Все только притворяются, думал Эд. Он расставил ноги, чтобы стать пониже. Пришлось сильно наклониться вперед, для страховки, и отогнуть член вниз, чтобы возник угол, при котором его не вышвырнет поверх унитаза, из «Отшельника» в космос.

Это был рефлекс, примитивный и могучий. Своего рода каннибализм, думал Эд. После исчезновения К. (К., беззаботной, танцующей, радостной, номера первого в его списке) он барахтался в мальстриме жажды. Для этого существовали особые выражения. «Выдолбать мозги из головы», например, одна из редких подписей к картинкам, выше рисунок, накарябанный на зеленовато-серой масляной краске смывного бачка. Беспорядочные каракули, а над ними весело хохочущий член, испещренный ошметками отставшей краски. Кто знает, из какого сезона, думал Эд, вспоминая фотографии. Думал он о персонале 1968-го в момент съемки – все женщины и мужчины подносили ко рту горлышки бутылок, все притворялись.

Больно.

С виду ущербно.

Он поднял голову (насколько сумел) и глянул на рисунок. Возможно, его сделал Рембо. «Мозги из головы» – может, это даже цитата из Арто. Хохочущий член, оказавшийся теперь прямо перед глазами, выглядел живее сучка между ног; в нем явно проступали глумливые черты, и Эд ощутил давнюю приниженность. Будто К. всего лишь фантом и смех никогда не был на его стороне. Будто он до сих пор сидел на дереве правды, посреди лесной гари, обугленной прогалины, четырнадцатилетний мальчишка, тихонько говорящий на ухо своему приятелю Хагену про «траханье» (губы Клаудии Кардинале и Хагена, говорящего: «Я просто тащусь», и тихий ответ Эда: «Да, так и хочется ее трахнуть», может, он тогда впервые произнес это слово, впервые заговорил с кем-то об этом), он произнес это теплое, мягкое, вероятно сленговое слово, тогда как «перепихнуться» и «чикаться» оставались непроизносимыми, по ту сторону, среди выражений непритворного, беспощадного мира, в котором все было, как говорили, по делу и до которого он, вероятно, никогда не дорастет.

Водопадный шум слива за спиной (бесстыдный, бесконечный) и обратный путь по коридору. Дверь Крузо, дверь кока Мике, дверь его соседа Кавалло, которого редко было слышно, почти никогда.

Эд осторожно открыл свою комнату. Движение воздуха и одновременно движение в комнате.

– Меня зовут Грит.

Запах «Палас-отеля». Он чуял влажность ее волос, и с влажными волосами она ощупью шагнула ему навстречу, протягивая руку, так, как научилась раз и навсегда. Эду пришлось отыскивать эту руку, а когда он ее нашел, она оказалась очень маленькой, меньше запаха Грит.

– Привет.

Грит очень тихо объяснила, что ляжет на полу, но Эд не позволил. Она была взволнованна, казалась испуганной и тотчас начала:

– Спасибо, что ты меня приютил, то есть Крузо… то есть Крузо говорит, что все мы тут… товарищи по судьбе, но я на острове впервые и…

– Привет. Меня зовут Эдгар.

– Я знаю. Крузо назвал мне твое имя и очень хорошо все описал, как попасть в судомойню, какая раковина, какая комната…

Они поменялись.

Ее шепот – словно шуршанье из какого-то незнакомого пока угла комнаты. Ночи считались еще и возможностью убедиться, как Эд успел понять из намеков, какие делали потерпевшие крушение, шепотом, тихо, часто лишь полуфразами, почти невнятно. Их дневные переживания, их обучение на пляже и беспримерное, кардинальное воздействие острова – в точности как им и предсказывал Крузо.

Да, Крузо его друг.

Да, настоящий, близкий друг. Друг и наставник.

Они немножко посмеялись. Эд впервые говорил вот так. Мог высказать свое восхищение, не умаляя его, без стыда. Не скрывая уважения. В Грит он нашел отклик. Или откликом был как раз он. Грит воспринимала его намного серьезнее, чем он сам когда-либо себя воспринимал, – как судомоя «Отшельника». В общении с Грит Эд осознал свою роль; он был членом легендарного крузовского ковчега, который принял Грит. Для Грит Эд был доказательством, примером, на котором всяк при желании мог видеть, как выглядит свобода.

Грит рассказывала, что наставник объяснял им на берегу. Эду казалось, он давно-давно не видел своего друга, и теперь тот как бы вернулся вместе с Грит в его комнату, на давнее место, у изголовья кровати…

– Он говорит, мы, в смысле, мы здесь, – она прикасалась к его груди, а может, и к себе тоже, – образуем самую маленькую ячейку. Это первая, а порой и единственная возможность, во всяком случае поначалу, возможность непосредственной общности, занимающая место деформированных обстоятельств. Он говорит, свобода, по сути, всегда присутствует в нас, как глубинное наследство. Говорит, в наши дни особенно трудно вступить в права этого наследства. В сущности, задача почти непосильная. Но здесь, на острове, такое возможно, здесь, у моря, и кто не боится, тот чувствует его глубинный пульс…

Она все говорила, говорила.

По его просьбе.

Свет никто не включает.

Просветленным свет не нужен. Только мракобесам.

Не повторит ли она сказанное еще разок? Она повторила, без промедления, будто ей представился прекрасный случай продолжить обучение.

И неожиданно все сошлось. Эд начал понимать Лёша. Сперва плечи, потом бедра. Он отодвинул ее чуть в сторону, мягко, потом с силой и решительностью. Теперь она лежала на животе. Он держал ее за талию, как вазу. Ждал и прислушивался. Зажмурил глаза и накрыл ее своим телом. Она еще говорила, а он уже был в ней. Казалось, он повторяет все за нею, с той же интонацией, теми же словами.

– Пожалуйста, еще, еще…

– Да, – прошептала Грит, – да.

Когда чужая, непостижимым образом знакомая Грит уже не говорила, только глубоко дышала во сне (руки она скрестила на груди), Эд спустился в подвал, занял свое место у печи. Медленно открыл топку, посмотрел на горелые остатки. Шлак, земля, корочки золы в сложных геометрических формах. Посередине сизая кучка, полная ржавых, отчасти ручной ковки гвоздей не то заклепок, выжженных из плавника, остатки судов, которые направлялись куда-то под парусами, а в итоге погибли в войне или, может, в шторме… Лицо разогрелось. Глаза закрывались, открытая печка прогревала его до основания глазниц. На кристально ясный, неповторимый миг ему почудилось, будто он знает все судьбы страны. Их число было ограниченно, пять или шесть типов судьбы, в том числе его собственная.