Для того чтобы сразу стало понятно, сколь неудачно складывалась жизнь Андрея Василькова, начнём повествование с двух происшествий, весьма нашумевших в родном его городе. Надо заметить, что сам Андрей не имел к ним никакого отношения, хотя происшествия эти сыграли немаловажную роль во всём, что произошло позднее, в какой-то мере они проливают свет на странное и вне всяких сомнений предосудительное поведение Андрея.

Прежде всего обратимся к документам.

В одном из прошлогодних номеров районной газеты была опубликована корреспонденция под выразительным названием «КРОЛИКИ В ОГНЕ».

Вот она:

Тёплый летний вечер, казалось, не предвещал никакой беды. В половине одиннадцатого сторож Сосунов, как всегда, приступил к обходу охраняемого им объекта.

«Что это?» — подумал Сосунов и невольно вздрогнул, увидев языки пламени, вздымающиеся к небу. «Не горит ли крольчатник?» — пронеслась в мозгу недобрая мысль.

Да, горел крольчатник. Как выяснилось впоследствии, пожар начался из-за неисправности электропроводки. Сторож Сосунов бросился в объятый пламенем крольчатник. Но что может сделать один человек, когда пламя охватывает клетку за клеткой?! И тут пришла неожиданная помощь в лице группы школьников, случайно оказавшихся в соседнем фруктовом саду. Перебравшись через высокий забор, дети бросились к клеткам. Вместе со сторожем Сосуновым, пренебрегая опасностью, они вынесли из огня всех кроликов до единого и потушили пожар, грозивший перекинуться на соседние объекты. Честь и слава пионерам-героям!

Эту заметку Андрею прочитал его сосед Серёжа по прозвищу Гуля. Он читал её торжественно и в заключение объявил:

— Подписано: А. Подушкин.

Они сидели на берегу. Гуля протянул газету Андрею, и Андрей увидел фотографию, с которой на него смотрели его лучшие друзья, вся его компания. Ребята широко улыбались, держа на руках спасённых кроликов. Улыбался, чуть снисходительно, их признанный вожак Макар, самодовольно ухмылялся бесшабашный Сенька-Давай, прозванный так за своё пристрастие к этому словечку, насмешливо подмигивал долговязый придира Яшка, сияла всей своей круглой физиономией самая стоящая девчонка в городе, заслуженно допущенная в мужскую компанию, чернявая Шурка. На снимке была вся компания, не было только его, Андрея.

— А ты? Почему тебя нет? — удивлённо спросил Гуля. — Где же ты был?

Андрей недовольно поморщился.

— Я в баню ходил.

— Да, не повезло тебе, — сказал Гуля.

Андрей вздохнул.

— Ничего, в другой раз повезёт, — утешил его Гуля.

Но в другой раз Андрею тоже не повезло.

На этот раз районная газета выступила с корреспонденцией под названием «Два кило золота». Чтобы не утруждать вас красотами литературного стиля А. Подушкина, коротко объясним суть дела.

На окраине города сносили несколько старых деревянных домов. Шумели бульдозеры и экскаваторы, рушились стены, поднимая столбы пыли. Во всей этой сутолоке сновали знакомые нам по истории с кроликами четверо ребят — трое мальчишек и одна девчонка. Они лазали, рыскали в поисках каких-то только им ведомых сокровищ. И вдруг раздался ликующий девчачий крик. Это кричала Шурка:

«Ребята, сюда! Скорей, скорей!»

Когда ребята подбежали, они увидели в руках у Шурки глиняный горшок, полный золотых монет…

Так и запечатлел их фотокорреспондент — весёлых, изумлённых своей находкой.

И снова на фотографии не было Андрея.

И опять, сидя на берегу, надоедливый Гуля с газетой в руках бестактно спрашивал Андрея:

— А ты? Почему тебя нет? Где ты был в это время?

— Я?! — рассердился Андрей. — Ходил за подсолнечным маслом. Ясно? Ходил за подсолнечным маслом! — повторил он. — А тебе что? Тебе какое дело?! Что ты пристал? Чего ты от меня хочешь?! Катись отсюда!

Гуля испуганно засеменил прочь, а взгляд Андрея упал на фотографию в газете…

На какое-то мгновение бедняге померещилось, что глиняный горшок, полный золота, держит уже не Шурка, а какое-то странное существо в Шуркином сарафанчике, но с его, Андреевой, физиономией. Андрей зажмурился, открыл глаза и снова увидел весёлую, будто издевающуюся над ним с газетного листа Шурку. Андрей бросил газету, стянул с себя рубашку, трусы, разбежался и нырнул в воду.

По воде пошли круги…

Золото, найденное Шуркой, сыграло известную роль во всех последующих событиях. Компания Макара получила за находку полагающееся по закону вознаграждение и решила употребить его для осуществления одного давнего замысла.

Впрочем, не будем забегать вперёд, а обратимся к событию, с которого, собственно, и начинается история падения Андрея Василькова.

Часы на старой пожарной каланче пробили два раза. Луна едва проглядывала сквозь низкие, рваные облака. Мимо кирпичного забора автобазы бесшумно проскользнул Макар, и в ночной тишине прозвучал негромкий протяжный свист.

В щель из-под запертых ворот соседнего дома просунулись две головы, и в свете уличного фонаря можно было разглядеть чёрную лохматую морду скотч-терьера и такую же чёрную и лохматую голову Шурки. Шурка вылезла из-под ворот, вскочила на ноги, отряхнулась и побежала за Макаром. Скотч, слегка посомневавшись, бросился за ней. Они бежали пустынным переулком, прижимаясь к стенам домов, пока Макар не остановился возле садовой калитки, за которой виднелся двухэтажный дом с тёмными окнами.

Снова раздался негромкий свист.

Откуда-то сверху упал рюкзак, а вслед за ним на заборе появился силуэт Яшки. Яшка какое-то мгновение вглядывался в темноту, балансируя на остром гребне забора, и поднял было руки, приготовившись к прыжку. Залаял скотч.

— Тихо, Транзистор, — цыкнула на него Шурка, и скотч замолк.

Яшка спрыгнул вниз, и теперь уже трое, если не считать скотча со странной кличкой «Транзистор», крадучись, пробирались по безлюдным улицам городка.

Почти у самой окраины, сидя на корточках на крыше сарая с ведром в руках, их дожидался Сенька-Давай. Опять негромко свистнул Макар, Давай звякнул ведром и спрыгнул вниз. В темноте раздался визг. Из-под ног Давая с хрюканьем бросились врассыпную поросята, уснувшие возле самого сарая. Залаял Транзистор. Где-то хлопнула ставня, раздался чей-то сонный окрик, и снова стало тихо.

Но если вся компания удирала из дома тайком, так сказать, конспиративно, увы, без ведома родителей, то Гулю в ночной поход провожала мама.

— Мама, мамочка, мамуся… — стонал Гуля, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу и умоляюще глядя на мать, зашивавшую лямку на рюкзаке.

— Пока я не пришью лямку, ты никуда не уйдёшь, — бесстрастно сказала мать, продолжая шить.

— Мама, они меня ждать не будут, — торопил её Гуля. — Скорее!

— Ну хорошо, наловите вы раков… — невозмутимо спросила мама. — Что вы будете с ними делать?

— Продавать.

— Продавать? Зачем?

— Я же говорил. Шурка нашла золото, они получили деньги и решили купить…

— Что купить?

— Я не знаю, что они решили купить, но им не хватает тридцати двух рублей сорока семи копеек.

— Не проще ли собирать лекарственные травы? За них недурно платят… Или, на худой конец, бутылки? — предложила мама.

— Бутылки они собирали.

— «Они, они»… Почему ты не говоришь — мы?..

— Потому что они… — Гуля схватил рюкзак и бросился к двери. — Я опаздываю, мама!

И он скрылся за дверью.

Мама, как всегда, попала в самое больное место. Да, да, Гуля говорил именно «они», а не «мы». И не случайно. Не мог же он в самом-то деле признаться матери, что никто его вовсе и не приглашал участвовать в ночной ловле раков, что отправляется он в эту экспедицию по собственной инициативе и ещё неизвестно, допустят ли «они» его в свою компанию» Не мог же он признаться матери, что вот уже больше года ни о чём на свете он не мечтает так сильно, как стать «своим» в дружной, бесшабашной макаровской шайке. И вот сегодня он предпринимает решающий шаг, который покажет и Макару, и Яшке, и Шурке, всем им, что он вовсе не маменькин сын, что и он может отправиться куда угодно, в любое время дня и ночи, да, даже ночью, и что они могут смело считать его. Гулю, своим, что называется, «в доску».

А в темноте пустынной улочки снова слышался знакомый свист.

Бесшумно раскрылась балконная дверь второго этажа, и появился Андрей. Он пробрался по карнизу к водосточной трубе, держа в руках такое же ведро, как у Яшки. Не так легко спуститься по водосточной трубе, когда одна из рук занята посторонним предметом. Андрей спускался виртуозно, вероятно потому, что подобный спуск проделывался им не в первый раз. Но, благополучно спустившись, Андрей вдруг ощутил на своём плече чью-то могучую руку.

Рука оказалась принадлежащей дежурному милиционеру.

— Приветствую вас, — улыбаясь, сказал милиционер.

— Здравствуйте, — неуверенно ответил Андрей.

— Если не секрет, откуда и куда? — осведомился милиционер.

— Я… э… я… м-м… Я из этого дома, — промямлил Андрей.

— Это я заметил. — Милиционер осветил фонариком ведро. — А что у вас здесь?

— Вещи, — неуверенно сказал Андрей.

Милиционер вытащил огромный свитер.

— Ваш? — укоризненно спросил милиционер.

— Мой… то есть папин.

Милиционер вытащил из ведра второй свитер.

— А это чей? Мамин?!

— Мамин.

— Понятно. Папин, мамин… Пройдёмте, гражданин.

— Меня ждут. Я не могу. Я утром приду.

— Не будем препираться.

— Я из своего окна вылез… — оправдывался Андрей.

— Возможно, Там разберутся.

— Где там?

— В милиции.

Милиционер усадил Андрея в коляску патрульного мотоцикла, сунул ему в руки ведро, включил фары, и мотоцикл помчался по пустынной улице…

Ребята ждали Андрея на высокой железнодорожной насыпи. В темноте они не сразу разобрали, что приближавшийся к ним мальчишка был совсем не Андрей, а тот самый Гулька, которого они меньше всего ждали. Первым учуял постороннего Шуркин Транзистор. Он с лаем бросился вниз навстречу Гульке.

— Транзистор, тихо! — прикрикнула Шурка.

— Гулька, — разочарованно сказал Яшка.

— Чего ему здесь надо? — спросила Шурка.

— Давайте я его отлуплю, — меланхолично произнёс Давай.

— Ну, чего тебе? — строго спросил Макар карабкающегося по насыпи Гулю.

— Я с вами… хочу… — кряхтя, произнёс Гуля.

— Чего с нами?

— Раков ловить.

Гуля наконец забрался на насыпь.

— Надоел ты нам ужас, — сказала Шурка.

— Давай отсюда! — Давай угрожающе двинулся к Гуле.

— Погоди, — остановил его Макар. — У матери позволения спросил? — чуть насмешливо спросил он Гулю.

Гуля не почувствовал подвоха.

— Мама отпустила, — радостно сказал он.

— Отпустила, — хихикнул Яшка. — А что ты ей наплёл?

— Сказал, раков ловить.

— Трепло! — сплюнул Яшка.

— Постой, — прервал его, улыбаясь, Макар. — А зачем тебе раки?

— На продажу, — быстро ответил Гуля. — Денег-то не хватает, тридцать два рубля сорок семь копеек.

— Это кому не хватает? — спросила насторожённо Шурка, и Транзистор снова залаял на Гульку.

— «Кому, кому»! Вам…

— И это сказал матери? — уже не улыбаясь, спросил Макар.

Гуля виновато вздохнул.

— Болтун! — презрительно сказал Макар.

— Обойдёмся без тебя, — сказал Яшка.

— Иди домой. Спи. Дети должны спать по ночам, — фыркнула Шурка.

Снова залаял Транзистор.

— Давай! Давай! — Давай плечом слегка оттолкнул Гульку, и Гулька, всхлипнув от огорчения, стал спускаться с насыпи.

— Где же Андрей? — спросил Яшка.

— Обещал принести свитер, — сказала Шурка. — Подождём ещё.

— Вечно он куда-то пропадает, — проворчал Яшка.

— Пошли, — скомандовал Макар. — Догонит!

И вся компания двинулась по шпалам, напевая песенку, в которую изредка вплетался звонкий голосок Шуркиного Транзистора.

Ночь Андрей провёл в милиции, а утром предстал перед начальником отделения.

Начальник отделения был в отличном расположении духа.

Хорошо выспавшийся, чисто побритый, он сидел за своим столом, на котором стояло ведро со свитерами.

Начальник добродушно поглядел на Андрея, заглянул в ведро и задумался. Из протокола, составленного ночью, ему было известно, что задержанный именует себя Васильковым Андреем. Начальник знал Василькова-отца, механика автопарка, и, сверив номер дома, указанный в протоколе, с адресом механика Василькова, понял, что Андрей вылезал, конечно, не из чужого дома, а из своего. Задержавший его милиционер был в городе человеком новым, в милиции работал недавно и, с точки зрения начальника, поступил совершенно правильно. Однако поскольку в действиях Андрея никакого состава преступления не было, то следовало его отпустить.

Но просто так отпустить Андрея начальник не мог, ибо органы милиции не должны рассматривать себя только как карающую руку закона. На них лежит ещё и функция воспитательная.

В самом деле, что это ещё за номера — вылезать по ночам из окон с вёдрами, набитыми шерстяными свитерами! Если все начнут вылезать по ночам пусть даже из своих окон, то милиция не сможет отличить жулика от честного человека, и начнётся такая неразбериха, что и в страшном сне не приснится.

И неизвестно ещё, подумал также начальник, чем может кончить юноша, способный в два часа ночи спускаться по водосточным трубам с вёдрами в руках, и как в дальнейшем он будет применять свои акробатические способности.

Начальник всё раздумывал, с чего бы начать беседу, как вдруг заметил, что Андрей внимательно разглядывает что-то за его спиной.

Начальнику не надо было оглядываться, чтобы понять, что именно разглядывал Андрей. За его спиной висел большой красочный плакат:

ПОДВИГИ СОТРУДНИКОВ МИЛИЦИИ.

Решив, что задержанный сам даёт повод к началу разговора, начальник, кивнув на плакат, сочувственно спросил:

— Стыдно?

— Нет, не стыдно, — нахмурившись, отвернулся Андрей.

— Выходит, не осознал, — вздохнул начальник. — Придётся потолковать.

— А чего толковать? — пробурчал Андрей.

— Вы, гражданин Васильков, не на уроке, а в милиции, так что, извините, придётся послушать, что я вам скажу.

Андрей покорно опустил голову.

— Мы с вами, товарищ Васильков, живём в замечательное время. Наши герои-космонавты штурмуют космос. Наши мужественные полярники, дорогой товарищ, днём и ночью бороздят Арктику и Антарктику. Дня не проходит, Андрюша, чтобы кто-нибудь не совершил подвиг или героический поступок. Да чего там далеко ходить. У нас, в нашем городе, сегодня, буквально вот-вот несколько часов назад…

Андрей поднял голову, взглянул на начальника.

А начальнику тем временем пришла в голову отличная, как ему показалось, мысль.

— Марченко! — крикнул начальник.

В комнате мгновенно появился милиционер, задержавший ночью Андрея.

— Вот какое дело, Марченко. Возьмёшь товарища Василькова и проедешься с ним в депо. Пусть поглядит, послушает, подумает, ума-разума наберётся.

И вот уже патрульный мотоцикл, управляемый Марченко, с Андреем, сидящим в обнимку со своим злополучным ведром, несётся по улицам города. На крутых виражах коляска поднимается над мостовой, шарахаются прохожие.

На здании депо висел плакат:

СЛАВА ГЕРОЯМ!

Большая толпа окружила поворотный круг, с помощью которого любой тепловоз или вагон можно было выкатить на один из многочисленных путей, ведущих в депо.

Когда мотоцикл Марченко въехал на территорию депо, Андрей услышал громовую овацию.

На медленно вращающемся поворотном кругу стояли все его друзья — Яшка, босиком, с закатанными до колен штанами; Давай в длинной рубашке навыпуск, с ведром в руках; Шурка со своим Транзистором и, наконец, сам Макар, обнажённый до пояса, с мокрой рубашкой на плече.

Истово аплодировали железнодорожники.

Медленно и торжественно вращался поворотный круг.

Транзистор весело бегал по кругу, но, заметив хмурого усача, не аплодирующего его хозяйке, остановился возле него и неодобрительно залаял. Усач удивлённо взглянул на скотча и стал хлопать.

Круг остановился, и к ребятам подошёл пожилой железнодорожник. Под аплодисменты он пожал руки всем четверым. И когда смолкла овация, он заговорил:

— Дорогие друзья! Сегодня на рассвете вот эти молодые люди…

Лёгкий смешок пробежал по толпе.

— Да, да, молодые люди, наши товарищи, настоящие граждане, — продолжал пожилой железнодорожник. — Вот эти четверо совершили замечательный подвиг. Обнаружив повреждённый рельс, они остановили пассажирский состав, тем самым предотвратив крушение.

Раздались аплодисменты. Марченко победоносно и вместе с тем укоризненно взглянул на Андрея. «А ты, такой-сякой, по ночам чёрт те чем занимаешься», — как бы говорил его взгляд.

Андрей тяжело вздохнул и ещё глубже погрузился в коляску.

— Они спасли пятьсот тридцать шесть пассажиров, пятьсот тридцать шесть человеческих жизней!.. — патетически восклицал оратор. — Вы только подумайте, товарищи!

Под грохот аплодисментов на поворотный круг вышла дородная женщина с двумя хозяйственными сумками.

— Разрешите же, товарищи, от вашего имени, — продолжал оратор, — вручить героям памятные подарки!

Женщина вытащила из сумки большие сигнальные фонари.

— Пусть эти фонарики…

Слова оратора утонули в шуме аплодисментов, и тут же послышался гром духового оркестра. Тепловоз выкатил на поворотный круг открытую платформу, на которой оркестр исполнял туш.

Судьба смеялась над Андреем.

Всякий раз, как только Андрей по тем или иным причинам отрывался от своих друзей, с ними происходили неожиданные, захватывающие события, и они оказывались героями. А он, Андрей Васильков, лучший спортсмен школы, велосипедист, стрелок, пловец и капитан школьной баскетбольной команды, он почему-то всякий раз оказывается в стороне. В тот момент, когда его друзья совершают подвиги, он бегает по городу с подсолнечным маслом или в результате служебного рвения этого Марченко торчит в милиции и выслушивает от начальника рассказы о подвигах, которые и без того не дают ему покоя.

Андрей вздохнул.

Марченко строго поглядел на Андрея.

— Осознал?

— Поехали, — буркнул Андрей.

— Осознал, — просветлённо улыбнулся Марченко.

Мотоцикл затарахтел, развернулся и, поднимая пыль, исчез.

Четверых героев вместе с Транзистором подняли на платформу.

С фонарями в руках они стояли возле оркестра, а поворотный круг снова медленно завертелся.

— Давай, — тихо окликнул приятеля Макар.

— Что тебе? — отозвался Давай.

— Погляди, как там раки?

Давай заглянул в ведро.

— Спят.

— А может, они… того… сдохли?

— Может, и сдохли.

Медленно вертелся поворотный круг…

Вскоре после митинга вся компания отправилась на водную станцию. Усталые герои дремали, распластавшись на траве, и только Андрей, погружённый в свои невесёлые размышления, сидел, обхватив колени руками, отдалённо напоминая врубелевского Демона.

Не поднимая головы, Макар спросил:

— Кто пойдёт продавать раков?

Вопрос повис в воздухе, ответа не последовало. Транзистор подбежал к Андрею и уставился на него.

— Сходил бы ты, Андрей, а? — лениво проговорил Яшка.

— И правда, — сказал Макар.

— Давай, Андрей, сходи, — оживился Давай.

— Интересно получается, — обиженно сказал Андрей — Вы поезда останавливаете, а я раков продавай.

Снова воцарилась тишина.

— Подушкин идёт, — сказала Шурка.

Вдоль берега с портфелем в руках и с фотоаппаратом на груди шёл знаменитый А. Подушкин, постоянный автор районной газеты.

Подушкин не был великаном. Последняя отметка его роста, сделанная мамой на притолоке двери, показывала 132 сантиметра. Знаменитый Подушкин учился в той же школе, где Андрей и его приятели, но был старше их на целый класс.

Подойдя к Андрею, Подушкин приветливо поздоровался с ним за руку и, кивнув в сторону ребят, бросил:

— Притомились герои… Ну что же, заслуженный отдых.

Герои сделали вид, что крепко спят.

Подушкин раскрыл портфель, набитый множеством экземпляров последнего номера газеты, и, вытащив несколько штук, протянул Андрею.

— Каждому по два экземпляра, — распорядился Подушкин. — Один можешь оставить себе.

Андрей положил газеты рядом с собой, слегка скосил глаза.

Внизу на первой полосе чётко выделялся заголовок:

ПОДВИГ НА РЕЛЬСАХ.

Ниже была напечатана фотография ребят с фонарями на поворотном кругу. А ещё ниже подпись: А Подушкин.

— Ты почитай, почитай, — сказал Подушкин, бросил портфель, снял аппарат, передал его Андрею, быстро разделся и пошёл в воду.

— Подъём! — раздалась негромкая команда Макара.

Транзистор весело взвизгнул, и ребята вскочили.

— Андрей, пойдёшь на базар? — спросил Макар.

— Нет, — мрачно ответил Андрей и протянул Макару пачку газет.

— Давай, погляди раков, как они там? — спросил Макар.

— Похоже, сдохли, — отозвался Давай.

— А может, спят?

— Может, и спят.

Давай взял ведро, и компания двинулась с пляжа. И только Шурка задержалась рядом с Андреем.

— Ты не расстраивайся, — сказала она сочувственно.

— А с чего мне расстраиваться? Вовсе я и не расстраиваюсь, — раздражённо ответил Андрей.

Шурка хотела добавить что-то утешительное, но тут ревниво залаял Транзистор, и она побежала вслед за ребятами.

Из воды вышел Подушкин. Он попрыгал на одной ноге, вытряхивая воду из уха, а потом сказал:

— Слушай, Андрей, почему тебя опять нет среди героев? Где ты был?

— В милиции, — вызывающе ответил Андрей.

— Жулика поймал? — заинтересовался Подушкин в предчувствии захватывающего материала для своей новой корреспонденции.

— Меня самого… забрали, — неохотно проговорил Андрей.

Подушкин с сожалением покачал головой. Его сожаление относилось вовсе не к предполагаемому проступку Андрея, а к тому обстоятельству, что Андрей не поймал жулика и, таким образом, не совершил ничего достойного его, подушкинского, пера.

Самый же факт задержания Андрея для Подушкина интереса не представлял, поскольку был фактом отрицательным и к героической теме, которая была его, подушкинской, темой, никакого отношения не имел. Он даже потерял интерес к своему собеседнику, но всё же счёл нужным, как человек, приобщённый к высшим идеалам, сказать что-нибудь поучительное.

— Как же так получается?! — риторически воскликнул Подушкин. — Твои товарищи подвиг за подвигом совершают, а ты… в отделении сидишь?

— Тебе какое дело? — рассердился Андрей.

Подушкин достал из портфеля полотенце и стал растирать свой пухлый торс.

— Я тебе честно скажу, — доверительно заговорил он. — Я бы с удовольствием написал о тебе. Как говорят у нас в редакции, очень уж ты подходящая фигура, лицо у тебя фотогеничное. И заголовок подошёл бы неплохой: «Подвиг Андрея Василькова».

— Ты что, издеваешься? — возмутился Андрей.

— Как тебе не совестно… — развёл руками Подушкин. — Разве ты не знаешь, как я тебя люблю? — И он подмигнул Андрею.

— Издеваешься! — рассвирепел Андрей. — Зря издеваешься. Погоди. Погодите. Ты ещё узнаешь! Вы ещё узнаете! — И разъярённый Андрей зашагал прочь.

«Я им докажу. Я им всем докажу», — думал Андрей, шагая по берегу.

Андрей ещё не понимал, что, собственно, должен доказать и кому именно, но одно он знал твёрдо — необходимо срочно что-то сделать, чтобы покончить с позорной безвестностью и встать вровень со своими друзьями.

Резкий свисток заставил Андрея остановиться. Молодой белобрысый атлет, широко расставив ноги, стоял на ящике из-под бутылок и ритмично командовал:

— И — раз, и — раз, и — раз…

Пятёрка молодых людей, подчиняясь его команде, слаженно и одновременно делали искусственное дыхание пятерым лежащим на земле «утопленникам».

Затем, по свистку атлета, стоящего на ящике, «утопленники» вскакивали и на землю ложились «спасатели».

Бывшие «утопленники» также ритмично разводили руки и опускали их на живот тем, кто только что уже проделывал эти манипуляции с ними.

— И — раз, молодцы! — кричал атлет. — И — раз, шире руки! И — раз, на живот! И — раз, глубже вдох!

Белобрысого атлета, стоявшего на ящике, звали Нилом Русалкиным, и в городе его знали все. Заведующий бензоколонкой, он был по совместительству председателем местного общества спасания на водах. Русалкин был энтузиастом. Именно он организовал местное общество задолго до того, как вода пришла к городу. Ещё только строилась плотина, которая должна была задержать воду и превратить низменность близ города в будущее море, а Русалкин уже действовал. Он писал статьи в местной газете, приводил данные о количестве утонувших в странах капиталистического мира, выступал по радио, убеждал, агитировал. Общество было создано, и Русалкин, естественно, стал его председателем.

Будущее море постепенно наполнялось водой, а Русалкин уже заказывал значки и плакаты, местное радио ежедневно оповещало жителей о мероприятиях общества и различных способах спасания утопающих. И вот уже два года русалкинские спасатели дежурят на лодках в местах, предназначенных для купания. Но то ли жители были слишком осторожны, то ли работа Русалкина была столь плодотворна, но никаких попыток утонуть или хотя бы захлебнуться до сих пор не было. Не было за все два года существования моря.

Но Русалкин знал, что это до поры до времени, и настойчиво готовил свои кадры к будущим катастрофам.

Андрей рассеянно смотрел на «утопленников» и «спасателей» и вдруг увидел щит, мимо которого проходил едва ли не каждый день. Только сейчас он ощутил, что призыв обращён не к кому-то вообще, а именно к нему — Андрею Василькову.

На щите суровый спасатель, чем-то напоминающий Русалкина, вытаскивал из воды легкомысленную девицу с развевающимися волосами.

Спасите утопающего!

— взывал плакат.

Теперь Андрей знал, что ему делать. Он сумеет доказать всем — кто именно были эти все, Андрей не очень задумывался, — в общем, он сумеет доказать, что и он чего-то стоит, что и он ничуть не хуже других, совершающих разные подвиги.

Итак, он спасёт утопающего. Андрей шёл по берегу и пристально всматривался в купающихся, которые представлялись ему сейчас естественными кандидатами в терпящих бедствие, мерещились тонущими и захлёбывающимися, призывающими его на помощь. Весь день он провёл в лодке с огромным полевым биноклем, следя за плавающими и купающимися гражданами, буквально кишевшими в местах, отведённых для купания. Увы, всё было спокойно и мирно. Никто не собирался тонуть, никто не звал на помощь. Из воды доносились весёлые голоса, смех, но слов «спасите» и «тону» Андрей так и не услышал. Он приуныл.

Он вдруг понял, что если Русалкин со своими молодцами, два года дежурящими на воде, не спас ни единого человека, то какие шансы у него? Никаких, должен был признать Андрей.

Но решение спасти утопающего, принятое в тот момент, когда он глядел на щит с тонущей девицей, не оставляло его.

И вдруг он увидел Гулю. Осторожно, с опаской входил Гуля в воду, пробуя её то одной ногой, то другой. Пройдя три шага, он остановился и, опустив руки на дно, стал бултыхать ногами. Передвигая руками по дну и поднимая ногами тучи брызг. Гуля создавал себе иллюзию плавания.

Андрей смотрел на него в бинокль и думал, что ведь есть же такие люди, как Гуля, которые самой природой созданы для того, чтобы тонуть. Ведь если Гуля окажется на воде в более или менее глубоком месте, он немедленно пойдёт ко дну. Андрей представлял себе, как Гуля падает в воду. Падает с мола. Падает с вышки стадиона. Падает с лодки. Андрей почти реально вдруг ощутил, как он стремительно прыгает вслед за ним и под восторженные крики толпы извлекает его из воды.

Но Гуля не тонул. Побарахтавшись в воде, он выскочил на берег и стал вытираться большим шершавым полотенцем.

И вот тут-то в сознании Андрея и произошёл тот странный поворот, который повлёк за собой последующие события. Трудно понять, как это могло случиться с таким вообще-то положительным мальчиком, как Андрей, но мысль, высказанная кем-то в знаменитой поговорке о Магомете, засела в его голове. Известно, что если гора не идёт к Магомету, то Магомет идёт к горе.

И Андрей, отложив бинокль, взялся за вёсла. Он грёб туда, где одевался Гулька. Ему нужен был Гулька. Он знал, что ему делать.

…Вечером того же дня Гуля нетерпеливо прохаживался по берегу, наблюдая за тем, как ныряет Андрей. Андрей на какое-то время скрывался под водой, потом, отфыркиваясь, появлялся, снова набирая воздух.

— Сколько? — спрашивал Гуля.

— Три метра, — отвечал Андрей.

— А не глубоко?.. — вздыхал Гуля.

Андрей плыл дальше, и снова нырял, и снова появлялся.

— Сколько? — спрашивал Гуля.

— Метра четыре… — откликался Андрей.

— Ну и хватит, — говорил Гуля.

Но Андрей плыл ещё дальше и опять скрывался под водой.

— Сколько? — жалобно спрашивал Гуля.

— Около шести, — отвечал Андрей.

— Слишком глубоко.

— В самый раз! — крикнул Андрей и поплыл к берегу.

Он вышел из воды и, дрожа от холода, стал натягивать штаны.

— Андрей, ведь если что-нибудь не так, я утону, — неуверенно заговорил Гуля.

— Не бойся, — сказал Андрей.

— Шесть метров… всё-таки много, — вздохнул Гуля. — Давай там, где три… мало ли что…

Андрей стал натягивать рубаху.

— Вся штука в том, чтобы глубоко было.

— Шесть метров — это опасно, — сказал Гуля.

— И надо, чтобы было опасно, — ответил Андрей, делая резкие движения, чтобы согреться. — Вообще-то если бы рядом был какой-нибудь омут или водоворот…

— Водоворот? — испуганно переспросил Гуля и тут же согласился: — Давай здесь.

— Да ты не бойся, — успокоил его Андрей.

— Я не боюсь. Просто я не умею плавать, — улыбнулся Гуля.

— Вот и хорошо, что не умеешь, — ободрил его Андрей. — Как раз и нужно, чтоб не умел.

— И меня примут в вашу компанию? — с замиранием сердца спросил Гуля.

— Я слов на ветер не бросаю, — твёрдо ответил Андрей.

— Андрюша, а на что вам не хватает тридцать два рубля сорок семь копеек? — неожиданно спросил Гуля.

Андрей засмеялся.

— Узнаешь. Всему своё время, — и испытующе посмотрел на Гулю. — Согласен?

— Согласен, — жалобно улыбнулся Гуля. Ради возможности быть в компании Макара и Андрея он был готов на всё.

На другой день Андрей и Гуля встретились возле лодочной станции. Андрей сдержанно, по-мужски, кивнул Гуле и пошёл вдоль длинного ряда свежевыкрашенных лодок. Гулька покорно поплёлся за ним.

Сразу за лодочной станцией начиналась так называемая дикая пристань. На цепях с тяжёлыми замками стояли частные суда самого разнообразного назначения. Шлюпки и моторки, катера и парусные лодки, баркасы и ялики, яхты и байдарки; словом, тут можно было найти всё, что угодно, даже плот, на котором почему-то была установлена собачья конура.

Почти в самом конце дикой пристани стояла полузатопленная плоскодонка. На ней не было ни замка, ни цепи. Она была ничьей. Мальчики выволокли её на берег, перевернули вверх дном, освободив от воды, и снова спустили её на воду. Андрей бросил в неё несколько ржавых консервных банок, вытащил из-за кустов какие-то облезлые вёсла, кинул их в лодку. Потом подобрал на берегу небольшое полено и, войдя в лодку, потрогал пробку, торчавшую в днище. Из-под пробки сочилась вода. Андрей несколько раз ударил поленом по пробке, и течь прекратилась.

— Поехали, — сказал Андрей, усаживаясь на вёсла.

Гуля вошёл в лодку и уселся на корме.

Плоскодонка скользила по гладкой поверхности воды.

День выдался солнечный, удивительно тихий, даже какой-то ленивый. В такие дни хорошо лежать где-нибудь в тени, недалеко от воды, чтобы выскочить на мгновение, окунуться и снова спрятаться в тени.

Откуда-то издалека, вероятно из дома отдыха, доносилась знакомая песня:

Андрей грёб, а Гуля, опустив руку в воду, тихо говорил:

— Мама тесто поставила. Пироги будет печь… с крыжовником… — Он помолчал и добавил: — Когда всё кончится, пойдём ко мне пироги есть?

Тем временем лодка оказалась на том самом месте, которое было выбрано накануне.

— Приехали? — спросил Гуля.

— Приехали, — сказал Андрей, поднимая вёсла и складывая их в лодке.

— Уже?

— Погоди.

— А чего… годить?

— Рано. Народу нет.

Берег был пуст. На пляже, как на грех, не было ни души. То ли рано ещё было, то ли купались в другом месте, но так или иначе для готовившегося спектакля не было зрителей.

И вдруг, откуда ни возьмись, под звуки барабана, с высокого берега на пляж хлынула толпа ребятишек. С криком и визгом они бросились в воду, а сверху бежали всё новые и новые ряды пионеров, и на какое-то мгновение весь берег заполнился до отказа. В воде бултыхалось, прыгало, ныряло, кричало, визжало и смеялось великое множество ребятишек.

— Вытаскивай пробку! — шёпотом, как будто на берегу могли его услышать, скомандовал Андрей.

Гулька бросился выполнять приказ. Он схватился за скользкую от воды затычку и потянул на себя. Руки соскользнули, и Гулька упал на дно лодки.

— Эх, ты… — зашипел Андрей. — Тащи, говорю!

Гулька снова схватился за пробку, и снова руки соскользнули.

— Она мокрая… не вылезает… Ты её забил… Её не вытащишь… — лепетал. Гулька, снова и снова пытаясь вытащить затычку.

Андрей тем временем изображал безмятежность. Он лежал на носу, как бы млея от неги, подставив своё тело солнцу.

— Ну и тип… Ну и недотёпе… — шипел он. — Пробки вытащить не можешь… Руки вытри, чтобы сухие были…

— Обо что? Тут всё мокрое, — оправдывался Гулька.

— Поленом, поленом, — командовал Андрей.

Гулька взял полено и ударил по пробке.

— Да не забивай, не забивай… По боку! По боку! Раскачивай! — злился Андрей и наконец, не выдержав, сам бросился к пробке.

Он попытался вытащить её руками, потом стал орудовать поленом, но пробка не поддавалась.

— Андрей, Андрей… — шепнул Гулька. — Сюда плывут.

Андрей оглянулся, увидел подплывающих к лодке ребят, поспешно растянулся на корме, приняв снова безмятежную позу.

Ребята облепили лодку, хватаясь за борт.

Гулька испугался.

— Андрей, они перевернут лодку! Они нас потопят!

Андрей поднялся.

— А ну, отцепитесь! Давайте отсюда!

Ребята со смехом поплыли обратно. И когда они были уже на порядочном расстоянии, Андрей снова принялся за пробку. Он бил её веслом, ковырял какой-то железкой, раскачивал руками. И вдруг пробка подалась. Она осталась в руках у Андрея, а из дырки хлынула вода… Андрёй бросил пробку.

И в ту же минуту раздался горн. Андрей взглянул на берег и увидел, как пионеры, мгновенно построившись, покидали берег под звуки барабана.

— Пробку, пробку ищи! — крикнул Андрей Гульке и сам стал шарить по дну. Вода всё прибывала, а Гулька и Андрей, глядя друг на друга, судорожно ощупывали дно.

— Нашёл! — радостно крикнул Гулька.

— Затыкай! — скомандовал Андрей.

— А где дырка? Дырка где?

— Дай сюда!

Андрей нащупал дырку и заткнул её.

Ребята облегчённо вздохнули и, вооружившись консервными банками, начали вычерпывать воду…

С асфальтированного шоссе свернули три ярких туристских автобуса и подрулили к берегу. Пёстрая толпа туристов выплеснулась и тут же затараторила чуть ли не на всех европейских языках. Мужчины и женщины, старики и молодые, плешивые и кудрявые, тонкие и пузатые, обвешанные киноаппаратами и биноклями, фотокамерами и подзорными трубами, они обступили молодого, элегантно одетого гида.

— Мы с вами, друзья, — заговорил он неторопливо, — въезжаем в город, который ещё недавно не знал большой воды.

И сразу же его слова, как эхо, повторили переводчики.

— И вот руками советских людей, — продолжал гид, — два года назад создано это море, которое вы видите перед собой. Взгляните налево. Водный стадион «Динамо». Вышка для прыжков в воду. Здесь обычно тренируется олимпийский чемпион Володя Севриков, житель нашего города.

Имя Севрикова было, очевидно, хорошо известно туристам.

— Севриков, Севриков, — не ожидая перевода, одобрительно зашумела толпа туристов.

— Взгляните сюда. — Гид указал на плоскодонку с нашими героями. — Эти мальчики ещё недавно, быть может, даже в глаза не видели лодку, а теперь…

А для мальчиков прибытие туристов было как бы сигналом, чтобы снова приняться за своё дело.

— Тащи пробку! — скомандовал Андрей, снова принимая живописную позу.

Гулька схватился за пробку, раскачал её и вытащил. Но вода почему-то не пошла.

— Что у тебя там? — спросил Андрей. — Вытащил?

— Вытащил, — удивлённо сказал Гулька. — А вода не идёт…

— Как — не идёт?

— Не идёт.

— Прочисти дырку, — распорядился Андрей.

— Чем?

— Пальцем.

Гулька безуспешно возился с капризным отверстием.

— Там что-то мешает… Какая-то фанерка.

— Фанерка? — Андрей подполз к дырке и сунул в неё уключину. Из отверстия фонтаном ударила вода.

— Взгляните направо, друзья, — продолжал разглагольствовать гид. — Перед вами пристань. Здесь вы видите…

Но туристы не слушали его. Они не смотрели направо. Они смотрели налево, туда, где медленно погружалась в воду плоскодонка с Андреем и Гулькой. Туристы дёргали за рукав переводчиков и гида, явно взволнованные происходящим.

Но гид был невозмутим. Взглянув на тонущую лодку, он сделал рукой успокаивающий жест.

— Спокойно, друзья, спокойно, — говорил он. — Все местные дети отлично плавают, и у нас нет ни малейшего основания беспокоиться за их судьбу.

— Спасите! Тону! Спасите утопающего!

Гулька нелепо барахтался в воде, то погружался, то вновь появлялся на поверхности.

— Андрей! Где ты, Андрей! — кричал Гулька. — Тону! Я правда тону.

Гулька хлебнул воды, и в глазах его появился ужас.

В этот момент рядом с ним появился Андрей. Гулька схватил его за волосы.

— Пусти! Больно! — закричал Андрей. — Хватайся за шею!

Гулька отпустил волосы и снова погрузился в воду.

Андрей нырнул за ним и вытащил его на поверхность. Гулька тяжело отфыркивался, а Андрей лёг на спину, взял Гульку под подбородок и поплыл к берегу.

Туристы щёлкали фотоаппаратами, вращали кинокамеры. Дамы всплёскивали руками и вытирали слёзы.

— Друзья, — торжественно произнёс гид, — мы с вами стали невольными свидетелями происшествия, которое является ярким примером повседневного героизма наших детей!

Андрей вытащил перепуганного, бледного Гульку на берег, положил его на траву и начал делать ему искусственное дыхание.

— Не надо, Андрюша, спасибо, я уже дышу, — пролепетал Гулька.

Толпа туристов окружила Андрея и Гульку. Кто-то похлопывал Андрея по плечу, кто-то гладил по голове, множество рук протягивали ему сувениры — шариковые ручки и записные книжки, какие-то значки, открытки и даже фотографии, запечатлевшие момент спасения Гульки.

И тут же к Андрею протиснулся толстяк в тирольской шляпе с любительской кинокамерой, оснащённой гигантской трубой — телеобъективом.

Весело ткнув пальцем в живот Андрея, он захохотал и что-то стал говорить молоденькой переводчице в тёмных очках.

— Товарищ Квадрачек, — заговорила переводчица, — счастлив, что ему удалось заснять на киноплёнку это замечательное происшествие. Товарищ Квадрачек утверждает, что с помощью этого уникального объектива ему удалось однажды запечатлеть зелёненького кузнечика на расстоянии около ста метров.

Толстяк захохотал, снова ткнул пальцем в живот Андрея и опять что-то сказал переводчице.

— Товарищ Квадрачек, — торжественно провозгласила переводчица, — обещает прислать вам эту плёнку на память о вашем прекрасном поступке, после того как покажет её своему сыну Гурвинеку и дочке Кларе.

И под аплодисменты всех присутствующих товарищ Квадрачек пожал руку Андрею и Гульке.

В довершение торжества, откуда ни возьмись, появился сам А. Подушкин.

— Я всегда верил в тебя, — сказал он, похлопывая по плечу Андрея. — Молодец!

— Мо-лод-цы! — скандируя, подхватили туристы. — Мо-лод-цы!

И тут Квадрачек вдруг закричал:

— До то-го!

И чешская группа туристов подхватила:

— До то-го! До то-го!

Андрей счастливо улыбался, растерянно оглядывался по сторонам.

Всё получилось как нельзя лучше — спасение Гули не только не вызвало ни у кого ни малейшего сомнения, но и произошло в присутствии множества людей, а поскольку большинство из них были иностранцы, подвиг Андрея сразу приобрёл, можно сказать, международное значение. Он был даже документально подтверждён фотоснимками, сделанными в момент события при помощи неизвестных Андрею хитроумных фотоаппаратов, изготовляющих снимки тут же, на месте съёмки. И наконец, везение Андрея довершилось тем, что на месте происшествия оказался сам Подушкин, будущий глашатай его славы. Сейчас Подушкин уже не казался Андрею таким маленьким и противным.

А главное, с Андреем произошло нечто совершенно непонятное: приветствия, улыбки, похлопывания по плечу, незамысловатые подарки и всеобщая радость по поводу спасения Гули каким-то непостижимым образом сделали то, что Андрей и сам поверил в свой подвиг. Будто по мановению волшебной палочки он забыл всё, что предшествовало этому мгновению, и стоял перед толпой мокрый и счастливый, смущённо улыбаясь, будто и в самом деле спас бедного Гулю. Он чувствовал себя героем.

Так Андрей наконец-то приобщился к славе. Никому и в голову не пришло, что подвиг был подстроен им, или, как говорится, инсценирован, что парень заслуживал скорее порицания, нежели восхваления. Увы, все были убеждены в том, что Андрей Васильков спас своего друга.

В тот же день А. Подушкин выкладывал на стол редактора местной газеты фотографии подвига Андрея Василькова.

Усталый немолодой уже человек с любопытством разглядывал фотографии. А фотографии были и верно уникальны. На одной из них была ещё видна погружающаяся под воду плоскодонка с Андреем и Гулькой, на другой — Гулька, хватающий Андрея за волосы, и, наконец, на третьей — Андрей, делающий Гульке искусственное дыхание.

Редактор встал.

— Как зовут твоего парня?

— Андрей Васильков, — отрапортовал Подушкин.

— Хорошо зовут. Как он вообще-то? Годится?

— Вообще-то годится.

— Учится как?

— Хорошо учится.

— Это хорошо. Да, и ещё… Будешь писать, особо остановись на том факте… — Редактор улыбнулся и подмигнул Подушкину, — что это первый случай за два года существования нашего моря, когда человек хотел было утонуть, а ему не дали. А кто не дал? Друг-товарищ, этот самый… как его?

— Андрей.

— Вот видишь, Андрей. А он дружит с этим… «утопленником»?

— Дружит.

— Вот видишь, дружит. Ну что ж, пиши. Молодец, Подушкин. Есть у тебя эта самая… журналистская хватка. Далеко пойдёшь. Пиши. Будем поднимать этого… твоего героя, тем более водный праздник на носу, два года нашему морю, и всё такое…

И, задумчиво почесав правую бровь, спросил:

— Сколько строк просишь?

Подушкин от изумления уронил портфель. Его, Подушкина, как заправского журналиста, спрашивали, сколько он, он сам, просит строк.

И мальчик понял, что пришёл его час. И он может, нет, должен воспользоваться случаем и запросить как можно больше.

— Полсотни дадите? — бросил он нарочито небрежно и нагнулся, чтобы поднять портфель и скрыть от редактора свою счастливую улыбку.

Редактор, щурясь, посмотрел на Подушкина и укоризненно покачал головой.

— Недооцениваешь материал, Подушкин, — вздохнул он, прикрыл глаза и, взвесив в уме какие-то ему одному понятные обстоятельства, спросил: — Триста строк потянешь?

Подушкин зарделся и почувствовал себя сантиметров на двадцать выше ростом.

— Потяну, товарищ редактор, — сказал он невесть откуда взявшимся басом.

Андрей ещё не подозревал, как далеко зайдёт его слава, зато Гулька уже пользовался реальными плодами самоотверженного соучастия в «подвиге» своего друга.

Компания Макара снизошла к Гульке, он был не только принят, как свой, но на первых порах ребята окружили его особенным вниманием. Было решено научить Гульку плавать. На берегу сидели Шурка и Андрей. Они, смеясь, наблюдали за тем, как Гулька, поддерживаемый Макаром, Яшкой и Даваем, шлёпает руками и ногами по воде.

— А ну, давай! — командовал Давай, и ребята разом отпускали Гульку, который тут же погружался в воду с головой.

Ребята смеялись, а из воды появлялась сконфуженная Гулькина физиономия, и он, отфыркиваясь, смущённо лепетал:

— Нет, братцы, ничего не выйдет. Меня дедушка учил, бабушка учила…

— У бабушки не вышло, у нас выйдет, — смеялся Яшка.

И Гулька снова опускался на дно. Смеялись ребята. Макар вытаскивал захлёбывающегося Гульку, а тот повторял всё то же:

— Меня ещё дедушка учил…

Андрей поглядывал на смеющуюся Шурку, и его так и подмывало доверить ей тайну своего подвига. Именно Шурке, а не кому-нибудь другому. Мнением Шурки он дорожил, и мы не исключаем мысль, что Шурка была именно тем человеком или, во всяком случае, одним из тех, ради кого ему всегда хотелось совершить что-нибудь выдающееся. Впрочем, чужая душа — потёмки, и скорее всего, хотя Шурка и играла известную роль в поступке Андрея, но причины его, конечно, были более сложными и значительными.

Операцию по «спасению» Гульки Андрей безусловно провёл из самых высоких соображений, как это ни покажется кому-нибудь странным. Впрочем, нельзя, конечно, исключить и такие низменные, а может быть, и не такие уж низменные побуждения, как желание славы, тщеславие или, лучше сказать, — честолюбие.

Но так или иначе, во всём этом, неясном самому Андрею сложном переплетении причин безусловно занимала какое-то существенное место и эта чёрненькая, живая девчонка, не расстающаяся со своим верным Транзистором.

Сейчас Андрею очень хотелось поговорить с Шуркой о своём «подвиге», но, глядя на потешающуюся над Гулькой девчонку, он никак не мог придумать, с чего начать. Признаться ей во всём? Но ещё неизвестно, как она воспримет это признание. Хорошо бы рассказать, как ему вдруг стало страшно, что Гулька и вправду тонет, как он и впрямь чуть не потащил его на дно. Да и потом, в конце концов, без него Гулька, пожалуй, и впрямь утонул. Андрей окончательно запутался в своих мыслях и решил, что лучше об этом ничего не говорить. Правду нельзя сказать, а врать Шурке он не мог. Да, как ни странно, врать Андрей не умел, не любил, а уж Шурке врать и вовсе было невозможно.

И оттого, что сказать ему было нечего, он достал из кармана шариковую ручку, подаренную кем-то из туристов, и протянул её Шурке.

— Возьми.

— Ещё одну? — удивилась Шурка.

— Тут четыре цвета — красный, синий, чёрный и зелёный… — объяснил Андрей.

— А у тебя какая? — спросила Шурка.

— У меня своя, старая, — ответил Андрей.

— Всё раздарил? — удивилась Шурка.

— Раздарил, — кивнул Андрей.

Шурка одобрительно улыбнулась.

В это время Транзистор с лаем бросился навстречу выехавшему на пляж грузовичку, на борту которого было написано: «Читайте газеты». Какие именно газеты следует читать, сказано не было. Просто — читайте газеты, и всё. Эта машина принадлежала редакции местной газеты, и в городе все её знали. Из кабины выскочил Подушкин и, размахивая портфелем, направился к Андрею.

— Васильков, поедешь со мной! — начальственно заявил Подушкин. — Мы решили тебя поднимать.

— Как это — поднимать? — заинтересовалась Шурка, но Подушкин даже не взглянул на неё, не удостоил ответом.

— Где твой «утопленник»? Бери его, и поехали. Быстрей, быстрей, — скомандовал он.

Гульку извлекли из воды и, не дав ему как следует обтереться, стали натягивать на него одежду. Ничего не понимающий Гулька пытался выяснить, что происходит у Андрея, но и тот ничего толком объяснить не мог.

— Скорей, скорей, — торопил их Подушкин.

Растерянного, мокрого Гульку затолкали в кузов, Подушкин посадил рядом с Гулькой Андрея, а сам сел с шофёром и скомандовал:

— Поехали!

Когда машина, слегка побуксовав, выбралась на дорогу и скрылась из глаз, Шурка задумчиво сказала:

— Поднимать будут.

— Куда поднимать? — не понял Давай.

— «Куда, куда»! — усмехнулся Яшка. — Прославлять их будут, возвеличивать!

— Вот какое дело, — сказал Макар, по-видимому не придавший значения приезду машины. — В одном месте покупают лягушек для опытов. Я знаю, где их много. Ну как, пойдём?

— Девай, — согласился Давай.

— Пошли, — сказала Шурка.

Яшка запел песенку и под аккомпанемент весело гавкающего Транзистора ребята двинулись с пляжа.

…Итак, машина славы завертелась, а Андрею не оставалось ничего иного, как поспевать за её стремительным бегом.

В тот момент, когда Подушкин привёз в редакцию Андрея и Гульку, в небольшом зале шла встреча с читателями, так называемый редакционный вторник. На эстраде выступал жонглёр. Под весёлую цирковую музыку он подбрасывал вверх большие остро отточенные ножи, и пока Гулька с замиранием сердца следил за сверкающими в воздухе ножами, Подушкин наставлял Андрея:

— Начнёшь так. «Было знойное летнее утро…»

Андрей хихикнул.

— Слушай меня, — рассердился Подушкин. — Я знаю, что надо говорить.

Один за другим, завершая номер, ножи вонзались в пол.

Подушкин подтолкнул Андрея, и Андрей появился на эстраде. Его встретили одобрительным шумом. Андрей чувствовал себя неловко, он опустил голову, уставившись на дырки, оставшиеся в полу от ножей жонглёра.

— Говори, — зашипел Подушкин.

— Чего тут говорить… — замямлил Андрей. — Говорить тут нечего…

По рядам прошёл шум одобрения.

— Хороший парень, скромный, — шепнула интеллигентная старушка своему пожилому соседу.

— Стояло знойное летнее утро, — подсказал Подушкин.

Андрею не хотелось повторять чужие слова, но и своих у него не было, как, впрочем, не было и самого подвига. Он вспомнил, как сидел только что на берегу возле Шурки и ничего не мог ей рассказать. Легко было устроить «спасение» Гульки, но рассказывать, выдумывать — этого Андрей не мог. И ничего не оставалось, кроме единственной возможности повторять слова Подушкина.

— Стояло знойное летнее утро, — донёсся до него сердитый шёпот его нового друга.

Поморщившись и тяжело вздохнув, Андрей неохотно выдавил из себя:

— Стояло знойное летнее утро.

Голос его звучал неуверенно.

— Над нашим городом плыла жара, — снова подсказал Подушкин.

Андрей нехотя повторил и эти слова. А потом, постепенно осваиваясь в новой роли, произнёс вслед за Подушкиным:

— Так и хотелось окунуть своё разгорячённое тело в прохладные воды нашего замечательного моря.

Андрей говорил всё увереннее и увереннее, и, как ни горько признаться, голос его звучал всё звонче и проникновенней.

…Колесо славы вертелось с невероятной быстротой. Андрей выступал то на лесной поляне у пионерского костра, то в красном уголке местного санатория, то в клубе охотников.

Уже без всякой подсказки повторял он заученные подушкинские слова:

— Вместе с моим закадычным другом Серёжей, которого все попросту называли Гулькой, мы направились к берегу моря…

Выступал ли он в естественном амфитеатре лесного пригорка перед пионерами или с огромной трибуны большого клуба швейников, предназначенной для ораторов самого высокого ранга, — слова были все те же — подушкинские:

— И вдруг я увидел, как из щели засочилась вода. «Неужели лодка дала течь?» — подумал я с тревогой. А вода всё прибывала и прибывала…

Торжественно восседали за столами президиумов довольный, гордый собой Подушкин и слегка растерянный Гуля. А голос Андрея от выступления к выступлению делался всё более уверенным, всё более вдохновенным:

— Я понял, что лодка идёт ко дну. «Что же будет с моим другом? — пронеслась в моём мозгу недобрая мысль. — Ведь он не умеет плавать!..»

Слушали Андрея хорошо, сочувственно кивали, улыбались, долго аплодировали.

Наконец слава привела его в радиостудию.

Андрей сидел в звуконепроницаемой комнате, обитой квадратами ячеистой упаковки для яиц. Он сидел перед микрофоном и произносил свой текст, глядя через стекло на звукооператора.

Звукооператор кивал головой и что-то говорил, а репродуктор, висевший на стене, повторял его слова.

— Повторите последнюю фразу, — сказал репродуктор, и Андрей повторял.

— «Что же будет с моим другом?» — пронеслась в моём мозгу недобрая мысль…

Звукооператор за стеклом поморщился.

— «В мозгу» не годится, — перебил Андрея репродуктор. — Скажи просто: «подумал я».

— «Что же будет с моим другом?» — просто подумал я, — сказал Андрей и взглянул через стекло на звукооператора.

Оператор за стеклом наклонился к микрофону.

— Тьфу, — сказал репродуктор. — Не говори «просто». Слово «просто» не говори, а просто скажи — подумал.

— «Что же будет с моим другом?» — подумал я, — повторил Андрей и тут же спросил: — Так? Правильно?

— Правильно. Но ещё раз. «Правильно» говорить не надо.

— А как надо? — растерялся Андрей.

— Так и надо, — кивнул оператор. — Всё говоришь правильно, но «правильно» говорить не надо. Понял? — повторит за оператором репродуктор.

— Нет.

— Слово «правильно» говорить не надо. Ну, говори.

Андрей устало сказал:

— «Что же будет с моим другом?» — пронеслось в моём мозгу…

— Мозгов не надо! — закричал репродуктор.

— Извините, — сказал Андрей. — Я устал.

— Хорошо, отдохни, — махнул рукой звукооператор и выключил аппаратуру.

Андрей опустился в кресло.

Слава становилась обременительной и какой-то нерадостной. Андрею надоели все эти выступления, чувствовал он себя скверно. Он никак не предполагал, что дело зайдёт так далеко. А дело заходило всё дальше и дальше…

Выступление Андрея по радио передавали в то самое время, когда он вместе со всей компанией возвращался в город. Ребята несли большие стеклянные банки, набитые лягушками, предназначенными для развития отечественной науки. Возвращался с ребятами и Гуля, принимавший на этот раз участие в экспедиции на правах законного члена компании.

Всякий, кому доводилось ловить лягушек, знает, что дело это требует особой сноровки и расторопности. Не так уж трудно приблизиться к лягушке даже на расстояние самое короткое. Но стоит протянуть руку, чтобы схватить, казалось бы, лёгкую добычу, как лягушка, не спеша, делает прыжок и оказывается вне пределов досягаемости. Особенно поражало Гулю, что они, эти самые лягушки, чуяли приближающуюся опасность спиной. Гулька с тоской и завистью глядел на Шурку, которая с лёгкостью просто невероятной наполняла лягушками свою банку, не сходя с места. Казалось, лягушки сами прыгают в неё. Впрочем, с не меньшим успехом наполняли свои банки и остальные, все, кроме Гульки, который, излазив болото вдоль и поперёк, поймал всего трёх крохотных лягушат.

И тем не менее Гулька был счастлив, он шёл, гордый богатым уловом своих друзей, и единственное, что его мучило, это вопрос: для чего, собственно, ребята собирают деньги и на что им не хватает тридцати двух рублей сорока семи копеек. Он уже хотел было спросить об этом у Андрея, как вдруг из раскрытого окна раздался искажённый репродуктором голос его друга:

«…ведь он не умеет плавать. Я огляделся вокруг. Гульки не было…»

Андрей ускорил шаг, делая вид, что он не слышит своего голоса.

А ребята остановились возле окна.

«У меня упало сердце. Неужели утонул? — доносился голос Андрея. — «Не бывать этому», — подумал я…»

Андрей вернулся, дёрнул Шурку за рукав.

— Ну, чего остановились?! Пошли.

Ребята со смехом двинулись дальше.

— Ну, Андрей, давай расскажи, куда сердце-то упало? — смеялся Давай.

— Как — куда? Ясное дело — в воду, — балагурил Макар.

— А какая недобрая мысль пронеслась в твоём мозгу? — издевался Яшка.

— Чего вы смеётесь? — вступилась за Андрея Шурка. — Это всё Подушкин написал.

— А он что, попугай, что ли?! — сказал Макар. — Зачем чужие слова повторяет?!

— А ты сам по радио не выступал? — снова вступилась Шурка. — Не знаешь, что ли, как это делается?!

Теперь голос Андрея слышался из разворачивавшейся на перекрёстке легковой машины:

«Посиневшие губы моего друга чуть заметно шевельнулись, и он глубоко вздохнул. Жив, жив! Не помня себя от радости…»

Машина скрылась за поворотом, обдав компанию пылью.

Когда облако рассеялось, перед ребятами возникла атлетическая фигура в пёстрой рубашке. Это был Нил Русалкин.

— Васильков… — сказал он как-то особенно внушительно и протянул руку Андрею. — Поздравляю. Я, маешь ли, был в командировке на семинаре спасателей, а ты, маешь ли, тут без меня… Молодец! Мы тебя, маешь ли, представили к награде. В воскресенье, на водном празднике, будем, маешь ли, вручать… Так что готовься!

Проехавшая машина обдала пылью Русалкина. И когда пыль рассеялась, Русалкина уже не было.

— Качать Андрея! — тихо приказал Макар.

Ребята окружили Андрея.

— Ну что? Ну чего? — насупился Андрей. — Издеваетесь?! Издевайтесь! Издевайтесь!

Андрей бросил банку с лягушками и побежал прочь. Банка разбилась, и лягушки заполнили всю улицу. Они прыгали, скакали, квакали… Ребята растерянно смотрели вслед удаляющемуся Андрею.

— Зачем человека обидели? — сердито сказала Шурка. — Что он плохого сделал? — Шурка передала свою банку Даваю и побежала за Андреем.

Транзистор, почуяв настроение своей хозяйки, тявкнул на Макара и бросился за Шуркой.

Ребята подавленно молчали.

Андрей слышал, что за ним бежит Шурка, но сейчас ему не хотелось ни видеть её, ни разговаривать с ней. Он вбежал в свой подъезд и захлопнул дверь.

Шурка остановилась у подъезда. Она не знала, что Андрей стоит, не дыша, за закрытой дверью. А может быть, и догадывалась, но каким-то своим девчоночьим чутьём поняла, что не надо его трогать. Постояв у двери с минуту, она свистнула скотчу и пошла навстречу ребятам.

На столе стоял большой торт с замысловатым кремовым узором. Мать Андрея раскладывала торт по тарелочкам, а отец благодушно хвастался дедушке, специально приехавшему навестить своего внука-героя:

— Прихожу в автопарк, меня, как именинника, встречают, все ручку жмут. Молодец, говорят, Васильков, вырастил сына на славу…

— В первую империалистическую, — перебил дедушка, — я тоже чуть героем не стал. Хотели Егория дать, да бумага где-то запропастилась…

— Кушай, папа, кушай, — перебила его мать. — В моём садике дети его фотографию просят, — сказала она. — Хотят на видном месте повесить.

И снова вмешался дедушка:

— А ещё помню, пароход тонул. «Титаник». Народу погибло — тьма…

— Кушай, папа, кушай, — снова сказала мать и спросила у Гульки: — Вкусно?

— Вкусно, — с набитым ртом ответил Гулька.

— Сладко? — спросил отец.

— Сладко, — широко улыбнулся Гулька.

— А ещё помню, — снова начал дедушка, — корова под лёд провалилась…

— Какая корова, папа? — рассердилась мать.

— Какой масти, что ли? Не помню. Какой масти была корова, убей бог, не припомню.

С улицы послышался женский голос:

— Андрей! Андрей!

Андрей выбежал на балкон и увидел внизу почтальоншу.

— Зайди на почту, — сказала она. — Там тебя посылка дожидается. Из-за границы.

На почте Андрей получил плоский квадратный пакет, заклеенный яркими иностранными марками. Он расписался в получении, и незнакомая девушка в окошечке улыбнулась ему, а когда он отошёл, восторженно поглядела вслед.

— Это Васильков, тот самый! — сказала она пожилой женщине, подававшей ей квитанцию.

У входа Андрея поджидал Гуля. Он смотрел на Андрея выжидающе, слегка приоткрыв измазанный тортом рот.

— Вытри рот, — сказал Андрей и, отойдя в сторону, стал рассматривать пакет.

Гуля заглядывал из-за его спины, стараясь прочесть обратный адрес, написанный латинскими буквами.

— Прага… Улица Фучика, семнадцать… — прочёл Гуля.

— Квадрачек, — понимающе кивнул Андрей.

Аккуратно вскрыв обёртку, ребята обнаружили плоскую коробку с цветным изображением Карлова моста в Праге. Андрей поднял крышку. В коробке лежала плёнка.

Перед ними была плёнка, на которой жизнерадостный Квадрачек запечатлел спасение Гули. Он прислал им плёнку, подтверждающую документально подвиг Андрея. И хотя никаких таких подтверждений не требовалось, всё же наличие плёнки делало так называемый «подвиг» более зримым и наглядным.

Андрей посмотрел плёнку на свет, но крохотное, восьмимиллиметровое изображение не давало возможности разглядеть подробности. Ясно было только, что плёнка цветная, и Квадрачек действительно снял самый захватывающий момент.

Вечером ребята собрались на квартире у Гульки. Гулькина мама налаживала проектор, проверяя рамку кадра, а все ребята сидели напротив экрана.

Гулька включил проигрыватель, зазвучал бодрый джазовый марш. Андрей выключил свет, и на экране появился знакомый нам Квадрачек. Он приветственно помахал рукой, в кадр вошли мальчик и девочка. На экране появилась надпись: «Гурвинек и Клара поздравляют героя!»

Мальчик и девочка аплодировали и посылали воздушные поцелуи.

И снова появилась надпись:

«Слава Андрею!»

Затем замелькали на экране туристические автобусы, знакомый гид, берег моря, пёстрая толпа туристов и, наконец, лодка с Андреем и Гулькой. На экране снова возникло все, что произошло в то знаменательное утро, с той только разницей, что знаменитый телеобъектив Квадрачека запечатлел кое-какие детали с некоторыми излишними натуралистическими подробностями. В частности, хорошо была видна подозрительная возня на дне лодки.

— Чего вы там делаете? — спросил Яшка.

— Не видишь, что ли, дырку затыкают, — ответил ему Давай.

— Не затыкают, а чего-то дёргают, — сказал Яшка.

— Не мешайте смотреть, — рассердилась Шурка.

На экране замелькали кадры спасения Гульки, искусственного дыхания, вызвавшего смех зрителей, и снова появился улыбающийся Квадрачек со своими детьми.

— Чего вы там дёргали? — снова спросил Яшка.

— Чего ты к ним пристал? — сказал Давай. — Ничего не дёргали.

— Нет, дёргали! — упорствовал Яшка. — Они пробку вытаскивали. Там на дне дырка здоровая и пробка. Вот они и вытащили её.

— Зачем? — удивился Давай.

— Я не знаю зачем, только они сами лодку потопили.

— То есть ты хочешь сказать… — закричала Шурка. — Хочешь сказать…

— Яшка, брось! — рассердился Макар.

И за спором никто, кроме Гулькиной мамы, не заметил, как невесело переглянулись Андрей и Гулька.

Ребята разошлись довольно быстро. Яшка, засунув руки в карманы, шёл, насвистывая, впереди, остальные молча двигались за ним. Шествие заключал Транзистор, но и он брёл как-то невесело, изредка, безо всякого интереса, тявкая на прохожих. Все были раздосадованы поведением Яшки, но говорить не хотелось, и сочувствие Андрею выражалось лишь крепким рукопожатием, которое следовало всякий раз, когда кто-либо из компании приближался к своему дому.

Уже скрылся в подъезде многоэтажного дома Макар, попрощался Давай, и Андрей шёл вдвоём с Шуркой. Впереди болталась тощая фигура Яшки. Когда подошли наконец к Шуркиному дому и Транзистор скрылся в щели ворот, Шурка протянула Андрею руку и сказала:

— Ты не обращай внимания на Яшку. Глупости он говорит. — Она улыбнулась Андрею и хлопнула калиткой.

Андрей долго стоял, провожая взглядом удаляющуюся фигуру Яшки, потом вздохнул и пошёл обратно. Но шёл он не домой. Он шёл к Гульке.

Гулькина мама стояла у открытого окна и курила. Экран ещё висел в углу на металлической треноге, а проектор стоял на столе, возвышаясь на стопке жёлтых томов Детской энциклопедии. Гулина мама подошла к проектору и включила перемотку. Она задумчиво смотрела на вертящиеся бобины с плёнкой, потом остановила их и, потушив свет, пустила плёнку с середины. И снова на экране появилась плоскодонка, и снова Андрей и Гулька подозрительно и странно копошились на дне лодки. Гулина мама выключила проектор и присела на ручку кресла. Так она сидела некоторое время, задумавшись, потом встала и прошла в комнату Гули.

Гуля был уже в постели. Мать поправила одеяло, поцеловала его и задумчиво спросила:

— А что вы всё-таки там дёргали?

— Мама, не спрашивай, — взмолился Гулька. — Ничего мы не дёргали.

Мама вздохнула, покачала головой.

— Знаешь, Гуля, мне очень не нравится вся эта история с лодкой, — сказала она, но в это время с улицы раздался свист. — Тебя? — спросила мама.

— Меня.

— Иди.

— А можно, я пойду… через окно? Они все через окно ходят.

Мама пожала плечами.

— Ну что ж, если все… если так надо. — И она вышла из комнаты.

Гулька вылез из окна и спрыгнул на тротуар. Накрапывал дождь. Откуда-то из-за угла появился Андрей.

— Что случилось? — спросил Гуля.

— Принеси плёнку, — хрипло приказал Андрей.

— Зачем? — удивился Гуля.

— Надо, — нахмурился Андрей.

— Сейчас? — недоумевал Гулька.

Андрей кивнул. Гулька неуверенно покосился на своего друга, раздумывая, не следует ли ему вернуться в дом тем же путём, каким он оттуда вышел, но, побоявшись показаться недостаточно ловким, он всё же воспользовался дверью.

Андрей стоял под дождём, не пытаясь укрыться. Он был погружён в тяжёлое размышление и терпеливо ждал возвращения Гули.

Гуля появился в окне и осторожно спустился вниз. Вылезать из окна было для него почему-то легче, чем влезать, особенно в присутствии Андрея. На этот раз он был в прозрачном хлорвиниловом плаще, который заставила надеть мама. Вылезать из окна в этом наряде было неудобно, плащ зацепился за какой-то выступ и порвался.

Андрей не обращал внимания на Гулькины неприятности. Он протянул руку, и Гулька передал ему коробочку с плёнкой.

— Айда, — сказал Андрей и быстро пошёл по улице к морю.

Гулька, придерживая полы развевающегося плаща, побежал за ним.

На дикой пристани было темно и безлюдно. Моросил дождь, и ребята пристроились под вытащенной на берег лодкой. Гуля держал в руках плёнку, в то время как Андрей чиркал спичку за спичкой, безуспешно пытаясь поджечь плёнку.

— Не горит, — вздохнул Гуля.

— Какая-то плёнка… не горючая, — проворчал Андрей. — И спички кончились.

— Может быть, зарыть её… в песок? — предложил Гулька.

— А завтра пацаны начнут в песке ковыряться и найдут, — покачал головой Андрей. — Мы её лучше утопим. Ищи камень потяжелее.

И злополучная плёнка Квадрачека была утоплена. Завёрнутая в безрукавку Андрея, опутанная верёвками, с привязанным к ней большим камнем, она была сброшена в воду. И когда по воде пошли круги, Андрей облегчённо вздохнул.

— А вдруг всплывёт? — тихо сказал Гуля.

— Не бойся, не всплывёт, — сердито ответил Андрей и приблизил лицо к Гульке. — Клянись, что ты всю жизнь будешь хранить нашу тайну.

— Клянусь! — шёпотом сказал Гулька.

— И если даже ты доживёшь до тридцати лет…

— Клянусь!

— И если до ста…

— Клянусь!

Ребята помолчали. И Гулька сказал:

— А ты?

— Что я?

— Ну это… если и ты проживёшь до тридцати?

— Конечно, клянусь, — ответил Андрей.

Итак, концы были упрятаны в воду… Злополучная тайна была похоронена навсегда.

На другой день Подушкин пригласил Андрея и Гулю в молодёжное кафе «Ихтиандр». Ребята сидели за столиком под тентом, и Подушкин, разглядывая меню, с независимым видом завсегдатая делал заказ молодому официанту:

— Вот что, дорогой шеф. Сообразите-ка нам три раза по полтораста и три стаканчика газировочки… с сиропом, разумеется. Какой у нас нынче сиропчик?

— Есть ваш любимый мандариновый, — улыбнулся официант.

— Вот и отлично. Действуйте, шеф.

Официант отошёл, и Андрей спросил:

— А денег хватит?

— Я гонорар получил, — гордо откликнулся Подушкин. — Угощаю.

К ребятам подошёл долговязый, стриженный под машинку паренёк с толстым альбомом под мышкой. Он бесцеремонно оглядел Андрея и мрачно спросил:

— Васильков?

— Васильков, — сказал за Андрея Подушкин. — А тебе что?

— Я из Дома пионеров, — пояснил парень скучным голосом. — Мы оформляем витрину «Знатные пионеры нашего города». Мне поручено нарисовать твой портрет. — Паренёк снова обратился непосредственно к Андрею: — Когда будешь позировать?

— Хочешь рисовать, садись в сторонке и рисуй, пока мы тут сидим, — распорядился Подушкин.

Паренёк помялся, присел за соседний столик, раскрыл альбом и уставился на Андрея.

Вернулся официант, поставил на стол три вазочки с мороженым и три стакана воды с сиропом.

— Так вот, старина, — сказал Подушкин. — Я тут встречался с твоей первой учительницей… с большой теплотой о тебе отзывается. В первом классе, говорит, лучше всех палочки рисовал… ровные, упругие.

— Враньё, — рассердился Андрей. — Из-за этих палочек она меня из класса выгоняла. Дрянь были палочки!

— Очень, говорит, послушный был мальчик.

— Опять враньё! Я был самым недисциплинированным в классе. Я пел на уроках. Ненавижу, когда врут! — Андрей увидел стыдливую улыбку на лице Гули и накинулся на него. — А ты бы лучше помолчал! — прикрикнул он на Гулю.

— Я молчу, — удивился Гулька.

— Молчишь и молчи, — прошипел Андрей и набросился на паренька с альбомом: — А ты иди отсюда!

Андрей выскочил из-за стола, подошёл к художнику, захлопнул альбом.

— Уходи отсюда!

Парень встал, испуганно попятился к выходу.

К Андрею подошёл Подушкин.

— Ну чего ты? Чего? — попытался он успокоить Андрея.

— А то, что липа всё! Липа! Вот чего! — шумел Андрей.

И надо же, чтобы те же самые слова, в то же самое время на пустых трибунах водного стадиона выкрикивал Яшка.

— Липа всё! Понимаете, чистая липа! — кричал он под неистовый лай Транзистора.

Ребята наблюдали за тем, как занималась группа аквалангистов.

— А я верю Андрею! — заявила Шурка. — Верю, и всё!

— И я верю, — сказал Макар.

— И я, — присоединился к нему Давай.

Двое аквалангистов спустились в бассейн и погрузились в воду.

— Верите?! Ну и верьте! А вы скажите, чего они там дёргали, — шумел Яшка. — Чего дёргали?

Но ребят, видимо, больше занимали аквалангисты, и вопль Яшки так и остался без ответа.

…А в кафе «Ихтиандр» продолжалось пиршество.

К столику, за которым сидели ребята, подошёл шеф-повар кафе. На вытянутых руках он нёс пышный торт с замысловатым вензелем.

— Славный наш Андрюша, — сказал он, нещадно шепелявя. — Мы все очень счастливы, что ты посетил наше кафе. Разреши преподнести тебе наш скромный подарок.

Шеф поставил торт на стол, церемонно пожал руку Андрею и удалился.

— Ну что ж, угощайтесь, — по-хозяйски сказал Подушкин и отрезал себе большой кусок торта. — Вот они, реальные плоды славы! Народ тебя знает. Народ тебя любит. Народ тебя ценит! — Подушкин отрезал ещё один кусок торта и положил на тарелку Андрею. — Таких тортов, как в «Ихтиандре», даже в Москве не делают. Наваливайся! — Он отрезал ещё кусок и пододвинул Гульке. — Кушай на здоровье, утопленник!

«Утопленник» откусил большой кусок торта и, улыбнувшись, посмотрел на Андрея.

— Вкусно, да? — спросил Андрей, глядя на измазанную физиономию Гульки.

— Угу, — промычал Гулька.

— Сладко? — снова спросил Андрей.

— Угу.

— Смотри не подавись! — сердито бросил Андрей и пошёл к выходу.

Гулька вскочил и побежал за Андреем.

— Эй, вы! Куда?! — крикнул им вслед Подушкин и, не получив ответа, пожал плечами и отрезал себе ещё кусок торта.

Поведение Андрея в кафе «Ихтиандр» не может, конечно, не вызвать известного недоумения. Ведь ещё вчера вечером была решительно уничтожена злополучная плёнка Квадрачека, давшая повод к неприятным подозрениям. Друзья торжественно поклялись хранить в тайне свой позорный поступок… Что же вывело Андрея из себя, за что он накричал на бедного Гульку, почему покинул «Ихтиандр»? Ведь всё шло превосходно, как и раньше, — почёт, уважение, слава…

Андрей и сам плохо понимал, что, собственно, с ним происходит. Но по какой-то странной причине именно то, что он поклялся никогда никому не открывать правду о «спасении» Гульки, почему-то мучило его больше всего. Может показаться нелепым, что Андрея беспокоило именно это обстоятельство. Ведь для того, чтобы скрыть все следы, и была уничтожена плёнка. Так что же, собственно, хотел Андрей? Он не знал. И это мучило его.

Покинув «Ихтиандр», он хмуро зашагал к берегу, перебирая в памяти все подробности своего возвышения или, вернее сказать, падения. Сейчас он и сам не мог себе объяснить, как могло случиться, что он затеял эту, как принято говорить, инсценировку.

За его спиной раздалось торопливое шлёпанье сандалий — кто-то догнал его. По учащённому дыханию догонявшего Андрей узнал Гульку. Андрей даже не взглянул на него. Так и шли они, не глядя друг на друга.

— Это ты, ты во всём виноват! — неожиданно с раздражением сказал Андрей.

— Почему я? — растерялся Гуля и вдруг заплакал.

— Потому что ты согласился! Кто тебя просил соглашаться?!

— Ты просил, — всхлипнул Гуля.

— А ты бы не соглашался! — в сердцах крикнул Андрей. — Да не ной ты! Сам я во всём виноват! Я, я, я один! И тебя втянул. Теперь мы на всю жизнь подлецы.

Андрей остановился, посмотрел в полные отчаяния глаза Гульки и зашептал:

— Понимаешь, мы с тобой теперь на всю жизнь негодяи.

— Да, да, — зашептал Гулька. — На всю жизнь.

«Да, да, негодяи на всю жизнь», — повторял про себя Андрей.

Это было непереносимо. Жить с чувством постыдной вины, да ещё в избытке получать незаслуженные почести вдруг стало нестерпимо стыдно. А выход оставался только один. Признаться. Признаться Шурке, Макару, всем, даже Яшке. Конечно, Яшка обрадуется, пожалуй, будет злорадствовать. Пусть. Пусть скажут о нём всё, что они думают, пусть презирают его — всё равно это легче, чем скрывать, прятать от всех свою гнусную тайну. Андрей вспомнил дружественные, сочувственные глаза слушателей, восторженные лица знакомых и незнакомых людей, искренне поверивших в его героизм, вспомнил расплывшееся в доброй улыбке лицо повара из «Ихтиандра», самодовольную болтовню Подушкина, ласковый бас Квадрачека, сувениры, подарки, аплодисменты и, наконец, свой голос, произносящий по радио какие-то чужие слова.

Но что будет, если они признаются? Щёки его сразу покрылись краской, как только он представил себе лица своих друзей, слушающих его признание.

Андрей остановился, чтобы перевести дух, будто и в самом деле он только что сказал ребятам всю правду. И вдруг увидел знакомый плакат. Томная девица с развевающимися волосами по-прежнему тонула в голубой воде, а белобрысый атлет в красных плавках тащил её за волосы из воды.

Гулька тоже остановился и смотрел попеременно то на плакат, то на Андрея. Он догадывался, какие невесёлые мысли вызывает у его друга лубочное изображение на щите и грозное требование: «Спасите утопающего!»

И чтобы отвлечь Андрея от тяжёлых мыслей, сказал:

— Плохо нарисовано. Непохоже.

Но Андрей не слышал его. Андрей решился.

Признание произошло на дикой пристани. Из сочувствия к Андрею и Гульке не будем рассказывать подробности этой тяжёлой и неприятной сцены. Скажем только, что рассказ Андрея был сбивчив, он всё время замолкал, ожидая, что кто-нибудь придёт ему на помощь и скажет, — ну, к примеру, что-нибудь вроде того, что всё понятно, дальше можно не рассказывать. Но ребята молчали и терпеливо ждали, когда он кончит. Они не перебивали его, не возмущались, а только слушали, немного удивлённо, слегка недоверчиво, слушали, разглядывая Андрея, будто видели его в первый раз. Когда Андрей всё рассказал и Гулька тяжело вздохнул, как бы поставив точку, все продолжали ещё некоторое время молчать. Может быть, им было стыдно перед Яшкой, что они ему не поверили. Нет, о Яшке они и не думали, хотя первое слово произнёс всё-таки именно Яшка.

— Ну, что вы теперь скажете?! — не без злорадства спросил он. — Что ты скажешь, Макар?!

Макар поднял обломок кирпича, бросил его в воду и, не глядя на Андрея, ушёл с пристани.

— А ты. Давай… Ну, говори! — насмешливо предложил Яшка.

— «Давай, Давай»! — проворчал Давай. — Чего давай?! — и тоже, не взглянув на Андрея и Гульку, пошёл за Макаром.

— Эх вы, герои!.. — процедил Яшка, сплюнул и обернулся к Шурке: — Ну что, Шурочка?! «Верю, верю…»

И он тоже ушёл.

Транзистор залаял ему вслед, а Шурка, укоризненно взглянув на Андрея, со слезами на глазах убежала прочь.

Андрей и Гулька остались одни. Тихо покачивались лодки у берега, шлёпая носами по воде. Откуда-то издалека слышались голоса спасателей, что-то кричавших через звукоусилитель купающимся.

Признались… А легче не стало. Наоборот, вышло ещё хуже — они лишились лучших своих друзей.

Это Андрей понимал. А вот что делать теперь, он не знал.

На этот раз решение подсказал Гулька.

— Пусть Подушкин… — произнёс он.

— Что — Подушкин? — спросил Андрей.

— Пусть Подушкин… — повторил Гулька и замолчал. Он не решался высказать свою мысль.

— Ну?.. — нетерпеливо прикрикнул Андрей.

— …напечатает опровержение, — чуть слышно досказал Гуля.

Андрей задумался. Ему представилось опровержение, напечатанное почему-то в траурной рамочке, как печатают сообщения о покойниках. И слова — «введённые в заблуждение»… «постыдный обман»… «недостойные звания»… И весь город-Весь город будет говорить о нём, люди будут показывать на него пальцами, будут презирать недостойных обманщиков… Андрей зажмурился.

Гулька со страхом смотрел на Андрея и жалел, что сказал про опровержение, хотя не представлял и малой доли тех бед, которые обрушатся на них, если такое опровержение будет напечатано.

— Пошли к Подушкину, — решился наконец Андрей и встал. — Пошли!.. Всё равно…

Подушкин только что искупался. Он встретил ребят приветливо, попрыгал на одной ноге, чтобы вытряхнуть воду из уха, и начало рассказа о подлинных обстоятельствах «спасения» Гульки выслушал недостаточно внимательно. Но постепенно до него доходил смысл того, что сбивчиво рассказывал Андрей, и он от изумления даже приоткрыл рот. Растерянно, слегка испуганно смотрел он снизу вверх на Андрея. Вот она, правда! Страшная правда! Страшная для него, Подушкина. Ведь если выяснится, что никакого спасения не было, что всё было подстроено, он погиб. Ни единой своей заметки никогда он в газете уже не увидит.

— Врёшь… — шёпотом произнёс он, вытаращив глаза на Андрея. — Разыгрываешь? Да? Разыгрываешь?

Андрей покачал головой и отвернулся. Подушкин перевёл взгляд на Гульку, который глядел на него с затаённой надеждой, с верой, что именно он, Подушкин, поможет им найти душевное равновесие.

Но Подушкин сам вдруг потерял это самое равновесие, лицо его сморщилось, казалось, он вот-вот заплачет. Медленно, чуть пошатываясь, он вошёл в кабину для переодевания.

Теперь Андрей и Гуля видели только его ноги. И вдруг из кабины донёсся плачущий голос Подушкина:

— Ну, гады! Ну, негодяи! Что вы со мной делаете? Мне теперь верить никто не будет! Ни одной строчки не напечатают! Ну, подлецы! Ну, проходимцы!

Гулька испуганно смотрел на бледные ноги Подушкина, которые были видны из-под нижнего края кабины.

— Напиши, что всё это неправда… — начал было Андрей.

— Наша газета опровержений не печатает! — закричал Подушкин из кабины и тут же выскочил в сухих трусах, со своим неизменным портфелем.

— И вообще! — крикнул он и тут же перешёл на шёпот. — И вообще теперь уже неважно, был подвиг или не был. Написано в газете, что был?! Значит, был! И всё.

— Не было, — хмуро, но решительно сказал Андрей.

Подушкин неуверенно шмыгнул носом, но какое-то внутреннее чувство, а может быть, и страх перед собственными неприятностями, подсказывало ему, что он прав.

— Да пойми, не может газета печатать опровержение. Раз напечатает, другой напечатает, а там уж ей и верить не будут, станут ждать по каждому поводу, не будет ли опровержения.

Гулька был сражён такой логикой и от изумления даже сел на песок. Доводы Подушкина показались ему убедительными. Но Андрей упорствовал:

— Я сам пойду к редактору.

Этого только и не хватало Подушкину!

— Пойдёшь к редактору? — прошипел он. — Пойди, пойди… Он тебе спасибо скажет! Да если хочешь знать, за каждое опровержение редактору выговор дают. Три выговоре, и всё. И по шапке!

Андрей молчал.

— Да и поздно ты, братец, хватился. Тебе в воскресенье на водном празднике медаль вручать будут. Какие же тут могут быть опровержения?

И, торопясь, чтобы Андрей не успел собраться с мыслями, схватив в охапку штаны и рубаху, быстро пошёл прочь.

«Что же теперь делать?» — думал Андрей.

В воскресенье ему будут вручать медаль. На празднике соберётся весь город… Все будут аплодировать, приветствовать его. И Андрей понял, что он не должен, не смеет получать эту награду. Он обязан уже сейчас заявить Русалкину, что медали он получать не станет…

Русалкин был занят подготовкой к празднику. На этот раз он стоял уже не на ящике из-под бутылок, а на специальной подставке, выкрашенной в голубой цвет. И под его руководством делали искусственное дыхание уже не десять человек, в по меньшей мере человек сто.

— И — раз! — восторженно командовал Русалкин. — Руки шире! И — раз, на живот!

Он доброжелательно и понимающе кивнул головой, выслушал рассказ Андрея и, сделав ему знак подождать, снова стал командовать.

Ребята стояли тут же рядом, на подставке, и ждали. Наконец Русалкин засвистел, и «спасатели» стали меняться местами с «утопленниками».

— Молодцы, — тихо сказал Русалкин. — Признались — это хорошо, значит, есть совесть. Значит, не всё пропало.

Он осмотрел ребят с ног до головы и вздохнул.

— Ну, что же делать, соколы? Я думаю так. Душу облегчили, хорошо. А медаль, маете ли, будем получать. Дело это общественное, ты тут, Андрюша, ни при чём. Это не твоя награда, это, маешь ли, наша общая награда, — вот всех их, наших спасателей. Им не повезло, они, маешь ли, никого ещё не спасли, пока только тренируются… И ты не ставь их в ложное положение. И меня тоже, маешь ли. Я бумагу на тебя писал, в область за медалью ездил. Куда я её, маешь ли, дену?!

И Русалкин снова стал командовать:

— И — раз, не спешите! И — раз, веселей! Вот так, ребятки, и договоримся. Ибо, маете ли, как говорит народная пословица, назвался груздем, полезай в кузов.

И вот назавтра наступил торжественный день водного праздника. Погода выдалась на редкость благоприятная, солнечная, и даже кстати оказался лёгкий ветерок, который заставлял слегка трепетать флаги расцвечивания, украшавшие водный стадион. Водные праздники всегда привлекают к себе всеобщее внимание, а в городе, где море появилось всего два года назад, водный праздник, естественно, стал центральным событием лета.

Утром, когда контролёры водного стадиона ещё только занимали свои рабочие места и первые зрители, мальчишки, толпились у входа, к дому Андрея Василькова подходил пионерский отряд.

— Отряд, стой! — скомандовал вожатый, и пионеры остановились. — Налево! — прозвучала команда, и отряд повернулся лицом к дому.

Андрей в самом мрачном расположении духа валялся на диване, в то время как родители собирались идти на стадион. Впрочем, сказать, что они собирались идти, пожалуй, неверно: после признания Андрея охота идти на водный праздник у них пропала. И хотя мать гладила белую праздничную юбку, а отец брился, делали они это, скорее всего, по инерции, изредка поглядывая сердито и огорчённо на распростёртую на диване фигуру сына.

— Анд-рей, Анд-рей! — послышалось с улицы. — Вы-хо-ди скорей!

Отец выключил электробритву.

— За тобой пришли. — Он выглянул на балкон. — Эва их сколько! Почётный караул за тобой прислали.

— Скажи, что меня нет дома, — буркнул Андрей.

— Сам скажи.

— Как это я скажу, что меня нет дома?

— Анд-рей! Анд-рей! — снова донеслось с улицы.

— Меня нет дома! Понимаете, меня нет! — закричал Андрей.

— Мать, пойди скажи, — хмуро сказал отец.

— Я врать не буду, — рассердилась мама.

— Анд-рей! Анд-рей! Вы-хо-ди ско-рей! — скандировали пионеры.

Отец презрительно посмотрел на Андрея, вышел на балкон и крикнул вниз:

— Пропал ваш Андрей. Исчез. Сами не знаем, где искать.

И, вернувшись в комнату, погрозил ему кулаком:

— Погоди! Я ещё с тобой рассчитаюсь! Ну, мать, воспитали мы с тобой деятеля. Это что же я должен своим ребятам сказать… всё враньё, мой сыночек надул весь город?

— Дети, маленькие дети повесили твой портрет, — сказала мама. — Ну хорошо, сниму. А что им сказать? И кто меня теперь будет слушать?!

Начальник отделения милиции запирал ящики письменного стола, собираясь отправиться на стадион, когда раздался телефонный звонок.

— Слушаю, товарищ Русалкин. Андрей Васильков? Куда пропал? Не паникуй, Русалкин, человек не иголка… Найдём. Говорю тебе, не паникуй. Доставим прямо на стадион.

Начальник положил трубку и крикнул:

— Марченко!

И вот уже знакомый мотоцикл Марченко летит по улицам города. Праздничная толпа торопится к водному стадиону, а над мостовой колышется голубой транспарант с надписью:

ВСЕ НА ВОДНЫЙ ПРАЗДНИК!

Марченко лихо развернул свой мотоцикл и остановился под самым балконом Васильковых.

— Товарищ Васильков! — крикнул он с улицы. — Где вы там сына прячете?

— Так, — прошипел отец. — Дождался. Милиция за тобой приехала.

— Меня нету. Понимаешь? Нету. Не пойду на праздник. Не хочу получать медаль.

Отец снова погрозил сыну кулаком и вышел на балкон.

— А, товарищ Марченко. Здоро́во! — крикнул отец. — Сами не знаем, куда он девался. Убежал ни свет ни заря.

— Понятно. А я всё-таки загляну к вам. Не возражаете?

— Прошу! Прошу! — фальшиво улыбаясь, ответил отец.

Андрей вскочил с дивана, бросился на балкон и осторожно заглянул вниз… Он увидел, как Марченко скрылся в подъезде, и стал быстро спускаться по трубе… Но едва ноги Андрея коснулись тротуара, как на его плечо опустилась тяжёлая рука Марченко.

— Здорово, друг!

— Здравствуйте.

— Ну что, поехали?

— Куда?

— Куда надо, туда и поедем.

Появление Андрея на водном стадионе было встречено бурными аплодисментами всех зрителей и призывными звуками фанфар. Впрочем, и то и другое относилось не к Андрею, а к параду участников праздника.

Вокруг бассейна шли знаменосцы со стягами спортивных обществ, а за ними шли пловцы, прыгуны в воду, гребцы и спасатели.

Именно в этот момент Марченко ввёл на стадион Андрея. Слегка подталкивая его в спину и искоса поглядывая на стройное шествие участников парада, он вёл его к центральной ложе стадиона, где находился штаб праздника, главная судейская коллегия и почётные гости.

Интеллигентная старушка, видевшая Андрея ещё на редакционном вторнике, умилённо спросила:

— За наградой пришёл?

— За наградой, за наградой, — буркнул Марченко и, заметив идущего навстречу генерала, вытянулся и отдал ему честь.

Генерал прошёл, а Марченко, не оборачиваясь, взял за руку, как ему казалось, Андрея и потянул его за собой.

— Простите, сержант. Куда вы меня тянете? — раздался за его спиной голос интеллигентной старушки.

Марченко обернулся и понял, что Андрей исчез, а он держит за руку всё ту же старушку.

К Марченко подбежал Русалкин.

— Ну, где Васильков?

— Будет тебе твой Васильков. Не иголка, не пропадёт. А надо будет, иголку найдём!

Между тем Андрей, скрывшись от Марченко, пробирался к выходу под ногами у зрителей. Взвизгивали женщины, задетые Андреем, возмущались мужчины.

Марченко внимательно приглядывался к поведению зрителей, по странному беспокойству в рядах как бы прослеживая невидимый путь беглеца. А когда Андрей, уверенный в своей безопасности, вылез из-под скамейки, его встретил улыбающийся Марченко.

— Ты что ж со мной в жмурки играешь?

А Гулька тем временем взывал к сидящим на трибуне Макару и его друзьям.

— Спасите его! Спасите! — говорил он, показывая на Марченко, ведущего Андрея по широкому проходу. — Он не хочет получать медаль, его заставляют.

Ребята недоверчиво смотрели на Гульку.

— Что будем делать? — мрачно спросил Макар.

— Выручать! — решительно заявила Шурка.

Транзистор тявкнул, и ребята побежали к проходу, по которому Марченко вёл Андрея.

Тем временем начались показательные прыжки в воду. С десятиметровой вышки один за другим прыгали спортсмены. Парящие полёты сменялись двойными сальто, прыжки с поворотами в воздухе тройными сальто, но самым эффектным был заключительный номер — прыжки с подкидными досками. Один из спортсменов прыгал на край доски, подбрасывая стоящего на другом конце, тот взлетал вверх и, сделав в воздухе сальто, под гром аплодисментов погружался в воду. Спортсмены на подкидных досках поражали зрителей всё новыми номерами, и восхищённый Марченко остановился, на этот раз не выпуская руки Андрея.

И тут компания окружила Марченко.

— Товарищ милиционер, — сказал Давай, — зачем сюда собак пускают? — И он показал на весело помахивающего хвостом Транзистора.

— Чья собака? — строго спросил Марченко.

— Моя, — сказала Шурка, с трудом сдерживая смех.

— Убери пса, — приказал Марченко.

Шурка бросилась бежать. Транзистор припустился за ней.

— Стой! — крикнул Марченко и, отпустив Андрея, схватился за свисток.

Он засвистел, а Макар, Давай и Яшка с Андреем бросились бежать. План ребят удался как нельзя лучше.

— Лови его! — крикнул Марченко подбежавшим к нему Русалкину и Подушкину.

И они бросились вслед за ребятами.

Ребята бежали по коридору, расположенному под трибунами стадиона, мимо длинного ряда дверей. Давай распахнул одну из них и крикнул:

— Давайте сюда!

Ребята скрылись за дверью.

В конце коридора показались Русалкин и Подушкин.

Открывая одну дверь за другой, они бежали по коридору.

Из комнаты, где скрылись ребята, вышли все, кроме Андрея.

Ребята пустились наутёк, но путь им преградил Марченко, возникший с другой стороны коридора.

— Держите их! — крикнул Подушкин.

Когда Марченко и Русалкин обнаружили, что среди ребят Андрея нет, Подушкин спросил:

— Где он?

— Тут где-то за дверью, — улыбнулся Яшка, показывая на длинный ряд дверей.

— Ты дурака не валяй, — рассердился Русалкин. — Здесь шестьдесят четыре двери!

Ребята хихикнули и убежали.

Марченко распахнул одну из дверей, куда, как показалось ему, шмыгнул Андрей, и обнаружил там огромного детину с гигантским торсом, в зелёном парике, с огромной зелёной бородой, завёрнутого не то в простыню, не то в какой-то белый плащ. В руках у него были двухметровые, замысловатые вилы.

Марченко захлопнул дверь и вопросительно взглянул на Русалкина.

— Нептун с трезубцем, — пояснил Русалкин.

За другими дверями Марченко обнаружил девицу в купальнике с пёстрым зонтиком, старика в парусиновом костюме с удочкой, даже морского льва, подбрасывавшего пёстрый мячик.

Андрея не было.

— Исчез. Как в воду канул, — сказал Русалкин.

…А праздник был уже в разгаре. Динамики разносили знаменитые пушкинские строки:

И вслед за тем грянула музыка. Это был марш Черномора из «Руслана и Людмилы», исполняемый духовым оркестром трудовых резервов.

Гул аплодисментов прокатился по стадиону.

Из глубины бассейна один за другим выходили сказочные богатыри. В шлемах, со щитами, с копьями в руках, они выстраивались на краю бассейна.

Марченко, Русалкин и Подушкин уже стояли в центральном проходе.

— Сколько богатырей у классика? — спросил Марченко у Русалкина.

Русалкин почесал затылок и переадресовал вопрос Подушкину:

— Сколько их там у классика?

— У Александра Сергеевича тридцать витязей и один дядька, — дал справку Подушкин.

— Тридцать один, — сказал Русалкин.

— А тут мы имеем тридцать два, — сказал Марченко и скомандовал: — За мной!

Совсем не трудно было заметить, что последний витязь был каким-то не вполне полноценным. Ему не хватало ни роста, ни стати, борода сбилась у него набок, а кольчужка едва ли не доставала до самых пят.

Кроме того, этот самый последний богатырь всё время выбивался из строя — то он шагал не в ногу, то останавливался невпопад, то вообще уходил в противоположную сторону и, спохватившись, догонял своих собратьев.

Впрочем, зрители по-своему понимали его поведение.

— Клоун, клоун! — кричали ребятишки.

Взрослые разделяли эту точку зрения на нескладного богатыря и весело потешались над его промахами. Но торжественно-поэтический выход богатырей вовсе не был задуман как клоунада, и это было хорошо известно Русалкину.

Богатыри шли вдоль трибун под скандированные аплодисменты зрителей. И когда последний витязь поравнялся со стоящим в проходе Марченко, Русалкиным и Подушкиным, он был мгновенно схвачен. Цепкие руки преследователей поволокли его в недра стадиона.

Да, это был Андрей!

— Разденьте его и отведите к главному судье! — распорядился Русалкин и побежал вдоль трибун к своим спасателям.

А пока с Андрея снимали кольчугу, маску и акваланг, на стадионе разворачивалось театрализованное представление «Спаси своего товарища».

Представление началось с картины безмятежного отдыха.

Рыболовы сидели с удочками. Девушки прогуливались вдоль берега с зонтиками. Влюблённые парочки катались на лодках.

И вдруг раздалась тревожная барабанная дробь… Это был сигнал. И в то же мгновение перевернулись лодки, попадали в воду рыболовы, упали с берега изящно наряжённые девушки с зонтиками… Снова послышалась барабанная дробь, и с трибун, с самых разных мест побежали к бассейну и бросились в воду празднично одетые русалкинские спасатели.

В динамике послышался голос Русалкина, отсчитывавшего секунды.

А по главному проходу Марченко и Подушкин вели Андрея в центральную ложу. Вслед за ними бежал Гулька…

— Двадцать пять, двадцать шесть… — звучал голос Русалкина…

Бурлила вода в бассейне от обилия «утопленников» и «спасателей». Весело и звонко звучали голоса «утопленников»: «Караул!..», «Спасите!..», «Тону!..». А из динамика доносился голос Русалкина:

— Сорок один, сорок два…

Андрей уже приближался к ложе, когда к процессии присоединилась вся компания Макара…

«Утопленники» были извлечены из воды и аккуратно разложены по всему периметру бассейна.

— И — раз, — прозвучал голос Русалкина. — Шире руки! И — раз, глубже вдох!

Началась демонстрация искусственного дыхания.

Главный судья, оказавшийся знакомым нам редактором газеты, вышел к ребятам в закулисную часть центральной ложи.

— Ну, герой, выкладывай, что стряслось, — сказал он устало. — Почему не хочешь получать награду?

Искусственное дыхание имело успех у зрителей.

— И — раз, задышали! И — раз, молодцы! — доносился командирский голос Русалкина.

Сбивчиво объясняли ребята суть дела. Редактор слушал не очень внимательно, голоса Андрея и Гульки заглушал голос Русалкина из динамиков и смех, доносившийся с трибун.

Главный судья торопил.

— Ну ладно, выдернули затычку, потопили лодку, лодка пошла ко дну. Дальше?

— Дальше я стал тонуть, — сказал Гулька.

— То есть как тонуть, по-настоящему?

— По-настоящему. Плавать-то я не умею, я как топор.

— Как топор, — подтвердил Давай.

— Значит, стал тонуть?

Гулька кивнул головой.

— А ты… — обратился он к Андрею. — Ты его вытащил?

— Вытащил, — сказал Андрей.

— А если б ты его не вытащил, он бы утонул?

— Утонул бы, — сказал Макар.

Главный судья удивился:

— Чего же вы мне голову морочите? Если бы не ты, утонул бы парень! Спас ты его. Так что медаль заслужил вполне законно…

Ребята переглянулись.

— И чего вы мне про какую-то затычку рассказываете? Ну возились, играли, понятное дело. Главное-то что? Главное — утонул бы твой дружок, если бы ты его не спас? Утонул. И всё. Так что вы мне мозги сеном не забивайте. Спас? Спас. Значит, и медаль получай. По закону.

Он был вполне удовлетворён этим своим решением и как редактор, и как судья водного праздника. Ведь таким образом всё получалось хорошо, программа праздника не нарушалась, а больше всего радовало его то, что всё-таки Гулька плавать-то не умел, а следовательно, всё правильно. И хотя нечто, какая-то неловкость слегка беспокоила его, но в суете праздника под крики Русалкина и шум стадиона это «нечто» куда-то улетучилось, испарилось.

Он обнял Андрея за плечи и повёл в ложу.

Ребята растерянно смотрели вслед Андрею.

— Чудеса! — обескураженно сказал Яшка. — Не пойму, всё шиворот-навыворот получается…

И ребята пошли обратно на трибуны.

В центральной ложе к Андрею подошёл Подушкин.

— Болтаешь много, — презрительно сказал он. — Люди поверили, что ты герой. И пусть верят. И пусть подражают! Глядишь, кто-нибудь человека спасёт. Вот тебе и польза. Так что, старина, не иди на поводу у своей совести. Получай медаль и не чирикай!

Главный судья подошёл к микрофону.

— Сегодня, — сказал он, — мы вручаем первую в нашем городе медаль «За спасение утопающего» Андрею Василькову. Ну-ка, Андрюша, подойди сюда.

Раздались аплодисменты. Андрей подошел к микрофону.

— Я не заслужил… Я не могу… — начал было он.

Гром аплодисментов заглушил его слова.

Интеллигентная старушка сказала соседу:

— Скромный мальчик. Удивительно скромный.

Смущённый реакцией зрителей, Андрей попытался что-то сказать, но так как он слишком близко придвинулся к микрофону, динамики вместо слов разносили по стадиону невнятный гул.

Зрители аплодировали.

— Что он сказал? — спросила интеллигентная старушка у своего соседа.

— Благодарит за награду, — уверенно ответил сосед, хотя тоже не понял ни слова.

Сочувственно смотрела на Андрея Шурка, прижимая к себе Транзистора.

Понимающе переглянулись родители Андрея. Одобрительно улыбалась мать Гульки.

А сам Гулька, измученный переживаниями, устало опустился на край подкидной доски.

И в это мгновение откуда-то сверху на другой конец подкидной доски неожиданно упал свесившийся через барьер отчаянно аплодировавший толстяк. Гулька, подброшенный подкидной доской, взлетел высоко вверх, закричал «Спасите!» и плюхнулся в воду.

Раздался смех. Зрители решили, что программа праздника продолжается, что Гулька опытный пловец, показывающий комический номер. На трибунах хохотали…

Андрей, заметивший падение Гульки, перепрыгнул через барьер ложи, бросился вниз. Зрители встретили его прыжок как заранее задуманный номер. Андрей бежал к воде, а весёлые зрители пытались задержать его, хватали за руки, одобрительно хлопали по спине…

Гулька отчаянно барахтался в воде, но силы оставляли его, и он пошёл ко дну…

Андрей бросился в бассейн. Он быстро поплыл к тому месту, где только что барахтался Гулька, набрал воздуха и нырнул. Под водой он увидел, что Гулька на дне бассейна зацепился за проволоку, протянутую, очевидно, для витязей. Андрей подплыл к Гульке и попытался отцепить его от проволоки. Но проволока крепко держала Гульку за брюки. И Андрею пришлось подняться на поверхность, чтобы набрать воздуха.

На трибунах по-прежнему веселились. Кто-то подражал Русалкину, отсчитывал секунды:

— Пятьдесят две, пятьдесят три…

Андрей снова нырнул. Он подплыл к Гульке, расстегнул на нём ремень и вытащил Гульку из брюк. И тут он увидел, что на помощь ему плывут Макар и Яшка… И когда ребята показались на поверхности, снова раздались аплодисменты. Зрители аплодировали смешному номеру, не подозревая, что именно сейчас происходило спасение человека.

Гуля лежал на песчаной отмели… Когда он пришёл в себя, он увидел широко улыбающегося Макара, и добродушного Давая, и подозрительного Яшку, и Шурку со своим Транзистором, и Андрея…

Он вздохнул, улыбнулся и тихо спросил:

— А зачем нужно было тридцать два рубля сорок семь копеек?

Ребята засмеялись.

Ответ на этот вопрос Гулька получил вскоре на пляже, когда Андрей и Шурка в новеньких аквалангах погружались в воду, а ребята, стоявшие на берегу, ждали своей очереди.

Андрей и Шурка плыли под водой… Сверху над ними бултыхался Транзистор, а внизу… Внизу лежала злополучная плоскодонка. Даже не лежала, а стояла на дне как-то боком и через знаменитое отверстие, из которого некогда была выдернута затычка, проплывала стайку серебристых мальков…