Бубен замолчал. Натянутая кожа на раме тихо вибрировала, успокаивая ожившие знаки. Лопарь отложил инструмент в сторону, взвесил колотушку в ладони, прислушиваясь к духам. Камлание достигло цели. Величественно кивнул, соглашаясь с чужим злым шепотом. Посмотрел на сидящую пред ним на коленях покорную внучку. Кого видел перед собой? Кроткую девочку? Лицо в свете потрескавшегося гнилого пня ничего не выражало. Ни одной эмоции и линии жизни. Равнодушно махнул рукой, показывая направление. Девушка ожила и медленно вытащила из очага нож с раскаленным до красноты лезвием. Со стороны зрелище завораживало. Я смотрел из-под шкур и боялся пошевелиться. Что они решили прижигать? Какая беда произошла? Неясные вопросы заволновались прибоем. В ушах зашумело. А я могу помочь?

– Ты точно хочешь выбрать путь нойда? – спросил старик, беря в руки нож. Он на секунду отмер, ожил – губы дрогнули.

– Я решила, – девушка расстегнула ворот синей волпи и оголила плечи.

– Быть гейду проще.

– Я знаю. Я готова.

– Посмотрим, – сказал лопарь и приложил раскаленное лезвие к плоти худого плеча. Девушка смотрела на него, не моргая. В глазах собирались слезы. Зрачки расширились, поглощая радужку. Но на лице не дрогнул ни один мускул. И у этой никаких эмоций. Что за семейка! Крупная слеза сорвалась с края глаза и покатилась по щеке девушки. Место ожога почернело. Запахло горелой кожей и мясом. Старик спокойно перевернул лезвие ножа другой стороной и надолго приложил оружие к левому плечу внучки. Гася огонь о человеческое тело. Я невольно привстал на локте и вытянул руку, не в силах сказать слово.

Истязание продолжалось. Девушка открыла рот и вытянула розовый язык. Старик быстро приложил к нему горячее лезвие и отбросил от себя нож. Лопарка покачнулась. Язык не убрала. Глаза ее затуманились, но она так же смотрела вперед, не моргая. Старик нарисовал колотушкой круг пред ее лицом, прошептал тихие слова, плюнул и, взяв в руки бубен, выбил дробь, заунывно запевая новую песню чужой жизни. С первым гулким одиночным ударом девушка пришла в себя. Покачнулась. Нерешительно потрогала себя руками. Спрятала язык. Достала тряпицу из миски, выжала воду и принялась обтирать плечи. Медленно, но всё так же, не сводя глаз со старика. Певец на нее не смотрел, потеряв всякий интерес. Прикрыл глаза, входя в свой транс. Я сел. Опустил руку. И не сводил глаз с чужих голых плеч. Вода струилась по смуглому телу, затекала крохотными озерцами в глубокие ложбинки ключиц. Оставляла бороздки грязи от копоти на коже. Девушка ловко ловила темные капли тряпицей, растирала и совершенно не боялась прикасаться к местам ожога.

Перед тем, как она успела натянуть на себя волпи, я заметил, что следов страшных ран нет, и кожа невинно чиста, как и вначале истязания.

– Так, значит, тебя зовут не Тотем, а Гейду.

Девушка медленно повернула голову в мою сторону. С секунду смотрела сквозь меня, видно отходила от процедуры, потом достала чистую миску, налила в нее похлебку и придвинулась ко мне, протягивая угощение.

– Дедушка говорил, что ты вернешься. Морок тебя отпустил?

Я пожал плечом. Не знаю, о чем она говорила, но чувствовал я себя превосходно и хотел есть. Посмотрел в миску. На всякий случай спросил:

– Без ложки?

– Это же суп с куропатками. Конечно без ложки.

– Спасибо, – сказал я и подумал, что, в самом деле, ложка для супа действительно не нужна. – Дедуля есть не будет? Будет петь?

– Будет петь, – эхом отозвалась Гейду, и я вдруг понял, что это тоже не имя. Холодком обдало сердце. Оно сжалось, дернувшись. Боря внезапный испуг, спросил:

– Долго?

– Может быть два дня. Может быть три.

– А потом?

– Потом будет есть.

– Два дня? – я усмехнулся и прикрыл лицо миской.

– Нет, – девушка серьезно покачала головой. – Два дня будет спать.

– Хорошо у вас: поете, едите и спите.

– Зима, – лопарка пожала плечом. – Теперь время пойдет быстрее, – и она странно посмотрела на меня. Оценивающе. С легким прищуром. Сурово и без улыбки. Я слегка подавился супом и какое-то время не отнимал миску от губ, думая, что она имела в виду.

Долго ловил пальцами куски куропаток. Наконец, осмелился посмотреть на хозяйку вежи. Столкнулся с немигающим взглядом. Да, от такой вряд ли убежишь. Да и зачем? Отложил от себя миску. Вытер руки о шкуру.

– Так у тебя есть имя?

– Много.

– Мне нужно одно.

– Истинное?

– Любое.

– Карху.

Признаться, Гейду мне понравилась больше, но называть так девушку, я не рискнул. Не очень красавицам нравилось, когда их называют ведьмами, а гейду – это ведьма, перевод простой и недвусмысленный. Хотя и «медведем» мне тоже звать ее не хотелось. Совсем не девичье имя. Есть над чем задуматься. Что выбрать из двух зол? Медведем сама представилась, а про ведьму уже сделал вывод я. Ладно. Мишка так Мишка – Михайло. Или, может, Михаила?

– Тебе больно?

Взгляд ее изменился. Словно ожил. Глаза наполнились влагой.

– Теперь нет.

– Покажи, – попросил я. Она колебалась секунду, потом, расшнуровавшись, стянула волпи, оголяясь по пояс. Мне пришлось приложить усилия, чтобы начать рассматривать плечи.

Пение у лопаря изменилось, как и удары в бубен. Я вспомнил, что он есть, и кивнул, глядя на чуть покрасневшую кожу. Ожогов не было. Слов не находилось. Девушка медленно оделась. Долго томительно зашнуровывалась. Нехотя. Боролось с каждой тесемкой.

– Покажи язык.

– Нет.

Я немного опешил.

– Почему?! Мне кажется, я видел уже многое и могу посмотреть на язык!

– Тебе кажется! Нет.

– Жадина, – задумчиво протянул я, пораженный в самое сердце.

Гейду торжествующе поморщилась и, убирая миску, близко наклоняясь ко мне, слегка показала кончик языка. Конечно, сделала она это не специально. Но разглядеть я ничего не успел.

– Карху, что это было? Зачем тебя дедушка мучил?

Девушка замерла у очага, распрямила спину. Обернулась.

– Ты разве не понял?

– Признаться, меня возмутили его действия. Я был полон решимости вмешаться и задать ему трепки, хоть и не бью стариков! Ждал, когда ты уже свалишься в обморок!

– Хорошо, что не вмешался. Тебе повезло.

– Я понимаю, пытать врагов – бывает такая необходимость. Но собственную внучку? Что я должен понять с твоих слов? Мой разум не воспринимает насилие над женщинами. К чему ты клонишь? Зачем говоришь загадками?

– Мне нечего от тебя скрывать. Ты же здесь! И участвуешь в начале обряда моего посвящения в нойды.

– Но я тебя не жег! Значит, я ни в чем не участвую. Да и не хочу я!

– Правда? – усмехнулась девушка, не думал, что ее может что-то насмешить или развеселить – всегда, как камень – никаких лишних эмоций. – Может и я не участвую? Однако ты видел, как меня испытывали огнем.

С очевидным я не мог не согласиться. Но мог ли я доверять своим глазам?

* * *

Светло-русая девушка собирала непослушные локоны в ракушку, часто смотрясь в зеркало и весело улыбалась моему отражению в одной из половинок трельяжа, шевеля беззвучно губами. Я лежал на большой кровати, глупо улыбался, пялился на шнуровку корсета и вертел в руках веточку винограда, оторванную от грозди. Звук нарастал, и я стал слышать.

– Ты такой забавный, когда ревнуешь, Ваня, – говорила Ольга и белозубо улыбалась, явно дразнясь.

– К кому?! – воскликнул возмущенно я и, оторвав виноградинку, кинул в княгиню.

– Что за манеры, господин инженер! – Ольга сузила глаза, явно принижая мой статус, изображая яростный гнев, и расхохоталась.

– Окопные!

– Правда? Так и знала, что вас гувернер только фехтованию обучал и готовил к войне.

– И поэтому я выжил! Другим, манерным, повезло меньше! Право слово, Ольга, зачем вам это общество?!

– Не быть меценатом в наше время – дурной тон.

– Да будьте вы, на здоровье, меценатом, но только у швей, например.

– У швей? Спасибо, Ваня.

– Пожалуйста. Нужны свежие идеи – обращайтесь. Я ими полон. Я же инженер.

– Это так банально, Ваня – быть меценатом у модисток.

Я ел виноград и пожал плечом, не отвечая, выражая мимикой своё отношение к чужим заявлениям.

– Ваня, послушай меня! Я развиваю литературу, а не легкую промышленность! Поэтому я меценат литературного общества. А какие у этих мальчиков глаза, когда они на собраниях читают мне оды, воспевая каждое слово!

– Красные? – предположил я.

– Что?

– Красные глаза?

– Ваня! Эти глаза полны слез восторга! Эти прыщавые юнцы прекрасны. И все любят меня!

– Убью! – встрепенулся я, давясь виноградом и вытирая выступившую слезу.

– Фаворита?

– Всех! Постой! «Фаворита»? Я не ослышался?! Кто он? Имя!

– Имя? Не знаю. Студент Барталамеев. Очень чеканный слог, четкая рифма! Заслушаешься, – Ольга повернулась ко мне и поиграла бровями. Пересела на краешек кровати. Провела ладошкой по шелку. Кружевной корсет превращал ее в чудо. В такое, что мне срочно самому захотелось придумать оду любви.

– Этого в солдаты и в окопы. Пускай в армии чеканит слова. А впрочем, нет. Его убью первым!

– Ты такой дикий! – сказала Ольга и мягко покралась по кровати ко мне.

– Я очень дикий, – закивал головой, завороженно смотря на чужую грацию.

– Мне нравятся дикие звери.

– Я очень дикий зверь!

– Медведь? Скажи это на финском! Быстрее!

– Карху, – сказал я и засмеялся. Потом улыбка стала сходить с моего лица. Белые краски поползли темнотой и отчаянно замерцали. Объемы сжались и уменьшились. Образ Ольги задрожал и начал таять.

– Карху, – неуверенно сказал я, вспоминая что-то важное. Ольга удивленно посмотрела на меня и ответила, но голоса уже не слышно. Звука нет.

– Карху! – крикнул я ей отчаянно и задрожал от охватившего ужаса, чувствуя невосполнимую потерю, с каждым мигом всё глубже и глубже проваливаясь в темноту. Закружило.

– Да, – спокойно отозвалась гейду и подняла голову с моего плеча.