Сейчас бы найти погреб и в нем спрятаться. Вижу спасение от артобстрела одно – зарыться червяком глубоко в землю и начать молиться. Горячо и праведно каяться в грехах. Может помочь. Главное говорить быстро и искренне. Вера творит чудеса.

Найти погреб? Мне даже в этом не везет. Взрывной волной срывает дверь с петель хлева, и я вижу черный проем. К нему тянет. Мир превращается в зовущую бездну. Мозг помнит, как я хотел спрятаться в сарае. Отталкиваюсь от дрожащей земли руками и ногами. Лечу вперед, к укрытию. И меня чуть не сбивает выпрыгнувшая из проема визжавшая от страха свинья. Вторю ей в ответ, испугавшись неожиданного появления. Хочу как следует лягнуть, но только растягиваюсь у порога в полный рост и бьюсь об деревянную дверную раму головой. Правильно, нечего обижать Божьих тварей. Даже в мыслях. А нам людям не привыкать. Вытираю кровь из разбитой брови и заползаю вовнутрь. В спасительную темноту.

Именно этот удар у порога приводит сознание в какую-то ясность. Пелена падает. Я очищаюсь.

Глаза быстро привыкают к темноте. Понимаю вдруг, что лежу под кормушкой и судорожно сгребаю солому, пытаясь закопаться. Останавливаю себя. Слушаю разрывы. Оцениваю. Высчитываю паузы между канонадами. Страшные первые выстрелы. Их два. Чудовища! Очень похоже на орудия главного калибра, которые используются для сокрушительного удара. С десяток попаданий и острог превратится в руины. Тридцатый калибр, не меньше, четыреста двенадцатые нарезные орудия. Снаряды по пятьдесят пудов. Слишком дорогие. Не настреляешься. Добивают крепость не ими. Шесть следующих орудий. Марк третий, судя по быстрому темпу стрельбы. Не спутать. Сто пятьдесят два миллиметра. Теперь можно и помолиться. Принимая очевидное: стреляют с моря, с броненосца. И такое вооружение только у британцев. Вряд ли выживем.

Не похоже, что хотят запугать. Рушат стены до основания. Ровняют с землей.

Похоже, что хотят истребить. Видно мысль о существовании русских на севере не дает покоя. Тревожит умы многих. Знаю, что говорю – читал в газетах, помню возмущение мещан – купцы тревожились о прибыли своей и опасности промысла на севере. Канонада затихает. Теперь стреляют более расчетливо. А потом что? Десант? И добивать раненых и живых, чтобы скрыть подвиг свой воинский?

Я снова прислушиваюсь. Из острога в ответ не доносится ни единого выстрела. Молчит батарея.

Я… Военный? Военный моряк? Разбираюсь в калибрах, в судах. Точно знаю, какие бывают броненосцы: таранные, башенные, барбетные, казематные. Специально проверил, едва напрягая память, и сразу получил ответ. Башенно-барбетные установки для меня не пустой звук. Я знаю, что такое морской десант. Я – военный моряк, мичман?.. Я поэт? Стихи девушке писал – точно поэт. У меня есть невеста! Воспоминания штурмуют меня со всех сторон. Мичман Суздалев! Я – мичман Суздалев! Странно одет. Но это потом. И не с таким разбирался. Ничего не помню. Жалко, что кортик потерял, не по чести расставаться с именным оружием. Надо выбираться. Искать своих. Надо выжить.

Мысль залихорадила. Искать своих! У меня есть «свои» и я должен их найти. Я не один.

Рядом раздался сильный взрыв. В темном хлеву стало светло. В ушах зазвенело. Сел, обхватив голову руками. Крыши как не бывало. Небо видно частично, всё в дыму. Клубы поднимаются, застилая яркое солнце. Пора уходить. К своим. Ждут меня. Свои не бросают. Они, как братья.

Я пополз, приподнимаясь на четвереньки с каждым толчком вперед. Сначала уперся головой в стену, потыкался, желая пробить и выйти. Догадался развернуться. Ринулся в ближайшую брешь, загребая ладонями мелкий щебень и каменное крошево. Не останавливаться. Перемахнул бревна. Заполз в щель между поваленными стенами. Задышал. Запотел, застревая. Безнадежно уткнулся лицом в битые камни. Вот, здесь остаться. Переждать или будет мне могила. А? Давай, мичман Суздалев, останемся? Не поползем дальше. Хорошее место для смерти – залез в простенок и сдохнешь, как крыса.

Я замотал головой, отрицая навязчивую мысль:

– Я не крыса, – каменная пыль и побелка летела с волос. Скрипела на зубах. Делала слюну вязкой – колючим ершом она упала в глотку. Сглотнул и пополз дальше. Пальцы, сбиваясь в кровь, двигали впереди себя мусор монолитных стен. Толкали, освобождая проход. Куртка трещала, цепляясь за рваные острые выступы кирпичной кладки. И когда уже казалось, что всё безнадежно и я застрял в мешке навсегда, руки вытолкнули вперед камни. Скрюченные пальцы ощупали впереди себя свободное пространство, разрывая воздух. И тело сразу ожило, не желая больше и секунды оставаться в замкнутом пространстве. Задвигалось змеей, вылезая из западни. Земля вокруг затихала. Переставала дрожать. Содрогаться в схватках. Выползая, обернулся. Зачем заполз в эту щель? Не мог оббежать стены? Что мешало? Каменные кладки, стоявшие монолитом, закачались и завалились, поднимая облако пыли. Пополз дальше, теряя интерес. Ведь точно могли стать могилой, промедлил бы чуток.

Приподнялся. Хорошо сохранились крытые переходы, что тянулись вокруг острога. Наружная метровая толстая каменная кладка держала форму. Смотрела узкими бойницами в тундру и на залив. Частично и перекрытие оставалось на месте. Больше пострадала внутренняя дворовая часть. На нее видно камня не осталось, сделали на авось и поплатились, но укрепление в целом держало форму. Найти бы винтовку и пару патронов к ней, да обстрелять невидимый для глаз броненосец. Мысль позабавила. В этом хаосе себя бы найти! Однако я устремился к ближайшей дыре перехода и через какое-то время уже бежал по коридору.

Пусто. Никого. Ни одной души.

Выбрал место почище у бойницы, присел у стены. Артобстрел закончился. Попытался прокашляться, спасти горло от удушья. В ушах звон не проходил. А я точно поэт? Почитал бы стихи, прочистил горло. Глядишь, успокоился бы. Голос свой услышал бы. Надо. Я ведь забыл, какой он. Осмотрелся. Разбитый переход… Слова стали складываться в рифму:

Я прикрыл глаза. Мичман Суздалев. Точно. Поэт! Пишу про любовь. Красиво. Чувственно. Тут не ошибешься. Может еще и про море или шмелей пишу. Надо только вспомнить. Долго я себя искал. Приятная находка. Я готов был разрыдаться от трогательного момента, когда услышал:

– Кто здесь воет?! Кто здесь?! Ветер?

Я вздрогнул. Открыл глаза и сразу подскочил на месте, попятился. По коридору брел седой монах. Здоровый. Черная ряса теперь серая от пыли. Сапога одного нет. В руках топор. Огромный колун смотрится в этих лапищах игрушкой. Вращает белками глаз. Спотыкается. Страшно.

– Кто здесь?!

Должен видеть меня. Но… Слепой? Машу рукой. Монах не реагирует. Значит, не ошибся.

– Мичман Суздалев! – кричу бойко, рапортуя. Привычно. Знакомые слова так и слетают с языка.

Монах замирает. Перекладывает в одну руку топор, другой ищет стену. Нет ее с той стороны. Брешь как раз. Такая, что два экипажа спокойно проедут и не заденут друг друга колесами.

Сейчас многого нет.

– Суздалев? – монах снова перекладывает топор и уже другой рукой ищет стену с левой стороны. Находит края амбразуры. Вздыхает облегченно. Шагает ко мне.

– Ага. Мичман. Поэт. И я не выл, я стихи декламировал.

– Выл, – коротко сказал монах, добредая до меня. Потом тяжело опустился на пол, блаженно вытягивая ноги, голая стопа разбита в кровь. – Кричал тоскливо. Пришел тебя утешить.

– Топором?

– Словом Божьим, мичман Суздалев. Топор будет других утешать. Англичане уже в крепости?

– Не видел никого.

– Потому и живой, – назидательно сказал старец и вздохнул. – Я тоже никого не вижу. Слепой. Не спрашивай: не от рождения, пострадал я в битве великой! Теперь вижу только тени неясные. Мечутся. Вжик-вжик. Шныряют туда-сюда, подкрадываются незаметно! Душу мою хотят выкрасть! Только кукиш вам! Видели! – закричал старик, показывая фигу вокруг. Заводил огромным кулаком. Пальцы сжаты – побелили от напряжения. Мир стал тесен. Я съёжился, пряча голову в плечи. Монах продолжил уже спокойно, быстро отойдя, буднично. – Знавал я одного Суздалева, но тот бергмейстером представился. Гоняли мы с ним бесов по погосту, да диких людей. Вот там нечисти, Боже спаси и сохрани! Тьма! Не каждый христианин выживет. Ты бы точно не выжил! Я чудом спасся, а бергмейстер, думаю, сгинул навсегда, собой жертвуя ради меня. Святой человек.

– Правда?

– Знаешь его?

Я подумал. Сделал анализ. Включил математический ум. Выключил. Словно в комнату в пустую вошел, а не в голову.

– Нет. Это же горный мастер, а я с флота. Мичман. У нас шахт во флоте нет. И как поэта его тоже не знаю. В поэзии я один – Суздалев. Наверное, великий. Может, даже гениальный, – осторожно предположил я, подчеркивая последнее слово. – Чувствую.

– И до тебя добрались бесы, – вздохнул с сожалением монах, – не успею изгнать. Давай, посмотри, что там.

Я привстал. Приник к амбразуре. Холодный порыв ветра тронул лицо, заставляя сощуриться. Признал во мне своего знакомого, залез в рваную куртку и пригрелся на груди. Я содрогнулся от приступа бронхитного кашля. Вытер выступившие слезы, говоря:

– Кажись, броненосец начал курсировать вдоль берега. Уходит. Куда?

– Вестимо, куда! В Колу. Гореть городу снова.

– Надо бы солдат собрать.

– Зачем?

– Вельботы к нам лихо идут. Большие шлюпки болтаются в волнах. Кажись, пять вижу.

– Много. Нас зачистят, пока Колу станут обстреливать, потом на обратном пути десант подберут и, как и не было англичан. Опять пару лет станем восстанавливаться. Всё это будет уже без нас.

– Точно без меня. Истину говоришь. Мне… – я вдруг вспомнил. – В Кандалакшу надо. Дело у меня там важное. Казенное, с печатями, – для пущей солидности добавил я и быстро сменил тему, исключая возможные вопросы, потому что ответов не знал. – Где все? Гарнизон? Обыватели? – спросил я, оборачиваясь к монаху.

– Здесь, – старик весомо покивал головой, – все здесь. Гарнизон днем бесы рвали. Пока я топор искал и шел на выручку, война началась. Тебе тоже топор нужен.

– Мне бы винтовку. Может, видел где?

– Не дерзи мне, – посуровел слепой монах и даже нос его заострился. – Не видел. Но знаю, где есть. Упреждаю твой вопрос. Пойдем. Покажу место.