькой девочки вышибло суперпорученца из седла, говоря образно. Все смешалось в душе у Змея, помутнело сознание. Сразу стало щемяще, по-человечески жаль чернявого, оставшегося в клозете лежать в отключке. Сбились внутренние часы, которые подстегивали да подхлестывали, напоминая о необходимости держать темп в текущей фазе акции. Девочка как бы явилась из другого жанра, из мелодрамы да в жесткий, мужской боевик. Как будто напоминание о том, что жизнь гораздо сложнее и многограннее, чем в принципе не очень и сложная наука выживания, вопреки всем и всему.

— Мой папа выглает у вас в плятки! — заявила девочка. Подняла глаза, хлопнула ресницами и добавила: — Вот! Вы плоиглаете! Мой папа лучше всех иглает на склипке! Вот! И в плятки! Вот!

— Тогда мы лучше сразу сдадимся. — Змей попробовал улыбнуться, но ему помешали тампончики-колбаски на деснах.

За руку с девочкой, ведомый ею, Змей прошел мимо еще одной двери, и малышка потянула за дверную ручку третьей.

За третьей от клозета дверью скрывалось нечто вроде симбиоза гримуборной и раздевалки. Слева на вешалках болтаются снопами потертые дубленки, пальто, шубейки из искусственных мехов, со стульев свешиваются пиджаки, свитера, джинсы, блузки, под стульями шеренги уличной зимней обуви. Справа к стене, к зеркалам, в обрамлении лампочек, прижались столики, на столешницах лежат фены, расчески, пудра, кремы. А в дальнем конце под окном на полу играют в машинки карапузы мужского пола, соорудили препятствия из подручных предметов и гоняют меж ними игрушечные автомобильчики.

— Вот! — девочка вырвала ладошку из руки Змея, подбежала к мальчишкам и ткнула пальчиком в препятствие, в CD-плеер на полу. — Папа засол, видит, я не играю, и плеер мне папа достал, вот! Сказку мне папа поставил, а они... — и девчушка образцово-показательно разрыдалась.

— Отдайте ей плеер, — хотел сказать строго, а получилось, что попросил карапузов Змей.

Карапузы чего-то дружно залопотали в ответ на своем детском неразборчивом наречии. Девочка, хлюпая носиком, подскочила к ним, схватила папин плеер, потянула его за провода наушников.

— Дети! — гаркнул из-за плеча напарника Леший. — А ну-ка мне все тихо! Сидеть всем, как мышкам. Сейчас мы с директором вернемся, он вам задаст! Он устроит трам-тарарам! Вы еще его трамтарарам услышите!

Слово «директор» оказалось волшебным. Малыши и малышка замолкли на диво покорно. И съежились как-то совсем не по-детски. От мам и пап, наверное, из их взрослых разговоров усвоили с малолетства, что директор — это страшнее, чем гоблин, орк или Змей Горыныч.

Леший помудровал секунду с замком — благо таковой имелся! — захлопнул дверь в «детскую» и — слава тебе! — запер малышню. У Змея отлегло от сердца, под замком детишки будут в безопасности, когда начнется — спустя минуты начнется! — обещанный дяденькой Лешим трам-тарарам.

— Для меня новость, что ты, друг мой, чадолюбив, — бросил через плечо Леший, направляясь дальше по коридору. — Что твои змеиные глаза, ха, бывают такими добрыми-добрыми, как у дедушки Ленина...

Коридор изогнулся загогулиной и вывел партнеров в просторный зал. Вывел с черного, так сказать, хода, с боку у небольшого подиума, типа эстрады.

На возвышении эстрады сидели мужчины во фраках и дамы в концертных платьях, сидели оркестранты и пиликали классику. Одно место в оркестре пустовало, вместо исполнителя на нем лежал смычок и скрипка. Легко догадаться, что это место минут 15 тому назад покинул черноволосый отец девочки. Пошел облегчиться и по пути заглянул в раздевалку-гримерную, где коротали вечер те детишки исполнителей, которых не с кем было оставить дома. Если в скрипач чуть меньше любил свою девочку и, увидев, что она не вписывается в мальчишеские игры, не стал бы искать плеер, рыться в вещах и разыскивать специально для нее припасенный CD-диск со сказками, тогда бы родитель появился в клозете чуть раньше и сейчас бы уже опять выводил рулады на своей скрипке. Эх, не повезло мужику.

А осиротевший на одну скрипку оркестрик, похоже, не замечает потерю. Пиликать наемные музыканты продолжают довольно-таки стройно и слаженно, даром, что под кайфом. Профессионалы, черт подери. Будь на их месте дешевые лабухи, в буквальном смысле «под газом», они в давно выдавали сплошную лажу и фальшь.

Зато тех, для которых играет стойкий оркестрик, развезло основательно. И скорее всего потому, что прежде, чем подняться сюда, на второй этаж, в банкетный зал, сегодня выполняющий функции бального, господа дворяне этажом ниже, в ресторации, не только вдоволь откушали перепелов да осетринки на халяву, но и винца халявного и водочки дармовой попили всласть. И алкогольную первооснову удачно усугубила, так сказать, газовая атака.

Напрасно Змей вчера сомневался в целесообразности подачи сюда, в бальную сегодня залу, закиси азота, по-научному: эн-два, о-три, говоря проще — «веселящего газа». Змея смущали большие объемы этого помещения, а следовательно, неизбежные сложности с транспортировкой необходимого количества — значительного, по мнению Змея, — баллонов со сжатым газом. Таскать баллоны по лабиринтам подземных коммуникаций, вскрывать подвал и подключаться к системам вентиляции второго этажа — работенка еще та. Но Леший апеллировал, мол, и ребята подходящие для той еще работенки есть в команде, и дюжины баллонов будет достаточно. И сейчас, войдя в зал, Змей с превеликим удовольствием воочию убедился, что Леший оказался-таки прав, что люди из команды пана Аскольда провели минувшую ночь в подземных лабиринтах совсем не зря, и вовремя открыли вентили дюжины баллонов, и в настоящий момент со спокойным сердцем ползут под землей прочь. Молодцы ребята, их стараниями чопорный бал превращен в балаган, в коем гораздо проще, несравненно проще работать.

Некоторая часть публики в зале лихо отплясывала мазурку, часть сидела, развалясь на венских стульях вдоль стен, часть тусовалась по периметру, кучкуясь по углам. Очень, очень и очень, надобно отметить, специфическая публика называется в новой России дворянами и таскается на такие собрания. Всего-то лет 10 назад нынешние дворяне, ежели и вспоминали о привилегированных корнях, так вовсе без всякого апломба. Он, апломб, заразил здешнюю публику на излете перестройки, и потомки бывших объединились в тусовки. Они, потомки, ходили по архивам, искали свои генеалогические древа, они создавали школы танцев, разучивали мазурки и менуэты, они учили французский и отдавали последнее портным за шитье бальных платьев, офицерских мундиров времен царизма да сюртуков, вроде тех, что изменили фигуры партнеров-порученцев. В конце перестройки состоялись и первые балы, более похожие на маскарады. На первых балах особенно ярко блистали бижутерией и кичились происхождением те потомки, которые искренне верили, что «хамы» вернут награбленное лучшим представителям генофонда России. Бедные и в прямом, и в переносном смысле граждане из бывших чудили на потеху остальному народонаселению и после «победы демократии», до тех пор, пока не стали надоедать. После 91-го всем стало как-то не до них, но не таков наш потомственный и столбовой генофонд, чтоб по-тихому утереться да успокоиться, угомониться. Не оскудела генетическая память нашенского мироеда, до 1917-го по праву рождения паразитирующего на угнетенных, ядрена кочерыжка, классах! И в новейшей России Ельцина нашли себе источник халявы родовитые паразиты. Они придумали «даровать» титулы. Ведь лестно, да, согласитесь, какому-нибудь бизнесмену, актеру, политику получить из рук потомственных грамоту о присвоении, например, княжеского титула. Ну а ежели и не лестно, так, по крайней мере, стебно и прикольно иметь таковую грамоту. Награждая титулами актеров и шоуменов, дворяне подогревали угасающий к себе интерес и автоматом рекрутировали желтую прессу. Титулуя политиканов, пытались примазаться к реальной общественной жизни. И самое главное, в описываемом 1996-м дарственные грамоты еще привлекали господ спонсоров! Привлекали ее — халяву! Вседержательницу дворянства, Ее Величество Матушку Халяву. Хитрющие потомки Великих Халявщиков сразу-то нуворишам заветную грамотку не давали, фиг! Сначала, господин нувориш, поляну накрой, спонсируй пару-тройку балов, в общак отстегни, а после будешь хошь графом, хошь князем, а хошь, и особой, приближенной к самозваному Императору...

Леший и Змей вошли в бальный на сегодня зал и, если задержались у эстрады, так на пять-шесть секунд максимум. Интересующий их Боря Ольховский выделялся из общей массы разодетых в исторические костюмы дворян прежде всего модной пиджачной парой и стандартным галстуком. У дальней от партнеров стены, прямо по курсу, стоял Борис, его юная супруга и оживленно беседовали со старикашкой при пышных усах, плавно переходящих в суперпышные бакенбарды, при эполетах, аксельбантах и даже при сабле. Рядышком терлась пожилая дама, вероятнее всего супружница старикашки. Вся такая в кружавчиках дама, с фальшивыми жемчугами на бесстыдно декольтированной дряблой груди, она делала вид, что прислушивается к разговору, а на самом деле алчно пялилась на брюлики госпожи Ольховской. А за спинами у четы Ольховских возвышались секьюрити в таких же, как у Бори, современных пиджаках, но заметно оттопыренных под мышками. Охраняли Борю сегодня двое. Всего. Умница Аскольд Афанасьевич правильно все рассчитал — большее количество охранников Ольховский постеснялся взять с собой в залу.

Леший подотстал на шаг, дал Змею себя обогнать. Они шли целенаправленно, быстро перебирая ногами, как будто спешили пересечь дворянский танцпол, выйти из зала с той стороны и поскорее достичь парадной лестницы на первый этаж, которая вела и в ресторан под залом и к выходу в переулок. Возникшие из закулисья, они не удостоились внимания хмельных от газовоалкогольного коктейля дворян. В отличие от внимания секьюрити, жлобы Ольховского их срисовали и напряглись, и заметили их не только телохранители жертвы Ольховского. У другой стеночки, поодаль от жертвы, ведет светскую беседу другой спонсор, которого нет времени разглядывать, а за плечами другого — другой тандем секьюрити. И что интересно, этот тандем составляют два самых натуральных негра, судя по манерам, афроамериканцы, что и стильно, и круто. А самое интересное — другой спонсор, которого некогда разглядывать, топчется рядышком с умнейшим Аскольдом Афанасьевичем! Пан Аскольд, конечно же, возник в зале недавно — до того он скандалил в переулке — возник и подошел побазарить с собратом по бизнесу. И разумеется, пана сопровождают бодигарды в количестве двух голов из родной порученцам команды злоумышленников.

Змей впереди, Леший, подотстав, они целенаправленно пересекают зал. Слева от них прыщавые юнцы и юницы шаркают обувью, стараются преподать себя во всей красе, а также продемонстрировать умение плясать мазурку, но газоспиртная дурь — больше газо, ибо молодежи вряд ли позволяли много пить этажом ниже — увы, превращает благородный танец в пародию, в фарс. Справа от порученцев фланируют дворяне постарше и галдят одуревшие весело, трут базары гораздо громче, чем того требуют правила хорошего тона. А за фланирующими на венских стульях устроились раскрасневшиеся старухи, они обмахиваются веерами и, сверкая фиксами, блаженно улыбаются. Короче, паноптикум. Такое впечатление, что попал на съемочную площадку к Феллини.

По мере сокращения дистанции между порученцами и секьюрити Ольховского росло и напряжение последних. По долгу службы секьюрити напрягала эта уверенно лавирующая между фланирующими говорунами пара. Броуновское движение дворян мешало как следует разглядеть приближавшихся, что напрягало еще больше. Однако все напряги несколько нивелировал тот неоспоримый факт, что подозрительно скоординированная парочка в мятых сюртуках и белых перчатках двигалась со стороны эстрады, а за эстрадой — коридорный тупик без всякого входа-выхода. Заранее осмотренный и проверенный. И еще напряги немножко притупляло воздействие «веселящего газа». В случае с секьюрити — совсем немного, ибо по их жилам не тек еще и алкоголь. И все же не зря нас предупреждает Минздрав, что пусть и самую малость, но нетрезвое состояние может обернуться большой бедой.

Между Ольховским и порученцами остается расстояние в пять примерно шагов. Между охотниками и жертвой — несколько праздношатающихся дворян. Ни Змей, ни Леший не смотрят в сторону жертвы. И один, и второй секьюрити смотрят на порученцев во все глаза. Леший кашляет, и это означает, что пора начинать «трам-тарарам».

Змей на очередном шаге сгибает колено больше обычного, раздвигает локтями полы сюртука, отталкивается от пола, прыгает вперед по кратчайшей траектории к жертве, выхватывая оружие, предплечьями и утяжеленными кулаками сметает праздношатающиеся препятствия...

Леший, нагнувшись, рвет лацканы сюртука, срывает пуговицы, хватается за цилиндрики дымовых шашек...

По обе стороны от Змея валятся на пол, как кегли, сметенные им господа дворяне...

Секьюрити Ольховского дергают за воротник, заваливают своего босса. Выходят на первый план, прикрывают Ольховского своими телами, попутно отталкивают супругу босса от греха, возможно и смертного, подальше. Старичок в аксельбантах и дама в кружавчиках шарахаются самостоятельно в разные стороны. Руки секьюрити уже за отворотами пиджаков...

Но Змей, который не успел наглотаться газа, конечно же, быстрее. Змей стреляет. Спаренный выстрел из двух стволов рвет барабанные перепонки и пиджаки секьюрити...

Леший чиркнул концами шашек об пол, и они задымились. Леший метает дымовые шашки, по одной в каждый угол зала...

Заваливают, прикрывают своего подзащитного дюжие негры. И Аскольда Афанасьевича повалили, спрятали от пуль свои ребята. Талантливо повалили, без церемоний, как будто, в натуре, «трам-тарарам» для них полная неожиданность...

Секьюрити Ольховского, оба, пали навзничь, прямо на босса, придавили его. Они, разумеется, в бронежилетах, они живы, однако стрельба в упор выбила их из игры, по крайней мере на какое-то, пусть и малое, время...

Дым быстро обволакивает всех и вся. Дым клубится по полу, зависает над головами, причудливыми выпуклостями тянется к потолку. Прекращает играть оркестр. Лишь один альтист инстинктивно выводит низкую ноту, но и она обрывается...

Альт плачет последней нотой, дым еще позволяет Змею видеть на расстоянии вытянутой руки. Змей рядом с жертвой, около накрывших при падении Ольховского секьюрити. Замах — и Змей лупит по челюстям телохранителей рукоятками «стечкиных», окончательно выводит из игры профессионалов охраны...

Вскакивают родовитые старухи, падают венские стулья. Расфуфыренные, ослепшие от дыма дворяне под кайфом бросаются кто куда и падают, падают, падают. И, упав, вскакивают и снова спотыкаются, толкаются, галдят, орут, матерятся похлеще ненавистных им хамов...

Паника разгорается со скоростью лесного пожара в жаркий и ветреный день, а Леший уж достал мощные садовые ножницы, которыми так удобно обрезать веточки да черенки. И Змей уж прижал коленом к полу извивающуюся, аки плющ, жертву-Ольховского...

Паника достигла своего апогея за четверть минуты всего лишь, шум — неимоверный, и топот ног, как приближающийся камнепад со стороны, противоположной эстраде, слышен отчетливо. Это бегут на второй этаж дежурившие на первом гвардейцы Ольховского, пана Аскольда-умницы и того, другого спонсора, которого в зале берегут негры...

Апогей истерики продолжается, он длится и длится, а Леший ловит в шелковые клещи запястье правой руки Ольховского, и — хрусть! — садовые ножницы, типа секач, отхватили крайнюю фалангу большого пальца господина Ольховского...

Ну очень неприятный ви-и-из-г-кри-и-ик Ольховского по количеству децибел бьет все акустические рекорды паникующих.

Акустический удар Ольховского, словно плеть, подхлестнул публику, и те дворяне, что находились ближе к выходу из залы на лестницу, хлынули бурным потоком навстречу гвардейцам спонсоров.

А порученцы сделали дело и побежали, откуда пришли. Они бежали, как чемпионы-регбисты, толкаясь и уворачиваясь от толчков. Они не очень-то церемонились с публикой, и все же их здорово тормозили почти ослепшие, как и порученцы, от дыма, ошалевшие, паникующие живые препятствия.

Змей бежал впереди. Бежал то грудью, то левым, то правым боком вперед, а Леший за спиной у напарника повторял маневры. Змей рассекал толчею слепых сноровисто и красиво, по-чемпионски, однако со скоростью, оставлявшей желать лучшего. И тогда Змей, направив стволы вверх, начал — бах! бах! — палить в потолок. И живые препятствия шарахнулись в стороны от его канонады, и скорость порученцев сразу же возросла вдвое...

Наконец-то! Вот и он — выход в коридор-загогулину, проем с дверью в стене, к которой примыкает эстрада. Дверь распахнута, прыжок за порог, еще прыжок, и нет прежнего задымления. Только жидкий дымок колышется под ногами, достигая уровня коленок, как будто туман. И, утопая по брюхо в этом тумане, поперек коридора стоит — миль пардон! — раком совсем молоденькая дворяночка. Стоит, так сказать, в позе и навзрыд рыдает, роняя сопли. Уползла родимая из бального зала, возможно, Наташа, быть может, и по фамилии Ростова, кто знает?..

— Спокойно, девушка. — Змей, ускоряясь, перепрыгнул дворяночку.

— Удобно стоишь, — перемахнул через девушку Леший. — Времени в обрез, а то б я тебя это самое, по-пролетарс...

Выстрел!

Выстрел оборвал пошлость Лешего, пуля сбивает Лешего с ног...

Еще выстрел! В спину Змею...

Но падающий ничком Леший задел напарника, пошатнул, и, вместо того, чтоб попасть под лопатку, пуля прошила бок порученцу с двумя «стечкиными»...

Не оборачиваясь, Змей бьет стволами себя по плечам, спускает курки, глохнет, крутится, приседая, смещаясь в сторону. Доля секунды, и его стволы, и его глаза смотрят туда, откуда прилетели чужие и куда им в ответ улетели его, Змея, пули...

За порогом бального зала высится выразительная фигура негра. Как в американском кино полицейские, он держит перед собой обеими руками внушительный никелированный пистолет, он по-киношному расставил согнутые в коленях ноги, он весь из себя чертовски харизматичен. Дымок корчится у его ног, сизая струйка вьется из блестящего дула, бурая капля набухает во лбу и проливается из дырки в черепе. Одна пуля Змея ушла в «молоко», вторая вошла в череп. Поза у негра устойчивая, и только поэтому он не рухнул сразу, а дал себя, мертвого, рассмотреть раненому порученцу.

Бурая струйка из дырки во лбу впиталась в негритянскую бровь, и потомок африканских рабов рухнул. Рухнула и, возможно, Наташа, быть может, Ростова. Негр лишился жизни мгновение назад, девушка потеряла сознание только что.

Упал на одно колено Змей. Не смог сдержать стона, разжал правый кулак, бросил «стечкин», схватился за правый бок — шелк перчатки окрасился красным. Стиснув зубы, подавив стон, Змей перевернул Лешего с живота на спину.

— Палец... — прошептал Леший.

Отрезанный у Ольховского палец укатился неведомо куда. Леший, падая, его потерял, выпустил из конвульсивно разжавшейся руки...

А время идет, бежит, обгоняет! Оно, черт подери, бесстрастно, проклятое время. Никак не могли ожидать порученцы — ну никак! — что спонсор, который так и остался безликим в их памяти, пошлет негра в погоню. Однако следует ожидать — и скоро! — сборного отряда гвардейцев, которых встречный поток и куча-мала в зале задержат максимум на минуту. И это самый оптимистический максимум!..

И — раз, и — два... Змей считал секунды и шарил правой ладонью в дыму, похожем на туман. «Стечкин» в его левой руке направлен в сторону зала.

Сюртук на его правом боку тяжелеет от вытекающей из сквозной раны крови...

И — двадцать, и — двадцать один, и — двад... Вот он — трофей! Найден! Чертов палец, ради которого и затеяли весь сыр-бор! Куцый обрубок с ногтем, чтоб его... Скорее взять его... Быстрей сунуть за пазуху, во внутренний карман сюртука...

Из зала в коридорчик буквально ворвались две женщины в порванных концертных платьях, растрепанные, одна машинально подхватила с собой смычок, в глазах у обеих безумие, губы дрожат, обе стремительны, словно валькирии, и плевать им на «стечкин» Змея, они — матери карапузов, тех самых, что не давали девочке слушать сказку. Материнский инстинкт сильнее страха, он гонит их вперед, он запрещает бояться мертвого негра, на вид умершую дворянку, раненых порученцев, оружия. Они из той породы матерей, что и коня на скаку, и в горящую избу. Их малышам повезло...

Змей чисто рефлекторно едва не отреагировал на появление в коридорчике новых фигур нажатием дуги спуска. Слава богу — едва. Музыкантши пронеслись мимо Змея, взбаламутив дымы ногами, со скоростью, которой Змей позавидовал. Раненый да еще с нагрузкой — Лешим, — он вряд ли сумеет так же быстро убегать дальше, но должен, обязан, иного выхода нет, постараться, выложиться, вопреки всему.

— Держись!.. — Змей подхватил Лешего, приподнял, заскрежетал зубами и с трудом, но все же закинул партнера себе на плечо. В глазах потемнело, и все же Змей встал вместе с дополнительным весом.

Змея шатало, голова Лешего билась о крестец, бедро смяло левое ухо, ноги болтались у живота. Змей удерживал Лешего на левом плече вооруженной рукой, правой ладошкой держался за бок. Змей, шатаясь, скособочившись, перебирал, частил ногами, убегал. Каждый шаг отнимал силы, но с каждым шагом становилась все ближе, ближе и ближе дверь в клозет, где есть закрашенное окно, выходящее на набережную Москвы-реки.

Змей нисколько не сомневался, что сбитый телохранителями с ног Аскольд Афанасьевич сам, лично, упиваясь собственной наглостью, в нелепом положении лежа достанет... нет, уже достал «Моторолу» и уже сделал ключевой звонок водителю самосвала. Чего рычал в трубку мобилы умнейший пан — совершенно неважно. Чего-нибудь про теракт, кошмар, ужас, про здоровье и насущную необходимость всеобщей мобилизации для защиты себя, любимого. Змей не сомневался, что пан Аскольд блестяще имитировал и шок, и трепет. Не сомневался и в том, что сотовый абонент, ответивший Афанасьевичу, уже выводит грузовик-самосвал из засады...

К темноте в глазах добавился звон в ушах. За спиной болтается голова Лешего, руки напарника, еще чуть-чуть, и будут волочиться за спиной по полу, поскольку с каждым шагом все сильней и сильней гнутся колени. Но и образцовые матери уже за спиной. Женщины ломают дверь в раздевалку-гримерную, а Змей, навалившись своим и Лешего телом, распахивает дверцу в клозет. И сквозь звон в ушах слышит топот многих пар ног — погоня достигла кишки коридорчика. В распоряжении Змея остались секунды.

Черноволосый отец девочки очнулся и даже умудрился сесть. Он сидит, облокотясь о стенку, и пыжится, пытается освободиться от лишнего во рту, сплюнуть кляп. Все так же, темными пятнами на грязном кафеле, валяются брошенные рюкзаки, скомканные комбинезоны, шапочки-маски, огрызки сломанной вентиляционной решетки. Светится подсвеченное фонарями с улицы, с набережной, закрашенное окно прямо строго по курсу Змея.

Змей выпрямил спину, нечаянно встряхнув Лешего, и друг на плече захрипел. Игнорируя его хрипы и свою боль, Змей вздохнул глубоко, лег вздувшейся грудью на воздух, и его понесло к окну — только успевай переставлять ноги...

Не зря! Нет, не зря будущих порученцев просеивали сквозь жесточайшее сито учебных заданий, отфильтровывая самых-самых, экстраординарно самых выносливых. Выпускники спецкурсов были людьми, щедро одаренными природой способностями, и в том числе умением терпеть боль, забывать о ней, работать так, как будто ее и нет вовсе. Были, и некоторые еще есть.

Есть! Есть еще, выражаясь фигурально, щепоть пороха в пороховницах у Змея, и сжечь ее, компенсируя последствия кровопотери в простреленном боку, самая пора! И закипают надпочечники, впрыскивая в оскудевшие вены гормоны, и раскаляются не признанные официальной наукой чакры, и метафизическая энергия стимулирует мышцы, мускулы, сухожилия, и Змея несет, несет к окну... Прыжок на подоконник... Вес двух тел, сила мышц, инерция — все это суммируется, и выставленное вперед колено Змея ломает к чертовой матери вертикаль оконной рамы. Двухстворчатое окно — ХЛОП! — с хлопком открывается.

Разлетелись, открылись створки, поползли трещины по крашеным стеклам, студеный ветер швырнул в лицо Змею пригоршню снежинок. Под ногами у порученца ползут автомобили вдоль набережной. В отличие от тупичка-стоянки с другой стороны дома здесь проезд оставался свободным. «Ползут» — вовсе не опечатка. Движение по набережной плотное — бампер в бампер.

Змей поворачивает голову влево — там, в зоне видимости, светофор вот-вот замигает желтым. Змей поворачивает голову вправо — на углу дома, прижавшись к бордюрному камню, замедляя и без того черепаший ход транспорта, заглох грузовик с кузовом, полным снега.

Змей знает, что на самом деле злосчастный грузовик заглох понарошку, что звонок по мобильному Аскольда Афанасьевича, якобы истерический, послужил сигналом для парня — своего парня — за рулем грузовика-самосвала. И грузовик вырулил из двора-колодца по соседству и «заглох», проехав по-черепашьи полторы сотни метров. А если бы не заминка по вине негра — царство ему небесное, — так и вовсе не пришлось бы самосвалу глохнуть.

Змей возник в открывающемся с хлопком и треском прямоугольнике окна на втором этаже, и мотор грузовой машины завелся, взревел, сверкнули фары, затрубил клаксон, самосвал грузно перевалился через бордюрный камень, нагло въехал на тротуарную вотчину пешеходов. Считаные единицы пешеходов — спасибо ненастью! — месили снег в промежутке между стеной здания и бордюром. К беспределу на улицах Москвы пешеходы давно привыкли, и кто матерясь, кто покорно, сместились, кто прижался к стене, кто шагнул за бордюр. И грузовик, обгоняя транспорт на проезжей части, проехал под окном в клозет на втором этаже. А Змей сбросил с плеча, бросил в полный снега движущийся кузов Лешего, прыгнул сам... За спиной грянул выстрел! Передовик сборной команды спонсоров ворвался в клозет. Передовик выстрелил в промелькнувшую за — уже ЗА! — открытым окном тень.

Снег в кузове самортизировал, ноги Змея, сгибаясь, утонули по ляжки в снежной мякоти, вмялась спина в рыхлую белизну, окунулся в холод затылок. Из окна клозета высунулся передовик гвардии преследователей. Дрогнул «стечкин» в левом кулаке Змея, выплюнул пулю, и она попала гвардейцу в запястье, выбила из его руки пижонский пистолет «глок», а заодно и всякую охоту у гвардии за плечами передовика тут же совать стволы и носы на мороз.

Парень за рулем самосвала поддал газу, свернул на проезжую часть возле воссиявшего красным сигналом светофора, переключил скорости и еще наддал, догнал последнюю машину, опять злостно нарушил правила, свернув под «кирпич» в ответвление от основной магистрали, показал редким зевакам на набережной задний борт, показал им бок кузова и въехал в открывающиеся ворота на территорию стройки, огороженную забором, где и его, и порученцев дожидался «мерс» с мигалкой и фальшивыми спецномерами, откуда был другой выезд, в другую улочку без всяких «кирпичей».

Перебравшись в «мерс», перенеся в него с чужой помощью Лешего, раненый Змей разрешил себе потерять сознание...

 

7. Нет пальца — нет проблемы

— Как сегодня ваше ничего? — Аскольд Афанасьевич подвинул ореховый стул на причудливо изогнутых ножках поближе к воистину королевскому ложу Змея и, сказавши: «Уф-ф...» — опустил толстую задницу на жалобно скрипнувшие под шелком обивки пружины.

— Спасибо, лучше вчерашнего. Никогда не выздоравливал в столь шикарных условиях.

— Ай, бросьте. — Пан Аскольд махнул пухлой рукой, типа, отмахнулся от благодарностей. А благодарить было за что — палату люкс в пентхаусе вельможного пана оборудовали не только с шиком, но и с умом и даже с претензиями на дизайнерские изыски. Все необходимое для контроля состояния раненого, все медицинские приборы были органично вписаны в интерьер, ничего не дразнило глаз, ноздри приятно щекотали ароматы живых цветов, и чистота круглые сутки поддерживалась стерильная.

— Олег Викторович, я, конечно, профан в... гм-м... в вашей области, но, по моему дилетантско-профанскому мнению, совершенно напрасно вы, господин супермен-порученец, пренебрегли бронежилетами.

— Сказались проблемы в образовании — нас учили работать без всяких «броников». Да и костюмы, специально сшитые, чтоб изменить визуальное восприятие образа, не предполагали поддевку. И ребятишкам Ольховского, как вы видели, «броники» не помогли решить поставленную им задачу. Да и ретивого негра жилет не спас. Бронежилет страхует, а не спасает, а мы страховали друг друга и спаслись, и задачу выполнили.

— Вы сегодня разговорчивый, Олег. Меня этот факт, признаться, обнадеживает — сразу видно... гм-м... вернее, слышно, что пошли на поправку.

— Вы правы, у меня сегодня словесный понос. Такое случается иногда на радостях. Док заходил и обрадовал — теперь Леш... то есть Игорь, точно выживет, кризис миновал, слава богу.

— О да! Доктор и меня успел порадовать этим известием. А то, знаете ли, я... гм-м... грешен! Сомневался я! Две тяжелейшие операции, это, знаете ли... Доктор сказывал, что исключительно за счет богатырского здоровья наш Игорек выкарабкался... Олег, вы не против, если я закурю?

— Господь с вами, Аскольд Афанасьевич, вы у себя дома, стоит ли спрашивать разрешения?

— Э-э нет, голубчик! Ошибаетесь — я у НАС дома! Мы все одна шайка-лейка, в одном ковчеге бороздим, так сказать, гребаный океан бытия. И я, так сказать, капитан ковчега, а не рабовладелец на галере. — Пан Аскольд, издав свое фирменное «уф-ф...», приподнял туго обтянутую твидом задницу, вытащил из кармана брюк портсигар и простецкий коробок спичек. — Вы знаете, зачем я пришел? — спросил, плюхаясь задницей обратно на стул.

— Узнать, как мое ничего.

— И это тоже, но... гм-м... — Он продул папиросную гильзу, смял ее, сунул в зубы. — Вы член команды... — Он чиркнул спичкой, прикурил. Горелую спичку засунул в коробок, как это делали в далеких 70-х, сунул ее под донце выдвигаемой коробочки. — Да! Кстати! Проверка ваша успешно завершена! Все ваши слова, а я и не сомневался, подтвердились. Хе-е!.. Ну и шухер вы устроили в девяносто третьем в Энске, милый вы мой!.. — Аскольд Афанасьевич вкусно затянулся. — А ваш ростовский мент жив-здоров, до майора дослужился, с вокзала на повышение пошел, на кабинетную должность. Бабки стрижет — немереные! А знаете, на что он их тратит? В жизни не догадаетесь! Проверяльщики случайно узнали. Комедия! Он — сектант! Свидетель Иеговы. Узнай об этом его руководство — поперли бы верующего из органов только так. Хе-е... — Пан Аскольд стряхнул пепел в приоткрытый коробок, пачкая концы спичек без серы. — Вы, Олег, полноправный, гм-м... член моей... гм-м... нашей команды, и я счел необходимым, чтобы вы были осведомлены, за что, так сказать, кровь проливали.

— А может, не стоит? Я осведомлен, что у ныне беспалого Б. Ольховского имеется в хозяйстве сейф, оборудованный дактилоскопическим датчиком с настройкой на папиллярные линии большого пальца правой руки, и в этом конкретно сейфе хранится... Или хранилось нечто крайне для вас... для нас важное. Может, достаточно информации для раненого члена команды ковчега в ранге старшего матроса, а? Я, правда, вполне удовлетворен тем, что уже знаю. Честное матросское.

— Э-э нет! Вы не матрос, вы... гм-м... старпом! Да-с! Я не грузил вас лишними знаниями лишь потому, что... гм-м... что... на тот случай, гм-м...

— Если я, особый порученец, — помог Змей, — попаду в плен во время проведения акции и подвергнусь допросу.

— Да! Для вашего... для нашего общего блага. Но в плен вы не попали, вы дома, вас проверили, вы доказали кровью, и я считаю нужным, чтоб вы знали, в чем... гм-м... в чем фишка операции «отрезанный палец». — Аскольд Афанасьевич втоптал окурок папиросы в коробок. — Фишка в том, что с тех пор, как Беня лишился пальца, его самый заветный сейф НЕВОЗМОЖНО открыть. Кремниевые сканеры сейфа одновременно с распознаванием рисунка на пальце измеряют и его температуру. Это сделано, чтоб исключить использование муляжей или, как в нашем случае, расчлененки... гм-м... правильнее — отчлененки.

— Обрубок или муляж из латекса можно нагреть до нужной температуры, скажем, в горячей воде.

— Можно, но у сейфа два сканера — для пальца-ключа и ладони владельца, и температуры должны совпасть.

— Так и оттяпали бы заодно и ладонь.

— Хе! И грели бы кисть в тазике? Хе-е... Идея хорошая, но сейф никто вскрывать и не собирался, напротив — задача была его заблокировать. Если бы вы потеряли добычу во время... гм-м... отступления, тогда у Бени остался бы шанс при помощи микрохирургии... ээ-э... восстановить... гм-м... ключ. Беня, дурачок, заказал сейф, который без пальца-ключа, я повторяю, НЕВОЗМОЖНО вскрыть.

— А если автогеном?

— Любое вскрытие, кроме... гм-м... санкционированного, провоцирует химическую реакцию, и все, что внутри, сгорает до состояния пепла. В сейфе автономный источник питания, годика через три он... гм-м... выдохнется, и... случится что?

— Содержимое самоуничтожится.

— Истинно так!

— Если наша цель де-факто уничтожить то, что хранится в сейфе, так не проще было бы по-простому шлепнуть Ольховского из снайперской винтовки? Заложить фугас по пути следования его автомобиля? Отравить, наконец?

— Проще, но Беня должен мне... гм-м... нам, должен нам астрономическую сумму денег и, учтите, исправно выплачивает долги крупными траншами. Нам выгодно, чтобы он жил как можно дольше, и в то же время нам ни к чему, чтоб действующий президент проиграл на выборах шестнадцатого июня сего года. Беня был, есть и будет немножко диссидентом. В перестройку он выступал немножко против социализма, сейчас он — немножко против демократии. Такая у него игра: немного свой среди чужих, немножко чужой среди своих. Ольховский сделал первоначальный капитал на смене курса в восемьдесят пятом, сколотил состояние на смене строя в девяносто первом и замахнулся откусить еще, сменив сложившуюся систему, провалив батьку Ельцина на выборах в этом году. А мы... гм-м... нет! Вы! Персонально вы ему помешали. Помните, в девяносто третьем Руцкой угрожал властям «чемоданами компроматов»?

— В девяносто третьем мне было не до политики.

— Гм-м... да! Да, простите, но... Но не скажите! Не скажите, кабы не события девяносто третьего — лежать вам до смерти в психбольнице, да-с!.. О чем я... Ага! О «чемоданах». Преувеличивал генерал — не чемоданы, конечно, а несколько канцелярских папок с документами, пара видео— и аудиокассет, и все это... ээ-э... добро на сегодняшний день надежно заперто в сейфе Ольховского! Я... гм-м... мы... нет! Вы! Вы заперли Бенин козырь!.. Хе-е! Обидно, что действующий президент так никогда и не узнает, кому он обязан переизбранием на второй срок. Обидно, правда?

— Да нет, не очень...