Все мы, молодые офицеры, записались охотниками на второй штурм Плевны. Я хотел в отряд к Соболеву, но по жребию попал к подполковнику Баклонову. Сидели в траншеях, пережидая бешеный артобстрел. После каждого разрыва земля вздрагивала, и из-под щелей необработанных бревен сыпалась крошевом земля. От частой канонады душа вздрагивала струной, готовая оборваться. Черный дым струился над землей, поднимался в небо, искажая солнце. Солдатики притихли, стыдясь лишний раз посмотреть друг другу в глаза. Наши орудия работали по укреплениям врага. И хотелось верить – не зря. Ждем призыва к атаке, свистка. Рядом, пригибая голову после каждого разрыва снаряда, сидит на корточках верный Прохор. Щелкает затвором винтовки с примкнутым штыком. Серьезен. Я не сдержался. Улыбнулся. Поправил ему бескозырку солдатскую на бок. Подмигнул.

Держись, старик. Забрал у него винтовку. Загнал патрон в казенник. Оставил оружие у себя. Обратно отдал свой второй револьвер.

– Не высовывайся, Семеныч. Береги спину мою!

– Узнала бы маменька! Вот по шеям бы настучала! Наше дело – пушки! А не в штыки ходить. Всю ночь турок укрепления копал. Редуты в рост поднял!

– Наше дело – Плевна! Взять должны крепость! Не всем из пушки стрелять!

По окопу пошло оживление. Прохор засуетился, доставая из щели короткую лестницу.

– Я первый, барин!

– Славу отнять у меня решил? Назад, солдат! Кресты офицерам!

Длинная трель свистка разнеслась над траншеей, подхваченная с разных сторон, призывая к атаке. И я вылетел из окопа, теряя интерес к старику. Пули защелкали вокруг, выбивая охотников. Громыхнула первая картечная граната – заговорили пушки турок.

– Ура! – потек крик слева. Конная лава под командованием Соболева пошла в атаку, сверкая клинками. – Ура!

– Ура, – кричал я со всеми. Пулей сбило фуражку. Сбился с шага. Запетлял. Снайпер турецкий бил в голову, чтоб наверняка, и спасло меня только чудо. Второго шанса постараюсь не дать.

– Башибузуки! – закричал за спиной истошно Прохор, увидев опасность раньше, чем я. В лаву ударил большой отряд свирепых дикарей, трехметровыми копьями выбивая охотников из седел. Завязалась сеча.

– Башибузуки! – кричали теперь уже со всех сторон. К нам навстречу выскакивали из траншеи визжащие пехотинцы. Солнце сверкало на стали клинков и кинжалов. Защелкали частые револьверные выстрелы. Никто патронов не жалел, стреляя друг в друга с близкого расстояния.

– Бей! – успел крикнуть офицер справа, и тут же упал, сраженный пулей.

– Ура!

Я разрядил винтовку. Принял чужой клинок на штык. Зазвенела сталь. Отбил атаку. Развернулся. Всадил штык в широкую грудь. Повернул. Прохор добил турка выстрелом в голову. Винтовку обратно вытянуть не смог. Потянул из ножен саблю, из кобуры револьвер. Вперед. В атаку. Схлестнулся на саблях со следующим башибузуком. Черный албанец с дикого аула, брызгает слюной. Вращает глазами. Свиреп. Огромен. Черен, как смерть. Халат развевается на ветру. Что не взмах саблей, то хитрый прием. Теснит. Опытный. Сильный. Не устою. Кто же выбирает противника? Щелкаю спуском револьвера, целясь в лицо. Нет патронов. Албанец свирепо хохочет и теснит, теснит! С гиканьем мимо проскочил казак на сивой кобыле и снес башибузуке голову. Обдало жарким ветром и едким потом лошади. Еле успел отскочить. Помчался казак вперед. Дальше на врага. Не успел даже крикнуть ему в след: «Спасибо!». Через секунду всадник сгинул в разрыве картечи. Всё. Смешались. Прохор часто стреляет из-за спины, разряжает свой револьвер. Двое, не добежав, падают у ног. Теперь не по плану. Раз наши передовые из кавалерии тут с нами. Теперь только одна дорога. Вперед. На укрепления. Началась мешанина.

– Ура! – потек крик, по цепочке, раскатисто.

Башибузуки дрогнули. Никогда не были настоящими солдатами. Так, карателями. В тылу. Против местных. Жестоко попытать и наказать. Но не против регулярных частей, а тем более охотников! Наверное, провинились перед пашой, и бросили часть отбивать атаку русских. На что надеялись?

В первой траншее бой был еще короче. Вытер саблю о галифе. Загнал в ножны. Стал перезаряжать револьвер.

По захваченной траншее неслось восторженным юношеским голосом:

– Слава, господа!!!

– Слава! Слава! – кричал я вместе со всеми, высовывая осторожно голову за бруствер. Тут же вжикнула пуля, выбивая фонтанчик земли. Резко присел. Пальцы продолжали набивать откинутый барабан. Откуда пришли, земля гулко тряслась – к нам шла конница. Надо закрепить захваченный участок. Усилиться. Впереди вторая траншея. А за ней укрепления и редуты. Близко подошли. Должны взять крепость. Не зря гибнем. В окоп, чуть ли не мне на голову, свалился Прохор. В руках по револьверу. Третий за поясом. Там же кинжал с богатой рукоятью в камнях. Кому – война, кому – трофеи. Выхватил у него лишний револьвер и сразу стал набивать барабан.

Старик, вместо того, чтобы заряжать оружие, стал причитать. Достал бинт, начал перевязывать мне предплечье.

– Не время, Семеныч, – крикнул я, скаля зубы. Упрямый Прохор продолжал крутить марлю. Боли не чувствовал. Сжимает рука рукоять револьвера и ладно.

– Слава, господа! – закричал тот же звонкий голос.

– Слава! Слава! – отозвались все хором. Мало нас осталось для сильной атаки, но чувствуется, что все в запале. Должны показать геройство, да и конница поддержит, если не растопчет. Свисток разнесся призывной трелью к атаке.

– Ура!

Вылетел из окопа. И даже не выстрелил ни разу, услышал пронзительный свист летящего снаряда. Понял, что мой. По звуку определил. Закрыл глаза. Вдохнул гарь…

…Открыл глаза, несусь прямо на дерево! Успел сманеврировать. Тяжелые лыжи слушались нехотя, но катили с горки знатно. Аж свист в ушах стоял. Он-то и нагнал чужие виденья, вызывая непонятные, но явные картинки. Мне бы к Карху скорей. Зовет меня к себе. Сердце учащенно забилось, представляя встречу…

…Какие валенки тебе надо, Ванечка?! – спрашивала белокурая красавица. Она стояла, уперев руки в бока, и явно забавлялась происходящим. Я хмурился. Сердился. Сидел в драповом пальто. Мял кожаные коричневые перчатки.

– Да ясно какие.

– Мне не ясно!

– Ты посмотри, в чем я обут? – я задрал лакированный нос сапога. Сам невольно залюбовался французской моделью. Опомнился. – Мне для лыж валенки нужны. Ноги померзнут. Крепление одевать надо.

Девушка рассмеялась.

– Тогда и мне валенки нужны?

– Конечно! Или княгини в валенках не ездят?! Мы же на лыжах собрались кататься. Или нет?..

…Я пригнулся, отворачиваясь от еловой ветки. Что еще привиделось? Откуда такие чудеса приходят в голову? Покосился на свои оленьи сапоги. Крепление сидит ладно. Да, так и надо. А в том сне лыжи какие-то не такие, тонкие. Ботиночки фигурные. Неправильное виденье. И Карху моя брюнетка, а не белобрысая. Вот вспомнил о ней и сразу, моментом! Карху – красивая. Карху одна такая. Карху очень плодовитая. Карху суп вкусный умеет готовить. Скоро на звезды будем смотреть. Только ты и я. Откуда это? Я в сердцах скинул рукавицу в снег. Одна была, и ту выкинул. Пожалел. Холод сразу защипал.

Скатился с горы на тракт. Не теряя скорости, стал быстро нагонять обоз. Выходит, правильно срезал. Не подвел расчет.

Солдаты на последних санях оживились. Сбавили скорость. Команда разнеслась над караваном, и олени стали замедлять бег.

– Гляди-ка, приблудный.

– Не всех забрали что ли?

– Да, к нам едет. Не мимо.

Я минул последние сани. Поравнялся с пленными лопарями. Некоторое время скользил рядом, смотря на Карху. Гейду улыбнулась. Растянула разбитые в кровь губы, обнажая белоснежные зубы. Потом резко снял лыжи. Пробежался рядом с санями и прыгнул между лопарями, которые в ужасе шарахнулись от меня, давая место.

Карху стала руками растирать мои уши. Греть в ладонях. Взгляд у нее изменился. Потеплел. Большие черные глаза увлажнились. С нашими санями поравнялись другие. Оттуда зычно спросили:

– Эй, дикий! А что паленый такой?

Я обернулся на голос. Хотел ответить уряднику, как подобает на дерзость, но тут взгляд уперся в соседа его. Избитый шаман, связанный веревками, скалился кровавым ртом в беззвучном смехе. Он просто заходился от него. Плакал от смеха. Кривлялся в гримасах. Изнемогал от приступов. Таким довольным старика я еще не видел. На шею надет пробитый бубен. Заплывшие глаза распахнулись на миг. Время остановилось. Снежинки замерли в воздухе. И я с интересом посмотрел на ближнюю, поражаясь узорчатым граням. Дивно красивая! Настоящая ювелирная работа! Природа – непревзойденный мастер, неповторима и ни с чем не сравнима. Никто так не сможет. Никто… Нойд кашлянул, привлекая внимание. Поймал цепко взгляд и сразу дунул в мою сторону. Закружил рой снежинок. Все они вихрем влетели в меня.

– М-м-м-м, – протянул я уряднику, вытирая лицо.

– Что?

– М-м-м-м-м, – протянул я снова, но теперь уже больше для себя. Удивился. Не было слов. Пропал голос. Украли. Звук один. Чтобы ни хотел сказать. Из гортани шел один звук. В голове зазвенело. Пополз туман, глуша и размывая разумные мысли.

– Понятно, – сказал урядник. Посмотрел на Карху. Вздохнул грустно и вожделенно. – Твой что ли?

– Не мой, – фыркнула гордо гейду, вскидывая голову. Да что ж за девка такая? Еще и плечами повела! Уже ведь и губы разбитые. А неучёная нисколько. Темпераментная. Эмоциональная. Из тех, что не молчат никогда. Куда только скромность подевалась?

– Да я вижу, что немой! Ладно, лишь бы не шибко больной на голову. Авось, сгодится. Погнали! – крикнул вознице. – К вечеру чтоб в остроге быть уже, а то заночуем в снегах.

Сани понеслись с урядником вперед. Нойд беззвучно скалился в диком приступе смеха, смотря точно на меня. Не мигая, таращился. Пугал. И даже, когда сани порядком отдалились от нас, всё так же продолжал смотреть на меня и зло гримасничать. Хорошо у него получалось. Страшно. Как снега мне за шиворот кинул. Передернулся весь от внезапного холода. Что его так рассмешило? Чуть живой, а веселится! Нашел время.

Не пойму. Неприятно как-то стало.

Хотел спросить у Карху, но сразу забыл, стоило взглянуть в ее счастливые глаза. Влюблённые что ли? Торжественные? Расплакаться от счастья готова? Героем своим восхищается, то есть мной? Чего торжествовать? Ну, пришел я. Ну, с вами я. Так ведь по-другому и быть не могло. Не знаю почему. Позыв внутренний. Извините, барышню одну в беде оставить никак не могу. Не по чести. Правильные слова выплыли в сознании сами собой, выбитые золотом на черном монолите мрамора. И… похоронили мой разум окончательно. Теперь я улыбался, как дедушка.

– Ты ко мне привязался, сайвугадче. Я вижу. Дышать стал. Теперь в тебе дедушкина песня по-настоящему заиграла. Я слышу. Люди слышат. Видят тебя. Дедушка счастлив. А я теперь точно стану нойдом, – тихо и уверенно сказала девушка и закачалась в блаженном трансе. – Моё время приближается.

А потом взглянула на мои синие в кровавых подтеках руки, поискала в санях свои варежки и отдала мне.

От улыбки сводило мышцы лица.

Как же больно от беззвучного смеха.