Когда за окнами забрезжил рассвет, благородное собрание решило, что пора и честь знать. Первым засобирался домой граф Н. Он так и не сказал по поводу романа Милодоры свое слово. Но Аполлон подумал, что граф имел возможность высказать мнение Милодоре тет-а-тет, когда она провожала его до фойе в первом этаже.

Милодора отсутствовала минут пять. По ее возвращении стал откланиваться и Аполлон, но Милодора просила его пока остаться — чтобы вместе проводить остальных гостей.

Гости уходили все сразу. Поэтому в первом этаже возникла маленькая заминка; экипажи подкатывали к подъезду один за другим... Барон фон Остероде должен был ехать в экипаже господина Алексеева, и экипаж уже ждал на улице. Но Остероде задержался после всех: склонившись в красивом полупоклоне, он целовал Милодоре руку. Потом Остероде приятельски кивнул Аполлону и наконец удалился. Аполлон заметил, что барон не сумел справиться с глазами — в глазах Остероде не укрылась мгновенная холодность; самолюбие красавчика-барона в чем-то было задето...

Дворник Антип спал под лестницей, и его не стали будить. Аполлон сам запер дверь. Милодора предложила ему еще чаю, он не отказался, хотя время было уже совсем позднее, или раннее — вовсю развиднелось.

Они поднялись в гостиную, но и не думали пить чай; присели на диван в углу. Говорили минут пять про Остероде; Милодора тоже заметила некую обиду в глазах барона. И выразила удивление: с чего бы это? А потом без всякого перехода спросила:

— Как вы полагаете, Аполлон Данилович... вы понравились графу?

Аполлон взглянул в глаза Милодоре. Они были немного усталые, но такие прекрасные, чистые... Аполлон позволил себе убрать прядку со лба Милодоры и ответил вопросом на вопрос:

Когда вы провожали графа, вы говорили не о «Золотой подкове»?

Милодора улыбнулась:

Зачем? Он читал уже рукопись прежде. По многим вопросам я советуюсь с ним. Граф мне — как отец... А говорили мы о вас...

Аполлон тут отметил, как улучшилось его мнение о графе Н. И рассказал Милодоре о некоторых своих наблюдениях: то как будто бы граф Н. смотрел на него с некоторой натянутостью, а то как бы с поощрением; Аполлон и сам не заметил, когда и почему произошла перемена отношения графа. Должно быть, граф Н. очень проницателен, и чтобы составить собственное мнение о человеке, ему не надо ждать какого-либо поступка или слова от этого человека...

К тому моменту, как Аполлон выразил последнюю свою мысль, он заметил, что Милодора заснула у него на плече. Взволнованный этим открытием, он несколько минут сидел молча и без движений, не желая потревожить сон женщины, которую все сильнее любил. Он сидел бы так вечно и наслаждался моментом, любуясь этой красавицей, вдыхая запах ее, лелея сознание того, как она к нему доверчива — к нему и ни к кому другому,— коль нашла на плече у него покой... Однако он подумал, что уснула Милодора в неловком положении. Аполлон поправил диванные подушки за спиной у Милодоры и укорил себя за нетактичность — слишком уж он злоупотребил гостеприимством; вон за окном уж и птицы проснулись, и порозовели крыши домов...

Аполлон хотел было тихо уйти, но Милодора вдруг удержала его за руку. Она не сказала ему ни слова, она даже не открыла глаз. Милодора обняла его. От волос ее так нежно и сладко пахло розовым маслом. А сердце ее стучало так близко и так взволнованно...

Подчиняясь некоему душевному порыву, Аполлон взял Милодору на руки и поднялся. Она показалась ему невесомой, как крылья бабочки. В комнате было уже достаточно светло, и Аполлон видел, как слегка побледнела Милодора, как задрожали ее веки. Милодора словно боялась открыть глаза, как боится их открыть человек, который видит прекрасный сон и хочет продлить его до бесконечности... Милодора в этот миг ему представилась совсем ребенком, беззащитным ребенком. Он увидел — как же она была молода!.. Нежные губы ее были приоткрыты. Аполлон, склонившись, поцеловал их, и губы слегка вздрогнули. Губы ее приняли его поцелуй.

Дыхание Милодоры тоже пахло розой.

Плечом Аполлон почувствовал движение руки Милодоры и посмотрел на ее руку. Пальчик Милодоры указывал куда-то в комнаты.

Кровь бросилась в лицо Аполлону. Он сам ощутил свой жар. Вдыхая чудное дыхание Милодоры, стараясь справиться с внезапным головокружением, целуя эти нежные влажные губы, Аполлон пошел в указанном направлении. Он прошел две или три каких-то комнаты, назначения которых не угадал, да и не угадывал, ибо Милодора занимала сейчас все его мысли. Наконец он понял, что пришел туда, куда ему было велено. Он это понял сердцем, не разумом...

Посреди просторной светлой комнаты стояло широкое ложе под бархатным балдахином, спадающим из-под потолка шатром. Больше в комнате не было ничего.

Из сознания Аполлона ускользнула ясность. Он был будто в полусне-полубреду. С существующим миром его как бы связывал только запах роз, все остальное казалось зыбким плодом воображения, едва проступившим на поверхности сознания и готовым растаять под более пристальным взглядом. Аполлон окунулся в прекрасную сказку и теперь более всего на свете боялся ее потерять.

Он был в лихорадке...

Розы в этой сказке цвели всюду. Лепестки их с сладким дурманящим запахом сыпались с небес — это был вовсе не шатер над ложем; лепестки отражались в бездонных глазах Милодоры — или первый солнечный луч, проникший в окно, наполнил глаза ее нежным розовым светом; лепестки устремились навстречу Аполлону — это были прекрасные губы ее. Потом он обнаружил запах лепестков и у нее на груди...

Милодора сейчас была его госпожа, и Аполлон просил ее повелевать. Он счастлив был ей подчиняться. Но Милодора потихоньку становилась богиней, и Аполлон ей уже поклонялся. Богиня эта становилась все более могущественной и прекрасной — по мере того, как все больше ласк позволяла Аполлону. Отдавая ему всю себя, Милодора забирала над ним власть, она поселялась у него в сердце. Она без сомнения достойна была того, чтоб поэты назвали ее в числе других богов Олимпа. Она была щедра: она забирала Аполлона без остатка. Она была земля, на которой Аполлон строил свой храм, свою любовь. Она была садом, полным прекрасных роз, в котором Аполлон хотел остаться навечно. Она была дуновением ветра, унесшего Аполлона в мир наслаждений; она была тихой песнью Морфея, увлекшего Аполлона в мир грез...

Восторг от близости с Милодорой пьянил Аполлона. Шла кругом его голова: о женщина!.. О женщина!.. Имея обычную человеческую плоть, имея даже не совсем совершенную анатомию, ты умеешь быть такой божественно прекрасной!..

...Солнечный луч двигался по телу Милодоры. За приоткрытым окном на все голоса распевали птицы... Аполлон был счастлив, никогда в жизни ему не было так хорошо...