Луч солнца мягко коснулся щеки, и я открыл глаза, тревожно вглядываясь в полумрак вежи. Дрова в очаге догорали. Красные угли мирно помигивали, чернея и затухая. Никого.

Опять?!

Я сразу заволновался и сел, прислушиваясь. За стенами вежи происходило какое-то движение, шум, слышались невнятные голоса и скрип полозьев. Быстро оценил обстановку, цепким взглядом выхватывая детали. На шкурах аккуратной стопкой лежала одежда. Белья не было. Я потрогал свертки ткани и моментально принял решение. Натянул на себя длинные штаны, которые сразу плотно прилегли к телу. Одел широкую рубаху, подкатал рукава. Повседневная одежда не выделялась расписным видом и была сработана добротно и самодельно из простой некрашеной шерсти серого цвета. Зато сразу в глаза бросился широкий кожаный пояс, отделанный серебряными кружками выпуклой формы в виде маленьких полушарий. На нем висела длинная сумка из оленьей кожи, покрытая шерстью наружу. Клапан сумки расшит красной тканью и разукрашен металлическими нитями, создавая сложный рисунок паутины. Рядом висит кожаный мешочек и расшитые оловянными нитями ножны с вложенным в них ножом с дивной резной рукояткой. Я не удержался, быстро развязал тесемки сумки, перебрал пальцами вещи: странное огниво, трубка, кисет табака и непонятные костяные крючки. В расшитом грушевидном мешочке обнаружилось два серебряных рубля с мелочью. Не густо, но на полкоровы хватило бы. Улыбаясь, я натянул глухие меховые штаны из замши, затянулся шнурком. Обулся в зимние высокие сапоги с загнутыми носами. Натянул на себя длинную куртку, сшитую из нескольких оленьих шкур мехом наружу. Подпоясался. Осмотрел себя. Сапоги, обшлаги рукавов и стоячий воротник расшиты цветным сукном. Непривычно. Слишком ярко и броско. Сумку подвесил спереди над лобком, кошелек и ножны по бокам. Рукавиц и шапки не нашел. Готов что ли? Я пожал плечом и вышел из вежи. Солнце ослепило. Пока промаргивался, понял, что звуки вокруг затихли.

У времянки стояли две упряжки оленей. Одна с узкой одноместной кережкой, другая с широкой, грузовой.

Дед распрямился, оставил груз в покое и молча впился глазами в мою парадную одежду, сверля взглядом до дыр и завидуя каждой серебряной бляшке. Семь оленей не отставали от старика, вывернув шеи и хлопая маслянистыми глазами, разглядывали меня. Первым задрожал вожак-гирвас.

Карху радостно улыбнулась. Взвизгнула и подпрыгнула на месте. Но ко мне не побежала.

Старик осуждающе покачал головой, глядя на нее и снова принялся привязывать груз.

– Это всё из-за пояса, – сказала счастливая Карху деду, совсем не обращая на меня внимание. Эмоции так и переполняли девушку. Она продолжила взахлеб:

– Я знала, чем его приманить! Там столько серебра! Очень дорогой пояс! Ты его в молодости носил! По праздникам!

– Мой пояс?! Противная девчонка! Ты приманила его моим поясом?! Как ты могла! Где уважение?! Да знаешь ли ты, что я эти бляшечки пятнадцать лет собирал? Одну к одной!

– Ага. Рассказывал.

– Мне больше нож понравился, – сказал я, натянуто улыбаясь, потому что говорила парочка между собой, явно меня игнорируя. – Отличный клинок. Норвежский?

– Тебе повезло, – равнодушно сказал старик девушке, справляясь с эмоциями. Быстро пришел в себя. Смирился. – Когда-нибудь ты завалишь испытание. Ты не готова.

– Я готова! Еще как готова!

Старик покачал головой, прошел к своей лодочке. Уселся в крытую люльку и стал стягивать себя ремнями и пеньковыми веревками, привязываясь к обеим сторонам саней, словно готовился к долгому и трудному пути.

– Ты должен в меня верить! Подбадривать на каждом шаге! Вести за руку! А ты? Проблема в том, что в нашей семье, в меня никто не верит. От вас никогда не было поддержки! А я так нуждалась в теплых словах. Мне так не хватало ласки!

Старик уперся спиной в деревянную спинку, плоскую колоду наподобие кормы, проверяя положение. Задумался, решив промолчать. Теперь он в своих санях больше напоминал запеленатого ребенка, чем ездока.

Карху яростно топнула по снегу и зашипела проклятья. Олени испуганно дернулись. Я смотрел в небо, на яркое солнце и не понимал, почему они не радуются свету, а спорят о какой-то ерунде.

– Садись! Поехали! – сказала мне девушка.

– В Кандалакшу? – сразу оживился я, делая первый шаг. – Вот спасибо. Неожиданно! Подвезете значит? Только у меня шапки нет и рукавиц.

Девушка гневно замахала у себя над головой руками, словно грозя небесным врагам или призывая в свидетели добрых духов. Каждым жестом показывая, как же ей не повезло. Промчалась мимо меня вихрем в вежу. Вернулась. Нахлобучила мне на голову шапку, расшитую богатым мехом, сунула в руки рукавицы.

– Не видел что ли? Там лежало! Залезай! – Девушка откинула полог у кережи.

– Не видел, – признался я.

– Давай, давай! Ложись!

– Росомаха? – спросил я, гладя длинные уши шапки. Карху бесцеремонно толкнула меня в плечо, жестом показывая, что я должен лечь глубже, залезла сама в остроконечную лодку и принялась привязывать ремнями шкуры.

– Не нравится? – буркнула довольно-таки зло.

– Очень нравится. Красивая.

– Смотри у меня. Это богатая шапка. Ее должен был носить мой жених!

– Ну, я ему верну. Как доедем, всё верну. Мне чужого не надо.

Гейду странно покосилась на меня.

Одета она была практически, как я. Больше тесемочек, разноцветных вставок, кожаных кистей. На шапке бисер. Такие же оленьи рукавицы мехом наружу. Кережа с дедом резко рванула с места. Девушка поморщилась, заработала руками быстрее.

– Мы не перевернемся? – я с сомнением посмотрел на килевую лодку, мало походящую на сани.

– Я буду балансировать края рукой. Не мешай мне во время езды. Скорость будет большая.

От оленей тянулась единственная вожжа, привязанная с одной стороны к голове и рогам, с другой – к длинной палке-кнутовищу. Животные, обвешанные колокольчиками, в расшитой оловянными нитями сбруе, в бахроме кусочков разноцветной ткани, смотрелись по-праздничному колоритно. Свадебно. И никак не вязались с суровым образом Карху. Я расхохотался. Девушка стегнула вожжей передового быка, крайнего слева и гневно посмотрела на меня. Мы наконец-то тронулись, быстро набирая скорость. Подумать только, я по земле еду в лодке! Маленький корабль поплыл по бесконечной тундре, оставляя позади себя вежу, Колу и мои страхи. В Кандалакшу! Вперед!

Ведь мне зачем-то так надо в этот город.

Вечером наш обоз влетел в маленький погост. Зимнее поселение местных оленеводов едва ли насчитывало десяток бревенчатых построек, что имели форму усеченной пирамиды. Мы проскочили их все махом, направляясь к отдаленной от погоста времянке из шкур, разукрашенной цветными ленточками. У последней бревенчатой вежи увидели скопление всей общины. Жители внимали громогласному священнику. У того на ветру развивались полы рясы. Все как один повернулись на скрип кереж и колокольный звон упряжек. И вся община сразу стала расходиться, поймав на себе пристальные взгляды старика и девушки, оставляя попа одного на улице.

– Куда же вы?! Послушайте глас Божий. Откройте свои сердца для истинной веры и правды, – кричал он в морозный вечер.

– О, надо бы причаститься и исповедоваться, – сразу решил я, сказав в слух. Карху ожесточенно шлепнула вожжей по спине оленя.

Священник замолчал и провожал нас взглядом до самой времянки.

В веже девушка быстро развела очаг, пока старик занимался оленями на улице и пропадал по своим делам. Натопили быстро, и я успел согреться. Старик из поклажи принес только свой бубен. Сразу занял своё привычное место. Раскурил трубку, поглядывая на меня. Я отсел подальше от очага и принялся разглядывать свой нож, любуясь орнаментом рукоятки.

Карху раздетая вышла из вежи и быстро вернулась с небольшим плетеным коробом. Из него достала свежие куски мяса и, прежде чем начать готовить, поставила перед стариком миску с вяленной рыбой, а передо мной – миску с морожеными красными ягодами. Лед играл на круглых боках, ловя отблески света из очага.

– Брусника что ли? – на всякий случай уточнил я, косясь на угощение и не притрагиваясь к яству.

Мне никто не ответил.

Карху стукнула ладонями и развела руки в стороны, смотря на дедушку горящими от гнева глазами. Старик пыхнул трубкой, скрывая лицо в дыме.

– Скоро нельзя будет ходить по своей земле, не натыкаясь на попов!

– Настали другие времена.

– Времена другие, мы те же!

– Тобой говорит Злоба. Это не твой язык.

– Правда, сегодня она злая, – сказал я из своего угла, – я тоже заметил!

Карху, не глядя в угол, вытянула руку с оттопыренным указательным пальцем в мою сторону, призывая к молчанию. С тонких фаланг капала кровь – нарезала мясо. Я вздохнул. Дикари. Что с них взять? Сказал:

– Хорошо, когда много родственников. Все рады твоему приезду и несут подарки. Вот и мясо принесли. Похлебки бы, а? Гороховой?

Девушка, поджав губы, посмотрела на меня.

– Он прав, – сказал старик, – нам рады.

– Бесхребетные рады и попу!

– У них нет выбора.

– Выбор есть всегда. Тундра большая!

– Но зимних сийтов мало. Оленям нужен ягель. Детям нужна рыба и мясо.

– Пускай пьют кровь!

– Они ее пьют. Когда приходит время.

– Старик! – вскричала Карху, – дело не в еде! Скажи мне, как враги нас находят?

– Раньше, когда нойдов было больше, отвести глаза от погостов считалось пустяковым делом. Знай, гоняй себе ветра вокруг селения. Поднимай поземку. С такой ерундой даже ты бы справилась. С гонениями и истреблением наша сила иссекла. Нет нойдов. Нет силы. Всё просто. Погосты открыты и видны всем. Ты сама всё знаешь.

– Я так не могу! Меня трясёт. Лихорадит! Посмотри на мои руки. Я хочу кого-нибудь убить!

– Тебя всегда трясёт. Это эмоции. Иногда их слишком много, – старик задумчиво пыхнул трубкой, посмотрел на меня, поднимая бровь. Я кивнул из солидарности. Хотя, конечно, так не считал, и прямо бы Карху такого не сказал. Ни про гормоны, ни про эмоции. Хоть запытайте! Очень красивая и отзывчивая черная ведьма. Любящая кровь.

– Надо что-то решать. Жаль, что у него в руках Библия! Вера в нее делает проповедников непобедимыми!

– В точку! Молодец! – поддакнул я из своего угла. – Из-за веры и Библии к священнику не подступиться. Не рекомендую. Без шансов, господа. Поверьте на слово.

– Тогда я тоже непобедим. Моя Библия – бубен.

Карху замерла в торжественной позе, склонила голову.

Старик улыбнулся голыми деснами и взял в руки бубен. Инструмент протяжно завибрировал. Древний шаман прикрылся бубном и медленно начал его опускать, приоткрывая завесу дюйм за дюймом. Лицо лопаря тут же стало превращаться в ужасные маски: морщины заходили волнами, гоняя десятки, сотни чужих кошмарных лиц. Карху закрыла глаза, успокаиваясь. Руки ее расстегнули широкий пояс с многочисленными бляшками и цепочками. Серебряные и железные кольца зазвенели, лаская слух красавицы и… гостей.

Я потянулся к ягоде, но замер с первым отрывистым ударом в бубен.

Так неистово старик еще не играл. Бубен вертелся в узловатых руках. Колотушка прыгала по знакам. Гейду закачалась в трансе. Я, напротив, боялся пошевелиться. Воздух в веже загустел. Тени ожили, приобретая зловещие контуры. Заструились вокруг меня, нагоняя объем и кружа в бешенном хороводе, в неистовой пляске, вылетали в открытый дымоход вежи. Я видел, как каждая тень получала лицо от деда и как чужие руки тянутся ко мне. Трогают. Обдают холодом, целуя и гримасничая в смехе. Стены вежи качались, ходили ходуном, впуская и выпуская из себя все новых рожденных демонов.

Первой в шкуры упала Карху.

Бубен зазвучал глуше, заканчивая игру. Старик закачался, глядя на меня. Глаза его периодически закатывались, и белки демонически посверкивали в темноте. Последняя тень улетела в дымоход. Вежа окаменела.

– Проводник, – сказал старый нойд и улыбнулся мне. – Сильный сайвугадче! Веди меня! Я готов.

Я попытался улыбнуться в ответ, но мимика не слушалась. Старик медленно завалился на бок. Бубен откатился к стене, издавая глухой звук.

Я посмотрел в очаг и пламя съежилось, уменьшаясь в размере.