Как будто в тон размышлениям Вадима, советник Яблоков был мрачен. Конечно, по его собственным заверениям, он не имел никакого отношения к тому вопросу, для решения которого потребовался священник, но, как думалось Ожегову, если этот вопрос касается мира в целом, то он затрагивает специалистов абсолютно всех без исключения сфер.

Советник, с которым священник ехал в одной машине, молчал, и Вадим молчал вместе с ним, хоть и оставалось ощущение того, что тот хочет что-то сказать. Их транспорт тем временем выехал с окраины и направился по большой магистрали к пассажирскому космопорту.

— Тогда, на Газзиане, — сказал Яблоков, — это правда?

— Что именно?

— Что ты, хоть и выполнил приказ, всё равно им сочувствовал.

— Сочувствовал не совсем верное слово для того случая. Я сочувствую всем людям, потому что мы стёрли как можно большее количество границ между нами, и это было правильно. Тогда, на Газзиане, они поступили неверно, выставив очередной барьер в тяжёлое для нас всех время. Но они не перестали быть людьми и нашими с вами братьями. Я сделал, то, что было нужно — выполнил приказ. Это самое главное на войне. Но приказ не запрещал мне проявлять сочувствие, хоть мой внутренний приказ и соответствовал приказу внешнему. И я раскаивался за содеянное, но только если смотреть на это с другой стороны.

— Ха, — тихо усмехнулся Яблоков и открыл пепельницу в дверце машины, — у тебя очень правильное мировоззрение. Я не удивлён, что он выбрал именно тебя. Вопрос в том, откуда он знал? Не перестаю удивляться его мудрости.

— О ком вы говорите? Кто меня выбрал?

— Помнишь, я говорил тебе, что мы испросили высшего совета? — сказал Яблоков, закуривая.

— Да, помню. Настолько высшего, насколько это вообще может быть.

— Мы обратились к генералу Ланову.

Это был один из лидеров давнего восстания, которое в конечном счёте привело к перерождению мира. Великолепный оратор и мудрый человек, Ланов сумел объединить под своим началом много людей, и с каждым днём ряды тех, кто присягал ему на верность, пополнялись. Не обходилось, конечно, и без кровопролития. Кто-то и сейчас скажет, что его было непомерно много, но, как возразили бы им, результат в любом случае оправдал себя полностью.

— И он знает обо мне?

— Выходит, что так. В последнее время генерал плохо себя чувствует. Всё-таки двенадцатый десяток пошёл.

— И ничем нельзя помочь?

— А тут я вынужден сказать, что не могу обсуждать это с тобой. Я вообще не должен тебе говорить, что это была его воля. Просто решил, что сам он был бы не против. А может, я просто никогда не был в одной машине с настоящим священником, вот и разволновался.

Ожегов легко улыбнулся словосочетанию «настоящий священник». Про себя он назвал бы ненастоящими тех, кто выбирал не служение, а привилегии, которые с ним связаны. Так что, учитывая нынешнее отсутствие каких-либо выгод, становиться священником поддельным сейчас желающих не было, так что выглядело это как анахронизм, причём, очень субъективный. Да и формально все нынешние священники была настоящими.

Дальше, до момента посадки в летающий транспорт, в салоне машины, управляемой автопилотом, царила тишина. Потом она же возобновилась, когда Вадим остался один, в одном из пассажирских отделений. Советники удалились в отдельное купе для обсуждения итогов поездки, а он закрыл глаза и подумал о том, что ему предстоит. Жаль, подробностей он не знал.

Столица встречала его утренней прохладой, но, поскольку находилась она в той же климатической зоне, что и область, в которой жил и работал Ожегов, можно было не сомневаться, что к обеду здесь тоже будет жарко. Хорошо ещё, если только в физическом плане. Надо отдать должное Яблокову, он не отпускал Вадима от себя ни на шаг, хотя по нему было видно, что всю ночь они обрабатывали результаты проверки. Ещё бы, у них, может быть, мероприятие и не имеющее важности для всего мира, но это не значит, что им не нужно составить подробный отчёт и ещё и выступить с ним.

У должности советника, даже младшего, в отличие от должности священника, были свои привилегии, но и ответственность при этом была гораздо выше. Взять хотя бы тот факт, что среди угодивших на исправительные работы больше советников, нежели священников, если учитывать отношение к общей численности.

— Сейчас я передам тебя Лисицыну, он позаботится о том, чтобы портной подогнал тебе костюм и вообще, расскажет, что тут к чему. Вон он.

Вадим уже было хотел спросить, кто такой Лисицын. Ему он виделся ещё одним советником, почему-то старым и сварливым. Но перед ним предстал высокий молодой человек, носивший на костюме знаки различия ещё только кандидата в совет. Учитывая возраст, носить ему их предстояло ещё долго.

Первое, чем совет должен был отличаться от всех предыдущих органов управления — жёсткой профессиональной основой. Человек, желавший занять место в совете, помимо опыта в строго определённой сфере, должен был получать опыт руководства, в том числе многочисленными сообществами. Конкретно Лисицын, скорее всего, был кандидатом на пост политического советника. Поэтому он и находился здесь, а не на передовой своей сферы деятельности. Вернее, она, эта передовая, сейчас была здесь.

— Здравствуйте, — Лисицын пожал Ожегову руку, как ему показалось, с уважением и даже трепетом. Ещё бы. Он здесь находится благодаря высшей рекомендации.

— Здравствуй, Миша, — сказал Яблоков, — вот, проводи инструктаж, обувай, одевай, приводи в соответствие. Человек дело своё знает, но поработать надо.

— Да, конечно, мы разберёмся.

— Давайте. А у меня ещё своя работа.

Ожегов представлял, насколько Яблокову жмёт его ворот, а ведь здесь он не мог позволить себе его расстегнуть, так что предстояло ещё долго терпеть. Самому же Вадиму тоже необходимо было сосредоточиться на своей задаче.

— Итак, сначала мы решим вопрос одежды.

— А моя не подходит?

— К сожалению нет. Это официальное мероприятие, и вся форма должна ему соответствовать. Поскольку, как вы знаете, официальной одежды священников у нас нет, мы возьмём обычный костюм без знаков различия. У вас ведь есть ваш символ?

— Да, конечно.

— Он и будет вашим знаком различия. Вы наденете его поверх костюма. Я думаю, это будет самый лучший вариант из всех, что мы можем придумать и реализовать за короткий срок.

— Вообще, наш символ не принято носить открыто, — заметил Вадим.

— Я знаю. Но мы будем считать, что это правило действительно только для обычного времени. Для официальных мероприятий мы сделаем небольшое исключение. Вас должны идентифицировать — в том числе те, кто видит вас впервые.

— Хорошо, — согласился Вадим.

Законы религии, очень мягкие и нигде не записанные, было очень легко обойти, как в этот раз, к примеру. Официальной одежды нет, официальная одежда нужна. Знаков различия нет, знак различия нужен. Всё. Добро пожаловать в мир политики, где священник уже давно чужеродный элемент, а в этот раз зачем-то понадобился.

— Вы не могли бы ввести меня в курс дела? — осторожно поинтересовался Ожегов, когда они с Лисицыным шли по пустому коридору.

— Да, разумеется, только, наверное, будет лучше, если мы сначала дадим заказ на подгонку для вас костюма, а потом отправимся в мой кабинет, и я вам всё расскажу.

— Хорошо.

— Это ни для кого не секрет здесь, так что не думайте, что я что-то пытаюсь скрыть, просто лучше сконцентрируемся на разных делах по очереди.

— Конечно.

Портной, невысокий мужчина с большими руками сделал несколько мерок, после чего сказал, что даже подгонять ничего не будет нужно, и в его распоряжении есть костюм, который отлично подойдёт господину священнику. Говорил он официально, отчего Ожегов даже испытывал неловкость. Она, к слову, как ему казалось, была обоюдной, но удивляться этому не приходилось. Священник для местного портного гость более редкий, нежели первые лица мира.

Брюки и особый френч с застёжкой слева действительно сидели почти идеально. Про себя Вадим даже подумал, что недооценивал хорошо подобранную одежду. Ему бы ещё придать величественность походке и движению, и его, пожалуй, спутали бы с членом совета.

— Символ, — осторожно сказал Лисицын.

— Ах, да.

Для того, чтобы извлечь цепочку, потребовалось расстёгивать френч. Потом её вообще пришлось снять, наглухо застегнуть воротник и надеть поверх. Как сказал бы сам Вадим, так было хуже, чем до этого, но портной согласно покивал, а кандидат в совет и вовсе пришёл в восторг.

— Единственное плохо, что он маленький, — заметил Лисицын.

— Что, на всю грудь надо что ли? — нахмурившись, ответил ему портной.

— Ладно. Заметно и хватит.

— Вот-вот.

— Тогда идёмте, Вадим.

— Конечно, а моя одежда?

— Я всё сложу и заверну, потом заберёте, — сказал портной.

— Хорошо.

Даже на коридоры здания мирового совета, которые сейчас были полупустыми, Ожегов взирал теперь по-другому. Он как будто бы перестал быть для них чем-то чужеродным. Переоделся и слился воедино с местным контингентом.

Вместе с кандидатом Лисицыным они отправились в дальнее крыло здания, где и вовсе не было никакого убранства, свидетельствовавшего о том, что это главное здание в Новом Мире. Мир, наглотавшийся потрясений, сейчас проповедовал скромность, и она, хоть и в разной мере, но коснулась всех.

Кабинет кандидата действительно был маленьким, и лучше было называть его «кабинетик». Небольшой книжный шкаф, стол, компьютер и окно, закрытое жалюзи.

— Присаживайтесь, — сказал он, учтиво подставляя Вадиму стул, — вы, наверное, ничего не ели с дороги. Хотите чай?

— Да, не отказался бы.

— Ещё у меня есть шоколад и печенье. Будете?

— Не откажусь, спасибо, — ответил Вадим. Он и правда хотел есть, но, как уже верно понял, для организации трапезы сейчас не было времени.

— Да, мне потом нужно не забыть внести вас в список гостей, чтобы вы могли обедать в нашей столовой.

— Было бы хорошо, — улыбнулся Вадим.

Чай Лисицын налил из термоса. Он был в меру горячим и вкусным. Шоколад и печенье пришлись к нему очень хорошо.

— Итак, как вы, наверное, слышали, нас посетил новый инопланетный вид. Очень специфический, и очень неоднозначный.

— Хотелось бы поподробнее.

— Внешне они очень похожи на нас, но существует мнение, что это лишь адаптация. Им так легче с нами взаимодействовать. Хотя, возможно имеют место и другие причины. Но они совершенно не похожи на нас внутренне. Ведущие аналитики, основываясь на анализах их кораблей и прочих атрибутов, заключили, что данный вид более развит, чем мы. Однако построить с ними отношения по стандартной схеме не получится. Они категорически не признают нас. К примеру, отрицают нашу самостоятельность, уверяя, что они наши боги.

— Но это же смехотворно. Как они могут ими быть?

— Видите ли, — он осторожно улыбнулся, — в общем курсе истории нашего мира есть такой раздел, как религии, который они, как и все остальные разделы, досконально изучили. Если следовать логике, им просто нужно сказать, что да, мы вот жили где-то там, создали вас, влияли на вас, и мы поэтому ваши боги.

— Но мы-то знаем, что это не так.

— Это очень сложный вопрос. Отрицая их существование, мы тут же натыкаемся на то, что наши предки поклонялись вымышленным идолам, и вся суть их верований противоречила самой себе. В кого они, получается, верили? И что мы оставили от религии в нынешние времена? Не потому ли, что эта вера всё ещё в нас жива?

— Но мы-то ведь знаем, что даже согласно писаниям, ни один из прошлых богов не имел звёздных кораблей и уж точно не жил где-то вдалеке.

— Все эти рассуждения очень сложны в силу того, что рано или поздно надо признать нашу веру заблуждением, противоречащим самому себе.

— Хорошо. Давайте вообще отринем всё. Почему, раз завязать с ними нормальные отношения не получается, мы вообще не можем отказаться от контакта с ними?

— Ну, скажем так, лучше этого не делать.

— Война?

— Нет, как раз-таки наоборот. Войны не будет, но, как бы это сказать, в глазах галактического сообщества мы будем выглядеть нехорошо. Этот вид имеет контакты с несколькими другими, отношения с которыми осложнятся, если мы не будем уверенно контактировать с первыми.

— И все те виды признают в них богов?

— Нет. По крайней мере, нам об этом неизвестно, но все они более развиты, чем мы. Грубо говоря, нам нужно признание на галактической арене, и мы хотели бы его заслужить как можно более простым способом. Высшее руководство считает, что нужно показать, что наша религия, в особенности новая, несколько выше всех прошлых писаний. Их сами, эти писания, можно признать заблуждениями, но до этого нужно отделить от них человеческую веру. Ведь её мы оставили, а писания теперь не больше, чем исторические памятники. Вы можете выстроить подходящую логическую концепцию?

— Я ведь не политик. И не дипломат.

— Видите ли, они разговаривают с нами с позиции силы. Они могут себе это позволить, и если смотреть на ситуацию в целом, то выглядит она, как издевательство. При этом разговоры идут относительно мягко. То есть, они не показывают своё не слишком уважительное отношение. Это многих ставит в тупик, так что будьте осторожны.

— И я буду говорить с ними?

— Да. Вам выпала великая честь представлять нас. Ту нашу часть, что имеет отношение к религии.

— Но я могу только всё испортить.

— Вам нужно будет лишь внимательно следить за тем, что говорят все остальные. Придерживайтесь нашей линии, но в то же время имейте, что сказать. Вы должны понять, что нам нужны именно вы, как человек знающий и представляющий, что из себя представляет религия. Вы можете говорить то, что думаете сами, но делать всё нужно очень осторожно. Эти инопланетяне могут вывернуть любое ваше слово так, что вы и сами удивитесь, какой потайной смысл заложили.

— Да уж. Я теперь очень опасаюсь, — честно ответил Ожегов, — а когда состоится эта конференция?

— Уже скоро. Собственно, нам осталось чуть больше часа, и уже нужно будет выдвигаться. Я рассчитывал, что мы долго провозимся с костюмом и не успеем зайти сюда.

— Да уж, — повторил Ожегов, — вы огорошиваете раз за разом.

— Я не хочу принизить уровень мероприятия, которое нам с вами предстоит, но вы, на мой взгляд, чрезмерно волнуетесь. Разве вы не должны стараться успокоиться и сконцентрироваться?

— Я стараюсь.

— Если хотите, можете побыть один. У меня есть кое-какие мелкие поручения, которыми я могу заняться.

— Пожалуй, так будет лучше.

— Что же, — Лисицын одним движением допил оставшийся у него в чашке чай и поднялся, — я зайду за вами через полчаса. Нам нужно прибыть пораньше, чтобы обсудить линию переговоров. Хоть вы и оказались в составе делегации благодаря высшей рекомендации, темы божественности планируется избегать. Всё-таки, у нас мир, основанный на науке.

— Да, я понимаю.

Лисицын залез в верхний ящик стола, подхватил оттуда тонкую папку и вышел из своего кабинета, оставив Ожегова одного. Вадим пребывал в очень противоречивом состоянии. С одной стороны, его сознание говорило ему, что нужно только прислушаться к тому, что говорит его душа, но с другой это были переговоры с инопланетянами, от которых зависело место землян в космическом сообществе. Ожегову, как и многим, казалось, что после перерождения и долгого пути развития их мир достаточно крепок, но, как выяснилось, всё не так. И уж точно никто не мог представить, что потом решающее место займёт религия.

Он сложил руки, опустил голову и закрыл глаза. Медленное дыхание не помогало успокоиться. Он про себя думал, что нужно лишь довериться происходящим событиям и своей душе, а дальше всё получится именно так, как должно быть. Но сердце не сбавляло темп, а душа не успокаивалась. Он ощущал свою ответственность, как тогда, на Газзиане, когда его негласно назначили полковым священником, хотя он, как и все остальные, должен был держать в руках оружие. Но там было проще.

На войне души людей преображаются, оголяются. Ты сразу видишь, кто что из себя представляет, кто на что годится и от кого чего можно ждать. Там требовалось лишь задать верное направление, и люди, обладающие силой, устремлялись вперёд. Им было нужно не так уж много — частица успокоения. И коль уж они сами приходили за ней к Ожегову, он мог с полной уверенностью сказать, что всё, что нужно, уже есть в их душе. Ему требовалось лишь немного раскрыть их, и не больше. Правда, в конце концов, это не уберегло полк от неповиновения и вооружённого восстания. Долгое время он утешал себя тем, что ничего не смог бы сделать. Недовольство солдат было слишком велико, а ситуация слишком тяжела. Но так ли это всё на самом деле?

Глаза он открыл, когда в коридоре послышались шаги. Тема прошлого, на которую он отвлёкся, не была самой лучшей в сложившейся ситуации, но нужный эффект неожиданно был достигнут. Он решил довериться себе, сказал, что всё сможет. Пожалуй, волнение перед лицом инопланетян не слишком хороший помощник. Если они готовы зацепиться за каждое слово, чтобы повернуть ситуацию так, как выгодно им, то и волнение они смогут использовать. А этого допускать нельзя.

— Вы готовы? — как и ожидал Ожегов, в кабинет вошёл Лисицын. При нём была всё та же папка, и он убрал её в тот же ящик стола, из которого взял.

— Да.

— Отлично. Нас уже ждут.

Они прошли по коридору и вошли в пустой лифт, который начал поднимать их вверх.

— Советник Ванин может показаться грубым, но не обращайте на это внимания, — давал советы Лисицын, — он является ярым противником религии, и, как нетрудно догадаться, ему не нравится тот факт, что на переговорах будет присутствовать священник.

— А то, что он не может с этим ничего поделать, злит его ещё больше, — добавил Ожегов.

— На самом деле он всегда такой, прямой и грубоватый. То, что он зол, кажется людям лишь когда они видят его впервые.

— Понимаю.

— Он специалист по контактам с инопланетными формами жизни, но основную линию будет вести старший советник Лилин, как тот, кому лучше всех удалось найти общий язык с Ганиадданцами.

— Хоть знаю теперь, как их называть.

— Да, я в суматохе и забыл сказать. И ещё на переговорах будет присутствовать старший военный советник Добряков, но его участие в переговорах минимизировано, поскольку он лишь является наблюдателем, приставленным по высшей просьбе. Основной его задачей является оценка военного потенциала наших новых знакомых. Конечно, переговоры в ней не очень помогут, но он изъявил желание участвовать и в них, чтобы иметь полную картину.

— Хорошо.

— Будьте осторожны со всеми ними. Я понимаю, что перед лицом общего оппонента мы должны сплотиться, но в особенности у советника Ванина всегда есть своё мнение.

— Которое он считает самым главным.

— Таков уж его характер.

Но, не оставалось предположить ничего другого, что раз уж советник занимает место в совете, пользы от его деятельности больше, чем вреда.

Ожегов вышел из лифта вслед за Лисицыным. В конце коридора, в котором они оказались, были видны большие двери главного зала для переговоров. Однако сейчас они отправлялись не туда. Их целью был небольшой кабинет, находившийся ближе.

Угадать, кто из присутствовавших там людей, есть кто, не составляло труда. Ванин — невысокий, коренастый, с массивным морщинистым лбом. Все в той или иной степени посмотрели на Ожегова оценивающе, но только в его взгляде Вадиму увиделось негодование.

Советника Добрякова можно было определить по военным знакам различия, ну а высокий и худой Лилин с его живыми глазами не походил на человека, который вообще может быть недоволен целым классом населения мира. Он действительно казался дипломатичным и проницательным, способным найти путь к собеседнику. Он первым протянул Ожегову руку.

— Я вас примерно так и представлял, — сказал он.

— А я думал, что найдётся кто-то постарше, — добавил Ванин, протягивая, тем не менее, руку Вадиму. Ожегов встретился взглядом с Лисицыным и прочёл в его глазах что-то вроде «я же вас предупреждал».

И только военный советник Добряков пожал руку Ожегова молча. При этом, пожалуй, смотрел он на него ещё более оценивающе, чем все остальные. Как будто прибыл для того, чтобы наблюдать за ним, а не за инопланетянами. Впрочем, Ожегову уже было не до оценки людей, потому что за него плотно взялся Ванин.

— Послушай меня. Я знаю, почему ты здесь, и примерно представляю, для чего. Только сделай мне одолжение, не говори ничего, если тебя об этом не попросят или если это не будет соответствовать общей нашей линии. Хорошо?

— То есть, вы позвали меня просто для того, чтобы я кивал? Зачем тогда это потребовалось?

Ожегов посмотрел на Лилина. Ему было интересно, что скажет тот. Раз он ведёт основную линию диалога, то он и должен был сейчас вести обсуждение с вновь приглашённым делегатом.

— Отчасти из-за того, что в переговорах об их божественности ваше слово будет весомее нашего, — ответил Лилин, — мы пробовали несколько линий, согласно которым смогли бы доказать им собственную самостоятельность. Но даже в самом удачном стечении обстоятельств всё упиралось в то, что они не признают наше мнение.

— Почему тогда вы решили, что они послушают меня?

— Во-первых, вы священник. Во-вторых, свежий взгляд на происходящее. Именно поэтому мы стараемся не слишком сильно готовить вас. Вы всё равно наш последний шанс, а глупо использовать его на то, чтобы сделать что-то, что уже не принесло результата.

— Только не вздумай ввязаться с ними в спор, — добавил Ванин, — они тебя заклюют, и даже мы не сможем ничем помочь.

— Я постараюсь, но, признаться, я не представляю, чем моё появление может изменить ситуацию.

— Беда в том, что нас не устроит «постараюсь», — сказал Ванин, — ты должен сделать даже не всё, на что способен, а больше этого.

— Не думаю, что давление — хорошая идея, — вступил в разговор Лисицын, — при всём моём уважении.

— Я просто хочу, чтобы он представлял себе ситуацию, а не думал, что это очередной его знакомый, который захотел вместе помолиться.

Ожегов никак не отреагировал на эту фразу, памятуя о том, что советник только кажется грубым. Правда, даже если всё это лишь внешние черты его поведения, могло показаться странным, как его назначили в команду, которая ведёт важные переговоры, где всё зависит не только от слов, но даже от интонаций, с которыми они будут сказаны.

Всё то время, пока Ванин пытался навязать Ожегову линию поведения, которую считал правильной, советник добряков стоял около окна, и оценивающе смотрел на них. Он отмечал все слова, манеры, как будто они были теми самыми инопланетянами, за которыми ему нужно было следить.

— Вы ведь помните основные принципы религии, — сказал Лилин, — если вас спросят о них, расскажите. Постарайтесь вывести разговор так, что они не могут быть нашими богами.

— Это и есть концепция? — спросил Ожегов.

— Да, — ответил Ванин, — они должны быть с нами на равных, и мы должны нормально войти в галактическое сообщество.

— Хорошо, только мне непонятен один момент. Представьте себя на их месте. Кто-то, кого вы считаете ниже себя, пытается что-то вам доказать. Вы бы поверили ему на слово?

— Если ты имеешь что-то, что подтвердит твои слова насчёт твоей религии, то ты можешь взять время и притащить это сюда.

Это выглядело грубостью даже на фоне общего отрицательного настроя Ванина.

— Нет, конечно же. У меня ничего подобного нет.

От этого разговора у Ожегова осталось сугубо негативное впечатление. Однако это никак не повлияло на его готовность. Он даже решил, что с инопланетянами будет в чём-то проще. Если уж они хотят показать свою божественную сущность, то они как минимум не должны относиться к священнику предвзято и заранее сомневаться вообще в необходимости его присутствия. А раз так, то они не будут на него напирать. Да, их сложно переспорить, и они смотрят на Землян свысока, но в целом они всё равно казались Ожегову более уважительными, чем некоторые из людей. К тому же, столько уже было разговоров о предстоящем мероприятии, что он уже устал от них, желая перейти к самому мероприятию.