Только сели в сани. Не успел снежок заскрипеть под полозьями, как дорогу перекрыли шальные чужие олени. Каюр заголосил, сворачиваясь калачиком, пугаясь зайчонком.

– Да, будет тебе! – закричал на местного санитар. – Объезжай! Куда прете!

– Будет мне? Будет мне?! – тут же фальцетом прокричал знакомый голос. Здоровяк поежился и вжал голову в плечи, видя, как к ним бежит, соскочивший с саней, человек. – Ты куда больного дел, мерзавец?!

– Я не… не…

Доктор с размаху ударил веблеем по лицу. Хрустнули зубы. Рот наполнился кровью.

– Ты мне ампутацию на завтра срываешь!!! Мерзавец! На каторгу захотел?!

– Так я не для себя. Я пожалел.

– Жалеть всех Господь будет. А мне статью писать, степень свою подтверждать! Куда ты дел больного?! Сошлю!!

– Господин доктор, пожалейте деток моих малых – не оставьте без папки. Мне на каторгу никак нельзя. Не ведал, что творил. Без умысла я. Я же верой и правдой. Без нареканий.

– Где больной?! – закричал доктор и снова замахнулся револьвером, но бить не стал. Григорий опасливо сжался, но понял, что пронесло. Покосился назад. На вежу темную. Хорошо видать на белом снеге. Стоит на горе и ветер ее не сшибет.

– Там.

Доктор опешил, проследив взгляд.

– Там? С ума сошел?!

– Так барин захотел.

– Веди! Замерзнет и околеет – сам на стол ляжешь! Мне ампутацию надо делать, а не в бирюльки с вами играть.

– Нет! Не замерзнет! Я его только отволок! Поспешим!

И они побежали по снегу наверх, к веже. Наст не держал. Доктор провалился, забарахтался, выронил веблей. Не нашел оружие в месиве снега. Григорий торопился. Первым до вежи добрался, стал вход очищать, копать усиленно. Уж очень ему не хотелось на стол ложиться.

Доктор как раз подоспел. Санитар взглянул на него преданно.

– Что смотришь?! Давай залазь и вытаскивай его!

– Слушаюсь, господин доктор, – сказал здоровяк осипшим голосом и откинув шкуру, пополз вперед змейкой. Завозился. Вскрикнул.

– Чего там? – закричал, спрашивая, доктор, и, не удержавшись, пополз на коленках в вежу. Григорий уже зажег лучину и заметал каплю огня в разные стороны.

– Где он? – закричал врач, тараща глаза, привыкая к темноте, – где он?!

– Тут. Тут должен быть! Сам его уложил. Не понимаю, – заскулил санитар, – ничего не понимаю. Колдовство какое-то.

– Свети, – рявкнул доктор. Григорий поднял лучину над головой, давая обзор. Громко засопел. Доктор низко опустил голову, вглядываясь в старые шкуры, словно не человека искал, а пятиалтынный.

– Где он?!

– Неведомо мне, – просипел санитар, – туточки, туточки уложил. Вот на этом самом месте.

Доктор потрогал шкуру руками. Под пальцами зашелестел лист бумаги. Нахмурился. Поднял к свету.

На потемневшем листе блеклыми от времени чернилами был нарисован рисунок: вежа, старик, девушка с лопарем и олень в стороне. Солнце в углу светило на всех большими лучами, явно не северными. Олень чудо как хорошо получился. С лучины сорвалась капелька огня и полетела в бумагу. В середине появилось крохотное черное пятнышко. Разрастаясь, оно стало неохотно сжигать старую бумагу, старательно избегая трогать изображение старика. Доктор не растерялся, свернул трубку, делая факел из рисунка, и возликовал, веря в успех продолжения поиска.

– Где же ты? – забормотал он, освещая самые темные места, – где? Не шути со мной! Найду, хуже будет!